ь от толчков огромного члена, который раздирал ей внутренности, несмотря на свое ужасное состояние, она ощутила горячую струю спермы, заполнившей ее, и услышала победные крики своего противника. Наступил краткий момент беспамятства, потом глаза ее открылись, и организм начал оживать. - Прекрасно, Жюстина! - сказал палач. - Бьюсь об заклад, что если не будешь лукавить, ты согласишься со мной, что испытала удовольствие. К сожалению, это было истинной правдой: истерзанная вагина нашей героини подтверждала правоту Ролана. В первый момент девушка стала отрицать этот факт, но злодей насмешливо заметил: - Шлюха! Зря стараешься обмануть меня, я почувствовал, как залилось соками твое влагалище. Ты кончила, блудница, и доказательство налицо. - Нет, сударь, клянусь вам, что нет! - Ну ладно, какая разница! Надеюсь, ты достаточно меня знаешь, чтобы понять, что твое сладострастие волнует меня гораздо меньше, чем мое собственное; я получил такое большое удовольствие, что сейчас же перехожу к следующим. Теперь только от тебя, от тебя одной зависит твоя жизнь. Он деловито обвязал вокруг шеи Жюстины веревку, свисавшую с потолка. Крепко затянув узел, он привязал к ножке табурета, на котором стояла жертва, другую веревку, потоньше, взял ее конец в руку и сел в кресло напротив. В руках у Жюстины был острый садовый нож, которым она должна была перерезать веревку в тот самый момент, когда Ролан выдернет табурет из-под ее ног. - Теперь ты видишь, дочь моя, - вкрадчиво сообщил он ей, - что если ты запоздаешь, с тобой будет покончено: я же предупредил, что твоя жизнь будет зависеть от тебя. И злодей начал возбуждать свой член руками: он вознамерился дернуть веревку в момент оргазма и полюбоваться, как будет трепетать подвешенное тело Жюстины. Он делал все, чтобы обмануть ее и изобразить оргазм, предвкушая нерасторопность девушки. Но все было напрасно: она угадала этот момент, - Ролана выдала необыкновенная сила его экстаза. Жюстина уловила движение распутника, табурет ушел у нее из-под ног, она перерезала веревку и упала на землю. Не знаем, поверит ли читатель, но ее, находившуюся на расстоянии трех-четырех шагов от кресла, забрызгала сперма, которую исторг из себя Ролан одновременно с громкими проклятиями. Будь на месте Жюстины другая, она, несомненно, воспользовалась бы оружием, которое было у нее в руках, и бросилась бы на монстра. Но к чему бы привел этот отчаянный поступок? Не имея ключей от подземелий, не зная хитрых коридоров, она бы умерла, не добравшись до выхода, впрочем, и сам Ролан был настороже. Поэтому она поднялась, оставив нож на земле, чтобы у хозяина не возникло даже намека на подозрение. Он ничего не заподозрил и, удовлетворенный покорностью и кротостью жертвы в большей степени, чем ее ловкостью, кивком головы указал ей на дверь, и они вместе поднялись в замок. На следующий день Жюстина лучше познакомилась со своим окружением. Ее подругами по несчастью были четверо женщин от двадцати пяти до тридцати лет. Хотя их изнурили недоедание и каторжная работа, они сохранили большую часть прежней красоты. Все четверо отличались великолепной фигурой, а самая молодая, Сюзанна, обладательница огромных бархатных глаз, была особенно красива. Ролан встретил ее в Лионе, забрал из семьи, обещав жениться на ней, и привез в свой ужасный дом. Она жила здесь уже три года и больше, чем остальные пленницы, страдала от жестокости этого чудовища. Благодаря хлысту из бычьих жил ее ягодицы задубились и сделались твердыми, как коровья шкура, высушенная на солнце; у нее была язва на левой груди и абсцесс в матке, что причиняло ей невыносимые страдания. Все это было результатом стараний коварного Ролана, плодом его неслыханного сладострастия. От нее Жюстина узнала, что злодей собирается ехать в Венецию, где в обмен на большую сумму фальшивых денег, недавно переправленных в Испанию, он должен был получить обменные векселя, выданные на Италию, так как он остерегался переводить свое золото на другую сторону горного массива, чтобы его преступления не были раскрыты в той стране, где он хотел обосноваться. Но все планы могли рухнуть в любую минуту, и замышляемое им отступление полностью зависело от успеха последней сделки, в которую он вложил большую часть своих богатств. Если бы в Кадиксе приняли его фальшивые пиастры, цехины, луидоры и обменяли их на векселя, оплачиваемые в Венеции, Ролан был бы счастлив всю оставшуюся жизнь; если бы подделка обнаружилась, одного единственного дня хватило бы, чтобы разрушить хрупкое здание его счастья и благополучия. - Надеюсь, - заметила Жюстина, узнав обо всем этом, - Провидение будет на этот раз справедливым, оно не допустит торжества этого подлеца, и мы все будем отомщены... Наивная! После стольких уроков, которые тебе преподало это самое Провидение, могла ли ты еще рассчитывать на него, могла ли рассуждать таким образом? В полдень несчастным женщинам предоставляли двухчасовой отдых, и они пользовались им, чтобы пообедать и передохнуть каждая в своей пещере. В два часа их снова привязывали и заставляли работать до темноты, кстати, их никогда не допускали в замок. Если они оставались все время обнаженными, так лишь затем, чтобы лучше чувствовать удары, которыми награждал их Ролан, а он всегда находил для этого предлог и никогда не жаловался на недостаток сил. Зимой им выдавали куртку и панталоны с вырезом на ягодицах, таким образом их тела в любое время года были доступны для ярости злодея, чьим единственным удовольствием было истязание безропотных жертв. Ролан не появлялся восемь дней. На девятый он подошел к колодцу и, заявив, что Сюзанна и Жюстина слишком медленно вращают колесо, выдал обеим по пятьдесят ударов бычьим хлыстом, исполосовав их заднюю часть от поясницы до колен. Посреди, ночи, сменившей этот день, негодяй пришел к Жюстине: он хотел посмотреть на истерзанный, но все равно прекрасный зад несчастной девушки. Он облобызал его и, воспламенившись этим зрелищем, вставил член в задний проход; совершая содомию, он щипал ей грудь и говорил ужасные вещи, которые заставляли ее трястись от страха. Когда он полностью насладился, Жюстина ре- шила воспользоваться моментом и молить его о смягчении своей участи. Бедняжка не ведала, что если в таких душах экстаз обостряет наклонность к жестокости, то наступивший покой вовсе не подвигает их к добродетельным порывам честного человека: это костер, который постоянно тлеет под пеплом, - А по какому праву, - спросил ее Ролан, - ты полагаешь, что я сниму с тебя цепи? Неужели из-за того, что я соизволил потешиться с тобой? Может быть, я упал к твоим ногам и умолял подарить мне блаженство, за которое ты требуешь вознаграждение? Но ведь я ничего у тебя не прошу, я беру то, что мне принадлежит, и не понимаю, почему, осуществив одно из моих прав в отношении тебя, я должен отказаться от второго. В том, что я делаю, нет никакой любви: любовь - это рыцарское чувство, которое я презираю всей душой и которое никогда не трогало мое сердце. Я пользуюсь женщиной в силу необходимости как, скажем, ночным горшком: я беру его, когда мне надо испражниться, а женщину беру, когда меня одолевает потребность извергнуть сперму, но никогда не придет мне в голову влюбиться в эти предметы. К женщине, которую мои деньги и моя власть подчиняют моим желаниям, я не питаю ни уважения, ни нежности, я только себе обязан тем, что беру силой, и не требую от нее ничего, кроме повиновения, следовательно, ни о какой благодарности не может быть и речи. И вот я хочу спросить тебя: разве разбойник, отобравший кошелек у одинокого путника в лесу, потому что тот слабее его, должен испытывать признательность к этому человеку за причиненный ему ущерб? Так же обстоит дело и с оскорблением, нанесенным женщине: оно может стать поводом нанести ей второе, но уж никак не основанием для того, чтобы возместить ее обиду. - О сударь, вот до чего довело вас ваше злодейство! - До самой крайности, - с гордостью ответил Ролан. - Нет на свете ни одного извращения, которому бы я не предавался, ни одного преступления, которое бы я не совершил или которое было бы противно моим принципам. Я постоянно испытываю к пороку необъяснимое влечение, которое всегда оборачивается на пользу сладострастию. Преступление возбуждает мою похоть, чем оно серьезнее, тем сильнее воспламеняет меня, когда я его замышляю, у меня поднимается член, совершая его, я кончаю, сладостные воспоминания о нем вновь пробуждают мои чувства, и только при мысли о новом злодеянии начинает бродить сперма в моих яйцах. Погляди на мой член, Жюстина, и ты увидишь в нем твердое намерение убить тебя: вот о чем говорит его эрекция, будь уверена, что когда ты будешь корчиться в предсмертных судорогах, из него хлынет поток спермы, затем новые ужасы вернут ему потерянную энергию. Одно лишь злодейство способно возбудить распутника, все, что не преступно, лишено пряности, только в непристойности и мерзости рождается сладострастие. - Ужасны ваши слова, - сказала Жюстина, - но к своему несчастью я видела немало примеров, подтверждающих этот прискорбный факт. - Их бесчисленное множество, дитя мое. Не надо думать, будто сильнее всего волнует распутника женская красота, гражданские и религиозные законы считают обладание женщиной чем-то греховным, доказательством служит тот факт, что сила нашего возбуждения прямо зависит от степени греховности этого обладания. Человек, который сношает чужую жену, украденную у мужа, или дочь, похищенную у родителей, всегда получает больше удовольствия, нежели муж, который спит со своей женой; чем законнее узы, которые мы разрушаем, тем сильнее наша похоть. А когда речь идет о матери, сестре, сыне или дочери, к удовольствию прибавляются новые краски. Тот, кто испытал это, знает, как важно увеличить препятствия, чтобы получить дополнительное удовольствие, преодолевая их. Ну а если преступление питает наслаждение, то оно само по себе может быть наслаждением. Стало быть, в преступлении есть сладость, ведь то, что придает блюду вкусовые качества, не может быть лишено этих качеств. Таким образом, когда я похищаю девушку для себя, это доставляет мне живейшую радость, но, когда я делаю это для кого-то другого, мое удовольствие возрастает за счет удовольствия того, кто ею наслаждается. Кража часов, кошелька и так далее приятна в такой же мере, и если я приучил свои чувства волноваться при похищении девушки, такое же сладострастное ощущение я испытаю при краже часов, кошелька и т. д. Вот что объясняет фантазию многих добропорядочных людей, которые воруют без всякой необходимости. В этом нет ничего неестественного: люди получают громадное удовольствие от всего, что считается преступным, или благодаря воображению делают простые наслаждения настолько преступными, насколько это возможно. Таким путем они добавляют к своему наслаждению порцию соли, которой ему недоставало и которая необходима для полного счастья. Я понимаю, что такие рассуждения заводят очень далеко, быть может, я докажу это тебе очень скоро, Жюстина, но что из того? Самое главное - насладиться. Например, подумай, есть ли что-нибудь более естественное, чем утехи, которым я предаюсь в твоем обществе? Однако ты противишься этому, ты твердишь, что я злоупотребляю своими правами, что я проявляю самую черную неблагодарность, когда тебя насилую. Но мне на это наплевать, я разрываю все узы, которые сдерживают глупцов, я принуждаю тебя исполнять самые грязные мои желания и самое простое, самое монотонное удовольствие превращаю в неземное блаженство. Так покорись мне, шлюха, покорись! И если когда-нибудь ты придешь в этот мир в образе сильного существа, пользуйся всеми своими оравами и тогда узнаешь самое сладостное, самое живое из всех удовольствий. Закончив лекцию, Ролан накинул на шею Жюстины шелковую петлю и, вторгшись в ее зад, затянул ее настолько, что девушка потеряла сознание. И что же? Он испытал оргазм и, не думая о последствиях, преспокойно удалился. Прошло шесть месяцев с того дня, как наша героиня попала в этот замок и время от времени служила гнусным утехам хозяина, и вот однажды вечером он вошел в ее темницу в сопровождении Сюзанны. - Мне кажется, Жюстина, - начал монстр, - что я давно не водил тебя в ту пещеру, которая так напугала тебя, поэтому вы обе пойдете со мной, но вернется обратно только одна: кто это будет - решит жребий. Жюстина встала, бросила тревожный взгляд на подругу, увидела в ее глазах слезы... Палач зашагал вперед, они пошли за ним. Как только они вошли в подземелье, Ролан некоторое время смотрел на них злобно прищуренными глазами, потом еще раз с удовольствием повторил приговор, подчеркнув, что в живых останется только одна. Он уселся в кресло, поставил девушек на колени прямо перед собой и приказал: - Теперь по очереди вы будете стараться разочаровать этот парализованный кусок мяса, и горе той, которая вдохнет в него энергию! - Но это несправедливо, - возразила Сюзанна. - Пощаду должна получить та, которая сильнее возбудит его. - Ничего подобного, - ответил Ролан, - ведь чем выше женщина поднимет мой член, тем сладостнее будет для меня ее смерть: я стремлюсь только к тому, чтобы увеличить дозу своего сладострастия. К тому же, если я окажу милость той, которая скорее приведет меня в нужное состояние, вы обе возьметесь за это дело с таким жаром, что заставите меня извергнуться до того, как я успею задушить одну из вас, а этого я как раз и не хочу. - Это значит вы творите зло ради самого зла, сударь, - заметила испуганная Жюстина. - Вы должны стремиться только к увенчанию своего экстаза, и если вы придете к этому без преступления, зачем осквернять себя им? - Потому что только так я могу с наслаждением излить мою сперму, и для этого я спустился в этот подвал. Я знаю, что испытаю оргазм и без этого, но мне доставляет изощренное удовольствие поступать именно таким образом. Для начала он выбрал Жюстину; он заставил ее одновременно ласкать себе член и задний проход, а сам гладил ее прекрасное тело. - Тебе еще многое надо пережить, Жюстина, - говорил он, теребя ее ягодицы, - чтобы эта сладкая плоть отвердела и превратилась в сплошную мозоль, как у Сюзанны: ее задницу можно поджарить, и она ничего не почувствует. А у тебя, Жюстина, у тебя здесь еще цветут розы и лилии... Но ничего, скоро мы дойдем до этого, непременно дойдем... Невозможно представить, насколько успокоила Жюстину эта угроза, Ролан, разумеется, не догадывался, какую надежду он вносит в ее сердце этими словами. В самом деле, разве было не очевидно, что раз он собирался подвергнуть ее новым жестокостям, у него не было желания расправиться с ней? Итак, фортуна начинала ей улыбаться, Жюстина несколько успокоилась. Еще один проблеск счастья: у нее ничего не получалось, и огромная масса плоти, безвольно отвисшая, никак не откликалась на ее движения. После нее в ту же позу встала Сюзанна, и руки злодея начали обследовать те же самые места на ее теле, но поскольку у нее была толстая продубленная кожа, Ролан с ней не церемонился; к тому же Сюзанна была моложе нашей героини. - Я уверен, - глубокомысленно заметил распутник, - что никакой хлыст не сможет теперь выдавить ни капли крови из этого седалища. Он поставил их обеих на четвереньки таким образом, чтобы перед ним оказались все четыре пещерки наслаждения, его язык обшарил две самые узкие, в две другие злодей с презрением плюнул. Потом заставил обеих встать на колени между своих расставленных ног, теперь его член находился на уровне их грудей. - А вот что касается сисек, - обратился Ролан к Жюстине, - Сюзанна далеко превосходит тебя, посмотри, как сложена у нее эта часть тела. Говоря это, он изо всех сил тискал грудь бедняжки Сюзанны, которая как раз ласкала его, и как только его пальцы стиснули пышную девичью плоть, его копье, вылетев из колчана, угрожающе взметнулось к потолку. - Мне жаль тебя, Сюзанна! _ вскричал Ролан. - Вот чего ты добилась! Это твоя смерть, твой смертный приговор, мерзавка, - продолжал он, щипая и выворачивая ей соски. При этом он только обсасывал и легонько покусывал розовые бутончики Жюстины. Наконец он поставил обреченную Сюзанну на колени на край дивана, низко наклонил ей голову и в таком положении вторгся в ее зад. Сотрясенная новыми болезненными ощущениями, Сюзанна стала вырываться, тогда Ролан, желавший лишь провести рекогносцировку боем и удовлетворившись несколькими толчками, переместился в задний проход Жюстины, но не перестал терзать другую жертву руками. - Эта блудница невероятно возбуждает меня, - говорил он, с размаху вонзая большую булавку в ее левую грудь, - я даже не знаю, что бы с ней сделать. - Ах, сударь, - жалобно сказала Жюстина, - сжальтесь над ней! Нельзя же причинять человеку такую боль. - Это только цветочки, - пригрозил злодей. - Если бы здесь мог оказаться знаменитый император Кье, один из самых выдающихся монстров, какие только сидели на китайском троне, мы бы придумали что-нибудь поинтереснее! {Китайский император Кье имел такую же жестокую и развратную жену, как и он сам. Им ничего не стоило проливать кровь, и ради своего удовольствия они проливали ее ручьями. У них во дворце была секретная комната, где на их глазах, пока они сношались, убивали невинных жертв. Тео, один из наследников этого императора, также имел жестокосердную супругу, они велели изготовить медную колонну, которую нагревали докрасна и привязывали к ней несчастных. "Королева, - пишет историк, у которой мы позаимствовали эти факты, - безумно наслаждалась судорогами и воплями бедных жертв и часто требовала от мужа устроить ей такое зрелище". ("История выдающихся супружеских пар", стр. 43, том VII). Прим. автора.)} Он вместе со своей женой каждый день убивал людей; рассказывают, что они доводили их до такого жуткого состояния, до такой нечеловеческой боли, что те думали только о том, как бы поскорее умереть, но это им не удавалось благодаря супружеской чете, которая старалась отдалить этот момент и совместить его со своим оргазмом... Но я слишком милосерден, Жюстина, - продолжал коварный мясник, продолжая совокупляться и не переставая раздирать грудь Жюстины, - о, я слишком милосерден... я еще не дошел до этого... я только учусь... Через некоторое время, разогревшись предварительными упражнениями, Ролан наконец поднялся, так и не закончив жертвоприношения, и своим неожиданным отступлением причинил Жюстине больше страданий, чем она испытала в момент проникновения. Фаллос его стал еще тверже, и распутник бросился в объятия Сюзанны, решив дополнить истязания саркастическими замечаниями. - Милое создание, я никогда не забуду первые сладостные минуты нашего счастливого союза! Ни одна женщина не доставляла мне большего удовольствия! Никого я так не любил, как тебя, моя радость... Давай обнимемся, Сюзанна, может быть, теперь мы долго не увидимся. - Зверюга! - закричала несчастная, с ужасом отталкивая существо, которое мучило ее столь жестокими речами. - Отойди от меня, не усугубляй мои мучения такими издевательствами. Утоли свою ярость, чудовище, но уважай, по крайней мере, мое несчастье. Взбешенный Ролан повалил ее на канапе, широко раздвинул ей ноги и, вперив свирепый взгляд в зияющую вагину, продолжал издеваться: - А ты, храм моих прежних наслаждений, как я блаженствовал, срывая твои весенние розы, дай же мне проститься с тобой... И подлый распутник вонзил туда свои когти и несколько минут с остервенением копался там, а Сюзанна истошно кричала до тех пор, пока он не вытащил свою руку, залитую кровью. Сочтя такую пытку недостаточно болезненной, он ввел внутрь длинную толстую иглу и достал до матки. Кровь хлынула густой струей, он поставил под нее свой член, потом велел Жюстине обсосать его. Насытившись этими ужасами и чувствуя, что больше ему не выдержать, он заявил: - Пойдем, милая Жюстина, пойдем завершим этот спектакль игрой в веревочку (так он называл свою чудовищную шутку, о которой мы рассказывали выше) {Эта игра, описанная выше, была очень популярна у древних кельтов, наших предков. (См. "Историю кельтов" Пелутье). Почти все извращения распутства и необычные страсти либертинажа, изображенные в этой книге и когда-то вызывавшие нездоровый интерес наших законов, в незапамятные времена представляли собой либо забавы наших предков, либо законные обычаи, либо религиозные церемонии. А сколько было таких церемоний, например, у язычников, где использовалась флагелляция! Многие народы употребляли такие же истязания для того, чтобы воспитывать воинов. (Читайте "Религиозные церемонии всех народов земли"). Эти шутки, недостаток которых заключается в гибели какой-нибудь блудницы, считались преступлениями в предыдущем веке и в первые восемьдесят лет века нынешнего, но люди все же умнеют и благодаря философии скоро не будут карать честного человека за убийство, грязной. шлюхи. Ставя этих ничтожных тварей на их законное место, люди начинают сознавать, что они созданы только для того, чтобы служить нашим страстям, что наказывать следует их непослушание, а не наши прихоти. (Прим. автора.)}. Наша сирота взошла на трехногий эшафот, палач обвязал ее шею веревкой и устроился перед ней в кресле. Сюзанне, несмотря на ее ужасное состояние, было ведено возбуждать его руками. Через минуту он выдернул табурет, но Жюстина, вооруженная ножом, успела перерезать веревку и упала, отделавшись испугом. - Отлично, отлично! - похвалил Ролан. - Твоя очередь, Сюзанна; помни, что я тебя пощажу, если ты окажешься такой же ловкой. Сюзанна встала на место Жюстины, но коварный обманщик дал ей в руки тупой нож. Некоторое время он любовался жертвой в таком положении; он гладил ее, он шарил руками по всему ее телу, целовал задницу с большим чувством и наконец сел. Жюстина начала ласкать его; вдруг табурет дернулся и отлетел в сторону, и все старания Сюзанны оказались бесполезными: жуткие судороги исказили ее лицо, ее язык вывалился наружу. Ролан встал и во все глаза уставился на повешенную девушку. Читатель вряд ли нам поверит, что было потом... А потом распутник долго и страстно сосал этот язык, который вытолкнула изо рта последняя предсмертная мука. - О Жюстина! - закричал он. - Какое это блаженство! Вот она висит, потаскуха, вот она и сдохла... О разрази гром мои чресла! Никогда я не испытывал ничего подобного!.. Давай снимем ее и положим на диван, я хочу насладиться ее задницей: говорят только в таком состоянии у женщины сужаются все проходы. Он исполнил задуманное. Сюзанна уже не дышала, однако монстр получил удовольствие, после чего озабоченно произнес: - Надо снова подвесить ее, она еще жива... Она должна издохнуть, и я хочу содомировать тебя, Жюстина, когда буду убивать ее. Сюзанну вновь повесили, и мерзкий содомит, трепыхаясь в заднице Жюстины, которую поставил прямо перед виселицей, извергнулся в момент удушения своей любовницы. Потом он отвалил в сторону камень, закрывавший вход в глубокую яму, бросил туда труп и вышел, взяв с собой Жюстину. - Теперь ты видела, милая девочка, - сказал он ей по дороге, - что здесь произошло, и не забывай, что отныне ты войдешь в этот склеп, только когда наступит твой черед. - Меня это не пугает, - ответила Жюстина, - я предпочитаю смерть ужасному существованию, на которое вы меня обрекаете: разве могут дорожить жизнью такие несчастные, как я? Ролан, ничего не сказав, запер ее в темницу. На следующее утро, женщины спросили у нее, что стало с Сюзанной. Она рассказала им обо всем и нисколько их не удивила: все они были готовы к такому концу, все, так же, как и Жюстина, видели в смерти избавление от своих мук и ждали ее с нетерпением. Так прошел год, за это время еще двоих женщин, которых застала в замке Жюстина с первого дня, постигла участь несчастной Сюзанны, и на смену им привели новеньких. Потом исчезла третья. Но каково было изумление Жюстины, когда она увидела женщину, которой предстояло заменить последнюю жертву!.. Это была мадам Делиль, та самая хозяйка гостиницы, которая помогла Жюстине отделаться от гнусной воровки после того, как Серафина вызволила нашу героиню из логова мошенников с тем, чтобы продать ее в Лионе. - О мадам! - воскликнула Жюстина, бросаясь к ней. - Это вы, которую природа сотворила такой кроткой, такой доброй! Как же посмеялась над вами ваша судьба! Вот значит как вознаграждает небо смирение, гостеприимство, добронравие и прочие добродетели, составляющие счастье людей! Прелести мадам Делиль настолько взволновали Ролана, что он отвел ее в подземелье в первый же вечер. Легко представить, что с ней обошлись там не мягче, чем в свой время с Жюстиной; она возвратилась в жутком состоянии, и утешением для обеих стала возможность оплакать вместе общее несчастье. - Любезная моя спасительница, - так ответила Жюстина, услышав рассказ Делиль о том, что она испытала в той жуткой пещере, - как бы я хотела отплатить вам за ваши благодеяния, которые вы мне оказали! Но увы, я сама несчастна и ничем не могу вам помочь. Ах, если бы только я могла порвать мои цепи, с какой радостью я разорвала бы ваши! Я бы с радостью скорее освободила вас, нежели освободилась бы сама... Но видит Бог, надежды наши напрасны, мы никогда не выйдем отсюда. - Мерзавец, - тихо промолвила Делиль, - он поступил так только потому, что должен мне. Три года тому назад он истратил в моем доме большие деньги и не расплатился. Недавно он пригласил меня прогуляться, я имела неосторожность согласиться, около леса меня поджидали двое его людей, они связали меня, заткнули рот и привезли сюда на спине мула, замотанную в мешок. - А ваша семья? - У меня только малый ребенок, мой муж умер в прошлом году, и родителей у меня нет. Этот подлец прекрасно знал мое положение и вот что он сделал... Что будет с моей несчастной малышкой... без помощи, без защиты?.. С ней осталась только служанка, которая, наверное, все еще ждет меня. Что с ними будет? Я умоляла этого негодяя позволить мне хотя бы написать письмо, он отказал... Теперь я обречена... И обильные слезы струились из прекрасных глаз этого невинного создания... Тогда наша сострадательная утешительница поинтересовалась: - Нет сомнения, что его удовольствия причинили вам такие же муки, какие принимают от него все жертвы? При этих словах целомудренная женщина молча показала Жюстине свой прекрасный зад и добавила: - Вот посмотрите, моя милая, что он со мной сделал, я вся избита, истерзана, растоптана... О, какими чудовищными пороками заклеймила природа эту подлую душу! Так обстояли дела в замке, когда пленницы узнали, что надежды Ролана сбылись: он не только получил из Венеции огромное количество ценных бумаг, на которые рассчитывал, но у него попросили еще десять миллионов фальшивых монет, за которые обещали выслать векселя с условием оплаты в Италии. О большем этот злодей не мог и мечтать: он мог преспокойно отправиться в страну обетованную, имея два миллиона годовой ренты. Такой новый сюрприз Провидение приготовило для Жюстины, таким образом оно хотело еще раз убедить ее, что счастье существует только для порока, а добродетели остается несчастье. После этого события Ролан пришел за Жюстиной, чтобы в третий раз отвести ее в роковую пещеру; Несчастная затряслась, вспомнив последние его угрозы. - Успокойся, - сказал он, - тебе нечего бояться; речь идет об одной вещи, которая касается только меня... О необычной страсти, которой я хочу насладиться, и она не причинит тебе зла. Жюстина последовала за ним. Как только за ними закрылись тяжелые двери, Ролан сказал: - Милое дитя, тебе одной в этом доме я могу доверить то, что задумал. Мне нужна очень честная и порядочная женщина, я было подумал о Делиль, но при всей ее порядочности считаю ее мстительной... Что до моей сестры, признаюсь, что доверяю тебе больше... Заинтересованная Жюстина попросила Ролана объяснить яснее. - Выслушай меня, - продолжал этот закоренелый преступник. - Я очень богат, но несмотря на всю благосклонность судьбы, все может рухнуть в один миг; меня могут выследить и схватить во время переправки моих богатств, и если такое несчастье случится, меня ждет только виселица, то есть то самое наказание, которое составляет мое удовольствие с пленницами. Я убежден, насколько вообще возможно такое убеждение, что эта смерть невыразимо сладостна, но поскольку женщины, которых я заставлял переживать ее первые ужасы, никогда не были со мной откровенны, я хочу на себе испытать это ощущение. Я хочу узнать из собственного опыта, правда ли, что удушение вызывает эякуляцию, сжимая нервы, которые отвечают за эрекцию. Убедившись, что такая смерть всего лишь игра, последняя забава в жизни, я приму ее без страха, так как меня пугает вовсе не прекращение моего существования: мои принципы допускают этот факт, и, будучи уверен в том, что материя превращается только в материю и ни во что другое, я не боюсь ада и не надеюсь на рай; но я с содроганием думаю о жестокой смерти, как и все сластолюбцы, я боюсь боли, словом я бы не хотел страдать, когда буду умирать. - Однако, сударь, вам нравится мучить других, - заметила Жюстина. - Истинная правда, и это лишний раз доказывает, что я не хочу оказаться на их месте. Ну давай попробуем. Ты сделаешь со мной все то, что делал с тобой. Я разденусь догола, встану на табурет, ты привяжешь к нему веревку, я буду мастурбировать, потом, как только ты увидишь, что мой член поднялся, ты выдернешь из-под меня опору, и я повисну; ты оставишь меня в подвешенном состоянии до тех пор, пока не увидишь симптомы боли или извержение моей спермы. В первом случае ты сразу перережешь веревку, во втором предоставишь природе полную свободу и освободишь меня только после оргазма... Вот так, Жюстина, теперь ты видишь, что я вручаю в твои руки свою жизнь; твоя свобода, твое состояние будут наградой за твое примерное поведение. - Ах, сударь, я не слышала ничего более экстравагантного! - Ну и что, я этого хочу, - ответил Ролан, сбрасывая с себя одежды, - только будь умницей, подумай, какое доверие я тебе оказываю. Что стоило Жюстине заколебаться хотя бы на миг? И что на самом деле задумал Ролан? Может быть, он полагал, что зло, которое она причинит ему, тотчас будет исправлено исключительной заботой, с которой она поспешит спасать ему жизнь. В общем, какими бы ни были намерения Ролана, мысли Жюстины, как всегда, оставались чисты. Ролан начал со своих обычных предварительных упражнений, во время которых разговор зашел о Делиль. - Эта женщина не стоит тебя, - заявил Ролан, - мне нравится ее зад, он белоснежный, прекрасно скроенный, но дырка не так узка, как у тебя... К тому же Делиль не так обольстительна, как ты, в страданиях и слезах, наконец, я истязаю ее с меньшим удовольствием... Но она получит свое, Жюстина, обязательно получит. - Так вот, сударь, как вы платите долги? - Разве это не самый лучший способ платить их? Разве убийство не сладостнее в тысячу раз, когда оно сочетается с воровством? Ну хватит, дай мне поцеловать твои ягодицы, Жюстина, и не сомневайся, что я убью Делиль. При этих словах Ролан был уже достаточно возбужден и запрыгнул на табурет. Жюстина связала ему руки за спиной, накинула на шею петлю; он захотел, чтобы она в это время оскорбляла его, чтобы попрекала за все его ужасные деяния, и наша героиня так и сделала. Скоро член Ролана вздыбился, распутник дал ей знак выдернуть табурет... Возможно, читатель не поверит нам, но все случилось именно так, как предполагал Ролан: на лице распутника изобразились только симптомы наслаждения, и почти в тот же миг стремительная струя семени взметнулась к своду. Когда излияние закончилось, Жюстина бросилась освобождать его. Он упал без сознания, но немедленные хлопоты быстро привели его в чувство. - О Жюстина, - проговорил он, открыв глаза, - ты не представляешь себе эти ощущения, они превосходят все, что можно о них сказать. Теперь пусть делают со мной, что хотят: я плевал на меч Фемиды. Ты, конечно, опять будешь корить меня за неблагодарность, - продолжал он, связывая ей руки, - но что делать, дорогая, в моем возрасте уже не исправляются. Милое мое создание, ты только что подарила мне жизнь, а я никогда так не жаждал твоей гибели; ты оплакивала участь Сюзанны, так вот, я отправлю тебя к ней, я заживо опущу тебя в яму, где покоится ее тело. Напрасно рыдала Жюстина, напрасно заклинала его - Ролан ничего больше не слушал. Он открыл жуткую пещеру, спустил туда лампу, чтобы несчастная лучше разглядела гору сваленных трупов, затем пропустил у нее под руками веревку и опустил Жюстину вниз. Боль Жюстины не поддается описанию: ей казалось, будто из нее с корнем вырывают все члены. Но еще больше ужаснуло ее зрелище, открывшееся ее глазам: останки мертвых тел, среди которых она должна была закончить свои дни и которые уже издавали жуткое зловоние. Ролан намотал конец веревки на балку, переброшенную через яму, затем взяв нож и вперив взгляд в груз, висевший внизу, начал мастурбировать. - Ну что, шлюха! - кричал он. - Вручай свою душу Господу, в момент моего экстаза ты упадешь в эту могилу, я брошу тебя в преисподню, которая давно тебя ждет... Эгей!.. Эгей!.. Эгей!.. Черт меня побери! Ах ты, разрази меня гром! Я кончаю! И Жюстина почувствовала, как на ее голову хлынул поток спермы, но монстр не перерезал веревку... Он вытащил жертву наверх. - Ну и как, тебе было очень страшно? - О сударь... - только и могла пролепетать она. - Вот так ты умрешь, Жюстина, и не сомневайся в этом; я рад, что приучил тебя к этой мысли. Они поднялись в замок. - Великий Боже! - сказала себе Жюстина. - Какая чудовищная благодарность за то, что я для него сделала! Какой страшный человек! Наконец Ролан все приготовил к отъезду и накануне его, в полночь, пришел к Жюстине. Несчастная бросилась к его ногам, она заклинала его самыми убедительными словами дать ей свободу и прибавить к ней небольшую сумму денег, чтобы она могла добраться до Гренобля. - До Гренобля! Ну уж нет: ты нас выдашь! - Хорошо, сударь, - поспешно сказала она, заливая слезами колени злодея, - я клянусь никогда не появляться в Гренобле, и чтобы у вас не оставалось сомнений, соблаговолите взять меня с собой в Венецию. Быть может, я найду там более мягкие сердца, чем на моей родине, и обещаю никогда больше не докучать вам. - Я не дам тебе ни денье {Денье - старинная французская монета.}, - грубо ответил гнусный преступник. - Все, что имеет отношение к жалости, сочувствию, благодарности, чуждо моему сердцу, и будь я в три раза богаче, я не подал бы ни единого экю бедному. Зрелище несчастья возбуждает меня, оно меня забавляет, когда я сам не могу творить зло, я наслаждаюсь злом, которое причиняет людям рука судьбы; у меня на этот счет твердые принципы, Жюстина, и я никогда не отступлю от них; бедняк - часть порядка природы, создавая людей с разными возможностями, она дала понять, что такое неравенство должно сохраниться, несмотря на все изменения, которые вносит наша цивилизация в ее законы. Облегчить участь страждущего - значит нарушить установленный порядок, значит воспротивиться природе и уничтожить равновесие, которое есть основа ее самых великих свершений; это значит способствовать равенству, опасному для общества, поощрять праздность и лень, научить бедного грабить богатого, если тот вздумает отказать ему в подаянии, а ведь подаяние отучает человека работать. - Ах, сударь, как бесчеловечны ваши принципы! Но разве рассуждали бы вы подобным образом, если бы не были всю жизнь богаты? - Несомненно, я бы рассуждал точно так же, Жюстина: благополучие не порождает мировоззрение, оно его только укрепляет, его зерна находятся в нашем сердце, а сердце, каким бы оно ни было, - это дело рук природы. - А религия, сударь? - возмутилась Жюстина. - А добродетельность и человечность? - Все это камни преткновения для человека, стремящегося к счастью, - парировал Ролан. - Я смог построить свое счастье и благополучие на руинах всех отвратительных человеческих предрассудков: смеясь над небесными и людскими законами, растаптывая слабые существа, встретившиеся на моем пути, злоупотребляя доверчивостью людей, унижая бедного и угождая богатому - только так я пришел к величественному храму единственного бога, которому поклоняюсь. Почему бы и тебе не последовать моему примеру? Ты не хуже меня видела узкую тропу, ведущую к этому храму. Разве химерические добродетели, которые ты предпочла, утешили тебя за твою жертвенность? Впрочем, уже поздно, несчастная, слишком поздно: теперь оплакивай свои ошибки, страдай и постарайся найти, если только это возможно, в лоне обожаемого тобой призрака то, что ты потеряла, доверившись ему. При этих словах бессердечный Ролан набросился на Жюстину и еще раз заставил ее послужить гнусным страстям, которые она ненавидела и умом и сердцем. На этот раз она подумала, что он ее задушит. Неожиданно он остановился, не завершив начатого. Это обстоятельство заставило Жюстину вздрогнуть: она увидела в нем знак своего несчастья. - Напрасно я побеспокоился, - недовольно заявил он, хотя его член дымился от похоти, - по-моему, пришло время покончить с этой швалью. Он поднялся, вышел и запер за собой дверь. Безумная тревога охватила нашу Жюстину. Тысячи предчувствий осаждали ее, и она даже не могла определить, какое из них сильнее всего терзает ее. Четверть часа спустя темница открылась: это был Ролан; он привел свою сестру, так, впервые глазам Жюстины предстало это прекрасное и кроткое создание. Да, она была прекрасна, в этом смысле она была выше всяких похвал, и конечно была она кроткой, ибо, как и остальные обитательницы замка, если не принимать во внимание ее более привилегированное положение, она рабски служила страстям брата, и он, несмотря на любовь, которую, как говорили, он к ней питал, истязал ее каждый день и это при том, что она была от него беременна. - Следуйте за мной обе, - коротко приказал он. Они в молчании спустились в роковую пещеру, только там антропофаг объявил твердым и спокойным, но от этого еще более жутким голосом: - Для вас все кончено. Вы никогда больше не увидите солнца. Произнеся эти страшные слова, он взял розги, подошел к сестре и в продолжение целых пятнадцати минут осыпал сильнейшими ударами все ее тело, в особенности живот. - Сколько месяцев твоему зародышу? - заорал взбесившийся монстр. - Шесть, - ответила нежная и прелестная девушка и упала на колени. - Если твой гнев заставляет тебя уничтожить во мне одной твою сестру, твою любовницу, твоего верного друга, мать твоего ребенка наконец, то сделай это хотя бы после того, как появится на свет несчастный плод нашей любви. - Клянусь дьяволом, это очень бы меня огорчило, - сказал Ролан. - На свете достаточно одного такого чудовища, как я, и второго земля не потерпит. Кроме того, тебе хорошо известно, что я терпеть не могу потомства, и, оставив ребенка, ты совершила самую большую из своих глупостей: ты сама подписала себе смертный приговор своим собственным семенем, которое породило этот плод. - Смилуйся, милый мой Ролан! - Ну уж нет! Ты умрешь вместе с твоим зародышем, я хочу, чтобы через час здесь не было ни матери, ни ребенка. Но не беспокойся, - продолжал злодей, привязывая свою несчастную сестру к деревянной скамье, широко раздвинув ей ноги и подложив под зад мешок с шерстью, - ни о чем не беспокойся: вырвав дерево с корнем, я тут же посажу взамен другое. Приласкай меня, Жюстина, пока я занимаюсь посадкой. О Боже, великий и всемогущий! Где найти силы, чтобы описать эту мерзкопакостнейшую сцену? Отвратительный монстр вскрыл скальпелем живот сестры, вырвал оттуда плод, бросил его под ноги и заменил уничтоженный зародыш кипящей спермой, которую исторгла из него Жюстина. Он оставил несчастную женщину, которая еще дышала, и посмотрел на Жюстину. - Теперь твоя очередь, но я хочу осуществить эту приятную процедуру еще более варварским способом; тяжкий груз благодарности снова давит на мою раскаявшуюся душу, и я должен снять его, снять во что бы то ни стало. При этом снова начал усиленно мастурбировать. - Я привяжу тебя к окровавленным останкам моей нежной сестрички и опущу вас обеих в трупную яму. Там без помощи, без пищи в обществе жаб, крыс и ужей ты будешь еще живой утолять голод этих тварей и медленно издыхать в ужасных муках. Тебя тоже будет мучить ужасный голод, и тебе придется жрать привязанный к тебе труп. Ах, шлюха, эта мысль сводит меня с ума, посмотри, в каком состоянии мой член, хотя я только что освободился от спермы. А теперь, Жюстина, я должен еще раз побывать в твоей заднице, прежде чем мы расстанемся навсегда... Какой же прекрасный у тебя зад, плутовка! Как жаль отдавать эти прелести на корм червям! Дай-ка я выпорю его напоследок, издеру его в кровь, чтобы довершить эрекцию. Его сестра еще дышала, трудно и прерывисто; Ролан положил Жюстину на живот умирающей в такое положение, чтобы промежность одной прижималась к обеим грудям другой. Экзекуция началась; палач одновременно бил по трепещущей груди своей несчастной сестры и по многострадальным ягодицам нашей героини, которую то и дело тыкал лицом в залитые кровью потроха ее подруги по несчастью. - Ах, шлюха! - рычал он, нанося неистовые удары. - Я хотел бы засунуть тебя в живот моей сестры, зашить его, законопатить тебя там, как в гробу... Однако погоди, я же совсем забыл! Ну это совершенно непростительно с моей стороны, мой ангел! Одна из твоих подруг еще жива в том жутком подвале, а ведь я собирался прикончить вас вместе... Сейчас я ее приведу. Монстр поспешно вышел, оставив свою страдающую жертву наедине с умирающей женщиной, чьи стоны раздирали сердце Жюстины. Она хотела воспользоваться передышкой, чтобы оказать хоть какую-то помощь сестре хозяина. Увы, было уже поздно, самое полезное, что можно было для нее сделать, - это прикончить ее, но милосердие такого рода было чуждо нежной душе Жюстины. Все ее старания были бесполезны, впрочем, и времени на это уже не было: вернулся Ролан вместе с Делиль. - Смотри, какой я заботливый, Жюстина, я хочу, чтобы твоя подруга умерла вместе с тобой. Жестокостям, как обычно, предшествовали грязные ласки. Потом обезумевший злодей взялся за любимое дело: длинной палкой, утыканной на конце гвоздями, он буквально раскрошил обольстительные ягодицы добрейшей хозяйки гостиницы. Затем привязал ее к двум другим, совершил с ней короткий энергичный акт содомии, после чего расположил все три жертвы таким искусным образом, что смог по очереди сношать распоротый живот одной, рот второй и зад третьей. Наконец он всерьез взялся за Делиль; он ее повесил, забрался ей на плечи и стиснул ногами ее шею, чтобы сильнее сжать шейные позвонки. - Гляди, Жюстина, - говорил он, изо всех сил массируя себе член, - с тобой будет то же самое, если только меня не прельстит мысль закопать тебя живьем. Эта смерть ужасна... Я готов кончить, стоит только мне представить твои страдания. С такими словами он схватил несчастную Жюстину, крепко привязал ее к двум трупам и обвязал всю группу толстой веревкой. Открыл яму для трупов, спустил туда лампу и приготовился опустить следом три связанных трупа. - Пора, Жюстина, - заявил он, не переставая мастурбировать, - пора нам распрощаться навсегда... да, навсегда, мы больше не увидимся. Пожинай теперь плоды твоей добродетельности, глупая дева, и подумай, не лучше ли было бы тебе вообще не помогать мне, когда ты меня встретила, чем давать палачу повод предать тебя ужаснейшей из смертей. И он спустил груз в яму; почувствовав, что связанные жертвы коснулись дна, распутник сбросил сперму на их головы и сопроводил последний порыв своей ярости грязными ругательствами. На этом все закончилось, камень снова закрыл яму. Бедная наша Жюстина! Несчастнейшая из смертных! Вот ты и угодила живьем в обитель смерти, привязанная между двух трупов и сама мертвее мертвых, которые тебя окружают! - Боже всесильный и справедливый! - Так заговорила она, осознав весь ужас своего положения. - Есть ли на свете хоть одно существо, которое бы страдало так же, как я? Боже правый, умоляю, не оставляй меня, дай мне силы уберечься от отчаяния, на которое обрекает твою рабу жестокая судьба. Все, что ты делаешь, имеет свою цель, и я не требую объяснить мне твои декреты, потому что знаю, что они непостижимы так же, как ты сам, но скажи, в чем я провинилась, чтобы со мной поступали подобным образом? Но если не хочешь, не надо: я подчинюсь твоей воле, пусть она свершится, ведь я, быть может, была орудием порока, заслуживающего кары. Я оставляю тебе, Господи, свое тело, измученное болью, истощенное слезами нищеты и отчаяния, но дай устремиться к тебе моей душе, по-прежнему такой же чистой, как в первый день, когда ты мне подарил ее, и пусть твои утешающие руки примут в свои объятия несчастную, которая только для тебя и жила! Яма была освещена тусклой лампой, и Жюстина воспользовалась этим неверным светом, чтобы освободиться от пут; женщины, между которыми ее привязали, были уже мертвы, и это облегчило ее труды: она скоро освободилась. Первым ее порывом было возблагодарить за это Всевышнего. Затем она бросила полный ужаса взгляд на обстановку, которая ее окружала, и она не смогла даже сосчитать трупы, которыми было завалено дно этой преисподней, но ей показалось, что она узнала среди них женщин, работавших когда-то вместе с ней. Очевидно, последняя, как и сама Жюстина, попала сюда полная жизни и умерла от мук голода. Она стояла прямо, прислонившись к стенке, и держала в руках череп, в котором несчастная думала найти скудную пищу, которой требовал властный закон природы... - О Господи Боже ты мой! Вот, стало быть, каким будет мой конец! - вскричала Жюстина. - Вот какие муки меня ожидают, вот каким ужасом закончится моя печальная жизнь! Она провела уже часов пятнадцать в этом отвратительном месте, где недостаток воздуха и зловоние, подавляя в ней всякую способность сопротивляться, до сих пор мешали ей испытывать какую-либо потребность. Лампа давно погасла; сидя между двух свежих трупов, бедняжка покорно ждала, когда Всевышний соблаговолит призвать ее к себе, и ее мысли, как нетрудно представить, были столь же мрачны, как ее положение. И вдруг она услышала шум... Она прислушалась: это не было обманом слуха. Вверху открывались двери... - Здесь ничего нет, - послышались далекие голоса, которые она с трудом различала. - Вы ошибаетесь! - закричала она что было сил. - В этой яме умирает несчастная жертва, сжальтесь же над ней, вытащите ее как можно скорее! Она вот-вот умрет... Вверху наступила тишина. Жюстина снова закричала. Отвалился камень, закрывавший яму, наша пленница опять подала голос и вскочила, размахивая руками. - Ради всего святого, вытащите меня отсюда! - Что такое! Никак это Жюстина? - раздался женский голос. - Это она, надо избавить ее от смерти, на которую обрек ее наш господин. - Он больше не властвует здесь, - ответил тот же голос, и Жюстина узнала одну из своих подруг-пленниц, - небо избавило нас от него... Теперь мы вместе будем радоваться счастью, которое на нас свалилось! Сверху опустилась лестница, и Жюстина поднялась в страшный будуар Ролана. Она как будто заново народилась на свет, снова увидев пещеру, спускаясь в которую всегда считала себя далеко-далеко от остального мира. Подруга заключила ее в объятия, двое мужчин, бывших с ней, рассказали, что Ролан наконец уехал и вместо него распоряжался другой человек, Дельвиль, мягкий и сострадательный, который первым делом решил положить конец всем ужасам своего предшественника. По распоряжению этого честного человека обшарили все закоулки замка, благодаря его доброте и его стараниям все успокоилось и устроилось в этой обители, где, как сказал Дельвиль, совершается слишком много серьезных преступлений, чтобы без надобности сопровождать их бессмысленными жестокостями, которые бросают в дрожь природу. Жюстина поднялась в замок, полная радостных надежд. О ней позаботились, ей промыли и перевязали раны, попросили ее рассказать о последних злоключениях; она все рассказала без утайки, и в тот же вечер ее, вместе с подругами, поселили в удобных комнатах, где они должны были заниматься только чеканкой монет - ремесло, без сомнения, менее обременительное, чем прежний каторжный труд, за которое они наравне с остальными получали хорошее вознаграждение и добрую пищу. Через два месяца Дельвиль, заменивший Ролана, сообщил обитателям замка о счастливом прибытии своего коллеги в Венецию. Он прекрасно устроился там, обеспечил себе огромное состояние и преспокойно наслаждался покоем и счастьем, о котором может мечтать любой смертный. Однако не такая судьба ожидала его заместителя. Несмотря на свою профессию, Дельвиль, к своему несчастью, был честный и порядочный человек, и разве этого было недостаточно, чтобы погубить его в скором будущем? Однажды, когда в доме все было тихо и спокойно, когда под руководством доброго господина работа, пусть даже и преступная, шла своим чередом и даже весело, когда несчастная Жюстина, успокоившись совершенно, думала о том, как уйти от этих людей, неожиданно затрещали ворота, через рвы попрыгали вооруженные люди, и в замок, обитатели которого даже не успели оказать сопротивление, ворвались несколько десятков всадников конной полиции. Пришлось сдаться - другого выхода не было. Всех мошенников, как диких зверей, заковали в цепи, привязали к лошадям и препроводили в Гренобль. - Итак, - сказала себе Жюстина, входя вместе со всеми в город, - выходит, эшафот ждет меня в этом месте, где я имела глупость надеяться встретить счастье! Как же вы обманчивы, наши предчувствия! Процесс над фальшивомонетчиками состоялся очень быстро, всех приговорили к повешению. Когда судьи увидели клеймо на плече Жюстины, они даже не дали себе труда допросить ее и уже собирались вынести ей тот же приговор, что и остальным, когда ей удалось, наконец, привлечь внимание знаменитого судейского чиновника, гордости местного правосудия, человека неподкупного, уважаемого гражданина, просвещенного философа, чья мудрость и беспристрастность навсегда прославят его имя, которое будет выбито золотыми буквами в храме Фемиды. Он выслушал ее и, убедившись в искренности несчастной девушки и в правдивости ее потрясающих злоключений, призвал суд более скрупулезно рассмотреть ее дело. Господин С. сам выступил адвокатом Жюстины. Жалобы бедняжки были приняты во внимание, показания фальшивомонетчиков еще больше вдохновили того, кто защищал томящуюся в цепях добродетель, и нашу героиню единодушно признали невинной жертвой, сняли с нее обвинения, предоставив тем самым полную свободу распоряжаться своей судьбой. Ее покровитель организовал в ее пользу сбор пожертвований, который принес ей более пятидесяти луидоров. Наконец-то в глазах Жюстины забрезжил рассвет счастья, она уже предвкушала окончание своих несчастий, небо казалось благосклонным на ее счет, когда Провидению вдруг пришло в голову показать ей, что его намерения в ее отношении остаются прежними и что ей еще предстоит увидеть исполнение своих химерических мечтаний, в которых только-только начинал разбираться ее обманутый ум. ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Неожиданная встреча. - Философская диссертация. - Новый покровитель. - Все рушится из-за чудовищных интриг одной известной нам дамы. - Необычная страсть могущественного человека. - Отъезд из Гренобля Выйдя из тюрьмы, Жюстина поселилась в довольно приличной гостинице напротив моста Изер, в предместьях города. По совету господина С. она намеревалась какое-то время пожить здесь и попробовать найти работу, а если не удастся, вернуться в Лион; в последнем случае адвокат обещал снабдить ее рекомендательными письмами. На второй день, когда она обедала за так называемым общим столом для гостей, она заметила, что на нее пристально смотрит крупная дама, очень импозантная, которую все называли баронессой. Присмотревшись к ней, Жюстина как будто узнала ее, и обе одновременно двинулись навстречу друг другу, как люди, которые не могут вспомнить, где и когда они встречались. Баронесса отвела Жюстину в сторону и начала разговор первой: - Я не ошиблась, мадемуазель? Не та ли вы девушка, которую я десять лет назад встретила в Консьержери, и не узнаете ли вы мадам Дюбуа? Мало обрадовавшись этой встрече, Жюстина тем не менее ответила утвердительно со всей вежливостью, но поскольку она имела дело с самой ловкой авантюристкой во Франции, ускользнуть ей не было никакой возможности. Баронесса рассказала, что она с сочувствием следила за ее судьбой, и если бы Жюстину не освободили, она наверняка бы предприняла самые серьезные меры для ее спасения, тем более, что у нее в друзьях числится немало видных судейских чиновников. Будучи, как всегда, доверчивой и слабой, Жюстина дала увести себя в комнату этой женщины и рассказала ей все свои злоключения. - Милая подружка, - ответила Дюбуа, выслушав ее, - я захотела встретиться с тобой только затем, чтобы сказать, что моя жизнь сложилась совсем не так, как твоя. У меня есть состояние, и ты можешь располагать им. Посмотри, - продолжала она, открывая шкатулки, полные золота и бриллиантов, - вот плоды моей ловкости; если бы я, как и ты, курила фимиам добродетели, меня бы уже давно посадили в тюрьму или повесили. - О мадам, - сказала Жюстина, - если всему этому богатству вы обязаны только преступлением, Провидение, которое всегда справедливо, не позволит вам долго наслаждаться им. - Какое заблуждение! - горячо возразила Дюбуа. - Напрасно ты думаешь, будто твое фантастическое провидение постоянно благоволит к добродетели, и пусть тебя не обманет на сей счет краткий миг твоего благополучия. Для природы совершенно безразлично, будет ли, скажем, Поль проповедовать зло, а Пьер - добро. Для этой все уравновешивающей природы важно лишь равенство того и другого, и злодейство, так же как и добродетель, абсолютно для нее безразлично. Выслушай меня, Жюстина, выслушай меня внимательно, - продолжала мошенница, - ты умная девушка, и я хочу наконец переубедить тебя. Во-первых, любезная моя подруга, сама добродетель не приведет человека к счастью, так как она, подобно пороку, представляет собой лишь один из способов существования в этом мире. Следовательно, речь идет вовсе не о том, чтобы выбрать для себя тот или иной способ, а о том, чтобы шагать по проторенной дороге, и всегда неправ тот, кто отклоняется от нее. Будь мир абсолютно добродетельным, я бы порекомендовала тебе добродетель, потому что с ней были бы связаны все вознаграждения и, в конце концов, счастье; в развратном мире, разумеется, надо выбирать порок. Тот, кто не идет общим путем, непременно терпит поражение: он сталкивается со всем, что его окружает, и непременно должен погибнуть. Напрасно законы пытаются восстановить порядок и вернуть людей в лоно добродетели: слишком несовершенные, чтобы предпринимать такие усилия, и слишком слабые, чтобы преуспеть, наши законы могут заставить человечество на короткое время свернуть со столбовой дороги, но не в силах принудить сойти с нее. - Допустим, я, по своей слабости, приму ваши ужасные максимы, мадам, - ответила Жюстина, - но как вы изгоните из моего сердца угрызения совести, которые они будут постоянно порождать? - Угрызение - это чистейшая химера, - продолжала Дюбуа. - Это, милая Жюстина, всего лишь писклявый, глупый и трусливый голосок человеческой души, с которым совсем не трудно справиться. - С ним справиться! Возможно ли это? - Нет ничего проще. Человек раскаивается только тогда, когда не в состоянии заниматься делом: стоит лишь без конца совершать поступки, которые вызывают у вас угрызения, и вы легко от них избавитесь; противопоставьте им факел страстей и всесильные законы интереса, и вы тотчас подавите их. Повторяю, милая девочка: ни разу раскаяния не кололи меня своими шипами на этом пути, который я, смею думать, счастливо преодолела. Но даже, если непредвиденный поворот судьбы сбросит меня в пропасть, я не стану каяться: я, быть может, буду жаловаться на мешавших мне людей или на собственную неловкость, но совесть моя будет спокойна. - Пусть так, - ответила упрямая Жюстина, - но давайте порассуждаем, мадам, исходя из ваших же принципов. По какому праву вы полагаете, что моя совесть будет столь же непоколебима, как ваша, если она не привыкла с детства бороться с предрассудками? Как вы хотите, чтобы мой разум, имеющий совершенно иную организацию, нежели ваш, принял вашу систему? Вы допускаете, что в природе существует равновесие добра и зла, что, следовательно, должно быть на свете определенное число людей, которые проповедуют добро, и других, предающихся злу. Стало быть, мое стремление к добру предусмотрено в природе, так почему вы требуете, чтобы я отступила от своего предназначения? Как вы говорите, вы нашли счастье на вашем пути, так почему я также не могла найти его на той же дороге, по которой иду? Кстати, напрасно вы думаете, что бдительные законы надолго оставят в покое того, кто их нарушает; вы только что видели убедительный тому пример: из пятнадцати негодяев, среди которых я жила, спасся только один, остальные четырнадцать нашли позорную смерть. - Так вот что ты называешь несчастьем! - подхватила Дюбуа. - Но что значит этот позор для того, у кого нет никаких принципов? Когда человек преступил все запреты, когда честь для него является предрассудком, репутация - безделицей, религия - химерой, смерть - полным исчезновением, ему все равно как умереть: на эшафоте или в своей постели. На земле есть два рода негодяев, Жюстина: те, кого богатое состояние и власть гарантируют от такого трагического конца, и другие, которым его не избежать, если они попадутся. Этим, рожденным в бедности, не остается ничего иного, если у них есть мозги, - кроме как сделаться богатыми, чего бы это ни стоило. Если это им удастся, они должны быть счастливы, если они погибают, им не в чем раскаиваться, поскольку нечего терять. Следовательно, законы - ничто для злодеев, поскольку они настигают только неудачников, которым не надо бояться их, так как меч правосудия - единственное спасение и прибежище для них. - Так вы считаете, мадам, - спросила Жюстина, - что в другом мире небесный суд не ожидает того, кого преступление не устрашило на земле? - Я считаю, - ответила страшная женщина, - что если бы существовал Бог, на земле было бы меньше зла. Я думаю, если зло торжествует, 'значит либо оно предписано этим Богом, тогда он - настоящий варвар, либо он не в силах помешать ему, тогда он - слабое существо и в обоих случаях существо отвратительное, чью молнию и чьи законы мы должны презирать. Скажи, Жюстина, разве атеизм не лучше этих обеих крайностей? Не гораздо ли разумнее вообще не верить в бога, нежели принимать его настолько опасным, настолько мерзким и противоречащим здравому смыслу и разуму? Нет, дьявол меня побери... И эта женщина-монстр вскочила с разъяренным видом и стала изрыгать из себя поток богохульных ругательств, одно грязнее другого, от которых набожная Жюстина затряслась и собралась уйти. - Подожди! - крикнула Дюбуа, удерживая ее. - Подожди, девочка! Если я не могу подействовать на твой разум, дай же мне обратиться к твоему сердцу. Ты нужна мне, не отказывай мне в помощи. Вот тысяча луидоров: они будут твоими, как только дело будет сделано. Осторожная Жюстина, сразу забыв обо всем, кроме своего добролюбия, быстро спросила, о чем идет речь, чтобы предупредить, если окажется возможным, преступление, замышляемое этой фурией. - Дело вот в чем, - ответила Дюбуа - ты обратила внимание на того молодого негоцианта, который обедает здесь уже дня три или четыре? - Его зовут Дюбрей? - Точно. - Ну и что дальше? - Он в тебя влюблен, он сам признался мне: твой скромный и кроткий вид его покорил; ему нравится твоя доброта, твоя добродетельность сводит его с ума. В шкатулке возле кровати этот романтик хранит восемьсот тысяч франков в золоте и в ценных бумагах. Позволь мне сказать ему, что ты согласна его выслушать - какая тебе разница, что из этого получится? Я посоветую ему пригласить тебя на загородную прогулку, я постараюсь его убедить, что это поможет ему завоевать твое сердце. Ты будешь развлекать его и задержишь как можно дольше. А за это время я его обчищу, но скрываться не буду: его сокровища будут далеко отсюда, в Пьемонте, а мы останемся здесь, в Гренобле, как ни в чем не бывало. Мы сумеем убедить его в нашей непричастности и даже поможем ему в поисках украденного. Потом объявим об отъезде, это его не насторожит, ты отправишься со мной и на границе Франции получишь свою тысячу луидоров. - Я согласна, мадам, - сказала Жюстина, решившись предупредить молодого человека о предстоявшей краже. - Только если Дюбрей действительно в меня влюблен, - продолжала она, чтобы обмануть злодейку, - почему бы мне не рассказать ему обо всем и не получить от него больше, чем предлагаете вы? - Браво! - заметила Дюбуа. - Да ты способнейшая ученица! Я начинаю думать, что небо дало тебе больше способностей к злодейству, чем мне. В таком случае возьми вот это, - сказала она и быстро написала чек на двойную сумму, - попробуй теперь отказаться! - Я беру его, мадам, - заявила Жюстина, - но только считайте, что вы соблазнили меня благодаря моей слабости и бедности. - Я хотела отнести это на счет твоего ума, - ответила Дюбуа, - но тебе хочется обвинить твое несчастье: ну что же, пусть будет по-твоему. Главное - послужи мне, и ты не пожалеешь. В тот же вечер Жюстина, увлеченная своим планом, начала оказывать Дюбрею знаки внимания. И очень скоро она убедилась в его чувствах. Она никогда не была в столь сложном положении: разумеется, у нее и в мыслях не было участвовать в предполагаемом преступлении, даже если бы речь шла о вознаграждении в тысячу раз большем, но для нее было невозможно выдать эту женщину, ей была невыносима сама мысль о том, чтобы погубить человека, который дал ей свободу десять лет тому назад, она хотела бы найти какое-то средство помешать преступлению без того, чтобы покарать его, и будь на месте Дюбуа любая другая женщина, Жюстина наверняка бы осуществила свое намерение. И вот к чему привели усилия нашей героини, которая не подозревала, что коварство этого исчадия ада не только разрушит все ее благородные планы, но и накажет ее самое за то, что она их придумала. В назначенный для прогулки день Дюбуа пригласила Дюбрея и Жюстину отобедать в своей комнате. После трапезы молодые люди вышли поторопить коляску, которую для них закладывали. Дюбуа осталась у себя, и Жюстина оказалась наедине со своим поклонником. - Сударь, - тихо и торопливо заговорила она, - внимательно выслушайте меня, ничему не удивляйтесь и исполните все, что я вам скажу... У вас есть надежный человек в гостинице? - Да, это мой партнер, на которого я могу положиться как на себя самого. - Прекрасно, сударь! Велите ему ни на минуту не покидать вашу комнату, пока мы будем отсутствовать. - Но ключ от комнаты у меня... И что означает такая предосторожность? - Это много серьезнее, чем вы думаете; сделайте так, как я сказала, умоляю вас, или я никуда с вами не поеду. Женщина, с которой мы сейчас обедали, - мошенница, она устроила эту прогулку только затем, чтобы отправить нас с вами подальше и преспокойно обокрасть вас. Спешите, сударь, она наблюдает за нами, она очень опасна; скорее отдайте ключ вашему другу, пусть он сидит у вас в комнате и не выходит, пока мы не вернемся. Остальное я объясню вам в коляске. Дюбрей послушался Жюстину; он крепко сжал ее руку в знак благодарности, побежал сделать необходимые распоряжения и вскоре вернулся. Коляска тронулась; по дороге Жюстина раскрыла ему заговор, рассказала о своих злоключениях, о злополучных обстоятельствах, при которых она познакомилась с бесчестной Дюбуа. Дюбрей, человек порядочный и отзывчивый, высказал самую глубокую признательность за оказанную услугу; он заинтересовался несчастьями Жюстины и предложил ей руку и сердце, чтобы вознаградить ее за все пережитое. - Я буду счастлив исправить несправедливости судьбы по отношению к вам, мадемуазель, - сказал он. - Я сам себе хозяин и ни от кого не завишу; я направляюсь в Женеву, чтобы вложить в тамошний банк большие средства, которые сохранило ваше своевременное вмешательство, и вы поедете со мной. Там мы поженимся, если вы пожелаете, мадемуазель, если же у вас есть какие-то сомнения, вы возьмете мое имя прямо здесь, во Франции. Такое предложение слишком польстило Жюстине, чтобы она могла отвергнуть его, но ей не хотелось принять его, пока Дюбрей все как следует не обдумает, чтобы потом не раскаиваться. Он отдал должное ее благородству и не стал настаивать... Ах, несчастная душа! Почему ни одно добродетельное намерение не могло родиться в твоем сердце без того, чтобы не ввергнуть тебя в новые беды? Продолжая беседовать, они отъехали от города почти на два лье и собирались остановиться и подышать свежим воздухом на берегу Изера, когда Дюбрею вдруг стало плохо... У него начался сильнейший приступ рвоты... Коляска помчалась назад в Гренобль. Дюбрей был в таком тяжелом состоянии, что его пришлось на руках занести в комнату. Друг его был потрясен. Вызвали врача. И о Боже праведный! Обнаружилось, что несчастный юноша отравлен. Перепуганная Жюстина поспешила к Дюбуа. Но подлая злодейка исчезла! Наша героиня прибежала в свою комнату, дверь шкафа была взломана, те немногие вещи, которые она имела, были украдены. Ей сказали, что Дюбуа часа три назад уехала в направлении Турина. Итак, сомнений не оставалось: она была виновницей этих преступлений. Она сунулась в апартаменты Дюбрея, но там ока- зались люди, тогда она выместила злобу на Жюстине, а молодого человека отравила за обедом, чтобы по возвращении несчастный был больше озабочен спасением своей жизни, чем поисками похитителя своих сокровищ, и чтобы подозрение пало на Жюстину, так как девушка была с ним, когда началась предсмертная рвота. Наша опечаленная сирота возвратилась к Дюбрею, ее не допустили к нему, объяснив, что несчастный умирает, и его теперь заботит только предстоящая встреча с Господом. Однако он успел оправдать ту, которую так любил; он попросил ни в чем не обвинять ее и скончался. Как только он закрыл глаза, его друг пришел к Жюстине, рассказал ей о том, что было перед смертью, и пытался ее успокоить... Увы, разве это было возможно? Как могла она не оплакивать утрату человека, который с таким благородством души предложил вытащить ее из нужды? Могла ли она не сожалеть о краже, вновь ввергнувшей ее в нищету, из которой она только-только начала выкарабкиваться? - Подлая женщина! - вскричала Жюстина. - Если к этому приводят твои страшные принципы, стоит ли удивляться, что честные люди в ужасе отвергают их и преследуют? Но Жюстина рассуждала как потерпевшая сторона, между тем как Дюбуа, которая искала в этом предприятии свое счастье и свою выгоду, конечно же, думала иначе. Жюстина все поведала Вальбуа, партнеру Дюбрея: и о заговоре против его друга и о том, что ее обокрали. Вальбуа посочувствовал ей, искренне пожалел о смерти Дюбрея. - Я бы очень хотел, - сказал этот порядочный молодой человек, - чтобы Дюбрей дал мне перед смертью какие-то распоряжения, касающиеся вас, и я бы с великим удовольствием выполнил их; я бы также хотел услышать от него самого, что именно вы советовали ему оставить меня в комнате, но, увы, он ничего такого не сказал. Следовательно, его предсмертная воля нам не известна. Однако я видел ваше искреннее горе и должен сам что-нибудь сделать для вас, мадемуазель; но я молод, только-только начинаю торговлю, состояние мое невелико, и мне придется отчитаться в наших общих делах с Дюбреем перед его семьей, поэтому я могу позволить себе немногое и прошу вас не отказываться: вот вам пять луидоров, кроме того, у меня есть знакомая, честная торговка из Шалон-сюрСаон, моя землячка, она скоро возвращается домой, и я поручаю вас ее попечению. Мадам Бертран, - продолжал Вальбуа, представляя ей Жюстину, - это та самая девушка, о которой я вам рассказывал и которую я вам рекомендую; она ищет место, и я прошу вас отнестись к ней так, как если бы речь шла о моей родной сестре, и сделать все, что возможно, чтобы найти в нашем городке что-нибудь подходящее для нее сообразно ее характеру, происхождению и воспитанию... А до тех пор прошу взять ее расходы на себя: я их возмещу вам при встрече. Прощайте, мадемуазель, - и Вальбуа попросил у Жюстины позволения поцеловать ее. - Мадам Бертран уезжает завтра на рассвете, вы поедете с ней, и пусть вам немного больше повезет в нашем городе, где, может быть, мы скоро вновь увидимся. Благородство молодого человека заставило Жюстину прослезиться: добрые поступки исключительно приятны, особенно если вы долгое время видели только отвратительные. Она согласилась на все с условием, что когда-нибудь обязательно рассчитается с Вальбуа. Пусть очередное благое намерение ввергло меня в беду, думала она, выходя из гостиницы, по крайней мере впервые в жизни у меня появилась надежда на утешение посреди несчастий, которые постоянно навлекает на меня добродетель. Был ранний вечер; испытывая потребность подышать свежим воздухом, Жюстина спустилась к набережной Изера с намерением прогуляться, и как всегда случалось с ней в подобных обстоятельствах, ее мысли увели ее очень далеко. Она увидела перед собой уединенную рощицу и присела под деревом, чтобы предаться мечтаниям. Между тем наступила темнота, а девушка и не думала подняться и уйти, и вдруг на нее навалилось трое людей: один зажал ей рот ладонью, двое других бросили ее в коляску, забрались следом сами, коляска рванула с места и летела в темноте в течение трех долгих часов, и за это время ни один из похитителей не произнес ни слова и не отвечал на ее вопросы. Хотя была глухая ночь, шторки были опущены, и Жюстина ничего не видела. Наконец коляска подкатила к какому-то дому, открылись и тут же снова закрылись тяжелые ворота; молчаливые спутники взяли ее под руки и провели через несколько темных помещений, потом остановились перед дверью, из-под которой пробивался свет. - Жди здесь, - коротко и грубо приказал ей один из похитителей и перед тем, как исчезнуть вместе со своими сообщниками, прибавил: - Сейчас ты увидишь кое-кого из знакомых. И они растворились в темноте, заперев за собой двери. Почти в тот же момент открылась другая дверь, из нее вышла женщина со свечой в руке... О Господи! Знаете ли вы, кто была эта женщина? Перед Жюстиной предстала Дюбуа собственной персоной, ужасная злодейка, без сомнения, снедаемая неутомимой жаждой мести. - Заходите, прелестное дитя, - язвительно произнесла она, - заходите и получите награду за добродетельность, которой вы насладились за мой счет... Сейчас я тебе покажу, стерва, как предавать меня! - Я никогда вас не предавала, мадам, - поспешно сказала Жюстина. - Ни разу, имейте это в виду! Я не сделала ничего такого, что могло бы бросить на вас тень, не сказала ни одного слова, компрометирующего вас. - Разве ты не воспротивилась преступлению, которое я задумала? Разве не помешала ему, негодница? А ты ведь знала, что остановить мои злодейские порывы - значит нанести мне самую глубокую из всех мыслимых обид. Теперь ты будешь за это наказана, шлюха! Произнося эти слова, она с такой силой сжала руку Жюстины, что едва не сломала ей пальцы. Они вошли в ярко освещенную, роскошно обставленную комнату; это был загородный дом епископа Гренобля, который, лениво развалясь, возлежал в халате из фиолетового атласа на широкой оттоманке. Позже мы вернемся к портрету этого либертена. - Монсеньер, - почтительно начала Дюбуа, положив руку на плечо Жюстины, - вот юное создание, которое вы пожелали, которое известно всему Греноблю; это Жюстина, приговоренная к повешению вместе с известными фальшивомонетчиками и выпущенная из-под стражи как невиновная и добронравная девица. Вы видели ее во время допроса и захотели с ней встретиться... Кстати, вы мне сказали так: если ее все-таки будут вешать, я даю тысячу луидоров за возможность насладиться ею перед казнью. Она спасена, но не думаю, что от этого ее цена стала меньше. - Намного меньше, - возразил прелат, не спеша растирая свой фаллос под рубашкой, - разумеется, гораздо меньше. Я готов был заплатить указанную сумму за удовольствие позабавиться с ней, а потом передать ее палачу; я сделал невозможное, чтобы ее осудили, но тут появился этот проклятый С. со своей готической справедливостью и спутал мне карты. - Ну так что же, она перед вами; разве сегодня вы не вольны поступить с ней так, как вам хочется? - Да, да, мадам, я это знаю, но повторяю, что это не одно и то же: мне доставляет несказанное удовольствие пользоваться мечом правосудия для уничтожения этих потаскух. - Тогда сударь, - предложила Дюбуа, - мы добавим в это блюдо перцу, то есть присоединим к Жюстине ту смазливую пансионерку из бенедиктинского монастыря в Лионе, чью семью вы так искусно разорили, чтобы девица оказалась в ваших руках. - Как! Значит она наша? - Да, монсеньер. Несчастная, лишенная всех средств к существованию, нынче вечером пришла сюда молить вас о помощи. Между прочим, она сочетает в себе добродетельность физическую и моральную, а та, что стоит перед вами, далеко не невинна, зато обладает невиданной чувствительностью, которая стала ее второй натурой, и вам нигде не найти создания более честного и добрейшего. Они обе в вашем распоряжении, монсеньер, и вы можете отправить обеих в иной мир сегодня же, или одну - нынче, другую - завтра. Что до меня, я вас оставляю. Ваше расположение ко мне требует, чтобы я рассказала вам о моем приключении... Итак, один человек мертв... Мертв, монсеньер! И я исчезаю... - Нет, прелестная женщина, ни в коем случае! - вскричал священнослужитель. - Оставайся у меня и ничего не бойся в этом доме. Ты говоришь, кто-то там умер? Да будь на твоей совести два десятка трупов, я бы все равно спас бы тебя... Поэтому останься: ты - душа моих наслаждений, ты одна способна на великое искусство возбуждать и удовлетворять их; чем больше у тебя злодейств, чем глубже ты увязаешь в грязном пороке, тем больше ты мне нравишься... А ведь она красива, твоя Жюстина... Затем, обращаясь к девушке: - Сколько вам лет, дитя? - Двадцать шесть, ваше преподобие, но я столько страдала... - Да, понимаю... страдания, горести... Хотя я бы хотел, чтобы их было больше; признаюсь тебе, девочка, что я сделал все, чтобы тебя повесили но если не добился цели одним способом, быть может, займусь этим сам, и даю слово, что ты от этого ничего не потеряешь... Ты говоришь, что тебя одолевают несчастья? Отлично, мы с ними покончим, мой ангел, уверяю тебя, что через двадцать четыре часа твои страдания кончатся (при этом он разразился жутким смехом). Не правда ли, Дюбуа, ведь у меня есть надежное средство положить конец злоключениям этой девицы? - Абсолютная правда, - ответило чудовище в женском обличьи, - и если бы Жюстина не была моей подругой, я бы ее не привела к вам; но я должна вознаградить ее за то, что она для меня сделала, вы даже не представляете себе, насколько она помогла мне в моем недавнем предприятии в Гренобле. Я доверяю вам выразить ей вместо меня мою признательность и прошу не скупиться... Двусмысленность этой речи, ужасные намеки проклятого прелата, да еще эта юная дева, о которой они говорили - все это за один миг наполнило Жюстину ужасом, описать который просто невозможно. Холодный пот заструился из всех ее пор, она была близка к обмороку. И тут, наконец, ей стали совершенно ясны намерения блудодея. Он велел ей приблизиться, начал с двух-трех обычных поцелуев, при которых уста сливаются в одно целое, затем вытянул язык Жюстины изо рта, пососал его, засунул свой до самой гортани нашей прекрасной авантюристки и, казалось, захотел высосать из нее все вплоть до последнего дыхания. Он заставил ее склонить голову ему на грудь и, приподняв ее волосы, внимательно осмотрел нежный затылок и шею. - Ого, это мне нравится! - И он сильно сжал пальцами эту чувствительную часть ее тела. - Никогда не видел такую прочную и гибкую шейку, будет восхитительным наслаждением разорвать ее. Последние слова окончательно подтвердили самые мрачные подозрения Жюстины, и несчастная поняла, что опять попала к одному из тех жестоких развратников, которые любят больше всего наслаждаться муками или смертью печальных жертв, доставляемых им за большие деньги, и что наступает время прощаться с жизнью. В этот момент в дверь постучали, Дюбуа пошла открыть и вернулась с юной жительницей Лиона, о которой уже говорилось. Теперь попробуем описать двух новых персонажей, с которыми судьба свела нашу Жюстину. Его преподобие епископ Гренобля, с которого будет уместно начать, был пятидесятилетний мужчина, худой, костлявый, но крепкого телосложения. Бугристые мышцы, выделявшиеся на его руках, покрытых жесткой черной растительностью, указывали на недюжинную силу и отменное здоровье; на его лице, горевшем зловещим огнем, чернели маленькие злые глаза, в которых светился острый ум, ровные зубы белели в оскале узкого рта. Роста он был выше среднего, его жезл сладострастия редкостных размеров имел в окружности более восьми дюймов, а длиной превосходил ступню взрослого человека. Этот инструмент - сухой, нервно вздрагивавший, исходивший похотью - постоянно торчал в продолжение пяти или шести часов, пока продолжался сеанс, не опускаясь ни на минуту. Трудно было найти более волосатого человека; казалось, это один из фавнов, которые описываются в сказках. Его руки, сухощавые и сильные, оканчивались узловатыми пальцами, обладавшими хваткой тисков. Характер у него был вспыльчивый, злобный и жестокий, а ум отличался сарказмом и язвительной насмешливостью, которые были, будто нарочно, созданы для того, чтобы удвоить страдания его жертв. Что касается Евлалии, достаточно было взглянуть на нее, чтобы вынести суждение о ее происхождении и добронравии. С чем можно было сравнить злодейские замыслы епископа, заманившего ее в свои сети? Кроме очаровательнейшего простодушия и наивности, она обладала самой приятной на свете внешностью. Ей не исполнилось и шестнадцати лет, и у нее было лицо Мадонны, которое еще больше красили невинность и целомудрие. В нем недоставало румянца, но от этого оно было еще прелестнее, и сияние прекрасных глаз придавало ему ту живость, которой его лишала бледность; ее рот, несколько великоватый, был полон белоснежных зубов, еще белее была ее грудь, уже достаточно сформировавшаяся; у нее была великолепная фигура с округлыми и грациозными формами, с нежной и упругой плотью; прекраснее зад трудно было себе представить, промежность прикрывал легкий волнующий пушок, роскошные белокурые волосы, рассыпались по красивым плечам, придавая всему ее облику еще большую соблазнительность, и чтобы завершить сей шедевр, природа, которая, казалось, с удовольствием творила его, одарила Евлалию нежной и чувствительной душой. Ах, прекрасный и хрупкий цветок, неужели тебе суждено было украсить грешную землю на короткий миг, чтобы тотчас увянуть? - Сударь! - возмущенно заговорила прелестная дева, узнав своего преследователя, - стало быть, вы меня обманули? Вы же сказали, что я войду во владение моим имуществом, моими правами, а тут явились негодяи, схватили меня и привели к вам для бесчестья! - М-да, это, конечно, ужасно, не правда ли, мой ангел? Это настоящее коварство, настоящее злодейство... Говоря это, коварный священник резким движением привлек ее к себе и стал осыпать похотливыми поцелуями, приказав Жюстине нежно ласкать себя. Евлалия пыталась вырваться, но вмешалась Дюбуа и лишила ее всякой возможности сопротивляться. Прелюдия была долгой: чем свежее был цветок, тем больше нравилось распутнику растягивать удовольствие топтать его. За сосущими поцелуями последовал осмотр влагалища, и тогда Жюстина увидела, какое невероятное воздействие оказала на него это пещерка: его член мгновенно разбух и удлинился до того, что наша кроткая сирота уже не могла обхватить его даже обеими руками... - Приступим, - заявил монсеньер, - эти две жертвы доставят мне достаточно блаженства, а тебе, Дюбуа, хорошо заплатят за твои старания. Пойдемте в мой будуар, ты тоже идешь с нами, дорогая. - продолжал он, увлекая за собой мегеру, - ночью ты уедешь, а пока ты очень нужна мне! Ничто так не вдохновляет на злодейство, как присутствие такого монстра, ведь ты, милая моя Дюбуа, - одна из самых отвратительных отрыжек природы. Ах, как я люблю тебя, злодейка! Пойдемте скорее. Дюбуа дала себя уговорить, и все четверо вошли в кабинет сладострастия распутного хозяина, где женщины должны были разоблачаться прямо у порога. Прежде чем описать ужасы, которые творились в этой жуткой обигели, мы считаем нужным рассказать о ее убранстве, и пока наши герои освобождаются от одежд, мы постараемся сделать это. Просторный зал имел пятиугольную форму, по углам были оборудованы зеркальные ниши, в каждой стояла софа, обитая черным атласом. Кроме того, в глубине ниши, под сводчатым потолком, располагался небольшой алтарь, в середине которого возвышалась лепная скульптурная группа, изображавшая обнаженную девушку в руках палача. Таким образом зритель мог одновременно созерцать различные виды пыток. Войдя в это помещение, было уже невозможно увидеть вход, ибо дверь была искусно вмонтирована в многочисленные зеркала. Потолок кабинета был выполнен в виде витража, и свет проникал только сверху. Витражный свод на ночь затягивался занавесями из небесно-голубой тафты, благодаря чему казалось, что в центре потолка сияет солнце о восьми лучах, и будуар был освещен ярче, чем днем. Посреди этого помещения, излучавшего томное сладострастие, находился большой круглый бассейн. В центре его стоял эшафот с необычной машиной, заслуживавшей отдельного разговора. Позади машины, на эшафоте, стояло кресло, предназначенное для того, кто хотел развлекаться с адским агрегатом, который мы сейчас опишем. К доске из эбенового дерева крепко привязывали жертву, рядом стоял манекен - ужасного вида человек с огромной саблей в поднятой руке. Прямо перед лицом палача, сидевшего в кресле, находился зад жертвы, и если злодей желал насладиться им, ему достаточно было только привстать. В правой руке он держал шелковый шнур, которым мог манипулировать по своему усмотрению: если он дергал его сильно, манекен сразу отрубал подставленную голову, когда он тянул шнур медленно, сабля постепенно вонзалась в кожу и разрезала шею, результат был таким же, зато несчастная жертва страдала долго и ужасно, и кровь ее вытекала в бассейн. Пугающая тишина стояла в этой части дома, и казалось, будто здесь не будет услышан ни один, даже самый громкий звук. Когда женщины, предводительствуемые прелатом, вошли в салон, они увидели толстого аббата лет сорока пяти с уродливым лицом и невероятно крупного телосложения. Сидя на диване, он читал "Философию в будуаре"{Нам кажется, это произведение, принадлежащее перу автора данной книги, также заслуживает внимание любопытных читателей. (Прим. автора.)}. - Взгляни, - обратился к нему епископ, - каких очаровательных жертв привела нам сегодня Дюбуа; погляди на эти великолепные ягодицы, ты ведь их любишь, аббат, погляди на них, развратник, и скажи мне свое мнение. Дюбуа вытолкнула вперед Жюстину и Евлалию, и тем пришлось показать свой зад аббату, который, не выпуская книгу из руки, пощупал их, осмотрел с совершенно хладнокровным видом и небрежно произнес: - Да, весьма и весьма неплохо... над этим стоит потрудиться. Затем обращаясь к Дюбуа и поглаживая ее ягодицы, сказал: - Вы говорили им о необходимости повиновения, об абсолютной покорности? Эти создания понимают, что оказались в самом святом прибежище деспотизма и тирании?.. - Да, сударь, - ответила Дюбуа, наклоняясь, чтобы аббату было удобнее щупать ее ягодицы, - я сказала им о невероятном могуществе монсеньера, о его несметном богатстве и его огромной власти и надеюсь, они обе готовы склониться перед Его Преосвященством. - Тогда пусть они это докажут, - продолжал аббат, - и постоят на коленях до тех пор, пока им не позволят подняться. Обе девушки тотчас опустились и склонили головы, ожидая дальнейших распоряжений прелата. А распутник, также почти голый, по своему обычаю обошел комнату, глядя на свое отражение во всех зеркалах, и перед каждым приказывал Дюбуа ласкать себе член. Они оба, казалось, обдумывают предстоящие пытки, бросая взгляды на двух несчастных, которые стояли на коленях и мелко дрожали, не смея поднять глаз, между тем как флегматичный аббат продолжал читать, не обращая ни малейшего внимания на происходящее. Сделав обход, епископ подошел к креслу палача, сел в него, попробовал, как работает пружина, и велел несчастным пациенткам смотреть, с какой легкостью и с какой быстротой манекен мог рубить головы. Потом спустился. - Дюбуа, - сказал он, - прикажите этим тварям подойти и выразить мне свое почтение. Первой приблизилась к нему Жюстина; она поцеловала его в губы, облобызала седалище, пососала член и по приказанию Дюбуа засунула свой язык как можно глубже в задний проход старого сатира. - А если бы я испражнился вам в рот, - полюбопытствовал епископ, - вы бы проглотили мои экскременты? - Черт меня побери, монсеньер, - вмешался аббат, - да это будет великая честь для этой скотины, и вы прекрасно знаете, что она не посмеет отказаться... - А вы? - спросил епископ, глядя на Евлалию. - О Боже праведный! - расплакалась девушка. - Сжальтесь над моим горем, сударь! Раз уж я попала в ваши сети, делайте со мной все, что хотите, только уважайте мое несчастье; я имею право требовать этого от вас. - А вот это очень нахальные речи, - заметил аббат, - они доказывают, что эта девчонка еще не осознала, чем она обязана этому выдающемуся человеку, который оказал ей честь принимать ее у себя... - Какое наказание монсеньер назначит ей за дерзость? - спросила Дюбуа. - Я хочу, - ответил прелат, - чтобы она облизала анус аббату, пососала ему член, затем она должна подойти ко мне и получить несколько пощечин и щипков. Не успел он произнести приговор, как мерзкий служитель культа подставил свой отвратительный зад, самый мерзопакостный зад на свете, который плачущая Евлалия начала любовно облизывать. Какой это был контраст! Такие же почести своими коралловыми губками она оказала бесформенному и слюнявому фаллосу старого развратника, потом, подойдя к прелату, покорно снесла все назначенные ей истязания. В это время гнусный аббат, очевидно, почувствовав жар в чреслах, заставил Дюбуа ласкать себя и, разминая Жюстине ягодицы, наблюдал, как епископ мучает Евлалию. - Знаешь, аббат, - заявил хозяин, завершив эту операцию, - я страшно возбудился и вижу, что сегодня сотворю много зла. - Разве монсеньер здесь не хозяин? Разве не принадлежит ему все, что здесь находится? Стоит ему шевельнуть пальцем, и все вокруг повинуется ему. Епископ, который безмерно наслаждался своим деспотизмом и с превеликим удовольствием воспринимал эти льстивые речи, кивнул Жюстине, та подбежала к нему и получила распоряжение лечь животом на диван и предоставить свой зад в распоряжение епископского органа. Но такому чудовищному посоху пришлось немало потрудиться, прежде чем он наконец внедрился в крохотное отверстие и устроился там. Аббат положил Евлалию на спину Жюстины, заставил ее поднять ноги и опустить голову так, чтобы содомит Жюстины мог целовать Евлалию в рот, а ее раздвинутые бедра предлагали жрецу очаровательную, аккуратную, еще нетронутую вагину, которую аббат обследовал языком, в то время как Дюбуа, опустившись на колени перед его задницей, точно так же ласкала ему задний проход. Однако Жюстина, которой член содомита причинял ужасную боль, яростно вырывалась, и наконец это ей удалось. - Ах ты поганая твоя душа! - разъярился епископ. - Еще ни одна женщина не ускользала от меня в такую минуту! Что ты на это скажешь, аббат? - Не существует наказания, достаточно сурового, чтобы отомстить за такое оскорбление, монсеньер, - с почтением ответил капеллан. - Если бы этой шлюхе не предстояло еще некоторое время послужить вашим прихотям, я бы стал умолять вас незамедлительно расправиться с ней, но поскольку, к сожалению, вы действительно в ней нуждаетесь, думаю, следует отдать ее в мои руки, и я на ваших глазах устрою ей кровавую баню. - Хорошо, - согласился епископ, - но я хочу, чтобы ты сделал это с ее грудью: ты знаешь мое отвращение к этой части женского тела; так что выпори ей сиськи розгами и не жалей сил. И этот приговор был исполнен тотчас же: озверевший аббат так постарался, что Жюстина едва не лишилась чувств. - Вот теперь достаточно, - сказал епископ, - она в крови, этого я и хотел; пусть теперь почувствует мой натиск, и скажи ей, что я ее убью сразу, если только она вздумает сыграть со мной такую же шутку. Нашу героиню положили в прежнюю позу и обрабатывали ей задний проход полчаса без перерыва, после чего голову прелата посетили новые идеи. - Аббат, - заявил он, указывая на Евлалию, - ты должен лишить невинности эту девку до того, как я буду содомировать ее; мне не очень приятно заниматься этим, если прежде чей-нибудь член не разворотит моей жертве влагалище. - Клянусь дьяволом, монсеньер, - жалобно заговорил аббат, - вы предлагаете мне сделать то, что, как вам известно, мне не по нраву, к тому же я не уверен, что у меня будет стоять, если придется иметь дело только с влагалищем. Ну ладно, давайте попробуем. Дюбуа крепко держала девочку, Жюстина подготовила орудие аббата, прелат, взявши в руку лорнет, самым внимательным образом смотрел на то, как исполняется его воля. И в самом деле, распутный священник не без труда обрел необходимую твердость, и в продолжение операции Дюбуа, чтобы возбудить его, была вынуждена несколько раз переворачивать медаль другой стороной, а когда она заметила, что отвечающий за эрекцию нерв расслабляется всякий раз, когда ребенка укладывают на спину, было единодушно решено, что только стоя на четвереньках, Евлалия может лишиться своего цветка целомудрия. Операция возобновилась, Жюстина и Дюбуа помогали герою, и поскольку тот, несмотря на свой громадный рост, не был гигантом в смысле мужских качеств, его инструмент сразу скрылся из виду, и хлынувшая кровь подтвердила его победу. - Прекрасно, прекрасно! - подбадривал епископ своего воина. - Разорви эту шлюху, распотроши ее, дорогой аббат! Как бы я хотел, чтобы твой орган оказался сейчас железным, чтобы она сильнее помучилась. - Честное благородное слово, монсеньер, - сказал осквернитель всего святого, вытаскивая свой член, залитый кровью, - это все, что я могу для вас сделать, но что касается спермы, я пролью ее только в другое место. - Ладно, - махнул рукой епископ, - залезай в задницу Дюбуа, а я буду по очереди содомировать этих маленьких блудниц. Оргии возобновились, но и эта сцена закончилась без того, чтобы пролилась сперма; епископ опять овладел Евлалией и так жестоко потрепал ее, что все поняли, как ужасно хочется ему замучить эту девочку до смерти. И тогда он употребил пытку, которой еще не было в анналах самого разнузданного разврата. Он обвязал ей соски навощенной ниткой, которую затянул с такой силой, что груди ее набухли и сделались фиолетовыми; он искусал эту раздувшуюся массу и выпил брызнувшую кровь. В это время Жюстина массировала его, а Дюбуа подстегивала хлыстом. - Я ненавижу груди! - кричал епископ. - Но терзать их - самое сладкое удовольствие на свете. Он обвязал нежные бугорочки другой ниткой и снова изо всех. сил затянул ее: на этот раз кровь забрызгала одно из зеркал. Злодей прильнул губами к ране и с наслаждением высосал горячую солоноватую жидкость. После этого жертву, чьи страдальческие крики описать нет никакой возможности, положили в другую позу. Теперь к палачу были обращены ее ягодицы. Аббату было поручено захватить пальцами кусочек плоти, что оказалось весьма затруднительно в виду столь упругого юного зада, но как только ему удалось оттянуть кожу, епископ накинул свою петлю на захваченную часть и крепко затянул ее, хотя петля то и дело соскальзывала и ему пришлось попотеть. И опять монсеньер не забыл укусить зажатый в тиски кусочек плоти и пришел в восторг, ощутив на губах кровь. - Не понимаю, - с удивлением сказал злой аббат, - почему монсеньер не отрежет эту штуку. - Пока я ее жалею, - откликнулся тот, задыхаясь от вожделения, - но скоро дойдем и до этого. Состояние Жюстины в эти минуты представить себе нетрудно. Она видела в этих истязаниях предвестие того, что ее ожидало, и дрожала всем телом, да и взгляды епископа подтверждали со всей очевидностью ее печальную участь... Тем временем на ее глазах совершалось новое жуткое злодеяние: оно действительно было беспрецедентным в истории жестокого сладострастия. Евлалию поставили на колени и привязали к стенку бассейна, в центре которого, как уже известно читателю, находился эшафот, связали ей руки за спиной, лишив ее таким образом всякой возможности пошевелиться, и обрекая на милость мучителей ее красивое лицо и алебастровую грудь. Монстр в сане епископа бил ее хлыстом по лицу, бил руками по щекам, плевал в ее чистые глаза, с силой выкручивал нос - одним словом, он превратил в нечто невообразимое это прелестное создание. На нее было страшно смотреть: как будто целый пчелиный рои долго кусал несчастную. И все равно монстру этого показалось мало: он отвязал ее, швырнул, как тряпку, на пол, потоптался по ее телу и испражнился ей в рот. Потом подозвал аббата и потребовал сделать то же самое, их примеру последовала Дюбуа, и изуродованное окровавленное лицо Евлалии скрылось под кучей дерьма. Но и это еще было не все: ее заставили есть эту мерзость, приставив нож к груди. - Поднимите ее, - приказал епископ, - больше ждать я не могу; я должен отправить ее на тот свет... А за ней вас... Вас, - повторил он, сверля глазами Жюстину. - То, что вы видели, - только цветочки, я обещаю вам другие пытки, слишком уж вас хвалили, чтобы с вами церемониться. - Увидев помытую Евлалию, этот монстр сластолюбия, этот выродок, строго сказал: - Пусть девочка исповедуется, пусть приготовится к смерти. Несчастную подвели к аббату, который уже успел облачиться в стихарь; он взял распятие и внимательно выслушал невинные признания, вручив свой фаллос заботам Дюбуа и поглаживая ей задницу свободной рукой. - Ах, святой отец! - с чувством произнесла девочка в заключение. - Вы видите, как чиста моя совесть, заступитесь же за меня, заклинаю вас: я не заслужила смерти. Но эти слова, вышедшие из самых нежных, самых правдивых уст на свете, эти трогательные слова, которые могли бы разжалобить даже тигров, еще сильнее распалили чудовищное воображение епископа. Сам исповедник отвел почти бесчувственную Евлалию на ужасный эшафот, где должна была закатиться ее звезда. Ее уложили на роковую доску, епископ вставил член в ее задний проход. Дюбуа порола его розгами, а аббат, даже не сняв с себя стихарь, содомировал Жюстину перед эшафотом. Палач взял в руки смертоносный шнурок. - Не спешите, монсеньер, не спешите! - подсказывал мерзкий проповедник. - Дайте ей почувствовать, что такое смерть; чем дольше будут длиться се муки, тем приятнее вы кончите. Прелат пришел в неистовство; самые ужасные проклятия слетали с его пенящихся губ, безумие охватилo все его чувства; пружина сработала, но с такой вкрадчивой мягкостью, что красивая головка мучительно медленно отделилась от тела и скатилась вместе с кровавыми ручьями в предназначенную для нее емкость. О непостижимый предел ужаса и жестокости! Осталось безголовое туловище, но бессердечный епископ, возбудившись еще сильнее, продолжал содомировать окровавленный труп. И он все-таки излил свою сперму - самый мерзкий из смертных: он все еще пытался обнаружить жизнь в теле, из которого только что вырвал ее. - Ну что, друзья, - бодро сказал он, извлекая свой гнусный фаллос из безжизненного тела, - я готов продолжать, как будто и не кончил. Приготовьте теперь Жюстину. - О монсеньер, - перебила его Дюбуа, - такая казнь слишком милосердна для нее, неужели вы не можете придумать что-нибудь пострашнее? Мне кажется, если бы у вас была неограниченная власть, вы нашли бы этот способ умерщвления чересчур мягким для отъявленных негодяев, а Жюстина как раз принадлежит к их числу, следовательно, давайте найдем кое-что поинтереснее. - Разумеется, - ответил епископ, - хоть я и сам большой злодей, не буду скрывать от вас, что хотел бы сделать государственную казнь более мучительной и впечатляющей. Причина здесь довольно проста... - Он сошел с помоста и прилег на софу. - Давайте порассуждаем немного на эту тему, пока я прихожу в себя. А вы, Дюбуа, успокойтесь: ваша протеже никуда от нас не уйдет. Вы говорите, друзья мои, что пытки, которые я бы ввел, будь у меня в руках соответствующая власть, были бы неизмеримо более жестокими, чем те, что применяются ныне. И, конечно же, они практиковались бы гораздо чаще. Запомните, что покорность народа, эта покорность, столь необходимая для правителя, всегда обусловлена только насилием и размахом казней {Мы намеренно вкладываем в эти уста планы всеобщего террора и деспотизма, дабы читатели не заподозрили нас в том, что мы хотим внушить уважение к этому классу. (Прим. автора.)}. Любой властитель, желающий править через посредство милосердия, будет очень скоро сброшен с престола. Жестокое животное, называемое народом, требует, чтобы им правили железной рукой: вы пропали, как только позволите ему осознать собственную силу. Если бы я был правителем, презренная кровь простонародья проливалась бы ежеминутно; я бы устрашил его жестокими кровавыми уроками, независимо от степени виновности я бы казнил его, чтобы усилить его зависимость, я бы лишил его всех средств подняться с колен, я бы обрек его на вечный и тяжкий труд, причем за столь мизерное вознаграждение, что сама мысль сбросить с себя оковы была бы для него невозможной... - Надо бы превратить его в тягловый скот, - вступил в разговор аббат, - который можно забивать, как быков на бойне; надо бы задавить его налогами, контрибуциями... - Не сомневайтесь в том, - продолжал епископ, - что эта нечисть разрушает пружины государства своей въедливой ржавчиной, так давайте вырвем ее с корнем, и я мог бы предложить для этого следующие способы. 1. Прежде всего важно не только разрешить, но и узаконить детоубийство. Только этот мудрый закон позволил китайцам сократить чрезмерное население, которое иссушало нацию