. Он взял у вас бокал с вином И был бы рад любой расплате. В турнир мечтает он вступить, Свои владенья возвратить, - Хотя без умысла на платье Гиневре он вино плеснул: Он сам мне в этом присягнул, Во всем доверившись, как другу... Когда бы мне его кольчугу Король великий подарил, Я вас бы век благодарил!.." . . . . . . . . . Взглянув на юного глупца, Король Артур, добрей отца, Сказал: "Мой мальчик, я уверен, Что ты героем стать намерен. Мне по душе твой пылкий нрав. Свою отвагу доказав, Ты будешь рыцарем могучим. Но мы сперва тебя научим Любовь и Славу добывать... Ну, а пока - не унывать!.." Тут наш герой как разозлится: "Ученье это год продлится! А между тем для ратных дел Я, говорят, давно созрел!" Король смеется: "Не тревожься! Ты, милый друг, всего добьешься... Сама судьба к тебе добра. Но потерпи хоть до утра - И ты получишь снаряженье..." "Как так?! - воскликнул в раздраженье Мальчишка, выпятивши грудь. - Не нищий я какой-нибудь, Чтобы просить о подаянье. Я только в красном одеянье Хочу ходить, как рыцарь тот, Что ожидает у ворот Во всей своей красе и блеске... А на обычные железки Мне - слышите ли? - наплевать! Моя возлюбленная мать Мне и без вас подарит латы. Мы с ней достаточно богаты: Небось не нищенка она, А королевская жена!" Король ответил: "Ты не знаешь, На чей ты панцирь посягаешь. Ах, Красный Итер! Это он, Кем я столь тяжко оскорблен. Не я его владенья занял, А он меня жестоко ранил, Копьем вражды и клеветы Пронзив кольчугу доброты. О дерзкий, о строптивый витязь!" "И вы, король, его боитесь, Не смея у него забрать, Что вам должно принадлежать?!" Кей-сенешаль[69] шепнул Артуру: "Клянусь, с него он спустит шкуру!.. Мальчишка так и рвется в бой. Приемлем тут исход любой: Удачей дело обернется - Глядишь, и кубок к нам вернется, А если Итер победит, То нас никто не пристыдит: Ведь мальчик не из вашей свиты, Он не просил у вас защиты, Не вашим он снабжен мечом, И мы, выходит, ни при чем!.." Король сказал: "Пожалуй, верно, Что этот мальчик храбр безмерно. Но я за жизнь его страшусь И с неохотой соглашусь Его подвергнуть испытанью..." И вот к желанному ристанью Готовится наш юный друг... Толпятся рыцари вокруг, Ему давая наставленья. Зеваки праздные галдят. Из окон женщины глядят, Как в дни большого представленья. Меж тем как молодой и старый К дворцу спешат со всех сторон, Вдвоем выходят на балкон Гиневра с гордой Куневарой,[70] Которая дала обет До самой смерти не смеяться, Коли не сможет повстречаться С героем, что на целый свет Себя прославит в ратном деле... Но лишь глаза ее узрели Мальчишку с дротиком в руке, В смешном, дурацком колпаке И в несуразном балахоне, Как тут же, стоя на балконе, Веселым смехом залилась Она, которая клялась Держаться строгого обета... Кей-сенешаль, увидев это, Схватил красавицу за косу: "Такая честь - молокососу?! Да это ж - рыцарству позор!.." И вдруг молчальник Антанор, Тот, что связал себя обетом, Поклявшись перед целым светом, Вовек не раскрывать свои рот, Покуда смех не разберет Прелестнейшую Куневару, Подпрыгнув, словно от удара, Вскричал: "Запомни, сенешаль, Ты не уйдешь от страшной кары! Два брата есть у Куневары! (Все это слышит Парцифаль.) Лаландер вместе с Леелином, Как должно истинным мужчинам, Тебе отплатят за сестру!.." "Я в порошок тебя сотру!" - Воскликнул Кей... Набравшись духу, Он Антанору оплеуху Влепил, нисколько не стыдясь Свидетелей постыдной сцены... (Мы распознаем постепенно Разрозненных событий связь...) . . . . . . . . . . . . . . . . . . Меж тем у городских ворот Ждет поединка Итер Красный, Еще не зная, сколь ужасный Вдруг дело примет оборот. Не видно рыцарей покуда... Но что такое? Что за чудо? Взамен достойного бойца Того зеленого юнца Он замечает в отдаленье - И скрыть не может удивленья... . . . . . . . . . И вот промолвил Парцифаль: "Ах, славный рыцарь, мне вас жаль. Готов поклясться небесами: Никто не смеет драться с вами, Возможно, за нехваткой сил. Я их уламывал, просил, Все говорил, что вы велели: Насчет злосчастного вина И что не ваша в том вина, Что вы обидеть не хотели Гиневру дерзостным поступком (Я рассказал про случай с кубком), - Все тщетно... Отменен турнир. Артур предпочитает мир. Притом - отнюдь не для потехи - Он ваши дарит мне доспехи. Как эти латы я надену, Так стану рыцарем мгновенно... Поторопитесь! Я спешу И вас покорнейше прошу Отдать мне ваше снаряженье, Здесь неуместны возраженья!.." "Ах, вот о чем Артур хлопочет! Скажи, в придачу он не хочет Тебе и жизнь мою отдать? И все ж придется подождать. Оставь напрасную надежду И береги свою одежду: Такой наряд как раз к лицу Столь безрассудному глупцу!" . . . . . . . . . Воскликнул Гамуретов сын: "Не ты ли - злобный Леелин? Мне мать однажды говорила, Что наши земли разорила Рать беспощадная твоя. А ну, меня попробуй тронь-ка!.." Тогда тупым концом копья Князь дурачка толкнул легонько (Мальчишке не желая зла, А так, чтоб даром не хвалился)... Наш дуралей с коня свалился, Из носа кровь ручьем текла... Что стало дальше с глупым малым?.. Охвачен гневом небывалым, Он в тот же миг поднялся вновь, Рукою утирая кровь, И дротик свой метнул столь метко, Что в глаз противнику попал. И рыцарь на землю упал, Как с древа срезанная ветка. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Да, смертным холодом сковало Героя павшего уста... Итак, сбылась твоя мечта! Сними с убитого забрало И латы красные его, Не опасаясь ничего. И меч возьми, и драгоценный Шлем с этой бедной головы: В нем не нуждается - увы - Кукумберландец убиенный. Чего ж ты медлишь, Парцифаль? Ужель гнетет тебя печаль? Неужто, выиграв сраженье, Ты взять не хочешь снаряженье Тобой убитого бойца? Или страшишься мертвеца Ты, славный отпрыск Гамурета? Иль навыка не приобрел?.. "Сильнейшего ты поборол! - Раздался голос Иванета. - Здесь все тебе принадлежит: Его копье, и меч, и щит, И этот конь, и эти латы!.." Он обнял юношу, как брата, И снаряженье снял тотчас - От наколенников до шлема - С того, чей гордый дух угас И чьи уста навеки немы. (Пусть безутешных женщин стон К нам долетит со всех сторон...) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Теперь снимай свою хламиду! - Промолвил юный Иванет. - Ты не по-рыцарски одет И просто шут бродячий с виду!.." Наш мальчик не без огорченья Внимал словам нравоученья: "Одежду, что дала мне мать, Я и не думаю снимать! Доспехов мне любых дороже - Пусть что угодно говорят - Дурацкий, ветхий сей наряд И туфли из телячьей кожи!.." И Парцифаль надел впервые Стальные латы боевые, Сей символ доблести мужской, Поверх одежды шутовской. Затем уселся он картинно На благородного коня (О, несравненная картина!) И молвил: "Выслушай меня, Друг Иванет. Сейчас свершилось Все то, что мне сыздетства снилось: Долг рыцаря исполнен мной. Но - господи! - какой ценой!.. Артуру доброму с приветом Вручи украшенный портретом Сей драгоценнейший бокал. Скажи: не славы я искал. Иные чувства - честь и вера - Мою обуревали грудь. Но заклинаю: не забудь Злодейских козней лицемера! Да внемлет жалобе моей Светлейший среди королей, И не избегнет страшной кары Обидчик бедной Куневары. Поверь: ее внезапный смех Мне как бы предвещал успех. Зачем же царедворец дерзкий Свершил поступок свой премерзкий? За что презренный этот пес Удар невинному нанес? (Я разумею Антанора...) Не знаю, скоро иль не скоро, Но отомщение грядет. Всему на свете свой черед... Однако мне пора в дорогу. Прощай. Господь тебя храни!.." И на прощание они Смиренно помолились Богу. . . . . . . . . . Где Парцифаль? Простыл и след. Уже он скрылся за горою... А тело павшего героя Покрыл цветами Иванет, И по законам здешних мест Соорудить решил он крест, Всем видимый издалека: Злосчастный дротик Парцифаля И поперечная доска Сей скорбный крест изображали... Он в Нантес возвратился вскоре. Король Артур в великом горе Воспринял юноши доклад. Рыдали дружно стар и млад, И всех окутал мрак могильный... Господь, помилуй и прости!.. Артур велел перенести Убитого в свой склеп фамильный. И сам, как говорит преданье, Присутствовал при отпеванье... . . . . . . . . . Должно быть, Итеру назло, И впрямь затмение нашло На молодого Парцифаля. Иначе, думаю, едва ли Ввязался б он в столь дикий спор, А Итер жил бы до сих пор. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Наш глупый мальчик в это время Стремится вдаль своим путем. Он не жалеет ни о чем. Его не давит скорби бремя. Кастильский конь его удал, Испытан в зное он и в стуже, Необычайно резв к тому же... На третьи сутки увидал Наш дурень крепостные башни: "Ужель на королевской пашне Такие крепости растут? И для чего их сеют тут?.." Вопрос был глуп, смешон, наивен, Но дивный град был вправду дивен: Там башни гордые росли, Казалось, прямо из земли. Князь Гурнеманц[71] сим градом правил. Вершитель многих громких дел, Под сенью липы он сидел И вдаль суровый взгляд уставил. Вдруг видит: всадник перед ним, Весьма похожий на ребенка. "Будь, старче, Господом храним! - Сей незнакомец крикнул звонко. - Моя возлюбленная мать Мне старших привечать велела И ради праведного дела Советы их перенимать". "Что ж, - князь промолвил. - В добрый час! Ты здесь желанный гость у нас. В какое ни войдешь жилище - Ни в чем тебе отказа нет. Но, думаю, мужской совет Тебе всего нужней, дружище!.. Притом, надеюсь, мой урок Ты не воспримешь как упрек..." И в тот же миг с его ладони Взмыл, колокольчиком трезвоня, Ученый сокол, устремясь В столицу, коей правил князь. И, внемля дивному посланцу, Сбежались к князю Гурнеманцу Его покорные пажи. "Князь! Что угодно, прикажи!" И слышат княжеское слово: "Примите гостя дорогого. Его ко мне введите в дом, Где позаботятся о нем!.." Немедля к городским воротам Мальчишку глупого с почетом Сопроводил военный строй. Так что ж он сделал, наш герой, Прибывши к месту назначенья? Не обошлось без приключенья... Ему стараются помочь Сойти с коня, а он им: "Прочь! Я, ставши рыцарем законным, Обязан оставаться конным. С коня не смеет рыцарь слезть, Иначе он утратит честь... Но матушка моя велела От всей души приветить вас..." (Толпа вокруг остолбенела: Где парень разум порастряс?) Но снять пора бы снаряженье... В ответ тотчас же - возраженье: "Нет! Я свой панцирь не сниму!" "Что с вами, рыцарь? Почему?" Когда ж его уговорили, Под красным панцирем открыли Шута бродячего наряд... . . . . . . . . . Князь, воротясь в столичный град, Велел пришельца вымыть в бане. Э! Гость-то прямо с поля брани: Кровоподтек, два синяка... И вот по приказанью князя Бинтом с целительною мазью Перевязали бедняка... Однако же пора обедать. "Чего изволите отведать?.." Тут гость за стол без споров сел: Он ведь с тех пор не пил, не ел, Как в доме рыбака скрывался. Теперь он до еды дорвался. Ужасный голод утолял, А князь ему все подбавлял - Вино да жирное жаркое... "Друг, вы нуждаетесь в покое, - Промолвил князь. - Хотите спать?" "Моя возлюбленная мать, - Сказал юнец опять некстати, - Поди, давным-давно в кровати". Князь усмехнулся: да, простак... И молвил: "Спите, коли так". . . . . . . . . . . . . . . . . . . До полдня крепко спал наш соня, Затем протер глаза спросонья, Вскочил, увидел пред собой На дивной ткани голубой (Знак величайшего приятья) - Подаренное князем платье: То бишь, камзол расцветки алой, Пошитый с роскошью немалой, Штаны, а также пояс к ним С отливом красно-золотым И чудо-плащ, снегов белей, С отделкою из соболей... Восстав с постели, гость умылся, В наряд свой новый облачился, Всех живших в крепости смутив: Он был воистину красив! Тут вышел князь. "Ну, как вы спали? Я видел, вы вчера устали. Однако нам пора пойти Молитву Богу вознести". И князь в часовню с гостем входит, Где очи к небесам возводит Служитель божий - капеллан... С тех пор молитвы христиан И христианские обряды Герой усвоил навсегда, О чем мы вам поведать рады... Меж тем роскошная еда И дорогие вина ждали Прибывшего в дубовом зале... . . . . . . . . Во время трапезы старик Спросил мальчишку напрямик, Кто он таков, откуда родом, Каким владеет он доходом. И Парцифаль ему, конечно, Все рассказал чистосердечно: О Герцелойде и родной Далекой стороне лесной. Не позабыл и той минуты, Когда он взял кольцо Ешуты, Сигуну вспомнил, а потом, Как он за Круглым был столом У короля Артура в Нанте, И под конец не умолчал О воинском своем таланте: О том, как Красный Итер пал... И князь при этом прослезился. Он гостя в сторону отвел И рек: "Столь дивно ты расцвел, Сколь и чудесно ты родился! Ты славным рыцарем растешь Под знаком божьей благодати, Но иногда ты, рыцарь, все ж Глупее малого дитяти. Чти память матери, но, боже, Мужчине, рыцарю, негоже На каждом слове вспоминать, Чему его учила мать. Нет, до своих последних дней Ты думай с трепетом о ней, Но этот трепет спрячь глубоко, Иначе высмеет жестоко Тебя презренная толпа, Что беспощадна и тупа..." И мальчик понял: старец прав. А тот, немного переждав, Свою продолжил дальше речь: "Стремись священный стыд сберечь, Знай: без священного стыда Душа - как птица без гнезда, Лишенная к тому же крыл..." И далее проговорил: "Будь милосерд и справедлив, К чужим ошибкам терпелив И помни всюду и везде: Не оставляй людей в беде. Спеши, спеши на помощь к ним, К тем, кто обижен и гоним, Навек спознавшись с состраданьем, Как с первым рыцарским даяньем... Господне ждет благодаренье, Кто воспитал в себе смиренье!.. Умерен будь! Сколь славен тот, Кто и не скряга и не мот!.. С вопросами соваться бойся, А вопрошающим - откройся. При этом никогда не ври: Спросили - правду говори!.. Вступая в бой, сомкни, мой милый, Великодушье с твердой силой!.. Не смей, коль совесть дорога, Топтать лежачего врага, И если он тебе сдается, То и живым пусть остается! Ему поверив на слово, Ты отпусти несчастного!.. Поверженных не обижай!.. Чужие нравы уважай! Учись, мой рыцарь, с юных лет Блюсти дворцовый этикет, А также рыцарский устав!.. Вернувшись с боя, панцирь сняв, Умойся с тщанием, чтоб грязь От ржавчины не завелась!.. Прекрасным женщинам служи!.. Любя, в любви убойся лжи!.." С волненьем Парцифаль внимал И молча, молча вспоминал Мать, о которой на чужбине Вслух говорить не мог отныне!.. . . . . . . . . . Затем отвесил старцу он В знак благодарности поклон: Урок был добрый им получен... Рек Гурнеманц: "Ты неразлучен, Сдается мне, с копьем своим? Но как же ты владеешь им? А щит как держишь? Нет, по мне, Висел бы он лучше на стене!" И старый князь воскликнул: "Ну-ка! Сейчас поймешь ты, что есть - наука! На плац! За мной! Сзывайте всех! Вперед! Борись за свой успех!.." . . . . . . . . . . Наш Парцифаль сражался браво: Колол налево и направо. В нем, чья рука копье метала, Кровь Гамурета всклокотала, И признан был в конце концов Он самым сильным средь бойцов. . . . . . . . . . . И люди на него глядели. И вот уже в толпе галдели, Что рыцарь, посетивший их, И есть желаннейший жених... Заметим: дочь была у старца. Сия жемчужина Грагарца, Как майский день, нежна была. Увы! Одна она росла. Ее три брата в битвах пали.[72] Красавицу Лиасой звали... . . . . . . . . . . В Грагарце славном, в самом деле, Наш странник прожил две недели. Как бедную Лиасу жаль! Ее любимый Парцифаль В Грагарце с нею не останется, Он к новым похожденьям тянется, К неведомым событьям. Супругами не быть им! Он ощущает странный зов, Идущий прямо с облаков, Зов, полный обещанья... Так пробил час прощанья. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . О, горемычная судьбина! И Гурнеманц, свой рок кляня, Воскликнул: "Знай, сегодня я Четвертого теряю сына!.." . . . . . . . . . . Но Парцифаль сказал: "Лиаса, Не плачь и жди иного часа, И коль того захочет рок, Я вновь вступлю на сей порог, Но не с поникшей головою, А рыцарства всего главою! Я имя господа прославлю, Христово рыцарство возглавлю, И лишь тогда на тебе женюсь, Если таким я сюда вернусь!.." ...Князь обнял дорогого гостя, И слезы полились из глаз: "В четвертый раз бросаю кость я, Чтоб проиграть в четвертый раз!.." IV И дальше скачет Парцифаль, На душе его печаль, - Пусть добрый им урок получен, Пусть правилам рыцарским он обучен, Грызет и жмет его тоска, Земная ширь ему узка, А узкое широким кажется... Одно с другим у него не вяжется. Как все черно, серо вокруг! - Меж тем пред ним зеленый луг. В свой красный панцирь он одет, Однако видит белый цвет Заместо красного: то разум Находится в разладе с глазом. Сейчас герою моему Все в целом мире ни к чему. Любовь его томит, и в этом, Бесспорно, схож он с Гамуретом... Не зная сам, куда он едет, Одним живет, одним он бредит - Своею златовласой, Прекрасною Лиасой... Сквозь чащу путь его пролег. Спасибо, конь хоть быстроног И, видно, так дорогу чует, Что здесь, в лесу, не заночует Седок, покинувший Грагарц... . . . . . . . . . . И под вечер в страну Бробарц[73] Въезжает рыцарь благородный. Там, над рекою полноводной, Встал град престольный Пельрапер.[74] (Покойный ныне Тампентер[75] Был королем весьма достойным. Вослед за тем как умер он, Вступила дочь его на трон, Оставленный отцом покойным...) Переполох в престольном граде: Враги теснят, народ в осаде, Притом - еще одна беда: Так поднялась в реке вода, Что всех погубит наводненье. Надежда лишь на провиденье. Молясь спасителю Христу, Вскачь по висячему мосту Герой спешит, ведомый роком, Над взбаламученным потоком... Вода, ярясь, как зверь, рычала, Шальная буря мост качала, И он на самом деле Напоминал качели - Знакомый всем предмет игры Неугомонной детворы, Летящий вниз, летящий вверх... Но этот мост был слишком ветх, И слишком стар, сплетен из веток, И создан вовсе не для деток... Да, бушевал и выл поток, Но стольный град уж недалек, И над пучиной буйных вод Герой наш движется вперед К правобережным скалам, Исхлестан ветром шалым... Но вдруг он видит незнакомых Бойцов в привязанных шеломах, Числом примерно в шестьдесят. "Эй! Стой! - кричат. - Нельзя! Назад!" Приняв за короля Кламида[76] Героя нашего, что с вида И впрямь казался королем... Крик. Лязг мечей. И тут с конем Случилось нечто. Все видали: Уперся конь, ни шагу дале. Дрожа, ушами он прядает, Храпит, копытом об земь бьет... Тут Парцифаль с коня слезает И под уздцы его ведет... Охрану словно бы стряхнуло! Изрядно воинство струхнуло, Решив: король непобедим, Уж верно, рать идет за ним. (Сие смекнул начальник стражи И - в город! Стражники - туда же!..) Так Парцифаль защитный вал Благополучно миновал. Вот он в железные ворота Стучит, гремя дверным кольцом: "Открой!.." С испуганным лицом В оконце появился кто-то. И девушка, тонка, бела, Словами за сердце хватает: "Коль нам желаете вы зла, Нам и без вас его хватает!" И Парцифаль вскричал в ответ: "Желаю зла?! Поверьте - нет! Своими докажу делами, Что всей душой жалею вас, А также то, что здесь, сейчас, Слуга ваш верный перед вами!.." Речь незнакомца услыхав, Бежит привратница стремглав К королеве во дворец Поведать, что настал конец Их бедам и невзгодам С чудесного юнца приходом - Венцом Христовой доброты... И вот ворота отперты, И в город Парцифаль въезжает... . . . . . . . . . Юное сердце его поражает Вид этих улиц, этих лиц. Здесь нет страданиям границ... Взвалив оружие на спины, Бредут усталые мужчины, Защитники родной страны. Их жены, словно смерть, бледны И малые их дети тают... Людей от голода шатает: Все перерезаны пути, И крошки хлеба не найти. И нет ни мяса там, ни сыра. (Губами, что не знают жира, На чаше с влагой никогда Вы не оставите следа...) О, эти немощные рты! О, втянутые животы! О, женщин высохшие груди! Какую муку терпят люди!.. О, желтая на лицах кожа (Что на мадьярскую похожа[77])! О, складки скорбные морщин!.. И женщин жаль... И жаль мужчин... . . . . . . . . . Но я-то что о них радею? В том доме, коим я владею, Где я хозяином зовусь, Где, не спросясь, за стол сажусь, Мышам приходится несладко. На что их воровская хватка, И ловкость, и проворство их, Коль пусто в наших кладовых И поживиться нечем?.. Я же, Хоть не кормлюсь посредством кражи И в кухню запросто вхожу, Сам иногда не нахожу Чего-либо съестного. И в том даю вам слово, Что часто голодает, ах... Кто?.. Я! Вольфрам фон Эшенбах! . . . . . . . . . . . . . . . . . . И так прознали жители О молодом воителе, Который прибыл в город к ним, Ниспослан господом самим И вновь надежда ожила В них, чья судьба столь тяжела... . . . . . . . . . С большими почестями он Был к королеве приведен, К прекраснейшей Кондвирамур...[78] Возвышеннейшая из натур, Она, безмерно справедлива, Была божественно красива, Столь величава, столь мила - Изольд[79] обеих превзошла, Столь красотою знаменита, Что Куневара и Энита, И все красавицы земли С ней состязаться не могли... На рыцаря она взглянула, Ему приветственно кивнула, А тот, застыв, молчит... Она Удивлена,уязвлена. Ее смущенью нет предела. "Ужель свое свершили дело Злосчастный голод и усталость? И ничего уж не осталось От прежней красоты моей?.. Мертвы ланиты без румянца..." Слова запомнив Гурнеманца, Молчит наш рыцарь перед ней. (Нам с вами, стало быть, известно: Герой решил не забывать Совет, что рыцарю невместно Вопросы первым задавать... Итак, понявши, в чем причина, К рассказу вновь перехожу...) Сопровождали госпожу Два седовласых паладина... . . . . . . . . . Она подумала: "Ну, что ж, Ты вправду молод и хорош, Однако все молчать изволишь. Молчи... Но ты здесь гость всего лишь, А я хозяйка. Значит, я, Обычай рыцарский храня, Тебе свою оказываю милость, В уста тебя поцеловав, В сознанье королевских прав..." И как ей вздумалось, так и случилось. Затем промолвила она: "Мой рыцарь, я спросить должна: Откуда прибыли, и кто вы, И нам ли вы служить готовы?.." "Владычица, еще сегодня С тем, кто всех в мире благородней, Я распрощался... Доложу, Что из Грагарца путь держу. Князь Гурнеманц Грагарцем правит. Разлука с ним мне душу давит. Однако, волю дав слезам, Ушел я странствовать... И к вам Был занесен самой судьбою... Я счастлив вашим стать слугою!.." И, пораженная немало, Кондвирамур ему внимала. "Сейчас мне, рыцарь, не до шуток! В пути вы не были и дня, А от Грагарца до меня По меньшей мере трое суток!.. Но расскажите, бога ради, Как там Лиаса? Что - мой дядя? Князь Гурнеманц достойный - Брат матери моей покойной. Вы разве этого не знали?.." И Парцифаль ответил ей: "Князь Гурнеманц в большой печали. Трех потерял он сыновей..." "Ах, за меня они сражались! Я над убийцею не сжалюсь! Коварство короля Кламида Мной не простится никогда, Поскольку тяжела беда, Но трижды тяжелей обида!.. А вас я с радостью приму. Вы, поступив ко мне на службу, Могли бы дружбою на дружбу Ответить дяде моему. Наш край в несчастье пребывает: К нам провиант не прибывает, И хлеба, сыра, мяса Кончаются запасы... Кламидов сенешаль Кингрун[80] Наш город задушил осадой, И каждый, стар он или юн, Простился мысленно с пощадой. Здесь умереть любой готов, Но в рабстве жить нам нет охоты..." "Примите дюжину хлебов От дяди вашего Кийота,[81] - Промолвил старый паладин. - Пусть поубавят ваши муки Бочонки сих заморских вин Да и окорока. Три штуки..." Подобный же подарок шлет Другой сородич - Манфилот.[82] . . . . . . . . . Но Парцифаль, гласят преданья, Просил распределить даянья Средь голодающих людей, Оставивши себе и ей Всего лишь тонкий ломтик хлеба... И пусть благословит их небо!.. Людьми полученный припас Хоть скуден был, но многих спас. Однако, всем на горе, И он был съеден вскоре... Народ в могилу погружался... Один лишь Парцифаль держался Сил у него хватало Жить... Жить во что б ни стало! . . . . . . . . . Теперь пора бы рассказать, Как Парцифаль улегся спать. Быть может, на соломе Уснул безвестный дворянин? Нет! На мягчайшей из перпн У королевы в доме! Сиянье свеч слепило взор, И драгоценнейший ковер, Что королевой послан, Был на полу разостлан. Он рыцарей отправил прочь... Слуга спешит ему помочь Разлечься, расстегнуться, Раздеться и разуться... Но вскорости проснулся он Затем, что сладкий этот сон Был прерван чьим-то плачем - Потоком слез горячим... Тут происходит то, о чем Мы честный разговор начнем... Прелестную Кондвирамур Вел к Парцифалю не Амур. Она блюла свой стыд девичий, Не собираясь стать добычей Злокозненной игры страстей... Был в полной мере ведом ей Священный трепет пред границей Между женою и девицей. И к Парцифалю дева шла С надеждою, что в нем нашла, Не пошатнув законов девства, Оплот, защиту королевства. Не муж сейчас ей нужен! Нет! Мужской ей надобен совет. За свой народ она просила, Чтобы влилась мужская сила В его слабеющую кровь... И что ей страсти! Что любовь!.. Она идет походкой смелой В одной сорочке тонкой, белой, И это ей - вернейший щит, Что от бесчестья защитит... Она служанок отпустила, Тихонько в комнату вступила, Сама пылая, как костер, И опустилась на ковер, Рыданьем спящего тревожа, Встав на колени подле ложа... . . . . . . . . . Он пробудился - сон долой. "Вы на коленях? Предо мной? Стоять коленопреклоненной Возможно лишь перед Мадонной Да перед господом Христом Или во храме пред крестом. Я был бы счастлив, если б сели Вы хоть на край моей постели..." . . . . . . . . . И дева молвила тогда: "Мой друг, лишь крайняя нужда Мне обратиться к вам велела..." Так вник наш рыцарь в сущность дела... "Едва скончался мой отец, Кламид пытался под венец Меня насильно повести... Я пытки адские снести Была скорей готова, Чем выйти за такого Злодея, зверя, подлеца. Отдать ему престол отца?! Я, не моргнув и глазом, Ответила отказом... . . . . . . . . . Тут он мне объявил войну И разорил мою страну, И сенешаль его с ним вместе Творят кровавые бесчестья. Ах, нет надежды никакой - На вечный разве что покой... В тисках отчаянья и гнева Я погибаю, видит Бог..." "Но чем, скажите, я бы мог Полезным быть вам, королева?.." . . . . . . . . . И, посмотрев на Парцифаля, Она промолвила, моля: "Избавьте нас от короля И мерзостного сенешаля!.. Отпор противнику утроив, Я лучших хороню героев. Но, нашу не осилив рать, Он мнит меня измором взять И этот город осаждает. Кондвирамур, он рассуждает, Уступит!.. Радуйся, жених!.. Но лучше с башен крепостных Всех нас пусть сбросят в ров бездонный, Чем сделкой, якобы законной, Скреплю бесчестье и позор!.." К ней руки Парцифаль простер: "Мне все равно, - он говорит, - Кто сей Кингрун, француз иль брит, Какого он происхожденья, - Ему не будет снисхожденья! Я призову его к суду, С дороги правой не сойду И стану вам служить всей силой, Безропотно служить, пока Удержит меч моя рука Иль сам не буду взят могилой!.." Кончалась ночь, забрезжил день, Когда неслышная, как тень, Она ушла без промедленья, Исполненная умиленья И благодарности к нему, К Парцифалю моему, С которого весь сон согнало. А солнце между тем вставало И зажигало небосклон. И мерный колокольный звон На башне зазвучал соборной, Скликая в храм народ упорный Сквозь дыма черную завесу На утреннюю мессу. И наш герой вступает в храм, Где, обращаясь к небесам, Народ святую молит деву Спасти их край, их королеву. И тотчас повелел герой: "Оружье мне! И панцирь мой!" Святая жажда стали Проснулась в Парцифале. Едва он сжал копье в руке, Как показались вдалеке, Без права и закона, Кламидовы знамена. Вновь супротивник наседал, Всех впереди Кингрун скакал... Но посмотрите, кто там Помчался к городским воротам? Воспрянь, несчастная земля! Сын Гамурета-короля Спешит на поле брани. Молитесь, горожане, За вашего спасителя, Христовой доброты носителя!.. Итак, мы видим Парцифаля, Летящего на сенешаля. Их кони вздыбились... С натуги На брюхе лопнули подпруги. Что ж. Верно, суждено обоим Довольствоваться пешим боем. И лязгнули мечи... Причем Впервые действовать мечом Герою выпало сегодня. (О, тайна промысла господня!..) . . . . . . . . . Они сражались горячо. Кингруну Парцифаль плечо Насквозь пронзил с наскока И наказал его жестоко: Из раны кровь рекой течет. Сколь прежний призрачен почет! (Лишь оставаясь невредимым, Слыл сенешаль непобедимым, И тем он славу приобрел, Что шестерых он поборол Единственным ударом...) Все это прах теперь! Все даром! Кингрун от потрясенья нем. Какой позор! Изрублен шлем, И с головою обнаженной Лежит он раненный, сраженный. Нет, честь былую не вернуть! Встал Парцифаль ему на грудь. Кингрун, признавши пораженье, Героя просит в униженье Его, презренного, спасти. Он, дескать, счастлив перейти К такому рыцарю на службу, Он явит преданность и дружбу, Пусть Парцифаль его поймет, К себе пускай его наймет... На то последовал отказ. "Пошлю я к Гурнеманцу вас. Ему на верность присягнете И этим честь себе вернете!" "Нет, - молвил сенешаль-злодей, - Уж лучше ты меня убей! Я - страшных мук его причина, Казнил его старшого сына!" Рек Парцифаль в немалом гневе: "Так присягните королеве, С Кламидом навсегда порвав!" "О, сколь мой победитель прав! Но буду ль принят здесь? Едва ли. Меня бы люди разорвали В куски за то, что столько слез Я краю этому принес!.." Какое тут принять решенье, Когда одни лишь прегрешенья В сей жизни сенешаль свершил? И все же Парцифаль решил: "Вы станете служить одной Прекрасной даме, чтимой мной. Ее обидели ужасно Из-за меня... И громогласно Вы скажете, явившись к ней, Что в мыслях до скончанья дней Я не расстанусь с Куневарой, Что жаркий пламень мести ярой В груди не только не угас, А все сильнее каждый час. Отмщение настанет! Скажите, не устанет Он, Парцифаль, мечтать о ней, Которую обидел Кей. И помните: я вам велю Служить Артуру-королю. Его не покидайте, Поклон мой низкий передайте. Вовеки слава и хвала Героям Круглого стола!.." Так, покорившись новой доле, Кингрун печально съехал с поля. . . . . . . . . . . . . . . . . . . И вражьи отошли войска, Понявши, что наверняка Взять город не придется: Они - без полководца!.. . . . . . . . . . А Парцифаль спешит назад К Кондвирамур в престольный град, Где слух прошел средь горожан, Мол, властелин нам Богом дан, Какого сроду мы не знали. Он словно выкован из стали, А сердцем добр и справедлив, При этом молод и красив, И ясно всем без спора: Сыграют свадьбу скоро!.. Меж тем Кондвирамур сама От Парцифаля без ума И говорит народу: "Глядели вы, как в воду. Скажу вам без обману: Его женой я стану. Лишь он моя отрада, И нам другого короля не надо!.." И при всеобщем ликованье Не поскупилась на лобзанье, Героя крепко обняла, Она доспехи с него сняла, Омыла ключевой водою Да угостила бы едою, Но в городе на самом деле Давно уж все припасы съели... Нет хлеба и для короля!.. Вдруг два чудесных корабля С коричневыми парусами Под пасмурными небесами Ко брегу буря принесла. Людей Господня длань спасла. На кораблях - бесценный груз: Питье, еда на всякий вкус. Тут весь народ, и стар и мал, Толпою в гавань побежал, И все страшны были собой, Все поражали худобой, Как лист осенний невесомы, Как ветром, голодом несомы. Кричали все: "Еда! Еда!.." И приключилась бы беда, Когда бы маршал престарелый, В таких делах понаторелый, Не оградил в конце концов От разграбления купцов, А корабли от разоренья. Он, с целью умиротворенья, Купцам явиться повелел К тому, кто городом владел... Стоят купцы пред Парцифалем: "Как буря стихнет, мы отчалим". А он им говорит: "Ну, что ж. Слыхать, товар у вас хорош. Весь груз за три цены скупаю!.." Эх, вот душа-то нескупая! . . . . . . . . . Народ он щедро угощал. Тем, кто особо отощал, Велел он есть помалу - Отнюдь не до отвалу, А чтоб у этих горемык Сперва желудок попривык, Пред тем как стать набитым, К кушаньям забытым... Но вот пора ложиться спать... "Вы с королевою в кровать Совместно нынче ляжете? Двоим стелить прикажете?" Жених с невестой молвят: "Да..." Ночная вспыхнула звезда... С задумчивым и чистым взглядом Лежит он с королевой рядом, Лежит, почти не шевелясь И прикоснуться к ней боясь. При всем своем очарованье Он вызвал бы негодованье И озлобленье многих дам, Что часто беспощадны к нам, Своим любовникам желанным: Прибегнув к способам обманным, Притворно молят нас: "Не тронь!" Чтоб пуще в нас разжечь огонь... Они нас нежат да голубят И, ненасытные, нас губят, Упав любовнику на грудь, Полночи не дают уснуть... Нет в этом чувстве настоящего!.. Кто любит, любит ненавязчиво, И я еще открою вам Приметы благородных дам... Любезен им с извечных пор Пред сном любовный разговор, Не долгий и не краткий, Но непременно сладкий... А валезиец наш без дрожи Сейчас лежит на брачном ложе. Он Красным Рыцарем прослыл, Но до поры сдержал свой пыл, Кондвирамур сей ночью длинной Оставив девою невинной. И тем не менее она Уже теперь его жена. И чтобы видел весь дворец, На голове ее - венец, Особо достоверный знак Того, что в ночь свершился брак... И, щедростью своей горда, Она супругу города И баснословные именья Дарует в вечное владенье... Два дня, две ночи пролетели. И вот к супружеской постели Неслышно третья ночь идет. Их близости настал черед. Он вспомнил матери советы И Гурнеманцевы заветы, Что муж с женой - едина плоть И так установил господь... Сплелись их жаркие тела, Их страсть, как пламя, обожгла, И выпит был глоток медовый - Обряд извечный и вечно новый (Здесь трижды сладостный, тем боле, Что дело обошлось без боли...) . . . . . . . . . . Но слушайте! Король Кламид Еще близ крепости стоит. Сил у него премного, И покарать он хочет строго Тех, кто пленил его Кингруна, В надежде, что фортуна Не подведет на этот раз. Он войску отдает приказ: "Вперед! Вперед! Не ждите! Штурмуйте! Бейте! Жгите!.." . . . . . . . . . . Ну, что же! Коли бой, так бой! Осатанелой бури вой. Знамена и копья смешались, Казалось, что все помешались. На поле истерзанном здешнем Меж внутренним войском и внешним Идет беспощадная схватка, Причем горожанам несладко. Но духом они воспряли, Услышав, как меч Парцифаля По шлемам противника лупит, И в крепость противник не вступит! Смятенье во вражеском стане: Отважные горожане, Охвачены пылом борьбы, Огромные валят дубы, Канатами их обвивают, В них острые колья вбивают. Колеса вращают валы, Со стен опуская стволы, Подобие гребня тяжелого, Штурмующим прямо на головы... Но от рассказа о войне Пора бы возвратиться мне К Кингруну-сенешалю... Его мы где-то затеряли. А в это время сенешаль Вступает в замок Карминаль,[83] В лесу дремучем Бразельянском, В краю Артуровом, бретанском. Пред Куневарой он предстал: "Меня к вам Парцифаль прислал, Все ваши исполнять веленья И отомстить за оскорбленье, Что было вам нанесено... Не смыто черное пятно! И Парцифаль скорбит об этом, Мечтая с действенным ответом К тем, кто обидел вас, прийти, Все счеты наконец свести!" И Куневара вся зарделась. Поймите же, как ей хотелось Сейчас обнять объятьем страстным Того, кто Рыцарем стал Красным... Вдруг сам король Артур явился. Кингрун почтительно склонился И пресмнрепно доложил, Кто он таков, кому служил И по какой причине Здесь пребывает ныне... . . . . . . . . . . А вскорости коварный Кей Кипгруну крикнул: "Кто там! Эй! Кингрун?! Позволь! Да ты ли это? Послушай, не конец ли света Уже воистину настал? Кингрун разбит! Кингрун устал! Кингрун врагов не побеждает, Своим врагам он угождает! Слыхал я, ты сражался пешим... Пойдем, несчастную утешим, И возместим ей, бога ради, Ущерб в размере двух оладий, Я ей велю оладьи спечь, Чтобы от мрачных дум отвлечь..." Так он "раскаялся", проклятый, Премерзкий соглядатай. . . . . . . . . . . А бой тем временем идет. Не взявши городских ворот, Кламид штурмует крепость с тыла, И ненависть в нем не остыла... . . . . . . . . . . Но Парцифаль его теснит, И вот, в отчаянье, Кламид На поединок вызывает Того, кто сердце ему разрывает, Явив столь редкостное упорство. Так пусть решит единоборство, Кому достанется сей град!.. Парцифаль и горд и рад Вновь проявить отвагу В служенье истинному благу... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И вот сошлись они! Сошлись! Земля и небо сотряслись. Нет счета ранам и ушибам. Из шлемов - искры! Мир весь - дыбом! От конских тел - горячий пар! Удар! Удар! И вновь удар! Дышать сражающимся нечем, Щитов прекрасных не сберечь им. Кламид сначала напирал, Но видят все: он проиграл. И - поражения влиянье - Случилось кровоизлиянье: Кровь у Кламида, как ручей, Течет из носа и ушей. И, этой кровью обагренный, Стал темно-красным луг зеленый... Король сорвал с себя забрало - В волненье сердце замирало, Но Парцифаль спокойно рек: "Умри хотя б, как человек, О злой источник горьких слез, Кто столько бедствий всем принес! Но ты, наказанный с позором, Грозить разбоем и разором Моей жене не сможешь впредь. Учись достойно умереть!.." "О юный рыцарь благородный! В моей груди, как смерть, холодной, Иссякла давняя вражда... Сим - предаюсь вам навсегда... Так сжальтесь надо мной!.. Отныне, Приняв господни благостыни, Ваш край чудесно заживет, Любая рана заживет. А я... Я смерть ношу в себе, Злосчастной отданный судьбе: И ту, кого благословляю, Вам я в супруги оставляю!.." Тут Парцифаль припомнил снова В Грагарце слышанное слово, Как Гурнеманц учил его Не трогать пленника того, Который в плен живым сдается, Мол, пусть живым и остается, И рек: "Отцу моей Лиасы Тотчас же, с этого же часа, На верность свято присягни!.." "Нет, нет! В дугу меня согни, Убей, как жалкую собаку, Топчи, распни меня, однако Любую вынесу беду, Но к Гурнеманцу не пойду! Я - в том душа моя повинна - Убил его меньшого сына! За смерть он смертью мне заплатит... Ах, неужели вам не хватит Мне в отомщенье одного Бесчестья злого моего?.." "Ну, что ж, твой страх я поубавлю, К Артуру-королю отправлю Служить красавице одной. Она когда-то надо мной Беззлобно посмеялась. За это ей досталось От сенешаля Кея: Рука сего злодея В преступном гневе поднялась... В тот миг во мне отозвалась Боль, что познала Куневара. И только месть, и только кара, И только беспощадный суд Обидчика отныне ждут! Ничто не будет прощено. Так выбирай из двух одно: Служенье Куневаре нежной Иль ужас казни неизбежной!.." Кламид сказал: "Я жить хочу И к Куневаре поскачу! Зато сюда мне нет возврата... Вот - справедливая расплата За мной содеянное зло..." А Парцифаль вскочил в седло: Прыг! - ногу в стремя не вдевая! И передышки не давая Коню, он поспешил назад К Кондвирамур в престольный град, Где ликовало все и пело, Предавшись радости всецело. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . За Круглым сидючи столом, Кламид рассказывал о том, Что многие уже слыхали: О валезийце Парцифале, Который грозен, хоть и юн. (Да, подтвердить бы мог Кингрун. Сколь тяжелы его удары!..) Нет меры счастью Куневары. И только Кея-сенешаля Все эти новости смущали... . . . . . . . . . . Но возвратимся вслед за мною Туда, где Парцифаль страною Достойно правил; где теперь Взамен пожаров, бед, потерь Все оживало, расцветало И людям жить вольготней стало. Слышны повсюду песни, смех, Веселье на душе у всех. Наследство Тампентера зять Велел всем подданным своим раздать А пострадавшим - особливо. И это было справедливо. Он слугами любим своими. Все славят Парцифаля имя. При этом он не забывал, Что кровью мир завоевал, Что может всякое случиться, И укреплять велел границы... Так постепенно, день за днем, Везде росла молва о нем... А королева что? Конечно, Супруга счастлива сердечно, И впрямь: всю землю обойдешь, Такого мужа не найдешь. Лишь только им она дышала, Ничто любви их не мешало... Безмерно жаль мне тех двоих! Да. Надвигается на них Разлуки час неотвратимый. Жену покинет муж любимый, Который спас ее страну И самое ее когда-то... Но нет! Она не виновата. Оставил он ее одну! Итак, однажды, на восходе, Король при всем честном народе Сказал возлюбленной жене: "Надеюсь, что ты веришь мне, Что я души в тебе не чаю. Но я без матушки скучаю, Душа моя без нее иссохла, Сердце мое без нее заглохло, И жить не в силах я, не зная, Где матушка моя родная. Позволь ненадолго уйти, Дабы родную мать найти, А если по пути случится Мне в ратном деле отличиться, То знай, что образом твоим Я вдохновлен был и храним!.." Кондвирамур его любила, Словечко каждое ловила, Что Парцифаль произносил. Перечить у нее нет сил. Она все стерпит, все снесет, Но от тоски его спасет. И говорит: "Иди, мой милый! Лети, мой сокол быстрокрылый!" При этом, как гласит преданье, Смогла сдержать она рыданье, Целуя мужа дорогого... Так в дальний путь пустился снова Отважный Гамуретов сын: На этот раз совсем один... V Спешу заверить тех из вас, Кому наскучил мой рассказ, Что расскажу в дальнейшем О чуде всепервейшем. Но перед тем, как продолжать, Позвольте счастья пожелать Сыну Гамурета - Причина есть на это. Сейчас ему как никогда Грозит ужасная беда: Не просто злоключенья, А тяжкие мученья. Но я скажу вам и о том, Что все закончится потом Полнейшею удачей: Не может быть иначе!.. К нему придут наверняка Почет и счастье... А пока Он скачет по лесу, томимый Разлукою с женой любимой. Сегодня путь его пролег Среди нехоженых дорог, Средь мхов, средь бурелома... Чем дальше он от дома, Тем больше топей и болот... Он бросил повод. Конь бредет Сквозь чащу еле-еле... Ну, а на самом деле Синица, взмыв под облака, Не перегонит седока, Который, сам того не зная, Несется, ветер обгоняя, И коль предание не врет, Еще быстрей спешит вперед, Чем он летел туда, в Бробарц, Покинув княжество Грагарц. Уж вечер... Скоро месяц выйдет. Но что сквозь заросли он видит? Там озера блеснула гладь. Ладью на озере видать. И рыбаков. А посередке, В кругу мужчин, сидящих в лодке, Он замечает одного, Кто не похож ни на кого: В плаще роскошном, темно-синем, Расшитом золотом... С павлиньим Плюмажем... Будь он королем, Пышней бы не было на нем И драгоценнее наряда. Герой с него не сводит взгляда И спрашивает рыбака: Что, далека или близка Дорога в здешнее селенье? Но что он видит в удивленье? Сколь опечалился рыбак! В его очах - могильный мрак. Он грустно молвит: "Милый друг, На тридцать - сорок верст вокруг Жилья не сыщете людского. Здесь нет селенья никакого... А впрочем, добрый господин, Тут замок - слышал я - один Невдалеке виднеется... Вам есть на что надеяться! Спешите же скорей туда, Где скал кончается гряда, Но будьте крайне осторожны: Глядишь, и оступиться можно!.. Чтоб в замок вас могли впустить, Вы попросите опустить Сначала мост подъемный Над пропастью огромной. Опустят если - добрый знак..." "Что ж. Я поеду, коли так..." "Вам надо торопиться! Но бойтесь заблудиться! Я это говорю к тому, Что нынче ночью вас приму Как гостя в замке этом, С почетом и приветом. Страшитесь же прибрежных скал!.. И, попрощавшись, поскакал В тот странный замок Парцифаль... "Коль этот юноша чудесный Вдруг рухнет со скалы отвесной, Клянусь, мне будет очень жаль..." - Сказал рыбак, безмерно грустный... Но мчится всадник наш искусный, Господней милостью храним, И видит - замок перед ним... Не просто замок: чудо-крепость! Попытка взять ее - нелепость. Штурмуй хотя бы тридцать лет, Обрушься на нее весь свет, Вовнутрь ворваться невозможно: Защита больше чем надежна... Парцифаль при свете звезд Глядит: подъемный поднят мост, И только ветер или птица Способны очутиться, Перемахнувши через ров, В одном из внутренних дворов... Вдруг страж заметил Парцифаля; И говорит: "Узнать нельзя ли, Откуда вы? Кто вы такой? Что наш тревожите покой?" Парцифаль сказал тогда: "Рыбак прислал меня сюда. С ним встретясь волею судеб, Заночевать, спросил я, где б... Он мне дорогу показал И на прощанье наказал, Чтоб мост подъемный опустили И в замок чтоб меня впустили..." "О славный рыцарь! В добрый час! Все будут рады видеть вас! Все к вашим здесь услугам, Коли Рыбак зовет вас другом!" Страж мост подъемный опустил И, как устав велит, застыл Перед высокою персоной, Сюда судьбою занесенной... А Парцифаль во весь опор Во внутренний влетает двор, Угрюмой стражею допущен... Но как же этот двор запущен! Зарос крапивой и травой. Души не видно здесь живой, Давно здесь стычек не бывало, И все зачахло, все увяло. Плац с незапамятных времен Не видел яркости знамен, Давно здесь рыцари не бились, Лихие кони не носились (Так делать нечего бойцу И в Абенберге,[84] на плацу)... Но пестрой, праздничной картиной Был подменен сей вид пустынный... С восторгом Парцифаль взирал, Как все, кто был здесь, стар и мал, Его приветливо встречали, И клики радости звучали. И, празднично одеты, Пажи или валеты,[85] Готовящиеся в бойцы, Коня хватали под уздцы, Несли скамеечку для ног, Чтоб спешиться удобней мог Наш юный рыцарь вдохновенный, Воистину благословенный... Он ловко спешился. И тут С почтеньем в дом его ведут. От ржавчины и пыли Его лицо отмыли. Затем он получает в дар Плащ, что пылает, как пожар: То был арабский шелк блестящий, Шуршащий, нежно шелестящий, Тот плащ, что, по словам пажа, Носила прежде госпожа, Святая королева Репанс[86] - "Не Знающая Гнева"... (Признаюсь вам, что и она Была поражена Красою Парцифаля...) Все словно бы воспряли. Печаль с угрюмых лиц сползла, И словно Радости Посла Скорбящие встречали, Забыв свои печали... И все заботятся о нем И сладким потчуют вином. С него доспехи сняли, Чтоб плечи отдыхали, И унесли копье и меч, Но все ж, страшась нежданных встреч, Он счел опасным и ненужным Впредь оставаться безоружным... Здесь случай вышел несуразный: Ворвался некто безобразный И, погремушками звеня, Героя чуть ли не дразня, Сказал ему: "Поди-ка, Тебя зовет владыка!.." Герой, оставшись без меча, Ударил дурня сгоряча Своим тяжелым кулаком. Поверженный упал ничком, Кровь из ноздрей бежала, Спина его дрожала. И рыцари все как вздохнут: "О рыцарь! Он ведь только шут! А с шуткою, пускай и вздорной, Нам легче в этой жизни черной. Мы извиненья вам приносим И за него прощенья просим. Слова ж его толкуйте так: Вернулся с озера Рыбак. И он уже, как нам сказали, Вас ожидает в тронном зале..." И вот вступает наш гордец В досель не виданный дворец. В роскошном королевском зале, Наверно, сотни свеч сияли, И сотней свеч освещена Была здесь каждая стена. И сотни в королевском зале Перин пуховых разостлали, Покрытых сотней покрывал... Вот что наш рыцарь увидал... В трех креслах восседали чинно Три неизвестных паладина, О чем-то говоря друг с другом, Вблизи стоящих полукругом Трех изразцовых очагов. Огонь, достойный и богов, Справлять свой пир не уставал И яростно торжествовал Над деревом Aloe Lignum[87] - Название дано из книг нам. (Но в Вильденберге у меня[88] Нельзя согреться у огня.) Вот на кровати раскладной Внесен, усталый и больной, Дворца роскошного хозяин. Тяжелой хворью он измаян. Глаза пылают. Хладен лоб. Жестокий бьет его озноб. У очага, что посредине, Приподнялся он на перине И с грустью на друзей взирал. Чем жил он? Тем, что умирал, Пусть в славе, пусть в почете, Но с Радостью в расчете... И тело хворое не грели Ни печи, где дрова горели Столь жарким, яростным огнем, Ни шуба, что была на нем С двойным подбоем соболиным, Ни шапка с пуговкой-рубином, Надвинутая на чело, Чтоб было голове тепло, Ни меховое покрывало - Ничто его не согревало... Но вопреки ужасной хвори Он, с лаской дружеской во взоре, Увидев гостя, попросил Его присесть... Он был без сил, Но добротой лицо лучилось... И вдруг - нежданное случилось... Дверь - настежь. Свет свечей мигает. Оруженосец в зал вбегает, И крови красная струя С копья струится,[89] с острия По рукаву его стекая. И, не смолкая, не стихая, Разносится со всех сторон Истошный вопль, протяжный стон. И это вот что означало: Все человечество кричало И в исступлении звало Избыть содеянное зло, Все беды, горести, потери!.. Вдоль стен, к резной дубовой двери, Копье оруженосец нес, А крик все ширился и рос, Но лишь за дверью скрылся он, Тотчас же смолкли крик и стон И буря умиротворилась... Тут дверь стальная отворилась, И в зал две девушки вошли: Златые косы до земли, Прекрасны, словно ангелочки, На голове у них веночки, Одеты в праздничный наряд, В руках светильники горят. С красавиц люди глаз не сводят. Но вот за ними следом входят Графиня со своей служанкой, Лицом прелестны и осанкой. Как восхитительны их черты! Каким огнем пылают их рты! И с восхищеньем видят гости Скамейку из слоновой кости, Что обе вносят в зал, Где Муж Скорбящий возлежал. Они смиренно поклонились И к девам присоединились... Но тут под сладостный напев Вступают восемь новых дев. Четыре девы в платьях темных Несли в светильниках огромных Громады свеч: их свет светил Светлей надоблачных светил. У четырех других был камень, Ярко пылавший, как пламень: Струилось солнце сквозь него. Яхонт, гранат зовут его... И девы устремились тоже К тому, кто возлежал на ложе. Уже поставлен перед ним Стол с украшением резным. Возникли чаши, кубки, блюда, Драгоценная посуда, И радовали взоры Из серебра приборы... Я сосчитал, что было там Прекрасных восемнадцать дам, В шелка и бархат разодетых - Величественней в мире нет их. Но, счет закончить не успев, Я шестерых прибавлю дев, Возникших посреди других В двухцветных платьях дорогих... И к трапезе приготовленье Сим завершилось... И явленье Чудесное произошло. Не солнце ли вспыхнуло так светло, Что ночь, казалось, отступила? Нет! Королева в зал вступила!.. Лучезарным ликом все освещала, Чудеса великие предвещала. И был на ней, как говорят, Арабский сказочный наряд. И перед залом потрясенным Возник на бархате зеленом Светлейших радостей исток, Он же и корень, он и росток, Райский дар, преизбыток земного блаженства, Воплощенье совершенства, Вожделеннейший камень Грааль...[90] Сверкал светильников хрусталь, И запах благовоний пряных Шел из сосудов тех стеклянных, Где пламенем горел бальзам - Услада сердцу и глазам... . . . . . . . . . Да. Силой обладал чудесной Святой Грааль... Лишь чистый, честный, Кто сердцем кроток и беззлобен, Граалем обладать способен... И волей Высшего Царя Он королеве был дан не зря... Она приблизилась к больному (И не могло быть по-иному), Поставила пред ним Грааль... Глядит с восторгом Парцифаль Не на святой Грааль... О нет! На ту, в чей плащ он был одет... Но дело к трапезе идет... И слуги вносят для господ Чаны с нагретою водою... Рук омовенье пред едою Свершает благородный круг. И вот для вытиранья рук Гостям подносит полотенца Паж с кротким обликом младенца... Дымится в чашах угощение: Столов, наверно, сто - не менее. Четыре гостя за каждым столом (Гостей - четыреста числом). Предивно убраны столы - Скатерти что снег белы... . . . . . . . . . Владыка на исходе сил Сам перед трапезой омыл Свои слабеющие руки. И, верен рыцарской науке, Парцифаль по зову чести Со страждущим омылся вместе, У многих вызвав умиленье... И преклонил пред ним колени Какой-то очень юный граф, Обоим пестрый плат подав... Но слушайте, что было дале! У каждого стола стояли Четыре кравчих... Из них двоим Вменялось господам своим И нарезать, и наливать, А двум другим - все подавать... Затем с достоинством, без спешки, Вкатили кравчие тележки, На коих не один бокал Чистейшим золотом сверкал И, ярким светом залитая, Сияла утварь золотая... Но вот вступает сотня слуг, Чтоб совершить по залу круг. Добавим, что в руках у них - Сто белых скатертей льняных (Зачем, узнаете впоследствии). Гофмаршал возглавляет шествие... Остановились пред Граалем, И тотчас дал хлеба Грааль им. (Здесь я рассказываю вам Лишь только то, что слышал сам.) Грааль в своей великой силе Мог дать, чего б вы ни просили, Вмиг угостив вас (это было чудом!) Любым горячим иль холодным блюдом, Заморским или местным, Известным исстари и неизвестным, Любою птицей или дичью - Предела нет его величью. Ведь Грааль был воплощеньем совершенства И преизбытком земного блаженства, И был основою основ Ему пресветлый рай Христов. О, сколько в чашах золоченых Вареных, жареных, печеных Яств у Грааля-! Он готов К раздаче мяса всех сортов. Он разливал супы на диво, К жаркому предлагал подливы И перец, обжигавший рты, Набив обжорам животы. Он кубки наполнял искристым Вином, и терпким и игристым, Он, тот, пред кем склонялся мир, Справлял гостеприимства пир, И не случайно в этот зал Он в гости рыцарей созвал!.. Но что же с молодым героем? Он потрясен, смятен - не скроем. Спросил бы: что творится здесь? Однако скромность, а не спесь Ему задать вопрос мешает И права спрашивать лишает. Ведь Гурнеманц предупреждал, Чтоб Парцифаль не задавал При неожиданных соблазнах Вопросов лишних или праздных: От любопытства кровь бурлит, А вежество молчать велит!.. "Нет, любопытством не унижу Честь рыцаря!.. А то, что вижу, Мне объяснят когда-нибудь, Лишь надо подождать чуть-чуть..." Что ж, может быть иной вопросец Порой и вправду ни к чему... Но тут приблизился к нему С мечом в руках оруженосец, Меч Парцифалю преподнес, Великую радость ему принес. Сей радостный подарок Стоил бы тысячу марок: Вся из рубинов рукоять! А лезвие! Не устоять Врагу пред этой сталью!.. Тут с ласковой печалью Негромко вымолвил больной: "Был этот меч всегда со мной, Всегда служил мне верно. Теперь же дело мое скверно, Рука не в силах меч держать. И он тебе принадлежать Отныне будет: воздаянье За добрые твои деянья И нечто вроде возмещенья За скромность угощенья..." Как речь столь странную понять? Но Парцифаль молчит опять. Молчит! Хоть все, кто были в зале, Сейчас вопроса ожидали. Он, очевидно, нужен всем. Но Парцифаль, как прежде, нем... А почему бы не спросить? (Молчанья этого простить Я Парцифалю не намерен! Он в послушанье неумерен: Задай вопрос он хоть один, И сразу б ожил господин, Которого мне жаль до слез. Но на губах застыл вопрос У сына Гамурета. И я не делаю секрета, Что сим - какой уж тут секрет? - Не пользу он принес, а вред: Ведь только при одном условье Мог господин вернуть себе здоровье...) Меж тем закончен странный бал, И гости покидают зал, Как бы спеша скорей отсюда. И слуги кубки и сосуды Уносят с каждого стола. И кто последней в зал вошла, Уходит первой... Парцифалю, Владельцу замка и Граалю Отвесив царственный поклон... Герой понуро вышел вон. (Ах, неспроста он так печален...) Но вот в одной из ближних спален Он примечает старика. (Кто это? Помолчим пока. Потом, когда настанет время, Вы познакомитесь со всеми, Кто вам доселе незнаком: И с этим дивным стариком, Чья борода была, Как иней утренний, бела, И с этим королем несчастным, К моей истории причастным...) Пока же слышит наш пришелец, Как замка дивного владелец Сказал: "Должно быть, вы устали И, мнится мне, давно не спали. Ступайте же! Уж поздний час, Постель постелена для вас..." Гость был сражен такой заботой. Но сводит рот его зевотой, И сон уже смежает очи. Хозяин молвит: "Доброй ночи!" И в спальню входит наш герой. Клянусь, что не было второй Такой роскошной спальни чудной: Блеск золотой, свет изумрудный Волшебно падал на постель... Подумать только: неужель Богатство в мире есть такое? Не нахожу себе покоя, Дворец описывая сей При вечной бедности моей!.. Итак, он с королем расстался И в комнате один остался, Сказав послушной свите: "Я спать ложусь. Вы тоже спите..." Но тут пажи вбежали И обувь с ног его усталых сняли, И, скинув облаченье, Почувствовал он облегченье. Но сразу обомлел, узрев Четырех прекрасных дев, Возникших на пороге В таинственном чертоге... Он живо - шмыг под одеяло. Но так лицо его сияло, Что даже и не при свечах Он отражался в их очах. Смиренно девы попросили, Чтобы, дремоту пересиля, Он подкрепился перед сном Сначала тутовым вином,[91] Затем пленительным, прохладным, Пьянящим соком виноградным И чтоб отведал от плодов, Из райских присланных садов... . . . . . . . . . Чуть закусив, он сном забылся. Слуга тихонько удалился, А вслед за ним и девы - прочь... Так юный рыцарь встретил ночь. Он спал... Но скверно, неуютно. Из мрака выплывало смутно Одно виденье за другим... Храпит горячий конь под ним И все куда-то мчится, мчится, Не может приостановиться... (Я даже умереть готов, Чтоб не видать подобных снов.) Вот он немного покачнулся: Наверно, ранен?.. И очнулся. В окно чудесный день глядел. "Эй! Кто здесь? Кто меня раздел? А слуги где? И свита?.." В ответ - ни звука. Дверь закрыта. Он ничего не понимал И тотчас снова задремал. Когда же он опять проснулся, От удивленья ужаснулся: Ярчайший полдень на дворе, А у постели, на ковре, Доспехи красные лежали, Те, что ему принадлежали, И тут же - два меча. Причем Один меч - был его мечом, Испытанным и старым, Зато другой был - даром Владельца замка. Вот в чем суть!.. Герою в сердце вкралась жуть: "Сон, видимо, был в руку. Я обречен на муку, На испытание войной. Войну сулил мне сон ночной, И бой, возможно, грянет Скорей, чем снова ночь настанет!.. Что ж, я с охотой бой приму, В надежде угодить ему И в угождение жене, Чей дивный плащ сейчас на мне... Однако сердцем и мечтой Принадлежу не ей, а той, Кого супругою зову, Чьим светлым обликом живу, Кто красотою вешней Еще прекрасней здешней!.." Он сделал все, что долг велел: Доспехи бранные надел И, опоясавшись мечами, Сверкнул воинственно очами, Готовый встретиться с врагом, И вышел. Чуть ли не бегом Через дворцовые покои. Но диво, диво-то какое! Во всем дворце нет ни души, Все словно замерло в тиши. И за окном нет никого, Лишь быстроногий конь его Стоит, привязанный к перилам. Все выглядит мертвым и унылым. Наш рыцарь в дом вбегает снова - Молчанье, глуше гробового. Герой спешит из зала в зал: В оцепенении молчал Дом, где вчера еще шумели гости. Герой Парцифаль вскричал от злости; И с криком выбегает вон! Вдруг нечто замечает он: Распахнуты в саду ворота, Как если б распахнул их кто-то. Трава потоптана. Глядит - Да тут все сплошь следы копыт! Видать, ворота отворились, Чтобы гости удалились... Что ж, делать нечего. И он Дворец покинуть принужден, Причем без промедленья. Вдруг страж, стоявший в отдаленье, От посторонних скрытый глаз, Мост опустив, сказал: "Для вас Пусть день померкнет ясный! Пришелец вы злосчастный, Вас злобный рок сюда занес! Вопрос! Всего один вопрос Задать вам стоило, и круто Все изменилось бы в минуту. Но вы не для славы рождены И слыть глупцом осуждены!.." Герой Парцифаль чуть не плачет: "Страж, что же это все значит? Что за вопрос? Кому? Зачем?.." Но страж молчит. Он снова нем, Как если б сон объял его... Не называет никого. И понял Парцифаль в тот миг (Хотя всего и не постиг), Что он в полной изведает мере Печали, несчастья, потери, Судьбу беспредельно злую В оплату за радость былую... "Ну, а пока - вперед, вперед! К тем, кто, наверно, бой ведет, Предписанный всевышним. Я там не буду лишним, и Средь тех, кого я полюбил, Обласкан кем и принят был (Мне вечер памятен вчерашний), Драться я стану еще бесстрашней За дорогую госпожу, А господину докажу, Сколь я ему благодарен За меч, что мне им подарен..." Он разглядел следы подков, Сел на коня - и был таков, Души моей герой любимый, Бесчестья враг непримиримый. И я его не оскорблю Тем, что не скрою, сколь скорблю: Пошто он в замке не остался?.. ...Итак, сперва широкий стлался Путь перед рыцарем моим. Однако рок неотвратим, Чем глубже в лес, тем путь все уже, Смеркаться начало к тому же, Беда грозит со всех сторон. Вдруг женский голос слышит он: Дева на ветви древа сидела, Набальзамированное тело Убитого друга в объятьях держа. (Слушая это, от горя дрожа, Вы испытаете потрясенье - Иначе вам не видать спасенья...) Он сразу ее не смог узнать, Хоть у их матерей одна была мать... Верность!.. Но верность была здесь иная: Не земная верность, а неземная... И Парцифаль поклонился ей. "Госпожа, - он сказал, - душою всей Я сочувствую вашей печали безмерной. Повелите служить вам - слуга я ваш верный!.." Она благодарит с отчаяньем во взоре (Как все благодарят сочувствующих в горе): "Кто вы? Из какой вы земли? Как в эту чащу вы забрели? Люди чужие здесь редко бывали, А заблудившихся убивали. Мне приходилось видать самой Тех, кто уже не вернется домой: В крови лежали их тела. Ужасные здесь творятся дела. Скачите же прочь под покровом ночи! И путь постарайтесь найти короче. Вы молоды. И собой хороши. Что же вы делали в этой глуши." "Госпожа, обо мне не думайте худо. Но, пожалуй, не дальше версты отсюда Замок стоит за стеной крепостной. Странный случай вышел со мной... Оказался я в зале волшебно богатом, Где все жемчугами светилось да златом, А какие там яства! И вина! О, боже!.. Это было все только вчера. Не позже..." "Не шутите над девой несчастной. Вы шутник, да притом опасный, В этом я присягнуть готова. Здесь за тридцать верст нет жилья никакого, А не то чтобы за версту... Вы - по вашему видно щиту - Рыцарь явно не здешний, заезжий... Ну, а замок-то, замок-то где же? Клянусь, что ни ночью вчерашней, ни днем Вы в нем быть не могли, да и не были в нем. И, конечно, не тот вы имели в виду, Где, на счастье одним, а другим на беду, Всевозможнейших благ земных преизбыток: Любое блюдо, любой напиток. Но чтоб в замок этот попасть, Не нужны ни усердье, ни власть, Ни удача, ни разум могучий, - Лишь судьбой уготованный случай. В неведенье священном Приходят к этим стенам. Зовется замок Мунсальвеш,[92] А местность - Терредесальвеш,[93] Сия земля, которой Анфортас правит хворый...[94] Он смерти, говорят, бледней, Он скован ею, дышит ей, Болезнь его томит и гложет. Ни ходить, ни стоять он не может, Ни лежать, ни сидеть, ни скакать на коне, - Лишь полулежать, прислонившись к стене. Но если вправду вы попали В Мунсальвеш и в тронном зале Увидали бы короля, Воспряла здешняя земля, Поскольку ваше появленье И означало б исцеленье Анфортаса..." - "Я видел там, - Рек Парцифаль, - прекрасных дам Среди сверканья зала..." И тут она его узнала По голосу: "Ты - Парцифаль! Так, значит, видел ты Грааль И короля, что был столь мрачен? Высокий жребий тебе назначен! Спеши отраднейшую весть Мне в утешенье преподнесть И объяви: король спасен, А ты навеки вознесен, И с этого мгновенья В твоем повиновенье Весь мир, все земли, все и вся. Ты для чудесных дел родился И станешь королем Грааля!.." "Как вы меня узнали?" "Как?! Вспомни: это я была, Кто Парцифалем тебя нарекла... С тобой в родстве я состою, Я чтила матушку твою, Ей матушка моя - сестра, Вся - святость, вся полна добра, Она, оплаканная мной, Была венцом красы земной... Скажи, не ты ль мне сострадал, Узнав, что бедный друг мой пал, С кем я расстаться не могу И смертный сон его стерегу, Не ведая успокоенья. Нет! С каждым днем мои мученья Все тягостнее, все страшней!.." Герой Парцифаль ответил ей: "О, страшен мне твой лик усталый! Стал мертв и бледен рот твой алый. Ужель зовешься ты Сигуной, Которую знал я прекрасной, юной? Не в Бразельянском ли лесу Свою оставила ты красу? Кудри твои поредели, Жизнь в тебе - на последнем пределе, Лицо твое бескровно. Мне ясно одно безусловно: Предать земле сей труп должны мы! Воистину невыносимы Страданья, что познала ты, Смиренный ангел доброты!.." . . . . . . . . . Навзрыд Сигуна зарыдала: "Я долго, долго ожидала Предсказанного избавленья. Так вот оно: в твоем явленье! Коль тот страдалец исцелен, Мой дух, что птица, окрылен, И я упьюсь святой усладой. Так молви, так обрадуй Известием, что там, где был, Вопрос задать ты не забыл!.." "Спросить я не решился!.." "Знай: ты всего лишился!.. О я, распятая судьбой, Зачем я встретилась с тобой? Зачем не промолчала С самого начала? Подумать только, что видали Глаза твои в том волшебном зале! Копье, сочащееся кровью, Хозяина в странном нездоровье, Рубины, золото, хрусталь, Наконец, святой Грааль! Ты блюда дивные едал, Ты столько, столько повидал И доброго и злого - И не спросил ни слова?! О, гнусное отродье волчье! Душа, отравленная желчью! Узревши короля в несчастье, Вопрос, исполненный участья, Ты должен, должен был задать! Отныне ты не смеешь ждать Ни снисхожденья, ни пощады!.. Будь проклят! И другой награды Не жди, помимо этих слов!.." "Сестра, я искупить готов Свой тяжкий грех любой ценою. Поверь мне, помирись со мною..." "Нет, проклят, проклят, проклят будь! И о родстве со мной забудь. Забудь и Мунсальвеш, в котором Ты рыцарство покрыл позором!.." Так Парцифаль расстался с ней, С бедною сестрой своей... Он скачет далее... Одним Раскаяньем герой томим. Постигнув, сколь он грешен, Он вправду безутешен... А солнце жарит и печет, Пот по лицу героя течет. Дышать ему нечем стало, Стесняет дух забрало... Он это понимает, Свой тяжкий шлем снимает И едет, шлем держа в руке... Вдруг видит, там, невдалеке На тропке, - свежий след подков. Не видно только ездоков. И тут он замер, болью скованный: На старой кляче, неподкованной, Скакала женщина. Она Была бледна, была бедна, Куда-то поспешала, А кляча чуть дышала И не скакала, а плелась. И паутина ей вплелась В нечесаную гриву. А в дополненье к диву, Казалось, чуть ли не сползло С кобылы старое седло. Оно было без луки. Немыслимые муки Перенесла, должно быть, та, Чья бесподобна красота... Был на прекрасной даме Истерзанный шипами, Вконец изодранный наряд (Вы в нем узнаете навряд Роскошное когда-то платье). О, горе! О, проклятье! Несчастной нет защиты. На платье дыры не зашиты. И все ж сквозь рубище белело Прекрасное нагое тело... И рот по-прежнему пылал, Как прежде, жарок был и ал, Но - небо в том свидетель - Святую добродетель Она торжественно блюла, Хоть зло обижена была Напраслиной, наветом... Подумайте об этом!.. ...Я все о бедности твержу Затем, что радость нахожу Не в роскоши чванливых дам, Что вечно досаждают нам, А в неприкрытой плоти! (Вы меня поймете...) Но где ж красавец юный? Он, Отвесив женщине поклон, Был поражен ее словами: "К несчастью, мы знакомы с вами. Ах, слишком памятен тот час, Когда пришлось мне из-за вас, Несчастнейшей на свете, Надеть лохмотья эти. В измене я обвинена! И ваша, ваша в том вина..." Он на нее взглянул в упор: "Мной не заслужен сей укор, Поскольку, - верьте, я не лгу, - Обидеть даму не могу... Кто вы? Не угадаю... Но вам я сострадаю!.." Теперь она с ним рядом скачет И горько, безутешно плачет. Как градинки, как льдинки Из дивных глаз слезинки, Звеня, ей катятся на грудь... Однако стоило взглянуть Ей вновь на Парцифаля - Слезы бежать перестали... С нее он не спускает глаз И говорит: "Дозвольте, вас Плащом своим укрою С подкладкой меховою, Прекраснейшая госпожа!.." Всхлипнула она, дрожа: "Ваш плащ не смею я принять, Вы в том должны меня понять. Не жаль, что жизни я лишусь, Несчастный, я за вас страшусь: Коли на помощь мне придете, Вы под его мечом падете!.." Герой едва повел плечом: "Как так паду? Под чьим мечом? Мне сила господом дана, И вражья сила ни одна Меня не одолеет: А кто дерзнет, сам пожалеет!.. Так кто ж он, супротивник мой?.." "Он прежде звал меня женой. Теперь же, если б мое тело Его служанкою стать захотело, Он прочь бы оттолкнул меня, Измену мнимую кляня. В его груди угасла вера..." "Надеюсь, что найдется мера, Чтоб к вере возвратить его. Но много ль войска у него?.." "Нет, с ним пока что я одна. Но бойтесь! Месть его страшна! Супруг шутить не любит, Он вас в куски изрубит. Да, он изрубит вас в куски, А я исчахну от тоски, Злосчастная Ешута!.." Раздета и разута Она Орилусом была, И все же кротостью цвела, Воистину святою Женской чистотою... . . . . . . . . . . . . . . . . . . Герой тотчас свой шлем надел И словно ветер налетел На герцога, что страшным взглядом Смотрел, как некто скачет рядом С его печальною женой... Конь Парцифаля - вихрь шальной. . . . . . . . . . Герои копьями дрались. Ешута бедная, молись! И впрямь: подобного турнира Не знали с сотворенья мира. Здесь все гремело, все звенело. Они дрались осатанело. (Ах, крови, что ль, пролито мало?) Ешута руки ломала... Орилус храбрый был боец. Да что поделаешь? Юнец Его одолевает, Сдаваться повелевает. "Ах так? Не слушаться меня?!" Взял и стащил его с коня Могучими руками (Что было с герцогом, судите сами) И мигом, как мешок с овсом, Швырнул его на бурелом, Синяками лицо изукрасил И нос ему расквасил. Кровь из-под шлема льется. Одно лишь остается Орилусу: глаза смежить И умереть... "Ты хочешь жить? Все от тебя зависит. Раскаянье возвысит Тебя, и честь тебе вернет, И с сердца тяжкий снимет гнет. Проси же без смущенья У этой женщины прощенья! Свое доверье ей верни И подозреньем не черни. Тебе клянусь я свято: Ни в чем она не виновата!.." "Не виновата?! Кто?! Она?!" "Да. Знай: во всем - моя вина. В своей ребячьей дури Навлек я гнева бури На воплощенье чистоты... Ее подозреваешь ты В супружеской измене! Но нет на ней вины ни тени! Хочу, чтоб ты рассудку внял: Кольцо с нее я силой снял И, как бы в ослепленье, Поцеловал без дозволенья..." . . . . . . . . . Воскликнул герцог: "Я спасен! Ужели это все - не сон? Хоть я повержен и раздавлен, От худшей казни я избавлен. Мне пораженье принесло Усладу дивную. Спасло Меня сие известье. Что подозрение в бесчестье Отпало!.. Что моя жена Господним ангелам равна Своей небесной чистотою! Безумец! Я ее не стою... И все ж для ревности тогда Был повод... В том-то и беда. Она мне сердце разрывала Тем, что восторга не скрывала Перед твоею красотой. А у меня-то нрав крутой. Дурная мысль мне в мозг вонзилась: Моя жена в тебя влюбилась, Жена мне боле не верна!.. Из преопасного зерна Взросло слепое подозренье, Позор! Позор мне и презренье! Но о прощении молю Ее, что я, как жизнь, люблю!.." Рек Парцифаль: "Тебя я пощажу, Возблагодари же госпожу! Взбодрись душой, с земли восстань! Ты тотчас двинешься в Бретань. И - клятву в том с тебя беру: Придя к Артурову двору, На верность деве присягнешь! Какой? Сейчас меня поймешь: Прелестной деве, кротчайшей, О коей с болью, с тоской величайшей Я воздыхать не позабыл. Кей-сенешаль ее побил. Из-за меня случилось это! Удар остался пока без ответа. Найди ж ее, поведай ей, Что будет отомщен злодей, Что он за все заплатит кровью..." "Я рад твои принять условья, - Ответил герцог. - Но сперва к жене С повинною дозволь вернуться мне..." . . . . . . . . . И примиренье состоялось. Сердце Орилуса с горем рассталось. И вскоре они в пещеру зашли, Где с мощами святыми раку нашли, И копье разноцветное там лежало - Оно отшельнику принадлежало. Отшельник Треврицент был брат Анфортаса... (Так говорят Предания, по крайней мере. В ту пору не было его в пещере...) Над ракой вновь Парцифаль присягнул, Что ни разу в жизни не посягнул На честь иль достоинство герцогини, Однако он горько жалеет ныне О дерзком поступке (известном вам), И он резнул себя по губам, Что зло свершили, без спросу целуя, Дабы кровью с них смыть печать поцелуя. И, глядя герцогине в лицо, Он с поклоном ей возвратил кольцо... . . . . . . . . . И тут же доблестный рыцарь Орилус (Чья душа для добра отворилась) Супругу плащом драгоценным укрыл И о любви своей заговорил И о том, как виновен он перед ней, Кто всех любезней ему и родней... А Парцифаль с копьем разноцветным Стоит, глядит на них взглядом приветным, И радость его наполняет грудь... Он решает в дальнейший пуститься путь. Ах, напрасно супруг и супруга Приглашают младого друга С ними вместе в шатровый их град. Словно бы приглашенью не рад, Он простился с милой четою, Снова движимый целью святою... . . . . . . . . . А теперь я вам о том расскажу, Как Орилус, обретший свою госпожу, Ставши снова счастливым супругом, К своим вернулся слугам В шатровый город на лугу. И вправду молвлю, не солгу, В ту самую минуту, Когда народ узрел Ешуту, Восторга клики раздались. Из множества сердец рвались Те радостные клики: День наступил великий... Им поклонившись до земли, Обоих в баню повели. Двенадцать дев придворных, Прилежных да проворных, От грязи и от пыли Владычицу отмыли. И вот, умыта и свежа, Вновь почивает госпожа После скитаний длинных На пуховых перинах. Меж тем Орилус, в бане моясь И ни о чем не беспокоясь, Мечтает только об одном: О скором отдыхе ночном. Тут дорогому господину Необычайную картину Один старательный вассал В таких словах живописал: "Едва ты, герцог, удалился, Король Артур сюда явился. По обе стороны реки Стоят Артуровы полки, Кругом раскинуты палатки. Герои так и рвутся к схватке. Во имя доблести и славы Придумывает он забавы: Турниры, битвы без конца, Пылают женские сердца. Их здесь немало, дам прекрасных, Любительниц сих игр опасных!.." И герцог, словно бы в огне, Воскликнул: "Снаряженье мне! А герцогине - платье!.." Не в силах передать я, Как герцогине платье шло И как лицо ее цвело!.. Затем на ложе они вдвоем сидели И жареных пичужек ели... Да жаль, ей герцог есть не давал, Все беспрерывно целовал Уста своей Ешуты, Порвав раздора путы... . . . . . . . . . И вот они пустились вскачь. Конь под Орилусом горяч. Орилус, герцог, был при всем Вооружении своем, Однако в этот час он Не был подпоясан Испытанным своим мечом, Что говорило всем - о чем? О том, что пораженье Он потерпел в сраженье. Меч поперек седла лежал. Плененью герцог подлежал И крайне странной каре: Служенью Куневаре!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Артур, приметив тех двоих, С большим почетом принял их, Как если б их давно здесь ждали. Пажи Ешуту сопровождали При въезде в лагерь, ко двору... И вдруг любимую сестру (О, возликуйте, божьи твари!) Узнал Орилус в Куневаре... Да и она, волнением объята, Признала в нем тотчас родного брата. Тут достославнейший Орилус Поведал ей, что с ним случилось. Не скрыл он также и того, Какую клятву взял с него Его бесстрашный победитель, Заступник добру, а злу - обвинитель, Который ему явиться велел Сюда, чтоб положить предел Бесчинствам сенешаля Кея... Затем он воскричал, бледнея: "Кей! Кей тебя ударить смог?! Но если есть на небе Бог, Обидчик твой не уйдет от мести! С героем величайшим вместе За каждую твою слезу Обрушим на него грозу!.." . . . . . . . . . А королева в это время С придворными своими всеми Спешит облобызать Ешуту... Артур пришел. Ну, а к нему-то Вассалы, слуги так и льнут. Все в умиленье слезы льют, Счастливейшую видя пару И вместе с ними Куневару, Что прежде, словно тень, брела, А нынче брата обрела И расцвела красою бесподобной... Но кто это с ухмылкой злобной Стоит угрюмо в стороне? Кей, ненавистный вам и мне! Счастливцев вид его бесил, И оттого он был без сил. Вдруг он Кингруна примечает, Править пиром ему поручает. "Пойми, - он говорит тайком, - При совпадении таком Я за столом сидеть не вправе, Душой и сердцем не лукавя. Скорей я со стыда помру! Ударив герцога сестру, Себя я виноватым Считаю перед братом. Надеюсь, ты меня заменишь И старой дружбе не изменишь. Всех угости отменно, вкусно: Ты это делаешь искусно. Не ты ль закатывал обеды, Когда одерживал победы Твой достославнейший Кламид?.. Я верю, что не утомит Тебя и это угощенье..." ...Отвесив герцогу поклон, Печально удалился он, Так и не заслужив прощенья... . . . . . . . . . ...Куневара всех потчевала на диво, Брата родного - особливо. Король Артур, скажу без лести, Высокой их удостоил чести, Когда, собравшись почивать, Он доброй ночи пожелать Соизволил недавним жертвам ссоры лютой. Итак, покуда день расцвел, Счастливейшую ночь провел Орилус со своей Ешутой. VI Узнайте, что Артур-король, Покинув замок Коридоль,[95] Расстался со своей страной... Среди рожденных стариной Поверий и сказаний Немало указаний На то, что он родную землю Покинул, гласу мудрых внемля, Мечтая в странствии, в пути Младого рыцаря найти, Того, кто звался Рыцарь Красный И подвиг свой свершил ужасный, Невольно Итера убив, Затем, Кингруна победив, Пленил Кламида без смущенья И был достоин восхищенья! Но что там слава и хвала! К героям Круглого стола Отважного причислить надо! Не это ль высшая ему награда? Но прежде чем пуститься в путь, Король на верность присягнуть Повелевает слугам И молвит: "Кто друг с другом Затеет драку или спор, Пусть ведает, что с этих пор Нам все решать придется миром - Не поединком, не турниром: Нам силы надобно сберечь Для дальних странствий и для встреч Негаданных-нежданных В нам незнакомых странах. Должны вы это понимать, Излишний шум не поднимать. В беде я не оставлю вас. Так исполняйте мой приказ! Мы своего добьемся!.." Все молвили: "Клянемся!.." . . . . . . . . . ...Однако где же наш герой?.. То было зимнею порой. Снегами скоро все покроется... Как?! Разве на дворе не Троица? Ведь все весной напоено И все цветет... А! Вот оно! О, стародавние поэты, Мне ваши ведомы приметы, У вас в стихах король Артур - Изнеженнейшая из натур. Зефирами он обдуваем, Он, как цветок: он дышит маем. Весенний, майский, неземной, Он только в Троицу, весной По вашим движется страницам, На радость голубым девицам... Но нет! У нас он не таков! С нас хватит "сладких ветерков"! Мы сей рассказ соорудили, Собрав бесчисленные были И вымыслы. И так хотим, Чтоб - пусть мороз невыносим - Герой наш, столь любимый мною, С Артуром встретился зимою... . . . . . . . . . Артур со свитой скачут вдоль Крутого берега Плимицоль.[96] Угрюм король и вся его свита Зело на сокольничего сердита. Случился нынче скверный случай: Артуров сокол, самый лучший, Был перекормлен до того, Что есть не стал он ничего При утреннем кормленье И, в дерзком устремленье, Рванулся, из виду исчез И улетел куда-то в лес. Ну, что тут делать станешь? Чем сытого заманишь?.. Меж тем бесценный сокол сей В лесу еловом средь ветвей Был рядом с Парцифалем. (За что его восхвалим!) Да, сокол, улетевший прочь, С героем рядом был всю ночь. Трясло их от озноба, И сильно мерзли оба. А утром, только рассвело, Герой увидел: замело Лесные тропы до единой. И этой зимнею картиной Наш друг безмерно потрясен. Он словно видит дивный сон... Но как сыскать дорогу? Он ощутил тревогу. Теперь он скачет наугад... Стволы, повалены, лежат. Кругом - камней нагроможденье. Так едет он в сопровожденье Красавца сокола того И сам не знает про него... Над лесом ярко солнце рдеет. Но постепенно лес редеет, И вот уж впереди видна Поляна белая одна, И диких тысяча гусей, Крича, проносится над ней... Но сокол кинулся на них: Какой-то гусь навек затих, А остальные улетели... Три капли на снегу алели, Три капли крови на лугу, Три алые капли на белом снегу... Герой наш в думу погрузился. И понял он, чей отразился Здесь образ!.. Перед ним возник Кондвирамур любимой лик. И в памяти все ожило: Как снег, ее лицо бело, Как кровь, красны ее ланиты!.. "Кондвирамур! Меня к себе верни ты! Beau Corps!.. Прекраснейшая телом, Ты алое смешала с белым. Твой лик, поклясться я готов, Есть сочетанье двух цветов, Двух красок: белой краски с красной! Конд-ви-ра-мур!.." И вдруг безгласный В сердечной боли он застыл, Лишившийся душевных сил, Как если б потерял сознанье... О, горемычное созданье!.. ...Застыл он, неподвижен, нем. А по дороге между тем В Лаланд стрелой летел Garcon (Был Куневарой послан он) И вдруг, смущением объятый, Увидел чей-то шлем промятый И щит, проколотый насквозь... Но, может, все бы обошлось, Когда бы не узрел гонец (Garcon - неопытный птенец) Героя Парцифаля, Что, погружен в свои печали, Пред ним возник невдалеке, Причем сжимал копье в руке... Да, весь в томленье погруженный, Он спал. Но спал вооруженный. Во сне таинственном застыв, Он спал, копья не опустив, Как если б он, задира, Здесь, в чаще, ждал турнира И вызывал на поединок Кого-то здесь, среди лесных тропинок... Garcon к Артуру в лагерь скачет. Могу сказать: он едва не плачет. "Беда! - кричит. - Беда! Беда! Дерзновеннейший рыцарь проник к нам сюда Он держит копье свое наготове. Клянусь: он жаждет чьей-то крови И, видимо, желает зла Героям Круглого стола! А вы тут дремлете! Нет - спите! Вы тут в бездействии сидите! Ах, ах! Позор, какой позор!.." ...Прекрасный, юный Сеграмор - Поистине судьбы избранник, Гиневры сладостной племянник, В шатер вбегает к королю: "О дядя! Об одном молю, Дозволь с тем рыцарем сразиться! Слыхал, он всех нас смять грозится! Он снаряжение надел... Однако есть всему предел!.." (Чтоб смысл понять сей пылкой речи, Скажу вам: юноша ждал сечи, Давно, давно он рвался в бой И оттого с такой мольбой, Столь пылко обращался к дяде, Одной лишь бранной славы ради...) Король ответить поспешил: "Мой мальчик, я бы разрешил Тебе в сражение вступить И славу доблестью купить. Но если ты откроешь бой, То, уверяю, за тобой Другие ринутся князья, А силу нам дробить нельзя. Мы Мунсальвеш должны найти, Но нам неведомы пути, И мы не знаем, как встречать Анфортаса нас будет рать..." . . . . . . . . . Тогда прекрасный Сеграмор К Гиневре лучезарной взор С мольбой смиренной обратил... И королеве уступил Король. И le Roi Сеграмор Уже летит во весь опор В огнем пылающей броне На схожем с молнией коне... . . . . . . . . . А Парцифаль был недвижим, Поскольку завладела им Любовь, которая не раз Пытала и меня и вас, С ума сводила, в бой звала И сердце пополам рвала. Ах, знаю я такую, О коей я тоскую. Я тоже безутешен И вроде бы помешан... Но все же вникнем в разговор, Который начал Сеграмор... "Высокочтимый господин, Вы здесь, как видите, не один. В чужие вторглись вы владенья. Мы вправе ждать от вас извиненья. Поверьте, жизнь я скорей отдам, Чем себе позволю потворствовать вам! Ответствуйте, из какой земли, С какою целью сюда вы пришли? И коль не хотите с жизнью расстаться, Вам предлагаю почетно сдаться!.." Однако Парцифаль молчал, Он ничего не замечал Да и не слышал ничего, - Так одурманила его Волшебница - госпожа Любовь... И на снегу он все видит кровь... Отъехал le Roi Сеграмор чуть-чуть, Дабы с налета его проткнуть. Но в этот миг Парцифаль проснулся: Господин Рассудок к нему вернулся... И Парцифаль-герой с улыбкою Наклонил копье свое пестрое, крепкое, гибкое, В пещере найденное им, В щит Сеграмора с расчетом таким Вонзив, чтобы выбить из седла Того, в ком жажда славы жила, И урезонить малость И чтоб при этом копье не сломалось... Вернулся в лагерь Сеграмор - Не нужен утешений хор. Он держится достойно И говорит спокойно: "Нет в жизни худа без добра. Бой, поединок - все игра, Коль проигрался в кости, То относись без злости К тебе назначенной судьбе. Я это знаю по себе. Бывает, что корабль и тот Крушенье терпит, течь дает... Удача ли, недоля - На все Господня воля... Однако супротивник мой Провел недурно этот бой, И я скажу без униженья, Что он достоин уваженья!.." ...Явился муж отважный - Кей К славнейшему из королей, Чтоб доложить о Сеграморе, Который пребывает в горе, Поскольку не повержен тот, Кто новых поединков ждет В лесу, на прежнем месте. "Неужто он избегнет мести? Дозвольте мне сразиться с ним! Иначе все мы посрамим Супругу вашу! Да, она Всех более оскорблена Сим беспримерным посещеньем! Нельзя отделаться прощеньем! Иль службу я с себя сложу, Хоть верой-правдой вам служу Не первый год!.. О, боже правый! Ужель с былой простится славой Ваш Круглый стол?! И так нелепо?! Да будь все глухи, немы, слепы, Вы быть не смеете слепым!.." И король Артур согласился с ним И дал ему соизволенъе На битву с тем, кто в отдаленье Застыл в прибежище лесном... Сейчас ему в бою честном Сойтись придется с мужем грозным Под снежным ветром, днем морозным. Но Парцифаль недвижен вновь. Героя госпожа Любовь Опять околдовала. Жертв ей, что ли, мало?.. ...Скажите, госпожа Любовь, За что вы пьете нашу кровь, Зачем вы к нам являетесь И нами забавляетесь? Вы, исцеляя от тоски, Нам сердце рвете на куски, Вы столь искусно лечите, Что насмерть нас калечите. Скажите, и не стыдно вам, Вняв самым пламенным словам, Куражиться над ними, Над чувствами святыми, И нашу боль не укрощать, Но беспощадно превращать Чистейшие стремленья В предмет увеселенья? Ужасна сила ваших чар Для тех, кто молод и кто стар, Мы все на этом свете Попались в ваши сети. Всем причинили вы беду. Мы из-за вас - в сплошном аду, Томимые нуждою, Гонимые враждою. Мы вас не в силах убедить, Мы вас не в силах победить, Напротив: вам в угоду Бежим в огонь и воду... Себе в служанки выбрав Честь, Все ж позабыли вы, что есть Угроза вашей власти В живой, в горячей Страсти!.. О госпожа Живая Страсть, Молю, не дайте мне пропасть В плену Любви холодной, Прекрасной, но... бесплодной!.. Другую б песню я сложил, Коль от Любви бы заслужил Расположенья крохи За слезы, стоны, вздохи, За все, что пережито мной... Из-за кого? Из-за одной... Но далее не смею Песнею своею, Весьма простонародной, Любви касаться благородной, Бессильный гнев свой изливать!.. Любовь достойно воспевать Лишь Генрих фон Фельдеке[97] умеет. Пред ним мой бедный язык немеет, Поэтому я приуныл. А Фельдеке Любовь сравнил, Вняв сладостным напевам, С большим, цветущим древом, Хоть лучше бы изображать, Как нам от нее бежать... А впрочем, от Любви уберечь Не могут нас ни щит и ни меч, Ни латы наши стальные, Ни стены крепостные. Не ускакать от нее на коне, От нее по морской не уплыть волне: На море и на суше Загубит наши души. . . . . . . . . . Но, госпожа Любовь, мне жаль, Что оказался Парцифаль, К великому несчастью, Под вашей строгой властью. Ах, право, в неурочный час Кондвирамур прислала вас К нему из Пельрапера. Скажу вам для примера (Прости, всемилостивый Бог!), Что я бы вынести не мог Подобного явленья... Теперь без промедленья Рассказ я продолжаю свой, Чтоб не томился наш герой Под сладким вашим игом, А пробудился мигом... ...Итак, могущественный Кей, Воинственнейший средь людей, Закованный в такие латы, Что столь надежны, сколь и богаты, Свой к Парцифалю держит путь. Не сомневаюсь я ничуть: Достойный отпрыск Гамурета Нашел бы способ для ответа, И Кей бы замертво упал... Но юный валезиец спал, Его всего сковала дрема (Которая и нам знакома), Он не подъемлет головы... О женщины! Виновны - вы! Зачем рассудки нам туманите? В какую вы нас пропасть тянете?.. Мне это видеть невтерпеж! Скажите, разве не похож Герой наш на самоубийцу?.. Кей подъезжает к валезийцу. "Я, - молвит, - требую суда! Вы нагло прибыли сюда. Чье привело вас наущенье? Неважно!.. Важно возмещенье Непостижимого урона! О, здесь оскорблена корона! Но крови мы не жаждем, нет. А посему благой совет Без возмущения примите: С себя оружие снимите, Затем, смирив свой нрав горячий, Ошейник - именно! - собачий Наденьте... Да... Я так велю! Я отведу вас к королю... Ах, не хотите? Что ж, мой милый, Тогда вас взять придется силой!" Вот что промолвил злобный Кей. Но госпожа Любовь сильней Трезвого Рассудка: Спит Парцифаль!.. Подумать жутко, Что с Парцифалем может стать... Кей закричал: "Ты смеешь спать, Когда я говорю с тобою?! Вострепещи перед судьбою!.." Его по шлему стукнул он Своим копьем... Раздался звон... Но валезиец не очнулся, Даже и не покачнулся. "Ну, ждать я больше не могу! Сейчас ты мертвым на снегу Навеки спать уляжешься, Коль следовать за мной откажешься!.. Тебя бы надобно кнутом Полосовать, дабы потом Мешки с мукой взвалить на спину! Тебя, ленивую скотину, Ничем иначе не проймешь! Не понял? Ну, сейчас поймешь! Избить! Избить до синяков! Осел - так не жалей боков! Тут не воздействуешь словами!.." ...О, боже! Что мы слышим с вами?! Такое и у мужика Слетает редко с языка, А тут вот вдруг - у паладина! Но кто ж во всем этом причина? Не вы ли, госпожа Любовь?.. Я знаю: вам не прекословь... Однако Парцифаль проснулся. Вновь господин Рассудок к нему вернулся Развеялся ужасный сон, И капель крови не видит он На поляне белоснежной, Готовый к битве неизбежной... . . . . . . . . . . . . . . . . . . Теперь поведать вам могу, Что приключилось на снегу: Сперва казалось, грозный Кей Героя нашего сильней Да и ловчей немножко. В его щите окошко Своим мечом он