вавое пятно, проступившее через повязку, которую ему наложили на бедро, и, казалось, не понимал, откуда взялась эта рана. И на этот раз, как при Гранике, но только в еще большей степени, бой прошел для него как бы в бреду. В нем обитали небесные силы, завоевание было его призванием, и потому в момент битвы он становился подобен пифии, когда та пророчествует, аэду, когда тот сочиняет свой трагический гимн, или Пифагору, склоненному над триадой чисел: душа покидала его, чтобы войти в сговор с тайными силами мира. А теперь, закончив на сегодня свою работу победителя, он слушал рассказ о битве, которую плохо помнил. В полдень, когда македоняне спустились по горному склону, они оказались лицом к лицу с неприятелем, который ждал их, укрепившись за частоколами. Там, стоя на колеснице, далекий и все же узнаваемый, окруженный тысячами огней, которые солнце зажигало на драгоценных камнях его панциря, Дарий Кодоман возвышался над своей армией. Александр развернул свою тяжеловооруженную пехоту, построив ее в шестнадцать рядов, и послал фессалийскую конницу на левый фланг, вдоль побережья, которое приказал Пармениону удерживать во что бы то ни стало. Внезапно невероятный вопль из более чем ста тысяч глоток поднялся над тесниной, и эхо разнесло его по соседним долинам. Тридцать тысяч македонян ответили своим военным кличем. Обе армии хотели криком напутать друг друга. Дальше Александр ничего не помнил. Возлежавший рядом с ним прекрасный Гефестион рассказывал: "Ты встал рядом с нами, гетайрами, на правом фланге; едва ты увидел Дария, как уже ты не мог сдержать нетерпения и ринулся в атаку, и песок полетел из-под копыт наших коней". -- "Солнце стояло над нами, -- сказал Александр, -- и било персам в глаза". Гефестион продолжал: "Ты выглядел счастливым. Ты первым перешел через устье речки, которая отделяла нас от персов; ты заставил Буцефала перепрыгнуть через частокол; мы скакали рядом с тобой; ты кинулся в схватку. Ты разил направо и налево, всадники падали с коней; ни один не мог сопротивляться тебе; и мы, следуя за тобой, поспевали с трудом, так стремительно ты врезался в гущу врагов". "Ты видел, Гефестион, -- спросил Александр, -- как огромен Дарий?". Мы все видели того, кто назывался Царем Царей, гиганта с лицом цвета позеленевшей бронзы и длинной черной завитой бородой; он был неподвижен, как идол, среди статуй своей колесницы, среди гула битвы. "Однако персы хорошо защищались, -- продолжал Гефестион. -- Чем больше мы убивали, тем больше людей вставало на место убитых. Они сменяли друг друга, защищая подступы к колеснице своего царя. А ты наносил удары безостановочно, как лесоруб в лесу, где деревья вырастают снова после каждого взмаха топором. От твоей руки пали несколько персидских царевичей и среди них сатрап Египта. Как они не убили тебя самого? Должно быть, ты и впрямь из породы богов". -- "Я хотел убить Дария, -- сказал Александр. -- Почему он ускользнул от меня?" Это было его единственное отчетливое воспоминание о битве; оно стерло все остальные; он все время возвращался мыслью к нему. Перед ним снова и снова вставало это странное видение, наполовину человек, наполовину статуя, в шлеме, имеющем форму тиары. На мгновение их взгляды скрестились. В длинных черных глазах врага Александр прочел какую-то величественную грусть; никакой жестокости не было в этом взгляде, а было чувство, которое Александр не мог понять; он выражал что-то похожее на усталость. Сверкавший камнями гигант в тиаре притягивал его, как магнит. Конечно, он хотел его убить, но сначала он хотел, чтобы Дарий открыл ему, пусть хоть взглядом, отчего это выражение безысходности и отчего он не разделяет Александровой неистовой страсти сражения. Ему казалось, что в неподвижности царя персов была какая-то тайна. "Мы испугались за твою жизнь, -- говорил Гефестион, -- когда персидский солдат ранил тебя в бедро; твоя кровь пролилась, а ты продолжал разить врагов, словно ничего не чувствуя. Ты неуязвим, как Ахилл!" Александр улибнулся, потому что ему нравилось, когда его сравнивали с героями, и приятно было обонять фимиам лести. Это верно, он не почувствовал, что ранен; он продолжал биться в железном лесу. Он был уже совсем близко от огромной колесницы и запряженные в нее кони уже вставали на дыбы, когда вдруг Дарий исчез. Колесница была пуста. Хотя ничто с начала боя не предвещало подобного хода событий, царь персов вскочил на одну из лошадей, которых конюхи держали наготове, и словно растворился в бушующих волнах своего войска. Он исчез так внезапно, что можно было усомниться, действительно ли он находился только что на колеснице. Какие знамения, возвещенные его магами, какое пророчество или непросредственное тайное знание толкнуло на это решение Великого Царя, прославленного своей силой, самого храброго воина своей державы, о котором даже его глаза говорили, что он не боится смерти? Смятение, наступившее тотчас же среди персов, помогло ему скрыться. Со всех сторон слышались крики: "Царь бежал, царь бежал!". Парменион, которому угрожала перед этим серьезная опасность, увидел, как вражеская пехота внезапно дрогнула, а затем отступила в беспорядке. Александр понял, что выиграл битву, когда заметил, что его армия преследует огромное обезумевшее Стадо людей. Персы бежали с воплями, бросая на поле боя оружие и поклажу; "бессмертные" и родственники царя смешались в одну кучу с пешими солдатами, конюхами и рабами. Пока не настала ночь, Александр пытался нагнать Дария; он искал его в горах, где вход в каждое ущелье был завален трупами. Нельзя было понять, какой дорогой бежал Великий Царь. И Александр вернулся в лагерь Дария, где развертывались страшные картины. Если хочешь, чтобы собаки хорошо охотились, нужно кинуть им внутренности дичи; примерно так же обстоит дело с солдатами. Но насилия и ужасы, увиденные в тот вечер, затмили худшие воспоминания любого вояки. Хотя часть знатнейших семейств с основной поклажей и казной была оставлена Дарием в Дамаске, все же большое количество сановников, наложниц, служанок, евнухов и слуг последовало за армией до лагеря в Иссе. Все они находились теперь в руках победителей. Грубые македоняне, горцы Иллирии, Фессалии и Фракии, ахейцы и даже афиняне набросились на эту живую добычу, которую они вытаскивали из повозок и шатров. В наступавшей темноте были слышны вопли метавшихся женщин, с которых уже были содраны одежды и драгоценности и которые тщетно пытались убежать от солдат; на каждую из них наваливался десяток панцирей; их насиловали прямо на трупах, в еще свежей крови; те, кто не успел завладеть женщиной, отыгрывался на юных слугах или младших жрецах, а не то, заменяя любовь убийством, перерезал горло раненым, пленникам, детям. Армия пощадила только шатры Великого Царя, его матери, жены и дочерей, которые принадлежали Александру по закону войны. Поражало различие между лагерем, предоставленным ярости победителей, и просторным сооружением из драгоценной ткани, куда вошел Александр и где все оставалось так, как было утром, когда Дарий вышел отсюда, чтобы подняться на свою колесницу. Персидские слуги зажгли факелы на подставках; они простерлись ниц, касаясь лбом ковра, перед новым господином, которого им посылала переменчивая военная судьба; и Александр, в обществе своих приближенных, съел ужин, приготовленный для Дария. В то время как все продолжали обсуждать битву, а Парменион делал распоряжения на завтра, Александр рассматривал окружавшие его великолепные ковры, инкрустированную мебель, золотую посуду, на которой ему подали еду, баснословну роскошь самых мелких предметов обихода. Перед боем он уверял своих солдат, что персов будет легко победить, потому что они отягчены своими богатствами; теперь же он находился среди сокровищ своего бежавшего врага и был невольно ослеплен и даже подавлен ими. "Вот что значит быть царем, -- сказал он задумчиво. -- Я бы хотел, чтобы Аттал воскрес сегодня вечером и увидел меня здесь". Среди персидского блеска и великолепия он вспоминал человека, который когда-то, на второй свадьбе Филиппа, назвал его незаконнорожденным. Его вывели из задумчивости крики, раздававшиеся из соседнего шатра матери Дария. Он послал армейского командира узнать, что случилось. Кричали царицы Персии и их прислужницы. Одна из женщин увидела, как везли разрушенную колесницу Дария, а также оружие и пурпурную мантию Великого Царя: он бросил их в бегстве, а теперь их принесли Александру. Они думали, что Дарий убит и оплакивали его кончину. Александр, который провел целый день в резне и знал, что в эту минуту предсмертный хрип раненых наполняет равнину, был взволнован этим горем и тотчас послал своего главного исполнителя поручений Леонната успокоить царственных пленниц. Когда Леоннат подошел ко входу в шатер, ни один слуга не явился, чтобы проводить его; он вошел и увидел десятка два женщин в одеждах, разорванных в знак траура, и посыпающих голову пеплом. Царица-мать Сисигамбис и жена Дария Статира сидели обнявшись в углу, ожидая худшего; увидев вошедшего вооруженного командира, они решили, что настал их последний час. Весь гинекей завыл еще громче, а царица-мать, невзирая на свой возраст и свое достоинство, распростерлась у ног посланца Александра с рыданиями, умоляя позволить ей похоронить сына согласно персидским обычаям, после чего царь греков может распоряжаться ее жизнью и жизнью всех ее близких. Она говорила по-персидски; пришлось искать переводчика; нашли евнуха, который смог передать смысл ее слов; затем понадобилось время, чтобы объяснить ей, что ее сын не умер и что Александр не собирается предать смерти ни ее, ни какую-либо женщину из ее семьи. Леоннат помог старой царице подняться, и она приняла его помощь с природным величием. На другой день Александр посетил раненых; он шел с некоторым трудом из-за удара копьем, попавшего ему в бедро. Сопровождавший его Парменион сказал, полагая, что это похвала: "Царь, вот ты и хромаешь, как твой достославный отец Филипп". Но Александр, казалось, обиделся на его замечание и отвернулся с неудовольствием. Затем он позвал Гефестиона и отправился к пленницам. Царицы знали Александра только по рассказам и представляли его высоким; вот почему Сисигамбис поклонилась вначале Гефестиону, так как он был выше. Когда евнух указал царице на ее ошибку, она пришла в сильное замешательство; Гефестион был смущен не меньше; но Александр сумел одной фразой успокоить обоих: "Ты не ошиблась, царица, -- сказал он, -- ибо он тоже Александр". Сисигамбис была царицей, каких рисуют нам поэты. Благородная осанка, лицо, которое годы сделали еще величественнее, прямой и гордый взгляд, приветливость, соединенная с умением держать людей на расстоянии, -- все в ней обличало государыню. Возраст, замедлявший ее жесты, еще усиливал почтение, которое она внушала. Ее сын бежал, армия ее страны была перебита, тысячи трупов еще устилали равнину, она сама была в плену, и все же теперь, когда ее вчерашний страх рассеялся, она сохраняла твердость и достоинство среди постигших ее бедствий и всеобщего крушения. Александру захотелось оправдать свое положения победителя, показав побежденным, что он тоже великий царь. "Я никогда не желал зла твоему сына, -- сказал он царице-матери. -- Я только честно сражаюсь с ним; я знаю, что это отважный и прославленный своим мужеством враг. Превратности войны отдали тебя в мои руки, но я хочу видеть в тебе свою мать и велю, чтобы с тобой обращались так, как если бы ты действительно была ею. Ты сможешь похоронить погибших согласно их обычаям и воздать им почести, принятые в их странах". -- "Я благодарю тебя за твое милосердие, Александр, -- ответила Сисигамбис, -- ты заслужил, чтобы я и мои дочери молились о тебе, как о Дарии. Тебе угодно называть меня матерью, и я согласна называть тебя сыном; величие твоей души делает тебя достойным этого". Затем она представила ему мальчика шести лет. "Вот сын твоего врага, -- сказала она. -- Я хочу верить, что ты будешь отцом для него, как ты теперь сын для меня". Александр наклонился и поднял на руки ребенка, который не дичился и обвил ему шею ручонками. "Я желал бы, чтобы отец был со мной в таких же добрых отношениях, как сын, -- сказал Александр, улыбаясь. -- Тогда всем нашим затруднениям пришел бы конец". Он увидел затем двух дочерей Дария, которым было тринадцать и десять лет. Царица Статира, супруга Дария, присутствовала при беседе, но с закрытым лицом и отступив в тень в глубине шатра, чтобы не показалось, что она предлагает себя победителю. Александр не попросил ее снять покрывало, хотя она была известна своей необыкновенной красотой. Она ждала, что будет принуждена разделить ложе Александра, и не только она, но и ее старшая дочь, также Статира, которая уже достигла брачного возраста и чья совершенная красота была в начале своего расцвета. Александр весьма удивил своих пленниц, а также своих собственных командиров, тем, что не воспользовался своим правом завоевателя, а, напротив, распорядился окружить этих женщин самым неназойливым вниманием и даровал им свое покровительство. Как он объяснял, он слишком осуждал поведение своих солдат, хоть это и неизбежное следствие военных побед, чтобы совершить то, что ему претило в других. Это была одна из черт его поведения, отличавшая его от обычных людей: он не уступал любопытству желания и никогда не позволял своей склонности к женщине оказать влияние на его поступки. Он часто говорил в то время, что требования плоти, так же как необходимость сна, являются для него досадными признаками его смертной природы, и он считал для себя делом чести преодолевать их. Разве мы не видели, как однажды во время пира он отказался от красавицы-танцовщицы, к которой его влекло, и сделал это только потому, что один из гетайров признался ему, что сильно в нее влюблен? Был случай, когда он поступил еще более удивительным образом. Он захотел иметь портрет женщины по имени Панкаста, которая была какое-то время его наложницей, и попросил своего любимого художника Апеллеса написать ее обнаженной; но вскоре Александр заметил, что, работая над картиной, Апеллес проникся любовью к своей модели; вместо того, чтобы почувствовать ревность или досаду, он подарил Паркасту Апеллесу, пожелав ему найти в ее обществе все возможное блаженство. Однако ему суждено было уступить соблазнам любви раньше, чем он мог предполагать. Его отношение к царственным персиянкам ставилось потом в пример и вызывало большое уважение к нему; впоследствии я слышал, как многие заявляли, что если бы он сохранил эту сдержанность до конца своей жизни, если бы он победил гордость и гнев, которые им часто овладевали, если бы посреди пиров он не обагрял руки в крови своих лучших друзей и не торопился лишать жизни великих людей, которым был обязан частью своих побед, то он сделался бы более достоин полного восхищения. Для этого нужно быть бессмертным и не нести в себе, подобно всем земным существам, даже если их природа божественна, ростки своей собственной порчи и гибели. В память о победе над персидским царем он основал свой третий город -- Александрию-на-Иссе. VII. БРИСЕИДА В один из вечеров после битвы при Иссе Александр раскрыл божественного Гомера, предоставив случаю руководить его выбором. Его рука остановилась на строках, в которых златокудрая пленница Брисеида, ликом подобная самой Афродите, произносит такие слова: Ты же меня и в слезах, когда Ахиллес градоборец Мужа сразил моего и обитель Минеса разрушил, Ты утешал, говорил, что меня Ахиллесу герою Сделаешь милой супругой, что скоро во фтийскую землю Сам отвезешь и наш брак с мирмидонцами праздновать будешь*. * Перевод Н. Гнедича. Я сказал Александру, что в этом следует видеть знамение, которое очень скоро осуществится. Мысли Александра были тогда всецело заняты Дарием, и он подумал, что я в насмешку указываю ему на жену его врага Статиру, к которой, при всей ее красоте, он не чувствовал никакого влечения; а поскольку, к тому же, Дарий был жив, он не очень поверил моему прорицанию. VIII. ДОЧЬ АРТАБАЗА Узнав, что Дарий оставил свою военную казну в Дамаске, Александр поспешил послать туда, по долине Оронта, Пармениона с корпусом; сам же он занимал в это время морское побережье. При приближении македонского военачальника правитель Дамаска приказал погрузить казну на вьючных животных, забрать доверенных его попечению жен других сатрапов и персидских вельмож и оставил город, предпочитая сделать вид, что застигнут в открытом поле, чем быть вынужденным дать бой в городских стенах. Он договорился о цене за свою покорность, которую иные назвали потом изменой, и как бы по ошибке направил огромный обоз в сторону наших войск. При виде солдат Пармениона, которые шли боевым строем, персидский караван был охвачен ужасом; командиры, охрана, рабы и носильщики пустились бежать, кинув богатства, к которым были приставлены; возничие спрыгнули с повозок, а обезумевшие лошади разбросали поклажу по дороге; монеты сыпались, как песок, из прорванных мешков; множество пурпурных одежд усеяли поля; у обочины дорог валялись золотые вазы, в кустах -- пояса, сплошь покрытые драгоценными камнями. Рассказывали, что не хватало рук, чтобы захватить столь обильную добычу. Вопивших персиянок, которые тащили за руку детей, путаясь в своих тяжелых одеждах, было нетрудно догнать; многие сотни женщин из знаменитых персидских родов были пленены и отправлены в лагерь Александра. Серебряных изделий и чеканной монеты было захвачено почти на семьсот тысяч талантов [32]. Было взято семь тысяч вьючных животных и большое количество повозок. В описи трофеев, пересланной в тот же день Александру, Парменион добавлял: "Я нашел триста двадцать девять куртизанок -- музыкантш и танцовщиц, сорок шесть плетельщиков гирлянд, двести семьдесят пять поваров для приготовления блюд и двадцать девять, чтобы стряпать пищу на огне, тринадцать молочников, семнадцать виночерпиев для смешения напитков и семьдесят для подогрева вина, сорок составителей ароматов для изготовления благовонных мазей". Кроме того, он взял в плен послов Спарты, Беотии и, что особенно важно, Афин; в его руки попала переписка, которую многие греческие полисы или отдельные партии продолжали поддерживать с Дарием вплоть до битвы при Иссе. Примеры двуличия были так многочисленны, что Александр решил не карать никого и отпустил послов на свободу. Когда пленницы из Дамаска -- среди них племянница Дария, а также вдова и дочери предыдущего царя Артаксеркса III Незаконнорожденного -- были представлены Александру, он удивился, когда одна из этих женщин, чью сияющую красоту он заметил, обратилась к нему по-гречески, и более того -- на том особенном греческом языке, на каком говорили в Македонии. "Царь, -- сказала она ему, -- я не могла бы и вообразить, что пятнадцать лет спустя снова окажусь перед тобой и буду твоей пленницей. У судьбы бывают странные повороты. Я дочь Артабаза; мой отец нашел приют у твоего отца как раз тогда, когда ты родился, и я провела в твоей стране восемь лет моего детства. А еще я вдова Мемнонародосца". В тайниках своей памяти Александр отыскал образ персидского царевича, чья попытка поднять бунт и свергнуть Артаксеркса окончилась неудачей и которому Филипп оказывал гостеприимство в Пелле в течение нескольких лет. Барсину Александр помнил хуже. Но она прекрасно помнила Олимпиаду, кормилицу Ланику и многих других лиц при македонском дворе; оживив прошлое, она взволновала Александра. Он пригласил ее к ужину и потом, вечер за вечером, стал находить приятность в ее обществе. Барсине было двадцать восемь лет, на пять больше, чем Александру. Ее отец Артабаз, вновь вошедший в милость после смерти Артаксеркса, был теперь одним из самых высоких сановников персидского царства, управлявший восточными провинциями. Она была замужем дважды и дважды стала вдовой. Ее последний супруг, прославленный полководец Мемнон, скончавшийся на Лесбосе, прислал ее ко двору Дария в залог своей верности. Так она попала в руки солдат Пармениона. Александр глубоко чтил память Мемнона, ценя в этом великом противнике военную доблесть и прямоту души. Барсина открыла Александру, что Мемнон испытывал перед ним такое же восхищение. Однажды, рассказала она, он услышал, как один из наемников, желая выказать себя с хорошей стороны, осыпал Александра грубыми словами; Мемнон ударил солдата древком своего копья и сказал: "Я тебе плачу за то, чтобы ты дрался с ним, а не за то, чтобы ты его оскорблял". Голос Барсины очаровывал; она была образованна, много знала и о Персии, и о Греции; к тому же она была гречанка по матери и отличалась той небыстротечной красотой, какую создает смешение племен. Она обладала познаниями, приобретенными в частых путешествиях, и душевной открытостью, которую рождают превратности изгнания и ранняя привычка к несчастью. Она умела слушать, мечтать, стойко переносить беду; но она умела и радоваться, когда судьба улыбалась ей снова. Она любила старого Мемнона из чувства долга и искренне сожалела о нем. Но в ее прекрасных золотистых глазах скоро стало вспыхивать волнение под взглядом, наполовину темным, наполовину небесным, юного завоевателя. Она слышала раньше о тайне и предсказаниях, окружавших рождение Александра, и была готова признать в нем полубога. Когда голова победителя оказалась на ее груди, она почувствовала себя вполне счастливой. Она обняла его, как умеет обнимать взрослая женщина с тугим и горячим телом, и Александр впервые всецело отдался восторгу женской любви. Сладостна была для них зима на побережье Финикии. Вся армия, казалось, была счастлива влюбленностью своего вождя. Лисимах не преминул узреть в Барсине Брисеиду нового Ахилла. Разве не была она взята в плен на том же малоазийском побережье, где Ахилл сделал своей добычей Брисеиду, победив ее супруга? Александр признал, что был не прав, усомнившись в моем прорицании и приняв его за шутку. Даже Парменион, приняв во внимание царское происхождение Барсины, советовал Александру жениться на ней: казалось, что трудно найти лучшую подругу. Меня попросили предсказать судьбу этого союза; знамения оказались благоприятными. И Александр женился на Барсине. Правда, он не сделал ее царицей, так как его венец мог носить только он один. Но Барсина ничего не требовала, она приняла с признательностью то, что Александр ей дал. Гефестион не выказал никакой досады или злобы, когда Александр женился на Барсине. Пусть ей принадлежали ночи, у него остались дни; он по-прежнему был доверенным лицом, самым близким и нежным другом и словно двойником Александра. Чтобы доказать своему Патроклу, что тот остается хранителем всех его мыслей, юный царь, когда ему случалось посылать секретное письмо, давал его вначале прочесть Гефестиону; затем он прикладывал к губам друга служивший ему печатью перстень с резьбой, прежде чем притиснуть его к воску. Так вместе они ознакомились с высокомерным посланием Дария, в котором тот, даже не именуя Александра царем, предлагал ему столько денег, сколько может вместить Македония, за свою мать, свою жену и детей, предсказывал ему недолговечность хрупкой удачи и советовал одуматься и вернуться в маленькую страну своих предков. В присутствии Гефестиона Александр продиктовал свой знаменитый ответ, начинавшийся словами "Царь Александр Дарию", где он напоминал своему врагу все военные действия, нашествия, походы, грабежи и преступления, в которых персидские цари, начиная с "древнего Дария, чье имя он носит", были виновны перед Грецией. Александр утверждал таким образом, что пришел в Азию не затем, чтобы принести туда войну, а чтобы отвергнуть ее. "Боги, -- прибавлял он, -- которым угодны справедливые дела, благословили мое оружие, чтобы я подчинил себе большую часть Азии и разбил тебя самого в праведном бою; и хотя я не должен тебе ничего из того, что ты просишь, поскольку ты не воевал со мной по-доброму, однако, если ты придешь как проситель, я даю тебе свое слово, что отдам твою мать, твою жену и твоих детей без выкупа, ибо хочу показать тебе, что умею побеждать и делать одолжение побежденным. Но если будешь писать мне еще раз, помни, что пишешь не только царю, но твоему царю". IX. СИРИУС Сириус -- самое далекое из светил, но его свет для наших глаз ближе всех к Солнцу, за которым он следует, как верный пес. Поэтому Сириус называют звездой Пса. Каждый год в течение долгих недель свет звезды Пса исчезает в свете Солнца; два светила встают и заходят вместе, и в течение этих недель начало Сириуса сливается с началом Ра. Затем свет Сириуса отделяется от света Солнца, и египетские жрецы тщательно наблюдают за ним в тот момент, когда Сириус становится снова видимым на востоке, -- прежде всего потому, что разливы Нила связаны с появлением этой звезды, а также потому, что гелиакический восход Сириуса служит ориентиром для установления действительного года. Прежде чем вступить в Египет, Александр изменил греческий календарь, чтобы привести время людей в соответствие со временем Сириуса. X. ГЕРАКЛОВЫ ПОДВИГИ В то время Александру только что покорился Библ, большой город, где культ богов очень похож на египетский. Затем Сидон, второй по значению город Финикии, прославленный на всех морях числом своих кораблей и предприимчивостью своих мореплавателей, сдался ему без боя. Царь Сидона бежал. Александр поручил Гефестиону назначить другого. Гефестион остановился в доме двух молодых людей, двух братьев, которые были богаты и обладали изящным вкусом, как немногие в городе; сочтя, что они осмотрительны, хорошо знают нужды своей страны и похожи на греков по уму и образу жизни, Гефестион предложил царский венец тому из них, кто захочет его взять; но оба отказались, так как их законы не разрешали занять трон человеку, в чьих жилах не текла царская кровь. Придя в восхищение от этого поступка и сказав, что в отказе от царства больше величия души, чем в обладании им, Гефестион доверил им выбор царя. Тогда они посоветовали передать власть некоему Абдалониму, который, будучи царского происхождения, отличался, однако, таким бескорыстием, был так далек от интриг и даже от всякого честолюбия, что ему приходилось наниматься на поденную работу в садах, чтобы прокормиться. Абдалоним окучивал деревья в апельсиновой роще в предместье Силона, когда двое молодых людей явились к нему, неся царские регалии и приветствуя его как царя. Абдалоним подумал сначала, что это злая шутка, и понадобилось долго уговаривать его расстаться с работой, прохладной тенью сада и апельсиновым благоуханием. Новый царь был на редкость грязен и пришлось прежде всего подумать о бане, чтобы смыть с него всю грязь, в которой он состарился. Затем его облачили в пурпурную, с золотой полосой, тунику и скорее притащили, чем привели пред лицо Александра. Тот весьма похвалил его за терпение, с каким он перенес нищету. "Да будет угодно богам, -- отвечал Абдалоним, -- чтобы я смог так же стойко перенести царские обязанности, которые ты на меня возлагаешь. До сего дня мои руки давали мне все, в чем я имел потребность, а поскольку у меня ничего не было, то не было и недостатка ни в чем". Этот ответ понравился Александру гораздо больше, чем грубое шутовство Диогена. Он приказал, чтобы новому государю отдали часть имущества и казны Дария. После Библа и Сидона на горизонте Александра виднелся Тир, властелин морей, город с двумя гаванями, основавший Карфаген, Массилию и два десятка других процветающих колоний; его суда, груженные ладаном, пряностями, оливковым маслом, тканями, редкостными каменьями и рабами, несли с собой удачу вдоль побережья. Город был построен на острове, отстоящем от берега всего на четыре стадия, но с обрывистыми склонами, над которыми вознесен храм Мелькарта-Баала; бог этот -- тот же Геракл. Когда Александр расположился лагерем на побережье, в предместье, называемом Старым Тиром, первые должностные лица города, сойдя с украшенных цветами ладей, преподнесли ему золотой венок в знак того, что заключают с ним союз; но на высказанное Александром пожелание воздать почести Гераклу в их храме они ответили решительным отказом, прибавив, что совершая жертвоприношение богам, он имеет обыкновение приводить с собой слишком много солдат. "Но чтобы угодить тебе, -- сказали они, -- мы обязуемся принимать в наших гаванях не больше персидских кораблей, чем твоих". Этот ответ очень напоминал обещание, данное когда-то жителями Милета. Александр пришел в сильный гнев и попрал преподнесенный ему венок; но посланцы Тира спокойно указали ему на пролив, защищавший их город, и на земляные валы, его окружавшие; они напомнили ему, что его осаждали царь Ниневии и Халдеи Салманасар в течение пяти лет и сам Навуходоносор целых тринадцать лет; ни тот, ни другой не смогли им овладеть. Осада Тира Александром Македонским продлилась шесть месяцев. Никогда мне не приходилось толковать столько знамений, никогда мое содействие не было столь желанным, как в это время, ибо исход предприятия был неясен и чудесные явления многочисленны. Сначала Александр увидел сон; это случилось в ночь после того дня, когда он разгневался на тирийцев. Он долго тогда не мог сомкнуть глаз и едва задремал, как ему приснилось, что Геракл берет его за руку и ведет в город. Тотчас он послал разбудить меня, чтобы спросить, каков смысл сновидения. Я сказал ему, что он несомненно возьмет город, но только после великих трудов, достойных того, что совершил Геракл. Именно тогда ему пришло в голову засыпать море, чтобы добраться до Тира. Со следующего дня солдатам пришлось превратиться в лесорубов и строителей, работать в каменоломнях, чтобы под руководством Диада возвести гигантскую дамбу, которая должна была соединить берег с островом. Послали людей в горы Ливана, чтобы срубить там кедры; их огромные стволы встали как сваи посреди воды. Старый Тир, расположенный на берегу, был разрушен до основания, и все его камни исчезли в море, чтобы послужить фундаментом. Сначала дамба подвигалась довольно быстро; но вскоре тирийцы подошли на своих галерах и стали осыпать солдат стрелами. Александр приказал соорудить на строящейся дамбе деревянные башни, снабженные катапультами, и протянуть между ними огромные завесы из сшитых вместе бычьих шкур, чтобы защитить работающих от вражеских стрел. Тогда тирийцы сменили тактику и бросили против башен зажженные галеры, гребцы которых выпрыгивали в последний момент из плавучих костров и достигали острова вплавь. Затем однажды ночью буря разрушила уже наполовину законченное сооружение, и пришлось все начинать с начала. Новую дамбу решили построить вдвое шире прежней, чтобы возвести по обеим сторонам защитные стены. Но вдруг, когда один из солдат подкреплялся едой, люди увидели капли крови в хлебе, который он разрезал. Сейчас же все прекратили работу, и сам Александр, извещенный об этом чуде, испугался. Спешно послали за мной. Я пошел расспросить солдата, осмотреть место и выслушать свидетелей, ибо хлеб, вызвавший ужас, был уже выброшен в море. Мне приходилось иногда видеть, как статуи покрывались потом [33], а другие кровоточили -- это обычная вещь в магии; но чтобы такое случилось с хлебом, я еще никогда не видел. Я задавался вопросом, кто в армии способен ловко исполнить этот новый прием колдовства; или, может быть, слабый умом солдат пришел в смятение при виде крови какой-то зверушки, попавшей в дурно выпеченный хлеб, и заразил своим страхом окружающих. Наконец я ответил, что, какова бы ни была причина, знамение следует считать благоприятным; в самом деле, если бы кровь капала с корки хлеба, это имело бы зловещий смысл для тех, кто стоял у стен города; но так как кровь показалась изнутри, она предвещала крах и гибель осажденным. Нетерпение Александра побуждало его не щадить себя; часто можно было видеть, как он сам нес на спине корзину с песком до самого конца дамбы; много раз он отправлялся в горы поторопить людей, валивших кедры, и защитить их от нападений кочевых племен, населявших местность. В одной из этих поездок он подверг большой опасности свою жизнь по вине своего наставника Лисимаха. Феникс считал своим долгом следовать за Ахиллом повсюду; а потому и Лисимах, дабы остаться верным своему гомеровскому образцу, упорно участвовал во всех походах; но он старел, страдал одышкой, волочил ноги и был скорее помехой, нежели помощником. Однажды вечером, когда они шли в горах, Лисимах, с трудом ковылявший, отстал. Обеспокоенный тем, что потерял его из виду, Александр вернулся довольно далеко назад, а так как была уже ночь, которая в это время года настает быстро, никто не заметил его исчезновения. Шедшие впереди думали, что он позади, а замыкавшие шествие считали, что он ушел вперед. Александр нашел своего старого учителя на краю тропинки, где тот лежал, держась обеими руками за грудь, сотрясаемый ознобом, и хныкал, что пришел его конец. Царь поднял его и хотел помочь ему идти; но тот был неспособен держаться на ногах и сказал Александру, чтобы он не рисковал собой понапрасну и оставил его умирать. И он бы умер вне всякого сомнения в эту ледяную ночь, если бы Александр не заметил невдалеке огонь. Он приблизился ползком; у костра грелись двое воинов из тех кочевых племен, что изматывали набегами его солдат; Александр выхватил кинжал, бросился на этих двоих, убил их, взял головни и отнес их Лисимаху. Находившиеся поблизости кочевники услышали крики, вышли из своих шатров и обнаружили мертвые тела; однако, опасаясь столкнуться с сильным отрядом, предпочли не рисковать. Они не могли и вообразить, что в нескольких шагах от них царь Македонии раздувал головешки, чтобы сохранить жизнь одному читателю Гомера. На рассвете солдаты Александра, прочесывавшие горы в поисках своего вождя, нашли его спящим, прижав к себе Лисимаха, закутанного в плащ. Но всех кедров Ливана и всех камней Старого Тира, утопленных в воде, не хватило бы, чтобы справиться с тирийцами. Укрепляя свою оборону, они ждали кроме того помощи от Карфагена: без большого флота, способного окружить подступы к городу, невозможно было принудить их просить пощады. Александр отправился в Сидон, чтобы собрать там флот, расформированный им после Милета; теперь он испытывал в нем жестокую нужду. В Сидонской гавани он нашел десять трирем, только что приплывших с острова Родоса, который, узнав о его победе над Дарием, покорился ему; почти одновременно прибыли десять других галер из Фаселиса, затем три из Киликии и одна из Македонии. Это было больше, чем Александр ожидал, и меньше, чем ему было необходимо. Что мог он со своими двадцатью четырьмя кораблями против властелина морей? Он уже собирался наладить строительство новых судов, когда вдруг появились восемьдесят военных кораблей, принадлежащих разным финикийским колониям и вызванных Дарием несколько месяцев тому назад; они прибыли, когда Дарий был побежден, и пополнили собой новый флот Александра. Удача улыбалась ему в Сидоне так, что это граничило с чудом: через сутки на рассвете показались вдали сто двадцать кипрских судов; их вел Пифагор из Саламина, перешедший на сторону македонского царя. Это произошло в день двадцать четвертой годовщины Александра. С двумястами двадцатью кораблями, собранными таким образом за неделю, он мог теперь атаковать Тир. Сверх того, он только что получил из Греции четыре тысячи новых бойцов, которых набрал Антипатр и привел Клеандр. В это же время судьба обращала к тирийцам свой враждебный лик: Карфаген отказал в помощи городу, которому был обязан своим возникновением, сославшись на то, что сам слишком занят борьбой с Сиракузами. По возвращении из Сидона Александр увидел, что дамба весьма продвинулась: всего несколько локтей отделяли ее от крепостных стен; но на ее оконечности поминутно происходило что-нибудь страшное. Во время работы солдаты Диада теперь непрерывно обстреливались осажденными; изобретательные в своей жестокости, те метали зажженные стрелы, куски раскаленного докрасна железа; их катапульты выбрасывали кучи песка, предварительно нагретого в больших печах; от этого жгучего песка работавшие задыхались, он набивался им под одежду, они вдруг срывали с себя доспехи, туники и носились, обнаженные и обезумевшие, или бросались в воду, а тирийцы с высоты стен пронзали их стрелами. Рыболовные сети, железные крюки, гарпуны, спущенные на длинных шестах, захватывали людей на дамбе, и не проходило дня или часа, чтобы македоняне не увидели, как один из их товарищей взвивался таким образом на воздух; он вопил и барахтался; затем его холостили, прежде чем зарезать на стенах Тира, превратившихся в бойню. Наконец дамба подошла вплотную к острову, и Диад вывел вперед тараны; но даже при том, что с каждой стороны было поставлено сто человек, защищенных навесом из панцирей, тараны оказались бессильны, ибо все время, пока македоняне возводили свое сооружение, тирийцы увеличивали толщину крепостных стен. Александр поменял тактику: он распорядился поднять башни на самые тяжелые корабли, а те связать по два, погрузить на них тараны и зайти с моря, чтобы пробить брешь с другой стороны, позади царского дворца. В то время у меня спрашивали совета поминутно, по поводу каждого маневра флота, выбора каждого корабля и в особенности даты последней атаки. Так как все уже устали, то мои ответы нередко подвергали сомнению, мои расчеты прерывали, мои жертвоприношения торопили. Наконец однажды, на собрании военачальников, я рассердился и потребовал доверия к моей науке; я утверждал, что город будет взят до окончания месяца; тут они начали смеяться надо мной, ибо тот день был как раз последним днем месяца и не было никакой возможности начать наступление в оставшиеся часы. Мне пришлось объяснить смысл моего прорицания, которое было правильным, хоть и казалось на первый взгляд ошибкой. В самом деле, мой ответ был основан на расчетах, выполненных по египетскому календарю, который сверяется с возвращением Сириуса; но я забыл сделать обычное вычитание, чтобы привести расчеты в соответствие с греческим календарем, который имеет семь дней разницы с истинным годом. Александр, с которым мы часто говорили об этих вещах, воспользовался случаем, чтобы исправить календарь и заодно показать свое уважение ко мне; он постановил, чтобы месяц, который шел тогда, был удлинен на неделю: так день, близившийся к завершению, оказался не тридцатым, а двадцать третьим числом месяца. А в конце этой добавленной недели была произведена, как я и предсказывал, общая атака. Александр первым устремился в пролом, открывшийся позади дворца тирского царя; он сражался на стенах, разя мечом, сокрушая щитом; скоро его воины-гетайры и он сам были все в крови убитых. К вечеру Александр взял город, сопротивлявшийся тринадцать лет Навуходоносору. Из пленников, взятых в тот день, тридцать тысяч были отданы в рабство, а перед тем пять тысяч зарезаны, удавлены или потоплены, и три тысячи распяты на берегу. Тараны, открывшие путь победе, были посвящены Мелькарту-Гераклу и поставлены в храме, куда Александра не пустили совершить жертвоприношение. Грандиозное богослужение было устроено на берегу перед городом; было сожжено столько ладана, что поднимавшиеся от жертвенников облака скрыли на мгновение солнце. В это время по другую сторону дамбы пожар опустошал Тир. Вся армия промаршировала по берегу и одновременно корабли прошли один за другим по морю мимо трех тысяч поставленных в ряд крестов, на которых хрипели казненные. Тир погиб; сохранены были только храмы и крепостные сооружения. Но колоссальная дамба, построенная Александром, осталась. Песок, нанесенный течениями и приливами, скапливался на камнях и ливанских кедрах; вскоре над водой поднялась земляная насыпь; изменился рисунок побережья, и то, что от начала времен было островом, стало мысом. Приблизительно в это время Барсина родила сына: он был назван Гераклом. XI. ИСКУШЕНИЕ После падения Тира, которое произвело большое впечатление в мире, Александр получил от царя Персии новые мирные предложения. На этот раз Дарий признавал за Александром титул царя; послание содержало такие строки: "Кроме десяти тысяч золотых талантов выкупа за мою семью, я предлагаю тебе в жены мою старшую дочь Статиру, за которой даю в приданое всю страну между Геллеспонтом и рекой Галис, оставляя себе только земли, которые смотрят на восток [34]. Если ты воспротивишься моим предложениям, помни, что Фортуна нигде не задерживается долго и чем выше вознесены люди, тем меньше они защищены от зависти. Должно опасаться, что, подобно птицам, которых поднимает к облакам их природная легкость, и тебя стремит вверх ветер безумного честолюбия, увлекающий юные доблестные души. Нет ничего труднее, чем выдержать в твоем возрасте столь большую удачу. Какие бы потери я ни понес, я силен и тем, что у меня осталось после крушения; и я не навсегда останусь заперт в скалах. Пусть посмотрят на нас, когда мы встретимся в открытом поле, где ты устыдишься показаться с твоей горсткой людей перед войсками, которые выстрою я. Чтобы достичь меня, тебе придется переправиться через Евфрат, Тигр, Аракc и Гидасп; эти реки не хуже крепостных стен охраняют мое царство. Когда ты пройдешь Мидию, Карманию, Бактрию, тебе нужно будет еще углубиться в Индию, соседствующую с Океаном, и идти среди народов, чьи имена едва известны; ты успеешь состариться, только проходя по всем этим отдаленным областям, даже если тебе не придется сражаться, чтобы двигаться вперед. Впрочем, не спеши найти меня; когда бы это ни случилось, это будет всегда слишком рано для тебя". Когда эти предложения обсуждались в совете военачальников, старый и опытный Парменион в своей длинной речи перечислил опасности, которыми было чревато продолжение похода, и высказался за принятие условий мира. "Подумай, Александр, -- склазал он, -- ведь пять лет тому назад ты готов был удовольствоваться дочерью галикарнасского сатрапа и надеждой на карийское наследство; сегодня Дарий предлагает тебе собственную дочь и всю Малую Азию в придачу. Я бы согласился, если бы я был Александром". -- "А я бы, конечно, согласился, если бы я был Парменионом", -- ответил Александр презрительно. Все молодые военачальники поддержали его, и он приказал Евмену из Кардии составить ответ Дарию в таких выражениях: "Право, ты слишком любезен, предлагая мне то, что тебе уже не принадлежит, и желая разделить со мной то, что ты уже безвозвратно потерял. Земли, которые ты мне обещаешь, добыты моими победами; закон дается победителем, а побежденный принимает его. Если тебе единственному неведомо, кто из нас двоих господин, мы можем выяснить это в бою. Что касается денег, тебе нет необходимости назначать мне сумму, так как я возьму у тебя все, что мне понадобится. Дочь же твоя в моих руках, и я могу жениться на ней без твоего соизволения и когда мне будет угодно. Знай же, что я перешел Геллеспонт не с ничтожными устремлениями и после столь великолепного начала не ограничусь малыми завоеваниями. Куда бы ты ни убежал, я последую за тобой по пятам, и твои реки не испугают того, кто пересек моря. Как у Земли не может быть двух Солнц, так у Азии не может быть двух царей". Именно после этого обмена посланиями Александр, чьей целью, согласно божестванной воле, был до того Египет, начал мечтать об Азиатском царстве. Он повторял, как песню, названия рек и далеких стран: Евфрат, Тигр, Аракc, Гидасп, Кармания, Бактрия, Индия... И я понял: когда он уже был совсем близко от вершины своей судьбы, письмо Дария заронило в него искушение невозможным. Так в наших триумфах боги скрывают приманку, которая увлекает нас к неизбежной погибели. "Царь, -- сказал я Александру, -- прежде чем ты предпримешь что-нибудь иное, не забудь исполнить твое дело на земле Амона; тебя ждут там". XII. ВРАТА ЕГИПТА Газа, столица филистимлян, город ладана, мирры и ароматов, был последним укрепленным местом по пути в Египет, оказавшим сопротивление. Батис Бебемхес, черный евнух, командовавший там, счел, что у него достаточно войск в казармах и провианта в закромах, чтобы выдержать борьбу. Город был построен подобно орлиному гнезду на вершине отвесных скал, куда нельзя было втащить машины Диада. Александр решил построить длинную дорогу ввысь вокруг горы и закончить ее широкой террасой, опоясывающей стены. Эта работа потребовала нескольких недель. Что ж, если Александр изменил форму морского берега, он мог также изменить и форму гор. Однажды на рассвете, когда Александр приносил жертву на алтарь, большой ястреб, какие водились в этих краях, уронил комок земли, прилипший к его добыче, и земля упала царю на плечо; затем птица попалась в веревки и смолу легкой башни, которую возводили перед крепостными стенами. Знамение было простым, и последний из моих младших жрецов мог бы его истолковать. Я сказал Александру, что он несомненно возьмет крепость, но что велик риск получить ранение, и посоветовал ему быть в этот день очень осторожным. Тем не менее он пожелал пойти посмотреть, как движутся работы. Из-за городской стены выстрелили из катапульты; удар пробил его щит и панцирь и ранил довольно глубоко в плечо; он потерял много крови. Когда я упрекнул его за то, что он пренебрег моим советом, он ответил со смехом: "Ты предсказал мне рану и победу; поскольку первое со мной уже случилось, мне остается только ждать второго". Однако он значительно ослаб; он еще не поправился, когда осажденные отважились на вылазку, чтобы поджечь осадные машины. Воспользовавшись тем, что ворота открылись, Александр тотчас приказал начать общую атаку. Зная состояние его здоровья, его врач Филипп Акарнанянин разрешил ему руководить атакой при условии, что он лично не будет в ней участвовать. Александр следовал на небольшом расстоянии за наступающими войсками, когда один неприятельский командир из арабских войск подбежал к нему с поднятыми руками, показывая, что хочет сдаться царю. Ему дали приблизиться; он стал на колени перед Александром, а затем внезапно бросился на него с кинжалом. Александр умел действовать молниеносно; он уклонился от руки араба и ударом меча слева отрубил ему кисть. Тут же он забыл предписания врача и ринулся в бой. Его рана открылась; изнуренный потерей крови, он упал на колени. Пришлось поднять его, отнести на колесницу и спешно перевязать; он оставался там как бы в беспамятстве до того самого момента, когда пришли ему сказать, что Газа взята. В доказательство победы к нему привели Батиса Бебемхеса, тоже раненого и в крови. Черный евнух ожесточенно дрался до конца и, уже стоя перед своим победителем, все-таки отказывался унижаться и сказать хоть слово. Александр, разъяренный его вызывающим поведением, воскликнул: "Если я не смогу заставить его говорить, по крайней мере, я заставлю его стонать". Он приказал продеть ремень через пятки Батиса и привязать его к колеснице. Подобрав вожжи, подобный Ахиллу, влачащему Гектора вокруг Трои, он пустил коней вскачь и пронесся вокруг Газы, разбросав по камням клочья своего врага. Газа была самым большим в этой части мира хранилищем ладана. Александр нагрузил им доверху судно, которое отправил в Македонию в подарок своему старому наставнику, суровому Леониду, написав ему так: "Тебе не придется больше упрекать меня в том, что я расточаю слишком много ладана, ибо я завоевал страны, откуда он происходит, и могу теперь употреблять его столько, сколько пожелаю. И ты тоже не скупись больше для богов". Ворота в Египет были открыты перед ним. XIII. ИЕРУСАЛИМСКОЕ ПРОРОЧЕСТВО Во время осады Тира, когда Александру было необходимо собрать как можно больше сил, он обратился к жителям Самарии и Иерусалима с просьбой предоставить ему такую же помощь, какую они оказывали до сих пор своему повелителю Дарию. Самаритяне послали ему подкрепление из восьми тысяч человек, и Александр заверил их, что им не придется сожалеть о том, что они предпочли его дружбу добрым отношениям с персидским царем. Евреи же Иерусалима ответили, что никогда не обратят оружия против него; как бы дорого им ни стоила эта клятва, они не могли помыслить о том, чтобы нарушить ее, пока Йадда жив. Разгневанный Александр велел передать верховному жрецу, что сразу же после победы над Тиром он пойдет с войском на Иерусалим, чтобы научить евреев, кому они должны теперь повиноваться. И когда после Тира он взял Газу, Александр сдержал свое обещание и с большим отрядом направился к Иерусалиму, находившемуся в пяти днях хода. Узнав о его приближении, евреи Иерусалима подумали, что пришел их конец, и страх разлился по улицам, домам и храмам, но верховный жрец, проведя ночь в размышлении, сказал им наутро, что им следует рассыпать по городу цветы, открыть все ворота и ничего не страшиться со стороны Александра, ибо этот государь станет их защитником. Он приказал всем священнослужителям надеть церемониальные облачения, а народу одеться в белое, возложил себе на голову тиару и облекся в лазурную, шитую золотом ризу, взял золотой нож, на клинке которого были выгравированы имена Неназываемого -- их бога, и, став во главе народа, двинулся навстречу Александру. Увидев эту огромную процессию и возглавлявшего ее человека, Александр был заметно взволнован и призвал меня. "Это он, -- сказал он мне, указывая на верховного жреца евреев, -- тот человек с золотым ножом, которого я видел во сне в Дионе". Отделившись от нас, он поспешил навстречу верховному жрецу и стал на колени перед ним. Воины-гетайры, окружавшие царя, подумали, что он утратил рассудок; наконец Парменион уговорил Александра подняться, спрашивая, почему он, перед кем все склоняются, простерся ниц перед еврейским жрецом, которого обещал покарать войной. "Я простираюсь не перед этим жрецом, -- ответил Александр, -- но перед богом, чьим пророком он является; ибо этот самый человек в этих же самых одеждах предстал передо мной во сне, когда мы собирались покинуть Македонию, и его голос мне сказал, что персидский царь будет побежден мною, так как его бог станет во главе моих войск. Аристандр предрек мне, что я встречу этого человека на пути к египетскому царству; и вот чудо свершилось. А потому я отныне не могу сомневаться, что одержу победу над Дарием, разрушу Персидское царство и что все мне удастся так, как я хочу". Тут он обнял верховного жреца и других священнослужителей среди радостных криков толпы, желавшей царю эллинов всевозможного процветания. Йадда, которому перевели слова Александра, ответил, что нет ничего удивительного в том, что царь увидел его во сне. "Ибо наши пророки, -- сказал он, -- знали тебя еще до твоего рождения и предсказали твой приход". Сопровождаемый шествием жрецов, Александр вступил в Иерусалим, вошел в храм евреев и совершил жертвоприношения так, как его научил верховный жрец. Затем тот раскрыл священные книги и поручил перевести Александру касавшееся его предсказание из видений пророка Даниила, которые тот имел во время своего вавилонского пленения. И вот каково было это пророчество: "Под конец же времени сразится с ним царь южный, и царь северный устремится как буря на него с колесницами, всадниками и многочисленными кораблями и нападет на области, наводнит их и пройдет через них. И войдет он в прекраснейшую из земель, и многие области пострадают, и спасутся от руки его только Едом, Моав и большая часть сынов Амоновых. И прострет руку свою на разные страны; не спасется и земля Египетская. И завладеет он сокровищами золота и серебра и разными драгоценностями Египта; Ливийцы и Ефиопляне последуют за ним. Но слухи с востока и севера встревожат его, и выйдет он в величайшей ярости, чтоб истреблять и губить многих. И раскинет он царские шатры свои между морем и горою преславного святилища; но придет к своему концу, и никто не поможет ему"* [35]. * Ветхий Завет. Книга пророка Даниила. -- Глава 11. Чтение этого пророчества весьма обрадовало Александра, и на другой день он приказал собрать народ, чтобы узнать, каких милостей от него ждали. Йадда объяснил, что он хотел соблюсти клятву, данную Дарию, не из привязанности к персидскому монарху, но из верности богу евреев, заповеди которого запрещают клятвопреступление. Но он сказал также Александру, что еврейский народ много страдал под владычеством мидийцев и персов и что его история так длинна потому, что бесконечна череда его несчастий. Евреи вынесли рабство и рассеяние, осквернение культа и разрушение храмов. Век за веком они терпели гонения. И тот, кто пришел избавить их от персидского ига, был для них посланцем их бога. Они хотели только одного: чтобы им позволили жить по их древним законам и один раз в семь лет освободили от дани, которую они будут платить в остальные годы. И еще Йадда попросил Александра, чтобы тот, когда завоюет Вавилонию и Мидию, как обещают пророчества, разрешил евреям, обосновавшимся в этих странах, также жить согласно их священным законам; и, наконец, чтобы те евреи, которые, возможно, поступят на службу в его армию, могли бы совершать жертвоприношения так, как велит их религия. Александр удовлетворил все эти ходатайства; и тогда многие евреи увидели в нем своего освободителя и попросили принять их в его войско. XIV. ФАРАОН Сухопутная армия и флот продвигались бок о бок. Друг царя Гефестион командовал флотом, который шел вдоль побережья; затем корабли повернули вверх по реке Нилу. Царь Александр во главе своих войск шел через пески. Персидские гарнизоны разлетелись, как птицы из-под ног охотника, а те, кто не бежал достаточно проворно, были перебиты. Сатрап Египта Мазак [36] сдал без боя укрепленный город Пелузий, сторожащий вход в священную страну, и вручил победителю казну: восемьсот золотых талантов. Узнав от своих жрецов, что время порабощения завершилось и немилости богов пришел конец, народ Египта устремился навстречу освободителю, путь которого превратился в длинную ликующую процессию. Войскам было запрещено грабить население. Флот и сухопутная армия соединились в Гелиополе, городе Солнца, поблизости от великих пирамид. Царь Александр расположился на постой в священном городе Мемфисе. Я, Аристандр из Тельмесса, долго беседовал со жрецами, дабы установить, что пророчества действительно исполнились. Мемфисские жрецы дали мне имя "Вожатый обретенного сына Амона". Первым религиозным деянием Александра было принесение жертвы быку Апису; жрецы объявили народу, что после десяти лет без государя фараон, о котором говорили пророчества, наконец пришел. В назначенный день, при огромном стечении народа, Александр был объявлен фараоном. Мемфисские жрецы, главный пророк Амона, специально прибывший из Фив, божественная поклонница Амона, земная супруга богa и жрецы основных святилищ Египта провели Александра в храм, называемый Хаит-Ка-Пта -- "дом двойника Пта", откуда произошло слово Египтос, бог Пта -- начало всего, он руководит всякой деятельностью людей. Внутри дома двойника Пта было совершено помазание в присутствии одних посвященных. Верховный жрец бога Пта, великий глава ремесленников, окруженный многочисленными жрецами и младшими жрецами, освободил Александра от одежд. Затем Александр принял ритуальное очищение; верховный жрец Пта возложил на него руки и помазал елеем в тех местах тела, где проходят токи жизни, разума, силы и воли. После этого Александра облачили в царские одежды; его подвели к трону бога Пта, на который он воссел. На шею и руки ему надели освященные ожерелья и браслеты. На голову ему возложили убор бога Гора, а затем Амона-Ра с солнечным диском, покоящимся на бараньих рогах, затем белую корону юга и красную корону севера и, наконец, царскую тиару, составленную из двух корон, на лбу которой изображена свернувшаяся кобра. В руки ему дали скипетр с головой овна и крест жизни, и когда перед ним воскурили фимиам, были впервые произнесены вслух имена нового фараона, которые затем вырежут на камне всех храмов и иных зданий, которые он построит или восстановит за время своего царствования: "Царь-ястреб, властелин победы, царь-тростник и царь-оса, любимец Амона, избранник бога-солнца, Александр, господин двух стран и господин вознесений, одаренный вечной жизнью, как бог-солнце, на веки веков". И храм наполнился песнопениями. Затем Александр простерся перед статуей последнего фараона, Нектанеба II; он приложил губы к губам статуи, чтобы поспринять дыхание своего предшественника, как сын продлолжает дыхание отца [37]. Воссев на церемониальное кресло, которое подняли двенадцать носильщиков, новый фараон покинул храм; живой бог и божественный заступник, он позволил толпе обожать себя. Те, кто получил способность различать обычно невидимые вещи, заметили вокруг его лба широкий золотой нимб, лучи которого доходили ему до плеч. Процессия шла в предписанном порядке: сначала певцы, предводитель которых должен знать две книги Гермеса, содержащие гимны богам и жизнеописание фараонов; затем прорицатели, над которыми начальствует прорицатель бога Пта, знающий наизусть четыре книга движения светил и несущий часы и астрономическую пальму; далее писцы во главе с иерограмматиком, который держит книгу, скребок, тушь и тростниковое перо; и, наконец, столист, несущий священный локоть -- верную меру длины, применяемую архитекторами, и сосуд для возлияний, ибо он должен знать все, что касается приношений, молитв и процессий. Двенадцать чиновников шли впереди царя и несли на шитых золотом подушках судейский скипетр, меч, лук, булаву, кнут и другие знаки государственной власти; двенадцать веероносцев вокруг фараона, плывшего вровень с людскими головами, навевали прохладу высокими опахалами из страусовых перьев. Вдоль всей дороги, оцепленной с каждой стороны двумя рядами солдат, священнослужители размахивали кадилами. За царем шли верховные жрецы в белых тиарах, главный жрец бога Пта, чью грудь украшали символы из драгоценных камней, и главный прорицатель Амона -- оба они должны знать десять книг священной науки; затем сановники из дома фараона, жреческие коллегии и, наконец, корпорации ремесленников, несших эмблемы их профессий [38]. С наступлением ночи на озерах позади храмов были устроены зрелища; перед восхищенными глазами плыли большие ярко освещенные лодки с музыкантами и священными танцовщицами. На другой день после коронования фараон Александр, господин двух стран, утвердил во всех его должностях главного прорицателя Амона, начальника двойной палаты серебра и золота, начальника двойной житницы, руководителя строительных работ, главу всех ремесленных корпораций Фив, которому он вручил золотые перстни и янтарную трость; ему передавался дом и имущество Амона со всеми людьми, о чем царский гонец отправился оповестить весь Египет. Подобным же образом Александр поступил с главным жрецом Пта, великим жрецом Осириса и великими жрецами всех других культов. Кроме того, он издал указ, запрещающий кому бы то ни было забирать силой принадлежащее богам, подвергать пыткам хранителей священных доходов и взимать налоги с земель, посвященных богам. Он отдал распоряжение архитекторам немедленно начать восстановление фиванских храмов, разгромленных персидскими завоевателями, и возродить древнее великолепие жилищ Амона. XV. АЛЕКСАНДРИЯ Александр вскоре покинул Мемфис и, взяв с собой только часть войска для мирного перехода, поднялся вверх по западному рукаву Нила до берега моря. И там, желая, подобно великим фараонам прошлого, ознаменовать несравненным творением свое царствование на земле Египта, он решил основать свой город -- город эпохи конца. На смену разрушенному им Тиру Александр задумал построить новую морскую столицу, которая затмила бы своим богатством, размахом деятельности и великолепием и Родос, и Пирей, и Карфаген, и Сиракузы. Позади острова Фароса, который защищал ее от морских валов, приютилась простая рыбацкая деревушка Ракотис. На эту-то землю Александр, сидя на Буцефале, сбросил свой белый плащ, отметив место, где должен был вырасти город Александрия. Динократу, восстановившему эфесский храм, было поручено составить план, и он набросал его контуры, исходя из формы Александрова плаща -- короткой закругленной пелерины, какую носили македонские всадники. Сам Александр провел долгие часы над планом будущего города. Его должна была пересекать длиннейшая улица ста футов ширины, окаймленная портиками с колоннадой, -- дорога в Канопу. Были выбраны места для храмов, дворца и садов, театров и даже складов. Предполагалось построить два порта: торговый и царский; на острове Фаросе было решено воздвигнуть, в том же стиле, что и храмы, огромную квадратную башню из белого мрамора, а на ней другую поменьше, восьмигранную, наверху которой, между колоннами, зажигался бы каждую ночь большой костер, чтобы указывать дорогу кораблям. После того, как были изучены знамения, ритуальная церемония основания города совершилась в двадцать пятый день пятого месяца египетского года, в первом декане Овна. За неимением обычно употребляемого мела, пришлось воспользоваться белой мукой, чтобы набросать на земле рисунок стен и главных улиц. Согласно священному обычаю Египта, нас сопровождал слепой. Мы остановились на том месте, где должны были подняться храмы, и торжественно принесли жертвы богам Египта и Греции; на месте будущей библиотеки, которая должна была заключить в себе все человеческое знание, был развернут папирус; там, где предполагалось возвести театр, трагические актеры разыграли представление. И вот, пока все были заняты этими церемониями, птицы всевозможных видов поднялись тучей с озера и с реки, сели на разбросанную по земле муку и склевали ее. Каждый задавался вопросом, как понять это знамение; некоторые сочли его зловещим. Тогда я объявил, что, напротив, оно было самым благоприятным, какое может быть, и что город будет процветать, как никакой другой, поскольку его двойник вознесен птицами к небу. Из чудес света Александр уже видел афинского Зевса-Олимпийца, развалины эфесского храма, гробницу Мавсола, великие пирамиды; родосский колосс находился отныне в его владениях, и недалек был день, когда он увидит висячие сады Вавилона; но ему не суждено было узнать седьмое чудо, которым он сам обогатил мир: Александрийский маяк. XVI. ОРАКУЛ ПУСТЫНИ Дорога, ведущая в Ливию, суха под ногами, и пески тянутся там насколько хватает глаз. Основав Александрию Египетскую, царь с одним лишь корпусом гетайров направился вдоль побережья к западу. Через десять дней похода он встретил послов Киренаики, принесших ему заверение в покорности ото всей страны, простирающейся до территории Карфагена. Затем мы повернули к югу и в течение еще десяти дней углублялись в пустыню. Там мы подверглись большой опасности и могли бы погибнуть, так как налетел сильный ветер, поднял песок, затмил небо, и мы потеряли тропу, вдоль которой встречаются источники воды. Нам показались бесконечными часы, когда мы, измученные жаждой, шли без дороги, а вокруг воздух не был похож ни на день, ни на ночь и дышал концом света. Наконец ветер стих, песок пустыни снова пал на землю; и мы поняли, что совсем заблудились. Но я заметил в небе двух воронов, тоже попавших в бурю и сбившихся с пути, и сказал, что нужно следовать за их полетом. Потом две змеи быстро поползли от нас по песку. Я велел идти вслед за змеями, которых послал сюда Зевс-Амон, чтобы показать нам дорогу. Так мы взошли на верх дюна и оттуда увидели расстилавшийся под нами сад богов. Мы спустились в оазис, где росли сто тысяч пальм, мы шли среди двухсот двадцати восьми источников; в одних вода была голубой и имела вкус соли, в других желтой, цвета серы, а в третьих красной, потому что была окрашена железом. Когда мы читаем в книгах, что пророки удалились в пустыню, это значит, что они пришли в Сиву; когда говорят, что им было откровение, нужно понимать, что это случилось в Сиве. Эта долина, полная цветов и ласковой прохлады, которую открываешь после бесплодных и бесконечно унылых песков, поистине говорит о присутствии богов и располагает душу к тому сознанию, что выше сознания; оно-то и позволяет распознавать проявления высшей воли. До Александра фараоны редко посещали Сиву; они получали оттуда прорицания, но сами там не бывали. Александр отправился туда потому, что он взошел на египетский престол, как никто из фараонов: лишь благодаря пророческому указанию. Мы тотчас направились к храму, жилищу двойника Амона, так хорошо спрятанному среди масличных садов, так хорошо защищенному высокими пальмами и окруженному столь изобильной зеленью, что лучи солнца едва проникали туда. Жрецы храмов, в белых облачениях и наголо обритые, ожидали нас на паперти; верховный жрец, главный прорицатель Сивы, вышел навстречу Александру, обратился к нему со словами "сын мой" и трижды приветствовал его с поклонами во имя его отца бога Амона. Когда Александр выразил удивление тем, что в глубине пустыни нашел человека, который свободно говорит по-гречески, верховный жрец ответил ему: "Я путешествовал, чтобы увидеть храмы твоей страны и многих иных земель; мне знакомы Додона и Афитис, а также и Самофракия". После чего верховный жрец приветствовал меня, напомнив, что мы уже встречались раньше в других краях. Затем жрецы расступились, и из глубины храма показался сам двойник Амона, которого несли в ладье. Во главе процессии, сопровождавшей его, две обнаженные девы танцевали и играли на флейте. Ладья была поставлена на сооружение, похожее на церемониальное кресло фараона; его несли молодые девушки из монастыря Амона. К ручкам паланкина было привешено множество опрокинутых чаш, производивших во время шествия звук колокольчиков. Двойник бога имел тело обнаженного мужчины, но его фаллос выходил из живота в том месте, где обычно бывает пупок, и образовывал прямой угол с вертикалью. Фаллос бога был лишен детородных признаков, а его длина приблизительно равна одной шестой части статуи. Голова двойника Амона представляла собой голову овна с золотыми рогами; голова и туловище были покрыты изумрудами; глаза были сделаны из двух драгоценных камней. Ладья, на которой покоилась эта фигура, сверкающая зеленоватыми огнями своих камней, покачивалась от движений носиль-щиц, воодушевляемых музыкой, напитками из трав, ароматами и остановками около серных источников. В колебательных движениях бога жрецы читают ответы оракула [39]. Верховный жрец предложил Александру задать вопросы, какие он пожелает. Молодой фараон спросил сначала: -- Соизволит ли Амон дать мне власть над миром? Прислужницы Амона толпились под тяжелой ладьей и порой спотыкались в своем священном опьянении; чаши стукались одна о другую. Бог с головой овна сильно качнулся вперед, к востоку; верховный жрец следил за движениями с напряженным вниманием; глубокое и ритмичное дыхание вздымало его грудь; он ответил: "Без сомнения, сын мой, Амон сделает тебя господином своего царства". Затем Александр, чтобы испытать оракула, задал вопрос, который подсказал ему я; он спросил, понесли ли кару убийцы его отца. Верховный жрец наблюдал некоторое время нестройные и словно недовольные движения изумрудного овна и дал ответ, который произвел большое впечатление на спутников Александра: "Ты возмутил двойника Амона, выразившись неудачно; ибо никто из смертных не может убить твоего отца. Если ты имеешь в виду Филиппа, царство которого ты унаследовал, то все свершилось согласно справедливости и высшей воле". Затем он пригласил Александра войти одному с ним в храм, желая объяснить ему знаки, высеченные в жилище бога, и открыть ему то, что не могло быть произнесено при людях. А в это время воины-гетайры задавали оракулу вопросы от себя. Их голоса звучали неуверенно, ибо этих суровых людей охватил тот трепет разума, который человек ощущает перед проявлениями скрытой стороны вещей. Первым заговорил Гефестион; он спросил, доолжны ли все они взирать на Александра как на божество и воздавать ему почести, какие полагаются бессмертным. Один из заместителей пророка ответил, что они не могут сделать Амону ничего более приятного. Многие задали тот же вопрос, и оракул отвечал каждый раз то же самое, прибавляя, что они помогут этим своей собственной удаче. Слово "удача" пробудило в каждом его честолюбие; на многочисленные вопросы оракул обещал большинству друзей царя возрастание их славы и могущества. Оракул особенно настаивал на этом, отвечая Птолемею; что же касается Гектора, младшего сына Пармениона, оракул объявил, что граница его удачи проходит по Нилу, и Гектор тотчас решил, что он получит в управление западную часть Египта. Затем Александр вышел из храма, склонив голову к плечу, устремив взгляд к небесам и держа в руке два бараньих рога, которые вручил ему главный прорицатель Амона. Ночью, пока командиры слушали священных певиц, он предавался размышлениям в моем обществе рядом с солнечным источником -- тем, вода которого бывает ледяной по утрам, прохладной в разгар дня и горячей вечером. Он долго созерцал сквозь пальмовые ветви звезды, которые здесь больше и ярче, чем на небе Греции. Назавтра он продиктовал своему секретарю Диодоту из Эритреи послание к своей матери, где описал посещение оракула; он закончил его такими словами: "Ответы на тайные вопросы мне были даны; но я не хочу их доверить случайностям почты. Я перескажу их тебе лично, когда вернусь в Македонию". Ибо он еще верил, что однажды туда вернется. Прорицатели не открывают час их кончины тем людям, которым следует не думать о нем, чтобы продолжать исполнение своих судеб. Олимпиаде не суждено было узнать ответ оракула пустыни. XVII. СЛУХИ С ВОСТОКА Сразу после своего паломничества в ливийское святилище, Александр начал носить вокруг ушей два рога Амона, прикрепленных к тонкой золотой сетке, в которую убирались его огненные волосы, и приказал выбивать на монетах свое изображение, увенчанное рогами. Кроме того, по возвращении из Сивы он перестал в публичных речах и писаниях официально признавать Филиппа своим отцом; в его послании афинянам говорилось: "Тот, кто в прошлом назывался моим отцом, царь Филипп Македонский...". Александр пробыл в Египте дольше, чем в какой-либо другой стране: более восьми месяцев. Находясь со своим двором в Мемфисе, он занялся преобразованием страны. Он восстановил власть жрецов, назначил военных и гражданских правителей для каждой провинции. Он распорядился построить мост через Нил и привести в порядок каналы. Он побывал в Александрии, чтобы посмотреть, как идут работы. Он снарядил военную экспедицию в Судан; так исполнилось еврейское пророчество: вслед за ливийцами, и эфиопы покорились ему. Он поручил ученым, которых включил в состав экспедиции, изучить причину разливов Нила, которая от начала времен оставалась тайной. Сведения, полученные о режиме дождей в глубине Африки, где река брала свои истоки, оказались столь удовлетворительными, что Аристотель счел этот вопрос решенным. Александр приказал также брать все образцы фауны, которые возможно было найти в тех краях, где проходила армия, чтобы послать их Аристотелю, работавшему тогда над общим исследованием мира животных. Но, продолжая таким образом помогать своему бывшему учителю и осыпать его благодеяниями, Александр не скупился на упреки ему. "Ты поступил нехорошо, -- писал он ему, -- издав твои устные поучения в виде книги, ибо в чем теперь наше преимущество над остальными, если вещи, в которых мы были особенно сведущи, становятся доступными всем? Что касается меня, то уверяю тебя, что мне было бы приятнее превзойти других в знании трансцендентного*, чем в размерах моей власти и моего господства". * Недоступного пониманию -- Прим. ред. Ибо Александр воспринял урок египетских храмов. Он понял, что тайна, какой египтяне окружают передачу знания, не имеет целью скрыть его от людей или позволить тем немногим, которым оно дает преимущества, злоупотреблять им, чтобы держать в подчинении невежд; доступ к высшему знанию затрудняется только затем, чтобы производить отбор умов, достойных им обладать и неспособных воспользоваться им для своекорыстных целей. Таков смысл поучения Гермеса, говорившего: "Избегай бесед с толпой. Разумеется, не потому, что я хочу, чтобы ты ревниво оберегал свое знание; скорее потому, что ты насмешишь толпу. Между несходными людьми не бывает дружбы; к урокам, которые ты находишь здесь, способны прислушаться очень немногие. Кроме того, эти уроки обладают странным свойством: они побуждают злых действовать дурно. Поэтому следует остерегаться толпы, ибо она не понимает, что это учение хорошо". Между тем македоняне и все греки Александровых войск плохо понимали перемены в личности их вождя. Его религиозные постановления удивили их не меньше, чем посвящение в сан фараона. Некоторых все это коробило, другие смеялись. Тот, кого они знавали совсем другим, кто опрокидывал все препятствия на своем пути, бросался в атаку во главе своих конных отрядов, теперь принимал только мирные решения и вел себя во всем так, будто был отныне царем не солдат, а жрецов. После Сивы старший сын Пармениона Филота написал Александру в ироническом тоне, поздравляя с тем, что он занял место в сонме богов. "Но мне жаль, -- прибавлял он, -- тех, кем будет теперь управлять царь, который больше, чем человек". Многие старые воины осуждали Александра за то, что он отрекался от Филиппа, признавал себя незаконнорожденным и гордился этим. Чтобы исполнить обычай армии, которой он был стольким обязан, и показать своим людям, что он не забыл свое греческое происхождение, Александр дал великолепные празднества, игры и поэтические состязания, на которые были созваны лучшие греческие поэты и актеры. Так народ Египта познакомился с искусством Эллады. Во время этих празднеств Гектор, младший брат Филоты, участвовавший в играх на воде, утонул в Ниле. Те из гетайров, кто побывал в Сиве, вспомнили тогда, как оракул сказал Гектору, что по Нилу проходит граница его удачи. Александр приказал устроить сыну своего главного полководца грандиозные похороны, которые стали поводом к новым торжествам и дали каждому воину представление о почестях, которые ожидали его в случае смерти. Но вскоре возникли слухи, предсказанные в иерусалимском пророчестве, которые не могли не взволновать Александра. Там, на востоке, Дарий снова собирал силы. Со всех концов Персидского царства приходили известия о наборе солдат и передвижениях войск. Сатрапы в своих провинциях готовились к военным действиям, дороги Азии гудели от поступи армий: это было похоже на отдаленный гул морского прибоя. В середине весны Александр, вслед которому неслись молитвы всего Египта, желавшего побед фараону, покинул Мемфис и снова двинулся вдоль побережья. XVIII. ПОБЕДА ОВНА Наш поход длился месяц, и мы вернулись на землю Тира, памятного отныне своим закатом. Афинское посольство, приплывшее на священной триреме, вручило Александру золотой венок, а также послание Демосфена, просившего простить его. Наша стоянка ознаменовалась военными шествиями, религиозными торжествами, музыкальными и поэтическими состязаниями участники которых получили великолепные дары. Но солдатам не терпелось встретить войско Дария; они вспоминали баснословную добычу, захваченную при Иссе и в Дамаске и давно истраченную на удовольствия. В Египте им было запрещено кого-либо грабить, и, хотя им щедро выплачивалось жалованье, они лишились удовлетворения, какое привыкли получать грабя, наводя ужас и ведя себя как свирепые владыки. За время своих походов они приобрели вкус к роскоши и к женщинам Востока. Там, где вставало солнце, им были обещаны новые богатства и новые любовницы; они отправлялись в путь весело рыча, как псы, которых пускают по следу дичи. Три тысячи стадиев, которые нужно было пройти по сирийской пустыне в разгар лета, по земле, растрескавшейся, как старая кожа, под огненным небом, быстро успокоили этот порыв; воздух закипал перед глазами. Персидские царицы следовали в своих повозках, вовлеченные в судьбу своего завоевателя. Прекрасная Барсина также была среди сопровождающих, равно как наложницы многих военачальников -- у одних это были царевны, у других гетеры, как, например, афинянка Таис, возлюбленная Птолемея, ибо привычки сатрапии уже укоренились в этой армии. Жажда, лихорадка, погоня за ускользающим горизонтом угнетали людей, и у врачей было много забот с теми, кого вдруг поражали в лоб или в затылок солнечные стрелы или кто, охваченный безумием, кидался с воем, спотыкаясь, бежать по пустыне. Неутомимый Александр шагал во главе пешего войска быстрым шагом, в котором когда-то упражнялся с Леонидом. Так был достигнут Евфрат, первая из рек, которыми Дарий в своем недавнем послании хотел напугать Александра. Две тысячи наемников, охранявших его берега, разбежались, как только заметили пыль, поднятую македонской конницей. Фракийские понтонеры Диада возвели плавучий мост, по которому без особых помех переправились солдаты, лошади, повозки, военные машины, обоз с поклажей, царские пленницы, любовницы военачальников, торговцы, ремесленники, менялы и публичные женщины. Здесь мы остановились на несколько недель, расположившись вдоль реки, под деревьями, которые наконец-то мы видели снова. На берегах Евфрата Александру исполнилось двадцать пять лет. Вскоре мы узнали, что Дарий находится на северо-востоке, где-то в Ассирии. Но Ассирия огромна. Сорок пять тысяч человек снова вооружились и пошли через страну курдов на поиски двухсот тысяч других. Пройдя две тысячи стадиев, они оказались перед второй рекой Дария -- Тигром; это название значит по-персидски "стрела", так быстро и бурно его течение. Брод, к которому мы вышли, был очень глубок и течение там казалось чрезвычайно сильным. Эти кипящие водовороты вызывали дрожь у самых храбрых людей; начальники уверяли, что пешая армия не сможет переправиться. Когда спросили совета у Диада, тот заявил, что построить мост невозможно; даже если бы понтонеры смогли работать в этом яростном потоке, он немедленно разрушил бы плоды их трудов. Тогда Александр разделил надвое свою конницу и поставил ее выше и ниже по течению, по обе стороны армии; сам он, отказавшись сесть на Буцефала, разделся на берегу и, обнаженный, держа оружие и одежду над головой, первым вошел в воду. Он указывал войску линию брода, которую угадал благодаря своему провидческому дару так, как если бы ему пришлось уже сто раз переправляться в этом месте. Плавать он не умел. Борясь с течением, едва не сбиваемый с ног волнами, которые время от времени окатывали его, так что волосы были мокры, он кричал, чтобы солдаты спасали только оружие, а вещи и одежду он им вернет. Побуждаемые командирами, пехотинцы вошли в воду, громко крича от испуга; люди поскальзывались на камнях, толкались, падали из-за того, что пытались уцепиться друг за друга, и мешали друг другу сильнее, чем им мешал водоворот; многие теряли снаряжение; выроненные из рук туники плыли по реке; некоторые солдаты утонули, стараясь спасти свои скудные пожитки. Женщин, полумертвых от страха, переправили кого на руках, кого на повозках, наполовину уходивших под воду. Если бы Мазей, сатрап Дария в здешних местах, выбрал этот день для наступления, то Тигр стал бы концом судьбы Александра. Наконец войско переправилось на другой берег; там разбили лагерь. Но край был опустошен, так как Мазей, применив метод, который когда-то советовал Мемнон, приказал сжечь перед Александром все деревни. Кроме того, в одну из следующих ночей Луна, которая была тогда полной, внезапно начала заволакиваться. Скоро она исчезла совсем, и густая тень простерлась над лагерем. Панический страх охватил тогда эту армию, затерянную в далеких землях, армию, которая после раскаленной пустыни чуть было не затонула и спаслась только для того, чтобы оказаться погруженной в жуткую тьму. За несколько мгновений ужас перешел в бунт. Впервые войско утратило послушание; фаланги рассыпались, люди бежали из лагеря куда глаза глядят. Некоторым казалось, что они слышат топот скачущего персидского войска; многие кричали, что их привели на край земли вопреки очевидной воле богов; что реки и земли становились им враждебны; что само небо явило свою суровость; что это просто безумие -- увлечь стольких людей на гибель ради честолюбия одного человека, который пренебрегал своей родиной, отрекался от отца и в своей неистовой гордости выдавал себя за бога. Оказавшись перед угрозой восстания, Александр поспешил призвать меня, а также египетских прорицателей, которых взял с собой из Мемфиса. Мы быстро посоветовались между собой; затем командирам удалось собрать людей, чтобы они выслушали меня, так как я, кажется, один мог рассеять их ужас. "Солдаты, -- сказал я им, -- не страшитесь ничего; Луна затмилась в эту ночь мимолетной тенью от Земли, но я обещаю вам, что вы снова увидите свет. Поверьте вашим жрецам, которые умеют читать судьбы в небесах, и не бойтесь этой внезапной темноты, но, напротив, радуйтесь; ибо Солнце -- светило греков, которым оно покровительствует, Луна же -- светило персов. Всегда, когда затмевается Луна, это грозит Персии какой-нибудь великой катастрофой. Это знают египтяне, у которых было в прошлом немало тому примеров; да и вы сами, эллины, вспомните рассказы ваших отцов: Луна скрылась во время великой битвы при Саламине, в которой был разбит Ксеркс [40]. Итак, в этой тени для вас зарождается новая победа, а дрожать от страха этой ночью надобно персам. Затем я приказал немедленно принести жертвы божествам Солнца, Луны и Земли; и в армию вернулся порядок. "Никто из моих военачальников так не ценен для меня, как ты", -- сказал мне в ту ночь Александр. Он воспользовался всеобщим успокоением, чтобы уже на рассвете поднять войско и возобновить поход. Четыре дня спустя гонцы объявили, что Дарий, о котором думали, что он довольно далеко, находится поблизости и что один из его конных корпусов направляется навстречу греческой армии. Александр послал в разведку отряд гетайров, которые встретили персидских всадников, разбили их и обратили в бегство. Один из македонских командиров по имени Аристон, желая подражать Александру, вызвал на поединок начальника персов, обезглавил его с высоты своего коня одним ударом меча и привез его окровавленную голову царю. В этой стычке было взято достаточно пленных, чтобы узнать, где находился Дарий. Его ставка была в Арбелах, а его огромная армия располагалась лагерем в пятистах стадиях впереди, на берегах Модоса, в широкой равнине, называемой Гавгамелы, что означает "остановка верблюдов". Александр продвинул войско вперед и остановился в двух часах ходьбы от своего врага. Он оставался в этом месте четыре дня, устраивая свой лагерь, укрепляя его частоколами и следя за размещением обоза. Как раз в это время супруга Дария, пленная царица Статира, измученная необходимостью следовать за своим победителем, лихорадкой и тревогой перед близким сражением, умерла почти внезапно на руках царицы-матери. Ей едва было тридцать лет. В этой кончине греки увидели как бы начало бед, обещанных персидскому царю лунным затмением. Но Александр, казалось, испытывал настоящее горе; обняв старую царицу Сисигамбис, убить сына которой было его самым большим желанием, он искренне оплакал смерть женщины, мужа которой готовился уничтожить. Он приказал, чтобы Статире были устроены торжественные похороны, и по персидскому обычаю постился весь день в знак траура, как будто он был членом семьи. Один из слуг Статиры, евнух Тириот, убежал из лагеря в ночь после похорон и достиг позиций нашего противника, чтобы принести известие своему царю. По рассказам, которые мы услышали впоследствии, Дарий стал горестно стенать и бить себя кулаками в голову. Мало того, сетовал он, что царица вынесла оскорбление пленом; нужно было еще, чтобы она умерла в жалком положении и не получила последних почестей, на которые имела право! Когда Тириот заверил его, что Статира не была лишена ни одного из преимуществ своего прежнего положения, "кроме света присутствия своего супруга", что она была похоронена со всем уважением, какого была достойна, и что сам Александр пролил реки слез, когда она умерла, Дария охватили ревнивые подозрения. "Если Александр так хорошо обращался с женой своего врага, -- сказал он, -- то, несомненно, по причине, которая бесчестит меня". Он принуждал евнуха сознаться, что Александр сделал Статиру своей наложницей. Но Тириот, упав к его ногам, клялся и умолял его успокоиться; Александр, утверждал он, был достоин восхищения за то, что его уважение к персидским женщинам было равно его храбрости перед лицом персидских мужчин. Тогда Дарий якобы накрыл себе голову плащом, призвал в свидетели окружавших его сатрапов, военачальников и слуг и вскричал: "Ормузд, Ормузд, и вы, семь князей света, я заклинаю вас вернуть мне мое царство; но если мой приговор произнесен, сделайте так, чтобы в Азии не было другого царя, кроме этого столь справедливого врага и столь великодушного победителя!". На следующую ночь Александр прошел с войском вперед на тридцать стадиев, и на рассвете мы увидели с высоты последнего холма, как в равнине темнеют скопления людей: перед нами была персидская армия. Все ждали, что Александр тотчас прикажет идти в атаку, как делал обычно. Но он впервые показал себя осторожным и расположил свои фаланги на отдых в том порядке, который они должны были принять в бою. Весь день он посвятил обследованию местности и сбору сведений о силах противника. Лазутчики и соглядатаи донесли ему, что Дарий собирался выстроить двести боевых колесниц, колеса которых оснащены длинными вращающимися серпами; что он опустошил свои табуны, чтобы иметь многочисленную конницу; что его двоюродный брат Бесс, наместник царя в Бактрии, привел ему полчища индийских воинов; что скифы, мидийцы, парфяне, жители Месопотамии, вавилоняне и арабы явились во всей своей мощи; и, наконец, что видели пятнадцать боевых слонов. Персы вырыли ямы-ловушки на своих флангах, а на фронте наступления кое-где разровняли землю, чтобы облегчить атаку своим коням. Имея дело с армией, которая обладала колоссальным численным превосходством и на этот раз имела достаточно пространства, чтобы развернуться, Парменион считал, что атаковать нужно ночью, чтобы смутить врага неожиданностью и использовать наиболее выгодным образом дисциплину македонских фаланг, приученных двигаться в темноте, повинуясь голосу командиров. "Я не хочу красть победу, -- ответил ему Александр. -- К тому же Солнце -- светило греков". Он обратился с короткой речью к командирам, объявив, что начало сражения назначено на утро следующего дня; приказал, чтобы людей накормили и дали им отдохнуть, после чего ушел в свой шатер; однако он не мог заснуть. В македонском лагере после обильного ужина скоро настала тишина. Она даже обеспокоила персов, которые, рассуждая так же, как Парменион, ждали ночной атаки и всю ночь не складывали оружия. Равнина была покрыта их бесчисленными кострами, и из лагеря доносился могучий гул, подобный гулу моря; Дарий на коне объезжал свои войска и поддерживал их мужество. Около полуночи Александр велел позвать меня. Я увидел, что он сильно встревожен; таким он не был никогда. С большим трудом мне удалось успокоить его. Он знал, что солнце завтрашнего дня увидит битву его жизни, в которой он ставил на карту все, что уже завоевал. Он спрашивал себя, не лучше ли было согласиться на переговоры с Дарием. Напрасно я заверял его, что он не мог проиграть это сражение, -- тревога не оставляла его. Он пожелал, чтобы мы совершили вместе жертвоприношения. Мы рассмотрели при светильниках внутренности птиц и печень закланного ягненка. Я указал ему на все благоприятные знаки, которые он мог распознать и сам. Затем в чаше с чистой водой я показал ему Дария, и он увидел, как его лик затуманился и почернел. Наконец он успокоился и заснул. На рассвете, когда весь лагерь был уже при оружии, Пармениону пришлось прийти встряхнуть его, чтобы разбудить от глубокого сна, после которого он обрел все свое самообладание и радостно улыбался, как в утро приздника. Очень скоро он показался, одетый в короткую тунику из белого льна, с кипрским мечом на родосской перевязи в шлеме с белыми перьями; его телохранитель Певкест нес за ним Ахиллов щит. Чтобы доказать свое уважение ко мне и расположить к себе богов, он предложил мне вместе с ним сделать смотр войскам. Я пошел надеть на голову жреческий венец. Александр на своем черном Буцефале и я на белом коне проскакали перед выстроившимися войсками, которые громко приветствовали нас. Мне показалось, что песчаное пространство, по которому меня нес мой конь, было мне знакомо вот уже четверть столетия. Вдруг перед греческими пехотинцами Александр поднял правую руку и воскликнул: "Боги, докажите сегодня, что я действительно сын Зевса-Амона: подарите победу Элладе!". И он велел всем командирам распорядиться, чтобы их люди молчали, пока мы будем идти, и не заглушали его приказы. Бесконечная полоса пыли обозначала перед нами фронт персидской армии. Как при Гранике и при Иссе, Александр встал на правом фланге с гетайрами; но линия персидской армии была настолько длиннее, что этот правый фланг Александровых войск едва достигал центра вражеского фронта, где находился сам Дарий. Александр должен был быть готов к тому, что персидский фланг непременно обойдет его. Чтобы предотвратить такое развитие событий, он поставил позади себя пеонских всадников, критских стрелков из лука и некоторые другие отряды, чтобы по ходу атаки развернуть их в глубину. Он сделал сходные распоряжения касательно левого крыла, где командовали Кратер и Парменион. Таким образом, греческая армия, развернувшись, должна была представлять собой не прямолинейный фронт, а скорее клин, врезающийся в неприятельские ряды. Построение произошло в полной тишине, среди которой раздавались приказы Александра. По мере приближения к персам, отряды прикрытия переходили один за другим на правый фланг царя, шедший прямо на Дария и его слонов. Бой начался, как было предусмотрено, несколькими налетами сбоку, предпринятыми бактрийскими всадниками Бесса; они были отбиты. Тогда Дарий бросил вперед свои серпоносные колесницы, которые обрушились на нашу пехоту с ужасающим грохотом; но македонцы были обучены быстрым ответным действиям; они расступились, чтобы пропустить колесницы, испуская крики и ударяя копьями по щитам, чтобы напугать лошадей. И они вставали на дыбы, ломали дышла, обезумев и опрокидывая повозки; возничие, сброшенные на землю, скатывались под собственные колесницы, и серпы разрывали их; затем македоняне, перестроившись в два ряда, лицом к лицу, заключили людей и лошадей в два частокола копий. Вскоре двести колесниц, которые должны были принести победу Дарию, превратились в кучу железа, красного от крови, откуда свешивались клочья человеческих и конских тел. Чтобы поправить эту беду, персидский царь ввел свои конные резервы; но это движение открыло в его рядах брешь, в которую не замедлил ворваться Александр с всадниками Черного Клита. И снова два царя оказались лицом к лицу. Снова Александр увидел перед собой колосса с кудрявой бородой, увешанного драгоценностями и стоявшего на серебряной колеснице; за Дарием высились, как серая крепостная стена, пятнадцать боевых слонов с цепями на ногах; они ревели и яростно махали хоботами. Но Александра не могло испугать ничто, даже эти гигантские животные, которые раскрывали свою розовую глотку и издавали душераздирающие крики. Он смотрел только на потомка великого Кира, на живого идола, воплощавшего пространства Азии. Все люди, разделявшие их, были заведомыми мертвецами. Разрубая черепа, пронзая грудные клетки, пробивая себе путь среди предсмертного хрипа, Александр продвигался вперед, зачарованный этим взглядом, в котором нельзя было прочесть ни ненависти, ни страха; его неудержимо притягивал к себе этот гигант, одетый в пурпур и осыпанный сверкающими камнями, который возвышался над битвой, но не сражался сам. Дарий был уже на расстоянии полета дротика; похоже было, что он даст себя поразить, даже не пошевелившись... "И вдруг я заметил, что он улыбается, -- рассказывал потом Александр. -- Я увидел, как по его лицу скользнула странная печальная улыбка". Внезапно, так же как это случилось при Иссе, идол в тиаре исчез с колесницы. В мгновение ока Дарий оказался на коне и растаял в слепящей пыли сражения. И так же, как при Иссе, Александр поклялся, что Дарий не скроется от него, и ни телохранители, ни десять тысяч бессмертных, ни слоны не смогут его спасти. Но в эту минуту прискакал гонец от Пармениона. Сатрап Мазей во главе индийской конницы прорвал центр греческой пехоты и домчался до той части лагеря, где стоял обоз; там уже шло побоище и полыхал пожар. Если Александр не придет на помощь, все крыло Пармениона и Кратера может быть уничтожено. Таким образом, обе армии находились в равном положении, каждая отчасти одерживала победу и отчасти терпела поражение. Суматоха была величайшая; на всех лицах была маска войны, вылепленная из пота, пыли и крови. С гневным воплем Александр увлек отряд гетайров на помощь Пармениону. В яростном наступлении был ранен Гефестион. Но там, где проносился Александр, летела и победа. Вскоре поражение персов стало полным. Смерть поработала целый день на Гавгамельском поле боя, и кровь всех народов Азии, хлынувшая из тысяч перерезанных глоток, перемешалась и ушла в песок. Как только его пехота оказалась вне опасности, Александр снова кинулся на поиски Дария с теми из воинов, кто еще был в силах следовать за ним; он мчался, пока было светло, потом остановился, чтобы подождать свежих лошадей, в полночь снова пустился в дорогу и, проскакав пятьсот стадиев, утром прибыл в Арбелы, где стоял персидский лагерь. Там его ждали еще сокровища, еще слуги, еще женщины; но Дарий со своим двоюродным братом Бессом и бактрийскими всадниками бежал другой дорогой на восток, в Экбатаны. XIX. ВАВИЛОН Вавилон -- Амонова земля. Династия ее древних царей начинается с эры Овна. Бог-покровитель Вавилона Бел-Мардук -- это другой лик Амона. Персы нанесли Вавилонии глубокие раны и осквернили ее святилища. Дарий I частично разрушил город; Ксеркс похитил золотую статую Бела-Мардука и снес его храм. И потому Александр, пройдя всю Ассирию с севера на юг и вторично переправившись через Тигр, пошел в Вавилон не как завоеватель, а как освободитель. Щедро раздав своим солдатам добычу, захваченную в лагере Дария, он запретил им грабежи. Сатрап Мазей, подвергший Пармениона опасности на Гавгамельской равнине, изъявил покорность Александру и сдал ему город без боя. Жрецы, маги, прорицатели, музыканты Бела и все жители вышли, размахивая гирляндами, навстречу царю и фараону Александру. И мы вошли в Вавилон, где улицы были усеяны цветами, а насыщенный фимиамом воздух звенел от гимнов. Армия прошла торжественным маршем по крепостным стенам из розового кирпича, таким широким, что по ним могли ехать рядом две колесницы, запряженные четверкой лошадей. Александр пожелал, чтобы ему показали все чудеса легендарного города, чьим господином он стал. Он посетил знаменитые висячие сады, о которых путешественники рассказывали на другом конце земли: это огромные ступенчатые террасы, которые покоятся на колоннах и засажены редкими породами деревьев; когда-то давно вавилонский царь повелел устроить их из любви к одной из своих наложниц, тосковавшей по лесам. Александра проводили к мосту, одному из самых больших в мире, перекинутому через Евфрат, затем по дворец Навуходоносора на берегу реки. Тяжелые двери из черного дерева, кедра и кипариса, обшитые тонкими листами серебра и золота, инкрустированные слоновой костью, меж косяков, сплошь покрытых лазуритом, открылись перед ним. Под конец он направился в разрушенный храм Бела -- гигантскую башню, которую евреи во время своего пленения видели стоящей; ее грандиозные развалины были и сейчас высотой с самые большие пирамиды. И Александр вложил свою руку в руку статуи Бела. После шести месяцев испытаний Вавилон стал для войска местом блаженства. Солдаты, у которых завелось золото, бражничали в многочисленных тавернах. Военачальники, командиры высокого ранга, военные строители, знаменитые ученые и люди искусства, сопровождавшие Александра, тоже были отнюдь не обделены удовольствиями. Богатые вавилоняне были гостеприимны, щедры на угощения, и их пиры были обязаны своей славой не только редким винам, которые текли там рекой. В самом деле, на эти трапезы женщины являлись сначала в роскошных одеждах, но через некоторое время снимали свои покрывала и верхние одеяния, а затем, с каждой переменой блюд, сбрасывали постепенно остальные покровы, чтобы предстать совершенно обнаженными к тому моменту, когда присутствующих обносили сластями. И это были не публичные женщины, даже не гетеры и не наемные танцовщицы; это были самые почтенные супруги и их дочери, считавшие -- в чем их поощряли их отцы или мужья -- такую манеру предлагать себя величайшей любезностью по отношению к гостям. Александр короновался в Вавилоне, как и в Мемфисе, ибо священная законность его царских прав не вызывала у жрецов никакого сомнения. Он оставил Мазея наместником и отдал распоряжение восстановить храм. Чтобы мир узнал о его победе, он подарил свободу всем городам Греции и южной Италии, которые в прошлом участвовали в войнах против персов. Но скоро его начала волновать мысль о новых походах. "Царь, -- сказал я ему, когда он открыл мне свой замысел, -- ты выполнил миссию, ради которой твой отец Амон дал тебе родиться на свет. Ты стал гегемоном Греции, фараоном Египта, царем Вавилонии. Ты завершил начертание треугольника". -- "Но Дарий находится в Экбатанах, -- ответил он мне. -- Он вновь собирает силы; он обратился за помощью к своим восточным сатрапиям. И есть еще другие города передо мною, которые я могу взять без труда". -- "Эти края не посвящены Амону. Земли Амона кончаются здесь. Подожди, пока Дарий предложит тебе битву или мир. Тебе неведомо, как распорядятся боги этим человеком". -- "Он больше не подает знака, что хочет мира, который предлагал мне еще недавно. А пока Дарий жив или пока он не передал мне свой в