Александр Дюма. Сказки --------------------------------------------------------------- Перевод В.Соколова ТПО "Интерфейс" Москва 1993 OCR А.Бахарев --------------------------------------------------------------- Содержание Волшебный свисток Кегельный король Пьер и гусыня Сиреночка Белоснежка Человек, который не мог плакать Пьеро Заяц моего деда ВОЛШЕБНЫЙ СВИСТОК Жил-был богатый и могущественный король. И была у него необыкновенной красоты дочь. Когда пришла пора выдавать ее замуж, глашатаи возвестили по всему королевству и вывесили на стенах указ о том, что все желающие получить руку королевской дочери должны явиться на такое-то поле, где принцесса бросит в воздух золотое яблоко. Тот, кто завладеет яблоком и выполнит три задания, станет зятем и наследником короля, поскольку сына у монарха не было. В назначенный день претенденты собрались в указанном месте. Принцесса бросила яблоко, но первые трое из завладевших им сумели выполнить лишь самое простое задание, а приступить к остальным ни один из них даже не пытался. Что тут поделаешь -- королевская дочь бросила яблоко снова. На сей раз оно оказалось в руках пастуха -- самого красивого, но и самого бедного из всех соревнующихся. Первые испытания, настолько простые, что и не стоит о них упоминать, юноша выполнил так легко и непринужденно, что зрители даже зааплодировали. Тогда королю пришлось волей-неволей перейти к заданиям более серьезным. Первое из заданий, которые предстояло теперь выполнить юноше, состояло в том, чтобы выгнать на поле, где происходил отбор женихов, сотню зайцев, запертых на конюшне по приказу короля, пасти их в течение дня, а вечером пригнать обратно. Услышав это, пастух попросил сутки на размышление. Король согласился, найдя просьбу справедливой. Парень отправился в лес, рассчитывая в тиши дерев поразмыслить о том, как станет он выполнять задание, которое, дорогие дети, было похитрей иной задачки по арифметике. Опустив глаза, он брел по тропинке, тянувшейся вдоль ручья. Вдруг, откуда ни возьмись, навстречу ему седая-преседая старушка! -- Что пригорюнился? -- участливо спросила она, а глаза ее так и сверкали! -- Эх! -- махнул рукой парень. -- Захотелось пастуху на дочери короля жениться!.. -- Погоди отчаиваться-то!.. -- сказала старая женщина. Лучше расскажи, что тебя печалит. Может, я и помогу... На сердце у нашего героя было так тоскливо, что он тут же все и выложил. -- И только-то? -- удивилась она. -- Ну, этому горю помочь легко. Старая женщина достала из кармана костяной свисток и протянула его пастуху. Свисток как свисток, ничем особенным от других он не отличался; и юноша решил, что вся хитрость в том, как им пользоваться. Обернулся было к старушке, чтобы спросить, да той уж и след простыл. Однако, доверяя той, кого принял за свою покровительницу, пастух на следующий день пришел во дворец и заявил королю: -- Я согласен, сир, буду пасти ваших зайцев! Его Величество поднялся и приказал министру внутренних дел: -- Прикажите выгнать зайцев из конюшни. Пастух стал в дверях и начал считать, но когда появился последний косой, от первого уж и след простыл. А когда юноша пришел на поле, то не нашел там ни одного зайца. Что делать? И тут пастух вспомнил о свистке, поскольку другого средства помочь себе у него не имелось. Приложив свисток к губам, он дунул что было мочи. Раздался резкий и продолжительный свист. И тут же, к немалому удивлению юноши, справа и слева, спереди и сзади стали появляться зайцы, и вскоре вся сотня сидела вокруг него! Королю срочно доложили о том, что произошло на поле, и тот понял, что задание пастух выполнит. Его Величество поспешил к принцессе. Призадумались отец и дочь. Если со следующими задачами пастух справится так же легко, то не миновать принцессе выйти замуж за крестьянина; а для Их Королевских Величеств это было бы слишком унизительно! -- Надо что-то делать! -- сказала принцесса. -- Думайте, батюшка, я тоже пораскину умом. И вот до чего додумалась королевская дочь. Переоделась она крестьянкой, вскочила в седло и поскакала на поле. Сто зайцев весело прыгали вокруг юноши. -- Не могли бы вы продать мне одного? -- спросила принцесса. -- Я не продам зайца ни за какие деньги,-- отвечал пастух. -- Но ты могла бы получить его иначе. -- Как? -- А сойди с лошади и посиди со мной четверть часа. Разумеется, принцесса решила, что подобное предложение ее недостойно. Но другого средства получить зайца у нее не было, и, соскочив на землю, она расположилась на траве возле пастуха. Юноша тут же начал болтать всяческий нежный вздор, а принцесса только презрительно морщилась. Но как только пятнадцатая минута истекла, принцесса встала и решительно потребовала: -- Ну? Выполняй обещание! Подавай зайца. Верный своему слову, пастух схватил косого за уши и протянул его принцессе. Довольная принцесса посадила того в притороченную к седлу корзину и поскакала во дворец. Как только она скрылась с глаз, пастух достал свисток и дунул. Услышав команду, заяц приподнял крышку, выскочил из корзины и помчался во всю прыть обратно в поле. Прошло немного времени, и к пастуху подъехал на осле какой-то крестьянин. Это, дорогие дети, был сам король! Он тоже переоделся в чужое платье и покинул дворец с теми же намерениями, что и его хитрая дочь. Через спину осла был перекинут мешок. -- Продай мне зайца, парень! -- попросил крестьянин. -- Зайцы не продаются, -- ответил пастух. -- Их зарабатывают. -- Как? -- с тайной надеждой спросил король. Пастух подумал-подумал и заявил: -- Поцелуй своего осла три раза под хвостом. Столь унизительное условие возмутило старого короля, которому вовсе не хотелось целовать ишака, и он предложил парню пятьдесят тысяч франков за косого, но пастух твердо стоял на своем. Заяц королю нужен был позарез, и он сдался. Он трижды поцеловал осла, весьма удивившегося такому знаку внимания со стороны Его Величества, и получил от верного слову пастуха желанного зайца. Король сунул зайца в мешок и погнал ишака ко дворцу. Но не успел он отъехать и четверти лье, как раздался свист, и заяц, разодрав мешок, выскочил из него и был таков... -- Ну что? -- спросила принцесса, когда король вернулся в замок. -- Надо признать, парень страшно упрям, -- проговорил король. -- Не захотел продать зайца ни за какие деньги... Но будьте покойны! На остальных задачах он сломает себе шею. Монарх, конечно, не стал рассказывать принцессе об унижении, ценой которого он получил было зайца, а та тоже предпочла кое-что от отца утаить. -- И я, -- сказала она, -- не смогла заполучить зайца ни за серебро, ни за золото. Вечером, пригнав зайцев во дворец, пастух пересчитал их в присутствии короля. Убедившись, что их -- увы! -- было ровно сто, Его Величество приказал министру внутренних дел водворить косых на конюшню. -- С первым заданием ты справился, пастух, -- сказал он. - Попробуй так же успешно решить вторую задачу. Послушай внимательно, Юноша обратился в слух. Король продолжал: -- В моем амбаре насыпано сто мер гороха и сто мер чечевицы. Коли ты в полной темноте за одну ночь отделишь одно от другого, то вторая задача будет считаться решенной. -- Я готов! -- отвечал пастух. Монарх позвал министра внутренних дел, и велел проводить парня до амбара. Отведя юношу, министр запер за ним дверь, а ключ отдал королю. Была уже ночь, и времени терять было нельзя. Пастух достал свисток и дунул. На свист явилось пять тысяч муравьев. Они немедленно приступили к сортировке зерна, и к утру все разобрали. Увидев кучу гороха и -- отдельно -- гору чечевицы, король немало удивился. Хотел было придраться, да оказалось не к чему... Итак, отцу с дочерью оставалось надеяться только на то, что с последним испытанием пастух не справится. Старый король весьма на это рассчитывал, ведь задание было наисложнейшим; поэтому он и был далек от отчаяния. -- Теперь, -- обратился он к юноше, -- ты должен пойти в пекарню и за одну ночь съесть весь хлеб, выпеченный за неделю. Если к утру не останется ни крошки, я буду доволен, а ты женишься на моей дочери. В тот же вечер пастух был доставлен в пекарню, которая была так набита свежеиспеченным хлебом, что в ней почти не оставалось пустого места -- разве что у самого входа. В полночь, когда жизнь во дворце замерла, пастух достал костяной свисток и свистнул. На зов прибежало десять тысяч мышей. Они принялись поедать хлеб с таким усердием, что к утру не осталось даже крошки. Пастух стал барабанить в двери и кричать: -- Эй! Скорей открывайте! Я умираю с голоду!.. Как видите, дорогие дети, третье задание было выполнено с таким же успехом, что и два предыдущих. Тем не менее, король решил продолжить испытание. Он приказал принести мешок емкостью в шесть мер пшеницы, а затем, собрав придворных, заявил: -- Ну, а теперь, парень, наговори столько небылиц, сколько может вместить этот мешок, а когда он будет полон под завязку, получишь мою дочь. Пастух рассказал все слышанные им небылицы, но в мешке, как вы понимаете, по-прежнему оставалось много места. На городской колокольне прозвонили полдень. -- Ну что ж, -- решился юноша, -- когда я пас зайцев, ко мне пришла принцесса, переодетая крестьянкой. Чтобы я дал ей одного зайца, она разрешила мне поцеловать себя. Дочь короля не осмелилась приказать пастуху замолчать, но покраснела, как свекла, а король подумал, что рассказ пастуха похож на правду, но все же сказал: -- Хотя ты бросил в мешок очень большую ложь, парень, он далеко не полон. Испытание продолжается! Пастух поклонился и сказал: -- Вскоре после того, как принцесса удалилась, я увидел короля. Он также переоделся поселянином... И даже приехал верхом на осле. Его величество тоже захотел купить одного зайца!.. Когда я понял, что он готов заполучить его любой ценой... Представьте себе, господа, я заставил Его Королевское Величество... -- Довольно! Хватит! -- закричал король. -- Мешок полон! Через неделю, дорогие дети, состоялась свадьба пастуха с королевской дочерью. КЕГЕЛЬНЫЙ КОРОЛЬ ТОКАРЬ ГОТТЛИБ Как вы знаете, дорогие дети, Берлин -- столица Пруссии. Но вам наверно неизвестно, что во времена правления горбатого и хвостатого короля Фридриха Большого жил в Берлине превосходный токарь по имени Готтлиб. Вот у него-то не только не было хвоста, но и фигура его была стройной, лицо красивым, а взгляд -- открытым и веселым. И было ему лет двадцать пять. Кроме внешних достоинств, токарь обладал кое-чем более ценным, а именно образованностью. Колледжей и университетов он не заканчивал, но в школе учился и потому умел читать, писать и считать. Надо сказать, что Готтлиб недурно рисовал и сам изготавливал для себя кое-какие модели. Это немало способствовало его славе или, точнее, славе его хозяина. Так что каждый берлинский мастер мечтал заполучить в работники такого толкового парня. Товарищи Готтлиба поначалу завидовали ему, но потом честно признали его превосходство и стали обращаться с ним весьма уважительно. Что касается подмастерьев, то они не спускали с него восхищенных глаз и каждый из них мечтал стать таким же умельцем, как Готтлиб. К несчастью, превосходство Готтлиба над товарищами сослужило ему дурную службу: он стал заносчив и тщеславен. А тщеславие всегда идет под руку с завистью, и это гораздо хуже. Вот по этому слабому месту и нанес удар Дух Зла. Поначалу Готтлиб мечтал стать первым среди товарищей во всем, что касается мастерства и хороших манер, но со временем этого похвального соперничества ему показалось недостаточно, и он решил сделаться самым сильным и ловким. А если вдруг замечал, что кто-то превосходит его, то начинал испытывать к сопернику самую злую неприязнь и успокаивался лишь тогда, когда не только сравнивался с ним, но и достигал заметного превосходства. Зависть, дорогие дети, чувство вообще печальное, а для Готтлиба она превратилась в источник самых тяжких испытаний. Каждое воскресенье Готтлиб гулял по площади в течение трех часов -- с двух до пяти, то есть между обедом и полдником. Эта площадь была специально отведена под развлечения. Здесь в одно и то же время собирались и рабочие, к числу которых относился наш герой, и богатые буржуа. Парни играли в кегли, мяч и кости. Дети пускали волчки и кубари, играли в пробку, шары, запускали воздушных змеев и бросали обручи. Женщины и старики располагались на скамейках. Отцы семейств, стоя или прохаживаясь по аллеям, обсуждали последние события. Когда на площади появлялся Готтлиб, все оборачивались и восторженно шептали: "Смотрите! Идет красавец Готтлиб, знаменитый токарь!" Было очередное воскресенье, и Готтлиб, как обычно, явился на площадь развлечений. Однако, к своему великому удивлению, он не услышал привычного шепота! Никто даже не обратил внимания на его появление. И мужчины, и женщины -- все столпились на площадке для игры в кегли, окружив высокого тощего человека, приглашавшего желающих сразиться с ним. Человек этот, по виду празднично разодетый рабочий, удивительно ловко пускал шар и за один раз сбивал невероятное количество кеглей. Готтлиб пустил в ход локти и пробрался в первый ряд. Он был взбешен тем, что публика оказывала внимание не ему, а этому чужаку. Но увидев мастерство, проявляемое этим человеком в той игре, в которой считал себя непревзойденным, наш герой почувствовал себя уязвленным в самое сердце. Готтлиб, подстегиваемый тщеславием, предложил незнакомцу сыграть и поставил на кон талер. Он был уверен, что этот человек не рискнет на такую крупную игру. Но тот бросил рядом с монетой токаря целую пригоршню талеров и рассмеялся. Началась игра. К своему удивлению, Готтлиб не только не превзошел соперника, но даже не сумел сбить ни одной кегли, чего с ним раньше никогда не случалось. Всякий раз, когда пущенный Готтлибом шар проходил сквозь строй кеглей, не задев ни одной из них или каким-то чудом вообще обходя их стороной, незнакомец начинал отвратительно смеяться. Правда, иногда, как бы жалея токаря, незнакомец позволял ему набрать несколько очков. Но как только Готтлиб начинал приближаться к необходимой цифре, то чужак за два броска -- а то и за один! -- догонял его и выигрывал партию. Такого на этой площади еще никто и никогда не видывал. За два часа игры Готтлиб не выиграл ни одной партии и проиграл целых шесть талеров, ровно столько, сколько зарабатывал за неделю! Но не потеря денег расстроила нашего героя, а позор, которым он покрыл себя в глазах публики, привыкшей видеть его победителем. Во время последней партии ослепленный злостью Готтлиб был готов запустить шаром в голову соперника, но что-то ему подсказало, что тот может оказаться сильнее, порадовав зевак еще одной победой. Сдержавшись, Готтлиб лишь процедил сквозь зубы: -- Так играть может лишь колдун. И хотя это было сказано почти шепотом, чужак услышал его и спокойно сказал: -- Если длительная практика и большая ловкость являются колдовством, тогда я действительно колдун. Однако, смею заметить, я играл во всех городах Германии и, несмотря на то, что выигрывал везде, слышать подобного упрека мне еще не приходилось... Забрав свои деньги и спокойно положив в карман шесть талеров, отсчитанные ему Готтлибом, чужак сделал несколько иронических комплиментов по поводу его игры и пожелал ему добиться большего успеха в следующее воскресенье. -- Стало быть, вы тут остаетесь до воскресенья? -- спросил токарь. -- Нет, -- ответил незнакомец и зловеще ухмыльнулся. -- Но если вы желаете отыграться, я готов вернуться. Готтлибу не оставалось ничего другого, как принять этот вызов. -- Хорошо. Я вас жду. -- До воскресенья, -- ответил незнакомец, и, попрощавшись с публикой, удалился, насвистывая мелодию, которой никто никогда не слыхал, как и подобной манеры свистеть. И пока была слышна эта странная мелодия, ни один человек не осмелился произнести хотя бы слово. Когда чужак исчез, все разом взглянули на Готтлиба. От былой симпатии к нему не осталось и следа. Все стали показывать на него пальцами, заливаясь обидным смехом. Парень был готов наброситься с кулаками на первого попавшегося, но вовремя сообразил, что тогда толпа накинется на него самого. Взяв себя в руки, Готтлиб сказал: -- Ладно, ладно. Посмотрим, как он выиграет в следующее воскресенье. И ушел. Но ушел он не просто так. Он заперся в своей комнате, где хранил инструменты и запас древесины, и принялся вытачивать кегли и шар, чтобы было чем тренироваться перед предстоящим сражением с незнакомцем. Особенно оскорбило Готтлиба то, что проиграл он всухую. Наш герой был прекрасным токарем, и уже к обеду следующего дня у него были и кегли, и шар. Съев тарелку супа и положив кусок хлеба в карман, Готтлиб подхватил спортивный инвентарь и поспешил в сад. Аккуратно закрыв калитку, он стал подыскивать подходящую площадку. Вскоре место было найдено. Это была липовая аллея, двойной ряд деревьев которой должен был помочь глазомеру. Готтлиб установил кегли, отмерил положенные восемнадцать шагов и принялся метать шар. Как и всегда, он сбивал за один раз две, три, четыре и даже шесть кеглей. Но ни разу не удалось ему уложить все девять кеглей! Парень так увлекся игрой, что стал вести счет, как в настоящей партии. За девять заходов он набрал уже девяносто одно очко, и оставалось набрать последние девять. Но тут, возвратясь на место, с которого метал шар, удивленный Готтлиб увидел вчерашнего худого человека. Тот стоял у кеглей, скрестив руки на груди. На лбу у Готтлиба выступил холодный пот. Как незнакомец проник в сад? Неужели калитка все-таки оказалась незапертой? Непрошенный гость, похоже, удивления Готтлиба не заметил. -- Итак, -- произнес он, как будто вел счет с самого начала партии,-- девяносто одно очко! А теперь недурно было бы набрать еще девять за один раз! -- Это невозможно, -- вздохнул парень. -- "Невозможно"! -- воскликнул незнакомец. -- Невозможно оттого, что вы неправильно бросаете шар! Дайте-ка мне. Я покажу, как это делается. Надеясь перенять секрет, Готтлиб протянул шар. Совершенно не целясь, тощий человек катнул его и сбил все девять кеглей. -- Вот так... Нет ничего проще... Парень сунул пятерню в свою густую шевелюру и с досады чуть не выдрал клок волос. Незнакомец засмеялся. Смех его прозвучал резко, с каким-то металлическим скрежетом, отчего токаря даже передернуло. Как уже было однажды на площади, Готтлиб снова захотел наброситься на чужака и отдубасить его. Но, видя сухую и нервную фигуру того, он понял, что победа будет нелегкой, а битва -- опасной. В этот самый миг незнакомец положил руку ему на плечо. Готтлиб вздрогнул. Ему показалось, что в его тело впились пять острых когтей и какая-то сверхъестественная сила сковала его. -- По правде говоря, Готтлиб, -- сказал незнакомец, -- я думал, что ты умный парень, но, к моему большому стыду, я ошибся. -- Почему это? -- спросил токарь. -- Да потому, что ты желаешь узнать мой секрет, но вместо того, чтобы подружиться со мной, думаешь только о том, как отомстить человеку, единственным недостатком которого является умение играть в кегли лучше тебя. Готтлиб удивленно взглянул на говорившего, который явно читал его мысли. Но, избегая чересчур затруднительного прямого ответа, он спросил: -- Значит, секрет все-таки есть? -- Конечно. -- И ты можешь мне его открыть? -- Не только могу, но и очень этого хочу. В глазах у парня засветилась радость, и это не ускользнуло от чужака. -- Но, как тебе известно, -- продолжил тот, -- в этом мире ничего не делается даром. -- Само собой! -- ответил парень. -- Но не бойся, я не потребую от тебя большой платы. -- И все же? -- Дай подумать, -- незнакомец почесал себе ухо. -- Что ты скажешь, к примеру, если я попрошу больше никогда не пить светлого пива? -- Ну нет! -- воскликнул токарь. -- На это я никогда не соглашусь. Я берлинец, и жить без светлого пива не могу... Попроси что-нибудь другое. Или оставь свой секрет при себе. -- Ну, хорошо, хорошо... Оставим пиво в покое. В таком случае обещай мне, что всю оставшуюся жизнь будешь играть в кегли не реже трех раз в неделю. -- Вот это -- другое дело! -- обрадовался парень.-- Такое обещание я дать готов!.. Кто же откажется получать удовольствие каждые два-три дня? С этими словами Готтлиб по-приятельски хлопнул неизвестного по ладони, и в момент прикосновения почувствовал, как в жилах вскипела кровь, и необычайная веселость охватила его. От радости парень даже запрыгал на месте. -- Вот теперь ты мне нравишься, -- сказал высокий и худой человек. -- Давай закрепим наш уговор. Итак, я даю тебе способность сбивать девять кеглей одним шаром, что тебе гарантирует победу над всеми игроками в Германии и даже Франции, а взамен ты обязуешься играть в кегли три раза в неделю. Договорились? -- Договорились! -- согласился Готтлиб. -- Но если не сдержишь слова, -- угрожающе произнес чужак, -- то берегись!.. -- Сдержу! Могу поклясться чем угодно! -- воскликнул токарь. -- Клянись вечным спасением. -- Клянусь! -- сказал Готтлиб и протянул руку. -- Э, нет! Так дело не делается. Тебе, я думаю, известна латинская поговорка: "Сказанное улетает, написанное остается". Так что давай заключим письменный договор. Сунув руку в карман, тощий человек достал лист бумаги, перо и чернильницу. Составив контракт, он протянул его Готтлибу. Тот прочитал и, поскольку на бумаге было записано только то, о чем они договорились, поставил свою подпись. Незнакомец взглянул на нижний край листа, и, сложив бумагу вчетверо, спрятал ее за пазухой. И тут он разразился тем самым смехом, от которого Готтлибу и раньше делалось не по себе, а на этот раз даже мурашки побежали по его спине. -- Теперь, -- заявил чужак, -- все в порядке. Отныне ты самый лучший игрок в кегли. Но помни, что играть ты обязан три раза в неделю. Если же пропустишь хоть один раз -- тебе несдобровать. Ты поклялся своим вечным спасением, и теперь находишься в моей власти. Полагаю, тебе не надо объяснять, что я Сатана... Тем не менее, -- добавил Дух Зла, как бы подталкиваемый высшей силой, -- я должен тебе сообщить, что наш договор будет считаться расторгнутым, если ты встретишь игрока, лучшего, чем ты... Но, -- добавил он смеясь, -- на этот счет я спокоен! Такого ты не найдешь никогда! Сказав это, Сатана исчез так же внезапно, как и появился. Пораженный Готтлиб стоял в своем саду один. Теперь он знал, с каким игроком имел дело. Однако, ощущение беспокойства вскоре исчезло из тщеславного сердца нашего героя. Мысль о ценном приобретении вытеснила из него все прочие чувства. -- Ну, теперь они пооткрывают рты от изумления, -- радостно воскликнул он, -- когда я стану сбивать девять кеглей за раз! Все взбесятся от зависти! И никто не посмеет даже пикнуть!.. Девять штук -- одним махом! Это не шутка! Меня назовут кегельным королем! Чтобы полюбоваться моей игрой, народ будет съезжаться отовсюду! Меня станут приглашать во все кегельбаны! В мою честь будут даваться обеды!.. И как, в сущности, мало стоило мне приобретение такого дара! Что я ему обещал? Играть три раза в неделю -- и все! А мое превосходство кончится только тогда, когда я встречу игрока сильнее меня, то есть оно не прекратится никогда! Я самый лучший игрок в мире, так как кеглей всего девять штук и больше, чем девять сбить одним ударом невозможно!.. Ура!.. Я самый счастливый человек на земле!.. Вдруг лицо Готтлиба помрачнело. Сомнение охватило парня: а вдруг этот тощий надул его? Он быстро поставил сбитые кегли, отбежал на нужное расстояние и дрожащей рукой пустил шар. Девять кеглей рухнули, как одна! -- Ровно девять! -- воскликнул Готтлиб. Он снова расставил кегли и снова одним шаром сбил все девять. Так он играл до ночи, испытывая неописуемую радость всякий раз, когда видел, как все девять кеглей падают, будто подкошенные. И если бы ночь была лунной, он играл бы до утра. Наконец стало так темно, что уже в четырех шагах ничего не было видно. Игру пришлось прекратить. Готтлиб успокаивал себя рассуждениями о необходимости отдыха. Однако, невзирая ни на какие доводы, он часа три проворочался в постели, прежде чем уснул. Но сны его были странными и беспокойными. Готтлиб вскакивал каждые десять минут, радуясь, что увиденное было лишь сновидением. Как вы понимаете, дорогие дети, главным действующим лицом в его сновидениях был тот высокий и тощий человек. Проснувшись на заре, Готтлиб почувствовал себя совершенно разбитым и решил отдохнуть за игрой. Он встал, надел воскресный костюм, пошел к хозяину и, сказавшись больным, попросил суточный отдых, пообещав отработать в ближайшее время. Тот поморщился, но просьбу удовлетворил, не желая ссориться с хорошим работником. Получив отпуск, Готтлиб пустился бродить по городу, не обращая внимания ни на прохожих, ни на дома, а думая лишь об одном: о своем новом таланте, позволяющем ему сбивать одним шаром девять кеглей! Так добрел он до площади развлечений. Она еще была пуста. Парень взглянул на часы. Стрелки показывали девять часов утра. Народ же начинал собираться лишь после обеда. Готтлиб сел у дверей пивной и, попросив принести кружку того самого светлого пива, отказаться от которого он не захотел, предался размышлениям. Но все его мысли сводились к следующим словам: "Девять кеглей за раз!" Он выпил одну кружку, затем вторую, а потом и третью. Из-за вчерашней усталости и бессонной ночи он уснул, бормоча: "Девять кеглей за раз!" Проснулся он в два часа дня, когда площадь начала заполняться народом, а игроки стали устанавливать кегли. Именно стук деревянных фигур и разбудил его! В два прыжка он оказался на площадке кегельбана и весело крикнул: -- Привет, друзья! С кем сразимся? Некоторые игроки были на площади накануне, и хорошо помнили, как Готтлиб с треском проиграл неизвестному, а потому стали подшучивать над ним, заранее радуясь собственному выигрышу. Но они просчитались. Чудо, показанное вчера незнакомцем, сегодня повторил Готтлиб. Одним шаром он сбивал все девять кеглей, и не прошло и получаса, как в его кармане скопилось немалое количество выигранных талеров! Токарь играл даже лучше того тощего человека, иногда оставлявшего две-три кегли. Игроки стали шептаться и, видя, как он продолжал сбивать по девяти фигур за раз, самый задиристый из них свалил ногой кегли и заявил, что Готтлиб играет нечисто. В ответ наш герой лишь рассмеялся и добавил, что накануне, когда он сказал то же самое чужаку, его подняли на смех, а затем объяснил, что, присмотревшись к игре того человека, он понял, в чем состоял секрет и весь вчерашний вечер тренировался. Это объяснение многим показалось убедительным, и они набросились на задиру. Но Готтлиб продолжал сбивать девять кеглей одним махом и нахально загребать деньги. Тот, кто назвал токаря нечестным игроком, снова накинулся на него. И на этот раз товарищи его поддержали. Так что, вместо всеобщего восхищения, своей чересчур хорошей игрой токарь вызвал лишь раздражение. Наименее злые из его соперников стали обзывать его мошенником, применяющим только ему известный прием. Другие шли дальше, утверждая, что Готтлиб продался дьяволу и что теперь, даже если бы он и захотел сбить меньше девяти кеглей, это ему все равно бы не удалось!.. И все сошлись на том, что ни за что на свете не следует играть с человеком, заранее уверенным в выигрыше. Игра остановилась. Но, поскольку Готтлиб продолжал высмеивать товарищей, называя их трусами, то вскоре от перебранки перешли к потасовке. Кончилось тем, что разгонявшая драчунов стража доставила нашего героя домой едва живого. Однако, несмотря на побои, на следующий день Готтлиб снова явился на площадь. Ему необходимо было держать данное слово. Увы! -- во второй раз произошло то же, что и в первый, а в третий -- то же, что и во второй. Разве что ссора была более злая, а последствия ее столь печальными, что Готтлиб решил на эту площадь больше не ходить. Пришлось ему отправиться на другой край Берлина, где его еще не знали. Но и там все повторилось. Уже на второй день кегельный король был изгнан. Готтлиб отправился на поиски нового места, благо кегельбанов в Берлине имелось немало. Но дурная слава о нем распространялась так быстро, что повсюду, где он появлялся, его встречали бранью и угрозами расправиться силой. А как вы помните, наш герой поклялся Сатане играть в кегли не меньше трех раз в неделю. И теперь, не имея возможности играть в Берлине, он вынужден был искать партнеров в других городах. К этому времени уже ничто не удерживало Готтлиба в столице Пруссии. Прежний хозяин прогнал его за уклонение от работы. Новый уволил за то же самое ровно через две недели. Третий -- через два дня. А когда его невероятная удачливость в игре стала известна всем владельцам мастерских, уже никто не хотел нанимать Готтлиба, обвиняя его в связи с дьяволом. Парень побросал пожитки в чемодан, взвалил его на спину и, полный надежд, зашагал прочь из Берлина. ГОТТЛИБ ЕДВА НЕ ПОПАДАЕТ В ЛАПЫ ДЬЯВОЛА В другое время подобное путешествие показалось бы Готтлибу весьма приятным. Как всякий мечтательный немец, он не забыл бы полюбоваться природой увиденных им новых пейзажей. Увы! -- в том состоянии духа, в каком он теперь находился, все эти красоты не вызывали у него никакого интереса. Думая лишь о проклятых кеглях, он едва взглянул на горы и долины и не задержался даже в тени густого леса, чьи зеленые заросли переливались на солнце самыми разнообразными оттенками. Другой на его месте непременно остановился бы послушать лепет листвы, журчание ручья и пение птиц. Но Готтлиб не находил в этом ровно ничего, а в голове его стоял сплошной грохот падающих кеглей. Когда же в туманной дали он замечал город или село, он не обращал внимания на красоту местности и не думал, найдет ли он здесь работу, но лишь спрашивал себя: -- Удастся ли мне здесь сыграть в кегли? Так что путешествие не принесло Готтлибу ни удовольствия, ни знаний. Обманутый в надеждах на счастье, он постоянно был озабочен и хмур. Вместо почестей и уважения, вместо славы, которая, как он когда-то мечтал, должна была сопутствовать ему, юноша встречал лишь зависть и брань. Удержаться на одном месте более недели ему не удавалось. Хорошо еще, если выпадала удача убраться подобру-поздорову. Постепенно из-за оскорблений и стычек в повадках Готтлиба появилось что-то подозрительное, и его стали принимать за бродягу, а полиция установила за ним слежку. Но не утрата доброго имени беспокоила юношу. Единственное, чего он боялся -- это не суметь отыграть положенные три партии в неделю. Каждый раз при мысли об этом он вздрагивал всем телом. Попав в какой-либо город или поселок, Готтлиб бежал, как одержимый, туда, где местные жители играли в кегли. Видя его блуждающий взгляд и перепуганное лицо, прохожие принимали парня за преступника, мучимого угрызениями совести, а уж никак не за отменного токаря, ни даже за отличного игрока в кегли, способного сбить девять фигур одним шаром! Наступило время, когда Готтлиб стал проклинать свой необычайный дар. Особенно, когда не находилось возможности поиграть в кегли. Он доходил до того, что умолял первого встречного -- а то и просто ребенка! -- сыграть с ним. Так велик был страх попасть в лапы дьявола... Прошло полгода. Однажды Готтлиб забрел в один городок на границе с Силезией. Был уже четверг, а ему пока что удалось сыграть всего пару раз. И он страшно обрадовался, когда, подойдя к трактиру, услышал стук шаров и кеглей. Готтлиб бросил свой дорожный чемодан на лавку и поспешил к игрокам, рассчитывая, что ему и на этот раз удастся ускользнуть от когтей Сатаны. Но, вопреки ожиданиям, этот день принес ему только беды. Готтлиб приступил к игре, не испытывая, впрочем, никакого удовольствия, поскольку играл по необходимости. Когда в первые три захода он сбил девять кеглей одним шаром, никто из противников на это особого внимания не обратил; но, увидев, что и дальше он играет так же удачно, все стали выражать недовольство. Вскоре в адрес Готтлиба полетели оскорбления. Затем от оскорблений соперники перешли к кулакам. Кулаков оказалось недостаточно, и в ход пошли стулья. В пылу драки наш герой схватил бутылку и ударил ею по голове одного молодого ткача. Бутылка разбилась, а парень рухнул наземь, обливаясь кровью. Наступила мертвая тишина. Всех ужасом уставились на жертву. А Готтлиб, опасаясь возможных последствий, воспользовался всеобщим замешательством, подхватил вещички и бросился к дверям. Но на пороге неожиданно наткнулся на привлеченных шумом жандармов, которые и схватили его. Парень заявил было, что виновен не он, но все показали на него, как на зачинщика и пособника дьявола или, уж по меньшей мере, как на бродягу и злодея. Оборванного, окровавленного и умирающего от усталости, его отвели к бургомистру. Не имея времени выслушивать стороны, бургомистр для начала ограничился задержанием Готтлиба до новых распоряжений. Так наш несчастный токарь, молодой человек, стремившийся во всем быть первым, очутился за решеткой в мрачной тюрьме, в ожидании каторги, а может быть, и эшафота. Но не боязнь каторги или эшафота занимала его мысли, а страх, вызванный тем, что теперь он совершенно лишен возможности играть в кегли и, следовательно, рискует попасть в лапы дьявола, с которым подписал договор. Чувствуя себя пропавшим как в этом, так и в том мирах, Готтлиб в отчаянии упал на солому, брошенную на пол его камеры. ГОТТЛИБ ВСТРЕЧАЕТ УГОЛЬЩИКА И ЧТО ИЗ ЭТОГО ПОЛУЧАЕТСЯ Оказавшись в тюрьме, Готтлиб быстро понял, в какое положение он попал. Первым его желанием было разбить себе голову о решетку. Но он сообразил, что смерть не только не положит его мукам конец, но лишь приблизит тот ужасный миг, когда проданная Сатане душа попадет в его когти. Страдания, испытываемые в этом мире -- как бы жестоки они не были! -- ничто в сравнении с теми, что приходится терпеть в мире ином. Эта спасительная мысль вернула Готтлиба к Богу, к первоисточнику Добра и Милосердия. Раздавленный телесными и душевными страданиями, отчаянием и страхом, он смиренно встал на колени и начал молиться. Парень покаялся в грехе, признав, что тщеславие было его причиной. Он чистосердечно попросил у Господа прощения и, проливая горькие слезы, умолял помочь ему. Готтлиб поклялся стать другим человеком и употребить все силы своей души, чтобы заслужить милость Всевышнего. Чистосердечная молитва возрождает душу молящегося. В этом посчастливилось убедиться и Готтлибу. Он успокоился и почувствовал, как в душе его зародилась надежда. И в тот же день, как если бы молитва юноши уже дошла до Господа, двери тюрьмы открылись и двое жандармов снова отвели его к бургомистру. -- Молодой человек, -- заявил тот, -- благодарите Бога, что событие, приведшее вас в тюрьму, получило счастливое завершение. Еще немного, и ваш удар оказался бы смертельным, но, к счастью, этого не произошло и ткач не только поправился, но даже просит меня простить вас... Итак, поскольку, помимо всего прочего, у меня сегодня именины, я поступлю более снисходительно, чем вы заслуживаете... Я возвращаю вам паспорт и даю эти четыре талера... Ступайте себе с Богом... А еще я посоветовал бы вам бросить игру, особенно в кегли. Готтлиб от всего сердца поблагодарил бургомистра за совет и деньги и, раздираемый противоречивыми чувствами, покинул город, повторяя в душе своей клятву никогда больше не играть. Следующий день был субботой. Итак, заканчивалась неделя, в течение которой токарь ни разу не сыграл в кегли. А вы, дорогие дети, помните, что он обещал сатане играть не реже трех дней из семи. Всякий раз, когда Готтлиб вспоминал об этом обещании, сердце его сжималось, а из груди вырывался тяжкий стон. -- О Боже! -- шептал он время от времени. -- Только Ты можешь меня спасти... Но если даже я недостоин Твоего сострадания, я не стану роптать... Произнося эти слова, юноша каждый раз испытывал душевное облегчение, будто тяжкий груз спадал с его груди. Поручив себя Господу, Готтлиб бодро зашагал по дороге и к концу дня подошел к небольшой деревеньке, красиво расположившейся на берегу реки, вблизи вековой дубравы. Присев у обочины, Готтлиб съел ломоть хлеба, выпил кружку воды и стал молиться. Едва прозвучало последнее слово, послышался треск раздвигаемых веток. Юноша обернулся и увидел старого угольщика, с головы до ног запорошенного сажей. Угольщик внимательно посмотрел на него. -- Эй, парень! -- спросил он. -- Что это ты такой грустный, будто тебе нож приставили к горлу? -- Хуже того... -- ответил Готтлиб. -- Хуже не бывает. -- К сожалению, это так, -- продолжал токарь, -- поскольку мне грозит не только смерть, но еще и вечное проклятие. -- На этот счет, парень, могу тебе сказать только одно: все зависит от тебя! Покуда человек жив, его спасение в его руках!.. Готтлиб грустно покачал головой и тяжело вздохнул. -- Коли так, расскажи, что с тобой стряслось. Может, я дам тебе хороший совет... Поначалу Готтлиб засомневался, но, видя доброжелательность угольщика, выложил ему все, как на духу. Окончив свою грустную повесть, он добавил: -- Как видишь, я целиком во власти Сатаны, так как наш контракт будет расторгнут только тогда, когда я встречу игрока лучшего, чем я... Но это невозможно, поскольку одним ударом я сбиваю все девять кеглей... Даже сам Господь Бог не сыграл бы лучше!.. -- Впрочем, -- добавил Готтлиб, подняв глаза к небу, -- ждать мне осталось недолго. Вот уже кончается суббота, а я еще не прикасался к шару и не сбил ни единой кегли... И завтра в полночь произойдет то, что и должно произойти... Но что бы ни случилось, от своей клятвы бросить играть я не отступлюсь! -- Ни за что на свете? -- Ни за что. Я больше никогда не буду играть. Ни в кегли, ни во что другое! -- Мой юный друг, -- сказал угольщик, -- твои дела -- что и говорить! -- плохи... Однако не следует отчаиваться. Нередко оказывается так, что чем больше опасность, тем ближе спасение. Доверься Всемогущему, перед силой которого могущество Сатаны -- всего лишь мыльный пузырь. -- Я знаю! Знаю! -- проговорил Готтлиб. -- Но Сатана хитер. -- Ну уж не так, как кажется! -- засмеялся угольщик, и на его черном лице сверкнули белые, как сахар, зубы. -- Тебе известно, чем кончилась его последняя история? -- Нет, -- печально ответил токарь. -- Ну так слушай! "Одному арабскому шейху Сатана оказал, не помню какую, услугу, и когда тот спросил, чем он ему обязан, дьявол сказал: -- Отдай мне урожай этого года и будущего. -- Что ты хочешь получить? -- задал вопрос шейх. -- Вершки или корешки? -- Разумеется, вершки! -- воскликнул Сатана. Шейх посадил картошку, морковь и репу. Собрав осенью урожай, он отдал дьяволу ботву, а себе взял все остальное. -- Ладно, ладно, -- сказал Сатана. -- На этот раз ты меня перехитрил. Но со второго урожая ты отдашь мне корешки. Шейх посеял рожь, рис и кукурузу. Собрав урожай, взял себе зерно, а корни отдал дьяволу!" -- Все это хорошо, -- грустно возразил Готтлиб. -- Но в моем контракте с Сатаной не говорится ни о вершках, ни о корешках... -- Ну ничего, -- подбодрил его угольщик, -- не унывай! Иди в деревню, найди там постоялый двор и выспись хорошенько. А утром отправляйся дальше в путь, полагаясь на Всевышнего. Пройди три деревни и остановись в четвертой. В трактире "Меч Архангела" найдешь меня. Ну, до встречи! И, еще раз призвав Готтлиба не отступать от своих добрых намерений, угольщик исчез в кустарнике, из которого перед тем появился. Юноша в точности исполнил его указания и после удивительно спокойной ночи отправился на поиски указанной деревни. Но уже во второй деревне -- а вы, дорогие дети, помните, что остановиться Готтлиб должен был только в четвертой -- услышал стук кеглей и тут же, всего в нескольких шагах, заметил корчму, а рядом с ней сад. Стук падающих кеглей доносился оттуда. На игровой площадке находился всего один человек. От скуки он упражнялся в игре в кегли. Завидев приближающегося Готтлиба, он вышел к нему и пригласил сыграть. Готтлиб сделал было шаг навстречу, но, вспомнив данное Богу и старику-угольщику обещание, категорически отказался, а когда незнакомец принялся уговаривать его, воскликнул: -- Господи! Дай мне силы устоять перед соблазном! Едва он это сказал, как дом, сад, кегельбан и игрок исчезли! Но Готтлиб успел заметить, как человек этот погрозил ему кулаком. И парень понял, что это был сам Сатана. Он перекрестился и со всех ног пустился прочь от этого места. Нигде не останавливаясь, он долетел до третьей деревни. Здесь, все еще трепеща от ужаса, Готтлиб остановился, выпил в трактире кружку пива и отправился дальше. Через час он прибыл в четвертую деревню. Парень спросил, какой из постоялых дворов самый лучший и, услышав, что это "Меч Архангела", понял, что старый угольщик его не обманул. А тот уже стоял на пороге. -- Ты сдержал слово, мой мальчик, -- сказал старый угольщик. -- Тебе удалось устоять перед искушением, и я надеюсь, что так будет и впредь. Правда, еще миг -- и ты погиб бы, но, к счастью, сумел воспользоваться щитом, о который разбиваются даже самые острые стрелы и копья... А теперь следуй за мной. К великому удивлению Готтлиба, угольщик привел его в сад и приказал гарсону поставить кегли. Готтлиб пришел в ужас. -- Сыграем? -- предложил старец. -- Покажи-ка мне, на что ты способен!.. Не волнуйся! На этот раз я освобождаю тебя от клятвы... Вот шар. Ты -- первый. И тут, взглянув на площадку, юноша воскликнул: -- Что это такое? Как? Пятнадцать кеглей? -- Вот именно, мой мальчик! -- ответил угольщик. -- Пятнадцать. Мы уже не в Пруссии, где играют девятью кеглями, а в Силезии! Теперь ты понимаешь? Заключая с тобой контракт, Сатана оказался глуп так же, как и в истории с шейхом!.. Так что смелее! Дрожащей рукой Готтлиб взял шар и, как было договорено с сатаной, одним ударом сбил девять кеглей. Но шесть фигур остались стоять! Теперь пустил шар угольщик. Пятнадцать кеглей упали, как одна! -- Все пятнадцать! -- крикнул пораженный чудом юноша, и слезы радости и признательности брызнули из его глаз, устремленных на избавителя. Ноги Готтлиба подкосились, и он упал в обморок. Когда Готтлиб пришел в себя, то увидел, что лежит он на шелковистой траве на вершине удивительно красивого холма, а его дорожный чемодан находится под головой. Юноша огляделся. -- Не сон ли все это, Господи? -- удивленно воскликнул он. -- А может, я все еще во власти Духа Зла? Но тут подул ветер, и к ногам Готтлиба подкатился свернутый в трубку лист бумаги. Он поднял его и взглянул. Крик радости вырвался из его груди. Это был контракт, заключенный с тем незнакомцем! На росписи Готтлиба стоял жирный крест. Договор был аннулирован. Рыдая от счастья, юноша встал на колени и стал благодарить Бога, пославшего ему избавление. -- Спасибо и тебе, старый угольщик! -- добавил он. -- Тысячу раз спасибо за помощь!.. Чем еще могу я доказать тебе свою признательность? Из леса послышался громовой голос: -- Держи слово! Никогда больше не играй! С тех пор Готтлиб не только никогда не играл, но даже и не пытался блеснуть своими нарядами или особой ловкостью. Напротив, он все больше стремился быть скромным и добрым. Он сохранил свое мастерство токаря и снова стал желанным работником для владельцев мастерских, которые наперебой приглашали его к себе. Все, кому Готтлиб рассказывал историю своего сговора с Сатаной и чудесного избавления, единодушно сходились на том, что старый угольщик был ни кто иной, как сам святой Петр, который, помогая другим, старается стереть из памяти людей воспоминание о том, как в бытность человеком и учеником Иисуса Христа, по слабости своей, трижды предал Его. ПЬЕР И ГУСЫНЯ Жил-был молодой крестьянин по имени Пьер. Его мать с отцом умерли, и остался он круглым сиротой. Однако, хотя Пьер очень скорбел по тем, кто дал ему жизнь, своей независимостью он страшно гордился. Но больше всего ему было по душе, что никто не мог приказать: "Делай то, не делай этого". И он беззаботно бродил по полям, прислушиваясь только к голосу собственной лени. А к лени Пьер был особенно склонен! Впрочем, если он позволял себе этот недостаток -- один из самых серьезных, дорогие дети! -- то для этого у него имелись все возможности. Родители его были людьми бережливыми и оставили сыну отлично налаженное хозяйство и великое множество всевозможной животины, не считая кур, уток и гусей; амбары Пьера ломились от зерна, а вокруг фермы стояли стога сена, каждый высотой с хорошую гору. Но мэтр Пьер, как стали величать героя после смерти родителей, не задумывался над тем, что все эти богатства исчезнут, если не трудиться и не пополнять их, и вел жизнь беспечную, нисколько не думая о будущем. Самым большим удовольствием, превратившимся в основное занятие Пьера, было спать с восьми вечера до девяти утра, а затем, с девяти утра до восьми вечера, дремать на травке. Само собой разумеется, он не забывал просыпаться четыре раза в день: в десять часов, в полдень, в три часа и в пять, то есть тогда, когда надо было садиться за стол. Как видите, ничего особенного сказать о Пьере нельзя. И все же, вот что получилось из бездумного существования парня, и как он за это поплатился. Однажды, когда верный привычке мэтр Пьер нежился на солнышке и изо всех сил старался ни о чем не думать, к нему подошла старая гусыня. Она покивала головой на длинной шее и громким, внятным голосом спросила: -- Как себя чувствуете, мэтр Пьер? Тот обернулся и широко открыл глаза, так как, скажем откровенно, крайне удивился тому, что его гусыня вдруг заговорила по-человечьи. Однако он не испугался и, как ни в чем не бывало, ответил: -- Благодарю вас, госпожа гусыня. Вполне хорошо. И -- не спросив, как того требует вежливость: "А вы?" -- закрыл глаза и отвернулся. Помолчав немного и видя, что ее собеседник начинает похрапывать, птица продолжила: -- Не спите, мэтр Пьер. Я должна вам сообщить нечто весьма важное. -- О-хо-хо, -- вздохнул Пьер, -- только, прошу вас, покороче. Мне страшно хочется спать. -- Мэтр Пьер, вы, должно быть, знаете, что я гусыня. -- Черт возьми! -- воскликнул тот. -- Я прекрасно вижу, что вы гусыня! Если это -- самое интересное из всего, что вы собираетесь довести до моего сведения, то не стоило меня отрывать от моего первого сна! -- Погодите, мэтр Пьер! Я не только гусыня. Я еще и фея. -- О-хо-хо... -- произнес Пьер, знавший о феях лишь из сказок, что когда-то ему рассказывала мать, качая на руках перед сном. -- Да! Фея! -- повторила гусыня. -- Тот, кто расколет снесенное мной яйцо, может загадывать любое желание, и оно исполнится! Но для одного человека я могу снести не больше пятнадцати яиц. Как раз столько сейчас в моем гнезде. Вам повезло, мэтр Пьер: вы можете уже теперь загадывать желания! Не успела гусыня договорить, как Пьер уже стоял на ногах. От лени не осталось и следа! Он побежал к гнезду, пересчитал яйца и убедился, что птица не обманула. -- Ну как? -- спросила та. -- Все верно? -- Да... пока что все без обмана, -- ответил парень. Однако в том, что вы снесли пятнадцать яиц, нет ничего удивительного. Вот если бы они действительно обладали свойствами, о которых вы говорите!.. -- Ну так попробуйте! -- воскликнула гусыня. Пьер схватил яйцо и уже собирался бросить его наземь, как птица остановила его: -- Не спешите. Сначала загадайте желание, чтобы не переводить яйца впустую. -- Хорошо... Но что же пожелать? -- задумался парень. -- Мэтр Пьер, последуйте моему совету, -- сказала гусыня, пожелайте стать птицей. Ей-богу, это приятно! -- В самом деле! -- согласился тот. -- Сколько раз, наблюдая за летящими высоко в небе журавлями, гусями и ласточками, я говорил себе: "Вот бы стать птицей!" Итак, я хочу превратиться в птицу! Сказав это, он бросил яйцо перед собой. Тут же сабо Пьера отлетели в сторону, шляпа, повисев некоторое время над его головой, исчезла, а сам он от неожиданности повалился на спину. Вскочив на ноги, он посмотрелся в ручей и увидел отражение огромного журавля. Увы! -- в новом образе наш герой почувствовал себя неловко. На своих новых, тонких и длинных, ногах он боялся даже сделать шаг. И только отчаянно хлопал крыльями, чтобы удержать равновесие. Длинный клюв его стучал, и из него вылетали только крики ужаса. -- Боже мой! Боже мой! -- кричал сохранивший способность разговаривать Пьер. -- Я этого не перенесу. Мне больше не хочется быть птицей! Я желаю снова стать Пьером! Через минуту парень снова стал тем, кем был. Осмотревшись, он увидел свои деревянные башмаки в десяти шагах, а шляпу и того дальше! Надев их, Пьер прокашлялся и, будто мельничными крыльями, покрутил руками, чтобы убедиться, что в самом деле превратился в самого себя. Затем, проделав все эти действия, отличающие человека от животных, успокоился. -- Уф! -- вздохнул он. -- Ну и в западню я попал! -- Вы ошибаетесь, мэтр Пьер, -- отвечала гусыня. -- Никакой западни не было. Просто вы так спешили, что не сказали, чего именно вам хотелось. Добрый дух, исполнявший ваше пожелание, слышал, как вы говорили о журавлях, и решил, что вашей мечтой было стать этой птицей, и все сделал, чтобы вам угодить. -- Я не только не хочу быть журавлем, но вообще не желаю быть птицей! О-ля-ля!.. У меня и сейчас болят кости. Нет уж!.. Если кем и становиться, то важным человеком. Например, солдатом, а лучше -- офицером!.. Как те, что неделю назад стояли у нас в деревне. И, взяв второе яйцо, Пьер со всего маху хватил им о камень. Яйцо разлетелось вдребезги. И в то же мгновенье раздался оглушительный грохот, будто разом выстрелила целая батарея гаубиц. Впрочем, так оно и оказалось. Артиллерийская канонада становилась все громче. Облаченный в мундир офицера, Пьер очутился в самом пекле сражения. Уточним, он оказался офицером армии, пытавшейся штурмом взять какой-то город. По полю скакали ядра, свистели пули, у самых ног землю вздымали пушечные гранаты. Приходилось прыгать то вправо, то влево, то вперед, то назад -- в зависимости от того, с какой стороны угрожали разрывы снарядов, летевших из города. Мундир на Пьере был доблестный, на боку его висела великолепная шпага, ужасно мешавшая движениям. Грудь его украшали награды за отвагу, но мужество его -- увы! -- мундиру не соответствовало. -- Ах! -- кричал он. -- Никогда не думал, что у военных такая кошмарная жизнь... Как бы я хотел оказаться в другом месте! Едва Пьер изрек это пожелание, как ядро вдребезги разнесло верхнюю часть его каски, а сам он грохнулся навзничь. Решив, что его убило, наш герой лежал, не шевелясь. Потом, не слыша более грохота боя, сперва приоткрыл один глаз, за ним другой, потом осторожно приподнял голову и огляделся. Оказалось, что лежит он на соломе посреди двора собственной фермы, а старая гусыня, гогоча, ходит вокруг и с удивлением смотрит на хозяина. Пьер сел, вытер лоб и облизал губы, пересохшие от пороховой гари, дыма и -- главное -- от страха. И тут в соседском саду он заметил яблоню, увешанную плодами. -- Вот бы оказаться сейчас на ее верхушке со шляпой, полной яблок! -- вымолвил Пьер и, не спрашивая у гусыни совета, взял яйцо и разбил его. В то же мгновение он взлетел на самую высокую ветку дерева, держа в руках шляпу, доверху наполненную яблоками. Но бедняге не удалось воспользоваться добычей, так как внезапно появившийся хозяин сада схватил дубину и огрел ею по спине незадачливого грабителя, тут же пожелавшего, чтобы добрый волшебник возвратил его домой... И стало так. -- Что это вы чешете себе спину и дергаете плечами?-- полюбопытствовала гусыня. Но вместо ответа Пьер сказал: -- Пойдемте. Мне надо с вами поговорить. Они вошли в дом, где и предались серьезным размышлениям о том, что же делать дальше... -- Придумал! -- воскликнул наконец Пьер. -- Что? -- спросила птица. -- Я попрошу, -- сказал Пьер, беря очередное яйцо -- попрошу денег! Много денег!.. Думаю, на этот раз мы не промахнемся. Едва прозвучало последнее слово, как яйцо было разбито, а крышка ларя, куда он обычно ссыпал зерно, поднялась и под ней заблестели экю. Пьер подбежал к ларю, откинул крышку и с радостными криками принялся считать свалившееся на него богатство. Гусыня взобралась на стул и, вытянув шею, занялась тем же. Так они провели весь день. Когда наступил вечер, Пьер нашел огромный замок и навесил его на дверь, боясь воров, чего раньше с ним никогда не случалось. В полночь он лег спать, а гусыня, как заправский банковский сторож, принялась ходить взад и вперед перед ларем. Но уснуть ему никак не удавалось. Мысль, что в дом в поисках сокровищ могут проникнуть злоумышленники, которым ничего не стоит придушить гусыню, а то и самого Пьера, не давала бедняге покоя. Он ворочался с боку на бок, мысленно рисуя перед собой самые ужасные сцены, переворачивал подушку, чтобы положить голову на ее прохладную сторону, но все было тщетно. Через пару часов, видя, что сон не приходит, Пьер подошел к окну и уставился на звезды. В этом положении его и застала утренняя заря. Как вы заметили, дорогие дети, чрезмерным умом наш герой не отличался. Но даже он сообразил, что пожелание стать птицей или офицером и даже фантазия есть чужие яблоки были довольно неразумным способом использования появившихся у него чудесных возможностей. Потому-то последнее желание показалось Пьеру менее глупым, чем предыдущие. Однако, едва оно исполнилось, как на него свалились заботы об охране обретенного богатства. Вот почему он сказал подошедшей к окну гусыне: -- Должен признаться, госпожа гусыня, все, что мы... или, точнее, я сделал до сих пор, совершенно бездарно. Не знаете ли вы другого способа стать богатым, то есть сделать так, чтобы кто-то другой стерег казну, а я бы только из нее брал то горсть золота, то пригоршню серебра. Птица насмешливо взглянула на своего хозяина и спросила: -- А почему бы вам не сделаться королем? Короли только тем и занимаются, что тратят деньги, за которые отвечает министр финансов и которые стерегут солдаты. -- Ах ты, черт! Как это я сразу не сообразил? -- сам себе удивился Пьер. -- Я сейчас же стану королем! Сейчас же! Схватив очередное яйцо, как по волшебству оказавшееся под рукой, он бросил его к порогу. Превращение свершилось в мгновение ока! С жестким гофрированным воротником на шее, с тяжелой короной на голове и в мантии с длинным-предлинным хвостом Пьер стоял посреди огромного зала в центре толпы придворных, склонившихся в глубоком поклоне. Не зная, что сказать в ответ на подобное приветствие, он оглядел всех и спросил: "А в котором часу, господа, дадут есть?" -- В девять часов утра, Ваше Величество! -- услышал он в ответ. Как мы уже говорили, обычно наш герой просыпался в восемь часов, а потому сейчас был страшно голоден и, не удержавшись, спросил о чашечке кофе с кусочком сыра. Тут же ему ответили, что кофе он уже выпил, а что касается сыра, то подобная пища слишком груба для высокородного государя. В это самое время Пьер заметил среди придворных старую гусыню, присевшую в книксене. -- Как вам здесь нравится, сир? -- спросила она довольно ехидным тоном, который все чаще звучал в ее голосе. -- Вот что я вам скажу, госпожа гусыня, -- ответил он,-- если быть королем означает исполнять чужую волю, а не свою, а также не есть, когда голоден и обедать с этим испанским воротником на шее, из-за чего невозможно поднести ложку или вилку ко рту, то я готов отречься хоть сейчас! Но... на улице светит солнце, и я, пожалуй, спущусь в сад и поваляюсь на травке... Едва король произнес эти слова, как к нему подскочил перепуганный человек и сказал: -- Сир, не делайте этого! Это опасно! Изумленный Пьер спросил: -- Что опасного в том, что я хочу полежать на лугу? -- Дело в том, что я только что раскрыл страшный заговор против Вашего Величества. -- Вы? -- Да. Я. -- Вы кто? Министр по делам полиции? -- Ваше Величество изволит шутить?.. Вы должны меня хорошо помнить, сир... Вчера вы назначили на эту должность именно меня. -- Ах ты, черт! -- воскликнул Пьер и поскреб затылок. -- Так вы говорите, меня собираются того... убить? -- Сир, тридцать заговорщиков сегодня ночью поклялись страшной клятвой, что если вы избежите пули, то от клинка вам не спастись! Но ежели избежите кинжала, то яда -- никогда! -- Ну что, госпожа гусыня? -- обратился Пьер к советчице. -- Только то, что если этот заговор не вымысел префекта полиции, то ваше положение незавидно. -- А почему это должно быть вымыслом префекта? Что за корысть в этом? -- А та, что вы теперь поверите в его необходимость!.. Мне известно немало начальников полиции, продержавшихся на своих постах от восьми до десяти лет благодаря вымышленным заговорам, которые они раскрывали каждую неделю. -- О-хо-хо... -- вздохнул наш герой. -- Посторонитесь-ка, моя милая. -- В чем дело? -- удивилась птица. -- Ну дайте же пройти! Черт вас побери! -- Да куда же вы? -- У меня появилось срочное желание позавтракать ломтем бекона, лежа на траве перед собственным домом... На кухне у меня как раз висит отличный окорок, а под окном имеется отличная лужайка!.. А это значит -- да! да! -- это значит, что я просто возвращаюсь к себе на ферму! -- Кстати, сир! -- воскликнула гусыня. -- Сегодня утром, отправляясь к вам, я прихватила яйцо, так что если до возвращения в деревню у вас появится желание загадать еще что-нибудь, то лучше пораскиньте-ка умом и придумайте что-либо поинтереснее!.. Что же касается фермы, то вместо окорока вас там ожидает голая кость, а это, на мой взгляд, довольно скромный завтрак. -- Говоря по чести, у меня уже нет сил придумывать желания... Ну да ладно... Где оно, это яйцо? -- Под креслом, Ваше Величество. Одежды на Пьере были страшно накрахмалены, и до яйца он дотянулся с большим трудом. -- Ну что ж, -- произнес наш герой, -- как мне думается, самым независимым человеком в мире является командующий флотом. Всю свою жизнь он проводит в плаваниях и, скитаясь по дальним морям, никому не подотчетен. К тому же, помнится, адмиральский мундир довольно красив. Пьер был скор в исполнении принятых решений. Находившееся в его руке яйцо было тут же разбито, и парень превратился в семидесятипятилетнего адмирала с повязкой на глазу, с деревянной ногой, но зато с великолепным костылем из красного дерева под мышкой и с изогнутой тростью в руке, к тому же одетого в роскошный мундир с аксельбантами и богатой золотой и серебряной вышивкой, но с таким жестким воротником и такой тяжелый, что Пьеру, ставшему дряхлым старцем, не удалось бы устоять на ногах, если б не костыль. -- Что за дьявол! -- выругался Пьер. -- Я просил сделать меня флотоводцем, а не адмиралом в отставке, без глаза и ноги, да еще семидесятипятилетним, готовым отдать Богу душу! -- Позвольте заметить, Ваше Сиятельство, -- проскрипела гусыня, -- назначать адмиралами юношей не принято, и потому звание это получают только в том возрасте, когда человек уже ни на что не годен... разве что лежать на теплой лежанке. -- Идите вы к черту! -- простонал Пьер. -- Вы просто дура, моя милая!.. А пока со мной не случилось под этой жалкой оболочкой какого-нибудь несчастья, я желаю стать самим собой! И наш герой снова оказался дома, за собственным столом, в компании старой гусыни. Но птица напрасно поспешила устроиться напротив своего хозяина. Она не учла одного очень важного момента: гнева Пьера! Схватив со стола нож, он кинулся на зловредное пернатое, втянувшее его во все эти злоключения. Но гусыня вовсе не была так проста, как казалось, дорогие дети! Она стала бегать по комнате, гогоча громче обычного и упрекая Пьера в черной неблагодарности, напоминая об огромных благодеяниях, которыми она его осыпала и которых хватило бы на двадцать человек, более умных, чем он. В конце концов ей удалось убедить Пьера, что это он был глупым гусем, а не она, существо доброе и разумное... И несчастный малый принялся хлестать себя по щекам, приговаривая: -- Вот тебе, бестолочь! Вот тебе! -- Послушайте, мэтр Пьер, -- успокаивая его, сказала гусыня.-- А не отправиться ли вам в путешествие? Это очень полезно для саморазвития... Я часто видела вас за чтением книжек о путешественниках... Я не ошибаюсь? -- Нет, нет! -- обрадовался Пьер. -- Вы совершенно правы! Только такие книги по-настоящему интересны!.. Особенно про Робинзона или Гулливера!.. -- Так отчего бы вам не стать героем одной из этих книжек? -- подхватила гусыня. -- Ха-ха! Неплохая мысль, госпожа гусыня!.. Вот бы в самом деле стать Робинзоном Крузо и жить на необитаемом острове!.. А? Быть посему! Он взял очередное яйцо и раздавил его ногой. К несчастью, Пьер забыл уточнить размер желаемого острова, и потому оказался на простой скале, среди ревущего океана. На голом, просоленном от морской воды камне не росло ни деревца, да что там -- даже самый пытливый естествоиспытатель на свете не отыскал бы там ни кустика, ни пучка травы. Свирепый ветер свистел в его ушах, а вокруг с жалобными криками летали чайки да буревестники. Но сам остров был действительно необитаемым. Однако, что это было? Всего шесть жалких квадратных футов!.. Только и славы, что суша! Но долго ли ей еще оставалось существовать? Волны, будто злясь на то, что скала избежала их плена, били по ней с устрашающей настойчивостью, явно поклявшись завладеть ею и увлечь в пучину океана. -- Боже мой! Куда я попал? Вот несчастье-то! -- стонал Пьер, дрожа от холода и страха. -- Как же мне возвратиться домой? Разве что у меня отрастут плавники и хвост... Но я так боюсь воды, что, даже превратясь в рыбу, не решусь сунуться в море. Едва он кончил причитать, как послышался хорошо знакомый гогот... Обернувшись, Пьер увидел качавшуюся на волнах гусыню. -- Не все рыбы одинаковы, мэтр Пьер, -- философски заметила она. Нашему герою ничего не оставалось, как согласиться: -- Вы правы, госпожа гусыня... существуют рыбы летающие. Не сдержавшись, та съязвила: -- Стоило ли читать столько книг о путешествиях, чтобы в нужный момент не уметь воспользоваться полученными знаниями? -- Где яйца? -- сердито спросил парень. -- Справа от вас, мэтр Пьер! В расщелине... -- Черт побери! Их осталось не так уж и много! -- Так поберегите их! Оставайтесь здесь! -- Нет уж, дудки! Пусть они вызволят меня с этого треклятого острова! И Пьер расколол яйцо, пожелав стать летающей рыбой. Тут же он почувствовал, как руки его стали вытягиваться, превращаясь в длиннейшие прозрачные плавники, ноги срослись и выпрямились, а ступни, заняв, как говорят в балете, первую позицию, стали превосходным хвостом. Одновременно какая-то неведомая сила столкнула его в воду. Забыв недавний страх перед бушующей стихией, Пьер поплыл и, надо заметить, дорогие дети, не без удовольствия. Он даже стал находить, что жизнь летающей рыбы не лишена приятности. Но тут наш герой заметил, что из морских глубин всплывает какое-то чудище раз в пятьдесят больше него и, разинув рот, собирается его проглотить. С таким же проворством, с каким он бросился в море, несчастный Пьер выскочил из воды и замахал плавниками-крыльями, да так хорошо, что мгновенно оказался в нескольких метрах над волнами. Но не успел он похвалить себя, порхая над опасным морем и остужая перья в пене волн, как резкий крик, долетевший из-под облаков, заставил его вздрогнуть. Пьер посмотрел на небо и увидел белую точку, летевшую в его сторону, быстро увеличиваясь по мере приближения. Это был альбатрос, большой любитель летающих рыб. Клюв его был широко раскрыт, когти выпущены. Наш бедняга почувствовал себя уже наполовину съеденным. К счастью, страх сковал его. И вместо того, чтобы еще сильнее замахать крыльями, он сложил их. Точнее, они сами сложились... Пьер плюхнулся в море. Как ни скор был враг, но наш герой уже был на несколько футов под водой, тогда как тот лишь подлетал к поверхности моря. Однако не успел бедняга пустить в дело плавники, как снова увидал чудовище, от которого недавно так ловко ускользнул. Но и на этот раз ему повезло: страшилище рассчитало неудачно, и его зубастая пасть захлопнулась в нескольких сантиметрах от хвоста Пьера. -- Проклятье! -- воскликнул он. -- Еще пять минут в воде или в воздухе -- и я пропал! Скорее! Скорее на сушу! Ах, как мне хотелось бы оказаться у своего дома! Едва юноша произнес это пожелание, как тут же очутился на дороге, проходившей возле его фермы, у порога которой он и шлепнулся. Пьер поднялся и ударом ноги открыл дверь. Она с грохотом отлетела, а находившаяся на кухне старая гусыня при виде хозяина так и села от удивления. И было от чего, дорогие дети! Пьер так спешил домой, что не успел до конца превратиться в человека, и потому голова его еще оставалась рыбьей! После этого приключения Пьер с неделю сидел дома, блаженствуя перед камином или же на лужайке, отдыхая от превращений и путешествий. Однако мысль снова попытать счастья время от времени возникала в его буйной голове. Парня так и подмывало узнать, будет ли новая попытка удачнее предыдущих. И шепотом, но не трогая гусиных яиц, он высказывал разные пожелания, из которых одно было фантастичнее другого. Как всякий лентяй, он мечтал о вещах самых несбыточных. Но надо заметить, дорогие дети, мысль о работе ни разу не появилась в его планах. Спать спокойно Пьер уже не мог. Целыми днями он бродил по ферме в компании гусыни. Она так и увивалась за ним, неся всякую чепуху, как это принято у старых гусынь. Болтовня птицы, в конце концов, так доняла парня, что он решил разбить еще одно яйцо. Но что пожелать?.. Пьер этого не знал. В одном только он был уверен -- в том, что ни за какие коврижки он не хотел бы снова стать тем, кем уже побывал: ни журавлем на тонких ногах; ни солдатом, которого могли убить в любую минуту; ни обладателем денег, обязанным их стеречь и жить в постоянном страхе; ни королем, не имеющим права есть, когда хочется, и чувствующим себя в своих облачениях более скованным, чем отшельник в цепях; ни изуродованным, кривым и хромым адмиралом, передвигающимся на костылях; ни обитателем штурмуемой волнами скалы, незаконно присвоившей себе имя острова; ни летающей рыбой, преследуемой акулами в воде и альбатросами в воздухе. Нет, нет и нет! Ему нужно было положение солидное, дающее возможность пить, есть и ничего не делать! Найти такую работу, как вы догадываетесь, было трудно. В тот момент, когда Пьер усиленно размышлял над решением этой задачи, возле него раздалось какое-то ворчание, полное довольства и умиротворенности. Звук этот исходил из свиного хлева. Пьер подошел и стал свидетелем сцены соблазнительнейшей удовлетворенности, равной которой не было ничего на белом свете. Воплощением этого блаженства была жирная свинья. Глаза ее были полузакрыты, а хвост и уши шевелились ровно столько, сколько требовалось для отпугивания мух. -- Ах ты, боже мой! -- воскликнул Пьер. -- И как это я до сих пор об этом не подумал?! Честное слово -- вот истинно счастливое существо!.. Или я ни в чем не разбираюсь... Оно имеет обильную пищу, совершенно не заботясь о том, как ее добывают. Спит оно вволю. Подвижность ушей и хвоста позволяет ему отгонять мух даже во сне! Где яйцо, госпожа гусыня? Давайте-ка его сюда! Мы уже знаем, что Пьеру было достаточно лишь протянуть руку, чтобы найти очередное волшебное яйцо. И он расколол его. И моргнуть он не успел, как оказался лежащим на свежей соломенной подстилке с полным до краев корытом возле самого рыла. Первое же, что ощутил Пьер, было чувство бесконечного блаженства! Он сладко потянулся под ласковым солнцем, с наслаждением схрумкал несколько яблок, упавших с соседской яблони, и предался тому прелестному состоянию дремы, что соблазнило его минуту назад. Однако, едва Пьер погрузился в дивное состояние полусна, как вдруг какой-то малосимпатичный тип бесцеремонно вошел в хлев и принялся совать ему под бока пальцы, чтобы проверить качество мяса и толщину сала. Это было тем более неприятно, что Пьер, в бытность человеком, очень не любил щекотки. Поэтому он и попытался было сказать непрошенному гостю: "Эй, вы! Что вы делаете? Это не только неприлично, но и весьма неприятно! Если я стал свиньей, это не значит, что я стал бесчувственным! Оставьте меня в покое!" Но совершенно равнодушный к переживаниям Пьера, человек продолжал ощупывать его в самых интимных местах. По всей вероятности, колбасник, -- а это был именно он, дорогие дети! -- был удовлетворен результатами обследования. Во всяком случае, мурлыча себе под нос что-то веселенькое, он закатал рукава, как это делают мясники, принимаясь за работу, и вытянул из-за пояса нож. Поскольку работа эта, как догадался Пьер-поросенок, непосредственно касалась его персоны, он открыл один глаз и насторожился, чтобы не оказаться застигнутым врасплох. Но человек не обращал на возросшее беспокойство свиньи никакого внимания и, взяв свое оружие в зубы, схватил Пьера за ухо и за ногу, перевернул его и зажал между колен. Затем мясник стал ощупывать шею Пьера, ища нужную точку. Найдя, он нажал на нее большим пальцем и взял нож в руку. Пьер сообразил, что, если промедлить и не открыть колбаснику, кем он является на самом деле, тот его заколет. Разинув пасть, он крикнул, стараясь произносить слова как можно членораздельнее: -- Эй! Животное! Я не поросенок! Колбасник выронил нож. Колени его задрожали, он выпустил нашего героя. На четвереньках отползши к выходу, бедняга вскочил и, подгоняемый ужасом, бросился наутек. Пьер поднял нож своими, уже снова человечьими, руками и кинулся вслед за обидчиком, решив познакомить его самого с остротой лезвия. Тот обернулся и, завидев свиноголовое чудовище -- а голова Пьера действительно запаздывала с превращением! -- закричал дурным голосом и прыгнул в реку, где чуть было не захлебнулся. Выбирался он из нее так суматошно и смешно, что окончательно возвратившийся в человеческий облик Пьер покатывался со смеху и даже выронил нож, поскольку руками приходилось подпирать бока, как всегда поступают во время приступа хохота. Продолжая смеяться, Пьер вошел в свой дом. Не привыкшая к такому состоянию хозяина, гусыня спросила, что развеселило его. И парень с удовольствием рассказал своей приятельнице историю с колбасником... Вечером был устроен ужин, как говорят дипломаты, тет-а-тет, то есть на двоих. За десертом, пребывая в отличном настроении, Пьер заявил сотрапезнице: -- Госпожа гусыня, мне до смерти надоели все эти птицы, рыбы и прочие животные, и в следующий раз я желал бы стать кем-нибудь красивым... Прошу вас как друга: посоветуйте, ради Бога, как сделать, чтобы мои пожелания не заканчивались неприятностями? -- Не знаю, -- честно призналась гусыня. -- Кстати, мэтр Пьер, вы, должно быть, обратили внимание на то, что чем меньше остается яиц, тем медленнее протекает превращение? -- Да-да!.. Я в самом деле заметил, что метаморфозы -- будь то превращение в кого-либо или же возвращение в человеческий облик -- происходит все труднее... Ну да ладно... Что вы думаете, госпожа гусыня, о бабочках? Я полагаю, быть бабочкой легко и красиво. Невелик труд порхать от цветка к цветку. К тому же, у бабочек прелестные ложа: они спят, как правило, в кустах роз или среди лилий... Ну так что скажете, к примеру, о махаоне?.. Жить я буду в своем саду, который же вдобавок стану украшать своей персоной! -- Ей-богу! -- ответила птица, начинавшая побаиваться ответственности за даваемые советы. -- Я считаю, мэтр Пьер, что вам следует действовать исключительно по собственному усмотрению. Что до меня... я совершенно не хочу больше вмешиваться в ваши дела... Но, как мы говорили, дорогие дети, когда Пьеру что-нибудь взбредало в голову, то выбить из нее это уже было невозможно... И вот наш герой взял предпоследнее яйцо и без долгих колебаний разбил, пожелав стать самой красивой бабочкой. Пьер сидел на хромом табурете, а гусыня стояла перед ним. -- Ах! -- воскликнула она. -- У вас отрастают усики! А вот и лапки! И крылышки!.. Ах, какие красивые!.. Но лицо парня исказила страшная гримаса. -- Вам больно? -- участливо спросила птица. -- Мне страшно плохо, -- отвечал Пьер. -- Ой, как больно в груди! О-ля-ля!.. Как ломит спину! О мои руки! О мои ноги! О моя... Тут он замолчал. Гусыня так и не узнала, что еще собирался сказать о своих ощущениях ее хозяин. Голова его превратилась в головку бабочки, и говорить ему уже было трудно. Превращение, впрочем, вскоре закончилось. Тело Пьера стало обрастать пушком. И вот он уже был не Пьер-крестьянский парень, а сине-желто-черная бабочка, именуемая махаоном. Окно было открыто. Вылетев на улицу, Пьер какое-то время порезвился в лучах летнего солнца, затем перелетел через крышу и очутился в саду. Гусыня, знавшая, что он намеревался поселиться именно здесь, уже ждала его. Махаон стал порхать над ней, хотя краснолапая была далеко не цветок. -- Ах, как прелестно! -- восклицал Пьер. -- Ах! Какая чудесная жизнь! Как приятно парить в воздухе, пить росу, питаться медом и ароматами. Я больше не человек. И даже не бабочка! Я божество! -- Однако, мэтр Пьер, кое-что вам забывать не следовало бы,-- проговорила старая гусыня. -- Конечно, ваше существование приятно! Но имейте в виду: оно будет недолгим, потому что бабочки, насколько мне известно, относятся к племени эфемеров, то есть существ быстроисчезающих. Так что у вас всего один день жизни. Сутки... не больше. Разумеется, счастье не измеряется в единицах времени, и можно двадцать четыре часа прожить счастливее, нежели восемьдесят лет. -- Черт возьми! -- всполошился Пьер. -- Хорошо, что вы мне об этом напомнили. Я тоже где-то что-то об этом читал! Ах, я простофиля! Если бы у меня были кулаки, я надавал бы себе тумаков за такую глупость! Стоило так мучиться, чтобы сразу умереть?! Как бы теперь не опоздать с возвращением в человеческий облик! -- Не теряйте ни минуты, мой дорогой мэтр Пьер! -- воскликнула гусыня. -- Скорее пожелайте стать самим собой! Торопитесь! Мне кажется, вы уже начали слабеть! Страх парализовал Пьера, и он упал в траву. -- Хочу стать человеком! Хочу стать самим собой!-- простонал он. Но, как мы уже отмечали, дорогие дети, с некоторых пор превращения протекали все медленнее и медленнее. К тому же проходили они теперь далеко не безболезненно, и во время обратного превращения Пьеру пришлось претерпеть невыносимые мучения. Но, как бы то ни было, желание Пьера вновь стать человеком было произнесено вовремя, хотя и в самый наипоследний момент. Прошел не один час, прежде чем Пьер освободился от личины бабочки. И только с последними лучами солнца, сопровождаемый гусыней, он смог войти в собственный дом. Пьер был совершенно разбит. Он лег в постель и тут же заснул. Проснувшись на следующее утро, он вспомнил, что осталось всего одно яйцо, и стал размышлять, как бы поудачнее его использовать. В этом, последнем, яйце была вся судьба нашего героя. И потому он уселся на скамью у двери дома и задумался. Старая гусыня украдкой за ним наблюдала. Вдруг Пьер вздрогнул. -- О чем задумались, мэтр Пьер? -- окликнула она его. -- Думаю над тем, что пожелать... Осталось всего одно яйцо. -- Да уж... пожалуйста, не ошибитесь на этот раз! Я вижу, вы собираетесь разбить яйцо, но совершенно не представляете себе, что с вами станет... Впрочем, можете его не трогать... но в таком случае никогда не узнаете, что в нем было! Удача или нет?.. Что до меня, то, ради Бога, не спрашивайте меня ни о чем! Я не хочу влиять на ваше решение. -- И все-таки, скажите, госпожа гусыня, если и это превращение мне не понравится -- смогу ли я вновь стать человеком? -- Несомненно! Но кто знает, сколько времени для этого понадобится? Пьер махнул рукой: -- Была не была! Рискнем... До сих пор все мои пожелания заканчивались неудачей. Может, на этот раз повезет? Впрочем, мне больше любопытно, чем страшно. Если я не разобью этого яйца, то всю оставшуюся жизнь буду себя упрекать за то, что, возможно, упустил свое счастье... Вот оно! В руке!.. Пан или пропал! Пьер размахнулся и разбил яйцо о стену. В тот же миг он почувствовал, как тысячи перьев пронзили его кожу. Он сполз со скамьи и оказался стоящим на двух коротких лапах, а между глазами у него вырос длинный желтый клюв, позволявший смотреть только в бок. Пьер воскликнул: -- Кем же я стал? -- Гусыней! Гусыней! -- закричала его подружка, да так и покатилась со смеху. От негодования кровь вскипела у Пьера. -- Что это значит, госпожа гусыня? Мне кажется -- да простит меня Создатель! -- вы смеетесь надо мной! -- Ох! -- отвечала гусыня, с трудом переводя дыхание. -- Вы стали не просто гусыней, а гусыней такой странной, что на вас просто невозможно смотреть без смеха. Вы как-то смешно кривитесь и у вас невероятно скрипучий голос; вдобавок вы страшно косите обоими глазами! Прошу меня извинить за смех, мэтр Пьер, но уверяю вас, что если бы вы могли себя видеть, вы бы тоже рассмеялись! Виляя хвостом, расстроенный Пьер ушел в курятник и вышел оттуда мрачный и изнеможенный, лишь после того, как превратился в человека. Этот урок оказался особенно горьким. Всю ночь наш герой не сомкнул глаз, а наутро, бросив серп на плечо, пошел в поле, оставленное ему родителями. -- Здравствуйте, мэтр Пьер! -- приветствовала его гусыня, копавшаяся у дверей. -- Куда это вы направляетесь с утра пораньше? -- Вы что? Ослепли? -- довольно грубо оборвал ее Пьер. - Иду работать. -- Отцы-святители! -- ехидно проговорила птица. -- Похоже, чудесам не будет конца... На что Пьер отвечал, приосанясь: -- Безмозглая птица! Ступай к себе подобным! В птичник! Что до меня, то я достаточно поумнел, чтобы понять, наконец, как был я глуп, пренебрегая достоянием, дарованным мне Провидением, и, по сути, терял время даром в поисках, из которых ничего, кроме разочарований и неприятностей, не получил, потому что мне все хотелось быть не тем, кем я есть на самом деле. Но самой большой моей глупостью было просить совета у какой-то гусыни, которая добилась только того, что я стал гусыней... Однако вот что я вам скажу, моя милая. Я решительно не желаю более мечтать о невозможном. Я бесповоротно решил следовать примеру своих трудолюбивых родителей. Идя по их стопам, я получу в будущем все необходимое для жизни в этом мире. Окончив речь, наш герой направился в поле, где, как и положено молодому трудолюбивому фермеру, занялся крестьянским трудом. А став взрослым мужчиной, Пьер старался избегать плохих компаний и глупых советчиков. Яйца же разбивал только те, что съедал за завтраком. Так-то, дорогие дети. СИРЕНОЧКА I Случалось ли вам видеть море, дорогие дети? Если да -- то вы, конечно, заметили, что чем оно глубже, тем синее вода. Однако синева моря зависит еще и от цвета неба. Ведь море -- всего лишь зеркало, положенное Господом на землю, чтобы в нем могло отражаться небо. И еще: чем ближе к экватору, то есть к самому широкому месту земного шара, тем синее небо, а значит, и море. Надо заметить, море в этих краях очень глубокое. В некоторых местах пока даже не нашли дна, хотя опускали туда самые длинные веревки: более тысячи метров! Если собрать в вашем городе или селе двенадцать или пятнадцать колоколен и поставить их друг на друга -- получится как раз такая высота. В морских и океанских глубинах живет, как говорится, морское население. Кроме рыб, каждый день подаваемых к столу ваших родителей и которых вы хорошо знаете -- я имею в виду мерлана, тунца, ската, сельдь, сардину -- это население состоит еще из огромного количества животных, совершенно вам незнакомых: начиная от огромных кальмаров, чью точную форму и длину установить пока не удалось, и кончая абсолютно неощутимыми медузами, которых миллиардами съедают киты, растирая своими усами, являющимися ни чем иным, как их зубами, служащими для изготовления корсетов ваших матушек. Не думайте, дорогие дети, что на дне морской пучины лежит лишь тот мокрый песок, который открывает откатывающийся прибой на пляжах Дьеппа или Трувиля. Если вы так считаете, то сильно ошибаетесь. Поднимающиеся до самой поверхности моря растения свидетельствуют о том, что эти бездны полны гигантской растительностью. По сравнению с ней допотопные папоротники длиной в восемьдесят или сто футов, встречаемые в каменоломнях Монмартра -- всего лишь жалкие травинки. И как гнутся и раскачиваются от порывов ветра воспетые поэтами пальмы африканских пустынь -- точно так же сгибаются, следуя каждому движению моря, эти водоросли. И как порхают среди ветвей земных деревьев, сверкая в лучах солнца разноцветным оперением, птицы наших лесов, так же скользят меж стеблей и листьев морских деревьев рыбы, блестя золотом и серебром в прозрачной лазури водной толщи. Посреди самого большого океана, называемого Тихим, между островами Чатем и полуостровом Бенка, то есть на прямо противоположной от нас точке земного шара, находится дворец морского царя. Стены замка сложены из красных, черных и розовых кораллов, крыша покрыта не глиняной черепицей, а красивыми черными, синими и зелеными ракушками, похожими на те, что вы можете увидеть на часах, что продают торговцы диковинными предметами в Гавре и Марселе. Когда случилось то, о чем я собираюсь рассказать, в этом дворце жил царь, который уже давно был вдовцом. Его бывшая жена доставила ему столько неприятностей, что он решил больше никогда не жениться. Домом морского царя управляла его мать, женщина превосходная во всех отношениях, но очень тщеславная. На подоле своего платья она носила целых двенадцать жемчужин! А ведь до нее знатные дамы подводного царства и даже сама покойница-царица могли нашивать их не больше шести! Однако у матери-царицы было и ценное качество, которое признавали даже враги морского царя -- она беззаветно любила своих внучек-царевен. Все шесть морских царевен были очаровательны, я бы даже сказал -- восхитительны. Но самой красивой из них была, по общему мнению, младшая. Кожа у нее была тонкая и прозрачная, как лепесток розы. Глаза были синими, как небесная лазурь... Но она, как и пятеро ее сестер, была сиреной; а это значит -- вместо ног у нее был рыбий хвост. Дни напролет царевны резвились в огромных дворцовых залах, украшенных необыкновенными цветами. Они открывали янтарные окна, и тогда рыбы подплывали к ним. Так ласточки подлетают к нашим окнам, едва не касаясь их крылом; только наши касатки пугливы, а рыбы смело подплывали к царевнам и даже ели из их рук. Перед дворцом был разбит сад. Стволы у росших там деревьев были коралловыми, а листья изумрудными. Росли на них рубиновые гранаты и золотые апельсины. Дорожки аллей были посыпаны синим песком, подобным сапфировой пыли. Вообще все в этом морском мире имело лазурный оттенок, как будто небо находилось и под ногами, и над головой. В тихую погоду было очень хорошо видно солнце. Оно походило на огромный фиолетовый цветок, из чаши которого истекали волны света. В саду у каждой царевны имелся свой собственный уголок, поступать с которым она могла по собственному усмотрению. Одна из них придала своему садику форму кита, другая -- вид омара. А самая юная царевна сделала свой садик круглым, как солнце, и цветы посадила такие же фиолетовые, как оно. Маленькая царевна отличалась от сестер уравновешенностью и рассудительностью. Те любили украшать себя драгоценностями, попадавшими на дно в трюмах затонувших кораблей. Она же из всех земных диковин оставила себе лишь красивую мраморную статую, изображавшую юношу. Это была замечательная древнегреческая скульптура, которую губернатор Мельбурна отправил в Лондон, чтобы украсить свой дворец. Маленькая царевна спросила как-то свою бабушку: "Что это за странное двуногое существо?" -- "Человек, -- объяснила та. -- Такими существами населена вся земля". Изваяние человека маленькая принцесса установила на скале, возвышавшейся посреди сада, а рядом посадила плакучую розовую иву, создававшую своими грациозными ветвями удивительную фиолетовую тень. Но ответ бабушки показался царевне неполным. И она стала каждый день просить ее рассказывать все, что той было известно о кораблях, городах, людях и животных земли, которую Сиреночке так хотелось увидеть. Самым прекрасным и поразительным для нее было то, что земные цветы имели запах, тогда как цветы морские не пахли вовсе. Еще ее удивляло то, что леса и сады на земле были полны птиц, распевающих на разные голоса, в отличие от вечно молчащих рыб. - Внученька,- говорила в утешение Сиреночке старая царица, -- когда тебе и твоим сестрам исполнится по пятнадцати лет, вам разрешат подниматься на поверхность, чтобы ночью, при свете луны, посмотреть на корабли. -- А как же, бабушка, города и леса, о которых Вы рассказываете? -- Вы их увидите со дна порта или из какой-нибудь расщелины, которые есть на островах. Но -- заклинаю! -- никогда к ним не приближайтесь! Как только ступите на землю людей, тут же потеряете всю свою силу и с вами произойдет несчастье!.. На следующий год одной из царевен исполнялось пятнадцать лет и она действительно получила право подняться на поверхность моря. Самой младшей же оставалось ждать еще целых пять лет, поскольку все сестры были погодками. И тогда царевны договорились рассказывать друг другу обо всем, что удастся увидеть, потому что старшая царица всегда чего-то не договаривала и даже, как подозревали сестры, многое от них скрывала. Стоя у окна, маленькая царевна следила за неслышно проплывавшими мимо блестящими рыбками. Сквозь густую лазурь морской воды она смотрела на луну и звезды, которые казались ей очень крупными, зато более бледными, чем они видны нам. Когда сверху проплывало темное облако, Сиреночка знала, что это был, если не кит, то корабль, чей экипаж, конечно же, не догадывался о том, что на дне моря стояла юная царевна и протягивала к ним свои белые ручки. В один прекрасный день старшей принцессе исполнилось пятнадцать лет и ей разрешили подняться на поверхность океана. Возвратясь домой, она рассказала сестрам ужасно много любопытного. Но интереснее всего, по ее словам, было сидеть на песчаной скале и любоваться большим городом на берегу залива, освещенным луной и сверкавшим мириадами огней, и слушать грохот повозок, звон колоколов, крики людей и другие голоса земли. Маленькая царевна не упустила из рассказа ни слова. И когда на следующую ночь она сквозь синие волны любовалась луной, ей казалось, что она тоже видит огромный город, слышит стук колес, колокольный перезвон, выкрики и прочий земной шум. На следующий год пятнадцать исполнилось второй сестре, и подошла ее очередь подняться на поверхность моря и поплавать, где захочется. Она оказалась на гребне волны в тот самый миг, когда солнце начало исчезать за горизонтом. Это зрелище показалось ей самым восхитительным в мире. -- Небо было золотым и пурпурным, -- рассказывала она, -- а облака!.. Не хватает слов, чтобы описать игру их красок!.. Прошел год. Настала пора третьей сестры. Она смело покинула море и поплыла вверх по реке, протекавшей среди покрытых виноградниками холмов изумительной красоты. Сквозь великолепные леса виднелись замки и крепости. Царевна так близко подплыла к берегу, что даже расслышала пение птиц. В одном небольшом заливе морская дева наткнулась на множество детей и мужчин. Совершенно голые, они барахтались в воде. Ей тоже захотелось поплавать с ними, но как только люди увидели ее косы, украшенные кораллами, жемчугом и водорослями, а ниже пояса -- чешуйчатый хвост, то сразу же разбежались. -- Я поплыла за ними к берегу, -- жаловалась принцесса, -- но какой-то черный зверь, покрытый шерстью, бросился на меня и так загавкал, что я испугалась и уплыла обратно... Однако забыть великолепные леса, веселые холмы, крепости и замки она не могла... и особенно -- купавшихся в реке детишек, у которых совсем не было хвоста. Четвертая сестра не стала заплывать так далеко. То ли она не очень любила приключения, то ли просто ее желания были скромнее. Сидя на одинокой скале, она смотрела на проплывавшие корабли, издали похожие на чаек. Небо ей показалось похожим на огромный стеклянный колокол. Вместо компании весело кричавших детей она увидела стаю китов, пускавших фонтаны воды. Все это произвело на нее неизгладимое впечатление. Подошла очередь пятой сестры. Ее день рождения пришелся на зиму и ей удалось увидеть то, чего не видели другие. Море было зеленым, как гигантский изумруд. Повсюду плавали колоссальные льдины и даже ледяные скалы, похожие на алмазные колокольни. Усевшись на один из этих плавающих островов, она наблюдала за бурей, ломавшей огромные льдины, как слюду. Корабли качались на волнах, как невесомые пробки, и даже самые величественные из них должны были спустить паруса перед лицом грозной стихии. Когда пятнадцать лет исполнилось старшей из сестер, и она первая сплавала на поверхность моря, все бросились к ней с расспросами и, сгорая от любопытства, слушали ее рассказы. Теперь, когда уже пять царевен достигли пятнадцатилетнего возраста и получили право делать все, что заблагорассудится, интерес к земным делам у них поостыл, и все они утверждали, что на дне моря красивее всего. Что на это можно сказать, дорогие дети? Только то, что дома всегда лучше... Часто по ночам пятеро старших сестер брались за руки, и вереницей поднимались наверх. Если на море был шторм, а мимо проплывал гонимый бурей корабль, царевны принимались петь своими нежными голосами, призывая моряков спуститься на дно, где их ждут всевозможные чудеса. Матросы слушали долетавшее сквозь туман и дождь мелодичное пение, но, едва завидев белые руки, лебединые шеи и блестевшие, словно золото, хвосты морских царевен, чем попало затыкали уши и принимались кричать: -- Сирены! Сирены! Прочь отсюда! Скорее! Скорее! И уплывали настолько быстро, насколько позволяли волны и ветер. Всякий раз, когда старшие сестры направлялись к поверхности моря, маленькая принцесса оставалась в коралловом дворце с янтарными окнами одна. С завистью она смотрела им вслед и чуть не плакала. Но у детей моря нет слез, и потому страдают они сильнее нас. -- Ох, -- вздыхала она, -- если бы мне было пятнадцать лет, я бы с радостью променяла наше сырое царство на верхний мир, на землю и живущих там людей. Наконец, исполнилось пятнадцать лет и ей. -- А! Вот и ты стала девушкой! -- воскликнула старая царица.-- Иди-ка сюда! Дай я тебя наряжу, как твоих сестер, когда они отправлялись наверх. И она украсила голову царевны венком из лилий, каждый цветок которых представлял собой разрезанную надвое жемчужину. Затем бабушка прикрепила к хвосту Сиреночки восемь больших устриц, чтобы все в море знали о ее высоком происхождении. Принцесса жаловалась, что булавки больно колются, на что старая царица отвечала: -- Чтобы быть красивой, надо страдать. Маленькая царевна с радостью сняла бы с себя все эти украшения и заменила бы тяжелую корону несколькими пурпурными цветками, так шедшими ей. Но в морском царстве слова бабушки были законом. -- В добрый путь! -- сказала она внучке. И та, легкая, как пузырек воздуха, устремилась наверх. II Когда светлая головка юной сирены показалась над поверхностью воды, море было гладким, словно зеркало; солнце только что скрылось за горизонтом, на западе горела пурпурная заря, а небосвод и облака сверкали золотыми и розовыми красками. Море было пустынно, и лишь одинокая яхта легко скользила по волнам, гордо подняв паруса. Над краем лазурного неба поднималась подобная пламенеющему васильку Венера. Стоял штиль, и на прекрасном лике моря не было ни морщинки. Ничто не нарушало тишины грандиозного пространства; только на яхте звучали пение и музыка. Когда наступила ночь, корабль вспыхнул разноцветными огнями, и над ним затрепетали пестрые флаги. Маленькая сирена подплыла к яхте и заглянула внутрь. В каюте сидели благородные дамы и господа, облаченные в великолепные наряды. Но красивей всех был юный принц. У него были большие черные глаза и волосы, ниспадающие на плечи. В тот день ему исполнилось шестнадцать лет, и свой день рождения он праздновал на яхте. Матросы, которым выдали по двойной порции рома, плясали на палубе. Когда юный принц поднялся к ним, раздалось сто крат повторенное "Ура!", и "римские свечи" взметнули в небо свои искрящиеся хвосты. Испугавшись, морская царевна спряталась было под воду, но тут же вынырнула. При виде фейерверка ей показалось, что звезды упали с неба и стали плавать вокруг нее. Еще никогда ей не доводилось видеть ничего подобного. В чистом прозрачном море отражались разноцветные солнца. И корабль, оказавшийся в центре ослепительного света, был виден, как днем. Очаровательный принц подавал всем руку. Музыканты наполняли ночь гармонией звуков. Время шло, а Сиреночка все не могла оторвать взора от юного принца и его яхты. Наконец, в два часа ночи фонари погасли, а ракеты перестали взлетать. Покачиваясь на волнах, морская дева продолжала наблюдать за тем, что происходило внутри корабля. Неожиданно поднялся ветер. Паруса корабля надулись, и он поплыл. Вскоре бриз так окреп, что капитан приказал убрать большие паруса. Едва успели матросы выполнить эту команду, как раздался раскат грома и грозно поднялись волны. Начался шторм. Красавец-корабль, как повелитель морей, взлетал на водяные горы и сразу же нырял в пучину, чтобы вслед за тем оказаться на следующем валу. Водяные брызги окутывали его, как туман. Маленькой царевне это показалось очень занятным. Но моряки думали иначе. Корабль трещал, его корпус стонал, словно понимая опасность происходящего. Вот уж смерч, как тростинку, переломил грот-мачту, и она рухнула с жутким грохотом. Обнаружилась течь, и вопли ужаса сменили недавние крики радости и веселья. Только теперь Сиреночка поняла, что корабль в опасности и что ей самой следовало бы остерегаться падающих в воду балок и досок. Тьма стояла кромешная, и только молнии позволяли морской царевне что-то разглядеть. Они вспыхивали одна за другой. В их блеске Сиреночка вдруг заметила принца, стоявшего на полуюте своего корабля. Внезапно яхта разломилась и исчезла в бушующей пучине вместе с юношей. Сперва маленькая царевна подумала, что юный принц, попав в воду, спустится во дворец ее отца. Но почти тотчас же она сообразила, что люди не могут жить в воде, и принц неминуемо погибнет! Сиреночка вся задрожала от мысли, что тот, кого она только что видела веселым и жизнерадостным превратится в безжизненный труп. -- Нет! Я не хочу, чтобы он погиб! -- громко закричала она. И, не обращая внимания на обломки корабля, которые легко могли раздавить ее, подплыла к тому месту, где в последний раз видела юного принца. Морская дева нырнула раз, затем другой и наконец при очередной вспышке молнии заметила юношу. Выбившись из сил и закрыв глаза, он быстро погружался в пучину. Сиреночка подхватила принца, подняла его голову над водой и поплыла к ближайшему острову. Тем временем буря утихла. Край неба начал постепенно розоветь, обещая скорое появление солнца. При первых лучах утренней зари море успокоилось окончательно. Сиреночка продолжала держать юношу на руках. Она нежно сдвинула с его лба мокрую прядь волос и притронулась к нему губами. Но, несмотря на девичий поцелуй, принц в сознание не пришел... Показался остров, к которому направлялась маленькая царевна. Среди высоких деревьев белели дома. Меж них выделялось одно здание, похожее на дворец. Сиреночка подплыла к берегу и, вытащив принца, положила его в тени прекрасной пальмы на покрытую цветами лужайку. Заметив стайку девушек в венках из цветов и в мантиях из алого шелка, она бросилась в море и, отплыв немного, притаилась за скалой. Одна девушка, по-видимому, самая главная среди них, собирая цветы, отделилась от подружек и пошла прямо на принца, не видя его. И вдруг она заметила юношу! Девушка хотела было бежать, но страх в ее сердце сменился жалостью. Она осторожно приблизилась к принцу и увидела, что тот лежит без чувств. Она встала козле него на колени и попыталась привести его в сознание. Молодой принц приоткрыл глаза и взглянул на девушку. Затем его веки опустились, словно на этот взгляд он потратил последние силы. Он снова разомкнул их, но опять лишь на несколько мгновений. Видя свою беспомощность, девушка ушла, и вскоре появились несколько мужчин, посланных ею. Они подняли принца и отнесли его в высокое здание, оказавшееся ни чем иным, как дворцом, из которого накануне он отправился на морскую прогулку. Все это сильно огорчило Сиреночку, и она поспешила в отцовский дворец. Маленькая царевна и раньше была тихой и мечтательной, теперь же стала еще и печальной. Сестры, удивленные ее грустью и задумчивостью, пытались узнать, что же такое увидела она там, наверху. Сиреночка молчала, но почти каждую ночь плавала к тому месту, где оставила принца... Она увидела, как цветы превратились в плоды; как плоды созрели и были собраны; как снег, покрывший горы зимой, растаял в мае. Но никогда больше она не видела принца. Единственным ее утешением было пойти в сад и обнять напоминавшую его прекрасную белую статую. Заниматься цветами она перестала, и те, оставшись без присмотра, захватили все аллеи, обвили своими побегами стволы и ветви деревьев. Такой ухоженный прежде, сад превратился в непролазный лес, пройти сквозь который можно было лишь по одной-единственной тропинке, приводившей к мраморной скульптуре. Наконец, не выдержав, Сиреночка открылась одной из сестер. Тут же ее тайна стала известна остальным сестрицам. Но больше о секрете никто не узнал, за исключением пяти или шести сирен из свиты царевен, а те рассказали о тайне Сиреночки только своим самым-самым близким подругам. Как оказалось, одна из них знала даже больше, чем маленькая царевна. Так, ей было известно, что красивый юноша был сыном короля, владевшег