опоясал его как бы тройным кольцом. Между тем пустая пещера наполнилась странным движением. Казалось, что потолок поднимается вверх и раздвигаются стены. Пурпурная завеса у алтаря заколыхалась, словно колеблемая невидимыми руками. Воздух затрепетал, как будто пролетели стаи незримых птиц. Халдей распахнул одежду на груди и достал золотой медальон, покрытый таинственными знаками. Все подземелье дрогнуло, священная завеса порывисто дернулась, в темноте вспыхнули огоньки. Тогда маг воздел руки и произнес: - "Отец небесный, кроткий и милостивый, очисти душу мою... Благослови недостойного раба твоего и простри всемогущую руку на души непокорных, дабы я мог дать свидетельство всесилия твоего... Вот знак, к которому прикасаюсь в присутствии вашем. Вот я - опирающийся на помощь божью, я - провидящий и неустрашимый... Я - могучий - призываю вас и заклинаю... Явитесь мне, послушные, - во имя Айе, Сарайе, Айе, Сарайе..." В то же мгновение с разных сторон послышались голоса, мимо светильника пролетела сначала птица, потом какое-то желтое одеяние, затем человек с хвостом, наконец петух в короне, который встал на столик перед завесой. Халдей продолжал: - "Во имя всемогущего и вечного бога... Аморуль, Танеха, Рабур, Латистен..." Снова послышались далекие голоса. - "Во имя истинного и вечно живущего Элои, Арехима, Рабур, заклинаю вас и призываю... Именем звезды, которая есть солнце, вот этим знаком, славным и грозным именем бога живого..." [подлинные заклинания магов] Вдруг все стихло. Перед алтарем показался призрак в короне, с жезлом в руке, верхом на льве. - Бероэс!.. Бероэс!.. - произнес призрак глухим голосом. - Зачем ты меня вызываешь? - Я хочу, чтобы братья мои в этом храме приняли меня с открытым сердцем и склонили ухо к словам, которые я приношу им от братьев из Вавилона, - ответил халдей. - Да будет так! - проговорил призрак и исчез. Халдей стоял без движения, как статуя, с откинутой назад головой, с вознесенными руками. Он простоял так больше получаса в позе, несвойственной обыкновенному человеку. В это время часть стены подземелья отодвинулась, и вошли три египетских жреца. Увидев халдея, который как бы парил в воздухе, опираясь спиной на невидимую опору, жрецы с изумлением переглянулись. Старший из них произнес: - Прежде бывали у нас такие, но сейчас никто этого не умеет. Они обходили его со всех сторон, прикасались к оцепеневшему телу и с тревогой смотрели на лицо: желтое и бескровное, как у мертвеца. - Он умер? - спросил младший. При этих словах откинувшееся назад тело халдея стало возвращаться в вертикальное положение. На лице появился легкий румянец, поднятые руки опустились. Он вздохнул, провел рукой по глазам, как будто проснувшись, посмотрел на вошедших и после минутной паузы заговорил. - Ты, - обратился он к старшему, - Мефрес (*65), верховный жрец храма Птаха в Мемфисе. Ты - Херихор, верховный жрец Амона в Фивах, самый могущественный после фараона человек в этом государстве. Ты, - указал он на младшего, - Пентуэр, второй пророк в храме Амона и советник Херихора... - А ты, несомненно, Бероэс, великий жрец и мудрец вавилонский, приход которого был нам возвещен год назад, - ответил Мефрес. - Истину сказал ты, - подтвердил халдей. Он обнял всех по очереди. Они же склонили перед ним головы. - Я приношу вам великую весть из нашего общего отечества, которое есть мудрость, - продолжал Бероэс. - Выслушайте ее и поступите, как надо. По знаку Херихора Пентуэр направился в глубь пещеры и принес три кресла из легкого дерева для старших и низкий табурет для себя. Затем сел неподалеку от светильника и вынул спрятанную на груди небольшую палочку и дощечку, покрытую воском. Когда все трое уселись в кресла, халдей начал: - К тебе, Мефрес, обращается верховная коллегия вавилонских жрецов. Священная каста жрецов в Египте приходит в упадок. Многие копят деньги, имеют женщин и проводят жизнь в утехах. Мудрость у вас в небрежении. Вы не властны ни над миром незримым, ни даже над собственными душами. Некоторые из вас утратили высшую веру, и будущее сокрыто от ваших глаз. Но что еще хуже, многие жрецы, сознавая свою духовную немощь, вступили на путь лжи и ловкими фокусами обманывают невежд. Так говорит верховная коллегия: если вы хотите вернуться на путь истины, Бероэс останется с вами на несколько лет, дабы при помощи искры, принесенной с великого алтаря вавилонского, возжечь свет истины над Нилом. - Все, что ты говоришь, справедливо, - ответил с прискорбием в голосе Мефрес. - Останься же с нами на несколько лет, дабы подрастающая молодежь познала вашу мудрость. - А теперь к тебе, Херихор, слова от верховной коллегии. Херихор склонил голову. - Пренебрегая великими таинствами, ваши жрецы недосмотрели, что для Египта приближаются черные годы. Вам угрожают внутренние бедствия, и предотвратить их могут лишь добродетель и мудрость. Хуже, однако, другое: если вы в ближайшие десять лет начнете войну с Ассирией, войска ее разгромят ваши войска. Они явятся на берега Нила и уничтожат все, что здесь существует испокон веков. Такое зловещее расположение звезд, как ныне, было над Египтом впервые в эпоху XIV династии (*66), когда вашу страну и покорили и разграбили гиксосы. В третий раз оно повторится через пятьсот или семьсот лет, когда вам будет угрожать опасность со стороны Ассирии и народа парсуа (*67), который живет на восток от Халдеи. Жрецы внимали в ужасе. Херихор побледнел. У Пентуэра выпала из рук дощечка. Мефрес ухватился за висевший на груди амулет и запекшимися губами шептал молитву. - Берегитесь же Ассирии, - продолжал халдей, - ибо ныне ее час. Это жестокий народ!.. Он презирает труд и живет войной. Побежденных ассирийцы сажают на кол или сдирают с них кожу. Они разрушают покоренные города, а население уводят в неволю. Их отдых - охота на диких зверей, а забавляются они, стреляя в пленников из лука или выкалывая им глаза. Храмы они превращают в развалины, священными сосудами пользуются во время своих пирушек, а мудрых жрецов делают своими шутами. Они украшают стены жилищ кожей, снятой с живых людей, и ставят на пиршественные столы окровавленные головы врагов. Когда халдей умолк, заговорил досточтимый Мефрес. - Великий пророк! Ты заронил страх в души наши, но не указываешь спасения. Возможно - и даже наверно так, коль скоро ты это говоришь, - что судьба временно будет немилостива к нам. Но как же этого избегнуть? Есть на Ниле опасные места, где не уцелеть ни одной лодке, но мудрость кормчих огибает опасные водовороты. То же с несчастьем народов. Народ - ладья, а время - река, которую иногда возмущают бурные вихри. Но если утлому рыбачьему челну удается спастись от бедствия, почему же многомиллионный народ не может, попав в беду, избежать гибели? - Слова твои мудры, - ответил Бероэс, - но не на все я могу тебе ответить. - Разве тебе не ведомо все, что будет? - спросил Херихор. - Не спрашивай меня о том, что я знаю, но чего не могу поведать. Важнее всего для вас в ближайшие десять лет сохранить мир с Ассирией, а это в ваших силах. Ассирия пока еще боится вас; она ничего не знает о неблагоприятном для вашей страны стечении судеб и хочет начать войну с народами, живущими на берегу моря к северу и востоку. Сейчас вы могли бы заключить с ней мирный договор... - На каких условиях? - спросил Херихор. - На очень выгодных. Ассирия уступит вам землю израильскую вплоть до города Акко и страну Эдом до города Элат (*68). Таким образом, без войны границы ваши продвинутся на десять дней пути к северу и на десять дней к востоку. - А Финикия? - спросил Херихор. - Берегитесь соблазна!.. - воскликнул Бероэс. - Если ныне фараон протянет руку за Финикией, то через месяц ассирийские армии, предназначенные для севера и востока, повернут на юг, и не пройдет и года, как кони их будут купаться в Ниле. - Но Египет не может отказаться от влияния на Финикию! - горячо перебил его Херихор. - Если он не откажется, то накличет на себя беду, - ответил халдей. - Вот слова верховной коллегии: "Поведай Египту, - наказывали братья из Вавилона, - чтобы он на десять лет, как куропатка, прижался к земле, ибо его подстерегает ястреб злой судьбы. Поведай, что мы, халдеи, ненавидим ассирийцев еще больше, чем египтяне, ибо несем на себе бремя их власти. Тем не менее мы советуем Египту сохранить мир с этим кровожадным народом. Десять лет - небольшой срок, после которого вы можете не только отвоевать свое прежнее положение, но и нас спасти". - Это верно! - согласился Мефрес. - Рассудите сами! - продолжал халдей. - Если Ассирия вступит с вами в войну, она потянет за собой Вавилон, который не любит войны, она истощит наши богатства и задержит расцвет мудрости. Даже если вы и не будете покорены, страна ваша на долгие годы подвергнется опустошению и потеряет не только много людей, но и плодородные земли, ибо без ваших усилий их за один год занесет песками. - Это мы понимаем, - вмешался Херихор, - а потому и не думаем задевать Ассирию. Но Финикия... - Что вам до того, - ответил Бероэс, - если ассирийский разбойник прижмет финикийского вора? От этого только выиграют наши и ваши купцы. А если вы захотите иметь в своей власти финикиян, разрешите им селиться на ваших берегах. Я уверен, что самые богатые из них и самые ловкие убегут от ассирийцев. - А что будет с нашим флотом, если Ассирия начнет хозяйничать в Финикии? - спросил Херихор. - Ведь на самом деле это не ваш флот, а финикийский, - ответил халдей. - Когда в вашем распоряжении не будет тирских и сидонских судов, вы начнете строить свои и станете обучать египтян искусству мореплавания. И если вы проявите ум и деловитость, вам удастся вырвать из рук финикиян торговлю на всем западе. Херихор махнул рукой. - Я сказал, что было ведено, - заявил Бероэс, - а вы поступайте, как найдете нужным. Но помните, что ближайшие десять лет для вас неблагоприятны... - Помнится, святой муж, - вмешался Пентуэр, - ты говорил о внутренних бедствиях, угрожающих Египту в будущем. В чем это выразится, - не соблаговолишь ли ответить слуге твоему. - Об этом не спрашивайте меня. Это вы должны знать лучше, чем я, чужой человек. Ваша зоркость откроет вам болезнь, а опыт укажет средства исцеления. - Народ живет под тяжким гнетом сильных и богатых! - прошептал Пентуэр. - Благочестие упало! - сказал Мефрес. - Есть много людей, мечтающих о завоевательной войне, - прибавил Херихор. - А я давно уже вижу, что мы не в силах ее вести. Разве что лет через десять. - Так вы заключите союз с Ассирией? - спросил халдей. - Амон, читающий в моем сердце, - ответил Херихор, - знает, как противен мне подобный союз. Еще не так давно презренные ассирийцы платили нам дань! Но если ты, святой отец, и верховная коллегия говорите, что судьба против нас, мы вынуждены заключить союз... - Да, вынуждены... - поддакнул Мефрес. - В таком случае о вашем решении сообщите вавилонской коллегии; они уж устроят так, что царь Ассар (*69) пришлет к вам посольство. Поверьте мне, этот договор очень выгоден для вас: вы без войны увеличиваете свои владения! И об этом подумала наша жреческая коллегия. - Да снизойдет на вас всякая благодать: богатство, власть и высокая мудрость! - сказал Мефрес. - Ты прав, надо поднять нашу жреческую касту, и ты, святой муж Бероэс, поможешь нам. - Необходимо облегчить тяжелое положение народа, - вставил Пентуэр. - Жрецы... народа!.. - сказал как бы про себя Херихор. - Прежде всего надо обуздать тех, кто жаждет войны. Правда, фараон на моей стороне, и мне кажется, что я добился некоторого влияния на наследника, - да живут они вечно! Но Нитагор, которому война нужна, как рыбе вода... И начальники наемных войск, которые только во время войны приобретают у нас значение... И наша аристократия, которая думает, что война даст им возможность покрыть долги финикийским ростовщикам и принесет богатство... - А между тем земледельцы падают под бременем непосильного труда, а работающие на общественных работах бунтуют против жестокости управителей, - вставил Пентуэр. - Этот - все свое! - отозвался погруженный в свои мысли Херихор. - Ты, Пентуэр, думай о крестьянах и работниках, а ты, Мефрес, о жрецах. Не знаю, что вам удастся сделать. Но клянусь, что даже если бы мой собственный сын толкал Египет к войне, я не пощадил бы его. - Так и поступай, - проговорил халдей. - Впрочем, те, кто хочет, пускай воюют, только не там, где они могут столкнуться с Ассирией. На этом совещание закончилось. Халдей накинул шарф на плечо и опустил на лицо покрывало. Мефрес и Херихор стали по бокам, а Пентуэр позади, все лицом к алтарю. В то время как Бероэс шептал что-то, скрестивши руки на груди, в подземелье снова началось движение; раздался отдаленный гул. Присутствующие с удивлением прислушивались. Тогда маг громко возгласил: - Бараланенсис, Балдахиенсис, Паумахие, взываю к вам, дабы вы были свидетелями наших уговоров и оказывали нам покровительство. Вдруг раздался звук труб, столь ясный, что Мефрес припал к земле, Херихор, пораженный, оглянулся, а Пентуэр бросился на колени и, весь дрожа, зажал уши. Пурпуровая завеса на алтаре зашевелилась, и ее складки приняли такие очертания, как будто оттуда хотел выйти человек. - Будьте свидетелями, - взывал халдей изменившимся голосом, - вы, небесные и адские силы! А кто не сдержит клятвы или выдаст тайну договора, да будет проклят... "Проклят..." - повторил чей-то голос. - И погибнет... "И погибнет..." - В этой, видимой, и в той, невидимой, жизни. Неизреченным именем Иеговы, при звуке которого содрогается земля, море отступает от берегов, гаснет пламя и все в природе разлагается на частицы. В подземелье, казалось, разразилась настоящая гроза. Звуки труб смешивались с раскатами далекого грома. Завеса с алтаря спала и улетела, волочась по земле, а из-за нее среди непрерывных молний появились какие-то причудливые существа, полулюди, полурастения и полузвери, все вперемешку свиваясь в клубки... Вдруг все стихло, и Бероэс медленно поднялся в воздух над головами трех жрецов. В восемь часов утра харранец Пхут вернулся в финикийскую гостиницу "У корабля", где его мешки и сундук оказались уже найденными. Спустя несколько минут явился и доверенный слуга Асархаддона; хозяин повел его в подвал и торопливо спросил: - Ну как? - Я стоял всю ночь, - ответил слуга, - на площади, где находится храм Сета. Часов около десяти вечера из сада, расположенного на расстоянии пяти владений от дома "Зеленой звезды", вышли трое жрецов. Один из них, с черными волосами и бородой, направился через площадь к храму Сета. Я побежал за ним, но спустился туман, и я потерял его из виду. Вернулся ли он в "Зеленую звезду" и когда - я не знаю. Хозяин гостиницы, выслушав посланного, хлопнул себя по лбу и стал бормотать: - Если мой харранец одевается, как жрец, и ходит в храм, то, должно быть, он и есть жрец; а поскольку он носит бороду и волосы, - очевидно, халдейский жрец. И то, что он тайком встречается со здешними жрецами, наводит на подозрения. Полиции я не скажу об этом, а то как бы мне же еще не попало, но сообщу кому-нибудь из влиятельных сидонцев. Из этого, пожалуй, можно извлечь выгоду если и не для себя, то для наших. Вскоре вернулся второй посланец. Асархаддон и с ним спустился в подвал и услышал следующее: - Я всю ночь стоял против дома "Под зеленой звездой". Харранец был там, напился и так орал, что полицейский даже сделал замечание привратнику... - Как так?.. - спросил хозяин. - Харранец был всю ночь под "Зеленой звездой"? И ты его видел?.. - Не только я, но и полицейский... Асархаддон вызвал первого слугу и велел каждому повторить свой рассказ. Те повторили в точности, каждый свое. Из их рассказов следовало, что харранец Пхут всю ночь веселился под "Зеленой звездой", ни на минуту не уходя оттуда, и что в то же время он поздно ночью отправился в храм Сета, откуда не возвращался. - Ого!.. - пробормотал про себя финикиянин. - Здесь кроется великое надувательство... Надо поскорее сообщить старейшинам финикийской общины, что этот хетт умеет бывать одновременно в двух местах. И, кстати, попрошу его убраться поскорее из моей гостиницы. Не люблю тех, у кого два лица: одно свое, другое - про запас, на всякий случай. Такой человек - или большой мошенник, или чародей, или заговорщик. Поскольку Асархаддон боялся и того, и другого, и третьего, он поспешил сотворить молитвы перед всеми богами, украшавшими его гостиницу, и заклинания против колдовства, а потом побежал в город сообщить о происшедшем старшине финикийской общины и старшине воровского цеха. Проделав все это и вернувшись домой, он вызвал полицейского и заявил ему, что Пхут, по всем признакам, человек опасный. От харранца же потребовал, чтобы тот покинул гостиницу: он не приносит ему никакой прибыли, а только навлекает на его заведение подозрения полиции. Пхут охотно согласился, заявив, что сегодня же вечером отплывает в Фивы. "Чтоб тебе оттуда не вернуться! - подумал гостеприимный хозяин. - Чтоб тебе сгнить в каменоломнях или попасть в зубы крокодилу". 21 Путешествие наследника престола началось в самое лучшее время года, в месяце фаменот (конец декабря, начало января). Вода убыла до половины своего обычного уровня, обнажая все новые пространства земли. Со стороны Фив плыли к морю многочисленные плоты с пшеницей. В Нижнем Египте убирали клевер и кассию. Апельсинные и гранатовые деревья покрылись цветами. На полях сеяли люпин, лен, ячмень, бобы, фасоль, огурцы и другие овощи. Провожаемый до мемфисской пристани жрецами, высшими государственными сановниками, гвардией его святейшества фараона и народом, часов в десять утра царевич-наместник Рамсес ступил на раззолоченную барку. Под палубой, на которой были раскинуты роскошные шатры, сидело на веслах двадцать солдат. У мачты, на носу и на корме заняли места лучшие судовые техники. Одни наблюдали за парусом, другие управляли рулем, третьи командовали гребцами. Рамсес пригласил к себе на барку верховного жреца достопочтенного Мефреса и святого отца Ментесуфиса, которые должны были сопровождать его в пути, а затем помогать в делах управления. Был приглашен также мемфисский номарх, проводивший царевича до границ своей провинции. На некотором расстоянии впереди барки наместника плыло красивое судно благородного Отоя (*70), номарха соседней с Мемфисом области Аа (*71), а позади - бесчисленные лодки с придворными, жрецами, офицерами и чиновниками. Суда с продовольствием и прислугой отплыли раньше. До Мемфиса Нил течет между двумя горными грядами. Дальше горы сворачивают на восток и на запад, река же разбивается на несколько рукавов, воды которых катятся к морю по широкой равнине. Когда судно отчалило от пристани, царевич хотел было побеседовать с верховным жрецом, но тут раздались такие громкие клики толпы, что наследнику пришлось выйти из шатра и показаться народу. Однако шум усилился, берега были сплошь усеяны толпами полуголых или одетых в праздничные одежды горожан. У многих были на голове венки и почти у всех - зеленые ветки в руках. Слышались песни, раздавались звуки бубна и флейт. Густо расставленные вдоль берегов журавли с ведрами сегодня бездействовали. Зато по Нилу шныряли челноки, и гребцы бросали цветы навстречу барке наследника. Некоторые сами прыгали в воду и плыли за его судном. "Они приветствуют меня, как самого фараона", - подумал Рамсес, и сердце его преисполнилось гордости при виде стольких нарядных судов, которые он мог остановить одним мановением руки, и тысяч людей, которые бросили свою работу и рисковали пострадать и даже погибнуть в сутолоке, царившей на реке, лишь бы взглянуть на его божественный лик. Особенно опьяняли Рамсеса громкие крики толпы, которые не прекращались ни на минуту. Крики эти переполняли радостью его грудь, ударяли в голову и тешили самолюбие. Царевичу казалось, что если б он прыгнул с помоста, то не коснулся бы даже воды, ибо восторг толпы подхватил бы его и поднял над землей, как птицу. Когда барка приблизилась к левому берегу, фигуры отдельных людей в толпе стали вырисовываться яснее, и Рамсес заметил нечто для себя неожиданное. В то время как в первых рядах люди пели и хлопали в ладоши, в дальних то и дело взлетали дубинки, опускаясь на невидимые спины. Удивленный наместник обратился к мемфисскому номарху: - Что это, достойнейший?.. Там, кажется, работают дубинки? Номарх поднес руку к глазам, - даже шея у него покраснела. - Прости, высокочтимый господин, я плохо вижу... - Там избивают народ... Ну да, конечно, избивают, - повторил Рамсес. - Возможно... - ответил номарх, - возможно, что полиция поймала шайку воров. Не вполне удовлетворенный ответом, наследник прошел на корму, к судовым техникам, которые вдруг повернули лодку к середине реки, и посмотрел оттуда в сторону Мемфиса. Выше по Нилу берега были почти пусты, лодки исчезли. Журавли, черпавшие воду, работали, как будто ничего не происходило. - Что, праздник окончился? - спросил наместник одного из техников. - Да, люди вернулись к работе, - ответил тот. - Так скоро! - Им надо наверстать потерянное время, - ответил неосторожный техник. Наследника передернуло. Он пристально посмотрел на говорившего, но быстро овладел собой и вернулся в шатер. Крики толпы уже больше не радовали его. Он нахмурился и молчал. После вспышки уязвленной гордости царевич почувствовал презрение к этой толпе, которая так быстро переходит от восторга к своей будничной работе, к журавлям, черпающим грязную воду. Нил начинал разбиваться на рукава. Судно номарха области Аа повернуло к западу и час спустя пристало к берегу. Здесь толпа была еще многолюднее, чем под Мемфисом. Повсюду стояли триумфальные арки, обвитые зеленью, и столбы с флагами. Все чаще попадались чужеземные лица, одежда. Когда Рамсес вышел на берег, к нему подошли жрецы, несшие балдахин, и достойный номарх Отой обратился к наместнику с речью: - Привет тебе, наместник божественного фараона, на земле нома Аа. В знак своей милости, которая для нас равноценна небесной росе, соблаговоли принести жертву богу Птаху, нашему покровителю, и прими под свое покровительство и власть этот ном с его храмами, правителями, народом, скотом, хлебом и всем, что в нем есть. Затем номарх представил ему группу молодых щеголей, раздушенных, нарумяненных, одетых в шитое золотом платье. Это была местная аристократия - в большинстве своем близкие и дальние родственники номарха. Рамсес присматривался к ним с большим вниманием. - Ага! - воскликнул он. - Мне все казалось, что им чего-то не хватает. Теперь я вижу: они без париков... - Так как ты, достойнейший царевич, сам не носишь парика, то и наша молодежь отказалась носить это украшение, - ответил номарх. После этого один из молодых людей стал за спиной наместника с опахалом, другой со щитом, третий с копьем, и шествие началось. Наследник шел под балдахином, а впереди - жрец с кадильницей, в которой курились благовония, и несколько девушек, бросавших розы на тропу, по которой должен был ступать царевич. Народ в праздничных одеждах с ветками в руках стоял вдоль пути и оглашал воздух криками и песнями или падал ниц перед наместником фараона. Рамсес заметил, однако, что, несмотря на громкие выражения радости, лица у людей пасмурные и озабоченные. Он заметил также, что толпа разделена на группы, которыми управляют какие-то люди, и снова почувствовал к ней холодное презрение, ибо она не умела даже радоваться. Шествие медленно приблизилось к мраморной колонне, обозначавшей границу между номами Аа и Мемфисом. На колонне с трех сторон были сделаны надписи с обозначением количества земельной площади, населения и числа городов провинции. С четвертой стороны стояло изваяние бога Птаха, окутанного до плеч покрывалом, с обычным чепцом на голове и жезлом в руке. Один из жрецов подал царевичу золотую ложку с курящимися благовониями. Наследник, шепча молитвы, высоко взмахнул кадильницей и несколько раз низко поклонился. Крики народа и жрецов стали еще громче, на лицах же аристократической молодежи можно было увидеть насмешливую улыбку. Наследник, с момента примирения с Херихором оказывавший большие почести богам и жрецам, слегка нахмурился, и сразу же все приняли серьезный вид, а некоторые даже пали ниц перед столпом. "В самом деле, - подумал царевич, - насколько люди благородного происхождения лучше, чем эта чернь!.. Они участвуют сердцем в том, что делают, не так, как те, что, накричавшись в мою честь, рады вернуться поскорее к своим колодцам и верстакам". Теперь Рамсес больше, чем когда-либо, ощущал разницу между собою и простым людом и понял, что только аристократия есть тот класс, с которым связывают его одни и те же чувства. Если бы вдруг исчезли эти стройные юноши и красивые женщины, которые горящими глазами ловят каждое его движение, чтобы мгновенно услужить ему и исполнить его приказание, - если бы они исчезли, он почувствовал бы себя среди этой несметной толпы более одиноким, нежели в пустыне. Восемь негров принесли носилки с балдахином, украшенным страусовыми перьями, и наместник направился в столицу нома, Сехем, где и поселился в правительственном дворце. В этой области, отстоящей от Мемфиса на несколько миль, Рамсес провел около месяца. Все это время прошло в приеме посетителей, всевозможных чествованиях и представлениях чиновников, а также и пиршествах. Пиршества были двоякого рода: одни происходили во дворце, и в них принимала участие только аристократия, другие - во внутреннем дворе, где жарились целые быки, съедались сотни хлебов и выпивались сотни кувшинов пива. Здесь угощали служащих наместника и его низших чиновников. Рамсес поражался щедрости номарха и преданности местной знати, которая днем и ночью окружала наместника, откликаясь на каждый его жест, готовая исполнить всякое его приказание. Наконец, утомленный развлечениями, наследник заявил Отою, что согласно повелению его святейшества фараона хочет ближе познакомиться с хозяйством области. Желание его было исполнено. Номарх предложил ему сесть в носилки, которые несли только два человека, и в сопровождении большой свиты отправиться в храм богини Хатор (*72). Там свита осталась в преддверии. Рамсеса же номарх велел поднять на вышку одного из пилонов, причем сам сопутствовал ему. С вершины шестиэтажной башни, откуда жрецы наблюдали небо и посредством цветных флагов сносились с соседними храмами Мемфиса, Атриба (*73), Она, взор охватывал почти всю провинцию радиусом в несколько миль. Отсюда Отой показал наместнику, где расположены поля и виноградники фараона, какой канал подвергается сейчас очистке, какая плотина чинится, где находятся печи для выплавки бронзы, где фараоновы житницы и болота, заросшие лотосом и папирусом, какие поля занесены песком, и так далее. Рамсес был в восторге от прекрасного вида и горячо благодарил Отоя за доставленное ему удовольствие. Вернувшись, однако, во дворец и принявшись, по совету отца, записывать свои впечатления, он убедился, что его сведения о состоянии нома Аа нисколько не расширились. Несколько дней спустя он снова потребовал от Отоя объяснений, касающихся управления области. Тогда достойный номарх велел собраться всем чиновникам и пройти перед наследником, восседавшим на возвышении у дворца. Мимо Рамсеса проходили старшие и младшие казначеи, писцы, подсчитывающие урожай, вино, скот, ткани, старшины каменщиков, землекопов, сухопутные и водные инженеры, врачеватели всевозможных болезней, надсмотрщики рабочих полков, полицейские, писцы, судьи, смотрители тюрем, даже парасхиты и палачи. После них достойный номарх представил Рамсесу весь штат его, царевича, личной дворцовой челяди. Царевич, к немалому своему удивлению, узнал, что в номе Аа и городе Сехеме у него на службе числятся: возничий, лучник, щитоносец, копьеносец и секироносец, десятка полтора-два носильщиков, несколько поваров, виночерпиев, цирюльников и множество других слуг, преисполненных к нему любви и преданности, тогда как он не имел о них никакого понятия. Наместник устал от этого скучного и бессмысленного смотра и пал духом. Его ужасала мысль, что он ничего не понимает и, значит, не способен управлять государством, но он даже самому себе боялся признаться в этом. Ведь если он не в состоянии управлять Египтом и люди узнают об этом, - что ему остается?.. Только смерть. Рамсес чувствовал, что вне трона для него не существует счастья, что, не имея власти, он не может жить. Однако, отдохнув несколько дней, насколько можно было отдохнуть в сутолоке придворной жизни, он снова призвал к себе Отоя и сказал ему: - Я просил тебя, достойнейший номарх, посвятить меня в то, как ты управляешь своим номом. Ты показал мне страну и чиновников, но я ничего еще не понимаю. Напротив, я чувствую себя, как человек в подземельях наших храмов, который видит вокруг столько дорог, что не знает, по какой идти, чтобы выбраться наружу. Номарх огорчился. - Что же мне делать? - воскликнул он. - Чего ты хочешь от меня, повелитель? Скажи только слово, и я отдам тебе свою власть, богатство, даже голову. И, видя, что наследник милостиво выслушивает эти уверения, продолжал: - Во время путешествия ты видел народ этого нома. Ты скажешь, что были не все. Правильно. Но я прикажу, чтобы вышло все население, а его насчитывается - мужчин, женщин, стариков и детей - около двухсот тысяч. С вершины пилона ты изволил созерцать наши земли. Но если ты желаешь, мы можем осмотреть вблизи каждое поле, каждую деревню, каждую улицу Сехема. Наконец, я показал тебе чиновников, среди которых отсутствовали, правда, самые низшие, но повели - и все предстанут завтра и падут ниц перед тобой. Что я должен еще сделать? Ответь мне, государь! - Я верю в твою преданность, - ответил царевич. - Но объясни мне две вещи: первое - почему уменьшились доходы его святейшества фараона; второе - что ты сам делаешь, управляя номом? Отой смутился. Наместник поспешил пояснить: - Я хочу это знать, так как я молод и только еще учусь управлять. - Но мудрость твоя сделала бы честь столетнему старику! - пролепетал номарх. - Вот почему, - продолжал свою мысль Рамсес, - мне необходимы советы и указания опытных людей. Будь же моим учителем. - Я все покажу и расскажу тебе. Дай только выбраться отсюда в такое место, где нет этого шума... Действительно, во дворце, занимаемом наместником, во внутренних и наружных дворах народ толпился, как на ярмарке. Все пили, ели, пели песни или состязались в беге, борьбе, и все - во славу наместника, которому служили. В половине третьего пополудни номарх приказал привести из конюшни двух лошадей и вместе с Рамсесом выехал за город. Придворные остались во дворце и продолжали пировать еще веселее. День был прекрасный, прохладный, земля покрыта зеленью и цветами. Над головами всадников раздавалось пение птиц. Воздух был полон благоуханий. - Как тут приятно - воскликнул Рамсес. - Первый раз за весь месяц я могу собраться с мыслями. А мне уже начинало казаться, что у меня в голове остановилась на постой целая колонна военных колесниц и проводит все дни и ночи в ученьях. - Такова участь повелителей мира, - ответил номарх. Они остановились на холме. У ног их расстилался широкий луг, перерезанный голубым потоком. На севере и на юге белели стены городков. За лугом до самого горизонта тянулись красноватые пески западной пустыни, из которой, словно из жаркой печи, доносилось по временам дыхание знойного ветра. На лугу паслись бесчисленные стада домашних животных: рогатые и безрогие быки, овцы, козы, ослы, антилопы, даже носороги. Тут и там виднелись зеленые пятна болот, поросших водной растительностью, кишевших дикими гусями, утками, голубями, аистами, ибисами и пеликанами. - Взгляни, государь, - сказал номарх, - вот картина нашей страны Кене (*74), Египта. Осирис возлюбил эту полоску земли среди пустыни. Он одарил ее обильной растительностью и животными, дабы от них была польза. Потом добрый бог принял на себя человеческий облик и стал первым фараоном. Когда же он почувствовал, что тело его дряхлеет, он покинул его и вселился в своего сына, а затем и в его сына. Таким образом, Осирис живет среди нас уже много столетий в образе фараона, пользуясь богатствами Египта, которые он сам создал. Бог наш и господин разросся, подобно могучему дереву. Его мощные ветви - это египетские цари, сучья - жрецы и номархи, а листья - аристократия. Бог зримый восседает на земном престоле и взимает со страны положенную ему дань. Бог незримый принимает жертвоприношения в храм и устами жрецов изъявляет свою волю. - Это правда, - заметил царевич. - Об этом и в священных книгах написано. - Так как Осирис-фараон, - продолжал номарх, - не может сам заниматься земным хозяйством, то он поручил наблюдать за своим достоянием нам, номархам, ведущим от него свой род. - И это верно, - подхватил Рамсес. - Иногда лучезарный бог даже воплощается в номарха и дает начало новой династии. Так возникли Мемфисская, Элефантинская, Фиванская, Ксоисская династии. - Все это совершенно справедливо, государь, - продолжал Отой. - А теперь я отвечу тебе на то, о чем ты меня спрашивал. Что я делаю здесь, в номе?.. Я охраняю достояние Осириса-фараона и свою долю в нем. Взгляни на эти стада - ты видишь разных животных: одни дают молоко, другие мясо, третьи шерсть и кожу. Так же и население Египта: одни доставляют хлеб, другие - вино, ткани, утварь, третьи строят дома. Мое дело заключается в том, чтобы получить с каждого что следует и повергнуть к стопам фараона. Я не мог бы сам углядеть за столь многочисленным стадом. Поэтому я подобрал себе верных собак и мудрых пастухов: одни доят животных, стригут их, снимают с них шкуры; другие сторожат, чтоб не украли их воры или не растерзали хищники. Так и с номом: я не поспевал бы собирать все налоги и оберегать людей от зла; для этого у меня есть чиновники, которые делают то, что считают правильным, а мне отдают отчет в своих действиях. - Все это верно, - перебил Рамсес. - Я это знаю и понимаю. Однако меня удивляет, отчего уменьшились доходы его святейшества, хотя их так усердно охраняют? - Вспомни, - ответил номарх, - что бог Сет, хотя и приходится родным братом лучезарному Осирису, ненавидит его, воюет с ним и препятствует добрым его начинаниям. Он насылает мор на людей и скот, он делает так, что разлив Нила бывает слишком мал или слишком бурен. В жаркое время года он наносит на Египет тучи песку. В хороший год Нил доходит до пустыни, в плохой - пустыня подходит к Нилу, и царские доходы поневоле уменьшаются. Взгляни, - продолжал он, указывая на луг, - как многочисленны эти стада, но в дни моей молодости они были еще больше. А кто виноват в этом? Не кто иной, как Сет, против которого не устоять человеческим силам. Этот луг, и ныне огромный, когда-то был так велик, что с нашего места не видно было пустыни, которая теперь наводит на нас ужас. Там, где борются между собой боги, человек бессилен; где Сет побеждает Осириса, что могут сделать люди? Отой умолк. Царевич поник головой. Немало наслушался он в школе о благости Осириса и злокозненности Сета и, еще будучи ребенком, возмущался, как это до сих пор не разделались с последним. "Когда я вырасту, - думал он тогда, - и смогу держать в руке копье, я разыщу Сета, и мы померяемся с ним силами!" А вот сейчас он смотрел на беспредельное пространство песков, царство злокозненного бога, сокращавшего доходы Египта, но не думал о борьбе с ним. Как бороться с пустыней? Ее можно только обойти или погибнуть в ней. 22 Пребывание в номе Аа так утомило наследника, что он велел прекратить все торжества в его честь и объявить, чтобы во время его путешествия народ не выходил его приветствовать. Свита удивлялась и даже слегка роптала. Приказ, однако, был выполнен, и жизнь Рамсеса снова стала несколько спокойнее. У него оставалось время для занятий с солдатами - его любимого дела - и для того, чтобы привести в порядок свои мысли. Уединившись в самом отдаленном углу дворца, царевич много размышлял о том, в какой мере он выполнил повеление отца. Он собственными глазами осмотрел ном Аа, его поля, города, познакомился с его населением и чиновниками. Сам проверил и убедился, что восточная часть провинции подверглась вторжению пустыни, видел, что трудовое население, тупое и ко всему безучастное, делает только то, что ему прикажут, - и то неохотно; и, наконец, пришел к выводу, что истинно и беззаветно преданных людей он может найти только среди аристократии, представители которой или состоят в родстве с фараоном, или принадлежат к военному сословию и являются внуками солдат, воевавших под знаменем Рамсеса Великого. Во всяком случае, эти люди искренне привязаны к династии и готовы служить ей с неподдельным рвением. Не то, что простолюдины, которые, прокричав приветствия, бегут скорее к своим волам и свиньям. Но главная задача не была разрешена. Рамсес не только не выяснил причин уменьшения царских доходов, но не был в состоянии даже как следует уяснить себе, в чем корень зла и как исправить дело. Он чувствовал только, что легендарная борьба бога Сета с богом Осирисом ничего не разъясняет и не указывает никаких средств, чтобы помочь беде. Между тем наследник, как будущий фараон, хотел получать большие доходы, такие, какие получали прежние повелители Египта, и кипел гневом при одной мысли, что, вступив на престол, может оказаться таким же бедняком, как его отец, если не беднее. "Никогда!" - говорил он, сжимая кулаки. Для того чтобы увеличить царские богатства, он готов был броситься с мечом на самого бога Сета и так же безжалостно изрубить его на куски, как сам Сет сделал это со своим братом Осирисом. Но вместо жестокого бога и его легионов перед ним была пустота, безмолвие и неизвестность. Терзаемый этими мыслями, он однажды обратился к верховному жрецу Мефресу. - Скажи мне, святой отец, преисполненный всякой премудрости, почему доходы государства уменьшаются и каким образом можно было бы их увеличить? Верховный жрец воздел руки к небу. - Благословен дух, - воскликнул он, - подсказавший тебе, достойный господин, такие мысли... Молю богов, чтобы ты пошел по стопам великих фараонов, воздвиг по всему Египту богатые храмы и с помощью плотин и каналов увеличил площадь плодородных земель!.. Старик был так растроган, что даже прослезился. - Прежде всего, - перебил его царевич, - ответь мне на то, о чем я тебя спрашиваю. Разве можно думать о постройке каналов и храмов, когда казна пуста? Египет постигло величайшее бедствие: его повелителям грозит нищета. Это первое, что нужно расследовать и исправить. Остальное само собой приложится. - Это, государь, ты узнаешь только в храмах, у подножия алтарей, - ответил верховный жрец. - Только там может быть удовлетворено твое благородное любопытство. Рамсес сделал нетерпеливое движение. - Забота о храмах заслоняет перед вашим преосвященством интересы всей страны, даже казну фараонов!.. - воскликнул он. - Я сам ученик жрецов, и воспитывался под сенью храмов, и видел таинственные обряды, в которых вы изображаете злокозненность Сета, смерть и возрождение Осириса, но какой мне в этом толк? Когда отец спросит меня, как наполнить государственную казну, мне нечего будет ему ответить. Разве просить его, чтоб он еще больше и чаще молился, чем делал это до сих пор. - Ты богохульствуешь, царевич, ибо не знаешь высоких таинств религии. Зная их, ты сам ответил бы на многие вопросы, которые тебя мучат. А если бы ты видел то, что я видел, то поверил бы, что для Египта самое важное - это возвышение храмов и их служителей. "Старики всегда впадают в детство", - подумал Рамсес и прервал беседу. Верховный жрец Мефрес всегда был очень набожным, но в последнее время стал проявлять в этом отношении даже странности. "Хорош бы я был, - размышлял про себя Рамсес, - если б отдал себя в руки жрецов, чтобы участвовать в их ребяческих обрядах. Пожалуй, Мефрес заставил бы и меня по целым часам простаивать перед алтарем с воздетыми к небу руками, как делает он сам, очевидно, в ожидании чуда". В месяце фармути (конец января - начало февраля) царевич простился с Отоем, собираясь, переехать в ном Хак. Он поблагодарил номарха и знатных сановников за великолепный прием, но в душе уносил печальное сознание, что не справился с отцовским поручением. В сопровождении родственников и приближенных Отоя наместник переправился на другой берег Нила, где его встретил достойный номарх Ранусер с вельможами и жрецами. Как только он вступил на землю Хак, жрецы подняли ввысь статую бога Атума, покровителя области, чиновники пали ниц, а сам номарх преподнес ему золотой серп, прося, чтоб он, как наместник фараона, начал жатву. Начиналась уборка ячменя. Рамсес взял серп, срезал несколько пучков колосьев и сжег их вместе с благовониями перед статуей бога, охраняющего межи. После него то же самое сделали номарх и знатные вельможи. И, наконец, начали жатву крестьяне. Они собирали только колосья, бросая их в мешки. Солома же оставалась в поле. После выполнения этих обрядов, которые показались ему очень томительными, наместник взошел на колесницу; впереди выступал небольшой отряд солдат, за ним жрецы; двое знатных вельмож вели под уздцы лошадей наместника. Вслед за наместником, на другой колеснице, ехал номарх Ранусер, а за ним многолюдная свита вельмож и придворных. Народ, по приказанию Рамсеса, не выходил навстречу, но работавшие в поле крестьяне при виде их падали ниц. Проехав таким образом несколько понтонных мостов, переброшенных через рукава Нила и каналы, они к вечеру прибыли в город Он - столицу области. Несколько дней продолжались приветственные пиршества, оказание почестей наместнику, представление ему чиновников. Наконец Рамсес потребовал прекращения торжеств и попросил номарха познакомить его с богатствами нома. Осмотр начался на следующий день и продолжался несколько недель. Каждый день на площади перед дворцом, где жил наместник, собирались различные цехи ремесленников под предводительством цеховых старшин, чтобы показать ему свои изделия. Приходили по очереди оружейники с мечами, копьями и секирами, мастера музыкальных инструментов с дудками, рожками, бубнами и арфами. За ними следовал многолюдный цех столяров; они тащили кресла, столы, диваны, носилки и колесницы, украшенные богатыми рисунками, отделанные разноцветным деревом, перламутром и слоновой костью. Потом несли металлическую кухонную посуду и утварь: кочерги, ухваты, двуухие горшки, плоские жаровни с крышками. Ювелиры хвалились золотыми перстнями необычайной красоты, ручными и ножными браслетами из электрона, то есть сплава золота с серебром, цепями; все это было покрыто искусной художественной резьбой, усеяно драгоценными каменьями или расцвечено эмалью. Замыкали шествие гончары, несшие больше ста сортов глиняной посуды. Там были вазы, горшки, чаши, кувшины и кружки самой разнообразной величины и формы, покрытые разноцветными рисунками, украшенные головами животных и птиц. Каждый цех преподносил наследнику в подарок свои лучшие изделия. Они заполнили большой зал, хотя между ними не нашлось бы и двух одинаковых вещей. По окончании интересной, но утомительной церемонии номарх спросил Рамсеса, доволен ли он. Тот ответил не сразу. - Более красивые вещи я видел лишь в храмах или во дворцах моего отца. Но так как их могут покупать только богатые люди, то я не знаю, получает ли государство от них достаточный доход. Номарха удивило это равнодушие молодого повелителя к произведениям искусства и встревожила такая забота о государственных доходах. Желая, однако, угодить Рамсесу, он стал водить его с тех пор по царским фабрикам и мастерским. Они посетили мельницы, где рабы с помощью нескольких сотен жерновов и ступ превращали зерно в муку; побывали в пекарнях, где пекли хлеб и сухари для армии, и на фабриках, где заготовляли впрок рыбу и мясо; осматривали крупные кожевенные заводы и мастерские, где делали сандалии; плавильни, где выплавляли бронзу для посуды и оружия; кирпичные заводы, сапожные и портняжные мастерские. Предприятия эти помещались в восточной части города. Рамсес осматривал их сперва с любопытством, но скоро ему наскучил вид рабочих, запуганных, исхудалых, с болезненным цветом лица и рубцами от дубинок на спине. Он старался проводить как можно меньше времени в мастерских, предпочитая осматривать окрестности города Она. Далеко на востоке видна была пустыня, где в прошлом году происходили маневры. Как на ладони видел он тракт, по которому маршировали его полки, место, где из-за попавшихся навстречу скарабеев метательные машины вынуждены были свернуть в пустыню, видел, может быть, даже и дерево, на котором повесился крестьянин, вырывший канал. Вон с той возвышенности он вместе с Тутмосом смотрел на цветущую землю Гошен и бранил жрецов. Там между холмами он встретил Сарру, к которой воспылало любовью его сердце. Как сейчас все изменилось!.. С тех пор как Рамсес благодаря Херихору получил корпус и наместничество, он перестал ненавидеть жрецов. Сарра уже стала ему безразлична как возлюбленная, зато все больше и больше интересовал его ребенок, которому она должна была дать жизнь. "Как она там живет? - думал царевич. - Давно уже нет от нее вестей". Когда он смотрел так вдаль, на восточные возвышенности, вспоминая недавнее прошлое, возглавлявший его свиту номарх Ранусер решил, что наместник заметил какие-то злоупотребления и думает о том, как наказать его. "Что он мог увидеть? - волновался достопочтенный номарх. - То ли, что половина кирпича продана финикийским купцам? Или что на складе не хватает десяти тысяч сандалий? Или, может быть, какой-нибудь негодяй шепнул ему что-нибудь о плавильнях?.." Ранусер был страшно обеспокоен. Вдруг царевич повернулся к свите и подозвал Тутмоса, который обязан был всегда находиться при его особе. Он тотчас подбежал, и наследник отошел с ним в сторону. - Послушай, - сказал он, указывая на пустыню, - видишь вон те горы? - Мы были там в прошлом году, - со вздохом вспомнил щеголь. - Мне вспомнилась Сарра... - Я сейчас воскурю благовония богам! - воскликнул Тутмос. - А то мне уже начало казаться, что, став наместником, ты изволил забыть своих верных слуг!.. Рамсес посмотрел на него и пожал плечами. - Выбери, - сказал он, - из подарков, которые мне принесли, несколько самых красивых ваз, что-либо из утвари, а главное - запястий и цепей, и отвези все Сарре... - Живи вечно, Рамсес! - тихо проговорил щеголь. - Ты благородный господин! - Скажи ей, - продолжал царевич, - что сердце мое всегда полно милости к ней. Скажи, что я хочу, чтобы она берегла свое здоровье и думала о ребенке. Когда же подойдет время родов и я выполню поручение отца, тогда, скажи Сарре, я возьму ее к себе, и она будет жить в моем доме. Я не могу допустить, чтоб мать моего ребенка тосковала в одиночестве... Поезжай, сделай, что я сказал, и возвращайся с хорошими вестями. Тутмос пал ниц перед своим повелителем и тотчас же отправился в путь. Свита наместника не могла догадаться о содержании их разговора, но, видя благоволение его к Тутмосу, завидовала молодому вельможе. Досточтимый же Ранусер продолжал предаваться еще более тревожным размышлениям. "Не пришлось бы мне, - думал он с огорчением, - наложить на себя руки и в цвете лет осиротить свой дом. Как это я, несчастный, присваивал себе добро фараона, не подумав о часе расплаты!" Лицо его пожелтело, ноги подкашивались. Но Рамсес, охваченный волной воспоминаний, не замечал его тревоги. 23 Теперь в городе Оне началась полоса пиршеств и развлечений. Номарх Ранусер достал из подвала лучшие вина, из трех соседних номов съехались самые красивые танцовщицы, знаменитейшие музыканты, искуснейшие фокусники. Весь день Рамсеса был заполнен. С утра военные учения, прием сановников, потом обед, зрелища, охота и, наконец, званый ужин. Но как раз когда номарх Хака был уверен, что наместнику надоели уже вопросы управления и хозяйства, тот пригласил его к себе и спросил: - Твой ном один из самых богатых в Египте? - Да... хотя нам пришлось пережить несколько трудных лет... - ответил Ранусер, и опять сердце у него замерло, а ноги задрожали. - Вот это-то меня и удивляет, - продолжал Рамсес, - потому что из года в год доходы его святейшества уменьшаются. Не можешь ли ты объяснить мне причину? - Государь, - сказал номарх, склоняясь перед царевичем до земли, - я вижу, что мои враги посеяли недоверие в твоей душе, и, что бы я ни сказал, мне трудно будет тебя убедить. Позволь мне поэтому не говорить больше. Пусть придут сюда лучше писцы с документами, которые ты сам можешь пощупать рукой и проверить... Наследника несколько удивил такой неожиданный ответ, однако он принял предложение и даже обрадовался ему. Он подумал, что доклады писцов разъяснят ему тайну управления. И вот на следующий день явился великий писец нома Хак (*75) со своими помощниками, которые принесли с собой целый ворох свитков папируса, исписанных с обеих сторон. Когда их развернули, они образовали ленту шириной в три пяди, длиной же в шестьдесят шагов. Рамсес впервые видел такой огромный документ, в котором заключались сведения относительно только одной провинции за год. Великий писец уселся на полу, поджав под себя ноги, и начал: - "На тридцать третьем году царствования Мери-Амон-Рамсеса Нил запоздал с разливом. Крестьяне, приписывая это несчастье колдовству чужеземцев, проживающих в провинции Хак, стали разрушать дома неверных иудеев, хеттов и финикиян, причем несколько человек было убито. По повелению достойнейшего номарха, виновных предали суду: двадцать пять крестьян, двое художников и пять ремесленников были присуждены к работе в каменоломнях, а один рыбак - удушен". - Что это за документ? - спросил наместник. - Это судебный отчет, составленный для того, чтоб повергнуть его к стопам его святейшества. - Отложи его и читай о доходах казны. Помощники великого писца свернули в трубку отброшенный документ и подали ему другой. Великий писец стал снова читать: - "В пятый день месяца тот привезли в царские житницы шестьсот мер пшеницы, в чем главный смотритель выдал расписку. В седьмой день месяца тот великий казначей узнал и проверил, что из прошлогоднего урожая убыло сто сорок восемь мер пшеницы. Во время проверки двое рабочих украли меру зерна и спрятали его между кирпичами. Когда это было открыто, оба были отданы под суд и сосланы в каменоломни за то, что посягнули на имущество его святейшества..." - А те сто сорок восемь мер? - спросил наследник. - Их съели мыши, - ответил писец и стал читать дальше: - "Восьмого числа месяца тот было прислано на убой двадцать коров и восемьдесят четыре овцы, которых смотритель скотного двора велел отдать полку "Ястреб" под соответствующую расписку". Таким образом, наместник узнавал день за днем, сколько ячменя, пшеницы, фасоли и семян лотоса было свезено в житницы, сколько сдано на мельницу, сколько украдено и сколько рабочих было за это сослано в каменоломни. Отчет был такой скучный и беспорядочный, что на половине месяца паопи наместник велел прекратить чтение. - Скажи мне, великий писец, - спросил Рамсес, - что ты понял из всего прочитанного?.. - Все, что угодно сыну царя! - И он стал повторять все сначала, но уже наизусть: - В пятый день месяца тот было привезено в царские житницы... - Довольно! - с раздражением крикнул Рамсес и велел писцам убраться. Писцы пали ниц, торопливо собрали свои папирусы, снова пали ниц и поспешили скрыться за дверью. Наследник призвал к себе номарха Ранусера. Тот явился со сложенными на груди руками, однако лицо его было спокойно. Писцы успели сообщить ему, что наместник ничего не может понять из донесений и далее не выслушал их. - Скажи мне, достойнейший номарх, тебе тоже читают эти отчеты? - Каждый день. - И ты понимаешь в них что-нибудь? - Прости, государь, но без этого я не мог бы управлять номом. Рамсес смутился. Может быть, и в самом деле он так непонятлив?.. А тогда каким же он будет правителем? - Садись, - сказал он, немного помолчав, и указал Ранусеру на стул. - Садись и расскажи мне, как ты управляешь номом. Вельможа побледнел и закатил глаза под лоб. Рамсес заметил это и поспешил его успокоить: - Не думай, что я не доверяю твоей мудрости. Напротив, я не знаю человека, который управлял бы лучше тебя. Но я молод и любознателен. Мне хочется знать, в чем состоит искусство управления. И вот я прошу тебя уделить мне частицу твоего опыта. Ты управляешь номом, так объясни мне, как это делается. Номарх вздохнул с облегчением и сказал: - Я опишу тебе весь распорядок моего дня, чтоб ты знал, как многотрудны мои обязанности. Утром после ванны я приношу жертвы богу Атуму (*76), потом приглашаю казначея и спрашиваю его, исправно ли поступают налоги для его святейшества. Если он говорит, что да, я хвалю его. Когда же он скажет, что такие-то и такие-то не заплатили, я отдаю приказ об аресте непокорных. Затем я призываю смотрителя царских житниц, чтоб знать, сколько прибыло хлеба. Если много - хвалю его. Если мало - приказываю высечь виновных. Потом приходит великий писец и докладывает мне, сколько чего нужно получить из владений царя для армии, чиновников, работников. Я приказываю выдать под расписку. Если он израсходует меньше, я хвалю его, если больше - возбуждаю следствие. После полудня приходят ко мне финикийские купцы, которым я продаю хлеб, а деньги вношу в казну фараона. Потом молюсь и утверждаю судебные приговоры. Вечером полиция сообщает мне о происшествиях. Не далее как третьего дня люди из моего нома проникли на территорию соседней области Ка (*77) и оскорбили статую бога Собека (*78). В душе я порадовался - он ведь не нам покровительствует. Тем не менее я присудил нескольких виновных к удушению, значительную часть - к работе в каменоломнях и всех к палочным ударам. Поэтому у меня в номе царят спокойствие и добрые нравы и налоги притекают каждый день... - Между тем доходы фараона сократились и у вас, - заметил наследник. - Слова твои справедливы, господин, - сказал со вздохом Ранусер. - Жрецы говорят, что боги разгневались на Египет за то, что у нас появилось много чужеземцев. Я вижу, однако, что и боги не брезгают финикийским золотом и драгоценными каменьями. Тут в зал вошел дежурный офицер и доложил о жреце Ментесуфисе, пришедшем пригласить наместника и номарха на богослужение. И тот и другой выразили согласие, причем номарх Ранусер проявил столько благочестия, что даже удивил Рамсеса. Когда Ранусер с поклонами удалился, наместник обратился к жрецу: - Поскольку ты, святой пророк, состоишь при мне заместителем высокочтимейшего Херихора, объясни мне одну вещь, которая меня очень беспокоит. - Сумею ли я? - ответил жрец. - Сумеешь, так как ты исполнен мудрости, которой служишь. Подумай только хорошенько над тем, что я тебе скажу. Ты знаешь, зачем послал меня сюда фараон? - Чтобы познакомиться с управлением страны и ее богатствами, - ответил Ментесуфис. - Я это и делаю. Я расспрашиваю номархов, присматриваюсь к стране и людям, выслушиваю доклады писцов, но ничего не понимаю. Это удивляет меня и мучит. Когда я имею дело с воинами, мне все ясно: я знаю, сколько у них солдат, лошадей, колесниц, повозок, кто из офицеров пьет или относится небрежно к службе, а кто добросовестно исполняет свои обязанности. Я знаю, как надо действовать на войне. Если неприятельский корпус стоит на ровной местности, то, чтоб его победить, я должен взять два корпуса. Если неприятель стоит в оборонительной позиции, я двинусь против него, имея не меньше трех корпусов. Когда враг неопытен и сражается беспорядочной толпой, я могу против его тысячи выставить пятьсот своих солдат, и они одолеют его. Когда у него тысяча секироносцев и у меня столько же, я смогу разбить войско врага, если мне на помощь придут сто пращников. В военном деле, святой отец, - продолжал Рамсес, - у меня все как на ладони и на всякий вопрос готов ясный ответ. А что касается управления номами, я не только ничего не могу понять, но у меня такая путаница в голове, что иногда я забываю, зачем сюда приехал. Объясни же мне чистосердечно, как жрец и воин, что это значит? Обманывают ли меня номархи, или я уж: такой неспособный? Святой пророк задумался. - Осмелились ли они обманывать тебя, я не знаю, ибо не следил за их поведением. Но мне кажется, что они потому не могут ничего объяснить тебе, что сами ничего не понимают. Номархи и писцы, - продолжал жрец, - как десятские в армии: каждый знает свою десятку и докладывает о ней высшим офицерам. Каждый командует своим маленьким отрядом; общего же плана, составляемого главнокомандующим армией, он не знает. Правители номов и писцы записывают все, что бы ни случилось в их провинции, и повергают свои донесения к стопам фараона. И лишь верховная коллегия извлекает из этих донесений мед мудрости. - Но вот этого-то меда я и хочу! Почему же мне его не дают?.. Ментесуфис покачал головой. - Государственная мудрость, - сказал он, - принадлежит к числу жреческих тайн. Ее может постичь только человек, посвятивший себя богам. Между тем, хоть тебя и воспитывали жрецы, ты избегаешь храмов... - Как так? Значит, если я не стану жрецом - вы не научите меня? - Есть вещи, которые ты можешь узнать и сейчас как наследник престола. Есть такие, которые ты узнаешь, когда станешь фараоном. Но есть и такие, о которых может знать только верховный жрец. - Каждый фараон есть в то же время верховный жрец, - перебил его наследник. - Нет, не каждый. Да и между верховными жрецами есть различие. - Значит, - вскричал в негодовании наследник, - вы скрываете от меня искусство управления государством и мне не выполнить поручения моего отца! - То, что нужно тебе, ты можешь узнать, ибо посвящен в низший жреческий сан. Но эти вещи скрыты в храмах за завесой, которую никто не решится приподнять без соблюдения должных обрядов, - спокойно ответил жрец. - Я приподниму! - Да хранят боги Египет от такого несчастья! - воскликнул жрец, воздев руки. - Разве ты не знаешь, что боги поразят всякого, кто без надлежащего обряда прикоснется к завесе! Вели это сделать при тебе в храме какому-нибудь рабу или присужденному к смертной казни преступнику, и ты убедишься, что он умрет на месте... - Потому что вы его убьете! - Каждый из нас погибнет так же, как и он, если святотатственно приблизится к алтарю. Перед богом фараон, жрец и раб равны. - Что же мне делать? - спросил Рамсес. - Искать ответа в храме, очистившись молитвой и постом, - ответил жрец. - С тех пор как существует Египет, ни один повелитель не овладел иным путем государственной мудростью. - Я подумаю об этом, - сказал царевич, - хотя вижу по всему, что и досточтимейший Мефрес и ты, святой пророк, хотите заставить меня служить богам, как сделали это с моим отцом. - Нисколько. Если ты, став фараоном, ограничишься командованием армией, тебе придется всего лишь несколько раз в год принимать участие в богослужениях, в остальных случаях тебя будут заменять верховные жрецы. Но если ты хочешь постигнуть тайны храмов, ты должен воздавать почести богам, ибо это они являются источником мудрости. 24 Теперь Рамсесу стало ясно: или он не выполнит поручения фараона, или будет вынужден подчиниться воле жрецов. Это вызывало в нем негодование и злобу. Он не торопился познать тайны, скрываемые в храмах, зато усердно стал принимать участие в пиршествах, которые устраивались в его честь. Кстати вернулся и Тутмос, большой мастер по части развлечений. Он привез царевичу хорошие вести от Сарры. Она здорова и прекрасно выглядит. Но это сейчас уже мало трогало Рамсеса. Жрецы составили будущему ребенку такой хороший гороскоп, что царевич был в восторге. Они утверждали, что у Сарры будет сын, щедро одаренный богами, и что если отец полюбит ребенка, тот достигнет в жизни высокого положения. Наследник смеялся над второй частью этого предсказания. - Странные люди эти мудрецы! - говорил он Тутмосу. - Они знают, что будет сын, чего не знаю я, отец, и сомневаются, буду ли я его любить, хотя нетрудно догадаться, что я буду любить ребенка, даже если это будет дочь. О его славной будущности пусть не беспокоятся. Об этом я позабочусь сам!.. В месяце пахон (январь - февраль) наследник переехал в ном Ка, где его торжественно встретил номарх Софра. От города Она до Атриба было всего семь часов пешего пути. Рамсес, однако, затратил на это путешествие три дня. При мысли о молитвах и постах, ожидавших его при посвящении в тайны храмов, он испытывал все большее влечение к развлечениям. Его свита поняла это, и пиры последовали за пирами. Опять на дорогах, по которым проезжал наследник, появились толпы народа с радостными криками, цветами и музыкой. Когда подъезжали к Атрибу, радость населения дошла до предела. Какой-то рабочий огромного роста даже бросился под колесницу. Когда же Рамсес остановил лошадей, от толпы отделилась группа молодых женщин и обвила его колесницу цветами. "Все же они любят меня!" - подумал Рамсес. В области Ка он уже не расспрашивал номарха про доходы фараона, не посещал мастерские, не заставлял читать ему отчеты писцов. Он знал, что ничего не поймет, и отложил эти занятия до тех пор, пока будет посвящен в тайны жрецов. Только однажды, увидев стоявший на возвышенности храм бога Собека, Рамсес выразил желание подняться на его пилон, чтобы взглянуть на окрестности. Достойный Софра немедленно исполнил желание наследника, и Рамсес провел на башне несколько отрадных часов. Область Ка представляла собой плодородную равнину. Десятка два каналов и рукавов Нила пересекало ее во всех направлениях, словно сеть, сплетенная из серебряных и голубых нитей. Посаженные в ноябре дыни и пшеница уже поспевали. На полях копошились нагие люди, которые собирали огурцы или сеяли хлопок. Всюду были разбросаны постройки; кое-где попадались целые городки. Большинство построек, особенно расположенных в поле, представляли собой глиняные мазанки, крытые соломой и пальмовыми листьями. Зато в городах дома были каменные, с плоскими крышами, похожие издали на белые кубы, с темными отверстиями дверей и окон. Очень часто на одном таком кубе стоял другой, чуть-чуть поменьше, а на нем третий, еще меньше, и каждый был выкрашен в другой цвет. Под ярким солнцем Египта дома эти, разбросанные среди зелени полей и окруженные пальмами и акациями, казались гигантскими жемчужинами, рубинами и сапфирами. С высоты башни Рамсесу открылось зрелище, которое привлекло его внимание. Он заметил, что дома в окрестностях храмов самые красивые и на полях вокруг них трудится больше людей. "У жрецов самые богатые поместья!.." - мелькнуло в голове Рамсеса, и он еще раз окинул взглядом храмы и часовни, которые были видны с башни. Но так как он помирился с Херихором и нуждался теперь в услугах жрецов, то ему не хотелось слишком долго задумываться над этим. В последующие дни достойный Софра устроил для наследника несколько охот в восточных окрестностях города Атриба. Сначала стреляли над каналами птиц из лука и ловили их огромными силками, куда попадало сразу по нескольку десятков, или спускали на них соколов. Затем наследник и его свита углубились в восточную пустыню, и началась большая охота с собаками и пантерой на зверей, которых за эти дни было убито и изловлено несколько сотен. Когда достойный Софра заметил, что наместнику надоели развлечения под открытым небом и ночевки в шатрах, он прекратил охоту и вернулся со своими гостями в Атриб. Они прибыли в город около четырех часов пополудни, и номарх пригласил всех к себе во дворец на парадный обед. Софра сам проводил царевича в купальню, оставался там, пока тот принимал ванну, и достал из собственной шкатулки благовония для умащения его. Потом присматривал за парикмахером, приводившим в порядок волосы наместника, и, наконец, на коленях умолил Рамсеса оказать ему милость и принять от него новую одежду. Она состояла из только что сотканной и вышитой рубашки, передника, обшитого жемчугом, и затканной золотом накидки из очень прочной материи, но такой тонкой и мягкой, что всю ее можно было зажать в ладонях. Наследник милостиво согласился и заявил, что никогда еще не получал столь прекрасного подарка. Солнце уже зашло, когда номарх ввел Рамсеса в пиршественную залу. Это был большой двор, окруженный колоннами и выложенный мозаикой. Все стены были украшены живописью, изображавшей сцены из жизни предков Софры: войны, морские путешествия и охоту. Вместо крыши над двором парила в воздухе огромная бабочка с разноцветными крыльями, которые для освежения воздуха приводились в движение невидимыми рабами. В бронзовых светильниках, прикрепленных к колоннам, горели яркие факелы, распространяя благовонный дым. Зал был разделен на две части: одна была пустая, другая заполнена столиками и креслами для участников трапезы. В глубине возвышался помост, на котором под роскошным шатром с откинутыми стенками были приготовлены стол и ложе для Рамсеса. У каждого столика стояли большие вазоны или кадки с пальмами, акациями и смоковницами. Стол наследника был окружен хвойными растениями, которые струили в зал свой аромат. Собравшиеся гости встретили царевича радостными возгласами. Когда Рамсес занял место под балдахином, откуда виден был весь зал, свита его уселась за столы. Зазвучали арфы. В зал вошли женщины в богатых прозрачных нарядах, с открытой грудью, сверкавшей драгоценными украшениями. Четыре самые красивые девушки окружили Рамсеса, другие подсели к знатным членам его свиты. В воздухе реял аромат роз, ландышей и фиалок. Рамсес почувствовал, как в висках у него застучала кровь. Рабы и рабыни в белых, розовых и голубых рубашках стали разносить сладости, жареную птицу, дичь, рыбу, вино и фрукты, а также венки из цветов, которые обедающие возлагали на голову. Исполинская бабочка все чаще и чаще махала крыльями. В пустой половине зала началось представление. Выступали по очереди танцовщицы, гимнасты, шуты, фокусники и фехтовальщики. Когда кто-нибудь проявлял особенную ловкость, зрители бросали ему цветы из своих венков или золотые кольца. Обед длился несколько часов, прерываясь возгласами в честь наместника, номарха и его семьи. Рамсесу, который полулежал на ложе, покрытом львиной шкурой с золотыми когтями, прислуживали четыре дамы. Одна обвевала его опахалом, другая меняла ему венки на голове, остальные подносили блюда. В конце обеда та, с которой он разговаривал всего охотнее, поднесла ему бокал вина. Половину его Рамсес выпил сам, остальное подал ей и, когда она выпила, поцеловал ее в губы. Тогда невольники быстро погасили факелы, бабочка перестала шевелить крыльями, и в темном зале наступила тишина, прерываемая лишь нервическим смехом женщин. Вдруг раздался топот торопливо приближавшихся людей и хриплый мужской голос. - Пустите меня!.. - кричал мужчина. - Где наследник?.. Где наместник?.. В зале поднялось смятение. Женщины в испуге плакали, мужчины кричали: - Что это?.. Покушение на наследника?! Эй, стража! Слышен был звон разбитой посуды, треск ломаемых стульев. - Где наследник? - кричал ворвавшийся незнакомец. - Стража!.. Охраняйте наследника!.. - отвечали из зала. - Зажгите свет!.. - раздался юношеский голос наследника. - Кто меня ищет? Я здесь!.. Внесли факелы. В зале валялась беспорядочной грудой опрокинутая и сломанная мебель, за которой прятались участники пиршества. На возвышении наследник рвался из рук обнимавших его с плачем женщин. Тутмос - в растрепанном парике, подняв бронзовый кувшин, готов был хватить им по голове всякого, кто приблизился бы к царевичу. В дверях показалось несколько вооруженных солдат. - Что это?.. Кто здесь?.. - кричал в испуге номарх. Тут только увидели виновника смятения. Какой-то голый, огромного роста человек, покрытый грязью, с кровавыми рубцами на спине, стоял на коленях у самого помоста, протягивая руки к наследнику. - Вот разбойник! - вскричал номарх. - Возьмите его! Тутмос поднял свой кувшин, стоявшие у дверей солдаты побежали к помосту. Израненный человек, припав лицом к ступенькам, взывал: - Смилуйся, солнце Египта!.. Солдаты собрались уже его схватить, но в это время Рамсес, вырвавшись из рук женщин, подошел к бедняге. - Не троньте его!.. - крикнул Рамсес солдатам. - Чего тебе нужно от меня? - обратился он к великану. - Я хочу поведать тебе о наших обидах, государь... Софра, подойдя к наследнику, шепнул ему: - Это гиксос. Взгляни на его лохматую бороду и волосы. К тому же наглость, с какой он ворвался сюда, доказывает, что этот злодей не коренной египтянин. - Кто ты такой? - спросил Рамсес. - Я - Бакура, из отряда землекопов в Сехеме. У нас сейчас нет работы, так номарх Отой приказал нам... - Это пьяница и сумасшедший!.. - шептал в ярости Софра на ухо наследнику. - Как он говорит с тобой, государь... Но Рамсес так посмотрел на номарха, что вельможа с подобострастным поклоном попятился назад. - Что приказал вам достойный Отой? - спросил Бакуру наместник. - Он приказал нам, государь, ходить толпой по берегу Нила, бросаться в воду, останавливаться на перекрестках дорог и приветствовать тебя радостными кликами. И обещал заплатить за это, что полагается... Вот уже два месяца, государь, как мы ничего не получали! Ни ячменных лепешек, ни рыбы, ни оливкового масла для натирания тела. - Что ты на это скажешь? - обратился наместник к номарху. - Пьяница и разбойник... Наглый лжец!.. - ответил Софра. - Что же вы там кричали в мою честь? - Что было приказано! - отвечал великан. - Моя жена и дочь кричали вместе с другими: "Да живет вечно!" - а я прыгал в воду и бросал венки в твою лодку. За это мне должны были заплатить полдебена. Когда же ты изволил всемилостивейше въезжать в город Атриб, я по приказу бросился под копыта лошадей и остановил колесницу... Наместник расхохотался. - Право, - сказал он, - я не ожидал, что наше пиршество закончится так весело!.. А сколько же тебе заплатили за то, что ты бросился под колесницу? - Обещали три дебена, но ничего не заплатили - ни мне, ни жене, ни дочери. Да и весь отряд заставили голодать целых два месяца. - Чем же вы живете? - Милостыней или тем, что удастся заработать у крестьян. Из-за такой тяжкой нужды мы три раза бунтовали и хотели вернуться домой, но офицеры и писцы то обещали нам, что заплатят, то приказывали нас бить... - В награду за эти крики в мою честь? - вставил, смеясь, наследник. - Да, господин... Вчера у нас был самый большой бунт, за что достойнейший номарх Софра приказал избить каждого десятого. Всем досталось, а больше всего мне, потому что я самый рослый и мне приходится кормить три рта: себя, жену и дочь. Избитый, я вырвался из их рук, чтобы пасть ниц перед тобой и принести тебе наши жалобы. Бей нас, если мы виноваты, но пусть писцы выплатят нам, что следует, иначе мы помрем с голоду, мы сами, жены и дети наши... - Это одержимый!.. - вскричал Софра. - Извольте взглянуть, ваше высочество, сколько он мне наделал убытку. Десять талантов не взял бы я за эти столы, чаши и кувшины. В толпе гостей, пришедших понемногу в себя, поднялся ропот. - Это какой-то разбойник!.. - шептали гости. - Смотрите, это в самом деле гиксос, в нем бурлит еще проклятая кровь его дедов, опустошивших Египет. Такая драгоценная мебель... такая дорогая посуда... разбиты вдребезги!.. - Один бунт работников, не получивших платы, причиняет больше вреда государству, чем стоят все эти богатства, - строго сказал Рамсес. - Святые слова!.. Надо записать их на памятниках!.. - раздались голоса в толпе гостей. - Бунт отрывает людей от работы и наполняет скорбью сердце царя... Недопустимо, чтоб работники по два месяца не получали жалованья... Наместник с нескрываемым презрением посмотрел на изменчивых, как облака, придворных и строго обратился к номарху: - Поручаю твоему попечению этого замученного человека. Я уверен, что и волос не упадет с его головы. Я желаю завтра же увидеть весь отряд и проверить, верно ли то, что он здесь говорил. Сказав это, Рамсес вышел, оставив номарха и гостей в полной растерянности. На следующий день наследник, одеваясь с помощью Тутмоса, спросил его: - Пришли работники?.. - Да, государь, они с рассвета ожидают твоих приказаний... - А этот... Бакура - с ними? Тутмос поморщился и ответил: - Произошел странный случай: достойнейший Софра приказал запереть его в пустом подвале своего дворца. И вот этот негодяй, страшнейший силач, выломал дверь в другой подвал, где стояло вино, опрокинул несколько ценнейших кувшинов и напился так, что... - Что, что?.. - спросил Рамсес. - Что... умер... - И ты веришь, - воскликнул он, - что он умер от вина? - Приходится верить, у меня нет доказательств, что его убили, - ответил Тутмос. - А я их поищу!.. - вскричал Рамсес. Он забегал по комнате, фыркая, как рассерженный львенок. Когда он успокоился, Тутмос сказал: - Не ищи, государь, вины там, где ее не видно; ты даже свидетелей не найдешь. Если кто-нибудь действительно удушил этого рабочего по приказу номарха, - он не признается. Сам покойник тоже ничего не скажет. Да, впрочем, какое значение могла бы иметь его жалоба на номарха!.. Тут ни один суд не согласится начать следствие. - А если я прикажу?.. - спросил наместник. - Тогда они проведут следствие и докажут невиновность Софры. Тебе, государь, будет неловко, а все номархи, их родня и челядь станут твоими врагами. Царевич стоял посреди комнаты в раздумье. - Наконец, - проговорил Тутмос, - все как будто бы говорит за то, что несчастный Бакура был пьяница или сумасшедший, а главное - чужой. Разве настоящий и здравомыслящий египтянин, - если бы ему даже год не платили жалованья и задали еще большую трепку - решился ворваться во дворец номарха и с такими воплями звать наследника?.. Рамсес поник головой, и, видя, что в соседней комнате стоят придворные, сказал, понизив голос: - Знаешь, Тутмос, с тех пор как я отправился в это путешествие, Египет мне кажется каким-то другим. Иногда я спрашиваю себя, не в чужой ли я стране? Иногда асе мое сердце охватывает тревога, как будто у меня на глазах пелена: рядом творятся подлости, а я их не вижу... - Да ты и не старайся их видеть, а то тебе еще покажется, что всех нас следует отправить в каменоломни, - ответил, смеясь, Тутмос. - Помни: номарх и чиновники - это пастыри твоего стада. Если кто-нибудь выдоит кринку молока для себя или зарежет овцу, ты же не убьешь его и не прогонишь. Овец у тебя много, а найти пастухов - дело нелегкое. Наместник, уже одетый, перешел в приемную, где собралась вся его свита: жрецы, офицеры и чиновники. Вместе с ними он вышел из дворца на наружный двор. Это была широкая площадь, обсаженная акациями, под сенью которых и ожидали наместника работники. При звуке рожка они вскочили с земли и выстроились в пять рядов. Рамсес, окруженный блестящей свитой вельмож, вдруг остановился, желая сперва издали взглянуть на землекопов. Это были нагие люди в белых чепцах и в таких же набедренниках. Среди них нетрудно было различить коричневых египтян, черных негров, желтых азиатов и белых обитателей Ливии и островов Средиземного моря. В первом ряду стояли землекопы с кирками, во втором - с мотыгами, в третьем - с лопатами. Четвертый ряд составляли носильщики, каждый из них держал шест и два ведра, пятый - тоже носильщики, но с большими носилками-ящиками, по два человека на каждые носилки. Они уносили вырытую землю. Впереди, на расстоянии десяти с лишним шагов, стояли мастера; у каждого в руках была толстая жердь и большой деревянный циркуль или угольник. Когда Рамсес подошел к ним, они прокричали хором: "Да живешь ты вечно!" - и, опустившись на колени, пали ниц. Он велел им встать, а сам продолжал внимательно их разглядывать. Это были здоровые сильные люди; не похоже было, что они два месяца живут одной милостыней. К наместнику подошел номарх Софра со своей свитой, но Рамсес, сделав вид, что не заметил его, обратился к одному из мастеров: - Вы землекопы? Тот грохнулся на землю и молчал. Рамсес пожал плечами и крикнул рабочим: - Вы из Сехема? - Мы землекопы из Сехема! - ответили все хором. - Жалованье получили?.. - Получили - мы сыты и счастливы, слуги его святейшества фараона, - ответил хор, отчеканивая каждое слово. - Налево кругом! - скомандовал наместник. Рабочие повернулись. Почти у каждого на спине были глубокие и частые рубцы от палок, но свежих рубцов не было. "Обманывают меня!" - подумал наследник. Он приказал рабочим вернуться в казармы и, по-прежнему не замечая номарха, ушел к себе во дворец. - Ты тоже скажешь мне, - обратился он по дороге к Тутмосу, - что эти люди - рабочие из Сехема? - Они же сами тебе сказали! - ответил Тутмос. Рамсес велел подать лошадь и поехал к своим полкам, стоявшим лагерем за городом. Весь день он провел, обучая солдат. Около полудня на площадке для учений в сопровождении номарха появилось несколько десятков носильщиков с шатрами, утварью, едой и вином. Но наместник отправил их обратно, в Атриб. Когда же наступило время обеда для солдат, он велел подать себе овсяные лепешки с сушеным мясом. Это были наемные ливийские полки. Когда наследник к вечеру велел им оставить оружие и простился с ними, ему казалось, что солдаты и офицеры сошли с ума. С кликами "живи вечно!" они целовали ему руки и ноги, устроили носилки из копий и плащей и с песнями донесли до дворца, споря по дороге за честь нести его на плечах. Номарх и провинциальные чиновники, видя восторженную любовь ливийских варваров к наследнику и его милостивое отношение к ним, встревожились. - Вот это повелитель!.. - шепнул Софре великий писец. - Если б он захотел, эти люди перебили бы мечами нас и наших детей... Огорченный номарх вздохнул, мысленно обращаясь к богам и поручая себя их милостивому покровительству. Поздно ночью Рамсес вернулся в свой дворец, где прислуга сообщила, что ему отвели под спальню другую комнату. - Это почему? - Потому что в том покое видели ядовитую змею, которая спряталась так, что ее невозможно найти. Новая спальня помещалась во флигеле, прилегавшем к дому номарха. Это была четырехугольная комната, окруженная колоннами. Алебастровые стены ее были покрыты цветными барельефами, изображавшими внизу растения в горшках, а выше - гирлянды из листьев оливы и лавра. Почти посередине стояло широкое ложе, отделанное черным деревом, слоновой костью и золотом. Спальня освещалась двумя благовонными факелами. Под колоннадой стояли столики с вином, яствами и венками из роз. В потолке было большое четырехугольное отверстие, задернутое холстом. Рамсес принял ванну и улегся на мягкой постели. Прислуга ушла в отдаленные комнаты. Факелы догорали. По спальне пронесся прохладный ветер, насыщенный ароматами цветов. Где-то вверху послышалась тихая музыка арф. Рамсес поднял голову. Холщовая крыша спальни раздвинулась, сквозь прорезь в потолке показалось созвездие Льва и в нем яркая звезда Регул. Музыка арф стала громче. "Уж: не боги ли собираются ко мне в гости?" - подумал с усмешкой Рамсес. В отверстии потолка блеснула широкая полоса света, яркого, но не резкого. Немного спустя вверху показалась золотая ладья с беседкой из цветов; столбы ее были увиты гирляндами из роз, а кровля украшена фиалками и лотосом. На обвитых зеленью шнурах золотая ладья бесшумно спустилась на пол; из цветов вышла нагая женщина необычайной красоты. Тело ее казалось выточенным из белого мрамора, а янтарные волны волос упоительно благоухали. Выйдя из своей воздушной ладьи, она преклонила колени. - Ты - дочь Софры? - спросил ее наследник. - Ты угадал, государь... - И, несмотря на это, пришла ко мне!.. - Молить, чтобы ты простил моего отца... Он несчастен!.. С полудня он в отчаянии проливает слезы, лежа во прахе. - А если я не прощу его, ты уйдешь? - Нет, - тихо прошептала девушка. Рамсес привлек ее к себе и страстно поцеловал. Глаза его горели. - За это я прощу его, - сказал он. - О, какой ты добрый, - воскликнула девушка, прижимаясь к царевичу. Потом прибавила, ласкаясь: - И прикажешь возместить убытки, которые причинил ему этот сумасшедший рабочий?.. - Прикажу!.. - И возьмешь меня к себе во дворец? Рамсес посмотрел на нее. - Возьму, ты прекрасна. - В самом деле?.. - ответила она, обвивая руками его шею. - Посмотри на меня поближе... Среди красавиц Египта я занимаю лишь четвертое место. - Что это значит? - В Мемфисе или неподалеку от Мемфиса живет твоя первая. К счастью, она еврейка. В Сехеме - вторая... - Я ничего об этом не знаю, - заметил Рамсес. - Ах ты, голубь невинный! Наверно, не знаешь и про третью, в Оне?.. - Она разве тоже принадлежит моему дому? - Неблагодарный! - воскликнула красавица, ударив его цветком лотоса. - Через месяц ты скажешь то же обо мне... Но я не дам себя в обиду... - Как и твой отец... - Ты еще не простил его? Помни, я уйду... - Нет, останься... останься!.. На следующий день наместник присутствовал на празднике, которым почтил его Софра, похвалил перед всеми его управление провинцией и, в награду за убытки, причиненные пьяным работником, подарил половину сосудов и утвари из тех, что преподнесли ему в городе Оне. Вторую половину этих подарков получила дочь номарха, красавица Абеб, уже как придворная дама. Кроме того, она заставила выдать себе из казны Рамсеса пять талантов на наряды, лошадей и рабынь. Вечером наследник, зевая, сказал Тутмосу: - Царь, отец мой, преподал мне великую истину: женщины стоят дорого! - Хуже, когда их нет, - ответил щеголь. - Но у меня их четыре, и я даже не знаю, как это случилось. Двух я бы мог уступить... - И Сарру тоже? - Ее - нет, особенно если у нее родится сын. - Если ты назначишь этим горлицам хорошее приданое, мужья для них найдутся... Наследник опять зевнул. - Не люблю слушать о приданом, - сказал он. - А-а-а! Какое счастье, что я вырвусь наконец отсюда и буду жить среди жрецов... - Ты в самом деле думаешь об этом?.. - Приходится. Может быть, я узнаю от них наконец, отчего беднеют фараоны... А-а-а!.. Ну, и отдохну... 25 В тот же день в Мемфисе финикиянин Дагон, достопочтенный банкир наследника престола, лежал на диване под колоннадой своего дворца. Его окружали благоухающие хвойные растения, выращенные в кадках. Два черных раба охлаждали богача опахалами, а сам он, забавляясь обезьянкой, слушал доклад писца. Но вот раб, вооруженный мечом и копьем, в шлеме и со щитом (банкиру нравились военные доспехи), доложил о приходе почтенного Рабсуна, финикийского купца, проживающего в Мемфисе. Гость вошел, низко кланяясь, и искоса так посмотрел на Дагона, что тот приказал писцу и рабам удалиться. Затем, как человек осторожный, осмотрел все углы и сказал, обращаясь к гостю: - Ну, можно говорить. Рабсун сразу же приступил к делу. - Известно ли вашей чести, что из Тира приехал князь Хирам? Дагон привскочил на диване. - Да поразит проказа его и его княжество! - вскричал он. - Он мне как раз говорил, - продолжал хладнокровно гость, - что между вами вышло недоразумение. - Что называется недоразумением?.. - продолжал кричать Дагон. - Этот разбойник обокрал меня, ограбил, разорил... Когда я послал свои суда вслед за другими тирскими на запад за серебром, кормчие этого негодяя Хирама хотели поджечь их, посадить на мель... В результате мои корабли вернулись ни с чем, обгорелые, изломанные... Да сожжет его огонь небесный!.. - закончил в бешенстве ростовщик. - А если у Хирама есть для вашей чести выгодное дело? - спросил хладнокровно гость. Буря, бушевавшая в груди Дагона, сразу улеглась. - Какое у него может быть для меня дело? - спросил он уже вполне спокойным тоном. - Он сам расскажет это вашей чести, но ему надо сначала повидаться с вами. - Ну, так пусть придет ко мне. - А он думает, что это вы должны явиться к нему. Ведь он член Высшего совета Тира. - Так он сдохнет, прежде чем я пойду к нему!.. Гость придвинул кресло к дивану, на котором возлежал Дагон, и похлопал его по ляжке. - Дагон, - сказал он, - будь благоразумен. - Почему это я неблагоразумен и почему ты не говоришь мне "ваша честь". - Не будь дураком, Дагон, - ответил гость. - Если он не пойдет к тебе и ты не пойдешь к нему, как же вы договоритесь о делах? - Это ты дурак, Рабсун! - снова рассердился банкир. - Потому что если я пойду к Хираму, то пусть у меня рука отсохнет, если я из-за этой вежливости не потеряю половины моего заработка. Гость подумал и сказал: - Вот это мудрые слова. Так вот что я тебе скажу. Ты приходи ко мне, и Хирам придет ко мне, и вы у меня все обсудите. Дагон склонил голову набок и, лукаво подмигнув, спросил: - Эй, Рабсун, скажи прямо, сколько ты за это получил? - За что? - За то, что я приду к тебе и сговорюсь с этим мерзавцем? - В этом деле заинтересована вся Финикия, и я зарабатывать на нем не собираюсь, - ответил Рабсун с возмущением. - Пусть тебе так долги платят, как это правда! - Ну, так пусть мне их совсем не платят, если я на этом что-нибудь заработаю! Лишь бы Финикия на этом ничего не потеряла! - гневно закричал Рабсун. И они расстались. Под вечер Дагон сел в носилки, которые несли шесть рабов. Впереди бежали два гонца с жезлами и два с факелами; за носилками шло четверо слуг, вооруженных с ног до головы не ради безопасности, а потому что Дагон с некоторых пор любил окружать себя вооруженными людьми, словно воин. Он вылез из носилок с важным видом и, поддерживаемый двумя рабами (третий нес над ним зонт), вошел в дом Рабсуна. - Где же он, этот... Хирам? - высокомерно спросил он хозяина. - Его нет. - Как? Мне его ждать? - Его нет в этой комнате, но он находится в третьей отсюда, у моей жены, - ответил хозяин. - Сейчас он в гостях у нее. - Я туда не пойду!.. - заявил ростовщик, усаживаясь на диван. - Ты пойдешь в соседнюю комнату, и он придет туда же. После не слишком долгих пререканий Дагон уступил и немного спустя по знаку, данному хозяином дома, прошел в соседнюю комнату. Одновременно из следующей комнаты вышел человек невысокого роста с седой бородой, облаченный в золотистое одеяние, с золотым обручем на голове. - Вот, - заявил хозяин, стоя посредине, - его милость князь Хирам, член Высшего совета Тира. А это достопочтенный Дагон, банкир его высочества - наследника престола и наместника Нижнего Египта. Оба знатных гостя поклонились друг другу, скрестив на груди руки, и присели за отдельные столики посреди комнаты. Хирам чуть-чуть распахнул одежду, чтобы показать огромную золотую медаль, висевшую у него не шее. В ответ на это Дагон стал играть толстой золотой цепью, полученной от царевича Рамсеса. - Я, Хирам, - начал старик, - приветствую вас, господин Дагон, и желаю вам большого богатства и успеха в делах. - Я, Дагон, приветствую вас, господин Хирам, и желаю вам того же, чего вы мне желаете. - Вы что, ссориться со мной хотите? - накинулся на него Хирам. - Где же я ссорюсь?.. Рабсун, скажи, разве я ссорюсь? - возразил Дагон. - Лучше уж пусть ваша честь говорит о деле, - успокаивал его хозяин. Минуту подумав, Хирам сказал: - Ваши друзья из Тира шлют вам через меня горячий привет. - А больше они мне ничего не шлют? - спросил насмешливо Дагон. - А чего же вам еще от них надо? - ответил Хирам, повышая голос. - Тише!.. Не ссорьтесь!.. - вмешался хозяин. Хирам несколько раз глубоко вздохнул и сказал: - Это верно, нам не надо ссориться. Тяжелые времена наступают для Финикии... - А что? Море затопило ваш Тир или Сидон?.. - насмешливо спросил Дагон. Хирам сплюнул и спросил: - С чего это вы сегодня такой злой?.. - Я всегда злой, когда меня не называют "ваша честь". - А почему вы не называете меня "ваша милость"?.. Ведь я, кажется, князь!.. - Может быть - в Финикии, - ответил Дагон. - Но уже в Ассирии у любого вельможи вы три дня ожидаете в прихожей аудиенции. А когда вас примут - лежите на животе, как всякий финикийский торговец. - А что бы вы делали перед дикарем, который может вас посадить на кол?.. - вскричал Хирам. - Что бы я делал, не знаю, - ответил Дагон. - Но в Египте я сижу на одном диване с наследником, который теперь вдобавок еще и наместник. - Побольше согласия, ваша честь!.. Побольше согласия, ваша милость!.. - увещевал обоих хозяин. - Согласия!.. Я согласен, что этот господин - простой финикийский торгаш, а не хочет относиться ко мне с должным почтением... - крикнул Дагон. - У меня сто кораблей!.. - крикнул еще громче Хирам. - А у его святейшества фараона двадцать тысяч городов, городков и селений! - Вы погубите все дело и всю Финикию!.. - вмешался Рабсун, повышая голос. Хирам сжал кулаки, но промолчал. - Вы должны, однако, признать, ваша честь, - сказал он минуту спустя, обращаясь к Дагону, - что из этих двадцати тысяч городов фараону принадлежит в действительности не так уж много. - Вы хотите сказать, ваша милость, - ответил Дагон, - что семь тысяч городов принадлежат храмам и семь тысяч - знатным вельможам?.. Во всяком случае, царю остается еще семь тысяч целиком... - Не совсем! Если из этого, ваша честь, вычтете около трех тысяч, находящихся в закладе у жрецов, и около двух тысяч - в аренде у наших финикиян... - Ваша милость говорит правду, - согласился Дагон, - но все-таки у фараона остается около двух тысяч очень богатых городов... - Тифон вас попутал!.. - рявкнул, в свою очередь, Рабсун. - Станете тут считать города фараона, чтоб его... - Тсс!.. - прошептал Дагон, вскакивая с кресла. - Когда над Финикией нависла беда!.. - докончил Рабсун. - Разрешите же мне наконец узнать, какая беда, - перебил Дагон. - Дай сказать Хираму, тогда узнаешь, - ответил хозяин. - Пусть говорит... - Известно ли вашей чести, что случилось в гостинице "У корабля" нашего брата Асархаддона? - спросил Хирам. - У меня нет братьев среди трактирщиков!.. - презрительно отрезал Дагон. - Молчи!.. - крикнул с негодованием Рабсун, хватаясь за рукоять кинжала. - Ты глуп, как пес, который лает со сна... - Чего он сердится, этот... этот... торговец костями?.. - ответил Дагон, тоже хватаясь за нож. - Тише!.. Не ссорьтесь!.. - успокаивал их седобородый князь, в свою очередь, протягивая руку к поясу. С минуту у всех троих раздувались ноздри и сверкали глаза. Наконец Хирам, успокоившийся раньше других, начал как ни в чем не бывало: - Несколько месяцев назад в гостинице Асархаддона остановился некий Пхут из города Харран... - Он приезжал, чтоб получить пять талантов с какого-то жреца, - вставил Дагон. - Ну и что дальше? - спросил Хирам. - Ничего. Он заручился покровительством одной жрицы и по ее совету отправился искать своего должника в Фивы. - Ум у тебя, как у ребенка, а язык, как у бабы... - сказал Хирам. - Этот харранец - не харранец, а халдей, и зовут его не Пхут, а Бероэс... - Бероэс?.. Бероэс?.. - повторил, вспоминая что-то, Дагон. - Где-то я слышал это имя. - Слышал?.. - проговорил презрительно Хирам. - Бероэс - мудрейший жрец в Вавилоне, советник ассирийских князей и самого царя. - Пусть его будет чьим угодно советником, только бы не фараона... Какое мне до этого дело? - сказал ростовщик. Рабсун вскочил с кресла и, грозя кулаком у самого носа Дагона, крикнул: - Ты - боров, откормленный на помоях с фараоновой кухни. Тебе столько же дела до Финикии, сколько мне до Египта... Если б ты мог, ты бы за драхму продал родину. Пес!.. Прокаженный!.. Дагон побледнел, однако ответил спокойным тоном: - Что говорит этот лавочник?.. В Тире у меня сыновья обучаются мореплаванию; в Сидоне живет моя дочь с мужем. Половину своего состояния я ссудил Высшему совету, хотя не получаю за это даже десяти процентов. А этот лавочник говорит, что мне нет дела до Финикии... Послушай, Рабсун, - прибавил он, - я желаю твоей жене и детям и теням твоих отцов, чтобы ты столько же заботился о них, сколько я о каждом финикийском корабле, о каждом камне Тира, сидона и даже Зарпата и Ашибу (*79). - Дагон говорит правду, - вставил Хирам. - Я не забочусь о Финикии? - продолжал банкир, начиная опять горячиться. - А сколько финикиян я перетянул сюда, чтоб они тут богатели, и какой мне от этого прок? Я не забочусь?.. Хирам привел в негодность два моих корабля и лишил меня больших заработков, а ведь вот, когда дело касается Финикии, я все-таки сижу с ним в одной комнате... - Потому что ты думал, что разговор будет у вас о том, чтобы кого-то надуть, - заметил Рабсун. - Чтоб ты так думал о смерти, дурак!.. - ответил Дагон. - Как будто я ребенок и не понимаю, что если Хирам приезжает в Мемфис, так уж, наверно, не ради торговых дел. Эх, Рабсун! Тебе бы прослужить у меня годика два мальчишкой, подметающим конюшню... - Довольно!.. - крикнул Хирам, ударяя кулаком по столику. - Мы никогда не кончим с этим халдейским жрецом, - пробурчал Рабсун с таким хладнокровием, как будто не его только что обругали. Хирам откашлялся. - У этого человека действительно есть дом и земля в Харране, - сказал он, - и там он именуется Пхутом. Он получил письма от хеттских купцов к сидонским, и потому его прихватил с собой наш караван. Сам он хорошо говорит по-финикийски, расплачивался честно, ничего лишнего не требовал, так что наши люди очень его полюбили. Но, - продолжал Хирам, почесав бороду, - когда лев наденет на себя воловью шкуру, у него всегда будет торчать из-под нее хотя бы кончик хвоста. И так как этот Пхут большой умница и держал себя очень уверенно, то предводитель каравана взял да и просмотрел потихоньку его багаж. Ничего особенного он не нашел, кроме медали с изображением богини Ашторет. При виде этой медали у предводителя каравана сердце замерло. Откуда вдруг у хетта финикийская медаль?.. И когда приехали в Сидон, он тотчас же заявил об этом старейшинам, и с тех пор наша тайная полиция глаз с Пхута не спускала. Однако он оказался таким умницей, что за несколько дней, что он прожил в Сидоне, все его полюбили. Он молился и приносил жертвы богине Ашторет, платил золотом, не занимал и не давал взаймы, вел знакомство только с финикиянами. Словом, напустил такого туману, что наблюдение за ним ослабело, и он спокойно доехал до Мемфиса. Тут наши старейшины стали опять наблюдать за ним, но ничего не обнаружили, догадывались только, что это, должно быть, важная персона, а не простой харранский горожанин. Только Асархаддону удалось случайно выследить, - а вернее, лишь напасть на след, - что этот якобы Пхут провел целую ночь в старом храме Сета, который здесь пользуется большим влиянием. - Там собираются только верховные жрецы на важные совещания, - заметил Дагон. - И это бы еще ничего не значило, - продолжал Хирам, - но один из наших купцов месяц тому назад вернулся из Вавилона со странными известиями. За щедрый подарок кто-то из придворных вавилонского наместника рассказал ему, что Финикии грозит беда... "Вас хотят захватить ассирийцы, - говорил этот придворный нашему купцу, - а израильтян заберут египтяне. Великий халдейский жрец Бероэс был послан к фиванским жрецам, чтобы заключить с ними договор". Вы должны знать, - продолжал Хирам, - что халдейские жрецы считают египетских своими братьями. А так как Бероэс пользуется большим влиянием при дворе царя Ассара, то слухи об этом договоре весьма правдоподобны. - А на что ассирийцам Финикия? - спросил Дагон, грызя ногти. - А на что вору чужой амбар? - ответил Хирам. - Какое значение может иметь договор Бероэса с египетскими жрецами? - вставил сидевший в задумчивости Рабсун. - Дурак ты!.. - возразил Дагон. - Ведь фараон делает только то, что решают на своих совещаниях жрецы. - Будет и договор с фараоном, не беспокойтесь, - перебил Хирам. - В Тире известно, что в Египет едет с большой свитой и подарками ассирийский посол Саргон. Он будто бы хочет побывать в Египте и договориться с министрами о том, чтобы в египетских документах не писали, что Ассирия платит дань фараонам. В действительности же он едет для заключения договора о разделе стран, расположенных между нашим морем и рекой Евфратом. - Провались они все! - выругался Рабсун. - А что ты думаешь об этом, Дагон? - спросил Хирам. - А как бы вы поступили, если бы на вас в самом деле напал Ассар? Хирам весь затрясся от негодования. - Что?.. Мы сели бы на корабли с семьями и со всем добром, а этим собакам оставили бы одни развалины и гниющие трупы рабов. Разве мы не знаем стран больше и красивее Финикии, где можно основать новую родину, богаче, чем эта?.. - Да хранят нас боги от такой крайности! - сказал Дагон. - Вот в том-то и дело. Нужно спасти нынешнюю Финикию от полного уничтожения, - продолжал Хирам. - И ты, Дагон, можешь многое для этого сделать. - Что, например?.. - Можешь узнать у жрецов, был ли у них Бероэс и заключил ли с ними такой договор. - Это страшно трудно! - проговорил шепотом Дагон. - Но, может быть, мне удастся найти такого жреца, который все расскажет. - А можешь ли ты, - продолжал Хирам, - через кого-нибудь из придворных помешать заключению договора с Саргоном? - Это тоже очень трудно. Одному мне этого не добиться. - Я буду тебе помогать. А золото доставит Финикия. Уже сейчас там устраивают сбор. - Я сам дал два таланта, - заявил вполголоса Рабсун. - Я дам десять, - сказал Дагон. - Но что я получу за свои труды?.. - Что?.. Ну, десять кораблей, - ответил Хирам. - А сколько ты заработаешь? - спросил Дагон. - Мало тебе?.. Ну, получишь пятнадцать. - Я спрашиваю, что ты заработаешь? - настаивал Дагон. - Дадим тебе двадцать. Довольно? - Ну хорошо. А вы покажете мне дорогу в страну серебра? - Покажем. - И туда, где вы добываете олово? - Ладно... - И туда, где родится янтарь? - заключил Дагон. - Чтоб тебе когда-нибудь сдохнуть! - ответил князь Хирам, милостиво протягивая ему руку. - Но ты не будешь больше злобиться на меня за те два судна?.. Дагон вздохнул. - Я постараюсь забыть. Но... Какие были бы у меня богатства, если б вы меня тогда не прогнали!.. - Довольно!.. - вмешался Рабсун. - Говорите о Финикии. - Через кого ты узнаешь про Бероэса и про договор? - спросил Дагона Хирам. - Не спрашивай. Об этом опасно говорить, потому что тут замешаны жрецы. - А через кого ты можешь помешать договору? - Я думаю... Я думаю, что, пожалуй, через наследника. У меня много его расписок. Хирам поднял руку. - Наследник? Очень хорошо. Он ведь будет фараоном, и, может быть, даже скоро... - Тс... - остановил его Дагон, ударив кулаком по столу. - Чтоб у тебя язык отнялся за такие разговоры! - Вот боров... - вскричал Рабсун, размахивая кулаком перед самым носом ростовщика. - Вот глупый торгаш! - ответил Дагон с насмешливой улыбкой. - Тебе бы, Рабсун, продавать сушеную рыбу и воду на улице, а не соваться в государственные дела. В бычьем копыте, выпачканном египетской грязью, больше ума, чем у тебя, пять лет прожившего в столице Египта!.. Чтоб тебя свиньи слопали! - Тише!.. Тише!.. - вмешался Хирам. - Вы не даете мне кончить. - Говори, ибо ты мудр и тебе внимает мое сердце, - заявил Рабсун. - Раз ты, Дагон, имеешь влияние на наследника, то это очень хорошо, - про