Болеслав Прус. Фараон ----------------------------------------------------------------------- Пер. с польск. - Е.Троповский. М., "Правда", 1988. OCR & spellcheck by HarryFan, 5 December 2001 ----------------------------------------------------------------------- Жене моей, Октавии Гловацкой, урожденной Трембинской, в знак глубокого уважения и привязанности посвящаю этот труд. Автор КНИГА ПЕРВАЯ ВСТУПЛЕНИЕ В северо-восточном углу Африки лежит Египет - родина древнейшей в мире цивилизации. За три, четыре и даже пять тысячелетий до нашего времени, когда обитавшие в Средней Европе варварские племена еще носили звериные шкуры и жили в пещерах, Египет уже был страной с высокоразвитым общественным устройством, страной, где процветали сельское хозяйство, ремесла и литература. Но больше всего Египет прославился грандиозными инженерными работами и колоссальными сооружениями, развалины которых вызывают удивление даже у современных техников. Египет - плодородная долина между двумя пустынями: Ливийской и Аравийской (*1). Глубина ее - несколько сот метров, длина - сто тридцать миль, ширина едва достигает одной мили. Пологие склоны голых ливийских холмов - по западную сторону этой долины и скалистые, изрытые трещинами отроги Аравийской возвышенности - по восточному образуют как бы коридор, на дне которого течет река Нил. По мере удаления к северу стены коридора постепенно снижаются, а в двадцати пяти милях от Средиземного моря внезапно раздвигаются, и Нил, разбившись на несколько рукавов, выходит на широкую равнину, имеющую форму треугольника. Основанием этого треугольника, носящего название дельты Нила, служит берег Средиземного моря, а вершиной - место выхода Нила из ущелья у города Каира и развалин древней столицы, Мемфиса. Если бы кому-нибудь удалось подняться на двадцать миль в воздух, он увидел бы всю страну в ее своеобразных очертаниях и чудесной смене красок. С этой высоты на фоне белых и оранжевых песков Египет казался бы змеей, которая энергичными зигзагообразными движениями пробирается сквозь пустыни к Средиземному морю и уже погрузила в него свою треугольную голову с двумя сверкающими глазами: левым - Александрией и правым - Дамиеттой (*2). В октябре, когда воды Нила заливают весь Египет, эта длинная змея принимает голубую окраску воды, а в феврале, когда пойма реки покрывается весенней растительностью, она бывает зеленой с голубой полосой вдоль спины и множеством голубых жилок на голове, - это пересекающие Дельту каналы. В марте голубая полоса суживается, и кожа змеи сверкает на солнце золотом зреющих нив. В начале июня, в засуху и пыль, Нил кажется уже чуть заметно голубой чертой на теле змеи, покрытом, словно траурным крепом, серым налетом пыли. Главная особенность Египта - жаркий климат. В январе здесь бывает десять градусов тепла, в августе - двадцать семь. Иногда жара доходит до сорока градусов, что соответствует температуре римской бани. Вблизи Средиземного моря, над Дельтой, дождь выпадает не больше десяти раз в год, а в Верхнем Египте - один раз в десять лет. При таких условиях Египет был бы не колыбелью цивилизации, а одним из тех пустынных ущелий, какими так богата пустыня Сахара, если бы воды священного Нила ежегодно не воскрешали страну. С конца июня до конца сентября Нил непрестанно прибывает и заливает почти весь Египет. С конца октября до мая следующего года весенние воды постепенно спадают, обнажая даже самые низкие места. Речная вода так насыщена здесь минеральными и органическими веществами, что принимает бурую окраску, и, по мере спада, на заливных землях осаждается плодородный ил, заменяющий самые полезные удобрения. Этот ил и жаркий климат дают возможность окруженному пустынями египтянину собирать три урожая в год, причем каждое зерно посева дает до трехсот зерен урожая. Поверхность Египта не всюду равнинная, местами она холмистая. Поэтому некоторых земель Египта разлив не достигает, и они пьют благословенную воду раз в два-три месяца, а отдельные земли не видят ее целый год. Кроме того, случаются годы, когда вода в реке почти не прибывает, и тогда страна не получает плодородного ила. Наконец, в знойное время, когда земля быстро сохнет, приходится поливать ее, как в вазонах. Все это привело к тому, что народ, населявший долину Нила, должен был либо погибнуть - если он был слаб, либо научиться регулировать воду - если он был гениальным. Древние египтяне, будучи народом гениальным, создали цивилизацию. Еще за шесть тысяч лет до нашей эры египтяне заметили, что уровень воды в Ниле подымается, когда солнце восходит под звездою Сириус, и начинает понижаться, когда оно приближается к созвездию Весов. Это наблюдение побудило египтян заняться астрономией и ввести календарь. Чтобы сохранять воду круглый год, египтяне создали целую сеть каналов длиною в несколько тысяч миль, а чтобы предотвратить наводнения, воздвигали мощные плотины и строили водохранилища. Одно из них - искусственное Меридово озеро (*3) - занимало площадь в триста квадратных километров при глубине в двенадцать ярусов. Кроме того, вдоль Нила и каналов сооружались простые, но очень выгодные гидравлические приспособления, с помощью которых можно было черпать плодородную воду и выливать ее на поля, лежащие на один-два яруса выше. Вдобавок ко всему приходилось ежегодно очищать заплывшие илом каналы, чинить плотины и прокладывать высоко расположенные дороги для войск, совершавших походы в любое время года. Такие грандиозные работы требовали наряду со знанием основ астрономии, межевания и строительства превосходной организации. Все они, будь то укрепление плотины или очищение канала, производились одновременно на огромном пространстве и должны были быть выполнены к определенному сроку. Отсюда явилась необходимость создания рабочей армии, насчитывающей десятки тысяч человек, которая действовала бы согласно определенному плану и под единым руководством, - армии, которая должна была иметь множество маленьких и больших начальников, множество отрядов, выполняющих различные работы, направленные к одной цели, - армии, которая требовала, естественно, огромных запасов продовольствия, а также вспомогательных сил и средств. Египет сумел организовать такую армию рабочих, и ей обязан он своими бессмертными делами. Создали ее, по-видимому, жрецы - египетские мудрецы, и они же намечали планы ее работ, которые затем выполнялись по указам царей-фараонов. Благодаря этому египетский народ во времена своего величия представлял как бы единый организм, в котором жрецы были мыслью, фараон - волей, народ - телом, а повиновение - цементом. Таким образом, сама природа Египта, требовавшая большого, непрестанного и упорного труда, определила основу общественной организации этой страны: народ работал, фараон управлял, жрецы составляли планы. И пока эти три действующие силы единодушно стремились к целям, которые указывала им сама природа, до тех пор народ процветал и творил свои бессмертные дела. Добродушный, веселый и отнюдь не воинственный египетский народ делился на два класса: земледельцев и ремесленников. Часть земледельцев, должно быть, владела мелкими участками земли, большинство же арендовало земли фараона, жрецов и знати. Ремесленники, изготовлявшие одежду, мебель, утварь, посуду, работали независимо друг от друга. Те же, кто трудился на больших стройках, составляли как бы армию. Каждая отрасль, и прежде всего строительство, нуждалась в тягловой силе и орудиях: кто-то должен был целый день черпать воду из каналов или доставлять камень из каменоломен на место строительства. Эти самые тяжелые механические работы, и прежде всего в каменоломнях, выполняли преступники, осужденные на каторгу, или пленники. Коренные египтяне гордились медным цветом своей кожи и с пренебрежением относились к черным эфиопам, желтым семитам и белым европейцам. Цвет кожи, помогая отличать соотечественника от чужеземца, способствовал сохранению народного единства сильнее, нежели религия, которую можно принять, или язык, которому можно научиться. Однако с течением времени, когда государственное здание начало давать трещины, в страну все больше стали проникать чужеземцы. Они ослабляли спаянность народа, вносили раскол в общество и в конце концов, наводнив страну, растворили в себе ее коренное население. Фараон правил государством с помощью постоянной армии и милиции, или полиции, а также множества чиновников, из которых постепенно создалась родовая аристократия. Он именовался законодателем, верховным главнокомандующим, самым богатым землевладельцем, верховным судьей и жрецом и даже сыном богов и богом. Фараон не только принимал божеские почести от народа и чиновников, но иногда сам воздвигал себе алтари и воскурял благовония перед собственными изображениями. Рядом с фараонами, а нередко и над ними, стояли жрецы - сословие мудрецов, вершивших судьбами страны. В настоящее время трудно даже представить себе ту необыкновенную роль, какую играли в Египте жрецы. Они были наставниками молодых поколений, прорицателями, а следовательно - советниками взрослых людей, и судьями умерших, которым якобы их воля и знания обеспечивали вечную жизнь. Жрецы не только исполняли обряды при божествах и фараонах, но лечили больных в качестве врачей, руководили ходом общественных работ в качестве инженеров, влияли на политику в качестве астрологов, и главное - как люди, знающие свою страну и ее соседей. В истории Египта первостепенное значение имеют отношения существовавшие между жреческим сословием и фараонами Чаще всего фараон подчинялся воле жрецов, приносил богатые жертвы богам и строил храмы. Тогда он жил долго; имя его и изображение, увековеченные на памятниках, передавались из поколения в поколение, овеянные славой. Многие же фараоны царствовали недолго, а некоторые не оставили в памяти народа не только своих дел, но даже имен. Случалось также несколько раз, что династия фараонов прекращала свое существование и клафф (*4) - шапка фараона, украшенная змеей, - доставалась жрецу. Египет процветал, пока монолитный народ, энергичные цари и мудрые жрецы трудились вместе на общее благо. Но настало время, когда население Египта в результате войн значительно уменьшилось, непомерные труды, тяжелый гнет и лихоимство чиновников надломили его силы, а наплыв чужеземцев разрушил расовое единство. А когда к тому же проникшая в страну азиатская роскошь поглотила энергию фараонов и мудрость жрецов и эти две силы начали между собою борьбу за монопольное ограбление народа, Египет подпал под власть чужеземцев, и тысячелетиями сиявший над Нилом свет цивилизации. Нижеследующая повесть относится к XI веку до рождества Христова, когда пала XX династия и после сына солнца, вечно живущего Рамсеса XIII, насильственно завладел престолом и украсил чело свое уреем (*5), вечно живущий сын солнца Сен-Амон-Херихор (*6) - жрец храма Амона. 1 На 33-м году благополучного царствования Рамсеса XII (*7) Египет праздновал два торжественных события, преисполнивших сердца его верноподданных гордостью и отрадой. В месяце мехир, декабре, вернулся в Фивы осыпанный драгоценными дарами бог Хонсу (*8); он странствовал три года и девять месяцев по земле Бехтен (*9), где исцелил царскую дочь Бентреш и изгнал злого духа не только из семьи царя, но даже из крепости Бехтен. В месяце же фармути, феврале, повелитель Верхнего и Нижнего Египта, властелин Финикии и девяти народов, Мери-Амон-Рамсес XII, посоветовавшись с богами, коим он был равен, назначил эрпатром (*10), или наследником престола, своего двадцатидвухлетнего сына - Хем-Семмерер-Амон-Рамсеса (*11). Выбор этот весьма обрадовал благочестивых жрецов, знатных номархов (*12), доблестную армию, верный народ и все живое в стране египетской. Ибо старшие сыновья фараона, от хеттской царевны (*13), находясь под действием неведомых чар, были одержимы злым духом. У одного из них, которому было двадцать семь лет, по достижении зрелости отнялись ноги, другой вскрыл себе вены и умер, а третий, пристрастившись к отравленному вину, лишился рассудка, вообразил себя обезьяной и целые дни проводил на деревьях. Лишь четвертый сын царя, Рамсес, рожденный царицей Никотрисой, дочерью верховного жреца Аменхотепа, был силен, как бык Апис (*14), бесстрашен, как лев, и мудр, как жрецы. С детства он окружал себя военными и, еще будучи простым царевичем, говорил: - Если бы боги сделали меня не младшим сыном царя, а фараоном, я покорил бы, подобно Рамсесу Великому (*15), девять народов, еще неведомых Египту, построил храм, превосходящий величиной целые Фивы, а для себя воздвиг бы пирамиду, по сравнению с которой гробница Хеопса (*16) была бы как куст розы рядом с высокой пальмой. Получив столь желанный титул наследника, молодой царевич просил отца всемилостивейше назначить его предводителем корпуса Менфи (*17), на что его святейшество Рамсес XII, посоветовавшись с богами, коим он был равен, ответил, что он согласен, если наследник престола докажет свою способность предводительствовать большими силами в военной обстановке. По этому случаю был созван совет под председательством военного министра Сен-Амон-Херихора - верховного жреца величайшего храма Амона в Фивах. Совет решил: Наследник престола в половине месяца месоре (начало июля) соберет десять полков, размещенных на линии, соединяющей город Мемфис с городом Буто, расположенным у Себеннитского залива (*18). С этим десятитысячным корпусом, приведенным в боевую готовность, снабженным метательными машинами и обозом, наследник отправится на восток к большому караванному тракту, который тянется от Мемфиса до Хетема вдоль границы земли Гошен (*19) и египетской пустыни. Одновременно генерал Нитагор, главнокомандующий армией, охраняющей Египет от вторжения азиатских народов, выступит со стороны Горьких озер (*20) навстречу наследнику престола. Обе армии, азиатская и западная, встретятся в окрестностях города Пи-Баилоса (*21) - в пустыне: чтобы не мешать полевым работам трудолюбивых хлебопашцев земли Гошен. Наследник престола будет признан победителем, если не даст Нитагору застать себя врасплох, то есть успеет стянуть все полки и встретит противника в полной боевой готовности. В лагере царевича Рамсеса будет находиться сам военный министр, досточтимый Херихор, который и сделает фараону доклад о ходе маневров. Граница, отделявшая пустыню от земли Гошен, шла вдоль двух коммуникационных линий - судоходного канала от Мемфиса до озера Тимса (*22) и большого караванного тракта. Канал проходил еще по земле Гошен, а караванный тракт - уже по пустыне, и оба пути огибали ее дугой. С тракта почти на всем его протяжении виден был канал. Этими искусственными границами разделялись две совершенно различные области. Земля Гошен, несмотря на слегка волнистую поверхность, производила впечатление равнины, пустыня же состояла из известковых возвышенностей и песчаных долин. Земля Гошен была похожа на огромную шахматную доску, зеленые и желтые квадраты которой различались по цвету злаков и отделялись росшими на межах пальмами. А на рыжеватых песках пустыни и ее белых нагорьях зеленая поросль или купа деревьев и кустарников казались заблудившимися путниками. На плодородной земле Гошен с каждого холма сбегали вниз темные рощи акаций, сикомор и тамариндов, издали напоминавших наши липы; в их гуще прятались небольшие дворцы с приземистыми колоннами или желтые хижины крестьян. Кое-где рядом с рощицей белели плоские крыши небольшого городка или, словно утесы-близнецы, грузно возвышались над деревьями пирамидальные пилоны (*23) храмов, испещренные причудливыми письменами. В пустыне из-за первой гряды поросших зеленью холмов выглядывали голые скалы, усеянные грудами камней. Казалось, пресыщенная избытком жизни западная часть страны с царственной щедростью выплескивает на другой берег канала зелень и цветы, но вечно голодная пустыня поглощает их и к следующему году превращает в прах. Жалкая растительность, вытесненная на скалы и пески, задерживалась в низинах, куда при помощи канав, прорытых в насыпи тракта, можно было подводить воду из канала. Кое-где между лысыми взгорьями, неподалеку от тракта, пили небесную росу укромные оазисы, где росли ячмень и пшеница, виноград, пальмы и тамаринды. В таких местах и люди жили обособленными семьями. Встретившись на базаре в Пи-Баилосе, они могли даже не знать, что живут рядом в пустыне. Шестнадцатого месоре сосредоточение войск было почти закончено. Десять полков наследника престола, которые должны были встретить азиатские полки Нитагора, уже собрались на тракте выше города Пи-Баилоса с обозом и частью метательных машин. Движением их руководил сам наследник. Он организовал две линии разъездов, из которых задняя должна была выслеживать противника, а передняя - охранять свои войска от внезапного нападения, вполне возможного в холмистой и пересеченной оврагами местности. Он, Рамсес, в течение недели сам объехал и осмотрел продвигающиеся по дорогам полки, чтобы удостовериться, в порядке ли у солдат оружие, есть ли теплые плащи на ночь, достаточен ли запас сухарей, мяса, сушеной рыбы. Кроме того, он приказал, чтобы жены, дети и рабы военных, отправляемых на восточную границу, были перевезены по каналу на судах, что значительно сокращало обозы и облегчало передвижение самой армии. Старые полководцы дивились знаниям, энергии и предусмотрительности наследника, а еще больше его трудоспособности и неприхотливости в походной жизни. Свою многочисленную свиту, княжеский шатер, колесницы и носилки он оставил в Мемфисе, сам же в одежде простого офицера разъезжал от полка к полку верхом, на манер ассирийцев, в сопровождении двух адъютантов. Благодаря этому сосредоточение корпуса закончилось очень быстро, и полки в назначенное время расположились под Пи-Баилосом. Иначе обстояло дело со штабом наследника, сопровождавшим его греческим полком и несколькими метательными машинами. Штабу, собранному в Мемфисе, предстоял наиболее короткий переход; поэтому он выступил позже всех, таща за собой огромный обоз. Почти каждый офицер - а все это были молодые люди знатного рода - имел носилки, которые несли четыре негра, военную двуколку, богатый шатер, множество сундуков с одеждой и довольствием и кувшины с вином и пивом. Кроме того, за офицерами потянулась многочисленная труппа певиц и танцовщиц с музыкантами, причем каждая из них, как важная дама, хотела иметь колесницу, запряженную одной или двумя парами быков, и носилки. Когда все это скопище людей хлынуло из Мемфиса, оно заняло на тракте больше места, чем армия наследника. Передвигалось же оно так медленно, что метательные машины, замыкающие колонну, двинулись в поход с опозданием на целые сутки. Вдобавок ко всему певицы и танцовщицы, увидав пустыню, совсем еще не страшную в этом месте, испугались и начали плакать. Для успокоения их пришлось сделать раньше времени привал на ночь, разбить шатры и устроить представление, а затем пиршество. Ночное празднество в прохладе, под звездным небом на фоне дикой природы, очень понравилось танцовщицам и певицам, и они заявили, что впредь будут выступать только в пустыне. Между тем наследник, узнав в пути о том, что творится в его штабе, прислал приказ немедленно вернуть женщин в город и ускорить продвижение задержавшихся частей. При штабе находился военный министр достопочтенный Херихор, но только в качестве наблюдателя. Он не вез с собой певиц, но и воздерживался от всяких замечаний штабным офицерам. Он приказал вынести свои носилки в самое начало колонны и, в зависимости от того, как она подвигалась, то уходил вперед, то отдыхал под сенью огромного опахала, которое держал над ним адъютант. Досточтимый Херихор был человек сорока с лишним лет, мощного сложения; замкнутый в себе, он говорил редко и так же редко смотрел на людей из-под полуопущенных век. Как все египтяне, он ходил с обнаженными руками и ногами, с открытой грудью, в сандалиях, короткой юбочке вокруг бедер и переднике в белую и синюю полосу. Как жрец он брил лицо и голову и носил шкуру пантеры, перекинутую через левое плечо. Как военный он покрывал голову небольшим шлемом, из-под которого на шею и плечи ниспадал легкий назатыльный плат, тоже в белую и синюю полосу. На шее у него была тройная золотая цепь, а с левой стороны висел короткий меч в богато украшенных ножнах. Носилки Херихора, которые несли шесть черных рабов, всегда сопровождало трое приближенных: один держал опахало, другой - секиру министра, а третий - шкатулку с папирусами. Этим третьим был писец министра жрец Пентуэр, худой аскет, даже в самый сильный зной не покрывавший бритой головы. Он происходил из народа, но благодаря своим исключительным способностям занимал важный государственный пост. Хотя министр со своими приближенными находился впереди штабной колонны и не вмешивался в ход маневров, нельзя, однако, сказать, чтобы он не знал, что делается за его спиной. Каждый час, а иногда и каждые полчаса к носилкам вельможи подходил то низший жрец, простой "слуга божий", то отставший солдат, то торговец или раб и, как будто невзначай обгоняя молчаливую свиту министра, бросал на ходу два-три слова, которые Пентуэр иногда записывал, но чаще просто запоминал, так как память у него была необыкновенная. В шумной толпе штабных никто не обращал внимания на эти мелочи. Офицеры, знатные молодые люди, в суете, за громкими разговорами или песнями не замечали, кто подходит к министру, тем более что по тракту все время сновало взад и вперед множество пешеходов. Пятнадцатого месоре штаб наследника вместе с военным министром провел ночь под открытым небом на расстоянии одной мили от полков, строившихся уже в боевой порядок поперек тракта за городом Пи-Баилосом. Около часа утра, что соответствует нашим шести часам, холмы пустыни окрасились в фиолетовый цвет. Из-за них выглянуло солнце. По земле Гошен разлился розовый свет, и городки, храмы, дворцы знатных вельмож и хижины крестьян мгновенно загорелись среди зелени разноцветными огоньками. Вскоре весь западный край неба потонул в золотистом сиянии. Казалось, будто цветущая земля Гошен растворяется в золоте, а бесчисленные каналы струят вместо воды расплавленное серебро. Между тем фиолетовые холмы пустыни еще больше потемнели; длинные тени от них легли на пески, где редкая растительность выделялась черными пятнами. Дозорные, стоявшие вдоль тракта, уже могли ясно видеть обсаженные пальмами поля за каналом. На одних зеленели лен, пшеница, клевер, на других золотился дозревающий ячмень второго посева. Из скрытых меж зелени лачуг стали выходить на работу земледельцы, они были почти голые, медно-коричневого цвета; весь наряд их состоял из узкого набедренника и чепца. Одни направлялись к каналам - очищать их от ила или черпать и выливать на поля воду при помощи простых машин, напоминавших журавли наших колодцев. Другие, рассыпавшись между деревьями, собирали зрелые фиги и виноград. Тут же копошились голые дети и женщины в белых, желтых или красных сорочках без рукавов. Повсюду царило оживление. В вышине хищные птицы пустыни охотились на голубей и галок земли Гошен. Вдоль канала покачивались скрипучие журавли, поднимая ведра с илистой водой, а собиравшие плоды люди то появлялись, то исчезали в зелени деревьев, словно пестрые бабочки. Между тем в пустыне, на тракте, зашевелились полки и обозы. Проскакал отряд всадников, вооруженных копьями. За ним двинулись лучники, в чепцах и юбочках, с луками в руках, с колчанами за спиною и широкими тесаками на правом боку. За ними следовали пращники с мешками камней и короткими мечами. На расстоянии ста шагов за ними шли два небольших отряда пехоты: один - вооруженный копьями, другой - секирами. И те и другие несли в руках прямоугольные щиты; грудь их была прикрыта, точно панцирем, нагрудниками из толстой ткани, чепцы с легкими назатыльными платами защищали их от солнца. Эти чепцы и нагрудники в синюю и белую или в желтую и черную полосу делали солдат похожими на огромных шершней. За передним отрядом, окруженные секироносцами, двигались носилки министра, а за ними, в медных шлемах и панцирях, - греческие роты, мерная поступь которых напоминала удары тяжелых молотов. Сзади слышался скрип телег, рев скота и окрики возниц, а по обочине дороги, на носилках, подвешенных между двумя ослами, пробирался бородатый финикийский торговец. Надо всем этим клубилась туманом золотая пыль и дышал зной. Вдруг со стороны сторожевого отряда прискакал верховой и сообщил министру, что приближается наследник. Министр сошел с носилок, и в ту же минуту на тракте показалась кучка всадников. Они спешились. Один из всадников и министр пошли навстречу друг другу, то и дело останавливаясь и кланяясь. - Привет тебе, сын фараона, да живет он вечно! - возгласил министр. - Привет тебе, и да здравствуешь ты долгие лета, святой отец! - ответил наследник и прибавил: - Вы тащитесь, как калеки, а между тем не позже как через два часа нагрянет Нитагор. - Ты совершенно прав. Твой штаб подвигается очень медленно. - К тому же Эннана сказал мне, - Рамсес кивнул на стоявшего позади него воина, увешанного амулетами, - что вы не высылали патрулей в ущелья. А будь это настоящая война, неприятель мог бы напасть на вас с этой стороны. - Я не командующий, а только судья, - спокойно ответил министр. - А что делает Патрокл? - Патрокл с греческим полком конвоирует метательные машины. - А мой родственник и адъютант Тутмос? - Спит еще, должно быть. Рамсес с досадою топнул ногой, но промолчал. Это был красивый юноша с почти женственным лицом. Гнев и загар еще больше красили его. На нем был род узкого кафтана в синюю и белую полосу, плотно облегавший его фигуру, такого же цвета плат свешивался у него из-под шлема; на шее висела золотая цепь, а слева - дорогой меч. - Я вижу, - заговорил царевич, - что только ты один, Эннана, блюдешь здесь мою честь. Увешанный амулетами офицер поклонился до земли. - Тутмос - лентяй! - продолжал наследник. - Возвращайся, Эннана, на свое место. Пусть, по крайней мере, у сторожевого отряда будет военачальник. Затем, взглянув на свиту, которая сразу окружила его, точно выросши из-под земли, он прибавил: - Пусть мне подадут носилки. Я устал, как каменотес. - Разве боги могут уставать?.. - прошептал у него за спиной Эннана. - Ступай на свое место! - приказал Рамсес. - А может быть, ты, подобие месяца, велишь мне сейчас обследовать ущелье? - тихо спросил офицер. - Приказывай, ибо, где бы я ни был, сердце мое следует за тобой, чтоб угадать твою волю и исполнить ее. - Я знаю, что ты бдителен, - ответил Рамсес. - Ступай же и смотри за всем. - Святой отец! - обратился Эннана к министру. - Прими уверение в моей готовности служить тебе. Не успел Эннана ускакать, как в конце марширующей колонны поднялась еще большая суета: искали носилки наследника престола, но их нигде не было. Вместо носилок, расталкивая греческих солдат, показался юноша странной наружности. На нем была кисейная рубашка, богато вышитый передник и золотая перевязь через плечо. Особенно же бросались в глаза его огромный парик из множества косичек и фальшивая бородка, похожая на кошачий хвост. Это был Тутмос, первый щеголь в Мемфисе, даже в походе не забывавший наряжаться и натирать себя благовониями. - Здравствуй, Рамсес! - вскричал щеголь, энергично расталкивая офицеров. - Представь себе, твои носилки куда-то запропастились. Придется сесть в мои; они, правда, недостойны такой чести, но и не столь уж плохи. - Я сердит на тебя, - ответил царевич. - Ты спишь, вместо того чтобы заботиться о войске. Щеголь удивленно посмотрел на него. - Я сплю?.. - воскликнул он. - Пусть отсохнет язык у того, кто говорит подобную ложь. Я знал, что ты прибудешь, и уже целый час одеваюсь и готовлю для тебя ванну и благовония... - А тем временем солдаты идут одни. - Как? Неужели я должен командовать колонной, в которой находятся военный министр и такой полководец, как Патрокл?.. Наследник престола ничего не ответил, а Тутмос, подойдя к нему, тихо заговорил: - На кого ты похож, сын фараона?! Без парика, волосы и платье в пыли, кожа черная, вся потрескалась, как земля летом!.. Досточтимая царица-мать прогнала бы меня, если бы знала, в каком ты виде. - Я просто устал. - Так садись в носилки. Там тебя ждут венки из свежих роз, жаркое из дичи и кувшин кипрского вина. А кроме того, - прибавил он еще тише, - я спрятал в обозе Сенуру... - Она здесь?.. Блестящие глаза царевича затуманились. - Пусть войска проходят, - продолжал Тутмос, - мы тут подождем ее. Рамсес словно очнулся. - Отстань, искуситель!.. Ведь через два часа сражение. - Ну, какое это сражение! - Во всяком случае, оно решит мою дальнейшую судьбу. - Пустяки! - улыбнулся щеголь. - Я готов поклясться, что еще вчера военный министр отправил царю рапорт с просьбой дать тебе корпус Менфи. - Все равно сегодня я не могу думать ни о чем другом, кроме армии. - Ты помешан на войне! А на войне человек месяцами не моется, чтобы в один прекрасный день погибнуть. Брр!.. Ты хоть посмотрел бы на Сенуру. Только взглянул бы на нее... - Нет! - ответил Рамсес решительно. - Вот поэтому и не хочу видеть... В тот момент, когда из-за греческих шеренг восемь человек вынесли огромные носилки Тутмоса, приготовленные для наследника, со стороны головного отряда прискакал всадник. Он спешился и побежал с такой быстротой, что на груди у него зазвенели изображения богов и дощечки с их именами. Это был запыхавшийся Эннана. Все повернулись к нему, что, по-видимому, доставило ему удовольствие. - Царевич, божественные уста! - воскликнул Эннана, склоняясь перед Рамсесом. - Когда, согласно твоему высокому приказу, я ехал во главе отряда, внимательно следя за всем, мне попались на дороге два дивных скарабея (*24). Священные жуки катили поперек дороги глиняные шарики, направляясь к пескам. - Ну и что же? - перебил его наследник. - Разумеется, - продолжал Эннана, глянув в сторону министра, - я и мои люди, воздав священные почести золотым подобиям солнца, остановили движение войска. Это столь важное знамение, что без особого приказа ни один из нас не осмелился бы продолжать путь. - Я вижу, ты действительно благочестивый египтянин, хотя черты лица у тебя хеттские, - ответил досточтимый Херихор и, повернувшись к стоявшим поблизости вельможам, прибавил: - Мы не пойдем дальше по тракту, дабы не растоптать священных жуков. Пентуэр, можно ли этим ущельем, что направо, обойти тракт? - Можно, - ответил писец министра. - Ущелье тянется на целую милю и выходит снова на тракт, почти против самого Пи-Баилоса. - Потерять столько времени! - негодующе воскликнул наследник. - Готов поклясться, что это не скарабеи, а духи моих финикийских ростовщиков, - заметил щеголь Тутмос. - Они отправились в загробный мир и уже не могут потребовать с меня долги, поэтому в наказание заставляют брести через пустыню!.. Свита наследника с беспокойством ожидала решения. Рамсес обратился к Херихору: - Что ты об этом думаешь, святой отец? - Взгляни на офицеров, - ответил жрец, - и ты поймешь, что надо идти ущельем. Но тут выступил вперед предводитель греков, генерал Патрокл. - Если ты, царевич, разрешишь, - сказал он наследнику, - мой полк пойдет и дальше по тракту. Наши воины не боятся скарабеев. - Ваши воины не боятся даже царских гробниц, - ответил министр. - Однако там, должно быть, небезопасно, ибо ни один из них оттуда не вернулся. Грек смущенно отступил назад и затерялся в свите. - Согласись, святой отец, - проговорил шепотом, еле сдерживая свое возмущение, наследник, - что такое препятствие не остановило бы в пути даже осла. - Но осел никогда не будет фараоном, - спокойно ответил министр. - В таком случае ты, министр, сам поведешь колонну через ущелье! - воскликнул Рамсес. - Я не сведущ в жреческой тактике. К тому же мне надо отдохнуть. Пойдем! - обратился он к Тутмосу и повернул к лысым холмам. 2 Досточтимый Херихор тотчас же поручил своему адъютанту, несшему секиру, принять командование сторожевым отрядом вместо Эннаны. Затем приказал, чтобы машины для метания больших камней свернули с тракта по направлению к ущелью и чтобы греческие солдаты помогали их передвижению в трудных местах. Колесницы же и носилки офицеров свиты должны были тронуться последними. Пока Херихор отдавал приказы, адъютант, державший опахало, подошел к писцу Пентуэру и сказал шепотом: - Теперь уже, видно, никогда нельзя будет ездить этим трактом!.. - Почему?.. - возразил молодой жрец. - Но сейчас, когда два священных жука пересекли нам дорогу, не следует идти по ней дальше. Может произойти несчастье. - Оно и так уже произошло! Ты видел, что царевич Рамсес разгневался на министра? А наш господин не из тех, кто забывает... - Не царевич рассердился на нашего господина, а наш господин на царевича и дал ему это понять, - ответил Пентуэр. - И хорошо сделал. А то молодому наследнику уже кажется, что он будет вторым Менесом (*25). - Уж не самим ли Рамсесом Великим?.. - вставил адъютант. - Рамсес Великий повиновался богам, и за это во всех храмах ему посвящены хвалебные надписи. Менес же, первый царь Египта, ниспроверг старые порядки, и лишь отеческой кротости жрецов обязан он тем, что его имя не предано забвению... Хотя я не дал бы и одного медного дебена (*26) за то, что мумия Менеса еще существует. - Дорогой Пентуэр, - сказал адъютант, - ты человек умный и понимаешь, что нам все равно - десять господ у нас или одиннадцать... - Но народу не все равно, должен ли он каждый год добывать одну гору золота - для жрецов, или две горы - для жрецов и для фараона, - возразил Пентуэр, сверкнув глазами. - У тебя опасные мысли в голове, - проговорил шепотом адъютант. - А сколько раз ты сам возмущался роскошью двора фараона и номархов?.. - Тише... тише!.. Мы еще поговорим об этом, только не сейчас. Несмотря на песок, метательные машины, к которым припрягли по лишней паре быков, катились быстрее по пустынному ущелью, чем по тракту. Рядом с первой шел Эннана, озабоченный мыслью о том, почему министр отстранил его от командования сторожевым отрядом. Уж; не ждет ли его какое-нибудь более высокое назначение? И в радостном ожидании, а может быть, чтобы заглушить тревожившие его опасения, он взял в руки шест и, где попадался более глубокий песок, подпирал баллисту (*27) или криком подгонял греков. Те, однако, мало обращали на него внимания. Уже добрых полчаса колонна подвигалась по извилистому ущелью с голыми отвесными стенами. Вдруг головной отряд остановился. В этом месте ущелье пересекалось другим, по дну которого проходил довольно широкий канал. Гонец, посланный к министру с сообщением о неожиданном препятствии, вернулся с приказом немедленно засыпать канал. Около сотни греческих воинов с кирками и лопатами принялись за работу. Одни откалывали каменные глыбы, другие сваливали их в ров и засыпали песком. В это время из глубины ущелья вышел человек; в руках его была мотыга, похожая на шею аиста, с острием в виде клюва. Это был египетский крестьянин, старик, совершенно голый. С минуту он с величайшим недоумением смотрел на работу солдат и вдруг бросился к ним с криком: - Что вы делаете, безбожники? Ведь это же канал!.. - А ты как смеешь оскорблять воинов его святейшества? - спросил подоспевший Эннана. - Я вижу, ты как будто египтянин и, должно быть, из начальников, - ответил крестьянин. - Так вот что я тебе сказку: этот канал принадлежит могущественному господину. Он служит управляющим у писца при человеке, который носит опахало над достопочтенным мемфисским номархом. Смотрите, как бы вы не попали в беду. - Делайте свое дело, - приказал Эннана греческим солдатам, не без любопытства поглядывавшим на крестьянина. Они не понимали его языка, но их удивлял его тон. - Они продолжают засыпать!.. - воскликнул крестьянин с растущим возмущением. - Несдобровать вам, собаки! - вскричал он, бросаясь с мотыгой на одного из солдат. Грек вырвал мотыгу и так ударил крестьянина в зубы, что у того кровь брызнула изо рта. Потом снова принялся сыпать песок. Ошеломленный ударом, крестьянин взмолился: - Добрый господин! Ведь этот канал я рыл десять лет, сам, своими руками, все ночи и все праздники! Наш господин обещал, что, если я проведу воду в эту ложбину, он выделит мне участок у канала, даст пятую часть урожая и подарит свободу... Вы слышите?.. Свободу мне и троим моим детям!.. О боги!.. - Он воздел руки и снова обратился к Эннане: - Они не понимают меня, эти заморские бородачи, собачье племя, братья финикиян и евреев! Но ты, господин, выслушай меня... Десять лет, - в то время как другие отправлялись кто на ярмарку, кто на пляски, кто со священными процессиями, - я пробирался сюда, в это глухое ущелье. Я перестал ходить на могилу матери - и все рыл да рыл... забыл об умерших, только бы детям своим и себе хоть на один день перед смертью добыть свободу и землю... О боги, будьте свидетелями, сколько раз заставала меня тут ночь! Сколько раз я слышал здесь протяжный вой гиены, видел зеленые глаза волков! Но я не бежал от них: куда мог бежать я, несчастный, когда на каждой тропинке стерегли меня всякие страхи, а свобода держала за ноги... Как-то раз из-за этой скалы вышел на меня лев, фараон всех зверей. Мотыга выпала у меня из рук. Я бросился перед ним на колени и взмолился: "Господин! Неужели ты не побрезгаешь мною? Ведь я только раб!" Хищный лев и тот сжалился надо мной. Волки обходили меня. Даже летучие мыши щадили мою бедную голову. А ты, египтянин... Крестьянин замолчал, он увидел приближающиеся носилки Херихора и его свиту. Заметив опахало и перекинутую через плечо шкуру пантеры, крестьянин понял, что это знатный человек и, по-видимому, жрец. Он подбежал, бросился на колени и припал к земле. - Чего тебе, старик? - спросил вельможа. - "Свет солнца, выслушай меня! - воскликнул крестьянин. - Да не будет стонов в твоих чертогах и да не постигнет тебя несчастье. Да не испытаешь ты неудачи в делах своих и не унесет тебя течение, когда ты будешь переплывать через Нил..." - Я спрашиваю - чего ты хочешь? - повторил министр. - "Добрый господин! - продолжал крестьянин. - Начальник, не знающий спеси, побеждающий ложь и творящий правду... Отец нищему, муж вдове, кров не имеющему матери. Дозволь мне возглашать имя твое, как возглашают закон в стране. Снизойди к словам уст моих... Выслушай и учини справедливость, благороднейший из благородных..." (*0) - Он просит, чтобы не засыпали этот ров, - пояснил Эннана. Министр пожал плечами и двинулся дальше по направлению к каналу, через который перебросили мостки. Тогда крестьянин в отчаянии обхватил его ноги. - Уберите его прочь!.. - крикнул министр, отпрянув, точно от укуса змеи. Писец Пентуэр отвернулся; его худое лицо стало серым. Эннана же набросился на крестьянина, сдавив ему сзади шею, но не мог оторвать его от ног министра и кликнул солдат. Минуту спустя Херихор переправился на другую сторону рва, а солдаты почти на руках оттащили крестьянина в самый конец колонны и дали ему десяток-другой тумаков, а всегда вооруженные прутьями низшие офицеры отсчитали ему несколько десятков ударов и бросили у входа в ущелье. Избитый, окровавленный, а главное, перепуганный бедняк с минуту неподвижно сидел на песке, потом протер глаза и вдруг, вскочив, побежал по направлению к тракту, оглашая воздух воплями. - Поглоти меня, земля!.. Проклят тот день, когда я увидел свет, и ночь, когда сказали: "Родился человек". В плаще справедливости нет и лоскутка для рабов. Да и боги не взглянут на такую тварь, у которой только и есть, что руки, чтобы трудиться, глаза, чтобы плакать, спина, чтобы получать удары. О смерть! Обрати мое тело в прах, дабы мне и там, на полях Осириса (*28), снова не родиться рабом... 3 Вне себя от негодования, царевич Рамсес взбирался на кручу, за ним шел Тутмос. У щеголя съехал набок парик, фальшивая бородка свалилась, и он нес ее в руках. Он устал и казался бы бледным, если б не слой румян на лице. Наконец наследник остановился на вершине холма. Из ущелья доносился до них гул солдатских голосов и громыхание катящихся баллист. Перед ними простиралась земля Гошен, все еще утопавшая в лучах солнца. Казалось, будто это не земля, а золотистое облако, на котором мечта выткала пейзаж, расцветив его изумрудами, серебром, рубинами, жемчугом и топазами. Наследник престола протянул руку вперед. - Смотри, - обратился он к Тутмосу, - там моя земля, а тут моя армия... И вот там самые высокие здания - дворцы жрецов, а здесь жрец командует моими войсками!.. Можно ли терпеть все это? - Так всегда было, - ответил Тутмос, боязливо оглядываясь кругом. - Ложь! Я знаю историю этой страны, скрытую от вас. Военачальниками и высшими правителями страны были всегда только фараоны, по крайней мере, наиболее энергичные из них. У этих властителей дни проходили не в жертвоприношениях и молитвах, а в управлении государством. - Но если такова воля царя... - попробовал вставить Тутмос. - Воля моего отца вовсе не в том, чтобы номархи правили по своей прихоти, а наместник Эфиопии считался почти равным владыке Обеих стран (*29). И не в том, чтобы египетская армия бежала от пары золотых жуков, потому что военный министр у нас - жрец. - Это прославленный военачальник... - прошептал вконец испуганный Тутмос. - Какой он военачальник! Не тем ли он славен, что разбил кучку ливийских (*30) разбойников, которые удирают при одном виде египетских солдат? А посмотри, как ведут себя наши соседи: иудеи медлят с уплатой дани и платят все меньше и меньше, хитрые финикияне каждый год уводят по нескольку кораблей из нашего флота. Против хеттов нам приходится держать на востоке огромную армию, а в Вавилоне и Ниневии (*31) разгорается движение, которое находит отклик во всей Месопотамии. И вот результаты жреческого управления: у моего прадеда было сто тысяч талантов (*32) годового дохода и армия в сто шестьдесят тысяч человек, а у моего отца всего-навсего пятьдесят тысяч талантов и стодвадцатитысячная армия. И что это за армия! Если бы не греческий корпус, который сторожит ее, как овчарка овец, египетскими солдатами давно бы уже командовали жрецы, а фараон стал бы только жалким номархом. - Откуда ты это знаешь? Откуда у тебя такие мысли? - удивился Тутмос. - Ведь я сам из рода жрецов. И это они учили меня, когда я еще не был наследником престола. О, когда я после смерти отца - да живет он вечно! - стану фараоном, я поставлю ступню мою, обутую в бронзовую сандалию, им на шею! Но прежде всего, я завладею их сокровищницами, которые всегда были полны, а со времен Рамсеса Великого стали особенно разбухать и сейчас так богаты, что с ними не сравнится и фараонова казна. - Горе нам! - вздохнул Тутмос. - У тебя такие замыслы, что под их тяжестью провалился бы вон тот холм, если бы он мог слышать и понимать. А где твои силы?.. Помощники?.. Солдаты?.. Против тебя встанет весь народ, предводительствуемый могущественной кастой. А кто будет на твоей стороне? Царевич задумался. Наконец он ответил: - Армия. - Значительная часть ее пойдет за жрецами. - Греческий корпус. - Это бочка воды в Ниле. - Чиновники. - Половина их из жреческого сословия. Рамсес печально тряхнул головой и замолчал. По голому каменистому откосу они стали спускаться в ложбину. Вдруг Тутмос, забежавший несколько вперед, воскликнул: - Неужели мне это мерещится? Посмотри, Рамсес! Между этими скалами укрылся второй Египет! - Наверно, какая-нибудь жреческая усадьба, не платящая налогов, - с горечью ответил наследник. У ног их в глубине лежала плодородная долина, имевшая форму вил, зубья которых терялись в скалах. Вдоль одного из них стояло несколько хижин для рабочих и красивый домик владельца или управляющего. Здесь росли пальмы, виноград, оливы, смоковницы с воздушными корнями, кипарисы, даже молодые баобабы. Посредине струился поток, а по склонам гор, на расстоянии нескольких сот шагов друг от друга, были расставлены небольшие запруды. Спустившись к виноградникам, полным зрелых гроздей, они услышали женский голос, звавший кого-то, или, вернее, грустно напевавший: - Где ты, моя курочка? Откликнись! Где ты, любимая? Что же ты убежала от меня? Разве не даю я тебе свежей водицы, не кормлю из своих рук отборным зерном, - даже рабы смотрят на это с завистью. Где же ты? Откликнись! Берегись - ночь тебя застигнет, и не найдешь ты дороги к дому, где все заботятся о тебе. Или прилетит из пустыни рыжий ястреб и растерзает твое сердечко. Напрасно будешь звать тогда свою хозяйку, как сейчас я тебя... Отзовись же, а то я рассержусь и уйду, и придется тебе возвращаться домой пешком. Песня раздавалась все ближе и ближе. Певунья была уже в нескольких шагах от путников, когда Тутмос, выглянув из кустов, воскликнул: - Посмотри, Рамсес, какая красавица!.. Царевич, вместо того чтобы посмотреть, выбежал на тропинку навстречу поющей. Это была действительно красивая девушка с правильными чертами лица и кожей цвета слоновой кости. Из-под легкого покрывала выбивались длинные черные волосы, собранные в узел. На ней был легкий, ниспадавший мягкими складками белый хитон, который она с одной стороны поддерживала рукой; под прозрачной тканью розовела девичья грудь, словно два яблока. - Кто ты, девушка? - спросил Рамсес. Суровые морщины исчезли с его лба, глаза загорелись. - О Яхве! (*33) Отец!.. - крикнула девушка, в испуге остановившись. Немного погодя она, однако, успокоилась, и ее бархатные глаза приняли выражение кроткой грусти. - Как ты попал сюда? - спросила она Рамсеса слегка дрогнувшим голосом. - Я вижу, ты солдат, а сюда солдатам нельзя ходить. - Почему нельзя? - Потому что это земля великого господина Сезофриса. - Ого-го! - рассмеялся Рамсес. - Не смейся, а то сейчас побледнеешь. Господин Сезофрис служит писцом у господина Хайреса, который носит опахало над досточтимым номархом Мемфиса. Мой отец его видел и падал пред ним ниц. - Ого-го! - повторял, продолжая смеяться, Рамсес. - Слова твои дерзки! - сказала девушка, хмуря брови. - Если б не светилось твое лицо добротой, я подумала бы, что ты греческий наемник или бандит. - Пока он еще не бандит, но когда-нибудь, пожалуй, станет величайшим бандитом, какого когда-либо носила земля, - вмешался щеголеватый Тутмос, оправляя свой парик. - А ты, наверно, танцовщик? - ответила, уже осмелев, девушка. - О! Я даже уверена, что видела тебя на ярмарке в Пи-Баилосе. Это не ты ли заклинал змей?.. Юноши пришли в веселое настроение. - А ты кто такая? - спросил девушку Рамсес, пытаясь взять ее за руку. Но она отдернула ее. - Как ты смеешь? Я - Сарра, дочь Гедеона, управляющего этой усадьбой. - Еврейка? - спросил Рамсес, и по лицу его пробежала тень. - Ну и что же?.. Ну и что же? - воскликнул Тутмос. - Ты думаешь, еврейки хуже египтянок? Они только скромнее и неприступнее, и это придает их любви особую прелесть. - Так вы язычники? - проговорила Сарра с достоинством. - Можете отдохнуть, если вы устали, нарвите себе винограду и уходите. Наши работники не рады таким гостям. Она повернулась, чтобы уйти, но Рамсес удержал ее. - Постой. Ты мне нравишься, и я не хочу, чтобы ты ушла от меня. - Злой дух тебя обуял, что ли? Никто в этой долине не посмел бы так со мной говорить! - возмутилась Сарра. - Видишь ли, - вмешался Тутмос, - этот юноша - офицер жреческого полка Птаха и служит писцом у писца того господина, который носит опахало над носящим опахало за номархом Хабу (*34). - Я вижу, что он офицер, - ответила Сарра, задумчиво посмотрев на Рамсеса, - а может быть, даже и большой господин? - прибавила она, приложив палец к губам. - Кто бы я ни был, твоя красота превосходит мою знатность! - воскликнул Рамсес. - Скажи, однако, правда ли, что вы... что вы едите свинину? Сарра посмотрела на него с обидой. Тутмос же заметил: - Видно, что ты не знаешь евреек. Еврей готов скорее умереть, чем отведать свиного мяса, которое я, впрочем, считаю вовсе не плохим. - А кошек вы убиваете? - продолжал спрашивать Рамсес, сжимая руку Сарры и глядя ей в глаза. - И это выдумки, гнусные выдумки! - воскликнул Тутмос. - Ты мог бы спросить об этом меня и не болтать вздор. У меня были три любовницы еврейки. - До сих пор ты говорил правду, а сейчас лжешь, - вспылила Сарра. - Еврейка не будет ничьей любовницей! - прибавила она с гордостью. - Даже любовницей писца у такого господина, который носит опахало над номархом мемфисским? - спросил насмешливо Тутмос. - Даже... - Даже любовницей самого господина, что носит опахало? Сарра смутилась, но все же ответила: - Даже... - И даже самого номарха? У девушки опустились руки. Она растерянно переводила взгляд с одного юноши на другого. Губы у нее дрожали, глаза заволокло слезами. - Кто вы такие? - спросила она с испугом. - Вы спустились сюда с гор, как путники, которые хотят утолить жажду и голод. А говорите со мной, как очень важные господа. Кто вы такие?.. Твой меч, - повернулась она к Рамсесу, - усыпан изумрудами, а на шее у тебя такая богатая цепь, какой нет даже в сокровищницах нашего господина, милостивейшего Сезофриса... - Скажи мне лучше: нравлюсь ли я тебе? - настойчиво спрашивал Рамсес, сжимая ее руки и нежно заглядывая в глаза. - Ты прекрасен, как архангел Гавриил, но я боюсь тебя, потому что не знаю, кто ты... Вдруг из-за гор донесся звук рожка. - Зовут тебя! - крикнул Тутмос. - А если я такой большой господин, как ваш Сезофрис? - Ты и в самом деле можешь им быть!.. - прошептала Сарра. - А если я ношу опахало над мемфисским номархом? - Ты можешь быть и столь знатным... Где-то в горах прозвучал второй рожок. - Идем, Рамсес, - стал настаивать встревоженный Тутмос. - А если б я был наследником престола, ты пошла бы ко мне, девушка? - спросил царевич. - О Яхве! - вскрикнула Сарра, падая на колени. Теперь уже со всех сторон рожки трубили тревогу. - Бежим! - кричал в отчаянии Тутмос. - Разве ты не слышишь, что в лагере тревога? Наследник быстро снял свою цепь и набросил ее на шею Сарры. - Отдай отцу, - сказал он, - я покупаю тебя. Прощай!.. Он страстно поцеловал ее в губы. Она обняла его ноги. Он вырвался, пробежал несколько шагов, снова вернулся и снова стал покрывать поцелуями ее прелестное лицо и черные волосы, как будто не слыша нетерпеливых звуков рожка. - Именем фараона заклинаю тебя, иди за мной! - крикнул Тутмос, схватив царевича за руку. Они пустились бегом в ту сторону, откуда раздавались звуки рожков. Рамсес временами шатался, словно пьяный, и все оглядывался назад. Наконец они стали взбираться на противоположный склон. "И этот человек, - думал Тутмос, - хочет бороться с жрецами!.." 4 Наследник и его друг бежали с четверть часа по скалистому гребню взгорья, все яснее слыша звуки рожков, которые еще неистовее трубили тревогу. Наконец они очутились в таком месте, откуда можно было охватить взором окрестности. Слева тянулся тракт, за которым отчетливо был виден город Пи-Баилос, стоявшие за ним полки наследника и огромное облако пыли, клубившееся над наступающим с востока противником. Справа зияло глубокое ущелье, по которому греческий полк тащил метательные машины. Недалеко от тракта ущелье это сливалось с другим, более широким, выходившим из глубины пустыни. Здесь творилось что-то странное. Греки с баллистами стояли в бездействии неподалеку от места слияния ущелий. На самом же месте слияния, между трактом и штабом наследника, выстроились, словно четыре частокола, четыре плотные шеренги каких-то других войск, ощетинившиеся сверкающими копьями. Несмотря на крутизну дороги, наследник бегом пустился к своей колонне, туда, где стоял военный министр, окруженный офицерами. - Что тут происходит?.. - грозно закричал он. - Зачем вы трубите тревогу, вместо того чтобы идти вперед? - Мы отрезаны! - заявил Херихор. - Кто?.. Кем?.. - Наша колонна - тремя полками Нитагора, вышедшими из пустыни. - Значит, там, около дороги, стоит неприятель? - Да, сам непобедимый Нитагор. Можно было подумать, что наследник вдруг сошел с ума. Рот у него перекосился, глаза выкатились из орбит. Он рванул меч из неясен и, подбежав к грекам, крикнул хриплым голосом: - За мной, на тех, кто осмелился преградить нам путь! - Да живешь ты вечно, наследник фараона!.. - вскричал Патрокл, тоже поднимая меч. - Вперед, потомки Ахиллеса!.. - обратился он к своим солдатам. - Покажем египетским пастухам, что никто не в силах остановить нас! Рожки затрубили атаку. Четыре короткие, но прямые и упругие, как струна, греческие шеренги двинулись вперед; взвилось облако пыли, и раздались клики в честь Рамсеса. Через несколько минут греки очутились лицом к лицу с египетскими полками и в нерешительности замедлили шаг. - За мной! - скомандовал наследник, устремляясь вперед с мечом в руке. Греки взяли копья наперевес. В рядах противника поднялось какое-то движение, пробежал ропот, и копья их направились на атакующих. - Кто вы такие, безумцы?.. - донесся мощный бас со стороны противника. - Наследник престола!.. - ответил Патрокл. На мгновение все стихло. - Расступитесь!.. - раздался тот же громовой голос. Полки восточной армии медленно раздвинулись, словно тяжелые створы ворот, пропуская греческий отряд. К наследнику приблизился седой военачальник в позолоченном шлеме и доспехах и, низко поклонившись, сказал: - Победа за тобой, эрпатор! Только великий полководец выходит таким образом из трудного положения. - Ты, Нитагор? Храбрейший из храбрых!.. - воскликнул царевич. В это время к ним приблизился военный министр, слышавший их разговор. - А если бы и у вас был такой же недисциплинированный военачальник, как сын царя, - спросил он язвительно, - чем кончились бы наши маневры? - Оставь в покое молодого воина!.. - ответил Нитагор. - Разве тебе мало, что он показал львиные когти, как подобает потомку фараонов?.. Тутмос, услышав, какой оборот принимает разговор, вмешался и спросил Нитагора: - Как ты очутился здесь, достойный военачальник, когда главные твои силы находятся впереди нашей армии? - Я знал, что, в то время как наследник стягивает войска под Пи-Баилосом, мемфисский штаб еле-еле плетется. И вот, шутки ради, решил устроить вам, барчукам, западню... На мою беду, здесь оказался наследник и расстроил мои планы. Всегда так действуй, Рамсес, - конечно, перед настоящим врагом. - А если он, как сегодня, наткнется на втрое превосходящие силы?.. - задал вопрос Херихор. - Бесстрашный ум значит больше, чем сила, - ответил старый полководец. - Слон в пятьдесят раз сильнее человека, однако покоряется ему или гибнет от его руки. Херихор ничего не ответил. - Маневры были признаны оконченными. Наследник престола, в сопровождении министра и военачальников, направился к войскам, стоявшим у Пи-Баилоса. Здесь он приветствовал ветеранов Нитагора и простился со своими полками, приказав им идти на восток и пожелав успеха. Окруженный многолюдной свитой, Рамсес направился обратно по тракту в Мемфис, приветствуемый толпами жителей земли Гошен, которые вышли ему навстречу, в праздничной одежде, с зелеными ветвями в руках. Вскоре тракт свернул в пустыню, и толпа заметно поредела; когда же они подошли к месту, где штаб наследника из-за скарабеев свернул в ущелье, - на тракте не осталось никого. Рамсес кивнул Тутмосу и, указав ему на знакомый холм, шепнул: - Пойдешь туда, к Сарре... - Понимаю. - Скажешь ее отцу, что я дарю ему усадьбу под Мемфисом. - Понимаю. Послезавтра девушка будет твоей. Обменявшись с наследников этими короткими фразами, Тутмос вернулся к маршировавшим за свитой полкам и вскоре скрылся. По другую сторону тракта, шагах в двадцати от него, почти против ущелья, в которое утром свернули метательные машины, росло небольшое, хотя и старое тамариндовое дерево. Здесь стража, шедшая впереди свиты царевича, неожиданно остановилась. - Опять какие-нибудь скарабеи? - шутя спросил у министра наследник. - Посмотрим, - сухо ответил Херихор. Но ни тот, ни другой не ожидали того, что увидели: на чахлом дереве висел голый человек. - Что это? - спросил пораженный наследник. Адъютанты подбежали поближе и узнали в повесившемся старика крестьянина, канал которого засыпали солдаты. - Туда ему и дорога! - горячился в толпе офицеров Эннана. - Вы поверите, этот жалкий раб осмелился схватить за ноги министра!.. Услышав это, Рамсес сошел с коня и приблизился к дереву. Крестьянин висел, вытянув вперед голову; рот его был широко открыт, ладони обращены к столпившимся воинам, в глазах застыл ужас. Казалось, он хотел что-то сказать, но голос не повиновался ему. - Несчастный! - вздохнул с состраданием наследник. Вернувшись к свите, он велел рассказать ему историю крестьянина, после чего долго ехал молча. Перед глазами Рамсеса все время стоял образ самоубийцы, и душу терзало сознание, что с этим отверженным рабом поступили несправедливо, так несправедливо, что над этим стоило подумать даже ему, сыну и наследнику фараона. Жара была нестерпимая, пыль забивалась в рот и жгла глаза людям и животным. Решили сделать короткий привал. Нитагор тем временем заканчивал разговор с министром. - Мои офицеры, - говорил старый полководец, - смотрят не под ноги, а вперед. Поэтому, может быть, неприятель еще ни разу не захватил меня врасплох. - Хорошо, что вы упомянули об этом, достойнейший. Я чуть было не забыл, что мне надо расплатиться с долгами, - спохватился Херихор и велел созвать офицеров и солдат, какие окажутся поблизости. - А теперь позовите-ка сюда Эннану, - распорядился министр, когда все собрались. Увешанный амулетами воин появился так быстро, как будто только этого и ждал. Лицо его выражало радость, которую не в силах было сдержать смирение. Увидав Эннану, Херихор обратился к собравшимся: - Согласно воле царя, с окончанием маневров верховная военная власть опять переходит ко мне. Присутствующие склонили головы. - Этой властью я должен воспользоваться прежде всего, чтобы воздать каждому по заслугам... Офицеры переглянулись. - Эннана, - продолжал министр, - я знаю, что ты всегда был одним из наиболее исполнительных офицеров. - Истина говорит твоими устами, - ответил Эннана. - Как пальма ждет живительной росы, так жду я приказаний моих начальников. Не получая их, я чувствую себя, как одинокий путник, заблудившийся в пустыне. Покрытые шрамами офицеры Нитагора дивились бойкому ответу Эннаны и думали про себя: "Вот кто получит высшее отличие!.." - Эннана, - продолжал министр, - ты не только исполнителен, но и благочестив, не только благочестив, но и зорок, как ибис над водой. Боги отметили тебя драгоценнейшими качествами: змеиною осторожностью и ястребиным зрением... - Чистейшая правда струится из твоих уст, - вставил Эннана. - Если бы не мое острое зрение, я не заметил бы двух священных скарабеев... - Да, - перебил министр, - и не спас бы нашу колонну от святотатства. За этот подвиг, достойный благочестивейшего египтянина, дарю тебе... - Министр снял с пальца золотой перстень. - ...дарю тебе вот этот перстень с именем богини Мут (*35), милость и покровительство которой будут сопутствовать тебе до конца земного странствования, если ты этого заслужишь. Министр-главнокомандующий вручил Эннане перстень, а присутствующие огласили воздух громкими кликами в честь фараона и звякнули оружием. Видя, что министр не трогается с места, Эннана тоже продолжал стоять, глядя ему в глаза, как верный пес, который, получив из хозяйской руки кусок, виляет хвостом и ждет. - А теперь, - продолжал министр, - признайся, Эннана, почему ты не доложил мне, куда исчез наследник престола, когда войско с трудом пробиралось по ущелью?.. Ты нас подвел, ибо нам пришлось трубить тревогу поблизости от неприятеля... - Боги свидетели, я ничего не знал о достойнейшем наследнике, - ответил, недоумевая, Эннана. Херихор покачал головой. - Не может быть, чтобы человек, одаренный таким зрением, что за сто шагов в песке видит священных скарабеев, не заметил столь высокой особы, как наследник престола. - Истинно говорю - не видел!.. - уверял Эннана, бия себя в грудь. - Впрочем, никто и не отдавал мне приказания наблюдать за царевичем. - Разве я не освободил тебя от командования сторожевым отрядом?.. Или дал тебе какое-нибудь другое поручение? - спросил министр. - Ты был совершенно свободен, как и должно человеку, которому поручено наблюдать за важнейшими событиями. А ты справился с этой задачей?.. За подобную провинность в военное время тебя предали бы смерти... Несчастный офицер побледнел. - Но я питаю к тебе отеческие чувства, Эннана, - продолжал Херихор, - и, памятуя великую услугу, которую ты оказал армии, заметив скарабеев, символ священного солнца, я накажу тебя не как строгий министр, а как кроткий жрец, очень милостиво: ты получишь всего лишь пятьдесят палок. - Ваше высокопреосвященство... - Эннана, ты умел быть счастливым, так будь теперь мужественным и прими это маленькое предостережение, как и подобает офицеру армии его святейшества. Не успел достойнейший Херихор окончить, как старшие офицеры уложили Эннану в удобном месте, в стороне от дороги, один уселся ему на шею, другой на ноги, а два прочих отсчитали ему по голому телу пятьдесят ударов гибкими камышовыми палками. Бесстрашный воин не издал ни одного стона, напротив, напевал вполголоса солдатскую песню и по окончании экзекуции попытался даже сам встать. Ноги, однако, отказались ему повиноваться. Он упал лицом в песок, и его пришлось везти в Мемфис на двуколке; лежа в ней и улыбаясь солдатам, он размышлял о том, что не так быстро меняется ветер в южном Египте, как счастье в жизни бедного офицера. Когда после короткого привала свита наследника тронулась дальше, достопочтенный Херихор пересел на коня и, продолжая путь рядом с генералом Нитагором, беседовал с ним вполголоса об азиатских делах, главным образом о пробуждении Ассирии. В это время между двумя слугами министра - адъютантом, носящим опахало, и писцом Пентуэром - тоже завязался разговор. - Что ты думаешь о случае с Эннаной? - спросил адъютант. - А что ты думаешь о крестьянине, который повесился? - спросил писец. - Мне кажется, что для него сегодняшний день - самый счастливый, а веревка вокруг шеи - самая мягкая из тех, какие попадались ему в жизни, - ответил адъютант. - Кроме того, я думаю, что Эннана будет теперь весьма внимательно наблюдать за наследником. - Ошибаешься, - сказал Пентуэр, - отныне Эннана никогда больше не заметит скарабея, будь тот величиной с вола. А что касается крестьянина, то не кажется ли тебе, что ему все-таки очень и очень плохо жилось на священной египетской земле... - Ты не знаешь крестьян, потому так говоришь... - А кто же знает их, если не я? - хмуро ответил писец. - Я вырос среди них. Разве я не видел, как мой отец чистил каналы, сеял, жал, а главное - вечно платил подати? О, ты не знаешь, что такое крестьянская доля в Египте!.. - Зато я знаю, - ответил адъютант, - что такое доля чужеземца. Мой прадед или прапрадед был одним из знатных гиксосов (*36). Он остался здесь только потому, что привязался к этой земле. И что же - мало того, что у него отняли его поместье, - даже мне до сих пор не прощают моего происхождения!.. Сам знаешь, что мне порою приходится терпеть от коренных египтян, несмотря на мой высокий пост. Как же я могу жалеть египетского мужика, если он, заметив желтоватый оттенок моей кожи, бурчит себе под нос: "Язычник!", "Чужеземец!" А сам он, мужик, - не язычник и не чужеземец!.. - Он только раб, - вставил писец, - раб, которого женят, разводят, бьют, продают, иногда убивают и всегда заставляют работать, обещая вдобавок, что и на том свете он тоже будет рабом. Адъютант пожал плечами. - Чудак ты, хоть умница!.. - сказал он. - Разве ты не видишь: каждый из нас, какое бы положение он ни занимал - низкое или самое низкое, - должен трудиться. И разве тебя огорчает, что ты не фараон и что над твоей могилой не будет пирамиды?.. Ты об этом не думаешь, потому что понимаешь, что таков уж на свете порядок. Каждый исполняет свои обязанности: вол пашет землю, осел возит путешественников, я ношу опахало министра, ты за него помнишь, думаешь, а мужик обрабатывает поле и платит подати. Что нам до того, что какой-то бык родится Аписом и все воздают ему почести или что какой-то человек родится фараоном либо номархом?.. - У этого крестьянина украли его десятилетний труд, - прошептал Пентуэр. - А твой труд разве не крадет министр?.. - спросил адъютант. - Кому известно, что это ты правишь государством, а не досточтимый Херихор?.. - Ошибаешься, - сказал писец, - он действительно правит. У него власть, у него воля, а у меня - только знания. Притом ни меня, ни тебя не бьют, как того крестьянина. - А вот избили же Эннану, и с нами это может случиться. Надо иметь мужество довольствоваться положением, какое кому предназначено. Тем более что, как тебе известно, наш дух, бессмертный Ка (*37), очищаясь, поднимается каждый раз на более высокую ступень, чтобы через тысячи или миллионы лет вместе с душами фараонов и рабов и даже вместе с богами раствориться во всемогущем прародителе жизни, у которого нет имени. - Ты говоришь как жрец, - ответил с горечью Пентуэр. - Скорее я должен был бы относиться ко всему с таким спокойствием. А у меня, напротив, болит душа, потому что я чувствую страдания миллионов. - Кто же тебе велит?.. - Мои глаза и сердце. Они - точно долина между гор, которая не может молчать, когда слышит крик, и откликается эхом. - А я скажу тебе, Пентуэр, что ты напрасно задумываешься над такими опасными вещами. Нельзя безнаказанно бродить по кручам восточных гор - того и гляди, сорвешься, - или блуждать по западной пустыне, где рыскают голодные львы и вздымается бешеный хамсин (*38). Между тем доблестный Эннана, лежа в двуколке, где от тряски боль еще усиливалась, желая показать свое мужество, потребовал, чтобы ему дали поесть и напиться. Съев сухую лепешку, натертую чесноком, и выпив из высокого кувшина кисловатого пива, он попросил возницу, чтобы тот веткой отгонял мух от его израненного тела. Ледка ничком на мешках и ящиках в скрипучей двуколке, бедный Эннана заунывным голосом затянул песню про тяжкую долю низшего офицера: "С чего это ты взял, что лучше быть офицером, чем писцом? Подойди и посмотри на рубцы и ссадины на моем теле, а я расскажу тебе про незавидную жизнь офицера. Я был еще мальчиком, когда меня взяли в казарму. Утром вместо завтрака меня угощали тумаком в живот, так что даже в глазах темнело; в полдень вместо обеда, - кулаком в переносицу, так что даже лицо распухало. А к вечеру вся голова была в крови и чуть не раскалывалась на части. Пойдем, я расскажу тебе, как я совершал поход в Сирию. Я шел навьюченный, как осел, - ведь еду и питье приходилось нести на себе. Шея у меня, как у осла, не сгибалась, спина ныла. Я пил протухшую воду и перед врагом был беспомощен, как птица в силках. Я вернулся в Египет, но здесь я подобен дереву, источенному червями. За всякий пустяк меня раскладывают на земле и бьют по чему попало, так что живого места не остается. И вот я болен и должен лежать, меня приходится везти в двуколке, а пока слуга крадет мой плащ и скрывается. Поэтому, писец, ты можешь изменить свое мнение о счастье офицера" (*0). Так пел доблестный Эннана. И его печальная песня пережила египетское царство. 5 По мере того как свита наследника престола приближалась к Мемфису, солнце склонялось к западу, и от бесчисленных каналов и далекого моря поднимался ветер, насыщенный прохладной влагой. Дорога снова шла по плодородной местности; на полях и в зарослях люди продолжали работать, хотя пустыня уже зарозовела, а макушки гор пылали огнем. Рамсес остановился и повернул лошадь. Его тотчас же окружила свита, подъехали высшие военачальники, и мало-помалу, ровным шагом, стали подходить полки. Освещенный пурпурными лучами заходящего солнца, наследник казался статуей бога. Солдаты смотрели на него с гордостью и любовью, офицеры - с восторгом. Рамсес поднял руку. Все смолкли. Он начал: - Достойные военачальники, храбрые офицеры, послушные воины. Сегодня боги даровали мне счастье командовать такими, как вы, героями. Радостью полно мое царственное сердце. Но я хочу, чтобы вы, военачальники, офицеры и воины, всегда разделяли со мной мою радость, и потому отдаю приказ выдать по одной драхме (*39) каждому солдату из тех, что пошли на восток, и тех, что вернутся с нами с восточной границы. Кроме того, еще по одной драхме греческим солдатам, которые сегодня под моим командованием открыли нам выход из ущелья, и по одной драхме солдатам тех полков благородного Нитагора, которые хотели отрезать нам путь к тракту... Точно гром прокатилось по полкам: - Да здравствует наш царевич!.. Да здравствует наследник фараона!.. Да живет он вечно!.. - кричали воины, и громче всех греки. Наследник продолжал: - Для раздачи низшим офицерам моей армии и армии благородного Нитагора я жалую пять талантов, достойнейшему же министру и главным военачальникам - десять талантов... - Я отказываюсь от своей доли в пользу солдат, - сказал Херихор. - Да здравствует наследник!.. Да здравствует министр! - кричали офицеры и солдаты. Багровый диск солнца уже коснулся песков западной пустыни, когда Рамсес простился с войсками и, пришпорив коня, поскакал в Мемфис, а достойный Херихор под гром восторженных кликов сел в носилки и тоже приказал обогнать марширующие колонны. Удалившись вперед настолько, что отдельные голоса слились в один общий гул, напоминавший шум водопада, министр, высунувшись из носилок, обратился к писцу Пентуэру: - Все помнишь? - Все, достойнейший. - Твоя память - как гранит, на котором пишут историю, а твоя мудрость - как Нил, который все заливает и оплодотворяет, - сказал министр. - К тому же боги одарили тебя величайшей из всех добродетелей - разумным смирением... Писец ничего не ответил. - Ты правильнее, чем кто-либо другой, можешь оценить ум и поступки наследника престола, да живет он вечно! Министр помолчал с минуту. Так много говорить было не в его привычках. - Итак, скажи мне, Пентуэр, и запиши: подобает ли, чтобы наследник престола высказывал перед армией собственную волю?.. Так может поступать только фараон, или изменник, или... легкомысленный юнец, который с одинаковой легкостью совершает славные подвиги и бросает безбожные слова. Солнце зашло, и скоро надвинулась звездная ночь. Над бесчисленными каналами Нижнего Египта стал сгущаться серебристый туман, легкий ветер относил его к самой пустыне, охлаждая усталых солдат и насыщая растения, изнывавшие от жажды. - А еще, Пентуэр, подумай и скажи мне, - продолжал министр, - откуда наследник возьмет двадцать талантов, чтобы выполнить обещание, так необдуманно данное сегодня армии. Впрочем, откуда бы он ни взял деньги, кажется мне, а наверное, и тебе, небезопасным, чтобы наследник делал армии подарки в такое время, когда самому фараону нечем выплатить жалованье возвращающимся с востока полкам Нитагора. Я не спрашиваю твоего мнения, оно мне известно, как и тебе хорошо известны самые сокровенные мои мысли; прошу тебя только запомнить то, что ты видел, чтобы потом рассказать в коллегии жрецов. - А скоро она будет созвана? - спросил Пентуэр. - Пока еще нет повода. Я сперва попытаюсь обуздать разъяренного бычка при содействии родительской руки. Жаль ведь юношу, - у него большие способности и энергия южного вихря. Но если вихрь, вместо того чтоб сметать с лица земли врагов Египта, станет прибивать его пшеницу и вырывать с корнем пальмы... Министр замолчал. Свита его скрылась в темной зелени аллеи, ведущей к Мемфису. В это время Рамсес подъезжал к дворцу фараона. Дворец стоял на холме за городом, среди парка. Там росли диковинные деревья: южные - баобабы, северные - кедры, сосны и дубы. Благодаря искусству садоводов они жили десятки лет и достигали большой высоты. Тенистая аллея вела вверх, к воротам вышиною с трехэтажное здание. С каждой стороны ворот возвышалось мощное сооружение, вроде башни из песчаника в форме усеченной пирамиды, сорок шагов шириной и высотой в пять этажей. Ночью эти причудливые башни казались огромными шатрами. На каждом этаже у них было по одному квадратному окошку. Крыши были плоские. С вершины одной такой башни дворцовая стража смотрела вниз, на землю; с другой - дежурный жрец наблюдал звезды. Вправо и влево от этих башен, называемых пилонами, тянулась каменная ограда, вернее, ряд длинных одноэтажных строений с узкими окнами и плоской крышей, по которой ходили часовые. По обеим сторонам главных ворот возвышались две статуи, достигавшие уровня второго этажа; у подножия статуй тоже ходили часовые. Когда наследник в сопровождении нескольких всадников подъехал к воротам, часовой, несмотря на темноту, узнал его. Тотчас же выбежал из пилона дворцовый чиновник, в белой юбке, темной накидке и в парике, похожем на колпак. - Во дворец уже поздно? - спросил наследник. - Да, ваше высочество, - ответил тот. - Царь обряжает богов ко сну. - А что он будет делать потом? - Он соизволит принять военного министра Херихора. - Ну, а после? - После этого он будет смотреть танцы в большом зале, а затем примет ванну и совершит вечерние молитвы. - Меня он не ждет к себе? - спросил наследник. - Завтра, после военного совета. - А что делают царицы? - Первая царица молится в комнате покойного сына, ваша же благородная матушка изволит принимать финикийского посла, который привез ей подарки от женщин Тира (*40). - Есть и девушки? - Есть несколько; на каждой драгоценностей, по крайней мере, на десять талантов. - А кто там бродит с факелами? - спросил царевич, указывая рукой на нижнюю часть парка. - Это снимают с дерева брата вашего высочества. Он сидит там с полудня. - И не хочет спускаться? - Теперь спустится, - за ним пришел шут первой царицы и пообещал, что сведет его в харчевню, где пьют парасхиты (*41). - А про сегодняшние маневры здесь уже что-нибудь слыхали? - В военной коллегии говорили, что штаб был отрезан от корпуса. - А еще что?.. Чиновник молчал в нерешительности. - Рассказывай, что слышал. - Еще говорили, что за это ты приказал отсчитать одному офицеру пятьсот палок, а проводника повесить. - Какая ложь!.. - отозвался один из адъютантов наследника. - Солдаты тоже говорят, что все это, наверно, враки, - ответил чиновник смелее. Наследник повернул коня и поехал в нижнюю часть парка, где находился малый дворец, в котором он жил. Это был, в сущности, одноэтажный деревянный павильон. Он имел форму шестигранника огромных размеров с двумя террасами - верхней и нижней, которые шли вокруг всего здания и держались на деревянных столбах. Внутри горели светильники, и видно было, что стены сделаны из резного дерева, ажурного, как кружево, и защищены от ветра разноцветными тканями. На плоской, обнесенной балюстрадой кровле было разбито несколько шатров. Наследник вошел в дом, где его радостно встретили полунагие прислужники; одни освещали факелами дорогу, другие падали перед ним ниц. Здесь он снял запыленную одежду, искупался в каменной ванне и накинул на себя белую тогу, нечто вроде большой простыни, застегнув ее у шеи и перевязав у талии шнуром. На первом этаже он сел ужинать, ему подали пшеничную лепешку, горсть фиников и кружку легкого пива. Затем он поднялся на верхнюю террасу и, улегшись на ложе, покрытом львиной шкурой, велел прислуге разойтись и прислать к нему наверх Тутмоса, как только тот прибудет. Около полуночи перед павильоном остановились носилки, из которых вышел адъютант наследника, Тутмос. Зевая от усталости, он тяжелой походкой поднялся на террасу. Наследник тотчас же вскочил с постели. - Это ты? Ну что? - спросил он. - Ты еще не спишь? - удивился Тутмос. - О боги, после стольких дней мучительной тряски!.. А я-то надеялся, что удастся соснуть хотя бы до восхода солнца. - Как там Сарра?.. - Будет здесь послезавтра или ты у нее в усадьбе, на том берегу Нила. - Только послезавтра?! - Только?.. Выспался бы ты лучше, Рамсес. Слишком много накопилось у тебя в сердце черной крови. И оттого тебя бросает в жар. - А что ее отец?.. - Он - человек порядочный и неглупый. Зовут его Гедеон. Когда я сказал ему, что ты хочешь взять его дочь, он бросился на землю и стал рвать на себе волосы. Я, конечно, выждал, пока окончатся эти излияния отцовского горя, поел кое-чего, выпил вина, и мы приступили к переговорам. Гедеон, обливаясь слезами, сначала клялся, что предпочел бы видеть свою дочь в могиле, чем чьей-нибудь наложницей. Тогда я сказал ему, что он получит под Мемфисом, на берегу Нила, имение, которое приносит два таланта годового дохода и свободно от налогов. Он вознегодовал. Я пообещал ему еще один талант ежегодно золотом и серебром. Он вздохнул и заметил, что его дочь три года училась в Пи-Баилосе. Я набавил еще талант. Но Гедеон все тем же безутешным тоном стал уверять, что теряет очень хорошую должность управляющего у господина Сезофриса. Я объяснил, что ему незачем бросать эту должность, и прибавил еще десять дойных коров с твоего скотного двора. Лицо его несколько прояснилось. Он признался мне под глубочайшим секретом, что на его Сарру обратил уже внимание один очень важный господин, некто Хайрес, который носит опахало над мемфисским номархом. Я пообещал ему еще бычка, небольшую золотую цепь и ценное запястье. Таким образом, за Сарру придется отдать: усадьбу, два таланта наличными ежегодно, десять коров, бычка, цепь и золотое запястье. Это ее отцу, почтенному Гедеону. А ей самой - что ты пожелаешь. - Ну, а как вела себя Сарра? - спросил наследник. - Пока мы договаривались, она гуляла по саду, а когда закончили переговоры и спрыснули их хорошим еврейским вином, - знаешь, что она сказала отцу?.. Что если бы он не отдал ее тебе, она бросилась бы со скалы. А теперь ты можешь спать спокойно, - закончил Тутмос. - Сомневаюсь, - ответил наследник. Он стоял, опершись на балюстраду, и глядел в пустынную часть парка. - Знаешь, мы по дороге натолкнулись на труп повесившегося крестьянина!.. - О! Это похуже скарабеев! - поморщился Тутмос. - Бедняга покончил с собою с горя: солдаты засыпали канал, который он десять лет рыл в пустыне. - Во всяком случае, он уже крепко спит... Пора, пожалуй, и нам... - Бессовестно поступили с этим человеком, - продолжал наследник. - Надо найти его детей, выкупить их и дать им участок земли в аренду. - Но это надо сделать под большим секретом, - заметил Тутмос. - Иначе все крестьяне начнут вешаться, и нам, их хозяевам, ни один финикиянин не поверит в долг и медного дебена. - Брось шутки! Если б ты видел лицо этого крестьянина, ты тоже не заснул бы... Вдруг снизу, из чащи парка, послышался голос не очень громкий, но отчетливый: - Да благословит тебя, Рамсес, единый и всемогущий бог, которому нет имени на языке человека, ни изваяний в священных храмах! Изумленные юноши перегнулись через перила. - Кто ты?.. - громко спросил наследник. - Я - угнетенный египетский народ, - медленно и спокойно произнес голос. Потом все стихло. Ни малейшее движение, ни малейший шорох ветвей не выдали присутствия поблизости человека. По приказу наследника выбежали прислужники с факелами, спустили собак и обыскали все кусты. Но никого не нашли. - Кто бы это мог быть?.. - спросил Тутмоса взволнованный наследник. - Может быть, дух того крестьянина? - Дух? - повторил адъютант. - Я никогда не слышал, чтобы духи говорили, хотя не раз стоял в карауле у храмов и гробниц. Я скорее готов предположить, что с нами говорил кто-нибудь из твоих друзей. - Зачем же было ему скрываться? - А не все ли тебе равно? - ответил Тутмос. - У каждого из нас десятки, если не сотни, незримых врагов. Будь же благодарен богам, что у тебя нашелся хоть один незримый друг. - Я сегодня не засну... - прошептал взволнованный царевич. - Брось... Вместо того чтобы бегать по террасе, послушайся меня и ложись. Знаешь, сон - божество важное, ему не подобает гоняться за теми, кто скачет, как олень. Сон любит удобства, и, когда ты ляжешь на мягком ложе, он сядет рядом с тобой и укроет тебя своим широким плащом, который заслоняет людям не только глаза, но и память... Говоря это, Тутмос подвел Рамсеса к дивану, принес ему под голову подставку из слоновой кости в виде полумесяца и уложил его спать. Затем он спустил полотняную завесу шатра, сам расположился рядом на полу, и через несколько минут оба заснули. 6 Мемфисский дворец фараона входили через ворота между двумя пятиэтажными башнями, или пилонами. Наружные стены этих строений из серого песчаника снизу до самого верху были покрыты барельефами. Над воротами на щите был изображен герб, или символ государства: крылатый шар, из-за которого выглядывали две змеи. Ниже восседал ряд богов, которым фараоны приносили жертвенные дары. На боковых колоннах в пять ярусов были высечены фигуры богов, а под ними - иероглифические надписи. На стенах каждого пилона главное место занимал барельеф с изображением Рамсеса Великого. В одной руке у него была секира, а другой он держал за волосы людей, связанных в пучок, словно петрушка. Над царем стояли или сидели в два яруса боги, еще выше расположен был ряд фигур с жертвенными дарами, а у самой вершины пилонов изображения крылатых змей перемежались с изображениями скарабеев. Эти пятиэтажные пилоны со своими суживающимися кверху стенами, соединяющие их трехэтажные ворота, барельефы, в которых строгая симметрия сочеталась с мрачной фантазией, а благочестие с жестокостью, производили угнетающее впечатление. Казалось: войти во дворец трудно, выйти невозможно, а жить в нем тяжко. Ворота, перед которыми толпились солдаты и дворцовая челядь, вели во двор, окруженный галереями на столбах. Двор представлял собой красивый садик, где выращивались в кадках карликовые алоэ и карликовые пальмы, апельсинные деревья и кедры; все это было выстроено шпалерами и подобрано по росту. Посреди двора бил фонтан. Дорожки были усыпаны цветным песком. Тут, под сводами галерей, сидели или медленно расхаживали высшие сановники государства, негромко переговариваясь между собой. Со двора высокая дверь вела в зал, свод которого поддерживался двенадцатью колоннами в три этажа высотою. Зал был большой, но от массивных колонн казался тесным. Освещался он небольшими окошками в стенах и широким прямоугольным отверстием в потолке. В зале царили прохлада и полумрак, позволявший, однако, разглядеть желтые стены и колонны, покрытые многоярусной росписью: вверху - листья и цветы, ниже - боги, еще ниже - люди, несущие их изваяния или приносящие жертвенные дары, и всюду между рисунками ряды иероглифов. Все это было раскрашено яркими и даже резкими красками: зеленой, красной и синей. В этом зале с узорчатым мозаичным полом стояли в глубоком молчании жрецы, в белых одеждах, босые, а также высшие государственные сановники, военный министр Херихор и полководцы Нитагор и Патрокл, вызванные к фараону. Его святейшество Рамсес XII, как обычно перед советом, совершал в своей молельне жертвоприношение богам. Это продолжалось довольно долго. Поминутно из отдаленных покоев появлялся какой-нибудь жрец или чиновник, сообщая последние сведения о ходе богослужения: "...Сломал печать на дверях молельни... Совершает омовение бога... Облачает его... Закрыл двери..." Лица присутствующих выражали беспокойство и подавленность. Только Херихор сохранял хладнокровие, тогда как Патрокл не скрывал нетерпения, а Нитагор время от времени нарушал торжественную тишину мощными раскатами своего голоса. При каждом таком неприлично громком возгласе старого вояки придворные шарахались, словно испуганные овцы, и переглядывались между собой, как будто желая сказать: "Неотесанный мужлан, всю жизнь воюет с варварами - что с него спросишь?.." В отдаленных покоях послышался звон колокольчика и бряцание оружия. В зал вошли двумя рядами телохранители в золотых шлемах и нагрудниках, с обнаженными мечами, затем два ряда жрецов, и, наконец, показались носилки с фараоном, который восседал на троне, окруженный облаками дыма из кадильниц. Властелин Египта, Рамсес XII, был человек лет шестидесяти, с увядшим лицом. На нем был белый плащ, голову его украшал красно-белый колпак с золотой змеей, в руке фараон держал длинный жезл. При появлении процессии все пали ниц. Один только Патрокл, как истый варвар, ограничился низким поклоном, а Нитагор опустился на одно колено, но тотчас же встал. Носилки фараона остановились перед возвышением, на котором под балдахином стоял трон из черного дерева. Фараон медленно сошел с носилок, окинул взором присутствующих и, воссев на трон, устремил глаза на орнамент, изображавший розовый шар с голубыми крыльями и зелеными змеями. Направо от фараона стал верховный писец, налево - судья с жезлом, оба в огромных париках. По знаку верховного судьи все или сели на пол, или опустились на колени. Верховный писец обратился к фараону: - Господин наш и могучий повелитель! Твой слуга Нитагор, великий страж восточной границы, прибыл, чтобы воздать тебе почести, и привез дань от покоренных народов: малахитовую вазу, наполненную золотом, триста быков, сто коней и благовонное дерево тешен. - Скудная это дань, господин мой, - проговорил Нитагор. - Настоящие сокровища мы нашли бы на берегах Евфрата, где гордым, но слабым царям очень не мешало бы напомнить времена Рамсеса Великого. - Ответь моему слуге Нитагору, - обратился фараон к писцу, - что слова его будут приняты во внимание. А теперь спроси, что он думает о воинских способностях моего сына и наследника, с которым он вчера имел честь сразиться под Пи-Баилосом. - Наш властелин, повелитель девяти народов, вопрошает тебя, Нитагор... - начал было верховный писец. Но, к величайшему смущению придворных, старый полководец грубо перебил его: - Я и сам слышу, что говорит господин мой... Устами же его, когда он обращается ко мне, мог бы быть лишь наследник престола, а не ты, верховный писец. Писец с изумлением посмотрел на смельчака, но фараон ответил: - Правду говорит верный слуга Нитагор. Военный министр склонил голову, как бы в знак согласия. Верховный судья возвестил жрецам, чиновникам и гвардии, что они могут пройти в сад, и сам, вместе с писцом, поклонившись трону, первый покинул зал. В зале остались только фараон, Херихор и оба полководца. - Приклони ухо твое, повелитель, и выслушай мои жалобы, - начал Нитагор. - Сегодня утром прислуживающий жрец, пришедший по твоему повелению умастить мне волосы, сказал, чтобы я, входя к тебе, снимал сандалии. Между тем всем известно не только в Верхнем и Нижнем Египте, но и у хеттов, а также в Ливии, Финикии и в стране Пунт (*42), что двадцать лет назад ты пожаловал мне право являться пред тобой в сандалиях. - Правда твоя, - сказал фараон. - Я вижу, что при дворе завелись непорядки... - Прикажи только, о царь, и мои ветераны наведут порядок... - подхватил Нитагор. По знаку военного министра явилось несколько слуг; один принес сандалии и надел их на ноги Нитагору, другие расставили против трона три драгоценных табурета для министра и полководцев. Когда трое вельмож сели, фараон спросил: - Скажи мне, Нитагор, думаешь ли ты, что сын мой способен быть полководцем?.. Только говори правду. - Клянусь Амоном Фиванским и славой моих предков, в жилах которых текла царская кровь, что Рамсес, твой наследник, станет великим полководцем, если будет на то воля богов, - ответил Нитагор. - Еще юноша, почти отрок, он с большим искусством стянул свои полки, снарядил их и облегчил им поход. Но больше всего радует меня, что он не потерял голову, когда я отрезал ему путь, а повел войска в атаку. Да, он будет полководцем и победит ассирийцев, которых надо разбить сейчас, чтобы наши внуки не застали их на берегах Нила. - А ты что скажешь, Херихор? - спросил фараон. - Что касается ассирийцев, то, я думаю, достойнейший Нитагор преждевременно беспокоится о них. Мы еще не оправились от прошлых войн и должны окрепнуть, прежде чем начать новую войну, - ответил министр. - Что же до наследника престола, то Нитагор справедливо говорит, что у юноши есть качества полководца: он осторожен, как лиса, и бесстрашен, как лев. Но, несмотря на это, он вчера совершил много ошибок... - Кто из нас их не делал?.. - вставил молчавший до сих пор Патрокл. - Наследник, - продолжал министр, - умело вел главный корпус, но не позаботился о штабе, отчего мы двигались так медленно и в таком беспорядке, что Нитагор мог отрезать нам путь... - Может быть, Рамсес рассчитывал на вас, ваше высокопреосвященство? - заметил Нитагор. - В делах управления и на войне ни на кого не следует рассчитывать. Можно споткнуться о самый крошечный, никем не замеченный камешек, - ответил министр. - Если бы вы, ваше высокопреосвященство, - заметил Патрокл, - не приказали колонне свернуть с тракта из-за каких-то скарабеев... - Вы, достойнейший, - чужеземец и иноверец, - ответил Херихор, - и потому так говорите. Мы же, египтяне, понимаем, что если народ и солдаты перестанут чтить скарабеев, то сыновья их перестанут бояться урея. Из неуважения к богам родится бунт против фараона. - А для чего тогда секиры? - перебил Нитагор. - Кто хочет сохранить голову на плечах, должен слушаться верховного вождя. - Каково же твое окончательное мнение относительно наследника? - спросил фараон Херихора. - Живой образ солнца, сын богов! - ответил министр. - Прикажи умастить Рамсеса, дай ему большую цепь и десять талантов, но командиром корпуса Менфи не назначай. Царевич еще слишком молод для этого звания, слишком горяч, неопытен. Можно ли его сравнивать с Патроклом, который в двадцати сражениях разбил наголову эфиопов и ливийцев? Или поставить рядом с Нитагором, одно имя которого после двадцати лет постоянных побед заставляет бледнеть наших врагов на востоке и на севере? Фараон опустил голову на руки и, подумав, сказал: - Идите с миром и моей милостью. Я поступлю, как повелевают мудрость и справедливость. Сановники склонились в глубоком поклоне, а Рамсес XII, не дожидаясь свиты, прошел в дальние покои. Когда два военачальника оказались одни в дворцовых сенях, Нитагор сказал Патроклу: - Я вижу, жрецы распоряжаются здесь, точно у себя дома... Ну и голова этот Херихор! Разбил нас в пух и прах, прежде чем мы успели рот раскрыть, и... не даст он корпуса наследнику!.. - Меня он так расхвалил, что я даже не решился ответить, - оправдывался Патрокл. - Надо сказать, он не лишен дальновидности, хотя и не все говорит. Он знает, что при наследнике в корпус пролезут всякие барчуки, из тех, что берут с собой в поход певичек, и захватят все высшие должности. Старые офицеры станут бездельничать с досады, что их обходят чинами, а молодым щеголям некогда будет заниматься делом за весельем, и корпус развалится, не успев даже встретиться с врагом. О, Херихор мудрец! - Только бы его мудрость не обошлась нам дороже, чем неопытность молодого наследника, - шепнул ему грек. Через анфиладу покоев со множеством колонн и стенной росписью, где у каждой двери низко склонялись перед ним жрецы и дворцовые чиновники, фараон прошел к себе в кабинет. Это был двухэтажный зал со стенами из алебастра, на которых золотом и яркими красками были изображены наиболее знаменательные события царствования Рамсеса XII: принесение дани населением Месопотамии, прием посольства царя бухтенского, триумфальное шествие бога Хонсу по стране Бухтен. В этом зале находилась малахитовая статуя бога Гора (*43) с птичьей головой, изукрашенная золотом и драгоценными каменьями, перед ней алтарь в виде усеченной пирамиды, царское оружие, роскошно отделанные кресла и скамьи, а также столики, уставленные безделушками. При появлении фараона жрец воскурил благовония, один из придворных доложил о приходе наследника, который вскоре вошел и низко поклонился отцу. На выразительном лице царевича заметно было лихорадочное волнение. - Я рад, мой сын, - заговорил фараон, - что ты вернулся здоровым из трудного похода. - Да живешь ты вечно и да наполнит слава твоих деяний оба мира! - ответил царевич. - Только что, - продолжал фараон, - мои военные советники рассказали мне о твоем усердии и находчивости. Лицо наследника вздрагивало и менялось, он то бледнел, то краснел. Он не сводил своих больших глаз с отца и слушал. - Твои подвиги не останутся без награды. Ты получишь десять талантов, большую цепь и... два греческих полка, с которыми будешь проводить ученья. Царевич остолбенел; однако минуту спустя спросил подавленным голосом: - А корпус Менфи?.. - Через год мы повторим маневры, и если ты не сделаешь ни одной ошибки в командовании армией, то получишь корпус. - Я знаю, это дело рук Херихора!.. - воскликнул наследник, едва сдерживая негодование. Он оглянулся кругом и прибавил: - Никогда я не могу побыть с тобой один, отец... Всегда между нами чужие... Фараон чуть-чуть повел бровями, и его свита исчезла, подобно теням. - Что ты хочешь мне сказать? - Только одно, отец. Херихор - мой враг. Он нажаловался тебе и навлек на меня такой позор!.. Несмотря на смиренную позу, царевич кусал губы и сжимал кулаки. - Херихор - мой верный слуга и твой друг. Благодаря его заступничеству ты стал наследником престола. Это я не доверяю корпуса молодому полководцу, который позволил отрезать себя от армии. - Я с ней соединился!.. - ответил, подавленный словами отца, наследник. - Это Херихор приказал обойти двух жуков... - Так ты хочешь, чтобы жрец пренебрег религией? - Отец, - шептал Рамсес дрожащим голосом, - чтобы не помешать движению жуков, уничтожен строящийся канал и убит человек. - Этот человек сам наложил на себя руки. - По вине Херихора! - В полках, которые ты с таким искусством собрал под Пи-Баилосом, тридцать человек умерло, не выдержав трудностей похода, и несколько сот заболело. Царевич опустил голову. - Рамсес, - продолжал фараон, - твоими устами говорит не государственный муж, заботящийся о сохранении каналов и жизни работников, а разгневанный человек. А гнев не уживается со справедливостью, как ястреб с голубем. - Отец! - вспыхнул наследник. - Если во мне говорит гнев, то это потому, что я вижу недоброжелательство ко мне Херихора и жрецов... - Ты сам внук верховного жреца. Жрецы учили тебя... Ты познал больше их тайн, чем кто-либо другой из царевичей... - Я познал их ненасытную гордыню и жажду власти. Они знают, что я смирю их, и потому уже сейчас стали моими врагами. Херихор не хочет дать мне даже корпуса, он предпочитает один руководить всей армией. Произнеся эти неосторожные слова, наследник сам испугался. Но повелитель поднял на него ясный взгляд и ответил спокойно: - Армией и государством управляю я. От меня исходят все приказы и решения. В этом мире я олицетворяю собой весы Осириса и сам взвешиваю дела моих слуг - наследника, министра или народа. Недальновиден тот, кто считает, будто мне неизвестны все гири весов. - Однако если бы ты, отец, собственными глазами наблюдал ход маневров... - Быть может, я увидел бы полководца, - перебил его фараон, - который в решительный момент бегал в зарослях за иудейской девушкой. Но я о таких глупостях не хочу знать... Царевич припал к ногам отца. - Это Тутмос рассказал тебе?.. - Тутмос такой же мальчишка, как и ты. Он уже делает долги в качестве будущего начальника штаба корпуса Менфи и думает, что фараон не узнает о его проделках в пустыне. 7 Несколько дней спустя царевич Рамсес был допущен к царице Никотрисе, матери своей, которая была второй женой фараона, но теперь занимала самое высокое положение среди женщин Египта. Боги не ошиблись, призвав ее стать родительницей царя. Это была высокая женщина, довольно полная и, несмотря на свои сорок лет, еще красивая. Ее глаза, лицо, вся ее осанка были исполнены такого величия, что даже когда она шла одна без свиты, в скромной одежде жрицы, люди невольно склоняли перед ней головы. Царица приняла сына в кабинете, выложенном изразцами. Она сидела под пальмой, в кресле, украшенном инкрустациями. У ее ног на скамеечке лежала маленькая собачка; с другой стороны стояла на коленях черная рабыня с опахалом. Супруга фараона была в накидке из прозрачной, вышитой золотом кисеи. На ее парике сияла диадема из драгоценных каменьев в виде лотоса. Когда царевич низко поклонился, собачка обнюхала его и снова легла, а царица, кивнув головой, спросила: - Зачем, Рамсес, тебе нужно было меня видеть? - Еще два дня тому назад, матушка... - Я знала, что ты занят. А сегодня у нас с тобой достаточно времени, и я могу тебя выслушать. - Ты так говоришь со мной, матушка, что на меня как будто пахнуло ночным ветром пустыни, и я не решаюсь высказать тебе свою просьбу. - Наверно, тебе нужны деньги? Рамсес смущенно опустил голову. - Много? - Пятнадцать талантов... - О боги! - воскликнула царица. - Ведь только несколько дней тому назад тебе выплатили десять талантов из казны. Пойди, девочка, погуляй в саду, ты, наверно, устала! - обратилась царица к черной рабыне и, оставшись наедине с сыном, спросила его: - Это твоя еврейка так требовательна? Рамсес покраснел, однако поднял голову. - Ты знаешь, матушка, что нет, - ответил он. - Но я обещал награду солдатам и офицерам и... не могу ее выплатить! Царица укоризненно посмотрела на сына. - Как это нехорошо, - сказала она, - когда сын принимает решения, не посоветовавшись с матерью. Как раз, помня о твоем возрасте, я хотела дать тебе финикийскую невольницу, которую прислали мне из Тира с десятью талантами приданого, но ты предпочел еврейку. - Она мне понравилась. Такой красавицы нет не только среди твоих прислужниц, но даже среди женщин фараона. - Но ведь она еврейка... - Умоляю тебя, оставь эти предубеждения, матушка!.. Это неправда, будто евреи едят свинину и убивают кошек... Царица улыбнулась. - Ты говоришь, как ученик низшей жреческой школы, - ответила она, пожимая плечами, - и забываешь, что сказал Рамсес Великий: "Желтолицый народ многочисленнее и богаче нас. Будем же действовать против него, но осторожно, чтобы он не стал еще сильнее..." Поэтому я считаю, что девушка из этого племени не годится в первые любовницы наследника престола. - Неужели слова великого Рамсеса могут относиться к дочери какого-то жалкого арендатора! - воскликнул наследник. - Да и где у нас евреи?.. Вот уже три столетия как они покинули Египет и сейчас создают какое-то смехотворное государство под управлением жрецов... - Я вижу, - ответила царица, чуть-чуть нахмурив брови, -