ись после того, как вышли из Триполи? - спросил Скопело. - Останавливался... однажды! Всего на несколько часов в Итилоне... чтобы пополнить команду "Каристы". Но после того как я потерял из виду берега Мани, мне нигде до самой Аркадии не отвечали на сигналы. - Видимо, нечего было сообщать, - заметил Скопело. - Скажи-ка, - продолжал Николай Старкос, - что делают сейчас Миаулис и Канарис? - Их действия, капитан, свелись к внезапным нападениям, способным принести только частичный успех, но не полную победу! И пока они охотятся за турецкими кораблями, пираты чувствуют себя привольно в водах Архипелага. - А что, по-прежнему говорят о... - О Сакратифе? - перебил Скопело, слегка понизив голос. - Да!.. повсюду... и везде, Николай Старкос, и только от него зависит, чтобы заговорили еще больше! - И заговорят! Николай Старкос залпом осушил стакан, который Скопело тут же снова наполнил, и встал. Он несколько раз прошелся взад и вперед по комнате; затем приблизился к окну и, скрестив руки, долго прислушивался к доносившемуся издали грубому пению турецких солдат. Наконец, возвратившись к столу, он снова сел против Скопело и, резко переменив разговор, спросил: - Я понял по твоему сигналу, что у тебя здесь припасены невольники? - Да, Николай Старкос, и столько, что ими можно нагрузить корабль водоизмещением в четыреста тонн! Здесь все, что осталось после резни в павшем Креммиди! Клянусь дьяволом! Турки на этот раз перестарались! Будь их воля, они не оставили бы в живых ни одного пленника! - Тут и мужчины и женщины? - Да, и дети... словом, всех понемногу! - Где они? - В Аркадской крепости. - Дорого ты за них заплатил? - Н-да! Паша оказался не особенно сговорчивым, - ответил Скопело. - Он считает, что война за независимость идет к концу... по несчастью! А прекратится война - прекратятся и сражения! Как говорят в Берберии: нет войны - нет набегов, нет набегов - нет живого и всякого иного товара. Но если невольников мало, цена на них поднимается! Одно покрывает другое, капитан! Я знаю из верного источника, что сейчас на африканских рынках сильная нужда в рабах, и мы выгодно продадим наших! - Ладно! - отвечал Николай Старкос. - А у тебя все готово? Ты можешь сейчас же отправиться со мной на "Каристу"? - Да, все закончено, и меня здесь ничто не задерживает. - Хорошо, Скопело! Через неделю, самое большее через десять дней, корабль, посланный из Скарпанто, заберет наш товар. Его беспрепятственно выпустят? - Беспрепятственно. Я твердо договорился, - заверил Скопело. - Как только уплатим денежки. Стало быть, нужно заранее снестись с банкиром Элизундо, чтоб он учел наши векселя. Его подпись много значит: паша примет их как звонкую монету. - Я сейчас же напишу Элизундо, что вскоре приеду в Корфу и покончу там с этим делом... - И с этим... и с другим, не менее важным, не так ли, Старкос? - добавил Скопело. - Быть может!.. - ответил капитан. - По правде говоря, того требует справедливость! Элизундо богат... несметно богат, по слухам!.. А кто обогатил его, как не мы своей торговлей?.. Да, с риском повиснуть на мачте по свистку боцмана!.. Эх, в нынешние времена очень выгодно быть банкиром пиратов Архипелага! Итак, повторяю, Николай Старкос, того требует справедливость! - Чего требует справедливость? - спросил Старкос, пристально глядя в глаза своему помощнику. - Э, словно вы сами не знаете? - отвечал Скопело. - Признайтесь, капитан, положа руку на сердце, ведь вы добиваетесь только того, чтобы в сотый раз услышать то же. - Возможно! - Так вот, дочь банкира Элизундо... - Что справедливо, то будет сделано!.. - перебил его Старкос, вставая из-за стола. Затем он вышел из кабачка и в сопровождении Скопело направился к пристани, где его уже ждала шлюпка. - Садись, - сказал он Скопело. - По приезде в Корфу мы договоримся с Элизундо о векселях. А когда это дело уладится, ты вернешься в Аркадию и выкупишь груз. - Слушаю! - отозвался Скопело. Через час "Кариста" уже выходила из залива. И еще до захода солнца Николай Старкос уловил далекие раскаты грома. Они доносились с юга. Это грохотали пушки союзных эскадр на Наваринском рейде. 6. В ПОГОНЮ ЗА ПИРАТАМИ АРХИПЕЛАГА! Неуклонно держа путь на норд-норд-вест, саколева плыла мимо сменяющих друг друга живописных Ионических островов. К счастью для "Каристы", вид добропорядочного левантского судна, то ли прогулочной яхты, то ли торгового корабля, ничем не выдавал ее истинного характера. В противном случае со стороны капитана было бы рискованно подставлять себя под орудия британских укреплений или отдаваться на волю фрегатов Соединенного королевства. Только каких-нибудь пятнадцать морских лье отделяет Аркадию от острова Занте - "цветка Леванта", как поэтично называют его итальянцы. Вдали, за заливом, по которому неслась "Кариста", виднелись зеленеющие вершины горы Скопос; по ее уступам взбегают густые рощи оливковых и апельсиновых деревьев, пришедшие на смену дремучим лесам, некогда воспетым Гомером и Вергилием. С берега, с юго-востока, дул ровный попутный ветер, и саколева под лиселями быстро разрезала воды тихого в тот час, как озеро, моря вокруг Занте. К вечеру "Кариста" прошла в виду столицы острова, носящей одно с ним название. Это - красивый, итальянский городок, расцветший на земле Закинфа, сына троянца Дардана. С палубы судна были видны лишь огни города, протянувшегося на добрую половину лье по берегу круглой бухты. Огни эти, горевшие на разной высоте - от портовой набережной до кровли венецианского замка, воздвигнутого на уровне трехсот футов над уровнем моря, образовывали точно огромное созвездие, причем самые яркие его светила отмечали дворцы эпохи Ренессанса, расположенные на главной улице, и собор св.Дионисия Закинфского. Жители Занте претерпели глубокие изменения от соприкосновения с венецианцами, французами, англичанами и русскими; они, не в пример туркам, обосновавшимся на Пелопоннесе, не вели с Николаем Старкосом работорговли. Вот почему ему незачем было посылать сигналы портовым дозорным, незачем было и останавливаться на острове - родине двух знаменитых поэтов: итальянца Уго Фосколо, начавшего писать в конце XVIII века, и Саломоса - славы современной Греции. "Кариста" пересекла узкий морской рукав, отделяющий Занте от Ахеи и Элиды. Несомненно, кое-кому на саколеве совсем не по душе пришлись песни, доносившиеся ветерком, как и баркароллы, распеваемые на Лило! Но приходилось мириться с этим. На следующий день корабль, выйдя из плена итальянских напевов, уже плыл мимо Патрасского залива, глубоко вдающегося в материк; его продолжением служит Лепантский залив, который тянется до самого Коринфского перешейка. Николай Старкос, стоя на носу "Каристы", окидывал взглядом побережье Акарнании, которая расположена к северу от залива. Здесь таился источник великих и бессмертных воспоминаний, они могли бы тронуть сердце истинного сына Греции, но не сердце отступника, уже давно продавшего свою мать-отчизну. - Миссолонги! - произнес Скопело, указав на северо-восток. - Скверный народ! Предпочитают взлететь на воздух, лишь бы не сдаться неприятелю! Два года назад ему здесь на редкость не посчастливилось с куплей-продажей невольников. После десятимесячной борьбы защитники Миссолонги, разбитые усталостью, истомленные голодом, не желая капитулировать перед Ибрагимом, взорвали город и крепость. Мужчины, женщины, дети - все погибли, не уцелели и победители. А еще годом раньше в эти места, где незадолго перед тем был похоронен Марко Боцарис, приехал один из героев войны за независимость - умирающий, павший духом, разочарованный поэт Байрон, чьи останки ныне покоятся в Вестминстере. Одно лишь сердце его осталось в любимой им Греции, освобожденной только после кончины поэта! Николай Старкос резким движением отозвался на слова Скопело. Между тем саколева, миновав Патрасский залив, направилась к Кефаллинии. При попутном ветре достаточно нескольких часов, чтобы пройти путь от острова Занте до Кефаллинии. Впрочем, "Кариста" не вошла в ее столицу Аргостолион - отменный порт, правда, только для кораблей среднего тоннажа, для больших же он несколько мелковат; "Кариста", смело пройдя сквозь тесный фарватер, обогнула остров с востока и часов в шесть вечера уже приближалась к острому выступу Биаки - древней Итаки. Этот остров, имеющий восемь лье в длину и полтора - в ширину, на редкость каменист и просто великолепен в своей первобытной дикости; он очень богат маслом и вином и насчитывает около десяти тысяч жителей. Не сыграв никакой роли в истории, остров Итака тем не менее оставил по себе громкую славу в античности. Он был родиной Одиссея и Пенелопы, воспоминания о которых еще живут на вершинах Аноги, в глубокой пещере горы св.Стефана, среди обломков горы Этос, на полях Эвмеи, у подошвы скалы Воронов, где согласно поэтичной легенде бьет источник Аретузы. С наступлением ночи земля сына Лаэрта, отступив лье на пятнадцать, мало-помалу исчезла во мраке за последним мысом Кефаллинии. Ночью "Кариста", несколько удалившись в открытое море, чтобы избежать опасной теснины между северной оконечностью Итаки и южным выступом острова Сен-Мор, прошла милях в двух от восточного побережья этого острова. При свете луны можно было смутно различить нечто вроде крутого обрыва, нависшего над морем на высоте ста восьмидесяти футов: это белела скала Левкида, воспетая Сафо и Артемизой. Но с восходом солнца остров, также получивший в древности имя Левкида, уже бесследно исчез на юге, и саколева на всех парусах помчалась к Корфу, держась вблизи албанского берега. В тот день судну оставалось сделать еще около двадцати лье, ибо Николай Старкос хотел до сумерек войти в гавань столицы острова. Чтобы быстрее покрыть это расстояние, экипаж "Каристы" смело поставил все паруса, так что планшир саколевы почти скользил по воде. Ветер заметно посвежел. Рулевому приходилось смотреть в оба, чтобы не позволить судну опрокинуться под этой чрезмерной парусностью. По счастью, мачты были очень крепкие, оснастка почти новая и весьма добротная. Ни один риф не был взят, ни один лисель не был убран. Саколева летела так, словно принимала участие в международных гонках. На такой скорости она пронеслась мимо островка Паксос. На севере уже вырисовывались первые возвышенности Корфу. Справа, на горизонте, со стороны албанского берега выступал зубчатый силуэт Акрокерониенских гор. В этой весьма оживленной части Ионического моря судну несколько раз попадались навстречу военные корабли, шедшие под английским или под турецким флагом. "Кариста" не избегала ни тех, ни других. При первом же сигнале "лечь в дрейф" она не колеблясь подчинилась бы требованию, ведь на борту ее не было ни груза, ни бумаг, которые могли бы ее выдать. В четыре часа пополудни саколева стала держаться немного круче к ветру, собираясь войти в пролив, отделяющий остров Корфу от материка. Выбрали шкоты, и рулевой повернул на один румб, чтобы обогнуть южную оконечность острова - мыс Бианко. К северу фарватер пролива не очень привлекателен. Но в южной части он радует глаз и составляет счастливый контраст с албанским берегом, в те времена почти невозделанным и полудиким. Несколькими милями дальше пролив расширяется, образуя бухточку, которая подковой вдается в побережье острова. Саколева понеслась чуть быстрее и пересекла бухту. Благодаря своим очень извилистым очертаниям остров Корфу имеет шестьдесят пять лье в периметре, тогда как в длину он насчитывает от силы двадцать лье, а в ширину - не более шести. Около пяти часов "Кариста" прошла вблизи островка Улисса через проток, связывающий озеро Каликиопуло - древнюю иллаическую гавань - с морем. Затем она проплыла вдоль прелестного "каньона" - узкой долины, по которой среди зарослей алоэ и агав уже катили в экипажах и проносились верхом горожане, обычно собиравшиеся здесь, одним лье южнее города, чтобы подышать свежим морским воздухом и полюбоваться чудесной панорамой, которую по ту сторону пролива замыкают Албанские горы, "Кариста" проскользнула мимо бухты Кардакио и венчающих ее берега развалин, мимо летнего дворца верховного лорда-комиссара, оставив слева бухту Кастрадес с одноименным предместьем, полукругом огибающим ее, Страда Марина - скорее широкую аллею, чем улицу, затем тюрьму, древнюю крепость Сальвадор и первые дома столицы острова. Она миновала мыс Сидеро, на котором высится крепость - своеобразный военный городок, настолько обширный, что в нем помещается комендатура, офицерские квартиры, госпиталь и бывшая греческая церковь, превращенная англичанами в протестантскую. Наконец, двигаясь прямо на запад, капитан Старкос обогнул оконечность Сан-Николо и, проплыв вдоль северной части города, бросил якорь в полукабельтове от мола. Спустили шлюпку, Николай Старкос и Скопело сели в нее, причем капитан не забыл сунуть за пояс нож с коротким и широким лезвием - оружие, распространенное в различных областях Мессинии. Высадившись, они направились в карантинное бюро, где предъявили судовые бумаги, оказавшиеся в полном порядке. Теперь каждый из них был волен идти куда ему вздумается, и они расстались, условившись встретиться в одиннадцать часов ночи, чтобы вместе возвратиться на саколеву. Скопело, как всегда занятый делами "Каристы", углубился в торговую часть города, напоминавшую своими кривыми уличками с итальянскими названиями, сводчатыми лавчонками и толчеей неаполитанский квартал. Николай Старкос решил в тот вечер, как говорится, "навострить уши". С этой целью он отправился на эспланаду - самое аристократическое место в столице Корфу. Эспланада - парадная площадь, обсаженная по бокам великолепными деревьями, - расположена между городом и крепостью, от которой ее отделяет широкий ров. Хотя день не был праздничным, по эспланаде двумя нескончаемыми встречными потоками двигались местные жители и иностранцы. В ворота св.Георгия и св.Михаила, выходящие по обе стороны белокаменного фасада дворца, воздвигнутого на северной стороне площади генералом Мэтландом, то и дело входили и выходили курьеры. Таким образом осуществлялась непрерывная связь между губернаторским дворцом и крепостью; ее подъемный мост против статуи фельдмаршала Шулленбурга все время оставался опущенным. Николай Старкос смешался с толпой, которой владело необычайное волнение. Старкос был не из тех, кто расспрашивает, он предпочитал слушать. Его поразило, как часто повторялось здесь одно и то же имя с прибавлением самых нелестных эпитетов - имя Сакратифа. В первую минуту любопытство Старкоса, казалось, было слегка задето; но затем, чуть пожав плечами, он стал спускаться по эспланаде к террасе, выступавшей над морем. Небольшая группа зевак собралась около круглой часовенки, недавно возведенной в память сэра Томаса Мэтланда. Здесь же в честь одного из его преемников - сэра Говарда Дугласа - несколько лет спустя соорудили обелиск в пару к статуе тогдашнего верховного лорда-комиссара Фредерика Адама, красовавшейся перед губернаторским дворцом. Вероятно, если бы английский протекторат продолжался еще некоторое время и Ионические острова не вошли бы в состав Эллинского королевства, все улицы Корфу были бы заставлены изваяниями губернаторов этих островов. Тем не менее мало кому из корфиотов приходило в голову порицать изобилие бронзовых и мраморных памятников, и, может статься, ныне, когда прежний порядок канул в прошлое, об увлечении монументами вспоминают так же тепло, как и о прочих начинаниях администрации Соединенного королевства. Но если мнения по этому поводу, как и по многим другим, расходились, ибо в число семидесяти тысяч жителей древней Коркиры (из которых двадцать тысяч населяло ее столицу), входили и католики, и православные, и многочисленные евреи, жившие в ту эпоху обособленно, в своего рода гетто, если различные интересы, свойственные представителям разных рас и верований, проявлялись в борьбе трудно совместимых идей, - то в тот вечер все разногласия, казалось, отступили на задний план перед одной общей мыслью, растворились в едином проклятии, адресованном человеку, чье имя склонялось на все лады: "Сакратиф! Сакратиф! Смерть пирату Сакратифу!" И на каком бы языке ни произносилось это гнусное имя - английском, французском или греческом, - оно предавалось анафеме с одинаковым чувством отвращения. Николай Старкос по-прежнему слушал и молчал. С высоты террасы он мог удобно разглядывать почти весь пролив, простиравшийся неподвижно, точно лагуна, от острова Корфу до самой гряды замыкавших его Албанских гор, вершины которых уже позолотили лучи заходящего солнца. Затем, повернувшись в сторону порта, капитан обратил внимание на царившее в нем оживление. Множество лодок направлялось к стоявшим у пристани военным кораблям. Ответные сигналы то и дело вспыхивали на мачтах кораблей и на флагштоке крепости, батареи и казематы которой скрывались за стеной гигантских алоэ. По всему было видно, - а опытного моряка не обманешь, - что один, а может быть, даже несколько кораблей готовились покинуть Корфу, и надо признаться, корфиоты выказывали при этом необычайную заинтересованность. Но вот солнце уже исчезло за горными вершинами острова, и вслед за недолгими в этих широтах сумерками вскоре должна была наступить ночь. Николай Старкос рассудил, что пришло время уходить. Он снова возвратился на эспланаду, оставив на террасе толпу любопытных. Затем неторопливым шагом направился к домам с аркадами, тянувшимися вдоль западной стороны площади. Здесь не было недостатка ни в ярко освещенных кофейнях, ни в столиках, расставленных рядами прямо на тротуаре и уже занятых многочисленными "потребителями". И надо заметить, что все они больше разговаривали, чем "потребляли", если столь современное слово может быть применено к корфиотам, жившим полвека назад. Николай Старкос уселся за один из таких столиков с твердым намерением не пропустить ни одного слова из разговоров, которые велись по соседству. - Право, опасно стало торговать, - сетовал какой-то судовладелец со Страда Марина. - Скоро никто не решится отправлять корабли с ценным грузом мимо побережья Леванта! - Скоро, - подхватил его собеседник, из той породы дородных англичан, которые всегда кажутся сидящими на тюке с шерстью, подобно спикеру их палаты общин, - скоро не найдется ни одного матроса, который согласился бы служить на кораблях, плавающих в водах Архипелага. - Ох, этот Сакратиф!.. Этот Сакратиф! - твердили повсюду с неподдельным негодованием. - Замечательное имечко! - радовался про себя хозяин кофейни. - От него дерет в горле и все время хочется пить. - В каком часу отплывает "Сифанта"? - спросил негоциант. - В восемь часов, - отвечал один из корфиотов. - Но, - прибавил он с изрядной долей сомнения, - мало отплыть, надо еще достичь цели! - Э! Достигнут! - воскликнул другой корфиот. - И никто не посмеет утверждать, будто какой-то пират препятствовал действиям британского флота... - И греческого, и французского, и итальянского! - бесстрастно перечислил сидевший поблизости английский офицер, словно хотел, чтобы все государств-а получили свою долю неприятностей в этом деле. - Однако, - продолжал негоциант, вставая из-за стола, - время идет, и если мы хотим проводить в путь "Сифанту", то нам, пожалуй, пора отправляться на эспланаду! - Нет, - возразил его собеседник, - не к чему торопиться. Ведь об отплытии судна возвестят пушечным выстрелом! И они снова присоединились к хору голосов, призывавших проклятья на голову Сакратифа. Решив, что теперь самое время вступить в разговор, Николай Старкос обратился к своим соседям по столику; при этом ничто в его речи не обличало уроженца Южной Греции. - Позвольте мне, господа, спросить вас, что это за "Сифанта", о которой только и говорят сегодня? - Это корвет, сударь, - отвечали ему. - Его приобрела, снарядила и вооружила на собственный счет компания английских, французских и греческих негоциантов; экипаж "Сифанты" набран из людей тех же национальностей, а командует ею храбрый капитан Страдена! Быть может, корвету удастся то, что до сих пор не удавалось ни английским, ни французским военным кораблям! - Ах, вот что, - произнес Николай Старкос, - отплывает корвет!.. А куда, позвольте осведомиться? - Туда, где он сможет обнаружить, схватить и вздернуть всем известного Сакратифа! - В таком случае я попрошу вам сказать мне, кто такой этот всем известный Сакратиф. - Вы спрашиваете, кто такой Сакратиф? - в растерянности воскликнул корфиот, к которому присоединился англичанин, выразивший свое изумление одним только возгласом: "О!" Нельзя было не поразиться тому, что в Корфу отыскался человек, ничего не слыхавший о Сакратифе, когда вокруг все только и говорили о нем. Капитан "Каристы" сразу же заметил, какое впечатление произвела его неосведомленность. Поэтому он поспешил добавить: - Я приезжий, господа. Только что прибыл из Зары, так сказать, из самого сердца Адриатики, и понятия не имею о том, что происходит сейчас на Ионических островах... - Скажите лучше, что творится на всем Архипелаге, - воскликнул корфиот, - ибо Сакратиф поистине превратил Архипелаг в зону своего разбоя! - А! - произнес Николай Старкос. - Стало быть, речь идет о пирате?.. - О пирате, о корсаре, о морском разбойнике! - отозвался толстый англичанин. - Да! Сакратиф заслужил все эти имена и другие, еще более ужасные! Никакими словами не передать его злодеяний! Выпалив все это, англичанин с минуту отдувался и, переведя дыхание, продолжал: - Меня удивляет, сударь, что еще существует европеец, не слыхавший о Сакратифе! - Не стану отрицать, милостивый государь, - ответил Николай Старкос, - имя это мне знакомо, но я не знал, что именно оно так взбудоражило сегодня весь город. Разве пират намерен высадиться в Корфу? - Посмел бы только! - вскричал негоциант. - Он никогда не отважится ступить на землю нашего острова. - В самом деле? - усомнился капитан "Каристы". - Разумеется, сударь, а если бы он решился на это, то виселицы, слышите, виселицы, вырастали бы сами собой на его пути и петля захлестнула бы его на каком-нибудь перекрестке. - Ну коли так, то почему же такие волнения? - переспросил Николай Старкос. - Я здесь около часа - и никак не могу взять в толк, чем вызвана общая тревога... - Я вам это мигом объясню, - ответил англичанин. - С месяц тому назад Сакратиф захватил два коммерческих судна: "Three Brothers" и "Carnatic"; больше того, он продал на рынках Триполитании матросов обоих экипажей, уцелевших после боя. - О! - вскричал Николай Старкос. - Вот черное дело, и Сакратифу, должно быть, придется когда-нибудь раскаяться в нем! - Тогда, - продолжал корфиот, - несколько негоциантов соединились и общими силами снарядили великолепный военный корвет, весьма быстроходный, с отборным экипажем под командой отважного моряка капитана Страдены, который начнет охоту на Сакратифа, и теперь уж можно надеяться, что пират не избежит заслуженной кары и перестанет, на конец, мешать торговле в Архипелаге. - Ну, изловить его не так-то просто, - пробормотал Николай Старкос. - Весь город в волнении, - снова заговорил английский купец, - все жители собрались на эспланаде, чтобы восторженными криками проводить "Сифанту", когда она поплывет вниз по Корфскому проливу. Николай Старкос, видимо, выведал все, что хотел. Он поблагодарил своих собеседников; затем, выйдя из-за стола, снова смешался с толпой, наводнившей эспланаду. Англичанин и корфиоты ничего не преувеличивали. Они сказали сущую правду! Вот уже несколько лет, как разбойничьи действия Сакратифа становились все более дерзкими. Множество торговых судов, плававших под различными флагами, попало в руки этого пирата, наглого и кровожадного. Откуда он взялся? Кто был родом? Принадлежал ли он к корсарам - выходцам с берберийских берегов? Трудно было сказать! Его никто не знал. Его никто никогда не видел. Те, кто попадали под огонь его пушек, не возвращались; их или убивали, или продавали в рабство. Как было опознать его корабль? Сакратиф каждый раз плавал на другом. Он совершал свои нападения всегда под черным флагом, то на быстром левантском бриге, то на одном из тех легких корветов, которым нет равных в скорости. Если при встрече с грозным противником - военным кораблем - сила была не на его стороне, он искал спасение в бегстве и внезапно исчезал. В каком скрытом убежище, в каком никому неведомом уголке Архипелага, следовало искать его? Он знал самые потайные проходы на этом в ту пору еще мало изученном побережье, гидрография которого оставляла желать многого. Сакратиф сочетал в себе черты отличного моряка и безжалостного бандита. Он возглавлял преданную ему команду, готовую на все, ибо она после боя неизменно получала свою "чертову долю" - несколько часов резни и грабежа. Поэтому сообщники следовали за ним куда бы он их ни вел. Они выполняли любые его приказания. Они готовы были умереть за него. Никакие угрозы, никакие пытки не заставили бы корсаров выдать своего вожака, имевшего над ними поистине чудесную власть. Редкое судно могло устоять перед натиском этих головорезов, устремлявшихся на абордаж; особенно беззащитны были слабовооруженные торговые корабли. Надо сказать, что, если бы Сакратифа, вопреки его ловкости, все же настиг какой-нибудь военный корабль, пират скорее взорвал бы свое судно, чем сдался. Рассказывали даже, что однажды, когда ему в разгар боя не хватило ядер, он будто бы зарядил орудия головами, отрубленными у трупов, валявшихся тут же на палубе. Вот каков был человек, чье ненавистное имя возбуждало столько страстей в городе Корфу, грозный пират, в погоню за которым устремлялась "Сифанта". Вскоре грянул выстрел. Яркая вспышка - и над земляным валом крепости поднялись клубы дыма. То был сигнал к отплытию. "Сифанта" снялась с якоря и вошла в пролив Корфу, направляясь в южную часть Ионического моря. Вся толпа подалась на край эспланады, к террасе, украшенной статуей сэра Мэтланда. Старкос, властно побуждаемый чувством, возможно, более сильным, чем простое любопытство, вскоре очутился в первом ряду зрителей. Корвет с зажженными отличительными огнями медленно выплывал в лучах луны. Он шел круто к ветру, держа курс на южную оконечность острова - мыс Бианко. Из крепости послышался второй выстрел, за ним третий, "Сифанта" ответила столькими же залпами, осветившими ее орудийные порты. Грому пушек вторило тысячеголосое "ура", последние раскаты которого донеслись до корвета в ту минуту, когда он уже огибал бухту Кардакио. Затем все снова погрузилось в тишину. Толпа мало-помалу редела, расходясь по улицам предместья Кострадес; теперь здесь попадались лишь редкие прохожие, которых дела или развлечения удерживали на эспланаде. Целый час еще Николай Старкос задумчиво стоял на обширной и почти безлюдной площади. Но ни в голове у него, ни на душе не было покоя. В глазах его горел огонь, и он не мог скрыть его под опущенными веками. Взгляд его невольно уносился за корветом, который только что скрылся за еле различимой громадой острова. Когда на церкви св.Спиридиона пробило одиннадцать, Николай Старкос вспомнил, что условился в этот час встретиться около карантинного бюро со Скопело. Он поднялся по улице, которая вела к Новой крепости, и вскоре вышел на набережную. Скопело уже ждал его. Подойдя к нему, капитан сказал: - Корвет "Сифанта" только что отплыл! - А! - проронил Скопело. - Да... в погоню за Сакратифом! - Он либо другой, - не все ли равно!.. - коротко ответил Скопело и указал затем на гичку, качавшуюся внизу, возле лестницы, на последних волнах прибоя. Несколько минут спустя лодка подошла к "Каристе", и Николай Старкос поднялся на палубу со словами: - До завтра, у Элизундо! 7. НЕОЖИДАННОСТЬ На следующее утро, около десяти часов, Николай Старкос высадился у мола и направился к дому банкира. Уже не в первый раз являлся он в контору, где его всегда принимали как клиента, чьими делами не пренебрегают. Элизундо хорошо знал Старкоса. Пожалуй, он мог бы многое порассказать о его жизни. Банкиру было известно даже то, что он - сын героини, патриотки, спасенной Анри д'Альбаре. Но в городе никому больше не было, да и не могло быть известно, что представлял собою в действительности капитан "Каристы". Старкоса, очевидно, ждали. Его сразу приняли, едва он вошел. Ведь письмо, полученное Элизундо из Аркадии двое суток назад, было от него. Клиента немедленно ввели в кабинет банкира, который тут же предусмотрительно запер дверь на ключ. Теперь Элизундо и Старкос очутились с глазу на глаз. Никто не мог им помешать. Никто не мог подслушать, о чем они говорили. - Добрый день, Элизундо, - сказал капитан "Каристы", непринужденно опускаясь в кресло с видом человека, чувствующего себя, как дома. - Скоро полгода, как мы с вами не виделись; правда, вы частенько получали от меня вести! Поэтому, проезжая так близко от Корфу, я не утерпел, чтобы не заехать сюда: мне очень хотелось пожать вам руку! - Не для того, чтобы повидаться со мной и расточать мне любезности приехали вы сюда, Николай Старкос! - возразил банкир глухим голосом. - Чего вы от меня хотите? - Эх, - воскликнул капитан, - узнаю моего старого друга Элизундо! Поменьше чувств, побольше дела! Видно, вы давным-давно запрятали свое сердце в самый потаенный ящик своей кассы, а ключ от ящика потеряли. - Скажите, что вас сюда привело и зачем вы мне писали? - спросил Элизундо. - В самом деле, вы правы, Элизундо! Шутки в сторону! Будем серьезны! Нам с вами надо потолковать сегодня о вещах важных и не терпящих отлагательства! - В вашем письме говорится о двух делах, - продолжал банкир, - одно из них принадлежит к разряду обычных наших сделок, другое касается вас лично. - Совершенно верно, Элизундо! - Ну, что ж, говорите, Николай Старкос! Мне не терпится узнать, о чем идет речь. Банкир выражался весьма определенно. Как видно, он хотел заставить своего посетителя объясниться начистоту, не прибегая к уверткам. Но его глухой голос как-то не вязался с прямо поставленными вопросами. Перевес сил в этом поединке был явно не на стороне банкира. Поэтому капитан "Каристы" не мог скрыть полунасмешливую улыбку, но Элизундо, не поднимавший глаз, не заметил ее. - Какое же дело мы обсудим в первую очередь? - спросил Старкос. - То, которое касается вас лично, - быстро ответил банкир. - А я предпочитаю начать с другого, - резко возразил капитан. - Извольте! Говорите. - Так вот, мы хотим выкупить в Аркадии транспорт невольников. Двести тридцать семь человек - мужчин, женщин и детей, - которых сперва отвезут на остров Скарпанто, откуда я берусь переправить их на берберийское побережье... Нам ведь с вами не впервые заключать подобные сделки, и вы, Элизундо, знаете, что турки уступают свой товар либо за наличные деньги, либо под векселя, гарантированные подписью надежного человека. За этим я и приехал к вам и рассчитываю, что, когда Скопело прибудет с заготовленными векселями, вы не откажете нам в своей подписи. Это вас не затруднит, не правда ли? Банкир молчал, но его молчание могло означать лишь согласие. Такие операции совершались уже не раз, и это обязывало Элизундо. - Должен прибавить, - небрежно продолжал Старкос, - что сделка весьма выгодная. События в Греции принимают дурной оборот для Порты. Наваринская битва и вмешательство европейских держав гибельно скажутся на положении Оттоманской империи. Если туркам придется прекратить войну, то не будет больше пленных, следовательно - ни работорговли, ни барышей. Вот почему эти последние партии, которые нам уступают еще на достаточно выгодных условиях, мы продадим в Африке по высокой цене. Мы не прогадаем, а стало быть, не прогадаете и вы. Итак, могу я надеяться на вашу подпись? - Я учту ваши векселя, - отвечал банкир, - так что моя подпись вам не понадобится. - Как вам будет угодно, Элизундо, - согласился капитан, - но мы бы удовольствовались и вашим поручительством. Когда-то вы, не задумываясь, нам его давали. - Мало ли что было когда-то, сегодня я смотрю на это иначе! - отрезал Элизундо. - Ах, вот как! - воскликнул капитан. - Впрочем, воля ваша! Я слышал, вы собираетесь уйти от дел? Это правда? - Да, собираюсь! - отвечал банкир более твердо. - И что касается вас, Николай Старкос, то это последняя операция, которую мы совершаем совместно с вами... если уж вы настаиваете, чтобы я ее совершил! - Да, Элизундо, решительно настаиваю! - сухо ответил капитан. Затем он встал и прошелся несколько раз по кабинету, то и дело окидывая банкира далеко не ласковым взглядом. Наконец, остановившись перед ним, Старкос насмешливо проговорил: - Значит, почтеннейший Элизундо, вы очень богаты, коли намерены уйти на покой. Банкир промолчал. - Что же вы сделаете с нажитыми миллионами, - спросил капитан, - ведь не унесете же вы их с собою на тот свет? Такой багаж чересчур громоздок для последнего путешествия! Кому же они достанутся после вашей смерти? Элизундо продолжал хранить упорное молчание. - Они достанутся вашей дочери, - продолжал Николай Старкос, - красавице Хаджине Элизундо! Она унаследует отцовское богатство! Вполне справедливо! Но что она с ним сделает? Одна на свете, как она управится со столькими миллионами? Банкир выпрямился и, сделав над собою усилие, как человек, готовящийся к тяжелому признанию, с трудом произнес: - Моя дочь не останется одинокой! - Вы выдадите ее замуж? - спросил капитан. - А за кого, позвольте спросить? Кто захочет жениться на Хаджине Элизундо, когда откроется, как нажил ее отец львиную долю своего состояния? И прибавлю: кому она, сама, узнав правду, осмелится отдать свою руку? - А как она узнает? - возразил банкир. - Хаджина по сегодняшний день пребывает в неведенье, кто же ей откроет глаза? - Я, если уж на то пошло. - Вы? - Да, я! - вызывающе ответил капитан "Каристы". - Слушайте, Элизундо, и отнеситесь внимательно к моим словам, ибо я больше не вернусь к тому, что собираюсь вам сказать. Вы нажили громадное состояние главным образом благодаря мне, благодаря нашим совместным сделкам, причем рисковал-то головой я. Промышляя награбленным добром, торгуя рабами, пока Греция добивалась независимости, вы набивали себе карманы: ведь сумма ваших барышей исчисляется миллионами! Ну, что ж, если эти миллионы перейдут ко мне, будет только справедливо! Вы знаете, что Старкос чужд предрассудков! И он не спросит, откуда у вас такое богатство! С окончанием войны я и сам брошу дела! Но меня не прельщает одинокое существование, и я требую, понимаете, требую, чтобы Хаджина Элизундо стала женою Николая Старкоса! Банкир откинулся на спинку кресла. Он чувствовал себя в руках пирата, своего давнего сообщника. Он знал, что капитан "Каристы" не остановится ни перед чем, чтобы добиться своего. Старик не сомневался, что для достижения цели Николай Старкос способен открыть тайну банкирского дома. Как ни боялся Элизундо рассердить своим отказом Старкоса, у него не было другой возможности отвергнуть притязания пирата, и, поколебавшись, он сказал: - Моя дочь не может стать вашей женой, Старкос, она выходит замуж за другого! - За другого! - воскликнул Николай Старкос. - Я и в самом деле приехал вовремя! Ах вот как! Значит, ваша дочь, банкир Элизундо, выходит замуж?.. - Да, через пять дней? - И кто жених?.. - спросил капитан дрожащим от бешенства голосом. - Французский офицер. - Французский офицер! Без сомнения, один из этих филэллинов, спасителей Греции? - Да! - Его имя?.. - Капитан Анри д'Альбаре. - Так вот, почтеннейший Элизундо, - сказал Николай Старкос, подходя вплотную к банкиру и глядя на него в упор, - я еще раз повторяю: когда капитан Анри д'Альбаре узнает, кто вы такой, он и сам не захочет жениться на вашей дочери, а когда Хаджина узнает об источнике отцовского богатства, она не посмеет и думать о капитане Анри д'Альбаре! Итак, если вы сегодня же не откажетесь от мысли об этом браке, завтра он расстроится сам собой, ибо завтра жениху и невесте станет известно все!.. Да!.. Да!.. Клянусь дьяволом, они все узнают. Банкир привстал с места. Он пристально посмотрел на капитана "Каристы" и с отчаянной решимостью произнес: - В таком случае... я покончу с собой, Николай Старкос, чтобы дочери моей не приходилось стыдиться отца! - Ну нет, - возразил капитан, - вы всегда останетесь ее позором. Ваша смерть не изгладит из памяти людей, что вы были банкиром пиратов Архипелага. Элизундо, не будучи в силах что-либо возразить, в изнеможении упал в кресло. - Вот почему Хаджина Элизундо не может стать женой Анри д'Альбаре и ей волей-неволей придется выйти замуж за Николая Старкоса! - добавил капитан "Каристы". Еще полчаса продолжалась беседа, во время которой один умолял, а другой грозил. Пират настойчиво домогался своего вовсе не из любви к девушке! Он хотел обладать ее миллионами, и ничто не могло заставить его отказаться от них. Хаджина ничего не знала о письме, извещавшем о приезде капитана "Каристы", но все последние дни отец казался ей еще печальнее и сумрачнее, чем обычно, словно его снедала какая-то тайная тревога. Поэтому, когда Старкос появился в доме банкира, ее охватило сильное беспокойство. Правда, она несколько раз за время войны видела его в конторе, и его лицо было ей знакомо. Николай Старкос всегда внушал ей безотчетное отвращение. Когда он порой смотрел на нее, она по его глазам видела, что нравится ему, но говорил он с ней лишь о пустяках, подобно любому завсегдатаю банкирского дома. Однако девушка не могла не заметить, что после каждого посещения капитана "Каристы" ее отец на некоторое время впадал в крайне угнетенное состояние, смешанное со страхом. Отсюда - ее неприязнь к Старкосу, до сих пор ничем еще не обоснованная. Хаджина ни разу не говорила о нем с Анри д'Альбаре. Отношения Старкоса с банкирским домом могли быть лишь деловыми. А дела Элизундо, о природе которых она, впрочем, ничего не знала, никогда не служили темой разговоров влюбленных. Таким образом для молодого офицера, спасшего в битве при Хайдари доблестную Андронику, оставались тайной и кровные узы, связывавшие ее с капитаном "Каристы", и сообщничество его с банкиром. Ксарис, как и Хаджина, не раз видел Николая Старкоса в конторе на Страда Реале. И он тоже находил в нем что-то отталкивающее. Только у Ксариса, человека сильного и решительного, неприязнь выражалась по-иному. Если Хаджина под любым предлогом избегала встреч с капитаном, то Ксарис ничего не имел против того, чтобы столкнуться с ним и "переломать ему ребра", как он говаривал. "Конечно, у меня нет пока для этого повода, - думал Ксарис, - но, может быть, он еще представится". Вполне понятно, что новый визит капитана "Каристы" к Элизундо не обрадовал его домочадцев. Напротив. Они облегченно вздохнули, когда окончилась таинственная беседа и Николай Старкос вышел из конторы и направился к гавани. Целый час после его ухода Элизундо провел запершись в кабинете. Оттуда не доносилось ни единого звука. Но старик раз навсегда запретил входить к нему без зова. Хаджина и Ксарис были очень встревожены затянувшимся визитом. Внезапно послышался звук колокольчика, прозвучавший так слабо, словно рука звонившего дрожала. Послушный зову Ксарис открыл дверь - она уже была отперта - и вошел в кабинет банкира. Элизундо сидел в кресле понурившись, как человек, выдержавший мучительную внутреннюю борьбу. Он поднял голову, посмотрел на Ксариса, словно с трудом узнавая его, и, проведя рукой по лбу, сдавленным голосом спросил: - Где Хаджина? Ксарис кивнул головой и вышел. Через минуту девушка уже стояла перед отцом. Тот без долгих предисловий, не поднимая глаз, сказал ей изменившимся от волнения голосом: - Хаджина... тебе придется... придется отказаться от брака с капитаном Анри д'Альбаре. - Отец, что вы говорите?.. - воскликнула девушка, которую неожиданный удар поразил прямо в сердце. - Так надо, Хаджина! - настаивал Элизундо. - Отец, скажите мне, почему вы берете назад свое слово? - спросила девушка. - Вы знаете, я привыкла во всем вам повиноваться, я и теперь не стану прекословить... Но неужели вы не скажете мне, почему я должна отказаться, от брака с Анри? - Потому что так нужно, Хаджина... ты должна выйти за другого! - невнятно прошептал Элизундо. Но дочь расслышала его слова. - За другого! - произнесла она, сраженная вторым ударом, не менее жестоким, чем первый. - Но кто он?.. - Капитан Старкос! - За него!.. За этого человека! - невольно сорвалось с уст Хаджины, и она ухватилась за край стола, чтобы не упасть. Затем, в последней вспышке протеста против жестокого решения, она сказала: - Отец, в этом приказании, которое вы, быть может, отдаете против собственной воли, есть для меня что-то непостижимое! В нем заключена загадка, которую вы не решаетесь мне открыть! - Не спрашивай меня ни о чем, - вскричал Элизундо, - слышишь: ни о чем! - Ни о чем?.. Хорошо, отец!.. Повинуясь вам, я откажусь от Анри д'Альбаре, если даже это будет стоить мне жизни, но не стану женой Николая Старкоса!.. Вы не должны понуждать меня к этому! - Так надо, Хаджина! - твердил Элизундо. - Но ведь речь идет о моем счастье! - вырвалось у девушки. - И о моей чести! - Может ли честь Элизундо зависеть от кого-либо другого, кроме него самого? - спросила Хаджина. - Да, может... и этот другой - Николай Старкос! Банкир поднялся с кресла, взгляд его дико блуждал, лицо судорожно подергивалось, словно ему грозил удар. Увидев отца в таком отчаянии, Хаджина овладела собой и, собрав все силы, воскликнула: - Хорошо, отец!.. Я исполню вашу волю!.. С этими словами она вышла из комнаты. Ее жизнь была навеки разбита, но она поняла, что какая-то ужасная тайна скрывается в отношениях ее отца и капитана "Каристы". Она поняла, что банкир находится в руках этого негодяя!.. Она покорилась, пожертвовала собой!.. Такой жертвы потребовала честь семьи! Почти без чувств упала девушка на руки Ксарису. Он отнес Хаджину в ее комнату. Там она рассказала ему обо всем, что произошло и на что ей пришлось согласиться!.. И его ненависть к Николаю Старкосу удвоилась! Через час Анри д'Альбаре, по обыкновению, явился в дом банкира. Одна из служанок на его просьбу доложить о нем ответила, что Хаджины нет дома. Он попросил провести его к банкиру... Банкир не мог его принять. Он захотел повидать Ксариса... Ксарис куда-то вышел. Анри д'Альбаре вернулся к себе в гостиницу крайне встревоженный. Никогда еще ничего подобного не случалось с ним в доме Элизундо. Он решил еще раз пойти туда и с мучительным беспокойством ждал наступления вечера. В шесть часов ему принесли письмо. Взглянув на конверт, он узнал почерк самого Элизундо. В письме было всего несколько строк: "Господина Анри д'Альбаре просят считать его помолвку с дочерью банкира Элизундо недействительной. По причинам, не имеющим к нему отношения, брак этот не может состояться, и господин Анри д'Альбаре, надо надеяться, соблаговолит прекратить свои визиты в дом банкира. Элизундо". В первую минуту молодой человек ничего не понял. Он перечитал письмо... Оно его сразило. Что произошло у Элизундо? Почему такая неожиданная перемена? Он был у них накануне, в доме шли приготовления к свадьбе! Банкир держал себя с ним, как обычно! Невеста же не выказывала никаких признаков охлаждения. "Но ведь письмо подписано банкиром, а не Хаджиной! - повторял он себе. - Его прислал Элизундо!.. Нет! Она не знала и не знает о решении отца!.. Он без ее ведома взял назад свое слово!.. Почему?.. Я не подал никакого повода... О, я выясню, что за препятствие встало между мной и Хаджиной!" И так как дом банкира был отныне закрыт для него, Анри написал Элизундо, что считает себя вправе узнать о причине отказа, объявленного ему чуть ли не накануне свадьбы. Письмо осталось без ответа. Он послал второе, третье... Упорное молчание продолжалось. Тогда Анри написал Хаджине. Он умолял ее во имя их любви подать весть о себе, даже если она не хочет его больше видеть!.. Никакого ответа. Возможно, что письмо это не дошло по назначению. Так по крайней мере думал Анри д'Альбаре. Хорошо изучив характер Хаджины, он не мог допустить, что она бы ему не ответила. Офицер, отчаявшись, искал случая увидеться с Ксарисом. Он проводил дни и ночи на Страда Реале. Часами бродил он вокруг дома банкира. Все было напрасно. Повинуясь приказу хозяина, а может быть, уступая просьбам самой Хаджины, Ксарис не показывался на улице. Так в бесплодных попытках прошли два дня - 24 и 25 октября. Анри, охваченному невыразимой тоской, казалось, что он достиг предела человеческих страданий! Он ошибался. Двадцать шестого октября по городу распространился, слух, заставивший его терзаться еще сильнее. Мало того, что расстроилась его свадьба, о чем знал уже весь город, - оказывается, Хаджина Элизундо все же выходит замуж! Анри был уничтожен. Хаджина станет женой другого! - Я открою, кто он! - воскликнул Анри. - И кто бы он ни был, ему не уйти от меня... Я доберусь до него!.. Я с ним поговорю!.. И ему придется мне ответить! Офицер не замедлил узнать, кто его соперник. Анри подстерег его у входа в дом Хаджины; он дождался, пока тот выйдет оттуда; он следовал за ним до самого порта, где у мола того ждала лодка; он видел, как она пристала к саколеве, стоявшей на якоре в полукабельтове от берега. То был Николай Старкос, капитан "Каристы". Все это происходило 27 октября. Собрав самые точные сведения, Анри д'Альбаре узнал, что свадьба Хаджины и Николая Старкоса состоится в ближайшее время, ибо готовятся к ней весьма поспешно. Венчание должно было состояться в церкви св.Спиридиона 30 октября, то есть в день, первоначально назначенный для свадьбы самого Анри. Только женихом уже будет не он! К венцу пойдет этот капитан, который бог весть откуда прибыл и неизвестно куда направится! Вне себя от ярости, Анри д'Альбаре решил во что бы то ни стало встретиться с соперником, пусть даже у алтаря, и вызвать его на дуэль. Их рассудит смерть, и если ему суждено пасть от руки Старкоса, - что ж! - зато с этим невыносимым положением будет покончено. Напрасно повторял он себе, что брак этот состоится по воле Элизундо! Напрасно внушал он себе, что отец вправе располагать судьбой Хаджины. "Да, но ее насильно выдают замуж!.. - возражал он самому себе. - Она венчается против воли!.. Она приносит себя в жертву!" Весь день 28 октября Анри д'Альбаре искал встречи с Николаем Старкосом. Он караулил его у пристани, у входа в контору. Все было тщетно. Еще два дня, и ненавистный брак совершится! И офицер, не теряя ни минуты, делал все возможное, чтобы проникнуть к Хаджине или очутиться лицом к лицу с Николаем Старкосом. Но 29 числа, около шести часов вечера, произошло совершенно непредвиденное событие, ускорившее развязку. После полудня в городе прошел слух, что банкира сразил апоплексический удар. И в самом деле, два часа спустя Элизундо скончался. 8. СТАВКА В ДВАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ Никто не мог предугадать, каковы будут последствия смерти банкира. Вполне естественно, что, узнав о ней, Анри д'Альбаре воспрянул духом. Во всяком случае, свадьба Хаджины откладывалась. Понимая, что смерть отца должна была причинить девушке глубокое горе, офицер тотчас же отправился в дом на Страда Реале, но не смог увидеть ни Хаджину, ни Ксариса. Ему ничего не оставалось, как терпеливо ждать. "Если, соглашаясь выйти замуж за Старкоса, - думал он, - Хаджина подчинялась воле отца, то теперь, когда его не стало, свадьба эта не состоится!" Рассуждение это не было лишено логики. А отсюда следовал вывод: если шансы Анри д'Альбаре повысились, то шансы Николая Старкоса понизились. И нет ничего удивительного, что на другой же день Скопело вызвал капитана "Каристы" на откровенный разговор по поводу этого важного события. Весть о смерти Элизундо, поднявшей в городе бурю толков, принес Старкосу его помощник, явившийся на саколеву, как всегда, в девять часов утра. Можно было ожидать, что при первых же его словах Николай Старкос разразится гневом. Ничуть не бывало. Капитан умел сдерживать себя и не любил спорить с очевидностью. - А, так Элизундо умер? - переспросил он. - Да... умер! - Скорее покончил самоубийством, - прибавил Старкос вполголоса, будто говоря с самим собою. - Нет, - отвечал Скопело, уловив слова капитана. - Нет! Врачи констатировали смерть от удара... - Скоропостижная кончина?.. - Почти. Он сразу же потерял сознание и до последней минуты не произнес ни слова. - Хорошо, что все так получилось, Скопело! - Еще бы, капитан, а главное, ведь дело с Аркадией уже улажено?.. - Вполне, - отвечал Старкос. - Векселя он учел, и теперь транспорт пленных в наших руках. - Да, черт побери, вовремя мы все устроили! - вскричал Скопело. - Значит, капитан, одно дело улажено, а другое? - Другое?.. - спокойно переспросил капитан. - Что ж, и оно закончится как надо. Я не предвижу никаких осложнений! Хаджина Элизундо выполнит волю умершего отца, так же как она выполнила бы ее при его жизни, и по тем же самым причинам! - Значит, капитан, вы не собираетесь идти на попятный? - На попятный! - воскликнул Старкос тоном, выражавшим непреклонную решимость сокрушить любые препятствия. - Скажи, Скопело, неужели ты думаешь, что найдется на свете человек, который согласится отдернуть руку в тот миг, когда в нее готовы свалиться Двадцать миллионов! - Двадцать миллионов! - улыбаясь и кивая головой, повторил Скопело. - Да! Я именно так и оценивал состояние нашего старого приятеля Элизундо! - Солидный капитал и в надежных ценностях, - продолжал Николай Старкос, - хоть сейчас же пускай в оборот... - С той минуты, как он перейдет к вам, капитан, - перебил его Скопело, - пока же им владеет красотка Хаджина... - А она достанется мне! Будь уверен, Скопело! Одно мое слово - и имя покойного банкира будет опозорено, а его дочери честь отца и теперь дороже денег! Но я ничего не открою, мне не придется ничего разглашать! Я диктовал свою волю Элизундо и буду отныне диктовать ее Хаджине. Она с радостью принесет в приданое Николаю Старкосу свои двадцать миллионов, а если ты в этом сомневаешься, Скопело, значит ты плохо знаешь капитана "Каристы"! Николай Старкос говорил так уверенно, что его не слишком легковерный помощник склонился к тому, что непредвиденное событие не расстроит, а только отсрочит намеченную свадьбу. Насколько длительной окажется оттяжка, - вот что занимало Скопело, да и самого Старкоса, хотя он никому бы в этом не признался. На следующий день он не преминул отправиться на похороны богача банкира, которые оказались не особенно пышными и совсем немноголюдными. Там он встретился с Анри д'Альбаре; оба несколько раз обменялись взглядами, и только. В течение пяти дней, последовавших за смертью банкира, капитан "Каристы" делал тщетные попытки проникнуть в дом Элизундо. Двери конторы были закрыты для всех. Казалось, с кончиной хозяина вымер и весь дом. Впрочем, Анри д'Альбаре повезло не более, чем его сопернику. Ему не удалось добиться ответа от Хаджины ни лично, ни в письменной форме. Не раз спрашивал он себя, не уехала ли девушка из Корфу со своим верным защитником Ксарисом, который также нигде не показывался. Между тем капитан "Каристы" вовсе не собирался отказываться от своих планов и всюду охотно повторял, что осуществление их лишь временно откладывается. Благодаря его заверениям и хитростям Скопело, благодаря слухам, намеренно распространявшимся ими, ни у кого не возникло сомнений, что брак Хаджины и Николая Старкоса состоится. Нужно только переждать время траура, а возможно, привести в порядок денежные дела банкирского дома. Все знали, что Элизундо владел несметным богатством. В толках всего квартала и пересудах города оно, разумеется, раз в пять приумножалось. Да, утверждали, будто банкир оставил не менее ста миллионов. Как богата юная Хаджина и какой счастливец ее нареченный, Николай Старкос! Об этом только и говорили в Корфу, в обоих его предместьях и даже в самых далеких селеньях острова! Страда Реале притягивала к себе всех городских зевак. За неимением лучшего они довольствовались тем, что глазели на знаменитый дом, куда влилось столько денег и где все они скопились: ведь их так мало расходовали! Состояние и правда было огромным. Оно доходило до двадцати миллионов и заключалось, как сказал Николай Старкос своему помощнику, не в земельной собственности, а в легко реализуемых ценностях. Все это Ксарис, а вслед за ним и Хаджина узнали в первые же дни после смерти Элизундо. Но девушке пришлось узнать и то, каким способом ее отец нажил свое состояние. Имея некоторый навык в банковских операциях, Ксарис, разбираясь в бумагах и счетных книгах покойного, понял, на чем зиждилось процветание фирмы Элизундо. Несомненно, старик намеревался впоследствии уничтожить эти документы, но смерть застала его врасплох. Доказательства были налицо. Они сами за себя говорили! Теперь Хаджина и Ксарис слишком хорошо понимали, каким путем достались банкиру его миллионы! За ними стоял позор работорговли и тысячи загубленных жизней! Так вот почему Николай Старкос держал в руках Элизундо! Старик был его сообщником! Капитан "Каристы" мог обесчестить его одним словом! А сам бы бесследно исчез! И ценою своего молчания он покупал у отца дочь! - Негодяй!.. Негодяй!.. - кричал Ксарис. - Молчи! - останавливала его Хаджина. И он умолкал, чувствуя, что слова его могли относиться не только к Николаю Старкосу! Так или иначе, но обстоятельства вынуждали Хаджину немедленно принять решение. В общих интересах ей следовало ускорить развязку. И вот на шестой день после смерти Элизундо, часов в семь вечера, Николай Старкос встретил Ксариса, ожидавшего его на пристани, у лестницы. Он предложил капитану немедленно последовать за ним в дом банкира. Нельзя сказать, чтобы приглашение прозвучало любезно. Тон Ксариса не отличался ни приветливостью, ни дружелюбием. Но Старкос был не из тех, кого мог смутить такой пустяк, и он двинулся за Ксарисом. Соседи, видевшие, как Старкос вошел в дом банкира, где до сих пор упорно никого не принимали, окончательно решили, что успех на его стороне. Николая Старкоса провели в кабинет Элизундо, где он застал Хаджину. Она сидела за столом, заваленным множеством бумаг и счетных книг. Капитан сразу понял, что девушка уже разобралась в делах покойного отца, и не ошибся. Но знала ли она о связях банкира с пиратами Архипелага, вот о чем он спрашивал себя. При входе Старкоса Хаджина встала, что избавляло ее от необходимости предложить ему сесть, и сделала Ксарису знак удалиться. Она была в трауре. Хотя мучительная бессонница оставила след на ее строгом лице, но в усталых глазах девушки читались воля и решимость. Чувствовалось, что она сумеет сохранить полное самообладание в разговоре, столь важном-для судеб всех, кого он касался. - Я весь к вашим услугам, Хаджина Элизундо, - начал капитан. - Зачем вы призвали меня? - По двум причинам, Николай Старкос, - ответила девушка. - Во-первых, я хочу объявить вам, что отказываюсь от брака, навязанного мне, как вам известно, моим отцом. - А я, - холодно возразил Николай Старкос, - скажу только одно: очевидно, Хаджина Элизундо не подумала о последствиях своего отказа. - Подумала, - ответила девушка, - и вы, Старкос, поймете, насколько непоколебимо мое решение, если я скажу, что мне известно, какие отношения связывали контору Элизундо с вами и вам подобными! При этих словах девушки капитан "Каристы" помрачнел. Разумеется, он ждал, что Хаджина в вежливой форме возьмет назад свое слово, но рассчитывал сломить сопротивление, открыв ей правду об отце, сообщнике корсаров. А оказывается, Хаджина все знает. Она вырвала из его рук самое верное оружие. Однако он продолжал борьбу. - Итак, - сказал он чуть насмешливо, - вам известна тайна банкирского дома Элизундо, и, зная ее, вы все же решаетесь разговаривать со мной в таком тоне? - Да, решаюсь, это мой долг, и я никогда не стану разговаривать с вами иначе. - Должен ли я в таком случае считать, что Анри д'Альбаре... - Не впутывайте сюда имя Анри д'Альбаре! - запальчиво перебила его Хаджина. Затем, овладев собой и желая пресечь всякий разговор на эту тему, она добавила: - Вы отлично знаете, что капитан д'Альбаре никогда не согласится на брак с дочерью банкира Элизундо. - Какая разборчивость! - Нет, порядочность! - Что вы хотите этим сказать? - Что порядочный человек не свяжет свою судьбу с дочерью банкира пиратов! Нет, он откажется от богатства, нажитого бесчестным способом! - Мне кажется, мы отклонились от того, что нам надлежит решить! - заметил Николай Старкос. - Все уже решено! - Позвольте вам заметить, что Хаджина Элизундо собиралась выйти за капитана Старкоса, а не за капитана д'Альбаре! Смерть отца не должна была изменить ее намерений, как она не изменила и моих. - Я подчинилась отцу, - ответила Хаджина, - не зная, во имя чего жертвую собой! Теперь я поняла, что, покоряясь, спасала его честь! - А если так... - начал было Старкос. - Я знаю, - не дала ему договорить Хаджина, - все началось с вас, вы вовлекли отца в эти гнусные дела, с вашей помощью грязные миллионы проникли в его банкирский дом, дотоле ничем не запятнанный! Я знаю, что вы угрожали ему публичным позором, если он не выдаст за вас свою дочь! Неужели, Николай Старкос, вы и вправду могли думать, что я согласилась стать вашей женой не из одной только покорности отцу? - Допустим, Хаджина Элизундо, что мне нечего добавить к тому, что вам уже известно! Но если при жизни отца вы оберегали его честное имя, то оно, наверно, дорого вам и после его смерти; а если вы решитесь нарушить данное мне слово, то... - То вы все раскроете! - воскликнула девушка с таким презрением и отвращением, что подобие краски выступило на лбу негодяя. - Да... все! - подтвердил он. - Вы этого не сделаете, Николай Старкос! - Это еще почему? - Тем самым вы выдадите и самого себя! - Себя! Неужели вы думаете, что сделки совершались от моего имени? Не воображаете ли вы, Хаджина Элизундо, что Николай Старкос разбойничает на Архипелаге и продает в рабство военнопленных? Нет! Я нисколько не уроню себя, обличив вашего отца, а я его непременно обличу, если вы меня к этому принудите! Девушка посмотрела пирату прямо в лицо. Как ни страшен был его взгляд, она не опустила перед ним своих гордых и честных глаз. - Николай Старкос, - снова заговорила она, - я могла бы вас обезоружить одним словом, ибо не любовь, не симпатия толкают вас на брак со мной! Вы хотите завладеть богатством моего отца. Да, я могла бы сказать: вам нужны лишь мои миллионы! Вот они!.. Возьмите их! И убирайтесь отсюда, чтобы я вас никогда больше не видела!.. Но я так не скажу, Николай Старкос!.. Унаследованное мною богатство вам не достанется!.. Я оставлю его у себя!.. И распоряжусь им по своему усмотрению!.. Вам его никогда не видать!.. А теперь вон из этой комнаты! Вон из моего дома!.. Вон!.. Высоко подняв голову, протянув руку вперед, Хаджина, казалось, проклинала капитана, как несколько недель назад на пороге отчего дома его прокляла Андроника. Но если в тот день Старкос отступил перед грозным жестом матери, то на сей раз он решительно шагнул к девушке. - Хаджина Элизундо, - тихо произнес он, - мне нужны эти миллионы!.. Они мне нужны, и я получу их... любой ценой. - Нет!.. Скорее я их уничтожу, скорее выброшу их в море! - отвечала Хаджина. - А я говорю, что получу их!.. Я этого хочу! Николай Старкос схватил девушку за руку. Он не помнил себя от бешенства. У него потемнело в глазах. Он был готов убить ее! В один миг Хаджина поняла, что ей грозит. Умереть! Ах, не все ли равно теперь! Смерть нисколько ее не пугала! Но сильный характер повелевал ей иначе распорядиться своей судьбою... Хаджина приговорила себя к жизни. - Ксарис! - крикнула она. Дверь распахнулась. На пороге появился Ксарис. - Выгони этого человека! Старкос не успел опомниться, как очутился в железных объятьях. Он задыхался. Он силился что-то сказать, крикнуть... Но это было так же невозможно, как вырваться из тисков. И вот помятого, полузадушенного, не имевшего даже сил завыть от обиды, его вышвырнули за дверь. Ксарис напутствовал его так: - Я убил бы тебя, будь на то ее воля! Я это сделаю, как только она прикажет. И он запер дверь. Улица в тот час уже опустела. Никто не видел, как Николая Старкоса выставили из дома банкира Элизундо. Зато все видели, как он туда вошел, и этого было вполне достаточно. Когда до Анри д'Альбаре дошла весть, что его соперника принимали там, куда он сам не имел доступа, офицер подумал, как и все остальные, что капитан "Каристы" на правах жениха виделся с глазу на глаз с Хаджиной. Какой это был для него удар! Старкоса принимали в доме, строго-настрого закрытом для него! В первую минуту он чуть не проклял Хаджину, да и кто на его месте поступил бы иначе? Но ему удалось взять себя в руки, и хотя все, по-видимому, говорило против девушки, любовь одержала верх над гневом. - Нет! нет!.. - восклицал он. - Невозможно!.. Она... и этот человек! Быть не может!.. Немыслимо! Между тем, хорошенько поразмыслив, Старкос, вопреки своим угрозам, решил молчать. Он рассудил, что пока не стоит открывать тайну покойного банкира. Тем самым он будет держать в руках Хаджину: ведь он всегда успеет очернить память Элизундо, если того потребуют обстоятельства. Так было решено им и Скопело. Старкос без утайки рассказал своему помощнику, чем закончился визит к Хаджине. Скопело согласился с капитаном и заметил, что раз уж дела приняли дурной оборот, то самое правильное выжидать, ничего не разглашая. Больше всего сообщников смущало, что девушка и не подумала купить деньгами их молчание. Чем это объяснить? Непостижимо! В течение нескольких дней, до 12 ноября, Николай Старкос ни на час не покидал саколеву. Он изыскивал, он изобретал средства, способные привести его к цели. При этом он главным образом рассчитывал на удачу, ни разу не изменявшую ему на его мерзком пути... Но теперь он напрасно на нее надеялся. Анри д'Альбаре тоже уединился. Он больше не возобновлял попыток увидеться со своей бывшей невестой, считая, что это ни к чему не приведет. И все же надежда не покидала его. Двенадцатого ноября вечером офицеру принесли письмо. Сердце подсказало ему, что оно от Хаджины. Открыв его, он первым делом посмотрел на подпись: предчувствие не обмануло его. Несколько строк, написанных рукой девушки, гласили: "Анри! Смерть отца возвратила мне свободу, и все же вы должны отказаться от меня! Дочь банкира Элизундо не достойна вас! Я никогда не выйду замуж за негодяя Николая Старкоса, но не могу стать и вашей женой - женой честного человека! Простите и прощайте! Хаджина Элизундо". Прочитав письмо, Анри д'Альбаре, не раздумывая, бросился на Страда Реале... Дом был заперт, брошен и пуст, словно Хаджина и ее верный Ксарис покинули его навсегда. 9. АРХИПЕЛАГ В ОГНЕ Остров Скио, или, как его с некоторых пор называют, Хиос, находится в Эгейском море, к западу от Смирнского залива, у побережья Малой Азии. Вместе с Лесбосом на севере и Самосом на юге он входит в группу Спорадских островов, расположенных в восточной части Архипелага. Его периметр не превышает сорока лье. На Хиосе возвышается гора Пиллиней (ныне тора Элиас), достигающая высоты в две тысячи пятьсот футов над уровнем моря. Важнейшие города на острове - Волиссос, Питис, Дельфиниум, Левкония, Кавкаса, но самый крупный из них его столица, Хиос. Здесь 30 октября 1827 года высадился полковник Фавье во главе небольшого экспедиционного корпуса, который насчитывал семьсот солдат регулярных войск и двести всадников, а также полторы тысячи солдат на жалованье у жителей; корпусу были приданы десять гаубиц и десять пушек. Вмешательство европейских держав после битвы при Наварине еще не привело к окончательному решению греческого вопроса. По существу Англия, Франция и Россия стремились ограничить новое королевство территорией, на которую распространилось восстание. Однако греческое правительство не могло с этим согласиться. Оно требовало помимо всей континентальной Греции острова Крит и Хиос, необходимые для обеспечения независимости страны. Поэтому, в то время как Миаулис сражался на Крите, а Дюка - на материке, Фавье в указанный нами день высадился в Мавролимене, да Хиосе. Нетрудно понять, почему греки так стремились отобрать у турок этот замечательный остров, жемчужину Спорад. Его чудесный климат - дар лазурного неба, с которым бессильны соперничать небеса всей Малой Азии, - не знает ни жгучего зноя, ни резких холодов. Легкий бриз несет Хиосу прохладу, делая его самым благодатным из всех островов Архипелага. В гимне, который приписывают Гомеру, - а Хиос считает его одним из своих сынов, - поэт называет остров "весьма тучным". Западная часть его славится тончайшими винами, способными поспорить с лучшими напитками древности, и медом, не уступающим меду Гимета. На востоке вызревают апельсины и лимоны, которые высоко ценятся во всей Западной Европе. На юге растут различные виды мастиковых деревьев, приносящих стране ее величайшее богатство - драгоценную камедь, мастику, столь широко применяемую в искусстве и даже в медицине. Наконец в этом благословенном богами крае произрастают финиковые пальмы, фиговые, миндальные, гранатовые и оливковые деревья - прекрасные сорта плодовых, встречающихся в южных областях Европы. Итак, правительство стремилось включить этот остров в состав нового королевства. Вот почему отважный Фавье, невзирая на все неприятности, причиняемые ему даже теми, за кого он проливал свою кровь, взял на себя задачу его отвоевать. Между тем в последние месяцы того года турки по-прежнему творили разбой и зверства на всем эллинском полуострове, и происходило это незадолго до прибытия Каподистрии в Навплион. Приезд этого политического деятеля должен был положить конец постоянным распрям между греками и сосредоточить власть в одних руках. Через полгода России предстояло объявить войну султану, содействуя этим образованию нового королевства, но пока что Ибрагим еще удерживал в своих руках среднюю часть и приморские города Пелопоннеса. Восемь месяцев спустя, 6 июля 1828 года, ему пришлось вывести свои войска из разоренной страны, и к сентябрю того же года на греческой земле уже не оставалось ни единого египтянина; но пока их дикие орды еще опустошали Морею. Поскольку турки и их союзники занимали некоторые прибрежные города Пелопоннеса и Крита, не удивительно, что соседние моря кишели пиратами. И если они часто нападали на торговые суда, которые курсировали между островами, то происходило это отнюдь не потому, что их перестали преследовать командиры греческих, флотилий Миаулис, Канарис и Цамадос; просто пираты были многочисленны и неутомимы, и плавать у этих берегов стало весьма опасно. Весь Архипелаг - от Крита до Митилини и от Родоса до Негрепонте - был охвачен огнем. Шайки пиратов, составленные из отбросов всех наций, рыскали и вокруг острова Хиос, оказывая помощь паше, запертому в крепости, осаду которой, в самых неблагоприятных условиях, собирался начать полковник Фавье. Читатель помнит, что негоцианты Ионических островов, напуганные создавшимся положением, общим для всех побережий Леванта, соединились и снарядили корвет, предназначенный для преследования пиратов. Вот почему пять недель назад "Сифанта" и вышла из Корфу в плавание по морям Архипелага. Два-три выигранных сражения, захват нескольких подозрительных кораблей прибавили ее экипажу решимости упорно добиваться своей цели. Корвет неоднократно появлялся у берегов Псары, Скироса, Кеоса, Лимноса, Пароса, Санторини, и его командир Страдена выполнял свою миссию столь же отважно, сколь и успешно. Однако ему не удавалось пока встретиться с неуловимым Сакратифом, чье появление всегда сопровождалось самыми кровавыми расправами. О нем постоянно говорили, но никто его не видел. Итак, не более двух недель назад, 13 ноября, "Сифанта" была замечена неподалеку от Хиоса. В тот день в порт был доставлен один из захваченных ею пиратских кораблей, и Фавье совершил скорый суд над его разбойничьим экипажем. Но с того времени о корвете не было больше никаких известий. Никто не мог сказать, у каких берегов преследует он теперь пиратов. Имелись даже основания для тревоги. В самом деле, до сих пор в этих тесных морях, сплошь усеянных островами и, следовательно, якорными стоянками, редко случалось, чтобы какой-нибудь корабль надолго исчезал из виду. При таких обстоятельствах 27 ноября, спустя неделю после своего отъезда с Корфу, Анри д'Альбаре прибыл в Хиос. Он собирался примкнуть к своему прежнему командиру, чтобы продолжать сражаться против турок. Исчезновение Хаджины Элизундо как громом поразило молодого офицера. Девушка отвергла Старкоса, как ничтожного и недостойного ее человека; но она отказалась и от своего избранника, считая себя недостойной-его! Какая тайна скрывалась за всем этим? В чем искать разгадку? Неужели в жизни Хаджины, до сих пор такой ясной и чистой? Нет, конечно! Может быть, в жизни ее отца? Но что общего было у банкира Элизундо и капитана Старкоса? Кто мог бы ответить на эти вопросы? Дом банкира опустел. Видимо, Ксарис покинул его вместе с девушкой. Никто не был в состоянии помочь Анри д'Альбаре проникнуть в тайны семьи Элизундо: ему приходилось рассчитывать только на себя. Тогда у него возникла мысль произвести розыски в городе Корфу, а затем и по всему острову. Быть может, Хаджина нашла себе убежище в каком-нибудь укромном уголке? В самом деле, на Корфу рассыпано множество селений, где легко обрести надежный приют. Беницца, Санта Декка, Левкимми и два десятка других предоставляют надежное пристанище тому, кто хочет скрыться от людей и заставить забыть о себе. Анри д'Альбаре метался по всем дорогам, пытаясь даже в крошечных деревушках отыскать следы молодой девушки. Он ничего не обнаружил. Впрочем, некоторые данные позволили ему предположить, что Хаджина Элизундо покинула Корфу. В небольшом порту Алипа, на северо-западной оконечности острова, ему сообщили, что в море недавно вышла легкая сперонара, принявшая на борт двух пассажиров, на чьи средства она втайне была нанята. Но пока что это были весьма неопределенные сведения. Впрочем, совпадение некоторых фактов и дат вскоре дало молодому человеку повод для новых опасений. Вернувшись в город Корфу, он узнал, что саколева в свою очередь покинула порт. И самое неприятное заключалось в том, что она вышла в море в тот самый день, когда исчезла Хаджина Элизундо. Следовало ли усматривать связь между этими двумя событиями? Не была ли молодая девушка завлечена вместе с Ксарисом в какую-нибудь ловушку и увезена силой? Не находилась ли она теперь во власти капитана "Каристы"? Эта мысль терзала Анри д'Альбаре. Но что предпринять? Где искать Старкоса? Кто он, этот авантюрист? Неизвестно откуда явившаяся и неизвестно куда отплывшая, "Кариста" могла быть по праву причислена к разряду подозрительных кораблей! Однако, едва самообладание вернулось к нему, молодой офицер решительно отбросил эту мысль. Коль скоро Хаджина Элизундо объявила себя недостойной его, Анри, коль скоро она не хотела больше с ним видеться, самым естественным было предположить, что она скрылась добровольно, под защитой Ксариса. Но если дело обстоит так, он сумеет ее отыскать! Возможно, патриотические чувства побудили Хаджину принять участие в борьбе, где решались судьбы ее родины. Быть может, ей захотелось пожертвовать на дело войны за независимость огромное состояние, которым она была вправе распоряжаться? Почему ей было не последовать примеру Боболины, Молены, Андроники и многих других героинь, вызывавших у нее безграничное восхищение? Окончательно убедившись в том, что Хаджина Элизундо не находится более на Корфу, Анри д'Альбаре решил вновь занять место в корпусе филэллинов. Полковник Фавье со своими солдатами находился на Хиосе. Анри решил к нему присоединиться. Покинув Ионические острова, он пересек Северную Грецию, миновал Патрасский и Лепантский заливы, в Эгинском заливе взошел на корабль и, с трудом ускользнув от многочисленных пиратов, бороздивших море вокруг Киклад, в скором времени прибыл на Хиос. Фавье оказал молодому офицеру сердечный прием, свидетельствовавший о том, как высоко он его ценит. Отважный воин видел в нем не только преданного товарища по оружию, но и надежного друга, которому он мог поведать о своих огорчениях, а их было немало. Плохая дисциплина среди наемников, составлявших значительную часть экспедиционного корпуса, низкое жалованье, которое им выплачивали с перебоями, трудности, создаваемые самими жителями Хиоса, - все это осложняло и замедляло его боевые операции. Тем не менее осада Хиосской крепости была начата. Анри д'Альбаре прибыл вполне своевременно, чтобы принять в ней участие. Союзные державы дважды предписывали полковнику Фавье прекратить подготовку к осаде, но, пользуясь открытой поддержкой греческого правительства, он игнорировал эти указания и невозмутимо продолжал свое дело. Вскоре осада перешла в некое подобие блокады, однако настолько плохо организованной, что осажденные имели возможность все время получать продовольствие и боевые припасы. Как бы то ни было, Фавье, возможно, сумел бы" овладеть крепостью, если бы его войско, день ото дня слабевшее от голода, не разбрелось по острову и не занялось мародерством. Именно в ту пору оттоманскому флоту в составе пяти кораблей удалось прорваться в порт Хиос и доставить туркам подкрепление в количестве двух тысяч пятисот человек. Правда, через некоторое время для оказания помощи полковнику Фавье прибыл Миаулис со своей эскадрой, но было уже слишком поздно, и Фавье пришлось отступить. Греческого адмирала сопровождало несколько кораблей, на которых прибыли добровольцы для пополнения экспедиционного корпуса на Хиосе. В их числе была женщина. Андроника, сражавшаяся до последнего часа против солдат Ибрагима на Пелопоннесе, находилась в рядах повстанцев с первых дней войны и хотела участвовать в ней до конца. Вот почему она и прибыла на Хиос, исполненная решимости погибнуть, если потребуется, на этом острове, который греки стремились присоединить к своему новому королевству. Ей казалось, что так она искупит то зло, которое ее недостойный сын причинил этому краю во время ужасной резни 1822 года. ...Это случилось в те дни, когда султан вынес острову Хиос свой страшный приговор: огонь, меч, рабство. Привести его в исполнение было поручено капудан-паше Кара-Али. Он сделал свое дело. Его кровавые орды заполнили остров. Все мужчины старше двенадцати лет и все женщины старше сорока были безжалостно истреблены. Оставшиеся в живых были обращены в рабство, и их должны были отправить на рынки Смирны и Берберии. Так, руками тридцати тысяч турок весь остров был предан огню и залит кровью. Двадцать три тысячи жителей Хиоса были убиты. Сорок семь тысяч стали невольниками. Вот тогда-то в дело вмешался Николай Старкос. Он и его сообщники, натешившись убийствами и грабежами, стали главными посредниками в этом постыдном промысле, который должен был насытить алчность турок населением целого острова. Корабли этого предателя служили для перевозки многих тысяч несчастных к берегам Малой Азии и Африки. Именно в ходе этих отвратительных операций Николай Старкос и вошел в сношения с банкиром Элизундо. Отсюда проистекали те огромные барыши, львиная доля которых попадала в руки отца Хаджины. Андроника слишком хорошо знала, какое участие принимал Николай Старкос в Хиосской резне, какую роль он играл в этой ужасной трагедии. Вот почему она испытала властную потребность приехать сюда, где бы ее осыпали жестокими проклятиями, если бы знали, что она является матерью этого негодяя. Ей казалось, что, сражаясь на этом острове, проливая свою кровь за дело жителей Хиоса, она как бы искупает преступления своего сына. Прибыв на Хиос, Андроника должна была в один прекрасный день неминуемо встретиться с Анри д'Альбаре. И в самом деле, через некоторое время после своего приезда, 15 января, она внезапно столкнулась с молодым офицером, спасшим ей жизнь в битве при Хайдари. Женщина кинулась к нему и, раскрыв объятия, воскликнула: - Анри д'Альбаре! - Андроника! Вы?! - вскричал молодой офицер. - И вы здесь? - Да! - ответила она. - Разве мое место не там, где еще длится борьба против угнетателей? - Андроника, - продолжал Анри д'Альбаре, - вы можете гордиться своей страной! Вы можете гордиться сынами и дочерьми Греции, защищавшими ее вместе с вами! Еще немного, и на греческой земле не останется ни одного турецкого солдата! - Я уповаю на это, Анри д'Альбаре, и молю бога, чтобы он дал мне дожить до тех пор. И Андроника рассказала о своей жизни с того дня, как они расстались после битвы при Хайдари, о своем путешествии в родные края - в Мани, который ей захотелось увидеть в последний раз, затем - о своем возвращении в армию, сражавшуюся в Пелопоннесе, и, наконец, о своем прибытии на Хиос. Со своей стороны, Анри д'Альбаре сообщил ей, при каких обстоятельствах он вернулся в Корфу, поведал о своих отношениях с банкиром Элизундо, о своей расстроившейся свадьбе, об исчезновении Хаджины, которую он все еще надеялся отыскать. - Анри д'Альбаре, - сказала Андроника, - если вы и не знаете еще, какая тайна окутывает жизнь этой молодой девушки, верьте, Хаджина достойна вас! Да! Вы свидитесь с ней и будете счастливы, как оба того заслуживаете. - Скажите мне, Андроника, - спросил Анри д'Альбаре, - не был ли вам знаком банкир Элизундо? - Нет, - отвечала Андроника. - Откуда я могла знать его и почему вы задаете мне этот вопрос? - Потому что мне неоднократно случалось называть в его присутствии ваше имя, - ответил молодой офицер, - и оно всегда странным образом привлекало его внимание. Однажды он спросил у меня, не знаю ли я, что сталось с вами после нашей разлуки. - Я не знакома с ним, Анри д'Альбаре, мне никогда не приходилось слышать даже имени банкира Элизундо! - Во всем этом кроется какая-то тайна, которую я не могу постичь и которую мне, вероятно, уже никогда не разгадать, ибо Элизундо нет в живых! Анри д'Альбаре умолк. На него нахлынули воспоминания о Корфу. Он вновь стал размышлять о том, сколько выстрадал и сколько еще предстоит ему выстрадать в разлуке с Хаджиной! Затем он обратился к Андронике. - Что вы собираетесь делать, когда окончится война? - спросил он. - Тогда бог сжалится надо мной и приберет меня с этого света, где я терзаюсь угрызениями совести за то, что еще живу, - отвечала она. - Угрызения совести? У вас, Андроника? - Да! Матери Николая Старкоса хотелось сказать, что сама ее жизнь была преступлением, ибо она произвела на свет такого сына! Но, отогнав эту мысль, она продолжала: - Что касается вас, Анри д'Альбаре, то вы молоды, и да пошлет вам бог долгую жизнь! Постарайтесь же найти ту, кого потеряли, ту, что вас любит! - Да, Андроника, я буду искать ее повсюду, как и того ненавистного соперника, который явился, чтобы стать между нами! - Кто этот человек? - спросила Андроника. - Капитан какого-то подозрительного судна, - ответил Анри д'Альбаре, - отплывшего из Корфу сразу же после исчезновения Хаджины. - Как его зовут? - Николай Старкос! - Он!.. Еще одно слово, и у Андроники вырвалась бы ее тайна: она призналась бы, что Николай Старкос - ее сын. Это имя, так неожиданно произнесенное Анри д'Альбаре, наводило на нее ужас. Как ни сильна была Андроника, она страшно побледнела. Итак, зло, причиненное молодому офицеру, тому, кто спас ее, рискуя собственной жизнью, - это зло исходило от Николая Старкоса! Однако от Анри д'Альбаре не укрылось впечатление, произведенное именем Старкоса на Андронику. Понятно, что ему захотелось узнать причину ее волнения. - Что случилось?.. Что с вами?.. - вскричал он. - Отчего вы смешались при имени капитана "Каристы"? Говорите!.. Говорите же! Знаете ли вы того, кто носит это имя? - Нет... Анри д'Альбаре, нет! - отвечала Андроника срывающимся голосом. - О, я вижу!.. Вы знаете его!.. Андроника, умоляю вас, скажите мне, кто этот человек... чем он занимается... где находится в настоящее время... где я могу с ним встретиться? - Не знаю! - Нет, знаете!.. Он вам знаком, Андроника, и вы отказываетесь признаться в этом... и кому... мне! Может быть, одним-единственным словом вы могли бы навести меня на его след... возможно, на след Хаджины... и вы отказываетесь говорить! - Анри д'Альбаре, - с твердостью ответила Андроника, - я ничего не знаю!.. Мне неизвестно, где находится этот капитан!.. Я не знаю Николая Старкоса! Сказав это, она ушла, оставив молодого офицера в глубоком волнении. Но с этого дня все его попытки встретиться с Андроникой оказывались тщетными. Без сомнения, она покинула Хиос и возвратилась на материк. Анри д'Альбаре пришлось оставить всякую надежду ее разыскать. Между тем кампания, предпринятая полковником Фавье, подходила к концу, не дав никаких результатов. Дело в том, что в экспедиционном корпусе вскоре началось дезертирство. Невзирая на уговоры офицеров, солдаты дезертировали и, садясь на корабли, отплывали с острова. Артиллеристы, в которых Фавье был совершенно уверен, бросали свои орудия. Перед лицом такого упадка дисциплины, охватившего даже лучших людей, опускались руки! Пришлось снять осаду и вернуться в Сиру, откуда была начата эта злосчастная экспедиция. Здесь в награду за его героическую борьбу Фавье ожидали упреки и самая черная неблагодарность. Что касается Анри д'Альбаре, то он принял решение покинуть остров Хиос вместе со своим командиром. Но в каком месте Архипелага продолжит он свои розыски? Он пока не знал этого, как вдруг непредвиденное событие положило конец его колебаниям. Накануне отплытия в Грецию почта доставила ему письмо. Это письмо, со штампом Коринфа, адресованное капитану Анри д'Альбаре, содержало лишь следующее сообщение: "В командовании корвета "Сифанта", приписанного к порту Корфу, имеется вакантное место. Не угодно ли будет капитану Анри д'Альбаре занять его и продолжить кампанию против Сакратифа и пиратов Архипелага? В начале марта "Сифанта" подойдет к мысу Анапомера, в северной части острова, и шлюпка корвета будет постоянно находиться в бухте Ора, у основания мыса. Пусть капитан Анри д'Альбаре поступит так, как ему подсказывает чувство долга". Подписи не было. Почерк был незнакомый. Ничто не могло подсказать молодому офицеру, от кого это письмо. Во всяком случае, в нем содержалось известие о корвете, о котором долгое время ничего не было слышно. Анри д'Альбаре представлялся случай вернуться к профессии моряка. Он получал возможность преследовать Сакратифа и, если удастся, избавить от него Архипелаг; вместе с тем появлялась надежда - и это не осталось без влияния на его решение - встретить в этих морях Николая Старкоса и его саколеву. Анри д'Альбаре немедленно решил принять предложение, сделанное ему в загадочном письме. Он распростился с полковником Фавье, отплывающим в Сиру, затем, наняв легкое судно, направился к северной оконечности острова. Плавание не могло длиться долго, особенно в условиях юго-западного ветра, дувшего с суши. Судно миновало порт Колокинту между островом Аноссаи и мысом Пампака. Пройдя этот мыс, оно направилось к мысу Ора и двинулось вдоль берега, с намерением войти в бухту того же названия. Первого марта, после полудня, Анри д'Альбаре высадился в этой бухте. У подножья скалы его ожидала стоявшая на якоре шлюпка. В открытом море в дрейфе лежал корвет. - Я капитан Анри д'Альбаре, - сказал молодой офицер рулевому, командовавшему шлюпкой. - Угодно ли капитану д'Альбаре отправиться на корвет? - осведомился тот. - Без промедления. Шлюпка отчалила. Движимая тремя парами весел, она быстро покрыла расстояние в одну милю, отделявшее ее от корвета. Едва Анри д'Альбаре показался на борту "Сифанты", послышался продолжительный свисток, затем один за другим прогремели три пушечных выстрела. В момент, когда молодой офицер ступил на палубу, весь экипаж, выстроенный как на параде, отдал ему честь, а на гафеле бизань-мачты взвился корфиотский флаг. Помощник командира "Сифанты" выступил вперед и зычным голосом, отчетливо прозвучавшим в тишине, проговорил: - Офицеры и матросы "Сифанты" счастливы приветствовать на корвете своего командира, Анри д'Альбаре! 10. КАМПАНИЯ В АРХИПЕЛАГЕ "Сифанта" - корвет второго ранга - насчитывала в своей батарее двадцать две двадцатичетырехфунтовых пушки, а на палубе, хотя в то время это было необычным для кораблей ее типа, шесть двенадцатифунтовых каронад. Гордо выдававшийся вперед форштевень и изящная корма, высокая надводная часть корпуса, позволяли ей соперничать с лучшими кораблями своего времени. Без труда развивая самую большую скорость, "Сифанта", имевшая плавную бортовую качку, как и все хорошие парусники, отлично шла в крутой бейдевинд и при свежем ветре могла идти под всеми незарифленными парусами, вплоть до бом-брамселей. Если командир корвета был отважным моряком, он мог пользоваться ее парусностью без всякого риска. "Сифанта" обладала не меньшей остойчивостью, чем фрегат. Она скорее лишилась бы своего рангоута, чем опрокинулась бы под парусами. Это позволяло, даже в штормовую погоду, достигать наивысшей скорости, что давало ей серьезные шансы на успех в той опасной погоне за пиратами Архипелага, для которой ее предназначали владельцы. Хотя корвет и не считался военным кораблем, ибо он принадлежал не государству, а частным лицам, он находился под военным командованием. Его офицеры и матросы сделали бы честь лучшему корвету Франции или Соединенного королевства. Здесь была та же четкость маневра, та же дисциплина, тот же порядок, как в море, так и на стоянках. На судне не замечалось никакой распущенности, характерной для наспех вооруженных кораблей, экипажи которых, отличаясь удальством, не всегда отвечают требованиям, предъявляемым на кораблях военного флота. В состав команды корвета входило двести пятьдесят человек; из них добрую половину составляли французы - бретонцы и провансальцы; что касается остальных, то это были преимущественно англичане, греки и корфиоты. Все они были люди искушенные в морском деле и надежные в бою - одним словом, моряки до мозга костей, на которых вполне можно положиться: им было не привыкать к испытаниям. Квартирмейстеры, боцманматы и боцманы хорошо несли службу и были умелыми посредниками между офицерами и матросами. В командование корвета входили старший офицер, четыре лейтенанта и восемь мичманов, опять-таки корфиоты, англичане и французы. Старший офицер, бывалый моряк, капитан Тодрос, до тонкостей изучил моря Архипелага, которые корвету предстояло обследовать вплоть до самых отдаленных мест. Трудно было найти остров, не известный ему в подробностях - со всеми бухтами, заливами и вырезами берега. Трудно было отыскать островок, не обнаруженный им во время его прежних походов. Вряд ли существовали фарватеры, глубина которых не была бы запечатлена в его памяти с той же точностью, что и на картах. Этот пятидесятилетний офицер, грек с острова Гидры, служивший ранее под началом Канариса и Томазиса, должен был стать неоценимым помощником для командира "Сифанты". Первую часть своей экспедиции по морям Архипелага корвет совершил под командой капитана Страдены. Как уже говорилось, сперва плавание проходило довольно удачно. Потопленные корабли и захваченные в плен пираты - таково было успешное начало. Но дело не обошлось без весьма ощутимых потерь для команды и офицерского состава. И если в течение долгого времени о "Сифанте" не было никаких известий, то это объяснялось тем, что 27 февраля в виду острова Лимнос корвету пришлось выдержать бой против целой флотилии пиратов. В этом бою "Сифанта" потеряла не только сорок человек убитыми и ранеными, но также и своего командира Страдену, смертельно раненного ядром на юте. Тогда командование корветом принял капитан Тодрос; добившись победы в этом бою, он повел "Сифанту" в порт Эгины для неотложного ремонта корпуса и рангоута. Здесь через несколько дней после прибытия "Сифанты", к общему удивлению, выяснилось, что корвет был за очень высокую цену приобретен неким банкиром из Рагузы, чей поверенный явился в Эгину для оформления судовых документов. Все это совершилось так гладко, что не возникло никаких споров; с соблюдением всех формальностей было установлено, что корвет не принадлежит больше своим прежним хозяевам, судовладельцам-корфиотам, чья прибыль от его продажи оказалась весьма значительной. Но хотя "Сифанта" и сменила владельца, назначение ее осталось прежним. Очистить воды Архипелага от кишевших в них бандитов, вернуть на родину по мере возможности тех невольников, которых ей удастся освободить, не складывать оружия до тех пор, пока не будет уничтожен самый ужасный из морских разбойников - пират Сакратиф, - такова по-прежнему была миссия, возложенная на "Сифанту". По окончании ремонтных работ помощник командира получил приказание направиться к северному побережью Хиоса; там должен был находиться новый капитан, которому предстояло стать на корвете "первым после бога". В это время Анри д'Альбаре и получил то лаконичное послание, в котором ему сообщали, что в командовании корвета "Сифанта" есть вакантное место. Читателю уже известно, что он принял предложение, не подозревая того, что это еще не занятое место было местом командира. Однако, едва он ступил на палубу, офицеры и матросы отдали себя в его распоряжение, а пушечный салют возвестил поднятие корфиотского флага. Все сведения о корвете Анри д'Альбаре получил от капитана Тодроса. Акт, в силу которого он вводился в командование корветом, был в полном порядке. Таким образом назначение молодого офицера не могло никем оспариваться, впрочем, оно и не оспаривалось. Многие офицеры корвета уже знали своего командира. Им было известно, что, имея звание капитан-лейтенанта, он был одним из самых молодых и в то же время самых выдающихся офицеров этого ранга во французском флоте. Его участие в войне за независимость принесло ему заслуженную известность. Поэтому с первого же смотра, произведенного им на борту "Сифанты", имя его было на устах у всего экипажа. - Офицеры и матросы, - просто сказал Анри д'Альбаре, - я знаю, какая миссия доверена "Сифанте". Мы выполним ее до конца, если будет угодно богу! Вечная слава вашему прежнему командиру, с честью павшему на своем посту! Положитесь на меня, как я полагаюсь на вас! Вольно! На следующий день, 2 марта, корвет, шедший под всеми парусами, потерял из виду берега Хиоса, затем вершину горы Элиас, которая высится над островом, и взял курс на север Архипелага. Для моряка довольно одного-беглого взгляда и нескольких часов плавания, чтобы оценить достоинства своего корабля. Дул свежий северо-западный ветер, и не было необходимости уменьшать паруса. Благодаря этому Анри д'Альбаре мог в первый же день познакомиться с великолепными мореходными качествами корвета. - Он может уступить свои брамсели любому кораблю, и он может нести их при ветре, когда нужно брать два рифа на нижних парусах, - сказал ему капитан Тодрос. На языке бравого моряка это означало две вещи: прежде всего, что никакой другой парусник не мог соперничать с "Сифантой" в скорости, затем, что его прочный рангоут и остойчивость позволяли ему нести паруса при такой погоде, которая заставила бы всякий другой корабль убрать их из боязни опрокинуться. Идя в бейдевинд левого галса, "Сифанта" стремилась на север, оставляя на востоке остров Митилини, или Лесбос, один из самых крупных в Архипелаге. На другой день корвет прошел в виду этого острова, где уже в самом начале войны за независимость, в 1821 году, греки достигли большого превосходства над турецким флотом. - Я был там, - сказал капитан Тодрос командиру д'Альбаре. - Дело было в мае. Семьдесят наших бригов преследовали пять турецких кораблей, четыре фрегата и четыре корвета, которые укрылись в порту Митилини. Один из них, семидесятичетырехпушечный корабль, отправился в Константинополь за помощью, но мы ему задали жару, и он взлетел на воздух, а с ним и девятьсот пятьдесят матросов. Да! Я там был, я-то и поджег рубашки из серы и дегтя, в которые мы одели корпус этого корабля! Хорошие, теплые рубашки, капитан! Рекомендую вам их на случай... словом, для господ пиратов! Стоило только послушать капитана Тодроса, когда он рассказывал о своих похождениях с добродушным юмором матросам на баке! Но помощник командира "Сифанты" говорил сущую правду: он и в самом деле сделал то, о чем рассказывал, и сделал великолепно. Вступив в командование корветом, Анри д'Альбаре не без причины взял курс на север. За несколько дней до его отъезда с Хиоса около Лимноса и Самофракии были замечены подозрительные корабли. Несколько левантинских каботажных судов было захвачено и разграблено у самого побережья Европейской Турции. Возможно, пираты, упорно преследуемые "Сифантой", решили на время укрыться в северных водах Архипелага. Это было бы лишь проявлением благоразумия с их стороны. У берегов Митилини ничего обнаружить не удалось. Там оказалось лишь несколько торговых судов, которые обменялись сигналами с корветом, чье появление не могло не придать бодрости их командам. В течение двух недель, выдерживая борьбу с суровой непогодой, обычно наступающей здесь в дни равноденствия, "Сифанта" добросовестно выполняла свою задачу. Когда сильный шквал, налетавший несколько раз кряду, заставил Анри д'Альбаре уменьшить паруса, он получил возможность судить как о качестве корвета, так и об умелости его экипажа. Но и он в свою очередь смог проявить себя, оправдав репутацию офицеров французского флота, слывших весьма искусными в маневрировании. Его блестящее понимание тактики морского боя выявилось позднее. Что же касается личной отваги капитана, то в ней никто не сомневался. В этих сложных условиях молодой офицер показал себя весьма незаурядным командиром. Он обладал твердым характером, большой душевной силой, неизменным хладнокровием и умел не только предвидеть события, но и принимать правильное решение. Короче говоря, то был настоящий моряк, и этим все сказано. Во второй половине марта корвет обследовал берега острова Лимнос. Этот остров, самый крупный в этой части Эгейского моря, имеет пятнадцать лье в длину и пять-шесть в ширину. Как и соседний с ним остров Имброс, он совершенно не пострадал от войны за независимость, но пираты не раз доходили до самого его рейда и захватывали торговые корабли. Чтобы пополнить свои запасы, корвет бросил якорь в порту Лимноса, где в ту пору скопилось множество судов. Тогда на Лимносе сооружалось немало кораблей, и если новые суда не достраивались из страха перед пиратами, то законченные корабли по той же причине не покидали порт. Это и приводило к его загромождению. Сведения, полученные здесь командиром д'Альбаре, могли лишь укрепить его в намерении продолжать путь на север Архипелага. Ему и его офицерам не раз приходилось слышать имя Сакратифа. - Эх! - воскликнул капитан Тодрос. - Не терпится мне столкнуться лицом к лицу с этим мерзавцем, который кажется почти легендарным! По крайней мере я убедился бы, что он существует. - А разве вы сомневаетесь в этом? - живо спросил Анри д'Альбаре. - По совести говоря, командир, - отвечал Тодрос, - если хотите знать мое мнение, я почти не верю в существование Сакратифа. Кто может похвастать, что когда-нибудь видел его? Возможно, что это просто боевая кличка, которую по очереди принимают главари пиратов! Видите ли, я полагаю, что многие носители этого имени уже висели на реях фок-мачты. Впрочем, это неважно! Самое главное было вздернуть этих негодяев, и это было сделано! - Пожалуй, это так, капитан Тодрос, - заметил Анри д'Альбаре. - Это могло бы объяснить ту вездесущность, которую приписывают этому Сакратифу! - Вы правы, командир, - добавил один из французских офицеров. - Если Сакратифа, как говорят, в одно и то же время видели в разных местах, значит этим именем пользуются сразу несколько пиратских главарей. - И делают это для того, чтобы вернее сбить со следа порядочных людей, которые за ними охотятся! - подхватил капитан Тодрос. - Но я повторяю еще раз: есть только один способ добиться, чтобы это имя исчезло, - схватить и повесить тех, кто его носит... и даже тех, кто его не носит! Тогда уж настоящему Сакратифу, ежели он существует, не удастся ускользнуть от веревки, которая давным-давно по нем плачет! Капитан Тодрос был прав, но главная трудность заключалась в том, чтобы обнаружить этих неуловимых злодеев. - Капитан Тодрос, - спросил затем Анри д'Альбаре, - не встречалась ли вам в первые месяцы плавания "Сифанты" или во время ваших прежних кампаний саколева водоизмещением в сотню тонн под названием "Кариста"? - Ни разу, - ответил тот. - А вам, господа? - добавил командир, обращаясь к офицерам. Но ни один из них ничего не слышал о саколеве, хотя почти все плавали по морям Архипелага с самого начала войны за независимость. - Не приходилось ли вам слышать имени Старкоса, капитана "Каристы", - настойчиво продолжал свои расспросы Анри д'Альбаре. Это имя было совершенно неизвестно офицерам корвета. Впрочем, в том не было ничего удивительного, ибо речь шла всего лишь о владельце обыкновенного торгового судна, каких в портах Леванта встречаются сотни. Однако Тодрос смутно припоминал, что он как будто слышал имя Старкоса во время одной из стоянок в порту Аркадия, в Мессинии. Это имя принадлежало капитану одного из тех промышлявших контрабандой судов, которые переправляли на берберийский берег невольников, проданных турецкими властями. - Впрочем, это, должно быть, другой Старкос, - добавил он. - Тот, говорите вы, владелец саколевы, а саколева не пригодна для такой торговли. - В самом деле, - согласился Анри д'Альбаре и прекратил разговор. Но он не мог не думать о Старкосе, так как его мысли неизменно возвращались к непостижимой тайне исчезновения двух женщин - Хаджины Элизундо и Андроники. Теперь два этих имени были нераздельны в его воспоминаниях. Двадцать пятого марта "Сифанта" находилась возле острова Самофракии, в шестидесяти лье к северу от Хиоса. Если учесть, сколько времени было ею затрачено на пройденный путь, то станет ясным, что в этих местах она должна была обшарить каждый уголок. И действительно, там, где из-за мелководья не мог пройти корвет, разведку производили его шлюпки. Но пока что все поиски оставались безрезультатными. Остров Самофракия подвергся во время войны жестокому опустошению, и турки все еще держали его под своим гнетом. Можно было предположить, что за отсутствием удобной гавани корсары находили надежное убежище в многочисленных бухтах. Над островом высится гора Саос, достигающая пяти-шести тысяч футов; с такой высоты дозорным нетру