-  то,  что  я  мог   бы   назвать   выражением,
скрывающимся за отсутствием выражения на его лице.  Так  иногда  мы  видим
темную воду, текущую под прозрачной поверхностью  льда  замерзающей  реки.
Судя по всему, Балдандерс испытывал величайшую радость. Ему нравилось быть
таким, каким он предстал  сейчас,  и,  взглянув  в  его  лицо,  я  впервые
осознал, что он не столько играет безумие на сцене, сколько изображает его
отсутствие и туманное смирение в жизни. Мне стало интересно,  принимал  ли
Балдандерс участие в создании пьесы, или просто доктор Талос  (как  скорее
всего оно и было) гораздо лучше меня понимал своего подопечного.
   Разумеется, мы не собирались  нагонять  особого  страху  на  придворных
Автарха, как обычно поступали с сельскими жителями. Балдандерс должен  был
вырвать у меня светильник, сделать вид, что ломает мне спину  и  закончить
сцену. Но финал был совсем  иным.  Я  до  сих  пор  не  знаю,  что  с  ним
случилось: то ли  он  по-настоящему  потерял  рассудок,  то  ли  пришел  в
неистовую ярость при виде все прибывающих и прибывающих зрителей. Возможно
- и то и другое.
   Как бы там ни было, он выхватил у меня светильник и резко  обернулся  к
публике, так что  масло  расплескалось  вокруг  него  огненными  брызгами.
Жестяной меч, которым я недавно угрожал Доркас, валялся у меня под ногами,
и я бессознательно потянулся за ним. Когда я  выпрямился,  Балдандерс  уже
бушевал  в  толпе.  Пламя  погасло,  но  он  размахивал  светильником  как
дубинкой.
   Прозвучал выстрел. На великане запылал костюм, но пуля, по-видимому, не
задела тела. Несколько экзультантов обнажили шпаги, а у кого-то  оказалось
редчайшее оружие - дрема. В мгновение  ока  Балдандерса  окутал  пурпурный
дым. Казалось, он стоит, запутавшись в сетях своего реального  прошлого  и
того, чего никогда с ним не бывало:  к  его  боку  прилепилась  седовласая
женщина, над головой качалась на волнах рыбачья  лодка,  а  ледяной  ветер
сбивал языки пламени с горящей одежды.
   Но видения,  которые,  как  говорят,  одурманивают  солдат,  делают  их
совершенно беспомощными и недееспособными, казалось, не имели  власти  над
Балдандерсом.  Он  шел  вперед,  расчищая  путь  сокрушительными   ударами
светильника.
   Потом, в те несколько мгновений, в которые я не мог оторвать взгляда от
этого зрелища (потому что вскоре я обрел самообладание и бросился прочь от
безумной схватки), я  увидел,  что  несколько  закутанных  в  плащи  фигур
сбросили свое одеяние. Вместе с  лицами.  И  под  этими  масками,  которые
казались теперь сгустками призрачной субстанции, столь же нематериальными,
как  тела  ночниц,  обнаружились  такие  чудовищные   формы,   что   разум
отказывался верить в  их  реальность.  Я  видел  огромные  круглые  пасти,
усаженные игольчатыми  зубами,  глаза,  напоминавшие  сосновую  шишку,  на
которой каждая  чешуйка  тоже  представляла  собой  зрачок,  языкообразные
челюсти. Эти создания навсегда укоренились в моей памяти.  Глухими  ночами
они вновь и вновь встают у меня перед глазами. И когда,  наконец,  удается
перевести взгляд на звезды и пронизанные лунным светом  облака,  я  каждый
раз радуюсь, что мне довелось увидеть лишь тех,  кто  был  ближе  всего  к
нашей сцене.
   Я уже говорил, что бросился прочь. Но эта кратковременная  отлучка,  во
время  которой  я  добрался  до  "Терминус  Эст",  издалека  наблюдал   за
сумасшедшей атакой Балдандерса, дорого мне стоила:  когда  я  вернулся  за
Доркас, ее уже не было.
   И тогда я снова помчался оттуда - не из страха перед яростью  великана,
какогенами,  оказавшимися  среди  публики,  или   преторианцами   Автарха,
которые, как я предполагал, вот-вот должны были появиться. Я искал Доркас.
Я бежал и бежал, выкрикивая  ее  имя,  но  не  видел  ничего,  кроме  рощ,
фонтанов и глубоких лощин этих бесконечных  садов.  Наконец,  задыхаясь  и
ощущая боль в ногах, я перешел на шаг.
   Невозможно передать чувство горечи, которое охватило меня. Едва обрести
Доркас и тут же снова потерять ее - это было выше моих сил. Женщины думают
или, во всяком случае, делают вид, что думают, будто наша нежность  к  ним
происходит от  желания,  что  мы  любим  лишь  поначалу,  когда  не  имеем
возможности  обладать  женщиной,  и  пренебрегаем  ею,  удовлетворив  или,
вернее, исчерпав свою страсть. В представлении нет ни капли  истины,  хотя
при желании его можно выдать за правду. Будучи  одержимы  вожделением,  мы
стараемся изображать нежность в надежде на удовлетворение, но именно в это
время мы, как никогда, склонны к жестокости по отношению к женщине и менее
всего способны испытывать к ней какое-либо иное, глубокое чувство. Блуждая
по ночным садам, я не ощущал физического влечения  к  Доркас  (хотя  я  не
обладал ею с той самой ночи в крепости близ Кровавого  Поля),  потому  что
многократно излил мужскую силу в лодке-кувшинке  с  Иолентой.  И  все  же,
найди я Доркас, я задушил бы ее поцелуями, а  к  Иоленте,  которую  всегда
недолюбливал, теперь испытывал истинную привязанность.
   Однако ни Доркас, ни Иолента не объявлялись. Не  видно  было  также  ни
спешащих к месту побоища отрядов, ни даже участников празднества. И поныне
мне неведомо, как далеко простираются покои Обители  Абсолюта.  Существует
несколько карт, но они недостаточно подробны и  противоречат  друг  другу.
Планов Второй Обители нет вообще, и даже Отец Инир  говорил  мне,  что  не
помнит всех ее тайн. Странствуя по узким коридорам, я ни разу не  встретил
белых волков, но обнаружил лестницы, ведущие к храмам под руслом  реки,  и
колодцы с люками, выходящие в первозданный лес.  (Одни  из  таких  выходов
отмечены полуразвалившимися, заросшими травой мраморными стелами, другие -
нет.) Когда я закрывал люк  и  с  сожалением  погружался  в  искусственную
атмосферу, в которой еще некоторое время оставались намеки на живые запахи
увядающей  листвы,  я  часто  задумывался,  не  идет  ли  часть  подземных
переходов к самой Цитадели. Ведь не зря  же  старый  Ультан  намекал,  что
хранилища его библиотеки простираются вплоть до  Обители  Абсолюта.  Разве
это не означает, что сама Обитель Абсолюта тянется до хранилищ библиотеки?
Некоторые закоулки Второй Обители так похожи  на  те  слепые  коридоры,  в
которых я когда-то искал Трискеля. Может, это те же самые коридоры, а если
так, тогда я подвергался большей опасности, чем предполагал.
   Я  и  сейчас  не  знаю,  есть  ли  серьезные  основания  для   подобных
предположений, но в то время, о котором я пишу, мне ничего такого  даже  в
голову не  приходило.  В  своем  невежестве  я  предполагал,  что  Обитель
Абсолюта, которая как  в  пространстве,  так  и  во  времени  простирается
гораздо дальше, чем может вообразить неосведомленный человек, имеет четкие
границы, и я приближаюсь к ним, а возможно, уже оставил их позади.  Так  я
шел всю ночь на север, держа  путь  по  звездам.  А  в  пути  передо  мной
проходила моя собственная жизнь, в точности как  бывало  всегда,  когда  я
пытался заснуть, а сон никак не шел. Снова я плавал с Дроттом  и  Рошем  в
холодных водах  под  Колокольной  Башней,  снова  я  подменял  игрушечного
чертика Жозефины  лягушкой  и  в  очередной  раз  протягивал  руку,  чтобы
перехватить рукоять топора, которой должен был обрушиться на шею  великого
Водалуса, и тем самым спасал Теклу, еще не заключенную в тюрьму.  Я  видел
ручеек крови, вытекающий  из-под  ее  двери,  видел  мастера  Мальрубиуса,
склонившегося  надо  мной,  Иону,  исчезающего   в   бесконечности   между
измерениями. Я опять играл с камушками во дворе под  рухнувшей  стеной,  а
Текла увертывалась от удара копыт лошади, на которой сидел охранник  моего
отца.
   Даже миновав последнюю балюстраду,  я  все  еще  боялся  наткнуться  на
стражников Автарха, но за весь путь  ни  разу  не  повстречал  ни  единого
дозорного отряда, и постепенно страх сменился презрением. Я решил, что  их
бездеятельность  -  это  часть  общего  беспорядка,  столь  обычного   для
Содружества. Было ясно, что  и  без  моей  помощи  Водалус  легко  мог  бы
справиться с кучкой этих растяп. Прямо сейчас, если бы он  только  вздумал
нанести удар.
   Тем не менее гермафродит в желтом одеянии, знавший  пароль  Водалуса  и
явно  ожидавший  его  послания,  без  сомнения,  и  был  самим   Автархом,
повелителем армии и, если уж на то пошло, всего Содружества -  по  крайней
мере, в тех пределах, в которых оно вообще подчинялось какой-либо  власти.
Текла много раз видела его, а поскольку воспоминания  Теклы  стали  частью
моей памяти, я мог с уверенностью сказать, что  то  был  именно  он.  Если
Водалус уже одержал верх, то почему он до сих пор скрывается? Или  Водалус
всего-навсего приспешник Автарха? (Но если так, то почему он сообщается  с
ним, как будто Автарх  должен  выполнять  его  распоряжения?)  Я  старался
убедить себя, что все происходившее в комнате с фальшивой картиной  просто
приснилось мне. Но я тщетно обманывал свой разум: это было наяву, а огниво
Водалуса больше не лежало в моей ташке.
   Думая о Водалусе, я вспомнил о Когте.  Автарх  сам  настаивал  на  том,
чтобы я вернул его ордену Пелерин. Я достал  Коготь.  Теперь  он  светился
ровным мягким светом - не сиял, как  в  пещере  обезьянолюдей,  и  не  был
тусклым, как когда мы с Ионой смотрели на него в  вестибюле.  Хотя  камень
просто лежал у меня на ладони,  он  казался  огромной  чашей,  заполненной
голубой водой - несравненно  более  чистой,  чем  вода  водохранилища  или
Гьолла. Я мог бы нырнуть в эту чашу, но погружение  каким-то  необъяснимым
образом обернулось бы движением  вверх.  Я  ощущал  успокоение  и  тревогу
одновременно. В конце концов, я снова сунул камень  в  голенище  сапога  и
продолжил свой путь.
   Рассвет застал  меня  на  узкой  тропе,  которая,  казалось,  с  трудом
пробиралась через лес, где все дышало роскошью упадка, еще  более  пышной,
чем в старом лесу за Стеной Нессуса. Здесь в отличие от тамошних  мест  не
было прохладных арок папоротника, но мясистые виноградные  лозы  льнули  к
огромным стволам красного дерева, как гетеры, простирая  гибкие  побеги  в
облака зеленой листвы и ниспадающие до самой земли пышные завесы, усеянные
цветами. Над головой перекликались незнакомые птицы, а однажды  я  заметил
обезьянку. Она подглядывала за мной с ветки дерева, уходящего  ввысь,  как
шпиль, и, если бы не  четыре  лапы,  ее  можно  было  принять  за  мудрого
рыжебородого человечка, укутанного в меха.  У  меня  больше  не  было  сил
двигаться, поэтому я нашел сухое, укромное место меж толстых, как колонны,
корней и завернулся в плащ.
   Мне часто приходится гоняться за сном, словно это самая  неуловимая  из
химер - полулегенда, полупризрак. Но на этот  раз  сон  пришел  сразу.  Не
успел я закрыть глаза, как оказался лицом к  лицу  с  потерявшим  рассудок
великаном. В руке я сжимал "Терминус  Эст",  но  вдруг  он  превратился  в
тоненький прутик. Мы стояли не на сцене, а  на  узком  парапете.  С  одной
стороны светились факелы какой-то армии. С другой -  крутой  обрыв  вел  к
разлившемуся озеру, которое  и  было  и  не  было  лазурной  чашей  Когтя.
Балдандерс взмахнул своим чудовищным светильником, а я съежился и стал той
детской фигуркой, которую как-то раз  видел  на  дне  моря.  Я  чувствовал
приближение огромных женщин. Великан обрушил свою дубинку.


   Был полдень. Рыжие муравьи проложили торную дорожку по моей груди.  Еще
две или три стражи я  шел  сквозь  бледную  листву  этого  величавого,  но
обреченного на смерть леса, пока не наткнулся на более  широкую  тропу,  а
еще по прошествии стражи (тени уже  стали  длиннее)  остановился,  потянул
носом и удостоверился, что чувствую запах костра. К тому  времени  у  меня
уже сводило внутренности от голода, и я поспешил на запах.



        26. РАССТАВАНИЕ

   Неподалеку от пересечения  двух  тропинок  вокруг  крошечного  костерка
сидели четверо. Первой я узнал Иоленту  -  из-за  ореола  красоты,  всегда
окружавшего ее, полянка казалась поистине райским уголком. Почти в  то  же
самое мгновение меня  увидела  Доркас  и  бросилась  мне  навстречу,  а  я
разглядел лисью мордочку доктора  Талоса,  высунувшуюся  из-за  массивного
плеча Балдандерса.
   Облик великана изменился до неузнаваемости  -  в  противном  случае  я,
несомненно, первым узнал бы  именно  его.  Голова  гиганта  была  обмотана
грязными тряпками, а вместо потертого черного сюртука, который  он  всегда
носил, его могучий торс скрывался под толстым слоем мази, похожей на глину
и источавшей запах тухлой воды.
   - Вот так встреча! - воскликнул доктор  Талос.  -  А  мы  тут  как  раз
гадаем, что с тобой случилось. - Легким движением  головы  Балдандерс  дал
мне понять, что в действительности беспокоилась обо мне одна Доркас, о чем
я догадался бы и без его намека.
   - Я сбежал, - сказал я.  -  Как  и  Доркас.  Удивительно,  как  вы  все
остались в живых.
   - Да, нас едва не убили, - подтвердил доктор.  Иолента  повела  плечами
так, что это простое движение казалось изысканной церемонией.
   - Я тоже убежала. - Она  приподняла  ладонями  огромные  груди.  -  Но,
кажется, я не приспособлена к бегу, как вы  думаете?  Потом  в  темноте  я
столкнулась с экзультантом. Он сказал, что мне не нужно больше  бежать,  и
обещал защитить меня. Но тут же  подъехали  несколько  верховых.  Надеюсь,
когда-нибудь у меня будет карета, запряженная такими  же  лошадьми  -  они
были очень красивы. Среди них оказалось какое-то  высокопоставленное  лицо
из тех, что не интересуются женщинами. Я надеялась,  что  меня  отведут  к
Автарху, чьи поры источают звездный свет, - как это едва  не  случается  в
пьесе. Но эти люди прогнали моего экзультанта, а меня привезли  обратно  к
театру, где оказались он, - она указала на Балдандерса, - и доктор. Доктор
накладывал повязки на Балдандерса. Солдаты чуть было не убили нас, хотя  я
видела,  что  убивать  меня  им  совсем  не  хотелось.  Все-таки  они  нас
отпустили, и вот мы здесь. Доктор Талос добавил:
   - Доркас мы нашли на рассвете. Вернее, это она нашла нас, потому что мы
продвигались очень медленно. Медленно  -  из-за  того,  что  Балдандерс  -
единственный, кто может нести наши пожитки, а ему совсем плохо. Мы  и  так
бросили часть вещей, оставив лишь самое необходимое.
   Я выразил удивлением тем, что Балдандерсу всего лишь "плохо", ибо я был
уверен, что он мертв.
   - Доктор Талос остановил его, - объяснила  Доркас.  -  Правда,  доктор?
Поэтому их и схватили. Удивительно, что их не убили.
   - И все же, - с улыбкой  проговорил  доктор,  -  как  видите,  пока  мы
обретаемся среди живых. Конечно, нам здорово досталось, но зато теперь  мы
богаты. Балдандерс, покажи Северьяну деньги.
   С гримасой боли великан переменил позу и достал кожаный  кошель.  Когда
он развязал  тесемки,  в  его  громадную  ладонь  хлынул  поток  новеньких
хризосов.
   Доктор Талос взял одну монету и повернул ее так, чтобы  она  заблестела
на солнце.
   - Как ты думаешь, сколько времени какой-нибудь рыбак  из  деревушки  на
озере Диутурна согласится возводить стены вот за это?
   Я ответил:
   - Мне представляется, не меньше года.
   - Два! Изо дня в день, зимой и летом, в солнцепек и в дождливую погоду,
если выплачивать мелкой медью, как мы и сделаем. Мы сможем нанять полсотни
людей, чтобы отстроить дом. Вот увидите!
   Балдандерс вставил глухим басом:
   - Если они и вправду станут работать.
   - Станут! - взвился рыжеволосый человечек. - Еще как станут! Смею  тебя
уверить, за последнее время я кое-чему научился.
   Я перебил его: - Полагаю, часть этих денег принадлежит мне, а  часть  -
женщинам.
   Доктор уже успокоился:
   - Ах да, я совсем забыл... С ними я уже расплатился. А половина этих  -
твоя. В конце концов, без тебя мы бы их не получили. - Он забрал монеты  у
великана, высыпал их на землю и принялся делить на две кучки. Я думал, что
доктор имеет в виду мое участие в пьесе. Но Доркас, которая, должно  быть,
уловила нечто большее, скрывавшееся за словами доктора, спросила:
   - Почему ты так считаешь, доктор Талос?
   Лисья мордочка оскалилась в ухмылке.
   - У Северьяна есть высокопоставленные друзья. Должен признаться, я  уже
давненько  об  этом  подумываю.  Палач,  странствующий  по   дорогам   как
бесприютный  скиталец,  -  согласитесь,  такое  даже  Балдандерс  вряд  ли
проглотит, а моя глотка много уже, чем его. - Если у  меня  и  есть  такие
друзья, - возразил я, - то мне о них неведомо.
   Теперь две кучки монет стали равными  по  величине.  Доктор  подтолкнул
одну из них ко мне, а другую вернул великану.
   - Сначала, когда я увидел тебя спящим рядом с Балдандерсом, я  подумал,
что  тебя  прислали,  чтобы  предотвратить  постановку  моей  пьесы.   Ты,
наверное, не мог не  заметить,  что  в  ней  легко  усмотреть  критическое
отношение к автархии.
   - В некотором роде, - саркастически пробормотала Иолента.
   - Однако посылать палача из Цитадели только для  того,  чтобы  напугать
кучку странствующих комедиантов, - это было бы слишком  нелепо.  Тогда  до
меня дошло,  что  участие  в  пьесе  само  по  себе  должно  служить  тебе
прекрасным прикрытием. Вряд ли кому-нибудь придет  в  голову,  что  верный
слуга Автарха  может  ввязаться  в  подобное  предприятие.  Между  прочим,
сочиняя роль Помощника, я позаботился о  том,  чтобы  она  соответствовала
твоему облику, то есть как можно более надежно обосновал твое прикрытие.
   - Я об этом ничего не знал, - сказал я.
   - Разумеется. У меня не было ни малейшего желания злоупотреблять  твоим
доверием. Но когда вчера мы сооружали сцену, явился  посланец  из  Обители
Абсолюта. Как мне показалось, кастрат, а такие  всегда  пользуются  особым
доверием властителей. Он спросил, принадлежишь ли ты к нашей труппе.  Тебя
и Иоленты тогда не было, но я ответил  утвердительно.  Потом  он  спросил,
какую долю ты должен получить, и,  услышав  мой  ответ,  заявил,  что  ему
поручено заплатить нам вперед  за  вечернее  представление.  Теперь  я  бы
назвал это большой удачей, поскольку  какой-то  здоровый  дурень  едва  не
перебил всю публику.
   Это был один из  тех  редких  случаев,  когда  Балдандерс  обиделся  на
язвительное замечание доктора. Несмотря на боль, он отодвинулся от  костра
и отвернулся от нас.
   По словам Доркас,  когда  я  спал  в  палатке  доктора  Талоса,  я  был
совершенно одинок. Теперь я чувствовал, что гигант испытывает то же самое.
По мнению Балдандерса, на поляне не осталось никого, кроме него, да, может
быть, нескольких наскучивших ему зверушек.
   - Он дорого заплатил за свой гнев, -  заметил  я.  -  Кажется,  на  нем
живого места нет. Доктор кивнул.
   -  В  сущности,  больше  всех  повезло  именно  Балдандерсу.   Иеродулы
направили лучи ему под ноги и пытались удержать на расстоянии, хотя  могли
сразу убить его. Благодаря их милосердию он жив и скоро поправится.
   Доркас пробормотала:
   - Значит, ты его вылечишь? Хорошо бы. Не могу  выразить,  как  мне  его
жалко.
   - У тебя мягкое сердце. Пожалуй, даже слишком. Но ведь  Балдандерс  все
еще растет, а дети выздоравливают быстро.
   - Растет? - удивился я. - Но ведь у него уже заметна седина.
   Доктор залился смехом.
   - Стало быть, у него растут седые волосы. А теперь, друзья  мои,  -  он
поднялся с земли и отряхнул штаны, - теперь настал час, когда, как говорят
поэты, судьба разлучает людей. Северьян, мы устроили привал на этом  месте
не только потому, что устали,  но  и  из-за  близости  к  развилке:  здесь
расходятся дороги к Траксу, куда держишь путь ты, и к нам на  родину  -  к
озеру Диутурна. Мне претила сама мысль миновать  это  место  -  во  всяком
случае, пока у меня оставалась надежда встретиться с тобой и  отдать  твою
долю. Но теперь дело  сделано.  Надеюсь,  ты  подтвердишь,  что  я  честно
обошелся с деньгами, если тебе  придется  вступить  в  сношения  с  твоими
покровителями из Обители Абсолюта?
   Кучка хризосов все еще лежала передо мной на земле.
   - Здесь в сто раз больше, чем  я  когда-либо  рассчитывал  получить,  -
удивился я. - Да, конечно. - Я сгреб  монеты  и  положил  их  в  ташку,  а
женщины обменялись взглядами, и Доркас сказала:
   - Если Северьян идет в Тракс, я отправляюсь вместе с ним.
   Иолента протянула руку доктору, явно рассчитывая,  что  он  поможет  ей
подняться.
   - Мы с Балдандерсом пойдем одни, - объявил он. -  Придется  провести  в
пути всю ночь. Нам будет не хватать всех вас, но пришло время  расстаться.
Доркас, дитя мое, я счастлив, что ты нашла защитника. (Рука Иоленты  легла
ему на бедро.) Балдандерс, нам пора.
   Великан с трудом встал, и, хотя он не издал ни звука, я видел,  как  он
мучается. Его повязки насквозь пропитались потом и  кровью.  Я  знал,  что
должен сделать.
   - Нам с Балдандерсом надо поговорить с глазу на глаз. Могу я  попросить
вас отойти шагов на сто?
   Женщины послушались: Иолента пошла  по  одной  тропинке,  Доркас  -  по
другой. Но доктор Талос не тронулся с места, и я повторил свою просьбу.
   - Ты хочешь, чтобы я тоже оставил вас? Но это бессмысленно.  Балдандерс
расскажет мне все, как только я вернусь. Иолента! Иди сюда, дорогая.
   - Она ушла по моей просьбе, и я хочу, чтобы ты сделал то же самое.
   - Да, но она пошла не той дорогой, а мне этого не нужно. Иолента!
   - Доктор, я только хочу помочь твоему другу... рабу,  или  кем  там  он
тебе приходится...
   Неожиданно раздался низкий, заглушенный повязками голос Балдандерса:
   - Я его хозяин.
   - Совершенно верно, - согласился  доктор,  собирая  монеты.  Кошель  он
опустил в карман великана.
   Иолента, прихрамывая, вернулась. По ее прекрасному  лицу  ручьем  текли
слезы.
   - Доктор, неужели мне нельзя пойти с тобой?
   - Конечно, нет,  -  ответил  тот  холодно,  словно  отказывая  ребенку,
который попросил лишний кусок сладкого пирога.
   Я взглянул на великана.
   - Балдандерс, я могу облегчить твои страдания. Недавно я  помог  своему
другу, а у него были такие же ожоги, как у тебя.  Но  я  не  могу  сделать
этого на глазах у доктора Талоса и Иоленты. Давай  отойдем  немного  -  на
тропу, которая ведет в Обитель Абсолюта.
   Великан медленно покачал головой.
   - Он знает, какое лекарство ты для него приготовил, - захихикал доктор.
- Ему не раз приходилось испытывать его на других,  но  он  слишком  любит
жизнь.
   - Я предлагаю жизнь, а не смерть.
   - Неужели? - Доктор поднял бровь. - А где же тот твой друг?
   Великан собирал пожитки.
   - Балдандерс, - снова обратился я  к  нему,  -  ты  знаешь,  кто  такой
Миротворец?
   - Это было давно, - угрюмо  отвечал  Балдандерс.  -  И  неважно.  -  Он
тронулся по тропинке - не по той, по которой  ушла  Доркас.  Доктор  Талос
вместе  с  Иолентой,  уцепившейся  за  его  руку,  догнали.  Потом  доктор
остановился.
   - Северьян, судя по тому, что ты мне рассказывал, ты  умеешь  сторожить
заключенных. Придержи-ка вот это существо, пока мы не отойдем на приличное
расстояние, за один хризос.
   На меня навалилось ощущение неимоверной  усталости  -  и  от  страданий
Балдандерса, и от собственной неудачи. Я выдавил из себя:
   - Как член гильдии я  имею  право  работать  лишь  по  приказанию  лиц,
облеченных законной властью.
   - Тогда мы убьем ее, как только ты скроешься из виду. - Это твое  дело,
- сказал я и двинулся  вслед  за  Доркас.  Не  успел  я  догнать  ее,  как
раздались вопли Иоленты. Доркас встала как вкопанная  и  вцепилась  в  мою
руку, спросила, что это было. Я передал ей слова доктора.
   - И ты оставил ее?
   - Я ему не поверил.
   Мы бросились назад. Не успели мы сделать  и  дюжины  шагов,  как  крики
смолкли. Наступила столь глубокая тишина, что был слышен шелест  увядающей
листвы. Мы побежали дальше. К тому времени, как мы достигли перекрестка, я
почувствовал, что уже слишком поздно, и, по правде говоря, поспешил дальше
лишь для того, чтобы Доркас не разочаровалась во мне.  Я  ошибся.  Иолента
бежала нам навстречу. Колени  она  держала  сомкнутыми,  будто  ей  мешали
пышные бедра, скрещенными  руками  она  придерживала  груди.  Великолепные
золотисто-рыжие волосы разметались  по  лицу,  тонкий  шелк  платья  висел
клочьями. Бросившись в объятия Доркас, она потеряла сознание.
   - Эти негодяи ее избили, - в ужасе пролепетала Доркас.
   - Еще мгновение назад мы думали, что они ее прикончили.  -  Я  осмотрел
кровоподтеки на спине красавицы. - Похоже на следы докторовой  трости.  Ей
еще повезло, что он не натравил на нее Балдандерса. - Что же нам делать?
   - Можно попробовать вот это. - Я достал из сапога Коготь и показал  ей.
- Помнишь, мы нашли его в моей ташке? Ты еще сказала, что это не настоящий
драгоценный камень. Вот что  это  было.  Он  способен  залечивать  раны  -
иногда. Я хотел полечить им Балдандерса, но он отказался.
   Я подержал Коготь над головой Иоленты, потом провел им по  ссадинам  на
спине, но камень не засветился ярче, а Иоленте не стало лучше.
   - Не действует, - разочарованно произнес я. - Придется ее нести.
   - Перекинь ее через плечо. Чтобы не касаться самых больных мест.
   Доркас  взяла  "Терминус  Эст",  а  я  взвалил  Иоленту  на   плечи   и
почувствовал, что она весит не меньше мужчины. Мы успели проделать немалый
путь под пологом бледно-зеленой листвы, прежде чем Иолента наконец открыла
глаза. Но и тогда она не могла ни идти, ни стоять без посторонней  помощи,
ей трудно было даже поднять руку, чтобы откинуть с заплаканного лица  свои
удивительные волосы.
   - Доктор не хочет брать меня с собой, - прошептала она.
   Доркас кивнула.
   - Похоже, действительно не хочет. - Она говорила с Иолентой так,  будто
та была гораздо моложе ее самой.
   - От меня ничего не останется.
   Я спросил, почему она так говорит, но Иолента только покачала  головой.
Через некоторое время она попросила:
   - Можно мне остаться с тобой, Северьян? У меня нет денег  -  Балдандерс
забрал все, что дал мне доктор. - Она искоса взглянула на Доркас. - У  нее
тоже есть деньги, она получила больше, чем я, - столько же, сколько и ты.
   - Он знает, - проговорила Доркас. - А еще он знает, что все, что у меня
есть, будет принадлежать ему, если понадобится.
   Я сменил тему:
   - Думаю, мне следует предупредить вас обеих, что я могу  направиться  и
не в Тракс. То есть не прямо в Тракс,  если  мне  удастся  разузнать,  где
искать Орден Пелерин.
   Иолента взглянула на меня так, будто я повредился в уме.
   - Я слышала, что они  странствуют  по  всему  свету.  Кроме  того,  они
принимают одних женщин.
   - Я не собираюсь вступать в Орден - просто хочу найти их.  В  последний
раз мне говорили, что сейчас  они  продвигаются  на  север.  Но  я  должен
встретиться с ними любой ценой - даже если для  этого  придется  повернуть
обратно на юг.
   - Я пойду за тобой куда угодно, - заявила Доркас. - Мне  все  равно,  в
Тракс или нет.
   - А мне  идти  некуда,  -  вздохнула  Иолента.  Теперь  она  достаточно
окрепла, чтобы идти самой, но заметно отставала от  нас.  Через  некоторое
время я оглянулся: она больше не плакала,  но  я  с  трудом  узнал  в  ней
красавицу,  которая  когда-то  сопровождала  доктора  Талоса.  Та   всегда
шествовала, расправив плечи, гордо, даже надменно, откинув  голову,  а  ее
поразительные глаза сияли,  как  изумруды.  Сейчас  ее  плечи  поникли  от
усталости, взгляд не отрывался от земли.
   - О чем ты разговаривал с доктором и великаном? - спросила меня Доркас.
   - Я же тебе говорил, - отозвался я.
   - Нет, один раз, когда ты заговорил громче, я расслышала:  "Ты  знаешь,
кто такой Миротворец?" Только я не поняла, спрашивал ли ты потому, что сам
не знаешь, или же хотел выяснить, знают ли они.
   - Лично я знаю совсем немного  -  почти  что  ничего.  Мне  приходилось
видеть картины, на которых он будто бы изображен, но эти изображения  были
слишком уж не похожи одно на другое.
   - Есть еще легенды.
   - Да, но чуть ли не все, что я слышал, - это какая-то  нелепица.  Жаль,
что здесь нет Ионы. Он бы позаботился об Иоленте, и он уж наверняка  знает
о Миротворце. Иона - это тот человек, с которым мы  повстречались  у  Врат
Скорби, верхом на мерихипе. Все это время он был мне верным другом.
   - А где он теперь?
   - Тот же вопрос мне задал доктор Талос. Я не знаю и  не  хочу  об  этом
говорить. Расскажи мне лучше о Миротворце.
   Это,  наверное,  прозвучит  глупо,  но  как  только  я  произнес  слово
"Миротворец", тишина леса вдруг стала тяжелой и  зловещей.  Легкий  шелест
ветра в самых верхушках ветвей вызывал в воображении вздохи умирающего,  а
бледно-зеленые от недостатка света  листья  напоминали  истощенные  личики
вечно голодных детей.
   - О нем никто не знает много, а я, может быть, знаю еще меньше, чем ты.
И даже не помню, откуда. Одни говорят, что это был почти ребенок. Другие -
что он вообще не человек, но не какоген, а  овеществленная  мысль  некоего
великого разума, для которого наше существование  не  более  реально,  чем
жизнь игрушечного  картонного  театра.  В  одной  истории  говорится,  что
однажды он одной рукой коснулся руки умирающей женщины, а другой -  звезды
и с той поры  стал  обладателем  силы,  способной  примирить  вселенную  с
человечеством и человечество со вселенной, чтобы положить  конец  извечной
вражде между ними. Он любил исчезать, а потом снова появляться, когда  все
думали, что он умер. Иногда он появлялся после того, как его хоронили. Его
можно было встретить в облике животного, говорящего человеческим языком, а
благочестивым женщинам он являлся в виде розы.
   Я вспомнил ритуал возложения на меня маски.
   - Наверное, Святой Катарине перед казнью.
   - Есть и мрачные легенды.
   - Расскажи.
   - Нет, раньше они меня пугали, - отказалась Доркас. - А теперь я  и  не
помню их как следует. Разве в твоей коричневой книге о нем ничего нет?
   Я достал книгу. Доркас оказалась права. Читать на ходу  было  неудобно,
поэтому я убрал книгу в ташку,  решив  прочитать  это  место  на  привале,
который и так пришлось бы устраивать довольно скоро.



        27. К ТРАКСУ

   Дорожка бежала перед нами  по  увядающему  лесу  до  самого  вечера.  С
момента наступления темноты прошла целая стража, когда мы вышли на  речной
берег. Река была уже и быстрее, чем Гьолл, а на  другом  берегу  в  лунном
свете ночной ветер колыхал стебли тростника. Иолента давно всхлипывала  от
усталости, и мы наконец решили остановиться. Я ни за что не  отважился  бы
испробовать благородный клинок "Терминус  Эст"  на  жестких  суках  лесных
деревьев, а трухлявые мертвые ветви под ногами были пропитаны влагой,  как
губка, поэтому в лесу мы остались бы без топлива. Зато на берегу  валялись
кучи корявых сучьев - легких и сухих.
   Мы уже разложили костер, когда я вспомнил, что мне нечем  его  разжечь,
ведь  огниво  осталось  у  Автарха,  который,  уверен,  и  был  тем  самым
"посланцем из Обители Абсолюта", осыпавшим  доктора  Талоса  хризосами.  К
счастью, среди пожитков Доркас оказались и кремень, и огниво,  и  трут,  и
скоро ревущее пламя обдало нас приятным жаром. Как ни силился я втолковать
Иоленте, что в лесу, примыкающем к садам Обители Абсолюта, не  может  быть
ничего опасного, она все равно боялась диких зверей. Для ее спокойствия мы
положили одним концом в костер три толстые ветки, чтобы в случае опасности
можно было быстро выхватить их из огня и отпугнуть страшных пришельцев.
   Однако никаких диких  зверей  поблизости  не  оказалось,  дым  разогнал
москитов, и мы спокойно лежали, глядя, как искры нашего костра  улетают  в
небо. На неизмеримо большей высоте время от  времени  мелькали  сигнальные
огни флайеров. Их яркие точки на  мгновение  озаряли  небосвод  поддельным
призрачным рассветом. Это  министры  и  генералы  Автарха  возвращались  в
Обитель Абсолюта или отправлялись к местам боевых действий.  Мы  с  Доркас
рассуждали о том, что им приходит в голову, когда они глядят вниз  и  -  в
кратчайший миг перед тем, как уносятся  прочь,  -  замечают  нашу  красную
звездочку. Нам хотелось верить, что они, так же  как  и  мы  при  виде  их
огней, гадают, кто мы такие, зачем и куда держим путь.  Доркас  спела  мне
песню о девушке, которая бродит по весенней роще  и  тоскует  о  пропавших
друзьях - прошлогодних листьях.
   Иолента  лежала  между  костром  и  рекой  -  я  думаю,   для   большей
безопасности. Мы с Доркас  расположились  по  другую  сторону  костра.  Не
только из желания, чтобы она нам не мешала, но и потому,  что  Доркас  был
неприятен вид и плеск холодного, темного потока.
   - Как червяк, - говорила она. -  Огромная  эбеновая  змея.  Сейчас  она
сыта, но знает, что мы здесь, и  постепенно  сожрет  всех  нас  одного  за
другим. Ты боишься змей, Северьян?
   Змей боялась Текла. Вопрос всколыхнул во мне отголоски  воспоминаний  о
ней, и я утвердительно кивнул.
   - Я слыхала, что в  жарких  северных  лесах  живет  Автарх  всех  змей,
Уроборос, брат Абайи. Охотники, которые находят его нору, принимают ее  за
огромный туннель под морским дном.  Они  входят  туда,  и,  сами  того  не
замечая, попадают ему прямо в пасть, а потом - в  глотку,  и  думают,  что
живут, хотя уже умерли. Правда, говорят еще, что  Уроборос  -  это  просто
большая река, которая впадает в собственный исток, или та река вытекает из
моря, и там же лежит ее конец.
   Доркас придвинулась ко мне поближе. Я понял, что она  хочет  любви,  и,
хотя мы оба были не уверены, что Иолента спит, обнял ее. Иолента время  от
времени шевелилась. Из-за пышных бедер, тонкой  талии  и  волнистых  волос
казалось, что она извивается по земле, точно змея. Доркас подняла  ко  мне
маленькое  личико,  отмеченное  печатью  почти  трагической   чистоты.   Я
поцеловал ее и почувствовал, как  ее  тело,  сотрясаемое  дрожью  желания,
прижимается к моему.
   - Я так замерзла, - шепнула она.
   На ней ничего не было, хотя я не заметил, когда она успела раздеться. Я
накинул на нее плащ. Кожа ее, как и моя, горела от жара костра.  Маленькие
руки скользнули под одежду, лаская мое тело.
   - Как хорошо. Так спокойно, - сказала она. А потом (хотя я уже  обладал
ею раньше), как ребенок: - А я не слишком маленькая?


   Когда я проснулся, луна (трудно было представить себе, что  это  та  же
самая луна, сопровождавшая меня через сады Обители Абсолюта) спустилась  к
вершинам гор на западе. Ее берилловый свет скользил по  реке,  подчеркивая
рябь на поверхности воды черными тенями.
   Я ощущал беспричинное смутное беспокойство. Страхи Иоленты перед  диким
зверями уже не казались такими глупыми. Я встал, удостоверился, что  ни  с
Иолентой, ни с Доркас ничего  не  случилось,  и  принес  охапку  дров  для
потухающего костра. Мне вспомнились ночницы, которых,  как  говорил  Иона,
посылают по ночам на поиски жертв, и загадочное существо в вестибюле.  Над
головой пролетали  ночные  птицы.  Не  только  совы,  которые  в  изобилии
гнездились в разрушенных стенах Цитадели. Их было легко узнать по  круглой
голове, коротким широким крыльям и бесшумному полету. Но были и другие - с
раздвоенными хвостами, которые плавно  скользили  над  самой  поверхностью
воды и щебетали на лету. Иногда между деревьями пролетали  ночные  бабочки
небывалой величины. Их резные крылья были длиной с  человеческую  руку,  и
они переговаривались, как люди, только такими тоненькими голосами, что  их
едва улавливало человеческое ухо.
   Я разворошил угли и проверил, на месте ли меч. Потом я долго  любовался
невинным лицом Доркас, ее длинными нежными ресницами, сомкнутыми  во  сне.
Наконец я снова лег и, наблюдая за птицами, странствующими меж  созвездий,
углубился в мир воспоминаний - горьких и сладких,  -  который  никогда  не
бывает закрыт для меня наглухо.
   Мне хотелось вызвать в памяти день Святой Катарины в тот год,  когда  я
стал капитаном учеников, но едва начались приготовления к  празднику,  как
это воспоминание обступила толпа других, непрошеных. Я будто бы  поднес  к
губам чашу с украденным вином, но она обратилась в грудь, сочащуюся теплым
молоком. Это была грудь моей матери. Я с трудом сдержал  восторг  (который
мог унести прочь воспоминание) от того,  что  наконец-то,  после  стольких
бесплодных попыток, сумел приблизиться к ней.  Руки  тянулись  обнять  ее.
Если бы я только мог поднять глаза и увидеть ее лицо! Это,  без  сомнения,
была моя мать, хотя дети, которых забирают палачи,  не  знают  материнской
груди. Значит, то серое по краям поля зрения - это железные стены  камеры.
Скоро ее уведут, и она будет исходить криком в "Аппарате" и  задыхаться  в
"Ожерелье Аллоуна". Я жаждал удержать ее, запечатлеть это мгновение, чтобы
возвращать его вновь и вновь по своему желанию. Но она растаяла,  несмотря
на то что я пытался привязать ее к себе. Исчезла, как  рассеивается  туман
при дуновении ветра.
   Я снова был ребенком... девочкой... Теклой.  Я  стояла  в  великолепной
комнате с зеркалами вместо окон. Зеркалами, которые и источали, и отражали
свет. Меня  окружали  красивые  высокие  полуодетые  женщины.  Воздух  был
насыщен ароматом духов. Я искала кого-то, но  глядя  на  накрашенные  лица
женщин, исполненные совершенной красоты, я испугалась, что не смогу узнать
ее. По моим щекам покатились слезы. Три женщины  подбежали  ко  мне,  а  я
переводила взгляд с одного  лица  на  другое.  Потом  их  глаза  сузились,
превратившись в точки света, а мушка в форме сердечка на щеке ближайшей ко
мне женщины распахнула перепончатые крылья.
   - Северьян.
   Я сел, пытаясь сообразить, в какой момент воспоминание перешло  в  сон.
Голос, который я только что слышал, был нежным  и  в  то  же  время  очень
глубоким. Я был уверен, что слышал его прежде,  только  не  мог  вспомнить
где. Луна уже почти скрылась за горизонтом, а костер умирал во второй раз.
Во сне Доркас сбросила с себя ветхие покрывала. Вид ее  овеваемого  ночным
воздухом тела, похожего на тело эльфа, бледной кожи, еще более осветленной
меркнущей луной, а местами подсвеченной красными отблесками тлеющих углей,
пробудил во мне такое  неистовое  желание,  какого  я  прежде  никогда  не
испытывал - ни когда прижимал к себе Агию  на  Адамнианской  Лестнице,  ни
когда впервые увидел Иоленту на сцене,  ни  когда  спешил  на  свидание  с
Теклой в ее камеру. И все же я желал не  Доркас.  Я  лишь  совсем  недавно
обладал ею и, хотя не сомневался  в  ее  любви,  подозревал,  что  она  не
отдалась бы мне с такой готовностью, если бы не знала про мои похождения с
Иолентой в день празднества и не представляла, как  Иолента,  проснувшись,
смотрит на нас через костер.
   Я не вожделел и к Иоленте, которая лежала на боку и слегка похрапывала.
Скорее, я хотел их обеих, а вместе с ними и Теклу, и безымянную  блудницу,
что подделывалась под Теклу в Лазурном Доме, и  ее  подругу,  изображавшую
Теа, которую я встретил на лестнице в  Обители  Абсолюта,  Агию,  Валерию,
Морвенну и тысячи других. Я вспоминал дикие пляски ведьм в дождливые  ночи
на Старом Дворе,  холодную,  девственную  красоту  Пелерин,  облаченных  в
пурпурные мантии.
   - Северьян.
   То был не сон - встрепенулись сонные птицы,  примостившиеся  на  ветках
деревьев близ лесной опушки. Я вынул "Терминус Эст" из  ножен  и  повернул
клинок так, чтобы его стальная поверхность поймала  холодный  предутренний
свет. Кому бы ни  принадлежал  этот  голос,  пусть  он  знает,  что  я  не
безоружен.
   И снова наступила тишина,  еще  более  глубокая,  чем  ночью.  Я  ждал,
медленно поворачивая голову и пытаясь понять, откуда доносился голос, хотя
отдавал себе отчет, что  было  бы  гораздо  лучше,  если  бы  я  уже  знал
направление. Доркас пошевелилась и застонала во сне, но ни она, ни Иолента
не проснулись. Слышалось лишь потрескивание костра, шелест предрассветного
ветерка в ветвях деревьев да журчание воды.
   - Где ты? - шепнул я, но никто не ответил. В реке  серебряной  вспышкой
плеснула рыбка, и снова все стихло.
   - Северьян.
   Каким бы низким и глубоким ни казался голос,  это  был  голос  женщины,
вздрагивающий от страсти, влажный от нетерпения.  Я  вспомнил  Агию  и  не
вложил меч в ножны.
   - Отмель...
   Я боялся, что меня просто хитростью хотят заставить повернуться  спиной
к лесу, но все же обвел взглядом  реку  и  увидел  ее  -  песчаную  отмель
примерно в двух сотнях шагов от костра.
   - Подойди ко мне...
   Значит, если мне и собирались устроить ловушку, но  не  ту,  которой  я
опасался вначале: голос доносился от реки.
   - Подойди, прошу тебя. Мне тебя не слышно отсюда. Я проговорил:
   - Но я молчал.
   Ответа не было. Я подождал еще немного.  Очень  не  хотелось  оставлять
Иоленту и Доркас одних.
   - Прошу тебя. Когда солнце коснется воды, мне  придется  уйти.  Другого
случая не будет.
   У отмели речка расширялась. Не замочив ног, я прошел  по  сухому  песку
почти до ее середины. Теперь, слева от меня, русло постепенно сужалось,  а
зеленоватая вода ускоряла  течение.  Справа  же  лежала  глубокая  заводь,
шириной шагов в двадцать, из которой вода изливалась быстро, но плавно.  Я
стоял на песке, обеими руками сжимая рукоять меча.
   - Я здесь, - сказал я. - Где ты? Теперь ты меня слышишь?
   И словно мне ответила сама река, три рыбки разом  выпрыгнули  из  воды,
еще раз, еще... оставив на гладкой поверхности цепочку  легких  всплесков.
Мокасиновая змея, чье коричневое тельце украшали золотые и черные  кольца,
прошелестев по песку чуть ли не у  самых  моих  ног,  повернула  голову  и
зашипела, будто угрожая играющим рыбкам, потом скользнула в воду и, плавно
извиваясь, уплыла. Тело ее было толщиной с мое предплечье.
   - Не бойся. Смотри. Ты видишь меня? Я не причиню тебе зла.
   И  без  того  зеленоватая  вода  позеленела.  В  ней,  не   выходя   на
поверхность, извивались тысячи нефритовых щупалец. Я не мог оторвать  глаз
от этого зрелища, слишком завороженный им, чтобы испытывать страх. Наконец
среди щупалец показался медленно всплывающий белый диск.
   Только когда он поднялся к самой поверхности, я понял, что это такое, -
и то лишь потому, что увидел, как открываются глаза. Сквозь воду  на  меня
глядело лицо - лицо женщины,  которая  могла  бы  нянчить  Балдандерса  на
руках, как игрушку. Глаза ее были рубиновыми, а рот обведен полными губами
такого темно-пунцового цвета, что сначала я даже не понял, что  это  губы.
За ними открывался ровный ряд конических зубов, а зеленые щупальца были ее
волосами.
   - Северьян, я пришла за тобой, - вновь услышал я ее голос. - Нет, ты не
спишь.



        28. НАЛОЖНИЦА АБАЙИ

   Я проговорил:
   - Однажды я видел  тебя  во  сне.  -  Сквозь  воду  виднелись  размытые
очертания ее огромного мерцающего тела.
   - Мы следили за великаном и так нашли тебя. Но, увы, мы  слишком  скоро
потеряли тебя из виду - когда ты расстался с ним. Ты думал, что ненавидим,
не ведая, что любим. Все моря мира бушевали, когда мы рыдали  по  тебе,  а
волны смывали соленые слезы и в отчаянии швыряли их о скалы.
   - Чего вы хотите от меня?
   - Только любви. Только твоей любви.
   Ее  правая  ладонь  вынырнула  на  поверхность  и  поплыла,  как  плот,
связанный из пяти белых бревен. Не  это  ли  великанья  рука,  на  кончике
пальца которой умещается карта его владений?
   - Разве я не прекрасна? Где еще ты увидишь  такую  чистую  кожу,  такие
красные губы?
   - От твоего вида захватывает дух, - признал я.  -  Но  позволь  узнать,
почему вы следили за Балдандерсом? И почему не искали меня, если,  как  ты
говоришь, стремились ко мне?
   - Мы следили за великаном, ибо он растет. И потому что он сродни нам  и
нашему отцу-супругу Абайе. Когда-нибудь ему придется  спуститься  в  море,
ведь земля не в силах будет держать его. А ты можешь сделать это и сейчас,
если пожелаешь. Ты станешь дышать - благодаря нашему дару - так же  легко,
как вдыхаешь здесь тонкий хилый ветер,  а  когда  захочешь,  вернешься  на
землю, чтобы принять свой венец. Эта река по имени Цефисс впадает в Гьолл,
а тот течет в мирное море. Там ты  будешь  кататься  верхом  на  дельфинах
среди колеблемых течением коралловых и  жемчужных  садов.  Мы  с  сестрами
покажем тебе позабытые города, построенные в глубокой древности, где сотни
поколений твоих пленных  сородичей  рождались  и  умирали,  давно  забытые
здесь, наверху.
   - О каком венце ты говоришь? Вы принимаете меня за кого-то другого.
   - И все мы будем принадлежать тебе. Ты будешь обладать нами на  красных
и белых лужайках, где пасутся стада радужных рыб.
   Ундина медленно поднимала подбородок, слегка запрокидывая голову,  пока
все ее лицо не оказалось  лежащим  на  одной  глубине,  совсем  близко  от
поверхности. Потом я увидел белую шею, вслед  за  этим  огромные  груди  с
пурпурными  сосками  вспороли  водную  гладь,  и  мелкие  волны,   лаская,
заплескались вокруг них. Вода вскипела мерцающими пузырьками. И вот она во
всю длину вытянулась в струях потока - по меньшей мере  сорок  кубитов  от
алебастровых ступней до кончиков нефритовых волос.
   Вряд ли найдется читатель, который поймет,  как  могло  меня  тянуть  к
этакому чудовищному созданию природы. И все же  мне  хотелось  верить  ей,
хотелось пойти с ней - так же неудержимо, как  тонущему  человеку  хочется
вдохнуть воздуха. И если бы я полностью доверял ее  обещаниям,  я  тут  же
бросился бы в заводь, позабыв обо всем на свете.
   - Венец у тебя есть, хотя ты сам еще об  этом  не  знаешь.  Неужели  ты
думаешь, что мы, обитающие во всех  водах  мира  и  плавающие  меж  звезд,
ограничены пределами времени? Мы видели, чем  ты  был,  и  знаем,  чем  ты
станешь. Лишь вчера ты лежал во впадине моей ладони,  и  я  подняла  тебя,
иначе ты утонул бы в Гьолле. Это я спасла тебя.
   - Дай мне силу дышать водой, - попросил я. - Я испытаю твой дар там, по
другую сторону отмели. И если ты сказала правду, я пойду с тобой.
   Я  смотрел,  как  шевелятся  ее  огромные  губы.  Трудно   представить,
насколько громко ей приходилось говорить под водой, чтобы я слышал ее,  но
из воды снова выпрыгнула рыба.
   - Этого я не могу сделать. Ты должен мне довериться. Идем!
   Она протянула ко мне руку, и в тот же самый миг я услышал безумный крик
Доркас. Она звала на помощь.
   Я бросился к берегу. И все равно, если бы ундина подождала меня, думаю,
я вернулся бы. Но она не стала ждать. Казалось, вся река с ревом бушующего
прибоя разом покинула русло. На мою голову обрушилось  целое  озеро  воды.
Поток сбил  меня  с  ног  и  потащил  как  щепку.  Мгновение  спустя  вода
отступила, а я оказался далеко на берегу, оглушенный, промокший до нитки и
без меча. В полусотне шагов белое тело  ундины  до  пояса  вздымалось  над
рекой. Без поддержки воды ее плоть  повисла  на  костях  -  казалось,  она
вот-вот лопнет от собственной тяжести. Волосы лежали на влажном  песке,  а
вода вокруг смешалась с кровью, струившейся из ее ноздрей.
   Я пустился бежать. Когда я добежал до костра,  ундина  уже  исчезла  во
взбаламученной воде ниже по течению.
   Лицо Доркас было таким же белым, как песок отмели.
   - Что это? - прошептала она. - Где ты был?
   - Значит, ты ее видела? Я боялся...
   - Как страшно! - Доркас бросилась в мои объятия и прижалась ко мне всем
телом. - Просто ужасно.
   - Но ведь ты кричала не из-за этого, правда? Тебе  не  было  ее  видно,
пока она не поднялась из воды.
   Доркас молча показала на другую сторону костра. Земля под Иолентой была
пропитана кровью.
   На ее левом запястье виднелись  две  узкие  ранки  длиной  с  палец.  Я
коснулся их Когтем, но кровотечение не прекращалось.  Когда  все  повязки,
оторванные от платьев Доркас, промокли от крови, я прокипятил нитку и иглу
в маленьком котелке и стянул края ран. Все это время Иолента находилась  в
полубессознательном состоянии. Время от времени она  открывала  глаза,  но
было ясно, что она никого не узнает, и глаза  тут  же  закрывались  снова.
Только один раз она заговорила:
   - Вот, теперь ты видишь, что тот, кого ты считаешь божеством,  одобряет
и предлагает тебе то же самое, что и я.  Давай  начнем,  пока  не  явилось
Новое Солнце.
   Тогда до меня даже не дошло, что это слова из ее роли.
   Когда кровь остановилась, мы  переложили  Иоленту  на  чистую  землю  и
обмыли ее. Потом я сразу же  вернулся  на  то  место,  где  меня  оставила
отступившая вода. Через некоторое время мне  удалось  разыскать  "Терминус
Эст", почти занесенный песком - только рукоять выступала на два пальца.
   Пока я чистил и смазывал клинок, мы  с  Доркас  обсуждали,  что  делать
дальше. Я рассказал ей о своем сне накануне встречи с доктором  Талосом  и
Балдандерсом, о том, как услышал голос ундины и что она мне говорила.
   - Как ты думаешь, она все еще здесь? Ты же был там,  когда  искал  меч.
Можно ли ее разглядеть, если она лежит на самом дне?
   Я покачал головой:
   - Не думаю, чтобы она осталась: Ведь то,  что  она  пыталась  выйти  из
воды, чтобы остановить меня, не могло не причинить ей вред. А потом, у нее
такая бледная кожа, что она вряд  ли  захочет  оставаться  в  водах  менее
глубоких, чем, скажем, Гьолл, когда светит солнце. Но если она еще там,  я
все равно не смог бы ее увидеть - вода слишком мутная.
   Доркас,  сидя  на  земле  и  уткнув  подбородок  в   колени,   казалась
очаровательной, как никогда. Некоторое время  она  молчала,  будто  просто
наблюдала за облаками, воспламененными извечной тайной  надеждой  восхода.
Наконец она заговорила:
   - Наверное, она очень хотела тебя.
   - Ты думаешь так, потому  что  она  выскочила  из  воды?  Мне  кажется,
когда-то она жила на земле, пока не стала такой огромной, и  на  мгновение
просто забыла, что теперь ей это не под силу.
   - Но перед этим она поднялась вверх по грязному Гьоллу, а  потом  -  по
этой узкой речке. Я уверена, она надеялась поймать тебя, когда  мы  станем
переправляться на тот берег, но не  смогла  протиснуться  выше  отмели,  и
тогда позвала тебя. Нельзя сказать, чтобы в  целом  такая  прогулка  могла
показаться приятной тому, кто привык плавать меж звезд.
   - Так ты ей веришь?
   - Когда ты ушел, а я осталась с доктором Талосом, они  с  Иолентой  все
время  твердили,  что  я  слишком  простодушна,   поскольку   верю   всему
услышанному от людей, которых мы встречали по дороге, от Балдандерса, да и
от них самих. А я все равно думаю, что даже  лжецы  гораздо  чаще  говорят
правду, чем лгут. Это же намного проще! Если то, что она  спасла  тебя,  -
неправда, то зачем об этом говорить? Неприятные  воспоминания  могли  лишь
напугать тебя. И уж совсем бессмысленно лгать, что плаваешь меж звезд.  Но
тебя что-то беспокоит. Я вижу. Что?
   Мне не хотелось в подробностях описывать встречу с Автархом, поэтому  я
ответил:
   - Недавно я видел изображение - в  книге  -  существа,  обитающего  меж
звезд. У него были крылья, но не как у птицы, а бесконечно огромные  -  из
какого-то тончайшего радужного  материала.  Крылья,  которые  поддерживает
звездный свет.
   Доркас взглянула на меня с интересом.
   - В твоей коричневой книге?
   - Нет, в другой. Ее здесь нет.
   - Все равно я вспомнила,  что  мы  собирались  почитать  о  Миротворце.
Коричневая книга у тебя с собой?
   Я достал ее. Она была влажной после моего купания, и  я  положил  ее  в
такое место, где солнце могло бы коснуться ее страниц, а ветерок, оживший,
как  только  Урс  снова  взглянул  ему  в  лицо,  поиграть  ими.  Пока  мы
разговаривали,  он  нежно  переворачивал  страницы,  а  мой   глаз   ловил
изображения мужчин, женщин и чудовищ. Они так и остались навсегда у меня в
памяти. Вспыхивали и гасли блестки серебристых чернил, когда солнечный луч
скользил  по  строке,  высвечивая  фразы  и  целые   отрывки:   "бездушный
воитель!", "прозрачно-желтый",  "посредством  утопления".  А  потом:  "Эти
времена - времена древности, когда мир  был  древним".  Или:  "У  Ада  нет
пределов и границ,  ибо  Ад  там,  где  мы,  и  там,  где  Ад,  должны  мы
пребывать".
   - Тебе сейчас не хочется читать? - спросила Доркас.
   - Нет. Я хочу узнать, что случилось с Иолентой.
   - Не знаю. Я спала, и мне снилось... то, что снится всегда.  Я  была  в
лавке, где продают игрушки. Вдоль стен на полках и  на  крышке  колодца  в
центре комнаты сидели куклы. Я думала о том, что мои ребенок  еще  слишком
мал для кукол. Но они были такие хорошенькие, а я так давно  не  играла  в
куклы, что мне очень хотелось купить хотя бы одну. Я решила,  что  сберегу
ее для ребенка, а пока буду иногда  любоваться  на  нее  и  ставить  перед
зеркалом у себя в комнате. Я указала на самую красивую, одну из  тех,  что
сидели на колодце, а когда хозяин протянул ее  мне,  я  увидела,  что  это
Иолента. Вдруг она выскользнула у меня из рук. Я  видела,  как  она  летит
куда-то вниз и вниз, в темную воду. Тут я проснулась. Разумеется, я  сразу
же захотела посмотреть, не случилось ли чего с Иолентой...
   -  И  увидела,  что  она  истекает  кровью?  Доркас   кивнула,   и   ее
светло-золотистые волосы вспыхнули на солнце.
   - Потому-то я тебя и позвала. Дважды. А потом увидела у отмели  тебя  и
это существо, поднимающееся за тобой из воды.
   - Ты совсем бледная, - сказал я. - Но  тревожиться  особенно  не  из-за
чего. Иоленту укусил какой-то зверь - это ясно. Не знаю, какой именно, но,
судя по укусу, совсем маленький, и не стоит его бояться больше, чем любого
другого зверька с острыми зубками и дурным нравом.
   - Северьян, я помню, мне говорили, что на севере водятся летучие  мыши,
которые пьют кровь. Когда я была маленькая, меня часто пугали рассказами о
них. А потом, когда я стала постарше, к нам в  дом  залетела  обыкновенная
летучая мышь. Кто-то убил ее, а я спросила отца, пьет ли она кровь и  есть
ли на самом деле такие летучие мыши. Он ответил, что есть, но они  водятся
только далеко на севере, в жарких  лесах,  которые  раскинулись  в  центре
мира. По ночам они кусают спящих людей и животных, а от их ядовитой  слюны
ранки не заживают и кровь не останавливается.
   Доркас помолчала, вглядываясь в лес.
   - Отец рассказывал, что город, который вначале был просто деревушкой  в
устье Гьолла, постепенно смещается вдоль реки к  северу.  Представь  себе,
какой будет ужас, когда он дойдет до тех мест, где  живут  кровососы.  Они
будут  гнездиться  в  опустошенных  смертью  и  брошенных  людьми   домах.
Наверное, они уже наводят страх на Обитель Абсолюта. Ведь мы не так далеко
ушли от нее.
   - Я сочувствую Автарху, - сказал я. - Но ты еще никогда не говорила так
много о своем прошлом. Теперь ты помнишь отца и  дом,  где  убили  летучую
мышь?
   Доркас встала. Она старалась набраться мужества, но я  видел,  что  она
дрожит.
   - После своих снов я с каждым днем вспоминаю все больше и  больше.  Но,
Северьян,  надо  идти.  Иоленте  потребуется  еда  и  чистая  вода.  Здесь
оставаться нельзя.
   Я и сам был страшно голоден. Я положил коричневую книгу в ташку, вложил
в ножны только что смазанный клинок "Терминус Эст", а Доркас связала  свои
пожитки в маленький узелок.
   Мы тронулись в путь, переправившись через  реку  гораздо  выше  отмели.
Иолента не могла идти сама, и мы поддерживали ее с двух  сторон.  Лицо  ее
осунулось, и, хотя она пришла в сознание, когда мы поднимали ее, она почти
не говорила. Если и открывала рот, то  произносила  лишь  одно-два  слова.
Впервые я заметил, какие у нее  тонкие  губы.  Нижняя  губа  отставала  от
зубов, обнажая бескровную десну. Мне почудилось, будто все  ее  тело,  еще
вчера такое упругое, размякло, как воск. Теперь она не смотрелась (как это
было всегда) женщиной рядом  с  Доркас-ребенком,  но  казалась  растением,
слишком затянувшим свое цветение. Если  Иолента  подошла  к  самому  концу
лета, то время Доркас вступало в пору ранней весны.
   Пока  мы  шли  по  узкому  пыльному  проходу  среди  высоких   -   выше
человеческого роста - стеблей сахарного тростника, я поймал себя  на  том,
что  непрестанно  думаю,  как  сильно  было  мое  влечение  к  Иоленте  на
протяжении всего нашего непродолжительного знакомства. В памяти  возникали
картины, более яркие и подробные, чем видения курильщика опиума.  Я  видел
эту женщину такой, какой увидел ее в первый раз, когда мы с  Доркас  ночью
обогнули рощу и далеко в  поле  заметили  сцену  доктора  Талоса,  сиявшую
огнями. И как странно было убедиться на следующее утро,  что  при  дневном
свете красота Иоленты столь же совершенна,  какой  казалась  при  мигающем
пламени факелов минувшей ночью.
   Говорят, что любовь и желание - не более чем двоюродные сестры. Я  тоже
так думал. Но когда я шел по тропинке, а слабая рука Иоленты обвивала  мою
шею, я понял, что это  неправда.  Скорее  любовь  к  женщине  была  темной
стороной женского идеала, созданного мною в  мечтах  о  Валерии,  Текле  и
Агии, об Иоленте и Доркас, наконец, о подруге Водалуса с личиком  в  форме
сердца и воркующим голосом - сводной сестре Теклы по имени Теа.  Так  вот,
когда мы пробирались между стенами тростника, желание отступило, и  я  мог
взирать на Иоленту лишь с жалостью, я осознал, что, хоть мне  и  казалось,
будто мне нужна лишь ее пышная, розовая плоть и неловкая  грация,  тем  не
менее я любил ее.



        29. ПАСТУХИ

   Почти все утро мы продирались сквозь тростники и не встречали  по  пути
никого. Судя по всему, Иоленте не становилось ни лучше, ни  хуже.  На  мне
самом, кажется,  начали  сказываться  голод  и  усталость  от  непрерывной
необходимости поддерживать Иоленту. К тому же безжалостно палило солнце. В
итоге два-три раза,  когда  я  поглядывал  краем  глаза  на  Иоленту,  мне
казалось, что это не она, а какая-то  другая  женщина,  которую  я  смутно
помню, но не могу признать окончательно. Но если я  поворачивал  голову  и
смотрел на нее прямо, это впечатление (и так совсем слабое) рассеивалось.
   По пути мы почти не разговаривали. В первый раз с тех пор,  как  мастер
Палаэмон вручил мне "Терминус Эст", я чувствовал его тяжесть, и плечо ныло
под перевязью.
   Чтобы утолить голод, мы жевали сладкие стебли  тростника.  Иоленте  все
время хотелось пить, а поскольку она не только не  могла  идти  без  нашей
помощи,  но  и   сжимать   в   руке   стебель,   нам   приходилось   часто
останавливаться.  Удивительно,  насколько   беспомощными   оказались   эти
длинные, совершенные по форме ноги с узкими коленями и пышными бедрами.
   К середине дня мы вышли из тростника  и  погрузились  в  травяное  море
пампы. Здесь еще встречались одинокие деревья, стоящие так далеко друг  от
друга, что каждое из них могло видеть  всего  двух  или  трех  соседей.  К
каждому дереву  сыромятными  ремнями  было  привязано  тело  какого-нибудь
хищника с раскинутыми, как человеческие  руки,  передними  лапами.  Больше
всего было пятнистых тигров, обычных для  тех  мест,  но  мы  встречали  и
атроксов  с  шерстью,  подобной   человеческим   волосам,   и   саблезубых
смилодонов. От многих остался один скелет, хотя некоторые еще не  погибли.
Они издавали слабые звуки, которые, по мнению местных жителей,  отпугивают
других хищников и защищают от них скот.
   Этот скот представлял для нас гораздо  большую  опасность,  чем  хищные
кошки. Быки не раздумывая бросаются  на  все,  что  появляется  вблизи  их
пастбищ, и потому нам приходилось обходить каждое стадо, держась на  таком
расстоянии, чтобы их близорукие глаза не заметили нас,  да  вдобавок  -  с
подветренной стороны. Тогда Доркас как могла поддерживала Иоленту, а я шел
впереди, несколько ближе к животным. Однажды  мне  пришлось  отпрыгнуть  в
сторону, а бык остался без головы. Мы сложили  костер  из  сухой  травы  и
поджарили кусок мяса.
   В следующий раз я вдруг вспомнил о том, как Коготь  остановил  яростное
нападение обезьянолюдей. Я достал его, и тогда несшийся на нас разъяренный
бык подбежал ко мне мелкой рысцой и лизнул руку. Я посадил  ему  на  спину
Иоленту и Доркас, а сам пошел впереди, чтобы зверь все время видел голубое
сияние камня.
   На  последнем  из  встреченных  нами  деревьев  был  распят  еще  живой
смилодон. Я подумал, что бык может испугаться его, но мы  спокойно  прошли
мимо. Спиной я чувствовал взгляд его янтарных глаз величиной  с  голубиное
яйцо, а мой язык вдруг распух от  его  жажды.  Я  передал  камень  Доркас,
подошел к дереву и перерезал ремни. При этом меня не покидала  мысль,  что
он непременно нападет на меня. Но смилодон сполз на землю и  даже  не  мог
подняться на ноги от слабости, а мне нечем было напоить его, и нам  ничего
не оставалось, как уйти.


   Ближе к вечеру я заметил, что над нами кружит птица-падальщик. Говорят,
они чуют смерть. Я тут же вспомнил, что раз или два, когда у  подмастерьев
бывало особенно много работы, учеников посылали  во  двор  гонять  камнями
этих птиц, рассевшихся на разрушенной стене, - иначе они лишь усугубляли и
без того зловещую  репутацию  Цитадели.  Сама  мысль  о  возможной  смерти
Иоленты была настолько отвратительна, что я многое отдал  бы  за  лук,  из
которого, наверное, мог бы подстрелить птицу; но лука взять было неоткуда,
и мне оставалось только сожалеть об этом.
   Еще  через  некоторое  время,  показавшееся  мне  бесконечным,  к   ней
присоединились еще две, гораздо меньших размеров. По яркой окраске головы,
заметной, несмотря на расстояние,  я  понял,  что  это  белоголовые  сипы.
Значит, первая птица, с размахом крыльев в три раза большим,  была  горным
тераторнисом. Я слыхал, что в горах они нападают на  людей,  раздирают  их
лица ядовитыми когтями и сталкивают в пропасть  ударами  могучих  крыльев.
Иногда сипы приближались к нему, а он бросался на них.  Тогда  мы  слышали
пронзительный крик, доносившийся из их  воздушной  обители.  Один  раз,  в
каком-то затмении, я поманил их рукой. Тут же все трое  ринулись  вниз.  Я
отогнал их взмахом меча и впредь следил за своими жестами.
   Когда западный горизонт  подобрался  к  солнцу,  мы  увидели  низенькую
земляную хижину. На пороге сидел  изможденный  старик  в  кожаных  штанах,
потягивая  мате  и  делая  вид,  что  любуется   вечерними   облаками.   В
действительности он наверняка уже давно наблюдал за нами, потому  что  сам
он, маленький и  смуглый,  сливался  с  хижиной,  а  наши  силуэты  хорошо
вырисовывались на фоне неба.
   Заметив пастуха, я убрал Коготь, хотя и не был уверен, что без него бык
не выкинет чего-нибудь.  Но  он  продолжал  все  так  же  шагать  с  двумя
женщинами на спине. У хижины я ссадил Иоленту и Доркас. Бык поднял морду и
шумно потянул носом, косясь на меня одним глазом.  Я  махнул  рукой  в  ту
сторону, откуда мы пришли и где колыхалось под ветром море пампы,  показав
этим жестом, что бык свободен и  в  руке  у  меня  ничего  нет.  Тогда  он
повернулся и помчался прочь.
   Пастух вынул соломинку изо рта.
   - Это ведь вол, - изрек он. Я кивнул.
   - Нам нужно было довезти эту бедную женщину. Она больна, вот мы и взяли
его на время. Он твой? Мы ведь не причинили ему никакого вреда.
   - Нет, нет. - Пастух протестующе поднял руку. - Я спросил  потому,  что
сначала подумал -  это  конь.  Глаза  уже  не  те.  -  Он  поведал,  какое
удивительное зрение у него было в юности. - Так ты говоришь, это вол?
   На сей раз мы с Доркас кивнули вместе.
   - Вот что значит Старость.  Я  готов  был  лизнуть  это  лезвие,  -  он
похлопал по железной рукоятке ножа,  торчавшей  из-за  широкого  пояса,  -
направить его на солнце и поклясться, что  между  ногами  у  него  кое-что
болтается. Но не будь я таким  бестолковым,  мне  сразу  же  пришло  бы  в
голову, что никому не под  силу  оседлать  быка  пампы.  Разве  что  рыжей
пантере, но она держится за спину когтями, да и той  это  частенько  стоит
жизни. Конечно, это вымя, которое вол унаследовал от своей матери.  Знавал
я его мать - у нее точно такое было.
   Я сказал, что я городской житель и не разбираюсь в животных.
   - А-а. - Он снова присосался к мате. - Я тоже мало  в  чем  разбираюсь.
Тут живет самый что ни на есть невежественный народишко. Ты не поверишь  -
сама невежественность. Разве от таких соседей чему-нибудь научишься?
   Доркас прервала его:
   - Прошу тебя, позволь нам положить эту женщину в  доме.  Я  боюсь,  она
вот-вот умрет.
   - Я же сказал, что ничего не знаю. Спрашивай вон его. За ним вол - чуть
было не сказал "бык" - бегает, как собака.
   - Но он не может ей помочь! А ты можешь.
   Пастух покосился на меня, и я понял, что, к его полному удовлетворению,
он убедился, что быка приручил я, а не Доркас.
   - Мне жаль твою подругу, - продолжал он. -  Видно,  когда-то  она  была
красотка хоть куда. Вот я сижу тут с вами да пошучиваю, а у меня у  самого
друг помирает. Там, в доме. Ты только  думаешь,  что  твоя  подруга  может
умереть. А он точно умирает, и я хочу, чтобы его не беспокоили.
   - Понятно, но мы его не побеспокоим. Может быть, даже поможем.
   Пастух перевел взгляд с Доркас на меня, потом снова на Доркас.
   - Вы странные люди. Что я могу знать? Я просто  невежественный  бедняк.
Входите. Только без шума. И помните, что вы здесь гости.
   Он встал и открыл дверь, такую низкую,  что  мне  пришлось  пригнуться,
ступая  через  порог.  В  доме  была  только  одна   комната,   темная   и
прокопченная. На циновке перед очагом лежал мужчина гораздо моложе меня и,
как мне показалось, гораздо выше ростом, чем наш хозяин. У него была такая
же смуглая кожа, но под ней словно совсем не было крови, а на щеках  и  на
лбу я заметил следы глины. В хижине больше не  было  ни  одной  подстилки,
поэтому  мы  положили  Иоленту  прямо  на  земляной  пол,   предварительно
расстелив потрепанное одеяло Доркас. На миг Иолента приоткрыла  глаза,  но
взгляд ее по-прежнему оставался бессмысленным, а их некогда чистая  зелень
выцвела, как крашеная материя, забытая на солнце.
   Наш хозяин покачал головой и прошептал:
   - Да, видно, она проживет ненамного дольше, чем этот  бедняга  Манахен.
Может, и раньше помрет.
   - Ей нужна вода, - обратилась к нему Доркас.
   - На заднем дворе, в бочке. Я принесу.
   Услышав, что за ним захлопнулась дверь, я достал Коготь. На сей раз  он
вспыхнул таким ослепительно синим светом, что я испугался, как  бы  сияние
не проникло сквозь стены. Юноша глубоко вздохнул, потом выдохнул со слабым
стоном и задышал ровнее. Я сразу же спрятал Коготь.
   - А ей не помогло, - огорченно проговорила Доркас.
   - Может, ей станет легче, когда она попьет.  Она  ведь  потеряла  много
крови.
   Доркас нагнулась и  стала  приглаживать  растрепанные  волосы  Иоленты.
Наверное, они выпадали, как у старух или людей, больных лихорадкой, -  так
много их осталось на влажной ладони Доркас.
   - Я думаю, она всегда была больна, - прошептала Доркас. - Сколько я  ее
знала, она держалась на  каких-то  лекарствах,  которые  ей  давал  доктор
Талос. А теперь он бросил ее. Она стала требовать слишком многого,  и  вот
он ей отомстил.
   - Не верится, чтобы он предвидел такой оборот дела.
   - И мне тоже. Послушай, Северьян, они с Балдандерсом  теперь  наверняка
перестанут давать представления и шпионить по всей стране. Их можно  будет
разыскать на новом месте.
   -  Шпионить?  -  По-видимому,  на  моем  лице  отразилось  неподдельное
изумление.
   - Мне всегда казалось, что  они  странствуют,  не  столько  зарабатывая
деньги, сколько разнюхивая, что происходит в мире.  Доктор  Талос  однажды
почти признался в этом, только я так и не поняла, что они ищут.
   Вернулся пастух с  тыквенной  бутылью.  Я  посадил  Иоленту,  а  Доркас
поднесла  бутыль  к  ее  губам.  Большая  часть  воды  пролилась,  замочив
изодранное платье Иоленты, но все-таки немного попало ей  в  горло.  Когда
бутыль опустела и пастух опять  сходил  за  водой,  Иолента  сама  сделала
несколько глотков. Я спросил, знает ли он, где озеро Диутурна.
   - Я бедный невежа, - ответил он. - В такую даль  ни  разу  не  заезжал.
Говорят, где-то там. - Он махнул рукой. - На север и запад. Ты  что,  туда
собираешься?
   Я кивнул.
   - Тогда тебе придется миновать дурное место. А может,  и  много  дурных
мест, но каменный город уж наверняка.
   - Значит, где-то здесь есть город?
   - Город-то есть, да людей в нем нет. Как поговаривают местные, куда  бы
человек ни направился, каменный город передвинется  так,  что  окажется  у
него на пути. - Пастух негромко засмеялся,  потом  помрачнел.  -  Не  так,
конечно. Но каменный город умеет кривить путь. Тебе кажется,  что  ты  его
объезжаешь стороной, а глядишь, прямо в нем и очутился. Понятно? Наверное,
нет.
   Я вспомнил Ботанические Сады и кивнул.
   - Я понимаю. Продолжай.
   - А если тебе надо на север и запад, то его никак не миновать. Тут  ему
и кривить нет нужды. Одни не видят в нем ничего, кроме  развалин,  другие,
как мне приходилось слышать, находили сокровища. Некоторые возвращаются  с
новыми россказнями, а некоторые и вовсе не возвращаются.  Думаю,  обе  эти
женщины уж никак не девственницы...
   У Доркас перехватило дыхание. Я покачал головой.
   - Это хорошо. Те-то как раз чаще всего и пропадают. Постарайся проехать
его днем, чтобы утром солнце стояло над правым плечом, а потом  светило  в
левый глаз. Если вас застанет ночь, не останавливайтесь и не  сворачивайте
в сторону. Держите путь на звезды Ихуавулу, когда они загорятся.
   Я кивнул и только собирался продолжить  расспросы,  как  больной  вдруг
открыл глаза и сел. Одеяло сползло, и я увидел  окровавленную  повязку  на
его груди. Он вздрогнул, уставился на меня, потом что-то крикнул. В то  же
мгновение пастух приставил холодное лезвие ножа к моему горлу.
   - Он не за тобой, - сказал  он  больному.  Пастух  говорил  на  том  же
диалекте, что и юноша, но медленно, поэтому я его понял. - Я уверен, он не
знает, кто ты такой.
   - Отец, я же говорю тебе, это новый ликтор Тракса. За ним  посылали,  а
клавигеры говорят, что он давно в пути. Убей его! Или  он  перебьет  всех,
кто еще не погиб.
   Меня поразило его упоминание о Траксе, который находился так далеко  от
этих мест. Я хотел было расспросить юношу и уверен,  что  мне  удалось  бы
договориться с ним, но тут Доркас  ударила  старика  по  голове  тыквенной
бутылью. Удар был истинно женский - неточный и хилый. Бутыль  треснула,  а
старик, скорее всего, почувствовал лишь слабую боль. Он бросился на Доркас
со своим кривым обоюдоострым ножом, но я перехватил его руку,  сломав  ее.
Потом каблуком сломал и  нож.  Манахен,  его  сын,  попытался  встать,  но
Коготь, вернувший его к жизни, не снабдил парня прежней силой:  от  толчка
Доркас юноша рухнул на циновку.
   - Теперь мы умрем с голоду, - выдавил из себя пастух. Его смуглое  лицо
перекосилось от усилий сдержать крик боли.
   Я сказал ему:
   - Ты заботился о сыне,  а  он  позаботится  о  тебе.  Скоро  он  совсем
поправится. Что он сделал?
   Ни тот, ни другой не ответили.
   Я вправил смещенную кость и наложил шину. Потом мы  с  Доркас  поели  и
устроились на ночлег на улице, предупредив отца с сыном, что  если  только
дверь откроется или же кто-нибудь причинит вред Иоленте, то я убью  обоих.
Утром, пока они еще спали, я коснулся сломанной руки Когтем. Неподалеку от
дома пасся привязанный конь, а верхом я без труда поймал еще  одну  лошадь
для Доркас и Иоленты. Подводя скакунов к дому, я обнаружил,  что  за  ночь
его сложенные из сухого дерна стены зазеленели.



        30. СНОВА ТОРГОВЕЦ

   Несмотря на рассказы  пастуха,  я  надеялся  набрести  на  какое-нибудь
селение вроде Сальтуса, где можно было бы найти чистую воду и за несколько
аэсов купить пищу и место для отдыха. То, что мы нашли взамен, трудно было
назвать даже останками города. Между крепких камней, которые когда-то были
мостовыми, проросла трава, так что на расстоянии они ничем  не  выделялись
из окружающей пампы. В траве, как стволы деревьев в опустошенном  яростной
бурей лесу, лежали колонны. Другие  все  еще  стояли  -  потрескавшиеся  и
ослепительно белые. Ящерицы  с  яркими  глазами  и  зазубренными  гребнями
грелись на солнце, застыв в полной неподвижности. От домов остались только
небольшие возвышения, где на нанесенной ветром почве трава разрослась  еще
гуще.
   Я не видел причины менять направление,  поэтому  мы  так  и  продолжали
ехать на северо-запад, подгоняя уставших лошадей. Здесь  я  в  первый  раз
увидел впереди горы. В рамке полуразрушенной арки они казались всего  лишь
тонкой голубоватой полоской на горизонте, но я ощутил их присутствие,  как
в нашем подземелье  постоянно  ощущалось  присутствие  безумных  клиентов,
заключенных на нижнем ярусе, хотя они не только никогда не поднимались  ни
на одну ступень вверх, но даже ни разу не переступали порога своих  камер.
Где-то в тех горах лежало озеро Диутурна. Там же был и Тракс. И  Пелерины,
насколько мне было известно, странствовали меж их ущелий и пиков,  помогая
бесчисленным жертвам нескончаемой войны с асцианами. Война тоже шла в  тех
горах. Сотни тысяч погибали, чтобы удержать какой-нибудь один перевал.
   Но сейчас мы вошли в город, где не раздавалось ни единого звука,  кроме
карканья ворон. Хотя в доме пастуха  мы  запаслись  кожаными  бурдюками  с
водой, она была почти на  исходе.  Иоленте  становилось  все  хуже,  и  мы
решили, что, если к вечеру не найдем воду, она, скорее всего, умрет. Когда
Урс уже начал накатываться на диск солнца, нам попался разбитый жертвенный
стол. В углублении, куда должна была стекать  кровь,  сохранилось  немного
дождевой воды. Она протухла и дурно пахла, но в отчаянии мы  дали  Иоленте
несколько глотков, и ее тут же стошнило.  Вращение  Урса  явило  убывающую
луну, подарившую нам свой зеленоватый свет вместо утраченного дневного.
   Набрести  здесь  на  обычный  походный  костер  казалось   равносильным
настоящему чуду. Но нам встретилось нечто более странное, хоть и не  столь
желанное. Доркас показала рукой налево. Я  взглянул  туда  и  в  следующее
мгновение увидел, как мне показалось, метеор.
   - Это падающая звезда, - объяснил я. - А ты видела другую?  Иногда  они
проливаются дождем.
   - Нет, там было здание. Разве ты не заметил? Найди темное пятно на фоне
неба. Это здание с плоской крышей, а  наверху  кто-то  чиркает  железом  о
кремень.
   Я хотел было сказать, что у нее  слишком  разыгралось  воображение,  но
неожиданно там,  куда  упала  искра,  зарделась  крошечная,  с  булавочную
головку, тусклая красная точка. Еще два моих вздоха -  и  появился  тонкий
язычок пламени.
   До здания было довольно  близко,  но  мы  так  медленно  пробирались  в
темноте  между  камнями,  что,  когда  подъехали,  огонь  уже   достаточно
разгорелся, чтобы осветить три фигуры, сидящие возле него на корточках.
   Я крикнул:
   - Нам нужна помощь! Эта женщина умирает. Все три фигуры подняли головы.
Потом прозвучал старушечий скрипучий голос:
   - Кто говорит? Я слышу мужской голос, а мужчины не вижу. Кто вы такие?
   - Я здесь, - отозвался я, распахивая плащ и откидывая капюшон. -  Слева
от вас. Просто я одет в черное.
   - Так-так, в черное. Кто умирает? Не маленькая со светлыми  волосами...
Крупная, с золотисто-рыжими. У нас только вино и  огонь.  Других  лекарств
нет. Обойдите с той стороны - там лестница.
   Я сделал, как она велела. Каменная стена закрыла низкую  луну,  оставив
нас в полной темноте, но я  наткнулся  на  грубые  ступени,  должно  быть,
сложенные из обломков других зданий. Я  привязал  коней  и  понес  Иоленту
наверх. Доркас шла впереди, нащупывая дорогу и предупреждая меня в опасных
местах.
   Крыша оказалась не плоской. Наклон был достаточно сильным, так  что  на
каждом шагу я боялся свалиться. Судя по всему,  эту  неровную  поверхность
покрывала черепица - одна вдруг отскочила, и я слышал, как она  гремела  и
скрежетала о другие, покуда не упала на землю и не разбилась.


   Когда я ходил в  учениках  и  был  еще  слишком  мал,  чтобы  выполнять
какие-либо  поручения,  кроме  самых  элементарных,  мне  однажды   велели
передать письмо в башню ведьм. Она стояла недалеко от нашей  -  на  другой
стороне Старого Двора. (Только потом я выяснил,  что  существовали  веские
причины посылать туда  -  а  наша  пространственная  близость  с  ведьмами
требовала обмена посланиями - только мальчиков, которым было еще далеко до
возмужания.) Теперь, когда я знаю, какой ужас внушала наша башня не только
всему кварталу, но  и  остальным  обитателям  Цитадели,  мой  страх  перед
ведьмами кажется неуместным  и  глупым.  Но  для  маленького,  некрасивого
мальчика этот страх был вполне оправданным. Старшие  ученики  рассказывали
жуткие истории, и я видел, что самые храбрые из нас боятся ведьм не меньше
других. В этой самой причудливой из  множества  башен  Цитадели  всю  ночь
горели странные огни. Визги, которые мы слышали в дортуаре, доносились  не
из подземного помещения для допросов, как у нас, а с верхних ярусов, и  мы
знали, что это вопят сами ведьмы, а не их клиенты, ибо  в  том  смысле,  в
каком у нас бытовало это слово, у ведьм клиентов не было. И эти  звуки  не
были похожи ни на вой помешанных, ни на крики боли, к которым мы привыкли.
   Меня заставили вымыть руки, чтобы не запачкать конверта. Пока  я  вилял
между  замерзающими  лужами  двора,  я  все  время  думал,  какие  у  меня
распухшие, красные руки, представляя  себе  встречу  с  высокопоставленной
ведьмой  и  собственное  унижение.  Конечно,  она  не   откажет   себе   в
удовольствии  наказать  меня   за   такие   руки   каким-нибудь   особенно
отталкивающим способом, да еще сообщит о своем неудовольствии и  презрении
ко мне мастеру Мальрубиусу.
   Наверное, я  действительно  тогда  был  еще  очень  мал:  мне  пришлось
несколько раз подпрыгнуть, чтобы дотянуться до дверного молотка. Я до  сих
пор слышу, как шлепают мои тонкие подошвы об изъеденную временем  каменную
ступеньку.
   - Да? - Лицо, выглянувшее из-за  двери,  отстояло  от  земли  ненамного
выше, чем мое. Это лицо - единственное в своем роде из  всех  сотен  тысяч
виденных мною лиц - с первого  взгляда  поражало  красотой  и  говорило  о
смертельном недуге. Ведьма, отворившая дверь, показалась мне немолодой. На
самом деле ей было лет двадцать или даже меньше. Но ростом она не вышла  и
ковыляла согнувшись, как старуха. Лицо ее - такое прекрасное и  совершенно
бескровное - больше всего напоминало маску, вырезанную великим мастером из
слоновой кости.
   Я молча протянул письмо.
   - Идем со мной, - проговорила она. Это были те самые слова,  которых  я
боялся, и теперь, произнесенные вслух, они звучали неотвратимо, как  смена
времен года.
   Я вошел в башню, совсем  не  похожую  на  нашу.  Наша  подавляла  своей
незыблемостью. Строители  так  хорошо  подогнали  одну  к  другой  толстые
металлические пластины, что с  течением  времени  они  слились,  образовав
монолит, а на нижних ярусах всегда было тепло и сыро. В башне ведьм  ничто
не казалось прочным, и так оно и было  на  самом  деле.  Уже  много  позже
мастер Палаэмон  объяснил  мне,  что  ее  воздвигли  гораздо  раньше,  чем
остальные постройки  Цитадели.  В  те  времена  в  неживом  материале  еще
пытались имитировать строение  человеческого  тела:  металлический  скелет
должен был служить опорой для  менее  прочных  материалов.  По  прошествии
многих веков почти  весь  этот  скелет  съела  ржавчина.  С  тех  пор  все
последующие поколения накладывали там и сям бесчисленные железные  заплаты
и скрепки, так что теперь  только  на  них  и  держалось  все  сооружение.
Слишком большие комнаты разделялись стенками толщиной с портьеру, в  башне
не было ни одной ровной поверхности и ни одной прямой  лестницы.  Мне  все
время казалось, что перила и поручни того  и  гляди  останутся  у  меня  в
руках. Стены, разрисованные меловыми красками, светились белизной, зеленью
и пурпуром, но я заметил почти полное отсутствие мебели,  а  внутри  башни
было холоднее, чем на улице.
   Поднявшись  на  несколько  этажей  и   напоследок   вскарабкавшись   по
приставной лестнице, сколоченной из неструганых стволов какого-то пахучего
дерева, я предстал перед лицом старухи, которая сидела в  единственном  на
всю комнату кресле. Она смотрела сквозь стеклянную столешницу на  то,  что
показалось мне искусственным ландшафтом, населенным крошечными безволосыми
зверьками. Ей-то я и вручил письмо. Меня тут же увели, но один раз старуха
все же подняла глаза, и ее лицо, как и лицо  сопровождавшей  меня  молодой
женщины, навеки врезалось в память.


   Я рассказываю об этом только потому, что, когда я  положил  Иоленту  на
черепичную крышу у огня, мне почудилось, будто женщина,  склонившаяся  над
нею, - та самая старуха. Разумеется, я  ошибался:  та  ведьма,  которой  я
отдал письмо, должна была давно умереть, а молодая если  и  жила  еще,  то
изменилась вместе со мной до неузнаваемости. И все же  обращенные  ко  мне
лица оказались именно теми, которые я так хороша запомнил. Может быть,  во
всем мире существуют всего две ведьмы, и они рождаются снова и снова?
   - Что с ней случилось? - спросила молодая. Мы с  Доркас  объяснили  как
смогли. Задолго до того,  как  мы  закончили,  старуха  приподняла  голову
Иоленты и влила ей в рот вино из глиняной бутыли.
   - Крепкий напиток ей бы повредил, - заметила она, - но здесь две  трети
чистой воды. Вы, как я вижу,  не  хотите,  чтобы  она  умерла.  Тогда  вам
повезло, что встретились с нами. Только вот не знаю, повезло ли ей.
   Я поблагодарил старуху и спросил, куда подевался тот, третий,  кого  мы
видели у костра.
   Старуха вздохнула, на мгновение подняла на меня глаза и  тут  же  снова
сосредоточила все внимание на Иоленте.
   - Нас только двое, - ответила мне молодая. - А вы видели троих?
   - Вполне отчетливо. Ваша бабушка - если она приходится вам  бабушкой  -
ответила мне. Вы же  и  кто-то  еще  подняли  головы,  а  потом  снова  их
опустили.
   - Она кумеана.
   Мне приходилось слышать это слово, но я никак не мог вспомнить, что оно
означает, а неподвижное, как лик ореады на картине, лицо  молодой  женщины
не предлагало разгадки.
   - Провидица, - подсказала Доркас. - А ты?
   - Я помогаю и прислуживаю ей. Меня зовут Меррин. Наверное, есть  особый
смысл в том, что вы, будучи втроем, увидели здесь троих, в  то  время  как
мы, двое, сначала заметили лишь двоих из вас. - Она посмотрела на кумеану,
как бы ища подтверждения своим словам, а потом, словно получив его,  опять
обратилась к нам, хотя я не заметил, чтобы женщины обменялись взглядами.
   - Но я совершенно уверен,  что  здесь  был  третий.  Он  показался  мне
намного крупнее, чем вы обе, - возразил я.
   - Сегодня странный вечер, а те, кто носится верхом  на  ночных  ветрах,
часто принимают человеческий облик. Вопрос в  том,  почему  подобные  силы
пожелали явиться именно тебе.
   Ее черные глаза  и  безмятежное  лицо  производили  такое  убедительное
впечатление, что я, наверное, поверил бы ей, если бы  не  Доркас,  которая
едва заметным движением головы дала  мне  понять,  что  третий  мог  легко
спрятаться за гребнем крыши, на краю другого ската.
   - Она может жить, - заговорила кумеана,  не  отрывая  взгляда  от  лица
Иоленты. - Но не хочет.
   - Хорошо, что у вас оказалось гораздо больше вина, чем требуется двоим,
- заметил я.
   Старуха не приняла вызова и спокойно ответила:
   - Да, хорошо. Хорошо для вас, а может, и для  нее.  Меррин  разворошила
угли веткой.
   - Смерти нет.
   Я рассмеялся. Пожалуй, слишком  громко,  но  в  тот  миг  я  чувствовал
невероятное облегчение. Ведь Иоленте больше не грозила смерть.
   - Те, кто занимается моим ремеслом, думают иначе.
   - Те, кто занимается твоим ремеслом, ошибаются. Иолента пробормотала:
   - Доктор...
   - Врач тебе не нужен, - сказала Меррин. - Она знает больше врача.
   Кумеана буркнула под нос:
   - Она зовет любовника.
   - Значит, это не тот, кто в черном, Мать моя? Я сразу подумала, что  он
для нее простоват.
   - Он всего-навсего палач. Тот, к кому она стремится, гораздо страшнее.
   Меррин удовлетворенно кивнула сама себе, потом обратилась к нам:
   - Вам, конечно, будет тяжело сейчас же отправиться в путь, но мы просим
вас поступить именно так. По другую  сторону  развалин  вы  найдете  сотню
гораздо более удобных мест для ночлега, а здесь оставаться опасно.
   - Ты говоришь о смертельной опасности? - улыбнулся я. - Но ты же только
что сказала, что  смерти  нет.  Если  я  поверил  тебе,  то  чего  же  мне
опасаться? А если не поверил, то почему должен верить теперь?  -  С  этими
словами я встал, собравшись уходить.
   Кумеана посмотрела мне в лицо.
   - Она права, - раздалось ее хриплое карканье. - Она права, хотя  ничего
не знает, а просто повторяет заученные слова, как скворец в клетке. Смерть
- это ничто. Именно по этой причине ее и следует бояться. Что  может  быть
страшнее, чем ничто?
   Я снова рассмеялся.
   - Мне не под силу вести спор с мудрецами. Вы сделали все,  что  смогли,
чтобы нам помочь. А мы выполним ваше желание и уйдем.
   Кумеана не препятствовала, когда я взял на руки Иоленту,  но  при  этом
сказала:
   - Я этого не хотела. Меррин все еще думает, что  властна  распоряжаться
вселенной, как будто это не более чем дощечка, из которой  можно  выпилить
любую форму по своему  усмотрению.  Маги-ясновидцы  поместили  мое  имя  в
краткий перечень им подобных, но я не удостоилась бы этой чести,  если  бы
не знала, что люди - даже такие, как мы,  -  всего  лишь  мелкая  рыбешка,
которая должна жить в согласии  с  невидимыми  течениями,  если  не  хочет
погибнуть без пищи. А теперь заверни это несчастное создание в свой плащ и
положи к огню. Когда тень Урса минует это место, я осмотрю ее еще раз.
   Я так и остался стоять с Иолентой на руках, не зная, что предпринять  -
уходить или не торопиться. Кумеана казалась довольно доброжелательной,  но
ее метафора воскресила неприятное воспоминание об ундине. И чем  больше  я
смотрел на ее лицо, тем меньше оно походило на лицо  старой  женщины.  Это
слишком  явственно  напомнило  мне  чудовищные  физиономии  какогенов  под
масками, сброшенными, когда на них ринулся Балдандерс.
   - Ты устыдила меня, Мать, - сказала Меррин. - Позвать его?
   - Он все слышал и  придет  сам.  Она  оказалась  права.  Я  уже  уловил
шарканье башмаков по черепице за коньком крыши.
   - Ты забеспокоился? Так не лучше ли положить эту бедную женщину, как  я
тебе велела, и взяться за меч, чтобы защитить возлюбленную? Но он тебе  не
понадобится.
   Под конец ее фразы я уже ясно различал  на  фоне  неба  высокую  шляпу,
крупную голову и широкие плечи. Я положил Иоленту поближе к Доркас и вынул
"Терминус Эст".
   - В этом нет нужды, - послышался низкий глубокий голос.  -  Нет  нужды,
юноша. Мне следовало бы выйти чуть пораньше, чтобы  мы  могли  возобновить
знакомство, но я не знал, угодно ли это шатлене. Мой хозяин  -  и  твой  -
шлет тебе приветствия.
   Это был Хильдегрин.



        31. ОЧИЩЕНИЕ

   - Можешь передать своему хозяину, что я вручил его послание,  -  сказал
я.
   Хильдегрин улыбнулся.
   - А получил ли ты ответное послание,  армигер?  Помни  -  я  из  лесной
обители.
   - Нет, - ответил я, - не получил.
   Доркас подняла голову.
   - Я получила. Один человек в садах Обители Абсолюта сказал,  что,  если
мне повстречается кто-нибудь, кто произнесет эти слова, я должна  передать
ему: "Когда листья раскроются, лес тронется на север".
   Хильдегрин почесал пальцем нос.
   - Весь лес? Так он сказал?
   - Он сказал именно то, что я произнесла, и ничего больше.
   - Доркас, - вмешался я, - почему я ничего об этом не знаю?
   - У нас ведь почти не было возможности поговорить наедине  с  тех  пор,
как мы встретились у перекрестка. А кроме того, я поняла, что это  опасное
поручение. И мне не хотелось перекладывать эту опасность  на  твои  плечи.
Это был тот же самый человек, который заплатил доктору Талосу. Но  доктору
он ничего такого не говорил. Я знаю - слышала всю  их  беседу.  Он  только
сказал, что он твой Друг.
   - И велел тебе передать эти слова мне? Доркас упрямо покачала  головой.
Смешок, вырвавшийся  из  широкой  глотки  Хильдегрина,  казалось,  донесся
из-под земли.
   - Ну, теперь это уже на так важно, верно? Поручение выполнено, а что до
меня, то я не стал бы возражать, если бы это случилось чуть погодя. Но  не
страшно - здесь все друзья, кроме разве что той больной  девушки,  а  она,
сдается мне, все равно ничего не слышит, а если и слышит, так не понимает.
Как, ты говоришь, ее зовут? Я оттуда не расслышал.
   - Это потому, что я и не называл ее имени, - объяснил  я.  -  Ее  зовут
Иолента. - Произнося "Иолента", я взглянул на ее  лицо,  освещенное  ярким
светом костра, и вдруг понял, что передо  мной  уже  не  Иолента:  в  этой
изможденной женщине не осталось ничего от красавицы, которую полюбил Иона.
   - И все это от одного укуса летучей мыши? Стало быть, в последнее время
яду у них поприбавилось. Ведь меня самого пару раз  кусали.  -  Перехватив
мой взгляд, он добавил: - Да, я видел ее раньше, молодой сьер, так же  как
и тебя, и крошку Доркас. Уж не думаешь ли ты, что я мог  допустить,  чтобы
вы с той девушкой ушли из Ботанических Садов  без  сопровождения.  Да  еще
когда ты  твердил,  что  идешь  на  север,  и  затеял  биться  с  офицером
Серпентрионов. Я видел тебя в бою, я смотрел, как ты помогал одному  парню
расстаться с головой. Между прочим, это  я,  способствовал  его  поимке  -
думал, что он и вправду из Обители Абсолюта. И я той ночью стоял в толпе у
помоста, только в самом заднем ряду. Я упустил тебя  только  на  следующий
день после заварухи у ворот. Так что я видел тебя, и видел ее, хотя от нее
мало что осталось, кроме волос, да и волосы уже не те. Меррин обратилась к
кумеане:
   - Мать, рассказать им? Старуха кивнула.
   - Если можешь, дитя мое.
   - Все ее тело было пропитано особыми средствами,  которые  наделяли  ее
красотой. Теперь эта красота исчезает, потому что женщина  потеряла  много
крови и испытала большие нагрузки. К утру от нее останутся лишь следы.
   Доркас отпрянула.
   - Это колдовство?
   - Колдовства нет. Есть только знание, более или менее тайное.
   Хильдегрин задумчиво разглядывал Иоленту.
   - Никогда не думал, что можно так сильно изменить внешность. Это  может
пригодиться. Твоя хозяйка умеет это делать?
   - Она могла бы больше, если бы пожелала. Доркас прошептала:
   - Но как это возможно?
   - Ей ввели в кровь вытяжки из желез животных, чтобы  изменить  строение
тела. От этого у нее талия стала тонкой, груди огромными, наросла плоть на
бедрах и так далее. Очищением и целительными мазями омолодили  кожу.  Зубы
тоже очистили, а некоторые загнали  в  десны,  а  на  них  посадили  новые
коронки - одна, если посмотрите, уже выпала. Волосы  выкрасили  и  сделали
гуще, вшив шелковые нити в кожу черепа. Несомненно,  вытравили  почти  все
волосы на теле, и уж это, по крайней  мере,  при  ней  останется.  Но  что
важнее всего, ее  погрузили  в  транс  и  обещали  красоту.  После  такого
внушения люди верят с неистовой силой - как дети. А ее вера в то, что  она
прекрасна, завораживала и вас.
   - Неужели для нее ничего нельзя сделать? - спросила Доркас.
   - Я ничего не могу, а кумеаны не берутся за такие  дела,  разве  что  в
случае крайней необходимости.
   - Но она будет жить?
   - Да, как вам и сказала Мать - только она этого не захочет.
   Хильдегрин прочистил горло, сплюнул.
   - Ладно, с этим покончено. Мы вроде как сделали для нее все, что могли.
Так вот что я скажу: давайте-ка приступим к делу, ради которого собрались.
Как ты сказала, кумеана, совсем неплохо, что эти трое здесь объявились.  Я
получил весточку, и они друзья Повелителя Листьев - прямо как  я.  Армигер
поможет мне словить этого Апу-Пунхау. Моих-то двух парней убили по дороге.
Так что может помешать нам действовать?
   - Ничего, - пробормотала кумеана. - Звезда восходит.
   Доркас сказала:
   - Если мы должны  в  чем-то  тебе  помогать,  то  хоть  скажи,  что  ты
собираешься делать.
   - Вернуть прошлое, - торжественно объявил Хильдегрин. - Вернуть мир  во
времена величия старого Урса. На этом самом месте, где  мы  сейчас  сидим,
жил некто, знавший много важного для нашего дела. Вот я и собираюсь добыть
его. Это будет высшей точкой, если можно так выразиться, карьеры,  которую
знающие люди и так уже считают очень и очень впечатляющей.
   Я спросил:
   -  Так  ты  собираешься  вскрыть  гробницу?  Но  ведь  даже  с  помощью
альзабо...
   Кумеана протянула руку и отерла лоб Иоленты.
   - Можно назвать это гробницей, но не его. Скорее это был его дом.
   - Видишь ли, как все получилось,  -  стал  объяснять  Хильдегрин.  -  Я
оказывал этой шатлене кой-какие услуги, если можно так выразиться. Не  раз
и не два. В конце концов я  решил,  что  мне  пора  пожинать  плоды.  Будь
уверен, я посвятил Хозяина Леса в свой нехитрый план. И вот  мы  здесь.  Я
заметил:
   - Мне дали понять, что кумеана служит Отцу Иниру.
   - Но долги-то надо платить, - самодовольно усмехнулся Хильдегрин. - Как
подобает  достойным  людям.  А  потом,  необязательно  быть  столь  мудрой
женщиной, чтобы понимать, как мудро  иметь  нескольких  друзей  на  другой
стороне, особенно на случай, если другая сторона выиграет.
   Доркас обратилась к кумеане:
   - Кто такой был этот Апу-Пунхау и почему  его  дворец  все  еще  стоит,
когда от остального города остались одни руины?
   Старуха промолчала. Вместо нее ответила Меррин:
   - Его имя не упоминается в легендах, а потому даже ученые ничего о  нем
не знают. Мать говорила нам, что  "Апу-Пунхау"  означает  "Глава  Дня".  В
древнейшие  зоны  он  появлялся  в  этих  краях  и  открывал  людям  много
удивительных тайн. Он часто исчезал, но  всегда  возвращался.  Но  настало
время, когда он не вернулся, и  тогда  захватчики  разрушили  его  города.
Теперь мы вернем его в последний раз.
   - Без помощи колдовства?
   Кумеана взглянула на Доркас глазами, сиявшими как звезды.
   - Слова - это всего лишь  символы.  Меррин  предпочитает  считать,  что
колдовства не существует... и в этом случае его не существует.  Если  тебе
хочется назвать то, что  мы  собираемся  сделать,  колдовством,  то  тогда
колдовство будет жить, пока мы это  делаем.  В  древние  времена  в  одной
дальней стране  были  две  державы,  разделенные  горами.  В  одной  воины
одевались в желтые одежды, в другой -  в  зеленые.  И  сто  поколений  эти
державы враждовали. Я вижу, что мужчина, который пришел с тобой, знает эту
историю.
   -  Пришел  туда  раз  отшельник,  -  подхватил  я,  -   и   посоветовал
предводителю желтой армии  одеть  своих  людей  в  зеленое,  а  повелителю
зеленой,  чтобы  он  одевал  воинов  в  желтое.  Но   война   между   ними
продолжалась, как и прежде. У  меня  в  сумке  книга,  которая  называется
"Книга Чудес Урса и Неба", и в ней есть эта история.
   - Это мудрейшая из всех книг, написанных людьми, - сказала  кумеана,  -
хотя лишь немногие извлекают пользу из прочитанного. Дитя,  объясни  этому
человеку, который в свое время станет мудрецом, что мы должны сделать этой
ночью.
   Молодая ведьма согласно кивнула:
   - Прошлое, настоящее и будущее сосуществуют.  Эта  истина  заложена  во
всех легендах, которые рассказывают посвященные в великие  таинства.  Если
бы будущее не существовало в настоящем, то как могли бы мы приблизиться  к
нему? А если прошлого нет, то как можно войти из него в настоящее? Во  сне
разум разрывает оковы настоящего - вот  почему  спящие  так  часто  слышат
голоса умерших и получают известия о грядущем. Те, кто,  как  Мать,  умеет
приходить в такое же состояние во время бодрствования, живут в непрерывном
потоке собственных жизней - так Абракс воспринимает все время  как  единый
непреходящий миг.
   Той ночью ветра почти не было, но теперь  он  совсем  стих.  В  воздухе
повисла гробовая тишина, и мягкий голос Доркас прозвучал в  ней  как  удар
колокола:
   - Значит, женщина, которую ты зовешь кумеаной, войдет в это состояние и
будет говорить с тем человеком голосами мертвых?
   - Этого она не может сделать. Она очень стара, но этот город  пришел  в
упадок задолго до того, как она появилась  на  свет.  Ей  подвластно  лишь
время ее собственной жизни, а для того,  чтобы  оживить  этот  город,  нам
понадобится помощь разума, существовавшего во времена его расцвета.
   - Неужели в этом мире найдется столь древнее существо?
   Кумеана покачала головой.
   - В этом мире? Нет. Но все же такой разум  существует.  Посмотри,  дитя
мое. Вон там, за облаками. Та красноватая звезда называется "Рыбья Пасть".
Как раз на одном из ее доныне уцелевших миров  и  обретается  тот  древний
разум. Меррин, возьмись за мою руку, а ты, Хильдегрин, за  другую.  Палач,
дай руку больной, а  другой  возьмись  за  руку  Хильдегрина.  Пусть  твоя
возлюбленная возьмется за руки больной подруги и Меррин... Вот  теперь  мы
слились в кольцо - женщины по одну сторону, мужчины - по другую.
   - Если что-то делать, то хорошо бы поскорее, - пробурчал Хильдегрин.  -
По-моему, вот-вот начнется буря.
   - Постараемся успеть. Сейчас мне понадобится сила каждого  сознания,  а
от больной не много проку. Вы почувствуете, как я  направляю  ваши  мысли.
Делайте, как я велю.
   Отпустив на мгновение руку Меррин, старуха (если  она  и  вправду  была
женщиной) извлекла из-за корсажа хлыст. Его концы  растворялись  в  ночной
тьме, словно выходили за пределы зрения, хотя сам  хлыст  был  размером  с
небольшой нож. Когда старуха открыла рот,  я  решил,  что  она  собирается
взять его в зубы, но она проглотила его. Мгновение спустя я увидел  сквозь
сморщенную кожу ее горла расплывчатые очертания ножа,  тронутые  по  краям
пурпуром.
   - Все закройте глаза...  Здесь  есть  незнакомая  женщина,  высокая,  в
цепях... Неважно, палач,  теперь  я  ее  знаю...  Не  размыкайте  рук.  Не
размыкайте рук...
   После Водалусовой трапезы я знал, что значит  разделить  свой  разум  с
другим разумом. Но теперь все было по-другому. Кумеана не явилась мне ни в
своем нынешнем облике, ни как молодая женщина. Скорее я чувствовал, что ее
мысли окружают мои собственные, как рыбка  окружена  не  видимым  человеку
водным потоком. Текла тоже была со мной, но и ее я не видел -  мне  только
казалось, что она стоит за спиной, положив руку мне на плечо, а  на  своей
щеке я чувствовал ее дыхание.
   Потом она исчезла, и все остальное исчезло  вместе  с  ней.  Мои  мысли
ринулись в темноту и затерялись меж развалин.


   Очнувшись, я понял, что лежу на черепичной крыше у огня. Рот был  полон
слюны и крови, сочившейся из прикушенных губ. В ногах ощущалась  безмерная
слабость, но все же я сел и огляделся вокруг.
   Сначала мне показалось, что все остальные исчезли. Крыша подо мной была
твердой, но люди стали прозрачными,  словно  привидения.  Справа  от  меня
лежал прозрачный Хильдегрин: положив ладонь на его грудь, я убедился,  что
в ней бьется сердце - неровно, как мошка за  стеклом.  Глядя  на  туманные
очертания  тела  Иоленты,  я  понял,  что  с  ней  сделали   больше,   чем
предполагала  Меррин:  сквозь  прозрачную  плоть   просвечивали   железные
проволоки и пластинки, хотя и они казались расплывчатыми. Я перевел взгляд
на собственные ноги и увидел яркий свет Когтя под толстой кожей сапога. Но
не хватало сил достать его.
   На губах спящей Доркас не было пены,  а  тело  на  вид  казалось  более
плотным, чем тело Хильдегрина.  Меррин  превратилась  в  куклу,  одетую  в
черное, почти лишенную плоти.  Тоненькая  Доркас  рядом  с  ней  выглядела
крупной и тяжелой. Теперь, когда в лицо Меррин сознание не вдыхало  жизнь,
я видел перед собой всего  лишь  маску  из  слоновой  кости  или  гипсовую
лепнину на костях черепа.
   Как я уже давно подозревал, кумеана оказалась не женщиной.  Но  она  не
была и одним из тех  чудовищ,  которых  мне  довелось  лицезреть  в  садах
Обители Абсолюта. Вокруг светящегося  хлыста  клубилось  нечто,  отдаленно
напоминавшее рептилию. Как ни искал я голову у этого существа, ее не  было
- зато спина пресмыкающегося казалась составленной из множества лиц,  а  в
глазах каждого из этих лиц читалось отчаяние.
   В это время проснулась Доркас.
   - Что с нами случилось? Хильдегрин пошевелился во сне.
   - Я думаю, мы смотрим на себя издалека - из другого времени.
   Она открыла рот, но не издала ни звука. Сгустившиеся облака не принесли
с собой ветра, хотя внизу, под нами, по улицам клубилась  пыль.  Не  знаю,
как лучше описать  то,  что  происходило:  словно  бесчисленное  множество
мельчайших насекомых скрывалось в трещинах мостовых,  а  теперь,  по  воле
лунного света, пробудилось к загадочной ночной жизни.  Глаз  не  улавливал
регулярности  в  их  бесшумных  перемещениях,  но  время  от  времени  они
сбивались  в  подобие  роя,  мечущегося,  увеличивающегося  в  размерах  и
уплотняющегося,  пока  он  снова  не  рассыпался  по  выщербленным  камням
мостовой. Тогда насекомые больше не пытались взлететь  -  они  переползали
друг через друга, и каждое стремилось пробраться в центр роя.
   - Они живые, - сказал я. Но Доркас шепнула в ответ:
   - Смотри, они мертвы.
   Она оказалась права.
   Насекомые, еще мгновение назад полные жизни, замерли, выставив  напоказ
белые прожилки брюшек. Неведомая сила соединяла пылинки друг  с  другом  -
так  усердный  художник  складывает  обломки  старинного   стекла,   чтобы
возродить к жизни  многоцветный  витраж,  разбитый  несколько  тысячелетий
назад. Они складывались в человеческие черепа, отливавшие зеленью в лунном
свете. Звери - элуродоны, неуклюжие спелей  и  скользящие  тени,  названия
которым я не знал, - появились среди мертвых. По сравнению с нами все  они
казались бесплотными.
   Один за другим стали подниматься мертвые, а звери  исчезали.  Мертвецы,
сначала медленно и неуверенно, принялись восстанавливать свой город: камни
громоздились  друг  на  друга,  прах  превращался  в  деревянную   обшивку
воздвигаемых стен. Люди уже не казались ожившими трупами - они крепли и  с
каждым мгновением набирались  сил.  Теперь  внизу  ходили  вразвалку,  как
моряки, низкорослые  кривоногие  мужчины,  без  усилий  толкая  гигантские
валуны своими широченными плечами. Город восстал из праха. Мы  ждали,  что
будет дальше.
   Тишину ночи разорвал грохот барабанов. По их тону я понял,  что,  когда
они били в последний раз, город был окружен лесом  -  подобное  эхо  могли
создавать только стволы могучих деревьев. По улице шествовал  бритоголовый
шаман.  Его  обнаженное  тело  было  разрисовано  цветными   текстами   на
незнакомом языке, но форма каждой буквы, казалось, вопила о смысле слова.
   За ним шла цепочка из сотни или более людей. Руки каждого  из  танцоров
лежали на голове впереди идущего, их лица были запрокинуты к небу, и тогда
мне пришло в голову (я и сейчас думаю об этом), что в их танце  воплотился
образ  стоглазого  змея,  которого  мы  называли  кумеаной.  Они  медленно
скользили и извивались вокруг шамана, потом вернулись  к  дому,  с  высоты
которого мы наблюдали за ними, и остановились  перед  входом.  Со  звуком,
подобным грому, отвалилась каменная плита. Повеяло ароматами мирта и роз.
   Из двери вышел мужчина и поднял руки, приветствуя танцоров. Будь у него
сотня рук или неси он голову под мышкой, я не удивился бы  больше,  потому
что я знал его лицо с самого детства. Это было-лицо  бронзовой  фигуры  из
мавзолея,  где  я  играл  ребенком.  Его  руки  украшали  тяжелые  золотые
браслеты,  украшенные  гиацинтами,  опалами,  сердоликами  и   сверкающими
изумрудами. Мерными шагами он продвигался  вперед,  до  тех  пор  пока  не
оказался в центре процессии. Потом он повернулся к нам и воздел  руки.  Он
смотрел прямо на нас, и я понял, что он - единственный  из  всей  толпы  -
видит нас.
   Я  был  настолько  заворожен  происходящим  внизу  спектаклем,  что  не
заметил, когда Хильдегрин успел спуститься  вниз.  Теперь  он  смешался  с
толпой -  если  это  с