я ударил ее по лицу. Раз. И другой. И третий. Ее инвалидная коляска развернулась. Капли крови брызнули из носа. Но я хотел убить ее. И не просто убить. Поиск. Я схватил ее за горло, оно оказалось теплым, мягким и хрупким. Я могу сломать ей шею, сообразил я и начал медленно и целенаправленно сжимать. Нужно много времени, чтобы задушить человека. Голова ее откинулась, лицо покраснело. Она смотрела на меня. Я был холоден и отчужден. Одна-единственная слеза выкатилась из угла ее глаза. И я вспомнил другую Тамару, ту, что дала мне ощутить свою неумирающую страсть, ту, что говорила: - Научись бегло владеть мягким языком сердца. Вспомнил, как она смотрела на меня в симуляторе, смотрела с жалостью и сочувствием, словно я изорванная и выброшенная кукла. Она знала, что я убиваю ее, потому что именно она убила меня. И хотела, чтобы я жил, потому что она украла у меня жизнь. И плакала она потому, что знала, как уничтожила меня. Я снова увидел в ее глазах боль. Даже сейчас она манипулирует мной и плачет, потому что снова уничтожает меня. Она хотела, чтобы я убил ее. И знала, чего это будет стоить мне. Я ахнул и отдернул руки. Она хотела умереть в Панаме. Предпочитала умереть, чем оказаться в мозговой сумке, но не могла сама убить себя. И освободила меня, потому что хотела умереть. - Кончай! - послышалось из ее микрофона, как только ее легкие снова обрели способность дышать. - Ты меня ненавидишь! Разве ты можешь не презирать меня? Она права. Я больше не привязан к ней. Я чувствовал себя, как на острие иглы. Прежний Анжело не мог убить ее. Но я изменился с тех пор, как встретился с Тамарой. Теперь я чувствовал, что способен убить ее. И не был уверен, что буду испытывать угрызения совести. Но выбор у меня свободный. Я отступил, решив навсегда отказаться от оружия. - Нет, - сказал я. - Ты знаешь, какие у Гарсона планы на тебя. Ты знаешь, в какую тюрьму он тебя поместит... - Кончай - немедленно! - кричала Тамара. - ...и знаешь, что с Пекаря нам не уйти. И хочешь, чтобы я казнил тебя. Милосердное убийство... - Убей меня, пока не будет слишком поздно! Гарсон заставит меня причинять боль другим - их будет бесконечно много! - Но я предан жизни! - крикнул я, хотя чувствовал, что это неправда. - Ты будешь жить! Тамара смотрела на меня, и слезы катились по ее щекам. Потом она рассмеялась - смехом боли и презрения к себе. - Ты с ним. С Гарсоном. В Панаме мне был нужен человек, который спас бы меня. Большой и сильный. А ты был единственным подходящим куском мяса. Когда ты подключился там в последний раз, я на самом деле подумала, что это Эйриш и что он пытается убить меня. Поэтому я напала на тебя. Ты потерял сознание. И я увидела, что ты лежишь на полу, а Эйриш жив. - Я кивнул, вспоминая, как все это было на самом деле. - Я была больна. И страшно устала. Хотела убежать. Хотела, чтобы Эйриш умер. Ты не стал бы увозить меня. Не стал бы убивать ради меня. - Она всхлипнула. - Я была больна. В лихорадке... я была вне себя. И дала тебе глубокую программу. Запрограммировала тебя, чтобы ты отвез меня в райский сад. И посмотри, куда ты привез меня! Из ее микрофона послышался презрительный смех. Я посмотрел на нее - она в инвалидном кресле, в бесполезном теле, неспособная двигаться, совершенно уничтоженная. А еще через несколько дней - я знал это - Гарсон заключит ее в кимех, а этого она боится больше всего. Все ее хитрые планы ничего ей не дали. Она сказала: - Итак. Ты можешь не убивать меня. Ты уже отомстил. Все мои добрые намерения не привели ее ни к чему. Это правда - теперь она попала в свой худший кошмар. - Да, я отомстил, - ответил я. - Ты больная и жалкая женщина. С того времени, как мы встретились, ты считала, что смерть - ответ на все проблемы. Какая ограниченность! Какая тупость! - Ты не понимаешь, что может сделать со мной Гарсон. Не понимаешь, что означает для меня киборгизирование! - воскликнула Тамара. - Я встречался и раньше с пуристами тела. Твои страхи не оправданы. Тебя поместят в клетку, где ты никому не сможешь вредить, - ответил я и повернулся, собираясь уходить. - Ты ошибаешься! - сказала Тамара. - Я не хотела вредить тебе. Я была испугана, больна, не знала, что делать. Но клянусь, я никогда не хотела причинить тебе вред! Я вспомнил нашу встречу в симуляторе, когда она показала мне, что значит жить. И понял, что она пыталась загладить свою вину. Я остановился. Она продолжала: - Тебе никогда не приходилось испытывать воспоминания другого человека. - Ты никогда не сживался с чужими мыслями. Считал, что все думают так же, как ты. Но я побывала во многих сознаниях, была свидетелем такого образа мыслей, который привел бы тебя в ужас. Я побывала в мозгу военных киборгов. Военные хирурги удалили часть их гипоталамуса, химически прекратили выделение определенных гормонов, полностью отрезали их от мира эмоций. И так как они не способны чувствовать, не могут сочувствовать, они утрачивают всякое сходство с человеком. Я повернулся к ней. Слишком часто я был близок к социопатии, чтобы ее слова не встревожили меня. Я неожиданно понял, почему перспектива заключения в кимехе приводит ее в такой ужас, почему она так отчаянно бросилась бежать от Джафари, почему параноидально обвиняла меня в том, что я киборг. - Это правда, - сказала Тамара. - Военные предпочитают такой способ. Это позволяет им легче выполнять работу. Когда ты доставил меня Гарсону, он пообещал мне свободу. Пообещал отпустить меня, если я ему помогу. Но ты видишь, как он держится за меня. Он меня никогда не отпустит. И постоянно ворчит из-за сохранившихся у меня остатков морали. Я слишком часто отказывалась от его предложений. Если он поместит меня в кимех, то превратит в военную модель. И постепенно мне станет все равно. Человеческое сознание, эмоции людей для меня станут только объектами манипулирования. Я стану бесконечно более злой и сильной, чем кажусь тебе сейчас. Я обдумал ее слова. Военная тренировка Мотоки подействовала на мою хрупкую мораль. Всего две недели тренировок, и я понял, что навсегда теряю способность к сочувствию. А что произойдет, если эта способность будет ликвидирована хирургическим путем? Сколько продержится Тамара? Вообще любой человек? - Значит, я должен найти способ освободить тебя, - сказал я. - Если не сможешь, - ответила Тамара, - я предпочитаю умереть. - Понимаю, - сказал я, зная, что в таком случае я должен буду убить ее. - Сколько человек знают о твоей роли в разведке? - Тамара назвала мне шесть имен, все ближайшие советники Гарсона. Я направился к выходу. И тут мне пришла в голову еще одна мысль. Я понял, кто еще оказался ее жертвой. - В обмен ты должна вернуть воспоминания Абрайре Сифуэнтес! Тамара удивленно мигнула, но больше никак не показала, что поняла меня. Я подумал, что она отрицает, будто что-то отбирала у Абрайры. Она спросила: - А зачем? Я крикнул: - Какое право ты имеешь отбирать ее прошлое? - Я убрала только болезненные воспоминания, воспоминания о насилии, - защищаясь, сказала Тамара. - Сняла боль! Если у тебя пациент с раком, ты вырезаешь опухоль. Эти воспоминания пожирали ее, как рак. Никто не должен страдать так, как страдала она! - Ты и Гарсон - вы не отличаетесь друг от друга! Ты хочешь играть роль Бога! Тамара мягко ответила: - Тогда позволь мне быть добрым Богом. Подумай, о чем ты просишь! Хочешь, чтобы я вернула ей боль? Хочешь, чтобы это было ценой моей свободы? Тогда освобождай меня! Давай! Но тебе придется увидеть, как она умирает внутренне! Я вышел из помещения и пошел по улицам Хотоке но За. Права ли Тамара? Надо ли возвращать Абрайре воспоминания, которые убьют ее? Я не знал. Это будет жестоко. Даже трудно представить себе, насколько жестоко. Небо потемнело, затянутое красными облаками пыли. Мне нужен план освобождения Тамара. И нужна уверенность, что этот план сработает. Самое простое решение - убить Гарсона и техников, знающих о способностях Тамары. На моих руках и так много крови. А я предан жизни. Потребовалось несколько часов размышлений, пока страх Гарсона перед Тамарой не подсказал более трудное, но морально более правильное решение. Я видел, что может сделать его страх перед Тамарой, и подумал: "Почему не лишить Гарсона и его советников способности передвигаться и не дать Тамаре возможности убрать из их сознания все воспоминания о ней?" Тогда никого не нужно будет убивать, никто не пострадает. Я взглянул на часы. Тамара работала со мной быстро. Вся операция займет у нее всего несколько часов. Может, даже меньше. И тогда Тамара сможет жить на Пекаре, как все остальные. Я вернулся в больницу, позвонил на "Харон" и запросил все медицинские данные о Тамаре. Как я и думал, они загадочно исчезли незадолго до нашего прибытия на Пекарь. Но сохранился ее генотип и индекс клеточных структур. Я пошел в отдел генетической инженерии больницы, ввел данные в генетический синтезатор и начал создание клона. Если хочу, чтобы к ней вернулась способность ходить, нужно ввести новые клетки в мозг, взятые у клона, понадобится стимулятор роста нервных клеток. Все это займет время, вероятно, несколько недель. Я запросил данные о тех, кто знает о роли Тамары в разведке, и постарался запомнить их лица. Изготовил партию слабого нейротоксина, который парализует человека, попадая ему в кровь. Их шестеро, и я знал, что мне потребуется помощь. Я принялся обдумывать свои возможности. Нужны такие, кто не станет задавать вопросов. И очень сильные. Четверо химер привязались ко мне. Мигель жив; он побывал в больнице с большой раной и целый день, лежа на кровати, не отрывал от меня взгляда. Об остальных я ничего не знал. Но по вечерам на холме у костров сидят люди. А я теперь знаю, как привязывать к себе химер. Мысль эта вызывала во мне отвращение, но я знал теперь, как получить помощь. В этот вечер я отправился к лагерным кострам. Как обычно, вокруг них собралась тысяча наемников. Они сидели вокруг костров, разговаривали о сражениях, рассказывали анекдоты и пели песни. Я встретил Мавро и немного посидел с ним. Он был угнетен и печален. Сказал: - Мне так и не удалось стать офицером, а теперь война кончена. Что же мне делать? У меня не было ответа на это. Появился Гарсон, вместе в ним везли в коляске Тамару. Гарсон тоже знал, что нужно сесть так, чтобы в темноте сзади освещались его седые волосы. Он хотел, чтобы как можно больше химер привязалось к нему. Он казался очень спокойным, расслабленным. Я старался не смотреть в его сторону. Подошла Абрайра, принесла мясного бульона и села рядом со мной. Говорила мало. Я слушал пение. Абрайра вымыла волосы, и от них хорошо пахло. - Я тебя теперь редко вижу, - сказала она. - Я работал в генетической лаборатории, делал клон Перфекто. - Весь день? Ты собираешься создать целую армию? Сколько копий тебе нужно? Я рассмеялся. - Просто следил, как растут зиготы, хотел убедиться, что все идет нормально. Вероятно, две. Я сделаю близнецов. - Ты знаешь, в больнице есть целое крыло с инкубационными камерами. Оно запечатано уже восемьдесят лет, но оборудование действует. - Знаю, - ответил я. - Если тебе понадобится помощь в выращивании детей, я готова, - сказала она. Она сидела очень близко, вступила на мою телесную территорию. Я понимал, каково химере вступать в такую близость. Взял ее за руку, и она сжала ее. Этим же вечером я встретился с Мигелем и еще двумя привязавшимися ко мне химерами, но не говорил о своих планах относительно Гарсона. Мы говорили о прошлом и еще больше подружились. Мне не нравилось то, что я делаю, планируя освобождение Тамары. Я был смущен. Не понимал до конца, почему пытался спасти женщину ябадзинку, почему вообще заботился обо всех них. Если я делал это только из-за программы Тамары, тогда моя мораль ничего не стоит. Убивая Эйриша, я делал это из-за Флако. Когда я убил Хуана Карлоса, то сделал это ради себя самого. А когда спасал женщину, то думал, что делаю это потому, что она человек. Это совсем не связано с программой Тамары. Лишь однажды я пытался убить из-за женщины - это случай с Люсио. И я понял, что нечто другое подействовало на мою решимость убивать: радикальная программа Тамары убедила меня, что до некоторого предела мы программируем себя сами. В течение жизни мы вырабатываем образ мыслей. И не потому ли я убивал, что тренировался в насилии, как сказала она? И прекратил тренироваться в насилии, когда понял, как оно действует на меня. Я поклялся упражняться в сочувствии, создать глубокую программу, которая изменит всю мою жизнь; так слабак в пятьдесят килограммов начинает наращивать мышцы, чтобы стать самым сильным человеком в мире. На примере Абрайры я видел, что эта способность к сочувствию не обязательно должна быть врожденной. Ее можно выработать. Я чувствовал себя так, словно стою на вершине холма, от него вперед уходит золотая дорога, и я вижу на ней человека, каким когда-нибудь стану. Наше общество в Панаме прославляло противоречивого человека - человека из стали и бархата. Я знавал людей, которые пытались быть тем и другим. И насколько мне известно, это никому не удавалось. Я видел также, что тренировки в симуляторе, тренировки в насилии заставили меня потерять способность сочувствовать. Я знал, что если продолжил бы тренироваться с самураями, вообще потерял бы такую способность. Образ жизни воина - смерть. Я стал бы таким же опустошенным, как рефуджиадос, как Мавро, как сами самураи. И если я сохранил какое-то подобие человечности, то из-за того, что мне повезло, а не по своему выбору. Мне повезло, что после мятежа меня поместили в криотанк, повезло, что у меня оказались друзья, которые помогли мне стать лучше. Тамара считала, что я действую в соответствии с ее программой, и до некоторой степени она права. Но такой ответ слишком упрощен и не объясняет всего. Я провел день, размышляя над этими проблемами и приводя в порядок свои воспоминания о семье. Записывал их, чтобы больше никогда не забыть. Связался с кораблями на орбите и убедился, что могу получить место в жилых помещениях экипажа "Харона", тем самым риск встречи с японцами будет невелик. Я решил навсегда оставить Пекарь. Я думал о Викториано и Татьяне, о своем отце и о возможности встречи с другими членами семьи, и меня тянуло к ним. Я не мог вынести мысли о том, что мне придется остаться на Пекаре, и дело не в плохих воспоминаниях: дело в злом будущем. Общество, которое создают мои companeros, злое и нездоровое. Мы захватили планету из жадности и все время убивали ее жителей. Я не видел будущего у такого общества. Действительно, прошло четыре дня, а мы ничего не делали. Город лежал в развалинах, и никто его не расчищал. Никто ничего не восстанавливал. Наемники бродили повсюду, хлопали друг друга по спине и весь день бездельничали. По вечерам они сидели у костров, пели песни, играли, напивались и рассказывали анекдоты. Весь день меня преследовали тяжелые мысли. Я планировал свои действия относительно Гарсона. Вечером пошел к костру, пил, пел и вел себя как придурок - как и все остальные. А когда Гарсон отправился спать, толкая перед собой коляску с Тамарой, я встал и пошел за ним, рассчитывая узнать, где он ночует и как можно его подстеречь. За ним пошло больше десяти химер, точно так же, как меня сопровождали мои химеры. Я понял, что справиться с Гарсоном будет нелегко, потому что он никогда не оставался один. Куда бы он ни шел, его сопровождали взгляды химер. Мы шли по городу к большому дому, где разместился Гарсон, когда из джунглей на холме появилась машина. Очевидно, одна из наших, потому что автоматическая защита пропустила ее к городу. Я решил, что это один из наших патрулей. В ней сидели четверо оборванных наемников; когда машина вошла в город, один из наемников крикнул: "Гарсон!" Все они беспокойно оглядывались. Явно были испуганы. Интересно, что случилось, подумал я. Может, они заметили в джунглях отряд ябадзинов? Гарсон крикнул: - Сюда! Машина свернула к нему и остановилась в нескольких метрах. Химеры, сопровождавшие Гарсона, начали приближаться. Им тоже хотелось услышать новость. Артиллерист на машине сорвал шлем. Это был японец. Он крикнул: - Я Мотоки Хотайо! И все они открыли огонь из лазерных ружей и самострелов. Гарсон по-прежнему толкал перед собой коляску с Тамарой, и выстрел самурая прошел прямо через нее. Плазма прожгла ее, Тамара вспыхнула, как факел, а выстрел из самострела почти снес ей голову. Я упал на землю, вокруг химеры начали доставать свое оружие. Двигатель машины взвыл, она повернула и устремилась назад в джунгли, самураи продолжали, отступая, стрелять, сеяли смертоносный дождь. Кто-то успел дважды выстрелить по ним из самострела, но стрелы отскочили от брони. Через несколько секунд машина самураев оказалась за городской стеной и исчезла. Я встал. Химеры, ближе всех стоявшие к Гарсону, были убиты или ранены. Кто-то крикнул: - Убили Гарсона! Это был Мотоки Хотайо, сын президента! Из домов выбегали люди с оружием. Несколько химер подняли останки Гарсона - обгоревший труп, по которому ползали огненные змеи плазмы, пробитый десятками пуль, - и бросились в больницу. Но остальные посмотрели им вслед и поняли, что делать что-то уже поздно. И химеры, привязавшиеся к Гарсону, упали на землю и заплакали. Я медленно подошел к Тамаре. От нее практически ничего не осталось. Обожженное тело, без волос, вместо одежды пепел. Слишком ужасно, чтобы описывать. Я стоял и ждал, пока тело не остыло, потом положил ее на траву. Глаза Тамары смотрели в ночное небо, словно она хотела увидеть звезды. Глазницы почернели. Век не осталось. Вокруг кричали, раненых уносили в больницу, и я подумал, что нужно бы помочь. Подбежал наемник в белье, в руке у него было ружье. - Она твоя подруга? - спросил он. Я долго не отвечал. - Нет, - сказал я наконец. - Она моя убийца. - Он удивленно кивнул, потом снял рубашку и закрыл ее невидящие глаза. И произнес слова, которые говорят над своими мертвыми рефуджиадос: "Свободна наконец". И я пошел в больницу помогать в уходе за ранеными. Позже я отыскал Абрайру, пошел с ней погулять и рассказал, как Тамара перепрограммировала нас. Рассказал Абрайре о том, как ее насиловали на корабле и что я об этом помню. Абрайра взяла в руки мое лицо и посмотрела мне в глаза. - Это что, какой-то розыгрыш? - Она нервно рассмеялась. - Ты хочешь избавиться от меня? Я ведь к тебе не очень пристаю. Можем продвигаться медленнее, если хочешь. Я знаю, у тебя давно не было женщины. Мне хотелось рассмеяться. Не чувствовал ни радости, ни возбуждения. Только печаль. - Это не розыгрыш, - ответил я. - Всего лишь честность. Можем пойти в лабораторию, и я покажу тебе оборудование в ее голове с сонограммой, если хочешь. В голосе ее звучала угроза. - Что? О чем ты говоришь? Я не пойду туда с тобой. Ты лжешь! Ты пытаешься обмануть меня! Ничего не произошло на борту "Харона"! Ничего плохого не случилось! - Я не хотел причинять тебе боль. Но я не лгу. Воздерживаться от неприятной правды значит лгать. Я бы никогда не рассказал тебе об этом, Абрайра, потому что это причинит тебе боль. Но я знаю, что ты испытываешь ко мне определенные чувства и должна знать, что они основаны на лжи. Я пытался спасти тебя от Люсио - и спас бы, если бы мог, - но я ничего не сделал. Я не тот человек, каким тебе кажусь. Твои воспоминания об этом инциденте - фальшивка. Это программа, навязанная тебе. И многое другое из твоего прошло у тебя отобрано. Абрайра смотрела на меня. Я не знал, что она видит в темноте своими серебряными глазами. И не понимал ее выражения. - Правда, что я испытываю к тебе чувства, Анжело, - сказала она. - Но даже если твой рассказ правдив, мои чувства основаны на тысяче незначительных поступков: ты обращался со мной как с равной, ты страдал, когда поступал неправильно, ты всегда был добр ко мне. Я отвел взгляд. - Ты можешь уверить себя в этом, но правды это не изменит. Она долго молчала. Наконец сказала: - Пошли! - и в голосе ее звучал страх. Когда мы вернулись в больницу, один из техников Гарсона вскрывал Тамару. И хоть я не раз присутствовал при вскрытии, это ужасно подействовало на меня. Он вскрыл теменную и затылочную доли ее черепа из извлекал платиновые провода из головы. Сотни тончайших нейросинаптических адаптеров были присоединены ко всем центрам ее мозга - к слуховому, зрительному, тактильному, эмотивному центрам, а сразу за затылочной вилкой находился небольшой процессор. - Неплохое оборудование, - небрежно заметил техник словно резал салат на завтрак а не вскрывал свою знакомую. - Знавал я профессиональных снотворцев, тех, что могут создавать подлинные сновидения. Ни у кого такого оборудования не было. Ни у кого! Абрайра в ужасе отвернулась от операционного стола. Я не хотел, чтобы она увидела правду в таком отвратительном обличье. Вид ее лица вызывал у меня боль. Химеры всегда испытывают ужас, что с ними жестоко обойдутся. - Что ты будешь с этим делать? - спросил я у техника, чтобы отвлечь Абрайру. - Продам! Рано или поздно здесь тоже потребуются создатели сновидений. Из этого можно соорудить три хорошие соединения. И хоть меня тошнило от всего происходящего, я с почтением посмотрел на серое вещество мозга Тамары. Она очень хорошо знала нас, понимала наши мысли, страхи и желания. Она была непревзойденным картографом мира мыслей. И в этом мире была необыкновенно талантлива. Мне неприятно было видеть, как с ней обращаются. Я увел Абрайру из больницы, и она упала мне на руки и расплакалась, потом вдруг оторвалась от меня и убежала. Я побежал за ней, схватил за руку, остановил, и мы пошли дальше вместе. Абрайра долго плакала, потом сказала: - Перфекто часто расспрашивал меня о моем прошлом - сразу после мятежа. Он говорил, что в прошлом со мной происходили нехорошие вещи. Я ему не верила. Грудь ее вздымалась, Абрайра тяжело дышала, словно вот-вот ее вырвет. - Люди, которых я знала всю жизнь, говорили мне, что я изменилась. Что я впервые в жизни могу быть счастливой! - Она остановилась и долго смотрела вперед, словно видела что-то такое, что мне не видно. - Наверно, они говорили правду, - сказал я. - Ты сказал, что эта женщина уничтожила тебя. Но меня она старалась спасти! - Ты не чувствуешь себя обманутой? - спросил я. - Ведь я не спас тебя от Люсио. - Да, я чувствую себя обманутой! Но не ты меня обманул! Все, что я помню о твоих поступках, ты бы сделал, если бы мог. В глубине души ты именно такой человек, каким я тебя считаю. И я понял, что она говорит правду. И моя честность - я надеялся - не отвратила от меня Абрайру, хотя и причинила ей боль. Все ночь шел сильный дождь, а на следующий день в полдень Абрайра пришла в больницу. Она приготовила еду и попросила меня пойти с ней на пикник. Я согласился, и она отвела меня к машине. Мы двинулись на юг от города, и на нас не было брони. Абрайра отыскала платье с ярким многоцветным цветочным узором. Я надел свое белое кимоно. Чувствовал я себя неуверенно, оказавшись за пределами города без защиты. Одежда у меня такая тонкая, что сквозь нее пробиваются лучи солнца. Мы говорили о разных пустяках, и Абрайра попросила меня рассказать о своей семье. Ее очаровала сама мысль о принадлежности к семье. К югу от города, километрах в сорока, мы нашли длинный полуостров с несколькими дюнами на нем, остановились на его северной оконечности и поели. Когда еда кончилась, Абрайра сказала: - Пойдем за дюны. У меня есть для тебя сюрприз. Мы пошли по белым дюнам, шли легко и неторопливо. Песок после дождя промок и отяжелел, и идти было нетрудно. Остро и чисто пахло морем, гораздо лучше, чем от разлагающихся океанов Земли, и Абрайра взяла меня за руку. Я подумал, что она захочет лечь со мной на землю и заняться страстной любовью, и эта мысль опечалила меня. - Ты снова думаешь о чем-то печальном, - сказала Абрайра. - О чем? - Я решил улететь с Пекаря на "Хароне", - ответил я, - и отыскать свою семью. Корабль улетает через три недели. Я думаю, что мне будет не хватать тебя. Абрайра крепко сжала мою руку. - Ты не можешь возвратиться! Тебя никто не ждет на Земле! Разве ты не понимаешь? Ты не представляешь себе, как там все изменилось. У тебя нет там будущего. Как ты можешь об этом думать? - Но и здесь я не вижу будущего, - сказал я. - Тут слишком много злых воспоминаний. - Но мы можем получить и хорошие воспоминания, - сказала Абрайра, продолжая крепко держать меня за руку. Я подумал, какова может быть жизнь с чилийкой-химерой. - Дело не только в воспоминания, больше в семье, - сказал я. - Я всегда хотел служить обществу, но теперь вижу, что общество вовсе не так хорошо, каким я его считал. И не думаю, что на Пекаре будет приятно жить. Когда улетят японцы-мужчины, наши люди сойдутся с их женщинами. Возможно, не сразу, но через несколько лет это произойдет. И когда это произойдет, наши два общества безнадежно смешаются. Наша любовь к убийству и их - к самоубийству. Не думаю, чтобы получилась хорошая смесь. Не думаю, чтобы я смог служить обществу, которое не одобряю. - Но... но... - Абрайра говорила с трудом. - Но ты можешь изменить общество, сделать его лучше. Это твоя моральная обязанность. Помнишь Сан Мигеля де Мадрид? Я ответил: - Я не знаком с католическим пантеоном святых. - Он жил в двадцать первом столетии. Выжил после ядерной бомбардировки Мадрида. После того как упали атомные бомбы, он выполз из развалин, и руки его обгорели, как головешки. Вокруг люди отказывались сопротивляться, сдавались, умирали, потому что были убеждены, что наступил конец света. Но святой Мигель считал себя обязанным выжить и создать такой мир, в котором это больше никогда бы не случилось. Он прожил всего несколько недель, но его мужество спасло много жизней. Он тоже видел зло общества, но служил не ему, а будущему. И я понял правду ее слов. Если я последую учению дона Хосе Миранды, я буду служить обществу ради наград, которые оно может мне дать. И вся мораль при этом ни к чему. Но если я служу еще не существующему обществу, какую награду я могу надеяться получить? Единственная награда - надежда на то, что когда-нибудь такое общество возникнет. Выбор Абрайры - единственный правильный выбор. - О, я вижу, ты улыбаешься. Тебе понравилась моя мысль? - Si. - Значит ты останешься? Нам понадобятся такие люди. Нужен человек в серебряными волосами, к которому привязались бы дети Перфекто. У нас будет свой дом, усадьба, и ты будешь пользоваться большим влиянием... - И она продолжала говорить, сочиняя планы на мое будущее. "Нет, ты морфогенетический фармаколог, - подумал я, - и можешь отыскать ген, управляющий этим свойством химер - способностью привязываться. И через неделю по всей планете распространится вирус, который уничтожит этот ген. И ты создашь вирус, который уничтожит социопатические склонности химер и даст им возможность жить в мире. И ты будешь жить на планете, удаленной от других, и сможешь создавать на ней общество по своему выбору. - Не знаю, кто я: Анжело из сновидений Тамары, Анжело, убивший Эйриша. Не знаю, смогу ли я стать таким человеком, каким хочу быть. Но знаю одно. Каковы бы ни были источники зла в обществе: генетическая предрасположенность к территориализму, химизм мыслительных процессов, глубокое программирование, закладываемое в нас, когда мы учимся думать, - у меня есть средства уничтожить их. Но возникает вопрос морали. Изменять сознание других средствами социальной инженерии, как это делалось на Пекаре, - сама эта мысль вызывала во мне отвращение. Я подумал, почему это так, и тут же вспомнил теорию Перфекто о природе зла. Попытка навязать другим свои мысли - это нарушение территории мозга. - Но никто не советовался с тобой, создавая твой деформированный мир, - подумал я. - И ты не можешь спросить у нерожденных, каковы их желания. Ты должен поступать так, как считаешь правильным". Мы миновали последнюю песчаную дюну и посмотрели на джунгли. В удалении виднелась белая гора, словно вырубленная из соли, а за ней ряд пурпурных гор. И я понял, что вижу ту самую белую гору, которую видел на маленькой голограмме, когда в шаттле летел на станцию Сол с Земли. И стою точно на том месте, откуда была сделана фотография! - Абрайра, покидая Землю, я видел изображение этой белой горы! Я тогда с ума сходил от страха и шока. Бормотал что-то. Сказал Тамаре, что увезу ее туда, и верил, что мы отправляемся в рай! Абрайра ответила: - На всех рекламных афишах изображают эту белую гору. От нее город Хотоке но За получил свое название - гора Хотоке но За, Трон Будды. Если хочешь, можем пойти в земельное управление и затребовать участок. Ты имеешь право на большой участок, и сейчас еще только начало, так что ты получишь все, что хочешь. Меня возбуждал вид этой горы. И я почувствовал, что на самом деле стою на пороге рая. И внутренний голос сказал мне: "Помни, помни: что бы с тобой ни случилось, лучшее еще впереди". Волосы мои встали дыбом, я почувствовал сильнейшее возбуждение и понял, что, может быть, это правда. Сердце забилось сильно, и я достиг состояния Мгновенности - такого состояния, когда за мгновение проживаешь целую жизнь. Я увидел все свои планы, все мечты, увидел долгую извилистую дорогу, по которой придется пройти, чтобы стать человеком сочувствия, жить жизнью страсти и изменить мир, а в конце это тропы старик Анжело, человек, которым мне еще предстоит стать. Когда-нибудь наступит мир. Когда-нибудь я прощу себя. Когда-нибудь вернется страсть. Мы стояли на холме, и Абрайра указала вниз, на основание дюны. Здесь в океан впадала река, был прилив. Множество скал, покрытых густым голубым мхом, и среди мха тысячи гигантских голубых полночных крабов с панцирем длиной в метр. Я узнал в них manesuru onna, дразнящих женщин. Абрайра рассмеялась и сказала: "Позволь мне первой произнести слово", и мы побежали по песку к дразнящим женщинам, спустились к ним. Они щелкали клешнями подбирая обрывки водорослей и держа их перед собой, словно прятались от нас. Абрайра закричала: - Счастлива! И тысячи дразнящих женщин повторили: - Счастлива! Счастлива! Счастлива! - и с треском, шорохом и щелканьем ушли в море. ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА. О "МОЕМ ПУТИ В РАЙ" Я начал писать "Мой путь в рай" весной 1986 года после того, как увидел сон: мне снилась пыльная улица рынка, ярко светит солнце, вокруг толпятся крестьяне в белой одежде, и ко мне идет ужасающе худая женщина, ее темные глаза сверлят меня, и на правой руке у нее окровавленная культя. Мне отчаянно хочется помочь ей, дать ей что-нибудь. И когда я проснулся, этот сон преследовал меня, пока я не решил написать рассказ, в котором дать ей новую руку. Действие я решил развернуть в Панаме, хотя сам там никогда не был. Всю свою жизнь я знаю латиноамериканцев - как соседей, товарищей по комнате в колледже, подруг, сослуживцев, когда я работал в тюремной охране. Я изучал карты Панамы, разглядывал фотографии и пытался представить себе, каково там жить. Однажды, рассматривая карту района озера Гатун, я заметил, что на южном берегу озера никто не живет. Я представил себе, что там живут обезьяны, и, когда гудит проезжающий мимо поезд, обезьяны начинают кричать. Через несколько дней я встретился с человеком, который только что вернулся после двухлетнего пребывания в Панаме, и спросил его, был ли он когда-нибудь на Гатуне. Он проезжал однажды поездом из Панама-сити в Колон и помнил только, что когда они подъехали к Гатуну, машинист засвистел, и на южной стороне озера в страхе закричали тысячи обезьян. И я понял, что готов начать писать. На той же неделе я встретил друга, который рассказал о своем племяннике в Португалии, который только что пошел в первый класс. В первый день он отказался надеть белую школьную форму, и другие дети так его преследовали, что он потом вообще никуда не хотел выходить без формы. Мне показалось интересным, что дети так отчетливо проявляют инстинкт территориализма, и поэтому решил в своем рассказе рассмотреть проблему территориализма. И так как мой рассказчик должен был быть панамцем, я хотел использовать стилистические приемы, которые могли бы быть для него характерны, и написал рассказ, сочетая стиль киберпанка и латиноамериканского реализма. И послал рассказ на конкурс "Писателей будущего". Но пока я ожидал результатов конкурса, мне начали сниться сны об Анжело: наемники в защитной броне под чуждым небом рассказывают анекдоты и случаи из прошлых сражений. Гигантские крабы в окутанном туманом лесу шепчутся женскими голосами. Пустынный владыка, похожий на гигантского богомола, выползает из своей песчаной норы и бросает камни. И я решил превратить рассказ в роман. В одном из журналов я прочел статью "Почему я ненавижу японцев". Я удивился, зачем печатают такие статьи. Может, Америка еще не избавилась от чувства ненависти времен второй мировой войны? Я решил ввести в свой роман японцев и сделать их достойными противниками. С пятнадцати лет я изучал древнюю литературу, пытаясь понять, как возникают и развиваются идеи в различных культурах и субкультурах. Никто не писал книг на эту тему, поэтому я занимался совершенно самостоятельно, читал религиозные книги, поэзию, народные сказки, изучал законы общества. Хотел понять чуждый взгляд на мир. Начал изучать японцев, встречался с людьми, жившими в Японии, читал японско-английский словарь, изучал также психологические отчеты, написанные по заказу военных и в деловых интересах. И разработал специальную психология общества корпорации Мотоки. Придуманное я проверял, расспрашивая нескольких великодушных японских профессоров (они не хотят, чтобы их имена тут упоминались, потому что научили меня браниться по-японски). Я начинал задумываться о сути конфликта. Мне хотелось, чтобы столкновение латиноамериканцев с японцами было не просто конфликтом личностей - я хотел показать конфликт цивилизаций, а с этими двумя группами такой конфликт изобразить нетрудно. Держа в памяти эту цель, я начал писать и разработал сюжет, который позволил мне поиграть с интересовавшими меня идеями и конфликтами. Я делал это как интеллектуальное упражнение - таким образом, перед вами скорее не роман, а результат такого упражнения. Начиная писать "Рай", я сформулировал свыше сорока целей, которые должен был достичь. Вот некоторые из них. Так как я хорошо знал, как меняются идеалы от одного века к другому, от культуры к культуре, я хотел показать, что наши потомки будут мыслить иначе, чем мы, что они для нас будут чужаками. То есть хотел написать роман, где современный моральный кодекс будет экстраполирован в будущее, - ничего подобного я еще не встречал. Поскольку я убежден, что наши тела сконструированы плохо, я хотел написать о генетически преобразованных людях, но это преобразование должно быть не просто косметическим; я хотел показать людей, стоящих на грани утраты своей человечности. Я хотел написать роман, который можно читать на разных уровнях. Если вы будете читать его, как простой приключенческий роман, он должен вам понравиться. Хотя я искренне надеюсь, что читатели заглянут и глубже. Поскольку я знаю, что фантастика разделилась на множество жанров, я хотел объединить многое, что мне нравится в фантастике: социальную фантастику, киберпанк, романтическую фантастику, сотворение мира. Я хотел также написать то, что называю "биофантастикой", - внимательно рассмотреть биологические потенциалы и мотивы человека в случае гипотетических изменений его сущности. Я считаю, что это один из способов понять, что же такое человек. В 1985 году я начал создавать теорию писательства, которую называю теорией "усиления/ослабления стресса". Она основана на предположении, что в развлечениях мы ищем не угрожающий нам стресс, чтобы повысить вероятность выдержать настоящий стресс в реальной жизни; и я хотел применить некоторые приемы, выработанные в ходе создания теории. Например, прием, который я называю "Нападение на аудиторию". Он заключается в том, что писатель вызывает у читателя стресс, опровергая его врожденные представления или чувства. Эта техника оказалась очень полезной при написании романа. Я хотел написать роман о солдате, который начинает понимать, что лучший способ выиграть войну - это отказаться от оружия. Я не думаю, что наш современный мир продержится долго, если мы будем продолжать вести войны. Я хотел написать о проблемах, общих для всего человечества. Особенно о той эмоциональной смерти, которой подвергаются молодые люди, когда они учатся сдерживать свои эмоции и постепенно вообще забывают, что такое чувство. Я хотел написать о собственных усилиях сохранить способность чувствовать в обществе, где редко вознаграждается мужская чувствительность и где Конан-варвар представляется идеальным героем в субботних утренних мультфильмах. Сформулировав эти цели, я начал писать. Но по мере того, как я писал и переписывал роман, его сюжет и образы приобретали самостоятельную жизнь. Я достиг такого состояния, когда мне казалось, будто я могу переселиться в эту воображаемую жизнь, и, насколько возможно, я так и поступал. И именно в этот момент писать стало хорошо, потому что начали обнаруживаться неожиданные вещи. Например: я часто думал, как обостренный территориализм будет воздействовать на моральный кодекс химер, но не знал этого, пока Перфекто не сказал Анжело, что "территориализм - это наше мерило определения добра и зла". Я перестал писать и задумался. Интересная мысль, но очень пикантная. И мне показалось, что могу увидеть мир, где господствует такой взгляд, где территория - это не только нечто физическое, не только земля и телесное пространство, но она существует и в наших взаимоотношениях, в обладании семьями и друзьями, в наших целях, идеалах, репутациях, мечтах. Я понимал, о чем говорил Перфекто, но несколько месяцев отказывался записать его слова, обдумывая разнообразные последствия. И постепенно понял, что мне трудно что-либо противопоставить такому взгляду на мир. В сущности, Перфекто показал мне мир более ясно, чем я сам его видел. Вот когда становится интересно писать - когда внимательно всматриваешься в созданные тобой жизни и характеры и делаешь открытия. Теперь меня спрашивают: - Что же дальше? Будет ли продолжение? Возможно. Но бедный Анжело заслужил мир, если не место в раю. В моем следующем романе "Поймать змея" речь идет о сотворении мира, это биофантастика в романтических традициях. Я исследую глубинные корни некоторых фобий и одержимостей. Действие происходит на планете, где генетики-палеонтологи создают зоопарк, где различные континенты населены животными из плиоцена, мезозойской эры и юрского периода. Действие разворачивается в далеком будущем, когда слово "вымер" просто означает, что живой организм временно переведен на хранение, когда люди перестают быть людьми в прежнем смысле. В романе рассказывается о молодом человеке, полунеандертальце, который предпринимает опасное путешествие к далекой реке, чтобы поймать в большую бочку морского змея, и в то же самое время он должен научиться справляться со змеем, живущим в нем самом, - с ненавистью к собственному отцу, которая угрожает уничтожить все его шансы на счастье. Даже тех из вас, кто много попутешествовал в воображаемых мирах, "Поймать змея" увлечет в места, которые вам и не снились.