-- Господь уготовил для своих, -- торжественно ответила Аррия, -- блаженные обители, где они не будут испытывать ни голода, ни жажды. Их не будет там печь солнце, не будет мучить жара. Потому что Господь Бог сам поведет их к источникам живой воды и осушит всякую слезу на их глазах. -- И осушит всякую слезу на их глазах... -- задумчиво повторила молодая еврейка. -- Говори дальше, мать. Так хорошо звучат твои слова! -- Там они будут жить, -- продолжала старуха, -- без желаний, подобно ангелам. И они будут видеть Бога, и его мир покроет их, как тень пальм. Они забудут ненависть, и любовь, и страдания, и все, что волновало их на земле. Я много молюсь о тебе, Мирьям: и Господь умилосердится над тобой и причислит тебя к своим. -- Нет, Аррия, -- покачав головой, возразила Мирьям. -- Лучше уснуть вечным сном. Может ли душа расстаться с тем, что было ее жизнью? Как могу я быть счастливой и забыть, что я любила? Ах, только то, что мы любим, придает цену нашей жизни. И если бы мне пришлось выбирать: все блаженства неба с тем, чтобы отказаться от своей любви или сохранить свою любовь с ее вечной тоской -- я не позавидовала бы блаженным на небе. Я выбрала бы свою любовь с ее тоской. -- Дитя, не говори так. Не греши! Смотри, есть ли в мире что-нибудь выше материнской любви? Нет ничего! Но и она не сохранится на небесах. Материнская любовь -- это прочная связь, которая связывает навеки. О мой Юкунд, мой Юкунд! Если бы ты возвратился поскорее, чтобы я могла увидеть тебя раньше, чем мои глаза закроются навеки! Потому что там, в царствии небесном, исчезает и материнская любовь в вечной любви к Богу и святыне. А как хотелось бы мне еще хоть один раз обнять его, ощупать руками его дорогую голову! И слушай, Мирьям: я надеюсь и верю -- скоро, скоро я снова увижу его. -- Нет, мать, ради меня ты не должна еще умирать! -- Я и не думала о смерти, когда говорила это. Здесь, на земле еще, увижу я его. Непременно увижу, он возвратится той же дорогой, какой ушел. -- Мать, -- нежно сказала Мирьям. -- Как можешь ты думать об этом? Ведь тридцать лет прошло уже с тех пор, как он исчез. -- И все же он возвратится. Невозможно, чтобы Господь не обратил внимания на все мои слезы, мои молитвы. И что за, сын был мой Юкунд! Он кормил меня, пока не заболел. Тогда наступила нужда, и он сказал: "Мать, я не могу видеть, как ты голодаешь. Ты знаешь, что при входе в старый храм под оливковым деревом спрятаны сокровища языческих жрецов. Отец раз спускался туда и нашел золотую монету. Пойду и я, спущусь насколько возможно глубже, быть может, и я найду хоть немного золота. Господь будет охранять меня". И я сказала: "Аминь". Потому что нужда была тяжела, и я хорошо знала, что Господь защитит благочестивого сына вдовы. И мы вместе целый час молились, здесь, перед этим крестом. А потом мой Юкунд встал и спустился в отверстие под корнями дерева. Я прислушивалась к шуму его шагов. Потом ничего не было слышно. И до сих пор он еще не вернулся. Но он не умер. О нет! Не проходит дня, чтобы я не подумала: сегодня Господь выведет его назад. Разве Иосиф не был долгие годы далеко в Египте? -- однако же старые глаза Иакова снова увидели его. И мне кажется, ночью видела его во сне. Он был в белой одежде и поднимался из отверстия, обе руки его были протянуты. Я позвала его по имени, и мы соединились навеки. Так оно и будет: потому что Господь слышит моления сокрушенного сердца, и "надеющиеся на Него не постыдятся". И старуха поднялась и пошла в свой домик. "Какая вера! -- подумала Мирьям. -- Неужели же Тот, Кто в смертельных муках склонил голову на кресте, был Мессия? Неужели правда, что Он поднялся на небо и оттуда охраняет своих, как пастух стадо?.. Но я не принадлежу к Его стаду, мне нет утешения в этой надежде. Мне остается только моя любовь с ее горем. Как! Неужели я буду витать среди звезд без этой любви! Но ведь тогда я не буду Мирьям! Нет, нет, не надо мне такого воскресения. Гораздо лучше быть подобной цветам: расцвести здесь при ярком свете любви, покрасоваться, пока не скроется солнце, пробудившее их. А потом увянуть в вечном покое". ГЛАВА II Десять дней уже тянулась осада Неаполя. Каждый день Тотила и Улиарис сходились на совещание в башню Исаака у Капуанских ворот. -- Плохи, плохи наши дела, -- говорил Улиарис на десятый день. -- С каждым днем все хуже. Кровожадный Иоанн, точно барсук, подкапывается под замок Тиверия, а если он его возьмет, -- тогда прощай, Неаполь! Вчера вечером он устроил окопы на холме над нами и бросает теперь зажигательные стрелы нам на головы. -- Шанцы надо уничтожить, -- как бы про себя заметил Тотила. -- Гораздо больше этих стрел вредят нам "воззвания к свободе", которые сотнями перебрасывает Велизарий в город. Итальянцы уже начинают бросать камнями в моих готов. Если это усилится... Мы не в силах с тысячей воинов отбиваться от тридцати тысяч Велизария да еще от других тридцати тысяч неаполитанцев внутри города... А что, от короля нет известий? -- Ничего нет. Я послал сегодня пятого гонца. -- Слушай, Тотила. Я думаю, нам не выйти живыми из этих стен. -- И я так же думаю, -- спокойно ответил Тотила, отпивая глоток вина. Когда на следующее утро Улиарис поднялся на стену города, он в удивлении протер себе глаза: на шанцах Иоанна развевался голубой флаг готов. Тотила ночью высадился в тылу неприятеля и внезапным нападением отбил холм. Эта смелая выходка взорвала Велизария. Но он утешил себя тем, что сегодня же явятся его четыре корабля, и тогда безумный мальчишка будет в его руках. Действительно, вечером, при заходе солнца, корабли появились в виду гавани. -- Восходящее солнце увидит их уже в гавани Неаполя! -- с довольной улыбкой сказал Велизарий. Но на следующее утро, едва он проснулся, к нему вбежал начальник его стражи. -- Господин, корабли взяты! Велизарий в ярости вскочил. -- Умрет тот, кто говорит это! -- вскричал он. -- Кем они взяты? -- Ах, господин, да все тем же молодым готом с блестящими глазами и светлыми волосами! -- А, Тотила! Снова этот Тотила! Хорошо же, не порадуется он. Позови ко мне Мартина! Через несколько минут вошел человек в военных доспехах, но видно было, что это не воин: вошедший был ученый математик, который изобрел осадные машины, бросавшие со страшной силой камни на очень далекое расстояние. -- Ну, Мартин, -- встретил его Велизарий, -- теперь покажи свое искусство. Сколько всех машин у тебя? -- Триста пятьдесят. -- Заиграй на всех сразу. -- На всех! -- с ужасом вскричал миролюбивый ученый. -- Но ведь среди них есть и зажигательные. Если пустить в ход и их, то от прекрасного города останется только куча золы. -- Что же мне остается делать! -- сказал Велизарий, который был великодушен и сам жалел прекрасный город. -- Я щадил его все время, пять раз предлагал ему сдаться. Но с этим безумным Тотилой ничего не поделаешь. Иди, и чтобы через час Неаполь был в огне! -- Даже раньше, если уж это необходимо, -- ответил ученый. -- Я нашел человека, который прекрасно знает план города. Может он войти? Велизарий кивнул, и тотчас вошел Иохим. -- А, Иохим! -- узнал его Велизарий. -- Ты здесь? Что же, тебе знаком Неаполь? -- Я знаю его прекрасно. -- Ну, так иди же с Мартином и указывай ему, куда целить. Пусть дома готов загорятся первыми. Мартин принялся за дело, установил свои орудия. Громадные машины были тем более опасны, действуя на таком громадном расстоянии, что стрелы неприятеля не достигали их. С удивлением и страхом следили готы со стены за установкой машин. Вдруг полетел первый камень, -- огромный, пудовый, он сразу снес зубцы той части стены, о которую ударился. Готы в ужасе бросились со стен и искали защиты в домах, храмах, на улицах. Напрасно! Тысячи, десятки тысяч стрел, копий, камней, тяжелых бревен с шумом и свистом пролетали над городом. Они затмили дневной свет, заглушали крики умиравших. Испуганное население бросилось в погреба. Вдруг вспыхнул первый пожар: загорелся арсенал, вслед за тем один за другим начали гореть дома. -- Воды! -- кричал Тотила, торопясь по горящим улицам к гавани. -- Граждане Неаполя, выходите, тушите свои дома! Я не могу отпустить ни одного гота со стен... Чего ты хочешь, девочка? Пусти меня... Как, это ты, Мирьям? Уходи, что тебе нужно здесь, среди пламени и стрел? -- Я ищу тебя, -- отвечала еврейка, -- не пугайся. Ее дом горит, но она спасена. -- Валерия? Ради Бога, где она? -- У меня. Твой друг вынес ее из пламени. Он хотел нести ее в церковь. Но я позвала его к нам. Она ранена, но слегка -- камень ударил в плечо. Она хочет видеть тебя, и я пришла за тобой. -- Благодарю, дитя. Но иди, скорее уходи отсюда! И он быстро схватил ее и поднял к себе на седло. Дрожа обхватила Мирьям его шею обеими руками. Он же, держа в левой руке широкий щит над ее головой, мчался, как ветер, по дымящимся улицам к Капуанским воротам, где жил Исаак. Он вбежал в башню, где была Валерия, убедился, что рана ее неопасна, и тотчас потребовал, чтобы она немедленно покинула город под охраной Юлия. -- Надо бежать сейчас, сию минуту. Иначе может быть поздно. Я уже переполнил все свои суда беглецами. Бегите в гавань, одно из судов перевезет вас в Кайету, оттуда в Рим, а затем в Тагину, где у тебя имение. -- Хорошо, -- ответила Валерия. -- Прощай, я иду. Но я уверена, что это будет долгая разлука. -- Я также уезжаю, -- сказал Юлий. -- Я провожу Валерию, а затем поеду на родину, в Галлию, потому что не могу видеть этих ужасов. Ты ведь знаешь, Тотила, что население Италии стало на сторону Велизария, и если я буду сражаться с тобой, мне придется идти против своего народа, а если я пойду с ними, то должен буду сражаться против тебя. Я не хочу ни того, ни другого, и потому уезжаю. Тотила и Юлий бросились вперед, чтобы приготовить на корабле место для Валерии. Тут к Валерии подошла Мирьям, помогая ей одеться. -- Оставь, девочка. Ты не должна услуживать мне, -- сказала ей Валерия. -- Я делаю это охотно, -- прошептала Мирьям. -- Но ответь мне на один вопрос: ты прекрасна, и умна, и горда, но скажи, любишь ли ты его? -- ты оставляешь его в такое время -- любишь ли его той горячей, всепобеждающей любовью, какой... -- Какой ты его любишь? -- кончила ее фразу Валерия. -- Не бойся, дитя, я никому не выдам твоей тайны. Я подозревала твою любовь, слушая рассказы Тотилы, а когда увидела первый взгляд, который ты бросила на него, я убедилась, что ты его любишь. В эту минуту послышались шаги Юлия. Мирьям бросила быстрый взгляд на римлянку и затем, опустившись, обняла ее колени, поцеловала ее руку и быстро исчезла. Валерия поднялась и точно во сне оглянулась вокруг. На окне стояла ваза с прелестной темнокрасной розой. Она вынула ее, поцеловала, спрятала на груди, быстрым движением благословила этот дом, который был ей убежищем и решительно отправилась в закрытых носилках за Юлием в гавань. Там она еще раз коротко простилась с Тотилой и села на корабль, который тотчас же отошел от берега. Тотила смотрел им вслед. Он видел белую руку Валерии, махавшую ему на прощанье, видел, как постепенно удалялись паруса, -- и все смотрел и смотрел. Он прислонился к столбу и забыл в эти минуты и город, и себя, и все. Вдруг его окликнул его верный Торисмут: -- Иди, начальник. Я всюду ищу тебя. Улиарис зовет тебя. Иди, что ты смотришь тут на море, под градом стрел? Тотила медленно пришел в себя. -- Видишь, -- сказал он воину, -- тот корабль? Он увозит мое счастье и мою молодость. Идем! Вскоре он был подле Улиариса. Тот сообщил ему, что заключил перемирие с Велизарием на три часа. -- Я никогда не сдамся. Но нам необходимо время, чтобы починить стены. Неужели нет еще никаких известий от короля?.. Проклятие! Более шестисот готов убито этими адскими машинами. Теперь некому охранять даже важнейшие посты. Если бы я имел еще хотя четыреста человек, я мог бы еще держаться. -- Четыреста человек я могу достать, -- задумчиво ответил Тотила. -- В башне Аврелия по дороге в Рим есть четыреста пятьдесят готов. Теодагад строго приказал им не двигаться к Неаполю. Но я сам поеду и приведу их к тебе. -- Не ходи! Прежде чем ты успеешь вернуться, перемирие кончится, и дорога в Рим будет занята. Ты не сможешь тогда пройти. -- Пройду, если не силой, то хитростью. Торисмут, лошадей -- и едем! Старый Исаак между тем все время был на стенах города, и только когда было объявлено перемирие, он пришел домой пообедать и рассказывал Мирьям обо всех ужасах, какие происходят в городе. Вдруг послышались шаги по лестнице, и в комнату вошел Иохим. -- Сын Рахили, -- сказал удивленный старик, -- что это ты явился, точно ворон перед несчастьем? Как ты попал в город? Через какие ворота? -- Это уж мое дело, -- ответил Иохим. -- Я пришел, отец Исаак, еще раз просить у тебя руку твоей дочери -- последний раз в жизни. -- Разве теперь время думать о свадьбе? -- с досадой спросил Исаак. -- Весь город горит, улицы завалены трупами. -- А почему горит город? Почему улицы завалены трупами? Потому что жители Неаполя стали на сторону народа Эдома. Да, теперь время думать о женитьбе. Отдай мне ее, отец Исаак, и я спасу ее. Я один могу сделать это. И он схватил руку Мирьям, но та с отвращением оттолкнула его. -- Ты -- меня спасать! -- вскричала она. -- Лучше умереть! -- А, гордая, -- прошипел Иохим, -- ты бы хотела, чтоб тебя спас белокурый христианин? Посмотрим, спасет ли этот проклятый тебя от Велизария! О, я схвачу его за длинные золотистые волосы, и потащу по грязным улицам, и буду плевать ему в лицо! -- Уходи, сын Рахили! -- закричал Исаак, вставая. -- Последний раз, Мирьям, спрашиваю тебя. Оставь старика, оставь проклятого христианина -- эти стены скоро раздавят их. Я прощу тебе, что ты любила гота, только будь моей женой. -- Ты простишь мою любовь! -- вскричала Мирьям. -- Простить то, что настолько же выше тебя, насколько солнце выше пресмыкающегося червя! Да разве стоила бы я его взгляда, если бы была твоей женой? Прочь от меня! -- А, -- вскричал Иохим, -- это уж слишком! Но ты раскаешься. До свиданья! И он выбежал из дома. Мирьям также вышла на воздух. Ее томило тяжелое предчувствие, и ей захотелось молиться, но не в синагоге, а в его храме, -- ведь она будет молиться за него. И она проскользнула в открытую церковь. Между тем, срок перемирия истек. Улиарис взошел на стену и бросил копье в сторону неприятелей. -- Не сдаются! -- закричал Велизарий, увидя это. -- В таком случае вы погибнете. На штурм! За мной! Кто первый водрузит наше знамя на стене города, тот получит десятую часть добычи! Услышав это, начальники отрядов бросились вперед. Иоанн также хотел сесть на лошадь, но почувствовал, что кто-то держит его за ногу и зовет по имени. -- Что тебе нужно, еврей? -- с раздражением крикнул он. -- Мне некогда: я должен первым попасть в город. -- Я пришел, чтобы помочь тебе. Следуй за мной, и ты без труда будешь там, -- ответил Иохим. -- Без труда? Что же, ты на крыльях перенесешь меня через стену, что ли? -- Нет, не на крыльях понесу, а подземным ходом провожу тебя, если ты дашь мне за это тысячу золотых и одну девушку в добычу. Иоанн остановился. -- Хорошо, ты получишь это. Где дорога? -- Здесь, -- ответил еврей и ударил рукой о камень. -- Как? Через водопровод? Откуда ты знаешь эту дорогу? -- Я сам строил этот водопровод. Теперь в нем нет воды. Я только что прошел через него из города. Он выведет нас в старый храм у Капуанских ворот. Возьми тридцать человек и следуй за мной. Иоанн пристально посмотрел на него. -- А если ты лжешь? -- Я буду идти между твоими воинами. Вели им убить меня, если я обману. -- Хорошо, -- ответил Иоанн и, позвав солдат, первым спустился в подземный ход. ГЛАВА III Вскоре впереди показался свет. Они были у выхода. Шлем Иоанна ударился о корни огромного дерева -- это было оливковое дерево в саду Мирьям. Он высунул голову из отверстия и увидел старуху, которая молилась подле креста. -- Боже, -- громко говорила она, опустившись на колени: -- избави нас от зла, не допусти, чтобы город пал прежде, чем возвратится мой Юкунд. Горе, горе ему, если он не найдет уже и следа родного города и не найдет своей матери. О, приведи его снова той дорогой, по которой он ушел от меня, покажи его мне так, как я видела его сегодня во сне, -- выходящим из отверстия среди корней! И она встала и подошла ко входу. -- О, темный вход, в котором исчезло мое счастье, возврати мне его назад! -- И она с мольбой обратила глаза к небу. В эту минуту и увидел ее Иоанн. -- Она молится, -- прошептал он. -- Неужели я должен убить ее во время молитвы? Лучше подожду: быть может, она скоро кончит. И он остановился, но уже через минуту потерял терпение. -- Нет, не могу дольше ждать, -- она молится слишком долго! -- сказал он и быстро поднялся между корнями. Тут Аррия опустила свои полуслепые глаза и увидела фигуру человека. Луч радости осветил ее лицо. -- Юкунд! -- закричала она, и этот крик был последним в ее жизни. Иоанн поразил ее копьем в самое сердце. -- Где лестница в башню? -- спросил он Иохима, когда все вышли во двор. -- Вот здесь, идите за мной. Но тише! Кажется, старик услышал, -- ответил Иохим. Действительно, Исаак показался наверху лестницы с факелом и копьем. -- Кто там внизу? Мирьям, ты? -- Это я, отец Исаак, -- ответил Иохим, -- я хотел еще раз видеть тебя. Но Исаак услышал лязг оружия. -- Кто с тобой? -- крикнул он и, осветив лестницу, увидел солдат. -- А, -- с яростью закричал он, -- ты изменил! Так умри же! -- и он пронзил Иохима копьем. Но Иоанн ударил его мечом, взбежал на вершину башни и водрузил там византийский флаг. Внизу между тем гремели удары топоров, ворота вскоре пали, и тысячи гуннов бросились в город. Улиарис с горстью своих готов бросился сюда, думая удержать врага, но, конечно, не мог ничего сделать и пал со всеми своими людьми. Гунны рассыпались по всему городу, грабя и убивая жителей. -- Где начальник города? -- спросил Велизарий, как только въехал в город. -- Граф Улиарис убит, вот его меч, -- ответил Иоанн. -- Я не о нем говорю, -- нетерпеливо сказал Велизарий. -- Где тот мальчишка? Тотила? -- Он во время перемирия выехал из Неаполя в замок Аврелия за помощью. Он должен тотчас возвратиться. -- Мы должны захватить его! Завлечь сюда в ловушку! -- крикнул Велизарий. -- Он для меня важнее Неаполя. Слушайте! Скорее долой наш флаг с башни, и выставьте снова готский. Пленных неаполитанцев вооружить и поставить на стены. Всякий, кто хотя бы взглядом предупредит его, тотчас будет убит. Моим телохранителям дайте готское оружие. Я сам с тремястами солдатами буду вблизи ворот. Когда он подъедет, впустите его и дайте проехать спокойно. Но как только он въедет, опустите за ним ворота. Я хочу взять его живым. Иоанн стрелой бросился к Капуанским воротам, велел убрать трупы и уничтожить все следы грабежа и борьбы. Один громадного роста солдат взял труп Исаака и вынес его во двор, чтобы бросить в яму, которую уже рыли другие. Вдруг у ворот раздался нежный голос: -- Ради Бога, впустите меня! Я возьму только его труп. О, имейте уважение к его седине. О, мой отец! Это была Мирьям. Она возвращалась из церкви, когда гунны ворвались в город. Среди ужасов грабежа и убийств побежала она к башне и увидела труп отца в руках солдата. Ей заградили было дорогу копьями, но она с силой отчаянья отстранила оружие и бросилась к трупу. -- Прочь, девочка! -- грубым голосом крикнул Гарцио, громадный солдат, несший труп. -- Не задерживай, мы должны скорее очистить дорогу. Но Мирьям крепко охватила руками бледную голову старика. -- Пусти! -- крикнул снова великан. -- Его надо бросить в яму. -- О нет! Нет! -- кричала Мирьям, силясь вырвать труп. -- Женщина! Пусти! И он поднял топор. Но Мирьям, не дрогнув, посмотрела ему в глаза, не выпуская из рук голову старика. -- Ты храбра, девушка! -- сказал он, опуская топор. -- И ты прекрасна, как лесная дева у нас в Льюсахе. Чего ты хочешь? -- Если Бог моих отцов смягчил твое сердце, то помоги мне отнести труп в сад и положить его в гроб, который он сам приготовил, там уже лежит моя мать Сара лицом к востоку. Туда положим и его. -- Хорошо, идем. Гарцио нес труп, а она поддерживала голову отца. Пройдя несколько шагов, они подошли к могиле, покрытой большим камнем. Гарцио отвалил камень и опустил труп в могилу, лицом к востоку. Молча, без слез смотрела Мирьям в могилу. Такой несчастной, такой одинокой чувствовала она себя теперь. Гарцио осторожно положил камень на место. -- Иди, -- с состраданием сказал он ей. -- Куда? -- беззвучно спросила Мирьям. -- А куда ты хочешь? -- спросил Гарцио. -- Не знаю. Благодарю, -- сказала Мирьям и, сняв с шеи амулет -- золотую монету из иерусалимского храма, протянула ее солдату. Но тот покачал головой. -- Нет, -- сказал он и, взяв ее руку, положил себе на глаза. -- Это принесет мне счастье в жизни. А теперь мне надо уйти. Мы должны поймать графа Тотилу. Прощай! Имя Тотилы заставило Мирьям придти в себя, один только взгляд бросила она еще на тихую могилу и быстро выбежала из садика к воротам. Она хотела выбежать на дорогу, за город, но ворота были опущены, а подле стояли люди в готских шлемах и с готскими щитами. -- Едет, едет! -- закричали вдруг эти люди. -- Слышен топот лошадей... Эй, девочка, назад! Снаружи между тем раздался громкий голос Тотилы: -- Откройте ворота! Откройте! Впустите! -- Что это? -- подозрительно спросил Торисмут, скакавший рядом с Тотилой. -- В лагере врага и по дороге точно все вымерли. В эту минуту раздался звук рога со стены. -- Как отвратительно играет он! -- Это, верно, вельх, -- ответил Тотила. -- Должно быть, Улиарис вооружил вельхов. -- Откройте ворота! -- снова закричал он. Опускные ворота медленно поднялись. Тотила хотел уже въехать, как вдруг из ряда воинов выбежала женщина и бросилась прямо под ноги его лошади. -- Беги! Враги хотят поймать тебя в западню: город взят! Тут она замолчала, копье пронзило ей грудь. -- Мирьям! -- в ужасе закричал Тотила и дернул лошадь назад. Торисмут, давно уже подозревавший истину, быстро перерезал мечом канат, на котором поднимались и опускались ворота, и те мгновенно опустились перед Тотилой. Целый град стрел и копий понесся сверху. Но Тотила не двигался. -- Поднимите ворота! -- кричал Иоанн. -- Мирьям! Мирьям! -- с глубокой тоской повторял Тотила. И она еще раз открыла глаза и взглянула на него с такой любовью, что он все понял. -- За тебя! -- прошептала она. Тотила забыл и Неаполь, и смертельную опасность, в которой находился сам. -- Мирьям! -- еще раз крикнул он, протягивая к ней руки. Между тем, ворота начали подниматься. Тут Торисмут схватил лошадь Тотилы за повод, повернул ее назад и слегка ударил. Вихрем помчалась кобылица по дороге. -- Теперь догоняйте! -- крикнул Торисмут, следуя за Тотилой. С криком бросились воины Иоанна в погоню, но уже стемнело, и пришлось вернуться. -- Где девчонка? -- с яростью спросил Иоанн, как только возвратился в город. Но никто не мог сказать, куда делся труп прекрасной девушки. Только один человек знал это -- Гарцио. В суматохе он поднял ее и осторожно, точно спящего ребенка, отнес в садик подле башни, снял там большой камень с только что закрытой могилы и тихо положил дочь рядом с отцом. Издали доносились крики гуннов, грабивших город, стоны раненых, виднелось зарево пожаров. А Гарцио все смотрел на покойницу. Ему очень хотелось поцеловать ее, но на лике ее было столько благородства, что он не осмелился. Бережно положил он ее лицом к востоку и, сорвав розу, которая цвела подле могилы, положил ей на п>удь. Потом он хотел уйти получить свою часть в общем грабеже, но не пошел. И целую ночь простоял он, склонившись на копье, у гроба прекрасной девушки. Он смотрел на звезды и прочел древнюю языческую молитву о мертвых, которой его научила его мать там далеко, на берегах Льюсаха. Но эта молитва не успокоила его, и он задумчиво прочел еще христианскую -- "Отче наш". А когда взошло солнце, он заботливо прикрыл могилу камнем и ушел. Так бесследно исчезла Мирьям. Но жители Неаполя, которые любили Тотилу, рассказывали, что его ангел-хранитель, в образе девушки чудной красоты, спустился с неба, чтобы спасти его, и затем снова улетел на небеса. ГЛАВА IV После падения Неаполя Тотила отправился в Рим и дорогой встретил Гильдебада с несколькими тысячами готов, которых Витихис выслал ему на помощь, рассчитывая двинуться вслед за ним и самому с большим войском. Теперь же, когда Неаполь пал, братьям ничего не оставалось делать, как возвратиться назад в Рим, к главным силам. Потеря этого важного города совершенно изменила план короля, который, имея всего двадцать тысяч воинов, решил остаться в Риме. Готам очень не нравилось бездействие, особенно после того, как они услышали от Тотилы подробности сдачи Неаполя. К тому же каждый день в Рим приходили вести о том, что города один за другим добровольно сдавались Велизарию, вскоре во власти готов не осталось ни одного города до самого Рима. Войско готов требовало битвы у ворот Рима. Некоторое время Витихис и сам думал об этом, тем более, что Рим, благодаря заботам префекта, был прекрасно укреплен. Но вскоре он увидел, что и Рим готы не смогут удержать, ибо, как только явится Велизарий, население Рима -- больше ста тысяч прекрасно вооруженных и обученных воинов -- перейдет на сторону врага. И Витихис решил оставить Рим и отступить в крепкую и надежную Равенну, стянуть туда силы готов и потом с большим войском двинуться на врага. Это решение было большой жертвой -- ему было бы гораздо приятнее вступить в бой, чем отступать перед врагом царства. Потом, что подумает народ, готы, так презирающие врага? И послушают ли еще они его? Ведь германский король должен больше советовать и убеждать, чем приказывать. Часто бывали случаи, когда готы принуждали своих королей вступать в битву. Занятый этим мыслями, сидел Витихис в своей палатке в Регете, как вдруг вошел Тейя. -- А, это ты, Тейя, ну что же? -- Оба мертвы, -- ответил он. -- Как? Ты убил обоих? -- спросил Витихис. -- Нет, я не убиваю женщин, -- ответил Тейя. -- Теодагада я догнал и убил, а Готелинда спустилась в катакомбы за сокровищами, спрятанными там. Факел ее потух, и она заблудилась в бесчисленных коридорах. Через пять дней ее нашли -- от ужаса и голода она сошла с ума. Когда ее вывели на воздух, она умерла. Тут в палатку вбежали Тотила, Гильдебранд, Гильдебад и еще некоторые готы. -- Бунт! -- закричали они. -- Что случилось? -- спросил Витихис. -- Граф Арагад восстал против тебя. Тотчас после избрания он отправился во Флоренцию, где властвует его старший брат, герцог Гунтарис. В доме его живет Матасунта, в качестве его пленницы или жены Арагада -- неизвестно. Но братья провозгласили ее королевой и начали сзывать на защиту этой "королевской лилии", как они называют ее, своих многочисленных приверженцев. Все сторонники Амалов также присоединились к ним, кроме того, они наняли многочисленные войска гепидов и аваров и теперь собираются идти к Равенне. -- О Витихис, -- с гневом вскричал Гильдебад, -- дай мне отряд в три тысячи и пошли во Флоренцию. Я скоро привезу тебе эту "королеву готов" вместе с ее защитниками в одной клетке. -- Дело очень серьезно, -- озабоченно сказал Гильдебранд. -- Впереди -- стотысячное войско Велизария, позади -- коварный Рим, наши войска далеко, и ко всему этому еще междоусобная война в самом сердце государства! -- Теперь нам не остается выбора, -- спокойно сказал Витихис. -- Теперь мы должны отступить. -- Как? -- с негодованием спросил Гильдебад. -- Отступить? -- Да, мы не должны оставлять врага за спиной. Завтра же утром мы отступим к Риму и потом дальше -- к Флоренции и Равенне. Восстание должно быть погашено раньше, чем оно разгорится. -- Как? Ты отступаешь перед Велизарием? -- негодовал великан Гильдебад. -- Только для того, чтобы вернее поразить его, Гильдебад. -- Нет! -- закричал Гильдебад. -- Этого ты не посмеешь сделать! Витихис спокойно подошел к нему и положил руку ему на плечо. -- Я твой король, -- сказал он. -- Ты сам избрал меня. Громче других звучал голос: "Да здравствует король Витихис!" Ты знаешь, -- и Господь знает, -- что я не стремился к этой короне. Вы сами надели ее мне на голову: возьмите же ее теперь, если вы не доверяете мне. Но пока я король -- вы должны верить и повиноваться мне, иначе мы все погибнем. -- Ты прав, -- опустив голову, ответил Гильдебад. -- Прости, я постараюсь загладить свою вину в битве. -- Теперь отправляйтесь к своим отрядам и распорядитесь снять лагерь. Завтра утром мы отступаем. А ты, Тотила, поедешь в Галлию к королю франков с важным поручением... Вечером в тот день, когда войска готов вступили в Рим, в комнате Цетега собралось несколько молодых римлян. -- Так это список слепых приверженцев Сильверия? -- спросил он. -- Да, -- ответил Люций Лициний. -- Но это была большая жертва, префект: вместо того, чтобы сражаться, я все время должен был выслеживать этих попов. -- Терпение, дети мои. Мы должны иметь своих врагов в руках. Скоро... В эту минуту слуга доложил, что какой-то воин-гот желает видеть префекта. -- Впусти его, -- сказал Цетег. Через минуту молодой человек в шляпе и плаще готов бросился на грудь Цетегу. -- Юлий! -- холодно отступая, сказал Цетег. -- Ты слишком похож на варвара! Как ты попал в Рим? -- Я сопровождаю Валерию под защитой готов. Мы прямо из дымящегося Неаполя. -- А, так ты сражался там со своим златокудрым другом против Италии? Для римлянина прекрасно, не правда ли, друзья? -- обратился он к молодежи. -- Нет, отец, я не сражался и не буду сражаться в этой несчастной войне. Горе тем, кто возбудил ее! Префект смерил его холодным взглядом. -- Горе, что подобный отступник -- мой Юлий! Вот, римляне, смотрите на римлянина, в котором нет жажды свободы, нет ненависти к варварам. -- Где же те римляне, о которых ты говоришь? -- пожимая плечами, спокойно спросил Юлий. -- Разве римляне поднялись, чтобы разбить свои оковы? С готами сражается Юстиниан, а не мы. Горе народу, которого освобождает тиран! В глубине души Цетег был согласен с Юлием, но не хотел высказать это при посторонних. -- Мне надо самому поговорить с этим философом, -- обратился он к молодым людям. -- Уведомьте меня, если святоши затеют что-нибудь. Все вышли. -- Отец, -- с чувством сказал Юлий, когда остался с префектом. -- Я пришел сюда, чтобы вырвать тебя из этого душного воздуха, из этого мира лжи и коварства. Прошу тебя, друг, отец, едем со мной в Галлию. -- Недурно, -- улыбнулся префект. -- Бросить Италию, когда освободитель ее уже здесь! Знай, что эту войну, которую ты проклинаешь, вызвал я. -- А кто прекратит ее? Кто освободит нас от этих освободителей? -- спросил Юлий. -- Я же, -- спокойно и величественно ответил Цетег. -- И ты, мой сын, должен помочь мне в этом. Да, Юлий, твой воспитатель, которого ты так холодно порицаешь, лелеет мечту, которой посвятил себя. Даруй последнюю радость моей одинокой жизни: будь моим товарищем в этой борьбе и наследником моей победы. Дело идет о Риме, о свободе, могуществе! Юноша, неужели эти слова не трогают тебя? Подумай, -- все с большей горячностью продолжал он, -- подумай: готы и византийцы -- я их ненавижу, как и ты, -- погубят друг друга, и на развалинах их могущества поднимется Италия, Рим в прежнем блеске. Повелитель Рима снова будет властвовать над востоком и западом, восстанет новое всемирное государство, более великое, чем древнее. -- И повелителем этого государства будет Цетег, -- прервал Юлий. -- Да, Цетег, а после него Юлий Монтан. Юноша, ты -- не человек, если тебя не прельщает подобная цель. -- Цель высока, как звезды, но путь к ней не прямой, -- ответил Юлий. -- Если бы этот путь был прям, -- клянусь, я боролся бы рядом с тобой. Действуй открыто: созови римскую молодежь, веди их в битву против варваров, против тиранов -- и я стану подле тебя. -- Глупец, да разве же ты не видишь, что так повести дело невозможно! -- закричал Цетег. -- Поэтому недостижима и твоя цель. Отец, позволь мне говорить прямо, я для этого и пришел. О, если бы мне удалось отозвать тебя с этого пути лжи и хитрости, который может привести только к гибели! Ведь все, что было ужасного в это последнее время, -- смерть Аталариха, Камиллы, Амаласунты, высадка византийцев -- все это люди связывают с твоим именем. Скажи мне прямо, правда ли это? -- Мальчишка! Ты вздумал исповедовать меня? Неужели ты думаешь, что мировая история создается из роз и лилий? Великие дела требуют иногда крупных жертв, и только мелкие людишки считают их преступлениями. -- Нет! -- закричал Юлий. -- Будь проклята цель, к которой ведут преступления! Наши дороги расходятся. -- Юлий, не уходи! Ты отталкиваешь то, что не предлагалось еще ни одному смертному! Будь мне сыном, ради которого я буду бороться и которому мог бы оставить наследство моей жизни. -- Нет, это наследство обросло ложью, залито кровью. Никогда не приму я его. Я ухожу, чтобы твой образ не омрачился еще более в моих глазах. Но об одном молю тебя: когда наступит день, -- а он наступит, -- когда тебе опротивеет вся эта ложь и даже сама цель, требующая ее, позови тогда меня. Я возвращусь, где бы я ни был, и освобожу тебя от этой власти дьявола, хотя бы ценой своей жизни. Легкая усмешка появилась на губах префекта, он подумал: "Юлий все еще любит меня. Хорошо, пусть уходит. Я сам кончу дело и тогда позову его. Посмотрим, сможет ли он отказаться от трона мирового государства?" Но вслух он сказал: -- Хорошо. Я позову тебя, когда ты мне понадобишься. Прощай! И холодным движением руки он отпустил его. Но когда дверь закрылась за юношей, префект вынул из потайного ящик своего стола маленький медальон и долго-долго смотрел на него. Он поднес было его даже к губам, но вдруг насмешливая улыбка появилась на его лице. "Стыдись префект!" -- сказал он сам себе и снова спрятал медальон. В медальоне был портрет -- женская головка, и Юлий был очень похож на нее. Когда совсем стемнело, в кабинет префекта снова вошел раб и доложил, что готский воин хочет видеть его. -- Введи, -- ответил префект и спрятал кинжал у себя на груди. Вошел мужчина высокого роста, голова его была скрыта под капюшоном. Когда он отбросил его, Цетег в изумлении вскричал: -- Король готов, что привело тебя ко мне? -- Тише, -- ответил Витихис. -- Никто не должен знать о нашем свидании. Ты знаешь, что мои войска сегодня вошли в Рим. Завтра я выведу их из города. -- Стены Рима прочны, -- спокойно ответил префект, становясь внимательным. -- Стены -- да, но не римляне. Я не имею желания очутиться между Велизарием и римлянами. Но я пришел не для того, чтобы жаловаться и укорять. Я хочу прямо и открыто сделать тебе предложение для нашего общего блага. Цетег молчал. В гордой прямоте этого простого человека было что-то, чему он невольно завидовал, чего не мог презирать. -- Мы покинем Рим, -- продолжал Витихис, -- и вслед за нами явится Велизарий. Так оно и будет. Я не могу воспрепятствовать этому. Мне советуют взять с собой знатнейших римлян, как заложников... Цетег едва мог скрыть свой страх. -- И тебя прежде всех, -- продолжал Витихис. -- Но я не возьму. Ты -- душа Рима. Поэтому я оставляю тебя здесь. Все те, которые называют себя римлянами, хотят признать над собой власть Византии. Ты один не хочешь этого. Префект с удивлением взглянул на него. -- Нет, ты меня не обманешь, -- продолжал Витихис. -- Я сам не умею хитрить, но людей понимаю. Ты слишком горд, чтобы служить Юстиниану. Я знаю, ты ненавидишь нас, но не любишь и греков, и не потерпишь их здесь дольше, чем это будет необходимо. Поэтому я и оставлю тебя здесь: ты защитишь Рим от тирана, ты, я знаю, любишь этот город. -- Король готов, -- ответил Цетег, невольно удивляясь прямоте этого человека. -- Ты говоришь ясно и благородно, как король. Благодарю тебя. Никто не скажет, что Цетег не понимает языка величия. Будет по-твоему: я изо всех сил буду защищать Рим. -- Хорошо, -- сказал Витихис. -- Меня предупреждали о твоем коварстве. Я знаю многое о твоих хитрых планах, еще больше подозреваю. Но ты не лжец. Я знал, что доверие обезоружит тебя. -- Ты оказываешь мне честь, король. Чтобы заслужить ее, позволь предупредить тебя: знаешь ли ты, кто самый горячий сторонник Византии? -- Знаю. Сильверий и духовенство. -- Верно. А знаешь ли ты, что после смерти старого папы Сильверий будет избран на его место? И тогда он будет опасен. -- Знаю. Мне советовали взять его в заложники. Но я не хочу лезть в это гнездо ос. К чему? Вопрос о короне Италии будет решаться не ими. -- Конечно, -- ответил Цетег, которому очень хотелось отделаться от Сильверия. -- Но вот список его сторонников, среди них много очень важных людей. И он протянул королю список, надеясь, что тот заберет их заложниками. Но Витихис даже не взглянул на него. -- Оставь, никаких заложников я не возьму. Что пользы рубить головы? Ты, твое слово ручается мне за Рим. -- Но я не могу сдержать Велизария! -- сказал префект. -- Конечно, Велизарий придет. Но будь уверен, что он снова уйдет. Мы, готы, выгоним этого врага -- быть может, после тяжелой борьбы, но наверное выгоним. И тогда начнется вторая борьба за Рим. -- Вторая? -- спокойно спросил префект. -- С кем? -- С тобой, префект Рима, -- также спокойно ответил Витихис, смотря ему прямо в глаза. -- Со мной? -- повторил префект и хотел улыбнуться, но не мог. -- Не отрицай этого, префект: это недостойно тебя. Я знаю, для кого ты воздвиг эти стены и шанцы: не для нас и не для греков. Для себя. Молчи! Я знаю, что ты хочешь сказать. Не надо. Хорошо, пусть будет так: греки и готы будут сражаться за Рим. Но слушай: вторая многолетняя война будет слишком тяжела и нам, и вам. Не надо ее: когда мы выгоним византийцев из Италии, тогда решим вопрос о Риме борьбой не двух народов, а двух человек: я буду ждать тебя у ворот Рима для поединка. Во взгляде и тоне короля было столько достоинства, столько величия, что префект смутился, ему хотелось в душе посмеяться над этой грубой прямотой варвара, но он сознавал, что не сможет уважать себя, если окажется неспособным оценить и почтить это величие. И он ответил без насмешки: -- Ты мечтаешь, король, как готский мальчик. -- Нет, я думаю и поступаю, как гот-мужчина. Цетег, ты единственный среди римлян, которого я удостаиваю этой чести. Я видел, как ты сражался с гепидами: ты -- достойный противник мне. -- Странные вы люди, готы, -- заметил Цетег, -- что за фантазии! Витихис сморщил лоб. -- Фантазии? Горе тебе, если ты неспособен понять, что говорит во мне! Горе тебе, если Тейя прав! Он смеялся над моим планом и говорил, что римлянин не сможет понять этого, и уговаривал меня взять тебя с собой пленником. Я был более высокого мнения о тебе и Риме. Но знай, что Тейя окружит твой дом. И если ты окажешься так низок и труслив, что не поймешь меня, то я в цепях выведу тебя из Рима. Это раздражило префекта. Он чувствовал себя пристыженным. Его раздражало, что он не может осмеять Витихиса, что его принуждают силой, что ему не доверяют. Страшная ненависть вскипела в душе его и к подозрительности Тейи, и к грубой откровенности короля. Он только что дал слово и серьезно думал выполнить его. Но теперь, когда он понял, что варвары не доверяют ему, что они его не уважают, он подумал: "Так пусть же они будут обмануты!" -- Хорошо, -- сказал он и протянул руку Витихису. -- Хорошо, -- ответил Витихис. -- Охраняй свой Рим. Я потребую его у тебя в честном бою. И он ушел. -- Ну, -- спросил его Тейя, как только он вышел на улицу, -- начинать нападение? -- Нет, он дал слово, -- ответил Витихис. -- Да? Но сдержит ли его? -- с сомнением спросил Тейя. -- Тейя, ты несправедлив. Ты не имеешь права сомневаться в чести героя. Цетег -- герой. -- Он римлянин. Прощай, -- сказал Тейя. Цетег провел эту ночь очень нехорошо. Он сердился на Юлия, очень злился на Витихиса, еще больше на Тейю. И больше всего -- на самого себя. ГЛАВА V Флоренция вполне подготовилась к осаде: городские ворота закрыты, на стенах многочисленная стража, улицы переполнены вооруженными воинами. Вельзунг Гунтарис и Арагад заперлись в городе, сделав его центром восстания против Витихиса. Старший из братьев, Гунтарис, много лет уже был графом Флоренции. Его власть над городом и окрестным населением была беспредельна, и он решился воспользоваться ею. В полном вооружении вошел он в комнату брата. -- Решайся, мой мальчик, -- сказал Гунтарис. -- Сегодня же должен ты получить согласие упрямой девчонки. Иначе я сам пойду и скоро справлюсь с ней. -- О нет, брат, не делай этого! -- молил Арагад. -- Клянусь громом, сделаю. Неужели ты думаешь, что я рискую своей головой и счастьем Вельзунгов ради твоей любви? Нисколько. Теперь настала минута, когда род Вельзунгов может занять первое место среди готов, место, которого столько столетий лишали его Амалы и Балты. Если дочь Амаласунты будет твоей женой, то никто не сможет оспаривать корону у тебя, а уж мой меч сумеет защитить тебя от грубияна Витихиса. Но только тянуть дело нельзя. Я еще не имею известий из Равенны, но почти уверен, что город сдастся только Матасунте, а не нам, не нам одним. А кто будет владеть Равенной, тот теперь, когда Неаполь и Рим пали, будет владеть Италией. Поэтому она должна быть твоей" женой раньше, чем мы отправимся в Равенну, иначе могут подумать, что она -- наша пленница. -- Да кто желает этого больше, чем я! -- сказал Арагад. -- Но не могу же я принудить ее! -- Почему не можешь? Иди к ней сейчас -- и, как знаешь, добром или злом, но чтобы дело было кончено. Я пойду на стены распорядиться, и когда возвращусь, ответ должен быть готов. Гунтарис ушел, и Арагад со вздохом отправился искать Матасунту. В саду у ручья сидела, в мечтах, Матасунта, а подле нее девочка-мавританка в одежде рабыни плела венок. Девочка вскочила, положила его на голову госпоже и с сияющим лицом взглянула Матасунте в глаза. Но та даже не заметила, как цветы коснулись ее чела. Девочка рассердилась. -- Но, госпожа, о чем же ты все думаешь? -- О нем, -- ответила Матасунта, подняв на нее глаза. -- Ну, это уж невыносимо: из-за кого-то не только обо мне, но и о самой себе забываешь. Чем все это кончится, скажи мне? Сколько дней уже сидим мы здесь, точно пленницы: шагу не можем сделать за ворота дома, а ты спокойна и счастлива, точно так и быть должно. Чем же это кончится? -- Тем, что он придет и освободит нас, -- уверенно ответила Матасунта. -- Слушай, Аспа, я все расскажу тебе. Никто, кроме меня, не знает этого. Но ты своей верной любовью заслужила награду, и мое доверие -- лучшая награда, которую я могу тебе предложить. В черных глазах девочки показались слезы. -- Награда? -- сказала она. -- Дикие люди с желтыми волосами украли Аспу. Аспа стала рабой. Все бранили и били Аспу. Ты купила меня, как покупают цветы, и ты гладишь меня по волосам. И ты прекрасна, как богиня солнца, и говоришь еще о награде! И девочка прижалась к госпоже. -- У тебя золотое сердце, Аспа, моя газель. Но слушай. Мое детство было нерадостным, без ласки, без любви, а они были мне очень нужны. Моя мать хотела иметь сына, наследника престола, и обращалась со мной холодно, сурово. Когда родился Аталарих, суровость исчезла, но холодность осталась: вся любовь и заботы были посвящены наследнику короны. Только отец любил и часто ласкал меня. Но он рано умер, и после его смерти я ни от кого уже не видела ласки. Аталарих рос в другом конце замка, под присмотром других людей, мы мало бывали вместе. А мать свою я видела только тогда, когда надо было наказать меня. А я ее очень любила. Я видела, как мои няньки ласкали и целовали своих детей. И мое сердце так требовало ласки!... Так росла я, как цветок без солнечного света. Любимым местом моим была могила отца: я у мертвых искала той любви, которой не находила у живых. И чем старше становилась я, тем сильнее была эта тоска, и как только мне удавалось убежать от своих нянек, я бежала к могиле и там плакала, плакала. Но мать презирала всякое выражение чувств, и при ней я сдерживалась. Шли годы. Из ребенка я становилась девушкой и часто замечала, что глаза мужчин останавливаются на мне. Но думала, что это из сострадания, и мне было тяжело, и я еще чаще стала уходить на могилу отца. Об этом я сказала матери. Она рассердилась и запретила туда ходить без нее. Но я не послушалась. Однажды она застала меня там и ударила. А я уже была не ребенок. Она повела меня назад во дворец, крепко бранила и грозила навсегда прогнать, а когда уходила, то с гневом спрашивала: за что небо наказало ее такой дочерью? Это было уже слишком для меня. Невыразимо страдая, я решила уйти от этой матери, которая смотрит на меня, как на наказание. Я решила идти куда-нибудь, где бы меня никто не знал. Когда наступил вечер, я побежала к могиле отца, простилась с ней, а когда показались звезды, осторожно прокралась мимо стражи за ворота, очутилась на улице и пустилась бежать вперед. Навстречу мне попался какой-то воин. Я хотела пробежать мимо, но он пристально взглянул на меня и слегка положил руку мне на плечо. "Куда, княжна Матасунта, куда бежишь так поздно?" Я задрожала, из глаз брызнули слезы, и я ответила: "От отчаяния". Он взял меня за руки и посмотрел на меня так приветливо, кротко, заботливо. Потом вытер слезы с глаз моих и таким добрым, ласковым голосом спросил: "Почему же? Что с тобой?" При звуке его голоса мне стало так грустно и вместе хорошо, а когда я взглянула в его кроткие глаза, то не могла больше владеть собой. "Я бегу потому, -- сказала я, -- что моя мать ненавидит меня, потому что во всем мире никто не любит меня". -- "Дитя, дитя, -- возразил он, -- ты больна и заблуждаешься. Пойдем назад. Погоди немного: ты будешь королевой любви". Я его не поняла, но бесконечно полюбила за эти слова, за эту доброту. С удивлением смотрела я на него, дрожа всем телом. Его это тронуло, а может быть, он подумал, что я озябла. Он снял с себя плащ, набросил его мне на плечи и медленно повел меня домой. Никем незамеченные, как мне казалось, мы дошли до дворца. Он открыл дверь, осторожно втолкнул меня и пожал руку. "Иди и будь спокойна, -- сказал он, -- твое время придет, не бойся. И в любви не буде недостатка". Он ушел, а я осталась возле полуоткрытой двери, потому что сердце так сильно билось, что я не могла идти. И вот я услышала, как грубый голо спросил: "Кого это ты привел во дворец ночью, мой друг?" Он же ответил: Матасунта. Она заблудилась в городе и боится, что мать рассердится. Не выдавайте ее, Гильдебранд". -- "Матасунта! -- сказал другой. -- Она с каждым днем хорошеет". А мой защитник ответил... -- Ну, что же он ответил? -- нетерпеливо спросила Аспа. Матасунта прижала голову Аспы к своей груди и прошептала: -- Он ответил: "Она будет самой красивой женщиной на земле". -- И он сказал совершенную правду! -- воскликнула Аспа. -- Ну, что же дальше? -- Я пошла в свою комнату, легла и плакала, плакала. В эту ночь для меня открылась новая жизнь. Я знала теперь, что я красива, и была счастлива, потому что хотела быть прекрасной, ради него. Я знала, что можно любить и меня, -- и я стала заботиться о своей красоте. Я стала гораздо добрее, мягче. И моя мать, и все окружавшие меня, видя, как я стала кротка и приветлива, стали лучше относиться ко мне. И всем этим я была обязала ему! Он спас меня от бегства, позора и нищеты и открыл целый мир любви. С тех пор я живу только для него. -- Ну а потом, когда ты с ним виделась, что он говорил? -- Я никогда больше не говорила с ним. А видела его я только раз: в день смерти деда, Теодориха, он начальствовал над дворцовой стражей, и Аталарих сказал мне его имя. Сама я никогда не осмеливалась расспрашивать о нем: я боялась выдать свою тайну. -- И ты ничего больше не знаешь о нем, о его прошлом? -- О прошлом ничего не знаю, зато о его, о нашем будущем -- знаю. -- О его будущем? -- засмеялась Аспа. -- Не смейся. Когда Теодорих был еще мальчиком, одна женщина, Радруна, предсказала ему его судьбу. И все предсказанное сбылось до последнего слова. В награду за предсказание она потребовала, чтобы Теодорих доставлял ей разные коренья с берегов Нила. Каждый год она являлась за ними в Равенну, и все знали, что Теодорих каждый раз заставлял ее предсказывать, что будет в этот год. После Теодориха ее звала к себе мать, и Теодагад, и Готелинда -- все, и никогда не было случая, чтобы она предсказала неверно. И вот после той ночи я решила попросить ее предсказать и мою судьбу. И когда она пришла, я зазвала ее к себе, она осмотрела мою руку и сказала: "Тот, кого ты любишь, доставит тебе высшее счастье и блеск, но причинит и величайшее горе в жизни. Он женится на тебе, но не будет твоим мужем". -- Ну, это малоутешительно, насколько я понимаю, -- заметила Аспа. -- Ведь эти ворожеи всегда говорят темно и на всякий случай прибавляют какую-нибудь угрозу. Но я принимаю только хорошее, а о дурном не думаю. -- Удивляюсь тебе, госпожа. И ты на основании слов старухи отказала стольким королям и князьям вандалов, вестготов, франков, бургундов и даже благородному Герману, наследному принцу Византии? -- Да, но не только из-за предсказания -- в сердце у меня живет птичка, которая каждый день поет: "Он будет твой". Тут раздались быстрые шаги, и вскоре показался Арагад: -- Я пришел, королева... -- начал он, покраснев. -- Надеюсь, граф Арагад, что ты пришел положить конец этой игре. Твой нахальный брат чуть не силой захватил меня, когда я была поглощена горем после смерти матери. Он называет меня то королевой, то пленницей и вот уже сколько недель не выпускает отсюда. А ты все преследуешь меня своим сватовством. Я отказала тебе, когда была свободна, неужели ты думаешь, глупец, что теперь ты принудишь меня, пленную? Меня, дочь Амалунгов? Ты клянешься, что любишь меня. Так докажи, уважай мою волю, освободи меня. А иначе берегись, когда придет мой освободитель! И она угрожающе взглянула на молодого графа, который не нашелся, что ответить. Но тут явился Гунтарис. -- Скорей, Арагад, кончай скорее. Мы должны тотчас ехать. Он приближается с большим войском и разбил наши передовые отряды. Он говорит, что идет освободить ее. -- Кто? -- с горячностью спросила Матасунта. -- Кто? Тут нечего скрывать: Витихис, которого бунтовщики в Регете выбрали королем, забывая о благородных фамилиях. -- Витихис? -- воскликнула с загоревшимися глазами Матасунта. -- Он, мой король! -- точно во сне прибавила она. -- Что же теперь делать? -- спросил Арагад. -- Сейчас ехать. Мы должны раньше него прибыть в Равенну. Флоренция задержит его на некоторое время, а мы между тем прибудем к Равенне, и если ты женишься на ней, то город Теодориха сдастся тебе, а за ним и все готы. Готовься, королева. Через час ты поедешь с нами в Равенну. И братья торопливо ушли. -- Хорошо, увозите меня, пленную, связанную, как хотите, -- со сверкающими глазами сказала Матасунта. -- Мой король налетит на вас, как орел с высоты, и спасет меня. Идем, Аспа, освободитель близко! ГЛАВА VI ночь после разговора Витихиса с Цетегом старый папа Агапит умер, и преемником его был избран Сильверий. Как только войска готов удалились из города, он собрал всех главных представителей духовенства и народа для совещания о благе города святого Петра. В числе приглашенных был и Цетег. Когда все собрались, Сильверий обратился к ним с речью, в которой заявил, что наступило время сбросить иго еретиков, и предложил отправить посольство к Велизарию, полководцу правоверного императора Юстиниана, единственного законного властелина Италии, вручить ему ключи от вечного города и предоставить защищать церковь и верных ей от мести варваров. Правда, Витихис перед отъездом заставил всех римлян принести ему присягу в верности. Но он, как папа, разрешает их от клятвы. Предложение Сильверия было принято единодушно, и послами к Велизарию были выбраны Сильверий, Альбин, Сцевола и Цетег. Но Цетег отказался. -- Я не согласен с вашим решением, -- сказал он. -- Мы вызовем напрасно справедливое негодование готов, которые могут немедленно возвратиться в Рим. Пусть Велизарий вынудит нас сдаться ему. Сильверий и Сцевола многозначительно переглянулись. -- Так ты отказываешься ехать с нами? -- спросил Сильверий. -- Я поеду к Велизарию, но не с вами, -- ответил он и вышел. -- Он погубит себя этим, -- тихо сказал Сильверий Сцеволе. -- Он при свидетелях высказался против сдачи. -- И сам отправляется в пещеру льва. -- Он не должен возвратиться оттуда. Обвинительный акт составлен? -- Давно уже. Я боялся, что Цетега придется тащить силой, а он сам идет на погибель. -- Аминь, -- сказал Сильверий. -- Послезавтра утром мы едем. Но святой отец ошибся: на этот раз Цетег еще не погиб. Он возвратился домой и тотчас велел запрягать лошадей. В комнате его ожидал Лициний. -- Готовы ли наружные железные ворота у башни Адриана? -- Готовы, -- ответил Лициний. -- А хлебные запасы из Сицилии перевезены в Капитолий? -- Перевезены. -- Оружие роздано? Шанцы Капитолия окончены? --Да. -- Хорошо. Вот тебе пакет. Распечатай его завтра и в точности исполни каждое слово. Дело идет не о моей или твоей жизни, а о Риме. Город Цезаря увидит ваши подвиги. До свидания! -- Ты будешь доволен, -- ответил юноша со сверкающими глазами. С улыбкой, которая так редко появлялась на его лице, сел Цетег в экипаж. -- А, святой отец, -- пробормотал он, -- я еще в долгу у тебя за последнее собрание в катакомбах. Теперь за все рассчитаюсь! И он помчался в лагерь Велизария. Через несколько дней торжественно прибыл Сильверий в лагерь Велизария с посольством. Народ с восторгом выпряг мулов, которые везли носилки, и тащил их, приветствуя его громкими криками: "Да здравствует епископ Рима! Да здравствует святой Петр!" Тысячи солдат бросились из своих палаток, чтобы поглядеть на святого отца и его раззолоченные носилки. Сильверий непрерывно благословлял. В узком переулке у палатки Велизария народ так толпился, что носилки вынуждены были остановиться. Сильверий, улыбаясь, обратился к стоявшим впереди с речью на текст Евангелия: "Не возбраняйте малым приходить ко мне". Но слушатели были гепиды, они только покачали головами, не понимая латинского языка. Сильверий снова засмеялся, благословил еще раз своих верных и пошел в палатку в сопровождении Альбина и Сцеволы. Велизарий встал при входе папы. Сильверий, не кланяясь, подошел к нему и, поднявшись на цыпочки, в виде благословения положил обе руки ему на плечи. Достать до головы этого великана он уже и не думал. Ему очень хотелось, чтобы Велизарий опустился перед ним на колени, и он слегка нажал. Но великан стоял прямо, как дуб, и Сильверий должен был благословить стоявшего. -- Ты пришел, как посол римлян? -- спросил Велизарий. -- Я пришел во имя святого Петра, как епископ Рима, чтобы передать мой город тебе и императору. А эти добрые люди, -- он указал на Альбина и Сцеволу, -- присоединились ко мне, как подчиненные. Сцевола с негодованием выпрямился и хотел возразить: он вовсе не так понимал их союз. Но Велизарий сделал ему знак молчать. -- Итак, от имени Господа я благословляю твое вступление в Италию и Рим, -- продолжал Сильверий. -- Войди в стены вечного города для защиты церкви и верующих против еретиков. Воздай там славу имени Господа и кресту Иисуса Христа, и никогда не забывай, что дорогу туда проложила тебе святая церковь. Я был тем орудием, которое избрал Господь, чтобы усыпить бдительность глупых готов, вывести их из города, я склонил на твою сторону колеблющихся граждан и уничтожил злоумышления твоих врагов. Сам святой Петр моей рукой подает тебе ключи от своего города, чтобы охранял и защищал его. Никогда не забывай этого. И он протянул Велизарию ключи из ворот Рима. -- Я никогда не забуду этого, -- ответил Велизарий, взяв ключи. -- Но ты говоришь о злоумышлениях моих врагов. Разве в Риме есть враги императора? -- Не спрашивай лучше, полководец, -- со вздохом ответил Сильверий. -- Их сети теперь порваны, они уже безвредны, а святой церкви приличествует не обвинять, а миловать и обращать все к лучшему. -- Нет, святой отец, -- возразил Велизарий, -- твой долг указать правоверному императору изменников, которые скрываются среди верных граждан Рима. И я требую, чтобы ты указал их. -- Церковь не жаждет крови, -- с новым вздохом возразил Сильверий. -- Но она не должна и препятствовать справедливости, -- вмешался Сцевола. -- Я обвиняю префекта Рима Цетега в оскорблении и возмущении против императора Юстиниана. Вот в этом документе находятся все обвинительные пункты и доказательства. Он называл правление императора тиранией. Он посильно противодействовал высадке императорских войск. Наконец, несколько дней назад он один был против того, чтобы открыть для тебя ворота Рима. -- И какого наказания требуете вы? -- спросил Велизарий. -- По закону -- смертной казни, -- ответил Сцевола. -- А имущество его должно быть разделено между казной и обвинителями, -- прибавил Альбин. -- А его душа предана милосердию Божию, -- заключил папа. -- Где же теперь обвиняемый? -- спросил Велизарий. -- Он собирался быть у тебя, но боюсь, что нечистая совесть не допустит его сюда. -- Ты ошибаешься, епископ Рима, -- ответил Велизарий, -- он уже здесь. С этими словами он поднял занавес у задней стены палатки, и перед удивленными обвинителями встал Цетег. -- Цетег приехал ко мне раньше тебя и также с обвинением. Ты, Сильверий, обвиняешься в тяжелом преступлении. Защищайся! -- Я обвиняюсь! -- усмехнулся Сильверий. -- Кто же может быть обвинителем или судьей над преемником святого Петра? -- Судьей буду я -- вместо императора, твоего повелителя, -- сказал Велизарий. -- Обвинителем же буду я, -- добавил Цетег, подходя ближе. -- Я обвиняю тебя в измене римскому государству и тотчас докажу свое обвинение. Сильверий имел намерение отнять у императора город Рим и большую часть Италии и -- смешно даже сказать! -- основать в отечестве цезарей церковное государство. И он сделал уже первые шаги к осуществлению этого -- не знаю, право, как называть -- преступления или безумия? Вот договор, заключенный им с Теодагадом, последним королем варваров. Вот его подпись. Король продает за тысячу фунтов золота преемникам святого Петра в вечное владение город Рим и его окрестности на тридцать миль в окружности, со всеми правами верховной власти, с правом издавать законы, собирать налоги, пошлины, вести войны. Договор этот, как видно из выставленного на нем числа, составлен три месяца назад. Таким образом в то время, как благочестивый епископ за спиной Теодагада призывал императорские войска, он за спиной императора заключал договор, который должен был лишить императора плодов этого вторжения. Конечно, гибкая совесть считается, может быть, за ум, но мне кажется, что подобные поступки называются... -- Постыдной изменой! -- громовым голосом вскричал Велизарий, беря из рук префекта документ. -- Вот, смотри: здесь твоя подпись. Можешь ты отрицать это? Все присутствующие были поражены этим объяснением, особенно Сцевола, ярый республиканец, не подозревавший о властолюбивых планах своего союзника. Но Сильверий в эту минуту выказал себя достойным противником Цетега, он видел, что работа всей жизни его готова рухнуть, и ни на миг не растерялся. -- Что же, долго ли еще ты будешь молчать? -- воскликнул Велизарий. -- До тех пор, пока ты сделаешься способным и достойным слушать меня. Теперь ты одержим Урхитофелем, демоном гнева. -- Говори! Защищайся! -- сказал Велизарий более сдержанно. -- Да, -- ответил Сильверий, -- я заключил этот договор, но вовсе не из стремления расширить власть церкви новыми правами, -- нет, все святые свидетели мне в этом! -- а только потому, что считал долгом поддержать древние права святого Петра. -- Древние права? -- спросил с неудовольствием Велизарий. -- Древние права, -- спокойно повторил Сильверий, -- которыми церковь до сих пор не пользовалась. Знай же, представитель императора, и все вы, присутствующие здесь: этим договором Теодагад только подтвердил права, полученные церковью двести лет назад от Константина, который первый из римских императоров принял христианство. Когда он покорил всех своих врагов при очевидной помощи святых и особенно святого Петра, то по просьбе своей благочестивой супруги Елены, в благодарность за эту помощь и чтобы засвидетельствовать перед всем миром, что корона и меч должны склоняться перед крестом церкви, -- он подарил на вечные времена Рим со всеми его окрестностями святому Петру. Эта дарственная составлена вполне законно и грозит проклятием геены каждому, кто вздумал бы оспаривать ее. И теперь именем триединого Бога я спрашиваю тебя, представителя императора Юстиниана: решится ли он отвергать эту запись и навлечь на себя проклятие? -- Префект Цетег, что можешь ты возразить против этого? -- спросил Велизарий с видимым смущением. -- Я знаю этот документ, -- ответил с легкой усмешкой Цетег. -- Я даже принес его с собой, вот он. Дарственная составлена безукоризненно, по всем правилам, ни к одному слову ее нельзя придраться. Да и что же удивительного, -- тут он так насмешливо посмотрел на Сильверия, что у святого отца выступил пот на лбу, -- ведь ее составлял главный нотариус императора Константина, а уж тот должен знать законы. -- Так что документ совершенно законный? -- со страшным волнением спросил Велизарий. -- Конечно, -- со вздохом ответил Цетег, -- дарственная составлена совершенно законно. Жаль только, что... -- Ну? -- с нетерпением прервал Велизарий. -- Жаль только, что она подложна. -- Подложна? -- с торжеством вскричал Велизарий. -- Префект, друг, можешь ли ты доказать это? -- Конечно, иначе я не решился бы говорить об этом Пергамент, на котором написана дарственная, носит все признаки древности, он изломан, пожелтел, покрыт всякого рода пятнами, так что местами трудно даже разобрать буквы. Он изготовлен на старинной императорской фабрике, основанной в Византии еще Константином. -- Скорее к делу! -- вскричал Велизарий. -- Но всякому известно, -- только святой отец, очевидно, не знал этого, -- что эта фабрика ставит на левом краю всех своих пергаментов штемпель с указанием года, имени консулов, правивших в том году. Конечно, имена эти написаны так мелко, что их едва можно рассмотреть. А теперь смотри, военачальник: в документе говорится, что он составлен в шестнадцатом году царствования Константина, и совершенно правильно названы консулы того года -- Далмации и Ксенофил. Но в таком случае нельзя не видеть истинного чуда в том, что уже во время Константина, двести лет назад, было точно известно, кто будет консулом в год смерти Теодориха и Юстина. Вот, взгляни сам, Велизарий, видишь здесь, на краю, штемпель? -- правда, его можно рассмотреть только на свет. Видишь? "Юстиниан Август, единый консул в первый год своего царствования". Сильверий бессильно опустился на стул. -- Епископ Рима, что можешь ты возразить на это? -- с торжеством спросил Велизарий. Сильверий с трудом овладел собой и едва слышным голосом ответил: -- Я нашел этот документ в архиве церкви. И если вы правы, то я обманут, как и вы. Я ничего не знал о штемпеле, клянусь ранами Христа, не знал! -- О, этому я верю и без клятвы, святой отец! -- заметил Цетег. -- Это дело требует самого строгого расследования, -- сказал Велизарий. -- Но я не решаюсь быть судьей в нем: его должен решить сам император. Вулкарис, друг мой, передаю епископа в твои руки: веди его тотчас на корабль и вези в Византию. -- Я протестую, -- возразил Сильверий. -- Никто на земле не может судить меня, епископа Рима, кроме церковного собора, и потому я требую, чтобы меня отпустили в Рим. -- Рима ты никогда уж не увидишь, -- ответил ему Велизарий. -- А твои права разберет Юстиниан. Но и твои товарищи Сцевола и Альбин, которые ложно обвиняли префекта, этого самого верного и умного друга императора, также очень подозрительны. Бери, Вулкарис, и их в Византию, но помни, что этот священник -- самый опасный враг императора. Ты отвечаешь за него головой. -- Ручаюсь, -- ответил громадного роста герул. -- Скорее он умрет, чем вырвется от меня. Идем со мной! Сильверий ясно видел, что сопротивление невозможно, и молча пошел за герулом. Проходя мимо префекта, он опустил голову и не взглянул на него, но расслышал слова, которые тот прошептал ему: -- Сильверий, этот час -- моя отплата за твою победу в катакомбах. Теперь мы квиты. Как только епископ вышел из палатки, Велизарий бросился к префекту. -- Прими мою благодарность, Цетег, -- воскликнул он, обнимая его. -- Я сообщу императору, что ты сегодня спас ему Рим, и верь, что ты не останешься без награды. -- Моя награда заключается в самом поступке моем, -- улыбаясь, ответил префект. -- Как так? -- с удивлением спросил Велизарий. Префект приблизился к военачальнику. -- Велизарий, -- сказал он, -- я всегда находил, что как с великими друзьями, так и с великими врагами лучше всего действовать прямо. Поэтому позволь и на этот раз говорить с тобой откровенно: я спас Рим от властолюбия церкви, но не для императора. -- А для кого же? -- нахмурившись, спросил Велизарий. -- Прежде всего для самого Рима. Я римлянин и люблю свой город. Он не должен покориться духовенству. Но не должен быть и рабом императора. Я -- республиканец. Велизарий улыбнулся, но Цетег, сделав вид, что не замечает этого, продолжал: -- Но я понимаю, что в настоящее время эта мечта моя еще не может осуществиться: надо, чтобы в римлянах пробудился древний дух, потребность в свободе. Для нынешнего поколения это уже невозможно. И пока мы не можем сбросить иго варваров одними собственными силами, нам необходима поддержка Византии. Но Рим не должен терпеть произвола императора: он не сдастся без условий. -- Что? -- с гневом вскричал Велизарий. -- Ты забываешься, префект: завтра же я двинусь к Риму с семидесятитысячным войском, и кто помешает мне взять его без всяких условий? -- Я, -- спокойно ответил Цетег. -- Нет, Велизарий, я не шучу. Вот план города и его укреплений. Ты, как военачальник, сразу оценишь их силу. Велизарий взглянул на поданный "ему план и тотчас возвратил назад. -- Он устарел, -- спокойно ответил он. -- Смотри, эти рвы уже осыпались, эти башни разрушились, здесь стена обвалилась, и эти ворота бесполезны. -- Ошибаешься, Велизарий. Твой план устарел: все эти рвы, башни, стены и ворота восстановлены мной за последние годы. Велизарий с изумлением взглянул на план. -- Если ты все это действительно сделал, префект, -- ответил он, -- то ты прекрасный военачальник. Но для войны мало иметь крепость, необходимо войско, а у тебя его нет. -- Ив этом ошибаешься: в стенах Рима находится в настоящую минуту тридцать пять тысяч вооруженных людей. -- Разве готы возвратились? -- вскричал Велизарий. -- Нет, эти тридцать пять тысяч стоят под моим начальством. Последние годы я неустанно приучал изнеженных римлян снова владеть оружием. И теперь у меня тридцать когорт, по тысяче человек в каждой. Конечно, в открытом поле они не устоят против тебя, но за этими стенами, уверяю, они будут сражаться прекрасно. Итак, решай: прими мои условия, -- и тогда и эти тридцать пять тысяч, и Рим, и сам Цетег -- твои. Если же ты не примешь их, тогда я запру Рим, и тебе придется осаждать его целые месяцы, а между тем готы соберутся с силами. Я сам позову их, они явятся в числе в трое большем, чем твои войска, и тогда разве только чудо спасет тебя от гибели. -- Или твоя смерть, дьявол! -- вскричал Велизарий, бросаясь к нему с обнаженным мечом. Но рука византийца тотчас опустилась, -- так спокойно и насмешливо глядел Цетег ему прямо в глаза. -- Что означает твоя улыбка? -- спросил он. -- Сострадание к тебе: если бы ты нанес мне удар, то погиб бы. -- Я погиб бы? Скорее ты! -- Я, конечно, но и ты со мной. Неужели, ты думаешь, я так безумен, что пришел в пасть льву, не оградив себя? Знай, что, уезжая из Рима, я вручил запечатанный пакет преданному мне начальнику отряда. Сегодня он должен распечатать его, если я завтра не явлюсь в Рим невредимым, он приведет в исполнение все, написанное там. А написано там вот что... Он подал Велизарию свиток, и тот прочел: "Я пал жертвой тирании Византии. Отомстите за меня. Призовите назад готов. Требую этого во имя вашей клятвы. Лучше варвары, чем коварный Юстиниан. Держитесь до последнего человека. Предайте город скорее пламени, чем войску тирана". -- Итак, видишь, что моя смерть не откроет, а навсегда закроет перед тобой ворота Рима. С гневом, но вместе и с удивлением, взглянул Велизарий на этого человека, который в его же лагере осмелился предписывать ему условия. -- Говори свои условия, -- сказал он наконец. -- Чтобы остаться независимым от тебя и императора, я должен сохранить власть над Римом. В виду этого правый берег Тибра, а на левом -- Капитолий и вся южная стена до ворот святого Павла включительно должны оставаться в руках моих исаврийцев и римлян. Остальную же часть левого берега Тибра займешь ты. -- Недурно, -- засмеялся Велизарий. -- Ведь эдак ты в любую минуту можешь вытеснить нас из города или вогнать в реку. Нет, конечно, я не согласен. -- В таком случае, готовься к войне со мной и готами под стенами Рима. Велизарий вскочил и прошелся по палатке. -- Подожди еще, префект, я подумаю, -- сказал он наконец. -- Хорошо, до вечера. С восходом солнца я уезжаю в Рим. Через несколько дней войско Велизария торжественно вступило в Рим. ГЛАВА VII Между тем, все находящиеся в Италии войска готов собрались под Равенной под предводительством двух полководцев -- короля Витихиса и герцога Гунтариса Вельзунга. В Равенне начальствовал седой граф Гриппа, старый товарищ по оружию Теодориха и Гильдебранда. Он не открыл городских ворот ни одному, ни другому из соперников, а с обоими открыл переговоры. В одно и то же время из двух различных ворот города выехало два посольства: одно -- к Витихису, другое -- к Гунтарису. Вопреки обычаю, оба соперника не только не сообщили своим приближенным, чего требуют осажденные, но, напротив, приняли все меры, чтобы войска не узнали этого: оба отправили эти посольства обратно под вооруженным конвоем, который должен был довести их до самых ворот Равенны, не допустив их говорить дорогой с кем-либо из воинов. Как только послы выехали, Витихис, никому не говоря о том, чего требуют осажденные, велел готовиться к немедленному штурму города. Молча, но качая головами, с малой надеждой на успех повиновались его готы, но были отбиты с огромной потерей. Витихис тотчас повел их на второй приступ, -- та же неудача. За третьим приступом огромный камень оглушил короля, который все три раза шел впереди войска с безумной храбростью, точно жизнь была ему нипочем. С утра до захода солнца готы штурмовали Равенну, но без малейшего успеха, город сохранил свою славу неприступного. И только когда во время третьего приступа камнем оглушило короля, Тейя и Гильдебранд повели измученные войска назад. Настроение войска было угнетенное, печальное, все осуждали короля: зачем он прервал переговоры с городом. Почему, по крайней мере, не сообщили войску причины этого разрыва, если эта причина была справедлива? Угрюмые, сидели люди у сторожевых огней и в палатках, молча осматривали свои раны и. чистили оружие: Не слышно было, как раньше, пения за столами, и когда начальники проходили среди палаток, они слышали то здесь, то там слова досады и гнева против короля. На другой день Витихис позвал к себе главных предводителей своего войска -- Гильдебранда, Тейю и Гильдебада. К удивлению, они нашли его в полном вооружении, хотя, чтобы держаться на ногах, он должен был опираться на меч. На столе подле него лежала королевская корона и священный королевский посох. Лицо его, еще вчера такое мужественное, прекрасное, спокойное, так сильно изменилось за ночь, что друзья испугались: видно было, что он выдерживал очень тяжелую внутреннюю борьбу. -- Как велики наши потери за вчерашний день? -- спросил Витихис. -- Три тысячи убитых, -- мрачно ответил Тейя. -- И шесть тысяч раненых, -- добавил Гильдебранд. -- Что же делать? -- с болью сказал Витихис. -- Иного пути нет. Тейя, отдай приказ к новому штурму. -- Как? Что? -- вскричали в один голос все три предводителя. -- Это необходимо, -- ответил Витихис. -- Король, -- сказал Тейя, -- вчера мы не взяли ни одного камня этой крепости, а сегодня у тебя на девять тысяч человек меньше. -- И притом они впали в уныние и сильно устали, -- добавил Гильдебранд. -- Но мы должны овладеть Равенной! -- вскричал Витихис. -- Мы не возьмем ее штурмом, -- ответил Тейя. -- Посмотрим! -- Король, -- сказал ему Гильдебранд, -- я стоял перед этой крепостью с великим Теодорихом. Мы штурмовали ее семьдесят раз -- и все напрасно: мы взяли ее только голодом, после трех лет осады. -- Другого выхода нет, -- ответил Витихис. -- Мы должны взять ее. Тейя, иди, отдай приказ. Тейя собрался идти, но Гильдебранд удержал его. -- Подожди, -- сказал он ему. -- Мы не должны молчать. Король, штурм невозможен: готы ропщут, они не послушают тебя сегодня. -- Да? -- с горечью ответил Витихис. -- Штурм невозможен? В таком случае возможно только одно, и если бы я сделал это вчера, то три тысячи павших готов жили бы. Гильдебранд, возьми эту корону и посох, отнеси в лагерь бунтовщиков и отдай Арагаду. Пусть он женится на Матасунте, тогда я и мое войско признаем его королем. И в изнеможении он бросился на постель. -- Ты в бреду! -- вскричал Гильдебранд. -- Это невозможно, -- решил Тейя. -- Невозможно... Все возможно! И битва невозможна? И отречение? Говорю тебе, старик, что после требований Равенны нет другого пути. Он замолчал. Друзья его переглянулись, и затем старик сказал: -- Не чего же они требуют? Скажи нам, ведь, может, мы придумаем иной исход: восемь глаз видят лучше, чем два. -- Нет, -- сказал Витихис. -- Ничего нельзя придумать. Вот их условия. Прочти! Старик взял пергамент и прочел: "Готы и граждане Равенны объявляют обоим войскам, обложившим город, что они, вспоминая благодеяния великого короля Теодориха, останутся верны его дому, пока существует хотя бы один потомок его. Поэтому в настоящее время мы признаем своей королевой только Матасунту и только ей откроем ворота". -- Непостижимо! -- вскричал Гильдебад. -- Они с ума сошли! -- поддержал Тейя. -- Я понимаю, в чем дело, -- ответил Гильдебранд, складывая пергамент. -- Город в руках приверженцев Теодориха. Этот король взял с них клятву, что они всегда будут верны его роду и не признают короля из другого дома. Я также клялся вместе с ними, но я подразумевал только мужских потомков, -- вот почему я и признал Теодагада. Но граф Гриппа, начальник Равенны, очевидно, считает себя связанным этой клятвой и относительно женщин. И верьте мне -- я хорошо знаю его, -- этот седой упрямец, который дрался рядом с Теодорихом и мной, скорее позволит изрубить в куски и себя, и всех своих людей, чем изменит клятве. -- Вот видишь, -- сказал Витихис. -- Город необходимо взять силой. Вчера я пытался, но безуспешно. Сегодня вы говорите, что войска не пойдут на штурм. Следовательно, надо уступить. Я и уступаю. Пусть Арагад женится на княжне и будет королем. Я первый принесу ему клятву верности и рядом с его верным братом буду защищать государство. -- Никогда! -- вскричал Гильдебад. -- Ты наш король и должен им оставаться. Никогда не склонюсь я перед тем мальчишкой! Позволь мне завтра отправиться в лагерь бунтовщиков, я один вырву из их рук эту княжну, перед рукой которой, точно по волшебству, откроются крепкие ворота, и приведу ее в наш лагерь. -- И что же мы выиграем этим? -- спросил Тейя. -- Она ничем не поможет нам, если мы не признаем ее королевой. А разве тебе хочется еще женского владычества? Мало тебе Амаласунты и Теодолинды? -- О нет, -- засмеялся Гильдебад. -- Да хранит нас Бог от женщин-правительниц! -- Вот потому-то я хотел взять город силой, -- сказал Витихис. -- Так мы голодом заставим их сдаться. -- Это невозможно, -- ответил Витихис. -- У нас нет времени ждать: через несколько дней может явиться Велизарий. Он быстро разобьет и нас, и бунтовщиков, и возьмет Равенну. А тогда -- прости царство готов! Мы имеем только два выхода: штурм... -- Он невозможен, -- сказал Гильдебранд. -- Или уступка. Тейя, возьми корону. -- Подожди, Тейя, я вижу выход, -- сказал Гильдебранд, с тоской и любовью взглянув на короля, -- единственный, тяжелый выход. Но ты должен согласиться на него, хотя бы он семь раз разбил твое сердце. Витихис вопросительно взглянул на него. --- Выйдите, -- сказал старик, обращаясь к Тейе и Гильдебаду. -- Я должен поговорить с королем наедине. ГЛАВА VIII Долго говорил Гильдебранд с королем. Все громче и болезненнее звучал голос Витихиса, в страшном волнении ходил он по палатке. Гильдебранд же сидел, опершись подбородком на руки, спокойный, как сама судьба. -- Нет! Нет! Никогда! -- кричал Витихис. -- Это жестоко! Преступно! Невозможно! -- Это необходимо, -- ответил Гильдебранд, не двигаясь. -- Нет! Говорю тебе, -- вскричал снова король и обернулся, потому что за дверью палатки слышался хорошо знакомый ему голос. Действительно, вслед за тем вбежал гот, весь покрытый пылью, очевидно, только что приехавший издалека. Это был Вахис, верный раб его, который жил в его имении, где оставалась его жена Раутгунда с восьмилетним сыном его Атальвином. -- Вахис! -- с испугом вскричал король. -- Ты из дома! С какими вестями? Что случилось? -- Ах, господин, -- бросаясь на колени, с плачем вскричал слуга. -- Мое сердце разрывается. Но я ничем не могу помочь! Я только отомстил, как мог! -- Говори! -- вскричал Витихис, схватив его за плечо и подняв; как ребенка. -- Говори, за что понадобилось мстить? Моя жена... -- Она здорова и едет сюда. Но ваш сын... -- Атальвин, дитя мое, что с ним? -- побледнев, спросил Витихис. -- Он умер, мой бедный господин! Со страшным криком бросился Витихис на постель, закрыв лицо руками. Все молча, с состраданием смотрели на него. Наконец, он опустил руки. По щекам его текли слезы, и герой не стыдился их. -- Кто же убил его, моего мальчика? -- спросил он. -- Кальпурний? -- Да, сосед Кальпурний, -- ответил Вахис. -- Как радовался бедный мальчик, когда пришла к нам весть, что ты выбран королем и зовешь их к себе! Он все говорил, что теперь он, как сын короля, должен также отличаться в приключениях, побеждать диких великанов и драконов. Между тем, сосед возвратился из Рима. Я хорошо видел, что он смотрит еще злее и завистливее, чем раньше, и зорко смотрел за домом и конюшнями. Но трудно сторожить ребенка!.. Кто мог бы подумать, что даже детям грозит опасность! Мальчик не мог дождаться, когда увидит отца в военном лагере, и тысячи воинов, и битву вблизи. Он бросил свой деревянный меч, говоря, что сын короля должен иметь железный, особенно во время войны. Я должен был найти ему охотничий нож, да еще и наточить. С этим мечом он каждое утро убегал из дома. И если госпожа Раутгунда спросит его: "Куда?" -- он, смеясь, крикнет: "На подвиги, милая мама!" и исчезнет в лесу. К обеду он возвращался усталый, в изодранной одежде, но всегда веселый и гордый. Никогда ни словом не обмолвился он о том, что делал в лесу, но я начал догадываться, а когда заметил один раз кровавое пятно на его мече, то прокрался вслед за ним в лес. И оказалось правдой то, что я подозревал. В одной расщелине скал, которые круто поднимаются за ручьем, было гнездо змей. Я как-то показал ему это гнездо и предостерег, чтобы он не подходил близко, потому что змеи ядовиты. Он тогда же схватил свой деревянный меч и хотел броситься в гнездо. С большим трудом удержал я его. И вот теперь мне вспомнились эти змеи, и я задрожал. Действительно, скоро я увидел его подле пещеры: он достал из кустов огромный деревянный щит, который сам себе сделал и спрятал там, потом вытащил свой меч и с криком бросился в пещеру. Я оглянулся: кругом лежали шесть громадных змей с рассеченными головами. Это он убил их в прежних битвах. Я бросился за ним в ужасную пещеру и увидел, что он с криком торжества метнул камень в громадную змею, которая лежала, свернувшись толстым кольцом. Гадина со злым шипением бросилась на него, но он с быстротой молнии выставил вперед свой Щит и перерубил ее мечом надвое. Тут я позвал его и стал бранить. А он только крикнул мне: "Не говори ничего матери. Потому что я решил уничтожить их всех!" Я погрозил, что отниму у него меч. "Ну что же, -- ответил он, -- тогда я буду сражаться деревянным, если это тебе приятнее. И какой это будет позор для сына короля!" В следующие дни я брал его с собой на луг, где паслись наши лошади. Там ему очень понравилось, и я надеялся, что скоро мы уедем. Но однажды утром он успел убежать от меня, и я отправился на луг один. На обратном пути я поехал лесом мимо пещеры, уверенный, что найду его там. Но его не было. Только разломанный щит его валялся на траве. Я в испуге оглянулся, прошел в пещеру -- его и там нет. Но на мягком песке виднелись большие следы. Я пошел по ним. Они привели к самому краю крутой скалы. Я посмотрел вниз. И там... Витихис задрожал. -- Ах, мой бедный господин! Там, на берегу ручья, лежал наш мальчик. Как спустился с крутого, как стена, обрыва, я уж и сам не знаю: точно воздух поддерживал меня, но через секунду я был уже внизу. Он лежал, все еще крепко держа меч в правой ручонке, а светлые волосы его совсем окрасились кровью. Я прислушался -- маленькое сердечко еще билось. Вода привела его в чувство. Он открыл глаза. "Ты упал вниз, мое дитя?" -- спросил я его. "Нет, -- ответил он, -- не упал. Меня сбросили". Я в ужасе смотрел на него. "Кальпурний, -- прошептал он. -- Когда я сражался со змеями, Кальпурний вдруг появился из-за скалы. "Ступай со мной, -- сказал он и бросился ко мне. Он смотрел так зло, что я отскочил. -- Ступай, -- сказал он, -- или я тебя свяжу". -- "Меня связать! -- вскричал я. -- Мой отец -- король готов и твой. Только тронь меня!" Тут он обозлился и бросился на меня с палкой. Но я знал, что поблизости наши люди рубят дрова, и позвал на помощь, а сам бросился на край скалы. Мой крик услышали, потому что стук топоров сразу стих. Тогда Кальпурний испуганно осмотрелся и вдруг бросился ко мне. "Умри же, змееныш!" -- сказал он и толкнул меня со скалы". Тут бедняжка снова потерял сознание. Я принес его домой. На руках матери он еще раз открыл глазки. Его последнее слово было -- привет тебе. -- Что же моя жена? -- спросил со стоном Витихис. -- Она в отчаянии? -- Нет, господин. Твоя жена -- точно из золота и стали. Как только ребенок скончался, она молча указала на дом Кальпурния. Я понял: вооружил всех рабов и повел их, чтобы отомстить. Мы положили мертвого мальчика на щит и понес его с собой, а Раутгунда шла за ним с мечом в руках. Перед воротами его дома мы опустили труп на землю. Сам Кальпурний уже ускакал на самой быстрой лошади, но его жена, сын и двадцать рабов стояли во дворе, готовя лошадей, чтобы бежать. Мы три раза прокричали им обвинение в убийстве и потом бросились на них. Мы убили их всех и дом сожгли. Госпожа Раутгунда все время молча стояла подле трупа, опершись на меч, а на следующий день послала меня к тебе. Сама она едет вслед за мной. Она сейчас будет здесь. -- Мое дитя, мое дитя, моя жена! -- с горестью вскричал Витихис. -- Вот первый подарок, который принесла мне корона! И со страшной болью он вскрикнул, обращаясь к Гильдебранду: -- Что же, старик, неужели ты и теперь будешь настаивать на своем требовании -- жестоком, невыносимом! -- Необходимое не может быть невыносимым, -- медленно, с расстановкой ответил Гильдебранд. -- И зиму мы выносим, и старость, и смерть. Они приходят, не спрашивая, хотим ли мы выносить их. Они приходят, и мы выносим их, потому что должны... Но я слышу женский голос. Идем! Витихис обернулся к двери: там стояла, покрытая черным покрывалом, Раутгунда. С криком боли и любви бросился к ней Витихис. Несколько дней бездетные теперь супруги предавались своему горю. Витихис почти не покидал палатки, передав главное начальство над войском Гильдебранду. -- Напрасно мучишь ты короля, -- сказал однажды Тейя Гильдебранду. -- Он ни за что не согласится, особенно теперь. -- Да, он... Он этого, пожалуй, не сделает. Но... она? -- Она... может быть, -- ответил Тейя. -- Она сделает, -- уверенно ответил Гильдебранд. -- Оставим их еще на несколько дней в покое. Пусть немного свыкнутся с мыслью о смерти ребенка. А тогда я потребую решительного отчета. Но старик был вынужден заговорить с королем раньше, чем он рассчитывал. Велизарий оставался все это время в Риме, но постоянно высылал небольшие отряды, которые нападали на мелкие города, села, отдельные замки и захватывали их. Предводителями таких отрядов он назначал римлян, они знали хорошо дороги в глубине страны. Иногда же такими предводителями были и готы, кто, живя среди римлян, сроднились с ними, стали на их сторону. На последнем народном собрании в Регете было решено, чтобы таких готов-отщепенцев подвергать позорной казни, как только они попадутся в руки. Но до сих пор закон этот ни разу еще не применялся, и о нем почти забыли. Но вот однажды Гильдебранду донесли, что крепкий замок Цезена, стоявший среди леса на вершине крутой горы, неподалеку от их лагеря, занят отрядом Велизария. Гильдебранд давно уже с тревогой следил, как мелкие отряды врага проникали таким путем все дальше в глубь страны, и теперь решил выступить против них. Взяв с собой тысячу воинов, он ночью отправился к замку. Чтобы подойти незамеченным, он велел солдатам обвязать копыта лошадей соломой. Действительно, нападение было вполне успешным: византийцы бросились бежать врассыпную в лес, где готы, окружившие скалу, перебили почти всех. Только небольшой группе удалось добраться до мостика, переброшенного через речку, протекавшую у основания горы. Готы бросились за ними, но у мостика их задержал один из беглецов, судя по богатству вооружения -- их начальник. Этот высокий, стройный и, как казалось, молодой человек -- лицо его было закрыто опущенным забралом, -- сражался как лев, прикрывая бегство своих. Он убил четырех готов. В эту минуту подъехал Гильдебранд. Видя, как неравна битва, он крикнул воину: -- Сдайся, храбрец! Я ручаюсь за твою жизнь! Римлянин вздрогнул, с минуту как будто раздумывал и взглянул на старика, но затем с новой яростью бросился вперед и убил еще одного гота. Готы в ужасе подались назад. Но старый Гильдебранд бросился на него с криком: -- Вперед! Теперь нет ему милости! Берите копья! А сам бросил в него свой каменный топор -- он один только и имел еще это древнее оружие. Храбрец получил удар в голову и, точно сраженный молнией, упал. Два гота подскочили и сняли с его головы шлем. -- Да это не римлянин! -- вскричали они. -- И не византиец! Смотри, Гильдебранд" золотистые локоны! Это гот! Гильдебранд подошел и вздрогнул. -- Факелов сюда! Света! -- вскричал он и, всмотревшись в лицо воина, медленно поднялся. -- Да, это гот, -- мрачно сказал он и затем прибавил с ледяным спокойствием. -- И я, я убил его! Но рука его, державшая поднятый топор, сильно дрожала. -- Нет! -- вскричал другой гот. -- Он не умер, а только оглушен: вот он открывает глаза. -- Он жив? -- с ужасом спросил Гильдебранд. -- Тогда горе и ему, и мне!.. Но нет, сами боги готов отдают его в мою власть. Привяжи его, Алигерн, к своей лошади, да покрепче! Если он убежит, ты отвечаешь своей головой. Теперь домой! -- Что приготовить для пленника? -- спросил Алигерн старика, когда они приехали в лагерь. -- На ночь связку соломы, а к утру виселицу, -- ответил он и отправился в палатку Витихиса сообщить об успехе нападения. -- В числе пленных есть один гот-перебежчик, -- яростно закончил он свое донесение. Он должен быть повешен завтра же. -- Как это печально! -- со вздохом сказал король. -- Да, но необходимо. Я созову на завтра военный суд. Ты будешь председательствовать? -- Нет, пусть мое место займет Гильдебад. -- Нет, -- сказал старик. -- Я -- военачальник, пока ты не выходишь из палатки. И право председательства принадлежит мне. Витихис взглянул на него. -- У тебя такой сердитый, холодный вид. Что, это старый враг твоего рода? -- Нет, -- ответил Гильдебранд. -- Как его зовут? -- Как и меня -- Гильдебранд. -- Слушай, старик, ты, кажется, ненавидишь этого Гильдебранда! Суди его, но остерегайся чрезмерной строгости. Не забывай, что я охотно помилую его. -- Благо готов требует его смерти, -- ответил старик, -- и он умрет. ГЛАВА IX Рано утром на следующий день пленник с покрытым лицом был выведен на луг, где собрались военачальники и большинство готов. -- Слушай, -- сказал пленник сопровождавшему его воину Алигерну. -- Старый Гильдебранд будет на суде? -- Да, он главный судья. -- Ну, так окажи мне услугу. Иди к нему и скажи, что я знаю, что надо умереть. Но он мог бы избавить меня и еще более мой род -- слышишь? -- позора виселицы. Он мог бы тайно прислать мне оружие. Гот пошел искать Гильдебранда, который готовился открыть суд. Суд был крайне прост. Прочли закон. Позвали свидетелей, заявивших, где был взят пленник и велели привести самого пленного. В эту минуту Алигерн шепнул Гильдебранду его поручение. -- Нет, -- ответил тот. -- Род позорится его поступками, а не наказанием. В эту минуту ввели пленного. -- Откройте ему лицо. Это Гильдебранд, сын Гильдегиса. Раздался общий крик удивления и испуга. -- Это его родной внук! -- Старик, ты не должен судить его! Ты жесток к собственной плоти и крови! -- вскричал Гильдебад. -- Нет, только справедлив, -- ответил старик. -- Несчастный Витихис! -- прошептал Тейя. Гильдебад же вскочил и опрометью бросился к лагерю. -- Что можешь ты сказать в свою защиту, сын Гильдегиса? -- спросил Гильдебранд. Молодой человек выступил вперед. Лицо его разгорелось, но не от стыда, а от гнева. Ни малейшего следа страха не виднелось в прекрасных чертах его лица. Толпа, знавшая уже, как геройски он сражался, смотрела на него с видимым сочувствием. Сверкающими глазами окинул он ряд готов и остановил их на Гильдебранде. -- Я не признаю этого суда! -- гордо заявил он. -- Ваши законы меня не касаются! Я -- римлянин, не гот! Отец мой умер до моего рождения, а мать -- благородная Клелия -- была римлянка. На этого варвара-старика я никогда не смотрел, как на родственника. Я одинаково презирал и его любовь. Он заставил мою мать дать мне его имя. Но как только я смог, я отбросил его: меня зовут Флав Клелий. Все друзья мои -- римляне. Я думаю, как римлянин, и живу, как римлянин. Все друзья мои пошли за Цетегом и Велизарием, мог ли я оставаться? Убейте меня, вы можете сделать это и сделаете. Но сознайтесь, что это -- не исполнение приговора суда, а простое убийство. Вы не судите гота, а убиваете римлянина. Молча, со смешанными чувствами, слушала эту речь толпа. Наконец, поднялся Гильдебранд. Глаза его сверкали, как молнии, руки дрожали. -- Несчастный, -- вскричал он. -- Ты же сам сознаешься, что ты сын гота, следовательно, и сам ты гот. А если считаешь себя римлянином, то уже за одно это достоин смерти. Сайоны, ведите его на виселицу! Сайоны тотчас отвели его к огромному дереву и повесили там. В эту минуту послышался топот скачущих лошадей. Ехало несколько всадников с развевающимся королевским знаменем. Впереди были Витихис и Гильдебад. -- Остановитесь! -- издали кричал Витихис. -- Пощадите внука Гильдебранда! Милость! Милость! -- Слишком поздно, король! -- громко закричал ему Гильдебранд. -- Изменник уже мертв. И так будет с каждым, кто забудет свой народ. Прежде всего, король Витихис, следует думать о государстве, а потом уж о жене, сыновьях, внуках. Витихис понял, что теперь старик еще настойчивее будет требовать жертвы и от него. И с тяжелым сознанием, что теперь еще труднее будет сопротивляться ему, поехал обратно. Действительно, в тот же день вечером, Гильдебранд вошел в палатку короля вместе с Тейей. Витихис взглянул на старика и понял, что тот твердо решился какою бы то ни было ценой настоять на своем требовании. С минуту все молчали. Наконец, старик сказал: -- Раутгунда, мне придется сурово говорить с твоим мужем. Тебе будет это тяжело. Выйди лучше. Раутгунда встала, но не для того, чтобы уйти. Выражение глубокого горя и любви к мужу придали особое благородство ее красивому лицу. Не отнимая правой руки своей из руки мужа, она положила левую на его плечо. -- Говори, Гильдебранд. Я, его жена, готова нести половину тяготы. Говори, потому что я ведь и так знаю все, -- твердо и спокойно сказала Раутгунда. -- Да, мой Витихис, я все знаю. Вчера я проходила через лагерь. У костра сидели воины и в темноте не узнали меня. Они бранили тебя и превозносили этого старика. Я остановилась и услышала все, чего он от тебя требует. -- И ты ничего не сказала мне? -- вскричал Витихис. -- К чему? Ведь я знаю, что ты не оттолкнешь свою жену ни ради короны, ни ради красавицы-девушки. Кто же может разлучить нас? Пусть старик грозит: я знаю, что ни одна звезда не держится крепче на небе, чем я в сердце моего мужа. Ее уверенность подействовала на старика. Он наморщил лоб. -- Витихис, -- сказал он, -- ты знаешь, что без Равенны мы погибли, а Равенна откроет тебе свои ворота, только если ты женишься на Матасунте, желаешь ты этого или нет? Витихис вскочил. -- Да, враги наши правы: мы действительно варвары. Вот перед этим бесчувственным стариком стоит женщина, у которой только что убили ее единственного ребенка, а он предлагает ее мужу жениться на другой при ней же. Нет! Никогда! -- Час назад представители всех войск шли, чтобы принудить тебя исполнить мое требование. Я едва удержал их, -- сказал старик. -- Пусть приходят! Они могут взять у меня только корону, но не жену. -- Кто носит корону, тот принадлежит не себе, а своему народу. -- Вот, -- Витихис схватил корону и положил ее перед Гильдебрандом, -- вот я еще раз, в последний уже, отдаю ее вам. Я никогда не добивался ее. Вы все это знаете. Берите ее -- пусть кто хочет женится на Матасунте и будет королем. -- Нет, ты знаешь, что это приведет нас к гибели. Только тебя одного все партии согласны признать королем. Если же ты откажешься, явится сразу несколько королей, начнутся междоусобицы, • и Велизарий шутя уничтожит нас. Хочешь ты этого?.. Раутгунда, ты королева этого народа. Слушан, что я расскажу тебе об одной королеве готов в древние, языческие еще времена. Голод и заразные болезни тяготели над народом. Их мечи не побеждали. Боги прогневались на готов. Тогда Свангильда обратилась к лесам и волнам моря, и они прошептали ответ на ее вопрос, как спасти народ: "Если умрет Свангильда, готы будут жить. Если будет жить Свангильда, то умрет ее народ". И Свангильда не возвратилась более домой. Она поблагодарила богов и бросилась в море. Но, конечно, это было еще в языческие времена. -- Я люблю свой народ, -- ответила тронутая Раутгунда, -- и с тех пор, как от Атальвина мне осталась только прядь волос, я думаю, что пожертвовала бы жизнью для своего народа. Умереть -- да, я согласна. Но жить и знать, что сердце этого человека принадлежит другой, -- нет! -- Сердце! -- вскричал Витихис. -- Да как могла ты подумать это! Разве ты не знаешь, что это измученное сердце бьется только при звуке твоего имени? Разве ты не почувствовала здесь, над останками нашего мальчика, что наши сердца соединены навеки? Что я без твоей любви? Вырвите сердце из моей груди и вставьте на его место другое: быть может, тогда я смогу жить без нее. -- Друзья, -- обратился он к Гильдебранду и Тейе, -- вы не знаете, что только ее, ее одну должны вы благодарить за все хорошее, что вы нашли во мне, -- она моя счастливая звезда. О ней думаю я во время шума битв, и ее образ укрепляет мою руку. О ней думаю я, о ее душе, чистой и спокойной, о ее незапятнанной верности, когда надо в совете найти самое благородное решение. О, эта женщина -- жизнь моей души, отнимите ее, и ваш король будет только тенью без счастья, без силы. Раутгунда с удивлением, с восторгом слушала эту речь. Никогда еще не говорил так этот человек, всегда спокойный, всегда сдержанный. Даже когда он просил ее руки, он не говорил так, как теперь, когда покидал ее. И она прижалась к нему и шептала: -- Благодарю, благодарю Тебя, Боже, за этот час страдания! Теперь я знаю, что его сердце, его душа -- мои навеки! -- Они и останутся твоими, -- тихо сказал ей Тейя, -- если даже он и назовет королевой другую. Она получит только его корону, но не его сердце. Эти слова запали глубоко в душу Раутгунды. Гильдебранд заметил это и решил нанести теперь главный удар. -- Кто желает и кто смеет касаться ваших сердец? -- сказал он. -- Но ты, Витихис, действительно будешь тенью без счастья и силы, если преступишь свою священную клятву. -- Его клятву? -- задрожав, спросила Раутгунда. -- В чем ты клялся? Витихис молча опустил голову на руки. -- В чем клялся он? -- повторила Раутгунда. Медленно, торжественно, стараясь, чтобы каждое слово проникло в самую душу Раутгунды, начал Гильдебранд: -- Это было несколько лет назад. В полночный час пять человек заключили торжественный союз. Под священным дубом была вырезана трава, и они дали клятву матери земле, и бушующей воде, и пылающему огню, и легкому воздуху. И в знак братского союза на все века они смешали красную кровь. И они поклялись страшной клятвой пожертвовать для счастья и славы народа готов всем: сыном и родом, телом и жизнью, оружием и женой. И если бы кто из братьев вздумал отказаться исполнить эту клятву и принести требуемую жертву, тот должен навеки подпасть силам тех, которые обитают в преисподней. Его кровь прольется неотмщенной, как вода на лугу, и память о нем исчезнет бесследно с лица земли, и имя его обесчестится во всем божьем мире. Так клялись в ту ночь пять человек: Гильдебранд и Гильдебад, Тотила и Тейя. А пятый был Витихис, сын Валтариса. И вот, смотри! -- с этими словами он приподнял левый рукав Витихиса. -- Смотри, Раутгунда, рубец до сих пор еще виден. Так клялся он, когда еще не был королем. А когда тысячи готов п