итае универсальным средством, и всякого рода преступления, без различия ранга и состояния совершивших их, наказуются именно бамбуковой палкой. В кодексе уголовного судопроизводства телесные наказания играют самую выдающуюся роль, и никакой офицер из армии Небесной империи, будь он в самых высоких чинах, не гарантирован от порки. Провинившийся генерал трактуется в Китае как мелкий карманный воришка. Существует, по крайней мере, пятьдесят случаев, при которых генерал небесной армии может получить свои пятьдесят ударов за какой-либо проступок и - что всего удивительнее - после экзекуции такой начальник сохраняет обыкновенно прежнюю свою власть над вверенной ему командой! Наиболее изумительным при этом является для нас то обстоятельство, что китайцы, благодаря телесному наказанию, не испытывают ни малейшего чувства унижения. Пожалуй, у них возникает при этом некоторое ощущение неловкости, но ведь по нашим понятиям претерпевший подобное наказание должен неизбежно подвергнуться общему презрению. Быть может, мы, европейцы, под влиянием создавшихся у нас особых "законов чести" преувеличиваем то чувство стыда и позора, которое является результатом полученного образованным человеком удара, который представляется для него гораздо худшим, нежели сама смерть. У китайцев подобной чувствительности не существует. Для них удар является чем-то неприятным, постольку неприятным, поскольку он порождает чувство боли, но не больше, а среди такого народа, у которого ощущается недостаток в чувстве чести, ввести и проводить телесные наказания, само собой разумеется, чрезвычайно легко и просто. В некоторых случаях китайские законы разрешают заменять телесные наказания деньгами, считая приблизительно пятнадцать рублей за каждый день, в который должна была быть произведена экзекуция. Другой особенностью китайского уголовного кодекса является то обстоятельство, что наказуются не только те люди, которые совершили то или иное преступление, но также и те, кто несвоевременно констатировал факт нарушения виновным законов. Так, например, в Китае очень часто наказывают солдат и низших полицейских чинов, состоящих в ведении магистратуры, за то, что в короткий промежуток времени им не удается изловить воров и грабителей, оперирующих в районе вверенного их надзору околотка. При незначительных провинностях, каковыми считаются пьянство, обман и т. п., мандарин пользуется правом своей властью назначить и тут же привести в исполнение наказание; для этой цели в доме каждого мандарина ежедневно происходит особого рода судебное заседание. На таком заседании присутствует несколько низших служащих, вооруженных железными оковами и бамбуковыми палками. С правой стороны от мандарина помещается обвинитель или доносчик, перед мандарином ставится стол, покрытый шелковой скатертью; на столе - письменные принадлежности, чтобы секретарь имел возможность записать все необходимое в протокол черными чернилами. Мандарин же подписывает его красными чернилами и прикладывает печать своего имени из красного воска. Кроме того, на столе находятся пучки небольших палок с красными концами, и если подсудимый признается виновным в нетяжком преступлении, то наказание выполняется тут же, после чего понесший его немедля отпускается на все четыре стороны. Бастонада представляется наказанием обычным, причем судья швыряет на пол столько упомянутых выше палочек со стола, сколько ударов должен получить подсудимый, и каждая палочка означает пять ударов. Стоявший до объявления приговора на коленях подсудимый распростирается с помощью служителей плашмя на полу, один из помощников главного экзекутора усаживается ему на спину, в то время как другой изо всех сил держит его за ноги. После этого главный мастер начинает с помощью бамбуковой палки обрабатывать пятки не имеющей возможности пошевельнуться жертвы. После экзекуции преступник по существующему обычаю благодарит мандарина за беспокойство, направленное к воспитанию недостойного червя. Зачастую положение свидетелей такое же критическое, как и самого подсудимого, ибо стоит только, чтобы их показания не понравились судье, как отдается соответствующее приказание, и слуги мандарина сваливают ни в чем, казалось бы, не повинного человека и основательно угощают его бамбуками. Роль магистрата не ограничивается только присутствием его членов при процедуре бастонады: очень часто место судебных установлений служит тюрьмою, в которой клети для арестованных помещаются в первом дворе, причем сплошь и рядом можно видеть, как несчастные сидят на корточках под жгучими лучами солнца. Мурашки по коже пробегают при взгляде на эти истощенные, с ввалившимися щеками и бледными лицами фигуры, закованные в цепи и колодки или привязанные к столбу. Используют также большую деревянную колоду с отверстием посредине, через которое продета голова арестованного, вся же доска своей внушительной тяжестью нажимает на плечи несчастного подданного Небесной империи. Китайский свод законов, переведенный на английский язык сэром Георгом Стаунтоном, называется Та-Дзинг-Лу-ли, т. е. законы и предписания великой династии Дзинг. Вся книга подразделяется на: 1) общее право, 2) гражданское право, 3) фискальное право, 4) церковное право, 5) военное право, 6) уголовное право и 7) право общественных работ, причем заглавие "Уложение о наказаниях", приведенное переводчиком, предъявляется не буквальным, а совершенно произвольным или случайным. В том-то и заключается единственная особенность китайского законоположения, что все ошибки, упущения и относящиеся по своему характеру скорее всего к заблуждениям поступки, влекущие за собой в Европе незначительное гражданское наказание, караются в Китае определенным количеством ударов бамбуковыми палками. Необходимо добавить при этом, что наказания распределяются настолько щедро и определяются так точно, что по одному этому можно уже судить о полной негодности социального строя империи. Не мораль, а сама конечная цель является в данном случае главным основанием, причем наказания вовсе не зиждятся на тяжести совершенного преступления, а на том вреде, на той степени ущерба, какую могло бы оно нанести. Так, например, наказания за воровской проступок находятся в зависимости и определяются по стоимости украденной вещи; поэтому установлены особые таблицы, которые расценивают различные вещи и всевозможные предметы. Пожалуй, приходится согласиться с тем, что подобная система является наиболее подходящей для того, чтобы сдерживать народ, принимая во внимание нравственный уровень настоящего его состояния. Подобная нация, которой не хватает самых элементарных принципов веры и нравственного воспитания, которая погрязла целиком и исключительно в материальных интересах, не может долго остаться нацией как таковой; нам кажется, что она быстрыми шагами пойдет навстречу неминуемой гибели: стоит только в бразды ее правления вмешаться другому народу, основным правилом которого является право и справедливость. У китайцев же, этой нации скептиков, чувство обязанности может вызвать только бамбуковая палка. Кроме того, во всех китайских законоположениях царит полнейший недостаток в ясности и определенности, дающий широкий простор произволу, нечестности и пронырливости мандаринов. Возьмем для иллюстрации следующее место: "Если какой-либо купец, которому известен род торговли своего соседа, открывает лавку и назначает на находящиеся в ней товары такие цены, благодаря которым сосед его фактически лишается возможности продавать свой товар, извлекая, само собой разумеется, из этого необычайную пользу, то его нужно подвергнуть сорока ударам бамбуковой палкой". Что может в данном случае спасти того или иного лавочника, если любому мандарину вздумается устроить так, чтобы осуществить приведенный параграф китайского свода законов?! Особенно удивительным явлением в китайском законоположении представляется система, благодаря которой каждый подданный императора может считаться ответственным за поступки своего соседа, родственника, начальника или подчиненного. Более всего печальна участь служилого люда: ответственность его велика, и законы в данном случае просто неумолимы. Если само судебное установление вынесло неправильное решение, безразлично, слишком ли строгое или чересчур мягкое, либо просто неверно составленное, - наказуется секретарь, и наказуется самым строгим образом; все же прочие члены суда хотя и караются, но гораздо слабее, и чем выше ранг чиновника, тем незначительнее наказание, и таким образом председатель несет самую слабую ответственность. Чем ниже служебное положение чиновника, тем выше ответственность его, ибо принято считать, что преступление вовсе не существовало бы, если бы данное лицо в невысоких чинах не оказало своего содействия или не проявило попустительства. По европейским понятиям, трудно согласиться с тем, что за неправильное решение судья подвергается телесному наказанию, в Китае же это - дело обычное; там секут опростоволосившегося судью и тогда, когда низшая исполнительная власть констатирует неправильность действий высшей, которой она даже подчиняется. Чего только не бывает в Китае! Низший служащий, например, может быть присужден к смертной казни за то, что он небрежно приложил к письму печать! Если государственная печать на каком-либо документе поставлена вверх ногами или оттиснулась не так рельефно как полагается, то все причастные к этому делу лица получают по восьмидесяти ударов. И если получающий письмо, т. е. адресат, вследствие неправильного припечатания конверта, сомневается в подлинности послания и не выполняет тех предписаний, какие изложены в подобном послании, благодаря чему страдает какая-либо военная операция, то секретарь того учреждения, откуда вышла бумага, приговаривается к смертной казни. В Китае существует много способов для того, чтобы сведения о законах распространить в возможно более широком кругу публики, а также и среди чиновнего народа. В конце каждого года все чиновники подвергаются специальному экзамену по законоведению, и если познания их в этой области оказываются недостаточными, то высшие начальники таких неудачников наказуются конфискацией жалованья за один месяц, низшие же - награждаются сорока палочными ударами. Особенно старательно и точно выработаны брачные законы, причем организация семьи пользуется в Китае как политическим, так и социальным значением. Брак может быть заключен без того, чтобы ближайшие заинтересованные в нем лица, т. е. жених и невеста, знали что-либо друг о друге - с ними в данном случае вовсе не считаются. Впрочем, так обстоит дело только с первым замужеством или женитьбой в первый раз. Отец, принуждавший овдовевшего сына своего к вторичному браку, наказуется восемьюдесятью палочными ударами. Если родные невесты в период времени между обручением и свадьбой отдают свою дочь другому, то все семейство награждается семьюдесятью ударами палок. Закон запрещает вступать в брак во время траура по отцу, матери или одному из супругов (жене - по мужу, мужу - по жене). Брачный союз в таких случаях считается недействительным, и обе стороны получают по сто ударов бамбуковой палкой. Если траур относился к дедушке, к бабушке или дальним родственникам, то брак не расторгается, но обе стороны получают по восьмидесяти ударов. Браки между тезками, между музыкантами или преступниками или женитьба на актрисе считаются расторгнутыми, причем виновные подвергаются серьезному телесному наказанию. Неверные мужья и жены караются палочными ударами; что же касается тех женщин, которые до измены мужу вели честный образ жизни и ни в чем предосудительном замечены не были, то у них, помимо наказания палками, отнимают еще чулки и платье. Церковные законы отличались изумительнейшими параграфами. Астрономическая коллегия в Пекине несет на себе обязанность следить самым внимательным образом за всеми небесными явлениями и уклонениями, причем каждая сделанная в этом направлении ошибка наказуется шестьюдесятью ударами бамбуковой палкой. Если музыканты, колдуны и предсказатели, под предлогом сообщения надвигающегося несчастья или, наоборот, желая обрадовать предсказанием чего-либо особенно счастливого, являются в дома высших военных или гражданских властей, то их за каждое предсказание карают пятьюстами ударами. Хотя китайцы с полнейшим равнодушием относятся ко всем существующим в мире религиям, тем не менее под страхом наказания бамбуковыми палками им вменено в строжайшую обязанность выполнение всех религиозных церемоний. В смысле производства процедуры богослужения установлены самые точные предписания, причем при тех или иных отступлениях от последних наказуется не только сам совершивший данное преступление, но и так называемый церемониймейстер, т. е. лицо, на которое законом возложены обязанности наблюдения за исполнением массой всего, относящегося к ритуалу китайского богослужения. И даже святые свиньи, откармливаемые в пагодах в качестве животных, обреченных на жертвоприношение, находятся в Небесной империи под зорким покровительством закона. Так, например, за каждую тощую, плохо вскормленную свинью специальный надзиратель карается пятьюдесятью ударами бамбуковой палкой, причем малейший симптом, намекающий на возникновение среди этих священных животных эпидемической болезни, может довести целую пагоду до крайних пределов отчаяния. Уложение о самих наказаниях изложено у китайцев довольно просто. Обычными наказаниями являются следующие: определенное количество дней ношения упомянутой выше колоды или известное число ударов с помощью бамбукового тростника. Смертные приговоры исполняются путем удавления или обезглавления. За особенно тяжкие преступления практикуются медленные казни при помощи ножа; палач вытягивает из находящейся при нем корзины, наполненной ножами, один ножик, так сказать, лотерейным путем, причем по надписи на нем узнает, для каких именно сосудов он предназначен. Вслед за сим эти сосуды последовательно вскрываются до тех пор, пока несчастная жертва под влиянием кровоистечения не испускает последний вздох и не переселяется в лучший мир. Особое наказание существует для лодочников, замеченных в том или ином преступлении. Их заставляют стать на колени, один из судейских служителей держит их за волосы, другой же начинает специально предназначенным для этой цели кожаным ремнем хлестать по щекам преступника. В Китае нередко встречаются изображения тушью и красками, посвященные способам выполнения телесных наказаний. Такие рисунки имеют чаще всего сатирический характер и посвящаются обычно в виде карикатуры на господствующее в Китае стремление к высшему государственному образованию. Наиболее других заслуживают внимание рисунки, изданные Перси Крукшенком. Принято считать, что лучше всего изучать характер китайцев во время их страдании. Они переносят наказание бамбуковыми палками без единого стона, заставляя изумляться стоической выносливости. При экзекуциях нередко практикуется следующее: жертвы связываются, укладываются в корзину, приволакиваются на лобное место и затем бросаются в лужу крови предшествовавших жертв; после этого их расставляют длинной шеренгой на коленях, и... через пять минут пред глазами зрителей сотня обезглавленных трупов... Ни стонов, ни криков, ни воплей! Говорят, что браки у китайцев чрезвычайно редко бывают счастливыми. Муж бьет жену, жена тузит мужа - если только она в состоянии справиться с ним! Все-таки в огромном большинстве случаев страдательной стороной является женщина. В некоторых провинциях Китая кулачная расправа над женами настолько вошла в обычай, что мужу, не накладывающему долго рук на свою жену, кажется, будто он позабыл о выполнении возложенных на него обязанностей. Некий молодой супруг до смерти избил свою жену, и, когда его спросили, в чем именно провинилась она, он ответил: "А ни в чем! Она ни разу не заслужила наказания. Но мы уже два года муж и жена, и мне казалось, что все соседи начали уже смеяться надо мной вследствие того, что я ни одного раза не бил своей жены. И вот сегодня утром я решил проучить ее". Кончилось тем, что воображаемые насмешки соседей стоили бедной женщине жизни. ^TНАКАЗАНИЕ РОЗГАМИ НА ВОСТОКЕ^U Китай является не исключительной страной, бразды правления в которой поддерживаются бамбуковой палкой. И в других странах обширной Азии со времен самой седой старины население дрожит перед палкой. Хотя Китаю необходимо в данном случае отдать пальму первенства: нигде нет столь обстоятельного уложения о наказаниях, как именно у сынов Небесной империи. Соседка Китая, Корея, ввела у себя некоторые поистине удивительные узаконения, относящиеся к выполнению наказания. Кое-что из этой интересной области мы сейчас проследим. Если жена убивает своего мужа, то ее зарывают в землю до плечей вблизи столбовой дороги; вблизи зарытой кладется топор, которым каждый проходящий, если только он не принадлежит к привилегированному сословию, обязан нанести ей удар. Экзекуция продолжается до тех пор, пока преступница не умирает. Каждый муж, уличивший свою жену в измене ему, должен обязательно предать ее смерти; такому же наказанию должны подвергаться от руки своего господина в чем-либо провинившиеся рабы, как ни незначительно было бы совершенное ими преступление. Убивший своего господина раб присуждается обязательно к смертной казни. Для истребования долгов, будь они частные или казенные, у корейцев практикуется чрезвычайно действенный и внушительный способ. Если должник не уплачивает следуемых с него денег в назначенное время, то от двух до трех раз в месяц, следующий за просрочкой, его наказывают палочными ударами по голеням. Такое "напоминание" продолжается до тех пор, пока кредитору не будет внесена определенная обязательством сумма. А если должник умирает до уплаты денег, то наказанию продолжает подвергаться ближайший родственник его. Бастонада практикуется по поводу самых легких преступлений и применяется в различных видах и формах. Бьют либо по бедрам, либо по ягодицам, либо по голеням, либо, наконец, по пяткам. При так называемом "бедряном пластыре" ступни преступника привязываются к одной скамейке, а бедра к другой. Затем начинается экзекуция, которая производится с помощью палки из тесанного дуба, имеющей два дюйма в ширину и один в толщину; одна сторона этого инструмента закруглена, другая же представляется плоской. В огромном большинстве случаев кряду наносят тридцать ударов. Если экзекуция назначается по ступням, то приговоренный усаживается на землю, палач связывает обе ноги его большими пальцами, ущемляет ступни своей жертвы между своими ногами и наносит определенное количество ударов особой палкой, толщиною в среднюю человеческую руку. Есть еще способ, носящий название "бастонады a la mode"; он выполняется с помощью длинной бамбуковой палки, причем преступник укладывается на скамейку ничком и плотно привязывается веревками. Если такому наказанию подвергается женщина, то предварительно на нее надевают мокрые панталоны. Сто ударов бастонады a la mode равняются по значению смертному приговору, ибо крайне редко преступники выдерживают пятьдесят ударов. Остается только удивляться, что в Японии, имеющей такое большое сходство с Китаем, бамбуковая палка особым почетом не пользуется. Но факт остается фактом, и мы должны констатировать, что телесные наказания вообще среди японцев, в этой Стране восходящего солнца, никакой популярностью не пользуются. И даже в тесном семейном кругу ни женщины, ни дети не знакомы с "березовой кашей", а если розга среди некоторых слоев населения и применяется, то, во всяком случае, чрезвычайно редко. Более всего при воспитании детей принято пользоваться нежностью, лаской и неослабной бдительностью.. Хотя мы и предпринимали специальные исследования, но нам не удалось узнать, чтобы в школах Японии учителя пользовались телесными наказаниями; да и вообще японская школа сильно разнится во всем от нашей. Один из путешественников, много лет проживший в Японии, следующими словами рисует характер высшей школы для японских девушек. "Учителя за право преподавания в этих высших школах не только не получают гонорара, но должны сами платить деньги, и таким образом преподавание из чистого ремесла превращается здесь в любимое, так сказать, занятие, спорт, если можно так выразиться. Девушки сами избирают для себя учителей, и, само собой разумеется, большинство педагогов отличается если не поголовной красотой, то уж наверное миловидностью. Ученицы не сидят, как у нас, на жестких партах, набитые, как сельди в бочку. Нет, занятия производятся в великолепных садах, наполненных ароматом цветущего чая и пахучих цветов. Среди деревьев и кустарников разбросано огромное количество маленьких павильонов... И тут-то вашему глазу представляется дивная панорама краснощеких девиц с лучистыми глазами, своей чарующей походкой передвигающихся от одного павильона к другому. На маленьких лакированных подносиках они разносят чай и фрукты, а в маленьких беседках восседают учителя или профессора, поджидающие разносящих угощение учениц или же читающие лекцию возвратившимся". Впрочем, японское уложение о наказаниях смело можно назвать кровавым, и смертная казнь применяется в Стране восходящего солнца за самые маловажные преступления и даже за воровство, например. Похититель чужой собственности, хотя последняя и стоит грош, не смеет рассчитывать на милосердие суда. Игры на деньги - и те караются смертью; убийство - точно так же; смерть ждет и тех, кто совершил преступление, наказуемое и в цивилизованных странах таким же образом. Каждый должен за совершенное преступление понести определенную казнь, в случае же государственной измены карается не только совершивший ее, но и все его родственники. Способов приведения казни в исполнение множество, и все они в Японии отличаются ужасной жестокостью. Здесь практикуется и сожжение живьем, и распятие головой вниз, и топтание разъяренными быками, и варка в кипящей воде или - еще хуже - в клокочущем на огне масле. Лицам привилегированного сословия, а также и офицерам закон дает право, в случае присуждения их к смертной казни, лично отправить себя на тот свет. В большинстве случаев такие преступники после суда с достойным лучшей участи хладнокровием распарывают себе живот, не забыв предварительно распрощаться с родными и близкими друзьями. У киргизов и татар экзекуции играют огромную роль в случаях конокрадства. В своем труде "Путешествие по Бухаре" доктор Эверсман в качестве очевидца рассказывает следующее. "Собственно говоря, преступник был приговорен к смертной казни, но наказание было ему смягчено. Полураздетым, со связанными руками, его прогоняли по лагерю, и, когда он не в состоянии был быстро бегать, его основательнейшим образом обрабатывали кожаными ремнями особые люди, конвоировавшие несчастного верхами. Затем ему вложили в рот один конец веревки, в то время как другой был привязан к хвосту лошади. На последней восседал бухарец, направлявший лошадь между палатками и домишками деревни; другой же всадник следовал за преступником и сек его плетью. В конце концов лошадь преступника понесла первоначальное наказание своего хозяина: ей перерезали горло, причем все присутствовавшие при экзекуции отрезали себе по куску конины, заранее предвкушая аппетитный ужин". В Индии телесные наказания существуют с незапамятных времен. Богатые люди наказывают сплошь и рядом своих рабов, родители секут детей, а все правители применяют время от времени розгу на своих подданных. Да и слуги нередко, перессорившись между собой, доходят до драки и пускают в ход за неимением более подходящего инструмента свою обувь. На телесное наказание в Индии смотрят, как на самое заурядное явление, и неизвестно во многих случаях, кого удручает больше экзекуция: самого истязуемого или наблюдающих за поркой зрителей. Вот до чего притупилась здесь чувствительность к телесным наказаниям! Умерший раджа Али наказывал всех "кошкой" о девяти концах, не разбирая ни состава преступления, ни личности преступника; провинившийся мог быть джентльменом, торговцем лошадьми, сборщиком податей и даже собственным сыном раджи-все равно его ожидала та же участь. Особенно доставалось сборщикам податей, и в редкий день не секли двух-трех из них. Мало того, что их секли, - им разрывали тело гвоздями и затем снова секли. Такое обращение с людьми существовало очень давно и под английским протекторатом лишь несколько слабело. В большинстве случаев виновных в Т9М или ином преступлении подвешивали за руки к столбу или дереву и затем били либо полосой коры, либо плетью из веревок или тамариндовых волокон. Помимо телесного наказания в Индии существуют и другие способы и орудия пытки. Из последних назовем Kittee и annudale. Kittee по своей идее походит на те европейские инструменты, которые служат прессом для большого пальца, с той только разницей, что в Индии их применяют на других частях тела, причем нередко увлекаются пыткой до того, что поврежденный орган лишается на веки присущих ему функций. Annudale представляет собою чисто азиатский инквизиционный метод; он заключается в вывихе либо всего туловища, либо отдельных суставов с помощью тугого шнурования веревками, которые не снимаются в течение многих часов. В то же время к известному участку тела беззащитного пытаемого приставляется насекомое или пресмыкающееся, жадно впивающееся в него своим жалом. Что касается Турции и Персии, то здесь телесные наказания в виде бастонады процветают как нельзя лучше; к ним прибегают положительно ежедневно. Способ выполнения значительно отличается от китайского: два экзекутора держат брус, к середине которого с помощью кольца или петли прикреплена веревка. В эту последнюю продеваются босые ноги преступника таким образом, чтобы пятки были обращены кверху; сам же наказуемый лежит на спине. Третий палач до тех пор бьет толстой палкой по пяткам жертвы, пока не последует знак со стороны распоряжающегося наказанием офицера или чиновника магистратуры. После этого ноги развязываются, преступник отпускается, и ему предоставляется полное право лечить свои ноги как и чем ему заблагорассудится. Собственно, подобное наказание может применяться в Турции к лицам четвертого и последнего класса, как, например, к рабам и данникам (евреи, армяне, греки и т. д.). Три высшие класса: эмиры или потомки пророка, судьи, гражданские и военные чины, равно как и свободные граждане, были от этого наказания освобождены. Сначала разрешалось давать от трех до тридцати девяти ударов, но затем количество последних было увеличено до семидесяти пяти. На практике же и последняя норма переступалась сплошь и рядом, да и привилегированное положение не всегда принималось во внимание. У древних греков и римлян также существовала бастонада. Последняя известна была под разными именами: fustigatio, fustium amonito, fustibus coedi, и таким образом она отличалась от flagellatio и производилась не как последняя, розгами и плетью, а с помощью особой палки. Fustigatio считалось более легким наказанием и применялось в большинстве случаев к свободным, flagellatio являлось чаще всего достоянием рабов. Первая называлась также барабаном: наказуемого били палками так, как это проделывают барабанщики над своим инструментом. ^TРОЗГА В ОДНОМ ИЗ ВОСТОЧНЫХ ГОСУДАРСТВ^U {Перевод этой и последующих трех глав сделан А. 3-им.} Деспотическое и полуварварское государство это с незапамятных времен управляется плетью и розгой. Телесные наказания в многоразличных формах назначаются за всевозможные преступления, причем различия в общественном положении секомого в расчет здесь не принимаются. Розга в руках полицейских все еще является основным инструментом, хотя и сами полицейские не изъяты от того, чтобы провинившийся или провинившаяся не были избиты, как собака. Нередки случаи, когда какой-либо несчастный крестьянин должен отправиться пешком за тридцать-сорок верст в ближайшее полицейское управление для того, чтобы передать там записку, в которой сообщается приказание подвергнуть такого-то стольким-то ударам. Необходимо заметить, что такие "векселя, на предъявителя" всегда оплачиваются, и даже нередко с высокими процентами. Впрочем, населяющие это государство подданные не особенно-то сокрушаются, ибо в крови у высокопоставленных и низших классов имеется к розге, очевидно, особая закалка - ее переносят все. Ни одна из дам не считает ниже своего достоинства хлестать по щекам горничных, но если прислуга оказывается иностранно-подданной, то дело иной раз принимает довольно опасный оборот. Так, например, одной из принцесс показалось, что делавшая причесжу горничная-француженка оцарапала ей кожу головы. Недолго думая, рассерженная барыня ударила девушку рукой по лицу. Француженка схватила головную щетку и, не выпуская волос госпожи из своих рук, основательно избила принцессу по щекам и ушам. Само собой разумеется, что никто не должен был узнать, что ее высочество была избита своей горничной, и таким образом аристократка промолчала и - мало того - путем денежных подарков и красноречия убедила горничную в том, что происшествие должно остаться в глубокой тайне между ними обеими. В стране этой палка является последним доводом одного человека по отношению к другому. Каждое высокопоставленное лицо или же особа, состоявшая на коронной службе, пользуется правом по своему желанию избить кого угодно, не делая различия между полом, ибо в описываемой стране женщины от избиений не изъяты. Воспитание производится с помощью палки или розги при благосклонном участии родителей или солдата. Если, например, какой-нибудь крестьянин не может постигнуть тайн музыкального искусства или от природы лишен всякого намека на слух, - его награждают побоями. Если солдат недостаточно быстро сделает оборот по команде, если он придурковат или вовсе глуп, он получает удары. За неповиновение работников, за самые незначительные проступки прислуги, за недостаточно вежливое обращение с господами, за все, решительно за все - бьют! Недели, дня не проходит без того - рассказывает один из современных писателей, - чтобы какого-либо офицера, студента, служащего не подвергли телесному наказанию; за малейшую неосмотрительность приходится обнажать плечи и ложиться под розги. Один из прославившихся и ставший бессмертным поэт подвергся экзекуции в полицейском участке по приказанию самого повелителя страны. Поводом к такой мере, как сообщили поэту, было то обстоятельство, что розгами имелось в виду умерить несколько насмешливый тон поэта. Упомянутый писатель далее повествует, как некий бедный крестьянин, бывший в обучении у одного из столичных парикмахеров, не в состоянии был выносить тяжелое обращение своего господина и решился под влиянием безвыходного положения наложить на себя руки. Покушение не удалось: самоубийца только ранил себя. Через некоторое время его, выписали из госпиталя выздоровевшим и... высекли, чтобы "он научился жить". Раны, образовавшиеся после порки, с таким же трудом поддавались излечению, как и та рана, которую несчастный сделал себе на горле ножом, пытаясь свести счеты с жизнью. Но, как говорится, палка о двух концах, и утешительно, по крайней мере, что время от времени приходится узнавать об актах мести. Так, например, некий богатый господин приказал заказать для себя специальную машину для порки; наказуемые вставлялись в этот аппарат и прикреплялись к нему, после чего, благодаря особому приспособлению, деревянная палка приводилась особым механизмом в движение, и жестокая экзекуция начиналась... Разумеется, крестьяне этого самодура в конце концов, как говорится, взбесились, и в один прекрасный день господин их очутился сам в машине и вынужден был испытать все прелести ее на своей собственной шкуре. Изумительный пример особого пристрастия этого народа к розге - то, что замужние женщины считают доказательством любви со стороны своих мужей, если последние телесно наказывают их. И если от времени до времени мужья не бьют своих жен, то это означает, что к ним относятся невнимательно и равнодушно. Все это наблюдается не только среди необразованных женщин, но и в высших слоях населения. Одна из красавиц этой страны вышла замуж за француза и после четырнадцатидневного блаженства новобрачная сделалась вдруг неузнаваемой: настроение ее было в высшей степени подавлено. Путем настойчивых расспросов супруг узнал наконец истинную причину горя своей молодой супруги, "Разве могу я быть уверенной в твоей любви ко мне? - сказала она. - Вот уж четыре недели, как мы поженились, а ты ни разу еще не бил меня!" Розга в ходу также в банях описываемого государства. Последние здесь носят особый характер. Баня состоит из не очень высокой комнаты, в которой помещаются: печь, различной высоты скамьи, устроенные в виде полок, и большой бак для воды. Когда печь накаляется докрасна, ее поливают водою до тех пор, пока вся комната не наполнится парами. Неизменным и главным атрибутом этих бань служат березовые веники с листьями. Ранней весною огромные количества их срезаются специально для банных заведений. Перед употреблением веники эти погружаются на короткое время в воду, чем имеется в виду сделать их более легкими и гибкими. После этого начинается процедура поколачивания веником всего тела купающегося. Бани, в общем, производят положительно неописуемое впечатление. Представьте себе массу людей всякого возраста и... обоего пола вместе. Мужчины, дети, мальчики, девочки, старики, юноши, молодые женщины, девушки, старухи-все моются одновременно. Все, разумеется, одеты так, как полагается быть одетым в бане, т. е. абсолютно голые. Все это смеется, разговаривает, острит, обливает друг друга почти кипящею водою и угощается взаимными поколачиваниями березовым веником. После купанья все в адамовом костюме выбегают из жарко натопленной бани на улицу, где начинают валяться под открытым небом в снегу. Вот что рассказывает один из путешественников: "Когда я открыл входную дверь, чтобы взглянуть внутрь бани, - мне, вследствие густоты наполнявших помещение водяных паров, рассмотреть ничего не удалось. Точно так же, кроме общего гула массы голосов, я не разобрал ни одного слова: слушалось только пчелиное жужжание да похлопывание веников по голому телу". Некоторые из правителей этой страны особенно отличались в области рукоприкладства, причем за несколькими сохранилась репутация в высшей степени изобретательный на придумывание утонченных мук. Один из них, прославившийся преобразованием страны, как это всем известно, наказывал впавших в немилость приближенных из благородного звания тем, что заставлял их разыгрывать роль шутов. С момента отдачи подобного приказания опальный становился несчастной жертвой и мишенью для насмешек со стороны окружающих. Он пользовался правом говорить все, что ему вздумается, но в то же время должен был быть готовым к тому, чтобы без всякого сопротивления подвергнуться порке со стороны какого-нибудь барина, усмотревшего в остротах шута личную обиду. Все, что бы ни сделал он, осмеивалось окружающими, его жалобы, его стоны и вопли принимались за шутку, чем больше он поносил или оскорблял кого-нибудь, тем одареннее считался он как шут и дурачок. Особенной способностью и ловкостью обходиться со своими шутами отличалась одна из давно уже скончавшихся правительниц; она проявляла при этом столько комизма, что никто не мог удержаться от смеха. Один из малолетних принцев в чем-то как-то провинился и получил приказание превратиться в курицу. Коронованная мать приказала устроить большую корзину и предназначила ее на роль насеста; затем она вложила на дно этого гнезда яйца и приказала поставить его в одной из главных зал дворца и притом на самом видном месте. Под страхом смертной казни наказанный принц должен был усесться в корзину и кудахтать возможно громче курицей. Наиболее жестокой в смысле экзекуций считалась другая правительница, видевшая в порках любимое развлечение, которое, вернее, должно быть названо страстью; она никогда не церемонилась и не считала зазорным своими собственными руками наказывать провинившихся розгой. Очень часто под влиянием скуки она принималась сечь прислугу, испытывая при этом огромное удовольствие. При экзекуциях девушек мужская прислуга брала последних на плечи. Время от времени и на долю придворных дам доставалось так называвшееся "элегантное наказание", и все это предпринималось исключительно для обоюдного развлечения. Рассказывают при этом, что правительница заставляла фрейлин наряжаться в детские платья и вести себя, как подобает малым ребятам. Сама же она разыгрывала роль матери и как таковая, "любя", наказывала своих "девочек". Иногда она называла себя гувернанткой и задавала своим "ученицам поневоле" настолько сложные и мудреные задачи, что разрешить их ни одна из фрейлин не могла, в результате чего - порка. Фантазия ее доходила до того, что иногда она одевалась римской матроной, окруженной рабами, которых и наказывала розгами то сама, а то поручая избивать наказанных бутафорским рабам. И в сфере других развлечений у правительницы этой был особенный вкус. В одной из летних резиденций своих она разгуливала в мужском костюме, в таком же виде появлялась на охоте и предпочитала ездить верхом по-мужски. Дамское седло ее было устроено таким образом, что по желанию всегда превращалось в мужское. О нравах того времени вообще можно судить по следующему приказу, разосланному правительницей знатным особам: "Ни под каким предлогом никому из дам не разрешается напиваться пьяной; мужчины до девяти часов вечера обязательно должны быть трезвы. Играющие в фанты или подобные игры дамы должны вести себя при этом прилично. Никто из мужчин не смеет без разрешения целовать даму, никто также не имеет права в обществе бить даму под страхом исключения из придворного звания". Сколь красноречиво говорит за себя это "быть тверезым" до 9 часов! И даже князь, самый значительный после правительницы человек, забавлялся обычно тем, что в комнате хлестал плетью прислугу, и камердинеры должны были прыгать из одного угла в другой, чтобы избегнуть довольно чувствительных ударов. Далее, он устраивал в компании с дворней ночные оргии, и когда слуги наливались, то забывали вовсе, с кем сидят за столом, и совершенно игнорировали своего повелителя, не обращая никакого внимания на высокий титул его. Дело доходило до того, что князю приходилось напоминать холопам о своем звании с помощью солидной дубинки... Об одном из правителей некий биограф его говорит, что история затрудняется подыскать ему подходящее прозвище. Она не знает, называть ли его "коронованным Дон-Кихотом", "испорченным унтер-офицером" или "высеченной розгами бабой". Народ в этой стране буквально стонал при упомянутом только что правителе от розги. Сам повелитель в высшей степени третировал своих приближенных, последние вымещали злобу на подведомственных им чинах, а эти, в свою очередь, вооружались палкой и подымали ее на слабейших. "Крестьянина здесь бил каждый. Бил его барин, если только снисходил до этого, бил его управляющий, бил надсмотрщик, били служащие и вообще все, кто имел счастье именоваться некрестьянином. На ком мог вымещать злобу несчастный? Конечно, на жене, детях и скотине, которых он колотил немилосердно!" Вот уголок картины, наброшенный упомянутым выше биографом и историком. А так как он сам принадлежал к верноподданным страны, то, следовательно, не доверять ему нет оснований. "Наоборот, "благородные" пользуются совершенно другой жизнью. Они живут себе припеваючи в своих имениях вместе "с женами и детьми и бесчисленным количеством крепостной челяди. Они поистине наслаждаются жизнью, им может позавидовать каждый. В своих владениях, господа, вы являетесь ограниченными властелинами, все дрожит, все трепещет при одном только звуке вашего голоса! Если вы прикажете "всыпать" Жаку или Джону двести розог, то ваше приказание исполняется бесприкословно, и спина несчастного через несколько минут становится черной, как смола". В тюрьмах этой страны заключенных порют безжалостно и часто бьют в полицейских камерах для арестованных, но широкая публика об этом ничего не знает. Последние сведения мы получили отчасти от господина М. Пернэ, француза, проживавшего некоторое время в описываемой стране и попавшего под "покровительство" полиции за показавшиеся начальству несколько невоздержанными речи. Его заключили дотом в тюрьму, но по ходатайству французского посла освободили и, не выслушав никаких объяснений, выслали за границу. Находясь в тюрьме, он был заключен в камеру, отделявшуюся тонкой перегородкой от соседнего помещения, в котором производились экзекуции крепостных по приказанию своих господ. Таким образом, Пернэ имел возможность довольно близко познакомиться с тайнами острога и получил ясное представление о той роли, какую играло в тюрьме телесное наказание. Между прочим, ему пришлось быть свидетелем экзекуции, совершенной над двумя молодыми девушками, служившими мастерицами у парикмахерши древней столицы. Госпожа их в числе прочих правил, введенных в ее мастерской, запрещала "иметь провожатых", а обе девушки, вопреки этому, впустили к себе двух своих возлюбленных. При порке присутствовала уполномоченная от парикмахерши, которая просила сильнее заказывать провинившихся. Всего каждая жертва получила сто восемьдесят ударов. Нередко в тюрьму управляющие имениями доставляли крепостных, которые тут же и наказывались. Красивая крестьянская девушка - рассказывает далее Пернэ - была обручена и всячески уклонялась от ухищрений своего господина, который, не обращая внимания на жениха, старался соблазнить ее. Потерпев неоднократные неудачи, обозленный помещик обвинил в чем-то несчастную девушку и послал ее в тюрьму. Здесь ее раздели донага и разложили на скамье; мужчины крепко держали ее, а секший с таким усердием выполнял данное ему поручение, что спустя три месяца девушка никак не могла еще придти в себя. Писательница-англичанка, посвятившая интересующей нас в этой главе стране особую книгу, рассказывает, как одна дама из великосветского общества, воспользовавшись присутствием на маскарадном балу самого правителя, стала нашептывать ему на ухо о том, о сем и, между прочим, зашла в своей откровенности слишком далеко. По выходе из собрания за ней последовал шпион, открыл инкогнито смелой маски, а на следующий день она была приглашена к могущественному в то время графу N. Там ее усадили на стул, который во время допроса внезапно опустился вместе с восседавшей на нем дамой в расположенную под полом комнату, и здесь несчастную высекли розгами, словно маленькую девочку. Вскоре после объявления разорительной для описываемой страны войны к состоятельным классам населения было выпущено воззвание, которым все приглашались жертвовать в пользу раненых бывшее в употреблении полотно и корпию. Среди прочих приезжих в день обнародования упомянутого воззвания прибыла в древнюю столицу жена одного губернатора. Узнав о содержании обращения, губернаторша передавала, что ей пришлось слышать разговор, из которого ясно, что враги так дружно сплотились, что вскоре завоюют всю страну, "и тогда, - прибавила в шутку от себя губернаторша, - запасы полотна и корпии более вовсе не понадобятся". Об этом полном иронии замечании любители донесли властям, и болтливую даму пригласили пожаловать в суд. На допросе она не отрицала произнесенных слов, которые в глазах начальства показались в высшей степени предательскими и рассчитанными на то, чтобы лишить известного воинственного подъема отправлявшиеся на поле брани войска. Суд приговорил губернаторшу к немедленному наказанию плетью, каковое тут же и было приведено в исполнение, несмотря на то, что судейский двор был переполнен посторонней публикой. Распоряжением начальства часть его посредине была очищена от народа, и тут-то разложили обезумевшую от ужаса и неожиданности даму. Экзекутор-специалист задрал юбки своей жертвы, и по обнаженному телу засвистела плетка. Уже после двенадцатого удара заметны были брызги крови. Тем не менее палач нанес положенное судом количество ударов. Нам известно, что в стране этой неоднократно наказывали телесно дам самого высшего круга; по поводу подобных экзекуций в литературе приведено множество фактов. В одной из германских газет, например, сообщалось, что три красавицы-дамы прямо с бала правителя страны, в собственных экипажах, разодетые в шелк, кружева и бархат, были отправлены в полицейский участок и там наказаны розгами. Объяснений при этом никаких дано не было; только на прощанье было рекомендовано держать язычки за зубами. На другом придворном балу майордом вдруг вежливо пригласил нескольких, непринужденно болтавших между собою девиц следовать за собой и привел их в одну из отдаленных комнат дворца. Там их заставили стать на колени, причем одна из служительниц высекла каждую поочередно их же собственными атласными башмачками. После экзекуции смущенных девиц развезли по домам. Женскую прислугу секут здесь за самые маловажные проступки. Обычно дело наказания поручается управляющему, который собирает нескольких приговоренных к порке и обставляет дело так, что наказываемую "преступницу" держит на своей спине другая "грешница", которую будут сечь вслед за первой. Опубликованы также случаи массового наказания балерин казенной школы, а нам лично рассказывали, как некий помещик время от времени наказывал розгами своих дочерей, как равно и гувернанток последних. Далее сообщают, как у одной знатной дамы существовал особый штат женской прислуги из шести человек. Одевали всех их в высшей степени нарядно, уход за ними был установлен самый добросовестный. За все это им вменялось в обязанность смиренно и безропотно переносить всяческие наказания, налагаемые на них госпожой и повелительницей. Так, например, их заставляли целовать розгу перед и после экзекуции, самим раздеваться для порки, благодарить госпожу за милостивое наказание и проч. Эта же дама точно таким же образом наказывала своих пажей, несмотря на то, что в большинстве случаев это были мальчики двенадцати-тринадцати лет. Поистине с розгой здесь шутить не приходится! ^TКНУТ^U В описываемой стране имеется много орудий и инструментов наказания и пытки, еще не упомянутых нами в предыдущем изложении. Один из таких инструментов носит название plit; состоит он из куска железа, которое сначала нагревается, затем вкладывается в нагретую в свою очередь железную коробку, причем приговоренный к наказанию должен держать последнюю в своей руке. Далее, существуют тиски для большого пальца, которые сжимаются до тех пор, пока запресованные части не раздробятся вовсе. Для телесных наказаний здесь в ходу палка, плеть и кнут. Плеть приготовляется из полос сырой кожи, в окончание которых заложены маленькие свинцовые пульки. Главным же орудием является кнут, перенятый описываемой страной от татар. Это наиболее ужасный инструмент наказания, когда-либо выдуманный человечеством. Описания кнута разнятся одно от другого. Суммируя все данные, можно сказать, что он состоит по большей части из плотного, тяжелого кожаного ремня, имеющего в длину приблизительно восемь футов; крепится этот ремень к деревянной ручке длиною в два фута. Сам ремень имеет вид довольно широкой ленты, согнутой таким образом, что стороны ее представляют собою два острых края. Попадаются кнуты, обтянутые проволокой, заканчивающейся небольшим крючком. При каждом ударе этим ужасным орудием острые края его до того сильно раздирают спину наказуемого, что получается впечатление удара обоюдоострого ножа; кроме того, палач никогда не поднимает со спины кнута, а медленно протягивает его по коже, вследствие чего маленький крючок в конце ремня обрывает каждый раз тонкие куски мяса. Мотрайн описывает кнут, рисуя его в виде плети, сделанной из кожи старого осла; ширина его приблизительно в один дюйм. До употребления кожа вываривается в уксусе и обрабатывается кобыльим молоком. Граф де Ланьи говорит: "Кнут состоит из толстого кожаного ремня, нарезанного в виде треугольника; в длину он имеет от трех до четырех локтей, ширина его один дюйм. Один конец - более широкий, другой уже и прикреплен к ручке, имеющей два фута в длину". Один из преобразователей-правителей страны ограничил количество ударов кнута сто одним, но так как ни один из наказываемых такого числа не вынес, то это количество приходилось постепенно понижать. В своем сочинении, относящемся к 1852 году, барон Гартгаузен сообщает, что употребление кнута во время его пребывания было совершенно оставлено. Наказанный незаслуженно кнутом имел право получить из сумм суда по 200 рублей за каждый нанесенный ему удар. Чтобы наказание было еще более чувствительным, преступнику полагалось ложиться под кнут только в одной паре панталон. Процедура экзекуции совершалась следующим образом. Приговоренного укладывали на деревянную скамью животом вниз, руки и ноги его аккуратно вытягивались и фиксировались к кольцам, прибитым в поперечные края скамейки. Голова до того сильно прижималась к дереву, что у жертвы не было никакой возможности кричать, что в значительной мере увеличивало болевое ощущение. Правильное и умелое применение кнута требовало продолжительного изучения, а также крепких нервов и мускулов. В палачи постоянно назначался один из преступников, приговоренный к тому же наказанию, которое он выполнял после своего помилования на других. После двенадцати лет службы его отпускали на волю и препровождали на родину, но во время несения обязанностей палача его содержали под строгим заключением и выпускали из камеры только тогда, когда необходимо было произвести экзекуцию над приговоренным к телесному наказанию преступником. В тюрьмах же опытные палачи подготовляли учеников и обучали своему ремеслу будущих истязателей. Упражнения производились ежедневно, для каковой цели применялась человеческая фигура из тряпок, набитая соломой или конским волосом. Ученики посвящались во все тайны экзекуторского искусства и получали от своего ментора указания по поводу того, каким образом возможно наносить то ужасно сильные, то вовсе слабые удары. Применение той или иной степени строгости находилось в зависимости не только от квалификации совершенного жертвой преступления, но также - и, пожалуй, более всего - от величины подарка, получаемого палачом перед поркой в виде подкупа. Ученики обучались многочисленным комбинациям: как сечь по бедрам, как угощать разбойника, как наказывать за мелкие преступления, как вызвать немедленную смерть, заставить жертву вывернуть себе затылок, как сечь так, чтобы преступник умер на второй или на третий день после экзекуции, как для этого следует подводить плеть или кнут вокруг туловища и таким образом наносить серьезные повреждения грудной клетке или расположенным в животе важнейшим органам... Искусные палачи, в совершенстве изучившие свое ремесло, показывали удивительные кунштюки, умея захватить кнутом только кружок величиною с полтинник, не задевая при этом близлежащих частей. Иные из них одним размахом своего страшного инструмента превращали кирпичи буквально в пыль. Госпожа L. пережила наказание кнутом. История ее жизни встречается во многих описаниях. Она слыла одной из красивейших женщин при дворе правительницы и была уличена в том, что принимала будто бы участие в подготовлявшейся государственной измене, надеясь на защиту своего возлюбленного, занимавшего пост одного из иностранных посланников. Согласно первому приговору, L. была присуждена к отрезанию языка с последующим колесованием, но правительница смягчила приговор, если это только можно назвать смягчением, и заменила его наказанием кнутом и ссылкой. L. появилась на эшафоте в полнейшем неглиже, но это только увеличило ее неописуемую красоту. До последнего момента она была твердо убеждена в том, что кто-либо из многочисленных друзей, восхищавшихся ее красотой и остроумием, неожиданно явится к ней на помощь. Но ее умоляющий взгляд встречал повсюду либо совершенно равнодушные, либо любопытствующие лица. Когда палач дотронулся до ее одежды, она сделала попытку отстранить его. Напрасно! Через несколько мгновений вся спина несчастной опухла, из ран струились потоки крови. После наказания кнутом ей вырезали язык, и лишенная дара слова, она была отправлена в дальнюю ссылку, чтобы там до конца дней своих влачить самое жалкое существование. Несмотря на столь ужасные испытания, L. пережила их и при следующем правителе была возвращена из ссылки - редкий случай, чтобы женщина могла вынести такое наказание, во время приведения которого в исполнение обычно умирали мужчины, отличавшиеся и большей выносливостью, и более сильным строением организма. Упомянутая нами уже выше писательница-англичанка в одном из своих очерков сообщает о студенте, подвергнутом наказанию кнутом за избиение своего профессора. Два раза этот юноша, отличавшийся недюжинным дарованием, но и крайней бедностью, писал с большой усидчивостью сочинение на премию и заслуживал последнюю, но ничего не получал, ибо один из профессоров ревновал его к женщине и не нашел более подходящего способа, чтобы чем-нибудь досадить своему сопернику. Студент сделал третью попытку, несмотря на то, что жил при ужасных условиях и по целым дням буквально голодал. Не обращая внимания на тяжелую жизненную обстановку, юноша усердно работал, так как вся его будущая карьера находилась в зависимости именно от получения премии. Все профессора признали его достойным награды, за исключением одного, голос которого, к сожалению, являлся решающим. Ни за что не соглашаясь с коллегами, черствый человек этот не остановился пред подлостью и набросил тень на репутацию студента. В порыве отчаяния несчастный юноша, сын существовавшей без всяких средств к жизни вдовы, лишенный всяких надежд, набросился на своего мучителя и побил его. Студента предали суду, доложили о его поступке правителю, который лично распорядился наказать его кнутом. Согласно приказу, на экзекуции должны были присутствовать все профессора и студенты университета, и еще задолго до окончания трагедии многие из них впали в обморочное состояние. Вскоре после первых ударов приговоренный скончался, но тем не менее положенное количество плетей было нанесено его трупу. В 1823 году к наказанию кнутом были присуждены семь татар, занимавшихся в описываемой стране грабежами и убийствами. Приговором суда наказание должно было быть приведено в исполнение именно в тех городах, где разбойники совершали преступления. Таким образом, их сначала били в одном городе, а затем в цепях доставляли для дальнейшей экзекуции в другой. Порка производилась на рыночных площадях в присутствии сотен любопытных зрителей. Преступников поочередно привязывали к позорному столбу с кольцом в верхней части его; в последнее продевалась голова и фиксировалась при этом так, что жертва лишена была возможности кричать. Затем руки и ноги также привязывались к столбу, причем пластырь, наклеенный на раны после предшествовавшей экзекуции, обязательно сдирался. Приглашенный на место экзекуции татарский священник перечислял совершенные присужденными к наказанию кнутом преступления, а также прочитывал полностью состоявшийся над ними приговор. Такая лекция продолжалась приблизительно полчаса. Ремень кнута был очень толст, почти в руку взрослого человека. С таким инструментом после священника приближался к своей жертве палач, и раздавался свист первого удара. Затем палач отходил шагов на сорок назад и снова приближался к преступнику. Так продолжалось до тех пор, пока положенное количество ударов не было отсчитано полностью. При каждом ударе появлялись брызги крови, но, благодаря указанным выше мерам, ни единого крика или стона не раздавалось. Вслед за первым наступала очередь второго и т. д. Затем всех наказанных отвязывали от столба, обклеивали пластырем и укладывали на повозку, где каждый ожидал окончания наказания над своим товарищем. Уже во втором городе один из них умер, никто же из остальных шести не дожил до последнего этапа. Другой род наказания называется здесь бегом "сквозь строй", под ударами шпицрутенов. Чаще всего наказание это применяется в армии, хотя довольно продолжительное время под шпицрутенами стонали жители одной из провинции описываемой страны. После того, как приговор прочитывался перед собравшимся на плацу или казарменном дворе полком, палач привязывал руки преступника к стволу своего ружья; другой солдат шел впереди наказываемого и держал перед ним также ружье, но штык последнего был обращен на подсудимого, приблизительно на высоте живота его. Барабанный бой возвещал начало экзекуции Преступник, голова которого была выбрита догола, начинал шествие среди двух рядов солдат, образовавших собою длинную шеренгу с каждой стороны. Каждый из этих солдат был вооружен длинным орешниковым прутом и должен был нанести им удар своему провинившемуся товарищу, когда последний поравняется с ним. Если наказываемый имел намерение ускорить шаги, чтобы таким образом сократить время экзекуции, он натыкался на обращенный к его телу штык; чтобы воспрепятствовать ему уклоняться в стороны, назначались два солдата. Крайне редко кому-либо удавалось пройти вдоль всей линии выстроенных с розгами солдат; когда же несчастный впадал в обморочное состояние, его отправляли в лазарет с тем, чтобы после поправки подвергнуть полному количеству определенных судом ударов. Один из правителей установил наносить при наказании шпицрутенами двенадцать тысяч ударов, но если приговором не имелось в виду забить преступника до смерти, то назначалось только две тысячи ударов. Сектанство в описываемой стране являет собою удивительную главу в истории религиозного фанатизма, и, таким образом, мы не должны удивляться тому обстоятельству, что именно здесь сильно процветает флагеллянтизм, пожалуй, в такой степени, какая в остальной Европе наблюдалась только в средневековый период. Здесь существует, например, секта, последователи которой носят название "мужей старой веры"; в определенное время мужчины и женщины сходятся в назначенном месте, обнажают тело до пояса и, стоя босиком на усыпанной мелким щебнем земле, хлещут друг друга до крови. Богослужение у этих Хлыстунов совершается в виде дикой пляски, сопровождаемой свирепым бичеванием. Посреди комнаты, играющей роль молельни, стоит сосуд с водой, в котором смачивают руки и из которого пьют воду. Затем начинается пляска и взаимное истязание, продолжающиеся до тех пор, пока люди не валятся без сил на пол, бьются в судорогах и произносят бессвязные речи, почитаемые, как пророческие слова. Ежегодно в Страстную Субботу у них установлен праздник в честь Божьей Матери, во время которого избранная на роль жертвы молодая девушка до того жестоко избивается сектантами, что на веки остается изуродованной. Другая секта основывает свое вероучение на словесном комментировании девятнадцатой главы Матвея. Они убеждены, что весь мир переполнен одними грешниками и что все населяющие землю люди должны вымереть, ибо достойны за свое поведение только смерти. На брак поэтому сектанты смотрят как на смертный грех. Но пока люди еще не вымерли, так сказать, с корнем, они должны оставаться, по крайней мере, добродетельными, в полном отношении безупречными и не употребляющими спиртных напитков. Сектанты призваны давать живой пример всем братьям. У каждого из них имеется паспорт, подписанный самим Иисусом Христом, чем гарантируется свободный пропуск в рай; при жизни же они видят свое назначение в том, чтобы проповедовать ближним необходимость прекращения всего рода человеческого. А если они вообще существуют на свете, то только лишь для того, чтобы убеждать других в том, что жизнь сама по себе представляется грехом. И если бы у них не было этого священного призвания, то они давным-давно поголовно наложили бы на себя руки. Поскольку описанная "догма" совмещает это, упомянутая секта причисляет себя к ортодоксальной церкви. ^TРОЗГА В РОССИИ^U "Полвека отделяет нас, - говорит Жбанков {Д. Н. Жбанков. "Когда прекратятся телесные наказания в России". - Весь отдел "Розга в России" составлен доктором медицины А. 3-им.}, - от того ужасного, мрачного времени, когда большинство русского населения - крестьяне - находилось в рабском состоянии, когда личность в России вовсе не уважалась, и телесные наказания и всякие насилия и надругательства были бесконечно распространены повсюду и над всеми: мудрено было прожить в России без битья". Рабство, угнетения и позорные наказания развращали всех, не проходили бесследно и для высших сословий, по всем гуляла властная рука, вооруженная розгой, кнутом, плетью, палкой, шпицрутенами. Конюшни для крестьян, "сквозь строй" и дисциплинарные батальоны для военных, эшафот - плети, шпицрутены и кнут для преступников, бурса, корпуса и другие учебные заведения, не исключая и высших, для детей и юношей, третье отделение с розгами для вольнолюбивых чиновников и державная "дубинка" для вельмож; стыд и женская честь не признавались, и женщины - от крестьянок до знатных дам - также наказывались позорно и публично. Как щедро рассыпались позорные и ужасные по страданиям наказания, достаточно свидетельствуют несколько примеров. В гимназиях Киевского округа в самом конце 50-х годов пороли ежегодно от четверти до половины всех учеников. В духовных учебных заведениях было еще хуже, и били артистически, с наслаждением, пороли "на воздусях", под колоколом, солеными розгами, давали по 300 и более ударов, наказанных замертво на рогоже уносили в больницу; часто наказывали десятого, полкласса, весь класс. Известный писатель Помяловский за время учения в семинарии был высечен целых четыреста раз, и потом он часто спрашивал: "пересечен я или еще не досечен?" Не этой ли распространенностью) розог в духовных училищах нужно объяснить тот грустный факт, что наши духовные - эти представители религии Милосердия и Любви - всегда отстаивали телесные наказания. В начале 60-х годов за них горячо ратовал московский митрополит Филарет, и его защита позорных розог оказала большое влияние. Три года тому назад епископ Витебский Серафим также писал: "А кто же не знает, насколько такие события, как телесное наказание, расширяют и проясняют умственный кругозор потерпевшего, разом снимая с действительности ее фальшивые прикрасы и показывая размер способности пострадавшего к благодушному перенесению таких жестоких испытаний?" Ведь эти слова - явное надругательство над здоровым рассудком и лучшими чувствами людей, - но не для себя и не для своих хвалили эти проповедники позорные и мучительные кары, иначе их благодушие заменилось бы жаждой мести. Такое жестокое воспитание детей было прежде обычно и в самых высших сферах; так, Ламздорф, воспитатель императора Николая I, позволял себе бить его линейками, шомполами, хватал мальчика за воротник или за грудь и ударял его об стену так, что он почти лишался чувств, - и это делалось не тайно, а записывалось в дневники. Раз позор и страдания от битья не признавались в высших сословиях, то что же проделывалось с низшими и крепостными? В самом конце 50-х годов сотни женщин ежегодно наказывались плетьми и розгами, и многие из них публично на эшафоте. Солдатам и преступникам плети назначались сотнями, а шпицрутены тысячами, и это было гораздо ужаснее и мучительнее смертной казни; тело наказанных обращалось в рубленое мясо, и они обыкновенно умирали или во время наказания, или вскоре после него (свирепый палач мог убить одним-двумя ударами кнута или плети). И в то же время Россия гордилась перед иностранцами, что у нас нет смертной казни. Так, император Николай I, в виде акта милосердия, на рапорте о двух приговоренных к смертной казни написал: "виновных прогнать сквозь 1000 человек 12 раз (т. е. они должны были получить по 12 000 ударов шпицрутенами). Слава Богу, смертной казни у нас не бывало, и не мне ее вводить". Конечно, наказанные умерли. Наконец, с безответными крепостными не стеснялись, их били кто, как и сколько хотел; недаром поэт сказал, что по народным спинам "прошли леса дремучие". Били их помещики, полиция, бурмистры и всякие управляющие; не отставали и дамы, изводившие побоями население "девичьих", били по форме - на конюшне, били и походя; число ударов не считалось, но помещики могли назначать от 1000 до 5000 розог, что часто также бывало равносильно смерти. И как это повальное битье развращало всех избивающих и избиваемых! Барыня читала чувствительный роман или молилась в церкви, а на конюшне по ее приказанию нещадно драли "мужиков, баб и девок". Крестьяне и сами били друг друга и восхищались сильными ударами; старик-крестьянин с восторгом вспоминает о подвигах приказчика: "как хватит плеткой тетку Дарью через плечо, так титька пополам, - долго в больнице лечилась!". И ни тени злобы или возмущения в этом воспоминании. Что касается самого властелина крепостного времени-барина, то его отношение к насилию прекрасно выражено Некрасовым в словах помещика Оболта-Оболдуева: Кулак - моя полиция! Удар искросыпительный, Удар зубодробительный, Удар - скуловорррот!.. Этот царивший некогда кулак дожил и до настоящего времени, позорное наследие перешло и к нам, и долго еще русскому обществу и народу придется бороться с последствиями рабства и былых насилий. Наступили шестидесятые годы, во многом напоминающие настоящее время, и Россия вздохнула немного свободнее и оживилась; начался перестрой нашей жизни: рухнуло крепостное право, даны другие необходимые реформы, личность заявила свои права, и началась борьба с нашим позором - телесными наказаниями, но с гнусным наследием и его защитниками, развращенными всей прошлой жизнью, нелегко справиться, и до сих пор кулак и нагайка проявляют себя. Вот вкратце дальнейшая история телесных наказаний. Люди, ратовавшие за отмену крепостного права, подняли вопрос и об уничтожении телесных наказаний, как совершенно несовместимых с понятием свободного человека, и в конце 50-х годов образовался особый комитет по этому вопросу. Но развращенность общества и привычка даже лучших людей к этим позорным наказаниям сказались здесь: некоторые даже гуманные представители власти недостаточно горячо боролись за отмену этих наказаний, чем и воспользовались защитники истязаний во главе с митрополитом Филаретом. Главные доводы этих защитников были таковы: телесные наказания, как причиняющие боль, наиболее действительны для простолюдина, и отмена их может поколебать уважение к власти; кроме того, розги - наиболее дешевое наказание, и отмена их заставит построить много дорогих тюрем. На указание горячего противника телесных наказаний Орлова, что "святители всех вероисповедании постоянно защищали личность существа, созданного по образу и подобию Божию", митрополит Филарет, нисколько не стыдясь, ответил, что "по христианскому суждению, телесное наказание само по себе не бесчестно, а бесчестно только преступление". Где и когда было указано это Христом, Филарет не сообщил, - а впрочем, для чего только не злоупотребляли учением самой чистой любви Христа: ведь и войны, и смертную казнь подтверждают ссылками на учение Христа. В конце концов, защитники розог и плетей победили благодаря тому, что то время было еще полно ужасных привычек и духа насилия, царивших целые века в России, и вопрос о телесных наказаниях разрешился неудовлетворительной полумерой. Законом 17 апреля 1863 года отменены все тягчайшие телесные наказания, но сохранены ужасные плети для каторжных и ссыльных, не исключая и женщин, и розги, от 5 до 300 ударов, для малолетних ремесленников, крестьян, бродяг, штрафованных солдат и заключенных в арестантские роты. Итак, область для применения телесных наказаний осталась очень обширная и качественно, и количественно: 300 розог и особенно 100 плетей не только мучительны, но и угрожают жизни, а с другой стороны - главная масса нашего населения - крестьянство оставлено под вечной угрозой позорного наказания. И притом нужно особенно отметить, что с крестьян за одно преступление, часто совершенно пустое, сдиралось сразу две шкуры: и телесное наказание, и - как результат этого - лишение общественных прав, так как крестьянин, раз высеченный навсегда лишался права быть избранным в общественные должности. В таком положении дело оставалось 40 лет, постепенно отменялись некоторые виды наказаний, увеличивалось число групп, освобождаемых по тем или другим причинам от сечения, создались изъятые и неизъятые от позора, но бывали и возвраты к старому, возможные при административном произволе. Целых 40 лет применялись телесные наказания, поддерживали грубость и зверство в населении и позорили не только наказанных, но и совершавших это наказание, и все русское общество, относившееся равнодушно к этому варварскому пережитку рабства. И практиковались розги очень широко: так, нижних воинских чинов по суду было наказано в 1872 г. 6799 человек, не считая большого числа наказанных административно в дисциплинарных батальонах; телесные наказания в армии начали сильно падать после введения всеобщей воинской повинности, и в 1893 г. телесно наказанных солдат было только 348, не считая опять-таки высеченных в дисциплинарном порядке. Ссыльно-поселенцы в Сибири наказывались усиленно; так, за 8 лет, в 1883-1890 гг., в Красноярском округе была высечена 1/8 всего взрослого мужского населения. Про каторжан нечего и говорить: их могут наказывать все каторжные власти по своему усмотрению, и пользуются они этим правом безгранично. Все писавшие про Сахалин и другие каторжные тюрьмы согласно говорят, что несчастных порют за все про все, и к ним вполне применима специально русская поговорка: "Перевернешься - бьют, недовернешься - бьют". И к ссыльным, и к каторжанам розги применяются в очень больших количествах, опасных для здоровья; мало того, они в особых случаях (побег) наказываются и плетьми, которые в умелых руках палача лишают ягодицы наказанного всех мягких частей или совсем убивают. Наконец, крестьяне по закону 1863 года могли быть наказываемы телесно только по приговору волостных судов и не более 20 ударов розог, И волостные судьи из бывших крепостных щедро приговаривали к розгам. В 80-х годах телесные наказания в одних губерниях уменьшились, а в других еще более возросли. В эти годы сильной реакции власть и охранительная печать находили, что деревня совершенно распустилась и отбилась от рук, не признает властей и старших, пьянствует и разоряется, плохо платит подати. Решено было создать для деревни сильную власть, и законом 12 июля 1889 года были учреждены земские начальники, долженствовавшие быть отцами для деревни и вернуть распущенных крестьян к патриархальным временам. Земским начальникам было дано право бесконтрольно утверждать или отменять приговоры волостных судов к телесному наказанию; а так как большинство начальников было из военных, привыкших к рукоприкладству, и так как они призваны были для возврата патриархальных времен, которые немыслимы, по их понятию, без битья и порки, то они принялись усиленно за насаждение розог. Громадное большинство земских начальников не только утверждали все приговоры к розгам, но даже сами заставляли волостных судей приговаривать к телесному наказанию, и розги снова воскресли в таких волостях, где они не назначались судами уже много лет. По имеющимся сведениям из нескольких губерний, в каждой было приговорено к розгам в 1891 году от 1000 до 2000 человек, что на всю Россию составит около 100 000 опозоренных сечением и лишенных тех немногих гражданских прав, которыми так скудно одарено крестьянство. Вместе с тем усилились всякие и незаконные избиения, мордобойство и рукоприкладство; эти избиения обрушивались, главным образом, на низших - солдат и крестьян, но усилилась кулачная расправа и в более высших слоях общества, ибо всякие зверства, творящиеся где-либо в стране, не проходят бесследно и заражают всех остальных. Все это напугало и администрацию, и общество. Министерство внутренних дел увидало, что земские начальники превзошли все самые пылкие ожидания в насаждении сильной власти, и издало в 1891 году циркуляр к этим начальникам с предложением относиться с большой осторожностью к приговорам о телесных наказаниях, тем более что подобная операция производит развращающее впечатление на молодых людей. И несмотря на это откровенное признание развращающего влияния розог, администрация нашла возможным еще 14 лет сохранять эти позорные наказания и воспрещала всякие заявления и просьбы об отмене их. Вызванная земскими начальниками страшная вспышка телесных наказаний возбудила самые различные протесты со стороны самой избиваемой, безответной крестьянской массы. Душевные заболевания и самоубийства наказанных сейчас же после порки, а с другой стороны месть наказанных в виде оскорблений начальства, поджогов, убийств, и бурные протесты против розог целых селений ясно доказывали всем, что телесные наказания уже безвозвратно отжили свое время и что применение их является жестокой несправедливостью для наказуемых и позором для всей администрации и всего русского общества, мирящегося с этим злом и бессмысленным насилием над народом. Тридцать лет русское образованное общество малодушно проходило мимо этого позорного явления и боялось быть заподозренным в неблагонадежности, так как розга считалась чуть ли не одним из столпов, на котором покоилось русское государство. И только теперь, в 90-х годах, когда грозные признаки появились в самой деревне, общественная совесть проснулась, протесты, просьбы и ходатайства об отмене телесных наказаний стали поступать отовсюду; заговорила сильнее и печать. Несколько генерал-губернаторов настаивали на уничтожении этих наказаний в их областях; более мелкие администраторы, и в том числе вершители приговоров о розгах, некоторые земские начальники фактически отменили розги в своих участках и высказывались против них в печати. Кстати, следует отметить здесь, что в 1893 году была пробита еще маленькая брешь в этой позорной крепости: вероятно, под влиянием одной ужасной драмы, бывшей в Сибири после телесного наказания одной "политической" женщины, были окончательно отменены телесные наказания для всех женщин без исключения. Едва ли не самую видную роль в борьбе с сечением сыграло земство. Еще в 1872 году Херсонское, а в 80-х годах еще несколько земств возбуждали ходатайства об отмене телесных наказаний, но главная земская кампания против них происходила в 1894-1897 гг., когда почти все губернские и многие уездные земства непрерывно высказывались и ходатайствовали об отмене этого позора. Выступали на собрании и заступники розог. Главные их доводы два: первый - дешевизна и быстрота наказания: "пришел, отсекся и ушел"; второй - нельзя насиловать волю и желание крестьян; раз они сами на волостных судах приговаривают к розгам, значит - они сами хотят "сечься". Это - обычная уловка грошовых либералов: раз известная, хотя бы самая отвратительная и незаконная мера им выгодна и желательна, они усиленно вопят против вмешательства власти и отмены этой меры; в других же случаях, где им выгодно давление власти, например в найме рабочих, они так же усиленно вопят за вмешательство администрации. Против этого довода по существу должно указать, что телесные наказания в последние годы назначались волостными судами почти исключительно в тех участках, где этого хотели земские начальники. Что же касается дешевизны, удобства и скорости розог, то защитникам их можно ответить одним вопросом: почему они не ходатайствовали о введении этого прекрасного наказания для себя и для всех сословий без исключений? Это было бы и справедливо, и последовательно. Земская борьба с розгами еще раз блистательно доказала всю непоследовательность, растерянность и неумелость нашей бюрократии от низших до высших учреждений и лиц. В одних земских собраниях вопрос этот сходил благополучно, председатели собраний допускали его до обсуждения, а губернаторы не опротестовывали ходатайств об отмене телесных наказаний; в других губерниях губернские предводители дворянства с пеной у рта лишали гласных их законного права говорить о насущной нужде населения - об отмене розог, как будто это было потрясение основ; наконец, в третьих - губернаторы видели в ходатайствах об отмене телесных наказаний политическое преступление и вмешательство земства в общегосударственные дела. Министры делали внушения предводителям дворянства за обсуждение этого вопроса, и, наконец, сам сенат выносил противоречивые решения: в одних случаях он признавал за земством право говорить об этом вопросе, а в других он отвергал это право. Вообще, история телесных наказаний дает богатый материал для освещения отношений бюрократии к насущным нуждам населения. Некоторые, но немногие, губернские дворянские собрания также возбуждали ходатайства об отмене телесных наказаний. Позже в 1900-1901 гг. подняли этот вопрос и городские думы, которые нашли, что деревенский позор вредно отражается и на городском населении, и что необходимо уничтожить эти наказания, хотя бы в память сорокалетия отмены прародителя розог и побоев - крепостного права. Но это не все. В 90-х годах сознанием позора, вреда и несправедливости телесных наказаний были преисполнены все, и все спешили внести свою посильную долю в борьбу с этим злом. Лучшие органы печати постоянно отмечали необходимость отмены этого зла; из них особенно нужно отметить медицинскую газету "Врач", редактор которой, покойный профессор В. X. Манассеин, горячий противник всяких насилий и несправедливости, неустанно и энергично боролся против телесных наказаний и смертной казни. Откликнулся и Л. Н. Толстой в своей горячей статье "Стыдно". "Разве об этом можно просить... Про такие дела нельзя, почтительнейшие, просить. Дела, такие дела можно и должно только обличать. Обличать же такие дела должно потому, что дела эти, когда им придан вид законности, позорят всех нас, живущих в том государстве, в котором дела эти совершаются. Ведь если сечение крестьян - закон, то закон этот сделан и для меня, для обеспечения моего спокойствия и блага. А этого нельзя допустить". И дальше он говорит: "Надо, не переставая, кричать, вопить о том, что такое применение дикого, переставшего уже употребляться для детей наказания к одному лучшему сословию русских людей есть позор для всех тех, кто прямо или косвенно участвует в нем". Что русское общество в последнее десятилетие сознало наконец этот свой позор, доказывается общеизвестным фактом, что всевозможные специалисты, самые разнообразные съезды и общества заговорили о телесных наказаниях, писали доклады, заявляли ходатайства. Из обществ особенно работали в этом направлении юридические с правовой точки зрения и врачебные с медицинской; врачи рядом фактов и наблюдений доказывали весь вред телесных наказаний для душевного и физического здоровья наказуемых; сумасшествие, тяжелые физические заболевания и даже случаи самоубийства и смерти наблюдались после сечения. И это за какую-нибудь драку, пустое воровство и прочие незначительные проступки, за которые назначалось телесное наказание! Почти ни один съезд также не проходил мимо этого вопроса: пожарный, ремесленный, учительский, технический, горнозаводский, врачебные, совещания по сельскохозяйственной промышленности и прочие, - все занимались им и возбуждали соответственные ходатайства. Особенное внимание на телесные наказания обратил Пироговский съезд врачей, который четыре раза настаивал на необходимости отмены этих наказаний. По поручению этого съезда, врачи Д. Н. Жбанков и В. И. Яковенко собрали большой материал по этому вопросу и издали его особой книгой "Телесные наказания в России в настоящее время". Сообщаем из этой книги интересные статистические данные, полученные из официальных источников - 20 губернских присутствий. Оказывается, что, несмотря на энергичную борьбу общества и общественных учреждений, несмотря даже на вышеупомянутое признание самим министерством телесных наказаний развращающими, эти наказания свирепствовали в России. В 1896 году в 20 земских губерниях было приговорено к телесным наказаниям 6780 человек, из них около половины действительно подверглись этому поруганию. Стало быть, во всей России приговоренных было не меньше 20000 и наказанных не меньше 10000 человек, и эти несчастные, кроме того, были обесславлены и лишены своих гражданских прав на всю жизнь! И это позорище было так недавно, всего 8 лет тому назад! Но, во всяком случае, общественное движение против телесных наказаний, хоть и не сразу, сказалось сильно на сокращении их; имеющиеся у нас данные по нескольким губерниям за 1893 и 1900 годы показывают, что число телесных наказаний в них сократилось в 2-4 и даже более раз. Однако рассчитывать на произвольное прекращение было нельзя, нужно было бы ждать еще многие десятки лет, пока вывелись бы все любители сильных ощущений на чужой счет, все защитники розог, все проповедники насилий для безответного народа! Напомним епископа Серафима, защищавшего телесные наказания в 1902 году. В этом же году было ужасное административное сечение крестьян во время аграрных волнений в Полтавской и особенно в Харьковской губерниях. И все-таки телесным наказаниям подходил конец. Общественная борьба оказала свое влияние, и правительству пришлось уступить, но, как и всегда оно делает это, не сразу, а постепенно и с большим запозданием против требований жизни. Сначала закон 2 июня 1903 года отменил тягчайшие виды телесных наказаний для ссыльных, ссыльнокаторжных и ссыльно-поселенцев, а именно бритье головы и наказание лозами, плетьми и приковывание к тележке. Уничтожив страшные плети, закон сохранил для каторжан и ссыльных телесные наказания в очень мучительной форме: ручные и ножные оковы на долгое время, от одного до двух лет, и розги до 100 ударов. Наконец, через год совершилось еще более великое и радостное событие: манифестом 11 августа 1904 года отменены телесные наказания для корабельных служителей, малолетних ремесленников, штрафованных солдат и моряков, инородцев и для всех крестьян. К сожалению, манифест остановился и на этот раз на полдороге, и сохранилось телесное наказание для различных заключенных и преступников-бродяг, каторжных и ссыльно-поселенцев (ст. 952 и 443), и для них оно может назначаться в огромных размерах-до 100 ударов розгами, размерах, дающих большие мучения и часто опасных для здоровья и даже для жизни: сильный и озлобленный палач 100 ударами может засечь до смерти даже здорового человека, не говоря уже о различных больных. Приветствуя этот важный законодательный акт, мы высказали, что он является хотя и крупной, но только полумерой, и что пока в нашем законодательстве совершенно не вычеркнуто самое слово телесное наказание, до тех пор не может быть и речи о полном его прекращении. Настоящие условия русской жизни и неравноправное или, вернее, бесправное положение крестьян мешают полному искоренению всяких законных и беззаконных насилий и побоев; только при полном равенстве всех перед законом разовьется сознание своих прав и обязанностей, уважение к личности каждого гражданина, и не может быть надругательства и насилий над телом и честью сограждан. Наши опасения оправдались очень скоро; не успели еще высохнуть чернила манифеста, как из разных мест стали получаться вести о продолжающихся телесных наказаниях и избиениях. А какое обширное поле для применения всяких незаконных телесных наказаний и избиений создала администрация на почве освободительного движения! О многих из этих историй умалчивается, но и сообщенных фактов вполне достаточно для освещения мрачной бездны насилий и господства розог и нагайки... И что особенно характерно: подобные телесные наказания создали "равноправие" - бьют всех без разбора сословий, состояний, возраста и пола, бьют сельчан и горожан. Приведем несколько характерных фактов и начнем с деревни. На Кавказе уездный начальник с эскадроном драгун произвел экзекуцию над крестьянами селений Удмарма и Хамши, завладевшими землями помещика; после 5-дневной (!) экзекуции крестьяне согласились "добровольно" возвратить землю и возместить помещику убытки свыше тысячи рублей. В районе Аштарак около Эривани, вследствие последних беспорядков, по представлению уездного начальника назначена экзекуция; будет экзекуция и в других деревнях. То же творилось и в центре, массовая порка производилась при аграрных беспорядках в феврале 1905 года в Курской, Ярославской и Черниговской губерниях, и эти противозаконные насилия производились не только для усмирения, но и при производстве следствия, для получения сознания (настоящий древний застенок, где пытали несознающихся в своей вине). На суде о крестьянах с. Романова Дмитриевского уезда определенно установлено, что секли в школе и на площади около церкви, в присутствии земского начальника и исправника, причем последний собственноручно бил нагайкой, а земский, восседая на коне, на указания крестьян, что теперь сечь нельзя, читал какую-то бумагу, что розги отменены "для хороших людей", и что поскольку романовцы нарушили закон, то и с ними будут поступать против правила. Многие после допроса выходили в крови, секли даже старосту; когда приехал следователь, то при нем не секли, а били кулаками и досками. Под влиянием угроз и сечения сознавались даже невиновные. При таких исправниках и земских начальниках, считающих свои усмотрения выше манифестов, еще долго телесное наказание будет царить на Руси, и кулак искросыпительный будет делать свое грязное и неправое дело. А раз производятся массовые избиения, о кулачной расправе с отдельными крестьянами нечего и говорить. Два примера. В Новороссийске преданы суду помощник атамана и два казака за истязание крестьянина, который умер от побоев. Земский начальник Кашинского уезда предан суду за такое сильное избиение крестьянина, что последний повесился, но был спасен. Этот факт является еще одним прекрасным подтверждением того, что крестьяне ушли дальше земских начальников в сознании позорности кулачной расправы. Еще более поучительны города и городское население, которым приходится теперь расплачиваться за то, что они так долго безучастно относились к деревенскому позору; повторяем, зло, творимое в одной части населения, никогда не проходит бесследно и для всех остальных. Теперь телесное наказание насаждается повсюду в городах даже более часто и более усиленно, чем в деревнях. Начались эти ужасные события - избиения нагайками, палками, шашками, кулаками и прочее в конце прошлого 1904 года; всем памятны массовые надругательства и избиения учащейся молодежи и публики в Петербурге и Москве, земцев в Тамбове, молодежи в Пскове и Казани и учителей в Нижнем. Настоящий 1905-й год - 1-й год ужасной кровавой эпидемии войны, всевозможных насилий, казней, убийств и самоубийств - снова воскресил телесное наказание по всей России, во многих городах и местечках центра и окраин и для обоих полов, всех возрастов, сословий, состояний и национальностей. Осуществилось ужасное равноправие на Руси! Производились эти экзекуции и избиения во все месяца и во всякие дни, но обыкновенно они приурочивались к большим праздникам и знаменательным дням - Пасхе, 19 февраля, 1 мая, - очевидно, с целью умерить праздничное настроение и радостные чувства населения. Обе столицы, большие города: Одесса, Варшава, Кишинев, Саратов, Харьков, Киев, Ярославль, Томск, Казань, Нижний, Рига, Екатеринослав, Тифлис, Баку, Ростов, Курск, Минск, Тула, Самара и другие, а также и более незначительные губернские и уездные города Ревель, Кострома, Кременчуг, Владикавказ, Сухуми, Тверь, Павловск, Таганрог, Орша, Гомель, Чернигов, Смоленск, Вязьма, Балашов и множество других были свидетелями более или менее ужасных нагаечных и кулачных расправ на улицах, в участках, общественных зданиях и даже частных домах. Героями этих историй и исполнителями являются уже не полуграмотные волостные судьи, а представители высшей администрации и все чины полиции, казаки, военные патрули, добровольцы-запасные и черносотенцы. Состав действующих в избиениях черносотенцев очень разнообразный - от саратовского учителя Арбайского, натравливающего казаков на гимназистов и дающего им денег на новые нагайки, до работающих из-за водки и денег и даже до остатков былого молодечества, жаждущих сильных ощущений, им все равно, "где бить, кого бить". Воспитанное под дамокловым мечом телесных наказаний простонародие не только поставляет большой контингент для "черной сотни", но, что еще ужаснее, поддаваясь общей заразе человеконенавистничества, начинает устраивать самостоятельные кулачные расправы над пришлыми рабочими и ужасный самосуд над врагами, хулиганами и публичными домами. Выращиваемые с особым старанием целыми веками семена телесных наказаний, кулачной расправы и грубой силы не могут быть вырваны сразу, и много еще трудов придется положить на искоренение этого наследия рабства. Вот несколько примеров из городских избиений: во Владикавказе и Сухуми осетины и матросы напали и избили мирно гуляющих за городом и играющих в мяч горожан; в Одессе и Харькове подверглись избиению публика и врачи, выходящие мирно после научного заседания; в Пскове били и гнали по воде по берегу реки гулявшую за городом учащуюся молодежь; в Павловске избивали и разгоняли обычную изящную концертную публику, в Тамбове били невинных земцев, выходящих из собрания и проч. Но особого внимания заслуживают Курск, Тифлис и Балашов. В Курске в феврале полиция устроила побоище учащейся молодежи - малолетних детей. Полицеймейстер скомандовал: "Резервы вперед! Бей!", пристав бросился с криками: "Бей направо и налево!", и началось избиение нагайками, кулаками, шашками; таскали за волосы, били головой о мостовую, топтали ногами, лошадьми; многие избиты, до полусмерти. Заступавшихся взрослых прогнали и били. Участвовавшая "черная сотня" потом похвалялась: "Вот бы и завтра так славно поработать: и водкой угостили, и по рублю заплатили!", а помощник пристава благодарил толпу: "Спасибо, братцы, толчок (т. е. толкучка) выручил". В Балашове были избиты толпой в присутствии губернатора собравшиеся в гостинице на совещание земские врачи, некоторые избиты до полусмерти. Мало того, когда казаки вели на вокзал задержанных врачей, то они избили нагайками как этих врачей, так и местного предводителя дворянства Н. Н. Львова. В своем официальном сообщении губернатор удостоверяет, что эти несколько ударов нагайками не имели серьезных последствий. Наконец, не избегло насилий и духовенство. В Тифлисе собравшееся на разрешенный съезд грузинское духовенство было избито казаками; били нагайками на улице и в семинарии, гоняли из спальни, всячески ругали и издевались. Грузинскому духовенству пришлось безвинно пострадать за призывы некоторых русских епископов и священников, которые зовут народ к кулачной расправе и пугачевщине. А сколько творится теперь избиений и телесных наказаний над отдельными лицами, их нельзя и учесть. В Орше драгуны били нагайками лиц, мирно проходящих по улице; в Кишиневе губернатор предал суду околоточного за избиение арестованного; в Павлограде тюремный надзиратель избил девушку, принесшую в тюрьму белье жениху; в Екатеринославле в участке били студента нагайками, палками, досками, кастетами, ногами, пока у него не пошла кровь горлом; в этом же участке девушка не могла встать после побоев; в Житомире прокурор привлек к суду членов педагогического персонала духовного училища за истязание детей и прочее, и прочее. Эта краткая ужасная история телесных наказаний в России приводит к такому заключению, что телесные наказания, законные и беззаконные, всевозможные избиения и изуверства могут прекратиться у нас только при следующих условиях: 1) участие народа в управлении страной и прекращение произвола и самовластия администрации; 2) полное равноправие всех русских граждан, без различия пола, национальности и вероисповедания; 3) коренные социально-экономические реформы; 4) правильно устроенная школа, доступная для всего населения. Только при этих условиях личность будет уважаться и сделается неприкосновенной во всех отношениях, только при этих условиях всякий будет считать для себя позором сделать какое-либо насилие над другим, только при этих условиях мы перевоспитаемся и избавимся от наследия прошлого общего рабства: в одних - духа крепостника с кулаком зубодробительным, в других - духа крепостного с согбенной выей. Вот как в своем произведении "Очерки Бурсы" Помяловский описывает наказание розгами воспитанника Семенова товарищами, подозревавшими его в доносах к начальству, и наказание розгами, по приказанию инспектора, воспитанника Тавли за то, что он сек Семенова. "... Но обе игры неожиданно прекратились... Раздался пронзительный, умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась "мала куча", и не оттуда, где "жали масло". - Братцы, что это? братцы, оставьте!., караул!.. Товарищи не сразу узнали, чей это голос... Кому-то зажали рот... вот... повалили на пол... слышно только мычанье... Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой тишины... потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а потом едва слышный шопот... - Десять... Двадцать... Тридцать... Идет счет ударов. - Сорок, пятьдесят... - А-я-яй! - вырвался крик... Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело... - Ты, сволочь, кусаться! - это был голос Тавли. - Аи, братцы, простите!., не буду!.. ей-Богу, не буду!.. Ему опять зажали рот... - Так и следует, - шептались в товариществе... - Не фискаль вперед! Уже семьдесят... Боже мой, наконец-то кончили! Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова. В классе было тихо, потому что всячески совершилось дело из ряду вон... Облегчившись несколько слезами, но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и позора, кричал на весь класс: - Подлецы вы этакие... Чтоб вам всем... - И при этом он прибавил непечатную брань. - Полайся! - Назло же расскажу все инспектору, про всех... Неизвестно от кого он получил затрещину и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые захохотали, но многим было жутко... отчего? потому что при подобных случаях товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и крепко било их. Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость и обида душили его; он в клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жалко и страшно слушать, как он шептал: - Сбегу... сбегу... зарежусь... жить нельзя... Надобно отдать честь товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на глазах - благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не пройдет и что великого сечения должна ожидать бурса. Тихо было в классе: лишь Семенов рыдал... Что-то злое было в его рыданиях... но вот они вдруг прекратились и настала мертвая тишина. - Что с ним? - спрашивали ученики. - Не случилось ли беды? - Да жив ли он?? - Братцы, - закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на которой сидел Семенов: - он пошел жаловаться! - Опять фискалить! - раздалось несколько голосов. Расположение товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. - Смотрите, не выдавать, ребята! - Э, не репу сеять! - слышались ответные голоса. - А ты как же, Тавля? - Я скажу, что хотел заступиться за него, и, пока отдергивал от его рта чью-то руку, он и укусил мою. - Молодец, Тавля! Однако Тавля дрожал, как осиновый лист. - А что цензор будет говорить? - он должен донести, а то ему придется отвечать. - А скажу, что меня не было в классе - вот и все! В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли тени по классу и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые стены, грязные окна - осветились угрюмым и неприветливым светом. Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих событиях. Начались занятия; но странно: несмотря на прежесточайшие розги учителей, по крайней мере, человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные думали беспечно: "Авось либо и так сойдет!", а человек пятнадцать, на задних партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их: учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сечение не заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент, общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в бурсе, является в оригинальных формах. Сидящие на Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались, как умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: "следующему", Васенда толкает Карася, Карась - Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав бумаги и сделав комок, который называется жевком, пустил его в лицо спящего товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: "После занятия я тебе спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не