будут квиты. - Да замолчите же вы, господа. Вас могут услышать,- строго произнес Букар.- Где это видано, чтобы так высмеивали клиентов! Едва Дервиль успел проводить полковника в свою спальню, как в кабинет вошла графиня. - Сударыня,- сказал поверенный,- я не знал, приятно ли вам будет видеть графа Шабера, поэтому я счел за благо принять вас каждого в отдельности. Однако, если вы пожелаете... - Крайне вам благодарна, сударь, за вашу чуткость. - Я заготовил проект договора, условия коего могут быть оспариваемы как вами, так и господином Шабером Б процессе обсуждения. Я буду последовательно переходить от вас к нему, взаимно предоставляя той и другой стороне обмениваться через меня своими мотивами. - Начинайте,- сказала графиня с нетерпением. Дервиль начал читать: "Мы, нижеподписавшиеся, граф Гиацинт Шабер, бригадный командир, награжденный большим офицерским крестом ордена Почетного легиона, проживающий в Париже, на улице Пти-Банкье, с одной стороны, и госпожа Роза Шапотель, супруга вышеупомянутого графа Шабера, родившаяся в... - Опустим вступительную часть,- прервала его графиня.- Переходите прямо к самим условиям. - Сударыня, - сказал поверенный, - во вступительной части вкратце излагается ваше положение в отношении друг к другу. Засим, в пункте первом, вы признаете в присутствии трех свидетелей, а именно двух нотариусе" и владельца молочной, где проживает ваш супруг, которых я посвятил в тайну, обязав хранить полнейшее молчание,- итак, повторяю, вы признаете, что личность, о которой идет речь в прилагаемых к договору документах, подлинность коих удостоверена соответствующим актом, составленным вашим нотариусом Александром Кротта, является графом Шабером, вашим первым супругом. В пункте втором граф Шабер в ваших интересах обязуется воспользоваться своими правами лишь в случае, оговоренном настоящим актом. То есть,-прибавил Дервиль как бы мимоходом, - в случае невыполнения условий данного секретного соглашения. Со своей стороны,- продолжал поверенный, - господин Шабер обязуется совместно с вами исходатайствовать у суда постановление, аннулирующее акт о его кончине и признающее ваш брак с ним расторгнутым. - Но это для меня совершенно неприемлемо,- изумленно произнесла графиня. - Я не хочу процесса. Вы сами знаете почему. - По пункту третьему, - с невозмутимым спокойствием продолжал поверенный,- вы обязуетесь внести в государственное казначейство капитал для выплаты вышеупомянутому графу Гиацинту Шаберу пожизненной ренты в двадцать четыре тысячи франков, с тем чтобы в случае смерти полковника этот капитал перешел к вам... - Но это слишком много! - воскликнула графиня. - Вы надеетесь договориться на меньшей сумме? - Возможно. - Чего же вы в сущности хотите, сударыня? - Я хочу... я не хочу суда... я хочу... - Чтобы он остался мертвецом? - живо перебил ее Дервиль. - Сударь, - произнесла графиня,- если вы требуете ренты в двадцать четыре тысячи франков, - хорошо, будем судиться. - Да, будем судиться! - сдавленным голосом воскликнул Шабер, который распахнул дверь спальни и внезапно появился перед своей женой. Он заложил левую руку за вырез жилета, а другую простер книзу - жест, которому память о необычайных злоключениях полковника сообщала какую-то ужасающую выразительность. "Это он!" - подумала графиня. - Слишком много! - повторил старый солдат.- Я дал вам почти миллион, а вы хотите выгадать на моем несчастье! Так знайте же, теперь я потребую и вас и ваше состояние. Наше имущество не разделено, наш брак не расторгнут. - Но, сударь, вы вовсе не полковник Шабер! - воскликнула графиня с наигранным изумлением. - Ах, так, - произнес старик с глубокой иронией. - Так вам нужны доказательства? Что же, я взял вас из Пале-Рояля... Графиня побледнела. Увидев под румянами эту бледность, старый солдат был тронут страданием, которое он причинил обожаемому некогда существу, и умолк; но он был вознагражден за свое великодушие таким ядовитым взглядом, что не сдержался и прибавил: 111 - Вы были в.., - Увольте, сударь, - сказала графиня, обращаясь к поверенному.- Разрешите мне удалиться. Я пришла сюда вовсе не затем, чтобы выслушивать такие ужасы. Она поднялась и вышла. Дервиль бросился вслед за ней в контору, но графиня уже выпорхнула, как будто на крыльях. Возвратившись в свой кабинет, Дервиль увидел, что полковник расхаживает по комнате крупными шагами в приступе дикой ярости. - В ту пору, - произнес он, - каждый брал жену, где ему хотелось; но я, к сожалению, сделал плохой выбор, доверившись внешности. У нее нет сердца. - Ну что, полковник, разве я был неправ, когда просил вас не показываться? Теперь я нисколько не сомневаюсь, что вы - полковник Шабер. Когда вы вошли в кабинет, графиня не могла удержаться от движения, которое невозможно истолковать двояко. Зато вы проиграли процесс - вашей жене известно, что вас нельзя узнать. - Я убью ее... - Безумец! Вас арестуют и гильотинируют как убийцу. Впрочем, в решительный момент у вас дрогнет рука, а это непростительно, особенно когда дело идет о собственной жене. Предоставьте мне исправлять ваши промахи, большое вы дитя! Идите домой. Берегитесь, она способна подстроить вам ловушку и упечь вас в Шаран-тон. Я представлю наши бумаги в суд, чтобы предохранить вас от каких-либо неожиданностей. Бедный полковник повиновался своему молодому благодетелю и удалился, бормоча извинения. Он стал медленно спускаться по темной лестнице, уйдя в своп невеселые мысли, сраженный жестоким ударом, который, быть может, глубже всего пронзил его сердце, как вдруг на нижней площадке он услышал шелест женского платья и увидел графиню. - Идемте, сударь, - произнесла она, беря его за руку таким знакомым и родным ему движением. Жеста графини, звука ее голоса, ставшего вдруг нежным, было достаточно, чтобы укротить гнев полковника, и он послушно последовал за ней к карете. - Садитесь со мной! - сказала графиня, когда лакей опустил подножку экипажа. И, как по волшебству, полковник очутился в карете рядом со своей женой. - Куда прикажете, сударыня?-спросил лакей. . - В Гроле, - ответила графиня. Лошади дружно подхватили и понеслись по Парижу. - Сударь...- обратилась графиня к полковнику, и в голосе ее послышалась та необычайная взволнованность чувств, на которую так живо откликается все наше существо. В подобные мгновения все - сердце, нервы, лицо, душа, тело, каждая жилка и каждая частица - все содрогается в нас. Кажется, сама жизнь нас покидает; она вырывается из нас наружу, она сообщается другому, как болезнь, передается во взгляде, звуке голоса, жесте, подчиняя других нашей воле. Старый солдат задрожал, услышав это единственное слово, ее первое, ее страшное слово: "Сударь!" Но оно было одновременно и упреком, и мольбой, и прощением; надеждой, отчаянием, вопросом, ответом. В нем заключалось все. Надо быть прирожденной актрисой, чтобы вложить в одно слово столько красноречия, столько чувства. Правда не выражает себя с такой полнотой, она не все выставляет напоказ, она требует, чтобы разгадали ее сокровенную глубину. Полковник мучительно раскаивался в своих подозрениях, в своих требованиях, в своем гневе и потупил глаза, чтобы скрыть охватившее его волнение. - Сударь, - произнесла графиня после неприметной паузы,- я вас сразу же узнала. - Розина, - сказал старый солдат. - Это слово - . бальзам, способный смягчить мои муки. Две крупных горячих слезы скатились на руки графини, которые Шабер сжимал с отеческой нежностью. - Сударь, - продолжала она, - как могли вы не понять, что мне было невыносимо стыдно показаться перед посторонним человеком в том ложном положении, в котором я нахожусь! Если уж я должна краснегь, пусть это будет в кругу моей семьи. Разве тайна эта не должна быть погребена в глубине наших сердец? Надеюсь, вы не поставите мне в вину кажущееся равнодушие к судьбе незнакомца, именующего себя графом Шабером, в существовании которого я вправе была сомневаться. Я получила ваши письма, - живо сказала графиня, заметив но лицу" мужа, что он готовится ей возразить, - но они попали ко мне через тринадцать месяцев после битвы при Эйлау; они были вскрыты, испачканы, а почерк ваш неузнаваемо изменился. И после того как сам Наполеон поставил свою подпись на моем брачном контракте, я имела все основания считать, что какой-то ловкий интриган просто-напросто хочет сыграть со мной злую шутку. Чтобы не смущать покоя графа Ферро и не разрушать семейных уз, я обязана была принять меры предосторожности против лже-Шабера. Разве я не была права, скажите сами? - Да, ты была права. А я, глупец, животное, грубиян, не сумел предвидеть последствий подобного положения... Но куда же мы едем? - спросил граф Шабер, заметив заставу Лашапель. - В мою усадьбу, она расположена рядом с Гроле, в долине Монморанси. Там, сударь, мы вместе обсудим, что предпринять. Я знаю, в чем мой долг. Если я и принадлежу вам по закону, то фактически я не ваша жена. Неужели вы хотите, чтобы мы стали посмешищем всего Парижа? Не будем посвящать общество в наши дела, гда мне отведена такая смешная роль. Сохраним наше достоинство. Вы до сих пор еще любите меня, - сказала она, бросив на полковника грустный и нежный взгляд,- но разве я была неправа, создавая себе ювую жизнь? Какой-то тайный голос говорит мне, что в этих необычных обстоятельствах я могу положиться на вашу доброту, столь хорошо мне известную. Разве я ошиблась, избрав вас единственным судьей моей жизни? Будьте же не только судьей, но и моим защитником. Я рассчитываю на врожденное ваше благородство. Вы великодушны, вы простите мне последствия моих невольных заблуждений. Признаюсь вам, я люблю господина Ферро. Я считала себя вправе полюбить его. Говорю это без краски стыда. Если мое признание обидно для вас, то все же оно для нас не позорно. Я ве могу скрывать от вас правды. Когда волею случая я осталась вдовой, я ведь еще не была матерью... Движением руки полковник попросил ее замолчать, и около половины лье они проехали, не обменявшись ни словом. Перед взором Шабера встал образ двух детей, - РозииаГ - Я слушаю вас, сударе - Мертвецам не следовало бы выходить из могилы, верно? - О нет, сударь, нет? Не считайте меня неблагодарной. Но поймите, вы оставили супругу, а теперь перед вами любящая женщина, мать. Если полюбить вас вновь не в моей власти, я все же не забываю, чем я вам обязана, я могу предложить вам дочернюю привязанность... - Розина, - прервал ее мягко полковник, - я не сержусь на тебя. Забудем все,- добавил он с кроткой улыбкой, прелесть которой неизменно отражает красоту души. - Я не настолько огрубел, чтобы требовать видимости любви от женщины, которая не любит меня более. Графиня бросила на него взгляд, исполненный такой горячей признательности, что несчастный Шабер готов был вернуться в братскую могилу под Эйлау. Иные люди обладают душой достаточно сильной, чтобы доказать любой ценой свою преданность, а наградой им служит сознание, что они сделали добро обожаемому существу. - Друг мой, мы вернемся к этому разговору позже, когда успокоимся, - сказала графиня. Беседа их приняла иное направление, ибо невозможно долго говорить на подобные темы. Хотя супруги то и дело возвращались к своему необычному положению то намеками, то прямо, все же они совершили очаровательное путешествие, как бы вернувшее их к прежней совместной жизни и ко временам Империи. Графиня придала этищ; воспоминаниям нежное очарование и внесла в беседу меланхолический оттенок, подчеркивая этим ее значительность. Она сумела оживить любовь, не пробуждая желаний, и как бы невзначай открыла своему первому супругу как обогатилась она духовно, стараясь исподволь при учить его к мысли, что отныне ему придется ограничить свое счастье теми радостями, какие вкушает отец возл любимой дочери. Полковник раньше знал графиню времен Империи, перь пред ним была графиня времен Реставрации. Наконец карета, увозившая супругов, свернула на пр, селочную дорогу и подъехала к большому парку, разби тому в неширокой долине, между возвышенностью Ма. жанси и очаровательным селением Гроле. Графине принад; лежал там прелестный дом, где, как увидел полковник, в было тщательно приготовлено для их совместного пребь рания. Несчастья - своего рода талисман, усиливающи прирожденные нам свойства: у некоторых он развивав недоверчивость и злобу, а у людей прекрасной души при умножает доброту. Под влиянием перенесенных несчасти полковник стал еще отзывчивей и лучше, чем он был, мог постичь тайные муки женщины, которые не доступны пониманию большинства мужчин. Однако, несмотря на всю свою доверчивость, он не удержался, чтобы не спросить графиню: - Значит, вы были твердо уверены, что вам удастся привезти меня сюда? - Да,- ответила она,- если истец действительно оказался бы полковником Шабером. Искренность, прозвучавшая в этом ответе, рассеяла появившиеся было подозрения полковника, которых он сам стыдился. В течение трех дней супруга полковника Шабера была само обаяние. Казалось, своей непрестанной заботой и женской нежностью она хотела изгладить из его памяти все воспоминания о перенесенных им горестях, вымолить прощение за те муки, которые она, по ее уверениям, причинила ему невольно; ей доставляло удовольствие расточать перед ним - но, разумеется, не без оттенка должной меланхолии - все свое"очарование, против которого, как она знала, он не мог устоять; ведь мы особенно чувствительны к некоторым движениям, к некоторым прелестям ума или сердца и пасуем перед ними; она стремилась вызвать в Шабере сочувствие к своему положению, растрогать его, чтобы овладеть его душой и целиком подчинить своей власти. Решившись на все, чтобы добиться цели, она не знала еще, как ей поступить с этим человеком, но прежде всего она жаждала уничтожить его социально. К вечеру третьего дня их пребывания в Гроле она почувствовала, что, несмотря на все свои усилия, ей не удается более скрыть неуверенности в успехе затеянной ею игры. Ей захотелось побыть одной, она поднялась к себе, присела к письменному столу, сбросив личину спокойствия, которую все эти дни носила перед графом Шабером, - так актриса, закончив мучительный пятый акт, без сил возвращается со сцены и, полуживая, падает в кресло, оставив зрителям образ, на который она уже ничем не похожа сейчас. Графиня принялась дописывать письмо Дельбеку, в котором она поручалаемому сходить к Дервилю, затребовать у него от ее имени все бумаги, касающиеся полковника Шабера, внять с них копии и немедленно явиться в Гроле. Едва она успела закончить письмо, как услыхала в коридоре шаги полковника, который, обеспокоившись ее отсутствием, пошел на розыски. - Увы! - воскликнула она, как будто разговаривая сама с собою.- Кзк мне хотелось бы умереть! Мое положение непереносимо. - Что с вами? - спросил добряк. - Да нет, ничего, - ответила графиня. Она встала и, оставив полковника одного, спустилась нниз, чтобы переговорить без свидетелей со своей горничной, которой она велела ехать в Париж, наказав ей вручить письмо в собственные руки Дельбеку и привезти это письмо обратно, как только управляющий прочтет его. Потом графиня вышла в сад и уселась на скамью, на самом виду - так, чтобы полковник при желании мог тут ее найти. Шабер, который уже разыскивал графиню, подошел к ней и сел возле нее. - Розина, что с вами? - спросил он. Она ничего не ответила. Был чудесный спокойный июньский вечер, в такие часы в сяадчайшей неге заката разлита скрытая гармония. Воздух был чист, стояла глубокая тишина, можно было слышать доходившие из отдаленной аллеи парка детские голоса, как бы дополнявшись своей мелодией возвышенную прелесть пейзажа. - Вы не отвечаете? - продолжал полковник. - Мой муж... - начала графиня и тут же замолчала; она сделала какой-то неопределенный жест и, покраснев, спросила: - Как мне называть при вас графа Ферро? - Называй его мужем, малютка, - ответил добродушно полковник. - Разве сн не отец твоих детей? - Хорошо, - продолжала графиня. - Если господин Ферро спросит меня, что я здесь делала, если он узнает, что я провела здесь несколько дней с глазу на глаз с каким-то незнакомцем, что я ему скажу? Послушайте, сударь, - сказала она, приняв величественную позу, - моя судьба в ваших руках, я подчиняюсь всему... - Дорогая моя, - ответил полковник, беря свою жену за руки. - Я решил всем пожертвовать ради вашего благополучия. - Но это невозможно! - воскликнула она, судорожно вздрогнув. - Подумайте только, ведь вам придется отказаться от самого себя и притом с соблюдением всех формальностей. - Как, - спросил полковник, - разве моего слова вам недостаточно? Слово "формальности" поразило полковника в самое сердце, пробудило в нем невольное подозрение. Он бросил на свою жену взгляд, заставивший ее покраснеть. Она опустила глаза, и полковник Шабер со страхом подумал, что ему, быть может, придется ее презирать. Графиня испугалась, что она оскорбила суровую чистоту, неподкупную честность человека, чей великодушный характер и врожденное благородство были ей так хорошо известны. Хотя тень этих мыслей омрачила их лица, вскоре между ними установилось доброе согласие. И вот как это произошло. Издалека донесся детский крик. - Жюль, оставь в покое сестрицу! - воскликнула графиня. - Как, ваши дети здесь? - спросил полковник. - Да, но я запретила им докучать вам. Старый воин оценил всю тонкость, всю глубину женского такта, выразившегося в этом очаровательном поступке, и припал к руке графини. - Пусть они подойдут сюда, - сказал он. Маленькая девочка бросилась к матери, чтобы пожаловаться на брата. - Маменька! - Маменька! - Это он! - Нет, она сама... Детские ручонки тянулись к матери, детские голоса рассказывали о чем-то наперебой. Эта неожиданная сцена была трогательна. - Бедные дети! - воскликнула графиня, не сдерживая больше слез. - С ними придется расстаться. Кому их отдаст суд? Сердце матери не поделить на части, я хочу, чтобы их оставили мне! - Это из-за вас маменька плачет? - спросил Жюль, бросая на полковника гневный взгляд. - Жюль, замолчи! - повелительно воскликнула графиня. Дети стояли неподвижно, молча рассматривая мать и незнакомца с неописуемым любопытством. - О, пусть меня разлучат с графом, - продолжала графиня, - но пусть мне оставят детей, я согласна на все... Этот решительный ход увенчался полным успехом, на что графиня и рассчитывала. - Да,- вскричал полковник, как бы продолжая начатую мысленно фразу, - я должен возвратиться в могилу, я уже думал об этом! - Смею ли я принять такую жертву? - ответила графиня. - Если мужчина и соглашается умереть, чтобы спасти честь возлюбленной, он отдает свою жизнь всего один единственный раз, но вы, вы будете отдавать мне вашу жизнь ежедневно, ежечасно! Нет, нет, это невозможно! Если бы речь шла только о -вашей жизни, это было бы еще полгоря, но заявить, что вы - не полковник Шабер, письменно признать себя самозванцем, пожертвовать своей честью, лгать каждый день, каждую минуту - нет, человеческая любовь не может достигнуть такой высоты! Подумайте только! Нет! Не будь у меня этих несчастных детей, я убежала бы с вами на край света. - Но почему бы мне, - возразил Шабер, - не поселиться возле вас, в этом маленьком домике, в качестве дальнего родственника? Я ни на что не годен, я старая, отслужившая свой век пушка, да и нужно мне всего-навсего немножко табаку и номер газеты "Конститюсионель" по утрам. Графиня залилась слезами. Между нею и полковником Шабером завязался поединок великодушия, и старый солдат вышел из него победителем. Умилившись душой при виде трогательной сцены, какую являла в этот тихий, спокойный вечер мать в кругу своих детей, полковник решил остаться мертвецом и, не страшась более официального акта, спросил графиню, как надлежит ему поступить, чтобы навсегда обеспечить счастье ее семьи. - Поступайте, как знаете! - воскликнула графиня. - Предупреждаю вас, я не намерена вмешиваться в это дело. Я не должна! Дельбек, приехавший в Гроле за несколько дней до того, следуя указаниям графини, сумел втереться в доверие к старому солдату. На следующее же утро полковник Шабер отправился вместе с бывшим стряпчим в Сен-Ле-Таверни, где Дельбеком был уже заранее заготовлен у нотариуса акт, составленный в выражениях столь недвусмысленных, что старик, прослушав этот документ, поднялся с места и направился к выходу. - Тысяча чертей! Нечего оказать, хорош я буду! Да ведь это же подлог! - вскричал он. - Сударь,- успокоил его Дельбек. - Я тоже не советую вам подписывать этот документ опрометчиво. На вашем месте, я сумел бы выторговать в этой сделке по меньшей мере тридцать тысяч ливров годового дохода, - графиня пошла бы на это. Кинув на прожженного мошенника испепеляющий взгляд честного человека, полковник, раздираемый самыми противоречивыми чувствами, бросился вон. Снова и снова его охватывало недоверие, то он негодовал, возмущался, то затихал. Наконец, проникнув через пролом ограды в парк, он медленно направился к павильону, откуда открывался вид на дорогу из Сен-Ле, в надежде отдохнуть в маленьком кабинете и на досуге собраться с мыслями. Аллея была усыпана мелким желтым песком вместо грубого речного гравия; графиня, сидя в небольшой гостиной, тут же в павильоне, не заметила приближения полковника; она была слишком озабочена исходом своего дела, чтобы обратить внимание на легкий шум шагов. Старый солдат, в свою очередь, тоже не видел жены. - Ну как, господин Дельбек, подписал он или нет? - спросила графиня своего управляющего, разглядев поверх невысокой изгороди, окаймлявшей ров, что тот возвращается один. - Нет, сударыня. Не возьму даже в толк, что такое с ним случилось. Старая кляча встала на дыбы. - Придется, значит, упрятать его в Шарантон, благо си в наших руках,- сказала графиня. К полковнику вдруг вернулась вся его былая ловкость, он перепрыгнул через ров, в мгновение ока очутился перед управляющим и закатил ему пару таких пощечин, крепче которых, пожалуй, еще никогда не получала физиономия сутяги. - Так узнай же, что старая кляча умеет лягаться! - вскричал он. Утолив свой гнев, полковник почувствовал, что теперь ему не под силу перескочить обратно через ров. Истина встала перед ним во всей своей неприглядной наготе. Вопрос графини и ответ Дельбека открыли ему существование заговора, жертвой которого он должен был пасть. Заботы, расточаемые ему графиней, были только приманкой, она хотела завлечь ею в ловушку. Ее слова, подобно неприметной капле яда, мгновенно пробудили в старом воине все душевные и телесные муки. Через ворота парка он пошел к павильону, с трудом, как дряхлый старец, волоча ноги. Итак, ни отдыха, ни покоя! Отныне придется начать с этой женщиной омерзительную войну, о которой говорил Дервнль, вступить на путь крючкотворства, питаться желчью, ежедневно осушать полную чашу горечи. А потом - ужасная мысль! - где взять деньги, чтобы оплатить расходы по судопроизводству в первых инстанциях? Его охватило такое отвращение к жизни, что, будь он на берегу реки,- он бросился бы в воду, будь у него под рукой пистолет - он пустил бы себе пулю в лоб. Затем мысли его вновь пришли в смятение, изменившее весь строй его чувств с того самого дня, когда Дервиль посетил заведение Верньо. Добравшись, наконец, до павильона, он поднялся в гостиную, сквозь круглые окна которой открывался на все четыре стороны восхитительный вид. Там он застал свою жену. Графиня, сидя в креслах, любовалась пейзажем, вся ее поза выражала сдержанное спокойствие, лицо хранило непроницаемое выражение, которое умеют принять женщины, решившиеся итти до конца. Она утерла платочком глаза, как будто на них еще не просохли слезы, и стала рассеянно играть концами длинного розового пояса. Тем не менее, несмотря на свое напускное хладнокровие, графиня не могла сдержать дрожь, когда перед ней встал, скрестив на груди руки, нахмурив брови, ее честный благодетель, побледневший от негодования. - Сударыня, - сказал он, и под его пристальным взглядом лицо ее залилось краской,- сударыня, я вас не проклинаю, я презираю вас. Ныне я благословляю случай, нас разъединивший. Я не желаю даже мстить вам, я не люблю вас более. Я не хочу от вас ровно ничего. Живите спокойно, доверившись моему слову, - оно крепче мазни всех парижских нотариусов. Я никогда не буду пытаться вернуть себе имя, которое я, быть может, прославил. Отныне я просто бродяга Гиацинт, который хочет только местечка на земле. Прощайте... Графиня бросилась к ногам полковника, схватила его за руки, стараясь удержать, но о" с отвращением оттолкнул ее и закричал: - Не смейте прикасаться ко мне! Слушая, как затихают вдали шаги полковника, графиня только передернула плечами. С той глубокой проницательностью, которая дается безграничной подлостью или звериным эгоизмом высшего света, она поняла, что отныне может жить спокойно, надежно охраняемая словом и презрением честного воина. Шабер и в самом деле исчез. Торговец молочными продуктами разорился и нанялся в кучера. Быть может, и сам полковник подвизался на каком-нибудь поприще в том же роде. Быть может, подобно камню, брошенному в пропасть, он, падая с уступа на уступ, исчез среди безвестной голи, которая кишит на улицах Парижа. Полгода спустя после описанных событий Дервиль, который не слыхал больше ничего ни о полковнике Шабере, ни о графине Ферро, решил, что они пришли к полюбовному соглашению и графиня, в отместку ему, поручила оформить это соглашение другому поверенному. Как-то поутру, подсчитав суммы, выданные Шаберу, и прибавив свои расходы, Дервиль обратился к графине Ферро с просьбой передать этот счет полковнику, предполагая, что ей известно местожительство ее первого супруга. На следующий же день управляющий графа Ферро, незадолго до того назначенный председателем суда первой инстанции в одном из крупных городов, прислал Дервилю следующий неутешительный ответ: "Милостивый государь! Госпожа Ферро поручила мне сообщить Вам, что Ваш клиент недостойно злоупотребил вашим доверием; лицо, именовавшее себя графом Шабером, призналось в том, что это имя присвоено им незаконно. Примите и проч. Дельбек". - И носит же земля таких простаков! - воскликнул Дервиль. - А еще называюсь поверенным! Вот, будьте великодушным, отзывчивым филантропом и ученым правоведом впридачу, все равно вас обведут вокруг пальца. Эта история влетела мне в две тысячи франков! Вскоре после получения этого письма он отправился в суд повидаться с адвокатом, который вел дела в исправительной полиции. По случайному стечению обстоятельств Дервиль вошел в шестую камеру как раз в тот момент, когда председатель приговорил за бродяжничество некоего Гиацинта, не помнящего родства, к двум месяцам тюрьмы, с последующим переводом в дом призрения в Сен-Дени, что в практике исправительной полиции равносильно пожизненному заключению. Услышав имя Гиацинт, Дервиль взглянул на обвиняемого, сидевшего на скамье подсудимых, и узнал в нем своего лже-Шабера. Старый солдат был невозмутим, немного рассеян; даже лохмотья, даже нищета, наложившая следы на его лицо, не могли лишить его благородства и гордости. В его взгляде было стоическое спокойствие, что не должно было бы укрыться от глаз судьи; но стоит только человеку попасть в руки правосудия, он становится существом подсудным, вопросом права, казусом, подобно тому как в руках статистика он только цифра. Когда старого солдата увели в канцелярию, откуда его должны были отправить в тюрьму вместе с партией бродяг, дела которых разбирали в тот же день, Дервиль, воспользовавшись правом юриста, имеющего доступ во все помещения суда, прошел вслед за ним и несколько минут молча рассматривал Шабера, сидевшего посреди пестрой толпы нищих. В те времена камера при судейской канцелярии являла собой одно из тех зрелищ,, которое, к великому сожалению, до сих пор не изучено еще ни законниками, ни филантропами, ни художниками, ни писателями. Эта камера, как и все лаборатории крючкотворства, представляет собою темное, зловонное помещение; вдоль стен стоит побуревшие деревянные скамьи, отполированные засаленными отрепьями несчастных, сходящихся отовсюду на это сборище общественных недугов, которого никому из них не избегнуть. Поет сказал бы, что сам дневной свет стыдится озарить эту страшную яму, куда стекаются тысячи злосчастных судеб. Здесь в каждой щели притаилось преступление или преступный замысел, здесь в каждом уголке может встретиться человек, махнувший на все рукой, после первого своего проступка заклейменный судом и вступивший на путь, в конце которого его ждет гильотина или самоубийство. Того, кто влачится по парижским мостовым, рано или поздно прибьет к этим изжелтасерым стенам, где филантроп, если только он не праздный созерцатель, прочтет объяснение бесчисленных самоубийств, на которые горько сетуют лицемерные писатели, не сделавшие и шага для их предупреждения, и разгадает пролог драмы, обрывающейся в морге или на Гревской площади. И вот полковник Шабер сидел в толпе этих людей с энергическими физиономиями, одетых в отвратительные ливреи нищеты. Оборванцы то замолкали, то переговаривались вполголоса, так как три жандарма расхаживали взад и вперед, с грохотом волоча по полу свои сабли. - Вы меня узнаете? - спросил Дервиль, подходя к старому солдату. - Да, сударь, - ответил Шабер, приподнимаясь ему навстречу. - Если вы человек честный, - продолжал тихо Дервиль, - как вы могли не вернуть мне долг? Старик покраснел до ушей, как девушка, заподозренная матерью в тайном свидании с возлюбленным. - Как! - громко воскликнул он. - Разве госпожа Ферро вам не уплатила? - Уплатила?.. - повторил Дервиль. - Она написала мне, что вы обманщик. Полковник возвел глаза с выражением ужаса и мольбы, как бы призывая небеса в свидетели этой новой лжи. - Сударь, - произнес он спокойно, с трудом сдерживая возмущение, - попросите жандармов провести меня в канцелярию, я напишу распоряжение, по которому вам несомненно будет уплачено. Дервиль попросил начальника конвоя, и ему разрешили зайти вместе с его клиентом в канцелярию, где Гиацинт написал несколько слов графине Ферро. - Отошлите ей это письмо, - сказал полковник, - и вам возместят все расходы и вернут затраченные на меня деньги. И верьте, сударь: если я не мог выразить вам благодарность за все ваши добрые услуги - она здесь, - сказал он, прижав руку к сердцу. - Да, она здесь, во всей своей полноте и силе. Но что может дать обездоленный? Только любовь, и ничего больше. - Как же это вы не сумели выговорить себе хоть какую-нибудь сумму! - воскликнул Дервиль.. - Не говорите мне об этом, - отвечал старый воин. - Вы не можете себе вообразить, до чего я презираю эту показную жизнь, которой так дорожит большинство людей. Мною нежданно овладел новый недуг - отвращение к человечеству. Когда я вспоминаю, что Наполеон на острове святой Елены, - все претит мне в этом мире. Я не могу более быть солдатом, вот в чем моя беда. Наконец, - прибавил он с непередаваемо ребячливым жестом, - чувства украшают лучше, нежели богатые наряды, и я смело смотрю всем в глаза. И полковник снова уселся на скамью. Дервиль вышел. Возвратившись к себе в контору, он послал Годешаля, занимавшего теперь место старшего писца, к графине Ферро, и она немедленно же по получении письма распорядилась выплатить поверенному долг Шабера. В 1840 году, в конце июня, Годешаль, ставший поверенным, преемником Дервиля, прибыл вместе с ним в Ри. Проезжая по шоссе, ведущему к Бисетру, они заметили старика, сидящего под вязом; такие старцы, сраженные судьбой и убеленные сединами, уже дослужившиеся до маршальского жезла нищеты, живут в Бисетре, подобно тому как бездомные женщины находят приют в Сальпетриере. Этот старик, один из двух тысяч призреваемых в приюте для престарелых, сидел на тумбе и, казалось, весь ушел в несложное занятие, знакомое всем инвалидам: он сушил на солнце свой носовой платок, перепачканный нюхательным табаком,- быть может для того, чтобы не отдавать его в стирку. В его лице было что-то значительное. Одет он был в порыжелую куртку - мерзкую ливрею, которой богадельня снабжает каждого из своих питомцев. - Посмотрите, Дервиль, - обратился Годешаль к своему спутнику. - Видите вы этого старика? Разве он не напоминает тех игрушечных деревянных уродцев, которых привозят из Германии? И подумать только, что это существо живет, что оно, быть может, даже счастливо! Дервиль достал лорнет, взглянул на беднягу и с легким жестом изумления воскликнул: - Да этот старик, дорогой мой, целая поэма, или, как говорят романтики, целая драма. Ведь вы помните графиню Ферро? - Конечно. Весьма приятная и умная дама, только чересчур уж богомольная. - Так вот, этот престарелый обитатель Бисетра - ее законнейший супруг, граф Шабер, бывший полковник; это она, конечно, запрятала его сюда. И если ему приходится жить не в собственном особняке, а в богадельне, то произошло это только потому, что он имел неосторожность напомнить очаровательной графине, что он сторговал ее на улице, как нанимают фиакр. Никогда не забуду, как она тогда на него взглянула. Настоящая тигрица! Это вступление возбудило интерес Годешаля, и Дервиль рассказал ему всю вышеизложенную историю. Два дня спустя, в понедельник утром, друзья на обратном пути опять проезжали мимо Бисетра, и Дервиль предложил Годешалю навестить полковника Шабера. На полдороге друзья увидели сидевшего на стволе срубленной ивы старика, который палкой чертил на песке узоры. Приглядевшись к нему внимательнее, они заметили, что он уже успел позавтракать, и, конечно, не в своей богадельне. - Добрый день, полковник Шабер, - обратился к нему Дервиль. - Не Шабер! Не Шабер! Меня зовут Гиацинт. Я теперь не человек, а номер сто шестьдесят четыре, седьмая палата, - тревожно прибавил он, глядя на Дервиля пугливо, как глядят только дети и старики. - Вы пришли посмотреть на приговоренного к смерти? - произнес он, помолчав немного. - Он не женат! Он счастлив! - Бедняга, - сказал Годешаль. - Может быть, вам нужны деньги? Вы табаку купите. С простодушной жадностью парижского уличного мальчишки полковник протянул руку по очереди обоим друзьям, которые дали ему двадцать франков; он поблагодарил бессмысленным взглядом и прибавил: - Молодцы, ребята! Затем он взял на караул, прицелился в них палкой и, смеясь, закричал: - Огонь из двух орудий! Да здравствует Наполеон! И он описал палкой в воздухе какую-то замысловатую завитушку. - Он впадает в детство. Очевидно, таково следствие его ужасного ранения,- сказал Дервиль. - Это он-то впадает в детство? - подхватил другой обитатель Бисетра, оказавшийся свидетелем этой сцены.- В иные дни к нему лучше и не подступайся. Этот старый хитрюга прямо философ! А уж выдумщик! Но ничего не поделаешь, нынче понедельник - вот и хватил малость. Он здесь, сударь, с 1820 года. Помню, как раз в тот год проезжал здесь прусский офицер. Коляска его подымалась по косогору к Вильжюифу, а он решил пройтись пешком. Мы вдвоем с Гиацинтом сидели у края дороги. Офицер болтал со своим спутником, таким же грубияном, как он, - тоже, должно быть, иностранец какой-нибудь; увидели они старика и решили подшутить, - пруссак говорит: "Этот старый стрелок наверняка дрался еще при Росбахе" . А наш отвечает: "Для этого я был слишком молод, но зато я был уже достаточно взрослым, чтобы сражаться при Иене" . Тут уж пруссак улизнул, не до вопросов ему было. - Что за судьба! - воскликнул Дервиль. - Провести детство в приюте для подкидышей, умереть в богадельне для престарелых, а в промежутке меж этими пределами помогать Наполеону покорить Европу и Египет. Знаете, любезный друг, - продолжал Дервиль после небольшой паузы, - представители трех профессий в нашем обществе - священник, врач и юрист - не могут уважать людей. Недаром они ходят в черном, - это траур по всем добродетелям и по всем иллюзиям. И самый несчастный из них троих - это поверенный. Когда человек обращается к священнику, им движет раскаяние, угрызения совести, вера, - и это облагораживает, возвеличивает его и утешает духовного наставника, обязанности коего даже не лишены известной отрады: он отпускает грехи, он направляет, умиротворяет. Но мы... Мы, поверенные, видим все одни и те же низкие чувства, ничем не смягчаемые; наши конторы - сточные канавы, очистить которые не под силу человеку. Чего я только не нагляделся, выполняя свои обязанности! Я видел, как в каморке умирал нищий отец, брошенный своими двумя дочерьми, которым он отдал восемьдесят тысяч ливров годовой ренты, видел, как сжигали завещания, видел, как матери разоряли своих детей, как мужья обворовывали своих жен, как жены медленно убивали своих мужей, пользуясь как смертоносным ядом их любовью, превращая их в безумцев или слабоумных, чтобы самим спокойно жить со своими возлюбленными. Видел женщин, прививавших своим законным детям такие наклонности, которые неминуемо приводят к гибели, чтобы передать состояние ребенку, прижитому от любовника. Не решусь вам рассказать все то, что я видел, ибо я был свидетелем преступлений, против которых правосудие бессильно. И право, все ужасы, которыми нас пугают в книгах романисты, бледнеют перед действительностью. Вам Тоже предстоит увидеть подобные картины. А я решил поселиться с женой в деревне. Париж внушает мне отвращение. - Я уже достаточно нагляделся на все это, работая с Дерошем,- ответил Годешаль. Париж, февраль - март 1832 г. ПОЛКОВНИК ШАБЕР Первоначально повесть была озаглавлена Бальзаком "Мировая сделка" и разделена на четыре главы: "Контора", "Воскресение", "Два посещения", "Богадельня". Опубликованная Бальзаком в журнале "Артист", в феврале - марте 1832 г., она в том же году вышла в свет уже под другим названием - "Граф Шабер", в сборнике разных авторов "Всякая всячина" (Salmigondis), т. I. Под названием "Графиня-двумужница" она была включена в четвертый том "Сцен парижской жизни", изданный в 1835 г. Затем, в 1844 г., "Полковник Шабер" был напечатан во втором томе "Сцен парижской жизни". Составляя план нового издания "Человеческой комедии", которому суждено было стать уже посмертным, Бальзак перенес повесть из "Сцен парижской жизни" в "Сцены частной жизни". Тема буржуазного хищничества, разлагающего семейные отношения, связывает "Полковника Шабера" со многими бальзаковскими произведениями 30-х гг. В финале повести адвокат Дервиль следующим образом вскрывает типичность в социальной судьбе Шабера: "...Чего я только не нагляделся, выполняя свой обязанности! Я видел, как в каморке умирал нищий отец, брошенный своими двумя дочерьми, которым он отдал восемьдесят тысяч ливров годовой ренты" (старик Горио); "видел, как матери разоряли своих детей" (графиня де Ресто в "Отце Горио" и "Гобсеке", госпожа Эванхелиста в "Брачном контракте", маркиза д'Эспар в "Деле об опеке"), "как жены медленно убивали своих мужей, пользуясь, как смертоносным ядом, их любовью, превращая их в безумцев или слабоумных, чтобы самим спокойно жить со своими возлюбленными..." (баронесса де Манервиль в "Брачном контракте"). "Не решусь вам рассказать все то, что я видел... И право, все ужасы, которыми нас пугают в книгах романисты, бледнеют перед действительностью". Стр. 324. "Тальма в роли Нерона".- Знаменитый французский актер Франсуа Жозеф Тальма (1763-1826) - неоднократно исполнял роль Нерона в трагедии Расина "Британник". Стр. 338. Шарантон - расположенный в окрестностях Парижа небольшой городок, где находится больница для умалишенных. Стр. 349. "Я припаду к подножью Вандомской колонны... Бронза и та меня признает".- Вандомская колонна с бронзовой статуей Наполеона I наверху была построена по его приказу на одной из площадей Парижа в 1806 г. в честь одержанных им побед; в 1871 г. по постановлению Парижской коммуны была низвергнута, как символ милитаризма; в 1875 г. восстановлена. Стр. 380. Росбах - деревня в Саксонии, где французские войска потерпели в 1757 г. поражение от войск прусского короля Фридриха II. Иена - немецкий город, в окрестностях которого Наполеон I в 1806 г. разбил наголову прусские войска.