ст-Индии и из Виргинии.
     В  1771  г.  этой проблемой в  Британии вплотную занялся лорд Мэнсфилд.
Один неф по имени Джеймс Сомерсет был привезен в Англию  из  Виргинии  своим
владельцем. Он сбежал,  был пойман  и насильственно  помещен  на корабль для
возвращения  в  Виргинию.  Его  сняли  с  корабля  по  исковому заявлению  в
соответствии  с законом о неприкосновенности  личности (habeas corpus). Лорд
Мэнсфилд  объявил рабство состоянием,  несовместимым с английскими законами,
состоянием "одиозным", и Сомерсет вышел из здания суда свободным человеком.
     Массачусетская  конституция  1780  года  провозглашала,  что  "все люди
рождаются  свободными и равными". Некий негр,  Квэко, решил проверить это  в
1783 г., и в том же году Массачусетс уподобился  Британии, проявив  такую же
нетерпимость к рабству; этому человеку тоже суждено было стать свободным. Но
никакой  другой штат Союза  не  последовал  тогда этому  примеру.  Во  время
переписи 1790  года  Массачусетс,  единственный из  всех штатов,  высказался
против рабства.
     Примечательно  тогдашнее состояние  общественного  мнения  в  Виргинии,
поскольку  оно  отражало  специфические  проблемы   южных  штатов.   Великие
государственные деятели родом из Виргинии, такие как Вашингтон и Джефферсон,
осуждали  рабство,  но  поскольку никакой другой формы  домашней прислуги не
было, то и у Вашингтона были слуги-рабы.
     Идея освобождения  рабов пользовалась в  Виргинии  сильной  поддержкой,
однако при  этом  выдвигалось  требование,  что  освобожденные  рабы  должны
покинуть пределы штата в течение года или же они будут объявлены вне закона!
Вполне естественно,  что белых жителей  штата  пугала возможность  того, что
рядом  с  ними  на  земле  Виргинии возникнет  свободное  варварское  черное
общество,  многие члены  которого,  родившись  в  Африке,  будут  носителями
традиций каннибализма, а также таинственных и жутких религиозных обрядов.
     Поближе познакомившись с этой точкой зрения, можно понять,  почему  так
случилось, что большое число жителей Виргинии  было  настроено  на то, чтобы
держать в штате массу негров в качестве рабов, и в то же самое время яростно
выступало против  работорговли  и притока свежей крови  из Африки. Очевидно,
что  получившие   свободу  черные  легко  могли  превратиться  в  неприятную
проблему. И действительно, вскоре свободный штат  Массачусетс закрыл для них
свои границы.
     Проблема  рабства,  которая  в древнем мире была не более чем проблемой
разницы в статусе  между двумя расово идентичными  индивидуумами,  оказалась
связана в Америке с другой и более глубокой проблемой -- проблемой отношений
между  двумя  расами, находящимися на  противоположных  краях  человеческого
биологического вида и принадлежащими к совершенно различным типам традиции и
культуры. Если бы черный человек был белым, мало сомнений в том, что рабство
негров  исчезло бы в  Соединенных Штатах в  течение поколения после принятия
Декларации  независимости,  так   как   это  было   естественное   следствие
содержащихся в этой Декларации принципов.
     Мы  говорили  о  Войне  за  независимость  как  о  первом  значительном
отделении  от системы европейских  монархий и иностранных министерств, как о
решительном  отказе  нового  общества  от макиавеллиевского  способа ведения
государственных  дел,  который  был   тогда  доминирующим   во  всех  сферах
общественной  жизни.  Десятилетие  спустя вспыхнуло  новое  и намного  более
мощное  восстание  против  этой   чуждой  игры  великих   держав,   сложного
взаимодействия  королевских  дворов  и дипломатий,  которыми  была  одержима
Европа.
     Однако  на  этот раз отказ от прошлого произошел не  на  окраинах. Этот
второй переворот  произошел во  Франции  --  гнезде  и родном  доме  великой
монархии, в сердце и центре Европы. И, в отличие от американских колонистов,
которые   просто  отвергли  короля,  французы,  следуя   примеру  Английской
революции, отрубили своему королю голову.
     Подобно Английской революции и революции в Америке, причины Французской
революции  можно  отыскать в амбициозных абсурдностях монархии. Честолюбивые
замыслы  и  цели  великого  монарха приводили повсеместно в Европе  к такому
увеличению расходов на  содержание армии, что это выходило далеко за пределы
возможностей  тогдашних  налогоплательщиков.   И  даже  внешнее  великолепие
монархии было слишком дорогостоящим для тогдашней производительности труда.
     В годы Войны за  независимость в Америке мало было каких-либо признаков
того, что во Франции назревает взрыв.  Была сильная нищета  низших  классов,
было много критики и  сатиры,  много откровенного либерализма, но  мало было
признаков того,  что  этот  государственный строй в целом, с его привычками,
обычаями и внутренними разногласиями, может рухнуть.
     Во Франции тогда были широко распространены либеральные мысли,  речи  и
настроения.  Параллельно  с Джоном  Локком  в Англии  и  немного  позже него
Монтескье  (1689--1755)  во  Франции  первой  половины   XVIII   в.  подверг
социальные, политические и религиозные  институты настолько же тщательному и
основательному анализу,  особенно  в  работе "De lesprit des loix"  ("О духе
законов"). Он сорвал магический покров с абсолютистской монархии во Франции.
Ему  и Локку  принадлежит заслуга развенчания многих фальшивых идей, которые
ранее   сдерживали  целенаправленные   и  сознательные  попытки  перестроить
человеческое общество.
     И  не его вина в том,  что  поначалу  на  освободившемся месте возникли
грязные временные лачуги. Поколение, которое пришло  ему на смену в середине
и в последние десятилетия  XVIII в., в своих  смелых  теоретических исканиях
пользовалось  тем  моральным  и  интеллектуальным  вкладом,  который  сделал
Монтескье. Группа блестящих  литераторов и ученых  --  энциклопедисты",--  в
основном  бунтари  из  привилегированных  иезуитских  школ,  приступили  под
руководством  Дидро  (1713--1784)   к  изложению  проекта   нового   мира  в
специальном собрании работ (1766).
     Слава энциклопедистов основывалась на их  ненависти к несправедливости,
их  осуждении  работорговли,  неравномерного  налогообложения,  коррупции  в
правосудии, расточительности войн, на  их мечтах о социальном прогрессе,  их
симпатиях к промышленной империи, которая  уже начинала преобразовывать мир.
Видимо,  главная  ошибка  энциклопедистов  заключалась  в  их   беспричинной
враждебности к религии. Они считали, что  человек от рождения  справедлив  и
политически  компетентен,  в  то  время как  его  стремление к общественному
служению и  самоотречению обычно  развивается посредством  религиозного,  по
своей   сути,   воспитания  и   сохраняется  лишь   в   атмосфере   честного
сотрудничества. Несогласованные  человеческие инициативы  не  приводят ни  к
чему, кроме социального хаоса.
     Бок  о бок  с  энциклопедистами  работали экономисты,  или  физиократы,
которые делали смелые и не всегда продуманные попытки анализа производства и
распределения  продуктов  питания  и товаров.  Морелли.  автор "Code  de  la
nature" (1755 г.), осуждал институт частной собственности с позиций морали и
предлагал  коммунистическую  организацию  общества. Он был  предшественником
большой и  многообразной школы мыслителей-коллективистов  XIX в.,  известных
под общим названием "социалисты".
     Как энциклопедисты,  так  и  физиократы требовали от  своих сторонников
значительных интеллектуальных усилий. Легче и проще  было следовать за Руссо
(1712--1778).  Он  проявил  интересное   сочетание  логической  жесткости  и
сентиментального  энтузиазма.  Он провозглашал соблазнительную доктрину, что
счастье и благодетель  заключались в  первоначальном  состоянии человека, из
которого   он   деградировал   под   влиянием   бессмысленной   деятельности
священников, королей, юристов и им подобных.
     В  целом   интеллектуальное  влияние  Руссо  было  деморализующим.  Оно
наносило ущерб не только конкретно существовавшей социальной структуре, но и
любой социальной  организации вообще. При  написании  своего  "Общественного
договора"  он,  казалось,  скорее оправдывал  нарушения этого  договора, чем
указывал на необходимость его соблюдения.
     Человек  настолько  несовершенен,  что писатель,  провозглашающий точку
зрения (которая имеет повсеместное  распространение и которой все мы обязаны
противостоять),  что невозвращение долгов, половая распущенность, тунеядство
и нежелание нести расходы на образование для себя и других являются вовсе не
проступками, а проявлением естественной  добродетели,-- неизбежно должен был
завоевать  большое число  последователей в каждом социальном слое, в котором
была  распространена грамотность.  Огромная мода на Руссо много сделала  для
популяризации сентиментального  и напыщенного  способа решения социальных  и
политических проблем.
     Вплоть  до  1788  г.  республиканские   и  анархические  речи  и  труды
французских  мыслителей   выглядели,  наверное,   столь  же  бесполезными  и
лишенными политического веса, как и эстетический социализм Уильяма Морриса в
Англии   в  конце  XIX  в.  Социальная  и  политическая  системы  продолжали
существовать с непоколебимым постоянством:  король выезжал на охоту и строил
замки,  Двор и высшее  общество жили удовольствиями,  финансисты  непрерывно
думали  о  том,  куда бы еще  вложить  деньги, бизнес неуклюже  брел  своими
старыми путями,  страдая от  налогов и жульничества, крестьяне  пребывали  в
заботах, тяжело трудились и испытывали бессильную ненависть к дворцам знати.
Можно было говорить что угодно, потому что казалось, будто ничего никогда не
произойдет.
     Впервые  дисгармония  в этом  ощущении  безопасной  неизменности  жизни
появилась  во   Франции   в   1787   году.   Людовик   XVI  был   недалеким,
малообразованным монархом, к тому же имел  несчастье жениться на взбалмошной
и   экстравагантной  женщине   --  Марии  Антуанетте,  сестре   австрийского
императора. Вопрос о ее  добродетелях представляет  значительный интерес для
историков определенного сорта, но мы не будем его касаться в этой книге.
     Когда казна  была опустошена войной  в Америке, когда в стране ширилось
недовольство, Мария Антуанетта воспользовалась своим влиянием, чтобы пресечь
попытки министров  короля  заняться  экономикой,  и  стала  поощрять  всякую
аристократическую экстравагантность  и  возвращать Церкви  и  дворянству  то
положение,  которое  они занимали  в  великие  дни  Людовика  XIV.  Офицеров
неаристократического   происхождения  приказано  было  изгнать   из   армии;
предполагалось расширить влияние Церкви на частную жизнь.
     В чиновнике из высшего сословия, которого звали Калонн, она обрела свой
идеал  министра  финансов.  С 1783  по 1787  год  этот удивительный  человек
доставал деньги, словно  по  мановению  волшебной палочки,-- закончились они
тоже, как по мановению волшебной палочки. И в 1787 г. министр потерпел крах.
До  этого  он  безудержно  занимал деньги,  а теперь,  когда долги  достигли
огромной  суммы, объявил, что монархия, Великая монархия, правившая Францией
с дней Людовика XIV,  стала  банкротом.  Брать  деньги  было  уже негде. Для
рассмотрения  этой  ситуации  должно   было   состояться  собрание  нотаблей
королевства.
     Собранию  нотаблей, ассамблее выбранных королем  главных людей  страны,
Калонн предложил проект  налогообложения всей земельной  собственности.  Это
вызвало бурю возмущения среди аристократов. Они потребовали созыва органа, в
общих  чертах  эквивалентного  британскому парламенту -- Генеральных штатов,
которые  не  созывались  с 1614  года.  Несмотря на  то что этим  шагом  они
создавали  орган для  выражения недовольства более низких социальных  слоев,
французские   нотабли,  возмущенные  предложением   взять   на   себя  часть
финансового  бремени страны,  настояли на своем, и в мае 1789 г. Генеральные
штаты были созваны.
     Это  была  ассамблея  представителей  трех  социальных  слоев:  дворян,
духовенства и  третьего сословия, общин.  У третьего  сословия  право голоса
было очень  широким, почти каждый налогоплательщик старше двадцати пяти  лет
мог голосовать.  Приходские священники голосовали в качестве духовенства,  а
мелкопоместная  знать --  как  дворяне. Генеральные  штаты были органом  без
каких-либо  процедурных  традиций.  Во  время  подготовки их  открытия встал
вопрос о том, должны ли  штаты собираться как единый орган или тройственный,
где каждое из сословий имело бы один го-
     лос, равный голосу другого сословия. Поскольку духовенство  насчитывало
308  человек,  дворяне  -- 285,  а депутаты -- 621,  то первая схема  давала
третьему   сословию  абсолютное  большинство.  Согласно   же   второй  схеме
представители третьего сословия имели один голос из трех.
     Не было  у Генеральных штатов и  определенного места созыва. Надо ли их
созывать в Париже или  в каком-либо  провинциальном  городе? Выбрали Версаль
"из-за возможности поохотиться".
     Понятно,  что  король  и королева  отнеслись  к  этой  суматохе  вокруг
национальных  финансов,  как  к очередному невыносимо  скучному  событию,  и
намеревались  максимально,   по  возможности,  ограничить   его  влияние  на
привычный социальный порядок. Поэтому собрания проводились  в неиспользуемых
салонах, оранжереях, на теннисных кортах и тому подобное.
     Понятно, что основное  место занял  вопрос  о  способе голосования:  по
сословиям  или  каждый  депутат  в  отдельности.   Эту  проблему  напряженно
обсуждали шесть недель. Затем представители третьего  сословия, вооружившись
страницей из протоколов  английской  палаты общин,  объявили, что  они  одни
представляют народ и впредь  не должно быть никакого налогообложения  без их
согласия.  В  ответ на  это король закрыл  зал, где происходило  собрание, и
объявил, что депутатам  лучше  разъехаться  по домам. Вместо  этого депутаты
встретились  на  удобном теннисном  корте и  поклялись  -- это назвали потом
"клятвой в  зале  для  игры в  мяч",--  что  не  разойдутся, пока  не  будет
выработана конституция Франции.
     Король занял решительную позицию и попытался разогнать третье  сословие
силой.  Но солдаты  отказались  повиноваться.  После чего  король с пугающей
внезапностью   пошел  на  уступки   и  согласился   с   тем  принципом,  что
представители  третьего  сословия  будут совещаться и голосовать  вместе как
единое Национальное  собрание. Тем временем, явно по наущению королевы, были
вызваны   находившиеся  на   французской   службе   иностранные  войска  под
командованием маршала де Брольи, которым можно было доверить действия против
народа. Король готовился отказаться от своих уступок.
     И тогда Париж  и Франция восстали. Брольи не  решился  стрелять в толпы
людей.  В Париже было  сформировано  Временное муниципальное  правительство.
Такие же правительства  возникли и в большинстве  других крупных городов,  и
этими  муниципальными органами  были созданы  новые  войска  -- Национальная
гвардия, изначально предназначенная исключительно для  сопротивления войскам
Короны.
     Июльское  восстание  1789 года стало настоящей  Французской революцией.
Жители Парижа штурмом взяли  Бастилию  -- мрачного вида тюрьму, которая была
защищена крайне слабо, и бунт
     быстро распространился  по всей  Франции. В восточных и северо-западных
провинциях  многие  принадлежащие  знати  дворцы  были  сожжены крестьянами,
документы, подтверждающие титулы,-- уничтожены, а владельцы дворцов -- убиты
или  изгнаны.  Восстание охватило всю Францию. В  течение  месяца  древняя и
пришедшая в упадок система аристократического общественного порядка рухнула.
Многие принцы и влиятельные придворные бежали за границу. Перед Национальным
собранием встала задача создания новой политической и социальной системы для
новой эпохи.
     Французскому  Национальному собранию пришлось  выполнять свою задачу  в
условиях,  гораздо  менее  благоприятных,  чем  американскому  конгрессу.  У
последнего  было  в  распоряжении полконтинента  и ни одного  потенциального
противника, кроме британского  правительства. Религиозные и  образовательные
организации  Америки отличались разнообразием  и не могли оказывать сильного
коллективного влияния.  В целом они были настроены  доброжелательно.  Король
Георг был далеко, в Англии,-- и медленно впадал в состояние слабоумия.
     И тем  не  менее  Соединенным Штатам понадобилось несколько лет,  чтобы
выработать  действующую  конституцию.  Французы  же  находились  в окружении
агрессивных соседей с  макиавеллиевскими взглядами, им мешали король и Двор,
исполненные решимости сеять раздоры и причинять вред, а Церковь представляла
собой единую крупную  организацию, неразрывно связанную со старым  порядком.
Королева  вела интенсивную  переписку  с  графом  д'Артуа,  принцем  Конде и
другими находившимися в изгнании  роялистами, пытавшимися подбить  Австрию и
Пруссию  напасть  на  новое  французское  государство.  Более того,  еще  до
революции Франция  стала  страной-банкротом,  в  то время как у  Соединенных
Штатов  были  неограниченные  и  пока нетронутые ресурсы. Революция, изменив
условия  ведения сельского  хозяйства и торговли,  привела  к  экономической
дезорганизации, чего не было в Америке.
     Это были трудности, которых нельзя было  избежать в данной ситуации. Но
Национальное  собрание  еще  и  само  создавало  себе трудности. Устоявшейся
процедуры заседаний и принятия  решений  не было. У английской палаты  общин
был  более чем  пятисотлетний опыт  работы,  и Мирабо (1749--1791), один  из
великих лидеров начальной стадии революции, тщетно пытался добиться принятия
английских  правил.  Но  общая атмосфера в  то  время  больше способствовала
выражению возмущения, драматическим
     срывам и другим подобным проявлениям "естественной добродетели". К тому
же, источником беспорядка было не только  собрание. Была еще большая галерка
-- может  быть  даже  слишком  большая -- для  всех  желающих: кто осмелится
помешать   свободным   гражданам   принимать   участие   в   государственном
управлении?!  Эта  галерка  была битком  набита людьми,  жаждавшими  "сцен",
готовыми  заглушить аплодисментами  или криками находившихся внизу ораторов.
Способные  ораторы   были  вынуждены   подыгрывать   галерке   и   принимать
сентиментальный и  сенсационный  тон.  В моменты  кризиса можно  было  легко
воспользоваться услугами толпы и похоронить дебаты.
     Вот в таких неблагоприятных условиях Национальное собрание приступило к
работе   по   созиданию.   Четвертого   августа  оно   добилось  крупного  и
впечатляющего успеха. Под руководством нескольких либеральных представителей
знати оно  внесло  целый ряд  резолюций,  упраздняющих  рабство, привилегии,
налоговые  льготы,  церковные десятины и феодальные суды. (Однако  во многих
частях  страны эти  резолюции  были  выполнены только через три  или  четыре
года.)
     Нельзя сказать, что отмена титулов была воспринята чересчур болезненно.
Задолго до  того,  как Франция стала  республикой,  для  дворянина считалось
оскорбительным ставить при  подписи рядом с именем свой  титул.  Целых шесть
недель  --   с   бесконечными  риторическими   отступлениями   --  посвятило
Национальное собрание выработке  "Декларации  прав человека  и  гражданина",
ориентируясь на принципы, заложенные в английском Билле о правах.
     Тем временем Двор замышлял ответный удар; люди знали и чувствовали, что
Двор   занимается  организацией  заговора.  К   тому  же  дело   осложнялось
мошенническими интригами кузена короля --  Филиппа Орлеанского, надеявшегося
использовать тогдашние противоречия,  чтобы  сменить Людовика на французском
троне. Его сады в Пале-Руаяле были открыты  для публики и стали значительным
центром обсуждения  передовых  идей. Его агенты старались усилить подозрения
людей относительно замыслов  короля.  Общее негативное влияние  на  ситуацию
оказала  нехватка  продовольствия  -- в  этом  тоже  обвиняли  правительство
короля.
     Вскоре в  Версале появился  верный королю Фландрский полк.  Королевская
семья  планировала  тайно покинуть Париж, чтобы  затем все повернуть вспять,
восстановить  тиранию  с  ее   расточительностью   и  сумасбродством.  Такие
конституционные  монархисты,  как   генерал   Лафайет,   были  не  на  шутку
встревожены. И именно в это время произошел взрыв народного возмущения из-за
недостатка продуктов питания, которое легко превратилось в возмущение против
предполагаемых действий короля и его сторонни-
     ков. Считалось, что Версаль ломится от запасов провианта и что продукты
эти  специально прячут  от  народа.  Общественное  настроение  подогревалось
сообщениями (возможно, сообщениями преувеличенными) о недавнем  антинародном
банкете в Версале. Вот некоторые выдержки из Карлейля*, характеризующие этот
злополучный банкет.
     "Разрешение на зал  Оперы  получено,  салон  Геркулеса будет  приемной.
Пировать  будут не только  фландрские  офицеры, но и швейцарские, из  "сотни
швейцарцев", и даже  те  офицеры Версальской  национальной  гвардии, которые
сохранили хоть какую-то верность королю; это будет редкостное торжество!
     А теперь представьте, что официальная часть этого торжества завершена и
открыта  первая бутылка.  Представьте,  что  произнесены привычные  здравицы
верности королю,  за его здоровье  и здоровье королевы -- под  оглушительные
крики  "Виват!";  однако  тост  за  народ "пропущен"  или даже  "отвергнут".
Шампанское льется  рекой, звучат хвастливые  хмельные речи, играет  оркестр;
пустые, увенчанные перьями головы шумят, заглушая друг друга...
     И  вот  --  смотрите!  Появляется  она,  словно  луна  из-за  туч,  эта
прекраснейшая  несчастная червовая  Дама; царственный  супруг  рядом с  ней,
маленький дофин у нее на руках! Она спускается из ложи, окруженная блеском и
овациями; королевской походкой она обходит столы, грациозно  кивает головой.
Ее  облик  полон  печали и в то  же время --  благосклонности и отваги, у ее
материнской  груди  -- надежда  Франции! А после того как оркестр грянул  "О
Ричард, о мой король, весь мир покидает тебя", что еще  мог сделать мужчина,
как  не  подняться  до  высот сострадания  и  отважной  верности?  Могли  ли
бестолковые молодые офицеры  не принять белые кокарды  Бурбонов, поданные ее
прекрасными  пальчиками,  не  обнажить  шпаги и не присягнуть  королеве,  не
растоптать  кокарды  Национальной  гвардии,  не  подняться  в  ложи,  откуда
донеслось недовольное бормотание,  не выразить поднявшуюся в них бурю чувств
криками, шумом,  вспышками ярости  и  умопомрачения как в зале, так и за его
пределами...
     Это  было  обычное  пиршество;   в  спокойные   времена  --  совершенно
безвредное,  но  теперь  --  фатальное...   Бедная,  сбитая  с  толку  Мария
Антуанетта:  ее действиями руководила женская пылкость,  а не дальновидность
правителя!  Это  было так естественно и так  неразумно! На  следующий  день,
выступая перед  публикой по  поводу празднества, Ее Величество заявляет, что
"в восторге от четверга"".
     А  теперь для сравнения еще одна  цитата  из  Карлейля,  которая рисует
народные настроения.
     "В понедельник утром на грязных нищенских чердаках просыпаются матери и
слышат плач голодных детей. Они вынуждены идти  на улицу, на зеленый рынок и
в  очереди   за  хлебом;  они  встречают  там  других   голодающих  матерей,
сочувствующих, тоже доведенных  до  отчаяния.  О мы, несчастные женщины!  Но
почему  вместо хлебных очередей не пойти во дворцы аристократов, корень всех
бед? Вперед! Собирайтесь! В Отель-де-Виль, в Версаль..."
     Перед  тем,  как  материализовалась эта  последняя  идея, в Париже было
много крика и суеты. Появился некий Майар, обла-
     <i>* Карлейль Т. (1795--1881) -- английский историк и философ.</i>
     давший  организаторскими  способностями,  и   взял  на  себя  некоторое
руководство событиями. Вряд ли приходится сомневаться, что лидеры революции,
и в частности генерал Лафайет, организовали и использовали это восстание для
того,  чтобы  предотвратить  бегство  короля,  дабы  тот, подобно  Карлу  I,
сбежавшему  в Оксфорд, не начал  гражданскую  войну.  К концу дня  процессия
начала свой утомительный двенадцатимильный пеший поход.
     И снова цитата из Карлейля:
     "Майар  остановил своих медлительных менад на вершине последнего холма,
и  их  удивленному  взору  открылся Версаль,  Версальский дворец  и за  ними
обширные наследственные владения королевской семьи...
     Под вечер пошел дождь.
     И  вот все обширное пространство  эспланады покрылось группами  грязных
промокших женщин и жуликоватого вида мужчин с прямыми от дождя волосами. Они
вооружены топорами,  ржавыми  копьями, старыми мушкетами  и  обитыми железом
дубинками  (batons  ferns -- "железные батоны"), имеющими  на  конце нож или
клинок --  вид самодельных алебард. Это похоже на голодный  бунт и ни на что
другое.  Дождь льет как из  ведра; лейб-гвардейцы  гарцуют  между  ропщущими
группами,  вызывая возбуждение и  раздражение; те,  кого  разогнали  в одном
месте, снова собираются в другом".
     "Откуда-то стало известно, что запрягаются королевские экипажи будто бы
для отъезда в Мец. Королевские  или  нет, но  какие-то экипажи действительно
появились  у  задних  ворот.  Было даже  показано  или  зачитано  письменное
разрешение,  выданное  Версальским муниципалитетом  --  монархическим, а  не
демократическим.  Однако  версальские  патрули  заставили  их  вернуться  по
строжайшему приказу бдительного Лекуэнтра..."
     "Двор охвачен  паникой и  бессилием: его  настроение меняется вместе  с
настроением эспланады, вместе с изменением характера слухов из Парижа. Слухи
приходят  беспрерывно:  то  о  мире,  то  о  война.  Неккер и  все  министры
непрерывно  совещаются, но  вопрос остается открытым. Покои  короля охвачены
бурей слухов: мы бежим в Мец, мы не бежим. Королевские кареты снова пытаются
выехать, хотя бы для пробы, и снова их возвращают патрули Лекуэнтра".
     Нам придется отослать читателя к Карлейлю, чтобы узнать о том, как в ту
ночь  прибыла Национальная гвардия во главе с самим генералом Лафайетом, как
происходили переговоры между Собранием и королем,  как утром разгорелся  бой
между лейб-гвардейцами и осадившими Версаль голодными людьми, как  последние
ворвались  во дворец и чуть не убили королевскую семью. Лафайет и его войска
подоспели как раз  вовремя и предотвратили  бойню,  а  в  Париж своевременно
прибыли первые подводы с хлебом, чтобы накормить толпу.
     Наконец решено было, что король должен переехать в Париж.
     Это было 6 октября 1789 года. Почти два года королевская семья спокойно
жила в Тюильри. Сохрани Двор взаимное доверие с народом -- и король дожил бы
там до старости и умер королем.
     Ранний   этап  революции  длился  с  1789  по  1791  г.  Франция  стала
конституционной монархией, король  скромно жил  в  Тюильри,  а  Национальное
собрание правило страной, которая ни с кем не
     воевала.   Пока  Франция   занималась  экспериментами  с   коронованной
республикой на западе, на  востоке происходил последний раздел  коронованной
республики Польши. Франция могла и подождать.
     Собрание проделало удивительно большую конструктивную работу. Старинные
провинции  Франции  -- Нормандия, Бургундия  и другие  -- были  разделены на
восемьдесят департаментов. В армии повышение до высоких чинов стало доступно
для  представителей всех  классов общества. Была  учреждена  простая система
судов,  однако   эффективность  ее   была  сильно  снижена  тем,  что  судьи
назначались посредством народного голосования на короткий период времени.
     Вся обширная собственность Церкви была национализирована  государством;
религиозные   учреждения,    не   вовлеченные    в    образовательную    или
благотворительную  деятельность,  были  распущены, а  зарплату'  духовенству
стали  платить из  государственного бюджета. Само по себе это  было неплохим
решением  для представителей низшего звена  французского священства, которые
получали  скандально  низкое жалование по  сравнению  с богатыми  церковными
сановниками. Но,  вдобавок к этому,  священников и епископов стали избирать,
что  ударило  по  самым основам Римско-католической  церкви,  в которой  все
решения принимал Римский Папа и в которой существовала  строгая вертикальная
иерархия. По  существу,  Национальное собрание  хотело одним  махом  сделать
Церковь  во Франции  протестантской -- организационно, если не в вероучении.
Повсеместно   вспыхивали    споры   и   конфликты   между   государственными
священниками,  появившимися благодаря Национальному собранию, и  непокорными
(и отстраненным от дел) священниками, которые сохранили верность Риму...
     Одно  странное  решение  Национального  собрания  сильно  ослабило  его
способность контролировать ситуацию. Оно  постановило, что ни один из членов
Собрания  не  может  одновременно  исполнять обязанности министра. Это  было
сделано   в   подражание   американской   конституции,  где   исполнительное
правительство  отделено  от  законодательной   власти.  Такой  разрыв  между
законодательной  и исполнительной властью во Франции  породил  разногласия и
недоверие; законодательной власти  недоставало контроля, а исполнительной --
морального   авторитета.   Это   привело  к   недееспособности  центрального
правительства, столь вопиющей, что во многих регионах страны общины и города
стали в то время фактически самоуправляемыми; они реагировали на указания из
Парижа  так,  как  считали  нужным, отказывались  платить  налоги  и  делили
церковные земли в соответствии с местными аппетитами.
     Вполне  возможно,  что если  бы со  стороны дворянства  были  проявлены
лояльная поддержка Короны и разумный  патриотизм, то  Национальное собрание,
несмотря   на  свои  шумные  галерки,  руссоизм   и  неопытность,  возможно,
выработало  бы  постепенно  стабильную  форму  парламентского  правления  во
Франции.
     В  лице   Мирабо   Франция   имела  государственного   мужа  с   ясными
представлениями о потребностях времени; он знал о достоинствах и недостатках
британской  системы  и, вероятно, намеревался учредить во  Франции  подобную
политическую организацию, но  с более  широким и более честным избирательным
правом.
     Его  смерть  в 1791 г.,  несомненно, лишила Францию одного из ее  самых
конструктивно мыслящих  государственных деятелей, а Национальное собрание --
его последнего  шанса на  какое-либо  сотрудничество  с  королем.  Там,  где
существуют король и Двор, обычно существуют и  заговоры; интриги роялистов и
их вредительство  были  последней каплей в их противостоянии  с Национальным
собранием.
     Одной июньской ночью 1791 года, между одиннадцатью вечера и  полуночью,
переодетые  король, королева и их двое детей  выскользнули из Тюильри, дрожа
от  страха пробрались через  Париж, обогнули город  с  севера  на  восток  и
наконец сели  в карету, ожидавшую их на дороге, ведущей к Шалону. Они бежали
к армии  на востоке. Восточная армия  была "лояльной", то есть ее генерал  и
офицеры были, по крайней мере, готовы предать Францию ради короля и Двора.
     Наконец  произошло  рискованное событие,  столь  импонировавшее  сердцу
королевы! Только представьте то приятное возбуждение, которое испытывала эта
маленькая  группа людей, когда расстояние между ними  и  Парижем становилось
все большим. Там, за  холмами,  их  ожидало подобострастие, низкие поклоны и
целование рук. А потом -- обратно в Версаль! Стоит только немного пострелять
в толпу людей в Париже, если надо -- из пушек. Кое-кого казнить, но людей не
особенно важных. Объявить  на несколько месяцев  "белый террор". После этого
все  снова  станет на  свои  места.  Можно  даже  вернуть Колонна  --  пусть
придумывает  новые  способы  добывания  денег. Тогда  он  как раз  занимался
обеспечением  поддержки  германских правителей.  Предстояло  отремонтировать
много дворцов, но  люди,  которые сожгли их, вряд ли  будут жаловаться, если
ценой этого ремонта станут их ничтожные жизни...
     И все эти приятные мечты были грубо прерваны в ту же ночь  в Варение. В
Сен-Менеульде короля узнал хозяин почтовой станции. Когда наступила ночь, по
дорогам,  ведущим  на  восток,  поскакали  гонцы,  чтобы  поднять  округу  и
попытаться перехватить беглецов. В верхней части деревни Варенн должны  были
сменить лошадей  (молодой дежурный офицер пожелал королю доброй ночи и  ушел
спать), в то время как в нижней деревне не-
     счастный  король,  переодетый  в  слугу,  почти  полчаса  препирался  с
форейторами, которые хотели отдохнуть  в нижней деревне и отказывались ехать
дальше. Наконец  они  согласились.  Однако  согласились  слишком поздно.  На
мосту,  разделявшем  две  части деревни,  маленькую группу  людей  уже  ждал
почтмейстер  из  Сен-Менеульда вместе с несколькими  видными республиканцами
Варенна,   которых  он   успел   собрать   после  того,  как   проехал  мимо
препиравшегося  с форейторами короля.  Мост  был  забаррикадирован.  Люди  с
мушкетами подошли к карете: "Ваши паспорта!"
     Король повиновался  без сопротивления. Маленькую  группу людей повели в
дом  одного из местных чиновников. "Что  ж,-- сказал  король,--  я  в  ваших
руках". А еще он  добавил, что хочет есть. За ужином он хвалил вино, "просто
отличное вино". Что сказала королева, осталось неизвестным.  Совсем недалеко
стояли верные королю войска, но они не сделали попытки прийти ему на помощь.
Зазвучал набатный  колокол,  и деревня "зажгла огни", чтобы оградить себя от
неожиданного нападения...
     Упавшая духом  королевская семья возвратилась в Париж, где ее встречали
огромные толпы -- в  молчании.  Прошел  слух, что те,  кто оскорбит  короля,
будут наказаны плетьми, а тех, кто будет его приветствовать,-- казнят...
     Только  после  этой  глупой  выходки  идея республики  завладела  умами
французов.  До  побега  в  Варенн,  конечно   же,  существовали  абстрактные
республиканские   настроения,  однако  почти  никто  открыто  не   выказывал
стремления упразднить монархию во Франции. В июле, через месяц после побега,
власти  даже  разогнали многолюдный  митинг  на  Марсовом  поле в  поддержку
петиции о свержении  короля; во время этого разгона было убито много  людей.
Но  подобные  проявления твердости  не могли помешать людям извлечь  урок из
того побега. Как  в Англии во времена Карла  I, так теперь во  Франции народ
понял,  что  королю нельзя доверять, что  он  --  опасен. Влияние  якобинцев
стремительно возрастало. Их  лидеры  --  Робеспьер, Дантон  и  Марат,  ранее
слывшие жуткими экстремистами, стали играть доминирующую роль во французской
политике.
     Эти якобинцы представляли собой  эквивалент  американских радикалов  --
людей с безоговорочно передовыми идеями. Их сила заключалась в том, что  они
были прямолинейными и ничем не  связанными. Они были бедны, и терять им было
нечего. Партию умеренных, выступавшую  за компромисс с  тем, что осталось от
старого  режима,  возглавляли  такие  высокопоставленные  люди,  как генерал
Лафайет, который в молодые годы воевал добровольцем на  стороне американских
колонистов,  а  также  Мирабо,  аристократ,  образцом  для  которого служили
богатые  и  влиятельные  аристократы  Англии.  В  отличие  от них  Робеспьер
(1758--1794)
     был  бедным, но  умным  молодым  юристом  из  Арраса,  наиболее  ценным
достоянием которого была  его вера  в Руссо.  Дантон (1759--1794) был  почти
таким же  бедным  адвокатом  в Париже.  Он отличался  крупной  фигурой и был
склонен  к  жестикуляции  и  риторике.   Марат  (1743--1793),  швейцарец   с
определенными научными  заслугами,  был  человеком постарше, но столь  же не
обремененным  собственностью.  Несколько  лет  он провел в  Англии,  получил
почетную степень  доктора медицины  Эдинбургского университета и опубликовал
несколько  работ,  внесших  важный  вклад  в  английскую медицинскую  науку.
Бенджамин Франклин и  Гете интересовались  его работами  в  области  физики.
Именно  этого  человека  Карлейль  называл  "бешеной   собакой",  "злобным",
"низким",  а  также  "ненасытной пиявкой"  --  последнее,  видимо,  является
признанием вклада Марата в науку.
     Последние  годы  его  жизни были омрачены  невыносимой кожной болезнью,
которой  он  заразился,  скрываясь  в  парижской  канализации  от  возможных
последствий того,  что  он  осудил короля как предателя после его  побега  в
Варенн.  Только  сидя в  горячей  ванне, он мог  сосредоточиться  и  писать.
Лечения  почти  не  было,  он  сильно  страдал  и ожесточился; однако  среди
исторических деятелей  он выделяется как  человек необыкновенной  честности.
Вероятно, именно его бедность вызывала особое презрение Карлейля.
     "Какой путь он прошел!  И сидит  теперь,  в половине восьмого вечера, в
маленькой  ванне, над  которой  клубится  пар;  мучимый  язвами,  страдающий
революционной лихорадкой...  Крайне  больной  и истощенный  нищий:  наличных
денег у него  --  гроши, да и  те  бумажные; эта  ванна, крепкий табурет, на
котором  он пишет,  и  неопрятная прачка, его единственная прислуга,-- вот и
все его хозяйство на улице Медицинской Школы. Сюда, и ни в какое иное место,
привел  его  жизненный путь...  Но что  это? Снова стук  в дверь! Мелодичный
голос женщины, отказывающейся  уйти:  это опять та гражданка,  которая хочет
оказать  Франции  услугу.  Марат,  узнав  ее  по  голосу, кричит,  чтобы  ее
впустили. Шарлотте Корде разрешают войти".
     Эта   юная   героиня   поведала  ему  какую-то   важную  информацию   о
контрреволюционном  заговоре  в  Кане  (Нормандия)   и,  пока  он  записывал
изложенные ею факты, ударила его ножом (1793 г.)...
     Таким было большинство лидеров якобинской  партии. Они были  людьми без
собственности, людьми, которых ничего не  связывало и не сдерживало. Поэтому
они были  более стихийными и примитивными, чем любая другая партия; они были
готовы  довести идеи  свободы и  равенства  до их  логических крайностей. Их
стандарты  патриотической добродетели были  высокими и жесткими. Было что-то
нечеловеческое в  их  стремлении  осчастливить человечество.  Они без  капли
симпатии относились к стремлению умеренных ослабить напряженность в обществе
и  сделать так, чтобы простой народ был  слегка  голодным и  почтительным, а
Двор и влиятельные люди -- хоть немного почитаемыми. Они были ослепле-
     ны формулами руссоизма об историческом процессе --  будто бы человек по
природе  есть угнетатель  и угнетаемый,  и  только  постепенно,  посредством
правильных законов, образования  и духа  всеобщей любви, его  можно  сделать
счастливым и свободным.
     В  то  время  значительная  часть  городов Франции  представляла  собой
трущобы,  полные обездоленных, деморализованных, опустившихся  и озлобленных
людей.  Особенно отчаянным и опасным было состояние парижской  толпы, потому
что предприятия Парижа занимались,  в основном, выпуском предметов роскоши и
большинство работников паразитировало на слабостях и пороках красивой жизни.
Теперь   же  красивая  жизнь  ушла  за  границу,   на  путешествия  наложили
ограничения,  бизнес  был  дезорганизован,  и  город  заполнили  безработные
озлобленные люди.
     Однако  роялисты, вместо  того,  чтобы  осознать силу  якобинцев  с  их
опасной   сплоченностью  и  способностью  контролировать  настроение  толпы,
самонадеянно полагали, что  могут использовать  их  в  качестве инструмента.
Близилось время замены Национального собрания на Законодательное собрание --
в   соответствии   с  недавно  принятой  конституцией.   И  когда  якобинцы,
обуреваемые   идеей    сокрушить   умеренных,   предложили   лишить   членов
Национального  собрания  права  быть избранными в Законодательное  собрание,
роялисты активно поддержали их и провели это предложение.
     Они  полагали,  что Законодательное  собрание,  лишенное  таким образом
всего предыдущего опыта, неизбежно  превратится в политически некомпетентный
орган. Им казалось, что они  смогут  "извлечь добро из избытка зла" и вскоре
Франция беспомощно  упадет  в  руки  ее законных хозяев. Им так казалось.  И
роялисты сделали даже большее. Они поддержали избрание якобинца на пост мэра
Парижа.  Это  было  так же умно, как мужу привести домой голодного  тигра  и
убедить жену в том, что он ей необходим. Существовал еще один орган, который
роялисты  не  принимали  в  расчет  и  который  был  даже лучше,  чем  Двор,
подготовлен к тому, чтобы немедленно вмешаться и занять место неэффективного
Законодательного   собрания.   Этим  органом  была  Парижская   коммуна  под
руководством якобинцев -- ее резиденцией было здание ратуши (Отель-де-Виль).
     До сих пор Франция пребывала в мире с соседями. Никто из них не нападал
на  нее, так как было ясно, что  она ослабляет  сама себя своими внутренними
распрями. За эту отстраненность Франции пришлось расплачиваться Польше. Но у
соседей  не было особых причин воздерживаться от угроз и оскорблений в адрес
Франции.  В  1791  г.  в  Пильнице встретились  король  Пруссии  и император
Австрии.  Они  сделали  заявление,  гласившее,  что восстановление порядка и
монархии во Франции является важ-
     ной  проблемой  для   всех  государей.  После  чего  армии  эмигрантов,
французских  крупных  и  мелких  дворян,-- армии, состоявшей  в  основном из
офицеров,-- разрешили собирать свои силы вблизи границы.
     Но Франция  первой объявила войну Австрии. Мотивы тех,  кто поддерживал
этот  шаг,  были  противоречивыми. Республиканцы  хотели этого  потому,  что
стремились  освободить  братьев-французов  в  Бельгии от австрийского гнета.
Многие  роялисты  хотели  этого  потому,  что  видели  в  войне  возможность
восстановления престижа Короны. Марат выступил резко  против в своей  газете
"Друг  народа", не  желая,  чтобы республиканский  энтузиазм  превратился  в
военную лихорадку.  Его  инстинкт  предсказывал ему  появление Наполеона. 20
апреля 1792 г. король появился в Собрании и  предложил  объявить  войну, что
вызвало бурные аплодисменты.
     Начало войны обернулось  катастрофой. Три французские армии вторглись в
Бельгию,  две потерпели  жестокое  поражение,  а третья,  под  командованием
Лафайета, отступила.  Затем на стороне Австрии  в  войну вступила Пруссия, и
объединенные силы под командованием  герцога Брауншвейгского приготовились к
вторжению во Францию.  Герцог  издал одну из  наиболее глупых прокламаций  в
истории: он заявил,  что  вторгается  во Францию для  восстановления  власти
короля. И  пригрозил, что, в случае новых  угроз жизни короля, он появится в
Париже  и  Собрании  для  "военной   экзекуции".   Этого,  несомненно,  было
достаточно, чтобы превратить самого  ярого француза-роялиста в республиканца
-- по крайней мере на время войны.
     Новая фаза революции -- революция якобинская -- стала прямым следствием
этой прокламации.  Стало невозможным как Законодательное собрание, в котором
преобладали благопристойные республиканцы (жирондисты) и роялисты, так  и то
правительство, которое расстреляло республиканский митинг на Марсовом поле и
загнало Марата  в  канализацию. Бунтовщики собрались в ратуше, и 10  августа
Коммуна взяла штурмом дворец Тюильри.
     Король  вел  себя  с неуклюжей  глупостью и тем безразличием к  судьбам
других людей, которое является прерогативой королей. В его распоряжении была
швейцарская охрана численностью почти в тысячу человек, а также национальные
гвардейцы неопределенной степени  лояльности. Он колебался, пока не началась
стрельба, а затем, покинув сражающихся швейцарцев, ушел в находящееся  рядом
Собрание, чтобы то  взяло его  и его  семью  под свою  защиту. Ясно,  что он
надеялся  столкнуть  Собрание  и  Коммуну,  однако  у Собрания не  было того
боевого духа, который присутствовал в Отель-де-Виле.  Сбежавшую  королевскую
семью  поместили  в  ложу  для  журналистов  (откуда был  проход в маленькую
комнату),  и  она оставалась там шестнадцать часов, пока  Собрание решало ее
судьбу. Снаружи доносились  звуки  напряженного сражения; время  от  времени
разбивались окна. Положение  несчастных  швейцарцев было безвыходным, но они
продолжали сражаться -- им больше ничего не оставалось...
     У  Собрания  не   хватило  твердости   сделать   так,   как   поступило
правительство, расстрелявшее в июле демонстрацию на Марсовом поле.  Свирепая
энергия Коммуны подавила его.  Король не нашел никакой поддержки у Собрания.
Оно  раскритиковало его  и начало обсуждать  вопрос о "приостановлении"  его
полномочий.  Швейцарцы  сражались,  пока   не  получили  от  короля   приказ
прекратить  сопротивление, и  после этого -- а  толпа  пришла в бешенство от
ненужного кровопролития и  вышла  из-под  контроля --  почти  все  они  были
жестоко убиты.
     Парижская коммуна захватила реальную власть во Франции. Законодательное
собрание,-- в  котором явно произошла  перемена  настроений,-- объявило, что
полномочия  короля  приостанавливаются,  и  заключило  его  в  замок Тампль,
заменив короля Исполнительным советом,  а затем созвало Национальный конвент
для выработки новой конституции.
     Положение  той  части  Франции,  которая   разделяла  патриотические  и
республиканские  взгляды,  становилось   невыносимым.  Ее  армии  беспомощно
отступали к  Парижу.  Пал  Лонгви,  за  ним  --  мощная крепость  Верден,  и
казалось,   что   ничто   уже  не   сможет  остановить   наступления   войск
антифранцузской  коалиции  на  столицу.   Ощущение  предательства  роялистов
разрослось до размеров панической жестокости. Роялистов надо было по меньшей
мере запугать, лишить возможности выражать свои взгляды и разогнать. Коммуна
принялась вылавливать каждого роялиста, который  попадался  под руку; вскоре
тюрьмы  Парижа были полны людей.  Марат предвидел  опасность  резни. Пока не
стало  слишком  поздно, он пытался обеспечить введение экстренных трибуналов
для того,  чтобы  определить виновных и  невиновных  в этом пестром собрании
интриганов,   подозреваемых   и   просто   безобидных  дворян.   Его  мнение
проигнорировали, и в первых числах  сентября произошла  неотвратимо жестокая
расправа.
     Совершенно  неожиданно,  сначала  возле одной, а затем  и  возле других
тюрем,  появились банды бунтовщиков.  Было учреждено нечто вроде ускоренного
суда,  у  ворот  тюрем  собрались буйствующие  толпы,  вооруженные  саблями,
копьями и топорами. Узников выводили по одному из  их камер, как женщин, так
и  мужчин, устраивали краткий допрос, оправдывали под  крики "Да здравствует
народ!" или бросали в толпу, стоявшую у ворот, ожидавшую возможности ударить
жертву  саблей  или  топором.  Приговоренных  кололи, рубили  и  забивали до
смерти, рубили им головы, насаживали на пики и носили по городу,  отбросив в
сторону истерзанные тела. Так, вместе с другими людьми, погибла принцесса де
Ламбаль, которую король  и королева оставили в Тюильри. Ее голову принесли к
Тамплю показать королеве.
     В  камере королевы  находились два национальных  гвардейца. Один из них
захотел, чтобы она выглянула в окно и увидела это жуткое зрелище,  подругой,
пожалев ее, не позволил этого сделать.
     И  хоть  в  Париже  и  происходила эта кровавая  трагедия,  французский
генерал  Дюмурье, срочно выдвинувший  армию из Фландрии в  Аргоннские  леса,
сдерживал  продвижение войск  коалиции  от  Вердена. 20  сентября  произошло
сражение,  в  основном артиллерийская  перестрелка,  под  Вальми.  Не  очень
решительное   прусское   наступление  было   остановлено,  пехота  французов
держалась стойко, а их  артиллерия выиграла дуэль  у артиллерии союзников. В
течение десяти  дней после такого неожиданного отпора герцог  Брауншвейгский
колебался,  а затем начал отходить  к Рейну. Прокисший  шампанский  виноград
вызвал дизентерию в прусской  армии. Битва при Вальми --  и это было больше,
чем артиллерийская дуэль,--  стала  одной из  самых решающих битв в  мировой
истории. Революция была спасена.
     21 сентября  1792 г.  начал  работу Национальный  конвент и  немедленно
провозгласил  республику.  Суд  и казнь  короля стали  логическим следствием
этого события.
     Людовик  был обезглавлен в январе 1793 г. Для  этого была  использована
гильотина -- ибо начиная с августа предыдущего года ее применяли во  Франции
как официальный инструмент для казни.
     Дантон, в  своей  роли  "человека-льва",  был очень  рад свершившемуся.
"Если  короли Европы  бросят нам вызов,--  громогласно  заявил  он,--  то мы
бросим им под ноги голову короля!"
        11
     Затем   в   истории   французского  народа  наступил  странный  период.
Разгорелся великий  огонь  энтузиазма  во  имя  Франции  и  республики.  Это
означало конец компромиссам  внутри страны и за ее пределами:  внутри страны
роялисты и любая форма нелояльности республике подлежали  искоренению; за ее
пределами   Франция  должна   была   стать  защитником   и  помощником  всех
революционеров.  Вся  Европа, весь мир должны  были стать  республиканскими.
Молодежь  Франции валом  валила  в  республиканскую  армию.  По всей  стране
распространилась новая песня -- песня, которая все  еще будоражит кровь, как
вино,--  "Марсельеза".  Перед этой  песней  и быстрыми колоннами французских
штыков, перед яростной пальбой из пушек отступали неприятельские армии.
     К концу 1792  г. французские войска значительно превзошли самые большие
достижения Людовика XIV; во всех направлени-
     ях они  вышли на неприятельскую территорию. Они были в Брюсселе, заняли
Савойское герцогство, взяли Майнц, захватили Нидерланды. А затем французское
правительство  сделало  глупость. Оно  пришло  в негодование  из-за  высылки
своего представителя из Англии после казни Людовика и объявило Англии войну.
Этого делать  не следовало,  потому что  революция,  давшая  Франции  новую,
энергичную  пехоту и  великолепную артиллерию, которые  избавились  от своих
аристократических  офицеров  и  многих   сдерживающих  традиций,   развалила
дисциплину  во французском флоте, и британцы  безраздельно господствовали на
море. Этот вызов  сплотил  всю Англию против Франции, тогда  как  поначалу в
Великобритании   существовало   довольно  сильное  либеральное   движение  в
поддержку революции.
     О  той войне, которую в  последующие несколько лет  Франция вела против
европейской  коалиции,  мы  не  можем  рассказывать  подробно.  Она навсегда
изгнала  Австрию из  Бельгии  и  сделала Голландию республикой.  Голландский
флот,  вмерзший  в  лед  у  острова Тексел, сдался  горстке кавалеристов без
единого  пушечного   выстрела.  В  течение  некоторого  времени  французское
наступление на  Италию откладывалось,  и  только  в  1796  г. новый  генерал
Наполеон  Бонапарт триумфально  провел оборванные и голодные республиканские
армии через Пьемонт в Мантую и Верону.
     О  новой особенности военных  действий  следует сказать  особо. Прежние
профессиональные армии воевали ради войны, которая была их работой; они были
такими   же  медлительными,  как  и  рабочие  с  почасовой  оплатой.  А  эти
удивительные новые армии сражались без еды  и питья за победу. Их противники
называли их "новые французы".
     С.-Ф. Аткинсон пишет:
     "Больше   всего   изумляли   союзников   многочисленность   и  быстрота
республиканцев.  У этих импровизированных армий не было, фактически, ничего,
что могло сдерживать их  движение. Палатки  обеспечить было невозможно из-за
недостатка  денег,  соответственно,  огромного  количества  повозок, которое
потребовалось бы для их транспортировки, не было; палатки  были не нужны еще
и   по  той  причине,  что   лишения,  вызывавшие  массовое  дезертирство  в
профессиональных армиях, бодро переносились людьми образца 1793--1794 годов.
Снабжение  армий,  неслыханных  по  тем  временам размеров,  невозможно было
осуществлять  с  помощью конвойных поставок,  и французы вскоре прославились
тем,  что  "жили за  счет  страны". Таким  образом, 1793  г. стал свидетелем
рождения  современной  стратегии   войны:   быстрота   передвижения,  полное
использование человеческих ресурсов, бивуаки,  реквизиции и напор, в отличие
от  осторожного маневрирования,  небольших  профессиональных армий, палаток,
полного   рациона   и  крючкотворства.   Первая   стратегия   выражала   дух
решительности и наступательности,  а вторая -- стремление рисковать  малым и
добиваться малого"*.
     <i>*   Аткинсон   С.-Ф.   Французские   революционные  войны.   Статья   в
"Энциклопедии Британника", 12-е издание.</i>
     И  пока эти  оборванные  легионы  энтузиастов распевали "Марсельезу"  и
сражались за la France,  особо не  задумываясь, грабят они  захваченные  ими
страны  или  освобождают, республиканский энтузиазм в Париже проявлялся куда
менее достойным образом.
     Марат, единственный  обладатель мощного  и  властного интеллекта  среди
якобинцев, к тому времени почти обезумел от неизлечимой болезни и вскоре был
убит. Дантон представлял собой набор  из патриотических сотрясений  воздуха.
Над ситуацией довлел упорный фанатизм Робеспьера.
     Трудно  однозначно  охарактеризовать  этого   человека;  он   был  слаб
физически, от природы застенчив,  отличался  педантичностью. Но у него  было
самое необходимое качество внутренней силы -- вера. Он верил не в того Бога,
в которого верило большинство людей, а в некое Верховное Существо и в Руссо,
его пророка. Он считал, что лучше других знает, как спасти республику, и был
уверен, что сделать это сможет только  он  и никто  другой. Поэтому спасение
республики стало равносильно сохранению личной власти.
     Живой  дух  республики,  казалось,  возник  из резни  роялистов и казни
короля. Вспыхнули  восстания.  Одно на  западе, в Вандее, где  народ восстал
против  призыва  в армию и  против  экспроприации  имущества ортодоксального
духовенства  под  руководством дворян и священников. Другое --  на  юге, где
против  республиканцев поднялись  Лион  и Марсель, а роялисты Тулона приняли
английский  и испанский гарнизоны.  Казалось,  что  на  это  не  было  более
действенного ответа, чем продолжать убивать роялистов.
     Ничто иное не могло  так ублажить свирепое сердце парижских трущоб, как
эти убийства. Революционный трибунал приступил к работе, и планомерная резня
началась.
     За  тринадцать  месяцев, до июня  1794  г., произошло  1220  казней; за
последующие  семь  недель  --  1376.  Весьма  кстати  оказалось  изобретение
гильотины. Королева была гильотинирована; большинство противников Робеспьера
--  гильотинированы;  атеисты,  утверждавшие,  что  Верховного  Существа  не
существует,  тоже были гильотинированы;  Дантона гильотинировали потому, что
он  считал,  что  происходит слишком много гильотинирования. День  за  днем,
неделя  за  неделей  дьявольская  новая машина отсекала все больше  и больше
голов. Казалось, что власть Робеспьера зиждется на крови; ее требовалось все
больше и больше -- подобно тому,  как курильщику опиума требуется все больше
и больше опиума.
     Гротескным во всей этой истории было то,  что честность  Робеспьера  не
подлежала сомнению.  Он  был  гораздо  более  честен,  чем  кто-либо  из его
сторонников.  Его  сжигала  всепоглощающая  страсть  к  установлению  нового
порядка человеческой жизни.
     Все  его благие  замыслы  воплощались в  жизнь  Комитетом общественного
спасения -- состоящим из двенадцати  человек правительством  с чрезвычайными
полномочиями, которое к тому времени фактически заменило собой Конвент.
     Масштаб затеянной этим правительством перестройки был огромен. Делались
попытки равномерного  распределения собственности. "Быть  богатым,--  заявил
Сен-Жюст,-- стыдно". Собственность  богачей облагалась налогом или подлежала
конфискации и  распределению среди  бедных.  Каждому человеку  было положено
достойное жилище, средства для жизни, жена  и дети. Каждый работающий должен
был получать достойное жалование, но не более того.
     Пытались   отменить  само   понятие  "прибыль"   как   основной   мотив
экономической деятельности  человека со времени  возникновения  общества.  В
1793 г. во Франции были приняты суровые законы против "получения прибыли"; в
1919 г. в Англии сочли необходимым принять аналогичные законы.
     Якобинское правительство перекраивало -- в  красноречивых общих  чертах
-- не только экономическую, но и социальную систему. Развод стал делом столь
же  легким,  что и женитьба;  было  упразднено деление детей  на  законных и
незаконнорожденных...  Был  введен  новый   календарь  с  новыми  названиями
месяцев,  десятидневной  неделей и т,  п.--  это давно  отвергнуто и забыто.
Однако простая и прозрачная десятичная система, сменившая неуклюжую денежную
систему и запутанную систему мер и весов дореволюционной Франции, существует
и поныне...
     Ближе  к  лету  1794  г. у  Робеспьера  стали проявляться  определенные
признаки  душевного  расстройства. Он был  глубоко озабочен своей  религией.
(Аресты и казни подозреваемых продолжались так же интенсивно, как  и раньше.
Каждый  день  по  улицам  Парижа  грохотал  террор,  волоча  свои  телеги  с
приговоренными к смерти  людьми.) Робеспьер  заставил Конвент провозгласить,
что  Франция верит  в Верховное  Существо  и  что эта утешительная  доктрина
обеспечивает бессмертие души.
     В  июне он отмечал большое празднество -- праздник Верховного Существа.
Процессия шла  до  Марсова поля,  и возглавлял  ее он,  пышно  разодетый,  с
большим букетом цветов и колосьями пшеницы. Были торжественно сожжены чучела
из воспламеняющегося материала, представлявшие собой Атеизм и Порок; затем с
помощью хитроумного механизма, издававшего легкое поскрипывание, на их месте
была водружена  несгораемая статуя  Мудрости.  Потом были речи --  Робеспьер
произнес главную,-- но не было никакого богослужения...
     Затем  Робеспьер  возжелал  устраниться  от  дел.  Целый  месяц  он  не
появлялся в Конвенте.
     Однажды в июле он появился там снова и произнес довольно странную речь,
которая явно предвещала новые преследования. "Вглядываясь в те
     многочисленные пороки, которые смыл поток революции,-- выкрикивал он,--
я иногда дрожу  от мысли о том, как бы меня не замарало соседство нечистых и
злых людей... Я знаю, что объединенным тиранам мира легко подавить отдельную
личность;  но я также знаю, в чем долг человека,  готового умереть  в защиту
человечества..."
     А далее последовали смутные угрозы, которые могли касаться каждого.
     Конвент  выслушал  его  речь  в  полной  тишине.  Затем,  когда  кто-то
предложил напечатать и размножить эту речь, он взорвался бурей негодования и
отказался дать такое разрешение. Разозлившийся Робеспьер ушел в клуб к своим
сторонникам и зачитал свою речь уже для них.
     Та ночь была полна  обсуждений, митингов и  приготовлений к завтрашнему
дню, а поутру Конвент выступил против Робеспьера.  Некий  Тальен угрожал ему
кинжалом.  Когда Робеспьер  попытался выступить, то его заглушили криками, а
председатель  Конвента  зазвонил  в  колокольчик,  лишая  его  права голоса.
"Председатель  убийц!  --  вскричал Робеспьер.-- Я требую  предоставить  мне
слово!" Но ему отказали. У него  пропал голос; он кашлял и шипел. "Его душит
кровь Дантона!" -- воскликнул кто-то.
     Затем  ему предъявили  обвинение и  арестовали вместе с  его  основными
сторонниками.
     После  этого  ратуша, где  все  еще значительно  преобладали  якобинцы,
выступила против Конвента, и Робеспьера с его сторонниками буквально вырвали
из рук тех,  кто их  захватил. Затем последовала ночь  собраний,  шествий  и
контршествий. Наконец, около трех  часов утра, отряды Конвента встретились с
отрядами Коммуны на площади перед ратушей.
     Анрио,  командир якобинцев, после  тяжелого  дня лежал пьяный  наверху;
последовали  переговоры, а  потом,  немного  поколебавшись,  солдаты Коммуны
перешли на сторону правительства. Прозвучали патриотические возгласы, кто-то
выглянул из окна  ратуши. Робеспьер и его неудачливые  соратники обнаружили,
что их предали и что они -- в западне.
     Двое  или  трое  из  них выбросились  из окна и страшно  покалечились о
находившиеся внизу перила, однако остались живы. Другие пытались покончить с
собой. Робеспьера же,  вероятнее всего, ранил  выстрелом в  челюсть жандарм.
Когда его  обнаружили,  глаза  на его бледном лице  были неподвижны,  а  вся
нижняя часгь лица представляла собой кровавое месиво.
     В агонии он прожил еще семнадцать часов. За это время он не проронил ни
слова;  его  челюсть  была  грубо забинтована  грязной  тряпкой. Его  и  его
соратников,  а также  искалеченные тела умирающих,  тех,  кто выбросился  из
окна,-- всего двадцать два человека -- привели и принесли к гильотине вместо
тех, кого  должны были казнить  в  этот день. Как утверждает Карлейль, глаза
Робеспьера были почти все время закрыты, но он открыл их в тот момент, когда
над  ним  поднялся  огромный  нож  гильотины, и попытался вырваться. Говорят
также, что он  закричал, когда палач  сорвал его повязки. А  потом упал нож,
быстрый и милосердный.
     Террору пришел конец. Всего было осуждено и казнено около четырех тысяч
человек.
        12
     После падения Робеспьера  Республика  осталась  непоколебимой. Лишенная
лидера -- ибо его последователи были группой хитрых и заурядных людей -- эта
европейская республика про-
     должала  бороться,  вскоре потерпела  крах,  но  снова воскресла.  Так,
умирая и воскресая,  она продолжает  борьбу, ей часто  приходится тяжело, но
она -- непобедима.
     И как  раз в этом месте следует подробно рассказать читателю о реальных
масштабах этой фазы террора, которая так пугающе действует  на воображение и
которую  поэтому  невероятно  преувеличили  по сравнению  с  другими  фазами
революции. С  1789 до конца 1791 г. Французская революция представляла собой
упорядоченный   процесс,  и  после  лета  1794  г.  Республика  была  хорошо
организованным победоносным государством.
     Террор был делом не всей страны, но городской черни, само существование
и  дикость  которой  были порождены  плохим  государственным  управлением  и
социальной   несправедливостью  прежнего  режима.  И  всплеск  террора   мог
произойти  только  из-за постоянной  предательской  нелояльности  роялистов,
которая,  вызвав  ярость  экстремистов,  с  одной  стороны,   лишила  многих
умеренных республиканцев всякого желания вмешиваться --  с  другой. А лучшие
люди были заняты тем, что  воевали с  австрийцами и  роялистами на  границах
Франции.
     Нам следует  помнить,  что общее  количество  убитых  во время  террора
достигло  нескольких тысяч, и среди этих тысяч  наверняка было большое число
активных  противников  Республики,  которых она,  в  соответствии  со  всеми
стандартами  того  времени,  должна была  уничтожить.  Среди  них были такие
предатели  и  вредители,  как  Филипп,  герцог  Орлеанский  из  Патс-Руаяля,
проголосовавший  за  казнь Людовика XVI. Британские генералы сгубили  больше
человеческих жизней в первые дни так называемого  наступления у Соммы в июле
1916 г., чем погибло за весь период Французской революции  от ее начала и до
конца.
     Пока во Франции царил террор, в Британии и Америке было казнено намного
больше  людей   за   различные  преступления  против  собственности,   часто
преступления  вполне  тривиальные,  чем  было приговорено к  смертной  казни
Революционным трибуналом  за  измену государству. Конечно, это были  простые
люди, но они, по-своему, тоже жестоко  пострадали. В 1789 г. в  Массачусетсе
была казнена через повешение девушка за то, что силой отобрала шляпку, туфли
и пряжки у другой девушки, которую она встретила на улице.
     Филантроп  Говард (ок. 1773 г.)  обнаружил,  что в  английских  тюрьмах
содержалось  довольно много совершенно  невиновных  людей, которых  судили и
оправдали,  но  которые   были  не  в   состоянии  заплатить  вознаграждение
тюремщику.  И тюрьмы  эти  были  заведениями  грязными,  над  ними  не  было
эффективного контроля.  В ганноверских владениях Его  Британского Величества
короля Георга III все еще применялись  пытки. Применялись они  и во Франции,
пока  не  было  создано   Национальное  собрание.  Подобные   вещи  являются
характерными для той эпохи.
     Нет  письменных  свидетельств,  что  французские революционеры  кого-то
намеренно подвергали  пыткам во время террора.  Несколько  сотен французских
дворян попали в яму, которую они сами вырыли для других.  Это было трагично,
но  по масштабам всемирной истории  это не  было  большой трагедией. Простой
человек во  Франции  был более свободным,  лучше  обеспеченным материально и
более счастливым во время "террора", чем в 1787 году.
     История Республики после лета 1794 г. превращается в запутанную историю
политических  групп, стремившихся к самым разным политическим  целям  --  от
радикальной  республики до  роялистской  реакции. У  них было общее  желание
выработать  какое-то  четкое  рабочее  соглашение, даже  ценой  значительных
уступок. Имела  место серия восстаний  якобинцев и  роялистов --  похоже,  в
Париже  тогда  существовал целый  класс,  как сказали бы сегодня, хулиганов,
всегда готовых принять участие в стычках и грабежах  на чьей угодно стороне.
Тем не менее  Конвент сформировал правительство -- Директорию в составе пяти
человек,-- которое консолидировало Францию  на пять лет. Последнее  наиболее
серьезное восстание, вспыхнувшее в октябре 1795 г., было  решительно и умело
подавлено перспективным молодым генералом Наполеоном Бонапартом.
     Директория  достигла  крупных  военных  успехов  за  границей,  но   во
внутренних делах не проявила необходимого творческого подхода. Ее члены были
слишком озабочены  выгодой и престижем кабинета в выработке системы, которая
должна  была  прийти  им на  смену,  и слишком  корыстны, чтобы справиться с
задачей финансовой и экономической перестройки, которую требовало  состояние
Франции. Достаточно  упомянуть лишь два имени: Карно,  который  был  честным
республиканцем,  и Баррас, который  был известным мошенником. Их  пятилетнее
правление явилось своеобразной прелюдией к этой истории больших перемен. Они
воспринимали происходящее реалистически.  Пропагандистское  усердие  привело
французские армии в Голландию, Бельгию, Швейцарию, Южную Германию и Северную
Италию. Повсеместно изгоняли королей и учреждали республики.
     Но пропагандистское рвение, которое  побуждало Директорию к  действиям,
не могло помешать присвоению богатств  освобожденных народов  для облегчения
финансового  бремени  французского  правительства.  Эти  войны   все  меньше
становились  священными  войнами   за  свободу  и  все  больше  уподоблялись
агрессивным  войнам, которые вел прежний режим. Последней характерной чертой
великой монархии, от которой должна была избавиться Франция, была ее внешняя
политика.  При  Директории она  оставалась все такой же агрессивно-активной,
будто никакой революции и не было.
        13
     Спад  этого  революционного прилива,  прилива, который  создал  великую
Американскую республику  и угрожал  поглотить все  европейские монархии, был
уже не  за  горами. Это выглядело  так, будто  нечто огромное  вырвалось  из
глубин серой повседневности, сделало гигантское усилие  и на некоторое время
выдохлось. Это усилие смело много  устаревшего и плохого, но много плохого и
несправедливого все же  осталось. Оно решило много проблем, но  стремление к
братству  и  справедливому миропорядку  столкнулось  с еще  более серьезными
проблемами, существование которых только обнаружилось.
     Ушли  в  прошлое некоторые  привилегии,  многие  социальные  тирании, в
основном  было покончено с  религиозными преследованиями.  Когда  эти  черты
прежнего  режима исчезли, показалось, будто  они  и не имели никогда особого
значения.  А имело значение то,  что, несмотря на  завоевание права голоса и
расширение этого права, несмотря  на страстные протесты  и  огромные усилия,
простые люди все еще не были свободными и не пользовались равным правом быть
счастливыми.  Те  большие  надежды  и  дух  нового  мира,  которые  принесла
революция, остались нереализованными.
     Однако эта волна революции  смогла осуществить многое из того, что было
тщательно продумано до ее прихода. И спад революционного  прилива начался не
из-за  отсутствия движущей  силы,  а из-за  отсутствия хорошо  продуманных и
завершенных  идей. Многие явления, угнетавшие  человечество, были уничтожены
навсегда.  Но теперь, когда эти явления стали частью прошлого, обнаружилось,
насколько неготовыми были  люди к тем созидательным  возможностям, которые у
них появились  в  результате  устранения этих  явлений.  Кроме того, периоды
революций есть  периоды  действия;  в эти периоды люди собирают урожай идей,
выросший во время промежуточной  фазы, и оставляют убранные  поля для нового
сезона роста -- они не могут внезапно дать созревшие новые идеи  для решения
непредвиденных проблем.
     Уход с исторической сцены короля и господина, священника и инквизитора,
землевладельца, сборщика  податей и надсмотрщика  впервые в  истории оставил
массы  людей  лицом  к лицу  с  определенными базовыми аспектами  социальной
структуры  и  общественных  отношений,  которые  ранее они  воспринимали как
должное  и  о  необходимости  тщательного  анализа  которых они  никогда  не
догадывались.
     Институты,  существование  которых,  казалось, было  обусловлено  самой
природой  вещей,  явления, вроде бы столь же  неотвратимые, как рассвет  или
приход весны, оказались искусствен-
     ными,  контролируемыми (несмотря  на  свою ошеломляющую  сложность),  и
теперь  -- когда  старые порядки  были упразднены  и уничтожены --  возникла
срочная необходимость этими институтами и явлениями управлять. Новый порядок
столкнулся с тремя проблемами, к решению которых  он оказался  совершенно не
готов: частная собственность, деньги и международные отношения.
     Давайте подробно рассмотрим эти три проблемы и зададимся вопросом:  что
они собой представляют и как они появились в нашей жизни?
     Идея собственности  возникает из воинственных инстинктов  биологических
видов.  Задолго до того, как люди стали людьми,  их предок, человекообразная
обезьяна, уже был собственником. Примитивная собственность -- это то, за что
всегда  будет  сражаться дикое животное.  Собака  и ее кость,  тигрица  и ее
логово,  ревущий  олень  и  его  стадо  --  вот  яркие  и  простые   примеры
собственности.  Трудно  представить  себе  более   бессмысленный   термин  в
социологии, чем термин "примитивный коммунизм". Древний человек из  родового
племени раннего палеолита отстаивал  свое право собственности на своих  жен,
дочерей, орудия, на  видимый им окружающий мир. Если в видимый им окружающий
мир вторгался чужой человек, то он дрался с ним и если мог,-- убивал его.
     У первобытного дикаря  и современного  необразованного человека  -- ибо
следует  помнить, что современного человека и примитивного  дикаря разделяют
всего  лишь  четыреста  поколений -- нет ограничений на сферу собственности.
Твоим может стать все,  что ты можешь  добыть в  борьбе: женщины,  пленники,
пойманное животное,  лесная  поляна, каменоломня и  т. д. По мере  того  как
общество   увеличивалось   и   появилось  подобие  законов,   ограничивающих
междоусобную   борьбу,   люди   выработали  грубые   и  действенные   методы
регулирования права собственности.
     Человек  мог владеть  тем,  на что он первым  предъявил  право, что  он
первым захватил или изготовил. Считалось вполне  естественным, что  должник,
неспособный  вернуть  долг,  становился собственностью  кредитора. Таким  же
естественным считалось то, что после заявления прав на участок земли человек
может взимать  плату с любого,  кто захочет этим  участком  воспользоваться.
Далеко  не  сразу,  по  мере  того,  как  люди   стали  открывать  для  себя
преимущества организованной жизни, пришло понимание того, что неограниченная
собственность на что-либо является источником многих проблем.
     Теперь уже  трудно проследить социальные конфликты  ранних цивилизаций,
однако  рассказанная нами  история  Римской  республики  демонстрирует,  как
общество  медленно  приходило  к пониманию того, что  проблема  долгов может
стать источником  конфликтных ситуаций в обществе и  поэтому  существовавшая
долговая система должна быть отвергнута, что неограниченная собственность на
землю тоже  является  источником социальных проблем. Мы видим, что в поздней
Вавилонии  право на  владение  рабами  было жестко ограничено. И  наконец, в
учении  великого революционера. Иисуса из  Назарета,  содержится  прежде  не
слыхан-
     ная атака на собственность. Он говорил, что легче верблюду пройти через
игольное ушко, чем богатому попасть в Царство Небесное.
     Непрерывная и упорная критика крупной собственности велась  повсеместно
в  течение последних  двадцати пяти или  тридцати веков.  Через девятнадцать
столетий  после  Иисуса  из  Назарета мы видим, как  весь  христианский  мир
убедили в том, что человек может вообще обходиться без собственности. В этом
отношении в  общественном сознании произошел  переворот. Кроме  того, идея о
том,  что "человек  может  делать со своей личной  собственностью  все,  что
угодно", явно  подверглась  значительному пересмотру относительно  некоторых
типов собственности.
     Но мир конца XVIII  столетия пребывал  лишь на стадии  постановки этого
вопроса.  Одним  из  первоначальных  побуждений  было  стремление   защитить
собственность  от  жадности  и  расточительности  королей  и   посягательств
высокопоставленных  авантюристов.  Революция  была  начата именно  в  защиту
частной собственности.  Но  ее  уравнительные лозунги привели к  критике той
самой частной  собственности,  в защиту которой  эта революция началась. Как
люди могут быть свободными и равными, если многим из них негде приютиться  и
нечего есть, а богатые перестанут кормить их и предоставлять им жилище, если
те  не  будут на  них трудиться? Понятно,  что беднота протестовала,  иногда
доходя в своих протестах до крайностей.
     Ответом  якобинцев на  эту проблему было  "распределение".  Они  хотели
сделать собственность  всеобщей.  Пытаясь прийти  к той же  самой цели  иным
путем,  они,  в  своем   XVIII  в.,  уже  были  социалистами,  или,  скорее,
коммунистами,--  которые хотели "отменить" частную собственность вообще. Вся
собственность должна была принадлежать государству.
     Только  в XIX столетии люди начали понимать, что собственность является
не  простой  однородной  величиной,  а  огромным  комплексом,  состоящим  из
различных  типов   собственности,  отличающихся   по   своей   значимости  и
общественной  важности,  что  многие  вещи   (например,  человеческое  тело,
достижения  артиста,  одежда,  зубные   щетки)  являются,  в  своей  основе,
неискоренимо личной собственностью и  что  существует большое число объектов
--  например  железные   дороги,  заводское   оборудование,  здания,  парки,
прогулочные  катера,--   из   которых   каждый   требует  очень  тщательного
рассмотрения для определения того, в каких пределах и с какими ограничениями
он может быть передан в частную собственность, а также  насколько эффективно
его можно  использовать  в  общественном  секторе, где  им  будет  управлять
государство, сдавая этот объект для пользования в общественных интересах.
     Столь же неопределенными, как  и представления  людей  о собственности,
были их представления о денежном обороте. В этом отношении как Американская,
так и Французская республики столкнулись  с  серьезными проблемами. Здесь мы
тоже  имеем дело с  очень сложным явлением, представляющим собой  запутанный
узел  обычаев, условностей, законов и ментальных привычек, который порождает
проблемы, не поддающиеся  простым решениям,  в  то  время  как  решение этих
проблем является жизненно важным для человеческого общества.
     Действенность  вознаграждения,  которое  человек  получает за один день
своей работы,  имеет,  несомненно, важнейшее значение для работы социального
механизма.  В  человеческой истории рост  доверия  к драгоценным  металлам и
монетам постепенно  превратился  в почти повсеместную уверенность в надежных
деньгах,  имеющих везде покупательную способность. Едва  установившись,  эта
уверенность была подвергнута серьезным испытаниям  действиями  правительств,
девальвировавших  деньги  и  вводивших бумажные  облигации  вместо настоящих
металлических   монет.   Как   только   происходили   какие-либо   серьезные
политические  и  социальные  сдвиги,  механизм  денежного  обращения начинал
работать напряженно и с перебоями.
     Соединенные  Штаты  и  Французская республика  с  самого своего  начала
столкнулись с финансовыми затруднениями. Оба правительства занимали деньги и
выпускали бумажные облигации для погашения процентов, больших, чем они могли
себе  позволить. Обе  революции  привели  к  бесконтрольным  государственным
расходам   и   займам,  с  одной  стороны,   и  к   фактическому  уменьшению
налогооблагаемого   национального   богатства   в   результате   прекращения
производства и  работ  в сельском  хозяйстве--с другой.  Оба  правительства,
будучи не в состоянии  расплачиваться  золотом, прибегли  к выпуску бумажных
денег,  обещая в  качестве их  обеспечения целинные  земли  (в  Америке) или
недавно конфискованные церковные земли (Франция).
     В обоих  случаях объем выпущенных  бумажных денег значительно  превышал
уровень доверия  людей к  новым  видам их обеспечения. Золото было изъято из
обращения  и припрятано различными хитрецами или же  уходило за границу  для
оплаты  импорта; и люди были вынуждены пользоваться  вместо монет различными
купюрами и банкнотами неопределенной и постоянно убывающей ценности.
     Несмотря  на  сложную  природу  денег,  их  практическое воздействие  и
общественные  функции,  которые  они  призваны   выполнять,   можно  вкратце
объяснить простым и  понятным способом. Деньги, которые человек  получает за
свою работу (умственную  или физическую)  или  от продажи имеющей какую-либо
потребительскую  ценность  собственности, должны в  конечном  счете обладать
способностью приобретать ему для личного поль-
     зования  эквивалентное количество  потребительских  товаров. (Выражение
"потребительские  товары"   надо  понимать  в  самом   широком  смысле,  как
включающее  в себя даже  такие вещи,  как путешествие,  лекция,  театральное
представление, предоставление  жилья  за деньги, медицинские услуги и т. п.)
Когда каждый член  общества уверен  в  этом, а  также в том,  что деньги  не
утратят  своей  покупательной способности,  тогда  денежное обращение  --  и
распределение  товаров  посредством  торговли  --  находится  в  здоровом  и
удовлетворительном состоянии. В такой и  только в такой ситуации люди  будут
работать с воодушевлением.
     В современной войне  взрыв одного  крупного  снаряда, даже  если он  не
попадает   в  цель,  уничтожает  такое   количество   труда  и   материалов,
приблизительным эквивалентом  которого  является уютный  домик или стоимость
отпуска длиной в год для одного человека. Если же снаряд попадает в цель, то
к  сокращению количества  потребительских  товаров  следует прибавить еще  и
разрушение   того  объекта,  в   который  попадает  снаряд.  Каждый  снаряд,
разрывавшийся  во  время  мировой  войны,  понемногу  уменьшал покупательную
способность  каждой  валюты во всех уголках  мира. Если же  в период падения
производства потребительских товаров происходит  еще и  рост объема денежной
массы,--  а  это   почти  всегда  необходимо   для  нужд  революционных  или
находящихся в состоянии войны правительств,-- то рост цен и падение ценности
денег, выплаченных в виде зарплаты, будут еще более интенсивными.
     К   тому    же   правительства,    находящиеся   в   столь   стесненных
обстоятельствах,  обычно  прибегают  к  денежным  займам --  иными  словами,
выпускают ценные бумаги, обеспеченные желанием и способностью всего общества
платить налоги.
     Конечным следствием  полностью деморализованных денег будет прекращение
всех работ и  всей торговли, которые нельзя перевести на  оплату натурой или
по бартеру. Люди будут согласны работать только за еду, одежду, жилище и  за
оплату  натурой.  Немедленным  следствием   частичной  деморализации   денег
являются  рост  цен  и возрастание степени  риска  при  торговых  операциях;
рабочие  становятся   подозрительными   и   раздражительными.   В   подобных
обстоятельствах человек предприимчивый желает избавиться от  денег как можно
быстрее; за свой товар он требует максимума и снова покупает товар как можно
быстрее, чтобы избавиться от этой бренной субстанции -- бумажных денег. Все,
кто  имеет фиксированный  доход  и  денежные  сбережения,  терпят  убытки  в
результате роста цен, а те, кто живет на одну зарплату, начинают, с растущим
негодованием,  замечать,  что   реальная  ценность  их   зарплаты  постоянно
снижается.
     Большинство   финансистов   и  спекулянтов  того  времени  играли  роль
прибрежных грабителей потерпевших крушение судов --
     никакого  явного  злого  умысла  здесь  не было,  зато была  абсолютная
уверенность  в  собственной  правоте при полном одобрении сообщников.  Целью
каждого умного  человека  было  накопить  максимальное  количество  имеющего
потребительскую ценность богатства, а  потом -- и только потом -- приступить
к какой-то деятельности по обеспечению  политической стабильности, которая с
выгодой гарантирует ему  право собственности на эти накопления. Таковы  были
характерные черты неблагоприятной экономической атмосферы: подозрительность,
лихорадочность, жадность и спекуляции...
     В   третей   области,  относительно   которой  у   революции  не   было
сформировавшихся идей,-- в области  международных  отношений -- суждено было
произойти   событиям,   которые,   во   взаимодействии   с   финансовыми   и
экономическими  неурядицам и  смутой и  неразберихой,  озабоченностью  людей
обескураживающей  неустойчивостью  их   частной  собственности  и   денежных
сбережений и доходов, привели к катастрофическим результатам.
     Не  успев родиться, республика  начала  воевать.  В течение  некоторого
времени новобранцы воевали с прежде невиданным  патриотизмом  и энтузиазмом.
Но так  не могло продолжаться долго.  Директория обнаружила,  что  руководит
страной-агрессором, терпящей невыносимую нужду и лишения дома, но обладающей
захваченными  в ходе военных  действий зарубежными  территориями,  где  было
много ощутимого богатства, а также материальных и финансовых ресурсов.
     На  захваченные территории  Франция  пришла как  освободительница,  как
учитель республиканизма  для всего человечества.  Голландия и  Бельгия стали
Батавской республикой,  Генуя со всей Ривьерой  --  Лигурийской республикой.
Северная Италия -- Цезальпинской республикой, Швейцария была переименована в
Гельветическую республику, Рим  и  Неаполь были  провозглашены республиками.
Сплоченные  вокруг   Франции,  эти  республики  задумывались  как  созвездие
свободы,  идущее  в  авангарде  всего  человечества.  Такова  была идеальная
сторона. А в это же самое время французское правительство, а также отдельные
французские  частные  лица  во  взаимодействии с  правительством  занимались
опустошительной эксплуатацией ресурсов этих освобожденных стран.
     Таким образом, через десять лет после  созыва Генеральных  штатов новая
Франция начала приобретать черты Франции  старой. Она более энергична, более
деятельна; она носит простую  шапку свободы вместо короны; у нее новая армия
--  но  дезорганизованный флот;  у нее появились новые богачи вместо богачей
прежних, новое крестьянство, работающее даже тяжелее, чем прежде, и платящее
больше  налогов; у нее  новая  внешняя  политика,  поразительно напоминающая
осужденную и отвергнутую старую... Но золотой век уже закончился.


        Глава тридцать шестая. КАРЬЕРА НАПОЛЕОНА БОНАПАРТА
     1. Семья Бонапарта на Корсике.
     2. Бонапарт -- генерал Республики.
     3. Наполеон, первый консул, 1799--1804 гг.
     4. Наполеон I, император, 1804--1814 гг. 5. Сто дней.
     6. Карта Европы в 1815 году. 7. Стиль ампир

        1
     И вот мы подошли к одной из самых ярких личностей современной  истории,
личности  авантюриста  и   завоевателя,   жизнь   которого   с   необычайной
выразительностью  демонстрирует   универсальный  конфликт  между   эгоизмом,
тщеславием, личными амбициями и  более слабыми и неопределенными заботами об
общем  благе.  На  фоне  смятения,  невзгод  и  надежд, на  фоне  воюющих  и
прилагающих огромные усилия Франции  и Европы,  на фоне  этого предвещающего
бурю  ужасного  рассвета  появляется  этот  зловещий  маленький  архаический
персонаж, жесткий, крепко сбитый, способный, беспринципный, подражательный и
опрятно вульгарный.
     Наполеон родился в 1769 г. на полуварварском тогда острове Корсика. Его
довольно  прозаический  отец-юрист  был   сначала  корсиканским   патриотом,
выступавшим  против Французской  монархии,  старавшейся подчинить Корсику, а
затем перешел на сторону  завоевателя. Его мать происходила из более крепкой
Породы людей:  она была страстной  патриоткой, женщиной  сильной и властной.
(Она секла  розгами своих сыновей; как-то она  высекла Наполеона, когда  ему
было уже шестнадцать.)
     У него  были многочисленные  братья и  сестры, и  его  семья настойчиво
преследовала  французские  власти требованиями  вознаграждений и работы.  За
исключением  Наполеона,  это  была  самая обычная "голодная"  семья.  Умный,
страстный  и  властный  Наполеон унаследовал от  своей матери  романтический
корсиканский патриотизм.
     Под  патронажем французского губернатора Корсики он получил образование
сначала в военной школе в Бриенне, а затем в военной  школе в Париже, откуда
пошел служить  в артиллерию в 1785 г. Юноша проявил недюжинные способности в
математике и истории, у него  была  феноменальная  память,  он  вел обширные
записные книжки, которые сохранились  до наших дней. Эти записные книжки  не
свидетельствуют о каком-то исключительном интеллекте,  они содержат  выписки
из   оригинальных  сочинений   --  о  самоубийстве  и  на  другие,  присущие
подростковому возрасту, темы.
     Наполеон  рано  попал  под магическое  влияние  Руссо,  развил  в  себе
чувствительность и презрение к  соблазнам цивилизации. В 1786  г. он написал
памфлет  против швейцарского пастора,  который подверг  нападкам  Руссо.  Он
мечтал о независимой Корсике, свободной от французов. Благодаря революции он
стал пламенным республиканцем  и сторонником  нового французского режима  на
Корсике.  В  течение  нескольких  лет,  вплоть  до  падения  Робеспьера,  он
оставался якобинцем.
     Вскоре Наполеон заработал репутацию полезного и способного офицера, а с
помощью  младшего  брата  Робеспьера  он  получил  свою  первую  возможность
отличиться в  Тулоне.  Роялисты  сдачи  Тулон британцам  и  испанцам, и флот
коалиции занял его гавань. Бонапарту поручили командовать артиллерией, и под
его руководством французы вынудили союзников покинуть порт и город.
     Он был  назначен командующим артиллерией  в  Италии,  однако  не  успел
приступить к своим обязанностям, ибо за смертью Робеспьера могла последовать
его  собственная:  его взяли под арест как якобинца,  и некоторое время  ему
угрожала гильотина. Эта угроза миновала. Он был задействован как командующий
артиллерией во время неудавшегося рейда на Корсику, а затем вернулся в Париж
(1795 г.), представляя собой довольно жалкое зрелище.
     Мадам Жюно  в своих "Мемуарах" пишет, что в то время  у него было худое
лицо  и неряшливый внешний  вид. "Его  плохо  причесанные и  плохо ухоженные
волосы ниспадали на его серую  шинель", перчаток  он  не носил, а сапоги его
были плохо смазаны.
     Это было время упадка и реакции после жестокостей якобинской диктатуры.
В  Париже звезда  Свободы меркла  перед  "Меркурием, Марсом  и  Венерой"  --
финансами, униформой  и социальным  шармом. Лучшие из  простых людей были  в
войсках, далеко за пределами Франции. Мы уже упоминали о последнем восстании
роялистов в 1795 г. Наполеону посчастливилось быть
     в это  время  в  Париже, и с началом этого  восстания у него  появилась
вторая возможность отличиться.  Он спас Республику, которой теперь управляла
Директория.
     Его  способности  произвели  огромное  впечатление на  Карно,  наиболее
честного  из членов Директории. Более того,  Наполеон женился на хорошенькой
молодой вдове -- мадам Жозефине де Богарне, которая имела большое влияние на
Барраса. Возможно, оба этих фактора помогли ему стать командующим в Италии.
     Мы не имеем здесь возможности рассказать о его великолепных кампаниях в
Италии (1796--1797), но пару слов о том настроении, с которым осуществлялось
это вторжение в Италию, мы сказать обязаны, потому что оно ярко иллюстрирует
двуличие  Франции  и Наполеона  и то, как революционный  идеализм постепенно
уступал место практическим потребностям.
     Бонапарт заявил итальянцам, что французы пришли освободить их  от цепей
-- и это было  правдой! Наполеон  докладывал Директории: "В  этой стране  мы
соберем 20  000 000 франков в виде  контрибуции и конфискаций; это  одна  из
самых богатых стран в мире". Своим солдатам он заявил: "Вы голодны, вы почти
раздеты... Я веду  вас в плодороднейшую равнину мира. Там вы найдете большие
города, богатые провинции, честь, славу, богатства..."
     Все мы имеем такую  смешанную  природу; однако эти пассажи,  написанные
молодым  человеком двадцати  семи лет,  свидетельствуют  о  том,  что  налет
возвышенного идеализма стерся у него в необычайно раннем возрасте.
     Его успех в Италии был впечатляющим и полным. Он хотел пойти на Италию,
потому что это была крайне  привлекательная задача;  он поставил  под угрозу
свое положение  в  армии,  отказавшись взять на себя  скучные обязанности по
руководству операцией против повстанцев в Вандее.
     Наполеон   был  большим   поклонником   "Сравнительных   жизнеописаний"
Плутарха, а  также римской истории,  и  его крайне активное воображение было
занято мечтами о  возрождении восточных завоеваний Римской империи. Он убрал
со  своего  пути  Венецианскую  республику, разделив  ее  между  Францией  и
Австрией,  оставив  за  Францией Ионические острова и венецианский флот. Это
мирное  соглашение,  Кампоформийский  мир,  оказалось неудачной  сделкой для
обеих сторон.
     Молодая республика Франция содействовала уничтожению республики древней
-- Наполеон настоял  на своей  точке  зрения  вопреки  сильным  протестам во
Франции -- и  Австрия получила Венецию, где в 1918 г. ей суждено было истечь
кровью. Существовали также секретные  статьи договора, согласно  которым как
Франция,  так  и  Австрия  должны  были  спустя  некоторое  время  завладеть
южногерманскими территориями. Но ум Наполеона
     был  занят  не только натиском Рима в  восточном направлении. Это  была
страна Цезаря -- и Цезарь  оказался плохим примером для  удачливого генерала
не очень стабильной республики.
     Цезарь вернулся в Рим из Галлии  героем и завоевателем. Его подражатель
должен был вернуться из Египта и Индии -- Египет  и Индия должны  были стать
его Галлией. Предвестники провала  были налицо. Путь в Египет и Индию  лежал
через море,  а британцы,  несмотря на  два  недавних матросских  бунта, были
сильнее  на  море,  чем  французы.  Более того, Египет был  частью  Турецкой
империи, в  те дни далеко не последней державы. Тем не менее Наполеон убедил
Директорию, ослепленную его итальянскими подвигами, дать ему  разрешение  на
поход. Армада отправилась из Тулона в мае  1798 г., захватила Мальту, удачно
избежала встречи с  британским  флотом и  прибыла  в Александрию.  Он быстро
выгрузил на берег свои войска и в  результате битвы у  подножия пирамид стал
хозяином Египта.
     Основные  силы  британского флота находились  в то время в  Атлантике у
порта Кадис, однако адмирал отобрал соединение из своих лучших  кораблей под
командованием  вице-адмирала Нельсона  --  такого же военного гения на море,
как  и  Наполеон на  суше -- для  того, чтобы найти  французскую  флотилию и
вступить  с ней  в бой. В течение некоторого времени  попытки Нельсона найти
французский флот были тщетными; наконец  вечером 1 августа он обнаружил  его
на якорной стоянке в Абукирском заливе. Он застал французов врасплох; многие
были  на  берегу,  а на флагманском корабле происходило совещание. У него не
было   морских  карт,  поэтому  входить  на   мелководье  в   сумерках  было
небезопасно.
     Французский адмирал посчитал, что противник не начнет атаку раньше, чем
утром, и поэтому не спешил  с возвращением  своих людей  на корабли, пока не
стало слишком  поздно. Нельсон тем  не  менее  нанес  удар  сразу -- вопреки
советам некоторых своих капитанов. Только один корабль  сел на мель и, таким
образом, обозначил мелкое место  для остального флота. Нельсон начал атаку в
два ряда кораблей на закате, и французы оказались между двух огней. Сражение
началось,  когда  уже стемнело;  бой  грохотал  и гремел в  ночной  темноте,
которая вскоре осветилась пламенем пылающих французских кораблей, а затем --
взрывом французского флагманского корабля "Орион"... До полуночи сражение на
Ниле  закончилось, флот Наполеона был уничтожен, а  сам Наполеон отрезан  от
Франции.
     Эта  египетская экспедиция  была, пожалуй, самой  безрассудной  военной
операцией, которую знала история. Наполеон был вынужден  остаться в Египте в
тот момент, когда турки уже начали концентрировать против него свои силы,  а
в его армии нача
     лась  эпидемия  чумы.  Несмотря на  это,  он продолжал  воплощать  свои
восточные планы.  Он  одержал  победу  под  Яффой и,  не  имея  достаточного
количества  провианта,  приказал убить  всех  пленных.  Затем  он  попытался
овладеть Акрой, где против него была использована его же осадная артиллерия,
захваченная  на море британцами. Потерпев  неудачу, он возвратился в Египет,
где  одержат блестящую  победу над  турецкими войсками при  Абукире, а затем
бросил свою  армию -- она продержалась до  1801 г., когда сдалась англичанам
-- и тайком пробрался во Францию (1799 г.), едва избежав пленения британским
крейсером у берегов Сицилии.
     Этого   провала  было   достаточно,   чтобы   дискредитировать   любого
генерала,-- если бы об этом провале  было  что-либо известно. Но те же самые
британские военные  корабли, которые  чуть было не взяли  в плен  Наполеона,
помогли ему тем, что  лишали французский  народ возможности узнать правду  о
ситуации в Египте. Он мог цветисто разглагольствовать  о битве при Абукире и
скрыть неудачу при Акре. Именно тогда дела у Франции шли не очень хорошо.  В
различных  регионах она потерпела  несколько военных поражений; значительная
часть  Италии  --  Италии,  завоеванной Бонапартом,-- была утрачена,  и  это
заставило  людей вспомнить о нем как о единственном и естественном спасителе
в данной ситуации.
     Кроме  того, процветало казнокрадство, и кое-что в этом отношении стало
достоянием  общественности  --   Франция   переживала  очередной  финансовый
скандал. Наполеон казнокрадом не был, а общество пребывало  в том  состоянии
моральной  усталости,  когда  возникает  потребность  в  сильной  и  честной
личности, гениальном кудеснике-целителе,  который сделает все для всех. Люди
убедили  себя,  что  этот  производящий  благоприятное  впечатление  молодой
человек  с  жестким выражением лица,  который чудесным  образом так  вовремя
вернулся  из Египта, и есть та необходимая  им сильная и честная личность --
новый Вашингтон.
     Думая  скорее о  Юлии Цезаре, чем о Вашингтоне, Наполеон откликнулся на
потребность   своего  времени.  Был  разработан   и  осуществлен   тщательно
спланированный заговор с  целью замены  Директории тремя  консулами -- могло
показаться, что римская история была в  то время повальным  увлечением,-- из
которых главным должен был стать Наполеон.
     История  реализации этого  заговора  является  слишком  сложной,  чтобы
уделить  ей место  в нашей книге: имел место разгон  нижней  палаты  (Совета
пятисот) в стиле Кромвеля, и именно в этом деле Наполеон утратил присутствие
духа. Депутаты  кричали на него, и он явно был  напуган.  Он чуть  не упал в
обморок,  запинался  и  вообще не  мог говорить, но  положение спас его брат
Люсьен, который  впустил  солдат и  разогнан  Совет.  Этот небольшой сбой не
повлиял на окончательный успех плана. В  Люксембургском дворце  обосновались
три консула со специальными полномочиями для пересмотра конституции.
     Вновь  обретя самонадеянность  и будучи  уверенным в поддержке  народа,
Наполеон круто обошелся со своими коллегами по консульству. Была разработана
конституция,  в соответствии с  которой  главное  исполнительное должностное
лицо  следовало  называть  первым  консулом.  Первый  консул  имел  огромные
полномочия. Понятно, что им должен был стать Наполеон -- так  было  записано
прямо  в  конституции.  По  истечении  десяти  лет  первый  консул  подлежал
переизбранию или замене. Ему  должен  был  помогать  Государственный  совет,
который он  же и  назначал. Государственный совет  должен  был  инициировать
законы и направлять свои предложения в  два органа -- Законодательный корпус
(который мог голосовать, но не обсуждать) и Трибунат (который мог обсуждать,
но не голосовать).
     Эти два  органа  комплектовались  сенатом,  который назначали  консулы,
путем  отбора кандидатов из особой общественной прослойки, "выдающихся людей
Франции", которых  избирали "выдающиеся люди департаментов", которые, в свою
очередь, избирались "выдающимися людьми  коммун", которых  избирали  обычные
избиратели.  Право  голоса  при  избрании "выдающихся  людей  коммуны"  было
всеобщим.  Это был единственный  "пережиток" демократии в  этой ошеломляющей
пирамиде.
     Новая  конституция  в  основном была  совместным  творением  почтенного
философа Сийеса, который был одним  из трех консулов, и Бонапарта. А Франция
настолько устала от  бед и забот, настолько уверены были люди в достоинствах
и способностях этого посланного, казалось, самой судьбой человека, что когда
в  начале  XIX  в. эта конституция  была  представлена  на  общенациональное
голосование, то она прошла 3011 007 голосами "за" при 1562 голосах "против".
Франция  всецело  вверила  себя Бонапарту  и  приготовилась быть  спокойной,
счастливой и победоносной.
     Это, вне всякого сомнения, была  историческая возможность, ранее никому
не выпадавшая. Это было положение, в котором человек мог склониться в страхе
перед собой и  всецело отдаться служению  Богу и людям. Старый порядок вещей
умер или умирал; незнакомые новые силы  витали над миром в  поисках  формы и
направления; перспектива всемирной республики и мира во всем мире будоражила
многие  беспокойные  умы.  В  руках  Наполеона  была Франция --  инструмент,
которым  он  мог пользоваться  на  свое  усмотрение,  словно изящным  мечом,
стремящимся к миру,  но всегда  готовым  к войне. В этой великой возможности
было все, кроме благородного воображения. Не обладая этой чертой, На-
     полеон не мог придумать  ничего лучшего, чем взобраться на вершину этой
великой возможности, словно молодой петух на навозную кучу.
     Его  карьера  в  качестве  первого  консула  была,  возможно,  наименее
бесславным  периодом его деятельности.  Он лично  занялся  военными  делами,
которые при  Директории шли  из вон рук плохо,  и  завершил сложную  военную
кампанию в Северной Италии победой при Маренго  (1800 г.). Это была  победа,
которая в определенный момент чуть не обернулась катастрофой. В декабре того
же года  генерал Моро,  посреди снега, грязи и вообще отвратительной погоды,
нанес сокрушительное поражение австрийской армии при  Гогенлиндене. Если  бы
эту победу одержал Наполеон, то она считалась бы одним  из самых характерных
и ярких  его подвигов. Она  сделала возможным столь необходимый для  Франции
мир.
     В 1801  г. были подписаны предварительные условия мирного соглашения  с
Англией и Австрией.  Мирное соглашение  с Англией,  Амьенский договор,  было
заключено в 1802  г., и у  Наполеона  появилась  возможность посвятить  себя
созидательной  государственной деятельности,  которая была  столь необходима
Франции  и,  следовательно,  Европе. В результате  войны  территория  страны
значительно   увеличилась,   мирное  соглашение   с   Англией   восстановило
колониальную империю  Франции  и обеспечило ей такое надежное  положение,  о
котором  Людовик  XIV  и  мечтать не  смел.  Теперь  Наполеон  мог  спокойно
создавать  и  укреплять  новый   социальный   строй,   творить   современное
государство, призванное стать светочем и источником вдохновения для Европы и
всего мира.
     Но он и не собирался делать ничего подобного.  Его  ограниченное, чисто
подражательное воображение было  заполнено мечтами  о том, чтобы стать новым
Цезарем.  Он втайне  стремился  стать настоящим  императором,  с короной  на
голове и всеми соперниками, однокашниками и друзьями  --  у  его ног.  Титул
императора  не  мог  прибавить  ему  полномочий  сверх тех, которыми он  уже
пользовался, но этот титул мог  обеспечить нечто  большее --  восхищение его
матери.
     Можно ли было ожидать иной реакции от человека, подобного Наполеону, на
представившуюся  ему  восхитительную  творческую   перспективу?  Но  сначала
Франция должна была стать процветающей.  Для голодной  Франции император был
бы  явно  неуместным бременем. Наполеон  приступил к  осуществлению  старого
плана  дорожного строительства,  одобренного  еще Людовиком XV; он  создавал
систему каналов в подражание  каналам английским; он реорганизовал полицию и
обеспечил безопасность внутри страны и, подготавливая сцену для своей личной
драмы, вознамерился придать Парижу облик Рима -- с классическими арками
     и  колоннами.  Он  воспользовался  ранее существовавшими  великолепными
планами развития банковского дела. Во всех этих начинаниях он шел в ногу  со
своим временем; они все  равно были бы реализованы -- с меньшим деспотизмом,
с меньшей  централизацией,-- даже если бы его  никогда не было.  Кроме того,
Наполеон решил  ослабить республиканцев, фундаментальные принципы которых он
собирался упразднить. Он призвал эмигрантов вернуться в страну, при условии,
что они представят убедительные гарантии уважения к новому режиму. Многие из
них хотели вернуться на таких условиях и забыть о Бурбонах.
     Кроме того, Наполеон  заключил важный примирительный договор, конкордат
с  Римско-католической  церковью. Она  должна  была  поддерживать его, а  он
должен был восстановить власть Рима в церковных приходах. Он считал, что без
религии  Франция  никогда  не  станет  послушной и  управляемой,  никогда не
потерпит новой монархии.
     "Разве  может быть  порядок  в  стране,--  говорил он,--  без  религии?
Общество  не  может существовать без имущественного неравенства, которое,  в
свою  очередь, не может существовать без религии. Когда один человек умирает
от  голода рядом  с  другим человеком,  который страдает  от  обжорства,  то
примириться  с этим можно только тогда, когда есть власть, которая заявляет:
"На то есть  воля Божия: в этом мире должны быть богатые и бедные, но в мире
ином и в жизни вечной неравенство будет проявляться по-иному"".
     Наполеон   считал,    что   религия    --   и   особенно   ее   поздняя
римско-католическая разновидность  -- является великолепным инструментом для
того, чтобы держать  в  повиновении простых  людей. В свои ранние якобинские
дн