ся ему, смутное беспокойство, внушавшееся ему сестрой, и над всем этим мысль, что мисс Невиль скоро приедет в его дом, казавшийся ему теперь таким маленьким, таким бедным, таким неподходящим для особы, привыкшей к роскоши, презрение, которое, может быть, зародится в ней от этого, - все эти мысли образовали в его голове какой-то хаос и навели на него глубокое уныние. Он сел ужинать в большое кресло из потемневшего дуба, на котором обыкновенно председательствовал за семейным столом его отец, и улыбнулся, видя, как Коломба колеблется, сесть ли ей за стол вместе с ним или нет. Впрочем, он был очень доволен ее молчанием во время ужина и ее быстрым уходом после него, потому что он чувствовал себя еще слишком растроганным, чтобы сопротивляться, без сомнения, готовившимся на него атакам. Но Коломба щадила его и хотела дать ему время осмотреться. Опершись головою на руку, он долго оставался неподвижным, перебирая в уме сцены последних двух недель. Он с ужасом думал о том, что все ждут от него каких-то действий по отношению к Барричини. Он уже чувствовал, что мнение Пьетранеры начинает становиться для него общественным мнением. Он должен был мстить под страхом прослыть трусом. Но кому мстить? Он не мог поверить, что Барричини виновны в убийстве. Правда, они были враги его рода, но нужно было разделять грубые предрассудки земляков, чтобы приписывать убийство Барричини. Он смотрел на талисман мисс Невиль и тихо повторял его девиз: "Жизнь есть борьба". Наконец он твердо сказал себе: "Я выйду из нее победителем!" С этой прекрасною мыслью он встал и, взяв лампу, хотел подняться в свою комнату, как вдруг кто-то постучался в дверь. Время было не такое, чтобы ждать гостей. Тотчас же явилась Коломба; за ней шла служанка. - Это свои, - сказала она, подбегая к двери. Однако, прежде чем отворить, она спросила, кто стучится. - Это я! - ответил тоненький голос. Поперечный деревянный засов был тотчас снят, и Коломба опять явилась в столовую, ведя за собой девочку лет десяти, босоногую, в рубище, с головой, покрытой рваным платком, из-под которого выбивались длинные космы черных, как вороново крыло, волос. Девочка была худа, бледна, обожжена солнцем, но в ее глазах сверкал живой ум. Увидя Орсо, девочка робко остановилась и по-деревенски низко поклонилась ему; потом она стала тихо говорить что-то Коломбе и подала ей только что убитого фазана. - Спасибо, Кили, - сказала Коломба. - Поблагодари своего дядю. Он здоров? - Здоров, барышня. Я не могла прийти раньше, потому что он очень опоздал. Я ждала его в маки три часа. - И ты не ужинала? - Нет, барышня, мне было некогда. - Тебе сейчас дадут поужинать. У твоего дяди еще есть хлеб? - Мало, барышня, но особенно ему нужен порох. Каштаны поспели, и теперь ему нужен только порох. - Я дам тебе для него хлеба и пороху. Скажи ему, чтобы он берег его: он дорог. - Коломба, - сказал Орсо по-французски, - кому это ты так покровительствуешь? - Одному бедному бандиту из нашей деревни, - отвечала Коломба на том же языке. - Эта крошка - его племянница. - Мне кажется, ты могла бы найти кого-нибудь более достойного. Зачем посылать порох негодяю, который употребит его на преступление? Без этой печальной слабости, которую, кажется, все питают к бандитам, они давно бы уже исчезли на Корсике. - Самые дурные люди нашей родины вовсе не те, что в поле [Быть в поле (alia camragna) - значит быть бандитом. Бандит не бранное слово: оно употребляется в смысле изгнанный, это outlaw английских баллад. (Прим. автора.)]. - Давай им, если хочешь, хлеб; в нем нельзя отказывать никому, но я не хочу, чтобы их снабжали патронами. - Брат, - серьезно сказала Коломба, - вы, здесь хозяин и все в доме ваше; но предупреждаю вас, что я скорее отдам этой девочке свой mezzaro, чтобы она продала его, чем откажу бандиту в порохе. Отказать бандиту в порохе! Да это все равно, что выдать его жандармам! Какая у него от них защита, кроме патронов? Девочка в это время с жадностью ела хлеб и внимательно смотрела то на Коломбу, то на ее брата, стараясь уловить в выражении их лиц смысл их речей. - Но что же сделал, наконец, твой бандит? Из-за какого преступления он убежал в маки! - Брандолаччо не совершил никаких преступлений! - воскликнула Коломба. - Он убил Джована Опиццо, который убил его отца, когда сам он был в армии. Орсо отвернулся, взял лампу и, не отвечая, поднялся в свою комнату. Коломба дала девочке пороху и провизии и проводила ее до двери, повторяя: - Пусть твой дядя хорошенько бережет Орсо! ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Орсо долго не мог заснуть и поэтому проснулся очень поздно, по крайней мере для корсиканца. Как только он встал, первое, что бросилось ему в глаза, был дом его врагов и archere, которые они устроили. Он спустился и спросил, где сестра. - Льет на кухне пули, - отвечала ему служанка Саверия. Итак, он не мог сделать шага, чтобы его не преследовал образ войны. Он застал ее сидящей на скамейке; вокруг нее лежали только что отлитые пули. Она обрезывала их. - Какого черта ты тут делаешь? - спросил ее брат. - У вас совсем нет пуль для ружья полковника, - отвечала она своим нежным голосом. - Я нашла пулелейку такого калибра, и сегодня у вас будет двадцать пять патронов. - Слава богу, я не нуждаюсь в них. - Скверно, если вас застигнут врасплох. Вы забыли свой край и окружающих вас людей. - Если б я и забыл, то ты мне об этом все время напоминаешь. Скажи мне, не пришел ли несколько дней тому назад большой сундук? - Да, брат. Хотите, я внесу его в вашу комнату? - Ты внесешь? Да тебе никогда его не поднять... Нет ли здесь для этого какого-нибудь мужчины? - Я совсем не так слаба, как вы думаете, - сказала Коломба, засучивая рукава и открывая белые и круглые, красивые руки, показывавшие, однако, недюжинную силу. - Пойдем, Саверия, - сказала она служанке, - помоги мне. И она уже поднимала одна тяжелый сундук, но Орсо поспешил помочь ей. - В этом сундуке есть кое-что для тебя, моя милая Коломба. Прости меня за такие бедные подарки, но у поручика на половинном жалованье не слишком набит кошелек. Говоря это, он открыл сундук и вынул из него платья, шаль и еще кое-какие вещи, которые могли пригодиться молодой девушке. - Какая прелесть! - воскликнула Коломба. - Я сейчас же спрячу их. Я сберегу их к своей свадьбе, - прибавила она с печальной улыбкой, - а то ведь я теперь в трауре. И она поцеловала у брата руку. - Так долго носить траур, сестра, - это уж слишком. - Я поклялась в этом, - твердо сказала Коломба. - Я не сниму траура... И она посмотрела в окно на дом Барричини. - ...раньше дня своей свадьбы, - перебил ее Орсо. - Я выйду замуж, - сказала Коломба, - только за того, кто сделает три вещи. И она продолжала мрачно смотреть на дом врагов. - Я удивляюсь, как ты, такая хорошенькая, не вышла до сих пор замуж. Ты должна рассказать мне, кто ухаживает за тобой. Впрочем, я и сам наслушаюсь серенад. Они должны быть хороши, чтобы понравиться такой великой voceratrice, как ты. - Кто захочет взять бедную сироту? А кроме того, человек, который снимет траур с меня, оденет в траур вон тех женщин. "Это - помешательство!" - подумал Орсо. Но он не сказал ничего, чтобы избежать спора. - Брат, - ласково сказала Коломба, - я тоже хочу предложить вам кое-что. Ваше платье слишком хорошо для нашей страны. Ваш нарядный сюртук изорвется в клочки в два дня, если вы будете носить его в маки. Его нужно беречь для приезда мисс Невиль. - Потом, открыв шкаф, она достала оттуда полный охотничий костюм. - Я сделала вам бархатную куртку, а вот шапка, какую носят наши щеголи; я ее уже давно вышила. Хотите примерить? И она заставила его надеть на себя широкую куртку из зеленого бархата с огромным карманом на спине. Она надела ему на голову остроконечную черную бархатную шапку, расшитую черным стеклярусом и шелком, с чем-то вроде кисти на конце. - Вот carchera [Carchera - пояс, куда вкладывают патроны. С левой стороны к нему привешивают пистолет. (Прим. автора).] нашего отца, - сказала она, - его стилет в кармане вашей куртки. Сейчас я достану пистолет. - У меня вид настоящего разбойника из театра Амбигю Комик [28], - говорил Орсо, смотрясь в маленькое зеркальце, которое подала ему Саверия. - Это потому, что к вам все это так идет, Орс Антон, - говорила старая служанка, - и самый красивый pinsuto [Pinsuto (остроконечный, островерхий) зовут тех, кто еще носит остроконечную шапку, baretta pinsuta. (Прим. автора.)] из Боконьяно или из Бастелики не смотрит таким молодцом. Орсо завтракал в своем новом платье и за завтраком сказал сестре, что в его сундуке есть книги, что он хочет выписать еще из Франции и Италии и заставить ее учиться. - Стыдно, Коломба, - прибавил он, - что такая взрослая девушка, как ты, не знаешь вещей, которые на континенте знают чуть ли не грудные дети. - Правда, брат, - ответила Коломба, - я хорошо знаю, чего мне недостает, и очень хочу учиться, особенно если вы будете давать мне уроки. Прошло несколько дней, и Коломба не произносила имени Барричини. Она ухаживала за братом и часто говорила ему о мисс Невиль. Орсо заставлял ее читать итальянские и французские книги и удивлялся то правильности и меткости ее суждений, то ее глубокому невежеству в самых простых вещах. Однажды утром после завтрака Коломба на минуту вышла и вместо того, чтобы вернуться с книгой и бумагой, явилась со своим mezzaro на голове. Она была еще серьезнее, чем обыкновенно. - Брат, - сказала она, - я прошу вас пойти со мною. - Куда тебя проводить? - спросил Орсо, предлагая ей руку. - Мне не нужно вашей руки, брат; возьмите с собой ваше ружье и патронную сумку. Мужчина никогда не должен выходить без оружия. - Ну что ж! Нужно подчиняться моде. Куда мы идем? Коломба, не отвечая, обмотала меццаро вокруг головы, позвала собаку и вышла. Орсо шел за нею. Быстро пройдя деревню, она пошла по дороге, извивавшейся между виноградниками, а собаку послала вперед, сделав знак, вероятно, хорошо знакомый ей, потому что пес сейчас же принялся делать зигзаги по виноградникам, шагах в пятидесяти от своей хозяйки, иногда останавливаясь посреди дороги, чтобы, виляя хвостом, посмотреть на Коломбу. Видимо, он прекрасно исполнял обязанности разведчика. - Если Мускетто залает, - сказала Коломба, - взведите курки и не двигайтесь с места. В полумиле от деревни, после многих извилин, Коломба вдруг остановилась в том месте, где дорога делала крутой поворот. Тут возвышалась небольшая пирамида из веток; некоторые были зелены, другие высохли; они были навалены кучей около трех футов вышины. На верхушке торчал конец деревянного, выкрашенного черной краской креста. Во многих корсиканских округах, особенно в горах, существует весьма древний, может быть, имеющий связь с языческими суевериями обычай - проходя мимо места, где кто-нибудь погиб насильственной смертью, бросать на него камень или ветку. В течение многих лет, пока воспоминание о трагической смерти живет еще в памяти людей, это странное жертвоприношение растет с каждым днем. Оно называется кучей, mucchio такого-то. Коломба остановилась перед этой кучей листвы и, оторвав ветку от куста, присоединила ее к пирамиде. - Орсо! - сказала она. - Здесь умер наш отец. Брат! Помолимся за его душу! И она стала на колени. Орсо сделал то же. В эту минуту медленно прозвонил деревенский колокол, потому что в ту ночь кто-то умер. Орсо залился слезами. Через несколько минут Коломба поднялась с сухими глазами, но с взволнованным лицом; она торопливо перекрестилась большим пальцем, как обыкновенно крестятся ее земляки, сопровождая этим знаком свои торжественные клятвы; потом она пошла к деревне, увлекая брата. Они молча вернулись домой. Орсо поднялся к себе в комнату. Минуту спустя за ним вошла Коломна с маленькой шкатулкой в руках и поставила ее на стол. Она открыла ее и вынула оттуда рубашку, покрытую большими кровавыми пятнами. - Вот рубашка вашего отца, Орсо. - И она бросила ее к нему на колени. - Вот свинец, поразивший его. - И она положила на рубашку две ржавые пули. - Орсо, брат мой! - закричала она, кидаясь к нему и сжимая его в объятиях. - Орсо, ты отомстишь за него? Она до боли крепко поцеловала его, коснулась губами пуль и рубашки и вышла из комнаты; брат ее словно окаменел. Несколько времени Орсо оставался неподвижным; он не решался убрать эти ужасные реликвии. Наконец, сделав над собой усилие, он положил их в шкатулку и, отбежав в другой конец комнаты, кинулся на свою постель и повернулся к стене, уткнувшись головой в подушку, как будто хотел спрятаться от привидения. Последние слова сестры беспрестанно раздавались в его ушах и казались ему роковым, неизбежным пророчеством, требовавшим от него крови, и невинной крови. Я не пытаюсь передать чувства несчастного молодого человека; они походили на чувства помешанного. Долго он оставался в том же положении, не смея повернуть голову. Наконец он встал, запер шкатулку, быстро вышел из дому и пошел, сам не зная куда. Мало-помалу чистый воздух освежил его; он успокоился и уже хладнокровнее взглянул на свое положение и на средства выйти из него. Как известно, он совсем не подозревал в убийстве Барричини, но он обвинял их в подделке письма бандита Агостини и думал, что это было причиной смерти его отца. Он сознавал, что невозможно преследовать их за подлог. Когда предрассудки или инстинкты родной страны овладевали им и напоминали ему о легкой мести из-за угла, он с ужасом отгонял от себя эту мысль и вспоминал о своих полковых товарищах, о парижских знакомствах и особенно о мисс Невиль. Потом он думал об упреках сестры и, то, что осталось в его природе корсиканского, оправдывало эти упреки и делало их больнее. У него оставалась одна надежда в этой борьбе между совестью и предрассудками: начать под каким-нибудь предлогом ссору с одним из сыновей адвоката и драться с ним на дуэли. Убить его пулей или ударом кинжала - это примиряло корсиканские и французские понятия Орсо. Найдя средство и думая о его выполнении, он уже чувствовал себя избавленным от тяжелой обузы, а от других, более светлых мыслей успокаивалось его лихорадочное волнение. Цицерон, будучи в отчаянии от смерти своей дочери Туллии, забыл свое горе, перебирая в уме все прекрасные слова, какие он мог сказать по этому поводу. Шенди [29], потеряв сына, тоже нашел утешение в красноречии. Орсо охладил свою кровь, подумав о том, как он изобразит мисс Невиль свое душевное состояние и какое глубокое участие примет в нем эта прекрасная девушка. Он уже приближался к деревне, от которой незаметно отошел очень далеко, как вдруг услышал на дорожке, на опушке маки, голос девочки, певшей что-то и, без сомнения, думавшей, что она одна. Это был медленный, монотонный похоронный напев. "Моему сыну, моему сыну в далекой стране сберегите мой крест и окровавленную рубашку..." - пела девочка. - Что ты поешь, девочка? - гневно спросил внезапно появившийся перед ней Орсо. - Это вы, Орс Антон? - вскрикнула немного испуганная девочка. - Это песня синьоры Коломбы... - Я запрещаю тебе петь ее, - грозно сказал Орсо. Девочка, поворачивая голову то вправо, то влево, казалось, искала, куда бы ей скрыться; она, без сомнения, убежала бы, если бы не забота о довольно большом свертке, лежавшем у ее ног. Орсо устыдился своей свирепости. - Что ты несешь, малютка? - спросил он, стараясь говорить как можно ласковее. И так как Килина колебалась, ответить или нет, то он развернул тряпку и увидел хлеб и другую провизию. - Кому несешь хлеб, милая? - спросил он. - Вы сами знаете: моему дяде. - Да ведь твой дядя бандит! - Он ваш слуга, Орс Антон. - Если жандармы встретят тебя, они спросят, куда ты идешь. - Я скажу им, - не колеблясь ответила девочка, - что несу поесть луккским дровосекам в маки. - А если ты встретишь какого-нибудь голодного охотника, который захочет пообедать на твой счет и отберет у тебя провизию? - Никто не посмеет. Я скажу, что это моему Дяде. - Это верно, он не такой человек, чтобы позволить отнять у себя обед... Он тебя очень любит? - О да, Орс Антон! С тех пор как мой папа умер, он заботится о нашей семье: о маме, обо мне и о маленькой сестренке. Перед маминой болезнью он говорил богатым, чтобы они давали ей работу. Мэр каждый год дарит мне платья, а священник учит меня читать и закону божию, с тех пор как дядя попросил их об этом. Но особенно добра к нам ваша сестра. В это время на дорожке показалась собака. Девочка поднесла ко рту два пальца и резко свистнула: собака сейчас же подбежала к ней и приласкалась; потом она быстро исчезла в маки. Вскоре два плохо одетых, но хорошо вооруженных человека выросли за деревом в нескольких шагах от Орсо. Можно было подумать, что они приблизились ползком, как ящерицы, в чаще ладанников и миртов. - А! Орс Антон! Добро пожаловать! - сказал старший. - Как, вы не узнаете меня? - Нет, - сказал Орсо, всматриваясь в него. - Потеха просто, как борода и островерхая шапка меняют человека! Ну, поручик, посмотрите-ка хорошенько. Или вы забыли старых ватерлооских товарищей? Разве вы не помните Брандо Савелли? Не один патрон скусил он около вас в этот несчастный день. - Как! Это ты? - сказал Орсо. - Ты ведь дезертировал в тысяча восемьсот шестнадцатом году? - Так точно, поручик. Надоедает, знаете, служба; ну и счет один мне нужно было свести в этой стране. А, Кили! Ты молодец, девчонка. Давай скорее; мы есть хотим. Вы, поручик, понятия не имеете, какой бывает аппетит в маки. Кто нам это прислал, синьора Коломба или мэр? - Нет, дядя, это мельничиха дала мне для вас вот это, а для мамы одеяло. - Чего ей от меня нужно? - Она говорит, что луккские дровосеки, которых она наняла расчищать участок, просят с нее тридцать пять су на ее каштанах, потому что в Пьетранере лихорадка. - Лентяи! Я проверю... Не церемоньтесь, поручик; не хотите ли пообедать с нами? Мы обедывали вместе и похуже во времена нашего бедного земляка, которому дали отставку. - Спасибо. Мне тоже дали отставку. - Да, я слышал об этом; но бьюсь об заклад, что вы не очень этим огорчены... Ну, патер, - сказал бандит товарищу, - за стол. Синьор Орсо, позвольте представить вам патера; то есть я не знаю наверно, патер ли он, но он ученый, как патер: - Бедный студент-богослов, которому помешали следовать своему призванию, - сказал другой бандит. - Как знать, Брандолаччо? Я мог бы быть папой... - Какая же причина лишила церковь ваших познаний? - спросил Орсо. - Пустяки. Счет, который нужно было свести, как говорит мой друг Брандолаччо: одна моя сестра наделала глупостей, покуда я зубрил в Пизанском университете. Мне нужно было возвратиться на родину, чтобы выдать ее замуж, но жених поспешил умереть за три дня до моего приезда. Я обратился тогда, как вы бы и сами сделали на моем месте, к брату умершего. Мне говорят, что он женат. Что делать? - В самом деле, затруднительное положение. Как же вы поступили? - В таких случаях нужно прибегать к ружейному кремню [La scaglia - очень употребительное выражение. (Прим. автора.)]. - То есть вы... - Я влепил ему пулю в лоб, - холодно сказал бандит. Орсо содрогнулся. Однако любопытство, а также, может быть, желание оттянуть время возвращения домой заставили его остаться на месте и продолжать разговор с этими двумя людьми, у каждого из которых было по крайней мере по убийству на совести. Пока товарищ говорил, Брандолаччо положил перед ним кусок хлеба и мяса; потом он взял сам; потом оделил своего пса Бруско, которого он отрекомендовал как существо, одаренное удивительным инстинктом узнавать стрелков, как бы они ни переоделись. Наконец он отрезал ломтик хлеба и кусочек сырой ветчины и дал племяннице. - Хороша жизнь бандита! - воскликнул студент-богослов, съев несколько кусков. - Вы, милостивый государь, может быть, когда-нибудь изведаете ее, и тогда вы увидите, как отрадно не знать над собой иной власти, кроме своей прихоти. - Тут бандит, говоривший до сих пор по-итальянски, продолжал по-французски: - Корсика для молодого человека страна не очень веселая, но для бандита - совсем другое дело! Женщины от нас с ума сходят. У меня, например, три любовницы в трех разных кантонах. Я везде у себя дома. И одна из них - жена жандарма. - Вы хорошо знаете языки, милостивый государь, - серьезно сказал Орсо. - Если я заговорил по-французски, то это, видите ли, потому, что maxima debetur pueris reverentia [30] [При детях надо вести себя особенно прилично (лит.).]. Мы с Брандолаччо хотим, чтобы девочка вела себя хорошо и шла прямой дорогой. - Когда ей будет пятнадцать лет, я выдам ее замуж, - сказал дядя Килины. - У меня есть уже в виду и жених. - Ты сам будешь сватать? - спросил Орсо. - Конечно. Вы думаете, что если я скажу какому-нибудь здешнему богачу: мне, Брандо Савелли, было бы приятно видеть Микелину Савелли за вашим сыном, - вы думаете, что он заставит тащить себя за уши? - Я бы ему этого не посоветовал, - сказал другой бандит. - У товарища рука тяжеленька: он сумеет заставить себя слушаться. - Если бы я был, - продолжал Брандолаччо, - плутом, канальей, вымогателем, мне стоило бы только открыть свою сумку, и пятифранковики посыпались бы дождем. - В твоей сумке есть что-нибудь привлекающее их? - спросил Орсо. - Ничего нет; но напиши я какому-нибудь богачу, как делают некоторые: мне нужно сто франков, - он сейчас же пришлет мне их. Но я честный человек, поручик. - Знаете ли, синьор делла Реббиа, - сказал бандит, которого товарищ называл патером, - знаете ли вы, что в этой стране, где живут простодушные люди, все-таки есть мерзавцы, извлекающие выгоду из того уважения, которое мы внушаем нашими паспортами (он указал на свое ружье), и добывающие векселя, подделывая нашу подпись? - Я это знаю, - отрывисто сказал Орсо, - но какие векселя? - Полгода тому назад я прогуливался недалеко от Ореццы; подходит ко мне какой-то мужик, издали снимает шапку и говорит: "Ах, господин патер, - они все меня так зовут, - простите меня. Дайте мне срок: я мог найти только пятьдесят пять франков, но, право, это все, что я мог собрать". Я в совершенном изумлении говорю ему: "Что это значит, бездельник? Какие пятьдесят пять франков?" "Я хочу сказать, шестьдесят пять, - ответил он мне, - но дать сто, как вы просите невозможно". "Как, негодяй? Я прошу у тебя сто франков? Да я тебя не знаю!" Тогда он подает мне письмо или, скорее, грязный клочок, в котором ему предлагают положить в указанном месте сто франков, грозя, что в противном случае Джоканто Кастрикони - это мое имя - сожжет его дом и перебьет у него коров. И имели наглость подделать мою подпись! Что меня взбесило больше всего, так это то, что письмо было полно орфографических ошибок; я - и орфографические ошибки! Я, получавший в университете все награды! Я начал с того, что дал мужику такую затрещину, что он два раза перевернулся. "А, ты считаешь меня за вора, мерзавец этакий!" - говорю ему и даю здорового пинка ногой... знаете куда. Сорвал зло и говорю ему: "Когда ты должен отнести эти деньги в назначенное место?" "Сегодня же". "Ладно, неси!" Положить надо было под сосной; место было точно указано. Он несет деньги, зарывает их под деревом и возвращается ко мне. Я засел неподалеку. Я провел с этим человеком шесть томительных часов. Синьор делла Реббиа, если бы было нужно, я просидел бы там трое суток. Через шесть часов является bastiaccio [Корсиканцы, живущие в горах, презирают жителей Бастии и не считают их земляками. Они никогда не говорят о них bastiese, а всегда bastiaccio; известно, что окончание accio обычно употребляется в презрительном смысле. (Прим. автора.)], подлый вымогатель. Он наклоняется за деньгами; я стреляю; и я так хорошо прицелился, что он, падая, уткнулся головой прямо в деньги, которые выкапывал. "Теперь, болван, - говорю я мужику, - бери свои деньги и не вздумай еще когда-нибудь подозревать Джоканто Кастрикони в низости". Бедняга, дрожа, подобрал свои шестьдесят пять франков и даже не потрудился их вытереть; он благодарит меня, я прибавляю ему на прощание пинок, и он убегает. - Ах, патер! - сказал Брандолаччо. - Я завидую такому выстрелу. Воображаю, как ты смеялся! - Я попал bastiaccio в висок, - продолжал бандит, - это напоминает мне стихи Вергилия [31]: ...Liquefacto tempora plumbo Diffidit, ac muita porrectum extendit arena. [Он рассек ему расплавленным свинцом висок и распростер на песке (лат.).] Liquefacto! Верите ли вы, синьор Орсо, что свинцовая пуля расплавляется от быстроты своего полета в воздухе! Вы учились баллистике и, наверно, должны сказать мне: правда это или заблуждение? Орсо предпочитал разобрать этот вопрос из физики, чем спорить с лиценциатом о нравственности его поступков. Брандолаччо, которого совсем не занимало это научное рассуждение, прервал его замечанием, что солнце скоро сядет. - Так как вы, Орс Антон, не захотели обедать с нами, то я советую вам не заставлять ждать себя синьору Коломбу. Да и не всегда хорошо... бегать по дорогам, когда солнце село. Однако зачем вы ходите без ружья! В этих местах есть дурные люди, берегитесь! Сегодня вам нечего бояться. Барричини везут к себе префекта; они перехватили его по дороге, и он остановится на один день в Пьетранере, он едет в Корте "закладывать первый камень", как они это называют... Чепуха! Сегодня он ночует у Барричини, но завтра они будут свободны. Один - Винчентелло, негодный повеса, другой - Орландуччо, который нисколько не лучше. Постарайтесь застать их не вместе, сегодня одного, завтра другого; но предупреждаю, будьте осторожны. - Благодарю за совет, - сказал Орсо, - но только нам с ними не о чем спорить; пока они сами не придут ко мне, у меня к ним нет дела. Бандит высунул язык и щелкнул им с ироническим видом, но не ответил ничего. Орсо встал, чтобы идти. - Кстати, - сказал Брандолаччо, - я не поблагодарил вас за порох: он пришелся мне очень кстати. Теперь мне ничего не нужно... то есть мне нужны башмаки, но их я на днях сделаю себе из муфлоновой кожи. Орсо сунул в руку бандита две пятифранковые монеты. - Порох прислала тебе Коломба, а это тебе на башмаки. - Без глупостей, поручик! - воскликнул Брандолаччо, отдавая ему деньги. - Что я, нищий? Я беру хлеб и порох, но не хочу ничего другого. - Я думал, что старым солдатам можно помогать друг другу. Ну, до свидания! Но перед тем, как уйти, он незаметно положил деньги в сумку бандита. - До свидания, Орс Антон! - сказал богослов. - Может быть, на днях мы встретимся в маки и опять будем штудировать Вергилия. Уже с четверть часа как оставил Орсо своих почтенных товарищей и вдруг услышал, что кто-то изо всей мочи бежит за ним. Это был Брандолаччо. - Это уж чересчур, поручик, - закричал он, задыхаясь, - право, чересчур! Вот ваши десять франков. Будь это кто-нибудь другой, я не спустил бы ему эту шалость. Кланяйтесь от меня синьоре Коломбе. Я из-за вас совсем запыхался. Покойной ночи. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Орсо нашел Коломбу немного встревоженной его долгим отсутствием, но, увидя его, она опять приняла свое обычное выражение спокойной грусти. За ужином они говорили о маловажных вещах, и Орсо, ободренный спокойным видом сестры, рассказал ей о своей встрече с бандитами и рискнул даже немного подшутить над нравственным и религиозным воспитанием Килины, о котором заботились ее дядя и его почтенный сотоварищ, синьор Кастрикони. - Брандолаччо честный человек, - сказала Коломба, - но о Кастрикони я слышала, что он человек без правил. - Я думаю, что он вполне стоит Брандолаччо, а Брандолаччо стоит его, - сказал Орсо. - Оба ведут открытую войну с обществом. Одно преступление каждый день толкает их на новые. И, однако, они, может быть, виноваты не больше, чем многие из людей, не живущих в маки. Молния радости блеснула на лице его сестры. - Да, - продолжал Орсо, - у этих несчастных тоже есть честь своего рода. Их обрек на такую жизнь жестокий предрассудок, а не низкая алчность. Несколько времени длилось молчание. - Брат, - сказала Коломба, наливая ему кофе, - вы, может быть, знаете, что сегодня ночью умер Карло Баттиста Пьетри? Он умер от болотной лихорадки. - Кто это Пьетри? - Это один из здешних, муж Маддалены, той, что взяла записную книжку у нашего умиравшего отца. Она просила меня прийти побыть у мертвого и спеть что-нибудь. Нужно и вам пойти. Они наши соседи, и в этой вежливости нельзя отказать людям в таком маленьком местечке, как наше. - Черт возьми! Я не желаю, чтобы моя сестра выступала в роли плакальщицы. - Орсо, - возразила Коломба, - каждый чтит своих покойников по-своему. Ballata досталась нам от предков, и мы должны ценить ее, как древний обычай. У Маддалены нет дара, а старая Фьордиспина, наша лучшая voceratrice, больна. Нужно же кому-нибудь спеть ballata. - Ты думаешь, Карло Баттиста не найдет дороги на тот свет, если кто-нибудь не споет над его гробом скверных стихов? Иди туда, если хочешь, Коломба; я пойду с тобой, если ты считаешь это нужным; но прошу тебя, сестра, не импровизируй, это неприлично в твои годы. - Брат, я обещала. Вы знаете, что здесь такой обычай, и я повторяю вам, что, кроме меня, импровизировать некому. - Глупый обычай! - Мне самой тяжело петь. Это напоминает мне все наши несчастья. Завтра я заболею от этого, но идти нужно. Позвольте мне пойти, брат. Вспомните, что в Аяччо вы заставили меня импровизировать для забавы этой англичанки, смеющейся над нашими старыми обычаями. Неужели теперь мне нельзя сделать того же для бедных людей, которые будут мне за то благодарны и которым это поможет перенести их горе? - Ну, делай, как знаешь! Держу пари, что ты уже сочинила свою ballata и не хочешь, чтобы она пропала даром. - Нет, брат, я не могу сочинять заранее. Я становлюсь перед покойником и думаю о тех, что остались. У меня навертываются слезы, и я пою, что придет мне в голову. Все это было сказано так просто, что невозможно было заподозрить в синьоре Коломбе ни тени авторского самолюбия. Орсо уступил и отправился вместе с сестрой в дом Пьетри. Покойник с непокрытым лицом лежал на столе в самой большой комнате. Двери и окна были отворены; множество свечей горело вокруг стола. В головах у покойника стояла вдова; толпа женщин занимала половину комнаты; на другой стороне с обнаженными головами стояли мужчины, пристально глядя на покойника и храня глубокое молчание. Каждый новый посетитель подходил к столу, целовал мертвого [Этот обычай и сейчас еще существует в Боконьяно (1840). (Прим. автора.)], кивал головой его вдове и сыну и, не говоря ни слова, занимал место в толпе. От времени до времени, однако, кто-нибудь из присутствующих нарушал молчание, обращаясь к покойнику с несколькими словами. - Зачем ты покинул свою добрую жену? - говорила одна из женщин. - Разве она не заботилась о тебе? Чего тебе было нужно? Зачем ты не подождал еще месяц? Твоя сноха подарила бы тебе внука. Высокий молодой человек, сын Пьетри, пожимая холодную руку отца, воскликнул: - О, зачем ты умер не от male morte? [La male morte - насильственная смерть. (Прим. автора.)] Мы бы отомстили за тебя! Это были первые слова, которые услышал Орсо при входе. При виде его толпа раздалась, и слабый шепот любопытства показал, что приход voceratrice вызвал нетерпеливое оживление у собравшихся. Коломба поцеловалась с вдовой, взяла ее за руку и оставалась несколько минут погруженной в себя, с опущенными глазами. Потом она откинула меццаро, устремила на мертвого пристальный взгляд и, наклонясь над покойником, бледная, почти как мертвец, начала: "Карло Баттиста! Христос пусть примет твою душу! Жить - значит страдать. Ты идешь в страну, где нет ни солнца, ни холода. Тебе не нужно больше ни топора, ни твоей тяжелой мотыги. Тебе не нужно больше работать. Все дни для тебя с этих пор воскресенье. Карло Баттиста! Христос да упокоит твою душу! Твой сын хозяйничает в твоем доме. Я видела, как упал дуб, высушенный libeccio (южный ветер). Я думала, что он мертв. Я пришла в другой раз, и его корень пустил отпрыск. Отпрыск сделался дубом, широколиственным дубом. Отдыхай, Мадделе, под его мощными ветвями и думай о том дубе, которого уже нет". Тут Маддалена начала громко рыдать, а два или три человека, способные при случае загубить христианскую душу так же хладнокровно, как куропатку, принялись утирать крупные слезы со своих загорелых щек. Коломба несколько времени продолжала в том же роде, обращаясь то к покойнику, то к его семье, заставляя иногда посредством употребительной в надгробных ballata прозопопеи [32] самого мертвеца утешать своих друзей или давать им советы. По мере того, как она импровизировала, ее лицо приняло восторженное выражение и покрылось легким румянцем, от которого еще резче выступили белизна ее зубов и огонь расширившихся зрачков. Это была пифия на своем треножнике. Не считая нескольких вздохов и подавленных рыданий, в теснившейся вокруг нее толпе не было слышно ни малейшего шепота. Хотя на Орсо эта дикая поэзия не могла так действовать, но скоро и он почувствовал себя охваченным общим волнением. Отойдя в темный угол, он плакал, как и сын Пьетри. Внезапно слушатели встрепенулись, толпа расступилась, и вошло несколько посторонних. По уважению, какое им оказывали, по торопливости, с какою им сейчас же очистили место, было видно, что это важные лица и что их присутствие делало дому особую честь. Однако из уважения к ballata никто не сказал им ни слова. Первому из вошедших было лет сорок. По черному фраку, красной ленточке в петлице, по внушительному и уверенному виду в нем сразу можно было угадать префекта. За ним шел сгорбленный старик с желчным лицом; он плохо скрывал за зелеными очками свой боязливый и беспокойный взгляд. На нем был черный, слишком широкий для него фрак, хотя и совсем еще новый, но, очевидно, сделанный много лет назад. Он держался около префекта, и о нем можно было бы сказать, что он хочет спрятаться в его тени. После него вошли двое молодых людей высокого роста, с загорелыми лицами, со щеками, обросшими густыми бакенбардами, с гордыми, надменными глазами, выражавшими наглое любопытство. У Орсо было довольно времени, чтобы забыть лица людей своей деревни, но вид старика в зеленых очках тотчас же пробудил в нем старые воспоминания. Уже одно то, что старик держался все время около префекта, говорило о том, кто он. Это был адвокат Барричини, мэр Пьетранеры, пришедший вместе со своими двумя сыновьями, чтобы дать префекту случай послушать ballata. Трудно определить, что происходило в эту минуту в душе Орсо, но присутствие врага возбудило в нем какое-то отвращение, и он больше, чем когда-нибудь, почувствовал себя доступным для подозрений, с которыми долго боролся. При виде человека, в смертельной ненависти к которому Коломба поклялась, подвижное лицо ее тотчас же приняло зловещее выражение. Она побледнела; ее голос стал хриплым, начатый стих замер у нее на устах... Но скоро она с новой силой возобновила свою ballata: "Когда ястреб кричит над своим пустым гнездом, скворцы вьются вокруг, насмехаясь над его горем". Тут послышался сдавленный смех; это смеялись только что пришедшие молодые люди, вероятно, найдя метафору слишком смелою. "Ястреб проснется, он расправит крылья, он омочит клюв в крови. А ты, Карло Баттиста, - пусть твои друзья скажут тебе последнее прости. Довольно текли их слезы. Одна только бедная сирота не будет плакать. Зачем ей плакать о тебе? Ты уснул во цвете лет, среди своей семьи, готовый явиться перед Всемогущим. Сирота плачет о своем отце, застигнутом подлыми убийцами, пораженном в спину, - об отце, чья кровь краснеет под кучей зеленых листьев. Но она собрала его кровь - благородную и невинную кровь, она разлила ее по Пьетранере, чтобы она стала смертельным ядом. И Пьетранера будет заклеймена, пока виновная кровь не смоет следа невинной". С этими словами Коломба упала на стул, спустила mezzaro на лицо и зарыдала. Женщины в слезах теснились вокруг импровизаторши. Многие из мужчин бросали свирепые взгляды на мэра и его сыновей, некоторые старики роптали на то, что они сюда пришли. Сын покойного протиснулся сквозь толпу и хотел просить мэра как можно скорее уйти, но тот не стал дожидаться этого предложения. Когда он добрался до двери, его сыновья были уже на улице. Префект сказал молодому Пьетри несколько слов соболезнования и почти тотчас же вышел вслед за ними. Орсо приблизился к сестре, взял ее за руку и увлек из залы. - Проводите их, - сказал молодой Пьетри своим друзьям, - смотрите, чтобы с ними ничего не случилось! Двое или трое молодых людей быстро сунули свои стилеты в левые рукава курток и проводили Орсо и его сестру до дверей их дома. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Задыхающаяся, измученная Коломба была не в состоянии вымолвить ни слова. Голова ее лежала на плече брата; она крепко сжимала ему руку. Несмотря на то, что Орсо сердился на нее за конец ballata, он был слишком встревожен, чтобы сделать ей хотя бы малейший упрек. Он молча ждал конца ее нервного припадка, как вдруг отворилась дверь и перепуганная Саверия вошла и объявила: "Господин префект!" При этом возгласе Коломба, как бы стыдясь своей слабости, встала, опираясь на стул; видно было, как он дрожал под ее рукой. Префект начал с нескольких банальных извинений за свой несвоевременный визит, выразил сочувствие синьоре Коломбе, упомянул об опасности сильного волнения, высказал порицание обычаю погребальных причитаний, заметил, что талант voceratrice усиливает мрак в душе присутствующих, и ловко ввернул легкий упрек содержанию последней импровизации. Потом, изменив тон, он сказал: - Господин делла Реббиа, я должен передать вам множество приветствий от ваших английских друзей. Мисс Невиль кланяется синьоре Коломбе. У меня есть для вас от нее письмо. - Письмо от мисс Невиль? - воскликнул Орсо. - К несчастью, оно не со мной; но оно будет у вас через пять минут. Ее отец был болен. Одно время мы боялись, что он не выдержит наших ужасных лихорадок. К счастью, теперь он вне опасности, в чем вы убедитесь сами, так как, я думаю, вы скоро увидитесь с ним. - Мисс Невиль, вероятно, очень беспокоилась? - К счастью, она узнала об опасности, когда та была уже далека. Господин делла Реббиа, мисс Невиль много говорила мне о вас и о вашей сестре. - Орсо слегка поклонился. - Она очень расположена к вам обоим. Под внешностью, полной грации, под видимою ветреностью в ней кроется весьма здравый ум. - Это прелестная особа, - сказал Орсо. - Я здесь почти по ее просьбе. Никто не знает лучше меня роковой истории, о которой мне не хотелось бы напоминать вам. Так как господин Барричини все еще мэр Пьетранеры, а я префект департамента, то мне не нужно говорить вам, как я смотрю на известные подозрения, которые, если справедливо то, что мне передавали, внушали вам некоторые неблагоразумные лица и которые вы, как мне известно, отвергли с негодованием, какого и следовало ожидать от вашего звания и нрава. - Коломба, - сказал Орсо и задвигался на стуле, - ты устала. Пойди ляг. Коломба отрицательно покачала головой. Она успела принять свой обычный, спокойный вид, не отводя, однако, горящих глаз от префекта. - Господин Барричини, - продолжал префект, - стремится прекратить эту, как бы сказать, вражду... то есть это неопределенное положение, в каком вы оба находитесь. Что касается меня, то я буду в восторге, если между вами возникнут отношения, какие должны быть между людьми, созданными, чтобы уважать друг друга. - Господин префект, - взволнованно перебил Орсо, - я никогда не обвинял адвоката Барричини в убийстве моего отца, но он совершил поступок, который всегда будет мешать мне иметь с ним какие бы то ни было отношения. Он написал подложное угрожающее письмо от имени известного бандита или по крайней мере негласно приписал его моему отцу. Наконец, милостивый государь, это письмо, вероятно, было косвенной причиной смерти отца. Префект некоторое время собирался с мыслями. - Что ваш отец верил этому, когда, увлекаемый живостью своего характера, он подал жалобу на Барричини, - это было извинительно, но нельзя допустить подобное ослепление с вашей стороны... Я не говорю о характере Барричини... Вы его совсем не знаете, вы предубеждены против него... но не думайте, чтобы человек, хорошо знающий законы... - Но, милостивый государь, - сказал Орсо, вставая, - примите в соображение, что сказать: "Это письмо не есть дело рук господина Барричини" - значит приписать его моему отцу. Его честь - моя честь. - Никто не уверен так, как я, в чести полковника делла Реббиа, - продолжал префект, - но... автор этого письма теперь известен... - Кто? - воскликнула Коломба, - подступая к префекту. - Один негодяй, виновный во многих преступлениях, которых вы, корсиканцы, не прощаете, вор, некто Томмазо Бьянки, содержащийся теперь в тюрьме в Бастии, показал, что он автор этого рокового письма. - Я не знаю этого человека, - сказал Орсо. - Какая у него могла быть цель? - Это здешний, - сказала Коломба, - брат нашего прежнего мельника. Это негодяй и лгун, не внушающий доверия. - Вы увидите, - продолжал префект, - почему он в этом заинтересован. Мельник, о котором говорит ваша сестра, - его звали, кажется, Теодоро - арендовал у полковника мельницу, стоявшую на том самом ручье, права на который оспаривал Барричини. Полковник по свойственному ему великодушию не извлекал из мельницы почти никакой выгоды. Томмазо и подумал, что если Барричини завладеет ручьем, то заставит платить значительную аренду; известно, что Барричини любит деньги. Словом, чтобы сделать одолжение брату, Томмазо подделал письмо бандита, вот и вся история! Вы знаете: на Корсике семейные узы так сильны, что иногда толкают человека на преступление... Не угодно ли вам познакомиться вот с этим письмом ко мне от помощника генерального прокурора? Оно подтвердит вам только что сказанное мною. Орсо пробежал письмо, подробно излагавшее признание Томмазо; Коломба читала его из-за плеча брата. Прочитав, она закричала: - Орландуччо Барричини ездил в Бастию месяц тому назад, когда стало известно, что мой брат скоро вернется. Он виделся с Томмазо и купил у него эту ложь. - Синьора, - с нетерпением в голосе сказал префект, - вы объясняете все гнусными подлогами; разве это - средство узнать истину? Вы, господин делла Реббиа, вы благоразумнее: скажите мне, что вы теперь думаете? Верите ли вы, как верит синьора, что человек, которому грозит нестрогое наказание, с легким сердцем возведет на себя обвинение в подлоге, чтобы сделать одолжение кому-то, кого он не знает? Орсо внимательно перечитал письмо помощника прокурора, взвешивая каждое слово, потому что с тех пор, как он увидел адвоката Барричини, он почувствовал, что теперь ему труднее убедить себя, чем несколько дней назад. Наконец он был вынужден сознаться, что объяснение кажется ему удовлетворительным. Но Коломба решительно воскликнула: - Томмазо Бьянки - обманщик! Он не будет осужден или убежит из тюрьмы, я уверена. Префект пожал плечами. - Я передал вам, господин делла Реббиа, полученные мною сведения, - сказал он. - Я удаляюсь и советую вам подумать. Я буду ждать, что ваш здравый смысл просветит вас, и надеюсь, что он окажется сильнее догадок вашей сестры. Орсо, сказав несколько слов в оправдание Коломбы, повторил, что теперь он верит, что единственный виновник - Томмазо. Префект встал, чтобы уйти. - Если бы не было так поздно, - сказал он, - я предложил бы вам пойти вместе со мной за письмом мисс Невиль. Вы могли бы сказать Барричини то, что вы только что сказали мне, и все было бы кончено. - Никогда Орсо делла Реббиа не войдет в дом Барричини! - гневно воскликнула Коломба. - Ваша сестрица, как видно, tintinajo [Так называется баран с колокольчиком, вожак стада; так же в переносном смысле называют того из членов семьи, кто руководит ею во всех важных делах. (Прим. автора.)] своей семьи? - с насмешливым видом спросил префект. - Милостивый государь, - твердым голосом сказала Коломба, - вас обманывают. Вы не знаете адвоката. Это самый хитрый, самый лукавый человек на свете. Заклинаю вас, не заставляйте Орсо совершить поступок, который покроет его позором. - Коломба! - закричал Орсо. - Ты совсем с ума сошла! - Орсо, Орсо! Ради шкатулки, которую я вам дала, умоляю вас, выслушайте меня! Между нами и Барричини кровь; вы не пойдете к ним! - Сестра! - Нет, брат, вы не пойдете, или я уйду из этого дома, и вы никогда не увидите меня... Орсо, сжальтесь надо мной! И она упала на колени. - Я в отчаянии, - сказал префект, - что синьора Коломба так неблагоразумна. Я уверен, что вы убедите ее. Он отворил дверь и остановился, ожидая, что Орсо пойдет за ним. - Я не могу оставить ее теперь, - сказал Орсо. - Завтра, если... - Я еду очень рано, - сказал префект. - По крайней мере, брат, подождите до завтрашнего утра! - воскликнула Коломба, сложив руки. - Дайте мне пересмотреть бумаги отца... Вы не можете отказать мне в этом. - Хорошо, ты посмотришь их сегодня вечером, но по крайней мере не будешь мучить меня потом этой сумасбродной ненавистью... Простите, господин префект... Я и сам чувствую себя так дурно... Лучше завтра. - Утро вечера мудренее, - сказал префект, уходя. - Я надеюсь, что завтра вся ваша нерешительность пройдет. - Саверия! - закричала Коломба. - Возьми фонарь и проводи господина префекта. Он отдаст тебе письмо для моего брата. Она прибавила несколько слов, которые услышала только Саверия. - Коломба, - сказал Орсо, когда префект ушел, - ты очень огорчила меня. Доколе ты будешь возражать против очевидности? - Вы дали мне срок до завтра, - ответила она. - У меня очень мало времени, но я еще не теряю надежды. Она взяла связку ключей и побежала в одну из комнат верхнего этажа. Слышно было, как она стремительно выдвигала ящики и рылась в конторке, в которую полковник делла Реббиа запирал свои важные бумаги. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Саверия долго не возвращалась, и нетерпение Орсо достигло крайнего предела, когда она явилась с письмом, ведя за собой маленькую Килину, протиравшую себе глаза, потому что ее разбудили, когда она только-только успела заснуть. - Девочка, - сказал Орсо, - что ты так поздно? - Барышня за мной послала, - ответила Килина. "Зачем она ей?" - подумал Орсо, но поторопился распечатать письмо мисс Лидии. Килина поднялась к его сестре. "Мой отец был нездоров, - писала мисс Невиль, - а кроме того, он так ленив на письма, что я должна служить ему секретарем. Вы знаете, что тогда на морском берегу он промочил себе ноги, вместо того чтобы восхищаться с нами видом, а этого на Вашем прекрасном острове совершенно достаточно, чтобы схватить лихорадку. Я отсюда вижу Вашу мину: Вы, без сомнения, ищете свой стилет, но я надеюсь, что другого у вас нет. Итак, у отца была небольшая лихорадка, а я была в большом волнении; префект - я упорно продолжаю находить его очень любезным - прислал нам тоже очень любезного доктора, который в два дня избавил нас от беспокойства: приступ не возобновился, и отец опять мечтает об охоте, но я ему еще не позволяю. Как вы нашли свой горный замок? На месте ли Ваша северная башня? Много ли там привидений? Я спрашиваю Вас обо всем этом потому, что отец помнит, что Вы обещали ему ланей, кабанов, муфлонов... так зовут это странное животное? Отправляясь в Бастию, мы рассчитываем просить Вашего гостеприимства, и я надеюсь, что замок делла Реббиа, хотя и старый и разрушенный, как Вы говорите, не рухнет на нас. Хотя префект так любезен, что, говоря с ним, никогда не чувствуешь недостатка в предметах для разговора (by the by [Между прочим (англ.).], мне кажется, что я вскружила ему голову), мы говорили о Вас, господин Орсо. Бастийские юристы прислали ему показание какого-то плута, которого они держат под замком; это показание такового свойства, что может уничтожить ваши последние подозрения; Ваша вражда, которая иногда меня беспокоила, должна теперь кончиться. Вы не можете представить себе, какое это доставило бы мне удовольствие. Когда Вы отправились с прекрасной voceratrice, с ружьем в руках и с мрачным взглядом, Вы показались мне больше корсиканцем, чем всегда... даже слишком корсиканцем. Basta [Довольно (итал.).], я пишу Вам об этом так подробно, потому что скучаю. Префект, увы, уезжает. Мы пошлем к Вам нарочного, когда поедем в Ваши горы, и я осмелюсь написать синьоре Коломбе и попросить ее приготовить нам bruccio, ma solenne [Сыр по всем правилам искусства (итал.).]. Покуда передайте ей от меня душевный привет. Я нашла отличное применение ее стилету: я разрезаю им привезенный с собой роман; но это ужасное оружие негодует на такое употребление и самым безжалостным образом рвет мою книгу. Прощайте; отец посылает вам his best love [Свой сердечный привет (англ.).]. Послушайтесь префекта; он даст Вам добрый совет и, мне кажется, свернет с дороги ради Вас; он едет на закладку в Корте; я думаю, что это должно быть очень внушительное зрелище, и мне очень жаль, что я не могу присутствовать при нем. Господин префект в вышитом мундире, в шелковых чулках, в белом шарфе, с лопаткой каменщика в руках!.. И речь!.. Церемония кончится тысячу раз повторенными криками: "Да здравствует король!" Вы будете очень тщеславиться тем, что заставили меня заполнить четыре страницы, но я, милостивый государь, еще раз повторяю: мне скучно, и потому я позволяю Вам писать мне весьма пространно. Кстати, я очень удивлена, что Вы до сих пор не сообщили мне о своем благополучном прибытии в Пьетранера-Кэстл. Лидия. P. S. Прошу Вас, слушайтесь префекта и делайте то, что он Вам скажет. Мы вместе решили, что Вы должны так действовать, - доставьте мне удовольствие". Орсо перечитал это письмо три или четыре раза, всякий раз сопровождая его бесчисленными комментариями, потом написал длинный ответ и приказал Саверии отнести его к одному из жителей деревни, который в ту же ночь ехал в Аяччо. Он уже совсем не думал разбирать с сестрой действительные или воображаемые обиды Барричини: письмо мисс Лидии окрасило для него все в розовый цвет, в его сердце не было больше места ни для подозрений, ни для ненависти. Подождав несколько времени, не сойдет ли вниз сестра, и так и не дождавшись, он ушел спать с таким облегчением, какого давно не испытывал. Коломба, отпустив Килину с тайными приказаниями, провела большую часть ночи в чтении старых бумаг. Незадолго до рассвета кто-то бросил несколько маленьких камешков в ее окно; по этому сигналу она сошла в сад, отворила потайную калитку и ввела в дом двух человек очень подозрительной наружности; прежде всего она позаботилась отвести их на кухню и дать им поесть. Кто были эти люди - сейчас узнаем. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Утром около шести часов слуга префекта постучался у дома Орсо. Принятый Коломбою, он сказал, что префект сейчас едет и ждет ее брата. Коломба, не колеблясь, ответила, что ее брат только что упал с лестницы и вывихнул себе ногу, что, не будучи в состоянии ступить шагу, он умоляет г-на префекта извинить его и будет очень признателен ему, если он будет так добр, что потрудится прийти. Вскоре после этого Орсо спустился вниз и спросил у сестры, не присылал ли за ним префект. - Он просил вас подождать здесь, - ответила она самым уверенным тоном. Прошло полчаса, но в доме Барричини не было заметно ни малейшего движения; тем временем Орсо спросил у сестры, не сделала ли она какого-нибудь открытия; она ответила, что все расскажет префекту. Она была очень спокойна, но цвет лица и глаза выдавали лихорадочное волнение. Наконец отворилась дверь в доме Барричини; префект в дорожном платье вышел первым; за ним шел мэр со своими двумя сыновьями. Велико было изумление пьетранерских обывателей, карауливших с восхода солнца отъезд первого чиновника в департаменте, когда они увидели, как он в сопровождении троих Барричини пересек площадь и вошел в дом делла Реббиа. - Они мирятся! - закричали деревенские политики. - Я говорил вам, - прибавил один старик. - Орсо Антонио слишком долго жил на континенте, чтобы поступить решительно. - Однако, - возразил один реббианист, - заметьте, что ведь Барричини идут к нему. Они просят прощения. - Это префект одурачил их всех, - отвечал старик, - теперь уже нет мужества в людях, и юноши так же мало заботятся об отцовской крови, как если бы все они были незаконными детьми. Префект был немного удивлен, увидя, что Орсо на ногах и ходит совершенно свободно. Коломба созналась в своей лжи и попросила извинения. - Если бы вы остановились в другом месте, господин префект, - сказала она, - то брат еще вчера пошел бы засвидетельствовать вам свое почтение. Орсо рассыпался в извинениях, уверяя, что он ни при чем в этой нелепой хитрости, которая его глубоко оскорбила. Префект и старик Барричини, казалось, верили искренности его сожалений, доказывавшейся и его смущением и упреками, обращенными к сестре, но сыновья мэра не были удовлетворены. - Над нами издеваются! - сказал Орландуччо настолько громко, чтобы его услышали. - Если бы моя сестра сыграла со мной подобную шутку, - сказал Винчентелло, - я скоро отбил бы у нее охоту повторить ее. Эти слова и тон, которым они были произнесены, не понравились Орсо и испортили ему настроение. Он обменялся с молодыми Барричини взорами, отнюдь не выражавшими благосклонности. Тем временем все сели, кроме Коломбы, которая стояла у дверей в кухню. Префект заговорил и после нескольких общих фраз о предрассудках страны напомнил, что в большинстве случаев самая закоренелая вражда основана только на недоразумении. Потом, обращаясь к мэру, он сказал ему, что господин делла Реббиа никогда не верил, что семейство Барричини принимало прямое или косвенное участие в плачевном событии, лишившем его отца; что, правда, он питал некоторые сомнения относительно одной частности процесса, шедшего между двумя семействами, что эти сомнения объяснялись долгим отсутствием г-на Орсо и характером полученных им известий; что, убежденный последними показаниями, он считает себя совершенно удовлетворенным и желал бы вступить с г-ном Барричини и его семейством в дружеские и добрососедские отношения. Орсо принужденно поклонился; Барричини пробормотал несколько слов, которых никто не расслышал, его сыновья смотрели в потолок. Префект готов был обратиться к Орсо с продолжением речи, которую он начал, обращаясь к Барричини, как вдруг Коломба, вынув из-под косынки несколько бумаг, важно подошла и стала между договаривающимися сторонами. - Я с искренним удовлетворением увижу конец войны между нашими двумя семействами, - сказала она, - но чтобы примирение было полным, нужно объясниться и ничего не оставлять под сомнением... Господин префект, я имела полное право считать показание Томмазо Бьянки подозрительным, так как оно исходит от человека с такой дурной славой... Я сказала, что сыновья синьора Барричини, может быть, видели этого человека в Бастии, в тюрьме... - Это ложь, - перебил Орландуччо, - я его не видел. Коломба бросила на него презрительный взгляд и продолжала, по-видимому, очень спокойно: - Вы объяснили цель, с какой Томмазо угрожал синьору Барричини, желанием сберечь для своего брата Теодора мельницу, которую мой отец отдавал ему внаем за дешевую цену. - Это ясно, - сказал префект. - От такого негодяя, как этот Бьянки, всего можно ожидать! - сказал Орсо, обманутый наружным спокойствием своей сестры. - Подлинное письмо помечено одиннадцатым июля, - продолжала Коломба, и глаза ее заблестели ярче. - Томмазо тогда был у своего брата на мельнице. - Да, - сказал мэр с некоторым беспокойством. - Какая же выгода была Томмазо Бьянки? - воскликнула Коломба торжествующе. - Срок аренды его брата истек первого июля, мой отец не возобновил с ним договора. Вот запись моего отца, вот расторжение, вот письмо одного делового человека из Аяччо, предлагавшего нам нового мельника. И, говоря это, она подала префекту бумаги. Все были удивлены. Мэр заметно побледнел. Орсо, нахмурив брови, подошел, чтобы посмотреть бумаги, которые префект очень внимательно читал. - Над нами издеваются! - воскликнул снова Орландуччо, вставая в гневе. - Пойдем отсюда, отец, нам не нужно было приходить сюда. Барричини довольно было мгновения, чтобы успокоиться. Он попросил посмотреть бумаги, префект, не говоря ни слова, подал их ему. Тогда, подняв на лоб свои зеленые очки, он пробежал бумаги с довольно равнодушным видом. Коломба в это время смотрела на него глазами тигрицы, видящей, как лань приближается к логовищу ее детенышей. - Но... - сказал Барричини, опуская свои очки и передавая бумаги префекту, - зная доброту покойного полковника, Томмазо подумал... Он, должно быть, надеялся... что господин полковник передумает отбирать мельницу... И действительно, он удержал за собой мельницу, следовательно... - Это я оставила ее за ним, - сказала Коломба презрительным тоном. - Мой отец умер, и мне в моем положении нужно было беречь клиентов. - Однако, - сказал префект, - этот Томмазо признался, что он написал письмо. Это ясно... - Для меня ясно то, - перебил Орсо, - что во всем этом деле кроется много всяких подлостей. - У меня есть еще кое-что, противоречащее уверениям этих господ, - сказала Коломба. Она отворила дверь в кухню, и тотчас же в залу вошли Брандолаччо, лиценциат богословия и пес Бруско. Оба бандита были безоружны, по крайней мере с виду; на поясах у них были одни патронташи без пистолетов, составляющих их необходимое дополнение. Войдя в залу, они почтительно сняли шапки. Невозможно представить себе эффект, произведенный их внезапным появлением. Мэр едва не упал навзничь; его сыновья храбро заслонили его, опустив руки в карманы за стилетами. Префект шагнул к двери, а Орсо схватил Брандолаччо за ворот, крича: - Чего тебе здесь нужно, подлец? - Это засада! - кричал мэр, пытаясь отворить дверь, но, как потом оказалось, Саверия по приказанию бандитов заперла ее снаружи. - Добрые люди! - сказал Брандолаччо. - Не бойтесь меня: я вовсе не такой черт, каким кажусь с виду. У нас нет никакого злого умысла. Господин префект, я ваш покорнейший слуга... Осторожнее, поручик, а то вы меня задушите... Мы пришли сюда как свидетели. Ну, патер, говори ты: у тебя язык без костей. - Господин префект, - сказал лиценциат, - я не имею чести быть с вами знакомым. Я Джоканто Кастрикони, более известный под именем патера. Теперь вы понимаете, с кем имеете дело? Синьора, которую я также не имел счастья знать, передала мне просьбу сообщить ей, что мне известно о некоем Томмазо Бьянки, вместе с которым я сидел три недели тому назад в тюрьме в Бастии. Вот что я могу вам сказать... - Не трудитесь, - сказал префект, - я не желаю слушать такого человека, как вы... Господин делла Реббиа, я все еще хотел бы думать, что вы ни при чем в этом гнусном заговоре. Но хозяин ли вы в своем доме? Прикажите отпереть эту дверь. Вашей сестре, может быть, придется отдать отчет в ее странных сношениях с бандитами. - Господин префект! - воскликнула Коломба. - Удостойте выслушать, что скажет этот человек. Вы здесь затем, чтобы оказать всем правосудие, и искать правду - ваша обязанность. Говорите, Джоканто Кастрикони. - Не слушайте его! - закричали хором трое Барричини. - Если все будут говорить разом, - сказал бандит, улыбаясь, - то мы друг друга не поймем... Этот Томмазо, о котором идет речь, был в тюрьме моим товарищем - не другом. Его часто там посещал синьор Орландуччо. - Это ложь! - закричали разом оба брата. - Два отрицания равны утверждению, - холодно заметил Кастрикони. - У Томмазо были деньги; он ел и пил в свое удовольствие. Я всегда любил хорошо поесть (это еще не худший из моих недостатков) и, несмотря на то, что мне было противно общаться с этим негодяем, я много раз позволял себе обедать с ним. В благодарность я предложил ему бежать со мною... Одна малютка... к которой я был благосклонен... доставила мне средства для этого... Я не хочу никого компрометировать... Томмазо отказался, он объявил мне, что он за себя не боится, что адвокат Барричини просил за него всех судей, что он выйдет из тюрьмы белее снега и с деньгами в кармане. Что касается до меня, то я решил подышать свежим воздухом. Dixi [Я кончил (лат.).]. - Все, что сказал этот человек, от первого до последнего слова, ложь, - решительно повторил Орландуччо. - Если бы мы были в чистом поле, каждый со своим ружьем, он не говорил бы так. - Вот это уж глупо! - воскликнул Брандолаччо. - Не ссорьтесь с патером, Орландуччо. - Да выпустите ли вы меня наконец отсюда, господин делла Реббиа? - сказал префект, топая от нетерпения ногой. - Саверия, Саверия! - кричал Орсо. - Отвори дверь, черт тебя возьми! - Минутку, - сказал Брандолаччо. - Уходить надо сперва нам. Господин префект, когда люди встречаются у общих друзей, то, по обычаю, дают друг другу полчаса перемирия. Префект бросил на него презрительный взгляд. - Слуга всей честной компании, - сказал Брандолаччо. И, вытянув горизонтально руку, он приказал своей собаке: - Ну, Бруско, прыгни в честь господина префекта. Пес прыгнул, бандиты проворно забрали на кухне свое оружие, убежали через сад, и по резкому свистку дверь залы отворилась как будто по волшебству. - Синьор Барричини, - сказал Орсо со скрытой яростью, - я считаю вас за мошенника. Сегодня же я пошлю на вас королевскому прокурору жалобу с обвинением в подлоге и сообщничестве с Бьянки. Может быть, у меня найдется против вас и более тяжкая улика. - А я, синьор делла Реббиа, подам на вас жалобу с обвинением в засаде и сообщничестве с бандитами. А покуда господин префект прикажет жандармам задержать вас. - Префект исполнит свой долг, - сказал префект строгим тоном. - Он будет следить, чтобы в Пьетранере не был нарушен порядок; он позаботится, чтобы правосудие совершилось. Я говорю это вам всем, господа! Мэр и Винчентелло уже вышли из залы, а Орландуччо пятился к дверям. Орсо сказал ему тихо: - Ваш отец - старик, и я раздавил бы его пощечиной. Я назначаю ее вам и вашему брату. Вместо ответа Орландуччо выхватил стилет и, как бешеный, бросился на Орсо, но прежде, чем он мог пустить в дело свое оружие, Коломба схватила его за руку и скрутила ее, а Орсо, ударив его кулаком по лицу, отбросил на несколько шагов, так что тот сильно стукнулся о косяк двери. Стилет выпал из руки Орландуччо, но у Винчентелло был свой, и он вернулся в комнату. Коломба, схватив ружье, доказала ему, что борьба неравна. Префект стал между врагами. - До скорого свидания, Орс Антон! - закричал Орландуччо. И, яростно хлопнув дверью, он запер ее на ключ, чтобы дать себе время уйти. Орсо и префект с четверть часа молча сидели в разных концах залы. Коломба с торжеством победителя смотрела то на того, то на другого, опираясь на ружье, решившее исход дела. - Какой край! Какой край! - воскликнул, стремительно вставая, префект. - Господин делла Реббиа, вы виноваты. Дайте мне честное слово в том, что вы воздержитесь от всякого насилия и будете ждать, пока суд не решит этого проклятого дела. - Да, господин префект, я виноват, я ударил этого негодяя. Но раз я его ударил, я не могу отказать ему в удовлетворении, которого он потребует. - О нет, он не захочет драться с вами... Но если он вас убьет... вы сделали для этого все. - Мы будем беречься, - сказала Коломба. - Орландуччо, мне кажется, храбрый малый, - сказал Орсо, - и я думаю о нем лучше, господин префект. Он выхватил свой стилет, но на его месте, я, может быть, сделал бы то же, и счастлив я, что у сестры не дамская ручка. - Вы не будете драться! - воскликнул префект. - Я запрещаю вам! - Позвольте сказать вам, милостивый государь, что в деле чести я не признаю никакого авторитета, кроме своей совести. - Я говорю вам, что вы не будете драться. - Вы можете арестовать меня, господин префект... то есть если я дамся. Но и в этом случае вы только отсрочите неизбежное дело. Вы понимаете, что такое честь, господин префект, и хорошо знаете, что иначе и быть не может. - Если вы прикажете арестовать брата, - прибавила Коломба, - то половина деревни вступится за него, и у нас будет славная перестрелка. - Предупреждаю вас, господин префект, и умоляю вас не думать, что это пустая угроза, предупреждаю вас, что, если Барричини злоупотребит своею властью мэра и прикажет меня арестовать, я буду защищаться. - С этого дня, - сказал префект, - Барричини некоторое время не будет исполнять свои обязанности. Я надеюсь, что он оправдается... Послушайте, господин делла Реббиа, я принимаю в вас участие. Я прошу у вас очень немногого: не выходите из дома до моего возвращения из Корте; я проезжу только три дня; я возвращусь с королевским прокурором, и мы разберем это печальное дело. Обещаете ли вы до тех пор воздерживаться от каких бы то ни было враждебных действий? - Я не могу обещать вам этого, - я думаю, что Орландуччо вызовет меня на дуэль. - Как, вы, французский офицер, вы будете драться с человеком, которого вы подозреваете в подлоге? - Я ударил его, милостивый государь. - Но если б вы ударили каторжанина и он стал бы требовать от вас удовлетворения, неужели вы бы дрались с ним? Полноте, господин Орсо! Ну хорошо, я прошу у вас еще меньшего: не ищите встречи с Орландуччо... Я позволю вам драться, если он вызовет вас. - Я нисколько не сомневаюсь в том, что он меня вызовет, но я обещаю, что не дам ему еще пощечины, чтобы побудить его драться. - Какой край! - повторял префект, расхаживая большими шагами. - Когда же я вернусь во Францию? - Господин префект, - сказала Коломба самым нежным голосом, - уже поздно; не сделаете ли вы нам честь позавтракать с нами? Префект не мог удержаться от смеха. - Я здесь уже слишком долго; это будет похоже на пристрастие... И этот проклятый "первый камень"!.. Мне нужно ехать... Синьора делла Реббиа, виновницей скольких несчастий вы, может быть, стали сегодня. - По крайней мере, господин префект, вы должны отдать сестре справедливость в том, что ее доказательства вески, и я уверен, вы согласитесь, что они хорошо обоснованы. - До свидания, господин делла Реббиа, - сказал префект, делая ему прощальный знак рукой. - Предупреждаю вас, что я прикажу жандармскому бригадиру следить за каждым вашим шагом. Когда префект вышел, Коломба сказала: - Орсо, вы здесь не на континенте. Орландуччо ничего не смыслит в ваших дуэлях, да, кроме того, этот негодяй и не должен умереть смертью храбрых. - Коломба, милая моя, ты сильная женщина. Я обязан тебе спасением от доброго удара ножом. Дай мне твою маленькую ручку, я ее поцелую, но, видишь ли, я буду действовать сам. Есть вещи, которых ты не понимаешь. Дай мне позавтракать и, как только уедет префект, прикажи позвать ко мне маленькую Килину, которая, кажется, чудесно исполняет поручения. Мне она нужна, чтобы снести одно письмо. Пока Коломба присматривала за приготовлениями к завтраку, Орсо поднялся в свою комнату и написал следующую записку: "Вы, вероятно, с нетерпением ждете нашей встречи, точно так же, как и я. Завтра утром мы можем встретиться в долине Аквавива. Я очень хорошо владею пистолетом и не предлагаю Вам этого оружия. Говорят, что Вы хорошо стреляете из ружья; возьмем каждый по двуствольному ружью. Я приду с кем-нибудь из деревни. Если Ваш брат пойдет с Вами, то возьмите другого свидетеля и предупредите меня. Только в этом случае у меня тоже будут два свидетеля. Орсо Антонио делла Реббиа". Префект, пробыв около часа у помощника мэра и зайдя на несколько минут к Барричини, отправился в Корте в сопровождении только одного жандарма Четверть часа спустя Килина отнесла письмо, только что прочитанное читателем, и передала его Орландуччо в собственные руки. Ответа долго не было; он пришел только вечером. Он был подписан Барричини-отцом, который извещал Орсо, что он препроводит письмо с угрозами его сыну к королевскому прокурору. "Я жду с чистой совестью, - прибавлял он в конце, - что скажет правосудие о Вашей клевете". Между тем пять или шесть пастухов, призванных Коломбой, пришли и заняли башню делла Реббиа. Несмотря на протесты Орсо, в его окнах, выходящих на площадь, устроили archere, и целый вечер к нему являлись жители местечка с предложением услуг. Пришло письмо даже от бандита-богослова, который от своего имени и от имени Брандолаччо обещал вступиться, если мэр призовет на помощь жандармов. Он кончал письмо следующим постскриптумом: "Осмелюсь спросить Вас, что думает господин префект о превосходном воспитании, которое дал мой друг псу Бруско. После Килины я не знаю ученика, более послушного и более способного". ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Следующий день прошел без враждебных действий. Обе стороны придерживались оборонительной тактики. Орсо не выходил из своего дома, и дверь Барричини была постоянно заперта. Пятеро жандармов, оставленных в Пьетранере в качестве гарнизона, прогуливались по площади или вокруг деревни в сопровождении полевого сторожа, единственного представителя местной стражи. Помощник мэра не снимал с себя шарфа; но, кроме archere, в окнах враждующих домов ничто не указывало на войну. Только корсиканец заметил бы, что на площади около зеленого дуба были одни женщины. Перед ужином Коломба с радостью показала Орсо следующее письмо, только что полученное ею от мисс Невиль: "Дорогая синьора Коломба, я с большим удовольствием узнала из письма Вашего брата, что Ваша вражда кончилась. Поздравляю Вас. Мой отец не может выносить Аяччо с тех пор, как здесь нет Вашего брата, и ему не с кем говорить о войне и охотиться. Мы отправляемся сегодня и будем ночевать у Вашей родственницы, к которой у нас есть письмо. Послезавтра в одиннадцать часов я буду у Вас, и Вы угостите меня Вашим горным bruccio, который, как Вы утверждаете, намного лучше городского. До свидания, дорогая синьора Коломба. Ваш друг Лидия Невиль". - Значит, она не получила моего второго письма! - воскликнул Орсо. - Видно по дате письма, что мисс Лидия должна была быть в дороге, когда ваше пришло в Аяччо. Разве вы писали, чтобы она не приезжала? - Я писал ей, что мы на осадном положении. По-моему, нам теперь совсем не до гостей. - Ничего! Эти англичане - странные люди. Она говорила мне в последнюю ночь, когда я спала в ее комнате, что она была бы недовольна, если бы уехала из Корсики, так и не увидев хорошенькой вендетты. Если бы вы захотели, Орсо, можно было бы доставить ей любопытное зрелище: пусть бы она посмотрела, как берут приступом дом наших врагов. - Знаешь ли, Коломба, - сказал Орсо, - природа ошиблась, сделав из тебя женщину. Из тебя вышел бы отличный военный. - Может быть. Во всяком случае, я пойду делать bruccio. ~ Не нужно. Надо послать к ним кого-нибудь предупредить их и остановить, прежде чем они тронутся в путь. - Да? Вы хотите послать в такую погоду, чтобы какой-нибудь поток унес посланного вместе с вашим письмом? Как мне жаль бедных бандитов в такую грозу! Хорошо еще, что у них хорошие piloni [Плащ из очень толстого сукна с капюшоном. (Прим. автора.)]. Знаете что, Орсо? Если гроза кончится, поезжайте завтра пораньше и постарайтесь приехать к нашей родственнице, прежде чем ваши друзья пустятся в путь. Это вам легко будет сделать, потому что мисс Лидия всегда встает поздно. Вы расскажете им, что у нас случилось, а если они будут настаивать на своем приезде, мы будем очень рады принять их. Орсо поспешил изъявить свое согласие, а Коломба после некоторого молчания заговорила снова: - Вы, Орсо, может быть, думаете, что я шутила говоря о нападении на дом Барричини? Вам известно, что мы сильнее - по крайней мере двое на одного? С тех пор, как префект отставил мэра, все здешние за нас. Мы могли бы искрошить их. Завязать дело очень нетрудно. Если бы вы захотели, я пошла бы к фонтану и начала бы насмехаться над их женщинами - они бы вышли. Может быть... потому что они такие подлецы... они стали бы стрелять в меня из своих archere. Они бы промахнулись. Ну, вот и довольно. Нападающие они. Тем хуже для побежденных. В суматохе не разберешь, чей выстрел оказался более метким. Поверьте сестре, Орсо. Эти судейские, что приедут, напортят бумаги, наговорят множество ненужных слов. Из этого ничего не выйдет. Старая лисица найдет средство сделать белое черным. Ах, если бы префект не заслонил Винчентелло, одним из них было бы меньше! Все это она говорила с таким же хладнокровием, с каким за минуту до того говорила о приготовлении bruccio. Ошеломленный Орсо смотрел на сестру с удивлением, смешанным со страхом. - Моя кроткая Коломба [33], - сказал он, вставая из-за стола, - я боюсь, что ты сам сатана. Но будь покойна. Если я не добьюсь того, что Барричини повесят, я найду средство достигнуть цели другим путем. Горячая пуля или холодная сталь! [Palla calda и farru freddu - весьма распространенное выражение. (Прим. автора.)] Видишь: я еще не разучился говорить по-корсикански. - Чем скорее, тем лучше! - сказала Коломба, вздыхая. - На какой лошади вы завтра поедете, Орс Антон? - На вороной. Зачем ты спрашиваешь меня об этом? - Чтобы дать ей ячменя. Когда Орсо ушел в свою комнату, Коломба отослала Саверию и пастухов спать и осталась одна в кухне, где готовился bruccio. От времени до времени она прислушивалась и, казалось, нетерпеливо ожидала, когда ляжет спать брат. Наконец решив, что он заснул, она взяла нож, попробовала, остер ли он, надела на свои маленькие ножки толстые башмаки и совершенно бесшумно вышла в сад. Сад, обнесенный стеною, примыкал к довольно обширному огороженному пространству, куда загоняли лошадей: корсиканские лошади не знают, что такое конюшня. Большей частью их пускают в поле и рассчитывают на их смышленость в отыскании себе пищи и убежища от холода и дождя. Коломба так же осторожно отворила садовую калитку, вошла в загон и, тихонько свистнув, подозвала к себе лошадей, которым она часто давала хлеб с солью. Как только вороная лошадь подошла к ней настолько, что она могла ее достать, она крепко схватила ее за гриву и ножом разрезала ей ухо. Лошадь сделала страшный скачок и убежала, испустив резкий крик, как иногда кричат лошади от острой боли. После этого Коломба вошла в сад; в это мгновение Орсо открыл свое окно и закричал: - Кто там? Одновременно она услышала, как он взводил курки. К счастью для нее, садовую калитку прикрывало большое фиговое дерево. Вскоре по вспыхивавшему в комнате брата свету она догадалась, что он старается зажечь лампу. Тогда она поспешила запереть калитку и, скользя вдоль стен, так что ее черная одежда сливалась с темной листвой шпалерника, успела войти в кухню на несколько секунд раньше Орсо. - Что там такое? - спросила она. - Мне показалось, что кто-то отворял садовую калитку, - сказал Орсо. - Не может быть. Собака бы залаяла. Впрочем, пойдем, посмотрим, Орсо обошел сад и, убедившись, что калитка хорошо заперта, и немного стыдясь этой ложной тревоги, решился вернуться в свою комнату. - Я рада, брат, - сказала Коломба, - что вы делаетесь осторожнее, как и следует в вашем положении. - Это я тебя слушаюсь, - отвечал Орсо. - Покойной ночи. На другой день Орсо встал с рассветом и был готов к отъезду. В его костюме можно было видеть и стремление к изяществу, свойственное человеку который хочет понравиться женщине, и осторожность корсиканца во время вендетты. Сверх ловко облегавшего его стан сюртука он надел через плечо жестяную лядунку на зеленом шнурке, в которой были патроны; в боковом кармане у него был стилет а в руках - превосходное ментоновское ружье, заряженное пулями. Пока он торопливо пил кофе, налитый Коломбой, один из пастухов пошел оседлать и взнуздать лошадь. Потом и Орсо с Коломбой пошли в загон. Пастух поймал лошадь, но уронил седло и узду и, казалось, был в ужасе, а лошадь, помнившая рану прошлой ночи и боявшаяся за свое другое ухо, становилась на дыбы, лягалась, ржала и бесилась. - Ну, торопись! - крикнул ему Орсо. - Ах, Орс Антон! Ах, Орс Антон! Клянусь кровью мадонны! - кричал пастух и сыпал бесчисленными и бесконечными, по большей части непереводимыми ругательствами. - Да что случилось? - спросила Коломба. Все подошли к лошади, и когда увидели ее в крови и с рассеченным ухом, то разом вскрикнули от неожиданности и негодования. Нужно сказать, что изувечить лошадь врага у корсиканцев означает и месть, и вызов, и угрозу. Только ружейным выстрелом можно отплатить за такое преступление. Орсо, долго живший на континенте, меньше, чем кто-нибудь другой, чувствовал огромное значение обиды, но если бы в это время ему попался один из барричинистов, он сейчас же заставил бы его искупить обиду, которую приписывал им. - Подлые трусы! - воскликнул он. - Вымещать на бедном животном свою злобу, а встретиться лицом к лицу со мной не смеют! - Чего мы ждем? - воскликнула Коломба. - Они оскорбляют нас, калечат наших лошадей, и мы не ответим им? Мужчины ли вы? - Мщение! - отвечали пастухи. - Проведем лошадь по деревне и возьмем приступом их дом. - К их башне примыкает овин под соломенной крышей, - сказал старый Поло Гриффо, - он запылает у меня с одного маху. Другой предлагал идти за лестницей от церковной колокольни; третий - высадить двери дома Барричини бревном, лежавшим на площади и предназначенным для какой-то постройки. Среди всех этих бешеных голосов слышен был голос Коломбы, объявлявшей своим телохранителям, что перед тем, как приняться за дело, каждый получит от нее большую чарку анисовки. К несчастью, или, скорее, к счастью, эффект, на который она рассчитывала, поступив так жестоко с бедной лошадью, не достиг цели. Орсо не сомневался, что это варварское увечье было делом рук его врагов, и особенно подозревал Орландуччо; но он не думал, что этот молодой человек, которого он ударил и вызвал на дуэль, решит, что он стер свой позор, разрезав ухо у лошади. Напротив, эта мелкая и низкая месть усиливала его презрение к противникам, и теперь он мысленно соглашался с префектом, что подобные люди не стоят того, чтобы с ними драться. Как только он смог заставить слушать себя, он объявил своим смущенным сторонникам, что им следует отказаться от своих воинственных намерений и что суд накажет того, кто разрезал ухо его лошади. - Я здесь хозяин, - строго прибавил он, - и я требую, чтобы мне повиновались. Первого, кто осмелится заговорить еще об убийстве или поджоге, я самого подожгу. Оседлать мне серую лошадь! - Как, Орсо, - сказала Коломба, отведя его в сторону, - вы терпите, чтобы нас так оскорбляли? При жизни отца никогда Барричини не посмели бы изувечить нашу лошадь. - Обещаю тебе, что им еще придется раскаяться, но наказывать негодяев, у которых хватает храбрости только для нападения на животных, должны жандармы и тюремщики. Я сказал тебе: суд отомстит им за меня... в противном случае тебе не придется напоминать мне, чей я сын. - Терпение! - сказала Коломба со вздохом. - Помни, сестра, - продолжал Орсо, - что если я, вернувшись, узнаю, что против Барричини была допущена какая-нибудь выходка, я тебе этого никогда не прощу. - Потом он прибавил мягче: - Весьма возможно, даже весьма вероятно, что я вернусь с полковником и его дочерью; постарайся, чтобы их комнаты были в порядке, чтобы завтрак был хорош и вообще, чтобы гостям у нас было как можно лучше. Очень хорошо быть храброй, Коломба, но нужно, кроме того, чтобы женщина умела быть хозяйкой в доме. Ну, поцелуй меня! Серую лошадь уже оседлали. - Орсо, - сказала Коломба, - вы не поедете один! - Мне никого не нужно, - возразил Орсо, - я ручаюсь, что не дам отрезать себе ухо. - О, я ни за что не пущу вас одного, когда идет война! Эй, Поло Гриффо! Джан Франче! Меммо! Возьмите ружья! Вы проводите брата. После довольно жаркого спора Орсо согласился, чтобы его сопровождал конвой. Он взял из своих пастухов самых сердитых, тех, которые громче всех советовали начать войну, и, повторив свое приказание, пустился в путь, на этот раз сделав объезд, чтобы избежать дома Барричини. Они были уже далеко от Пьетранеры и быстро подвигались вперед, когда при переезде через ручеек, терявшийся в болоте, старый Поло Гриффо заметил несколько свиней, комфортабельно улегшихся в грязи и наслаждавшихся солнцем и холодной водой. Он сейчас же прицелился в самую толстую, выстрелил ей в голову и уложил на месте. Подруги убитой поднялись и побежали с удивительной легкостью, и, несмотря на то, что и другой пастух тоже выстрелил, они целыми и невредимыми добежали до чащи, где и исчезли. - Глупцы! - закричал Орсо. - Вы принимаете домашних свиней за диких. - Вовсе нет, Орс Антон, - отвечал Поло Гриффо, - это адвокатово стадо: пусть знает, как калечить наших лошадей. - Как, негодяи! - закричал Орсо вне себя от ярости. - Вы делаете такие же подлости, как и наши враги? Прочь от меня, презренные! Вы мне не нужны. Вы годны только со свиньями драться! Клянусь богом, я разобью вам головы, если вы осмелитесь ехать за мной. Пастухи переглянулись в смущении. Орсо пришпорил лошадь и ускакал галопом. - Вот тебе и раз! - сказал Поло Гриффо. - Стоит любить людей, если они так обращаются с тобой! Его отец, полковник, рассердился на тебя за то, что ты однажды прицелился в адвоката. Дурак, что не выстрелил... А сынок... ты видел, что я для него сделал... хочет разбить мне голову, как кубышку, в которой больше нет вина. Вот, Меммо, чему учатся на континенте! - Да, а если узнают, что ты убил свинью, тебя потянут в суд, и Орс Антон не заступится за тебя и не заплатит адвокату. Счастье, что никто не видел, святая Нера выручит тебя из беды. После краткого обсуждения они пришли к заключению, что самое благоразумное - бросить свинью в овраг, и привели этот проект в исполнение, само собою разумеется, предварительно вырезав каждый по нескольку кусков свинины из невинной жертвы взаимной ненависти семей делла Реббиа и Барричини. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Избавившись от своего недисциплинированного конвоя, Орсо продолжал путь, более занятый предстоявшим удовольствием увидеться с мисс Невиль, чем боязнью встречи со своими врагами. "Из-за процесса с этими негодными Барричини, - думал он, - мне придется ехать в Бастию. Отчего бы мне не проводить мисс Невиль? Отчего бы из Бастии нам не проехать вместе на воды в Ореццу [34]?" И тотчас воспоминания детства ясно представили его воображению это живописное место. Он мысленно перенесся на зеленый лужок, под вековые платаны. На глянцевитой траве, усеянной голубыми цветами, похожими на улыбавшиеся ему глаза, около него сидела мисс Лидия. Она сняла шляпу, и светлые, тонкие и нежные, как шелк, волосы блестели, как золото, на проникавшем сквозь листву солнце. Ее глаза казались ему синее небесного свода. Опершись щекою на руку, она мечтательно слушала слова любви, которые он трепетно шептал ей. На ней было то самое муслиновое платье, в котором она была в последний раз, когда он видел ее в Аяччо. Из-под складок этого платья выглядывала маленькая ножка в черном атласном башмачке. Орсо считал бы себя счастливым, если бы мог поцеловать эту ножку, но одна рука мисс Лидии была без перчатки, и в этой руке она держала маргаритку. Орсо взял у нее эту маргаритку, рука мисс Лидии пожала его руку, и он поцеловал маргаритку, а потом руку, и на него не сердились... Все эти мысли мешали ему смотреть на дорогу, по которой он ехал, а между тем он ехал рысью. Он уже готов был во второй раз поцеловать в своем воображении белую ручку мисс Невиль, как вдруг едва не поцеловал в действительности голову своей вдруг остановившейся лошади. Маленькая Килина загородила ей дорогу и схватила ее за повод. - Куда вы едете, Орс Антон? - говорила она. - Разве вы не знаете, что ваш враг здесь? - Мой враг! - воскликнул Орсо, рассерженный тем, что его прервали на самом интересном месте. - Где он? - Орландуччо близко. Он ждет вас. Вернитесь, вернитесь! - А! Он ждет меня? Ты видела его? - Да, Орс Антон, я лежала в папоротнике, когда он прошел. Он смотрел во все стороны в свою зрительную трубку. - Откуда он шел? - Он спустился оттуда, откуда вы едете. - Спасибо. - Орс Антон, не лучше ли вам подождать моего дядю? Он сейчас придет, и с ним вы будете в безопасности. - Не бойся, Кили, мне не нужен твой дядя. - Если хотите, я пойду перед вами. - Спасибо, спасибо. И Орсо, погоняя лошадь, быстро двинулся в ту сторону, куда показала ему девочка. Его первым душевным движением был порыв слепой ярости, и он решил, что судьба предоставляет ему удобный случай наказать негодяя, который калечит лошадь из мести за пощечину. Но по мере того, как он подвигался вперед, обещание, данное им префекту, и особенно страх пропустить свидание с мисс Невиль изменили его настроение, и он почти желал избегнуть встречи с Орландуччо. Потом воспоминание об отце, увечье, нанесенное его лошади, угрозы врагов снова воспламенили его гнев и возбудили желание найти обидчика и заставить его драться. Волнуемый противоположными чувствами, он продолжал подвигаться вперед, но теперь уже с предосторожностями: он осматривал кусты, изгороди и иногда даже останавливался, прислушиваясь к смутному шуму полей. Через десять минут после встречи с маленькой Килиной (тогда было около девяти часов утра) он очутился на краю очень крутого холма. Дорога, или, лучше сказать, едва проложенная тропинка, по которой он ехал, проходила по только что выгоревшему маки. В этом месте земля была покрыта беловатым пеплом; кое-где кустарники и несколько толстых деревьев, почерневших от огня и совершенно лишенных листьев, стояли прямо, несмотря на то, что уже перестали жить. Вид сожженного маки переносит в северный зимний ландшафт, и контраст между выгоревшими местами, по которым прошел огонь, и роскошной растительностью вокруг делает его еще более печальным и унылым. Но в этом ландшафте Орсо бросилось сейчас в глаза одно обстоятельство, правда, в его положении очень важное: голая земля не предоставляла возможности устроить засаду, а тому, кто боится каждую минуту увидеть в чаще дуло ружья, направленное ему в грудь, ровная местность, где ничто не останавливает взгляда, кажется чем-то вроде оазиса. За сожженным маки следовали обработанные поля, обнесенные по местному обыкновению каменной оградой вышиною человеку по грудь. Тропинка шла между этими загороженными местами; огромные каштановые деревья, росшие там в беспорядке, издали казались густым лесом. Крутизна спуска заставила Орсо спешиться, и, бросив поводья на шею лошади, он быстро спускался, скользя по пеплу, и был уже не больше как в двадцати пяти шагах от одного из этих огороженных мест, с правой стороны дороги, как вдруг заметил как раз перед собою сначала дуло ружья, а потом голову, высунувшуюся из-за гребня стены. Ружье опустилось, и в то же мгновение он узнал Орландуччо, готового выстрелить. Орсо быстро занял оборонительное положение, и оба противника, прицелившись, несколько секунд смотрели друг на друга с тем острым волнением, которое испытывает самый храбрый человек в минуту, когда нужно убить или быть убитым. - Подлый трус! - закричал Орсо. Он не успел договорить, как вдруг увидел вспышку, и почти в то же время другой выстрел раздался слева, с другой стороны тропинки, - выстрел, сделанный человеком, которого Орсо совсем не заметил и который целил в него из-за другой стены. Обе пули попали в него; пуля Орландуччо пробила ему левую руку, выставленную вперед во время прицела; другая ударила ему в грудь, разорвала платье, но, к счастью, встретила клинок стилета, сплющилась об него и только легко контузила Орсо. Его левая рука бессильно упала вдоль бедра, и на мгновение дуло его ружья опустилось, но он тотчас же поднял его и, целясь одной рукой, выстрелил в Орландуччо. Лицо его врага - он видел только глаза его - исчезло за стеной; Орсо, повернувшись налево, пустил свою другую пулю в едва видного ему за дымом человека. И эта фигура исчезла. Четыре выстрела следовали один за другим с неимоверной быстротой; обученные солдаты никогда не сделали бы в беглом огне таких коротких интервалов. После последнего выстрела Орсо все смолкло. Дым, вылетевший из его ружья, медленно поднимался к небу; за стеной не было никакого движения, ни малейшего шума. Если б не боль, которую он чувствовал в руке, он мог бы подумать, что люди, в которых он только что стрелял, - призраки, явившиеся его воображению. Ожидая новых выстрелов, Орсо сделал несколько шагов, чтобы стать за одно из обгорелых деревьев, еще стоявших стоймя в маки. За этим прикрытием он поставил ружье между колен и торопливо зарядил его. Левая рука причиняла ему жестокие страдания, и ему казалось, что он держит ею огромную тяжесть. Что случилось с его противниками, он не мог понять; если бы они убежали, если бы были ранены, он, наверно, услышал бы какой-нибудь шум, какое-нибудь движение в листве. Не были ли они убиты, или, скорее, не ждали ли они за своими прикрытиями нового случая стрелять по нему? В состоянии неизвестности, чувствуя, что силы его уменьшаются, он стал на правое колено, положил на левое раненую руку, а ружье приставил к суку обгорелого дерева. Держа палец на спуске, зорко смотря на стену и прислушиваясь к малейшему шуму, он не двигался несколько минут, показавшихся ему целым веком. Наконец позади него раздался далекий крик, и тотчас же какая-то собака с быстротою стрелы спустилась с холма и остановилась около него, махая хвостом: это был Бруско, ученик и товарищ бандитов, без сомнения, предвещавший появление своего хозяина, и никогда никто не ждал этого почтенного человека с большим нетерпением, чем теперь Орсо. Собака, подняв морду и повернув ее в сторону ближайшей ограды, беспокойно нюхала воздух; вдруг она глухо зарычала, одним прыжком перескочила через стену и почти сейчас же снова показалась над ее гребнем и оттуда пристально смотрела на Орсо, так ясно выражая своими глазами удивление, как только может сделать это собака; потом она снова понюхала воздух, на этот раз по направлению другой ограды, и опять перескочила через стену. Спустя мгновение она появилась над стеной с тем же удивлением и беспокойным видом; наконец она спрыгнула в маки, поджала хвост и, все время посматривая на Орсо, стала медленно уходить от него, пока не отошла на некоторое расстояние. Тогда она снова пустилась бежать и почти так же скоро, как спустилась с холма, взлетела на него, навстречу человеку, который быстро шел, несмотря на крутизну спуска. - Ко мне, Брандо! - закричал Орсо, как только у него появилась надежда, что тот его услышит. - Эй, Орс Антон! Вы ранены? - спросил его Брандолаччо, подбежав и почти задыхаясь. - В грудь или в руку? - В руку. - В руку? Ну, ничего. А тот? - Кажется, я его задел. Брандолаччо, идя за своей собакой, подошел к ближайшей ограде, наклонился и заглянул. Затем он снял шапку и сказал: - Здравствуйте, господин Орландуччо. Потом он повернулся к Орсо и важно приветствовал и его. - Вот это, что называется, чистая работа, - сказал он. - Жив ли он еще? - тяжело дыша, спросил Орсо. - Да! Будешь жив с пулей, всаженной в глаз! Кровь мадонны! Какая дыра! Ей-богу, славное ружье! Что за калибр! С таким калибром можно разнести голову! Слушайте, Орс Антон: когда я услышал пиф, паф! ну, думаю, черт возьми, ухлопали моего поручика. Потом слышу: бум! бум! А, думаю себе, вот это говорит английское ружье; он отвечает... Бруско, чего ж тебе еще от меня надо? Собака привела его к другой ограде. - Вот тебе раз! - закричал изумленный Брандолаччо. - Двойной выстрел! Черт возьми! Правда, что порох дорогой: вы его бережете. - Что там, скажи, бога ради? - спросил Орсо. - Ну ладно! Не ломайтесь, поручик! Вы набросали на землю дичи и хотите, чтобы я ее вам подбирал... Ну, сегодня будет плохое угощение одному человечку, адвокату Барричини. Не хочешь ли сырого мяса? Вон оно. Однако какому же дьяволу достанется наследство? - Винчентелло! Тоже убит? - Наповал. Будем здоровы! [Salute a noi! Обычное восклицание, заменяющее выражение "Он умер". (Прим. автора.)] Что хорошо с вашей стороны, так это то, что вы не заставили их мучиться. Посмотрите-ка на Винчентелло. Он еще стоит на коленях, прислонившись головой к стене. Точно спит. Вот про этакий сон говорят: свинцовый сон. Бедняга! Орсо с ужасом отвернулся. - Уверен ли ты, что он мертв? - Вы как Сампьеро Корсо, который никогда не тратил больше одного выстрела. Видите, тут... в грудь с левой стороны; вот так и Винчилеоне попало под Ватерлоо. Держу пари, что пуля недалеко от сердца. Двойной выстрел!.. Ах, куда уж мне теперь стрелять! Двоих с двух выстрелов!.. По пуле на брата! Если б была третья, он убил бы и папашу... Ну, до следующего раза... Что за выстрел, Орс Антон!.. И ведь никогда такому бравому парню, как я, не удастся сделать двойного выстрела по двум жандармам! Говоря это, бандит осматривал руку Орсо и разрезал своим стилетом рукав. - Ничего! - сказал он. - Вот этот сюртук задаст работу синьоре Коломбе... Это что такое? Вот этот разрыв на груди?.. Сквозь него туда ничего не вошло? Нет, а то вы не были бы таким молодцом. Посмотрим; попробуйте двигать пальцами... Чувствуете мои зубы, когда я кусаю вам мизинец?.. Не очень?.. Ничего, это пустяки. Дайте я сниму вам галстук и возьму платок... Пропал ваш сюртук... На кой черт так франтить? разве вы ехали на свадьбу? Вот, хлебните немного вина... Отчего вы не берете с собой фляжки? Разве можно корсиканцу ходить без фляжки? Во время перевязки он приостанавливался и восклицал: - Двойной выстрел! Оба сразу насмерть!.. Посмеется-таки патер... Двойной выстрел!.. А, вот наконец эта маленькая черепаха Килина! Орсо не отвечал. Он был бледен, как мертвец, и дрожал всем телом. - Кили! - закричал Брандолаччо. - Посмотри за эту стенку. Ну что? Девочка, действуя и руками и ногами, вскарабкалась на стену и, увидя труп Орландуччо, сейчас же перекрестилась. - Это ничего, - продолжал бандит, - пойди посмотри дальше, вон там. Девочка снова перекрестилась. - Это вы, дядя? - робко спросила она. - Я! Да ведь я старик никуда не годный, Кили; это работа этого господина. Поздравь его. - Синьора будет очень рада, - сказала Килина, - и она будет очень огорчена, когда узнает, что вы ранены, Орс Антон. - Едем, Орс Антон! - сказал бандит, кончив перевязку. - Вот Килина поймала вашу лошадь. Садитесь, и поедем со мной в Стадзонский маки. Хитер будет тот, кто вас там сыщет. Мы примем вас самым лучшим манером. Когда будем у креста святой Христины, придется слезть с лошади. Вы отдадите ее Килине; она поедет уведомить вашу сестру; дорогой вы можете дать ей поручения. Вы можете сказать малютке все, Орс Антон. Она скорее даст себя изрубить, чем выдаст своих друзей. Пошла, шельма, чтоб тебя от церкви отлучили, будь ты проклята, плутовка! - говорил он нежным голосом, потому что, будучи суеверным как многие бандиты, боялся сглазить ребенка, благословляя или хваля его; известно, что враждебные силы аннокьятуры [Annocchiatura - невольное колдовство, взглядом или словами. (Прим. автора.)] имеют дурную привычку делать нам наперекор. - Куда ты меня хочешь вести, Брандо? - сказал Орсо слабым голосом. - Черт возьми! Выбирайте: в тюрьму или в маки. Но делла Реббиа не знают дороги в тюрьму. В маки, Орс Антон. - Прощайте, все мои надежды! - печально воскликнул раненый. - Ваши надежды? Какого ж вы еще черта надеялись сделать с двуствольным ружьем? Ах, да! Как они могли вас задеть? Должно быть, эти молодцы живучее кошек. - Они первые стреляли в меня, - сказал Орсо. - Правда, я и забыл... Пиф! Паф! Бум! Бум!.. Двойной выстрел одной рукой!.. [Если какой-нибудь недоверчивый охотник усомнится в двойном выстреле, сделанном г-ном делла Реббиа, я ему могу посоветовать отправиться в Сартене [35]: там ему расскажут, как один из самых достойных и любезных жителей этого города спасся один, с перебитой левой рукой, находясь в положении, по меньшей мере столь же опасном. (Прим. автора.)] Пусть меня повесят, если кто-нибудь сделает лучше... Ну, вот вы и в седле... Перед отъездом взгляните на свою работу. Невежливо уезжать, не простившись. Орсо пришпорил лошадь; ни за что на свете он не стал бы смотреть на несчастных, которых только что убил. - Слушайте, Орс Антон, - сказал бандит, взяв поводья лошади, - хотите, я скажу вам откровенно? Ладно. Я не хочу вас обижать, но мне жаль этих бедных молодых людей. Прошу вас, извините меня... Такие красавцы... такие силачи... такие молодые... С Орландуччо я сколько раз охотился!.. Дня четыре тому назад он дал мне пачку сигар... Винчентелло всегда был такой весельчак!.. Это правда, вы сделали то, что должны были сделать... а, кроме того, выстрел слишком хорош, чтобы жалеть о нем... Но мне нет дела до вашей мести... Я знаю, что вы правы: когда есть враг, то нужно от него избавиться. Но Барричини - это был старинный род... И вот он выбыл из строя. И еще от двойного выстрела! Это замечательно! Произнося надгробное слово Барричини, Брандолаччо поспешно вел Орсо, Килину и собаку Бруско в Стадзонский маки. ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Между тем Коломба с той минуты, как, вскоре после отъезда Орсо, она узнала от своих шпионов, что Барричини отправились в поле, была охвачена сильным беспокойством. Она бегала по всему дому, из кухни в комнаты, приготовленные для гостей; она ничего не делала и в то же время чем-то была озабочена; она беспрестанно останавливалась, прислушиваясь, нет ли в деревне какого-нибудь необычного шума. Около одиннадцати часов в Пьетранеру въехала довольно многочисленная кавалькада: полковник с дочерью, со слугами и проводником. Встречая их, Коломба прежде всего спросила: - Вы видели моего брата? Потом она спросила у проводника, по какой дороге они ехали, и по его ответам не могла понять, как они не встретили Орсо. - Может быть, ваш брат ехал верхней дорогой, - сказ