афиняне в приливе радости от того, что
их  поражение  так легко обошлось, решили сделать Филиппа гражданином Афин и
возвести ему статую на агоре, то в его лице они уже проставляли Александра.

     Филипп  же, совершивший  объезд маленьких государств, готовых пасть ниц
перед  лицом  завоевателя,  не  хотел  иметь  рядом  прекрасного  отрока,  в
сравнении с которым он сам представлялся еще более грузным, хромым и старым,
чем на самом деле.

     Лишь один город  не открыл  перед  ним ворот  -- Спарта --  царственная
воительница,  отныне  занявшая  позицию надменного  нейтралитета. От  старых
своих  обычаев  спартанцы  сохранили  только скверный характер  и  краткость
высказываний. На просьбу Филиппа впустить его  в город, они ответили просто:
"Если ты вообразил, что  победа сделала  тебя более великим, то  измерь свою
тень".

     И  Филипп,  покоривший  всю  Грецию,  прошел  мимо приходящей  в упадок
Спарты.










        IX. ГИБЕЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

     Вот  что  еще я  запомнил из  учения Гермеса,  сохраненного в священных
книгах:

     "Все сущее на  Земле всегда было,  есть и пребудет подвержено гибельным
переменам -- так велит Провидение Истинного. Без прихода всего  в негодность
не может быть и рождения,  гибель необходима, чтобы появлялись на свет новые
живые существа. В самом  деле,  рожденное  должно  непременно  подвергнуться
порче,  чтобы не остановилось  возобновление  рода. Признай это  как  первую
очевидную причину рождения всех существ.

     Так  вот,  существа, порожденные  всеобщей  порчей, не могут быть ничем
иным,  как  ложью.  Ибо  не   может  быть  истинным   то,  что  не  остается
тождественным самому себе. Человек  --  это видимость человеческого, ребенок
-- это видимость ребенка, отрок -- это видимость отрока, взрослый муж -- это
видимость мужа, старец -- это видимость старца. Поскольку вещи меняются, они
лгут.  Однако следует понимать, что даже эти обманы здешнего мира повинуются
воле небес и что сама иллюзия есть творение истины".

     Для того,  кто  размышлял над  этими  словами, они означают, что  порча
всего сущего, которую мы называем злом, так же необходима для жизни, как то,
что мы  называем добром; ибо без этого  не было бы  смерти и  жизнь, которая
есть постоянное движение, была бы невозможна.

     Поэтому никогда не нужно удивляться, видя,  как человек  любит то,  что
вредит его  жизни: пьяница -- вино, вспыльчивый -- свой гнев, сладострастник
--  свою похоть. Боги  позволили развиться  нашим порокам,  чтобы помочь нам
умирать. Человек боится  смерти, когда он созерцает ее  мысленный  образ; но
человек любит свою  смерть не видя ее, в каждом из поступков, подводящих его
к собственному необходимому уничтожению.











        X. ПЛЕМЯННИЦА АТТАЛА

     Каждая война приносила Филиппу Македонскому новую любовь. Казалось, его
походы не могли закончиться до тех пор, пока новая женщина не взойдет на его
ложе. Наложницы были военной добычей, украшавшей его дворец.

     Победа над  объединенными  греческими  городами означала исполнение его
судьбы; на  небо вернулись те же светила, которые видели зарю его могущества
и победу над войсками его матери Евридики.

     Но  и любовь повинуется циклам. Так буря страстей,  изведанная Филиппом
лет  двадцать  тому  назад  на острове Самофракия,  вновь зарождалась в нем,
обещая любовные утехи его закатных дней.

     У военачальника Аттала, с которым Филиппа сблизили бесконечные попойки,
была  племянница по  имени  Клеопатра, восемнадцати лет  от роду. Когда  она
распускала свои черные волосы, они падали ей  до  колен;  ее длиненные глаза
горели темным огнем, который можно  было принять  за пламя плотской страсти,
но это  было  всего лишь снедавшее  ее честолюбие. Как только Аттал заметил,
что девушка нравится Филиппу, он понял, какую пользу можно из этого извлечь.
А  поскольку  она была не  меньшей интриганкой,  чем  дядя,  да  еще в маске
невинности,   какой   юность   прикрывает    коварство,   то   она   искусно
воспользовалась советами, на которые тот не скупился.

     В  ответ  на знаки  внимания,  оказанные ей царем, она изобразила самую
возвышенную любовь,  представ перед ним то взволнованной, то восхищенной, то
застенчивой,  то грустной; она смотрела на  этого хромого одноглазого Силена
так,  как будто  открывала в нем  прелесть Адониса и чары Орфея; она слушала
без устали его рассказы о себе  самом и хвалила его еще усерднее, чем он сам
себя  хвалил;  она  польстила  ему  своей  ревностью   ко  всем  его  бывшим
возлюбленным, но доказала, что она не такая, как они, не отдавшись ему.

     Филипп,  приученный к  большей  доступности,  пылко заглотнул  наживку.
Вскоре он уже не  сомневался, что встретил  женщину исключительной души, без
которой его счастье будет невозможно. Его желание превратилось в неотступное
стремление, а потом в наваждение.

     Утром он спешил в дом Аттала, где Клеопатра заставляла  его ждать, пока
закончится   ее  утренний  туалет.  Когда  он  проезжал  по  городу,  каждая
драгоценность, замеченная  в ювелирных лавках,  казалась  ему  созданной для
Клеопатры. После  охоты  он посылал кабанов  Клеопатре,  которая терпеть  не
могла дичины, не притворялась, что лакома до нее.

     Вечера царь проводил в обществе девушки, но никогда  они не  оставались
одни.  Родные,  служанки   и  домашние  могли  созерцать  властелина  Эллады
коленопреклоненным  перед  восемнадцатилетними  ножками, которые  отнюдь  не
размыкались. Ибо,  невзирая на  почести,  которыми Филипп осыпал  Аттала,  и
щедрые подарки его племяннице,  та  оставалась  непреклонной. Она была якобы
слишком набожной, чтобы взойти на ложе Филиппа без напутствия жрецов.

     Убедившись, что он уже задыхается от желания, она приступила к нападкам
на Олимпиаду. Ибо  единственная помеха их  счастью, уверяла она, исходила от
царицы. Неужели такой всемогущий владыка,  как Филипп, не может развестись с
женой,  которую  он  давным-давно разлюбил и которая никогда  его не любила?
Разве Филипп  не знает, что народ говорит о рождении Александра? Как мог  он
дать себя обмануть  этой басней  о вмешательстве Амона, которая представляет
его в смешном свете?

     Филипп  был  весьма расположен  слушать подобные  речи  и его поведение
сильно беспокоило приближенных. Однажды Антипатр сказал ему об этом со своей
обычной грубоватостью: "И не стыдно  тебе, царь, быть на глазах твоего двора
и твоего народа  игрушкой  девчонки, которой столько  же  лет, сколько твоей
дочери, и вдобавок носящей то же имя?".

     Немедленно Атталу  были переданы некоторые из функций, которые до этого
Антипатр ни с кем не делил.

     Наконец,  когда ослепление  Филиппа стало  полным,  он призвал меня  и,
осыпав похвалами и подарками, побудил вопросить светила  и  знамения, станет
ли счастливым его брак с Клеопатрой.

     Зевс-Амон, внуши  смирение  твоему  слуге, ибо он  может обмануть  себя
мыслью, что все сделано им  самим, тогда  как ему понадобилось лишь прочесть
твою волю, столь ясно выраженную!

     В небе  Клеопатры  замужество, вдовство и смерть были  начертаны до  ее
двадцатилетия.  Что касается трех жертвенных  животных,  то печень быка была
больной  и в безобразных пятнах,  печень свиньи черна и испещрена нехорошими
линиями,  печень же  барана  оказалась  гладкой  и  здоровой.  Время Филиппа
приходило к концу; близко было время Александра.

     Я передал царю тот ответ, на какой он надеялся, и посоветовал заключить
брачный  союз, радости  которого, заверил я, он будет вкушать до конца своих
дней.

     Филипп  тотчас  объявил  о своем  решении  развестись  с  Олимпиадой  и
жениться  на  племяннице Аттала.  В дни,  последовавшие за  этим,  воздух во
дворце  казался  отравленным.  Образовались  два  клана;  многие  придворные
колебались   между   ними,   не   решаясь   отречься    сразу   от   прежних
верноподданических чувств,  но и опасаясь опоздать войти в милость к будущей
царице. Наложницы, понимая,  что над  ними  всеми  нависла угроза,  забыли о
прежнем  соперничестве  и  приняли  сторону Олимпиады. Филипп отказывался ее
видеть.  Все  же   ему  пришлось  выслушать  гневные  упреки  Александра   в
оскорблении,  нанесенном  его матери  и  ему  самому.  Это  было  их  первое
столкновение на  людях. Филипп едва  слышал юношу;  он  был не способен ни к
какой рассудительности. Он  уже не помнил, что Александр спас  ему жизнь  на
равнинах Дуная, что он был ему обязан своей победой при Херонее, равно как и
уважением  со  стороны  народа  и  войска.  На  требование  Александра  ясно
подтвердить его наследственные права ввиду того, что от новой жены у Филиппа
могли  родиться  дети, тот  бросил  презрительно:  "Дав  тебе соперников,  я
представлю тебе прекрасный случай доказать твои достоинства".

     Это  означало то,  что  права  Александра  на  престол  поставлены  под
сомнение.  Более  того,  Филипп  потребовал  от  Александра  присутствия  на
свадебных  торжествах,  дав  ему  понять, что,  если  он не придет,  то  сам
вычеркнет себя из числа наследников.

     Мне пришлось много постараться, чтобы успокоить Александра и Олимпиаду,
убедить их не  прибегать ни  к железу, ни к  яду, а также не употреблять  ни
воск,  ни  иголки,  не  обращаться  к  дурным  магам-колдунам,   куда  менее
образованным и способным менее помочь, чем я. Ибо в  тот момент все, что они
захотели  бы  предпринять   против  Филиппа,   оказалось  бы  безуспешным  и
обернулось против них.

     "Этот год, -- сказал я Александру, -- плохой для тебя;  он единственный
в  твоей  судьбе омрачен  Сатурном.  Тебе предстоят невзгоды, даже изгнание.
Перенеси этот  год  терпеливо,  ведь  несчастья,  которые  он тебе принесет,
чреваты грядущими триумфами. Подожди конца будущего лета".

     И  вот бракосочетание Филиппа и  Клеопатры состоялось. Александр пришел
на пир последним.  Все  взгляды  обратились  на него.  Он с  особым  тщанием
позаботился  о своей внешности и предстал во всей красоте юного бога. Он был
почти единственным среди гостей, не считая Гефестиона  и меня, кто не  носил
бороды, вопреки обычаю македонян и большинства греков. Эта  привычка бриться
в  возрасте,  когда  юноши  обычно  гордятся  волосами,  пробивающимися   на
подбородке, вызывала улыбку у Филиппа и у старых полководцев, которые видели
здесь лишь желание выделиться среди других и играть в великого жреца. Они не
знали, что  египтяне  удаляют  со  своего  лица и тела все волосы,  ибо  они
собирают грязь,  и  что борода фараона,  которую он носит один  и только  во
время церемоний, -- накладная.  Будучи слугою  Амона,  я никогда не отпускал
бороды и  дал  Александру совет  поступать  так  же.  Гефестион первый начал
подражать своему  другу, а впоследствии приближенные Александра и  почти все
его войско переняли этот обычай.

     В царевиче было в тот день особое очарование, которое сдерживаемый гнев
добавляет  к  красоте; при виде его на  лице новой супруги Филиппа мелькнуло
сожаление. Она возлежала на центральном  ложе рядом с Филиппом, чья  рука во
все время трапезы покидала блюда только затем, чтобы исследовать контуры его
самого трудного завоевания. Теперь, когда бракосочетание освятило ее триумф,
Клеопатра меньше заботилась о своем целомудрии и охотно показывала всем, что
она истинная владычица державы, поскольку держит царя в таком порабощении.

     На  ложе,  поставленном справа  от  них,  Аттал нежился в  своей  славе
счастливого дядюшки.  Слева  находились  Александр,  Антипатр  и  Парменион.
Возвышение  Аттала  очень  приблизило за последнее время этих полководцев  к
царевичу.

     Но  не одни их лица были мрачны в просторном зале, украшенном фресками.
Честолюбивый  Павсаний,   раболепный  спутник   вечеров   Филиппа  во  время
херонейского похода, был назначен нести стражу у дверей и так явно выказывал
свою досаду, будто с ним самим был учинен развод.

     Чем  дольше  продолжалась трапеза и чем громче раздавались  голоса, тем
тяжелее в воздухе  реяло насилие.  Слишком  много  ревности,  соперничества,
интриг, боязни не угодить и невысказанного осуждения переполняли  эти покои.
Взрыв должен был произойти. Филипп был уже заметно пьян и все время побуждал
Аттала,  чью  племянницу  он  держал  в  объятиях,  воздавать  ему  должное.
Поскольку, согласно обычаю, все гости вставали по очереди, чтобы выпить вина
за  благополучие   новых  супругов,   Аттал  поднялся   и,   потеряв  всякую
сдержанность, воскликнул: "Я молю богов, Филипп, чтобы они благословили твой
союз и дали наконец тебе законного наследника македонского престола".

     Александр вскочил.  "Пес,  так  ты назвал меня незаконнорожденным?"  --
вскричал он.

     И  раньше, чем  кто-либо смог предупредить  его  жест,  он  бросил свой
тяжелый кубок Атталу в голову. Тот увернулся от кубка, но был  облит  вином.
Он ответил  тем  же. Все присутствующие  вскочили  со  своих  мест,  начался
сильный  шум.  Кто-то  кинулся  разнимать противников,  которые  уже  бежали
навстречу друг другу.  Столы  были опрокинуты; чаши и кувшины  покатились по
полу.   Все  кричали,  дав  наконец   себе   свободу  после  слишком  долгой
сдержанности;  одни  принимали  сторону Александра, другие Аттала,  и  новые
драки уже готовы  были  вспыхнуть,  когда  вдруг  Филипп встал, оглядел  эту
свалку  своим единственным  глазом,  красным от опьянения и ярости, выхватил
меч и ринулся на Александра с криком, что убьет его.

     Все  подозрения,  накопившиеся  еще  с  Самофракии,  все  разочарования
первого брака,  вся зависть, внушенная ему успехами Александра,  --  все это
направляло его убийственный порыв. Однако он не завел Филиппа далеко; хромая
нога изменила  ему с первого же шага, и  он рухнул на  пол прямо  в разлитое
вино. Ошеломленный падением, неспособный подняться, он шлепал руками по луже
и брюзжал. В наступившей глубокой тишине Александр, обернувшись к  лежавшему
пьянице,  воскликнул:   "Смотрите,  македоняне,  смотрите  внимательно!  Вот
человек, который хочет вести вас из Европы в Азию, а не может даже пройти от
одного стола к другому, не упав".

     Он вышел,  немедленно  направился к  матери  и  ночью, в  сопровождении
нескольких верных ему людей, ускакал с нею по дороге в Эпир.













        XI. ЦАРСКИЕ ДУШИ

     Когда Гор спросил свою мать, богиню Исиду, о происхождении царских душ,
вот что ответила ему богиня Исида: "Есть четыре области во Вселенной; каждая
из них повинуется непогрешимой  власти. Эти  области -- Небо, Эфир, Воздух и
Земля.

     На небе живут боги, которыми,  как всеми прочими существами, повелевает
Неназываемый, непостижимый создатель мира. Создатель -- царь богов.

     Эфир населен светилами, которыми повелевает самое большое  и блистающее
из них, Солнце. Солнце -- царь светил.

     Воздух -- это  место, где движутся  души,  управляемые Луной.  Луна  --
царица душ.

     На Земле живут люди и другие  живые  существа, которыми повелевает тот,
кто в это  время рожден царем; ибо боги,  сын мой, порождают  царей, которые
достойны быть их  потомками на Земле. Царь -- это обычно последний из богов,
но он  первый среди людей. Он весьма далек от истинной божественной природы,
но  по  сравнению   с  другими  людьми  в  нем  есть  нечто  исключительное,
уподобляющее  его богам.  Душа,  сошедшая в него,  родом  из  области  более
высокой, чем души других людей".

     С незапамятных времен каждый фараон Египта знал  об  этих  вещах. Когда
Александр  обратился  с  вопросом к своей  матери,  она  ответила  таким  же
образом.














        XII. ПЛОХОЙ ГОД

     И вот  Олимпиада вновь увидела Эпир своего детства, тяжеловесный дворец
отцов  и  храм  Амона  в  Додоне,   где  посвященным  было  дано  расслышать
пророчества в голосе ветра, дующего среди вековых дубов.

     Двадцать лет  пролетели с  тех пор,  как  она покинула этот лес,  чтобы
отправиться  навстречу обещанной ей высокой судьбе. Теперь  вся лучшая часть
ее женской жизни миновала. Месяцы, проведенные в Самофракии, оставались в ее
памяти как  прекраснейшие  из пережитых  ею, и  уже  двадцать  лет  она жила
воспоминанием  и сожалением  о них.  Почему  не осталась она жрицей кабиров?
Разочарованная в своем  супруге,  униженная,  оставленная  с  самого  начала
брачной  жизни,  она обрела  радость  лишь в мистическом экстазе и  в  сыне,
помеченном божественной печатью. А теперь  она  вернулась  к  тому, от  чего
ушла, отвергнутая, лишенная прав супруги и царицы и  уже  немолодая; сам сын
ее стал изгнанником и был далек от господства над миром, которое ему обещали
маги.   Неужели   Амон  оставил  ее?  Ошиблись   ли   прорицатели  или   они
воспользовались  ею для своих обманных целей?  Она  начинала сомневаться  во
всем,  чему  ее  учили,  и  в  богах, показавших ей  свой  враждебный лик. В
ноябрьском  ветре,  раскачивавшем  дубы,  она  слышала  только  эхо   своего
несчастья.

     Несмотря на это, она  не пребывала в бездействии и  подавленности. В ее
сердце крепко укоренился вкус к мести; она замышляла интриги, убийства, даже
войну.

     И  Александр переживал тяжелые  дни.  Обвинение  в незаконном рождении,
отныне брошенное ему публично, ставило  перед ним  сотню вопросов. Он должен
был  приготовиться к  тому,  что  его  права  будут  всегда оспариваться. Он
вспоминал  о наставлениях  Леонида.  Александр, по  словам  воспитателя, мог
надеяться  обладать  только  тем,  что  завоюет.  Он  должен  показать  себя
сильнейшим и лучшим.

     Он  задавал вопросы Олимпиаде, глядя  на нее  новым взглядом, в котором
читалось подозрение. Она никогда  не скрывала  от Александра, что у него был
божественный отец,  и  воспитала  его как  сына Зевса-Амона. Но кто  был его
земным  отцом?  Юный  царевич  требовал  иных  ответов,  чем  те,   которыми
довольствуется ребенок. А Олимпиаде  трудно было  дать  их  ему,  потому что
случившееся в Самофракии было  для нее  самой  отчасти необъяснимо: и потому
что она, как жрица, поклялась хранить тайну мистерий и страх удерживал ее от
полного  признания;  и потому что  матери было  неловко  открыть сыну, в чем
точно состояли ее тогдашние обязанности.

     Двусмысленные ответы  Олимпиады уверили  Александра только в одном -- в
том, что его сомнения глубоко обоснованны.  Но поскольку  он мог  быть сыном
Филиппа,  в  его  интересах  было считать  это предположение  официальной  и
общепризнанной истиной.  Его право  на престол было  даровано  свыше, прямым
волеизъявлением богов.

     Мать  и  сын   пытались  убедить  царя  Эпира,   брата   Олимпиады,   в
необходимости отомстить за поруганную  семейную честь; но Александр Эпирский
был   спокойным  и   рассудительным  государем,  которому  претили   военные
приключения; он плохо представлял себе, как он может со своим незначительным
войском   выступить  против  могущественного  македонского  зятя.  Он   счел
достаточным  отправить  к Филиппу посла передать, что  считает себя  глубоко
оскорбленным и  возмущен  его  действиями;  однако  он не двинулся из своего
города.

     Александру наконец надоел этот  добродушный дядюшка,  и он отправился в
Линкестиду,  где один  из  племенных вождей  по имени  Плеврий  поссорился с
Филиппом  и  отказывался  платить  налог.  Александра   сопровождали  только
несколько юношей его возраста,  решившие разделить  его изгнание и  верность
которых он никогда потом  не забыл. Среди этих юношей  были Неарх, Гарпал  и
Птолемей. Последний мог  быть сыном Филиппа с куда большей вероятностью, чем
Александр.  Он  встал   на  его  сторону  как  брат;  их   сплачивала  общая
неуверенность, витавшая над их рождением.

     У линкестийцев  мятежный царевич  встретил самый прекрасный  прием. Эти
мрачно-злопамятные горцы  не забыли ни умерщвление Евридики,  ни семь  тысяч
убитых --  первый  военный подвиг Филиппа.  Каждая семья  хранила  память об
одной или нескольких жертвах резни.

     Филипп проведал об опасности, которая могла вновь возникнуть для него с
этой стороны и поспешил  туда  во  главе  легковооруженного войска вместе  с
Атталом. Он думал,  что достаточно  будет его появления, чтобы  восстановить
порядок  в этом краю. Но он попал в  засаду и  чуть не был убит; его  спасла
преданность одного из молодых телохранителей, который закрыл его собою и был
пронзен в грудь стрелами, предназначенными царю.  Прежде, чем испустить дух,
юный герой попросил у Аттала единственную награду -- дать обещание отомстить
за  него Павсанию, который  говорил оскорбительные вещи  о его отношениях  с
царем.

     Случившееся потрясло  Филиппа. Он, всегда  такой храбрый и решительный,
предпочел отступить,  как будто услыхал предупреждение судьбы. Он перечислял
свои ранения: глаз, плечо, рука, нога; ему оставалось только потерять жизнь,
и  не хватило всего  доли  секунды,  чтобы это  произошло. Последствия  ран,
пьянство  и любовь чересчур молодой  женщины преждевременно состарили его, и
он больше не  чувствовал в себе достаточно задора,  чтобы бегать  по  горам,
преследуя горстку непокорных или  разгневанного сына. Зачем  рисковать своей
жизнью в глупейшем предприятии,  которое одобрял один Аттал? Ведь вся Греция
была в его власти, и ему предстояло завоевать Малую Азию!

     Сделав  вид,  что  важные заботы отзывают  его из  дальнего похода,  он
вернулся  в Пеллу. Там  его ждал  старый друг,  коринфянин  Демарат.  Филипп
спросил его,  что  нового  в Великом  Совете,  и  похвастался, что установил
согласие среди  греческих  городов. На что этот мудрый  человек ответил так:
"Тебе ли говорить о  согласии  в Греции,  когда  ты поселил распри и ссоры в
твоем собственном доме?".

     Эти  слова  в  устах  человека,  знающего  жизнь,  который  всегда  его
поддерживал и оказывал ему услуги, произвели большое впечатление на царя. Он
выслушал  все,  что  тот  пожелал  ему  высказать, принял  все  его  упреки,
согласился  с тем, что  подает  плохой  пример своим народам; под  конец  он
поручил  Демарату вести переговоры  с  Александром  о  примирении. Александр
выставил свои условия, и несколько недель спустя его мать и он сам вернулись
в столицу.

     Хотя  она  и не была восстановлена  в  качестве супруги,  но  Олимпиада
сохранила   положение   царицы  как  мать  наследника  престола.   Это  было
достигнуто,   разумеется,  не  без   жалоб  и  сопротивления  Аттала  и  его
племянницы. Но Филипп уже не с прежним пылом повиновался воле новой супруги.
С возрастом  наслаждение,  как и  война,  все больше утомляло его; Клеопатра
была беременна, и к Филиппу вернулся тон повелителя.

     В Пелле вновь образовались два клана -- новой и прежней цариц. Павсаний
очень  скоро  стал  приближенным  Олимпиады.  Впавший  в  немилость  фаворит
сделался разносчиком самых злых  слухов о  Филиппе, Клеопатре  и  Аттале. Он
подсматривал,  подслушивал, передавал сказанное, выдумывал. Чтобы продолжать
жить  в обществе  высоких  лиц,  у  него оставался  единственный  способ  --
поставлять пищу для их взаимной ненависти.

     Примирение  между  Филиппом  и  Александром  было  показным.  Александр
страдал  от  безделья. Ему  казалось,  что плохой год  никогда  не кончится.
Филипп держал его в стороне от приготовлений к восточному  походу, и он даже
не был уверен, будет  ли он допущен к  участию в нем. Ему  было девятнадцать
лет, а ему казалось временами, что жизнь кончена.

     Конфликты возобновились,  когда Филипп решил заключить ряд браков среди
членов  своей  семьи. Прежде  всего он  соединил  старшую  из своих побочных
дочерей, Кинну, которую ему родила линкестийка Авдата, с Амин-той, тем самым
племянником, при  котором он  был регентом, лишив  его затем  престола,  и о
котором  никто с тех  пор не  вспоминал.  Неожиданный выход  на  сцену этого
молодого человека, спокойного, не обладавшего ни честолюбием, ни выдающимися
достоинствами,  но  который  мог  однажды,  на  вполне  законном  основании,
потребовать назад свой царский венец, был еще одной западней на будущем пути
Александра.

     Вскоре  настала  очередь  Арридея,  внебрачного  сына  от   фессалийки,
которого сделало слабоумным искусство магии, --  и  его тоже решил  устроить
Филипп. Он отправил посольство во  главе с Аристокритом в великолепный город
Галикарнас  к сатрапу  персидского  царя Пиксодору,  прося у  него  руки его
старшей дочери для Арридея. Филипп хотел таким образом облегчить себе захват
Малой Азии,  заключив  союз  с  одним из  ее  главных  владык.  Но поскольку
карийская  сатрапия переходила по женской линии,  подобно власти египетского
фараона,  супруг  старшей  дочери  Пиксдора  должен  был  стать  со временем
сатрапом этого государства.  Из  этого следовало, что Филипп как бы назначал
Арридея наследником задуманных завоеваний.

     Александр  решил расстроить этот замысел.  Он  отправил  к сатрапу свое
собственное посольство в лице знаменитого актера Фессала. Раз Пиксодор желал
получить македонского зятя, Александр предлагал  себя,  не  сомневаясь,  что
сатрап взглянет на него более  благосклонно, чем на внебрачного сына женщины
невысокого происхождения, да к тому же идиота. Портрет Арридея, изображенный
искуснейшим мимом Фессалом,  -- непослушный язык,  тупое лицо, отвислые губы
-- обеспокоил  Пиксодора, и дело на  этом кончилось.  Но Аристокрит и Фессал
встретились в Галикарнасе;  так  Филипп  узнал о случившемся.  Он  пришел  в
сильный гнев, наполовину искренний, наполовину притворный.

     "Не стыдно тебе, -- сказал он  Александру, --  искать против моей  воли
союза с варваром?  Тебе, на  кого  я смотрю как  на законного наследника! Ты
слишком прислушиваешься к дурным  советам  твоей матери, которая из кожи вон
лезет, чтобы мне навредить, и к безмозглым мальчишкам из твоего окружения".

     Он разыграл оскорбленного отца, чьи добрые чувства остались непонятыми:
ведь брак, который он  предполагал для Арридея, был не  достоин  Александра.
Те, кто помогал осуществлению этого  негодного замысла,  должны были понести
наказание. Филипп  распорядился,  чтобы коринфяне  задержали Фессала  по его
возвращении и  чтобы актер  был  доставлен  к  нему со связанными  руками  и
ногами.  Он  изгнал из  Македонии  самых  опасных,  по  его  мнению,  друзей
Александра: Гарпала, Неарха, Фригия и прежде всего Птолемея.  Он рассчитывал
обезглавить  таким  образом  кружок  Олимпиады и  положить  конец  интригам,
которые  плелись за  закрытыми дверями, среди женской болтовни  и юношеского
нетерпения.

     В то  же  время, желая выказать свое стремление к равновесию,  он решил
выдать  замуж  за  эпирского  царя, брата  Олимпиады, свою  дочь от  нее  --
Клеопатру, сестру Александра.  Можно ли было лучше проявить заботу  о  семье
Олимпиады, чем выдав племянницу за дядю и став тестем собственного шурина?

     Тут забеспокоился клан Аттала, уязвленный этой  странной  милостью.  Но
упреки и  этой стороны уже начинали надоедать Филиппу; чтобы избавиться хоть
на время от  домогательств  Аттала,  он послал  его  разделить с Парменионом
командование  армией на  Геллеспонте,  пока он сам собирал в Греции  союзные
войска для азиатского похода.

     Перед   отъездом  Аттал   вспомнил   про   обещание,  данное   молодому
телохранителю, который несколькими неделями раньше в горах пожертвовал собой
и  спас попавшего в  засаду  Филиппа. У Аттала и самого были веские причины,
чтобы желать отомстить  Павсанию.  Хоть  он  и не слишком  принимал  всерьез
бывшего фаворита, но тот должен был поплатиться  за все свои  оскорбительные
слова, происки, доносы, похвальбу, и Аттал решил  наказать его унижением. Он
пригласил  Павсания отужинать, притворившись,  что  стремится  завоевать его
дружбу; тот не замедлил прийти, считая  себя уже настолько важным лицом, что
соперникам неоходимо вести с ним переговоры. Аттал напоил его,  и когда  тот
показался ему достаточно  опьяневшим,  позвал своих слуг и  конюхов, которые
бросились  на  юношу, раздели  его, привязали,  не обращая  внимания на  его
крики,  ничком  к  ложу  и затем, по  приказу их  господина, обошлись  с ним
поочередно  самым непотребным образом на  глазах у  прочих  гостей. Это  был
довольно обычный способ обесчестить мужчину. После чего Павсания развязали и
выбросили вон, сунув одежду ему в руки.

     Истерзанный и весь в  слезах,  Павсаний кинулся жаловаться  царю, прося
покарать Аттала, чтобы  смыть нанесенное ему гнусное оскорбление. Он валялся
в ногах  у  Филиппа, вопил,  стенал, охваченный  каким-то  безумием. Неужели
Филипп может  стерпеть, что тело,  которое он прежде любил, было  отдано  на
поругание конюхам? Разве он не чувствует, что оскорбление причинено и ему?

     Но  Филиппа скорее  насмешил рассказ о случившемся и он  посчитал,  что
достаточно утешил  юношу, сделав ему небольшой денежный  подарок и  пообещав
продвижение по службе.

     Ненависть Павсания с этой минуты перенеслась всецело на Филиппа.











        XIII. СОВЕТ

     Государь, никогда не убивай сам,  если другая рука  может  нанести удар
вместо твоей.









        XIV. ГРУДЬ ЧЕЛОВЕКА

     Александру  минуло  двадцать  лет. Месяц спустя  новая  супруга Филиппа
произвела  на свет сына. Он был назван Караном, по  имени отдаленного предка
македонских  царей,  известного  своими  многочисленными  подвигами.  Филипп
показывал этим, какое  значение  он придавал  этому рождению; он  не скрывал
своей радости  и по многим признакам  можно  было предположить,  что он  уже
собирался отвести новорожденному лучшую долю в своем наследстве.

     Год,  о котором я говорил Александру, близился к концу. Я опасался, как
бы нетерпение да еще появление этого крошечного соперника не толкнули его на
какое-нибудь безумие.

     "Отныне тебя отделяет от трона всего только грудь человека, -- сказал я
ему. -- Поступь судьбы неумолима. Предоставь богам действовать".

     Бракосочетание царя Эпира  с сестрой  Александра должно было состояться
через несколько дней.

     Между тем Павсаний, чья история стала  известна  в городе, сам повторял
ее каждому встречному. Рассказывая в сотый раз о своей  обиде, он брал людей
в свидетели неблагодарности, проявленной по отношению к нему Филиппом.

     Разве подобное  предательство  не  взывает  к  отмщению?  Долго ли  еще
Македония  будет  терпеть  такого  подлого,  развращенного и подпавшего  под
власть женщины царя?

     Олимпиада   слушала  его  охотно  и  внимательно.   Отвергнутая  царица
сочувствовала ему, поощряла его злопамятство. Она дала ему понять, что будет
безмерно благодарна  тому,  кто заодно  с благословенным  несчастным случаем
избавит ее от неверного супруга. Об убийстве не говорят  прямо, достаточно и
намеков.  Честолюбивый Павсаний  опьянялся мечтами о справедливом возмездии,
смешивая в  одну кучу свое  собственное бесчестье  и  обиды, накопившиеся  в
целой державе. Он увиделся с Александром и, желая испытать чувства царевича,
умолял дать  ему  совет, кому и как должен он мстить за оскорбление. В ответ
Александр лишь произнес стих  Еврипида из трагедии о Медее: "Всем  отомстить
-- отцу, невесте, жениху".

     Так он указывал тому, кто хотел понять, на Филиппа, Клеопатру,  а также
Аттала,  подстроившего  их союз, подобно тому, как Креонт выдал свою дочь за
Ясона, вынудив того отвергнуть Медею [18].

     Чтобы  еще  больше возвысить себя в собственных глазах и чужом  мнении,
Павсаний,  посоветовавшись  с  людьми  царской  крови,  обратился   затем  к
мудрецам.  Он  пришел  к  философу  Гермократу,  имевшему  школу  в Пелле  и
чрезвычайно враждебному  Филиппу,  я  спросил, какой  самый надежный  способ
оставить свое имя потомству может избрать человек. Гермократ смерил взглядом
юношу,  оценил,  чего он  стоит, и,  отвечая  на  его  тайную мысль, сказал:
"Лучшее, что может сделать  человек, о котором ты  говоришь, это убить того,
кто совершил величайшие  подвиги; таким образом, всякий раз, как зайдет речь
о его жертве, будет произноситься и его имя".

     После  этого  Павсания было уже нетрудно убедить,  что сами боги желали
того, что он замышлял.

     Филипп  не был в  неведении относительно  странного поведения  молодого
воина, так как слухи о готовящемся на него покушении достигли Афин. Ничто не
мешало  ему  приказать  схватить  и бросить  в  тюрьму  Павсания;  но Филипп
презирал человека, от которого исходила угроза. Он выказывал ту удивительную
беспечность  владык,  привыкших  к  победам,  которая   мешает  им  замечать
обступившие их смутные опасности, овладевая ими как раз  тогда, когда  конец
их близок. И вот уже они  пренебрегают предупреждениями, хотят показать, что
не сомневаются  в своей удаче  и не страшатся за  жизнь,  которой  так часто
рисковали; когда приходит срок исполнения  судьбы, бессознательная и  слепая
сила толкает их на последнее состязание с роком; они идут к своей смерти как
будто по собственной воле [19].

     Филипп  решил, что бракосочетание его  дочери  с  эпирским  шурином  --
хороший повод  для  больших празднеств,  которые станут прелюдией азиатского
похода и  покажут всем его  могущество;  он  даже  избрал  местом  свадебной
церемонии Эгей (бывшую столицу,  где находился некрополь македонских царей).
Возвращаясь  в священный город своих предков, он приближался к своей будущей
могиле.

     В Эгей, укрепленный город на вершине скалы,  нависшей над долиной Аксия
среди  величественных  и диких  лесов  и  озер, вернулась  на несколько дней
забытая прежняя жизнь.  Из-за  Олимпа,  вершину которого можно было видеть в
ясную погоду, стеклись со  всей  Греции послы с  дарами  для  новобрачных  и
самого Филиппа. Прибыли посланцы государей, республик  и  колоний,  а  также
целая  толпа жрецов, поэтов, актеров и атлетов  из всех земель. Кроме  всего
прочего,  выбор  Эгея  был  со  стороны  Филиппа ловким  шагом: новая царица
Клеопатра, еще не оправившаяся от родов,  не могла  покинуть  Пеллу, а Аттал
находился  на  Геллеспонте. Таким образом  создавалось  впечатление  полного
примирения Филиппа со своей эпирской семьей. Олимпиада была рядом с ним, так
же как Александр.

     В  первый  день  церемония прошла  по установленному  распорядку; после
освящения брака в храме все послы явились для вручения даров. Делегаты Афин,
первого по значению города  в  союзе,  выступили последними;  один  из  них,
передавая  от своих сограждан  золотой венец  царю,  прочел  указ,  принятый
голосованием в его  поддержку: "Мы, афиняне,  свидетельствуя наше уважение и
почтение  Филиппу,  сыну  Аминты, царю  Македонии  и гегемону  [20] эллинов,
заявляем,  что каждый, кто замыслит заговор против его жизни, будет объявлен
клятвопреступником, изменившим делу всей Греции. В  случае, если  преступник
попытается  искать  прибежище  в Афинах,  мы  обязуемся выдать его  судебным
властям Македонии, дабы он мог быть наказан согласно обычаям этой страны".

     Слушая этот указ,  Филипп помрачнел.  Право,  афиняне проявляли слишком
много  заботы. Неужели там  у  них так  открыто говорили о  его  предстоящей
смерти,  что  союзники  сочли  нужным   подчеркнуть  свою  непричастность  к
заговору, который  они,  может  статься, тайно поощряли?  Вряд  ли  Демосфен
вотировал этот указ вполне искренне.

     Как  это   делалось  во  всех  важных  обстоятельствах,   был  запрошен
Дельфийский оракул, и гонец всенародно объявил ответ пифии, как его передали
жрецы   Аполлона:   "Телец   украшен  гирляндами,   конец   его  близок,   и
жертвоприноситель готов".

     Это могло означать, что персидскому царю грозило великое поражение, что
жрец-жертвоприноситель  был  Филипп  и  что  походу  в  Малую  Азию  суждено
увенчаться победой. Именно так  и было официально истолковано  предсказание,
ко  всеобщему видимому  удовлетворению.  Но  для того, кто  знал, как сильно
помечен знаком Тельца любящий наслаждения, чувственный, упрямый, привязанный
к  земле и к обладанию Филипп; для того, кто  знал,  какой  знак следует  за
Тельцом, и помнил, что  Александр несет печать Амона-Овна, ответ оракула мог
возыметь совсем другое  значение.  Люди видели, как Филипп провел  несколько
раз рукой по лбу, словно чувствуя себя озабоченным и усталым.

     На  последовавшем  за  тем  пиру Филипп  попросил  Неоптолема, великого
афинского актера, который  был  в числе его гостей, продекламировать  стихи.
Чтобы польстить Филиппу,  намекнув  на его военные замыслы, Неоптолем выбрал
отрывок из  трагедии, где говорилось о близкой  гибели завоевателя  обширной
державы.  И снова все увидели,  как Филипп провел рукой по налобной повязке;
затем  взглянул  на двери,  как  будто  хотел  увериться в присутствии своей
охраны.  Павсаний, с коротким  мечом на боку, стоял,  чуть отступив, за  его
спиной.

     Прекрасное  лицо  Олимпиады, над которым время было почти не властно, с
огромными глазами,  отливавшими металлом,  ни  разу не  дрогнуло.  Александр
также оставался бесстрастным.

     Вечером Филипп не скрыл от своих приближенных, что чувствует усталость.
Ему предстоял  великий  поход;  но  не  окажется  ли  помехой  его  возраст?
Неожиданно  он  заговорил  об  отдыхе,  о   приятности  мирной  жизни  среди
счастливых  подданных  и  дружной  семьи.  Может  быть, эта грусть  возникла
оттого,  что  он выдавал  замуж дочь?  Это  бывает с любым отцом в  подобных
обстоятельствах. Он счел за благо  посмеяться над собой.  Но ночь его прошла
беспокойно. На следующее утро, прежде чем отправиться в театр смотреть игры,
он отдал распоряжение о своей безопасности.  Он хотел идти один, отделившись
от членов семьи и придворных, под защитой одной своей охраны. По  всей длине
шествия должны были стоять люди, держащие на расстоянии толпу.

     Ступени амфитеатра были заполнены народом, когда прибыл царский кортеж.
Сначала из сводчатого прохода, ведущего к театру, появились царь Эпира и его
молодая  супруга;   раздались   радостные  выкрики.   Затем   более  громкие
приветствия встретили Олимпиаду в золотых украшениях и  Александра в зеленой
тунике, на  которой  пылали его рыжие волосы. Проходя  под  длинным  мрачным
сводом, они узнали Павсания в командирских латах, который отдавал приказания
охранникам,  стоявшим  через  каждые пять  шагов  вдоль  стены;  он  казался
спокойным и всецело  занятым  служебными обязанностями. Последовала довольно
долгая  пауза. В  рядах зрителей  все головы были повернуты к  одной  точке.
Солдаты подтянулись, звякнув оружием. Музыканты ожидали  знака распорядителя
игр. Царь Македонии, гегемон эллинов, вошел в каменный коридор.

     В то утро я не был в театре. Примерно за час до события я вошел в храм.
Я  попросил  дежурного жреца дать мне  мину [21] ярого  воска  и подготовить
цыпленка; затем я  заперся в  помещении для  медитаций,  как будто  с  целью
исследовать знамения.

     Я разлил по каменному столу ярый воск таким образом, чтобы он образовал
треугольник  основанием  ко мне и  вершиной  к  театру.  Я  взял  цыпленка с
разрезанным брюхом, вынул из него внутренности и разложил их на воске, более
плотно  у основания треугольника. Я  прочел  заклинение, произнося священные
имена  с той  интонацией  и  в  том  ритме,  как  меня учили, и  повторил их
необходимое число раз, пока не почувствовал, что как бы покидаю себя самого,
свою оболочку, и  могу  перенести  свою силу в  другое  место  и  в  другого
человека.

     Прошли  долгие  минуты;  я   ждал,  не   спуская   глаз   с   цыплячьих
внутренностей, и наконец  в их  жемчужных  извивах  увидел  то,  что  ожидал
увидеть. Это было похоже  на  вход в туннель; к нему  приближался  Филипп; в
полумраке стоял Павсаний. Изображения были крошечные, но четкие.

     Я  принялся  сжимать  цыплячьи внутренности  в  руках  так,  чтобы  они
поднялись к вершине воскового треугольника.

     Одновременно,  сначала шепотом,  затем все  сильнее  повышая  голос,  я
направлял движения двух людей, в которых я перенесся и чей образ наблюдал на
жемчужной поверхности.

     И когда внутренности оказались спрессованы близ вершины треугольника, я
крикнул: "Ударь!",  нажимая изо всех сил; вспыхнул яркий свет,  в  котором я
различил блеск оружия,  затем стало темно; внутренности  лопнули, покрыв мне
руки желчью и экскрементами.

     Внезапно  я  почувствовал себя  обессиленным,  как  будто  меня  самого
покидала жизнь и как будто я был в одно и  то же время обезумевшим от страха
убийцей и умирающей жертвой.

     Я разжал руки, затем изобразил  на  каменном столе, за пределами воска,
форму нового треугольника, раскрывавшегося кверху, чтобы энергия, только что
покинувшая тело, перешла немедленно в другое  тело  и чтобы  высвободившаяся
мощь была подхвачена тем, кому суждено ею воспользоваться.

     Когда я поднялся,  ноги  мои  подкашивались.  Никогда ведь  не  бываешь
уверен в успехе. Я  вытер руки, вышел на  крыльцо храма и повернул  голову к
театру.  По  могучему  гулу толпы,  доносившемуся оттуда,  я  узнал,  что  в
Македонии уже другой царь.

     Зрители,  находившиеся  более или  менее  далеко,  приняли  раздавшиеся
возгласы  за  приветствия,  и  амфитеатр  разразился  радостными  кликами  и
пожеланиями долгой  жизни тому,  кто  только  что  скончался. Но  тотчас  же
всеобщее ликование сменилось воплями ужаса.

     Филипп  не вышел  из другого конца  коридора. Полумрак благоприятствует
преступлению.  В сводчатом проходе лежало тело царя,  уткнувшееся  бородой в
пыль;  его  туника  была окрашена  в ярко-красный  цвет на  уровне  сердца и
пористые  камни  впитывали  его  кровь. Во  время  падения налобная  повязка
соскочила, открыв старую рану, нанесенную Амоном.

     Несколько солдат охраны бросились вслед за убийцей. Павсаний оставил их
далеко  позади,  он уже подбегал к выходу,  и  крики "Остановите! Остановите
его!" не  достигали его ушей. Его  лошадь была привязана  к стене театра; он
успел вскочить на нее и пуститься галопом, но налетел на низкорастущую ветку
дерева,  которую  не  заметил;  она ударила  его с размаху  в  грудь,  и  он
покатился по земле.

     Тот,  кто должен  умереть и  кого  ослепляет  чуждая  сила,  может  все
предусмотреть для  своего  спасения; но он не видит  ветки, растущей поперек
его дороги.  Прежде,  чем  оглушенный  падением  Павсаний  успел  подняться,
преследователи навалились на него, и десяток мечей пронзил его тело.

     С  первого  же  мгновения  Александр  показал  себя  царем.  Он призвал
Антипатра, собрал военачальников и советников, но отнюдь не для  того, чтобы
выслушать их и заручиться их признанием,  а чтобы отдать приказания, как это
подобает владыке;  и все повиновались  без  спора, как будто это само  собой
разумелось.

     Тело  Филиппа перенесли во дворец, а труп его  убийцы был пригвозден  к
кресту посреди площади, чтобы оставаться там до погребальной цремонии.

     Олимпиада в тот же день отбыла с эскортом в Пеллу.  Она достигла города
поздно  вечером, после долгого пути на лошади,  и  сейчас же  направилась  к
покоям  племянницы Аттала.  Она нашла ту  в постели, еще слабую после родов;
черные  волосы  были  рассыпаны по  простыне. Развязав свой шарф,  Олимпиада
протянула его сопернице и сказала: "Ты можешь повеситься,  наш супруг мертв.
Если у тебя не хватит храбрости, я могу позвать моих охранников".

     И она  оставила  Клеопатру  одну за  дверями,  перегороженными копьями.
Через несколько  мгновений,  когда оттуда  не  доносилось больше  ни  звука,
створки  дверей  были  снова раскрыты, и стал виден лежащий вдоль стены труп
молодой  женщины с почерневшим  лицом и вывалившимся языком. Тогда Олимпиада
приказала,  чтобы  ей принесли  маленького Карана; она  взяла на руки  этого
ребенка,  нескольких дней от роду,  из  которого хотели сделать соперника ее
сыну;  в  сопровождении  прислужниц она направилась в храм  Амона, приказала
разжечь огонь на алтаре и бросила туда ребенка как искупительную жертву.

     В  Эгее на  следующее утро люди  увидели  на голове  распятого  золотой
венец, присланный Филиппу афинянами.

     Затем были торжественные похороны; чтобы умилостивить богов, жрецы дали
совет сжечь  на  одном  костре трупы Филиппа и  Павсания. Их  общий прах был
погребен в царском некрополе.











        XV. СЫН АМОНА

     Восхвалим  богов, внушающих их  слугам нужный жест в нужный момент. Ибо
все  несчастье людей  от  того, что их нетерпение,  тщеславие или невежество
толкают  их на поступки, которые могли бы быть хороши, но будучи совершены в
неподходящее время, оказываются бесполезны или пагубны. Так человек попадает
в ловушку,  которую  сам  подстроил, так  корона увенчивает  не  ту  голову,
которой была  предназначена.  Восхвалим богов, когда они  внушают свои мысли
мудрецам и когда к мудрецам прислушиваются.

     Как только  Александр стал царем,  я  раскрыл ему секрет его рождения и
смысл его жизни. Я поведал ему о тайнах Самофракии, о призвании его матери и
обстоятельствах его зачатия. Впоследствии в долгой беседе с матерью он нашел
подтверждение всем моим словам [22].

     Я сообщил ему о пророчествах, относившихся к  нему, и о  том, как жрецы
Амона договорились способствовать их осуществлению. Я  рассказал, как в  нем
воплотилось    божественное   начало,    как   Филипп    был   избран    его
отцом-воспитателем,  а  Македония  -- яйцом, в  котором должно  было созреть
могущество восстановителя Амона.

     Я долго  читал  ему звездные письмена, и он  понял, почему  я так  рано
посвятил его в храмовые таинства.

     Я  сказал ему, чтобы он не задерживался в Греции, потому что  отныне он
должен стать  стремительным, как  молния,  и  что  в  Египте его  ждет венец
освободителя, долгожданного сына Амона.

     Я  сказал  ему также, что, пока  он не достигнет своей цели,  он должен
по-прежнему  выказывать на людях  почтение к памяти Филиппа как своего отца,
дабы македоняне и греки не могли усомниться в  законности его власти, и  что
он будет подобен  в этом  множеству людей,  которые  получают  наследство от
отца, их не зачавшего; и что, наконец, он должен рассматривать свое право на
трон,  доставшееся  ему  не естественным ходом  вещей,  как  непосредственно
явленное божественное право.

     К тому времени, когда заря сменила долгую ночь, слышавшую наш разговор,
я раздвинул перед Александром все завесы, кроме одной.

     Александр  попросил меня  быть его  прорицателем  и проводником к земле
Амона.












        XVI. МОЛНИИ ПОДОБНЫЙ

     Освободившись от ига  Филиппа,  Греция полагала,  что длань  Александра
будет для  нее не столь  тяжела. Прошло не больше недели, как в Фессалии уже
намечался мятеж; одна из  колоний на юге Эпира изгнала македонский гарнизон;
Аркадия и  Этолия  объявили о расторжении договора о вассальной зависимости;
Фокида волновалась, а Фивы готовились к восстанию.

     В  Афинах  Демосфен  облачился  в  праздничные  одежды, украсил  голову
цветами, приписал себе честь сновидца и требовал вотировать почетный венок в
память Павсания. На  что  оратор враждебной партии Фокион возразил, что пока
что македонская армия стала меньше всего лишь на одного человека.

     Но Демосфен не ограничился словесными триумфами; он вошел в сношения  с
Атталом, под началом которого находилась половина Филипповых войск, стоявшая
у Геллеспонта, и  подстрекал его  к мятежу. Ободренный Аттал послал в  Пеллу
делегацию, которая  присягнула в верности  не Александру, а  его двоюродному
брату, бывшему царю Аминту III, в свое время низложенному. В ответ Александр
послал  к Геллеспонту одного  из  своих  командиров  -- Гекатея, с  приказом
казнить  Аттала, что  тот и  исполнил менее чем  через час по прибытии. Этим
завершился ряд действий, предначертанных в словах Еврипида: вслед за мужем и
женой пал и устроитель их брака.

     Переписка  с Демосфеном была  передана  в руки Александра;  то, что  он
оттуда узнал, дало  ему основания  для немедленной  казни  двоюродного брата
Аминты.  Примерно  в это время  фессалийская наложница Филиппа -- Филемо-ра,
мать Арридея, повесилась с отчаяния. И если сам Арридей избегнул кончины, то
только потому, что  никому в тот момент не пришло в голову, что этот дурачок
может оказаться кому-нибудь опасен.

     Отныне  всякий, кто  вздумал бы оспаривать  у  Александра престол,  был
предупрежден  о  том,  какая  его ждет  участь.  Если бы  старые  полководцы
закусили удила, они тоже знали, какая им уготована кара.

     Укротив отдельных людей, надлежало затем внушить уважение народам.

     Александр собрал тридцать  тысяч человек для похода, цель которого была
такова: показать грекам нового гегемона, ниспосланного им богами. На вопросы
командиров,  по  какому пути  пойдет  армия,  Александр  отвечал:  "По  пути
Ахилла".  Он провел войска между Олимпом  и морем, проник в Фессалию, выслал
вперед военных строителей, чтобы расширить козьи тропы горы Оссы,  прошел по
Магнесии вдоль побережья и вступил в край, где родился Ахилл.

     Фесалийцы оказались обойдены и  отрезаны от остальной Греции; когда они
объявили,  что  сдаются  и ждали сурового наказания,  Александр  удивил  их,
сказав,  что  в  память  Ахилла,  предка его  матери, он освобождает  их  от
налогов. Снискав  их  благодарность,  Александр совершил затем переход через
Фермопилы, прибыл  в  Дельфы  в  тот  самый момент, когда  там заседал Совет
Амфиктионии,  и  самолично появился на  нем,  чтобы получить  признание  как
преемник  Филиппа в качестве верховного  протектора. Когда все были уверены,
что он  еще в Дельфах, он  уже стоял под Фивами.  Перепуганные Афины выслали
делегацию,  в  которую  входил  Демосфен;  но,  испытав  по  дороге  приступ
панического страха,  тот внезапно  повернул назад,  предоставив товарищам по
посольству  услышать слова  примирения, которые обратил к ним  Александр. Он
потребовал от  афинян  лишь одного  --  подтверждения  договора, который  он
заключил  с  ними  два  года  тому  назад  от  имени  своего  отца.  Чувство
облегчения,   испытанное  афинским   народом,  перешло   в  шумный  восторг;
проголосовав недавно за золотой венок в память Павсания, он вотировал теперь
два венка в честь Александра.

     А тот пошел на  Коринф, где собрал союзный  совет; он хотел подтвердить
еще  раз  свои  прерогативы  наследника  и   преемника  Филиппа.   Оставаясь
автономными,  греческие  государства  должны были  выставить для  азиатского
похода оговоренное раньше количество войск.

     Во время своего недолгого пребывания в Коринфе Александр пожелал, чтобы
развлечься,  увидеть старого безумца  Диогена, знаменитого тем, что довольно
остроумно  оскорблял  людей.  Культивируя  в  себе  гордыню  падения,  часто
свойственную неудачникам,  этот Диоген кичился тем, что беден, грязен, что у
него отталкивающий  вид  и  от  него  воняет, и  считал себя  в  лунные ночи
сторожевым  псом  мудрости.  Он  был  бездельным  холопом богатой коринфской
семьи, которая забавлялась тем, что держала этого шута на лавке около  своих
ворот. Люди ждали, что  же такое он скажет Александру.  По правде говоря, он
показал себя не слишком изобретательным.

     "Не  заслоняй  мне  солнце",  --  проворчал  старый грубиян  на  вопрос
молодого царя, не хочет ли он высказать какое-либо пожелание.

     Многие восхищенно  отзывались об этой грубой выходке; придавался  также
разный смысл  ответу Александра: "Если бы я не  был  царем, я  хотел бы быть
Диогеном".

     А это означало просто-напросто, что, если бы он не был первым из людей,
на  вершине славы  и могущества, он предпочел бы  быть последним, совершенно
одиноким и нищим; тем,  кому  не нужно ни с кем считаться, потому что нечего
терять.

     Александр возвращался назад  через  Дельфы, где  хотел  получить  совет
пифии. Но у старой жрицы, которая  исполняла тогда эту обязанность, было как
раз  время  отдыха.  Ей были необходимы несколько дней  поста  и  магической
подготовки,  чтобы   обрести  состояние,  в  каком  она  может  воссесть  на
треножник. Для достижения священного бреда, в котором  жрица произносит свои
предсказания,  следует  жечь некие растения  и вдыхать их аромат, пить некие
настойки.  Но Александр торопился,  он направился в  жилище  пифии,  толкнул
дверь и  вошел, как юный  торжествующий  бог;  он завел  разговор со  старой
женщиной, пленил ее,  убедил, обнял за талию и  повлек к храму. "Сын мой, --
сказала она, улыбаясь, -- тебе невозможно сопротивляться".

     Александр остановился. "Не  нужно идти  в храм,  --  воскликнул он.  --
Возвращайся домой,  матушка, ты сказала  то, что я хотел узнать;  это и есть
твое предсказание".

     В этих переездах  прошла осень. Возвратившись в Пеллу,  Александр вновь
принялся  за подготовку  похода в Азию.  Прежде всего надлежало справиться с
трудностями  казны,  в  которой  из-за  мотовства  Филиппа  осталось  только
шестьдесят золотых талантов -- всего впятеро больше  того, что стоил Буцефал
--  при  пятистах  талантах долгов  [23].  Вот  наследство,  которое  принял
Александр, вот одна из причин сумрачного  настроения Филиппа в последние дни
его  жизни! Александр  заплатил  долги  и  еще  нашел  кредит  на  восемьсот
талантов, необходимых, чтобы начать поход.

     Но  тут  ему  сообщили  о  волнениях, начавшихся среди северных племен.
Оставив  командование  столицей  Антипатру,  он взял  с собой двадцать тысяч
человек  и к  концу зимы, совершив переход через горы, где еще  лежал  снег,
явился к варварам, которые жили вдоль границ его страны, В первом же племени
он убил  полторы тысячи мужчин, захватил женщин и детей  в горных деревнях и
отослал на невольничьи  рынки  в порты  Геллеспонта;  остаток добычи  раздал
своим воинам, чтобы им нравилось побеждать вместе с ним.

     Часть македонских кораблей была сосредоточена на востоке; они  получили
от него приказ  сняться  с якоря  и  идти  вверх по Истру. Александр  и  сам
направился к этой реке, за которой начинаются неведомые нам земли. Блягодаря
нескольким победоносным боям, его слава бежала впереди него. Однажды, собрав
плоты  и ладьи, он переправился на другой берег  Истра; там задержался ровно
столько,  чтобы  совершить  грандиозное  жертвоприношение  Зевсу  и  принять
почести  от  скифов.   Этот  грубый  народ  не   знал  доныне  наших  богов;
единственное,  чего они страшатся, сказали они ему,  это чтобы небо не упало
им на голову, если они нарушат клятву. Так Александр провел северную границу
земель, подчиненных владычеству Амона [24].

     В  конце  мая  он получил  предупреждение,  что  царь  Иллирии идет  на
Македонию.  У  Антипатра  было  в  Пелле  достаточно войска,  чтобы  оказать
сопротивление; но  Александр желал  личной победы.  Он заставил  свою  армию
пройти за  несколько  дней восемьсот стадиев  [25] и обрушился  с севера  на
город Пелион, где засел иллирийский царь.

     Однако войско  иллирийских горцев  пришло на  подкрепление и  напало  с
фланга на Александра; он оказался зажат между крепостью и войском на равнине
и отрезан от своих тылов.  Тогда,  на глазах  у изумленных жителей  гор,  он
заставил свои  войска  пройти македонским  строем,  как  на  учениях  или на
смотру. По его приказу они дефилировали направо, налево, разворачивались для
боя, останавливались, снова приходили в движение, трижды симулировали атаку;
обескураженные  враги перебегали  по равнине с места на место, ожидая удара,
которого все не было; наконец,  когда  они  уже выдохлись, он бросил  вперед
свои фаланги  и разбил беспорядочную  орду. На ночь он отошел в ущелье, а на
следующий день вернулся к стенам  Пелиона. Тщетно царь  Иллирии принес перед
битвой в  жертву богам троих юношей, троих  девушек и троих  черных баранов;
иллирийцы бежали из Пелиона, который сами подожгли.

     Во время боя Александр  получил свое первое ранение -- в голову. В него
попали камнем из  пращи и еще нанесли  удар палицей.  Известие об этой  ране
распространилось  по всей Греции,  постепенно  превратившись  в слух  о  его
смерти; а он в это время заканчивал разгром горцев.

     В Афинах Демосфен  снова торжествовал;  он показывал на агоре человека,
который  клялся,  что  видел мертвого Александра.  Он так усердствовал,  что
Демад  сказал потом:  "Демосфен  почти  что  проволок  перед  нашими глазами
мертвое тело Александра!".

     Демосфену удалось подтолкнуть Беотию на новое восстание. А  тринадцатью
днями позже Демосфенов мертвец был у ворот Фив.

     Между молодым героем, которого не могло остановить ничто -- ни снег, ни
горы, ни реки, ни расстояния,  ни  войска, ни крепостные стены, ни даже раны
--  и восставшими  фиванцами произошел краткий  диалог. Александр  предложил
городу мир при условии, что ему будут выданы два военачальника, руководившие
восстанием:  Феникс  и  Протит. Подражая  дерзости  спартанцев,  жители  Фив
ответили,  что  выдадут двоих  предводителей, если Александр  отдаст им двух
своих: Антипатра и Филоту, старшего сына Пармениона.

     "Всегда  предлагай мир  дважды, -- сказал я  Александру,  -- чтобы дать
противнику  время смирить свою гордыню. Но если и во второй раз ты не будешь
услышан, то карай без пощады".

     Александр сделал  второе предложение;  он  обещал, что фиванцы, которые
явятся в его лагерь, не понесут никакого наказания и будут пользоваться теми
же свободами,  что и все греки. В ответ фиванцы приняли такое постановление:
"Все греки,  которые  пожелают  присоединиться  к  нам  для  общей  борьбы с
Александром, будут с радостью приняты в наших стенах".

     По наущению Демосфена, они официально объявили  себя союзниками персов.
Видимо, их прорицатели плохо истолковали знамения.

     В стычке между солдатами случай открыл перед войском Александра одни из
семи ворот города;  уличный бой, продлившийся до вечера, перешел в ужасающую
резню. Шесть тысяч  фиванцев были убиты, тридцать тысяч взяты в плен, из них
восемь  тысяч проданы потом в  рабство, женщины и больные перебиты в храмах,
где искали убежища; так погиб народ Фив.

     Мало было  уничтожить население; нужно было  еще стереть с лица земли и
сам  город, его  камни.  Все  дома,  за исключением  храмов  и  жилища поэта
Пиндара,  были  разрушены  до  основания.  Процессии  жрецов  и   флейтистов
проходили по улицам, между тем как солдаты ломали стены. Вечный город Эдипа,
Иокасты  и  Креонта,  город  Этеок-ла  и  Полиника,  город  Антигоны,  город
ненависти,  убийства и  крови, воспетый  Эсхилом  в трагедии  "Семеро против
Фив",  Софоклом в "Эдипе",  Еврипидом  в "Финикиянках", город, чей народ был
вооружен  лучше всех  в  Греции  и  где  Филипп  Македонский изучал  военное
искусство, был отныне каменной пустыней, над которой парили птицы молчания.

     Вся Греция склонила голову.  Если бы  Олимп  раскололся  надвое, она не
была бы потрясена  сильнее.  Все полисы поспешили призвать  к власти  людей,
настроенных  в пользу Македонии, которых еще  вчера  считали предателями,  а
сегодня осыпали почестями в надежде, что они добьются милости молодого царя.
Отовсюду  стекались  послы,  принося  хвалы и  заверения в  дружбе. Послание
афинян  Александр  скомкал,  кинул  наземь  и  попрал   ногой  на  глазах  у
посланников. Если Афины не желают себе судьбы Фив, пусть выдадут его главных
противников, прежде  всего  Демосфена. Афины  послали к  Александру  Демада,
бывшего  херонейского  пленника,  который  на  поле  битвы сумел  пристыдить
пьяного  Филиппа,  и  Фокиона,  того,  кто  после  смерти  Филиппа   ответил
Демосфену, что  Македония  потеряла  всего  лишь  одного солдата.  Они-то  и
просили милости для дрожащего от страха Демосфена.

     "Царь, предлагай мир дважды...".

     И  Александр обещал афинянам,  что они будут  с  ним  в  расчете,  если
отстранят Демосфена от  общественной жизни и начнут расследование  по поводу
денег,  полученных им  от  Персии.  Бесчестье  Демосфена стало  единственной
данью, которую Александр потребовал с Афин.

     От  Дуная  до  Пелопоннеса, от  Иллирии до  Геллеспонта  греческий  мир
безусловно  покорился  этому царю  двадцати  одного  года  от роду.  Страху,
которым он наполнил эти земли менее чем за одиннадцать месяцев, суждено было
жить столько же, сколько ему самому.











        XVII. ЧЕЛОВЕК С ЗОЛОТЫМ НОЖОМ

     Однажды утром Александр позвал меня  и описал сон, смутивший его ночной
покой:  "Я увидел,  как навстречу мне идет человек  в высокой конусообразной
шапке;  он был  одет  в нечто  наподобие  мантии из  белого  льна  с золотой
вышивкой  и  держал   в  руке   нож  с  золотым  лезвием,  на  котором  были
выгравированы знаки на непонятном языке. Человек сказал, чтобы я не опасался
переправиться через  Геллеспонт, так как он встанет во  главе моего войска и
благодаря ему я завоюю Персидское царство".

     На минуту я закрыл глаза, потом  ответил Александру:  "Повинуйся  этому
сну. Однажды ты встретишь этого человека на своем пути".











        XVIII. ПРАЗДНЕСТВО МУЗ

     Осень и зима прошли между Пеллой  и  лагерем в  Амфиполе, где Александр
собирал войска всех народностей Греции и готовил поход. Он решил выступить в
месяце Овна.

     Многие старые македоняне умоляли Александра отложить задуманное до того
времени, как он возьмет себе жену и родит сына. Он пожал плечами; что ему до
будущего  македонской династии, если  он знает, что пришел из царства богов!
Земля,  на которой  он вырос, всего лишь приемная  земля. Незаконнорожденный
сын бога, он не был царем, подобным другим,  и не чувствовал  себя  чем-либо
обязанным  человеческим  предкам  или потомкам.  Он  знал о  том, что должен
исполнить, и это  был долг более высокого порядка, чем  продолжение рода или
передача власти. Если только  он сумеет совершить  дело, к которому призван,
оно будет жить после его смерти, независимо от того, родится у  него сын или
нет. Дети богов на Земле одиноки.

     Членам  вскормившей  его   семьи,   слугам,   хранившим  его   детство,
наставникам,  сформировавшим  его ум изучением  человеческих наук, он роздал
свои  земли, свои доходы, свои драгоценности, все свое добро.  Из наследства
Филиппа  он не хотел  удержать  ничего,  кроме принципа царской  власти; все
остальное было ему лишь одолжено, и он его  возвращал. Один  из полководцев,
Пердикка, воскликнул, удивленный этой безумной раздачей: "Царь, но что же ты
оставляешь себе?".

     Александр ответил, улыбаясь: "Надежды".

     Он избавлялся перед уходом от своего имущества, как это подобает делать
людям,  идущим  исполнить мистическое поручение (будь  то цари или пророки),
ибо  они  не  нуждаются  ни в  чем  и должны положиться  на  богов,  которые
позаботятся об их пропитании на всем протяжении их пути.

     В Пелле Александр  оставлял царские полномочия  Олимпиаде, а управление
--  мудрому Антипатру. Он дал  правителю всего двенадцать  тысяч человек для
того, чтобы поддерживать порядок в целой  Греции. Двенадцать  тысяч человек,
да еще страх, внушаемый с недавних пор его именем.

     Он  шел в Персидское  царство  не только с  войной;  он нес туда, кроме
того, надлежащее  почитание богов,  дабы оно продлилось  до скончания времен
Амона; он нес  искусства, которым боги обучили людей, чтобы  они  сделали из
своей  жизни  образ  божественного.  Поэтому  незадолго  до  своего  отбытия
Александр устроил в посвященном Зевсу городе Дионе, расположенном у подножия
Олимпа,  грандиозное празднество, которое заняло девять дней, по  одному  на
каждую музу.

     Первый день  был посвящен Каллиопе, музе эпической поэзии,  в честь той
эпопеи, которую готовились пережить войска Македонии и Греции.

     Второй стал днем Клио, музы истории, в которой отныне открывалась новая
глава.

     Третий день  прошел  под  знаком Евтерпы,  вдохновительницы  лирической
поэзии, благодаря которой сердце человека раскрывается красоте мира.

     Четвертый день почтил Мельпомену  и с  ней трагедию, которая  неизбежно
присутствует во всякой великой судьбе.

     Пятый   день  был  отдан  Терпсихоре,  высокой  покровительнице  танца,
воспроизводящего божественные жесты и ритмы.

     Шестой день стал праздником  любовной  поэзии и ее музы  Эрато,  ибо не
угоден богам человек, живущий без любви.

     Седьмой день  восславил  Полигимнию за священные песнопения, в  которых
человек сквозь собственный голос, внимает гласу богов.

     Восьмой  день был  отведен  Урании, музе астрономии, наставнице  в  том
единственном знании,  которое  позволяет  нам согласовать  наши  поступки  с
движением Вселенной.

     Наконец, девятый день был посвящен комедии, лицо которой нам показывает
Талия;  ибо мы иллюзорны и несовершенны и,  что  бы мы ни делали, мы должны,
завершив свои  труды,  уметь посмеяться  над своим несовершенством  и тщетой
своих надежд.

     Так были вознесены  моления и  хвалы  девяти  сестрам,  дочерям Зевса и
Мнемосины-Памяти,  дочери   Неба  и  Земли.  Самые  великие  актеры,  певцы,
танцовщики, музыканты и поэты Греции приняли участи в этих зрелищах [26], на
которых присутствовал  Александр, окруженный наставниками своего  детства, а
также  товарищами  по  роще  Нимф, которые  все стали теперь двадцатилетними
военачальниками, брили подбородок, как их повелитель, и готовились завоевать
мир  вместе  с  ним. По  правую  руку  от себя  он  посадил  свою  мать, еще
прекрасную в свои тридцать семь лет, в царских облачениях; ее глаза сверкали
гордостью. Налево от него восседал правитель Антипатр.

     В последнюю  ночь было устроено угощение  для глав  городов-государств,
послов и  полководцев. В большой палатке из белого полотна,  раскинутой  под
апрельскими звездами, триста гостей возлежали на более чем ста ложах.

     После  этого мы вернулись в Пеллу. Настало утро, когда войско, которому
было  суждено  изменить  лицо  мира,  ждало,   опершись  на  копья,  приказа
выступать,  а  Александр пошел проститься  с  Олимпиадой  и в последний  раз
преклонить  колени  рядом с ней перед  алтарем  Амона; затем  он обнял ее  и
спросил: "Мать, кто стал в Самофракии моим земным отцом?".

     Царица глубоко заглянула в разноцветные глаза своего дитяти: "Даже  для
меня, сын мой,  это осталось сокровенным. Тебе  смогут ответить только жрецы
оракула Амона в египетской пустыне, если бог позволит".

     Олимпиада была задумчива и ее  сердце  сжималось, когда,  стоя на крыше
дворца в окружении своих женщин,  она присутствовала  при уходе  армии.  Она
видела, как вскочил  в седло, на своего большого черного коня, золотоволосый
герой, которого она породила. Антипатр склонился перед  ним в последний раз;
потом Александр поднял руку и запели трубы.

     Парменион, старый полководец Филиппа, которому  было  теперь шестьдесят
три   года,  был  назначен  первым  командующим.  Его  старший   сын  Филота
предводительствовал  гоплитами  --  тяжеловооруженной  македонской  пехотой,
снаряжение  которой состояло из шлема, щита, поножей, меча и длинного копья.
Второй сын Пармениона, Никанор, был начальником легковооруженных пехотинцев;
они носили большую войлочную шапку, а оружием им служил  дротик. Под началом
Черного Клита находились знатные македонские всадники-гетайры,  охрана царя.
Фессалийские  воины  повиновались  Каласу, а Антигон  стал  во главе  войска
греческих союзников. Затем шли критские лучники и отряд фракийских всадников
в шлемах с конскими султанами и панцирях с кожаной бахромой.

     Для  управления своей личной  канцелярией  и всеми связями с царством и
союзниками Александр выбрал человека большой  культуры  и весьма деятельного
--  Евмена из Кардии, которому он  придал  в помощники  Диодота  из Эритреи.
Эпимелет стал главным  интендантом армии,  а Леоннат -- главным исполнителем
поручений. Александр вез с собой племянника Аристотеля Каллисфена из  Олинфа
в качестве историографа, а также  своего первого учителя Лисимаха, чтобы тот
продолжал декламировать ему  Гомера. Гефестион должен был находиться рядом с
ним, делить  его  труды  и помогать в бою. Птолемей,  Неарх, Гарпал, Кратер,
Пердикка и Мелеагр стали его высшими  командирами; им  всем  суждено было --
кому больше,  кому  меньше  --  прославить в  грядущем свои имена. Строитель
военных машин Диад заведовал осадной и походной артиллерией, снаряжением для
строительства  катящихся башен, таранами, легкими  катапультами для  метания
бронзовых стрел, тяжелыми катапультами,  стреляющими каменными  снарядами, и
отрядом понтонеров.

     В обозе Александра, отправлявшегося на завоевание Малой  Азии и Египта,
было на месяц провианта и жалованья солдатам. Во главе войск шли музыканты и
танцоры, затем жрецы.

     Я, Аристандр  из  Тельмесса,  пророк Амона  и  македонский прорицатель,
следовал  за ними  на  белом  коне;  я ехал  непосредственно  впереди  царя.
Единственный  из  тридцати  пяти  тысяч человек,  чей шаг  за  нашей  спиной
сотрясал землю, я знал, что Александр никогда не вернется.













     Часть третья
     I. ПЕРСИДСКАЯ ДЕРЖАВА

     Тот,  кто собирается сразиться с каким-либо народом,  должен знать  его
прошлое; тот, кто хочет бросить вызов какому-либо царю,  должен изучить  его
род; тот, кто отправляется на завоевание  какой-либо страны, должен  постичь
ее богов. История -- составная часть священной науки.

     Я родился в  Малой  Азии, на берегу залива Главка. Мой город подчинялся
одному из  сатрапов персидского царя.  По  другую сторону моря, на которое я
смотрел в  детстве, находится устье Нила. Над Главком и над Нилом встают  те
же звезда в те же часы.

     Я много узнал об истории Персии.

     Персы  учат, что откровение было ими получено от вестника неба по имени
Хом;  между  тем Хом --  это  Гермес,  или  Гормес, или  Горусси-Исис,  или,
наконец, Гор-Амон, ибо даже  если  нам  кажется,  что откровение  было  дано
сотней голосов, все эти голоса рождены одними устами. Непостижимое, источник
Единого, имеет лишь одно слово.

     Хом передал истину царю, который стал отцом Джамшида; но когда Джамшиду
пришла  пора стать  в  свою очередь  царем,  он  решил, что,  поскольку  ему
сообщена истина,  он сам и  есть истина; он дает пищу, сон и  радость, трава
растет по его соизволению; и он уничтожил смерть на Земле. Он пожелал, чтобы
его почитали наряду  с создателем мира, и  присвоил себе имена, которые люди
употребляют,  обращаясь к  Неназываемому.  Тогда  прекратилось  изобилие  на
персидской  земле, иссякли  колодцы, погибли  стада,  люди истощили  себя  в
кровавых битвах, и золотой век окончился.

     После   этого  персам  пришлось  ждать  много  веков,  пока  не  явился
Заратуштра, который, подобно Имхотепу-Асклепию,  возобновил  учение Гермеса.
Он говорил людям, что только знание о небесном  и магические свойства звуков
способны отвести фатальные несчастья, как частные,  так и  всеобщие. Он учил
также, что Ормузд и  семь  архангелов света вечно борются с Ариманом и семью
демонами мрака и  что  человек  -- единственное из живых  существ, свободное
выбрать между Ормуздом и Ариманом и способствовать торжеству добра или зла.

     Благодаря его  мудрости, персы  восстали из  мрака; при царях, носивших
имена Кир, Камбиз, Дарий и Артаксеркс, они  стали сильны и могущественны; но
вина Джамшида  постоянно  тяготела  над  ними.  На  их глазах  была  пелена,
мешавшая  им признать, что боги других народов --  те  же,  что их боги; они
лишь  принимают иные формы и имена,  чтобы иметь  силу в иных  землях. Из-за
этого заблуждения персам суждено было погибнуть.

     Когда  Александр  выступил  из   Македонии,  Персидская  держава   была
величайшей в мире. Она простиралась от Понта Евксинского до Индии  и от реки
Яксарт до Нильской пустыни [27].

     Ее властителем был уже не Артаксеркс III Незаконнорожденный, вступивший
на персидский престол в год, когда  Филипп пришел к власти в Македонии. Этот
Артаксеркс захватил  Египет,  прогнал фараона,  приказал убить  быка  Аписа,
чтобы  съесть его изжаренным, выкрал анналы и устроил ослиное стойло в храме
бога Пта;  однако  он не намного  пережил свои мрачные подвиги. Его  хилиарх
[28] евнух Багой, которому он передал все орудия власти, предводитель войска
и начальник  писцов, отравил  его и всех его сыновей, за исключением одного,
которого возвел на трон; имя этого царя было Арc.

     Но и Арc  царствовал всего два года, ибо евнух Багой приказал умертвить
его в свой черед.  Наследником ему Багой  выбрал  царевича из младшей  ветви
Кодоманов,  в котором ожидал найти больше  послушания;  тот возложил на себя
тиару под именем Дария III.  Первое,  о чем позаботился  Дарий Кодоман, было
протянуть  Багою на празднестве по случаю своего коронования чашу, в которую
он влил яд.

     В тот же год, когда воцарился Дарий, взошел на престол и Александр, как
будто отныне  судьбы  Персии и  Македонии управлялись  ходом одних и тех  же
светил.

     Ни Артаксеркс  III Незаконнорожденный, ни Арc, ни Дарий Кодоман не были
коронованы как фараоны; они не  считали себя сынами богов Египта, и на земле
истины они стали ее притеснителями.

     Армии Дария Кодомана были огромны, как размеры его царства. У него было
сто тысяч воинов из  Малой Азии, сорок  тысяч из  Армении, Киликии, Сирии  и
Египта,  столько  же  греческих наемников и,  по слухам, он мог  получить из
Индии миллион солдат.










        II. АХИЛЛОВА БИТВА

     За двадцать дней мы совершили переход к берегам Геллеспонта.

     Пока  основные  силы  под  руководством Пармениона переправлялись через
пролив, Александр с гетайрами взошел на корабли в том самом месте  (напротив
Сигейского  мыса), откуда в  старину  Агамемнон  повел  греческий флот [29].
Каждый  уголок  этой земли,  каждая  долина, каждая скала над морем  воспеты
Гомером;  Александр  беспрестанно оборачивался к  Лисимаху,  и  во все время
путешествия они перебрасывались стихами из "Илиады".

     На  Александре был панцирь  из такого светлого металла, что  он казался
серебряным, и  шлем  с  высокими белыми  перьями,  по которым его можно было
узнать издалека.  На борту царской галеры он встал рядом с кормчим и  держал
руку  на руле. Посреди пролива я принес, как подобало, в жертву быка,  чтобы
умилостивить бога  морей Посейдона, и воздал почести  нимфе  Фетиде,  матери
Ахилла, потомком  которой был Александр.  Сам юный царь взял  золотую  чашу,
наполнил ее вином и бросил в волны.

     Мы приблизились к берегу,  и  Александр перешел на корму корабля; когда
песок заскрипел  под  килем,  он метнул  дротик  на берег  в знак того,  что
вступил во владение этой страной  по праву завоевания. Он первым спрыгнул на
землю Азии; ему было двадцать один год и девять месяцев.

     Были  воздвигнуты  три  жертвенника,  на  которых я совершил приношения
Зевсу-Амону,  основателю  македонской  династии  Гераклу  и  покровительнице
греков  Афине. Затем наша процессия поднялась на  склоны древнего  Илиона  и
направилась в  храм, где хранилось оружие Ахилла. Жители современного города
смотрели  на нас  с уважением, но  удивленно. Александр  снял со стены храма
старый  проржавевший  щит, о котором говорили, что он принадлежал Ахиллу,  и
повесил  на  его  место  свой, инкрустированный  золотом.  После  этого  все
спустились  в  долину Скамандра,  чтобы  воздать почести  гробницам  героев;
согласно   ритуалу,   Александр,   Лисимах,  Гефестион  и   главные  гетайры
обнажились, умастили  тело,  полили вином  могилу Ахилла,  возложили  на нее
цветы и, держа  в  руке  копье,  с  пением  обежали  несколько  раз  вокруг.
"Счастлив Ахилл,  --  воскликнул внезапно  Александр, --  у которого был при
жизни  такой  верный друг, как Патрокл, а после  смерти такой великий певец,
как Гомер!".

     Прекрасный  Гефестион немедленно побежал к  могиле Патрокла;  в тот  же
вечер Каллисфен из  Олинфа,  племянник Аристотеля, взял свои дощечки и начал
записывать на них поступки и слова Александра.

     На следующий день мы соединились  в Абидосе с основными силами армии, и
Александр сделал людям смотр, прежде чем послать их в южном направлении.

     Дарий Кодоман не удостоил покинуть свою далекую столицу Сузы ради этого
самонадеянного  юноши,  о  чьем приходе  ему  объявили; но,  чтобы  развеять
надежды  македонского царя, он велел собрать войско из ста тысяч человек под
командой лидийского сатрапа Спиридата и  родосца Мемнона, лучшего полководца
своего времени.

     Мемнон советовал выжечь  землю перед захватчиками,  уничтожить  урожай,
засыпать  колодцы, увести стада и уйти подальше в глубь страны;  тогда воины
Александра должны были  погибнуть от жажды, голода и изнурения. Но сатрап  и
вельможи  отказались  последовать  этому совету, ибо  это  означало  для них
потерю  большой части их  богатства;  им  казалось,  что  немногочисленность
македонского  войска не  оправдывает  таких жертв.  Они предпочли  перекрыть
дорогу во Фригию, ожидая противника у переправы через первую реку -- Граник.

     Продолжая путь, Александр увидел, что приближается посланец Дария; этот
человек  передал  ему  письмо  и ларец  с  дарами.  Письмо  содержало  совет
Александру  вернуться поскорее  назад  и  искать убежища  в  объятиях  своей
матери, если он не хочет быть распятым; дары состояли из нескольких  золотых
монет, мяча и  кнута.  Золотые  монеты,  пояснял  Дарий  в  своем  послании,
предназначались  для  мелких  расходов  Александра,  у  которого,  как  всем
известно,   сокровищница  наполовину  пуста;  мяч  --  для  того,  чтобы  он
забавлялся с ним, а не разыгрывал из себя  солдата; наконец, кнут  был нужен
затем,  что  его  следовало  наказать, как  мальчишку.  Великий Царь  обещал
Александру прощение, если он снова взойдет на корабль и не будет ему  больше
досаждать.

     Пять суток спустя во второй половине дня Александр подошел к Гранику.

     На другом берегу стояло персидское войско -- полчище вооруженных людей,
кони и  шатры.  Александру  сказали,  что  в  сверкающей  доспехами  коннице
противника находились сын,  зять и шурин Дария. Тут же юный  царь  приказал,
чтобы ему привели Буцефала и строились к бою. Парменион вздрогнул от испуга.
Этот покрытый славой полководец, который провел сорок лет в сражениях, хотел
дать  отдых войскам, изучить местность, собрать  сведения,  подготовить план
битвы. "Царь, -- сказал он Александру, -- наши  солдаты  прошли за последние
дни пятьсот  стадиев; против каждого из наших трое врагов;  и, хотя эту реку
можно,  видимо,  перейти  вброд,  нам  все  же  предстоит переправа.  Начать
наступление раньше завтрашнего утра невозможно". -- "Завтра солнце будет мне
светить в глаза,  а сейчас оно слепит персов, -- ответил  Александр. -- Да и
знамения, которые мы наблюдали сегодня утром, благоприятны для меня".

     Вспрыгнув на  коня, он пронесся  вскачь вдоль переднего края армии,  по
берегу  реки,  желая  одновременно и  показаться своим людям, и  познакомить
врага со  своим шлемом, на котором развевались белые перья. Сам он разглядел
персидскую  знать на  конях, напротив своего правого фланга; он сосредоточил
на  этой  стороне  отборную  конницу  гетайров  и  принял  командование  ею.
Зазвучали трубы. Отдавая приказ своим двум сыновьям двинуть  вперед гоплитов
и легковооруженную пехоту, Парменион был не слишком  далек от мнения  Дария,
что Александра следовало высечь.

     Но Александр, крича, подобно  грекам у стен  Трои: "Эниалий! Эниалий!",
уже бросился в реку; снопы брызг  поднялись вокруг гетайров; те, кто первыми
приблизились к берегу, были повержены,  но когда Александр  ступил на землю,
персам пришлось потесниться  перед этим яростным  воином, все опрокидывающим
на своем пути. Македонские кони  знают в бою только галоп, и воздух сотрясся
от  могучего  столкновения всадников. Александр прокладывал  себе  дорогу  к
царственным  врагам,  родичам  Великого  Царя,  чьи  остроконечные  шлемы  и
панцири, усыпанные драгоценными  каменьями, ослепительно сверкали на солнце.
Внезапно, в самой гуще  схватки, дротик сломался у  него в руке;  он схватил
тот, что ему  протянул коринфский  конник, оказавшийся  рядом,  и устремился
навстречу Митридату,  зятю  Дария,  который  шел на  него с поднятым  мечом.
Александр убил Митридата ударом дротика прямо в лицо. Но и сам он был ранен;
брат Митридата, от руки  которого он не успел уклониться,  отколол  кусок от
его  красивого  шлема.  Но почувствовал ли Александр это удар?.. Он выхватил
меч и вонзил его  в панцирь противника.  В  то же  мгновение сзади подскочил
лидийский сатрап Спиридат, начальник  персидского войска. Александр не видел
его;  кривая сабля  Спиридата уже была занесена над его  головой. Но  Черный
Клит уже подоспел защитить царя, которого вскормила его сестра; он поднял на
дыбы  своего коня  и  отрубил  мечом  руку сатрапа.  Только сейчас Александр
заметил дротик, воткнувшийся ему в  панцирь, и вырвал его; рана кровоточила,
но он не обращал на это внимания.

     В это время части  пехоты Филоты и Никанора завладели  берегом и метали
копья из-за сомкнутых щитов, жестоко тесня противника. Видя, что  их конница
смешала  ряды,  а  царственные  предводители  пали,  персы  подались  назад,
заколебались, скоро пришли в смятение  и пустились  в беспорядочное бегство.
Лишь  греческие наемники Дария, зная, что  им  не будет  пощады,  сдерживали
некоторое время удар, а затем также дрогнули.

     Буцефал утомился, но Александр ничуть. Он поменял коня;  новый конь был
убит под ним;  он взял  третьего  и  помчался перебить  греческих наемников,
которые  еще  сопротивлялись.  По  дороге  он  опрокидывал, топтал  и  давил
беспорядочно отступающих персов. Поле боя стало побоищем. Весь в песке, поту
и  крови,  Александр  пересек, торжествуя, равнину  Граника,  загроможденную
трупами.

     За то, что  он презрел юного бога,  пришедшего с севера, далекий  Дарий
потерял в течение нескольких  часов сына, зятя и шурина; его сатрап Спиридат
погиб; Аргит,  один из  его лучших военачальников, покончил  с собой,  и сам
родосец Мемнон, отчаявшись, бежал на восток с остатками армии.

     Александр распорядился снять с мертвых триста самых красивых панцирей и
отправить их в Афины.

     Его раны не были серьезны, и, как только  их перевязали, он  уже не мог
находиться в бездействии; он  обходил раненых  и обсуждал с врачами, как  их
лечить.  Управители его  канцелярии Евмен из Кардии и Диодот  из  Эритреи  с
трудом  поспевали  записывать  приказы,  которые  он  спешил  отдать,  чтобы
ослепить  мир  своей  победой.  Взятых  в  плен  греческих  наемников  Дария
следовало продать в рабство. Двадцать пять всадников-гетайров пали в бою; их
бронзовые статуи,  заказанные ваятелю Лисиппу, должны были быть поставлены в
Дионе, у подножия  Олимпа, там,  где был  устроен праздник  муз.  В память о
новом  Ахилле  предстояло основать в  окрестностях  Илиона новый  город, уже
второй, носящий его  имя,  -- Александрию Троадскую. Своей  матери Олимпиаде
Александр велел отправить  самые прекрасные ковры, золотые чаши  и пурпурные
одежды,  найденные в  поклаже  персов.  Ему  хотелось  пить,  и пока  солнце
садилось  в  той стороне, где  Троя, нескольких чаш  вина не  хватило, чтобы
утолить его жажду.

     В тот вечер Александру стало  понятно, почему Филипп всегда столько пил
после боя.











        III. КОЛЕСНИЦА ГОРДИЯ

     Глубоко  в  горах Фригии  стоит город Гордион,  названный  так по имени
Гордия,  простого  крестьянина,  ставшего в стародавние  времена  знаменитым
царем этой страны и отцом царя Мидаса.

     Случилось так, что, когда Гордий пахал землю, на его упряжку  сел орел;
желая  получить  объяснение  этому  чуду, он  отправился в  город  на  своей
повозке,  влекомой парой  быков, дышло  которой соединяла с ярмом  кизиловая
кора,  заплетенная  узлом.  Узел  был  таким  сложным,  так   причудливо   и
многократно  переплетенным,  что  его  нельзя  было  ни  распутать,  ни даже
отыскать его концы.

     А незадолго перед этим оракул объявил фригийцам, что борьба и бедствия,
в которых проливалась кровь их народа, окончатся,  когда  явится  человек на
колеснице  и  они изберут его  царем.  Они признали  в  Гордии посланца,  на
которого им  указал  Зевс, и  этот пахарь, умевший так  ловко запутать кору,
оказался достаточно терпеливым,  чтобы распутывать  государственные интриги.
Он сделал из Фригии процветающую страну.

     Его повозка  хранилась в  храме укрепленного города, потому что однажды
было предсказано: тот, кто сумеет отвязать  дышло от ярма, станет господином
Азии.

     Одни лишь жрецы Гордиона знали секрет этого  узла; изредка, когда ремни
из  коры начинали  разлезаться,  они восстанавливали его. За  последние века
память не сохранила ни одного пришельца, который захотел бы подвергнуть себя
испытанию.












        IV. ТРИУМФАЛЬНЫЙ ПУТЬ

     После победы на  Гранике народы стали склоняться перед Александром, как
полевая трава, которую мнет поступь гиганта.

     Греческие колонии побережья, платившие  дань Персии, встречали его  как
освободителя.  Для населения внутренних  областей он  был носителем престижа
Греции, который вот уже полвека все возрастал в этих краях. Ведь если учение
по-прежнему отправлялись в Египет,  чтобы черпать из источника науки, то  во
всем,  что  касалось искусств, наслаждений ума,  убранства дворцов, красоты,
торговли предметами роскоши, взгляд обращался к Греции.

     Отныне  правители с берегов Понта Евксинского отдавали своих сестер или
дочерей за  греческих  полководцев,  искали  для своих  гаремов куртизанок с
Пелопоннеса,   покупали   для   них   греческие   драгоценности,   оказывали
покровительство торговцам Коринфа и Мегары, чеканили свою монету, на которой
были выгравированы  творения афинских ваятелей. Впрочем, повсюду можно  было
расплачиваться   монетами   из  золота,  добываемого   на   горе  Пангей,  с
изображением Филиппа, и  уже близко было время, когда в  употреблении  будут
только серебряные тетрадрахмы с изображением Александра [30].

     Во Фригии,  Лидии, Карии, Памфилии были  банкиры,  слушавшие  в  юности
лекции Платона;  теперь они  посылали  своих сыновей  учиться у  Аристотеля.
Государи,  вдохновляясь идеями этих  философов,  открывали в своих  столицах
академии  и ликеи;  если кто-либо заказывал  себе новый  дом,  то непременно
греческому архитектору; аттическим художникам и скульпторам щедро платили, и
города  изобиловали  их произведениями;  один тиран не счел слишком  высокой
цену  в двадцать золотых талантов за то, чтобы получить послание, написанное
рукой  Исократа.  Риторы,  поэты,  актеры  были  не  в  силах   принять  все
приглашения  и переезжали из города в город,  чтобы  выступать там публично.
Человеку  хотелось  казаться греком даже после  смерти,  и он заказывал себе
саркофаг из пентелийского мрамора.

     Если   на  взгляд  некоторых   афинян  македоняне  были  еще   довольно
неотесанным  народом, то  для Востока Александр Македонский, гегемон Греции,
представлял целую цивилизацию, которой все восхищались; он нес ее, казалось,
в себе самом. Девять муз шли по дороге, пролагаемой его  мечом, и он сам был
как бы воплощением Эллады.

     Оставив  Пармениона  продолжать  занятие западной  Фригии,  завоеватель
пошел на Лидию, где древняя столица Креза -- Сарды, открыла перед ним ворота
без боя. Александр  остался там ровно столько времени, сколько понадобилось,
чтобы заложить первый камень святилища Зевса на холме -- там, где в день его
прихода пролился грозовой  дождь. На смену сатрапу Спиридату, которого  Клит
убил  при  Гранике,  он поставил правителем  одного из своих  командиров  --
Асандра, из семьи  Пармениона.  Затем он достиг  за  несколько дней Эфеса --
города, где в день, когда он появился на свет, сгорел большой храм Артемиды,
жрецы  которого  предсказали  его судьбу. Александр  постановил, что налоги,
которые город платил персидскому царю, будут теперь поступать в сокровищницу
храма. Два  знаменитых художника работали  в то  время  над  восстановлением
здания:  архитектор  Динократ  и  живописец  Апеллес.  Александр   пришел  в
восхищение от сделанного ими;  он  решил, что  обратится к Динократу,  когда
задумает  строить  новые  города,  и  трижды  позировал  живописцу,  который
изобразил его верхом на  Буцефале  и с  молнией Зевса в  руке. Александр был
сначала  не вполне доволен  портретом; он  находил, что он, и особенно конь,
получились непохожими на себя. Он пожелал дать  мастеру уроки  искусства; но
гениальный  Апеллес  был обидчив. "Царь, --  ответил он,  -- ты бы лучше  не
говорил о  таких  вещах,  потому  что ты  смешишь моих учеников.  Твой  конь
понимает в живописи лучше, чем ты".

     Когда  насмешка  исходила  не от  человека  царского  звания, Александр
воспринимал  ее добродушно; ему  не было неприятно, если ему  противоречили,
ибо он зидел  в  этом доказательство  искренности.  Апеллес стал вскоре  его
другом, и  Александр  распорядился,  что отныне никакой другой  живописец не
будет  писать с  него  портрета,  как  уже  раньше решил, что Лисипп  станет
единственным, кто запечатлеет его черты в мраморе и бронзе.

     Город Милет у устья Меандра, пожелав остаться нейтральным, заявил,  что
его порт будет равно открыт для кораблей Александра и для персидского флота.
Последний,  насчитывавший  четыреста  судов,  был  сосредоточен  поблизости.
Городу было суждено жестоко расплатиться за свой нейтралитет.

     Парменион, вышедший на соединение с Александром, советовал дать морской
бой; Александр  же,  упрекнув  его в  том, что он дурно толкует знамение  --
падение орла,  которое  видели  с  моря,  -- отказался  вверить свое счастье
волнам  и избрал сражение на  суше.  Город  был взят  приступом;  в жестокой
схватке были убиты молочный  брат Александра Протей и  другой сын  кормилицы
Ланики, то есть  два  племянника Клита;  но  из защитников  Милета  спаслись
только триста  греческих наемников Дария,  укрывшихся на маленьком островке;
взяв  их  в  плен,  Александр включил  их в  состав  своего войска. Затем он
временно  распустил  свой  флот, и Никанор, который  им  недолго командовал,
снова возглавил легковооруженную пехоту.

     В пятидесяти  стадиях  к  югу  Мемнон, разбитый при  Гранике, заперся в
Галикарнасе  с  остатками  своей  армии.   Чтобы  заверить  Дария   в  своей
преданности, старый  родосский  полководец  послал ему  свою жену Барсину  и
своих детей в качестве  заложников. И Дарий передал ему правление всей Малой
Азией.

     Тогда Александр пошел на Галикарнас -- город, куда тремя годами раньше,
в пору своей  ссоры  с  Филиппом, он отправил  послом актера Фессала просить
руки царевны, которую предназначали его сводному брату Арридею.

     В  богатейшей  столице  Карии, родине  Геродота,  находилась знаменитая
гробница, построенная  царицей  Артемидой в память о  своем супруге и брате,
царе  Мавсоле (прошло десять  лет, как  она  была  закончена).  Это огромное
здание, тридцать шесть колонн которого поддерживали монументальную пирамиду,
считалось уже тогда одним из  шести  чудес света: ведь седьмое еще  не  было
построено.  Старая низложенная царица, младшая сестра  Артемиды Ада, которую
сатрапы  Пиксодор  и   Оронтобат  отстранили  от  власти,   вышла  навстречу
Александру, чтобы предложить ему союз;  она  была  очарована им, стала звать
своим сыном; скромность его  стола так  ее  разжалобила,  что она  принялась
снабжать   его   с   изобилии  пряными,   сладкими,   изысканными   блюдами,
приготовленными  на  ее  кухнях.  Наконец она решила  усыновить  Александра,
объявила  его своим наследником и отдала ему крепость  Алинды, единственную,
которая у нее оставалась.

     Таким образом, у Александра была на  примете царица для галикарнасского
престола;  однако город,  по-видимому, не готовился  к сдаче. Он был окружен
глубокими  рвами,  которые  пришлось  засыпать;  башни  и  катапульты  Диада
причиняли ему  мало ущерба; атаки  не  приносили  пользы, и  осада  угрожала
затянуться, когда вдруг два пьяных македонских солдата, поспорив, кто из них
совершил больше  подвигов,  подрались под  крепостной  стеной. Люди  Мемнона
вышли,  чтобы  захватить их  в плен; товарищи пьяниц  кинулись защищать  их;
подмога прибывала с обеих сторон, в  схватке уже участвовала куча  народу, и
вскоре множество  македонян  ворвалось  в  город.  Видя,  что  не  сможет их
сдержать, Мемнон приказал поджечь город, и македоняне шли  среди полыхающего
огня, задыхаясь  от  дыма.  Мемнон  же укрылся  в одном из портовых городов,
откуда  ему удалось потом  перебраться в Митилену на острове Лесбос,  где он
попытался  восстановить  армию  и возобновить войну  с моря.  В  Галикарнасе
Александр приказал завершить заступом  начатое  огнем  и передал  царице Аде
город, в котором оставались только храмы и гробница Мавсола.

     Все это было исполнено Александром до достижения им двадцати двух лет.

     После того, как Кария была завоевана,  не  составлило  труда привести к
повиновению Ликию, Писидию и Памфилию. Несколько авангардных боев, несколько
атак  против  плохо  укрепленных  стен  внесли какое-то разнообразие  в  это
триумфальное  шествие.  Уже  не  счесть  было  городов,  которые   ежедневно
изъявляли покорность Александру или его военачальникам. Персидские правители
бежали  при его  приближении,  а то и спешили  вступить с  ним в переговоры;
население выходило навстречу победителю, иногда  -- как  это было в Фаселисе
-- для того, чтобы преподнести ему золотой венок.

     И вот я  вошел однажды вечером в Тельмесс, мой родной город, который  я
не видел почти тридцать лет. Во все времена Тельмесс был известен на Востоке
своими прорицателями, которые считаются  самыми  искусными;  дар пророчества
передается  здесь  в некоторых семьях  по  наследству,  и  им  обладают даже
женщины и дети. На девушке из Тельмесса, принадлежавшей к пророческому роду,
женился  когда-то  фригийский царь  Гордий и от нее имел  сына Мидаса. Члены
моей семьи и друзья моей юности простерлись ниц предо мной и  просили у меня
прорицаний; городской совет решил воздвигнуть мне, как самому прославленному
из детей Тельмесса, статую при входе в храм.

     Наступила  зима.  Пройдя высокие плоскогорья, на  которых мели  снежные
бури, вся  армия собралась в  центре  Фрагии  --  Гордионе. После  того, как
войска весной покинули Пеллу, они прошли тринадцать тысяч стадиев.

     На другой день  по  прибытии в  Гордион Александр  пришел  на Акрополь,
чтобы совершить жертвоприношения и увидеть Гордиеву колесницу, сохраняемую в
храме Зевса.  Ему было известно  о пророчестве. Минуту он рассматривал узел,
которым была завязана кора,  и,  увидев,  что терпением с ним не справиться,
вынул меч и  разрубил  узел одним  ударом,  отделив дышло от ярма. Затем  он
воскликнул "Поглядите, он развязан".

     Следующей  ночью разразилась  ужасная  гроза,  молния освещала  небо  в
течение двух часов; вскоре после этого Александр получил две важные новости:
родосец Мемнон умер на  Лесбосе, а Антипатр одержал  крупную  морскую победу
над персидским флотом.

     Александр  послал  Птолемея, Кена и Мелеагра  за новобранцами,  которых
могли  дать  Македония  и Эллада;  когда весною  они вернулись в Гордион, мы
снялись  с лагеря и  продолжили  завоевательный  поход  -- сначала на восток
через Анкиру, затем на юг через Каппадокию и высокие горы Тавра.

     В  ущелье,  называемом  Киликийскими Вратами, которое было известно уже
Ксенофонту, войско очутилось перед узким проходом, где могли пройти шеренгой
лишь четверо человек.  Парменион, осторожный по своему обыкновению,  считал,
что лучше обогнуть гору. Александр оставил его  с основными силами при входе
в  теснину, взял с собой горстку людей, прошел через  ущелье глубокой ночью,
рассеял персидские наблюдательные посты,  которым достаточно было бы скатить
несколько больших  камней, чтобы раздавить  его, и открыл путь  своей армии.
Находясь там, он  узнал, что сатрап Тарса Арсан готовится сжечь свой  город,
прежде чем оставить его. Александру нужно было сделать остановку, чтобы дать
отдых своим дойскам, а Тарс, основанный в древности Сарданапалом*, был очень
богатым  городом;  он  устремился  по  склонам  со  своей  конницей,   чтобы
предупредить пожар,  и проскакал от зари до захода солнца четыреста стадиев,
отделявших  его   от   Тарса.  Заслышав  шум,  поднятый  всадниками,   персы
разбежались в  беспорядке, не успев применить  свои факелы. Воздух побережья
показался душным тому, кто мчался галопом  от самой вершины горы. Утомленный
целым днем  скачки, Александр остановился на берегу Кидна, сбросил  одежду и
искупался. Вода, стекавшая с гор,  была холодна, как лед.  Два дня  спустя у
Александра началась такая слиьная лихорадка, что все думали, что он умрет, и
удрученное состояние духа распространилось по лагерю [31].

     * Так древнегреческие авторы именовали  ассирийского царя Ашшурбанапала
(VII в. до н.э.) -- Прим. перевод.


     Я провел много времени  у его  изголовья. В  окружении  Александра было
несколько  врачей,  которым  была  известна   власть   магических  искусств,
неотделимых от науки врачевания. А среди этих  врачей  больше всех  он любил
Филиппа из Акарнании, который помогал  его приходу в мир, лечил его  детские
болезни, а теперь шел в  обозе его армии. И вот Александр получает секретное
послание Пармениона,  который  советует  ему чрезвычайно  остерегаться этого
Филиппа и  снадобий,  которые тот предпишет, так как ходят слухи, что лекарь
дал  себя  подкупить персидскими деньгами и участвует  в заговоре. Александр
держал это письмо рядом  с собой, между своим списком Гомера и щитом Ахилла,
когда  Филипп   из  Акарнании  принес   приготовленное  им   собственноручно
лекарство, от которого он  обещал большую пользу. Александр  протянул письмо
Филиппу  и одновременно  взял чашу из  его рук; и когда тот прочел послание,
Александр  поднес  питье к губам и смотрел прямо в глаза врачу, пока пил. На
другой  день  лихорадка спала  и стало видно, что царь спасен.  Тогда Филипп
Акарнанянин был  осыпан похвалами; хвалили также и меня за мое предсказание:
я говорил, что,  хотя лихорадка и прочитывается в светилах Александра, он не
может умереть от нее в двадцать три года.

     Тем не менее, выздоровление было долгим; оно растянулось на целое лето,
проведенное  нами  в Тарсе. У воинов  было время  поразмышлять над надписью,
высеченной на гробнице Сарданапала в  Анхиалоне близ Тарса: "Сарданапал, сын
Анакиндаракса, основал  в один  день  Анхиалон и  Тарc; прохожий, ешь, пей и
люби; остальное -- тщета".

     Только ближе к концу сентября Александр снова двинулся в путь, совершая
короткие  переходы  вдоль побережья.  Он шел уже около  недели, переправился
через Пирам и  достиг города Солы на границе с Финикией, когда прибыл гонец.
Александр сказал ему слова, которые часто обращал к вестникам: "Храбрец мой,
о каком чуде ты мне расскажешь? Может быть, вернулся к жизни Гомер?".

     Вестник  сообщил,  что  за  ним шел прибывший с севера  Дарий Кодоман с
армией в сто шестьдесят тысяч человек.

     Донесения лазутчиков рисовали  грандиозную военную процессию, в которой
участвовали  все народы великого царства -- армяне, мидийцы, халдеи, иранцы,
кавказцы, скифы, бактрийцы, греческие наемники; она медленно продвигалась по
пустыне  и  горам Ассирии, растянувшись на многие  десятки стадиев.  Порядок
шествия был строг и ритуален. Впереди  рабы несли  серебряные жертвенники, в
которых   горел  неугасимый  огонь;  затем   шли   маги   с  пением  гимнов,
сопровождаемые таким  числом младших жрецов, каково число дней в году; далее
катилась  колесница  Солнца,  влекомая  белыми  конями,   а  за  ней  скакун
баснословных размеров, которого называли конем Солнца. Возничие были одеты в
белое  и держали в руке  золотые прутья. Вслед за ними являлись глазу десять
боевых колесниц, выложенных  золотом и  серебром;  затем  конница двенадцати
народов; далее десять тысяч воинов, именовавшихся "бессмертными", с золотыми
цепями  на  шее  и  в   хитонах  из  золотой  парчи  с  рукавами,  расшитыми
драгоценными камнями; через тридцать шагов после них -- дальние родственники
царя  числом  пятнадцать  тысяч; затем дорифоры, несущие царские  одежды; и,
наконец, на  колеснице, украшенной статуями  богов  и  золотыми орлами,  сам
Великий Царь на троне. На  голове у него была голубая тиара, а вокруг нее --
пурпурная  с белым  повязка;  на  пурпурную с серебряной полосой тунику  был
наброшен  халат,  усеянный каменьями, как  небо звездами,  на  котором  были
вышиты  два ястреба, прядающие с облаков; на золотом поясе царя висел кривой
меч в  ножнах из  драгоценного камня.  Рядом с  царем шествовали двести  его
самых  близких  родичей, а десять тысяч копейщиков, составлявших его охрану,
шли впереди тридцати тысяч пеших воинов. Сзади вели его личных коней, числом
четыреста. Затем следовали колесницы матери Дария и его жены Статиры, конные
прислужницы и малые дети  в повозке; далее триста шестьдесят пять наложниц и
у  каждой  экипаж,  как у царицы. Триста  верблюдов  и  шестьсот мулов везли
военную  казну  под охраной  стрелков  из  лука. Царевны,  вельможи,  гаремы
высоких сановников,  евнухи, армейская  прислуга, бесчисленные  служители  и
рабы замыкали шествие;  их подталкивали  сзади  солдаты  арьергарда, которым
было поручено поторапливать отстающих и казнить беглецов.

     Едва Александр успел выслушать описание армии своего врага, как прибыли
другие гонцы,  сообщившие ему, что арьергард, оставленный  им у  Исса, между
горами и  морем,  перебит персами.  Вновь  возник  спор  между Александром и
Парменионом. Старый полководец хотел спуститься дальше к югу, занять позиции
на  широкой равнине, освоиться с местностью и ждать битвы. "Ты таким образом
в точности выполнишь  замысел Дария!  -- воскликнул Александр. -- Ведь тогда
персы, воспользовавшись  своим численным преимуществом, смогут  накрыть нас,
как сетью. Напротив, мы развернемся и обрушимся на Дария, пока его  огромная
армия, отягощенная женщинами и обозом, будет находиться в теснине".

     Созвали  войско,  и  Александр  обратился  к  нему  с  речью;  близость
решительного боя вдохновляла его. Он говорил  солдатам о  том, что, невзирая
на малочисленность, велико их  превосходство над  врагом: это  превосходство
закаленных  воинов  над азиатами, одетыми, как женщины; свободных  людей над
рабами; эллинов над  варварами. Он сумел обратить  похвальное слово к каждой
фаланге,  к каждому командиру;  он  хвалил  Пармениона за его  преданность и
мудрость, Филоту за храбрость, проявленную при Гранике, Пердикку за  то, что
он  первым  вошел в Галикарнас;  он принес благодарность Клиту, спасшему ему
жизнь,  когда ей  угрожал  Спиридат.  Гефестион, Никанор,  Кратер,  Мелеагр,
Неарх,  Диад, Птолемей  --  все  получили  словесные лавры. Затем  Александр
распорядился, чтобы люди хорошо подкрепились и были наготове к  исходу  дня.
Поднявшись к северу, он перешел ночью перевал там, где никто его не  ждал, и
на другой день оказался, как  он того и  хотел, лицом к армии Дария, в узкой
долине Исса, между горами и морем.











        V. ИМЯ ЦАРЕЙ

     Вы, неверующие, вы, кто сомневается  в  магической силе букв и  звуков,
как вы  думаете: почему среди  царей, из поколения в  поколение, повторяются
одни и те же имена,  точно так же,  как передается по  наследству престол? А
почему вы  сами даете вашим детям  имена знаменитых людей или  тех  из ваших
предков,  чья  память делает  вам  честь?  Не  потому  ли, что  уповаете  на
способность этих имен передавать благодетельные силы?










        VI. ЛАГЕРЬ ДАРИЯ

     Александр пил из чаши, взятой среди другой добычи; ее стоимости хватило
бы, чтобы  купить  дворец. Устроившись в  шатре Дария, растянувшись на  ложе
Дария, он поглядывал временами на широкое кро