так как у него была лихорадка, вызванная усталостью и тревогами последних дней. Отдав самые подробные и точные распоряжения Борториксу, Спартак лег в удобную кровать и заснул крепким сном. Он проспал до утра, хотя и велел галлу разбудить его на заре; однако тот, по совету Дионисия Эвднея, не будил его, пока он сам не проснулся. Сон подкрепил фракийца, он встал полный бодрости, уверенности и надежды. Солнце уже больше трех часов заливало светом роскошную виллу и окрестные холмы. С одной стороны зеленели лесистые, крутые склоны Апеннин, с другой - открывалась ласкающая глаз панорама города и видны были красивые виллы, спускавшиеся до самого моря. Спартак тотчас же созвал всех рабов Долабеллы на площадку перед виллой и в сопровождении управителя домом и надзирателя за рабами направился к тюрьме, составлявшей непременную принадлежность всех римских вилл. Там находились закованные в цепи рабы; их заставляли работать в железных наручниках и ножных кандалах. Спартак освободил этих несчастных - их было свыше двадцати человек - и присоединил ко всем остальным, стоявшим на площадке. В горячей и понятной всем речи он объяснил этой толпе рабов, почти целиком состоявшей из греков, причины побега гладиаторов из Капуи и сущность задуманного им дела, которому он решил посвятить всю свою жизнь. Яркими красками он обрисовал святую цель, за которую решили бороться восставшие: отвоевать у тиранов-угнетателей права для угнетенных, уничтожить рабство, освободить все человечество - такова была благороднейшая цель войны, к которой они все готовились. - Кто из вас хочет быть свободным и предпочитает почетную смерть с мечом в руках на поле брани жалкой жизни раба, кто чувствует себя смелым и сильным, готовым вынести все тяготы и опасности войны против поработителей всех народов, кто чувствует весь позор ненавистных цепей - пусть берет в руки любое оружие и следует за нами! Проникновенные слова Спартака произвели сильное впечатление на всех обездоленных, еще не ослабевших духом, не отупевших в рабстве. Послышались восторженные восклицания, слезы радости заблестели на глазах у рабов; свыше восьмидесяти рабов Долабеллы вооружились топорами, косами, трезубцами и тут же вступили в Союз угнетенных, принеся клятву, объединявшую всех братьев Союза. Спартак, Борторикс и храбрейшие из гладиаторов вооружились мечами и копьями, найденными на вилле. Фракиец предусмотрительно разместил рабов Долабеллы среди испытанных своих соратников, для того чтобы они поддерживали бодрость духа у новичков, и построил в строгом порядке свою маленькую когорту, в которой было уже более ста пятидесяти человек. За два часа до полудня он оставил виллу Долабеллы и по глухим тропинкам, через поля и виноградники, направился в сторону Неаполя. После быстрого перехода, не отмеченного какими-либо важными событиями, отряд гладиаторов в сумерках подошел к Неаполю и по приказу Спартака сделал остановку в нескольких милях от города, возле виллы одного патриция. Приказав своим товарищам запастись провизией на следующие три дня и забрать все оружие, которое они найдут, фракиец строго запретил чинить насилия и грабежи. Через два часа отряд ушел оттуда, получив пополнение в количестве пятидесяти гладиаторов и рабов, сбросивших свои цепи, чтобы начать благородную борьбу за свободу, к которой призывал их Спартак. Всю ночь Спартак продолжал свой поход с ловкостью и осторожностью искуснейшего полководца; он вел свою когорту по извилистым дорогам, через благоухающие поля и живописные холмы, тянувшиеся между Неаполем и Ателлой. Он останавливался у каждой виллы, каждого дворца, встречавшегося по пути, но лишь на столько времени, сколько ему требовалось, чтобы запастись оружием и призвать рабов к восстанию. Таким образом, он достиг на рассвете Везувия и вышел на дорогу, которая тянулась по склону этой горы от Помпеи к виллам и местам увеселительных прогулок патрициев, туда, где горный хребет весело сияет, а леса и обрывы делают его диким и мрачным. Спартак остановился приблизительно в двух милях от Помпеи и, заняв несколько садов, находившихся у самой дороги, разместил за живой благоухающей изгородью из акаций, мирт и розмарина своих товарищей, число которых возросло за сутки до трехсот человек; здесь он приказал им оставаться до восхода солнца. Вскоре на вершине горы, которая в ночной темноте будто упиралась в голубой свод небес, стали появляться то сероватые, то белые облака; постепенно светлея, они походили на легчайшие клубы дыма, предвестника пожара, казалось неожиданно возникшего и разгоравшегося на склонах соседних Апеннин и на самом Везувии. Облака из белых превращались в розовые, из розовых в пурпурные; вскоре они заиграли золотыми блестками, и по горе, которая до этого высилась черной и грозной гранитной громадой, вдруг разлились потоки животвотворного, яркого солнечного света, обрисовавшего его величественные очертания, склоны близких хребтов, покрытые мрачной густой растительностью, страшные пропасти, зиявшие меж пепельно-серых пластов застывшей лавы, и залитые солнцем цветущие холмы, которые тянулись на несколько миль окрест и, словно у ног горделивого гиганта, раскинули чудесный разноцветный ковер, сотканный из зелени и цветов. В те времена Везувий имел совсем иную форму, чем теперь; он не был, как в наше время, бушующим и страшным чудовищем. Вулканические извержения из его недр происходили в столь отдаленные эпохи, что даже память о них едва сохранилась к началу нашего повествования. Следами их остались на много миль тянувшиеся вокруг горы слоистые отложения лавы, на которых осками были воздвигнуты города Стабии, Геркуланум и Помпея. Огонь, клокочущий в жерле вулкана, уже много веков не нарушал блаженства этих чудесных холмов, где под сапфировым небом, согретые нежащим теплом, вдыхая напоенный благоуханиями чистый воздух, освежаемые прохладой голубых тирренских вод, жили счастливейшие народы, воспетые поэтами как обитатели преддверия элисия. Да, ни в одном уголке земного шара поэты не могли бы найти такой прелести и даже во вдохновенном полете фантазии не могли создать более чарующих картин, действительно достойных быть преддверием элисия. Единственным, что нарушало счастье жителей Кампаньи, были подземные толчки и раскаты грома, временами пугавшие население; но толчки эти повторялись так часто и были так безвредны, что к ним здесь все уже привыкли и не обращали на них внимания. Поэтому вся нижняя часть Везувия была сплошь покрыта оливковыми и плодовыми деревьями, роскошными садами, виноградниками, рощами, застроена виллами и дворцами и казалась одним сплошным садом, единым огромным городом. Везувий и весь Байский, или Неаполитанский, залив, озаренные лучами восходящего солнца, являли в это утро такую грандиозную, такую прекрасную и величественную картину, что она вызвала возгласы Удивления и восторга у гладиаторов и их предводители. Они умолкли и в изумлении предались созерцанию этого зрелища. Они увидели Помпею, как будто отданную на произвол волн, богатую, царственную Помпею, лишенную крепостных стен, что напоминало об участии ее обитателей восемнадцать лет назад в гражданской войне против римлян; город был тогда взят войсками Суллы, и, оказав ему милосердие, победитель разрушил только его стены. А неподалеку от Помпеи находились разрушенные и сожженные Стабии, на развалинах которых только еще начали возводить новые дома, - по всему видно было, как жестоко поступил с их обитателями все тот же Сулла. Как ни прекрасна была эта величественная картина восхода солнца, пленявшая душу любого человека, Спартак быстро освободился от ее чар. Он окинул взглядом вершину горы, стараясь определить, как далеко вверх тянется мощенная лавой дорога, у которой он находился со своими товарищами, и доходит ли она до самой верхушки горы. Но густые леса, покрывавшие вершину, не давали возможности проследить, где оканчивалась эта дорога. После недолгого раздумья Спартак решил послать Борторикса и тридцать наиболее ловких товарищей разведать дорогу, а сам с главной частью отряда намеревался обойти соседние виллы и дворцы, чтобы поискать оружия и освободить рабов. Ядро отряда из шестидесяти гладиаторов должно было оставаться на прежнем месте, скрываясь за живой изгородью; здесь же Борторикс и Спартак уговорились встретиться после разведки. Все было сделано, как приказал Спартак. Борторикс возвратился через три часа. Спартак уже был на месте; он раздобыл еще некоторое количество оружия и пополнил свой отряд, в который влились двести гладиаторов и рабов, освобожденных на соседних виллах. Рудиарий составил из своих пятисот воинов когорту в пять манипул. В один из манипул, во главе которого был поставлен Борторикс, вошли восемьдесят самых молодых и храбрых гладиаторов. Спартак вооружил их пиками и копьями и назвал, согласно римскому строю, гастатами, то есть копьеносцами. Остальные четыре манипула, по сто человек каждый, назывались так: фальгиферы - бойцы, вооруженные косами; ретиарии - вооруженные трезубцами и вертелами; первый и второй манипулы фракийцев - гладиаторы, вооруженные мечами, ножами и другим коротким оружием. Во главе каждой группы в десять человек он поставил декана, а во главе каждого манипула - по два центуриона, младшего и старшего. И тех и других он выбрал из числа шестидесяти восьми гладиаторов, бежавших вместе с ним из Капуи, так как знал их мужество и отвагу и мог вполне на них положиться. Борторикс сообщил Спартаку, что дорога, около которой они находятся, примерно на две мили пролегает по склону горы, затем переходит в узкую тропинку, которая ведет через леса к вершине, но, достигнув определенной высоты, теряется среди недоступных скал и обрывов. - О, наконец-то после стольких испытаний великие боги начинают нам покровительствовать! - ликуя, воскликнул Спартак. - Там, наверху, в этой лесной глуши, где гнездятся орлы и устраивают свое логово дикие звери, в местах, недоступных для человека, мы водрузим наше знамя свободы. Лучшего места судьба не могла бы нам предоставить... Идемте! И как только когорта гладиаторов двинулась по направлению к вершине Везувия, Спартак вызвал к себе девять гладиаторов из школы Лентула и, щедро снабдив их деньгами, приказал немедленно по разным дорогам отправиться троим в Рим, троим в Равенну и троим в Капую, чтобы предупредить товарищей по несчастью, живших в школах этих трех городов, о том, что Спартак с пятьюстами гладиаторами расположился лагерем на Везувии, и сказать, что те, кто готов бороться за свободу в одиночку ли, манипулами или легионами, должны поскорее явиться к нему. Посылая трех гонцов в каждый из указанных городов, Спартак рассудил, что даже в худшем случае, если некоторые будут схвачены в дороге, по крайней мере трое из девяти дойдут до назначенного места. Спартак простился с этими девятью гладиаторами и посоветовал им держаться осторожно. В то время как они спускались к подошве горы, рудиарий догнал головной отряд колонны, быстрым маршем поднимавшейся к вершине. Вскоре когорта гладиаторов оставила дорогу, по обе стороны которой тянулись сады, домики и виноградники, и добралась до лесистой части горы; чем круче делался подъем, тем уединеннее становились места, тем глуше была тишина, царившая в этих лесах. Постепенно кустарники и низкорослые деревья сменились терновником, падубами, вязами, вековыми дубами и высокими тополями. В начале подъема гладиаторы встречали по дороге много земледельцев и крестьян, которые несли в корзинках или везли на осликах зелень и фрукты для продажи на рынке в Помпее, Неаполе и Геркулануме. На отряд вооруженных людей они смотрели с изумлением и страхом. Когда гладиаторы углубились в леса, им попадались только одинокие пастухи с маленькими стадами овец и коз, которые паслись среди кустарников, скал и круч. Время от времени эхо грустно повторяло блеяние этих жалких стад. Через два часа трудного подъема когорта Спартака добралась до большой площадки, расположенной на вулканической скале, на несколько сот шагов ниже главной вершины Везувия, покрытой, точно огромной пеленой, глубоким слоем вечного снега. Здесь Спартак решил сделать привал и. пока солдаты отдыхали, обошел всю площадку; с одной стороны "от нее вилась крутая, скалистая тропинка: по ней поднялись сюда гладиаторы; с другой стороны высились неприступные скалы; с третьей открывался вид на противоположный склон горы, у подножия которой ниже лесистых обрывов расстилались залитые солнцем поля, виноградники, оливковые рощи и луга; это были обширные цветущие области Нолы и Нуцерии, тянувшиеся до склонов Апеннин, видневшихся на горизонте. Всходить и спускаться здесь было еще труднее, чем со стороны Помпеи, и, следовательно, с этой стороны площадка была защищена от нападения. Место, выбранное Спартаком для лагеря, было также безопасно и неприступно и с юга, со стороны Салерна, так как площадка обрывалась тут на краю пропасти с такими отвесными стенками, что она была похожа на колодец, - взобраться по ним не могли не только люди, но даже и козы. Пропасть, в которую свет проникал только через расщелины скал, заканчивалась пещерой, а из нее неожиданно открывался выход на цветущую часть горного склона, тянувшегося на много миль, вплоть до равнины. Тщательно исследовав площадку, Спартак убедился, что место, выбранное для лагеря, очень удачно, - здесь можно было продержаться, пока подойдут подкрепления из Капуи, Рима и Равенны. Он приказал манипулу фракийцев, вооруженных топорами и секирами, нарубить в ближайшем лесу дров и зажечь костры, которые должны были защитить гладиаторов от ночных заморозков, весьма ощутительных в феврале на такой высоте. Он поставил небольшую охрану у почти неприступного края площадки, выходившего на восточный склон горы, а другой отряд численностью в полманипула нес охрану со стороны Помпеи, откуда они поднялись к вершине; с тех пор площадка стала именоваться лагерем гладиаторов и сохранила это название надолго. В сумерки вернулся манипул, отправленный за дровами; фракийцы принесли не только дров для костров, но и ветви и хворост, чтобы сделать шалаши и заграждения, насколько это позволяла каменистая почва. Гладиаторы под руководством Спартака перегородили тропинку, по которой они пришли, завалив ее деревьями и каменистыми глыбами, вырыли поперек нее широкий ров и забросали деревья и камни землей, так что за короткое время выросла земляная насыпь, укрепившая лагерь с единственно уязвимой стороны. За этим заграждением расположилась половина манипула, выделенного для несения охраны, а впереди нее, на некотором расстоянии друг от друга, расставлены были часовые таким образом, что самый отдаленный пост находился на расстоянии полумили от лагеря. Вскоре гладиаторы, утомленные заботами и трудами последних дней, уснули, и уже в час первого факела на площадке царили тишина и спокойствие. Догоравшие костры освещали неподвижные фигуры спящих и черные скалы, служившие фоном этой фантастической картины. Бодрствовал один только Спартак; его высокая атлетическая фигура, освещенная угасающими огнями костров, четко выделялась в полумраке, словно призрак одного из тех гигантов, которые, согласно мифическим сказаниям, объявили войну Юпитеру и разбили лагерь на Флегрейских полях возле Везувия, решив взгромоздить здесь горы на горы, чтобы штурмовать небо. Среди величавой всеобъемлющей тишины Спартак долго стоял неподвижно и, подложив правую руку под левую, висевшую на перевязи, смотрел на море, расстилавшееся внизу у подножия, не отрывая взгляда от огонька одного из кораблей, которые стояли в гавани Помпеи. Но в то время как взгляд его был устремлен на этот свет, сам он погрузился в думы и размышления, которые увели его далеко-далеко. Мысль его витала над горами родной Фракии, ему вспомнились годы беспечного детства и юности, счастливые годы, которые пронеслись, как легкое дуновение нежного ветерка. Неожиданно лицо его, ставшее было таким спокойным и ясным, опять омрачилось: он вспомнил нашествие Римлян, кровопролитные битвы, поражение фракийцев, их уничтоженные стада, разрушенные дома, рабство близких и... Вдруг Спартак, уже более двух часов погруженный в эти воспоминания и мысли, вздрогнул и прислушался, повернув голову к тропинке, идущей со стороны Помпеи, по которой сюда пришли гладиаторы. Ему почудился какой-то шум. Но повсюду было тихо, только легкий ветерок порой шевелил листву в лесу. Спартак уже собирался прилечь под навесом, который, несмотря на все протесты, товарищи соорудили для него из ветвей деревьев, покрыв их козлиными шкурами и шкурами овец, взятыми из дворцов и вилл, где они побывали за последние дни. Но сделав несколько шагов, он снова остановился, опять прислушался и сказал про себя: "Нет, так и есть... Там солдаты взбираются на гору!" Он повернул к насыпи, сооруженной накануне вечером, и прошептал, как будто говорил с самим собой: - Так скоро? Не верится! Он не дошел еще до того места, где стояла на страже половина манипула гладиаторов, как оттуда до него долетел неясный говор приглушенных голосов, и в тишине ночи он ясно услышал громкий окрик стоявшего впереди часового: - Кто идет?.. И сейчас же, еще громче: - К оружию! За валом на мгновение произошло некоторое замешательство: гладиаторы вооружались и выстраивались в боевом порядке позади прикрытия. В эту минуту к сторожевому посту подошел Спартак с мечом в руке и очень спокойно сказал: - На нас готовится нападение... Но с этой стороны никто не проберется. - Никто! - единодушно воскликнули гладиаторы. - Пусть один из вас пойдет в лагерь, подаст сигнал тревоги и от моего имени потребует соблюдения порядка и тишины. Тем временем часовой услышал от подходивших условный пароль "Верность и победа", и, пока декан побежал с восемью или десятью солдатами посмотреть, кто идет, весь лагерь уже проснулся. В несколько секунд, без шума, без смятения, все гладиаторы были вооружены, каждый занял свое место в манипуле, и когорта выстроилась, как будто она состояла из старых легионеров Мария или Суллы, готовая мужественно отразить любую атаку. В то время как декан, соблюдая всевозможные предосторожности, разузнавал, что за отряд приближается к лагерю, Спартак с половиной сторожевого манипула молча стоял за насыпью, повернувшись в сторону тропинки; они прислушивались, стараясь узнать, что там происходит. Вдруг раздался радостный голос декана: - Это Эномай! И сейчас же все следовавшие за ним гладиаторы повторили: - Эномай! Через секунду послышался громоподобный голос германца: - Верность и победа! Да, это я, а со мной девяносто наших товарищей, бежавших из Капуи. Легко себе представить радость Спартака. Он бросился через насыпь навстречу Эномаю. Они обняли друг друга крепко, по-братски, причем Эномай старался не задеть больной руки рудиария. - О Эномай, дорогой мой! - воскликнул фракиец в порыве глубокой радости. - Я не надеялся так скоро увидеть тебя! - Я тоже, - ответил германец, поглаживая своими ручищами светловолосую голову Спартака и время от времени целуя его в лоб. Когда окончились приветствия, Эномай принялся рассказывать Спартаку все по порядку. Его отряд больше часа отбивался от римских когорт; римляне разделились на две части, одна вступила в рукопашную схватку, а другая направилась по улицам Капуи в обход, намереваясь ударить с тыла. Эномай разгадал их план; бросив защиту заграждений, сооруженных поперек дороги, и зная, что скрывшимся со Спартаком товарищам достаточно было одного часа, чтобы уйти от опасности, он решил отступить, приказав гладиаторам, сражавшимся вместе с ним, рассыпаться, спрятаться где-нибудь, а завтра, сменив одежду, выйти поодиночке из города. Встреча была назначена под арками акведука; Эномай должен был ждать товарищей до вечера, а затем отправиться в путь. Он рассказал также о том, как более двадцати товарищей по несчастью погибли в ночном сражении около школы Лентула, как из ста двадцати гладиаторов, сражавшихся с ним против римлян и потом, по его совету, рассыпавшихся поодиночке, к акведуку пришло только девяносто человек; выступив в прошлую ночь, они обходными путями дошли до Помпеи, где встретили одного из гонцов Спартака, посланного в Капую. От него они получили самые точные сведения о том месте, где Расположились лагерем беглецы из школы Лентула. Приход этого шестого манипула вызвал в лагере огромную радость. В костры подбросили дров, приготовили вновь прибывшим скромное угощение: хлеб, сухари, сыр, фрукты и орехи. В общем шуме голосов нельзя было разобрать, кто встречал и кого встречали. Все смешалось: восклицания, вопросы, ответы, рассказы. "О, ты здесь?" - "Как поживаешь?" - "Как шли?" - "Как добрались сюда?" - "Место удобное, здесь можно защищаться..." - "Да, мы счастливы!" - "А как было в Капуе?" - "А как товарищи?" - "Как Тимандр?" - "Бедняга!" - "Умер?.." - "Смертью храбрых!" - "А Помпедий?" - "С нами!" - "С нами?" - "Эй, Помпедий!" - "А как школа Лентула?" - "Растает, как снег на солнце". - "Все придут?" - "Все". Подобные вопросы и восклицания слышались со всех сторон. В шумных разговорах, в излияниях надежд и чаяний, воскресших в душах гладиаторов с приходом товарищей, прошло немало времени. Соратники Спартака еще долго не спали, и только глубокой ночью тишина и покой воцарились в лагере восставших. На рассвете, по приказу Спартака, десять человек рабов и гладиаторов затрубили в рожок, заиграли на свирелях и флейтах, чтобы разбудить спавших гладиаторов. Построив товарищей в боевом порядке, Спартак и Эномай сделали им смотр, отдавая новые приказания, внося необходимые изменения в те, что были даны раньше, воодушевляя и ободряя каждого воина, старались вооружить всех как можно лучше. Затем была произведена смена караула и отправлены из лагеря два манипула - один на поиски продовольствия, другой в - лес за дровами. Гладиаторы, оставшиеся в лагере, следуя примеру Спартака и Эномая, взяли топоры и разные земледельческие орудия, которых оказалось немало, и принялись вытаскивать из скал камни, которые могли быть использованы для метания в неприятеля из пращей, изготовленных из веревок, которыми они располагали. Камни эти гладиаторы предусмотрительно заостряли с одной стороны и складывали в огромные кучи по всему лагерю. Особенно много камней было заготовлено и сложено в той части лагеря, которая была обращена к Помпее, так как прежде всего отсюда следовало ожидать нападения. Эта работа заняла у гладиаторов весь день и всю ночь. На третий день весь лагерь разбудили на рассвете крики часовых: "К оружию!" Две когорты римлян численностью около тысячи человек во главе с трибуном Титом Сервилианом карабкались по горе со стороны Помпеи, намереваясь напасть на гладиаторов в их убежище. Через два дня после той бурной ночи, когда Сервилиану удалось помешать восстанию десяти тысяч гладиаторов школы Лентула, ему сообщили, что Спартак и Эномай с несколькими сотнями восставших ушли по направлению к Везувию и якобы грабят виллы, мимо которых проходят (это была заведомая ложь, кем-то распространявшаяся клевета), что Спартак освобождает рабов и призывает их всех браться за оружие (это было верно). Трибун помчался в капуанский сенат и в сенат республики. Перепуганные, дрожащие от страха сенаторы собрались в храме Юпитера Тифатского. Рассказав обо всем происшедшем и о том, что он предпринял для спасения Капуи и республики, Сервилиан испросил у сената разрешения высказать свое мнение и предложить меры, которые, как он полагал, позволят подавить восстание в самом зародыше. Получив такое разрешение, отважный юноша, надеявшийся заслужить подавлением восстания великие почести и повышение, принялся доказывать, насколько опасно было бы оставить Спартака и Эномая в живых и дать им возможность свободно передвигаться по полям хотя бы в течение нескольких дней, так как к восставшим ежечасно присоединяются рабы и гладиаторы и опасность все увеличивается. Сервилиан утверждал, что необходимо идти вслед за бежавшими, настигнуть их и уничтожить, а головы их для устрашения всех десяти тысяч гладиаторов насадить на копья и выставить в школе Лентула Батиата. Этот совет понравился капуанским сенаторам, пережившим немало тревожных часов; они страшились мятежа гладиаторов; тревога и беспокойство отравляли их мирное, беспечальное, праздное существование. Они одобрили предложение Тита Сервилиана и опубликовали декрет, в котором за головы Спартака и Эномая была назначена награда в два таланта. Вместе с товарищами их заочно приговорили к распятию на крестах, как людей подлых, а теперь ставших еще более подлыми, ибо они превратились в разбойников с большой дороги. Как свободным, так и рабам, под угрозой самых строгих наказаний, воспрещалось оказывать им какую-либо помощь. Вторым декретом капуанский сенат поручал трибуну Титу Сервилиану возглавить командование одной из двух когорт легионеров, находившихся в Капуе, другой же когорте, совместно с городскими солдатами, под началом центуриона Попилия, приказано было остаться для наблюдения за школой Лентула и для защиты города. Сервилиану также было предоставлено право взять в соседнем городе Ателле еще одну когорту и с этими силами отправиться для подавления "безумного восстания". Декреты были переданы на утверждение префекту Меттию Либеону, который все еще не мог прийти в себя от мощного пинка Эномая. Либеон с ума сходил от страха, его трясла лихорадка; два дня он не вставал с постели; он готов был подписать не два, а десять тысяч декретов, только бы избавиться от опасности пережить еще раз такие страсти, как в ту памятную ночь, последствия которой он еще живо помнил. Тит Сервилиан выступил в ту же ночь; в Ателле он получил вторую когорту и во главе тысячи двухсот человек, совершив переход по самой короткой дороге, появился у Везувия. Жители окрестных деревень показали ему, где укрылись гладиаторы. Ночь Тит Сервилиан простоял у подошвы горы и на заре, произнеся краткую пылкую речь перед своими солдатами, приступил к штурму вершины; когда солнце стало всходить, он уже находился вблизи лагеря гладиаторов. Хотя римские когорты и продвигались молча, соблюдая осторожность, стоявший впереди часовой гладиаторов заметил их на расстоянии выстрела из самострела. Прежде чем они приблизились к часовому, он подал сигнал тревоги и отступил к соседнему часовому, и так, передавая сигнал один другому, они подняли в лагере всех на ноги и отступили за насыпь, где находились гладиаторы сторожевого полуманипула. Вооружившись пращами и метательными снарядами, часовые были готовы обрушить на римских легионеров град камней. Когда прозвучал среди одиноких горных скал сигнал тревоги и эхо повторило его в недоступных пещерах, гладиаторы поспешно выстроились в боевом порядке. Тем временем трибун Сервилиан первым бросился вперед, и его яростный боевой клич повторили ряд за рядом тысяча двести легионеров. Этот крик вскоре перешел в зловещий рев, похожий на рев бушующего моря, - протяжный, дикий и оглушительный клич атаки - подражание крику слона "барра", с которым римские легионеры обычно бросались на врагов. Но едва только Сервилиан и передние ряды когорты приблизились к насыпи, как пятьдесят гладиаторов, стоявших позади нее, обрушили на римлян град камней. - Вперед!.. Вперед во имя Юпитера Статора! Смелее! Смелее! - восклицал отважный трибун. - В один миг мы ворвемся в лагерь этих грабителей и всех изрубим в куски! Град камней становился все гуще, но римляне, несмотря на ушибы и раны, продолжали бежать к валу, а достигнув его, пустили в ход свое оружие и принялись что было силы метать дротики в тех гладиаторов, которые не были защищены насыпью. Крики усиливались, схватка переходила в ожесточенное кровопролитное сражение. Спартак следил за всем происходившим с вершины скалы, на которой стояло в боевом порядке его войско; с проницательностью, достойной Ганнибала или Александра Македонского, он сразу заметил, к какой серьезной ошибке привели римского начальника юношеская опрометчивость и дерзкая самоуверенность. Солдаты Сервилиана вынуждены были сражаться сомкнутым строем на узкой тропинке. Там их фронт не мог быть шире, чем десять человек в ряд. Вследствие этого глубокая и плотная колонна римлян оказалась под градом камней, которыми их осыпали гладиаторы, и ни один камень не падал бесцельно. Спартак понял эту ошибку и воспользовался ею так, как это ему позволяла обстановка. Он выдвинул своих воинов вперед и, расположив их в два ряда во всю ширину площадки на той стороне, откуда началась атака, приказал метать в неприятеля камни непрерывно и изо всех сил. - Не пройдет и четверти часа, - воскликнул Спартак, заняв первое место на краю площадки и бросая камни в легионеров, - как римляне обратятся в бегство, а затем, следуя за ними по пятам, мы мечами довершим свое дело! Все произошло так, как предвидел Спартак. Невзирая на то, что отважный трибун Сервилиан и многие храбрые легионеры достигли насыпи и, поражая копьями гладиаторов, старались проникнуть на вал, им было оказано мощное сопротивление. Легионеры, бежавшие в хвосте колонны, даже не имели возможности воспользоваться копьями и мечами, а между тем град камней усиливался с каждой минутой. Камни дробили шлемы и латы, наносили ушибы, вызывали кровоподтеки, попадали в голову, оглушали, валили с ног. Вскоре колонна нападавших дрогнула, подалась назад и пришла в расстройство. Напрасно Сервилиан, надрывая и без того охрипший голос, требовал от своих солдат невозможного, - чтобы они выдерживали страшный ураган камней. Наступавшие в задних рядах, сильнее страдавшие от метательных снарядов гладиаторов, все энергичнее напирали на передних, и это вызывало общий беспорядок. Началась давка, легионеры опрокидывали друг друга и топтали упавших, спасаясь бегством. Римляне обратились в бегство; те, что были сзади, очутились теперь впереди. Гладиаторы, пылая жаждой мести, преследовали нападавших, и вся эта длинная вереница людей, несшихся от насыпи вниз, издали могла показаться огромной змеей, ползущей и извивающейся по склону горы. Тогда гладиаторы выскочили за насыпь и бросились преследовать римлян. Легионеры были разбиты наголову. Короткое сражение, неожиданно окончившееся полным поражением римлян, отличалось одной особенностью: свыше двух тысяч его участников, одни убегая, другие преследуя, не могли сражаться. Римляне, даже того желая, не могли бы остановиться, оттого что бежавших впереди теснили сзади, а они в свою очередь теснили передних. По той же причине не могли остановиться и гладиаторы. Узкая тропинка, замкнутая скалами, и крутизна каменного ската придавали этому людскому потоку роковую быстроту; подобно сорвавшейся лавине, он мог остановиться только у подошвы горы. И действительно, только там, где тропинка переходила в широкую дорогу, а склон горы стал более отлогим, убегавшие могли рассыпаться по соседним полям и ближайшим садам. Только там гладиаторы смогли развернуться и, окружив легионеров, рубить их направо и налево. Сервилиан остановился около нарядной виллы; напрягая все силы, он звал к себе своих солдат, продолжая оказывать гладиаторам упорное сопротивление. Но лишь немногие из легионеров откликнулись на его призыв и попытались отбросить неприятеля; центуриону Гаю Элпидию Солонию удалось собрать человек пятьдесят легионеров, и этот отряд, яростно отбиваясь, приостановил преследование. То тут, то там какой-нибудь оптион или декан, побеждавшие когда-то тевтонов и кимвров в легионах Мария, греков и Митридата под началом Суллы, пытались собрать горсточку храбрецов, все еще надеясь, что боевое счастье улыбнется им. Но все их усилия были напрасны. Основная масса легионеров пришла в смятение, охваченные паникой легионеры разбежались в разные стороны; каждый думал только о собственном спасении. Спартак с манипулом гладиаторов теснил Сервилиана и сотню его храбрецов. Схватка была жестокой и кровопролитной. Сервилиан пал от руки Спартака. Число гладиаторов, окруживших отряд, росло с каждой минутой, и вскоре римляне были перебиты. А в это время Эномай, раскроив ударом меча череп отважному центуриону Солонию, преследовал уцелевших его легионеров. Обе когорты римлян потерпели полное поражение: более четырехсот легионеров были убиты, свыше трехсот ранены; пленных обезоружили и по приказу Спартака отпустили на волю. Победители потеряли тридцать человек убитыми и около пятидесяти - ранеными. Немного позже полудня гладиаторы, захватив добычу, надев взятые у врага шлемы и латы, вооружившись их копьями, стрелами и опоясавшись их мечами, вернулись на Везувий в свой лагерь. Они принесли с собой огромное количество оружия, которым теперь могли снабдить своих товарищей, в большом числе стекавшихся к ним на помощь. Глава двенадцатая. О ТОМ, КАК БЛАГОДАРЯ СВОЕЙ ПРОЗОРЛИВОСТИ И ЛОВКОСТИ СПАРТАК ДОВЕЛ ЧИСЛО СВОИХ СТОРОННИКОВ С ШЕСТИСОТ ЧЕЛОВЕК ДО ДЕСЯТИ ТЫСЯЧ Как только весть о поражении когорт Сервилиана, отправленных для преследования гладиаторов, бежавших из Капуи, облетела соседние города, по всей Кампанье поднялась сильная тревога; все были ошеломлены, узнав подробности разгрома легионеров. Нола, Нуцерия, Геркуланум, Байи, Неаполь, Мизены, Кумы, Капуя и другие города этой плодороднейшей провинции спешно готовились к обороне; вооруженные граждане дни и ночи стояли на страже у городских ворот и на бастионах. Помпея, стены которой были снесены, не дерзнула оказать сопротивление гладиаторам, не раз появлявшимся в городе за продовольствием. К удивлению жителей, они вели себя не как враги или толпа дикарей, а как самое дисциплинированное войско. Тем временем префекты городов слали одного за другим гонцов к Меттию Либеону, префекту всей провинции, требовали принятия безотлагательных мер против растущей опасности. Растерявшийся, перепуганный Меттий, в свою очередь, посылал гонцов в римский сенат, заклиная его поскорее направить подкрепление. В Риме, по-видимому, не были склонны серьезно считаться с бунтом гладиаторов. Только Сергий Катилина и Юлий Цезарь понимали, насколько значительно и опасно это восстание рабов; им были известны его корни, все его нити и размах, они знали и храбрейшего вождя гладиаторов. Кроме них, никто не думал о когортах, наголову разбитых гладиаторами, тем более что солдаты, спасшиеся бегством, рассказывая подробности сражения, с некоторым основанием обвиняли во всем самонадеянного и невежественного трибуна Сервилиана, прозванного ими в насмешку "маленьким Варроном". С другой стороны, Рим в это время вынужден был вести войны с более серьезными и опасными врагами: против его владычества восстала почти вся Испания во главе с бесстрашным и осторожным Серторием. Храбрость юного Помпея и тактика старого, опытного Метелла пасовали перед его умом и смелостью. Одновременно против римлян выступил и могущественный Митридат; он же разбил Марка Аврелия Котту, бывшего в том году консулом вместе с Луцием Лицинием Лукуллом. Хотя консул Лукулл находился еще в Риме, все его помыслы были направлены на то, чтобы собрать назначенные для похода легионы и выступить против Митридата, победы которого тревожили Рим и сенат; с одобрения сената Лукулл послал в Кампанью против гладиаторов храброго и опытного трибуна Клодия Глабра, дав ему для борьбы с восставшими шесть когорт, то есть около трех тысяч легионеров. Пока Клодий Глабр снаряжал отданные в его распоряжение когорты, чтобы выступить против гладиаторов, последние умело воспользовались плодами своих побед: за двадцать дней число их с шестисот, каким оно было в день сражения с Титом Сервилианом, возросло до тысячи двухсот теперь уже хорошо вооруженных воинов, готовых отдать свою жизнь за дело свободы. Спартак, прекрасно зная боевые порядки греческих фаланг, фракийского войска, армий Митридата, а также и латинских легионов, в рядах которых он сражался, был страстным приверженцем римского строя и полагал, что нет лучшей и более разумной тактики, чем тактика римлян, этого поистине народа-воина. Бесчисленные победы латинян над презирающими смерть и отлично владеющими оружием народами он приписывал прежде всего дисциплине, боевому порядку и структуре римских легионов, а завоевание Римом почти всего мира - военной доблести латинян. Спартак, как это уже было сказано, старался создать и сформировать войско гладиаторов, следуя принципам боевого строя и порядков римского войска. И когда после победы над Титом Сервилианом он вступил в Помпею, то заказал значок для первого легиона гладиаторов. На древке, там, где у римлян был укреплен орел, Спартак велел прикрепить красную шапку - головной убор рабов, которых господа их собирались отпустить на свободу; под шапкой он велел прибить небольшое бронзовое изображение кошки, потому что кошку - самое свободолюбивое животное, согласно мифологии, - помещали, как символ, у ног статуи Свободы. Кроме того, по римскому же обычаю, он назначил значки и центуриям; к древку были прикреплены две соединенные руки, тоже из бронзы, а под ними - маленькая Шапка с двумя номерами - когорты и легиона. Спартак, хотя и смог выступить лишь с небольшим вооруженным отрядом, нисколько не сомневался, что к нему присоединятся все гладиаторы Италии и что со временем возглавляемая им армия будет иметь много легионов и много когорт. Обосновавшись на Везувии и прилегающих к нему равнинах, Спартак ежедневно и подолгу заставлял свои отряды упражняться и изучать тактические приемы римских легионов: раздвигать и смыкать ряды, сходиться в намеченном пункте, делать обходные маневры, поворачиваться направо и налево, строиться в колонну и в три боевые линии, из третьей, перейдя через вторую, занимать место в первой линии и т. д. Собрав трубы и букцины, отнятые у легионеров Сервилиана, Спартак составил оркестр трубачей и научил их трубить утреннюю зорю, сбор и сигнал к атаке. Таким образом, Спартак с прозорливостью истинного полководца с пользой употребил время, которое поневоле дал ему противник, и занялся обучением своих солдат военному мастерству, тактике ведения боя: он готовился оказать упорное сопротивление врагу, нападения которого ожидал со дня на день. Действительно, Клодий Глабр не замедлил явиться. Собрав свои когорты, он ускоренным маршем двинулся против гладиаторов. Энергично поддерживая строжайшую дисциплину среди своих воинов, Спартак в короткое время завоевал симпатии местных пастухов и дровосеков; поэтому еще за сутки до появления Клодия он уже знал, что враг подходит и сколько у него войска. Спартак понимал, что тысяча двести воинов - сила недостаточная для сражения в открытом поле против трех с лишним тысяч римских легионеров. Он отступил в свой лагерь на Везувий и здесь стал ожидать неприятеля. Атака, по всей видимости, должна была начаться после полудня, в двадцатый день пребывания гладиаторов на Везувии. Примерно около этого часа манипул легко вооруженных пехотинцев, рассыпавшись цепью по лесу, тянувшемуся по обеим сторонам тропинки, и медленно взбираясь вверх, приблизился к лагерю гладиаторов и стал осыпать его стрелами. Но расстояние, отделявшее стрелков от лагеря, было значительным, и стрелы существенного вреда не причиняли; несколько гладиаторов, в том числе и Борторикс, были ранены. Самому неприятелю почти не причинил вреда град камней, которые метали гладиаторы, - легионеры укрывались за деревьями, а в тот момент, когда Спартак приготовился выйти из лагеря и атаковать их, пращники вдруг быстро отошли, совершенно прекратив наступление. Фракиец понял, что поражение Сервилиана послужило хорошим уроком новому полководцу римлян, научив его считаться как с местоположением, так и тактикой неприятеля. Спартаку было ясно, что атаки против его лагеря, подобные первой, больше не повторятся. Клодий прибегнет к иному маневру: он постарается выманить гладиаторов с площадки для того, чтобы сразиться с ними в выгодных для римлян условиях. Именно с этой целью Клодий послал легкую пехоту наверх разведать, все ли еще гладиаторы находятся в своем лагере. Удостоверившись в этом, Клодий, прекрасно знавший эти края - во время гражданской войны он сражался здесь под начальством Суллы и прошел всю Кампанью, - потирал себе руки и с улыбкой удовлетворения, которая редко появлялась на его толстых строгих губах и так не шла к его загорелому сердитому лицу, воскликнул: - Значит, мышь в западне!.. Через пять дней все они сдадутся на милость победителя. Окружавшие его центурионы и оптионы недоуменно смотрели друг на друга, не понимая слов трибуна; но вскоре все стало ясно: Клодий привел с собою две тысячи человек; третью тысячу он оставил на широкой консульской дороге у подошвы горы под начальством центуриона Марка Валерия Мессалы Нигера; своим четырем когортам он приказал следовать дальше вверх по склону Везувия, до того места, где начинались леса и вместо дороги шла извилистая тропинка, по которой только и можно было проникнуть в лагерь гладиаторов. Там он остановил свое войско и, выбрав удобное место, приказал разбить лагерь. Вслед за этим он немедленно послал одного из помощников центуриона к Валерию Мессале Нигеру с приказанием точно осуществить заранее условленный маневр. Марку Валерию Мессале Нигеру, которому предстояло через девять лет после описываемых нами событий стать консулом, было тогда не более тридцати трех лет; он отличался смелостью, честолюбием и жаждал военных отличий. Во время гражданской войны Мессала сражался в войсках Суллы и проявил там доблесть, а за четыре года до выступления гладиаторов отправился с Аппием Клавдием Пульхром в Македонию сражаться против недовольных Римом провинций, главным образом против фракийцев, которые поднялись на борьбу с невыносимым гнетом римлян. За храбрость, проявленную Валерием Мессалой в сражении на Родопских горах, он был награжден гражданским венком и званием центуриона. Немного времени спустя хилый Аппий Клавдий Пульхр умер, война прекратилась, и молодой Мессала вернулся в Рим. В тот день, когда в Рим прибыли вести о восстании гладиаторов, Мессала готовился следовать за консулом Лукуллом к Черному морю. Но так как Лукулл собирался отправиться в эту экспедицию не раньше весны, Мессала испросил разрешение следовать за Клодием Глабром и принять участие в карательной экспедиции против гладиаторов. Надменный Валерий Мессала принадлежал к числу тех патрициев, у которых одна лишь мысль о войне с гладиаторами вызывала улыбку жалостливого презрения. К жажде славы у Мессалы Нигера в данном случае примешивалась безудержная ненависть к Спартаку. Он был родственником Валерии Мессалы, вдовы Суллы, и, когда до него дошли вести о ее любовной связи со ' Спартаком, он воспылал безумным гневом, считая эту связь позором; он не пожелал больше видеть свою родственницу, а Спартака возненавидел всеми фибрами души, считая, что подлый гладиатор осквернил имя Мессалы. Получив приказ трибуна Клодия Глабра, Мессала Двинулся со своими двумя когортами вдоль подножия Везувия, огибая гору. Через несколько часов он достиг склона, обращенного в сторону Нолы и Нуцерии, затем вышел на плохую горную дорогу, по которой его войска шли до тех пор, пока она не оборвалась среди пропастей, скал и обвалов. Здесь Мессала остановил когорты и приказал разбить лагерь. Мы не станем описывать, как оба римских отряда, один по одну сторону горы, другой по другую, за два часа с небольшим соорудили лагеря, как обычно, квадратной формы, окружили их рвом, а с внутренней стороны - земляным валом, защищеннным вверху густым частоколом. Быстрота, с которой римляне строили свои прекрасно укрепленные лагеря, всем известна по хвалебным описаниям историков и военных специалистов, и нам осталось бы только повторять эти восхваления. Итак, Клодий Глабр с одной стороны Везувия, а Мессала Нигер - с другой к вечеру расположились со своими войсками и заперли оба имевшихся в распоряжении гладиаторов выхода из их лагеря. Теперь римские когорты поняли план своего предводителя; они ликовали при мысли, что мышь действительно оказалась запертой в мышеловке. Предусмотрительный и осторожный Клодий послал только одну тысячу человек охранять тропинку, ведшую к Ноле: он знал, что почти отвесная крутизна горы с этой стороны была очень серьезным препятствием спуску гладиаторов. Главные же силы он сосредоточил у дороги со стороны Помпеи; здесь спуск был несравненно удобнее, и, вероятнее всего, именно здесь следовало ожидать атаку. На заре следующего дня Спартак, обходя по своему обыкновению площадку, увидел под скалами, обращенными к Ноле, лагерь врагов и, хотя еще не заметил лагеря Клодия - его закрывали леса, - все же заподозрил что-то недоброе. Решив выяснить положение, он во главе двух манипул стал спускаться по тропинке, ведущей к Помпее. Не прошел он и двух миль, как его авангард обнаружил часовых римского лагеря и обменялся с ними несколькими дротиками и стрелами. Спартак остановил свой отряд, а сам направился к тому месту, где находился его авангард, и тут перед глазами пораженного гладиатора предстал римский лагерь во всей его грозной мощи. Спартак побледнел и, не произнеся ни слова, устремил глаза на подымающийся перед ним вал, который произвел на него такое впечатление, какое на заживо погребенного при пробуждении произвело бы прикосновение к холодной и тяжелой крышке гроба. Римские часовые при первом появлении авангарда гладиаторов подали сигнал тревоги, тотчас же из лагеря выступила одна центурия и двинулась вперед, пуская стрелы в Спартака. Фракиец, поняв, что гладиаторы заперты врагом и обречены на верную гибель, не двигался, не замечал дротиков, падавших со свистом вокруг него, хотя любой мог его поразить. Его пробудил от оцепенения декан авангарда, сказав: - Спартак, что же нам делать? Идти вперед и сразиться или отступать? - Ты прав, Алкест, - печально ответил фракиец. - Надо отступать. Авангард возвращался быстрым шагом, вслед за ним медленно шел Спартак к двум ожидавшим его манипулам. В глубокой задумчивости он повел их обратно. Римская центурия некоторое время преследовала гладиаторов, осыпая их стрелами, но вскоре получила приказ вернуться в лагерь. Взойдя на площадку, Спартак призвал к себе Эномая и Борторикса, который хотя и был ранен, но не утратил уверенности и рвения; были приглашены и другие наиболее опытные и храбрые военачальники. Фракиец повел их всех по направлению к Ноле. Он показал им раскинувшийся внизу неприятельский лагерь, объяснил, в каком критическом положении они оказались, и спросил, что, по их мнению, следовало бы предпринять в таких трудных обстоятельствах. Мужественный, презирающий смерть и безрассудно горячий Эномай крикнул: - Клянусь эриниями, что нам только и остается обрушиться с яростью диких зверей на каждый римский лагерь. Тысяча погибнет, а двести пробьются! - Если бы это было возможно! - произнес Спартак. - А почему это невозможно? - спросил полный решимости германец. - Подобная мысль промелькнула и у меня. Но принял ли ты в расчет, что вражеские лагеря расположены как раз там, где крутые и обрывистые тропинки, ведущие из нашего лагеря, выходят на свободную, открытую местность? Подумал ли ты, что ни с той, ни с другой стороны мы не можем развернуть фронт больше, чем в десять воинов? Нас тысяча двести человек, а участвовать в сражении смогут не больше двадцати человек. Довод Спартака был настолько убедителен и все его соображения так правильны, что Эномай опустил голову на грудь и глубоко вздохнул. Вокруг них, безмолвные, подавленные, стояли гладиаторы. - Да и продовольствия у нас хватит всего лишь на пять, шесть дней, - продолжал Спартак. - Ну... а потом? Вопрос, заданный Спартаком печальным и мрачным тоном, встал перед его соратниками во всей своей неоспоримой и угрожающей силе, гнетущий, неумолимый, страшный вопрос. Вывод был слишком ясен. Семь, восемь, десять дней еще можно было бы продержаться здесь... А потом?.. Выхода не было... Либо сдаться, либо умереть... Долго длилось скорбное молчание двадцати мужественных гладиаторов, для которых было горько и мучительно сознавать крушение всех надежд, поддерживавших их существование в течение пяти лет, согревавших кровь в их жилах, одухотворявших их жизнь. Как ужасно было видеть такой жалкий конец их дела в тот момент, когда, казалось, победа была близка, торжество обеспечено! Что значила смерть в сравнении с таким страшным несчастьем? Спартак первый прервал это мрачное молчание: - Пойдемте со мной, обойдем эту площадку и внимательно посмотрим, не найдется ли какой-нибудь путь к спасению, нет ли еще какого-нибудь способа, каким бы трудным и опасным он ни был, выйти живыми из этой могилы, даже если только сотне из нас удастся избежать смерти, а все остальные погибнут ради торжества нашего святого дела. В сопровождении своих соратников Спартак, безмолвный, сосредоточенный, начал обход лагеря. Время от времени он останавливался; он походил в эти минуты на льва, запертого в железной клетке, когда он, рыча и фыркая, ищет способа сломать решетку своей темницы. Гладиаторы подошли к тому месту, где стеной высились отвесные скалы, отделявшие площадку от вершины горы. Спартак посмотрел на эту страшную крутизну и прошептал: - Белка и та не поднялась бы! - И, подумав минуту, добавил: - А если бы даже мы поднялись?.. Мы только усугубили бы опасность положения. Наконец предводители гладиаторов дошли до южного конца площадки и остановились у края глубокой пропасти, пытаясь определить на глаз ее глубину. Но тотчас почти все в ужасе отвели глаза от этой головокружительной бездны. - Тут только камни могут достигнуть дна, - сказал один из начальников манипул. Неподалеку сидели на земле десятка два гладиаторов-галлов и с большой ловкостью плели щиты из толстых ивовых прутьев, которые они затем обтягивали кусками твердой кожи. Блуждающий взгляд Спартака, все еще погруженного в свои мысли, случайно упал на щиты, на эти примитивные изделия товарищей по несчастью. Сначала глаза его машинально задержались на этих щитах, и он безотчетно рассматривал их. Видя, что Спартак пристально смотрит на щиты, один из галлов, улыбаясь, сказал: - Кожаных и металлических щитов у нас в лагере наберется не больше семисот, и чтобы снабдить остальных пятьсот воинов щитами, мы и решили сделать, ну, хотя бы такие... Мы их будем делать... пока у нас хватит кожи. - Гез и Тетуан щедро вознаградят вас в будущей жизни! - воскликнул Спартак, тронутый любовной заботой бедных галлов: они отдавали делу освобождения угнетенных даже в минуты отдыха все свои силы и способности. После короткого молчания, когда Спартак, как будто позабыв о своих заботах, ласково смотрел на молодых галлов и их работу, он спросил: - А много ли у вас осталось кожи? - Нет, немного, десятка на два щитов. - Вот эту кожу мы достали в Помпее, когда в последний раз ходили туда. - Жаль, что воловьи шкуры не растут в лесах, как ивовые прутья! Глаза Спартака снова устремились на эти толстые, крепкие и гибкие прутья; небольше кучки их лежали около новоявленных оружейников. Фракийца поразили последние слова галла, в ответ на его вопрос он встрепенулся и, точно готовясь к прыжку, нагнулся к земле и набрал горсть ивовых прутьев. И вдруг, просияв от радости, он во всю мощь своего голоса крикнул: - О, клянусь Юпитером, всеблагим и величайшим Освободителем, мы спасены! Эномай, Борторикс и другие центурионы, оптионы и деканы, ошеломленные этим возгласом, повернулись к Спартаку. - Что ты сказал? - спросил Эномай. - Мы спасены? - переспросил Борторикс. - Кто же нас спасет? - задал вопрос еще кто-то. - Кто сказал?.. - Каким образом? Спартак молчал, внимательно рассматривая прутья. Наконец он повернулся к товарищам и сказал: - Вы видите эти прутья? Мы из них сделаем нескончаемо длинную лестницу, верхний конец прикрепим к этой скале и спустимся по одному вот в это глубокое ущелье, а из него выйдем внезапно в тыл римлянам и изрубим их в куски. Грустная улыбка сомнения скользнула по лицам почти всех сопровождавших его товарищей, а Эномай, безнадежно покачав головой, сказал: - Спартак, ты бредишь! - Сплести лестницу в восемьсот - девятьсот футов длиной? - недоверчиво спросил Борторикс. - Для того, кто сильно захочет, - твердо и уверенно возразил Спартак, - нет ничего невозможного. Напрасно вас смущает мысль об этой лестнице: нас тысяча двести человек, и мы сплетем ее за три часа. Вселяя своей горячей верой и убежденностью энергию и бодрость и в остальных, рудиарий послал четыре манипула гладиаторов, вооруженных топорами, в соседние леса заготовить прутьев потолще, чтобы они подходили для намеченной цели. Остальным он приказал разместиться на площадке по манипулам, в два ряда, захватив с собой все имеющиеся в лагере веревки, повязки, ремни, пригодные для связывания отдельных частей той необыкновенной лестницы, которую предполагалось соорудить. Меньше чем через час посланные за ивовыми прутьями гладиаторы стали возвращаться группами по восемь, по десять, по двадцать человек. Они приносили громадные вязанки, и Спартак первый стал сплетать толстые стебли ивняка, приказывая всем принять участие в этой работе. Одни подготовляли материал, другие связывали, третьи складывали готовые части необыкновенной лестницы, которая должна была принести им спасение., Все работали с величайшим усердием, вполне сознавая всю опасность нависшей угрозы. На площадке, где одновременно работала тысяча воинов, царили порядок и тишина. Лишь изредка раздавались вполголоса просьбы о помощи или совете: все старались как можно лучше выполнить общее дело. За два часа до захода солнца лестница длиною почти в девятьсот футов была наконец готова. Тогда Спартак приказал четырем гладиаторам развернуть ее: он хотел сам осмотреть каждое звено лестницы, проверить прочность и правильность соединения. По мере того как Спартак просматривал и ощупывал одно за другим все звенья лестницы, четыре гладиатора сматывали ее. Когда наступили сумерки, Спартак приказал лагерю сняться, соблюдая полную тишину; каждый полуманипул должен был связать свое оружие все вместе, потому что во время предстоявшего спуска людей нельзя было обременять никакой лишней тяжестью. Скрученную по его приказу веревку из полос различных тканей Спартак велел прикрепить к связке оружия первого полуманипула, с тем чтобы, когда воины этого полуманипула, спускаясь по одному, достигнут дна пропасти, связка с оружием опустилась бы туда на конце этой веревки. Затем Спартак приказал прикрепить к нижнему концу лестницы два огромных камня и распорядился опустить ее потихоньку вдоль отвесных обрывов, являвшихся стенами пропасти. Фракиец разумно рассудил, что этой мерой предосторожности он добьется двух результатов, одинаково важных для того, чтобы этот бесконечно трудный спуск закончился удачно. Во-первых, вес двух больших камней был больше, чем вес любого атлета, и если бы лестница, к которой привязали эти камни, дошла без разрывов до дна пропасти, это оказалось бы гарантией благополучного спуска людей. Во-вторых, камни будут прочно держать лестницу на дне бездны и ослабят опасное колебание, которое было неизбежно вследствие гибкости хрупкого и легкого сооружения, которое под тяжестью людей стало бы качаться. Когда все было сделано и тьма вокруг горы стала сгущаться, Эномай первым начал готовиться к опасному спуску. Гигант-германец ухватился руками за верхушку скалы, к которой был прочно привязан другой конец лестницы; он был немного бледен: этот спуск был таким видом опасности, которой ему еще никогда не приходилось подвергаться, и против бездонной скалистой пропасти ничего не могли сделать ни сила рук, ни неукротимая энергия духа; мужественный великан пошутил при этом: - Клянусь всеведением и всемогуществом Вотана, я думаю, что даже Геллия, самая легкая из Валькирий, не чувствовала бы себя в полной безопасности при этаком необыкновенном спуске! Пока он произносил эти слова, его гигантская фигура постепенно скрывалась за скалами, окружавшими пропасть; вскоре исчезла и его голова. Спартак, согнувшись, следил за ним, и при каждом колебании, при каждом покачивании лестницы по всему его телу пробегала дрожь. Он был очень бледен; казалось, что всем своим существом он прикован к этой невиданной подвижной лестнице. Гладиаторы столпились у края площадки, точно их притягивала мрачная бездна. Те, что стояли позади, поднимались на носки и смотрели на скалу, к которой была привязана лестница; все стояли неподвижно и безмолвно, и в ночной тишине слышалось лишь тяжелое дыхание тысячи двухсот человек, чья жизнь и судьба в этот миг зависели от хрупкой снасти из ивовых прутьев. Сильное, размеренное колыхание и вздрагивание лестницы отмечало все увеличивающееся число ступеней, преодолеваемых Эномаем, и гладиаторы в тревоге считали их. Волнообразное колебание лестницы длилось не больше трех минут, но гладиаторам эти три минуты показались тремя олимпиадами, тремя веками. Наконец колебание прекратилось, и тогда на площадке тысяча людей, движимых единым порывом, единой мыслью, повернулась в сторону пропасти и напрягла слух, - неописуемые чувства отражались на их лицах. Прошло несколько мгновений; у тысячи гладиаторов замерло в груди дыхание, и вдруг послышался глухой голос - сперва он казался неясным, далеким, но, постепенно усиливаясь, становился звонким, как будто бы человек, которому он принадлежал, быстро приближался. Он кричал: - Слушай!.. Слушай!.. Из тысячи грудей вырвался мощный, как завывание бури, вздох облегчения, ибо донесшийся крик был условленным сигналом: Эномай благополучно спустился на дно пропасти. Тогда гладиаторы с лихорадочной поспешностью, каждый стараясь быть как можно более ловким, начали один за другим спускаться по удивительной лестнице, которая - теперь это всем было ясно - спасала их от смерти и возвращала к жизни, вела от позорного крушения к славной победе. Спуск длился целых тридцать шесть часов, и лишь на рассвете второго дня все оказались внизу, на равнине. На горе остался только Борторикс; он спустил вниз оружие последнего манипула и связки с косами, топорами, трезубцами, которые Спартак приказал взять с собой и хранить: ими можно было временно вооружать товарищей, присоединявшихся к восставшим. Наконец спустился и Борторикс. Невозможно описать, как велика была благодарность гладиаторов и как бурно они изъявляли свою любовь и преданность Спартаку, чьей мудрой догадливости они были обязаны жизнью. Но Спартак просил их соблюдать тишину и каждому манипулу велел укрыться в окружающих ущельях и скалах и ждать там наступления ночи. Бесконечно долгими показались эти часы нетерпеливым воинам; но вот солнце стало склоняться к западу, и едва лишь стали меркнуть лазурные краски небосвода, две когорты гладиаторов вышли из своих укромных убежищ, построились и, двигаясь с величайшими предосторожностями, молча направились - одна, под началом Эномая, к морскому берегу, другая, под командой Спартака, по направлению к Ноле. Расстояние, которое должны были пройти обе когорты гладиаторов, было примерно одинаковым, и они обе зашли в тыл двух римских лагерей почти одновременно - за час до полуночи. Подойдя совсем близко к лагерю Мессалы Нигера, Спартак приказал своей когорте остановиться и, соблюдая осторожность, один направился к валу римского лагеря. - Кто идет? - окликнул часовой, которому послышался шум в соседнем винограднике, откуда пробирался к лагерю Спартак. Фракиец остановился и замер. Кругом царила тишина; часовой римского лагеря напрягал слух, но все как будто было спокойно. Вскоре Спартак услышал звук мерных шагов патруля, совершавшего вместе с деканом обход часовых. Услышав оклик "кто идет", патруль поспешил к часовому, чтобы узнать, что случилось. Была уже глубокая ночь и так тихо, что фракиец мог расслышать следующий разговор, хотя он и велся вполголоса. - Что случилось? - спросил кто-то, вероятно декан. - Мне послышался шорох в кустах... - А после оклика "кто идет" ты что-нибудь слышал? - Нет, сколько я ни прислушивался. - Должно быть, лисица бежала по следам куропатки. - Я тоже подумал, что листья зашуршали под ногами какого-то зверька. О гладиаторах нечего и говорить. Сидят наверху, им уже не выбраться... - Правильно. Центурион сказал, что мышь в мышеловке. - Да уж будь спокоен, Клодий Глабр - старый кот, ему справиться с таким мышонком, как этот Спартак, - детская игрушка. - Ну, еще бы, клянусь Юпитером Охраняющим! Последовала недолгая пауза. Спартак насмешливо улыбнулся, а декан продолжал: - Стереги получше, Септимий, и не принимай лисиц за гладиаторов. - Чересчур много чести было бы для гладиаторов, - сострил в ответ солдат Септимий. И снова все затихло. Тем временем глаза Спартака уже привыкли к темноте, и он начал различать то, что его интересовало: форму рва и вала римского лагеря. Ему надо было узнать, какие из четырех ворот находились ближе. Как раз в это время патруль, возвратившись на свой пост, развел почти погасший костер, и вскоре красные, сверкающие языки ожившего пламени осветили частокол на валу; он оказал помощь Спартаку в задуманном им деле: теперь ему было нетрудно рассмотреть, где находились декуманские ворота, то есть ворота, которые в римских лагерях были дальше всего от позиций, занятых неприятелем. В лагере Мессалы Нигера эти ворота были обращены в сторону Нолы. Как только Спартак ознакомился с расположением вала, он пошел обратно, добрался до своей когорты и со всевозможными предосторожностями повел ее в обход к декуманским воротам. Отряд шагал молча и бесшумно, пока не подошел к римскому лагерю настолько близко, что гул шагов уже невозможно было скрыть от часовых. - Кто идет? - раздался голос легионера Септимия. По тону оклика Спартак понял, что на этот раз легионер не сделал ошибки, приняв лисиц за гладиаторов, а хорошо различил топот идущего войска. Не получив ответа, бдительный Септимий несколько раз подал сигнал тревоги. Но гладиаторы, бросившись бегом, спустились в ров, с неслыханной быстротой перебрались через него, влезая на плечи один другому, и в мгновение ока очутились наверху вала; Спартак же, рука которого совсем зажила, благодаря своей необыкновенной ловкости первым появился наверху; с присущей ему стремительностью он напал на легионера Септимия, который вяло и с большим трудом защищался от ударов Спартака, крикнувшего ему своим громоподобным голосом: - Эй, ты... насмешник Септимий! Твоей милости было бы куда лучше, если б тебе пришлось отбиваться не от меня, а от лисицы. Ты ведь почитаешь ее больше, чем гладиаторов! Не успев договорить эти слова, фракиец насквозь пронзил мечом легионера. А тем временем гладиаторы группами по три, по четыре, по восемь, по десять человек врывались в лагерь, - и началась резня, как это обычно бывает при внезапных ночных нападениях. Римляне спали крепким сном, как люди, которым нечего опасаться; они не боялись врага, полагая, что он крепко заперт в своем стане. Теперь же все их усилия и попытки оказать сопротивление яростному натиску гладиаторов были безуспешны. Число нападавших все возрастало, они уже овладели декуманскими воротами, врывались в палатки, кидались на сонных безоружных легионеров, рубили, душили их. По всему римскому лагерю слышны были страшные крики, проклятья, мольбы; там царили паника, смятение, смерть. Это была даже не кровопролитная битва, а истребление, уничтожение врагов; за полчаса с небольшим погибло свыше четырехсот легионеров, остальные опрометью бежали куда глаза глядят. Лишь человек сорок самых храбрых воинов под началом Валерия Мессалы Нигера, наскоро вооруженных мечами, пиками и дротиками, но без лат и щитов, собрались у преторских ворот, то есть у главных ворот лагеря, расположенных против декуманских. Отважным сопротивлением они старались сдержать натиск гладиаторов в надежде, что это даст время беглецам собраться и снова вступить в бой. Среди этих храбрецов особенно выделялся Мессала Нигер; доблестно сражаясь, он ободрял римлян и время от времени призывал Спартака, крови которого он жаждал, померяться с ним силами. - Эй! Спартак!.. - кричал он. - Подлый вождь гнуснейших разбойников... Где ты?.. Подлый раб, поди сюда, грабитель! Встань лицом к лицу со мной! Скрести свой меч с мечом свободного гражданина... Спартак, разбойник, где ты? Несмотря на крики, стоны, звон оружия и страшный шум, стоявший в лагере, фракиец услышал наконец дерзкие слова римлянина; могучими руками он проложил себе дорогу среди своих воинов, столпившихся вокруг этой кучки легионеров, и, разыскивая человека, вызывавшего его на бой, в свою очередь звал его: - Эй, римский разбойник! Почему ты поносишь меня за глаза? Грабитель и сын грабителя, оставь для себя свои прозвища, они твое единственное, действительно тебе принадлежащее достояние! Римлянин, вот я... Что тебе надо? И с этими словами он вступил в бой с Мессалой, который, яростно нападая на него, тяжело дыша, прерывистым голосом кричал: - Я хочу пронзить тебя своим клинком... осквернить честный меч Валерия Мессалы... твоею кровью... Оскорбительные выкрики центуриона вызывали гнев Спартака; он отбил бешеную атаку римлянина и, сам перейдя в нападение, одним ударом разбил щит Мессалы в щепки, другим, пробив его кольчугу, серьезно ранил в бок, а затем, как раз когда Мессала произносил последние из приведенных здесь слов, Спартак с такой неистовой силой нанес ему удар по гребню шлема, что несчастный центурион был совершенно оглушен, зашатался и рухнул наземь. Но счастье сопутствовало ему: имя Валерии Мессалы воскресило воспоминания, и любовь, возгоревшаяся в душе гладиатора, смирила его гнев и удержала руку, готовую поразить врага насмерть. Мессала не был бахвалом, способным только на вызов, он был действительно силен и храбр; но как ни велики были его силы, умение владеть оружием и львиное мужество, он не мог устоять против Спартака, бесспорно заслужившего наименования самой сильной руки и самого мощного меча тех времен. Фракиец остановил свой меч в тот миг, когда он был на расстоянии всего лишь нескольких дюймов от груди упавшего центуриона, и, повернувшись в сторону двух оптионов, прибежавших на помощь Мессале, несколькими стремительными ударами выбил меч из рук одного, ранил в живот другого, крикнув: - Иди, юноша, и скажи своим римлянам, что подлый гладиатор подарил тебе жизнь! Расправившись с обоими оптионами, он вернулся к Мессале, помог ему встать и поручил двум гладиаторам охранять его от гнева вновь прибывающих бойцов. Вскоре кучка храбрецов, пытавшихся сдержать натиск гладиаторов, была почти полностью уничтожена, и римский лагерь оказался во власти восставших. То же самое произошло и в лагере Клодия Глабра. Эномай очень скоро наголову разбил когорты Глабра и, обратив их в стремительное бегство, овладел лагерем. Таким образом, благодаря мужеству, проницательности и предусмотрительности Спартака тысяча с небольшим гладиаторов одержала блестящую победу над тремя с лишним тысячами римлян, тысяча римлян была убита, а их оружие, значки, имущество и лагерь достались восставшим. На следующий день оба отряда гладиаторов соединились в лагере Клодия Глабра; победители не скупились на насмешки и шутки над ним, называли Глабра кошкой, сбежавшей от мыши, и сочинили песенку приблизительно такого содержания: Жил-был кот один когда-то. Серой мышки враг заклятый, Он ее подстерегал И, прикидываясь сонным, С огоньком в глазах зеленым Неподвижно поджидал. Только мышь была ученой, Хитрой, жизнью умудренной: Взобралась коту на хвост И, перехитрив бахвала, Торжествуя, ликовала. План у этой мышки прост. Радуясь затее ловкой, К кончику хвоста бечевкой. Привязала вмиг звонок. Перепуганный трезвоном, Кот под смех мышей со стоном Убежал, не чуя ног. Можно себе представить, какой дружный хохот стоял в лагере, превратившемся из римского в гладиаторский, когда сочинители этих куплетов переложили их на очень популярный в то время мотив и распевали их по всему лагерю. Между тем в лагерь на Везувии сотнями стекались гладиаторы школы Лентула Батиата; они убегали из Капуи толпами, не то что ежедневно, а, можно сказать, ежечасно; меньше чем через двадцать дней, протекших после победы Спартака над Клодием Глабром, пришло свыше четырех тысяч гладиаторов. Они были вооружены копьями, мечами и щитами, отнятыми у римлян. Присоединив к ним тысячу двести человек, уже сражавшихся под знаменем восставших, Спартак образовал первый легион армии угнетенных. В ближайшем будущем эта армия должна была стать грозной и опасной силой. Хотя в Риме были заняты более важными и неотложными военными делами, все же поражение, нанесенное Клодию Глабру, вызвало тревогу: как сенату, так и народу римскому казалось позором для римлян, что легионеры, победители мира, были разбиты и изрублены толпами подлых гладиаторов. А тем временем эти подлые, - а их было уже свыше пяти тысяч человек, - построенные в манипулы, когорты и легион, возглавляемые таким мужественным и дальновидным человеком, каким был Спартак, в один прекрасный день появились у Нолы, цветущего, богатого и многолюдного города Кампаньи, и, прежде чем начать штурм города, предложили гражданам предоставить гладиаторам право свободного входа в город, обещая сохранить за это жизнь и имущество жителей. Перепуганные жители Нолы собрались на форуме. Стоял невообразимый шум, слышались противоречивые восклицания: одни кричали, что город надо сдать, другие требовали защиты. Наконец верх одержали более храбрые: ворота города заперли, горожане поспешили к стенам отражать нападение; в Неаполь, Брундизий и Рим были посланы гонцы с просьбой о подкреплении. Но все эти посланцы попали в руки Спартака, так как он приказал следить не только за дорогами, но и за тропинками, за дорожками, и оборона Нолы свелась к бессильной,' тщетной попытке жителей удержать город. Обитатели его были плохо вооружены и малосведущи в военном деле. Борьба продолжалась не больше двух часов: гладиаторы, имевшие теперь много лестниц, быстро и с ничтожными для себя потерями овладели городскими стенами, проникли в город и, раздраженные его сопротивлением, стали избивать и грабить жителей. Это произошло потому, что, хотя Спартак и насаждал в своих легионах самую строгую дисциплину, хотя солдаты любили и уважали его, они поддались опьянению кровью, их обуяла жажда разрушения, охватывающая солдат против воли, когда они, ворвавшись в захваченный город, вынуждены сражаться, рисковать жизнью и видеть, как гибнут их товарищи по оружию. Спартак побежал по улицам города, чтобы обуздать гладиаторов, прекратить грабежи и убийства. Благодаря его громадной силе воли и энергии он с помощью своих военачальников через несколько часов добился прекращения резни и грабежей. Вскоре букцины протрубили сбор, и со всех сторон на призыв послушно стали стекаться гладиаторы. Распространился слух, что по приказу Спартака легион должен в полном составе явиться на грандиозный форум Нолы, славившийся великолепными старинными храмами, базиликами и портиками. Меньше чем через час легион гладиаторов выстроился на площади в полном боевом порядке в три ряда. Спартак появился на ступеньках храма Цереры; он был бледен, лицо его было грозным. Несколько мгновений он стоял среди глубокой тишины с опущенной на грудь головой, в скорбном раздумье. Наконец он поднял голову и, гневно сверкая глазами, воскликнул своим могучим голосом, прозвучавшим на всю площадь: - Вы что же, дикие и преступные люди, желаете добиться, клянусь всеми богами ада, имени грабителей и славы разбойников и убийц? И он умолк. Несколько минут никто не проронил ни слова, а затем Спартак продолжал: - Неужели это та свобода, которую мы несем рабам, та дисциплина, при помощи которой мы стараемся стать людьми, достойными отнятых у нас прав? Это ли благородные поступки, которыми мы привлечем к себе расположение италийцев, это ли добродетель, пример которой мы должны показывать? Разве вам мало того, что против нас - величие и могущество римского имени, вы еще желаете, чтобы на вас обрушились проклятия и месть всех народов Италии? Видно, вам мало той печальной славы, которую создали нам наши угнетатели, - она идет впереди нас и поддерживает утвердившееся с их легкой руки мнение, что мы - варвары, грабители и самые подлые люди? Всего этого вам мало, и, вместо того чтобы славными деяниями, строжайшей дисциплиной, образцовым поведением опровергнуть клевету, жертвой которой мы являемся, вы хотите подкрепить ее и еще усилить мерзким поведением, позорными и подлыми поступками!.. Все в Италии глядят на нас с опаской, подозрительно, недоверчиво; кто нам не явный враг, уж, наверно, и не друг; наше святое дело и знамя, за которое мы сражаемся, самое высокое из всех когда-либо развевавшихся под солнцем на полях сражений от края и до края полуострова, не пользуются никакой симпатией. Чтобы завоевать расположение к себе, у нас есть только одно средство: дисциплина. Железная дисциплина - это непроницаемая и непобедимая броня римских легионов; они не сильнее и не храбрее всех солдат на свете, - существуют народы, не уступающие им ни в отваге, ни в силе, но среди всех армий нет более дисциплинированной, чем римская, и вот почему римляне побеждают всех своих врагов. Не помогут вам ни необычайная сила ваших мускулов, ни ваше беспримерное мужество, если вы не изучите и не примените на деле их дисциплину. Как переняли вы от римлян их боевой порядок, так должны вы перенять и их дисциплину. Если вы хотите, чтобы я был вашим вождем, то я требую от вас умения повиноваться, быть сдержанными и умеренными, потому что сила войска - в порядке, в повиновении, в сдержанности. Каждый должен поклясться своими богами, и все вы должны поклясться мне своей честью, что с этого часа никогда не совершите даже самого незначительного проступка, никогда не дадите мне основания упрекнуть вас в распущенности и неподчинении. Для обеспечения победы необходимо, чтобы я нашел в себе силу поступать подобно консулу Манлию Торквату, который приказал сыну отрубить голову своему другу, ежели он окажется виновным в малейшем нарушении установленных законов и порядков. Восхищенные историки рассказывают о римских легионах, что однажды они разбили лагерь возле яблони; когда же сняли палатки, оказалось, что с яблони не было сорвано ни одного плода. Я хочу, чтобы и о вас могли сказать то же самое! Лишь при этом условии мы будем достойны свободы, которой мы добиваемся, лишь при этом условии мы можем одержать победу над самым сильным и самым храбрым войском в мире. Гул одобрения сопровождал пламенную речь Спартака. Гладиаторы были покорены грубоватой, но страстной и прочувствованной речью своего вождя; а когда он кончил говорить, долго не смолкали единодушные возгласы одобрения и рукоплескания. Спартак вывел свою армию из Нолы и приказал разбить лагерь вблизи нее, на одном из холмов. Две когорты, которые он сменял ежедневно, стояли на страже у города. В Ноле он добыл большое количество оружия, лат, щитов и сложил их все в своем лагере, чтобы вооружить рабов и гладиаторов, стекавшихся под знамя восстания. Близ Нолы Спартак провел больше двух месяцев, неустанно совершенствуя боевое мастерство и уменье владеть оружием своих солдат, число которых все возрастало и достигло восьми тысяч; вскоре он уже мог составить из них два легиона. Порядок и дисциплина, которые насаждал в своей армии доблестный фракиец, поражали жителей Кампаньи: их собственность и жизнь не подвергались никакой опасности, гладиаторы ничем и никогда не беспокоили их. В Риме меж тем было решено отправить против взбунтовавшихся рабов и гладиаторов претора Публия Вариния с легионом, в большинстве своем состоявшем из добровольцев и молодых новобранцев, - ветераны и легионеры, уже испытанные в бранных походах, были посланы против Сертория и Митридата. Но за несколько дней до выступления из Рима Публия Вариния с шеститысячным войском, к которому был присоединен отряд всадников, сформированный союзниками-италийцами, численностью свыше трехсот копий, из Эпицинийского леса, расположенного между Сутри и Суэссой-Пометией, неподалеку от Аппиевой дороги, вечером вышло свыше двух тысяч человек; многие из них были вооружены чем попало: косами, трезубцами, топорами и серпами, а иные просто-напросто заостренными кольями, и лишь немногие имели копья и мечи. Это были гладиаторы из школ Акциана, Юлия Рабеция и других римских ланист; по приказу, полученному от Крикса, они собрались поодиночке и, встав под его команду, были разделены на четыре когорты и двадцать манипул. Теперь они двигались по направлению к Везувию, на соединение с легионами Спартака. Утром пятнадцатого февраля, после того как Метробий отправился с доносом о заговоре гладиаторов к консулам Котте и Лукуллу, Крикс обошел школу за школой, предупреждая гладиаторов о случившемся и призывая их к спокойствию и осторожности. В одной из школ его арестовали и препроводили в Мамертинскую тюрьму; его держали там свыше двух месяцев, секли розгами, и, несмотря на то что он твердо и решительно отрицал свое участие в заговоре Спартака, его, пожалуй, присудили бы к распятию, если бы не гладиаторы, которые умолили своих ланист ходатайствовать за Крикса перед Цетегом, Лентулом, Юлием Цезарем и Катилиной и добились наконец его освобождения. Крикса выпустили из тюрьмы, но он понимал, что за ним строго следят и что все школы и все гладиаторы, без сомнения, находятся под наблюдением. Он решил притвориться ничего не знающим, ко всему совершенно безучастным и тем самым если не уничтожить, то хотя бы уменьшить подозрения ланист и властей. Поэтому-то бедный галл, несмотря на все настояния Спартака, был принужден смирить тревогу, гнев и желания, кипевшие в его душе, и не мог ни сам двинуться на Везувий, ни послать или повести туда хотя бы один манипул. После всяческих ухищрений и уловок, серьезнейших опасностей и бурных тревог Криксу наконец удалось через четыре с лишним месяца после начала восстания и двух побед, одержанных армией Спартака над римлянами, бежать из Рима и укрыться в Эпицинийском лесу; он был уверен, что если не все гладиаторы, которым он здесь назначил свидание, то во всяком случае очень многие из них придут сюда. Так и случилось. Два дня галл скрывался в тенистых уголках леса, поджидая товарищей, а затем отправился на Везувий. Проделав четырехдневный тяжелый переход, он прибыл туда во главе двадцати манипул. Радость, торжество, ликование по поводу их прибытия неописуемы. Спартак встретил Крикса действительно по-братски - он любил и ценил его больше всех. Две тысячи гладиаторов, приведенных Криксом, были немедленно вооружены и распределены равномерно по двум легионам, из которых одним командовал Эномай, а вторым Крикс. Спартак под единодушные приветствия был провозглашен верховным вождем войска гладиаторов. Два дня спустя после прибытия Крикса разведчики доложили Спартаку, что по Аппиевой дороге ускоренным маршем идет против них претор Публий Вариний. Вождь гладиаторов приказал войску тихо сняться с лагеря и ночью быстро двинулся навстречу неприятелю. Глава тринадцатая. ОТ КАЗИЛИНСКОГО ДО АКВИНСКОГО СРАЖЕНИЯ Публию Варинию было сорок пять лет. Он происходил из плебеев, был крепкого телосложения, неукротимого, гордого нрава и обладал всеми лучшими качествами римского воина, представляя собой его ярко выраженный тип. Как в пище, так и в питье был воздержан и неприхотлив; привычен к холоду, жаре, большим переходам, бессонным ночам и иным военным тяготам; был угрюм, молчалив и храбр до дерзости. Если бы при этих ценнейших качествах Вариний еще отличался большим умом, если бы шире был его кругозор, а образование - не столь поверхностным и односторонним, у него имелись бы все основания стать консулом, полководцем, триумфатором. Но, к несчастью для него, он не обладал высоким умом, равным благородству его души, и за двадцать восемь лет боевой службы добился всего лишь звания претора, да и то присвоили ему это звание из уважения к его суровой беспристрастности, испытанной храбрости, превосходному знанию военного дела и соблюдению предписаний уставов. Римские воины, сражавшиеся с ним бок о бок, и полководцы, под началом которых он служил, восхищались его усердием, доблестью, духовной и физической силой. Семнадцати лет от роду он под предводительством Гая Мария впервые участвовал в войне с тевтонами и кимврами, отличился и был награжден гражданским венком и званием декана; затем он сражался под знаменем Помпея Страбона, отца Помпея Великого, в гражданской войне, несколько раз был ранен и награжден вторым гражданским венком. Под началом Суллы он участвовал в войне против Митридата, получил несколько ранений, а при осаде Афин был награжден крепостным венком и удостоен звания младшего центуриона. Он сопутствовал Сулле во всех перипетиях гражданской войны и за новые доблестные деяния получил звание сначала старшего центуриона, а потом трибуна. Затем он последовал за Помпеем Великим в Африку, где сражался в его армии против Домиция и Ярбы; в эту войну он получил звание квестора, в котором оставался и при Аппии Клавдии, воевал против восставших фракийцев и македонян. После смерти Клавдия, когда военные действия во Фракии были закончены, Вариний вернулся в Рим, надеясь получить от консула Аврелия Котты, собиравшего легионы для борьбы с Митридатом, звание наместника или, по крайней мере, утверждение в звании квестора. Однако к тому времени, как Вариний прибыл в Рим, Котта уже уехал в Азию, а другой консул, Луций Лициний Лукулл, уже сформировал свое войско, но, желая воспользоваться опытом Вариния, которого он высоко ценил, добился избрания его претором Сицилии, поручив ему ликвидировать позорящую Рим войну с гладиаторами. Вот что представлял собою человек, выступивший из Рима через Капенские ворота в восемнадцатый день до июльских календ (четырнадцатого июня) 680 года от основания Рима и направившийся по Аппиевой дороге в поход против гладиаторов, которых возглавлял Спартак. У Публия Вариния было шесть тысяч легионеров, триста всадников, тысяча велитов и шестьсот пращников, приданных легиону по настоянию претора и Лукулла, ибо в такой войне необходимо было иметь в своем распоряжении легко вооруженные части, - всего восемь тысяч молодых, сильных, отлично вооруженных воинов. Квестором у Публия Вариния состоял тридцатипятилетний Гней Фурий, человек мужественный, умный и отлично знающий военное дело, но кутила, буян и скандалист. Среди шести трибунов, находившихся под началом Вариния, были и выходцы из знатных патрицианских семей: Калпурний Бибул, который в 695 году стал консулом совместно с Гаем Юлием Цезарем; совсем юный Квинт Фабий Максим, который во время диктатуры Цезаря был консулом в 709 году от основания Рима; самым старшим в чине между трибунами был Лелий Коссиний, грубый и недалекий человек лет пятидесяти. Он участвовал в пятидесяти семи сражениях, одиннадцати осадах и ста двадцати схватках, получил двадцать две раны и заслужил два гражданских венка, но за тридцать два года военной службы из-за своего невежества и тупости дослужился только до звания трибуна, в котором и оставался в продолжение одиннадцати лет. Быстрым маршем, в три дня, Публий Вариний дошел до Кайеты. Разбив здесь лагерь, он вызвал к себе Павла Гардения Тибуртина, префекта конницы, и приказал ему немедленно пробраться за Капую, собрать там точные и подробные сведения о месте расположения восставших, об их числе, вооружении и, по возможности, об их планах. Молодой Тибуртин добросовестно и осмотрительно выполнил данное ему поручение и побывал не только в Капуе, но и в Кумах, в Байиях, в Путеолах, в Геркулануме и Неаполе, и даже в Помпее и Ателле; повсюду он собирал сведения о неприятеле у римских властей, а также у местных жителей и пастухов. Через четыре дня он вернулся в лагерь Вариния. Кони его были все в мыле, он почти загнал их, но привез весьма важные сведения о продвижении гладиаторов и общем их положении. Тибуртин мог доложить претору, что число восставших доходит до десяти тысяч, что они хорошо вооружены и обучены римской тактике ведения боя, что их лагерь находится близ Нолы, откуда они делают вылазки по окрестностям и как будто не предполагают менять место своего лагеря; судя по основательным лагерным укреплениям, они, очевидно, будут здесь ожидать наступления римлян. Получив все эти сведения, Вариний, сидя в своей палатке, долго обдумывал план действий; наконец он решил разделить свои силы и наступать на лагерь гладиаторов по двум почти параллельным направлениям, с тем чтобы напасть на них одновременно с двух сторон. Таким тактическим маневром он надеялся добиться сразу решительной победы. Он поручил квестору Гнею Фурию командование четырьмя когортами легионеров, тремястами велитов, двумястами пращников и сотней всадников и приказал ему идти по Аппиевой дороге до Суэссы; здесь ему надлежало свернуть с Аппиевой дороги на Домициеву, которая от этого города шла берегом моря через Литерн, Кумы, Байи и Неаполь к Сурренту. Дойдя до Байи, Фурий должен был тут на неделю остановиться, а затем двинуться в Ателлу и там ожидать дальнейших распоряжений Вариния. Сам же Вариний, в то время как Фурий будет в походе, подымется по реке Лирис до Интерамны, там он перейдет Латинскую дорогу - она вела от Рима через Тускул, Норбу, Интерамну, Теан и Аллифы до Беневента; у Аллиф он, перейдя с консульской Латинской дороги на преторскую, которая тянулась от Аллиф вдоль Кавдинского ущелья и вела в город Кавдий, зайдет таким образом в тыл гладиаторам. Здесь он задержится на один день, а затем отдаст приказ своему квестору Фурию двинуться из Ателлы и атаковать мятежников; а последние, увидя, что они числом превосходят Фурия, пойдут ему навстречу, бросив сюда все свои силы; тут-то Вариний нападет на врага с тыла и уничтожит его. Таков был план Публия Вариния, и, надо сказать, план сам по себе неплохой, но его успешное выполнение было бы возможно только в том случае, если бы гладиаторы оставались на месте, ожидая римлян у Нолы, а в этом Вариний, считавший Спартака чем-то вроде нечистого животного, но отнюдь не разумным человеком, нисколько не сомневался. Тем временем фракиец, разведав, что претор выступил против него, и узнав, что тот уже в Кайете, тут же двинулся по Домициевой дороге в Литерн и прибыл туда, совершив два утомительных, но быстрых перехода. Квестор Гней Фурий, продвигавшийся по той же Домициевой дороге, но с другой стороны, дошел до Тиферна. Здесь его разведчики доложили ему, что Спартак со всем своим войском неожиданно пришел в Литерн и теперь находится на расстоянии не более одного дня пути от римского войска. Гней Фурий как солдат не прочь был бы померяться силами с каждым гладиатором в отдельности, в том числе и со Спартаком, но как предводитель войска, имеющий определенное задание, он не счел возможным вступать в бой с неприятелем, численностью превосходящим его, ибо не надеялся на победу. Бегство же он считал низостью и малодушием, которого не могут оправдать даже соображения благоразумия, так как отступление римлян к Латии дало бы возможность Спартаку легко настигнуть их и уничтожить. Поэтому Гней Фурий решил оставить консульскую дорогу, свернуть налево и подняться до Кал, откуда он мог в несколько часов дойти до Капуи; две тысячи восемьсот человек его солдат, соединившись с капуанским гарнизоном, получившим за это время подкрепление, могли бы отразить нападение гладиаторов. Если бы Спартак вздумал продвигаться в сторону Латия, у Гнея Фурия хватило бы времени призвать на помощь Вариния, соединиться с ним и, обрушившись на дерзкого мятежника с тыла, разгромить его. Если бы Спартак отступил, Фурий надеялся выполнить данный ему приказ: либо опять вернуться на Домициеву дорогу, либо из Капуи по преторской дороге прийти в назначенный день в Ателлу. Все эти мудрые рассуждения и принятое в результате их не менее мудрое решение свидетельствовали об уме и способностях Фурия; будь на его месте сам Помпеи Великий, и тот не мог бы поступить иначе. Фурий решил сняться с лагеря за два часа до рассвета и, соблюдая полную тишину, направиться в Калы, послав предварительно по консульской дороге трех разведчиков, переодетых в крестьянское платье. Они должны были, невзирая на риск и опасности, сообщить врагу ложные сведения о продвижении Гнея Фурия и попытаться уверить гладиаторов, что он отправился в Кайету, то есть повернул назад. Но Спартак уже знал от своих разведчиков, что часть неприятельских сил расположилась лагерем в Тиферне; он сразу понял, какую ошибку совершил претор Вариний, разделив свои силы пополам с целью поймать Спартака в мешок; фракиец полностью разгадал планы квестора и с прозорливостью, свойственной только гениальным умам, тотчас же сообразил, как следует поступить: стремительным броском врезаться между вражеских войск и разбить каждое из них в отдельности, обрушив все силы сначала на одну часть, а затем и на другую. Одним из наиболее выдающихся качеств Спартака как полководца, столь прославивших его во время этой войны, была быстрота, с которой он умел оценивать, анализировать обстановку, предвидеть, вырабатывать план действия и тут же приводить его в исполнение. Военный талант Наполеона во многом был схож с талантом Спартака. Фракиец восхищался тактикой и обученностью римского войска, тщательно изучал их сам и обучал свои легионы, отвергая, однако, педантизм римских полководцев, запрещавший отходить от некоторых установленных правил, норм, навыков. Спартак сообразовывал свои действия - передвижение войска, маневры, переходы - с местностью, с обстоятельствами, с позицией неприятеля; он усовершенствовал и применял на практике самую простую, но вместе с тем самую логичную и выгодную тактику - тактику стремительной быстроты, введенную Гаем Марием; впоследствии она помогла Юлию Цезарю покорить мир. Все большие сражения, выигранные Спартаком и справедливо поставившие его в ряды самых блестящих полководцев того времени[*], были выиграны не только благодаря мужеству и отваге его солдат, грудью защищавших свободу, но и благодаря стремительной быстроте передвижения его войска. [* Следует заметить раз и навсегда: восстание или война гладиаторов, являющаяся сюжетом нашего повествования, римлянами и их историками расценивалась как война, позорящая, бесчестящая Рим. Поэтому историки, щадя римскую гордость, очень скупо сообщают о ней и упоминают вскользь как о печальном факте, о котором горько вспоминать, стараются снизить ее значение и величие. Но все же им пришлось рассказать об этом событии достаточно, чтобы прославить обездоленных гладиаторов, а в особенности Спартака, которого как полководца, мы не колеблясь, ставим рядом с Марием и Цезарем. Сам Луций Флор, который нетерпимее всех историков относился к этой войне и, повествуя обо всем этом историческом периоде, не жалел презрительных эпитетов как в отношении гладиаторов, так и их вождя, все же принужден был признаться: "Спартак, храбро сражаясь в первых рядах, пал в венце славы почти что достойнейшего полководца".] Возвратимся к нашему повествованию. Приняв решение, Спартак обратился с краткой речью к своему войску, чтобы ободрить и воодушевить уставших солдат, которым для блага их общего дела предстояло проделать новый утомительный переход. Отдав приказ сняться с лагеря, Спартак оставил Домициеву дорогу и по трудному пути, пролегавшему меж холмов, которые тянутся от Капуи через Казилин, а затем спускаются к самому морю, пробрался до Вултурна, с шумом несущего меж крутых берегов свои бурные воды. Этот переход дал возможность Спартаку быстро, до наступления зари, перебросить свои войска к Капуе; в Трех милях от города он приказал раскинуть палатки и разрешил своему войску отдохнуть в течение нескольких часов, а в это время квестор Фурий тронулся в путь по направлению к Калам. В полдень Спартак снова велел трубить поход; посмеиваясь над страхом, объявшим защитников Капуи, которые заперли все ворота, спустили решетки и взобрались на вал, с трепетом ожидая неминуемого штурма, он прошел мимо города парфюмеров, оставшегося по правую руку, и направился в сторону Казилина, куда пришел к вечеру, в тот самый час, когда квестор Фурий явился в Калы. Казилин, небольшой, оживленный и густонаселенный город, был расположен на правом берегу Вултурна, омывавшего его стены; он находился на расстоянии семи миль от Капуи, одиннадцати - от Кал и почти в двадцати двух милях от устья Вултурна. При таком расположении сил сражающихся Казилин становился самым важным стратегическим пунктом предстоящих военных операций. Овладение этим пунктом являлось насущной необходимостью для Спартака, он получал тогда возможность господствовать над обоими берегами и долиной Вултурна. Расположившись там лагерем со своими легионами, он не только окончательно разъединил бы оба вражеских войска, но и не дал бы им возможности получить подкрепление из Капуи или укрыться в ее стенах и мог бы разбить эти войска одно за другим. Так как жители Казилина, напуганные неожиданным появлением гладиаторов, послали навстречу Спартаку представителей власти, почтительно просивших его смилостивиться над жителями, то ему незачем было применять силу, чтобы войти в город. Приказав расставить стражу у ворот и оставив в городе одну когорту, фракиец ушел оттуда со своими легионами и расположился лагерем на удобной возвышенной местности, за Римскими воротами, откуда дорога шла прямо к Калам. За время, истекшее с момента поражения Клодия Глабра до того, как Публий Вариний был послан против гладиаторов, Спартак мог свободно передвигаться почти по всей Кампанье; он велел наиболее ловким и искусным конникам объездить большое число молодых лошадей, которых гладиаторы изловили на плодородных пастбищах этой провинции. Таким образом, он составил отряд в шестьсот конников, префектом которого Спартак предложил поставить храброго и достойного Борторикса, передавшего Криксу командование вторым легионом, которое ему временно было поручено. Как только лагерь был разбит, Спартак разрешил своим уставшим солдатам отдых на несколько дней, чтобы они могли восстановить силы, пока квестор Фурий, - Спартак предполагал, что тот продолжает двигаться по Домициевой дороге, - дойдет до Литерна; тогда фракиец рассчитывал ударить ему в тыл и уничтожить его когорты. Все же Спартак, будучи чрезвычайно предусмотрительным, призвал к себе Борторикса и приказал ему после шестичасового отдыха, около полуночи, разделить своих конников на два отряда - один отправить по Домициевой дороге почти до Тиферна, чтобы получить сведения о вражеском войске, другой же отряд, ради осторожности, отвести на Аппиеву дорогу до Кал и обследовать местность; на заре оба отряда должны были возвратиться в лагерь и сообщить о результатах разведки. За час до восхода солнца первыми, к немалому удивлению Спартака, вернулись конники, отправленные к Калам; они сообщили, что враг продвигается со стороны Казилина. Сначала Спартак не поверил этим сведениям, но, расспросив подробно начальника разведчиков и поразмыслив, он понял, что произошло: гладиаторы отошли с Домициевой дороги вправо, чтобы дать проход Фурию, а потом зайти ему в тыл, но в этот же момент и римлянин свернул влево, чтобы избежать встречи с гладиаторами и укрыться в Капуе: таким образом, оба войска, желая избегнуть столкновения, ушли с консульской дороги и теперь должны были встретиться на преторской дороге. Спартак тотчас велел трубить подъем; не снимая с лагеря всего войска, он приказал выступить первому легиону и построил его в боевой порядок. По фронту он поставил две тысячи велитов и пращников, предназначенных для атаки врага в расчлененном строю, как только он покажется; позади этой первой линии он расположил весь остальной состав легиона, вооруженный пиками и дротиками. Второй легион он разделил на две части и направил через поля и виноградники - одних в левую сторону; других в правую, приказав им отойти подальше и укрыться, а как только завяжется бой, не давая римлянам опомниться, окружить их и атаковать с флангов и тыла. Солнце уже взошло, и лучи его золотили окрестные долины, ярко-зеленые виноградники, нивы с налитыми колосьями, цветущие луга. В этот момент показался авангард римлян. Навстречу ему двинулась цепь легковооруженных гладиаторов, осыпая врагов градом камней и свинцовых шариков. Римляне тотчас же повернули обратно с целью предупредить квестора Фурия о приближении неприятеля. Тогда Спартак, который во время переходов всегда шел в пешем строю вместе со своими товарищами, вскочил на могучего вороного коня, которого постоянно держали наготове на случай боя. Мужественная фигура Спартака красиво выделялась на статной лошади; он велел протрубить сигнал к атаке ускоренным маршем, чтобы напасть на врага, пока тот не успел построиться в боевой порядок. Получив известие о неожиданном для него продвижении гладиаторов, Гней Фурий тотчас же дал приказ своей колонне легионеров остановиться и с самообладанием, никогда не покидающим людей действительно храбрых, велел пращникам и велитам рассыпаться цепью; удлиняя свой фронт, он хотел избежать, насколько это зависело от него, окружения своего войска превосходящими силами неприятеля. Легионерам он приказал занять позиции на близлежащем холме, рассчитывая, что в то время как велиты и пращники примут на себя первый удар гладиаторов, когорты построятся в боевую линию. Несмотря на сумятицу и беспорядок, всегда сопровождающие внезапное нападение, все приказания квестора были выполнены быстро и точно. Едва римляне выполнили приказания квестора, как гладиаторы атаковали фронт пращников; те мужественно приняли удар, но под натиском превосходящих сил принуждены были отступить до подножия холма, где Фурий едва успел расположить в боевом порядке свои четыре когорты. Римляне протрубили атаку, и легионеры, под началом Фурия, так стремительно обрушились на вражеских велитов, что тем в свою очередь пришлось отступить. Спартак приказал подать сигнал к отступлению, и тогда две тысячи легковооруженных гладиаторов, бросив последние дротики в неприятеля, скрылись в промежутках между колоннами надвигавшихся гладиаторов, которые с громовым криком "барра", гулко разнесшимся по окрестным холмам и долинам, бросились на римлян. Вскоре слышен был только страшный гул от ударов по щитам, лязг мечей и дикие вопли сражающихся. Сражение длилось около получаса с рав