е города и области под одним только условием, чтобы Юстиниан отказался от Италии. Юстиниан просил временного перемирия. Тотила согласился, но с тем, чтобы по истечении его был заключен мир. Юстиниан обещал. Но ему очень тяжело было отказаться от мысли владеть Италией, и он собрал совет. Все сенаторы, узнав подробности дела, единодушно молили о мире. Только два голоса требовали войны: императрица и Нарзес. -- Как, Нарзес, -- с удивлением, но с сиявшими радостью глазами, спросил Юстиниан, -- ты требуешь войны? Но ведь до сих пор ты всегда так упорно указывал на необходимость заключить мир с готами. -- Да, потому что до сих пор государству грозила опасность со стороны персов, а готы были вполне безопасны. Теперь же персы побеждены, а готы стали очень опасны с тех пор, как во главе их стал этот мальчик -- Тотила. Человек, который сумел восстановить свое государство из развалин, тем более сумеет обратить в развалины чужое государство. И Юстиниан решился вести войну с готами. ГЛАВА X Заключив перемирие, Тотила возвратился со всем войском и флотом в Рим, оставив в завоеванных городах только небольшие отряды. Перемирие должно было продолжаться шесть месяцев, по истечении которых Юстиниан обязался заключить мир, для чего обещал прислать в Рим своего посланника. Счастье и слава Тотилы достигли своей вершины. Во всей Италии только два города оставались еще во власти Византии: Перузия и Равенна. Но вот сдалась и Перузия графу Гриппе, а затем и самая важная часть Равенны -- гавань -- перешла в руки Гильдебранда, который уже более полугора лет осаждал город. Как только гавань была взята, Тотила собрал туда весь свой флот, чтобы остановить подвоз припасов осажденным. После этого они, конечно, не могли уже продержаться долго. Таким образом клятва Тотилы, данная им умирающему отцу Валерии, -- очистить Италию от иноземцев -- была почти выполнена: через несколько недель остальная часть Равенны будет взята -- и тогда он будет иметь право жениться на своей невесте, которая все это время жила в монастыре Тагины. Тотила решил в один день отпраздновать заключение прочного мира с Византией и свою свадьбу с Валерией. Наступил июль -- срок окончания перемирия. Улицы и площади Рима с утра украсились в ожидании празднества, которое должно было совершиться в одной из загородных вилл древних цезарей на берегу Тибра. Вокруг этой виллы были расставлены палатки и шалаши для угощения жителей Рима. Накануне Валерия прибыла в Рим в сопровождении Кассиодора и Юлия. В назначенный день в храме святого Петра был торжественно совершен брачный обряд сначала арианским священником, а потом католическим -- Юлием. После этого молодая пара в сопровождении блестящей свиты отправилась в разукрашенной лодке на виллу. Здесь на огромной террасе, роскошно убранной цветами и статуями, был расставлен громадный стол, за который сели Тотила, окруженный своими графами и герцогами, и Валерия с женами знатнейших римлян и готов. По германскому обычаю, королю был подан брачный кубок, из которого сначала должна была отпить его жена. Тотила протянул его Валерии. -- За кого желаешь ты выпить его? -- спросил он ее. -- За Мирьям, -- серьезно ответила Валерия, отхлебнув глоток вина. -- Мирьям -- благодарность и честь! -- провозгласил Тотила, опоражнивая кубок. После этого начался веселый пир. В самый разгар его к столу короля подошла прекрасная девочка -- или девушка -- в чистой белой холщовой одежде, с венком из белых полевых цветов на голове. В правой руке ее был пастушеский посох, а левая лежала на голове большой косматой собаки, на шее которой был также венок из цветов. -- Кто ты, чудная девочка? -- сказал Тотила, с удивлением глядя на нее. -- Я Гото, пастушка, -- ответила она, застенчиво кланяясь королю и всем гостям его. -- А ты, наверно, король Тотила, я сейчас узнала тебя. Я внучка и дочь крестьянина-гота, который жил очень далеко, на горе Иффе. У меня есть брат, которого я люблю больше всего в мире. Но он давно уже ушел от нас, и мы оставались одни со старым дедушкой. А когда он почувствовал, что умирает, то велел мне идти в Рим. Он говорил, что здесь я найду и своего брата, и что король Тотила -- покровитель сирот -- окажет правосудие и мне. И я пошла со старым Гунибадом из Териолиса. Но дорогой его раны снова открылись, и в Вероне он слег. Я долго должна была ухаживать за ним, но он все же умер. Тогда я пошла дальше уже одна, только вот с этой нашей собакой Бруно, -- в честь вашей свадьбы я надела ему на шею венок. -- Но кто же твой брат? -- спросил Тотила. -- Мне кажется... -- задумчиво ответила пастушка. -- Из того, что мне говорил дорогой Гунибад, я думаю, что он носит не свое имя. Но его легко узнать, -- продолжала она, краснея. -- Его волосы темно-каштановые, а глаза синие, как ясное небо, голос звонок, как у жаворонка, а когда он играет на арфе, то смотрит вверх, точно видит небо отверстым. -- О, это Адальгот! -- сказал Тотила, а за ним и присутствующие. -- Да, его звали Адальгот, -- ответила Гото. Юноша, бывший в это время на площади, где молодые готы состязались в играх, услышал свое имя и взбежал на террасу. -- Гото! Моя Гото! -- с радостью закричал он, увидя пастушку, и бросился к ней. -- Какая прекрасная пара! -- сказал герцог Гунтарис. -- Но, Адальгот, прежде всего надо исполнить поручение -- завещание умирающего деда. Вот, господин король, возьми этот свиток и прочти его. Дед говорил, что в нем заключается вся судьба Адальгота и моя, -- и прошедшее, и будущее. Она подала ему запечатанный свиток. Король распечатал и прочел сначала записку, лежавшую сверху. "Это писал Гильдегизель, сын Гильдемута, которого называют Длинным. Писано со слов старого Иффы. Так говорил Иффа: -"Господин король Тотила. То, что написано в свитке, подписано именем Варгса. Но он был не мой сын, и имя его было не Варгс, а Аларих из дома Балтов, изгнанный герцог. Тут раздался общий крик удивления. -- Но в таком случае наш Адальгот, который называет себя сыном Варгса, сын Алариха Балта, того самого, которого он, как королевский герольд, вызывал по всем городам. Никогда не видел я большего сходства, как между отцом Аларихом и сыном Адальготом. -- Да здравствует Адальгот, герцог Алулии! -- улыбаясь, сказал Тотила, обнимая юношу. Гото, онемев от изумления, опустилась на колени. Крупные слезы стояли в глазах ее. -- Так ты не брат мне! О, Боже! Будь счастлив, герцог Апулии, и прощай навсегда! И она повернулась, чтобы уйти навсегда. -- Куда же ты? -- вскричал Адальгот, останавливая ее. -- Да ведь это лучше всякого герцогства, что ты не сестра мне! Король Тотила, вот моя невеста, моя маленькая герцогиня. Тотила между тем прочел документы. -- Не нужно мудрости Соломона, чтобы найти здесь правду. Господа, в этом документе герцог Аларих доказывает свою невинность. Он слишком поздно узнал имя своего тайного обвинителя. Но мы его уже знаем. Адальгот, разбив статую Цезаря в доме Цетега, нашел там дневник префекта. И в нем лет двенадцать назад было записано: "Герцог Балт приговорен. Его невинности верят теперь два человека во всем мире: он сам, да я, его обвинитель. Но кто ранил сердце Цетега, тот не должен жить. Когда я пробудился тогда от глубокого обморока на берегу Тибра, я поклялся, что погублю его. Теперь я исполнил эту клятву". -- Причина этой ненависти еще неизвестна, но она, видимо, имеет какое-то отношение к Юлию Монтану, нашему другу, -- заметил король, прерывая чтение. -- "И великий король с большим трудом поверил измене герцога. Он очень любил его и в знак дружбы подарил ему как-то золотую медаль с надписью". -- Вот она! -- вскричал Адальгот, снимая с шеи кусок золота, висевший на тесьме. -- Но здесь только половина медали. Старик Иффа дал мне ее, когда прощался. Тут есть и надпись, но я не могу ничего понять. -- А вот и другая половина, -- ответила Гото, также снимая с шеи тесьму, на которой висела часть медали. Тотила же продолжал читать документ, поданный ему Гото. "Долго не хотел великий король верить моей измене. Но наконец, не мог больше защищать меня: ему показали мои письма к византийскому императору, в которых я предлагал ему убить короля и уступить Византии весь юг Италии, если он признает меня королем северной ее части. Письма были подделаны так искусно, что когда по приказанию короля вырезали из них несколько слов и показали мне, я, не колеблясь, признал, что почерк мой. Тогда судьи показали мне все письмо и приговорили меня к смертной казни. Когда меня вывели из зала суда, мне встретился в коридоре Цетег, мой давний враг. Он хотел жениться на одной девушке, но мне удалось убедить ее родителей не выдавать ее за этого подозрительного человека. И ее выдали за моего друга, который увез ее в Италию. Он протеснился ко мне и прошептал: "Кого лишают возможности любить, тот начинает ненавидеть". Эти слова и особенно взгляд его убедили меня, кто именно был моим тайным обвинителем. Как последнюю милость, король тайно доставил мне возможность бежать из темницы. Долго скитался я под чужим именем в северных горах, наконец, вспомнил, что около Териолиса живет старый, преданный нашему дому, род Иффы. Я отправился к ним вместе со своим сыном, которого взял с собой. Верные люди приняли меня и моего мальчика, скрыли у себя под именем Варгса и выдали за сына старого Иффы. Так прожил я у них много лет. Но сына своего я хочу воспитать для мести клеветнику Цетегу. И если я умру рано, то пусть Иффы воспитывают его в таком духе. Надеюсь, что наступит день, когда моя невинность обнаружится. Но если этого не случится очень долго, то пусть мой сын, как только будет в состоянии владеть мечом, покинет гору Иффы и спустится вниз, в Италию, чтобы отомстить Цетегу за своего отца. Это мое последнее слово сыну". Вскоре после того, как герцог написал это, -- продолжал Тотила читать из другого свитка, -- обрушившаяся скала убила его с несколькими моими сородичами. Я же, старый Иффа, вырастил его мальчика под именем своего внука и брата Гото, так как осуждение не было еще снято с его рода, и я боялся подвергать ребенка мести этого адского человека. А чтобы мальчик не проговорился как-нибудь, я и ему самому пока ничего не говорил. Но теперь он уже может владеть мечом, и я узнал, что в Риме царствует кроткий, справедливый король, который победил адского префекта, как утренняя заря -- ночную тьму. Поэтому я и отправил молодого Адальгота ко двору этого короля и сказал ему, что он происходит из знатного рода и что по завещанию, должен отомстить префекту за гибель отца. Что отец его был герцог Аларих Балт, я ему не сказал, потому что имя это принесет ему больше вреда, чем пользы. Я особенно торопился отослать его с той минуты, как узнал, что он полюбил мою внучку Гото, несмотря на то, что считает ее своей сестрой. Конечно, в виду этого я тем более не сказал ему, что Гото -- не сестра ему. Я слишком далек от того, чтобы путем обмана выдать свою внучку за потомка древнего знатного рода, бывшего покровителем нашего рода. Нет, если только на земле существует справедливость, он должен быть герцогом Апулии, как и его отец. Так как я боюсь, что скоро умру, а от Адальгота нет никаких известий, я попросил длинного Гильдегизеля записать все это". "Я, Гильдегизель, получил за это писание двадцать фунтов лучшего сыра и двенадцать кружек меда, за что очень благодарен. И то, и другое было вкусно". "Я отправлю эту рукопись с внучкой своей Гото к справедливому королю Тотиле. Он оправдает невинного сына невинного человека. Когда Адальгот узнает, что он -- потомок благородных Балтов, и Гото -- не сестра ему, тогда пусть он делает как хочет: или женится на пастушке, или откажется от нее. Одно только пусть он знает, что род Иффы никогда не был в рабстве, всегда был свободен, хотя и находился под покровительством дома Балтов". -- Ну, герцог Апулии, как же ты решаешь? -- с улыбкой обратился Тотила к Ада льготу. -- О, сегодня же женюсь на Гото! -- сказал юноша и, высоко подняв пастушку на руки, вскричал. -- Вот, добрые готы, смотрите, это моя маленькая герцогиня! Тут к королю подошел граф Торисмут. -- Король, -- объявил он, -- к тебе прибыли далекие, чужие гости. Тот большой флот, который наша морская стража заметила уже несколько дней назад, прибыл теперь к нашей гавани. Это смелые, искусные в мореплавании люди севера из далекой страны Фулы. Их флот творит чудеса на море, но к тебе они прибыли, как мирные гости. Это -- король Гаральд из Готеланда и Гаральда, очевидно, его жена, они хотят приветствовать короля Тотилу. -- Введи их, -- отвергал Тотила. -- Пусть герцог Гунтарис, герцог Адальгот, граф Тейя, граф Визанд и граф Гриппа встретят их. Вскоре послышались чуждые готам военные звуки рогов, и на террасу вошли две очень высокие фигуры, мужчина и женщина, в сопровождении около двадцати человек, закованных в сталь. Все они имели совершенно светлые, длинные волосы и замечательно белую кожу и все отличались необыкновенно высоким ростом. Гаральд подошел прямо к Тотиле. -- Я думал сначала, что черный рыцарь, который встретил меня, король. А теперь, когда я узнал, что он не король, я вижу, что никто, кроме тебя, не может быть им. -- Добро пожаловать, братья из земли Фулы, к нам на берега Тибра, -- приветливо ответил Тотила и тотчас усадил его и Гаральду за стол подле себя, а их свиту за ближайшие столы. -- Клянусь всеми Асами, у вас прекрасно! -- сказал Гаральд. -- Да, -- подтвердила Гаральда, -- именно так я всегда представляла себе Валгаллу. -- Если тебе нравится у нас, брат, то останься с женой здесь подольше, -- попросил Тотила. -- Ого, король Рима! -- засмеялась великанша. -- Еще не нашлось мужчины, который удостоился бы получить руку и сердце Гаральды: только Гаральд, мой брат, может победить меня в единоборстве и в метании копья. -- Потерпи, сестричка, будь уверена, скоро явится силач, который овладеет тобой. Да вот сам король: хотя он смотрится кротким, как Бальдур, но вместе походит на Сигурда. Померяйся-ка силой с ним! Гаральда внимательно посмотрела на Тотилу и покраснела. Тотила же сказал: -- Нет, Гаральда, зачем бороться! Лучше пусть женщина мирно приветствует женщину: протяни руку моей невесте. И он сделал знак Валерии. Та встала и подошла к гостье. Гаральда бросила на нее недружелюбный взгляд, который, впрочем, тотчас смягчился и выразил восхищение. -- О, клянусь Фрейей, я никогда еще не видела такой прекрасной женщины! Не думаю, чтобы девушки в Валгалле могли сравниться с тобой. -- Наполним снова наши кубки, и я скажу вам, зачем мы приехали, -- обратился Гаральд к Тотиле. ГЛАВА XI Итак, я начинаю, -- сказал гость, выпив кубок вина. -- Далеко на севере, где льды почти не тают, лежит наша родина. В песнях ее называют страна Фула, мы же зовем ее Готеланд. Король в ней -- мой отец, старый Фроде, которого любит Один. Он гораздо умнее меня. Недавно он возложил корону на меня, на священном камне в королевской зале, чтобы я был ему помощником, ему уже сто лет, и он слеп. Певцы в наших залах рассказывают, что вы, готы, со своими Амалами и Балтами, были некогда нашими родными братьями. Вместе прошли мы Кавказ, когда отыскивали новые места для поселения. Но там мы разделились: мы пошли оттуда по следам волка на север, а вы сбились с пути, пошли за журавлем и пришли сюда, на юг. Правда это или нет, не знаю, но мы глубоко чтим родственные связи. Долгое время в нашу холодную страну приходили добрые вести о вас. И мой отец обменялся даже подарками и посольствами с вашим славным королем Дитрихом или Теодорихом, как он назывался здесь. Но вот пришла печальная весть о смерти Теодориха, и затем одна за другой пошли вести все более и более печальные. Купцы, приезжающие к нам за мехами и янтарем из земель саксов, франков, бургундов и прочих, говорили, что у вас начались большие неурядицы, говорили о поражениях, измене, о войне готов с готами, и наконец, пришел слух, что коварный князь греков победил вас. Отец мой спросил: "Неужели же ни один из князей, которые так вымаливали милости Теодориха, не помог вам?" Но купец-франк засмеялся. "Когда отворачивается счастье, отворачиваются и друзья, -- ответил он. -- Нет, им никто не помог. И бургунды, и вестготы, и герулы, и тюринги, и мы, франки, -- все бросили их. Мы, франки, раньше других". Тогда мой отец, король Фроде, ударил палкой о землю и гневно вскричал: -- Где сын мой, Гаральд? -- Здесь, отец, -- ответил я, взяв его руку. -- Слышал ты вести о неверности южных народов? Никогда скальды не должны петь того же о нас, людях Готеланда. Если все покинули готов в несчастии, то мы останемся верны и поможем им в нужде. Скорее, мой сильный Гаральд, и ты, храбрая моя Гаральда, скорее снарядите сто кораблей, наполните их людьми и оружием, да поройтесь там в зале, где хранятся мои сокровища, и не скупитесь, с благословением О дина поезжайте в страну готов. Кстати, подле их земли в море есть много островов: обчистите их хорошенько, они принадлежат греческому князю, пусть это будет наказанием ему. А потом поезжайте к Риму или Равенне и помогите нашим друзьям-готам против всех врагов их на суше и на море, и оставайтесь верны им, пока не победите их всех. А тогда скажите им вот что: "Так советует вам король Фроде, который скоро увидит сотую зиму и видел судьбу многих князей и народов, как они со славой восставали, а потом падали и исчезали, и который сам видел, южные страны, когда был молодым викингом. Так советует король Фроде: оставьте юг, как он ни прекрасен. Вы не удержитесь там долго. Вы погибнете, как ледяная глыба, которую течение занесло в южное море. Солнце и воздух, и мягкие, ласкающие волны погубят ее непременно. И как бы громадна и крепка она ни была, она непременно растает и не оставит никакого следа после себя. Лучше жить на нашем бедном севере, чем умереть на прекрасном юге. Итак, садитесь на наши корабли, снарядите и свои, сколько их у вас есть, нагрузите на них весь свой народ -- мужчин, женщин и детей, и бросьте эту жаркую страну, которая, наверно, поглотит вас, и приезжайте к нам. Мы вместе пойдем на финнов, вендов и эстов и возьмем у них столько земли, сколько нужно для вас. И вы сохранитесь, свежие, сильные. Там же вы увянете, южное солнце опалит вас. Так советует король Фроде, которого уже более пятидесяти лет люди называют Мудрым". -- Но когда мы прибыли в Средиземное море, мы услышали от морских путешественников, что новый король ваш, которого все называют добрым богом вашего народа, снова возвратил Рим и все земли ваши и повел свои войска даже в самую Грецию. И мы сами видим теперь, что вы не нуждаетесь в нашей помощи Вы живете счастливо и богато, все блестит у вас золотом и серебром. Но все же я должен, повторить вам слова и совет моего отца: последуйте ему! Он мудр! Еще не было человека, который не пожалел бы, что отверг совет короля Фроде. Но Тотила покачал головой. -- Мы глубоко благодарны королю Фроде и вам за вашу верную дружбу. Готские песни никогда не забудут этой верности северных героев. Но ... о король Гаральд, пойдем со мной и взгляни вокруг! Тотила взял гостя за руку и подвел его к выходу из палатки: оттуда виднелась и река, и Рим, и окрестные села, -- и все было залито пурпуровым светом заходящего солнца. -- Взгляни, Гаральд, на всю эту красоту, на это несравненное небо, море, на эту страну и скажи: смог ли бы ты покинуть эту землю, если бы она была твоя? Променял ли бы ты всю эту прелесть на сосны севера, на его вечные льды и закопченные деревянные хижины в туманных полях? -- Да, клянусь Тором, променял бы. Эта страна хороша для того, чтобы в ней повоевать, набрать добычи, но затем меня потянуло бы назад, домой, на наш холодный север. Я тоскую в этом душном мягком воздухе, я тоскую по северному ветру, что шумит в наших лесах и морях. Я тоскую по закопченным деревянным хижинам, в которых поют песни о наших героях, где никогда не угасает священный огонь на домашних очагах. Одним словом, меня тянет на север, потому что там -- мое отечество! -- Но ведь эта страна -- наше отечество! -- возразил Тотила. -- Нет, никогда не будет она вашим отечеством, скорее вашей могилой. Вы здесь чужие, чужими и останетесь. Или обратитесь в вельхов. Но сыновьями Одина вы здесь не можете остаться! Смотрите, вы уже и теперь гораздо ниже ростом, чем мы, и волосы и кожа у вас уже гораздо темнее нашей. -- Брат Гаральд, мы действительно изменились, но не к худшему. Разве непременно нужно носить медвежью шкуру, чтобы быть героем? Разве мы не можем сохранить достоинства германцев, отказавшись от их недостатков? Гаральд покачал головой. -- Я был бы рад, если бы это удалось вам. Но не думаю. Растение принимает в себя свойства почвы, на которой растет. Сам я не захотел бы этого, даже если бы и мог, мне наши недостатки нравятся больше, чем достоинства вельхов. Но вы делайте, как хотите. А теперь, сестренка, и вы, мои собратья, едем! Прежде чем взойдет луна, мы должны быть в море. Долгая дружба -- короткое прощание, король Тотила. Таков обычай на севере. -- Зачем ты так торопишься? -- спросил Тотила, взяв его за руку. -- Останься с нами подольше. -- Нет, мы должны ехать, -- решительно ответил Гаральд. -- Три дела велел нам здесь совершить король Фроде. Помочь вам в битвах. Но вы не нуждаетесь в нашей помощи. Или еще нуждаетесь? Быть может, скоро возгорится новая война -- тогда мы останемся. -- Нет, -- улыбаясь, ответил Тотила. -- Войны больше не будет. Но если бы даже она и началась снова, то неужели ты, брат Гаральд, считаешь нас, готов, слишком слабыми, чтобы удержаться в Италии? Разве мы не победили врагов без вашей помощи? Разве не сможем мы, готы, снова победить их одни? -- Я очень рад этому, -- ответил Гаральд. -- Второе поручение моего отца было перевезти вас к нам на север. Вы не хотите этого. Третье -- опустошить острова византийского императора. Это веселое занятие. Едем, Тотила, с нами: вы нам поможете и за себя отомстите. -- Нет, Гаральд, слово короля должно быть свято. У нас теперь перемирие, срок ему окончится только через месяц. Но слушай, друг Гаральд. В Средиземном море есть и мои острова. Ты, пожалуйста, не смешай их нечаянно с греческими. Мне было бы очень неприятно, если бы... -- Не бойся, -- засмеялся в ответ Гаральд. -- Я знаю, твои острова слишком хорошо охраняются. Всюду на берегах высокие столбы и на них доски с надписями: "Разбойников на суше -- вешать, а морских -- топить! Таков закон в государстве Тотилы". Мои товарищи, когда им объяснили эти надписи, потеряли желание посетить твои владения. Прощай, король готов! Желаю счастья!... Прощай и ты, прекрасная королева, и вы, храбрые воины, если не раньше, то в Валгалле мы встретимся снова. И Гаральд с сестрой и своими воинами быстро пошли из палатки. Тотила и Валерия проводили их до берега. При прощании Гаральда бросила еще один быстрый взгляд на Тотилу. Брат ее заметил это и, когда они остались одни, шепнул ей: -- Маленькая сестричка, ради тебя я уезжаю так быстро. Не думай об этом прекрасном короле. Ты ведь знаешь, я унаследовал от отца дар узнавать людей, обреченных смерти. Так знай же: на лучезарную голову его уже легла тень смерти: он не увидит следующего месяца. Гордая воительница вытерла слезу, показавшуюся на ее глазах. Между тем, Тейя, Гунтарис и Адальгот с берега смотрели на отплытие гостей. -- Да, -- сказал Тейя, когда корабли их скрылись из виду, -- король Фроде мудр. Но часто глупость бывает милее и великодушнее истины. Однако, вот приближается почтовое судно короля. Идем скорее в палатку: я хочу знать, какие вести везет оно. Мне кажется, что-то недоброе. Между тем, в своей палатке Тотила говорил, обращаясь к Валерии: -- Нет, Валерия, его слова не поколебали меня. Я взял на себя великое дело великого Теодориха. Эта была мечта моей юности, это цель моего царствования: для нее я буду жить и за нее умру. За счастье готского государства, Валерия! Он высоко поднял бокал, но не выпил, потому что в эту минуту, запыхавшись, вбежал Адальгот. -- О, король Тотила, готовься выслушать ужасное. -- Что случилось? -- побледнев, спросил Тотила, ставя бокал на стол. -- Скорее, король! -- закричал появившийся Тейя. -- Снимай венок с головы и надевай шлем. Флот Юстиниана уничтожил весь наш флот у Анконы. Из четырехсот пятидесяти кораблей у нас осталось всего одиннадцать. На берег высадилось сильное византийское войско, и главный предводитель его -- Цетег. ГЛАВА XII В нескольких милях к северу от Тагины, у подошвы Апеннин, находилась небольшая крепость Сетинум, около которой Цетег расположился лагерем. В палатку его вошел Люций Лициний. -- А, Лициний, наконец-то! -- сказал Цетег. -- Я с нетерпением жду тебя. Удалось нанять лонгобардов? -- Удалось, -- ответил только что возвратившийся Лициний. -- Двадцать тысяч их идет под начальством храброго Альбоина, сына их короля. О, это ужасный народ: храбрый до дерзости, но и грубый, как звери. Альбоин, например, пьет из черепа убитого им врага своего, короля гепидов. -- Я знаю Альбоина. Он служил у Нарзеса. Да, это храбрый воин, но он вместе с тем очень умен и хитер. Когда он ознакомится с Италией, то может сделаться опасным ее врагом. -- Да он и теперь прекрасно знает ее. Несколько лет назад он был здесь, переодетый продавцом лошадей, и высмотрел все дороги и крепости в стране. Возвратившись домой, он привез с собой здешних плодов и вина и так описал эту страну своему народу, что лонгобарды теперь только и думают о том, чтобы овладеть ею. -- Ну, только бы они помогли мне изгнать готов, а с ними уж я справлюсь, -- ответил Цетег. -- Пусть они скорее явятся сюда. Мне необходимо быстрое и сильное подкрепление. Начало войны было очень удачно, а теперь дело не двигается. Совестно сказать, -- итальянцы не хотят восставать против готов, они без всякого стыда уверяют, что под властью готов им живется прекрасно. А между тем, Тотила наверно скоро будет здесь, чтобы отомстить за свой флот. Я посылаю гонца за гонцом к Ареобиндосу, командующему вторым войском: он сидит в Эпире, выгоняет там готов из занятых ими греческих городов и не идет. А с моими византийцами я не могу выступить против Тотилы. -- А Равенна? -- спросил Лициний. -- Равенна наша. Как только флот был уничтожен, я тотчас отправил туда тридцать кораблей с припасами. Тогда Гильдебранд снял осаду и ушел во Флоренцию. Но Ареобиндос! Чего он там медлит? Он необходим мне теперь! Я хотел идти к Риму, но что же я могу поделать со своим маленьким войском? Поэтому я и пошел сюда, думая овладеть всеми тремя этими крепостями: Тагиной, Капрой и Сетинумом. Как я торопился! Но я едва успел захватить Сетинум: граф Тейя -- должно быть, буря принесла его сюда из Рима с его крылатым передовым отрядом -- захватил Капру и Тагину раньше меня, и хотя моих сарацин было втрое больше, но он совершенно разбил нас. Если бы подкрепление пришло поскорее, я мог бы овладеть Тагиной. Но Ареобиндос медлит, а Тотила уже идет. За ними движется и Гунтарис. Когда же явится мое второе войско? Действительно, на следующий день Тотила подошел к Тагине. Вместе с ним приехала и Валерия, в сопровождении Кассиодора и Юлия. Главные силы готов вел герцог Гунтарис с юга, с запада шел старый Гильдебранд. Тотила поджидал их, так как только с ними можно было сделать нападение на сильный лагерь Цетега. Однажды Юлий вошел в палатку короля и молча подал ему письмо. Тотила нахмурился: он узнал почерк Цетега. "Юлию Монтану Цетег, префект Рима и главнокомандующий войсками Италии. Я слышу, что ты живешь в лагере варваров. Лициний видел тебя подле тирана. Неужели совершится неслыханное дело: Юлий поднимет оружие против Цетега, сын против отца? Будь сегодня при заходе солнца в развалинах- храма, который находится между нашими форпостами и форпостами варваров. Тиран отнял у меня Рим, Италию и твою душу. Я все верну назад, и тебя прежде всего. Приходи, я приказываю тебе, как твой отец и воспитатель". -- Я должен повиноваться, -- сказал Юлий, когда Тотила кончил чтение. -- Я слишком многим обязан ему. -- Да, -- ответил Тотила. -- Но свидания с префектом опасны. -- Он не будет покушаться на мою жизнь. -- Не на жизнь, на твою свободу! Возьми с собой пятьдесят всадников, иначе я не отпущу тебя. Перед заходом солнца Юлий в сопровождении пятидесяти всадников подъезжал к развалинам. Другие пятьдесят воинов выехали по приказанию короля немного позже. Но на этот раз опасения Тотилы были напрасны: Цетег ждал Юлия один. -- Ты заставляешь ждать себя: сын -- отца! -- с укором обратился к нему Цетег, вводя его во внутренность храма. -- И это при первом свидании после такой долгой разлуки! И с какой стражей приходишь ты! Кто это научил тебя недоверять мне? Как? Варвары и сюда следуют за нами! -- и он указал на начальника отряда, прибывшего позже. Закутанный в темный плащ, с головой, скрытой под капюшоном, он молча взошел с двенадцатью воинами на верхнюю ступень храма. Юлий хотел удалить их, но предводитель другой партии, граф Торисмут, ответил коротко: "По приказанию короля". -- Говори по-гречески, -- сказал Юлий Цетегу. -- Они не поймут. Цетег протянул юноше обе руки, но Юлий отступил. -- О тебе ходят темные слухи, Цетег. Ведь не только в битвах обагрялись твои руки кровью? -- Твой лживый друг ожесточил тебя против меня? -- Король Тотила не лжет! Да он уже много месяцев и не упоминает о тебе. Я просил его об этом, потому что не мог защищать тебя от его ужасных обвинений. Скажи, правда ли, что ты изменнически убил его брата Гильдебада... -- Я пришел сюда не для того, чтобы оправдываться, а чтоб обвинить тебя. Уже целые годы длится борьба за Рим. Я один стою против духовенства, греков, варваров, усталый, израненный, несчастный, я то поднимаюсь вверх, то погружаюсь глубоко вниз, но я всегда одинок. А где же Юлий, мой сын, сын моей души, который мог бы поддержать меня своей любовью? Он то в Галлии среди монахов, то в Византии или Риме, как орудие короля готов, но всегда вдали от меня и моего пути. -- Я не могу идти по твоему пути, он усеян черными и красными пятнами. -- Ну, хорошо. Если ты так мудр и так чист душой, то почему же ты не постарался просветить и спасти меня? Где был Юлий, когда моя душа все более отдалялась от любви к людям, все более черствела? Постарался ли ты смягчить, согреть ее? Исполнил ли ты относительно меня свой долг, как сын, христианин священник? Эти слова произвели потрясающее действие на благочестивый ум и кроткую душу молодого монаха. -- Прости, -- сказал он. -- Я сознаю, что виноват перед тобой. Глаза Цетега блеснули радостью. -- Хорошо. Я не требую, чтобы ты принимал участие в моей борьбе. Жди исхода, но жди его не в лагере варваров, моих врагов, а подле меня. Священнейшая обязанность твоя -- быть подле меня. Ты -- добрый гений моей жизни. Мне необходим ты и твоя привязанность, иначе я совершенно буду во власти тех темных сил, которые ты ненавидишь. Если существует голос, могущий пробудить во мне веру, -- которая, как ты говоришь, одна дает благо, -- то это только твой голос, Юлий. Итак, решай! -- Ты победил, отец, я иду с тобой! -- вскричал Юлий, бросаясь на грудь префекта. -- Проклятый лицемер! -- раздался вдруг громкий голос, и предводитель отряда бросился на площадку, где стояли разговаривавшие, и отбросил капюшон, скрывавший его лицо. Это был Тотила, с обнаженным мечом в руке. -- Как, варвар, ты здесь! -- с величайшей ненавистью вскричал Цетег и также выхватил меч. Враги бросились друг на друга, клинки зазвучали. Но Юлий бросился между ними и удержал их руки. Ему удалось разделить их на мгновение. Оба стояли с мечами в руках, с угрозой глядя один на другого. -- Так ты подслушивал, король варваров! -- прошипел префект. -- Это вполне достойно короля и гения! Тотила ничего не ответил ему. Он обратился к Юлию. -- Не за внешнюю твою свободу боялся я, а именно боялся попытки завладеть твоей душой. Я обещал тебе никогда не обвинять его -- отсутствующего. Но теперь он здесь. Он должен все выслушать и тогда пусть оправдывается, если может. Вся душа его, каждая мысль его черна и лжива. Смотри, даже эти последние слова его, которые, казалось, вырвались из глубины его души, даже они лживы, придуманы им много лет назад. Вот, читай, Юлий: узнаешь ты этот почерк? И он подал удивленному Юлию рукопись. -- До сих пор варвары крали только золото, -- злобно сказал префект. -- Позорно, бесчестно красть письма! И он хотел вырвать рукопись. Но Тотила продолжал: -- Граф Тейя захватил эту рукопись вместе с другими в его доме. Это его дневник. Я не буду упоминать теперь о других преступлениях его, а прочту только одну выдержку. И он прочел: "Юлия я еще не совсем потерял. Попробую еще указать ему на его обязанность спасти мою душу. Этот мечтатель воображает, что он должен взять мою руку, чтобы привести к кресту. Но моя рука сильнее -- и я возвращу его в мир. Трудно мне будет говорить в надлежащем тоне. Надо будет почитать Кассиодора и поучиться у него. -- Цетег, -- с горечью прошептал Юлий, -- неужели ты писал это? -- Конечно, он будет отрицать, -- ответил Тотила. -- Он все будет отрицать: и фальшивые письма, которыми он погубил герцога Алариха Балта, и то, что он приготовил яд для Аталариха и Камиллы, и убийство других герцогов Балтов через Амаласунту, и то, что он погубил Амаласунту через Петра и Петра через императрицу, Витихиса через Велизария и Велизария через Юстиниана, и то, что он убил моего брата и во время перемирия уничтожил наши корабли. Он все, все будет отрицать, потому что каждое его дыхание -- ложь. -- Цетег, -- умолял Юлий, -- скажи "нет", и я поверю тебе. Но префект вложил меч в ножны, гордо выпрямился, скрестил руки на груди и сказал: -- Да, я сделал все это и еще многое другое. Силой и умом я сбрасывал все, что становилось мне поперек дороги. Потому что я иду к высочайшей цели, -- я стремлюсь восстановить римское государство, сесть на трон мира. И моим наследником в этом мировом государстве должен быть ты, Юлий. Не для себя, а для Рима и для тебя сделал я все это. Почему для тебя? Потому что во всем мире я люблю только тебя одного. Да, мое сердце окаменело, я презираю всех, только одно чувство сохранилось еще во мне -- любовь к тебе. Ты ничем не заслужил этой любви. Но твои черты, твой взгляд напоминают мне одно существо, давно уже лежащее в могиле, и это существо составляет тайную связь между мной и тобой. Узнай же теперь, в присутствии моего врага, эту священную тайну, которую ты должен был узнать только тогда, когда станешь вполне сыном мне. Было время, когда сердце молодого Цетега было также мягко и нежно, как и твое. В нем жила чистая, как звезда, святая любовь к одной девушке. Она любила меня так же, как и я ее. Старая ненависть разделяла наши семьи. Но мне удалось, наконец, смягчить сердце ее отца, и он уже склонен был согласиться на наш брак, потому что видел, как мы любим друг друга. Но вот явился герцог Болт, который давно уже знал и ненавидел меня. Манилий безусловно доверял ему, потому что во время нашествия варваров герцог защищал его дом от грабежа. Герцог возбудил в старике прежнее недоверие к Цетегу и добился того, что Манилий обещал выдать свою дочь за старого друга герцога. Напрасно молила Манилия о сострадании. Мы решили бежать. В условленную минуту я перелез через стену их виллы на берегу Тибра, где она жила, и пробрался в ее комнату, но комната была пуста. В доме же раздавались свадебные песни, звуки флейт. Я проскользнул к двери залы и увидел свою Манилию в подвенечном наряде подле ее жениха, кругом множество гостей. Манилия была страшно бледна, в глазах ее стояли слезы. Вот я вижу, что Монтан обнял ее. Тут мной овладело безумное отчаяние: с обнаженным мечом ворвался я в зал, схватил ее на руки и бросился с ней к дверям. Но их было девяносто человек, все храбрые воины. Долго я защищался, но, наконец, герцог Аларих Балт вырвал у меня меч. Они отняли у меня плачущую девушку, а меня, окровавленного, смертельно израненного, перебросили через стену на берег Тибра. Рыбаки нашли меня, привели в чувство и ухаживали за мной. Я выздоровел, но в ту ночь лишился сердца. Прошло много лет. Балты и Манилий узнали, что я жив, и, опасаясь моей мести, покинули Италию. Путешествуя по разным странам, я заехал в Галлию, на берега Роны. Там шла война. Франки напали на готов, разграбили и сожгли виллу. Я, гуляя, вошел в ее сад. Вдруг из дома выбежал маленький мальчик и бросился ко мне с криком: "Помоги, господин, моя мать умирает". Я вошел в дымящийся еще дом. Всюду было пусто, -- слуги все разбежались. Наконец, в одной из комнат я увидел на постели бледную женщину. В груди ее торчала стрела. Я узнал умирающую, ее мальчика звали Юлий. Супруг ее умер вскоре после его рождения. Она узнала мой голос и открыла глаза. Она все еще любила меня. Я дал ей воды с вином. Она выпила, поблагодарила и, поцеловав меня в лоб, сказала: "Благодарю, дорогой мой. Будь отцом моему мальчику. Обещай мне это". И я обещал, целуя ее холодеющие руки, и закрыл ее потухшие глаза. А сдержал ли я свое слово, -- решай сам. -- О, моя бедная мать! -- со слезами вскричал Юлий. -- Теперь выбирай, -- продолжал Цетег. -- Выбирай между мной и твоим "незапятнанным" другом. Но знай: все, что я делал, я делал главным образом для тебя. Брось меня теперь, иди за ним, я тебя более не удерживаю. Но когда тень Манилий спросит меня о тебе, я со спокойной совестью отвечу ей: "Я был ему отцом, но он не был мне сыном". Юлий в отчаянии закрыл лицо руками. -- Ты совсем не по-отечески мучаешь его, -- сказал Тотила, обращаясь к префекту. -- Видишь, он изнемогает от борьбы чувств. Пощади его. Есть средство решить вопрос иначе: окончим поединком начинающуюся войну. Вот второй король готов вызывает тебя на бой. Закончим нашу долгую ненависть коротким боем за жизнь, за Рим, за Юлия. Вынимай свой меч и защищайся. Во второй раз враги со страшной ненавистью бросились друг на друга. И во второй раз Юлий с распростертыми руками бросился между ними. -- Остановитесь! -- закричал он. -- Каждый ваш удар падает на мое истекающее кровью сердце. Выслушайте мое решение. Я чувствую, что дух моей несчастной матери внушил мне его! Оба врага угрюмо опустили мечи. -- Цетег, более двадцати лет ты был моим отцом. Какие бы преступления ты ни совершил -- не твоему сыну судить тебя. Будь ты еще более запятнан убийствами -- мои слезы, мои молитвы очистят тебя. Тотила с гневом отступил назад. Глаза Цетега блеснули торжеством. -- Но я не могу выносить мысли, -- продолжал монах, -- что все эти преступления ты совершил ради меня. Знай: никогда, никогда, если бы даже это меня и прельщало, -- но меня прельщает терновый венец Голгофы, а не запятнанная кровью корона Рима, -- я не мог бы принять наследства, над которым тяготеет такое проклятие. Я -- твой, но будь же и ты сыном моего Бога, а не ада. Если ты действительно любишь меня, откажись от своих преступных планов, раскайся. И я вымолю тебе прощение у Бога. -- Что ты толкуешь о раскаянии, мальчик -- мужчине, сын -- отцу? Оставь мои дела в покое. Я сам отвечу за них. -- Нет, Цетег, я не могу следовать за тобой, пока ты не раскаешься. Раскайся, смирись, -- не предо мной, понятно, а перед Господом. -- Ха, -- засмеялся Цетег, -- что ты с ребенком, что ли, говоришь? Все, что я сделал, знай, я готов снова сделать, если бы понадобилось. -- О, Цетег! -- в ужасе проговорил Юлий. -- Не говори этого: есть Бог. -- Ну, оставь Бога в покое. Я не верю в него, -- ответил Цетег. -- Довольно слов. Иди же ко мне, Юлий, ты ведь -- мой. -- Нет, -- крестясь, ответил Юлий. -- Я не твой, я принадлежу Богу. -- Ты мой сын! Я приказываю тебе следовать за мной! -- вскричал Цетег. -- Но и ты сын Бога, как и я. Ты отрицаешь, а я признаю нашего Отца. Теперь я навсегда отрекаюсь от тебя. -- Следуй за мной! -- закричал вне себя префект и схватил Юлия за руку. Но тут снова блеснул меч Тотилы. Враги в третий раз бросились друг на друга, и Юлий не смог уже остановить их. Тотила первым ударом ранил префекта в голову, но тот устоял. С криком бросился Юлий между ними, но он не мог бы удержать их. И второе столкновение врагов грозило быть смертельным, оба противника лишились щитов. Но в эту минуту на ступени храма вбежали люди и удержали их. Тотилу отвлекли Гунтарис и Визанд, Цетега -- Лициний и Сифакс. -- Скорее в лагерь, король, предстоит битва, -- сказал Гунтарис. -- Пришло подкрепление и важные вести с юга. -- Скорее в лагерь, Цетег! -- кричал Лициний. -- Императрица Феодора умерла, и прибыло главное войско сто тысяч человек под начальством не Ареобиндоса, а Нарзеса. -- Нарзеса! -- побледнев, сказал Цетег. -- До свидания, Юлий, мой сын. -- Я сын Бога, -- ответил Юлий. -- Он мой! -- сказал Тотила, обнимая своего друга. -- Ну, хорошо, -- сказал Цетег. -- Битва за Рим решит и этот спор. Я вырву тебя из лагеря варваров. И он бросился со ступеней храма к своему лагерю на север. Тотила и Юлий устремились к югу. ГЛАВА XIII Цетег тотчас отправился навстречу Нарзесу и на рассвете следующего дня подъехал к его лагерю. Впереди других расположились дикого вида рослые люди с длинными копьями и широкими мечами. Без седел они крепко сидели на своих сильных лошадях. Их предводитель издали завидел подъезжавшего Цетега и стрелой бросился к нему на своей прекрасной лошади. Светлые глаза его блестели. Подъехав к префекту, он остановился и с минуту пристально смотрел на него. -- А ты, должно быть, Цетег, защитник Италии, -- сказал он наконец и, повернув коня, уехал назад еще быстрее, чем приехал, и скрылся за лесом, где стояла пехота. Цетег подъехал к рядам его воинов. -- Кто вы, и кто ваш предводитель? -- спросил он. -- Мы лонгобарды, -- ответил один из них. -- А наш предводитель -- Альбоин, сын нашего короля. Он нанялся к Нарзесу. "А, -- подумал Цетег, -- значит, труды Лициния пропали даром". Между тем, вдали виднелись носилки Нарзеса. Подле них стоял Альбоин. -- Так ты не хочешь, Нарзес? -- шептал он. -- Напрасно, он кажется мне очень опасным. Тебе не надо говорить, ты только шевельни пальцем -- и он умрет. -- Отстань, -- ответил Нарзес. -- Я прекрасно понимаю, что ты хочешь устранить Цетега с дороги не для меня, а для себя. Но он еще нужен мне. Пусть сначала он уничтожит Тотилу, а там уж я справлюсь с ним. Его судьба уже решена. Между тем, подъехал Цетег. -- Добро пожаловать, Нарзес, -- сказал он. -- Италия приветствует величайшего полководца этого столетия, как своего освободителя. -- Хорошо, оставим это, -- ответил Нарзес. -- Ты удивлен моим появлением? -- Кто ждет на помощь себе Ареобиндоса и вместо него находит Нарзеса, тот может только радоваться. -- Слушай же. Ты давно уже должен знать, что Нарзес всегда один начальствует на войне. Знай же, что император велит, тебе подчиняться мне со всем твоим войском. Если ты соглашаешься служить под моим начальством, я буду рад потому что ты хорошо знаешь Италию и готов. Если же не хочешь, то распусти своих солдат -- мне они не нужны: у меня сто двадцать тысяч воинов. Выбирай же, чем хочешь быть: моим подчиненным или гостем? Цетег прекрасно понял, что если он не согласится подчиниться, то будет пленником Нарзеса, и потому ответил: -- Я считаю большой честью служить под твоим начальством, непобедимый полководец. Про себя же подумал: "Подожди, и Велизарий явился сюда, как мой начальник, но я справился с ним. Справлюсь я и с тобой". Нарзес действительно привел с собой стодвадцатитысячное войско. -- Они узнали наше бессилие и потому опасны. Теперь после войны они еще слабы, и мы можем уничтожить их. Но через несколько лет они оправятся и тогда будь уверен, двинутся на нас, и мы не в силах будем справиться с ними, -- так Нарзес убедил Юстиниана. Юстиниан и сам сознавал, что это правда, и потому, несмотря на обычную скупость, на этот раз не пожалел денег и дал их на наем громадных орд. Со всем этим войском Нарзес двинулся в Италию, не с юга, как Велизарий, а с севера. "Готов нельзя уничтожить, начав войну с юга, -- говорил он. -- Они уйдут на север, в горы, и там их не найдешь. Я начну свой поход с севера и буду гнать их все дальше на юг, а когда все они столпятся на самом берегу, я загоню их в море и потоплю, потому что флота, на котором они могли бы спастись, у них уже нет: милейший Цетег отнял, вернее, украл его у них". И действительно, Нарзес высадился на севере Италии и начал войну, какой еще не видели готы, это не была борьба войска с войском, а поголовное избиение готов, никого не брали в плен, а всех убивали, -- не только мужчин, но и женщин, детей, стариков, больных, раненых, -- никому не было пощады. Так двигался он с севера, уничтожая всех готов на своем пути. Понятно, какой ужас внушил он, когда способ его войны стал известен. При его приближении готы бросали все имущество и торопились спасаться с детьми и женами на юг, в лагерь Тотилы, где могли найти защиту. Скоро на всем севере Италии не осталось ни одного гота. Тотила, между тем, расположился в Тагине и стягивал туда все войска. Последние войны сильно уменьшили число готов. В распоряжении Тотилы было всего семьдесят тысяч, из которых тысяч двадцать было разбросано в различных крепостях, так что при нем было не более пятидесяти тысяч воинов. Этого было тем более недостаточно, что население Италии, узнав о характере войны Нарзеса, изменило свое отношение к готам: в нем проснулась старая вражда к варварам, и во многих местностях они помогали Нарзесу разыскивать и уничтожать скрывавшихся готов. И Тотила в глубине сердца опасался исхода грядущей битвы. Особенно беспокоил его недостаток конницы: большая часть ее была в войсках Гунтариса и Гриппы подле Рима, и он не мог противостоять лонгобардам с численным превосходством. Но судьба, казалось, и на этот раз решила помочь своему любимцу. Уже несколько дней в лагерь готов доходили слухи о приближении какого-то подкрепления с востока. Но Тотила не ожидал оттуда решительно никакого подкрепления, и, опасаясь, чтобы это не оказался какой-нибудь византийский отряд, послал графа Торисмута, Визанда и Адальгота на разведку. На следующий же день они возвратились, и Торисмут с радостным лицом вбежал в его палатку. -- Король, -- воскликнул он, -- я в добрый час привожу тебе старого друга. Вот он! Перед Тотилой стоял корсиканец Фурий Агалла. -- Привет тебе, король готов, -- сказал гость. -- А, кругосветный мореплаватель, добро пожаловать. Откуда ты теперь? -- Из Тира и... Мне необходимо сейчас же поговорить с тобой наедине. По знаку Тотилы все вышли из палатки. -- В чем дело? -- приветливо спросил Тотила. Корсиканец в лихорадочном волнении схватил обе руки короля. -- О, скажи "да", скажи "да": моя жизнь зависит от этого. -- Да в чем же дело? -- с неудовольствием спросил удивленный Тотила, отступая назад: дикая пылкость корсиканца была противна его натуре. -- Скажи "да": ведь ты обручен с дочерью короля вестготов? Валерия свободна? Да? Тотила наморщил лоб и с гневом покачал головой. -- Не удивляйся... Не спрашивай! -- продолжал Агалла. -- Да, я люблю Валерию со всей страстью: люблю почти до ненависти. Несколько лет назад я просил ее руки, но узнал, что она твоя, и уступил. Всякого другого я задушил бы собственными руками. Но тебе уступил и уехал -- в Индию, Египет, я бросался во все опасности, предавался всевозможным наслаждениям. Напрасно: ничем не мог я изгнать образ ее из своей души. Я жаждал ее, как пантера крови. Я проклинал и себя, и тебя, и ее, думая, что она давно уже твоя. Но вот в Александрии я встретился со знакомым мне купцом из вестготов. Он рассказал мне, что ты избран королем и женишься на дочери их короля Агилы, а что Валерия живет одна в замке Тагины. Он клялся, что это правда. Я в тот же день поехал сюда. У берегов Крита я встретил порядочный отряд. Это были персы, которых Юстиниан нанял для войны с тобой. Они находились под начальством Исдигерда, моего старого знакомого. От него я узнал, с каким громадным войском Нарзес вторгся в Италию. И вот я решил заплатить тебе мой старый долг благодарности: я предложил Исдигерду двойную сумму и привел его сюда. В отряде две тысячи всадников. -- О, -- сказал обрадованный Тотила, -- благодарю тебя. Такая помощь мне очень кстати. -- Но ты не ответил мне. Что ты не женат, это я знаю. Но говорят, что Валерия... не свободна... что она... О, заклинаю тебя, скажи, свободна ли она? И он схватил руки Тотилы. Но тот с досадой отдернул их. -- Все та же старая необузданность! -- с неудовольствием сказал Тотила. -- Отвечай, гот! -- с гневом вскричал корсиканец. -- Говори, да или нет? -- Валерия моя, -- горячо сказал король. -- Моя теперь и вечно. Агалла дико вскрикнул от злобы и боли и с силой ударил себя кулаками в голову, потом бросился на постель и уткнулся лицом в подушку, чтобы заглушить стоны. Тотила несколько времени молча, с удивлением смотрел на него и, наконец, прикоснулся к его плечу. -- Да сдержи же себя! Разве это достойно мужчины? Я думал, что, испытав однажды, к чему приводит такая дикая страсть, ты научился владеть собой. Агалла, точно тигр, вскочил и схватил кинжал. -- А, так ты напоминаешь мне прошлое! Тебе, тебе одному прощу я это. Но предупреждаю: не делай этого в другой раз. Даже от тебя я не могу снести этого! О, не брани меня, а лучше пожалей! Разве вы, люди севера, знаете, что такое любовь! И он снова начал стонать. -- Я тебя не понимаю, -- ответил ему Тотила. -- Вижу только, что ты дурно относишься к женщине. -- Тотила! -- с угрозой вскричал Агалла. -- Да, дурно, как к лошади, которую, если не взял один, то может получить другой. Неужели ты думаешь, что у женщины нет души? Что она не имеет своей воли, не сделает сама выбора? Неужели ты воображаешь, что если бы я действительно женился на другой или умер, то Валерия тотчас стала бы твоей? Нет, Агалла, вы -- слишком разные люди. Женщина, которая любила Тотилу, едва ли согласится выйти за Фурия Агаллу. Точно пораженный молнией, вскочил корсиканец. -- Гот, ты стал слишком горд! Как смеешь ты считать меня ниже себя? Возьми назад свои слова! -- Я сказал истину: кто любит меня, тот после никогда не сможет любить тебя. Валерия боится твоей дикости, ты внушаешь ей ужас. Тут Агалла снова вскочил и схватил Тотилу за плечи. -- Ты рассказал ей! -- дико закричал он. -- Ты открыл ей!... Ты... В таком случае... -- Довольно, -- ответил Тотила, оттолкнув его. -- Нет, л ей этого не сказал пока, хотя ты заслуживаешь... -- Молчи об этом! -- с угрозой прервал его Агалла, но тотчас же переменил тон. -- Прости, -- сказал он. -- Я теперь пришел в себя. Завтра я сам буду сражаться с моей конницей и заглажу свою вину. -- Вот видишь, Фурий, теперь ты совсем другой человек. Еще раз благодарю тебя за помощь. Твоя конница позволяет мне привести в исполнение превосходный план битвы, от которого иначе я должен был бы отказаться. А вот кстати идут и мои главные военачальники. Не уходи, выслушай мой план. В палатку вошли Тейя, Гильдебранд, Гриппа, Торисмут, Маркья, Алигерн и Адальгот. -- Друзья мои! -- обратился к ним Тотила. -- Я пригласил вас на совет. Выслушайте же меня. Вот подробная карта окрестностей Тагины. Это фламиниева дорога, которая от Капры ведет к Тагине, и спускается оттуда к Риму. Тут, при Тагине будет решена битва. Ты, Гильдебранд, будешь командовать нашим левым крылом, даю тебе десять тысяч воинов. Ты, Тейя, станешь на правом крыле с пятнадцатью тысячами и на горе позади Капры. -- О нет, -- вскричал Тейя, -- позволь мне быть подле тебя: я видел такой дурной сон! -- Нет, мой Тейя, -- возразил Тотила, -- план битвы нельзя составлять по снам. У вас с Гильдебрандом будет много дела, когда наступит решительный момент, потому что, еще раз повторяю, здесь, между Капрой и Тагиной, будет решено дело. Вот почему я и ставлю здесь половину своего войска. В центре армии Нарзеса стоят герулы и -- лучший отряд его -- лонгобарды. Так слушайте же. Я знаю лонгобардов, они слишком увлекаются во время битвы, на этом я и строю весь свой план. Я с небольшим отрядом своей готской конницы выеду из Капры против лонгобардов. Они, конечно, не замедлят броситься на меня. Я же со всем отрядом тотчас обращусь в притворное бегство назад в Каиру. Лонгобарды бросятся за нами и далеко опередят свою пехоту. Они погонят нас через всю Капру и затем бросятся по фламиниевой дороге к Тагине. Тут дорога суживается и проходит между двух высоких гор, густо поросших лесом. В этих лесах будут скрыты в засаде персы Агаллы. Когда лонгобарды, преследуя нас, подъедут к этим горам, я быстро поверну свой отряд назад, на них. В то же время зазвучит рог, и по этому знаку твои персы, Фурий, бросятся также с двух сторон на лонгобардов. -- Они погибли! -- с торжеством вскричал Визанд. -- Но это еще только половина дела, -- продолжал Тотила. -- Ведь Нарзес поспешит с пехотой на помощь лонгобардам. Но я скрою в домах Капры стрелков из лука, а в Тигане -- копьеносцев. И когда Нарзес бросится и захочет вмешаться с пехотой в борьбу конницы между двумя городами, наши стрелки нападут на него с двух сторон и задержат его. -- Не хотел бы я завтра быть лонгобардом, -- сказал Агалла. -- Вы, Гильдебранд и Тейя, когда увидите, что пехота Нарзеса подходит к Капре, броситесь на ее центр, а мы в то же время бросимся на оба крыла и легко отделим их от главной массы. -- Ты -- любимец Одина, -- заметил ему Гильдебранд. Вслед затем все разошлись. В палатке остались только Тотила и Агалла. -- Король, -- сказал корсиканец. -- Я хочу просить тебя об одной милости. Завтра после битвы я уезжаю и никогда не возвращусь сюда. Позволь мне перед Н отъездом еще раз увидеть Валерию. -- К чему? -- спросил, нахмурившись, Тотила. -- Это только будет тяжело и тебе, и ей. -- Нет, мне это принесет счастье. Или ты боишься, король готов? -- Фурий! -- с негодованием вскричал Тотила. -- Ступай, убедись сам, как мало походите вы друг на друга. ГЛАВА XIV В тот же день вечером Валерия гуляла в саду монастыря Тагины, в котором прожила столько лет. Вдруг послышались мужские шаги. Она повернула назад, к дому, но через минуту против нее стоял Фурий Агалла. -- Ты здесь, Агалла? Что привело тебя сюда? -- Потребность проститься с тобой, Валерия, проститься навеки. Завтра мы едем на смертельный бой. Твой... король позволил мне еще раз увидеть ту... которую только ему одному я уступаю... должен уступить, но... но не могу. -- Агалла, я невеста твоего друга! -- с достоинством сказала Валерия. -- Я знаю!... Это огненными буквами написано в моем сердце. И к чему он, именно он, встал между мной и тобой! Всякого другого я уничтожил бы! -- Ты заблуждаешься, Агалла. Чтобы раз и навсегда положить конец подобным разговорам, знай, что если бы даже я никогда не встретила Тотилы, все же никогда не вышла бы за тебя. Прощай! И Валерия хотела пройти мимо него. Но он загородил ей дорогу. -- Нет, не уходи. Я не могу молчать. Ты должна знать, как люблю я тебя. Ты должна... И он схватил ее за руку. -- Ко мне! На помощь! -- закричала Валерия. В эту минуту сильный толчок отбросил корсиканца далеко назад. -- Тигр! -- вскричал Тотила. -- Не хочешь ли ты убить и мою невесту также, как свою? С диким криком ярости бросился на него Агалла. Но Тотила спокойно смотрел ему прямо в глаза. Фурий сдержался. -- Как? Неужели этот безумец убил свою невесту? Агалла взглянул на Тотилу и видел, как тот утвердительно кивнул головой. Этого он не смог вынести, бросился бежать и через минуту исчез в тени деревьев. -- Я пожалел, -- сказал Тотила, -- что позволил ему посетить тебя, и поехал) вслед за ним. Ты очень испугалась? -- Да, он глядел безумным. Но теперь все прошло. Завтра -- решительная битва? Ты беспокоишься? -- Никогда в жизни не ожидал я битвы с такой радостью, как теперь. Она прославит меня в истории. Мой план хорош, и меня радует победа над великим полководцем. Я жду этой битвы, как праздника. И ты должна украсить мой шлем, и копье, и моего коня венком из цветов и лент. -- Цветов и лент! Но ведь так украшают только жертву! -- И победителя, Валерия. -- Хорошо. Завтра к восходу солнца я пришлю тебе в лагерь оружие, украшенное цветами, покрытыми утренней росой. -- Да, я хочу выехать украшенным на эту лучшую мою победу. Завтра одной битвой я выиграю и невесту, и Италию! Возвратившись в лагерь, Тотила послал графа Торисмута к Агалле спросить, не изменил ли он своего намерения помочь ему. Торисмут возвратился с запиской: "Завтра я исполню то, чего ты ожидаешь от меня. После битвы ты не будешь больше укорять меня", -- писал Агалла. -- Что он делал, когда ты приехал туда? -- спросил Тотила. -- Он самым заботливым образом расставлял в засаду своих всадников. С восходом солнца на следующее утро Тотила выехал с небольшим отрядом своей конницы из ворот Капры. Его вооружение блестело золотом и серебром и было украшено венками роз и разноцветными лентами. Снежно-белый конь его также нес чудный венок на шее, а в гриву его были вплетены длинные яркие ленты. Рядом с Тотилой ехал Юлий. Он не был вооружен и держал в руке только прекрасный щит, данный ему Тейей. -- О! -- вскричал Альбоин, увидя Тотилу. -- Он едет на битву, нарядившись, как на свадьбу! Какое дорогое вооружение! Гизульф, брат мой, у нас и не видали такого! И что за конь под ним! О, я должен получить и этого коня, и это вооружение! С этими словами он бросился вперед. Тотила остановил коня и, казалось, ждал удара. Альбоин налетел, но в последний миг Тотила чуть потянул повод, и лошадь его сразу отпрыгнула в сторону, так что Альбоин проскакал мимо. Тотила очутился сзади него и без труда мог бы пронзить его своим копьем. Лонгобарды этого не ожидали и с громкими криками ужаса бросились к своему вождю. Но Тотила быстро обернул копье и тупым концом ударил противника по плечу с такой силой, что тот упал с лошади, Тотила же спокойно поехал к своему отряду. Альбоин быстро вскочил на лошадь и повел свое громадное войско на небольшой отряд готов. Но, прежде чем они подъехали, готы бросились бежать обратно к Калре. Альбоин сначала остановился в изумлении, но затем вскричал: -- Да это бегство! Конечно, бегство! Передние уже скрылись в воротах! Скорее, волчата! За ними в город! И многочисленная конница его помчалась в Каиру. Нарзес со своих носилок видел все происшедшее. -- Стой! -- с яростью кричал он. -- Остановитесь, безумные! Ведь это бегство притворное! Назад! Трубите отступление! Громче! Но лонгобарды слишком увлеклись преследованием врага, остановить их было невозможно. -- Ах, -- вздохнул Нарзес. -- И я должен смотреть на такую глупость! Следовало бы дать им погибнуть в наказание. Но они мне нужны, надо спасти их. Итак, вперед, во имя глупости! Цетег, Анцал, Либерий, за ними в Каиру! Ведите исаврийцев, армян и иллирийцев. Но помните: город не может быть пуст! Берегитесь! Мои носилки последуют за вами. Но я не в силах больше стоять. Он в изнеможении упал на подушки. Цетег же и другие полководцы бегом повели пехоту. Между тем, готы и за ними лонгобарды вскачь пронеслись через Капру и помчались по фламиниевой дороге к Тагине. Передние ряды лонгобардов достигли того места, где лесистые горы с двух сторон суживают дорогу. Увидя это, Тотила дал знак, зазвучал рог, и в ту же минуту из ворот Тагины бросился отряд пехоты с копьями, а с обеих гор выскочили из засады персы. Пораженный Альбоин быстро оглянулся. -- Мои волчата, никогда еще не бывало нам так худо! -- закричал он и повернул лошадь назад к Капре. Но в эту минуту оттуда бросились скрытые в домах готские стрелки. Лонгобарды оказались окруженными со всех сторон. -- Ну, Гизульф, теперь остается только храбро умереть. Кланяйся моей Розамунде, если тебе удастся выбраться! -- крикнул Альбоин и бросился на одного предводителей конницы, который в золотом, открытом шлеме мчался прямо на него. Альбоин готовился уже ударить его, но тот закричал: -- Стой, лонгобард! Идем вместе на наших общих врагов! Долой готов! -- И с этими словами Фурий Агалла рядом с Альбоином понесся на готов. Первое мгновение готы, увидя это, молчали, думая, что, быть может, это какая-нибудь хитрость, но затем поняли и с криками: "Измена! Измена!" в страшном смятении бросились назад к Тагине. Тотила также побледнел, увидя Агаллу рядом с Альбоином. -- Да, это измена! -- вскричал он. -- А, тигр! Долой его! И он понесся на корсиканца. Но прежде чем он успел достичь его, Исдигерд целым отрядом персов очутился между ним и Агаллой. -- На короля! -- крикнул он персам, -- Все на короля! Вот он, на белой лошади! -- И целый град стрел направился в Тотилу. Щит его был, совсем пробит. Между тем, Агалла также увидел его. -- А, это он! Моей должна быть кровь его сердца! -- И он бросился к Тотиле, который страшным ударом успел убить Исдигерда. Агалла поднял копье, прицеливаясь бросить его в открытое лицо Тотилы. Но вдруг две стрелы вонзились в лошадь Тотилы, а третья в ту же минуту попала ему в плечо. И лошадь, и всадник упали. Персы Исдигерда громко вскрикнули от радости. Агалла и за ним Альбоин пришпорили коней. -- Пощадите жизнь короля! -- вскричал Альбоин. -- Возьмите его в плен! Он пощадил мою жизнь! -- Нет, смерть ему! -- крикнул Фурий и бросил копье. Алигерн в это время старался поднять раненого Тотилу на вороного коня префекта. В эту минуту пронеслось копье Агаллы, но Юлий отразил его щитом Тейи. Агалла пустил второе копье: Алигерн прикрыл короля щитом, но оружие было брошено с такой силой, что пробило щит и ранило короля. Агалла подъехал уже почти вплотную и занес меч над Тотилой, но молодой Адальгот со страшной силой ударил его древком знамени, которое держал, и тот опрокинулся назад, оглушенный. Между тем, Алигерну удалось, наконец, посадить раненого Тотилу на коня, и в сопровождении Юлия и Адальгота, он вывез короля из битвы и помчался в Тагину. Торисмут между тем, успел привести свой отряд в порядок. Тотила хотел распоряжаться битвой, но не мог сидеть в седле. -- Торисмут, -- сказал он. -- Ты защищай Тагину и пошли скорее гонца к Гильдебранду: он должен сейчас вести сюда весь свой отряд и во что бы то ни стало загородить дорогу на Рим. Тейя, как я узнал, уже на месте битвы, он должен прикрывать отступление на юг, к Риму. Это последняя надежда. Тут он потерял сознание. -- Везите его отсюда, -- сказал Торисмут. -- Скорее туда, на гору, в монастырь. Скорее. Из ворот Капры движется уже пехота Нарзеса, наступает решительный момент. Я буду защищать Тагину, пока у меня останется хоть один человек. Ни один всадник -- ни перс, ни лонгобард -- не войдет в город, пока я в состоянии поднять руку: я буду охранять жизнь короля, пока он не очутится в безопасности. Действительно, из ворот Капры появилась пехота Нарзеса. Цетег узнал уже о поступке Агаллы. Он подъехал к нему и протянул руку. -- Наконец-то, мой друг Агалла, ты примкнул к нам! -- О, он не должен жить, этот Тотила! -- с яростью вскричал Агалла. -- Как? Разве он еще жив? Мне казалось, он умер! -- быстро возразил Цетег. -- Нет, не умер! Его увезли раненого. -- Он не должен жить! -- закричал Цетег. -- Его смерть важнее, чем взятие Тагины. Это может сделать Нарзес -- их ведь семьдесят против семи готов. А ты, Агалла, скорее в погоню за Тотилой. Он ранен, значит не может сражаться. Его увезут в лес за городом. Туда можно пробраться по двум дорогам. Бери триста всадников и поезжай одной дорогой, а я возьму триста других и поеду другой. -- О, он, наверно, теперь в монастыре, у нее, у Валерии! Я задушу его там!... Благодарю, Цетег. Я иду правой дорогой, ты -- левой. Между тем, друзья отвезли раненого короля в ближайший лес за Тагиной. Там он напился у источника и немного окреп. -- Юлий, -- сказал он, -- поезжай к Валерии. Скажи ей, что битва проиграна, но ни Рим, ни я, ни надежда еще не потеряны. И привези ее сюда. Не хочешь? Ну, так я сам поеду к ней в монастырь. ' Юлий неохотно согласился ехать. -- Сними с меня шлем и плащ: они так тяжелы! -- просил раненый. Юлий снял. В эту минуту ему послышался топот лошадей. -- Нас преследуют, -- сказал он товарищам. Алигерн бросился к опушке леса и тотчас возвратился. -- Да, два отряда персов приближаются с двух сторон, -- сказал он. -- О, Юлий, скорее же, спаси Валерию! Веди ее под защиту Тейи. -- Да, я спасу ее! -- ответил Юлий, в уме которого блеснула счастливая мысль: "Один раз мы с ним обменялись плащами, и это спасло его от удара убийцы. Сделаю я и теперь то же, этим я отвлеку погоню от него". И он быстро надел шлем и окровавленный белый плащ Тотилы и вскочил на вороного Плутона. И действительно, как только он выехал из леса на открытую дорогу, всадники бросились за ним. Чтобы отвлечь врагов как можно дальше от Тотилы, Юлий пустил Плутона во всю прыть. Но добрый конь был ранен, ему трудно было взбираться на крутую гору. Погоня настигла его. -- Он ли это? -- спросил ехавший впереди. -- Тотила, кажется, выше ростом? -- Он, -- ответил другой. -- Его шлем и белый плащ. -- Но ведь он был на белой лошади. А это вороная, -- и какая чудная! -- Да, это благородный конь. Я знаю его. Он сейчас остановится, смотри... Стой, Плутон! На колени! -- закричал первый. И Плутон, дрожа и фыркая, сразу остановился и, несмотря на шпоры н удары, медленно стал опускаться на колени. -- Да, варвар, езда на лошади префекта гибельна для вас! Вот это тебе за Рим, это за Капитолий, это за Юлия! И префект с яростью нанес три страшных удара в спину Юлия. Тот упал с лошади. Префект спрыгнул с лошади, подошел к нему и снял шлем с его головы. -- Юлий! -- в ужасе вскричал он. -- Ты, Цетег? -- Юлий! Ты не должен умереть! -- закричал снова префект, стараясь унять кровь, которая лилась из трех глубоких ран. -- Если ты меня любишь, -- сказал умирающий, -- спаси его, спаси Тотилу. И кроткие глаза его закрылись. Цетег пощупал пульс, приложил ухо к груди. "Он умер! -- беззвучным голосом сказал он. -- О, Манилия! Юлий, тебя я любил -- и ты умер с его именем на устах!.. Теперь порвалась последняя моя связь с людьми. Теперь, мир, ты мертв для меня!" -- Поднимите его на благородного коня. Это мой Плутон, будет последней службой в твоей жизни. Отвезите его туда, в монастырь. Пусть священники похоронят его. Сжажите им, что он кончил жизнь, как монах, умер за своего друга: он заслуживает христианского погребения. И он сел на лошадь. -- Куда? Назад, в Тагину? -- спросил верный Сифакс. -- Нет! Туда, в лес. Он там скрывается, потому что Юлий выехал оттуда. Между тем, Тотила немного подкрепился, сел на лошадь Юлия и в сопровождении Адальгота, Алигерна и некоторых других воинов, поехал через лес к монастырю. Уже виднелись белые стены его, как вдруг справа раздался страшный крик, и на лесную прогалину выехал сильный отряд конницы. Тотила узнал их предводителя и, прежде чем спутники его успели опомниться, пришпорил коня и понесся на него, опустив свое копье. -- Гордый варвар! -- вскричал тот. -- Гнусный изменник! Точно две грозовые тучи, столкнулись враги и с такой яростью бросились друг на друга, что ни один не заботился о прикрытии себя: каждый думал только о том, чтобы нанести более сильный удар. Фурий Агалла упал с лошади мертвый. Тотила опустился на руки Адальгота, смертельно раненый. -- Готы! -- прошептал он еще. -- Италия!... Валерия!... -- и скончался. В эту минуту, прежде чем успел начаться неравный бой, подъехал Альбоин со своими лонгобардами. Молча, с поникшей головой смотрел он на труп короля. -- Он подарил мне жизнь, а я не мог спасти его, -- с грустью промолвил Альбоин. Один из его воинов указал на богатое вооружение покойника. -- Нет, -- сказал Альбоин, -- этот герой-король должен быть погребен со всеми почестями в королевском вооружении. -- Там в монастыре, Альбоин, -- грустно сказал Адальгот, -- его ждет невеста и могила, которую он давно уже выбрал для себя. -- Несите его туда. А вы, всадники, за мной, назад в битву! ГЛАВА XV Между тем, Цетег уже напал на след Тотилы. Вдруг к нему прискакал посланный с места битвы. -- Скорее, префект, назад! -- кричал он. -- Почти верная победа ускользает от нас. Нарзес потерял сознание. Либерий, заступивший его, в отчаянии. Твое присутствие необходимо. Цетег быстро повернул коня назад, к Тагине. -- Слишком поздно! -- крикнул ему навстречу Либерий. -- Битва уже кончена. Перемирие. Остатки готов удаляются. -- Как? -- с яростью закричал Цетег. -- Перемирие? Отступление?... Где Нарзес? -- Он лежит без сознания в своих носилках. Испуг вызвал страшный припадок его болезни. И неудивительно. -- Рассказывай, что случилось. -- Со страшными потерями -- эти готы стояли, точно стены, -- ворвались мы в Тагину, но тут мы должны были брать с боя каждый дом, каждую комнату. Их предводитель разбил нашего Анцала. -- Как зовут этого предводителя? Тейя? -- с живостью спросил префект. -- Нет, граф Торисмут. Когда мы уже почти кончали битву, и Нарзес велел нести себя в город, вдруг явился посланный с нашего левого крыла -- его совсем уничтожили. -- Кто? -- Он, этот ужасный Тейя. Он узнал, что их центр в опасности и что король ранен, и -- понимая, что не успеет уже помочь им, -- с безумной смелостью бросился на наше левое крыло, разбил его, погнался за беглецами в самый их лагерь и захватил там десять тысяч пленных со всеми вождями. Потом связал Зевксиппа и отправил его со своими герольдами к Нарзесу, требуя перемирия на двадцать четыре часа. -- Невозможно! -- вскричал Цетег. -- Иначе он поклялся, что умертвит все десять тысяч пленных вместе с вождями. -- И пусть бы умертвил! -- закричал Цетег. -- Да, для тебя, конечно, все равно, римлянин. Что тебе до наших войск! Но Нарзес не так относится к ним. На него страшно подействовала эта ужасная неожиданность, он упал в припадке и потерял сознание, протянув мне жезл главнокомандующего. А я, конечно, принял условие. -- Я тотчас начну битву снова. -- Нет, ты не можешь сделать этого. Тейя оставил большую часть пленных и всех предводителей у себя заложниками, и если ты выпустишь хоть одну стрелу, он убьет их. А за это Нарзес не поблагодарит тебя. Между тем, Тейя и Гильдебранд, окончив битву, поспешили к тому месту, где лежал труп Тотилы. С рыданием бросился навстречу им Адальгот и, взяв за руки, повел к гробнице. Здесь на своем щите лежал молодой король. Торжественное величие смерти придало благородным чертам его строгость. Слева рядом с ним лежал труп Юлия, а между двумя друзьями, на белом, залитом кровью плаще Тотилы, лежал третий труп -- прекрасной римлянки Валерии. Когда ей сообщили, что в монастырь несут ее жениха, она без слез, без вздоха, бросилась к широкому щиту, на котором Адальгот и Алигерн торжественно вносили покойника в ворота, помогла уложить его в саркофаг и затем спокойно, не торопясь, вынула из-за пояса кинжал и со словами: "Вот, строгий Бог христиан, возьми и мою душу!" вонзила острое орудие себе в сердце. У ног ее плакала Гото. Кассиодор с маленьким крестом из кедрового дерева переходил, шепча молитвы, от одного трупа к другому, и обильные слезы текли по лицу его. Вскоре часовня наполнилась воинами. Молча подошел Тейя к трупу Тотилы, положил правую руку на глубокую рану в его груди и, нагнувшись, прошептал: "Я окончу твое дело". Затем он отошел к высокому дереву, которое росло на вершине холма у могилы, и обратился к толпе воинов, молча стоявших вокруг: -- Готы! Битва проиграна, и государство пало также. Кто из вас хочет перейти к Нарзесу и подчиниться ему -- пусть идет. Я не удерживаю никого. Сам же я хочу сражаться до конца. Не для того чтобы победить -- это невозможно, -- а чтобы умереть смертью героя. Кто хочет разделить мою участь -- оставайтесь. Вы все хотите? Хорошо. Тут поднялся старик Гильдебранд. -- Король умер. Но готы не могут, далее когда идут на верную смерть, сражаться без короля. Аталарих, Витихис, Тотила... Только один есть среди нас, который может быть четвертым после этих трех благородных героев, -- это ты, Тейя, наш последний, наш самый великий герой! -- Да, -- ответил Тейя, -- я буду вашим королем. Не на спокойную и счастливую жизнь, а на геройскую смерть поведу я вас. Тише! Не приветствуйте меня ни радостными криками, ни звоном оружия. Кто хочет иметь меня своим королем, сделайте то же, что я. И он сорвал с дерева, под которым стоял, маленькую веточку и воткнул ее себе в шлем. Все молча последовали его примеру. -- О, король Тейя! -- прошептал Адальгот, стоявший подле него. -- Ведь это ветки кипариса. Так увенчивают обреченных в жертву! -- Да, мой Адальгот, ты говоришь, как предсказатель: обреченных на смерть!... КНИГА VII Тейя ГЛАВА I История готов быстро продвигалась к концу, точно камень, катящийся с крутой горы. Под Капрой и Тагиной погиб цвет их пехоты: из двадцати пяти тысяч, которые привел туда Тотила, не осталось ни одной. На флангах тоже погибло много готов, осталось всего не более двадцати тысяч человек, с которыми Тейя поспешно двинулся на юг по фламиниевой дороге. По пятам за ним гнались Цетег и лонгобарды, а за ними Нарзес, окруживший готов с запада, юга и севера. Движение готов сильно замедлялось огромным количеством неспособных к войне -- женщин, детей, стариков, больных, которые, в ужасе от жестокостей Нарзеса, бежали изо всей Италии в лагерь короля. Чтобы неприятель не нагнал, готам приходилось почти каждую ночь жертвовать небольшим отрядом. Выбирали место, где отряд мог надолго задержать огромное войско неприятеля, и человек пятьсот оставались там и вступали в ожесточенную борьбу с врагами. Победить они, конечно, не надеялись, но своим храбрым сопротивлением задерживали врага на несколько часов и этим давали возможность своим уйти дальше. Около Фоссатума Тейя узнал от бежавших готов, что Рим потерян для них, что римляне в условленную ночь умертвили всех бывших там готов с их женами и детьми. После этого идти к Риму было бесполезно. Надо было изменить направление пути. Тейя оставил под Фоссатумом тысячу готов под начальством графа Маркья, чтобы задержать Цетега и Альбоина, а сам повернул к Неаполю. К полудню подошли войска Цетега и Альбоина, и началась битва. Она продолжалась до самой ночи. Когда рассвело, в лагере готов была гробовая тишина. С величайшей осторожностью приблизились преследователи к окопам готов: все так же тихо. Наконец, Цетег, а за ним Сифакс взобрались на шанцы. -- Идите смело! -- обернувшись, крикнул Цетег своим исаврийцам. -- Опасности нет, вот все они лежат мертвые, вся тысяча, вот и граф Маркья, я знаю его. Очистив дорогу, Цетег снова пустился в погоню за Тейей по фламиниевой дороге. Но местные крестьяне сообщили ему, что готы не проходили здесь, -- всякий след их исчез. Цетег созвал совет и решил разделить свое войско, искать исчезнувших готов: одна часть под начальством Иоанна должна идти направо, Альбоин же -- налево. Сам префект решил идти к Риму и, овладев городом при помощи своих верных исаврийцев, не пускать в него Нарзеса. Пока префект обсуждал подробности этого плана, в палатку его вошел Нарзес, опираясь на руку Василиска. -- Ты позволил тысяче готов задержать себя здесь до тех пор, пока остальные успели скрыться, -- с гневом начал главнокомандующий. -- И к чему ты отправляешь Иоанна на юг? Тейя не пойдет туда, он, наверно, уже знает, что Рим него потерян. Глаза Цетега сияли. -- Да, -- продолжал Нарзес. -- Я послал в Рим умных людей, и они возбудили тамошнее население против готов. В условленную ночь римляне умертвили живших готов, с женщинами, детьми и стариками. Не более пятисот человек успели запереться в башне Адриана. Новый римский пала Пелагий прислал мне своих послов. Я заключил с ними договор, которым, надеюсь, ты будешь доволен. Добрые граждане Рима ничего не боятся так сильно, как третьей осады, и просят, чтобы мы не предпринимали нечего, что могло бы повести к новой борьбе из-за Рима. Готов в башне Адриана, пишут они, голод заставит сдаться, после этого они поклялись открыть ворота своего города только своему естественному начальнику и защитнику, префекту Рима. Вот договор, читай сам! С глубокой радостью прочел Цетег этот договор. Итак, они его не забыли, римляне! К нему, а не к ненавистным византийцам обратились они теперь, когда наступает решительная минута! Его зовут назад в Капитолий! -- Ну что? -- спросил Нарзес. -- Доволен? -- Да, я доволен, -- ответил Цетег, возвращая прочитанный документ. -- Я обещал не брать города силой, -- сказал Нарзес. -- Надо прежде отправить короля Тейю вслед за Тотилой. Тейя, между тем, прекрасно воспользовался задержкой врага у Фоссатума. Оставив фламиниеву дорогу, он бросился на восток, к берегу моря, прошел Самниум и отсюда уже свернул на юго-запад, к Неаполю. Дорогой он узнал, византийцы из Капуи угрожают Кумам. -- Ну, нет, -- вскричал Тейя, -- мы должны поспеть в этот город раньше их. Там у меня есть важное дело. Оставив для защиты женщин и детей небольшой отряд, сам он бросился к Капуе и неожиданным нападением уничтожил значительное византийское войско. Эта удача была последней улыбкой бога побед. На следующий день Тейя вступил в Кумы. Посреди этого города возвышалась высокая, крепкая башня, окруженная толстыми, высокими стенами. В это башне содержались римские заложники, которых Тотила взял с собой, когда в последний раз уходил из города. Их было около трехсот человек, самых знатных граждан Рима, -- сенаторов, патрициев. Они были приведены в эту башню ночью, в глубокой тайне, и как ни старались римляне узнать, где они находятся, им это не удалось. Теперь Тейя вошел в эту башню с несколькими готами, успевшими спастись во время последнего избиения их в Риме. По его велению, готы рассказали заложникам, как римляне, возбужденные подосланными Нарзесом людьми, в одну ночь умертвили всех готов в городе, даже женщин и детей. Так ужасен был взгляд Тейи, что заложники поняли, что участь их решена. И действительно, через час головы их были выставлены на стенах города. -- Но не только за этим торопился я сюда, -- сказал Тейя Адальготу. -- Есть еще один священный долг, который мы должны исполнить здесь. И он пригласил всех вождей к себе на ужин. Когда печальное торжество было окончено, он сделал знак Гильдебранду. Тот тотчас встал и взял горящий факел. -- Идите за мной, товарищи, -- сказал он. -- Возьмите с собой свои щиты. Был третий час ночи. Молча вышли из зала, следуя за королем и седым Гильдебрандом, Гунтарис, Адальгот, Алигерн, Гриппа, Рагнарис и Визанд. Позади всех шел с факелом Вахис, который со смерти Витихиса служил оруженосцем при Тейе. Прямо против дворца, в саду, возвышалась громадная круглая башня, "башня Теодориха", как ее называли. К ней направился старый Гильдебранд, освещая дорогу. Войдя в комнату первого этажа, он не стал подниматься по ступеням вверх, а тщательно размерил пол, нашел едва заметную для глаза скважину между двумя каменными плитами и, просунув кончик топора, приподнял камень. Открылся вход в глубокое подземелье, Гильдебранд первый стал спускаться туда, за ним молча один за другим спустились все остальные по узкой, высеченной в скале лестнице в двести ступеней, которая привела их в обширную пещеру, разделенную стеной на две половины. Часть, в которую они вошли, была пуста. Тогда Тейя, отсчитав десять шагов, надавил на камень, и в стене открылась маленькая дверь. Гильдебранд и Тейя вошли в нее, осветили факелами, и перед глазами их удивленных друзей засверкали сокровища: слитки золота, серебра, кучи драгоценных камней, жемчуг, бесчисленное множество ваз, кубков и чаш всевозможной величины и формы, дорогие меха, пурпур, шелка и несметное количество оружия всех времен и народов, от самых простых грубых деревянных до самых изящных, усыпанных драгоценными камнями. -- Эта тайная пещера, -- сказал Тейя, -- известна только Гильдебранду и мне. Она вырублена в скале сорок лет назад, по распоряжению самого Гильдебранда, когда он был графом Кумы, и сюда снесены все эти сокровища, которые в течение столетий накопили Амалунги, -- частью как военную добычу, частью как мирные подарки соседей. Вот почему византийцы нашли так мало сокровищ в Равенне. Враги всюду шарили, отыскивая их, напрасно: глубокая пропасть не выдала своей тайны. Но теперь настало время вынести их отсюда: заберем все это на свои широкие щиты и понесем с собой в последнюю битву, которая предстоит еще остготскому народу. Ты, Адальгот, не бойся: если даже и погибну, и все будет потеряно, -- эти священные сокровища не должны попасть в руки византийцев. Ты увидишь, какое чудное место выбрал я для этой последней битвы готов, -- оно поглотит и скроет навсегда и последних готов, и их сокровища, и их славу. -- Да, -- подтвердил Гильдебранд. -- Вот, смотрите, мои готы! И он отдернул занавес в глубине пещеры. Все присутствующие почтительно опустились на колени, ибо все сразу узнали великого покойника, который явился перед ними, сидя на высоком золотом троне, с мечом в правой руке, покрытый пурпуровой мантией. Это был король Теодорих. Римляне научились от египтян бальзамировать трупы. В глубоком волнении все молча смотрели на своего великого короля. Наконец, Гильдебранд заговорил: -- Давно уже мы с Тейей потеряли веру в звезду готов. Вы знаете, что Амаласунта велела положить тело своего великого отца в круглой мраморной башне во дворце Равенны. Перед началом войны мне была поручена почетная стража перед этим зданием. Но мне не нравилось оно: я не считал его достаточно надежным убежищем для величайшего сокровища готов. И еще больше не нравилось мне плаксивое пение священников, которые слишком уж часто являлись молиться за великую душу героя. И я подумал: когда готы будут изгнаны из этой южной страны, то ни вельхи, ни греки не должны осквернять останков великого короля. Нет, прах дорогого героя должен быть скрыт так, чтобы никто не мог найти его. И вот в темную ночь, с помощью Тейи, я вынес благородный труп из круглой башни Равенны и как величайшее сокровище скрыл его здесь, где он спрятан надежно. А если бы через много веков случайно и нашли его, то кто догадался бы, что это король с орлиным глазом? Мраморный саркофаг в Равенне теперь пуст, и монахи напрасно стерегут его. Здесь, окруженный своими сокровищами, сидя на своем троне, должен покоиться великий король, душе его, которая смотрит сюда из Валгаллы, это приятнее, чем видеть себя распростертым под тяжелыми камнем. -- Но теперь, -- закончил его речь Тейя, -- для него и для его сокровищ наступило время еще раз увидеть божий свет. Когда мы вынесем все эти сокровища, мы возьмем с собой также и дорогой труп героя. А завтра рано утром мы уйдем отсюда и поспешим к тому месту, которое я избрал для последней битвы нашей, -- месту, которое может дать надежное убежище всем, решившимся умереть. ГЛАВА II Нарзес, между тем, вел свои войска также к Неаполю, но через Рим. Цетег со своими исаврийцами находился тут же. Он боялся, что Нарзес не сдержит обещания и попытается овладеть Римом; но, к его удивлению, Нарзес этого не сделал! и даже переговоры с палой и властями Рима вел вне города, в присутствии Цетега. Римляне поклялись над мощами святых не открывать ворот своего города никому, кроме префекта. Цетег был очень доволен. -- Они поняли, наконец, -- сказал он вечером Лицинию, -- что я один мог спасти Рим. -- Начальник, -- ответил тот, -- не доверяй этому хитрому калеке. Я боюсь его. -- Не бойся, только бы нам забраться в Капитолий. А уж оттуда мы справимся с ним: эпилептики не выносят воздуха Капитолия. На следующее утро Цетег весело обратился к Лицинию: -- Слушай, только никому не говори: сегодня ночью ко мне в палатку успел пробраться Публий Мацер. Папа сделал его начальником вновь сформированных римских войск и поручил ему охрану латинских ворот Рима, а брату его Марку поручил Капитолий. Он показывал мне документы. Но римлянам надоело управление духовенства. Они хотят видеть меня с моими исаврийцами на стенах своего города. Он напишет мне, в какую ночь ворота Рима и Капитолия будут открыты для нас. Между тем, Тейя прошел мимо Неаполя и расположился лагерем на склоне Везувия, по обоим берегам Драконовой реки, протекающей у подошвы горы и впадающей в море. Первой заботой короля было скопить как можно больше продовольственных запасов, чтобы кормить народ. В то же время он сделал все возможное, чтобы еще более укрепить это, от природы хорошо защищенное, место. Когда через два дня после него сюда подошел Нарзес и осмотрел позицию противника, он удивился умению варвара выбрать место для защиты. -- На Везувии есть одно ущелье, -- сказал он Альбоину, -- давно, когда я еще надеялся излечиться от своей болезни, врачи отправили меня сюда пользоваться горным воздухом. Я исходил тогда все горные тропинки и нашел это ущелье. Если варвары заберутся туда, то только голодом можно будет заставить их выйти из него. -- Это случится нескоро, -- возразил Альбоин. -- Да, но другого средства не будет. Я не имею никакого желания губить еще десятки тысяч императорских войск, чтобы месяцем раньше уничтожить эту последнюю горсть варваров. Так и вышло: шестьдесят дней простояли противники друг против друга. Медленно, со страшными потерями завоевывая каждый шаг, Нарзес стягивал свои войска вокруг осажденных. Наконец, он закрыл им все пути на север, восток и запад, только юг оставался открытым, но там было море, а готы не имели ни одного корабля. После ужасной битвы византийцам удалось оттеснить готов на правый берег Драконовой реки; тут на плоскогорье, неподалеку от одного из боковых кратеров Везувия, среди многочисленных пропастей, пещер и обрывов расположились остатки храброго народа. Со всех сторон это плоскогорье было окружено громадными, почти отвесными скалами; единственным выходом служило узкое ущелье, открывавшееся на юг. Это и было то ущелье, о котором говорил Нарзес. Вход в него был так узок, что один человек вполне закрывал его своим щитом. Этот вход день и ночь сторожили, сменяясь каждый час, сам король Тейя, герцог Гунтарис, герцог Адальгот, граф Гриппа, граф Визанд, Алигерн, Рагнарис и Вахис. За ними в ущелье стояла всегда сотня воинов, также сменявшихся ежечасно. Итак, долгая и ужасная борьба за Рим и Италию свелась к схватке за маленькое ущелье на берегу полуострова. На холме, прямо против входа в ущелье, расположился Нарзес с лонгобардами, по правую сторону от него стоял Иоанн, по левую -- Цетег с исаврийцами. Цетег был очень доволен своим местом, оттуда шла дорога прямо на Рим. -- Будьте готовы с исаврийцами, -- говорил он Лицинию и другим своим центурионам. -- Как только получим известие от Мацера, вы тотчас отправитесь в Рим. -- А ты? -- спросил Лициний. -- Я останусь пока при Нарзесе наблюдать за ним. Прошло несколько дней, и ожидаемое от Мацера известие было получено. Цетег тотчас сообщил об этом Лицинию. -- Сегодня же ночью мы отправимся, -- ответил Лициний. -- Позаботься только, чтобы великий калека как можно дольше не знал о нашем уходе. -- Это напрасно, Лициний. За нами так зорко наблюдают, что мы не можем скрыть этого. Гораздо благоразумнее будет действовать открыто. Ты сам пойдешь к нему вместе с Сальвием; от моего имени вы сообщите ему, что римляне уничтожили последних готов, которые держались еще в башне Адриана, и просят, чтобы я с исаврийцами вступил в Рим теперь же, не ожидая битвы с Тейей; скажите ему, что я прошу его сообщить, согласен ли он, чтобы вы тотчас отправились туда с исаврийцами. Без его согласия ни я, ни исаврийцы не тронемся с места. Как только Лициний вышел, в палатку вошел Сифакс. -- О, господин, -- умоляющим голосом обратился он к Цетегу, -- не доверяй этому больному. Я так боюсь его. -- Я знаю, мой Сифакс, что он охотно уничтожил бы меня. Но он так осторожен, что я не смог ничего выведать у него. Слушай: я знаю, ты хорошо плаваешь. Но умеешь ли ты нырять? Можешь ли долго оставаться под водой? -- Могу, -- с гордостью ответил Сифакс. -- Прекрасно! -- сказал Цетег. -- Я узнал, что Нарзес ведет тайные разговоры с Альбоином и Василиском не в палатке, -- в лагере тысячи ушей, а в купальне. Врачи предписали ему утреннее купанье в море. Для этой цели ему устроили купальню, к которой можно подобраться в лодке. Его сопровождают туда Альбоин и Василиск, и я заметил, что каждый раз, возвратившись оттуда, они знают распоряжения Нарзеса и последние вести, полученные из Византии. -- Отлично, -- ответил Сифакс. -- Если эти вести можно узнать в купальне, обещаю, что ты будешь знать все. Притом вот уже несколько дней подряд какой-то рыбак делает мне разные знаки, я думаю, что он хочет сообщить мне нечто. Но лонгобарды так следят за каждым моим шагом, что мне не удалось незаметно поговорить с ним. Быть может, теперь, нырнув в воду, я узнаю также и то, что хочет сообщить мне этот рыбак. Между тем, вскоре возвратился Лициний. -- Префект, -- с радостью сказал он. -- Как хорошо сделал ты, что послал нас к Нарзесу. Он действительно отпускает нас в Рим. Не понимаю, как мог он сделать это! Вот уж истинно, -- кого Бог захочет погубить, того Он ослепляет. -- Расскажи же подробно, что говорил Нарзес, -- улыбаясь ответил Цетег. -- Когда я передал ему твое поручение, он сначала не поверил. "Неужели, -- недоверчиво сказал он, -- благоразумные римляне могут снова приглашать к себе исаврийцев и префекта, из-за которого они выносили голод и были поневоле храбрыми?" Но я возразил ему, что это уже дело префекта. Если он ошибся, то римляне не пожелают впустить его добровольно в свой город, и тогда семи тысяч исаврийцев слишком мало для того, чтобы можно было надеяться взять город штурмом. Это, по-видимому, убедило его. Он дал разрешение, с тем условием, что если римляне не впустят нас добровольно, то мы не будем пытаться овладеть городом силой, а тотчас возвратимся назад. Знаешь ли, он, по-видимому, ничего не имеет против того, чтобы ты сам отправился с нами. По крайней мере, он спросил: "Когда же префект думает отправиться?" И был удивлен, когда я ответил, что ты останешься здесь, а исаврийцев поведу я и Сальвий. -- Неужели? -- закричал Цетег, и глаза его заблестели. -- И как это называют умнейшим человеком? Такая глупость!.. Отпустить меня в Рим! Да сами боги ослепили его, и я не могу не воспользоваться! Меня тянет в Капитолий! Сифакс, седлай лошадей! Но мавр сделал ему знак. -- Оставь меня одного, трибун, -- сказал Цетег, заметив знак мавра. -- Я сейчас снова позову тебя. -- О господин! -- закричал Сифакс, как только Лициний вышел. -- Не уезжай сегодня, пусть Лициний ведет исаврийцев, а ты останься хотя до завтра. Завтра я выужу в море две верные тайны. Я говорил сегодня с тем рыбаком. Он вовсе не рыбак, а писец Прокопия. Прокопий послал тебе семь писем, и так как одно не дошло до тебя, -- лонгобарды перехватили всех послов, -- то он послал наконец, одного умного человека. У него также есть письмо к тебе, но лонгобарды очень зорко следят за ним, один раз они уже схватили его и хотели убить, но отец, здешний рыбак, привел свидетелей, что это его сын, и они отпустили его. С тех пор он уже не носит письма при себе. Но сегодня ночью много рыбаков собираются на ловлю, он поплывет с другими и захватит письмо. А завтра утром Нарзес будет купаться, -- сегодня болезнь помешала ему. Из Византии сегодня прибыл почтовый императорский корабль. Останься до завтра, пока я все узнаю. -- Конечно, останусь, -- ответил Цетег. -- Позови ко мне Лициния. -- Я остаюсь здесь еще до завтра, -- сказал префект вошедшему трибуну. -- Ты же тотчас веди исаврийцев в Рим. По всей вероятности, я догоню вас дорогой. Но если бы я и не успел, то идите в Рим без меня. Ты, Лициний, охраняй Капитолий. -- Начальник! -- вскричал юноша. -- Это такая честь для меня! Но мне хотелось бы, чтобы ты поскорее ушел от этого Нарзеса. Я не доверяю ему. -- Ну, великий Нарзес -- прекрасный полководец, это бесспорно. Но он положительно глуп, по крайней мере, в некоторых случаях. Иначе мог ли бы он отпустить меня с исаврийцами в Рим? Итак, не беспокойся, Лициний. Прощай, мой привет моему Риму. Скажи ему, что последняя битва из-за него между Нарзесом и Цетегом кончается победой Цетега. До свидания в Риме! -- В вечном Риме! -- повторил Лициний и вышел. -- Почему этот Лициний не сын Манилии! -- сказал Цетег, глядя вслед юноше. -- Как глупо сердце человека! Почему оно так упорно хранит свою привязанность? Лициний, ты должен, как мой наследник, заменить Юлия! Но почему ты не Юлий! ГЛАВА III Наступил между тем сентябрь. Противники все стояли друг против друга. На первых порах Нарзес отправлял небольшие отряды ко входу в ущелье, надеясь овладеть им. Но готы зорко охраняли этот вход и убивали всех, кто приближался к ним на расстояние выстрела. Наконец, Альбоин отказался посылать туда своих лонгобардов. -- Да, -- с досадой сказал он. -- Я не пущу своих волчат туда: почти тысяча слегла перед ущельем. Да и герулы, и бургунды, франки и аллеманы также потеряли там немало людей. Мой брат Гизульф лежит тяжело раненный. И если бы глыба, на которой я вчера стоял, не обвалилась так кстати, моя Розамунда была бы теперь самой прекрасной не из жен, а из вдов царства лонгобардов. Довольно с нас. Теперь очередь твоих иллирийцев и македонян. Посылай их, а мы, германцы, достаточно испытали уже, как умирают перед этой щелкой. -- Нет, мой волчонок, -- улыбаясь, ответил Нарзес. -- Ни македоняне, ни иллирийцы не пойдут туда. Алмаз режется алмазом: пусть германцы бьют германцев. Вас слишком уж много на свете. Впрочем, ты прав: надо оставить всякую попытку взять это ущелье штурмом. Это невозможно, пока его охраняют люди, подобные Тейе. Будем ждать, что голод выгонит их оттуда. Они не продержатся долго. Действительно, запасы готов подходили к концу. Однажды вечером Тейя возвратился со своего поста у входа в ущелье. Адальгот приготовил ему ужин в палатке, но Тейя отказался. -- Посидим на воздухе, -- сказал он Адальготу. -- Взгляни, какой чудный вечер! Немного их увидим уже мы в жизни. Запасы истощаются, и когда я раздам их, то поведу своих готов в последний бой! Конечно, мы не вернемся оттуда, но умрем со славой! Да, судьба и Нарзес могут лишить нас государства, могут уничтожить наш народ, но лишить нас силы не может никто. Иди, мой Адальгот, домой, в свою палатку, где тебя ждет твоя Гото. О, как хотел бы я спасти жизнь наших женщин и детей! Но это невозможно. Единственное, что я мог бы сделать, это избежать рабства Византии тем из них, кто предпочитает смерть позору и неволе. Взгляни на эту гору, Адальгот. Видишь как красиво поднимается огненный столб из темного жерла. Когда последний защитник входа в лагерь падет, один прыжок туда -- и никакой римлянин не прикоснется к нашим чистым женщинам! О них, о женщинах думал я, когда избрал это место для последнего сражения. Мы можем со славой умереть повсюду, -- и только о женщинах думал я, когда вел вас к Везувию. Серьезно и решительно сообщил Адальгот решение Тейи своей молодой жене. Он ожидал взрыва горя и отчаяния с ее стороны. Но, к его удивлению, Гото ответила ему совершенно спокойно: -- Я давно уже думала об этом, мой Адальгот, и не считаю это за несчастье. Несчастьем было бы при жизни потерять того, кого мы любим. Я же достигла на земле высочайшего счастья -- я стала твоей женой. А буду ли я ею двадцать лет или полгода -- это уже все равно. Мы умрем вместе, в один день, быть может, в один час. Потому что, когда ты в этой последней битве сделаешь свое дело и будешь, наконец, ранен так, что не сможешь больше сражаться, -- тогда король Тейя не запретит, надеюсь, принести тебя ко мне. Я возьму тебя на руки и вместе с тобой брошусь в кратер вулкана. О, мой Адальгот, как счастливы были мы! И мы будем еще более достойны этого счастья, если сумеем умереть мужественно, без трусливых жалоб. Потомок Бантов не скажет, что дочь пастуха не смогла подняться на его высоту. Меня укрепляет воспоминание о нашей горе, оно придает мне сил гордо умереть. Когда я в первый раз подумала о смерти, мне стало жаль жизни. Но я вспомнила свои родные горы. "Стыдись, -- тихо нашептывали они. -- Стыдись, дитя гор! Что сказали бы Иффингер, и Волчья голова, и другие каменные великаны, если бы увидели, что дочь пастуха оробела? Будь достойна и своих гор, и своего героя Балта". Прошло несколько дней после ухода исаврийцев в Рим, а Цетег все еще оставался в лагере Нарзеса. Он решил дождаться письма Прокопия, но все эти дни стояла такая бурная погода, что ни один рыбак не выезжал в море. Наконец буря стихла, и Сифакс принес письмо. Все более омрачалось лицо Цетега по мере чтения, все крепче сжимались его губы, глубже становилась складка посреди красивого лба. Вот что писал Прокопий: "Корнелию Цетегу, бывшему префекту и бывшему другу, последнее письмо от Прокопия. Это самое печальное изо всех писем, которые приходилось мне писать. Я охотно отдал бы правую руку свою, чтобы не писать его, этого отречения от нашей почти тридцатилетней дружбы. В двух героев верил я: в героя меча -- Велизария, и в героя духа -- Цетега. И вот теперь я должен почти презирать тебя". Цетег отбросил письмо, но вскоре снова взял его. "Давно уже мне не нравились те кривые пути, по которым в былое время ты увлек и меня. Но я верил, что ты действуешь совершенно бескорыстно, только во имя высокой цели -- освобождения Италии. Только теперь понимаю я, что тобою руководило одно безграничное, неимоверное властолюбие, в жертву этому не! сытному чувству ты принес Велизария, этого храбрейшего героя с детски чистым сердцем. Это гнусно, и я навсегда отвращаюсь от тебя". Цетег закрыл глаза. -- Чему же удивляюсь я? -- сказал он про себя. -- Умный Прокопий имеет идола: Велизарий -- его кумир, и он никогда не простит тому, кто поднимет руку на этого кумира. Да, это не удивительно... но все же больно. Такова сила тридцатилетней привычки. Столько лет мое сердце билось сильнее при имени Прокопия! Однако, каким слабым делает нас привычка! Юлия отнял у меня гот, Прокопия -- Велизарий. Кто же возьмет у меня Цетега, моего самого старого, последнего друга? Никто -- ни Нарзес, ни сама судьба. Итак, прочь, Прокопий, из круга моей жизни! Ты мертв, но посмотрим, что еще пишет мертвец. И он снова принялся читать: "Но в память моей тридцатилетней дружбы я хочу предостеречь и, если еще возможно, спасти тебя, потому что любовь еще не угасла в моем сердце, и я хотел бы оказать тебе последнюю услугу. Ты обвинил Велизария в измене Юстиниану, а т