три из которых - заморские территории, радист на Т-4, 157-я пехотная дивизия; участие в выдающихся боевых операциях: Хьеринг, Эльбесан, Кабул, Кайфен, Усть-Кяхта; 4 ранения; награды: Пурпурное Сердце 3-го класса, Серебряная Звезда, Бронзовая Звезда 2-го класса). Кроме того, машины сумели сделать строго научно обоснованное предположение, что, поскольку Хэгстром так далеко зашел в своей посредственности, он, по-видимому, один раз был арестован, до женитьбы с Вандой вступал в половые связи с пятью девушками (с умеренным удовольствием) и состоял в двух незаконных связях после женитьбы (одна случайная и глупая, вторая же затяжная и довольно беспокойная), а также что он умрет в возрасте 72,2 лет от сердечного приступа. Чего уж машины никак не могли определить, так это того, что во второй незаконной связи, той, которая, по их словам, была более затяжной, он состоял с вдовой по имени Марион Фраскати, что связь эта все еще продолжалась и что покойный муж Марион звался Лу Фраскати, и был он секондкотером первого класса и лучшим другом Эдгара. Эдгар и Марион, к их обоюдному немалому изумлению, оказались друг у друга в объятиях, когда не прошло еще и месяца со дня смерти старины Лу. Снова, снова и снова пытались они положить этому конец, честно пытались. Но это было как яркая и сочная вишня на сером мху их жизни. И они иногда по простоте душевной думали, что, может, это и не так страшно, поскольку никому это не приносит зла: ни ребятам, ни милой и дружелюбной Ванде. И что Лу, особенно теперь, когда он вкушает иное блаженство, не мог бы желать ничего лучшего, чем если старый и добрый друг его Эдгар и старая добрая его подружка Марион немножко насладятся жизнью, предаваясь телесной любви. Но они не очень верили в это. И ребятишки стали замечать, что происходит что-то неладное, и Ванда уже плакала несколько раз, отказываясь объяснить ему причину слез, а возможно, и сам Лу, где бы он сейчас ни находился... В любом случае Эдгар собирался продолжать свои встречи с Марион, однако он собирался также рассказать все Ванде - господи помоги ей и благослови ее,- рассказать ей и... И кому же это барабанить в дверь Хэгстрома, как не этому паршивому шаху Братпуру да пребудет с ним благословение господне. - Входите, входите,- сказал Эдгар, а про себя добавил: "Входи, входи, ваше величество, ваше высочество, император всей земли и кораблей в море, входи, входи, ублюдок паршивый". Когда Холъярд позвонил ему и предупредил о намечаемом визите, Хэгстром дал понять, что его не очень интересует ни высокий титул шаха, ни должность самого Холъярда. Очень редко выпадали случаи высказать то, что он думает о должностях вообще, то есть что человек - это просто человек, ничего больше. Эдгар и собирался вести себя абсолютно естественно - точно так, как будто посетители его просто товарищи по КРРаху. У Ванды, однако, была на этот счет иная точка зрения, и она срочно затеяла генеральную уборку всей квартиры, принялась готовить лимонад, а Эдгара-младшего послала было за печеньем, но Эдгар-старший тут же прекратил всю эту суматоху. Ребят он услал из дому, и это было единственное, что он разрешил убрать. Дверь отворилась и вошел шах в сопровождении Хашдрахра, Холъярда и доктора Нэда Доджа, управляющего Парком Протеуса. - Ага! - сказал шах, осторожно трогая эмалированную стальную стену комнаты.- Ммммм!.. Эдгар протянул было им руку, но вся процессия прошла мимо, не заметив ее. - Ну и поцелуйте меня в...- пробормотал он. - Эээ?..- сказал доктор Додж. - Вы прекрасно слышали. - Послушайте, Хэгстром, вы сейчас не в кабаке,- прошептал Додж.- Следите за своими словами: тут замешаны международные отношения. - А ничего, если я пока что действительно уйду в кабак? - Да что это с вами? Какая муха вас укусила? - Этот малый приходит в мой дом и притом не желает пожать мне руку. - У них в стране так принято. - А в нашей стране как принято? Додж отвернулся и гостеприимно улыбнулся шаху. - Две спальни, гостиная с нишей для стола, ванная и кухня,- сказал он.- Это дом модель М-17. Излучающее отопление находится в полу. Мебель сконструирована после тщательнейшего изучения удобств и неудобств жильцов в масштабах всей страны. Дом, мебель и остальное оборудование продается в стандартной упаковке. Это очень упрощает планирование и производство для покрытия любых нужд населения. - Лакки-ти, такару?- пропел шах, впервые пристально поглядев на Эдгара. - Что он сказал? - Он хочет знать, нравится ли вам пребывание здесь,- перевел Хашдрахр. - Я думаю, конечно. Ничего, жить можно, я так считаю. Да. - Очень миленький домик,- сказала Ванда. - А теперь, если вы будете любезны пройти со мною в кухню,- сказал доктор Додж, оставляя Ванду и Эдгара позади,- вы увидите здесь радарное приспособление для приготовления пищи. Приготовление пищи производится при помощи токов высокой частоты, причем одинаково быстро можно готовить и на конфорках и в духовке. Любое блюдо может быть изготовлено в течение нескольких секунд, и весь процесс великолепно поддается управлению. Можно, если захочется, испечь хлеб даже без корки. - Простите, а зачем это может понадобиться - чем плоха корка на хлебе?- вежливо осведомился Хашдрахр. - А это ультразвуковая мойка для посуды и для стирки белья,- сказал Додж.- Ультразвуковые волны, проходя сквозь воду, счищают грязь и жировые пятна с любой поверхности в течение считанных секунд. Закладываешь, вынимаешь, и все в порядке! -А что тогда делает женщина?- спросил Хашдрахр. - А она потом закладывает вещи или посуду вот в эту сушилку, которая в несколько секунд их сушит. Кроме того - ив этом-то и заключается, как я полагаю, самое хитрое,- с помощью вот этой озонной лампочки вещам придается тот тонкий аромат, который бывает у белья, высушенного на солнце и на чистом воздухе. - А потом что?- спросил Хашдрахр. - Она пропускает белье сквозь эту вот гладилку, которая в три минуты проделывает работу, на которую перед войной уходил целый час. Хлоп! - А потом что она делает?- спросил Хашдрахр. - А потом ее работа закончена. - А потом что? Доктор Додж заметно покраснел. - Вы шутите? - Нисколько,- сказал Хашдрахр.- Шаху хотелось бы знать, что заставляет эту женщину-такару... - Что такое такару?- подозрительно спросила Ванда. - Гражданин,- пояснил Холъярд. - Да,- сказал Хашдрахр, странно улыбнувшись ей,- такару - это гражданин. Так вот, шаху хотелось бы знать, для чего ей приходится все это делать в такой спешке - одно за несколько секунд, другое за несколько секунд. Куда это она так торопится? Что, кроме этого, ей еще нужно делать столь срочно, что она не может тратить время на все эти вещи? - Жить!- экспансивно пояснил доктор Додж.- Жить! Получать от жизни удовольствие.- Он рассмеялся и похлопал Хашдрахра по спине, как бы приглашая его приобщиться к духу веселья, царящему в этом доме среднего американца. Однако это не произвело должного впечатления ни на Хашдрахра, ни на шаха. - Понимаю,- холодно сказал переводчик. Он обратился к Ванде.- Значит, вы живете и получаете так много удовольствия от вашей жизни? Ванда залилась румянцем и, уставившись глазами в пол, шевелила носком уголок ковра. - О, телевизор,- пробормотала она.- Мы его очень много смотрим, правда, Эд? А еще много времени я провожу с детьми, с маленькой Долорес и Эдгаром-младшим. Вот так вот. Разные дела. - Где сейчас находятся дети?- осведомился Хашдрахр. - У Глоков, у наших соседей. Я думаю, они смотрят там телевизор. - Не желаете ли осмотреть ультразвуковую мойку в действии?- спросил доктор Додж.- Просто на ваших глазах - хлоп!- и готово. Смывает пятна от яиц, губной помады, кровь... - В ней опять перегорел трансформатор,- сказал Эдгар,- и мойка не действует. Ванда уже с месяц как стирает в лохани, пока мы не получим нового трансформатора. - О, я совсем не против,- сказала Ванда,- на самом деле. Я ведь люблю стирать. А это приносит облегчение. Дает возможность поразмяться. Нет, я совсем не против. Можно хоть чем-то заняться. Тишину, которая воцарилась после ее слов, Холъярд нарушил, предложив покинуть дом этих милых людей и посмотреть центральный павильон для развлечений, который находится на этой же улице. - Если мы поторопимся,- сказал доктор Додж,- то мы, возможно, еще успеем полюбоваться на боксеров в весе пера. Шах погладил радарную кухонную плиту, установку для глажения, мельком взглянул на экран телевизора, где пять человек усаживались вокруг стола для какой-то конференции и уже начинали о чем-то спорить. - Брахоуна!- прокудахтал шах. Хашдрахр кивнул. - Брахоуна! Живите! Когда они выходили, Холъярд как раз объяснял, что дом и все его оборудование, мебель и автомобиль оплачиваются регулярными паями, снимаемыми со счета Эдгара, открытого ему КРР, а также пополняемого поступлениями по комбинированной страховке здоровья, жизни, старости, а также что оборудование и мебель время от времени заменяются новыми, более современными моделями, после того как Эдгар, а вернее, счетные машины завершают оплату старых. - Он на все сто процентов застрахован от всяких жизненных случайностей,- говорил Холъярд.- Его жизненный уровень постоянно возрастает, и он сам, а вместе с ним и вся страна целиком не стоят перед угрозой столь опасных в прежние времена подъемов и падений экономики благодаря введению счетно-платежнцх машин, которые регулируют спрос и предложение. Раньше бывало так, что он мог купить что-то, повинуясь просто импульсу, купить, не сообразуясь с логикой и расчетом, и вся промышленность вынуждена была ломать голову над тем, что ему взбредет на ум купить в следующий раз. Да что там, помню, когда я был еще маленьким мальчиком, у нас был сумасшедший сосед, который все свои деньги ухлопал на покупку электрического органа, несмотря на то, что у него на кухне стояли по-прежнему старомодный ледник и керосинка! Эдгар закрыл за ними дверь и прислонился к ней - к двери его дома, его крепости - модель М-17. Ванда опустилась на диван. - Мне кажется, все было очень мило,- сказала она. Она говорила это всегда, когда гость - Эми Глок, Глэдис Пелрайн, шах Братпура и вообще кто бы то ни было-оставлял их дом. - Да,- сказал Эдгар. И когда он посмотрел на Ванду, Ванду с ее доброй, добрейшей душой, которая никогда не сделала ничего такого, что могло бы его хоть чуточку обидеть и чья любовь к нему была огромной, как весь окружающий мир, он почувствовал себя гадко и подло. Он нащупал пальцами в кармане три десятидолларовые бумажки - деньги, которые выдавались ему на руки - на сигареты, развлечения, маленькую роскошь, которую машины разрешали ему позволить себе. Этот крохотный атом экономики, который находился в полном его распоряжении, он намерен был израсходовать не на себя, не на Ванду и не на детей, а на Марион. Измученное сердце Эдгара было целиком на стороне этого сумасшедшего человека из рассказа Холъярда, человека, который купил себе электрический орган. Дорогую, непрактичную, чисто индивидуальную вещь, но вне и помимо всех этих проклятых посылок, оплачиваемых машинами. - А вот обман - это совсем иное дело. - Ванда,- сказал Эдгар,- я очень плохой человек. Она прекрасно знала, о чем он говорит. Ее это совсем не удивило. - Нет, Эдгар, ты хороший,- печально сказала она.- Ты очень хороший человек. Я понимаю. - Ты о Марион? - Да. Она очень красивая и привлекательная. А я уже совсем не та, и, наверное, со мной очень скучно.- Она было заплакала, но ее добрая, добрейшая душа попыталась упрятать от него эти слезы. Ванда заторопилась на кухню, вытащила четыре полуфабрикатных обеда из холодильника и бросила их на плиту с радаром. - Позови, пожалуйста, детей, Эдгар!- крикнула она высоким тоненьким голосом.- Обед будет готов через двадцать восемь секунд. Прокричав в сгущающиеся сумерки имена детей, Эдгар вернулся к Ванде. - Послушай, Ван, здесь не в тебе дело. Как перед богом говорю тебе - ты в этом не виновата.- Он попытался обнять ее сзади, но она выскользнула из его объятий и принялась переставлять что-то на плите, хотя переставлять там ничего не требовалось. Все делалось при помощи часового механизма. Звякнул колокольчик, щелкнул часовой механизм, и гудение плиты прекратилось. - Позови детей, пока не остыло,- сказала она. - Они уже идут.- Эдгар опять попытался обнять ее, и на этот раз она позволила ему это.- Послушай,- нежно сказал он,- так уж устроен этот мир, Ван,- я и этот мир. В этом мире я ни на что не гожусь. Ни на что, кроме кррахов, так же будет и с моими детьми. А человеку необходимо иногда взбрыкнуть, иначе и жить-то не захочется. А для такого тупицы, как я, единственное, что остается,- это дурные вещи. Нет, Ван, нехороший я человек, совсем нехороший! - Да нет, это я ни на что не гожусь,- устало сказала Ванда.- Никому я не нужна. Ты или даже маленькая Долорес могли бы поддерживать в доме порядок и все остальное, это так легко теперь. А тут я еще так растолстела, что, кроме детей, меня никто и любить не станет. Мать у меня была толстой и бабка тоже, я думаю, это: просто у нас в крови; но они-то были нужны кому- то, они на что-то годились. Но тебе-то, Эд, я не нужна, и ничего ты поделать не можешь, раз ты разлюбил меня. И раз уж таким сотворил тебя господь, как он сотворил всех мужчин, то сам-то ты здесь ничего не поделаешь, - она посмотрела на него с любовью и жалостью.- Бедняга ты. Долорес и Эдгар-младший влетели в комнату, а Эдгар и Ванда, немного успокоившись, рассказали ребятишкам про шаха. Скоро и эта тема была исчерпана. За обедом только ребята болтали и только они прикоснулись к еде. - Кто-то из вас заболел?- спросил Эдгар-младший. - Мама неважно себя чувствует. У нее болит голова,- сказал Эдгар. - Да? Очень болит, мама? - Нет, совсем немножко,- сказала Ванда.- Это пройдет. - А как ты, папа?- сказал Эдгар-младший.- Ты сможешь играть сегодня в баскетбол в павильоне? Эдгар не отводил взгляда от тарелки. - Да я бы не прочь,- пробормотал он.- Но пообещал Джою сыграть с ним в шары сегодня вечером. - Джою Принсу? - Да, Джою Принсу. - Почему, папа,- сказала Долорес,- мы ведь видели сегодня мистера Принса у Глоков, и он сказал, что собирается на баскетбол. - Ничего подобного!- сердито сказал Эдгар-младший.- И ты помалкивай. Нечего соваться в разговор, если не понимаешь. Он ничего этого не говорил. - Нет, говорил!- упрямо твердила Долорес.- Он сказал... - Долорес, милая,- вмешалась Ванда,- я уверена, что ты не так поняла мистера Принса. - Да,- сказал Эдгар-младший,- я точно помню, он сказал, что собирается идти играть в шары с папой. Сестренка все перепутала, мама.- Руки его дрожали, и он, неловко потянувшись, перевернул стакан с молоком. Они оба с отцом вскочили, пытаясь поймать стакан, пока он не скатился со стола. Младший Эдгар поймал стакан, и, когда его глаза встретились с глазами старшего Эдгара, тот увидел, что они полны ненависти. - Мне кажется, я сегодня чересчур устал для игры в шары,- сказал Эдгар.- Думаю, что сегодня я лучше останусь и погляжу с мамой телевизор. - Нечего из-за меня отказываться от развлечений,- сказала Ванда.- Я прекрасно посижу дома и одна. Раздался резкий стук в оконное стекло, и Хэгстромы, выглянув, увидели шаха Братпура, который своими унизанными перстнями пальцами стучал по стеклу. Он только что вернулся из павильона к своему лимузину перед домом Хэгстромов модели М-17. - Брахоуна!-весело выкрикнул шах. Он помахал рукой.- Брахоуна, такару. - Живите!- перевел Хашдрахр. XVIII Наступила среда. Пол рано утром подъехал к своей ферме и подробно проинструктировал мистера Хэйкокса. Мистер же Хэйкокс в ответ заявил, что он отнюдь не служанка. Однако Пол в ответ на это дал понять мистеру Хэйкоксу, что он будет делать то, что ему велено, или уберется отсюда, и еще раз потребовал, чтобы работа была сделана должным образом. Это было важно для Пола, потому что для постепенного перевоплощения Аниты все должно было быть в идеальном порядке. - Вы, наверное, воображаете, что за свои деньги можете купить кого угодно, а он будет для вас делать все, что вам заблагорассудится, черт побери,- сказал мистер Хэйкокс.- Ну что ж, на этот раз вы ошиблись, доктор. Вы можете взять свой докторский диплом и... - Я совсем не собираюсь выгонять вас. - Вот и не выгоняйте! - В последний раз говорю вам, если вы не сделаете мне это одолжение... - Почему же вы так сразу не сказали? - Чего не сказал? - "Сделайте мне одолжение". - Ну хорошо, сделайте мне одолжение... - В качестве одолжения и только на этот раз,- сказал мистер Хэйкокс.- Я, конечно, не служанка, но я умею быть хорошим другом. - Спасибо. - Не стоит благодарности. Не стоит говорить об этом. Днем Анита позвонила Полу и спросила, что ей следует надеть. - Что-нибудь старое. - Деревенская вечеринка? - Не совсем так, но что-то вроде этого. Оденься как для сельской вечеринки. - Пол, сейчас, когда поездка на Лужок уже на носу, не думаешь ли ты, что нам следовало бы воздержаться от таких вещей? - Лужок не похороны. - Но может стать ими, Пол. - Давай на сегодняшний вечер забудем о Лужке. Сегодня должны быть только Пол и Анита, а все остальные пусть катятся ко всем чертям. - Это очень легко сказать, Пол. Это, конечно, очень здорово и вообще, но... - Но что?- спросил он уже с раздражением. - Ну, я не знаю, мне не хочется быть назойливой, но мне кажется, что ты слишкЪм легкомысленно относишься к Лужку и к своей должности капитана Команды Синих. - А что же мне, по-твоему, следовало бы делать? - Неужели тебе не нужно было бы потренироваться или еще что- нибудь? Я хочу сказать, что тебе следовало бы побольше спать и соблюдать правильную диету и немного побегать после работы. А может, и количество сигарет сократить, как ты думаешь? - Что? - Ты должен быть в форме, если Команда Синих собирается выиграть. Пол рассмеялся. - Послушай, Пол, тут совсем не над чем смеяться, Шеферд говорит, что он видел, как создавались и рушились карьеры в зависимости от того, как люди вели себя, будучи капитанами команд на Лужке. Шеферд совсем бросил курить. - Можешь передать ему, что я принялся за гашиш, чтобы это ускорило у меня реакцию. Тогда мяч, брошенный им, будет выглядеть как детский воздушный шарик над столом в гостиной. Сегодня же вечером мы отправляемся на прогулку. - Хорошо,- печально сказала она.- Хорошо. - Я люблю тебя, Анита. - Я люблю тебя, Пол. И к тому времени, как он приехал домой, Анита была уже готова. Теперь это была не владетельная синьора, а аккуратная, игривая, как котенок, девушка в хлопчатобумажных брюках, закатанных выше колен. Она надела одну из рубашек Пола, белые тапочки, красный носовой платок был повязан вокруг шеи. - Так хорошо? - Отлично. - Пол, я никак не пойму, что это готовится. Я позвонила в Кантри-Клуб, но они ничего не знают о деревенских вечеринках. Ничего мне не сказали также и в клубах Албани, Трои и Скенектеди. Пол знал, что Анита терпеть не может всякие неожиданности и не выносит своей неосведомленности в любом положении. - Это частная вечеринка,- сказал Пол.- Только для нас двоих. Сама увидишь, когда придет время. - Я хочу знать сейчас. - Где наш юбилейный мартини? Столик, на котором кувшин со стаканами обычно дожидался его прихода, был пуст. - Я ввела сухой закон для тебя до самого возвращения с Лужка. - Не выдумывай! Все там будут пить в течение двух недель. - Но только не капитаны. Шеферд говорит, что вот они-то не могут позволить себе пить. - Это и доказывает, как он во всем этом разбирается. Выпивка там бесплатная. Пол приготовил себе мартини и выпил больше своей обычной нормы, а потом переоделся в плотный хлопчатобумажный костюм, купленный им сегодня вечером в Усадьбе. Его огорчало, что Анита вовсе не радуется атмосфере таинственности, созданной им. Вместо счастливого нетерпения она вдруг стала проявлять подозрительность. - Готова?- весело осведомился он. - Я полагаю, да. Они молча зашагали к гаражу. Широким жестом Пол распахнул дверцу автомашины. - О Пол, только не в старую машину. - На это есть причины. - Нет таких причин, которые заставили бы меня усесться в этот рыдван. - Анита, прошу тебя, ты очень скоро увидишь, почему мы поедем именно в нем. Она вошла и уселась на краешек сиденья, пытаясь, насколько это возможно, не соприкасаться с машиной. - Честное слово, Анита! Именно так нужно! Они ехали как чужие. На длинном подъеме у дорожки для гольфа она все же чуть выпрямилась. В лучах фар показался бледный волосатый человек в зеленых шортах, зеленых носках и зеленой рубашке, поперек которой было написано слово "Капитан". Человек этот рысцой трусил по обочине дороги, приостанавливаясь только для того, чтобы сделать какой-то пируэт или провести бой с тенью, и тут же снова возобновлял свой бег. Пол оглушил Шеферда клаксоном и обрадовался, увидев, как тот споткнулся на выбоине, уступая им дорогу. Анита опустила стекло на своей дверце и выкрикнула слова приветствия. Капитан Команды Зеленых помахал рукой, лицо его было искажено от напряжения. Пол нажал педаль до отказа, и машина выпустила облако перегоревшего масла и углекислого газа. - У этого человека большие возможности. Он далеко пойдет,- сказала Анита. - От него так и несет ханжеством и тухлятиной,- сказал Пол. Они проезжали мимо оборонительных сооружений, возведенных вокруг Заводов Айлиум, и один из охранников, узнав машину Пола, дружески помахал со своей вышки автоматом калибра 50. Анита, которая становилась все более беспокойной, сделала движение, как будто собираясь ухватиться за руль. - Пол, куда это ты направляешься? Ты что, с ума сошел? Он отвел ее руку, улыбнулся и направил машину через мост в Усадьбу. Мост опять был забит кррахами, которые малевали желтые линии на асфальте, разграничивающие полосы движения. Пол поглядел на часы. Оставалось всего десять минут до так называемого шабаша. Пол подумал, уж не Бад ли Колхаун придумал эту работу. Большинство проектов КРР воспринималось, по крайней мере Полом, иронически. Мост, приспособленный для движения по четыре машины в обе стороны, до войны был постоянно забит автомобилями рабочих, которые ездили на завод и с завода. Тогда этих четырех линий никак не хватало, и водителям приходилось строго придерживаться своей проезжей полосы, иначе они рисковали, что им обдерут бока машин. Теперь же в любое время дня водитель спокойно мог выделывать зигзаги от одной стороны моста до другой, и у него был, возможно, всего один шанс на тысячу столкнуться с другим автомобилем. Пол остановил машину. Три человека наносили линии, двенадцать занимались регулировкой движения, а еще двенадцать отдыхали. Они медленно расступились, оставляя им проезд. - Эй, Мак, у тебя разбита фара. - Спасибо,- сказал Пол. Анита передвинулась на сиденье, поближе к нему, и он заметил, что она застыла от испуга. - Пол, это ужасно. Отвези меня домой. Пол терпеливо улыбнулся и въехал в Усадьбу. Пожарный насос у въезда на мост перед салуном работал на полный ход, и Полу снова пришлось отъехать почти на квартал, чтобы поставить машину. Тот же самый перемазанный мальчишка развлекал толпу своими бумажными лодочками. Прислонившись к дому и нервно покуривая сигарету, стоял оборванный старик, который показался Полу знакомым. И тут только Пол понял, что этот человек Люк Люббок, неутомимый глава процессий, пребывающий сейчас в забвении, в ожидании начала новой процессии или митинга. Со смутной надеждой Пол огляделся в поисках Лэшера и Финнерти, но никого из них не увидел. Очень возможно, что они сидят сейчас в полумраке кабинки салуна, соглашаясь во всем друг с другом. - Пол, это и есть твое представление о шутках? Прошу тебя, отвези меня домой. - Никто не обидит тебя, Анита. Все эти люди только твои американские сограждане. - Я не намерена спускаться сюда и валяться с ними в грязи только потому, что они родились в той же части света, что и я. Пол ожидал, что она именно так будет реагировать, и поэтому терпеливо отнесся к ее словам. Из всех людей, живущих на северной стороне реки, Анита была единственная, чье презрение к обитателям Усадьбы было насыщено активной ненавистью. И она была единственной женщиной на северном берегу, которая никогда не посещала колледжа. Обычным отношением в КантриКлубе к жителям Усадьбы было пренебрежение, это, конечно, правда, но пренебрежение с примесью любви и некоторого интереса, похожее на то чувство, которое испытываешь по отношению к зверькам в лесу и в поле. Анита же жителей Усадьбы ненавидела. Если бы Полу захотелось когда-нибудь проявить по отношению к ней исключительную жестокость, он знал - самое жестокое, что он бы мог сделать, это объяснить ей, почему она ненавидит их такой лютой ненавистью: если бы он на ней не женился, она жила бы именно здесь и она была бы одной из них. - Мы не станем выходить из машины,- сказал Пол.- Мы просто посидим и понаблюдаем несколько минут. А потом опять поедем. - Что мы понаблюдаем? - Все то, что здесь можно увидеть. Людей, вырисовывающих эти линии, человека с брандспойтом, людей, которые на него смотрят, маленького мальчишку, котррый пускает лодки, старика у салуна. Просто смотри, что творится вокруг. Здесь можно увидеть очень много. Она не стала наблюдать за тем, что творилось вокруг, только съежилась на сиденье и уставилась на свои руки. Пол догадался, о чем она думает,- она думает, что по каким-то непонятным ей причинам он решил унизить ее, напомнив ей о ее происхождении. Если бы действительно таковы были его намерения, ему бы это полностью удалось: ее ядовитая злоба улетучилась. Анита умолкла и старалась казаться как можно меньше. - Знаешь, зачем я привез тебя сюда? - Нет.- Теперь она говорила шепотом.- Но я хочу домой, Пол. Пожалуйста, а? - Анита, я привез тебя сюда потому, что уже давно пора нам совершенно по-новому смотреть на все происходящее, и это касается не только нас самих, но и наших связей с обществом в целом. Ему не понравилось, как звучали эти слова - они были сентиментальные и напыщенные. И они не произвели никакого впечатления на Аниту. Он снова попытался пояснить свою мысль: - Ради того, чтобы получить то, чем мы, Анита, владеем, мы фактически выманили у этих людей все, что для них было самым дорогим на земле,- сознание, что они кому-то нужны и полезны, а это и есть основа самоуважения. Это тоже было ненамного лучше. Все это никак не доходило до Аниты. Она, по-видимому, все еще была уверена, что он за что-то ее наказывает. Он попытался еще раз: - Дорогая, когда я смотрю на то, чем владеем мы, и на то, чем обладают эти люди, я чувствую себя как лошадиная задница. Проблеск понимания появился в глазах Аниты. Хотя и нерешительно,- но она все же несколько приободрилась. - Значит, ты на меня не злишься? - Господи, конечно, нет. С чего бы это мне на тебя злиться? - Не знаю. Я подумала, что, может, я была слишком назойливой или, может, ты подумал, что между мной и Шефердом что-то есть. Это последнее предположение - предположение о том, что он может испытывать беспокойство из-за Шеферда,- окончательно сбило Пола с выбранного им ранее пути перевоспитания Аниты. Упоминание о том, что он может ревновать к капитану Зеленых, было настолько несуразным, выказывало, как мало понимает его Анита, что только это привлекло его внимание. - Я начну ревновать тебя к Шеферду тогда, когда ты примешься ревновать меня к Катарине Финч,- рассмеялся он. К его крайнему изумлению, Анита всерьез отнеслась к этим словам. - Не может быть! - Чего это не может быть? - Что я должна ревновать тебя к Катарине Финч. К этой коротышке... - Погоди минутку!- Разговор становился все более ожесточенным.- Я просто хочу сказать, что предположение относительно тебя и Шеферда столь же абсурдно, как и то, что между мною и Катариной может что-то происходить. Она все еще продолжала обороняться и, по-видимому, не уловила смысла приведенной им параллели. И тут же перешла в наступление. - Что ж, Шеферд наверняка представляет собой более привлекательного мужчину, чем Катарина-женщину. - Я не спорю относительно этого,- в отчаянии сказал Пол.- И вовсе не собираюсь спорить на эту тему. Между мною и Катариной ничего нет, точно так же, как между тобой и Шефердом. Я просто хотел сказать, насколько бессмысленно было бы для каждого из нас подозревать в чем-либо другого. - Ты считаешь меня неинтересной? - Я считаю, что ты страшно интересна. И ты это знаешь.- Говорил он теперь громко и, выглянув на улицу, увидел, что за ними - за людьми, которые собирались быть наблюдателями,- наблюдают посторонние. Бумажный кораблик мчался по быстринам, не привлекая ничьего внимания.- Мы приехали сюда не затем, чтобы обвинять друг друга в неверности,- понизил он голос до хриплого шепота. - А зачем мы сюда приехали? - Я уже сказал тебе: чтобы нам обоим легче было увидеть мир таким, каков он есть, а не таким, каким он выглядит с нашего берега реки. Чтобы увидеть, что наш образ жизни принес остальным. Теперь, после того как Анита успешно атаковала и смутила Пола, а также, удостоверившись наконец, что ее не ругают и не подвергают наказанию, она почувствовала себя хозяйкой положения. - В моем представлении все они тут выглядят довольно сытыми. - Но ведь люди, подобные моему отцу, подобные Кронеру, Бэйеру или Шеферду, подобные нам с тобой, лишили их духовных ценностей. - Видно, не слишком-то много было у них этих ценностей, иначе они не оказались бы здесь. Это окончательно взбесило Пола. Тонкий механизм, который удерживал его от того, чтобы причинить ей боль,отказал. - Но ведь если бы не случайность, тут именно и было бы твое место. - Пол!- Она разразилась слезами.- Это нечестно,- сказала она совершенно убито.- Это совсем нечестно. Не знаю, зачем тебе это понадобилось. - Плакать тоже нечестно. - Жестокий ты, вот ты какой - просто жестокий. Если ты хотел причинить мне боль, то можешь себя поздравить - тебе это прекрасно удалось,- она шмыгнула носом.- Должно же было быть во мне нечто такое, чего не было у этих людей, иначе бы ты не женился на мне. - Олигомеоррея, - сказал он. Она недоуменно заморгала. - Это что такое? - Олигомеоррея - это то, что было у тебя и чего у других не было. А означает это - задержка менструаций. - И как это ты умудрился заучить такое слово? - Я нашел его в словаре через месяц после нашей женитьбы, и оно как-то запало мне в голову. - О!- Анита густо покраснела.- Ты сказал уже достаточно, вполне достаточно,- с горечью произнесла она.- Если ты не повезешь меня домой, я пойду пешком. Пол пустил машину на всю катушку, с каким-то дикарским наслаждением вслушиваясь в скрежет шестерен коробки скоростей, и повел ее обратно через мост на северный берег реки. Когда они достигли середины моста, он все еще был разгорячен и взволнован стычкой с Анитой. Когда же они добрались до охраняемого автоматами пространства подле Айлиумских Заводов, разум и угрызения совести взяли в нем верх. Это его столкновение с Анитой было совершенно неожиданным. И никогда они не вкладывали в свои распри столько желчи. И что самое удивительное, Пол на этот раз был нападающей стороной, а Анита чуть ли не жертвой. Смущенно пытался он восстановить в памяти ход событий, которые привели к этой стычке. Но не смог. И до чего же бесполезной и ненужной была эта борьба! Под горячую руку, под влиянием момента он наговорил ей таких вещей, которые, несомненно, должны были причинить ей боль, а это, в свою очередь, могло заставить ее возненавидеть его. А ему вовсе этого не хотелось. Ей-богу, он совсем не хотел этого. И надо же было, чтобы он довел ее до такого состояния именно в тот момент, когда намеревался посвятить ее в свои планы. Сейчас они проезжали мимо дорожки для гольфа. Через несколько минут они будут дома. - Анита... Вместо ответа она включила радио и нетерпеливо вертела тумблер, ожидая музыки, по-видимому, для того, чтобы заглушить его слова. Радиоприемник не работал уже многие годы. - Анита, послушай. Я люблю тебя больше всех на свете. Ей- богу, я страшно сожалею о том, что мы наговорили друг другу. - Я не сказала ничего похожего на то, что ты сказал мне. - Из-за этого я готов просто вырезать себе язык. - Только не пользуйся нашими чистыми кухонными ножами. - Получилось все очень глупо. - Ну что ж, наверно, я глупа. Ты проехал наши ворота. - Я знаю. У меня есть для тебя сюрприз. Ты увидишь, как сильно я тебя люблю и насколько глупой была эта наша с тобой стычка. - Спасибо, на сегодня с меня уже довольно сюрпризов. Поверни, пожалуйста, машину. Я совершенно измоталась. - Этот сюрприз стоит восемь тысяч, Анита. Ты все еще настаиваешь на том, чтобы я повернул? - Ты думаешь, что меня можно купить?- сердито проговорила она, однако выражение ее лица смягчилось в ответ на вопросы, которые она сама задавала себе: "Что же это может быть? Неужели? Целых восемь тысяч долларов". Пол немного успокоился и, откинувшись на сиденье, наслаждался ездой. - Твое место не в Усадьбе, милая. - А черт его знает - может, именно там. - Нет, нет. В тебе есть что-то, чего никакие проверки и никакие машины обнаружить не в состоянии: у тебя художественная натура. И это одна из трагедий нашего времени - то, что машины не могут определить именно это качество, понять его, развить его и проявить к нему сочувствие. - Это именно так,- грустно сказала Анита.- Это так, так. - Я люблю тебя, Анита. - Я люблю тебя, Пол. - Погляди! Олень!- Пол включил дальний свет фар, чтобы осветить животное, и разглядел капитана Команды Зеленых, все еще трусившего рысцой, однако теперь уже окончательно выбившегося из сил. Ноги Шеферда передвигались слабо и нерегулярно, а тапочки мокро хлюпали по мостовой. В глазах его не отразилось ничего: он их не узнал и бессмысленно продолжал плестись вперед. - С каждым шагом он забивает гвоздь в крышку моего гроба,- проговорил Пол, прикуривая новую сигарету от предыдущей. Через десять минут он остановил машину и, обойдя вокруг, открыл дверцу Аниты и нежно предложил ей руку. - Язычок щеколды на месте, дорогая, и открывает нам новую и более счастливую жизнь. - Что это означает? - Увидишь.- Он подвел ее по темной дорожке, как по тоннель, стены и свод которого составляли кусты сирени, к двери низкого маленького дома. Он взял руку Аниты и положил ее на язычок щеколды.- Нажми. Она, забавляясь, нажала. Щеколда за дверью подскочила, и дверь распахнулась. - О! Ох, Пол! - Это наше. Это принадлежит Полу и Аните. Она медленно вошла, голова ее поникла, а ноздри расширились. - Это настолько великолепно, что я просто готова заплакать. Пол торопливо осмотрел, все ли приготовлено как надо для чудесных часов, которые им предстояло тут провести, и обрадовался. Мистер Хэйкокс, по-видимому, в приступе самоуничтожения отдраил все. Исчезли пыль и грязь, остался только чистый мягкий налет времени на всем: на оловянной посуде над камином, на ящике вишневого цвета старинных часов, на черном кованом железе очага, на ореховом дереве и серебряной инкрустации приклада длинного ружья, висящего на стене, на жести керосиновых ламп, на теплом вытертом кленовом дереве стульев. А на столе, в центре комнаты, были приготовлены два стакана, кувшин, бутылка джина, бутылка вермута и ваза со льдом - все это в мягком освещении комнаты выглядело тоже довольно архаично. А помимо всего этого, были еще два стакана цельного свежего молока с фермы, свежие крутые яйца с фермы и свежая жареная курица тоже с фермы. Пол готовил коктейли, а Анита тем временем кружила по комнате, вздыхая от счастья и с любовью прикасаясь ко всем вещам. - Неужели это и вправду наше? - Со вчерашнего дня. Я вчера подписал все бумаги. Тебе здесь в самом деле нравится? Она опустилась в кресло перед камином и взяла стакан, который он ей подал. - Неужели ты сам не видишь? Чувства мои буквально рвутся наружу.- Она тихонько рассмеялась.- Он хочет знать, нравится ли мне здесь? Этому цены нет, мой самый бриллиантовый, и ты получил все это за восемь тысяч долларов! Ну и хитер же ты! - За нашу счастливую годовщину, Анита! - Мне хотелось бы более сильного слова, чем "счастливая". - За нашу великолепную годовщину, Анита! - За нашу великолепную годовщину, Пол! Я люблю тебя. Боже, как я тебя люблю! - Я люблю тебя. Никогда не любил он ее так сильно. - Да понимаешь ли ты, дорогой, что одни только эти прадедовские часы стоят почти тысячу долларов? Пол чувствовал себя страшно умным. Просто невероятно, до чего же здорово все сейчас складывалось. Радость Аниты по поводу покупки фермы была подлинной, а сам процесс перевода ее из одного дома в другой, от одного образа жизни к другому почти завершился в эти волшебные несколько минут. - Ведь это именно то окружение, которое подходит тебе, правда? - Ты ведь знаешь, что это именно так. - А ты знаешь, в этих часах механизм сделан из дерева? Подумать только! Каждая часть выточена из дерева. - Не волнуйся. Это легко исправить. - Хмм?.. - Мы сможем добыть электромеханизм и вставить его в корпус. - Но ведь тогда все очарование... Однако сейчас ею завладел дух созидания, и она уже не слушала его. - Понимаешь, если мы избавимся от маятника, тогда в нижней части корпуса часов можно будет установить электростатический пылеуловитель. - Ох! - А знаешь, куда я их поставлю? Он оглядел комнату, но так и не смог подыскать часам более подходящего места. - Я полагаю, что эта ниша просто идеально для них подходит,- сказал Пол. - В прихожую! Неужто ты не видишь, что они прямо туда просятся. - Да здесь нет прихожей,- с удивлением проговорил он. Дверь с улицы вела прямо в комнату. - В нашу прихожую, глупенький. - Но, Анита... - А эта полочка для специй на стене - представляешь, как великолепна она будет, если ящички выдвинуть и посадить в них филодендроны? Я уже знаю одно местечко для нее в гостиной. - Да, шикарно. - А эти потолочные перекрытия, да ведь им цены нет, Пол. Это значит, что мы и в комнатах сможем сделать грубо отесанные потолки. Не только на кухне, но и в комнатах. И я готова съесть твой классификационный билет, если в этом умывальнике не уместится наш телевизор. - Я и сам собирался изжевать его в недалеком будущем,- тихо проговорил Пол. - А эти полы с их широченными досками - ты представляешь себе, как здорово они будут выглядеть в нашем баре. - А что мне до нашего бара?- мрачно сказал Пол. - Что ты сказал? - Я сказал: "А что мне до нашего бара?" - А, понимаю.- Она рассеянно усмехнулась, ее сияющие глаза продолжали осматривать комнату в поисках новой жертвы. - Анита... - Да? О! Какой великолепный абажур. - Послушай же меня хотя бы минуту. - Конечно, дорогой. - Я купил этот дом для нас, чтобы жить в нем. - Ты хочешь сказать, чтобы мы жили в нем, в таком, какой он есть? - Вот именно. Его нельзя изменять. - Ты хочешь сказать, что мы ничего не можем отсюда вывезти? - Да, не можем. Но мы можем сами перебраться сюда. - Это еще одна из твоих шуток. Не дразни меня, милый. Я ведь так радуюсь. - Я и не дразню тебя. Вот она, жизнь, какой мне хочется. И это дом, в котором мне хотелось бы жить. - Здесь так темно, я даже не могу понять по твоему лицу, серьезно ты говоришь или шутишь. Включи свет. - Здесь нечего включать. - Нет электричества? - Только то, что у тебя в волосах. Здесь нет электроотопления. - А камин? - Топится дровами. И холодильником здесь служит простой ледник. - Как здорово ты умеешь разыгрывать! - Я говорю совершенно серьезно, Анита. Я хочу здесь жить. - Мы умерли бы здесь через шесть месяцев. - Род Хэйкоксов жил здесь несколько поколений. - Ты сегодня шутливо настроен, правда? С таким серьезным лицом и со всеми этими разговорами ты только делаешь шутку более правдоподобной. Иди сюда и поцелуй меня, мой милый клоун. - Мы проведем здесь ночь и завтрашний день, а завтра я займусь работой по дому. Давай попробуем в любом случае. - И я превращусь в старую добрую толстую фермерскую мамашу и буду готовить тебе на дровах завтраккофе, яйца домашней продукции и сливки, домашние бисквиты, залитые тут же взбитым маслом и джемом. - Будешь? - Уж лучше я сама сначала утоплюсь в масле и джеме. - Ты научишься любить такую жизнь. - Нет, никогда не научусь, и ты это знаешь. Настроение его опять стало портиться. Это было горькое разочарование, повторялось все то, что произошло всего час назад в Усадьбе. И снова он подыскивал нечто такое, что можно было бы швырнуть ей в лицо, унизить ее. Фраза, которую он произнес, уже давно вертелась у него на языке. Но он произнес ее сейчас не потому, что она была ко времени, она просто невольно вырвалась. - Неважно, что ты думаешь по этому поводу,- сказал он спокойно.- Я решил уйти с работы и жить здесь. Ты понимаешь? Я собираюсь уходить с работы. Она охватила руками плечи, как бы сжавшись от холода, и несколько секунд раскачивалась так в молчании. - Я предполагала, что это произойдет,- сказала она наконец.- Я думала уже, что именно к этому ты и стремишься. И надеялась, что все же это не так, Пол. Я молила бога, чтобы это было не так. Но вот дело дошло до этого, и ты сам об этом заговорил.- Она зажгла сигарету и сделала несколько резких коротких затяжек, выпуская дым через нос.- Шеферд говорил, что ты это сделаешь. - Он говорил тебе, что я собираюсь уходить с работы? - Нет. Он сказал, что ты один из тех, кто способен это сделать.- Она тяжело вздохнула.- По-видимому, он знает тебя лучше, чем я. - Ей-богу, мне было бы совсем нетрудно приспосабливаться к требованиям системы и продолжать продвигаться по служебной лестнице. Вот вырваться из нее - действительно трудно. - Но зачем же тогда уходить, если так легко держаться ее? - Неужели ты не слышала ничего из того, что я говорил тебе в Усадьбе? Ведь именно для того, чтобы ты прочувствовала, как обстоят дела, я и повез тебя туда. - Вся эта дурацкая история с Катариной Финч и Шефердом? - Нет, господи, конечно, нет. Чтобы ты поняла: люди, подобные нам, лишили чувства самоуважения всех остальных. - Ты сказал, что ты чувствуешь себя как лошадиная задница. Вот это я помню. - А ты никогда себя так не чувствуешь? - С чего бы это вдруг! - Твоя совесть, черт возьми, неужели она никогда не мучает тебя? - А с чего это она должна меня мучить? Я никогда не делала ничего неприличного. - Давай я попытаюсь это объяснить тебе иначе: ты согласна с тем, что дела обстоят паршиво? - У нас с тобой? - Всюду! Во всем мире. (Она умела быть удивительно близорукой. Если только это возможно, она всегда пыталась свести все общие проблемы к себе и к тем людям, которых она лично знала.) Например, в Усадьбе. - А что мы можем дать людям? - Вот в том-то и дело! Ты сейчас льешь воду на мою мельницу. Вот ты спрашиваешь, что мы можем дать им, как будто все в мире принадлежит нам и только нам дано решать - дать это другим или нет. - Но кто-то же должен взять на себя ответственность, так всегда и получается, когда кто-то берет на себя ответственность. - Вот то-то и оно: ведь не всегда было такое положение вещей. Это и есть новшества, и именно такие люди, как мы, их ввели. Господи, ведь у каждого имелись личные способности или стремление -к труду, который можно было обменять на то, что людям нужно. А сейчас, когда машины взяли все это в свои руки, появляется некто, кто может предлагать другим все, что угодно. И все, что останется в удел почти всем людям,- это надеяться на то, что им что-нибудь дадут. - Если у кого-то имеются мозги,- твердо сказала Анита,- он все равно может взобраться на самую вершину. Это очень по- американски, Пол, и этого не изменить.- Она оценивающе поглядела на него.- Ум и нервы, Пол. - И еще шоры впридачу.- Сила выветрилась из его голоса, и он почувствовал себя сонным и вялым, какая-то сонливость наваливалась на него из-за того, что выпил он больше, чем следовало, из-за взлетов и падений нервного напряжения, а также из-за полного крушения надежд. Анита ухватилась за борта его куртки и потянула к себе для поцелуя. Пол вяло поддался. - Оххх... - проворчала она,- ты иногда бываешь таким мальчишкой!- Она опять притянула его и теперь уже не отпускала, пока он не поцеловал ее в губы.- И перестань волноваться, сейчас же перестань, слышишь?- прошептала она ему на ухо. "Спуск в Мальстром",- устало подумал он и закрыл глаза, отдаваясь единственному течению событий, которое никогда еще не подвело его и всегда обеспечивало начало, середину и приятный конец. - Я люблю тебя, Пол,- пробормотала она.- Я не хочу, чтобы мой маленький мальчик волновался. Ты никуда не уйдешь с работы, милый. Просто ты сейчас страшно устал. - Ммм... - Обещаешь никогда больше не думать об этом? - Ммм... - И мы с тобой поедем в Питсбург, правда? - Ммм... - И какая команда выиграет на Лужке? - Ммм... - Пол... - Хмм?... - Какая команда выиграет? - Синие,- сонно прошептал он.- Синие, клянусь богом, синие. - То-то, мой мальчик. Твой отец был бы страшно горд тобой. - Да. Он отнес ее по широким доскам пола в обшитую сосновыми досками спальню и положил на лоскутное одеяло кленовой кровати. На ней, как сказал ему мистер Хэйкокс, умерло шесть и родилось четырнадцать независимых граждан. XIX Удар, нанесенный доктору Полу Протеусу, был недостаточно силен для того, чтобы вышибить его из привычной колеи, уготованной ему его происхождением и образованием, и Пол кое-как дожил до того дня, когда людям, чье развитие еще не было завершено, предстояло отправиться на Лужок. Пол знал, что приближается момент, когда ему придется либо уйти с работы, либо сделаться осведомителем, однако все это казалось ему нереальным, и, поскольку у Пола не было сколько- нибудь определенных планов на этот случай, он насильно заставлял себя соблюдать спокойствие - без прежней, однако, уверенности в том, что все в конце концов как-нибудь утрясется. Большой пассажирский самолет после часового пребывания в воздухе развернулся над берегом у устья реки Святого Лаврентия, где сосны подступали к самому морю. Самолет снизился, и уже можно было различить посадочную полосу, а за нею множество охотничьих домиков, со столовой, площадками для тенниса, площад- ками для бадминтона, площадками для игры в травяной хоккей, каталками и горками для детей и прочими павильонами Материка - женского и детского лагеря. А на реке виднелась длинная пристань с тремя яхтами белого цвета, порт отправления мужчин, направляющихся на остров по имени Лужок. - Ну вот, пора прощаться,- сказал Пол Аните, когда самолет остановился. - Ты выглядишь великолепно,- сказала Анита, поправляя его синюю капитанскую рубашку.- Итак, какая же команда собирается выиграть? - Синяя,- сказал Пол.- Готт мит унс. - Вот, а я здесь тем временем займусь Мамой, пока... "Дам прошу пожаловать сюда!- проревел репродуктор службы распределения гостей.- Мужчины собираются на пристани. Оставьте свой багаж там, где он находится. Он будет в ваших комнатах к моменту прибытия на места". - До свидания, милый,- сказала Анита. - До свидания, Анита. - Я люблю тебя, Пол. - Я люблю тебя, Анита. - Пошли,- сказал Шеферд, который прилетел сюда этим же самолетом.- Пора, наконец, двигаться. Очень мне хочется посмотреть, так ли уж сильна эта Команда Синих. - Команда Синих, да?- вмешался Бэйер.- Тебя беспокоит Команда Синих, да? А? Белые! Белые, мой мальчик, единственная команда, на которую стоит поглядеть.- Он растянул свою белую рубашку, приглашая их всех полюбоваться.- Видите? Видите? Только за такой рубашкой и следует следить! Понятно? Ага, ага... - А где доктор Кронер?- спросил Шеферд. - Он уехал еще вчера,- сказал Пол.- Он включен в состав официального комитета по встрече и находится уже на острове. Пол еще раз помахал Аните, которая по гравиевой дорожке спускалась к Материку в компании женщин, среди которых были Катарина Финч и Мама Кронер, а также горсточка детей. Целый день самолеты будут доставлять такие же партии. Упрятанные в девственном лесу громкоговорители разразились песней: Для вас, прекрасная леди, я подымаю глаза; Мое сердце, прекрасная леди, для вздохов вашего сердца. Придите, придите, прекрасная леди, в рай... Мелодия песни затерялась в щелканье громкоговорителя, раздался кашель, а затем команда: "Мужчинам с классификационным номером от нуля и до ста предлагается подняться на борт "Королевы Лужка"; тех, у кого номера от ста до двухсот пятидесяти, должны подняться на борт "Жаворонка Лужка"; те же, у кого номер выше двухсот пятидесяти, отправятся на "Духе Лужка". Пол, Шеферд, Бэйер и остальные служащие района Албани-Троя- Скенектеди-Айлиум поднялись на палубу, где их поджидали прибывшие ранее. Все надели темные очки, которые они теперь будут носить на протяжении двух последующих недель, чтобы защищать глаза от невыносимого блеска реки, от летнего солнца, отраженного в воде, блеска выбеленных домов, блеска белых гравиевых дорожек, белого песка пляжей и белых цементных кортов Лужка. - Зеленые победят!- выкрикнул Шеферд. - Правильно, капитан! Все орали и пели, пароходные машины бурлили и ревели, а три яхты двинулись к острову, выстроившись углом вперед. Морщась от солнечных лучей, Пол искоса поглядывал на все приближающийся и приближающийся Лужок - горячий, выбеленный и стерильный. Белая змея, как бы опоясывающая весь остров, теперь превратилась в ряд белых кубиков, изолированных построек, из бетонных блоков, которые на жаргоне Лужка, сохранившегося с прежних, менее комфортабельных времен, назывались "палатками". Амфитеатр на севере острова выглядел как глубокая тарелка, а спортивные площадки вокруг него складывались в самые разнообразные геометрические фигуры. Выбеленные камни повсюду очерчивали дорожки и насаждения... Воздух содрогнулся от резкого, звенящего, грохота. Потом прозвучал еще один. И еще. "Блам!" Ракеты, запущенные с острова, взрывались прямо над головой. Спустя еще минуту все три яхты уже покачивались у своих причалов, а оркестр заиграл "Звездно-полосатый флаг". И красное зарево ракет, И свист бомб в воздухе. Капельдинер поднял палочку, и оркестранты многозначительно замерли. "Взззззз!- взвилась ракета.- Трах-та-ра-рах!" Давали доказательство в ночном мраке, Что флаг наш все еще там... Вслед за гимном последовал пестрый калейдоскоп более веселых мелодий: "Запакуй свои беды", "Я в поисках девушки", "Возьми меня на бал, на танцы", "Когда я был железнодорожником". Вновь прибывшие попали в давку на палубах, пытаясь пожать руки, протянутые им с причала шеренгой пожилых людей, в большинстве своем толстых, седых и лысеющих. Это были Великие Старики - управляющие районами, управляющие провинциями, генеральные вице-президенты и заместители генеральных вице- президентов, а также вице-президенты Восточных и Средне-Западных промышленных районов. "Приветствуем, вас на борту!- Этим возгласом встречали их сейчас, а именно это приветствие было во все времена.- Приветствуем вас на борту!" Пол понял, что Кронер сохраняет специально для него свое рукопожатие и приветственные слова, и расталкивал народ до тех пор, пока ему не удалось добраться до этой большой руки, пожать ее и спрыгнуть на пристань. - Очень рад видеть тебя на борту, Пол! - Благодарю вас, сэр. Это очень здорово - быть на борту.- Многие пожилые люди на мгновение умолкли, чтобы с дружеским чувством поглядеть на блестящего юного отпрыска их ныне покойного вождя военного времени. "Явитесь в здание администрации для регистрации, а затем загляните в свои палатки и проверьте, там ли ваш багаж,- прозвучал голос диктора.- Познакомьтесь с вашими соседями по палатке, а затем отправляйтесь на ленч". Предшествуемые оркестром вновь прибывшие двинулись по усыпанной гравием дорожке к Административному Зданию. Поперек его входной двери висел транспарант со словами: "Команда Синих приветствует вас на Лужке". Раздались выкрики добродушной ярости, и тут же начали строиться живые пирамиды, чтобы сорвать с двери эту вызывающую надпись. Кто-то из молодых членов Команды Синих хлопнул Пола по спине. - Отличная идея, капитан!- проревел он.- Этот парень сразу же дает понять им всем, кто здесь главный. И мы им еще не то покажем, увидишь. - Это уж точно,- сказал Пол.- Таков наш дух. По-видимому, этот юнец был впервые на Лужке. Вот поэтому-то он никак не мог уразуметь, что флаг этотдело рук специального комитета, единственной задачей которого было вызывать и подогревать соперничество между командами. Подобные штучки будут теперь встречаться на каждом шагу. Сразу же за дверью висел зеленый плакат: "Оставь надежду всяк, не носящий зеленой рубашки!" Шеферд радостно взвыл и принялся размахивать плакатом, но в следующую же секунду был сбит на пол волной Синих, Белых и Красных. "Никакого буйства внутри зданий!- строго предупредил репродуктор.- Правила вам известны. Никакого буйства в помещениях. Поберегите свой запал для спортивных площадок. После регистрации явитесь в свои палатки, познакомьтесь с вашими дружками и возвращайтесь к ленчу через пятнадцать минут". В отведенную ему палатку Пол прибыл раньше своего пока еще незнакомого дружка. Между ними двумя, если верить предисловию "Песенника", возникнет освященное обычаем братство в результате того, что они совместно испытают столько радостей, повидают столько прекрасного и переживут столь глубокое волнение. Прохлада комнаты с кондиционированным воздухом зызвала у Пола легкое головокружение. Преодолев его, он глянул на табличку величиной с тарелку, прикрепленную к подушке его койки. "Д-р Пол Протеус, упр. Зав. Айлиум. Н-Й",- гласила она. А пониже: "Зови меня просто Пол или гони 5 долларов". Эта вторая часть надписи красовалась буквально на всех таких табличках. Единственный человек на Лужке, которого нельзя было называть просто по имени, был сам Старик, наследник отца Пола, доктор Фрэнсис Элдгрин Гелхорн. Только его, национального директора Промышленности, Коммерции, Связи, Продовольственных товаров и Ресурсов, куда бы он ни отправлялся, надлежало величать доктором Гелхорном и сэром в любое время дня и ночи. Потом только Пол разглядел табличку на подушке своего дружка: "Д-р Фредерик Гарт, упр. Зав. Буффаю. Н-Й. Зови меня просто Фред или гони 5 долларов". Пол присел на краешек кровати и попытался побороть странное чувство неловкости или смущения, в которое его ввергнул вид таблички Гарта. Он знал много людей, взять хотя бы Шеферда, которые постоянно во всем видели предзнаменования и вечно беспокоились по их поводу - в рукопожатии начальства, в ошибке, допущенной в их имени в официальном документе, в распределении мест на банкете, в том, что вышестоящий попросил сигарету, в тоне... Карьера Пола до самых последних недель была настолько благополучной и легкой, что размышления над смыслом подобных предзнаменований он считал занятием глупым и бесполезным. Для него все предзнаменования были добрыми или по крайней мере бывали такими до настоящего времени. Однако теперь он уже начал понимать, что могут быть и зловещие знамения, проявляющиеся косвенным образом. Было ли случайностью, небрежностью или каким-то тонким заговором то обстоятельство, что его поместили в одну комнату с Гартом, вторым кандидатом на должность в Питсбурге? И почему Шеферд был назначен капитаном, когда подобную честь оказывали только тем, кому действительно предстояло подыматься высоко вверх? И почему... Пол мужественно переключил свои мысли на другое, по крайней мере внешне, и ему удалось рассмеяться, как человеку, которому теперь абсолютно наплевать на систему. Вошел его дружок, с сединой на висках, усталый, бледный и любезный. Фред Гарт отчаянно старался нравиться всем и каждому, не слишком задевая кого-либо из окружающих, и благодаря этому превратился в полное ничтожество. И продвинулся он по службе именно благодаря этому качеству, а никак не вопреки ему. Ведь время от времени влиятельные личности, поддерживаемые мощными фракциями, добивались одного и того же назначения. А высокое начальство, опасаясь раскола, возможного в том случае, если они отдадут предпочтение кандидату одной клики перед кандидатом другой, называли безобидного для обеих сторон Гарта в качестве компромисса. Считалось - а поскольку это мнение было общепринятым, то, по-видимому, для этого были основания,- что все эти крупные назначения, которые он получал в результате политики компромиссов, приносили ему только одно беспокойство. Теперь, несмотря на свои всего лишь пятьдесят с небольшим лет, он выглядел очень старым - добрый и благожелательный, но слишком слабый и задерганный человек. - Доктор Пол Протеус! Я хотел сказать - Пол!- И Гарт, покачивая головой, точно он совершает что-то забавное, протянул Полу пятидолларовую бумажку. - Забудьте об этом, доктор Гарт,- сказал Пол и протянул банкнот обратно.- Я хотел сказать - Фред. Как поживаете? - Отлично, отлично. Не могу пожаловаться. А как ваша жена и детки? - Тоже все отлично, благодарю вас. Доктор Гарт вспыхнул от смущения. - Ох, боже мой, простите, пожалуйста. - За что? - Это было страшно глупо с моей стороны - спрашивать вас о детях, когда их у вас нет. - Что вы, это с моей стороны было глупо не завести их. - Возможно, возможно. Хотя это тяжкое испытание - смотреть, как твои ребятишки подрастают, и думать обо всем, что необходимо им теперь, видеть, как они буквально убивают себя, готовясь к Генеральным классификационным испытаниям, а затем дожидаться показателей...- эту фразу Гарт закончил глубоким вздохом.- Мне пришлось перенести сейчас всю эту волынку с ГКИ со старшеньким моим, с Брудом, а ведь мне еще предстоит дважды переживать весь этот кошмар с Алисой и с маленьким Юингом. - Ну и как Бруд - выкарабкался? - Хм? О, вы спрашиваете, выкарабкался ли он? У него сердце настоящего мужчины. Он хотел, чтобы все было хорошо, и он так зубрил предметы для этих экзаменов, как ни один другой парнишка в округе. Он сделал все, что было в его силах. - О, понимаю. - Ну вот, а теперь ему придется снова сдавать эти экзамены - только на этот раз по другим билетам. Он был немножко нездоров, когда сдавал их в первый раз,- последствия какого-то вирусного заболевания. Он совсем немного не добрал очков, и апелляционное бюро в отношении его сделало специальную оговорку. Эту вторую попытку он предпримет завтра, и примерно к обеду аттестат будет у него в кармане. - На этот раз он, конечно, сдаст,- сказал Пол. Гарт покачал головой. - Вы полагаете, что они все же пойдут ему навстречу, не так ли? Господи, видели бы вы, как этот малыш корпел над книжками. - Отличная погодка сегодня,- сказал Пол, пытаясь уйти от неприятного разговора. Гарт с отсутствующим видом выглянул в окно. - Да, не правда ли. Господь улыбается Лужку. - Возможно, он это делал и прежде. - Это не я придумал. - Что именно? - Об этой божьей улыбке. Это из речи доктора Гелхорна. Помните? Он говорил это в прошлом году при закрытии. - Ага. Доктор Гелхорн говорил столько вещей, которые следовало бы запомнить, что невозможно было их все унести и хранить в своей домашней сокровищнице. "Ленч!- сказали громкоговорители.- Ленч! Запомните правило: каждый раз за едой вы должны завести нового знакомого. Не расставайтесь со своим дружком - пусть он будет по одну сторону от вас, но уж по другую пусть обязательно сидит незнакомый. Ленч! Ленч!- Без всякого перехода диктор запел:- О, как я не люблю вставать рано утром". Пол с Гартом и еще пятьдесят других таких же пар через парадную площадь зашагали к столовой. Когда толпа протолкнула Пола с его дружком сквозь раздвижные двери, Кронер, схватив Пола за руку, оттащил его в сторонку. Гарт, как и подобает хорошему дружку, которым он изо всех сил старался быть, тоже вышел из очереди и остановился. - Завтра вечером,- сказал Кронер.- Собрание на высшем уровне состоится завтра вечером - после постановки пьесы и костра. - Отлично. - Я уже говорил тебе, что сюда приедет сам Старик. Видишь, насколько это важно. Ты будешь важной персоной. Я и сам не вполне представляю себе, в чем здесь дело, но полагаю, что это будет самый решающий момент во всей твоей карьере. - Господи! - Не волнуйся. С такой кровью, как у тебя, ты великолепно справишься с этим делом, каким бы оно ни было. - Благодарю вас. Пол вернулся в очередь вместе с Гартом. - Он очень любит вас, не правда ли?- спросил Гарт. - Старый друг моего отца. Он сказал, что хорошо быть со мной на одном борту. - О!- Гарт был слегка обеспокоен. Явная ложь Пола впервые подчеркнула их соперничество. И он пропустил мимо ушей слова Пола. Шеферд вымотал бы все кишки Полу и (правда, более деликатно) Кронеру, но узнал бы до последнего словечка все, что было сказано между ними. Пол почувствовал к Гарту искреннюю симпатию. - Пошли, дружок, давай поймаем парочку незнакомцев. - Это будет трудновато. Мы ведь бывали здесь уже не раз. Пол. - А ты ищи какого-нибудь юнца со щеками как яблоко, только что со школьной скамьи. - А вот как раз такой. - Беррингер!- изумленно проговорил Пол. Когда машины выявляли список людей Айлиума, заслуживающих приглашения на Лужок, карточка Беррингера спокойно оставалась на своем месте. Это был последний человек на Заводах, заслуживающий приглашения. И. все- таки он оказался здесь. Ясно было, что Беррингер понимает, что сейчас творится в голове Пола, и ответил он на пристальный взгляд наглой улыбкой. Бэйер встал между ними. - Забыл, забыл, собирался сказать, да забыл,- затараторил он.- Беррингер, о Беррингер. Кронер сказал, чтобы я сообщил тебе, а я забыл, забыл начисто. - Какого черта его сюда занесло? - Сюда Кронер его взял. В последнюю минуту, понимаешь? Хм... Кронер решил, что, если мальчишку не пригласят, это окончательно разобьет сердце его отца после того, что произошло с Чарли Шашистом, и вообще. - Вот до чего доходит система определения заслуг,- сказал Пол. Бэйер кивнул. - Так, так, доходит, это уж точно, до этого доходит.- Он пожал плечами и иронически поднял брови.- Чик, чик - и за окошко. Пол вдруг понял, что Бэйер, возможно наиболее справедливый, разумный и чистосердечный человек из всех, с кем ему приходилось сталкиваться, страшно похож на машину, интересуется только теми проблемами, которые ему подсовывают, занимается любой из этих проблем с одинаковой энергией, не обращая внимания ни на степень ее важности, ни на масштабы. Пол еще раз посмотрел на Беррингера и увидел, что компаньоном того по столику является Шеферд, что на Беррингере такая же зеленая рубашка, но тут же забыл о них. Вместе с Гартом они отыскали, наконец, пару юных незнакомцев, рядом с которыми было два свободных места, и уселись. Рыжеволосый юнец, сидевший рядом с Полом, взглянул на его жетон. - О, доктор Протеус! Я слышал о вас. Как поживаете, сэр? - Просто Пол, без всяких докторов. Отлично, а вы?- Он поглядел на жетон своего соседа: "Доктор Эдмунд Л. Гаррисон, Заводы Итака". "Познакомьтесь с сидящим рядом,- проговорил громкоговоритель.- Не разговаривайте ни с кем, кого вы знали ранее". - Женаты?- спросил Пол. "Ради этого вы и находитесь здесь - ради того, чтобы познакомиться с новыми людьми и тем самым расширить ваши горизонты",- сказал громкоговоритель. - Нет, сэр, я обру... "Чем больше контактов вы наладите здесь, на Лужке,- сказал громкоговоритель,- тем шире будет сотрудничество среди вас и тем спокойнее будет развиваться промышленность". - Я обручен,- докончил доктор Гаррисон. - Девушка из Итаки? "Два свободных места, джентльмены, два свободных места в углу. Прямо перед вами. Быстрее занимайте места, потому что предстоит очень насыщенная программа, а все хотят поскорее познакомиться друг с другом",- сказал громкоговоритель. - Нет, сэр,- сказал доктор Гаррисон.- Она из Атланты.- Он еще раз пригляделся к жетону Пола.- Не сын ли вы... "Теперь, когда вы все расселись по местам и знакомитесь друг с другом, как вы смотрите на то, чтобы нам всем вместе спеть песню?"- сказал громкоговоритель. - Да, это был мой отец,- сказал Пол. "Раскройте "Песенник" на двадцать восьмой странице,- сказал громкоговоритель.- Двадцать восьмая страница, двадцать восьмая!" - Да, это был человек,- сказал Гаррисон. - Да,- сказал Пол. "Подожди, пока солнце засияет, Нелли!"- выкрикнул громкоговоритель.- Нашли? Двадцать восьмая страница! Вот и хорошо, а теперь - начали!" Оркестр в дальнем конце зала, точно стадо слонов, набросился на мелодию с такой яростью, будто объявил священную войну тишине. В этом грохоте невозможно было сохранить доброе отношение даже по отношению к себе. Желудок Пола сжался от судорожной спазмы, он утратил буквально все вкусовые ощущения, великолепные и страшно дорогие блюда проталкивались им в желудок с таким безразличием, как будто это была конина с какой-то бурдой. - Пол, Пол, Пол, эй, Пол!- крикнул Бэйер через стол.- Пол! - Что? - Это же тебя вызывают, это вызывают тебя! "Не говорите мне, что капитан Команды Синих настолько пуглив, что сбежал в последнюю минуту,- саркастически надрывался громкоговоритель.- Ну, давайте! Где же капитан Синих?!" Пол встал и поднял руку. - Здесь,- откликнулся он и сам не расслышал свого голоса. Приветственные крики и неодобрительные восклицания встретили его в соотношении один к трем. В него полетели смятые бумажные салфетки и маринованные вишни, служившие до этого украшением салатов. "Хорошо,- сказал громкоговоритель насмешливым тоном,- послушаем теперь вашу песню". Чьи-то руки вцепились в Пола и подняли вверх, и мощным потоком одетых в синие рубашки людей его понесло по проходу к возвышению для оркестра. Его высадили на эстраде, и вокруг него выстроился кордон. Устроитель церемоний, полный краснолицый старик с полным, как у женщины, бюстом, сунул ему в руки "Песенник". Оркестр разразился боевой песней Команды Синих. - О Команда Синих, ты испытанная и закаленная команда,- начал Пол. Громкоговорители вернули ему его голос - чужой и угрожающий, усиленный электронным приспособлением до степени какой-то яростной уверенности и решительности.- И нет команд, столь же хороших, как ты! И тут голос его окончательно утонул в топанье ног, свистках, мяуканье и в звоне ложек по стаканам. Руководитель церемоний, обрадованный высоким воинственным духом, который ему удалось вызвать у аудитории, подал Полу синий флаг, чтобы он им размахивал. Не успел Пол взять в руки это орудие, как увидел, что ряды его защитников прорваны. На него, опустив голову и яро- стно работая своими короткими толстыми ногами, несся Беррингер. В какую-то долю секунды Пол попытался ударить свингом совершенно ошалевшего от ярости Беррингера, но промахнулся и тут же был сбит ударом головой. Он повалился с эстрады и пролетел в открытые кухонные двери. "Прошу вас! Прошу вас!- молил громкоговоритель.- На Лужке имеется очень мало правил, но уж эти немногие правила необходимо соблюдать! Эй, вы там, в зеленой рубашке, сейчас же возвращайтесь на свое место. Никаких выходок в помещениях. Понятно?" Раздался дружный хохот. "Еще одна подобная выходка, и вас попросят покинуть остров!" Ласковые руки подняли Пола, и он вдруг обнаружил, что глядит в грустное и невыразительное лицо Люка Люббока, извечного участника всех событий, на котором сейчас была форма водителя автобуса. Один из поваров, который презрительно наблюдал эту сцену, быстро отвернулся, когда Пол поглядел на него, и исчез в холодильнике для мяса. Когда соратники Пола по команде провожали его обратно на место за столом, ему вдруг смутно, как будто в кошмарном сновидении, стало понятно, что повар этот Элфи, специалист по телевидению с отключенным звуком. "Так-то вот,- сказал громкоговоритель.- И чтобы больше никаких заварушек не было, иначе нам придется отменить остальные развлечения. Теперь где капитан команды Белых?" Когда забава закончилась, Пол и доктор Гаррисон из Итаки вместе вышли из столовой. "У вас есть десять минут свободного времени до начала мемориальной службы,- сказал громкоговоритель.- Десять минут для налаживания новых контактов перед мемориальной службой". - Я рад, что познакомился с вами, сэр,- сказал доктор Гаррисон. - Я тоже... "Моя дикая ирландская роза,- завопил громкоговоритель,- прекраснейший из цветков..."- припев был заглушен треском.- Внимание, попрошу внимания. Комитет ведения программы только что сообщил мне, что мы отстали на семь минут от расписания, поэтому прошу сейчас же построиться у Дуба. Мемориальная служба начнется немедленно". Благоговейная тишина, как туман, опустилась на взбудораженную толпу, которая рассыпалась было по вымощенным площадкам и вокруг столиков для пинг-понга у столовой. Теперь они начали строиться вокруг Дуба - официального символа всей общенациональной организации. Его изображение было на каждом листке бумаги для писем, и это же изображение, пришитое к четырехугольнику белого шелка, развевалось на ветру тут же под американским флагом на мачте, установленной на площади для парада. Юнцы во всем подражали старшим: глаза их устремились к нижним ветвям великолепного дерева, руки были вытянуты по швам. - Белые победят!- выкрикнул низкорослый щуплый юнец с большими зубами. Пожилые взглянули на него с грустным и печальным неодобрением. Сейчас не время было для подобных шалостей. Сейчас наступил момент, когда этого делать не полагалось. Это явное проявление дурного тона отравит юнцу все его двухнедельное пребывание здесь, а возможно, и всю последующую карьеру. В одно мгновение он превратился в "мальчишку, который завопил во время мемориальной службы". Этого будет достаточно, никому не придет в голову заниматься им дальше. Разве что он вдруг окажется великолепным спортсменом... Нет. Его тщедушие и бледная кожа указывали на то, что и эта дорога к прощению для него закрыта. Пол поглядел на юнца с сочувствием. Ему вспомнились подобные же неудачи, свидетелем которых он был раньше. Человек этот, страшно одинокий, начнет теперь пить, и его никогда больше не пригласят вновь. Стояла тишина. Единственным звуком теперь был шелест листьев, лопотание флагов да изредка доносившийся звон тарелок и столового серебра из столовой. Взмыленный фотограф выбежал вперед, опустился перед стоящей группой на одно колено, блеснул вспышкой и убежал. "Взззз!- взлетела ракета.- Трах-тарарах!" Выпущенный ею американский флаг на парашютике опустился в воду реки. Кронер отделился от общей массы и торжественно зашагал к толстому стволу дерева. Он повернулся и задумчиво поглядел на свои руки. Первые произнесенные им слова были настолько тихими, настолько насыщены чувством, что очень немногие расслышали их. Он глубоко вздохнул, расправил плечи, поднял глаза и, собравшись с силами, повторил их. Во время долгий паузы перед тем, как Кронер вновь заговорил. Пол огляделся. Его глаза встретились с глазами Шеферда и Беррингера, но на этот раз в их взглядах были нежность и мягкость. Непостижимым образом толпа превратилась в однородную массу. Невозможно было сказать, где кончается одна личность и начинается другая. - Таков наш обычай,- говорил Кронер,- обычай, установившийся здесь, на Лужке,- наш обычай на нашем Лужке - встречаться под нашим деревом, нашим символом силы корней, ствола и ветвей, нашим символом мужества, единства, стойкости и красоты. Согласно этому нашему обычаю мы встречаемся здесь, чтобы вспомнить ушедших от нас наших друзей и сотрудников. Теперь Кронер уже забыл о толпе и обращался к густым облакам на синем небе. - С нашей последней встречи доктор Эрнест С. Бассетт отошел из нашего мира в мир иной, мир лучший. Эрни, как вы все знаете, был... Из толпы выбежал фотограф, блеснул молнией прямо в лицо Кронеру и опять скрылся. - Эрни был управляющим Заводами Филадельфии в течение пяти лет и в течение семи лет - управляющим Заводов Питсбурга. Он был моим другом; он был нашим другом: великий американец, великий инженер, великий управляющий, великий пионер, чье место было всегда в первых рядах марша цивилизации, открывающего новые, невиданные просторы для выпуска лучших вещей, для лучшей жизни, для большого количества людей и по более низким ценам. Срывающимся от волнения голосом Кронер рассказал об Эрни Бассетте - юном инженере, а потом проследил его трудовой путь от одного завода к другому. - Он весь отдавался своей деятельности - как инженер, как управляющий, как личность, как американец и...- Кронер сделал паузу, пристально вглядываясь в лица слушателей, в одно за другим. Потом он закончил, снова обращаясь к облакам:- Как человек большого сердца. Из толпы кто-то вышел и вручил Кронеру длинную белую коробку. Кронер медленно раскрыл ее и, прежде чем показать содержимое всем, задумчиво оглядел ее. Наконец он вынул и развернул сине- белый вымпел - орденскую ленту, полученную Бассеттом во время войны, когда тот был управляющим Филадельфийскими Заводами. Приглушенно запели трубы. Кронер опустился на колени у подножья дерева и возложил к нему вымпел Эрни Бассетта. Фотограф опять появился, щелкнул аппаратом и скрылся. "Взззз! Трах-та-ра-рах!" Мужской хор, спрятанный в зарослях, все так же приглушенно затянул на мотив "Любовной песни": Друзья на Лужке, Подымем бокалы. Выпьем за наш живой символ, достающий до небес, И, выросший из простого желудя, Ты теперь превратился в гиганта; Так никогда же не останавливайся в своем росте, Дорасти до звезд! Гордый символ Наааааш. "Минута молчания, помолимся про себя о наших отошедших друзьях",- сказал громкоговоритель. Всю эту минуту молчания Пол слышал всхлипывания в толпе. Под влиянием церемонии чья-то плотина сдержанности была прорвана - этот кто-то, видимо, был близким другом Бассетта. Слезы стояли в глазах у многих, и то там, то здесь зубы закусывали дрожащие губы, но нигде Пол не мог разглядеть рыдающего. Неожиданно он все же нашел его, но вовсе не в толпе, а в столовой. Люк Люббок с целой охапкой грязных тарелок в руках стоял как зачарованный. Крупные искренние слезы текли по его щекам. Старший официант довольно грубо втащил его за раздвижную дверь. "Вззз! Трах-та-ра-рах!" Оркестр теперь на полную мощь заиграл "Звезды и Полосы", и Кронера почти унесли трое других представителей старшего поколения, которые тоже были друзьями Бассетта. Толпа разошлась. Пол с затаенной надеждой поглядел на двери салуна, который размещался в отдельном белом здании. Он даже попробовал дверь, чтобы убедиться, заперта ли она, и, конечно, она была заперта. Салун никогда не открывали до часа коктейлей, который наступал после игр. "Внимание!- сказал громкоговоритель.- Прошу минуточку внимания. Программа на остальную часть дня такова: Через десять минут команды собираются в палатках своих капитанов для разбивки по различным видам спорта. Официальные соревнования начнутся завтра утром. После разбивки отдохните, познакомьтесь поближе со своими дружками, не варитесь в собственном соку. Коктейли в пять тридцать. Ужин в шесть тридцать. А теперь внимание - есть маленькое изменение: всеобщие игры и костер сегодня не состоятся. Не состоятся. Они будут проведены завтра вечером, а сегодня в амфитеатре будут проводиться массовые песни. Отбой в полночь. Капитаны команд, капитаны команд, просим вас вернуться в ваши палатки". Без особой надежды на успех Пол постучал в двери салуна, полагая, что ему удастся уговорить уборщика внутренних помещений раздобыть ему чего-нибудь. "Мне только что сообщили,- сказал громкоговоритель,- мне только что сообщили, что капитана Команды Синих нет в его палатке. Доктор Пол Протеус, доктор Пол..." XX Золотой тюрбан шаха Братпура, так и не развернутый до конца, свисал с вешалки для шляп в Майами Бич, как полотенце в общественном туалете. - Пуку пала коко, пуку эбо коко, ниби аки коко,- сказал шах. - Что угодно этому иностранному джентльмену?- осведомился Гомер Бигли, владелец парикмахерской. - Он желает снять немножко с боков, немножко сзади, а верх не трогать,- пробормотал Хашдрахр Миазма из-под горячего полотенца, сидя в кресле парикмахера рядом с шахом. Доктор Юинг Дж. Холъярд, покусывая ногти, расположился в одном из кресел для ожидающих, пока его подопечные впервые знакомились с искусством американского брадобрея. Он улыбался и кивал головой в ответ на любые обращенные к нему слова, но не слышал абсолютно ничего, кроме мягкого похрустывания конверта во внутреннем кармане его сюртука, когда он нервно поеживался, стараясь обрести покой, которого кресло это никак не могло ему предоставить. Письмо это было от чиновника, ведающего личным составом в Госдепартаменте, и оно в погоне за Холъярдом проделало путь от Нью-Йорка в Утику, на Ниагарский водопад, в Кэмп Драм, в Индианаполис, в Сент-Луис, в Порт Райли, в Голливуд, в Гранд Кеньон, в Карлсбадские пещеры, в Хэнфорд, в Чикаго и в Майами Бич, где он пробыл достаточное время для того, чтобы письмо, наконец, поймало его - настигло его подобно метательному дротику и вонзилось, дрожа, между лопаток его души. Доктор Ю. Дж. Холъярд был красен как рак после дня, проведенного на пляже, однако под этой личиной здоровья и бодрости духа он был мертвенно бледен от страха. "Мой дорогой мистер Холъярд,- так начиналось это письмо.- Мой дорогой мистер..." Пока Холъярд был занят своими печальными думами, Гомер Бигли привычным жестом, выработанным всей его жизнью, посвященной парикмахерскому искусству, выбрал нужные ножницы, пощелкал ими в воздухе над священной головой и, как будто его правая рука управлялась тем же самым нервом, что диафрагма и голосовые связки, принялся одновременно остригать волосы и говорить - говорить, обращаясь к не понимающему ни слова шаху примерно так же, как бальзамировщики разговаривают с телом. - Да, сэр, вы выбрали отличное время для приезда. Говорят, что сейчас не сезон, но я вам скажу, что это лучшее время года. И притом самое дешевое. Однако не в этом, конечно, дело. Здесь сейчас ровно на пятнадцать градусов прохладнее, чем в Нью-Йорке, но я готов держать пари, что на севере об этом не знает даже один человек из пятидесяти. И это просто потому, что такую мысль никто им не подсунул. В том-то все и дело. Вы когда-нибудь задумывались над этим? Все, о чем вы думаете, вы думаете только потому, что вам кто-то подсунул эту мысль. Образование тоже не что иное, как подсовывание идей, реклама. Но бывает ведь хорошая реклама и плохая реклама. Вот парикмахеры, например. Сейчас у них очень плохая реклама, и все из-за карикатур и телевизионных комиков, понимаете? Невозможно раскрыть журнал или включить телевизор без того, чтобы не увидеть шуточки относительно парикмахера, зарезавшего кого-то. Может, немножко посмеяться вовсе и не вредно, я не против, и бог с ним, пусть себе посмеются немножко, но все же я считаю, что это неправильно, когда кого-то все время выставляют на посмешище. Ведь так просто гробят человека, а пользы от этого никому никакой. Мне просто хотелось бы знать, задумываются ли когда-нибудь все эти карикатуристы и комические актеры о тысячах парикмахеров, которые работают из года в год и никогда не порежут ни одного из своих клиентов, а эти людишки все продолжают свои инсинуации о том, что парикмахеры перерезали уже столько вен и артерий, что их просто не успевают заштопывать. Но мне кажется, что теперь уже никто не задумывается над тем, что может быть святым для других. Кстати сказать, было время, когда парикмахеров вызывали специально для того, чтобы пустить человеку кровь, да еще и платили ему за это. Если только подумать, это ведь одна из древнейших профессий на свете, но разве кто сейчас задумывается над этим? Ведь они были чем-то вроде докторов, они пускали кровь, помогали сращивать сломанные кости и все такое прочее, но потом доктора обозлились и сами занялись всем этим делом, а парикмахерам оставили только бритье да стрижку. Страшно интересная история. Но вот мой отец обычно говорил, конечно до того, как он умер, что парикмахеры еще надолго останутся даже после того, как последний доктор уйдет в отставку, и в словах моего отца было много правильного. Да, его стоило послушать. Ей-богу, в наши дни нужно намного больше времени и искусства, чтобы остричь человека, чем для всех тех вещей, которыми занимаются доктора. Если у вас сифилис, триппер, краснуха, желтая лихорадка, воспаление легких или хотя бы там рак или что- нибудь похуже, так, черт побери, я вас вылечу скорее, чем вот я сейчас наливал воду в шампунь. Берешь себе шприц с махонькой иголочкой, тяп-ляп - и пожалуйста! Вместе со сдачей я тут же подаю вам справочку о полном выздоровлении. Любой парикмахер может делать то, что делает доктор в наши дни. Но я вам тут же выложу пятьдесят долларов, если вы мне покажете хоть одного доктора, который смог бы постричь человека как следует. Вот, а еще говорят, что парикмахер - это не профессия, но где вы найдете другие профессии, которые бы со средних веков завоевали себе такой авторитет! Посмотрите на парикмахеров и возьмите медицину или законы. Все делают за них машины! Доктор совсем не ломает голову над тем, чтобы понять, что с вами, да и образования его здесь не нужно. Тебя обследуют машины - проверят то, проверят это. А потом он берет уже готовый волшебный препарат и вкалывает его вам. И делает он это только потому, что машины подсказали ему, что следует делать. А юристы! Конечно, это очень здорово, то, что произошло с ними, потому как если бы они плохо работали, то это уж никак не могло быть кому- нибудь на пользу. Я ничего не говорю. Это говорил мой отец. Это все его слова. Но закон теперь есть закон, а не соревнование между множеством людей, которым платят за то, что они умеют все вывернуть наизнанку и будут смеяться, врать и жульничать по приказу любого, кто заплатит им достаточно за их смех, вранье и жульничество. Ей-богу, детекторы лжи теперь точно узнают, кто врет, а кто говорит правду, а машины из картотеки прекрасно знают, что гласит по данному случаю закон, и отыскать это они могут намного скорее, чем эти паршивые судьи объявят, что говорит по этому поводу кодекс. И тут уже ничего не скажешь. И никакой здесь путаницы. Черт побери, да если бы у меня был детектор лжи и картотечная машина, то я мог бы прямо здесь вести юридические дела и присудить вам развод или штраф в миллион долларов или что бы вам там ни понадобилось за то время, что у вас уходит, чтобы сунуть десять центов в автомат и почистить ботинки у механического чистильщика. Когда-то они выглядели важными и величественными вроде священников, эти доктора и юристы и прочие, но теперь они все больше походят просто на механиков. Дантисты все еще держатся молодцом, это правда. Но они только исключение, которое подтверждает правило, скажу я вам. А парикмахерское дело - одна из древнейших профессий на земле - по воле случая оказалось более стойким, чем все остальные. Машины разделили мужчин и мальчиков, если так можно выразиться. "Мужчин от мальчишек" - так говорили нам в армии, сержант Элм Уиллер например. Он был из Мемфиса. "Так-то вот, ребята,- говаривал он.- Здесь мы отделяем мальчишек от мужчин". И тут же мы шли вперед, брали очередную высотку, а за нами шли медики и отделяли мертвых от раненых. А потом Уиллер говорил: "Так-то вот, ребята, здесь мы отделяем мальчишек от мужчин". И это продолжалось до тех пор, пока нас не отделили от нашего батальона, а самому Уиллеру не отделили голову от туловища. Но знаете, что я вам скажу, как бы страшно там ни было,- дело, конечно, не только в Уиллере, а я говорю обо всей войне - она выявила величие американского народа. Есть в войне что-то такое, что позволяет выявить величие. Страшно неприятно это говорить, но это действительно так. Конечно, возможно, это происходит только потому, что тут очень легко быстренько стать великим в военных условиях. Какая-то дурацкая вещь происходит с тобой в течение нескольких секунд, и вот пожалуйста - ты велик. Я, может быть, самый великий парикмахер в мире, вполне возможно, что я и являюсь им, но мне это нужно доказывать всю жизнь, совершая великие стрижки, но этого никто так и не заметит. Так вот идут дела в мирное время, вы меня понимаете? Но ведь того же Элма Уиллера - его-то уж никак нельзя было не заметить, когда он взбесился после письма, где сообщалось, что жена его родила в то время, как он не видел ее уже два года. Прочел он это письмо и прямо бросился на пулеметную точку, перестрелял и перебил гранатами там всех так, что жуть нас взяла, а потом бросился к другой точке и переколошматил их там всех просто прикладом, а потом уже, совершенно озверев, он бросился к минометной позиции, прихватив просто по камню в каждую руку, тут-то они и хлопнули его осколочным. Дайте хирургу хоть тысячу долларов, но он не сможет лучше справиться с работой. Ну вот, дали Элму Уиллеру Медаль Конгресса за все это, и медаль эту просто положили к нему в гроб. Просто положили, и все тут. Вешать ее ему на шею было невозможно, а если бы они решили пришпилить ее ему к груди, то, я думаю, им пришлось бы припаивать эту медаль к ней, до того он был нашпигован свинцом и осколками. Но он ведь действительно был великим, и тут уж никто не станет спорить, а вы думаете, что он был бы таким великим сейчас, в наши дни? Уиллер? Элм Уиллер? Да знаете вы, кем он был бы сейчас? Кррахом, и все тут. Война сделала его человеком, а такая жизнь его просто убила бы. И вот еще одна интересная вещь про войну - я не говорю, что вообще все на войне было хорошо,- чего нет, того нет,- но раз уж идет война и ты умудрился попасть на нее, то тебе уже нечего заботиться о том, что ты что-то не так сделал. Понимаете? Находясь на фронте, сражаясь там и прочее, ты уж и не можешь поступать правильнее, чем поступаешь. Дома ты мог быть самой последней дрянью, и многих сделать несчастными, и быть просто тупым и жалким типом, но, попав на фронт, ты король - король для каждого, а особенно для себя самого. В этом-то вся суть, будь справедлив по отношению к себе, и ты никого этим не обманешь, вот тебе и все правила - в тебя стреляют, и ты сам стреляешь в других. Когда сейчас ребят берут в армию, то это просто дают им место, чтобы они не болтались по улицам и не наживали себе неприятностей, потому как больше нечего делать. И единственная для них возможность хоть когда-нибудь выбиться в люди, так это если начнется война. И это единственный их шанс показать всем и каждому, что они живут и умирают не зря, а ради чего-то, клянусь вам. Раньше имелось множество окольных путей, чтобы какой-нибудь тупица мог выбиться в великие люди, но теперь машины с этим покончили. Знаете, бывало так, что вы могли просто отправиться в море на большом клипере или на рыбацком судне и неожиданно проявить героизм во время шторма. Или вы могли заделаться пионером и отправиться на запад и повести за собой людей, разогнать индейцев и все такое прочее. Или вы могли быть ковбоем или заняться каким-нибудь опасным делом и все-таки быть просто тупицей. А теперь машины берут на себя все опасные рабогы, а бедных тупиц согнали в огромные стада или в бараки, и тупице ничего не остается, как сидеть там да мечтать о том, как хорошо было бы, если бы вдруг начался большой пожар, а он вбежал бы в горящее здание и выбежал бы из него на глазах у всех с маленьким ребенком на руках. Или мечтать - хотя они, конечно, не говорят об этом вслух, потому что последняя зыла такой страшной,- о новой войне. Конечно, теперь новой войны не будет. И конечно же, я считаю, что машины очень облегчили жизнь. Я был бы просто дурак, если бы говорил, что это не так, хотя есть множество людей, которые говорят, что это не так, и, честно говоря, я понимаю, почему они говорят это, ладно. Получается так, что машины взяли себе все хорошие работы и оставили людям все самые глупые. И я думаю, что я являюсь одним из последних представителей той породы, которая стоит на своих собственных ногах. И я очень счастлив, что парикмахерское дело удержалось так долго - настолько долго, что дает мне возможность жить им. И я очень счастлив, что не завел детишек. Так лучше, потому как мне теперь не надо ломать себе голову, перейдет ли это заведение к ним или нет и о том, что им больше ничего не останется в жизни, как идти в кррахи или в Армию, если только какой-нибудь из инженеров, управляющих, исследователей или бюрократов не уговорил мою жену и не оставил моим ребятам своих мозгов в наследство вместо моих собственных. Но моя Клара однажды так поперла одного из этих прохвостов, что он драпал от нее, как кошка, которой запустили под хвост целый фунт скипидара, да еще в подогретом состоянии. В любом случае я надеюсь, что эти парикмахерские машины не будут установлены в Майами Бич еще пару лет, и я спокойно смогу уйти на отдых, а там пусть все катится ко всем чертям собачьим. Вчера вечером по телевизору показывали одного типа, который изобрел эти дурацкие штуки, и что бы вы думали? Он оказался парикмахером. Он сказал, что он все волновался и волновался, как бы кто-нибудь не изобрел машины, которые оставят его без работы. У него просто кошмары были из-за этого, а когда он просыпался, то он обычно говорил себе обо всех причинах, из-за которых люди никогда не смогут сделать таких машин, что стали бы выполнять его работу - вы понимаете,- выполнить все те сложные движения, которые приходится делать парикмахеру во время работы. А во время следующего кошмара ему приснилась машина, которая могла делать одну из его работ, кажется, завивку, и он совершенно ясно увидел, как именно она работает. Получился просто порочный круг. Он начал видеть сны. Просыпаясь, он говорил себе о чем-то, чего машине никак не сделать. И тогда ему снилась машина, и он видел, как эта машина делает именно то, что, он думал, она не сможет сделать. И так далее и так далее, пока ему не приснилась вся машина целиком, и эта машина могла стричь так, как никто на свете. И он продал свои чертежи за сто тысяч долларов да еще получает отчисления как владелец патента, и, я полагаю, теперь ему не о чем беспокоиться. Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что за странная штука человеческий ум? Вот вы и готовы, сэр. Как вам нравится ваш вид? - Сумклиш,- сказал шах и потянул добрый глоток из фляги, поданной ему Хашдрахром. Потом он долго с мрачным видом изучал себя в зеркале, которое перед ним держал Бигли. - Нибо бакула ни прово,- сказал он наконец. - Ему понравилось?- спросил Бигли. - Он говорит, что нет ничего такого, чего был бы не в состоянии покрыть тюрбан,- сказал Хашдрахр, чья стрижка тоже была закончена. Затем он обратился к Холъярду:- Ваша очередь, доктор. - Мммм?..- отозвался Холъярд с отсутствующим видом, подымая глаза от письма.- О, я не буду стричься. Думаю, что нам лучше всего отправиться в отель и немножко отдохнуть, правда?- И он еще раз заглянул в письмо: "Мой дорогой мистер Холъярд! Мы только что завершили ревизию персональных карточек нашего департамента, сверяя с фактами занесенные в них данные. В ходе этой ревизии было обнаружено, что вы не сдали зачета по физической подготовке, необходимого для получения степени бакалавра при выпуске из Корнеллиевского университета, и что степень эта была вам присуждена вследствие недосмотра технического персонала. К величайшему моему сожалению, я вынужден сообщить вам, что в связи с этим вы не имели права на получение магистерского диплома, а следовательно, и магистерской степени и степени доктора философских наук, которые занесены в ваш послужной список. Поскольку, как вам известно, за заведомое внесение в персональные учетные карточки ложных сведений грозит суровое наказание, нашим долгом является сообщить вам, что официально вы сейчас пребываете без какого-либо диплома о высшем образовании и в связи с этим переведены на период в восемь недель из постоянного штата в штат лиц, проходящих испытательный срок. Надеемся, что за это время вы явитесь в Корнеллиевский университет и погасите академическую задолженность. Возможно, вам удастся совместить это с вашей поездкой и при случае ознакомить шаха с этим выдающимся высшим учебным заведением Америки. По этому поводу я связался с Корнеллиевским университетом и сообщил им о происшедшем недоразумении, они заверили меня, что дадут вам возможность держать экзамен по физической подготовке в любое удобное для вас время. Вам не придется проходить там весь курс, а только нужно будет сдать зачетные экзамены. Эти экзамены, насколько я могу судить, довольно легкие: шесть раз проплыть длину бассейна, двадцать раз отжаться от пола, пятнадцать раз подтянуться, потом лазание по канату, подымание на..." XXI Полная луна взошла над Тысячью островов, и по крайней мере на одном из них тысяча глаз следила за нею. Сливки Востока и Среднего Запада из числа инженеров и управляющих собрались в амфитеатре Лужка. Это была вторая ночь, ночь программной пьесы и костра. Сцена, расположенная в центре амфитеатра, была скрыта за створками разделенного надвое стального полушария, которые сейчас должны были раскрыться подобно створкам раковины. Кронер уселся рядом с Полом и положил руку ему на колено. - Чудесная ночь, мой мальчик. - Да, сэр. - Я полагаю, Пол, что у нас в этом году подобралась хорошая команда. - Да, сэр. Они выглядят хорошо.- После окончания первого дня соревнований Команда Синих действительно выглядела хорошо, хорошо, несмотря на то, что в ее составе было много высших - а это означает усталых и пожилых - должностных лиц. Сегодня днем Синие вышибли с третьей подачи капитана Зеленых, Шеферда. Шеферд в своем стремлении выиграть во что бы то ни стало и в страхе перед поражением был совершенно невменяем. Пол же, наоборот, все время брал самые трудные мячи без каких-либо усилий, посмеиваясь, что, собственно, совсем не было в его характере. Анализируя во время отведенного для коктейлей часа свои чудесные достижения в вечерней игре, Пол вдруг понял, что произошло: впервые с того момента, как он принял решение уйти с работы, ему действительно было наплевать на систему, на Лужок и на политику. Он и раньше пытался наплевать на все это, однако это не слишком ему удавалось. И вот внезапно, именно теперь, он стал вполне независимым человеком. Пол был немного напуган, но доволен собой. Все складывалось отлично. - Старик пожелал, чтобы собрание началось, как только приземлится его самолет,- сказал Кронер,- поэтому, что бы здесь ни происходило, нам придется уйти. - Хорошо,- сказал Пол.- Отлично.- Возможно, именно сегодня он и скажет то, что собирается, если только сочтет это необходимым. Но не стоит спешить.- Превосходно. "Занимайте, пожалуйста, места,- сказал громкозритель.- Пусть все рассядутся по местам. Комитет, наблюдающий за программой, только что сообщил, что мы уже запоздали на восемь минут, поэтому скорее рассаживайтесь по местам". Все расселись. Оркестранты в летних смокингах заиграли попурри из любимых песенок Лужка. Музыка постепенно замерла. Створки полушария немножко прирылись вверху, и через эту щель вырвался луч света, который устремился сквозь сигаретный дым к темно-синему небу. Музыка окончательно замолкла, загудели спрятанные под землею механизмы, и створки полушария ушли в землю. Старик, с белой бородой по пояс, в длинной белой тоге, золотых сандалиях и синей конической шапке, усыпанной золотыми звездами, сидит на верхушке необычайно высокой стремянки. Он выглядит мудрым, справедливым и усталым от ответственности. В одной руке он держит большую тряпку. Рядом со стремянкой и на том же уровне - тонкий шест. Второй точно такой же - по другую сторону сцены. Между двумя шестами протянута петля, проходящая, как веревка для белья, сквозь блоки, прикрепленные к шестам. С веревки этой свешивается целый ряд металлических звезд приблизительно двух футов в диаметре. Они покрыты флюоресцентной краской, с тем чтобы невидимый луч инфракрасного света, падая на одну из них, а потом на другую, заставлял их оживать и светиться призрачным светом. Старик, не обращая ни малейшего внимания на публику, осматривает развешанные перед ним звезды, снимает с веревки ближайшую к нему, внимательно разглядывает ее, стирает с нее какое-то пятнышко, грустно качает головой, а потом роняет. С большим огорчением глядит он на упавшую звезду, потом - на те, что все еще висят, и только после этого на публику. Он говорит. Старик. Я Управляющий Небом. Это я заставляю ярко сиять ночью небо; это я, когда блеск звезды тускнеет до того, что его уже невозможно восстановить, снимаю ее с небесного свода. Каждые сто лет я взбираюсь на свою лесенку и поддерживаю сияние небес. И сегодня как раз такой день. _Он тянет за проволоку, достает следующую звезду, снимает ее с веревки и внимательно изучает._ Довольно странно наблюдать блеск этой звезды на современном небе. И все же сто лет назад, когда я в последний раз ходил в дозор, это была новая и гордая звезда, и только лишь несколько метеоров, вспыхивающих на мгновение ослепительным блеском, были более яркими, чем она. _Он подымает звезду, и под действием инфракрасных лучей на ней загораются буквы, которые слагаются в слово "тред-юнионизм". Старик рассеянно смахивает с нее пыль, пожимает плечами и бросает._ Ты будешь в хорошей компании. _Он смотрит вниз на кучу отбросов._ Ты будешь вместе со звездами, именами которых были "суровый индивидуализм", "социализм", "свободное предпринимательство", "коммунизм" и... _Не закончив фразы, он тяжело вздыхает._ Да, нелегкая это работа и не всегда приятная. Но Некто, намного более мудрый, чем я, и действительно добрый, повелел вершить это (вздыхает) и вершить беспристрастно. _Он тянет проволоку и подтягивает к себе новую звезду, самую большую в ряду. Инфракрасные лучи падают на нее, она ярко вспыхивает, на ней проступает изображение Дуба, символ организации._ Увы, моя юная красавица. Уже появились такие, кому ненавистен твой вид, кто шумно требует, чтобы ты была снята с небес. _Он обмахивает звезду тряпкой, пожимает плечами и продолжает держать ее на вытянутой руке, готовясь бросить._ _Входит типичный Юный инженер из публики._ Юный инженер _(трясет основание лестницы)._ Нет! Нет, Управляющий Небом, не делайте этого! Старик _(с любопытством смотрит вниз)._ Это еще что такое? Какой-то мальчишка смеет спорить со смотрителем небес? _Из люка на сцене появился неопрятный молодой Радикал._ Радикал (насмешливо). А ну-ка швырните ее! Юный инженер. Никогда не было более яркой, более прекрасной звезды! Радикал. Никогда не было более кровавой, более черной! Старик _(недоуменно переводит взгляд с одного на другого, а потом на звезду и опять на них)._ Хммм... Готовы ли вы определить судьбу этой звезды, подкрепив свои слова разумными рассуждениями, а не эмоциями? Я присягал, что буду извечным врагом Эмоций. Юный инженер. Я готов. Радикал. Я тоже. _(Усмехается.)_ И ручаюсь вам, я не займу у вас много времени. _Створки стального полушария закрываются, створки стального полушария открываются._ _Высокая судейская трибуна воздвигнута вокруг стремянки Старика. На нем сейчас судейский парик и мантия. Радикал и Юный инженер также одеты в парики и мантии наподобие английских адвокатов._ Голос за сценой: Внимание, внимание, внимание! Заседание небесного суда открыто! Старик _(ударяет председательским молотком)._ Прошу соблюдать порядок в зале. Продолжается рассмотрение дела. Радикал _(явно пытаясь втереться в доверие)._ Ваша честь, леди и джентльмены на скамье присяжных, разбирательство дела покажет вам, что звезда, о которой идет речь, настолько тускла - да что там, черна!- как никакая иная из появлявшихся на небосводе. Я призову только одного свидетеля, он будет свидетельствовать от лица миллиона, каждый из которого мог бы рассказать ту же горестную историю, высказать непреложную правду в тех же простых словах, идущих от чистого сердца. Я прошу вызвать Джона Простака. Голос за сценой: Джон Простак, Джон Простак. Займите, пожалуйста, свое место. _Из люка появляется Джон Простак. Он немного неловок, застенчив; средних лет, симпатичный. Одежда на нем дешевая, выглядит комично. Он испытывает перед судом благоговение и, возможно, успел пропустить пару рюмок для храбрости._ Радикал _(дружески касаясь руки Джона)._ Я буду приглядывать за тобой, Джон. Не торопись с ответами. Не дай им себя запугать. Я буду за тебя думать, и все будет в порядке. Голос за сценой. Клянетесь ли вы говорить правду, всю правду, одну только правду и да поможет вам бог? Джон _(вопросительно смотрит на радикала)._ Мне нужно клясться? Радикал. Клянись. Джон. Да, сэр, я клянусь. Радикал. Может, ты, Джон, скажешь суду, чем ты занимался до войны, до того, как взошла эта новая звезда и испортила и запятнала небеса? Джон. Я был механиком на Обычном заводе в Обычном городе в Обычной компании Обычного города. Радикал. А теперь? Джон. Я состою в Корпусе Ремонта и Реконструкции. Землекоп первого класса. Радикал. А может быть, теперь, Джон, ты расскажешь нам просто, чтобы суду все было ясно, сколько ты зарабатывал до того, как взошла эта звезда, и сколько ты зарабатываешь теперь? Джон _(смотрит вверх, припоминая и с трудом производя подсчеты)._ Ну что ж, сэр, когда перед началом войны пошли работы на оборону и все такое прочее, я, пожалуй, считая и сверхурочные, зарабатывал больше сотни в неделю. Самая большая недельная получка у меня была сто сорок пять долларов. А сейчас я получаю тридцатку в неделю. Радикал. Так, так. Иными словами, когда поднялась эта звезда, твой доход упал. Если быть точным, Джон, твой доход упал на восемьдесят процентов. Юный инженер _(с азартом вскакивает, доброжелательно)._ Ваша честь, я... Старик. Подождите, пока не начнется перекрестный допрос. Юный инженер. Слушаюсь, сэр. Простите, сэр. Радикал. Я полагаю, что мы достаточно убедительно показали, что американский уровень жизни упал на восемьдесят процентов. _(Его лицо принимает ханжеское выражение.)_ Но довольно приводить здесь чисто материальные соображения. Каково же было действие, оказанное восходом этой звезды, на духовный облик Джона Простака? Джон, расскажи суду все то, о чем ты рассказывал мне. Помнишь? О том, как инженеры и управляющие... Джон. Слушаюсь, сэр. _Он смущенно смотрит на Юного инженера._ Вы уж не обижайтесь, сэр... Радикал _(подстрекает его)._ Правду никогда нельзя сказать без того, чтобы кого-нибудь не обидеть, Джон. Говори, Джон. Джон. Ну что ж, сэр, человеку бывает горько чувствовать себя забытым. Вы понимаете - есть такие всякие шишки, инженеры и управляющие, которые, можно сказ