. Верховный жрец Сэм любил Рамсеса. Он ответил, добродушно улыбаясь: - Какой крестьянин в Египте не хотел бы иметь раба, чтобы сменить свой тяжелый труд на приятное безделье? И есть ли на свете человек, который не мечтал бы о том, чтобы не платить налогов? Ведь на то, что он платит казне, его жена, он сам и дети могли бы накупить себе нарядов и насладиться всякими удовольствиями. - Безделье и расточительство развращают человека, - заметил Ментесуфис. - Какой солдат, - продолжал Сэм, - не желает войны и не мечтает о добыче в тысячу драхм, а то и больше? И еще спрошу вас, отцы, какой фараон, какой номарх, какой знатный человек охотно платит долги и не зарится на богатства храмов? - Греховные это помыслы, - пробормотал Мефрес. - И, наконец, какой наследник престола не мечтает об ограничении власти жрецов? Какой фараон в начале царствования не пытался освободиться от влияния верховной коллегии? - Слова твои исполнены мудрости, - ответил Мефрес, - но к чему они нас приведут? - К тому, чтобы вы не вздумали обвинять наследника перед верховной коллегией, ибо нет такого суда, который поставил бы царевичу в вину то, что крестьяне рады бы не платить податей, а солдаты хотят войны. Напротив, вас еще могут упрекнуть в том, что вы не следили за царевичем изо дня в день и не удерживали его от ребяческих выходок, а сейчас возводите на него целую пирамиду обвинений, вдобавок ни на чем не основанных. В таких случаях не то плохо, что человек склонен к греху, так как это всегда было, но то, что мы не предостерегаем его от греха. Наш святой отец Нил очень скоро занес бы все каналы илом, если бы инженеры не наблюдали за ним день и ночь. - А что ты скажешь, достойнейший, о той хуле, которую царевич позволил себе в разговоре с нами? Неужели простишь ему мерзкие насмешки над чудесами? - спросил Мефрес. - Этот юнец грубо надругался над моим благочестием. - Сам себя унижает тот, кто разговаривает с пьяным, - возразил Сэм. - Вы даже не имели права говорить о важных делах государства с нетрезвым человеком. Вы совершили ошибку, сообщив царевичу о назначении его командующим армией, когда он был пьян. Военачальник всегда должен быть трезв. - Преклоняюсь перед твоей мудростью, - ответил Мефрес, - но все же высказываюсь за подачу жалобы на наследника в верховную коллегию. - А я против жалобы, - настойчиво возразил Сэм. - Коллегии нужно сообщить о поведении наследника, но не в форме жалобы, а просто донесения. - И я такого же мнения, - присоединился к нему Ментесуфис. Увидев, что оба жреца против него, Мефрес отказался от своего требования. Но он не забыл нанесенного ему оскорбления и затаил в сердце злобу. Это был мудрый и набожный, но мстительный старик. Он охотно предпочел бы, чтобы ему отрубили руку, чем оскорбили его жреческий сан. 16 По совету астрологов главнокомандующий со штабом должен был тронуться из Бубаста в седьмой день месяца атир. В этот день ("удачнейший из удачных") боги в небесах и люди на земле торжествовали победу Ра над врагами; тот, кто появлялся на свет в этот день, умирал обычно в глубокой старости, окруженный почетом. Этот день считался также благоприятным для беременных женщин и торговцев тканями и неблагоприятным для мышей и лягушек. Став главнокомандующим, Рамсес с жаром принялся за дело. Он лично встречал каждый приходящий полк, проверял его вооружение, обмундирование и обозы. Приветствуя новобранцев, он призывал их усердно учиться военному искусству на погибель врагам и во славу фараона. Рамсес председательствовал на всех военных советах, присутствовал при допросе каждого шпиона и собственной рукой отмечал на карте передвижение египетских войск и расположение неприятеля. Главнокомандующий так быстро переезжал с места на место, что его ожидали повсюду, но он всегда налетал неожиданно, как ястреб. Утром его видели южнее Бубаста, где он проверял продовольствие; через час он уже был на северной стороне, где обнаруживал, что в таком-то полку не хватает ста пятидесяти человек, а к вечеру, догнав переднее охранение, присутствовал при переправе войск через нильский рукав и производил осмотр двухсот военных колесниц. Святой Ментесуфис, помощник Херихора, хорошо знавший военное дело, не мог надивиться на Рамсеса. - Вам известно, святые братья, - говорил Ментесуфис Сэму и Мефресу, - что я не люблю наследника с тех пор, как обнаружил в нем злобу и коварство, но - да будет Осирис мне свидетелем, - юноша этот - прирожденный полководец. Скажу вам нечто невероятное: мы подтянем свои силы к границе на три-четыре дня раньше, чем можно было ожидать. Ливийцы уже проиграли войну, хотя еще не слышали свиста нашей стрелы! - Тем более опасен для нас такой фараон, - заметил Мефрес со стариковским упрямством. К вечеру шестого дня месяца атир царевич Рамсес принял ванну и объявил штабу, что завтра за два часа до восхода солнца они выступают. - А теперь я хочу выспаться, - закончил он. Но сделать это было труднее, чем сказать. По всему городу разгуливали солдаты, а рядом с дворцом стоял лагерем полк, где они ели, пили и распевали песни, ничуть не помышляя об отдыхе. Рамсес ушел в самую отдаленную комнату, но и там его поминутно беспокоили: прибегал какой-нибудь офицер с маловажным докладом или за приказом, который мог быть дан на месте командиром полка; приводили шпионов, которые не сообщали ничего нового; являлись знатные господа с ничтожными отрядами, предлагая услуги в качестве добровольцев; приходили финикийские купцы, желавшие получить новые поставки для армии, и поставщики с жалобой на вымогательство военачальников. Не было также недостатка в прорицателях и астрологах, которые предлагали царевичу перед битвой составить гороскоп, в магах, предлагавших надежные амулеты против стрел и снарядов. Все эти люди без доклада врывались в комнату наследника: каждый из них считал, что судьбы войны в его руках и что это дает ему право свободного доступа к главнокомандующему. Наследник терпеливо выслушивал всех. Но когда вслед за астрологом ворвалась к нему одна из женщин с претензией, что Рамсес, очевидно, больше не любит ее, так как не пришел к ней проститься, а через четверть часа за окном раздался плач других, - он не выдержал и позвал Тутмоса. - Посиди здесь в комнате и, если хватит охоты, утешай женщин моего дома. А я спрячусь где-нибудь в саду, иначе я не засну и буду утром похож на мокрую курицу. - А где мне искать тебя в случае надобности? - Нигде, - засмеялся наследник, - я сам найдусь, когда заиграют подъем. Сказав это, царевич накинул на себя длинный плащ с капюшоном и убежал в сад. Но и в саду бродили солдаты, поварята и другая прислуга, потому что на всей дворцовой территории порядок был нарушен, как обычно бывает перед походом. Заметив это, Рамсес свернул в самую глухую часть парка, нашел там обвитую виноградом беседку и с наслаждением бросился на скамью. - Здесь-то уж не найдут меня ни жрецы, ни бабы, - пробормотал он. И в одно мгновение заснул как убитый. Финикиянка Кама уже несколько дней чувствовала себя нездоровой. К нервному раздражению присоединилось какое-то странное недомогание и боль в суставах. Кроме того, она чувствовала зуд в лице, особенно на лбу, над бровями. Эти незначительные признаки заболевания до того встревожили ее, что она уже не думала о том, что ее убьют, и целыми днями сидела перед зеркалом, приказав служанкам делать, что им угодно, но только не беспокоить ее. Она не думала теперь ни о Рамсесе, ни о ненавистной Сарре, а пристально разглядывала какие-то пятна на лице, которых чужой глаз даже не заметил бы. - Пятна... да, пятна... - шептала она про себя в испуге. - Два, три... О Ашторет! Ведь ты не захочешь так покарать свою жрицу. Лучше смерть... Впрочем, что за глупости? Когда я потру лоб пальцами, пятна становятся краснее. Должно быть, меня укусило какое-то насекомое или я умастила лицо несвежим маслом; умоюсь, и до завтра все пройдет... Но назавтра пятна не исчезли. Кама позвала служанку. - Погляди на меня, - сказала она ей, пересев в более темный угол. - Посмотри... - повторила она взволнованно. - Ты видишь на моем лице какие-нибудь пятна?.. Только не подходи близко!.. - Я ничего не вижу, - отвечала невольница. - Ни под левым глазом... ни над бровями?.. - спрашивала Кама, все больше раздражаясь. - Соблаговоли, госпожа, повернуть свое божественное лицо к свету, - попросила служанка. Это предложение привело Каму в бешенство. - Вон отсюда, негодная, - крикнула она, - и не показывайся мне на глаза! Когда служанка убежала, ее госпожа бросилась к туалету и, открыв какие-то банки, нарумянила себе кисточкой лицо. Под вечер, чувствуя боль в суставах и мучительное беспокойство, Кама велела позвать лекаря. Когда ей доложили о его приходе, она опять поглядела на себя в зеркало, в припадке безумия бросила его на пол и со слезами стала кричать, что лекарь не нужен. Шестого атира она весь день ничего не ела и не хотела никого видеть. Когда стемнело и в комнату вошла невольница со светильником, Кама бросилась на ложе и закутала голову покрывалом. Приказав невольнице поскорее уйти, она села в кресло, подальше от светильника, и провела несколько часов в полудремотном оцепенении. "Нет никаких пятен, - думала она, - а если и есть, то не те... Это не проказа!.." - О боги!.. - вдруг закричала она, падая ниц. - Не может быть, чтобы я... Спасите меня!.. Я вернусь в святой храм... я искуплю свой грех всей жизнью... Потом снова успокоилась. "Нет никаких пятен... Вот уже несколько дней, как я натираю себе кожу, она и покраснела... Откуда это может быть!.. Слыханное ли дело, чтобы жрица, женщина наследника престола, заболела проказой! О боги!.. Этого никогда не было, с тех пор как свет стоит!.. Она поражает только рыбаков, каторжников и нищих евреев. Ах, эта подлая еврейка! Пусть боги покарают ее этой болезнью!" В эту минуту в окне ее комнаты, которая была на втором этаже, мелькнула чья-то тень. Потом послышался шорох, и в комнату прыгнул... царевич Рамсес... Кама остолбенела. Но вдруг схватилась за голову, и в глазах ее отразился беспредельный ужас. - Ликон, - пролепетала она. - Ликон, ты здесь? Ты погибнешь! Тебя ищут... - Знаю, - ответил грек с презрительным смехом, - за мною гонятся все финикияне и вся полиция фараона. И все же я у тебя, а только что был у твоего господина. - Ты был у наследника? - Да, в его собственной опочивальне. И оставил бы в груди Рамсеса кинжал, если бы злые духи не унесли его куда-то... Должно быть, твой любовник пошел к другой женщине... - Чего тебе надо здесь? Беги! - шептала Кама. - Только с тобой! На улице ждет колесница, мы домчимся в ней до Нила, а там моя барка. - Ты с ума сошел. Весь город и все дороги полны солдат... - Поэтому-то мне и удалось проникнуть во дворец. И нам легко будет уйти незамеченными. Собери все драгоценности. Я сейчас вернусь за тобой... - Куда же ты идешь? - Поищу твоего господина, - ответил он. - Я не уйду, не оставив ему памяти по себе... - Ты с ума сошел! - Молчи! - воскликнул он, бледнея от ярости. - Ты еще будешь его защищать... Финикиянка задумалась, сжав кулаки, в глазах ее сверкнул зловещий огонь. - А если ты не найдешь его? - спросила она. - Тогда я убью несколько спящих солдат, подожгу дворец... Да... я и сам не знаю, что сделаю... Но память по себе я оставлю... без этого я не уйду! В больших глазах финикиянки была такая злоба, что Ликон удивился. - Что с тобой? - спросил он. - Ничего. Слушай, ты никогда не был так похож на наследника, как сейчас. Самое лучшее, что ты можешь сделать... Она нагнулась к его уху и стала шептать. Грек слушал с изумлением. - Женщина, - сказал он, - злейшие духи говорят твоими устами. Да, пусть на него падет подозрение. - Это лучше, чем кинжал, - ответила она со смехом, - не правда ли? - Мне такое никогда не пришло бы в голову! А может быть, лучше обоих? - Нет, пусть она живет. Это будет моя месть. - Ну и жестокая же у тебя душа! - прошептал Ликон. - Но мне это нравится. Мы расплатимся с ним по-царски. Он бросился к окну и исчез. Кама, забыв о себе, чутко прислушивалась. Не прошло и четверти часа после ухода Ликона, как со стороны чащи смоковниц донесся пронзительный женский крик. Он повторился несколько раз и умолк. Вместо ожидаемой радости Каму охватил ужас. Она упала на колени и безумными глазами вглядывалась в темноту сада. Внизу послышались чьи-то бегущие шаги, и в окне опять появился Ликон в темном плаще. Он порывисто дышал, и руки у него дрожали. - Где драгоценности? - спросил он сдавленным голосом. - Оставь меня, - ответила она. Грек схватил ее за горло. - Несчастная, - прошептал он, - ты не понимаешь, что не успеет солнце взойти, как тебя посадят в темницу и через несколько дней задушат. - Я больна... - Где драгоценности? - Под кроватью... Ликон прыгнул в комнату, схватил светильник, достал из-под кровати тяжелую шкатулку, накинул на Каму плащ и потащил ее за собой. - Бежим! Где дверь, через которую ходит к тебе... этот... твой господин? - Оставь меня... - Вот как! Ты думаешь, что я тебя здесь оставлю? Сейчас ты мне нужна так же, как собака, потерявшая чутье... но ты должна пойти со мной... Пусть твой господин узнает, что есть кто-то получше его. Он похитил у богини жрицу, а я заберу у него возлюбленную... - Но говорю тебе, что я больна... Грек выхватил из-за пояса кинжал и приставил ей к горлу. Она вздрогнула и прошептала: - Иду, иду... Через потайную дверь они выбежали из павильона. Со стороны дворца до них доносились голоса солдат, сидевших вокруг костров. Между деревьев мелькали огни факелов, мимо то и дело пробегал кто-нибудь из челяди наследника. В воротах их задержала стража. - Кто идет? - Фивы, - ответил Ликон. Они беспрепятственно вышли на улицу и скрылись в переулках квартала, где жили чужеземцы. За два часа до рассвета в городе раздались звуки рожков и барабанов. Тутмос еще крепко спал, когда царевич стащил с него плащ и крикнул с веселым смехом: - Вставай, недремлющий военачальник! Полки уже тронулись! Тутмос присел на кровати и стал протирать заспанные глаза. - А, это ты, государь? - спросил он, зевая. - Ну как выспался? - Как никогда, - ответил Рамсес. - А мне бы еще поспать. Оба приняли ванну, надели кафтаны и полупанцири и сели на коней, которые рвались из рук стремянных. Вскоре наследник с небольшой свитой покинул город, опережая на дороге медленно шагавшие колонны. Нил сильно разлился, и царевич хотел присутствовать при переправе войск через каналы и броды. Когда солнце взошло, последняя повозка была уже далеко за городом, и достойный номарх Бубаста заявил своим слугам: - Теперь я лягу спать, и несдобровать тому, кто меня разбудит до ужина. Даже божественное солнце отдыхает каждый день, а я не ложился с первого атира. Но не успел он отдать приказание, как пришел полицейский офицер и попросил принять его по особо важному делу. - Чтоб вас всех земля поглотила! - выругался вельможа. Однако велел офицеру войти и недовольно спросил: - Неужели нельзя было подождать? Ведь Нил еще не убежал... - Случилось большое несчастье, - сказал полицейский офицер. - Убит сын наследника престола. - Что? Какой? - вскричал номарх. - Сын еврейки Сарры. - Кто убил? Когда? - Сегодня ночью. - Кто же это мог сделать? Офицер развел руками. - Я спрашиваю, кто убил? - повторил номарх, скорее испуганный, чем возмущенный. - Господин мой, изволь сам произвести следствие. Уста мои отказываются повторить то, что слышали уши. Номарх пришел в ужас. Он велел привести слуг Сарры и послал за верховным жрецом Мефресом. Ментесуфис, как представитель военного министра, отправился с царевичем в поход. Явился удивленный вызовом Мефрес. Номарх рассказал ему об убийстве ребенка и о том, что полицейский офицер не решается повторить показания свидетелей. - А свидетели есть? - спросил верховный жрец. - Ожидают твоего приказа, святой отец. Ввели привратника Сарры. - Ты знаешь, - спросил номарх, - что ребенок твоей госпожи убит? Человек грохнулся наземь. - Я даже видел честные останки младенца, которого ударили о стену, и удерживал нашу госпожу, когда она с криком бросилась в сад. - Когда это случилось? - Сегодня после полуночи. Сейчас же после прихода к нашей госпоже царевича, - ответил привратник. - Как, значит, царевич был ночью у вашей госпожи? - спросил Мефрес. - Странно, - шепнул он номарху. Вторым свидетелем была кухарка Сарры, третьим прислужница. Обе утверждали, что после полуночи царевич поднялся в комнату их госпожи. Он пробыл там недолго, потом выскочил в сад, а вслед за ним с ужасным криком выбежала Сарра. - Но ведь царевич всю ночь не выходил из своей спальни во дворце! - сказал номарх. Полицейский офицер покачал головой и заявил, что в прихожей ожидает несколько человек из дворцовой прислуги. Их позвали. Из вопросов, заданных Мефресом, выяснилось, что наследник не спал во дворце. Он покинул свою спальню до полуночи и ушел в сад. Вернулся он с первой побудкой. Когда увели свидетелей и оба сановника остались одни, номарх со стоном бросился на пол и заявил Мефресу, что тяжело болен и готов скорее лишиться жизни, чем вести следствие. Верховный жрец был чрезвычайно бледен и взволнован. Он возразил, однако, что дело необходимо расследовать, и именем фараона приказал номарху отправиться вместе с ним к жилицу Сарры. До сада наследника было недалеко, и оба сановника скоро прибыли на место преступления. Поднявшись в комнату, они увидели Сарру, стоявшую на коленях перед колыбелью и словно кормящую ребенка грудью. На стене и на полу багровели кровавые пятна. Номарх почувствовал такую слабость, что вынужден был присесть. Мефрес же был невозмутим. Он подошел к Сарре, дотронулся до ее плеча и произнес: - Госпожа, мы явились сюда от имени его святейшества... Сарра порывисто вскочила на ноги и закричала душераздирающим голосом: - Будьте прокляты! Вам хотелось иметь израильского царя? Вот он - ваш царь! О, зачем я, несчастная, послушалась ваших предательских советов. Она зашаталась и со стоном припала к колыбели. - Мой сынок... мой маленький Сети... Такой был красивый, такой умненький... Уже тянулся ко мне ручонками... Яхве, - крикнула она, - верни мне его, ведь ты все можешь!.. Боги египетские, Осирис... Гор... Исида... ведь ты сама была матерью! Не может быть, чтобы в небесах никто не услышал моей мольбы... Такая крошка... Гиена и та сжалилась бы над ним. Верховный жрец помог ей подняться. Комнату заполнила полиция и прислуга. - Сарра, - сказал верховный жрец, - от имени его святейшества фараона, владыки Египта, предлагаю тебе и повелеваю ответить, кто убил твоего сына? Она смотрела в пространство, как безумная, водя рукою по лбу. Номарх подал ей воды с вином, а одна из женщин брызнула на нее уксусом. - От имени его святейшества, - повторил Мефрес, - повелеваю тебе, Сарра, назвать имя убийцы. Присутствующие попятились к двери. Номарх в страхе зажал руками уши. - Кто убил? - проговорила Сарра сдавленным голосом, пристально вглядываясь в лицо Мефреса, - ты спрашиваешь, кто убил? Знаю я вас, жрецы! Знаю, какая у вас совесть! - Ну, кто же? - настаивал Мефрес. - Я, - закричала нечеловеческим голосом Сарра. - Я убила моего ребенка потому, что вы сделали его евреем. - Это ложь! - прошипел верховный жрец. - Я! Я! - повторяла Сарра. - Эй, люди, кто меня видит и слышит, - обратилась она к присутствующим, - знайте, это я его убила! Я! Я! Я! - кричала она, колотя себя в грудь. Услышав столь явное самообвинение, номарх пришел в себя и с жалостью смотрел на Сарру; женщины рыдали, привратник утирал слезы. Только святой Мефрес злобно сжимал посиневшие губы. Обратившись к полицейским, он произнес громко и отчетливо: - Слуги царя! Возьмите эту женщину и отведите ее в здание суда. - И сын мой пойдет со мной! - вскричала Сарра, бросаясь к колыбели. - С тобой, с тобой, бедная женщина, - сказал номарх и закрыл руками лицо. Оба сановника вышли из комнаты. Полицейский офицер велел принести носилки и с величайшей почтительностью повел Сарру вниз. Несчастная взяла из колыбели окровавленный сверток и без сопротивления села в носилки. Вся прислуга последовала за нею в здание суда. Когда Мефрес с номархом возвращались к себе садом, начальник провинции взволнованно сказал: - Мне жаль эту женщину. - Это будет справедливое возмездие за ее ложь, - ответил верховный жрец. - Ты полагаешь? - Я уверен, что боги откроют и осудят настоящего убийцу. У садовой калитки пересек им дорогу домоправитель Камы и крикнул: - Нет финикиянки - она исчезла этой ночью. - Еще одно несчастье, - пролепетал номарх. - Не беспокойтесь, - ответил Мефрес, - она поехала вслед за царевичем. Достойный номарх понял, что Мефрес ненавидит Рамсеса, и сердце у него замерло. Ибо, если будет доказано, что Рамсес убил собственного сына, наследник никогда не взойдет на отцовский престол и жестокое ярмо жрецов лишь крепче сдавит Египет. Вельможа еще больше опечалился, когда ему сообщили вечером, что два лекаря из храма Хатор, осмотрев труп ребенка, высказали твердую уверенность в том, что убийство мог совершить только мужчина. "Кто-то, - говорили они, - схватил правой рукой младенца за ноги и ударил его головой о стену. Рука Сарры не могла бы обхватить обеих ножек, к тому же на них оказались следы мужских пальцев". После этого разъяснения верховные жрецы Мефрес и Сэм отправились в темницу к Сарре, и здесь Мефрес стал заклинать ее всеми египетскими и чужеземными богами, чтобы она признала, что неповинна в смерти ребенка, и описала внешность убийцы. - Мы поверим твоим словам, - сказал ей Мефрес, - и ты тотчас же будешь освобождена. Но Сарра, вместо того чтобы быть тронутой этой милостью, пришла в ярость. - Шакалы! - кричала она. - Вам мало двух жертв! Вам нужны еще новые!.. Я это сделала, несчастная, я!.. Кто другой мог быть столь подлым, чтобы убить ребенка!.. Малютку, который никому не мешал!.. - А ты знаешь, упрямая женщина, что тебе угрожает? - спросил Мефрес. - Тебя заставят три дня продержать на руках труп твоего ребенка, а потом заключат на пятнадцать лет в темницу. - Только три дня? - спросила она. - Да я готова всю жизнь с ним не расставаться - с моим маленьким Сети - И не только в темницу, но и в могилу пойду с ним. И господин мой прикажет похоронить нас вместе... Когда жрецы вышли на улицу, благочестивый Сэм сказал: - Мне случалось видеть матерей-детоубийц и судить их, но подобной я не встречал. - Потому что не она убила своего ребенка, - ответил сердито Мефрес. - А кто же? - Тот, кого видела прислуга, когда он вбежал в дом Сарры и мгновенно скрылся. Тот, кто, выступая в поход, взял с собой финикийскую жрицу Каму, осквернившую алтарь. Тот, наконец, - закончил с мрачной торжественностью Мефрес, - кто, узнав, что его сын еврей, прогнал Сарру из дома и сделал ее рабыней. - То, что ты говоришь, ужасно, - в испуге прошептал Сэм. - Преступление еще ужаснее, и, несмотря на упрямство этой глупой женщины, оно будет раскрыто. Святой муж и не предполагал, что пророчество его исполнится так скоро. А случилось это таким образом. Царевич Рамсес, выступая с армией из Бубаста, не успел еще выйти из дворца, как начальнику полиции доложили об убийстве ребенка и бегстве Камы и о том, что слуги Сарры видели царевича, входившего ночью к ней в дом. Начальник полиции был человек сообразительный. Он догадался, кто совершил преступление, и вместо того чтобы вести следствие на месте, помчался за город преследовать виновных, предупредив Хирама о том, что произошло. И вот пока Мефрес пытался вынудить у Сарры признание, самые ловкие агенты местной полиции, а также все финикияне с Хирамом во главе пустились в погоню за греком Ликоном и жрицей Камой. И вот на третью ночь после выступления царевича в поход начальник полиции вернулся в Бубаст, везя за собой огромную, покрытую холстом клетку, в которой, не переставая, кричала какая-то женщина. Не ложась спать, начальник вызвал офицера, который вел следствие, и внимательно выслушал его рапорт. На рассвете оба верховных жреца, Сэм и Мефрес, а также номарх Бубаста получили всепокорнейшее приглашение явиться к начальнику полиции. Все трое не заставили себя ждать. Начальник полиции, низко кланяясь, стал просить, чтобы они рассказали все, что им известно об убийстве. Номарх побледнел, услыхав это предложение, и ответил, что ничего не знает. Почти то же самое повторил верховный жрец Сэм, прибавив, что Сарра кажется ему невиновной. Когда же очередь дотла до святого Мефреса, тот сказал: - Не знаю, слыхал ли ты, что ночью, когда было совершено преступление, бежала одна из женщин наследника, по имени Кама? Начальник полиции сделал вид, что очень удивлен. - Не знаю также, сообщено ли тебе, - продолжал Мефрес, - что наследник престола не ночевал во дворце и что он заходил в дом Сарры? Привратник и две служанки узнали его, так как ночь была довольно светлая. Изумление начальника полиции, казалось, еще более возросло. - Очень жаль, - закончил верховный жрец, - что тебя не было несколько дней в Бубасте... Начальник низко поклонился Мефресу и обратился к номарху. - Не соблаговолишь ли ты, достойнейший, сообщить мне, как был одет царевич в тот вечер? - На нем была белая рубашка и пурпурный передник, обшитый золотой бахромой, - ответил номарх. - Я это отлично помню, так как был одним из последних, кто разговаривал с ним в тот вечер. Начальник полиции хлопнул в ладоши, и в канцелярию вошел привратник Сарры. - Ты видел наследника, - спросил он его, - когда он заходил ночью в дом твоей госпожи? - Я открывал калитку царевичу - да живет он вечно! - А ты помнишь, как он был одет? - На нем был хитон в желтую и черную полоску, такой же чепец и полосатый передник, голубой с красным, - ответил привратник. Лица жрецов и номарха выразили изумление. Когда же ввели по очереди обеих служанок Сарры, которые в точности повторили описание одежды царевича, глаза номарха вспыхнули радостью, а святой Мефрес смутился. - Я могу поклясться, - заметил достойный номарх, - что на царевиче была белая рубашка и пурпурный с золотом передник. - А теперь, - предложил начальник полиции, - соблаговолите, высокочтимейшие, пройти со мной в темницу. Там мы увидим еще одного свидетеля. Все четверо спустились вниз в просторное подземелье, где у окна стояла большая клетка, покрытая холстом. Начальник полиции откинул палкой холст, и присутствующие увидели лежавшую там в углу женщину. - Да ведь это же госпожа Кама! - воскликнул номарх. Это была действительно Кама, больная и сильно изменившаяся. Когда при виде знатных сановников она встала и на нее упал свет, присутствующие увидели ее лицо, покрытое медно-красными пятнами. Глаза у нее были как у безумной. - Это не богиня! - вскричала она изменившимся голосом. - Это негодные азиаты подкинули мне зараженное покрывало. О, я, несчастная! - Кама, - сказал начальник полиции, - над твоим горем сжалились знатнейшие наши верховные жрецы Сэм и Мефрес. Если ты расскажешь истину, они помолятся за тебя, и, может быть, всемогущий Осирис отвратит от тебя беду, пока еще не поздно. Болезнь еще только начинается, и наши боги могут тебе помочь. Больная женщина упала на колени и, прижимаясь лицом к решетке, стала молить: - Сжальтесь надо мной! Я отреклась от финикийских богов и до конца жизни посвящу себя великим богам Египта... Только прогоните от меня... - Отвечай, но говори правду, - продолжал допрашивать начальник полиции, - и тогда боги не откажут тебе в своей милости: кто убил ребенка еврейки Сарры? - Изменник Ликон, грек... Он был певцом в нашем храме и говорил, что любит меня... А теперь он меня бросил, негодяй, захватив мои драгоценности. - Зачем Ликон убил ребенка?.. - Он хотел убить царевича, но, не найдя его во дворце, побежал в дом Сарры и... - Каким образом преступник попал в охраняемый дом? - Разве ты не знаешь, господин, что Ликон - копия наследника! Они похожи, как два листа одной пальмы. - Как был одет Ликон в ту ночь? - продолжал допрашивать начальник полиции. - На нем был хитон в черную и желтую полоску... такой же чепец и передник красный с голубым... Перестаньте меня мучить... Верните мне здоровье... Сжальтесь... Я буду верна вашим богам... Вы уже уходите? О, безжалостные! - Бедная женщина, - обратился к ней верховный жрец Сэм, - я пришлю тебе всесильного чудотворца, и, быть может... - О, да благословит вас Ашторет! Нет, да благословят вас ваши всемогущие и милосердные боги! - шептала измученная финикиянка. Сановники вышли из темницы и вернулись в канцелярию. Номарх, видя, что верховный жрец Мефрес стоит, не поднимая глаз, спросил его: - Тебя не радуют открытия, сделанные нашим усердным начальником полиции? - У меня нет оснований радоваться, - резко ответил Мефрес, - дело вместо того, чтобы упроститься, запутывается. Ведь Сарра твердит, что она убила ребенка, а финикиянка так отвечает, как будто кто-нибудь ее научил. - Значит, ты этому, святой отец, не веришь? - вмешался начальник полиции. - Я никогда не встречал двух человек, настолько похожих друг на друга, чтобы один мог быть принят за другого. Тем более не слыхал я, чтобы в Бубасте существовал человек, который так походе на нашего наследника престола - да живет он вечно! - Этот человек, - заявил начальник полиции, - служил при храме Ашторет. Его знал тирский князь Хирам и видел своими глазами наш наместник. Не так давно он отдал приказ поймать его и пообещал высокую награду. - Ото! - воскликнул Мефрес. - Я вижу, почтеннейший начальник полиции, что ты посвящен во все высшие государственные тайны. Разреши мне, однако, не поверить в этого Ликона до тех пор, пока я сам его не увижу. И разгневанный Мефрес покинул канцелярию, а за ним, пожимая плечами, ушел и святой Сэм. Когда в коридоре смолкли их шаги, номарх посмотрел пристально на начальника полиции и спросил: - Ну, что ты на это скажешь? - Воистину, - ответил начальник, - святые пророки начинают нынче вмешиваться даже в такие дела, которые никогда раньше их не касались. - И мы должны все это терпеть!.. - прошептал номарх. - До поры до времени, - вздохнул начальник, - потому что, насколько я умею читать в человеческих сердцах, наши чиновники, военные и наша аристократия возмущены произволом жрецов. Все должно иметь границы. - Мудрые слова сказал ты, - ответил номарх, пожимая ему руку. - Какой-то внутренний голос подсказывает мне, что я увижу тебя высшим начальником полиции фараона. Прошло еще несколько дней. За это время парасхиты набальзамировали тельце сына наследника, а Сарра все оставалась в тюрьме, ожидая суда, который, она была уверена, осудит ее. Сидела в тюрьме и Кама. Ее, как зараженную проказой, держали в клетке. Правда, ее навестил чудотворец-лекарь, прочитал над ней молитву и дал ей пить всеисцеляющую воду, но, несмотря на это, финикиянку не покидала лихорадка, а медно-красные пятна над бровями и на щеках выступали все резче. Из канцелярии номарха пришло предписание увезти ее в восточную пустыню, где вдали от людей находилась колония прокаженных. Но вот однажды вечером в храм Птаха явился начальник полиции и сказал, что хочет поговорить с верховными жрецами. С начальником были два агента и человек, с ног до головы закутанный в мешок. Ему тотчас же ответили, что верховные жрецы ожидают его в часовне перед статуей богини. Оставив агентов у ворот храма, начальник полиции взял человека в мешке за плечо и, в сопровождении жреца, повел его в часовню. Он застал там Мефреса и Сэма в торжественном облачении верховных жрецов, с серебряными бляхами на груди. Начальник пал перед ними ниц и сказал: - Согласно вашему приказанию, я привел к вам, святые мужи, преступника Ликона. Хотите увидеть его лицо? Когда они выразили согласие, начальник полиции встал и снял с арестованного мешок. Оба верховных жреца вскрикнули от изумления. Грек действительно был настолько похож на наследника престола, что трудно было не поддаться обману. - Так это ты, Ликон, певец языческого храма Ашторет? - спросил связанного грека жрец Сэм. Ликон презрительно усмехнулся. - И ты убил ребенка наследника? - спросил, в свою очередь, Мефрес. Грек посинел от злобы и дернулся, пытаясь разорвать связывающие его путы. - Да, - вскричал он, - я убил щенка, потому что не мог найти его отца - волка... да сожжет его огонь небесный! - Чем он провинился перед тобой, убийца? - спросил с негодованием Сэм. - Чем провинился? Он похитил у меня Каму и ввергнул ее в болезнь, от которой нет исцеления. Я был свободен, у меня было достаточно средств, чтобы бежать, спастись, но я решил отомстить, и вот я перед вами... Его счастье, что ваши боги сильнее моей ненависти. Теперь вы можете меня убить... И чем скорее, тем лучше. - Это страшный преступник, - сказал верховный жрец Сэм. Мефрес молчал и вглядывался в сверкающие злобой глаза грека. Он поражен был его смелостью и, видно, о чем-то раздумывал. Вдруг он обратился к начальнику полиции. - Вы можете уйти, почтеннейший. Этот человек принадлежит нам. - Этот человек, - возразил возмущенный начальник, - принадлежит мне. Я поймал его и получу награду от царевича. Мефрес встал и, вынув спрятанную золотую медаль, заявил: - От имени верховной коллегии, членом которой я являюсь, приказываю тебе отдать нам этого человека. Помни, что его существование является высшей государственной тайной, и для тебя будет во сто крат лучше, если ты совсем забудешь, что его тут оставил. Начальник полиции снова пал ниц и, поднявшись, удалился, еле сдерживая гнев. "Вам отплатит за это наш господин, наследник престола, когда станет фараоном, - думал он, - а я прибавлю вам и свою долю - вот увидите!" Стоявшие у ворот агенты спросили его, где арестованный. - На арестованном, - ответил он, - почила рука богов. - А наше вознаграждение? - нерешительно спросил старший агент. - И на нашем вознаграждении тоже почила рука богов, - сказал начальник. - Убедите себя, что вам только снился этот узник, это будет для вас гораздо полезнее и безопаснее. Агенты молча опустили головы. В душе, однако, они поклялись отомстить жрецам, лишившим их такого хорошего заработка. После ухода начальника полиции Мефрес позвал нескольких жрецов и каждому из них шепнул что-то на ухо. Жрецы окружили грека и увели его из священной обители. Ликон не сопротивлялся. - Я думаю, - сказал Сэм, - что этот человек, как убийца, должен быть предан суду. - Никоим образом, - решительно ответил Мефрес. - На этом человеке тяготеет несравненно большее преступление: он похож: на наследника престола. - И что ж вы с ним сделаете? - Я сохраню его для верховной коллегии, - ответил Мефрес. - Там, где наследник престола посещает языческие храмы и похищает из них женщин, где стране угрожает война, а власти жрецов - бунт, там Ликон может пригодиться... На следующий день в полдень верховный жрец Сэм, номарх и начальник полиции явились в темницу к Сарре. Несчастная не ела уже несколько дней и была так слаба, что даже не встала со скамьи при входе стольких знатных лиц. - Сарра, - сказал номарх, которого она знала лучше других, - мы приходим к тебе с доброй вестью. - С доброй вестью? - проговорила она равнодушно. - Мой сын умер - вот последняя весть. Груди мои переполнены молоком, а сердце - жестокой печалью. - Сарра, - продолжал номарх, - ты свободна. Не ты убила ребенка. Мертвенные черты ее оживились. Она соскочила со скамьи и крикнула: - Я убила! Я! Я одна! - Слушай, Сарра, твоего сына убил мужчина, грек, по имени Ликон, любовник финикиянки Камы... - Что? Что ты говоришь? - прошептала она, хватая его за руку. - О, эта финикиянка! Я чувствовала, что она погубит нас. Но грек... Я не знаю никакого грека. Чем мог провиниться перед греком мой сын? - Этого я не знаю, - сказал номарх. - Ликона нет больше в живых. Послушай, однако, Сарра: этот человек был так похож на царевича Рамсеса, что, когда он вошел в твою комнату, ты признала его за своего господина и предпочла обвинить самое себя, чем нашего государя. - Так это был не Рамсес? - крикнула она, хватаясь за голову. - И я, несчастная, позволила чужому человеку взять моего сына из колыбели... Ха-ха-ха! Она продолжала смеяться, но все тише и тише; вдруг ноги у нее подкосились; вскинув несколько раз руками, она рухнула на землю и так и умерла - смеясь. Но на лице ее осталось выражение неизъяснимой скорби, которую не могла стереть даже смерть. 17 Западной границей Египта на протяжении ста с лишком миль является гряда изрезанных ущельями голых известковых возвышенностей высотой в несколько сот метров. Она тянется вдоль Нила и местами удалена от него на целый километр. Если бы кто-либо поднялся на один из гребней и повернулся лицом к северу, его глазам представилось бы весьма своеобразное зрелище: справа уходящий вдаль узкий зеленый луг, прорезанный Нилом, а слева - бесконечная желтая равнина с вкрапленными в нее белыми или кирпично-красными пятнами. Однообразие вида, назойливая желтизна песка, зной, а в особенности эта безбрежность пространства - вот главные черты Ливийской пустыни, которая простирается к западу от Египта. Если, однако, присмотреться поближе, пустыня покажется не столь однообразной. Ее пески не ложатся ровно, а образуют ряд высоких валов, напоминающих вздыбленные волны застывшего в своем буйстве моря. У кого хватило бы смелости идти по этому морю час, два, а то и целый день на запад, тот увидел бы новое зрелище: на горизонте появляются холмы, иногда скалы и кручи самой причудливой формы. Песок под ногами становится менее глубоким, и из-под него начинает выступать, словно материк из океана, известковая порода. Это действительно целая страна среди песчаного моря. Рядом с известковыми холмами видны долины, на дне их - русла рек и ручьев. Дальше - равнина, а посреди нее озеро с извилистой линией берегов и глубоко вогнутым дном. Но в этих долинах и на холмах нет ни былинки, в озере ни капли воды, русла рек пересохли. Это мертвый край, где не только погибла всякая растительность, но даже плодородный слой почвы истерся в пыль или впитался в твердую породу. Здесь произошла удивительнейшая вещь: природа умерла, от нее остался только скелет и прах, который разлагается вконец под воздействием зноя и переносится с места на место жарким ветром. За этим умершим и непогребенным материком тянется опять море песку, среди которого там и сям видны остроконечные конусы, подымающиеся иногда до высоты одноэтажного дома. Верхушка такого конуса заканчивается пучком серых, запыленных листьев, о которых трудно сказать, что они живут; они только не могут окончательно увянуть. Странный конус означает, что в этом месте вода еще не высохла, но скрылась от зноя под землю и кое-как поддерживает влажность почвы. Сюда упало семя тамаринда, и с большим трудом выросло растение. Но владыка пустыни - тифон - заметил его и понемногу стал засыпать песком. И чем сильнее тянется растение кверху, тем выше подымается удушающий его песчаный конус. Заблудившийся в пустыне тамаринд похож: на утопленника, тщетно простирающего руки к небу. И снова разливается бесконечное желтое море со своими песчаными волнами и жалкими остатками растительности. Но вот перед вами скалистая стена, и в ней расселины, словно ворота... Что это? Вы не верите собственным глазам! За одними из этих ворот открывается зеленая долина - пальмы, голубые воды озера. Видны даже пасущиеся овцы, рогатый скот и лошади, между ними суетятся люди; вдали на склонах скал лепится целый городок, а на вершинах белеют стены храмов. Это оазис, остров среди песчаного океана. Таких оазисов во времена фараонов было очень много, быть может, несколько десятков. Они составляли цепь пустынных островков, которая тянулась вдоль западной границы Египта. Лежали они на расстоянии десяти, пятнадцати, двадцати миль от Нила и занимали пространство в десяток или несколько десятков квадратных километров каждый. Воспеваемые арабскими поэтами как преддверия рая, оазисы эти в действительности никогда ими не были. Их озера - это большей частью болота. Из подземных источников струится теплая, иногда зловонная и отвратительно соленая вода; их растительность не может сравниться с буйной растительностью Египта. Но все же эти уединенные места в пустыне казались чудом путникам, находившим в них немного зелени, радующей глаз, немного влаги, прохлады, фиников. Такие островки среди песчаного моря были населены неодинаково: от нескольких сот до нескольких тысяч человек. Жили здесь ливийские, египетские, эфиопские авантюристы или их потомки, ибо сюда бежали люди, которым нечего было терять: каторжники из каменоломен, преследуемые полицией преступники, крестьяне, обремененные барщиной, или работники, предпочитавшие опасность непосильной работе. Большая часть этих беглецов погибала в пути. Некоторым после неописуемых мучений удавалось добраться до оазиса, где они вели жалкую, но свободную жизнь, всегда готовые вторгнуться в Египет для разбоя. Между пустыней и Средиземным морем тянулась длинная, хотя и не очень широкая полоса плодородной земли, заселенная различными племенами, которые египтяне называли ливийцами. Часть их занималась земледелием, другая - рыбной ловлей или мореплаванием. Но среди каждого из этих племен всегда выделялись шайки головорезов, предпочитавших войну и грабеж мирному труду. Это дикое разбойничье население вымирало от нищеты или погибало в военных походах, но постоянно пополнялось притоком сардинян (шардана) и сицилийцев (шекелеша), которые в то время были еще большими варварами и разбойниками, нежели коренные ливийцы. Так как Ливия соприкасалась с западной границей Нижнего Египта, то варвары часто грабили земли фараона, неся за это суровую кару. Убедившись, однако, что война с ливийцами ни к чему не ведет, фараоны или, вернее, жрецы изменили политику. Они разрешили коренным ливийским семьям селиться на приморских болотах Нижнего Египта, а разбойников и авантюристов вербовать в армию и получали в большинстве случаев отличных солдат. Таким образом государство обеспечило себе на западной границе мир и спокойствие. Чтобы удержать в повиновении ливийских разбойников-одиночек, достаточно было полиции, полевой охраны и нескольких регулярных египетских полков, расставленных вдоль Канопского рукава Нила. В таком положении находилась Ливия около ста восьмидесяти лет. Последнюю большую войну с ливийцами вел еще Рамсес III; он оставил на поле брани целые горы рук, отсеченных у павших врагов, и привез в Египет тринадцать тысяч невольников. С тех пор никто не боялся нападения со стороны Ливии, и лишь на склоне царствования Рамсеса XII непонятная политика жрецов вновь разожгла в тех местах огонь войны. Вспыхнула же она по следующему поводу. Военному министру и верховному жрецу Херихору вследствие сопротивления фараона не удалось заключить с Ассирией договора о разделе земель Азии. Помня, однако, о предостережении Бероэса и желая сохранить с ассирийцами длительный мир, Херихор заверил Саргона, что Египет не будет мешать им вести войну с восточными и северными азиатскими государствами. Но так как уполномоченный посол царя Ассара, по-видимому, не доверял обещаниям и клятвам, Херихор решил дать ему наглядное доказательство миролюбия и с этой целью приказал немедленно распустить двадцать тысяч наемных солдат, преимущественно ливийцев. Для ни в чем не повинных солдат, всегда сохранявших верность фараону, расформирование явилось ударом, почти равносильным смертной казни. Перед Египтом открывалась опасность войны с Ливией, которая никоим образом не могла дать пристанища этой массе людей, привыкших к привольной солдатской жизни, а не к труду и нужде. Но Херихора и жрецов не смущали такие мелочи, когда дело касалось крупных государственных интересов. А роспуск ливийских наемников нес с собой действительно большие выгоды. Во-первых, Саргон и его советники подписали и скрепили клятвой договор с Египтом на десять лет, в течение которых, по предсказаниям халдейских жрецов, над святой Египетской землей тяготел злой рок. Во-вторых, роспуск двадцати тысяч солдат приносил казне фараона четыре тысячи талантов экономии, что тоже было очень важно. В-третьих, война с Ливией на западной границе могла дать выход геройским порывам наследника престола и надолго отвлечь его от азиатских дел и от восточной границы. Херихор и верховная коллегия вполне основательно полагали, что пройдет несколько лет, пока ливийцы, истощив силы в партизанской войне, запросят мира. План был хорошо задуман. Но авторы его допустили одну ошибку: они не предусмотрели, что в царевиче Рамсесе живет дух гениального полководца. Расформированные ливийские полки, грабя по дороге, очень быстро добрались до родины, тем более что Херихор не велел нигде их задерживать. Первые же из них, достигнув Ливийской земли, стали рассказывать своим землякам всякие небылицы. По их словам, которые подсказывались озлоблением и личными интересами, Египет был сейчас не менее слаб, чем девятьсот лет назад, во времена гиксосов, а казна фараона настолько пуста, что богоравному властелину волей-неволей пришлось распустить ливийцев, составлявших, как они говорили, лучшую, если не единственную годную часть его армии. Они уверяли, что египетской армии вообще не существует, если не считать горсточки ничего не стоящих солдат на восточной границе. Между его святейшеством фараоном и жрецами нелады. Заработок работникам не выплачивается, крестьян душат поборами, а потому народ готов к восстанию, если только ему будет обещана помощь. И это еще не все: номархи, которые были когда-то независимыми правителями и время от времени вспоминают о своих былых правах, сейчас, видя слабость правительства, готовятся свергнуть и фараона и верховную коллегию жрецов!.. Вести эти, как стая птиц, облетели ливийское побережье и всюду принимались с полным доверием. Разбойники и варвары всегда были готовы к нападению, а тем более сейчас, когда бывшие солдаты и офицеры фараона уверяли их, что ограбить Египет - ничего не стоит. Зажиточные и благоразумные ливийцы тоже поверили изгнанным легионерам, ибо для них уже давно не было тайной, что египетская знать нищает, что фараон не пользуется полнотой власти, а крестьяне и работники, толкаемые нуждой, поднимают бунты. И вот вся Ливия заволновалась. Изгнанных солдат и офицеров встречали как глашатаев благой вести. А так как страна была нищая и не располагала запасами для гостей, то, чтобы поскорее избавиться от пришельцев, решено было тотчас же начать войну с Египтом. Даже хитрый и умный ливийский князь Муссаваса дал себя увлечь общему течению. Но его склонили к этому не пришельцы, а какие-то почтенные и сановные люди, очевидно, агенты египетской верховной коллегии. Эти вельможи, не то недовольные положением в Египте, не то обиженные на фараона и жрецов, прибыли в Ливию со стороны моря. Прячась от черни и избегая разговоров с изгнанными солдатами, они убеждали Муссавасу, под величайшим секретом и с доказательствами в руках, что как раз теперь время напасть на Египет. - Ты найдешь там, - говорили они ему, - неиссякаемую сокровищницу и житницу для себя, для своих людей и для внуков их внуков. Муссаваса, хитроумный полководец и дипломат, дал, однако, поймать себя в ловушку. Как человек энергичный, он сейчас же провозгласил священную войну против Египта и, имея под рукой тысячи храбрых воинов, бросил первый корпус на восток под начальством своего сына, двадцатилетнего Техенны. Старый варвар знал, что такое война, и понимал, что тот, кто хочет победить, должен действовать быстро и наносить удары первым. Подготовка длилась очень недолго. Бывшие солдаты фараона пришли, правда, без оружия, но знали свое дело, а в те времена дела с оружием обстояли несложно. Несколько ремешков или кусочков бечевки для пращи, копье или заостренный шест, топор или тяжелая палица, мешок камешков на одном боку и фиников на другом - вот и все. Итак, Муссаваса дал своему сыну Техенне две тысячи бывших наемников фараона и около четырех тысяч ливийской голытьбы и приказал немедленно вторгнуться в Египет, награбить, что удастся, и приготовить запасы для настоящей армии. Сам же, собирая более крупные силы, разослал гонцов по оазисам, призывая под свои знамена всех, кому нечего терять. Давно не было в пустыне такого оживления. Из каждого оазиса толпами шла такая отчаянная голытьба, что хотя на этих людях уже ничего не было, их нельзя было назвать иначе, как оборванцами. Опираясь на доводы своих советчиков, которые месяц назад были офицерами фараона, Муссаваса вполне основательно предполагал, что его сын успеет разграбить несколько деревень и городков от Тереметиса до Сенти-Нофера (*98), прежде чем наткнется на сколько-нибудь значительные египетские силы. Кроме того, ему сообщили, что при первых же слухах о движении ливийцев не только разбежались все работники большого стекольного завода, но даже отступили войска, занимавшие крепость в Сохет-Хемау на берегу Содовых озер. Это было для ливийцев весьма благоприятное предзнаменование, потому что стекольный завод представлял солидный источник доходов для фараоновой казны. Но Муссаваса допустил ту же ошибку, что и верховная коллегия жрецов; он не угадал в Рамсесе гениального полководца. И произошло то, чего никто не ожидал: не успел первый ливийский корпус добраться до окрестностей Содовых озер, как там уже оказалась вдвое большая армия наследника египетского престола. Нельзя было даже упрекнуть ливийцев в непредусмотрительности. Техенна и его штаб создали вполне приличную разведку. Лазутчики неоднократно побывали в Мелкате, Навкратисе, Саи (*99), Менуфе и переплывали Канопский и Больбитинский рукава Нила, но нигде не встретили войск, движение которых, очевидно, задерживал разлив, - напротив, повсюду видели переполох среди оседлого населения, которое бежало из пограничных областей. Немудрено поэтому, что они приносили своему военачальнику самые утешительные вести. А тем временем армия царевича Рамсеса, несмотря на разлив, через восемь дней после мобилизации достигла границ пустыни и, снабженная водой и продовольствием, скрылась в горах у Содовых озер. Если бы Техенна мог, как орел, взлететь над становищами своего войска, он в ужасе увидел бы, что во всех ущельях этой местности скрываются египетские полки и что с минуты на минуту его корпус будет окружен. 18 Как только войска Нижнего Египта вышли из Бубаста, сопровождавший наследника пророк Ментесуфис стал получать и отправлять по нескольку срочных сообщений ежедневно. Он вел переписку с министром Херихором, посылая ему в Мемфис донесения о передвижении войск и о действиях наследника, о которых он отзывался с нескрываемым восторгом. Херихор же давал свои указания в том смысле, чтобы наследнику была предоставлена полная свобода, поясняя, что, если Рамсес даже проиграет первое сражение, верховная коллегия не очень этим огорчится. "Небольшая военная неудача, - писал Херихор, - явится для царевича Рамсеса уроком осторожности и смирения, ибо он уже сейчас, еще ничего не сделав, считает себя равным самым опытным полководцам". Когда же Ментесуфис ответил, что трудно предположить, чтобы наследник потерпел поражение, Херихор дал ему понять, что победе не следует придавать слишком большого значения. "Государство, - писал он, - нисколько не пострадает от того, что воинственный и пылкий наследник престола будет в течение нескольких лет развлекаться войной на западной границе. Сам он приобретет опыт в военном искусстве, а обленившиеся и обнаглевшие солдаты наши найдут подходящее для себя занятие". С другой стороны, Ментесуфис вел переписку с жрецом Мефресом, и эта переписка казалась ему более важной. Мефрес, обиженный когда-то наследником, сейчас, пользуясь тем, что убит ребенок Сарры, прямо обвинял Рамсеса в этом преступлении, которое было якобы совершено им под влиянием Камы. Когда же обнаружилась невиновность Рамсеса, жрец, еще более раздраженный этим, не переставал утверждать, что царевич, как враг отечественных богов и союзник презренных финикиян, способен на все. Дело об убийстве ребенка Сарры вызывало первые дни столько подозрений, что даже верховная коллегия в Мемфисе запросила у Ментесуфиса его мнения. Но Ментесуфис ответил, что, все время наблюдая за царевичем, он ни на минуту не допускает, чтобы тот мог быть убийцей. Эти письма, словно стая хищных птиц, кружили над Рамсесом, пока он рассылал разведчиков, выслеживал неприятеля, совещался с военачальниками, подбадривал солдат. Четырнадцатого числа вся армия наследника сосредоточилась к югу от города Тереметис. К великой радости Рамсеса, сюда явился Патрокл с греческими полками, а вместе с ними жрец Пентуэр, присланный Херихором в качестве; второго наблюдателя. Присутствие жрецов (кроме названных, были еще и другие) было не очень приятно Рамсесу, но он решил не обращать на них внимания и во время военных советов даже не спрашивал их мнения. В конце концов отношения как-то наладились. Ментесуфис, согласно приказанию Херихора, не навязывал царевичу своей воли, Пентуэр же занялся организацией врачебной помощи раненым. Военная игра началась. Прежде всего Рамсес, при посредстве своих агентов, распространил по многим пограничным селениям слух, что ливийцы выступили огромными массами и будут беспощадно грабить и убивать. Перепуганное население стало уходить на восток и наткнулось на египетские полки. Тогда наследник заставил мужчин нести тяжести за армией, а женщин и детей отправил в глубь страны. Затем главнокомандующий послал навстречу приближающимся ливийцам лазутчиков, чтобы выведать их количество и расположение. Лазутчики вскоре вернулись с точными сведениями относительно расположения, но весьма преувеличенными относительно численности неприятеля. Так же неправильно, хотя и весьма настойчиво, утверждали они, что во главе ливийских полчищ вместе со своим сыном Техенной идет сам Муссаваса. Юный полководец даже покраснел от радости, что в первой же войне столкнется с таким опытным противником. Преувеличивая опасность столкновения, Рамсес удваивал осторожность. Чтобы все преимущества были на стороне египтян, он прибегнул к хитрости. Он послал навстречу ливийцам доверенных людей, приказав им под видом перебежчиков проникнуть в неприятельский лагерь и отвлечь от Муссавасы его главную силу - изгнанных из Египта ливийских солдат. - Скажите им, - заявил Рамсес своим агентам, - что у меня готовы топоры для непокорных, но что я буду снисходителен к сдающимся. Если в предстоящем сражении они бросят оружие и покинут Муссавасу, я приму их обратно в армию его святейшества и велю уплатить им жалованье сполна, как если бы они не уходили со службы. Патрокл и другие военачальники признали эту меру весьма разумной, жрецы же молчали, а Ментесуфис отправил Херихору срочное донесение и спустя сутки получил ответ. Окрестности Содовых озер представляли собою долину длиной в несколько десятков километров, замкнутую двумя горными цепями, которые тянулись с юго-востока на северо-запад. Ширина этой долины нигде не превышала десяти километров, но были места и значительно более узкие, чем ущелья. По всей долине тянулись одно за другим около десяти сильно заболоченных озер с горько-соленой водой. Там рос жалкий кустарник и постоянно засыпаемые песком травы, которые не ело ни одно животное. По обеим сторонам долины торчали зазубренные известковые скалы или тянулись беспредельные песчаные наносы, в которых можно было утонуть. Вся местность, окрашенная в желтый и белый цвета, производила впечатление гнетущей мертвенности, которую еще усиливали зной и безмолвие. Ни одна птица не оглашала здесь воздух своим пением, а если где-нибудь и раздавался шум, то разве только от скатывающегося камня. Посреди долины возвышались две группы построек, отстоящих друг от друга на несколько километров. Это были: с востока - крепостца, а с запада - стекольный завод, куда топливо доставлялось ливийскими торговцами. Оба эти места по случаю военной тревоги были покинуты населением. Корпус Техенны должен был занять и укрепить оба эти пункта, обеспечивавшие армии Муссавасы проход к Египту. Ливийцы медленно подвигались от города Главка (*100) и наконец вечером четырнадцатого атира очутились у долины Содовых озер, уверенные, что пройдут ее в два перехода, не встретив препятствий. В тот же день, с закатом солнца, египетская армия тронулась по направлению к пустыне и, за двадцать часов пройдя по пескам более сорока километров, на следующее утро очутилась на возвышенностях между крепостцой и стекольным заводом и укрылась в бесчисленных ущельях. Если бы в ту ночь кто-нибудь сказал ливийцам, что в долине Содовых озер выросли пальмы и пшеница, они меньше удивились бы, чем тому, что им преградила путь египетская армия. После непродолжительного привала, во время которого жрецам удалось открыть и вырыть несколько колодцев с довольно сносной питьевой водой, египетская армия стала занимать северное взгорье, тянувшееся вдоль долины. План наследника был прост: он хотел отрезать ливийцев от их родины и загнать к югу в пустыню, где голод и зной уничтожат рассеянные отряды. С этой целью он построил армию на северной стороне долины, разделив ее на три корпуса. Правым крылом, наиболее выдвинутым в сторону Ливии, командовал Патрокл, получивший приказ отрезать нападающим пути к отступлению на Главк; левым крылом, ближайшим к Египту, - Ментесуфис, который должен был преградить ливийцам путь вперед. Командование же центральным корпусом в окрестностях стекольного завода принял на себя сам наследник, имея при себе Пентуэра. Пятнадцатого атира, около семи часов утра, несколько десятков ливийских всадников крупной рысью проскакали через долину, немного передохнули у стекольного завода, осмотрелись кругом и, не заметив ничего подозрительного, повернули к своим. В десять часов утра, когда стоял палящий зной и люди, казалось, исходили кровавым потом, Пентуэр сказал наследнику: - Ливийцы уже вступили в долину и проходят мимо отряда Патрокла. Через час они будут здесь. - Откуда ты это знаешь? - спросил с удивлением царевич. - Жрецам все известно, - ответил с улыбкой Пентуэр. Потом осторожно взобрался на одну из скал, вынул из мешка какой-то блестящий предмет и, повернувшись в сторону отряда святого Ментесуфиса, стал делать рукой какие-то знаки. - И Ментесуфис уже извещен, - сказал он Рамсесу, спускаясь вниз. Царевич не мог прийти в себя от изумления. - У меня глаза лучше твоих и слух, я думаю, не хуже, однако я ничего не вижу и не слышу, - сказал он. - Каким же образом ты замечаешь издалека неприятеля и сообщаешься с Ментесуфисом? Пентуэр предложил наследнику взглянуть на какой-то отдаленный холм, на вершине которого торчали кусты терновника. Рамсес посмотрел на эту точку и невольно заслонил глаза: в кустах что-то сверкнуло. - Какой нестерпимый блеск! - воскликнул он. - Можно ослепнуть! - Этот жрец, состоящий при генерале Патрокле, подает нам сигналы, - ответил Пентуэр. - Как видишь, досточтимый государь, и мы можем пригодиться на войне. Он замолчал. Из глубины долины до них донесся какой-то шум, сперва чуть слышный, потом все более и более явственный. Заслышав шум, прижавшиеся к склону горы египетские солдаты стали вскакивать, осматривать оружие, перешептываться... Но короткая команда офицеров успокоила их, и снова над скалами воцарилась мертвая тишина. Тем временем шум вдали усиливался и перешел в гул; в общем звучании множества голосов можно было различить песни, звуки флейт, скрип возов, лошадиное ржание и команду предводителей. У Рамсеса сердце забилось сильнее. Он не мог больше сдержать любопытства и вскарабкался на скалистый выступ, откуда видна была значительная часть долины. Там, окруженный клубами желтоватой пыли, медленно подвигался ливийский корпус, растянувшись на несколько верст, словно змея, кожа которой испещрена красными, синими и белыми пятнами. Впереди ехало десятка полтора всадников; один из них - видный, в белой одежде - сидел на лошади, как на скамье, свесив обе ноги на левую сторону. За всадниками следовала толпа пращников в серых рубахах, потом какой-то вельможа в носилках, под огромным зонтом. Дальше шел отряд копьеносцев в синих и красных одеждах, потом огромная толпа почти голых людей, вооруженных палицами, опять пращники и копьеносцы, снова пращники, а за ними вооруженные косами и топорами люди в красном. Шли они приблизительно по четыре в ряд. Но, несмотря на окрики офицеров, порядок все время нарушался и следовавшие друг за другом четверки сбивались в кучу. С шумом и песнями ливийская змея медленно выползла в самую широкую часть долины, напротив завода и озер. Здесь строй сбился еще больше. Шедшие впереди остановились, так как им было сказано, что в этом месте будет привал; задние же ускорили шаг, чтобы поскорее дойти до цели и отдохнуть. Некоторые выбегали из рядов и, кинув оружие на землю, бросались в озеро или зачерпывали из него рукой вонючую воду; другие, присев на песок, доставали из мешка финики или пили из глиняных фляг воду с уксусом. Высоко над лагерем кружило несколько ястребов. При виде этой картины Рамсеса охватила невообразимая скорбь и страх. Перед глазами замелькали черные точки, голова закружилась, - в эту минуту он готов был отказаться от трона, лишь бы очутиться в другом месте и не видеть всего, что будет. Он соскользнул вниз и безумным взглядом смотрел вперед. В это время к нему подошел Пентуэр и сильно тряхнул его за плечо. - Очнись, государь, - сказал он. - Патрокл ожидает приказа... - Патрокл? - повторил Рамсес и повернулся. Перед ним стоял Пентуэр, бледный, но спокойный. Немного дальше тоже бледный Тутмос держал в дрожащей руке офицерский свисток. Из-за холма выглядывали солдаты, на лицах которых видно было глубокое волнение. - Рамсес, - повторил Пентуэр, - войска ждут приказа... Царевич с отчаянной решимостью посмотрел на жреца и сдавленным голосом произнес: - Начнем... Пентуэр поднял кверху свой блестящий талисман и начертил им несколько знаков в воздухе. Тутмос тихо свистнул, свист этот повторился в отдаленных ущельях справа и слева, и египетские пращники стали карабкаться на холмы. Был полдень. Рамсес постепенно пришел в себя и внимательно осмотрелся кругом. Он видел свой штаб, отряд копьеносцев и секироносцев под командой старых офицеров и, наконец, пращников, медленно взбирающихся на скалы... Он был уверен, что никто из этих людей не хочет не только погибнуть, но даже драться и шевелиться под этим палящим зноем. Вдруг с вершины одного из холмов раздался громоподобный голос, мощный, как львиный рык: - Солдаты его святейшества фараона, сокрушите этих ливийских собак! С вами боги! И в ответ тотчас же прозвучал протяжный боевой клич египетской армии и оглушительный рев ливийцев. Наследник, которому незачем уже было скрываться, поднялся на холм, откуда хорошо была видна картина боя. Длинной цепью растянулись египетские пращники, точно выросшие из-под земли, а в нескольких сотнях шагов от них кишели, утопая в клубах пыли, ливийские орды. Послышались звуки рожков, свистки и проклятия неприятельских офицеров, призывающих к порядку. Те, что отдыхали, вскочили с места, те, что пили воду, схватив оружие, бросились к своим; среди сутолоки и криков беспорядочная толпа стала строиться в шеренги. Тем временем египетские пращники метали по нескольку камней в минуту, размеренно, спокойно, как на ученье. Начальники указывали своим отрядам группы неприятелей, и солдаты в несколько минут засыпали их градом свинцовых пуль и камней. Рамсес видел, как после каждого такого залпа группа рассеивалась, часто оставляя на месте какого-нибудь солдата. Все же ливийцам удалось построиться в ряды и отступить за линию нападения; вперед выступили их пращники и с такой же быстротой и спокойствием стали отвечать египтянам. Время от времени в их цепи раздавался смех и крик ярости - это означало, что от их ударов падал кто-нибудь из египетских пращников. Вскоре камни стали свистеть над головой царевича и его свиты. Ловким ударом одному из адъютантов перебило плечо, у другого сбросило шлем с головы, третий камень упал у ног наследника, разбился о скалу и засыпал ему лицо осколками, обжигающими, как кипяток. Ливийцы громко хохотали, выкрикивая что-то; быть может, проклятия вражескому полководцу. Страх, жалость и пронизывающая все его существо скорбь в одно мгновение покинули Рамсеса. Он не видел больше людей, которым угрожали муки и смерть; перед ним были дикие звери, которых надо было истребить или обезвредить. Машинально протянул он руку к мечу, чтобы повести в наступление ожидавших приказа копьеносцев, но его остановило чувство гадливости. Он не станет пятнать себя кровью этой голытьбы!.. На что тогда солдаты? Тем временем борьба продолжалась, и отважные ливийские пращники, с криками и даже с песнями, стали подвигаться вперед. С обеих сторон снаряды жужжали, как шмели, гудели, как рои пчел, и, встречаясь в воздухе, с треском ударялись друг о друга. Поминутно то на той, то на другой стороне кто-нибудь из воинов со стоном уходил в тыл или падал мертвым. Это не останавливало, однако, других; они дрались с яростью, переходившей в неукротимое бешенство и самозабвение. Вдруг вдалеке на правом крыле раздались звуки рожков и многократно повторяемые крики. Это неустрашимый Патрокл, с утра успевший уже напиться, ринулся на передний отряд неприятеля. - В атаку! - скомандовал царевич. Приказ тотчас же был повторен: зазвучал рожок, один, другой... десятый, и мгновенно из всех ущелий стали выползать египетские сотники. Рассыпавшиеся по холмам пращники удвоили свое рвение, а тем временем в долине против ливийцев не спеша, но зато в полном порядке, выстраивались колонны египетских копьеносцев и секироносцев. - Усилить центр! - скомандовал наследник. Рожок повторил приказ. За двумя колоннами первой линии встали еще две колонны. Не успели египтяне под градом камней и стрел закончить этот маневр, как ливийцы по их примеру построились в восемь рядов против главного корпуса. - Подтянуть резервы! - приказал наследник. - Посмотри-ка, - обратился он к одному из адъютантов, - готово ли левое крыло? Адъютант, чтобы лучше охватить взором долину, побежал туда, где дрались пращники, и вдруг упал, но, падая, успел сделать знак рукой. Вместо него бросился вперед другой офицер и быстро вернулся с сообщением, что оба фланга корпуса, которым командовал наследник, находятся в полной готовности. Шум со стороны отряда Патрокла усиливался, и вдруг над вершинами холмов поднялись густые клубы черного дыма. К Рамсесу подбежал офицер с донесением от Пентуэра, что греческие полки подожгли лагерь ливийцев. - Прорвать центр! - скомандовал наследник. Несколько рожков один за другим заиграли сигнал "в атаку". Когда они смолкли, в центральной колонне раздалась команда, ритмическая дробь барабанов и мерный топот пехоты. - Раз... два!.. раз... два!.. раз... два!.. Команда была повторена на правом и на левом флангах. Снова затрещали барабаны, и фланговые колонны двинулись вперед: раз... два!.. раз... два!.. Ливийские пращники начали отступать, засыпая египетские войска камнями. И хотя то и дело падал какой-нибудь солдат, колонны продолжали идти мерным шагом, не нарушая строя: раз... два!.. раз... два!.. Желтые клубы пыли, отмечая движение египетских батальонов, становились все гуще и гуще. Пращники не могли уже метать камни; воцарилась сравнительная тишина, среди которой раздавались стоны и вопли раненых воинов. - Они даже на учениях редко так маршировали, - заметил царевич, обращаясь к своему штабу. - Сегодня они не боятся палок, - пробурчал старый офицер. Расстояние между наступающими войсками египтян и ливийцами уменьшалось с каждой минутой, но варвары стояли недвижимо, а за их линией появилась какая-то длинная тень. Очевидно, к центру, которому грозила мощная атака, подходило подкрепление. Наследник сбежал с холма и вскочил на лошадь. Из ущелий выступили последние египетские резервы и, построившись, ожидали приказа. За пехотой показалось несколько сот азиатских всадников на низкорослых, но выносливых лошадях. Царевич поскакал за атакующими, и шагов через сто ему попался новый холм, невысокий, но с которого можно было обозреть все поле сражения. Свита, азиатские конники, резервная колонна спешили следом. Рамсес нетерпеливо посмотрел в сторону левого фланга, откуда должен был появиться Ментесуфис, но его не было. Ливийцы стояли, не двигаясь с места. Положение с каждой минутой становилось серьезнее. Корпус Рамсеса был самый мощный, но против него были выставлены почти все силы ливийцев. Количественно обе стороны были равны. Наследник не сомневался в победе, но его волновала мысль, что такой сильный противник может нанести большой урон. Впрочем, всякое сражение имеет свои неожиданности. На те силы, что брошены в атаку, влияние полководца уже не распространяется, их у него уже нет. В распоряжении царевича оставался только резервный полк и кучка кавалерии, и если какая-нибудь из египетских колонн будет разбита или к неприятелю подоспеют новые подкрепления... Рамсес провел рукою по лбу. В этот момент он почувствовал всю ответственность главнокомандующего. Он был похож на игрока, который, поставив все, бросил уже кости и ждет, как они лягут. Египтяне находились в нескольких десятках шагов от ливийских колонн. Команда... рожки... Барабанная дробь участилась, и шеренги пустились бегом: раз-два-три!.. раз-два-три!.. Но и со стороны неприятеля послышался рожок, спустились наперевес два ряда копий, затрещали барабаны. Бегом... Взвились новые клубы пыли и слились в один сплошной туман. Рев человеческих голосов, треск копий, душераздирающие стоны, мгновенно тонущие в общем шуме... По всей линии боя уже не видно было ни людей, ни оружия, и лишь желтая пыль растянулась исполинской змеей. Более густая завеса тумана означала место, где колонны сбились в схватке, более редкая - где был разрыв. После нескольких минут адского шума наследник заметил, что облако пыли на левом фланге постепенно загибается назад. - Усилить левый фланг! - скомандовал он. Половина резерва помчалась в указанном направлении и скрылась в желтом облаке. Но левый фланг уже выпрямился и одновременно правый стал медленно продвигаться вперед. Центр же, имевший наибольшее значение, не двигался с места. - Усилить центр! - скомандовал наследник. Вторая половина резерва двинулась вперед и скрылась в клубах пыли. Крик на минуту усилился, но движения вперед не было видно. - Здорово дерутся, негодяи! - обратился к наследнику старый офицер из свиты. - Как раз пора бы подойти Ментесуфису. Царевич подозвал командира азиатской кавалерии. - Посмотри-ка, туда, вправо, - сказал он, - там, должно быть, разрыв. Вклинься туда осторожно, чтобы не потоптать наших солдат, и ударь во фланг центральной колонны этих собак. - Они, должно быть, на цепи: очень уж долго стоят на месте, - ответил со смехом азиат. Он оставил с царевичем человек двадцать своих кавалеристов, а с остальными поскакал рысью исполнять приказ, выкрикивая: "Да живешь ты вечно, наш вождь!" Зной был нестерпимый. Царевич напрягал зрение и слух, стараясь проникнуть сквозь стену пыли. Ждал... и ждал... Вдруг он вскрикнул от радости: среднее облако заколебалось и продвинулось вперед... Потом опять остановилось... опять продвинулось... И стало подвигаться медленно-медленно вперед... Стоял такой гул, что трудно было понять, что он означает: ярость, победу или поражение. Вдруг правый фланг ливийцев стал как-то странно выгибаться и отступать. Позади него показалось новое облако пыли. В то же время прискакал верхом Пентуэр и крикнул: - Патрокл заходит ливийцам в тыл! Замешательство на правом фланге увеличилось и стало приближаться к центру. Было видно, что ливийцы начинают отступать и что смятение охватывает даже главную колонну. Весь штаб главнокомандующего лихорадочно следил за перемещением желтого облака. Вскоре беспорядок захватил и левый фланг. Там среди ливийцев уже началось бегство. - Пусть я не увижу завтра солнца, если это еще не победа! - воскликнул старый офицер. Прискакал гонец от жрецов, следивших с самого высокого холма за ходом сражения, и сообщил, что на левом фланге видны отряды Ментесуфиса и что ливийцы окружены с трех сторон. - Они бежали бы уже все, как испуганные лани, - говорил, едва переводя дух, гонец, - если бы им не мешали пески. - Победа! Живи вечно, наш вождь! - вскричал Пентуэр. Был всего третий час. Азиатские конники крикливыми голосами распевали песни, пуская в небо стрелы в честь царевича. Штабные офицеры спешились, бросились к ногам наследника, сняли его с седла и подняли вверх, возглашая: - Вот могучий полководец! Ты растоптал врагов Египта! Амон стоит по твою правую и левую руку, кто же может противостоять тебе? Тем временем ливийцы, все время отступая, поднялись на южные песчаные холмы, преследуемые египтянами. Теперь уже поминутно из облака пыли выплывали всадники и мчались к Рамсесу. - Ментесуфис зашел им в тыл! - кричал один. - Две сотни сдались! - кричал другой. - Патрокл зашел им в тыл! - У ливийцев захвачено три знамени: барана, льва и ястреба! Вокруг штаба собиралось все больше и больше гонцов. Люди были все в крови и в пыли. - Живи вечно! Живи вечно, наш вождь! Царевич то смеялся, то плакал от возбуждения. - Боги смилостивились надо мной, - говорил он свите. - Я думал, что мы проиграем... Печален жребий полководца, который не извлекает меча из ножен и ничего не видит, но должен отвечать за все. - Живи вечно, победоносный полководец! - раздавались крики. - Хороша победа, - рассмеялся царевич. - Я не знаю даже, как это получилось... - Выиграл битву и сам удивляется, как это получилось! - крикнул кто-то из свиты. - Говорю вам, я так и не знаю, что такое бой. - Успокойся, государь, ты так мудро расставил войска, - ответил Пентуэр, - что неприятель должен был пасть. А каким образом? Это уже дело полков. - Я даже не дотронулся до меча! Не видел ни одного ливийца! - жаловался царевич. На южных взгорьях все еще клубилось и бурлило, но в долине пыль начинала уже оседать. Тут и там, точно сквозь дымку, видны были кучки египетских солдат с поднятыми вверх копьями. Наследник повернул лошадь в ту сторону и помчался на покинутое поле сражения, где только что происходила схватка центральных колонн. Это была широкая площадь в несколько сот шагов, вся изрытая глубокими ямами, усеянная телами раненых и убитых. С той стороны, откуда подъехал царевич, валялись длинной цепью египтяне, потом ливийцы - их было больше, - затем вперемежку египтяне и ливийцы, дальше - почти одни ливийцы. Трупы лежали рядами, а кое-где по три-четыре трупа, один на другом. На песке темнели бурые пятна крови. Раны были ужасны: у одного отрезаны обе руки, у другого рассечена пополам голова до самого туловища, у третьего вывалились внутренности... Некоторые еще бились в предсмертных судорогах и изо рта, наполненного песком, вырывались проклятия или мольба о смерти. Наследник быстро проехал мимо, не оглядываясь, хотя некоторые раненые приветствовали его слабеющими голосами. Немного дальше он встретил первую партию пленников, которые пали перед ним ниц, моля о пощаде. - Обещайте милость побежденным, выразившим покорность, - приказал он свите. Несколько всадников поскакали в разных направлениях. Вскоре послышался звук рожка и вслед за тем громкий голос: - По приказу наследника-главнокомандующего, раненых и пленников не убивать. В ответ на это раздались смешанные крики, должно быть, пленных. - По приказу главнокомандующего, - звучал певучий голос в противоположной стороне, - раненых и пленных не убивать!.. Между тем на южных холмах битва прекратилась, и два наиболее крупных соединения ливийцев сложили оружие перед греческими полками. Доблестный Патрокл из-за жары, как он сам говорил, или от горячительных напитков, как полагали другие, едва держался в седле. Он вытер слезящиеся глаза и обратился к пленным. - Паршивые псы, - кричал он, - поднявшие грешные руки на войска фараона! (Чтобы вас сожрали черви!) Вы будете раздавлены, как вши под ногтем благочестивого египтянина, если сейчас же не скажете, куда девался ваш предводитель. Чтоб ему проказа изъела ноздри и высосала гнойные глаза!.. В этот момент подъехал наследник. Патрокл почтительно приветствовал его, не прерывая допроса: - Велю нарезать ремней из вашей кожи и всех посажу на кол, если не узнаю сейчас же, где эта ядовитая гадина, этот помет дикой свиньи, брошенный в навоз. - Вот где наш предводитель! - воскликнул один из ливийцев, указывая на кучку всадников, медленно уходивших в глубь пустыни. - Это что такое? - спросил наследник. - Презренный Муссаваса спасается бегством! - ответил Патрокл, чуть было не свалившись с лошади. Кровь ударила Рамсесу в голову. - Так это Муссаваса? Спасается бегством? Эй! У кого там лучшие кони - за мной! - Ну, теперь заревет этот разбойник, этот погонщик баранов, - расхохотался Патрокл. Пентуэр преградил царевичу дорогу. - Вашему высочеству нельзя преследовать беглецов. - Как? - вспылил наследник. - За все время сражения я ни разу не поднял меча, а теперь должен выпустить из рук ливийского предводителя?.. Что скажут солдаты, которых я посылал под копья и секиры? - Армия не может оставаться без главы. - Но здесь Патрокл, и Тутмос, и, наконец, Ментесуфис. Какой же я полководец, если мне запрещено преследовать врага! Ведь они всего в нескольких сотнях шагов и лошади у них измучены. - Через какой-нибудь час мы будем здесь вместе с ними. Тут рукой подать, - говорили азиатские всадники. - Патрокл! Тутмос! Оставляю на вас армию. Вы отдохните, а я сейчас же вернусь! - крикнул наследник и, пришпорив лошадь, пустился рысью, увязая в песке. За ним последовали двадцать конников и Пентуэр. - А ты зачем с нами, пророк? - спросил его царевич. - Ступай лучше спать. Ты оказал нам сегодня ценные услуги. - Быть может, я еще пригожусь тебе, - ответил Пентуэр. - Но сейчас оставайся... Я приказываю... - Верховная коллегия поручила мне ни на шаг не отставать от тебя. Наследника передернуло. - А если мы попадем в засаду? - спросил он. - Что ж, я и там буду с тобой, государь, - ответил жрец. 19 В его тоне было столько доброжелательности, что удивленный царевич не стал с ним спорить. Они выехали в пустыню: шагах в двухстах позади была армия, а впереди, в нескольких сотнях шагов - убегающий враг, но как ни хлестали лошадей, - и те, что убегали, и те, кто их догонял, - подвигались с большим трудом. Сверху на них лился нестерпимый солнечный зной; в рот, в нос, а главное, в глаза забивалась едкая пыль, а под ногами лошадей при каждом шаге осыпался раскаленный песок. В воздухе царила мертвенная тишина. - Ведь все время так не будет, - сказал наследник. - Будет еще хуже, - ответил Пентуэр. - Видишь, царевич, - указал он на бегущих, - у тех лошади увязают по колени. Царевич рассмеялся. Как раз в это время они вступили на более твердую почву и шагов сто проехали рысью, но тотчас же дорогу преградило песчаное море, и им пришлось снова продвигаться, плетясь шаг за шагом. Люди обливались потом, лошади стали покрываться пеной. - Жарко! - прошептал царевич. - Слушай, государь! - обратился к нему Пентуэр. - Неподходящий сегодня день для погони в пустыне. С самого утра священные насекомые проявляли большое беспокойство, а потом впали в оцепенение. И мой жреческий нож не входил в глиняные ножны, что означает необычайный зной. А оба эти явления - жара и оцепенение насекомых - предвещают, очевидно, ураган. Вернемся. Мы не только потеряли из глаз лагерь, но даже шум его не долетает до нас. Рамсес посмотрел на жреца почти с презрением. - И ты думаешь, пророк, что я, пообещав поймать Муссавасу, - сказал он, - могу вернуться ни с чем из страха перед зноем и ураганом? Они продолжали продвигаться вперед. В одном месте почва стала опять твердой, благодаря чему они приблизились к убегающим на расстояние полета камня, пущенного из пращи. - Эй, вы, там! - крикнул наследник, - сдавайтесь! Ливийцы даже не оглянулись. С трудом брели они по песку. Можно было думать, что им уже не уйти. Но вскоре отряд наследника опять попал в глубокий песок, а те ускорили шаг и исчезли за буграми. Азиаты выкрикивали проклятия. Царевич стиснул зубы. Но вот лошади стали увязать еще глубже и останавливаться. Всадникам пришлось спешиться. Вдруг один из азиатов побагровел и упал на песок. Рамсес велел покрыть его плащом и сказал: - Подберем на обратном пути. С большим трудом добрались они до вершины песчаной возвышенности и увидели ливийцев; дорога и для них была очень тяжела, две лошади у них стали. Египетский лагерь совсем скрылся из виду, и если бы Пентуэр и азиаты не умели ориентироваться по солнцу, им не удалось бы уже попасть обратно. Из отряда наследника упал еще один конник, изрыгая кровавую пену. Оставили и его вместе с лошадью. Впереди среди песков показались скалы, и ливийцы скрылись. - Государь, - сказал Пентуэр, - там, возможно, засада. - Пусть ждет меня там сама смерть! - ответил наследник изменившимся голосом. Жрец посмотрел на него с удивлением. Он не ожидал от него подобного упорства. До скал, казалось, недалеко, но дорога была невероятно тяжела. Приходилось не только идти самим, но еще и вытаскивать из песка лошадей. Все плелись, увязая повыше щиколоток, а то и по колено. А на небе по-прежнему пылало солнце, грозное солнце пустыни, каждый луч которого не только обжигал и слепил, но и жалил. Самые выносливые азиаты падали от усталости; у одного распухли язык и губы, у другого шумело в голове и черные пятна кружились перед глазами, третьим овладевал сон; все чувствовали ломоту в суставах и утратили ощущение зноя. И если б спросили кого-нибудь - жарко ли, он не мог бы ответить. Почва под ногами стала опять тверже, и отряд Рамсеса добрался до скал. Царевич, более других сохранявший присутствие духа, услыша конский храп, свернул в сторону и увидал в тени, отбрасываемой скалой, кучку людей, лежавших кто где упал. Это были ливийцы. На одном из них, юноше лет двадцати, была пурпурная вышитая рубашка, золотая цепь на шее и меч в драгоценных ножнах. Казалось, он лежал без чувств: глаза у него закатились, на губах выступила пена. Рамсес понял, что это - предводитель, подошел, сорвал цепь с его шеи и отстегнул меч. Увидя это, какой-то старый ливиец, который, казалось, был меньше утомлен, чем остальные, сказал ему: - Хоть ты и победитель, египтянин, все же отнесись с почтением к княжьему сыну, который был нашим военачальником. - Это сын Муссавасы? - спросил наследник. - Да, это Техенна, сын Муссавасы, - ответил ливиец, - наш предводитель, достойный стать даже египетским князем. - А где Муссаваса? - Муссаваса собирает в Главке большую армию. Она отомстит за нас. Остальные ливийцы не произнесли ни звука, даже не подняли глаз на своих победителей. По приказу царевича азиаты без труда разоружили их и сами присели в тени скалы. Теперь среди них не было ни друзей, ни врагов, а лишь бесконечно усталые люди; их подстерегала смерть, но они мечтали только о том, чтобы отдохнуть. Пентуэр, видя, что Техенна все еще не приходит в сознание, опустился перед ним на колени и наклонился над его головой, так что никто не мог видеть, что он делает. Вскоре Техенна стал дышать, метаться и открыл глаза, потом сел, потер лоб, точно очнувшись от крепкого сна, который еще не совсем покинул его. - Техенна, предводитель ливийцев! - обратился к нему Рамсес. - Ты и твои люди - пленники его святейшества фараона. - Лучше убей меня на месте, - пробормотал Техенна, - чем мне лишиться свободы. - Если твой отец Муссаваса смирится и заключит мир с Египтом, ты будешь снова свободен и счастлив. Ливиец отвернулся и лег, равнодушный ко всему. Рамсес сел рядом и вскоре погрузился в оцепенение, а вернее всего, заснул. Он очнулся через четверть часа, посмотрел на пустыню и вскрикнул от восторга. На горизонте была видна зелень, вода, чащи пальм, а несколько выше - селения и храмы. Вокруг него все спали - азиаты и ливийцы. Только Пентуэр, стоя на скалистом утесе и прикрыв ладонью глаза, смотрел вдаль. - Пентуэр! Пентуэр! - вскричал Рамсес. - Ты видишь этот оазис? Он вскочил и подбежал к жрецу, лицо которого казалось озабоченным. - Ты видишь оазис? - Это не оазис, - ответил Пентуэр, - это блуждающий в пустыне дух какой-то страны, которой больше нет на свете. А вон то... там... - прибавил он, указывая рукою на юг. - Горы? - спросил царевич. - Всмотрись получше. Царевич стал всматриваться и вдруг воскликнул: - Мне кажется, что кверху поднимается какая-то темная масса. У меня, вероятно, глаза устали... - Это тифон, - прошептал жрец. - Только боги могут спасти нас, если пожелают. Действительно, Рамсес почувствовал на лице дуновение, которое даже среди зноя пустыни показалось ему горячим. Дуновение это, вначале очень легкое, усиливалось, становилось все жарче, и одновременно темная полоса поднималась в небе с поразительной быстротой. - Что же нам делать? - спросил царевич. - Эти скалы, - ответил жрец, - защитят нас от песков, но не отгонят ни пыли, ни зноя, который все время усиливается. А через день или два... - Так долго дует тифон? - Иногда три-четыре дня. Лишь изредка он подымается на несколько часов и быстро падает, как ястреб, пронзенный стрелой. Но это бывает очень редко. Рамсес приуныл, однако не испугался. А жрец, вынув из-под одежды небольшой флакон из зеленого стекла, продолжал: - Вот тут эликсир... Его должно хватить тебе на несколько дней. Как только почувствуешь сонливость или страх, выпей несколько капель. Этим ты подкрепишь себя и продержишься. - А ты? А остальные? - Моя судьба в руках Единого. А остальные? Они не наследники престола... - Я не хочу этого питья, - ответил Рамсес, отталкивая флакон. - Ты должен его взять! - настаивал Пентуэр. - Помни, на тебя возложил египетский народ свои надежды... Помни, над тобой витает его благословение. Черная туча поднялась уже до половины неба, и знойный вихрь дул с такой силой, что Рамсесу и жрецу пришлось опуститься к подножию скалы. "Египетский народ?.. благословение?.." - повторил про себя царевич. И вдруг спросил: - Это ты год назад говорил со мной ночью в саду? Вскоре после маневров? - Да, в тот день, когда ты пожалел крестьянина, повесившегося с горя, что засыпали вырытый им канал, - ответил жрец. - И это ты спас мой дом и еврейку Сарру от толпы, которая хотела забросать ее камнями? - Я, - ответил Пентуэр, - а ты вскоре освободил из тюрьмы неповинных крестьян и не позволил Дагону притеснять твой народ новыми поборами. За этот народ, - продолжал жрец, - за сострадание, которое ты всегда проявлял к нему, я и сейчас благословляю тебя... Может быть, ты один только уцелеешь, так помни же, что тебя охраняет угнетенный египетский народ, ожидающий от тебя спасения. Внезапно стемнело, сверху дождем посыпался раскаленный песок, и поднялся такой вихрь, что опрокинуло лошадь, стоявшую в незащищенном месте. Азиаты и ливийские пленники проснулись, но все, прильнув к подножию скалы, молчали, охваченные страхом. Природа разбушевалась. На землю спустилась тьма, по небу с бешеной быстротой неслись рыжие и черные облака песку. Казалось, будто песок всей пустыни ожил, рванулся кверху и летит куда-то с быстротой камня, пущенного из пращи. Было жарко, как в парильне... на руках и на лице трескалась кожа, язык пересыхал, при каждом вздохе кололо в груди. Мельчайшие песчинки обжигали, как искры. Пентуэр насильно поднес флакон ко рту наследника. Рамсес проглотил несколько капель и почувствовал необыкновенное облегчение: боль и жара перестали мучить его, мысль снова обрела свободу. - Так это может продолжаться несколько дней? - Четыре, - ответил жрец. - И вы, мудрецы, наперсники богов, не знаете, как спасти людей от такого ветра? Пентуэр задумался. - Есть на свете только один мудрец, - ответил он, - который мог бы бороться со злыми духами. Но его здесь нет... Тифон дул с неимоверной силой уже почти полчаса. Стало темно, как ночью. Когда же ветер ослабевал и черные клубы песку раздвигались, на небе появлялось кроваво-красное солнце, бросавшее на землю зловещий ржавый свет. Но вскоре с новой силой поднимался знойный, удушливый вихрь; клубы пыли становились гуще, мертвенный свет угасал, а в воздухе раздавались беспокойные шелест и шумы, непривычные для человеческого слуха. До захода солнца было уже недалеко, а порывы ветра и зной все усиливались. Время от времени на горизонте появлялось гигантское кровавое пятно, словно вся земля была охвачена пожаром. Вдруг Рамсес заметил, что Пентуэра нет подле него. Он напряг слух и услышал голос, восклицавший: - Бероэс! Бероэс! Если не ты, то кто нам поможет? Бероэс... во имя Единого, всемогущего, которому нет начала и конца, - взываю к тебе! В северной части пустыни раздался гром. Царевич вздрогнул. Для египтянина гром был таким же редким явлением, как комета. - Бероэс! Бероэс! - громко продолжал взывать Пентуэр. Наследник всмотрелся в ту сторону, откуда доносился голос, и увидел темную человеческую фигуру с поднятыми руками. От головы, от пальцев, даже от одежды этой фигуры поминутно отделялись ярко-голубые искры... - Бероэс! Бероэс!.. Продолжительный раскат грома послышался ближе, из-за туч песка сверкнула молния, озаряя пустыню багровым светом. Снова раскат грома, и снова молния. Рамсес почувствовал, что сила вихря ослабевает и зной уменьшается. Клубящийся в вышине песок стал оседать, небо сделалось пепельным, потом ржаво-коричневым, потом молочно-белым. Затем все стихло, а через минуту снова грянул гром и подул холодный, северный ветер. Истомленные зноем азиаты и ливийцы очнулись. - Воины фараона, - позвал вдруг старый ливиец, - вы слышите этот шум в пустыне? - Опять ветер? - Нет, это дождь. Действительно, с неба упало несколько холодных капель, потом дождь усилился, и наконец полил ливень, сопровождаемый громом и молнией. Солдат Рамсеса и их пленников охватила бурная радость. Не обращая внимания на молнии и гром, люди, которых за минуту перед тем сжигали зной и жажда, бегали, как дети, под струями дождя. В темноте мылись сами и мыли лошадей, подставляли под дождь шапки и кожаные мешки и все пили, пили... - Не чудо ли это? - воскликнул Рамсес. - Если бы не благодатный дождь, мы погибли бы в пустыне в жарких объятиях тифона. - Случается, - ответил старый ливиец, - что южный ветер дразнит ветры, гуляющие над морем и приносящие ливень. Рамсеса неприятно задели эти слова: он приписывал ливень молитвам Пентуэра. Повернувшись к ливийцу, он спросил: - А случается ли так, чтобы от человеческого тела исходили искры? - Так всегда бывает, когда дует ветер пустыни, - отвечал ливиец, - вот и на этот раз искры исходили не только от людей, но даже от лошадей. Голос его звучал так уверенно, что царевич, подойдя к офицеру своей конницы, шепнул ему: - Посматривайте за ливийцами... Не успел он это сказать, как что-то зашевелилось в темноте, и минуту спустя послышался топот. Когда асе молния озарила пустыню, египтяне увидели человека, удиравшего верхом на коне. - Связать этих негодяев, - крикнул Рамсес, - и убить, если кто-нибудь из них будет сопротивляться! Горе тебе, Техенна, если этот негодяй приведет против нас твоих братьев. Ты погибнешь в тяжких мучениях! Ты и твои... Несмотря на дождь, гром и темноту, воины Рамсеса быстро связали ливийцев, не оказывавших, впрочем, никакого сопротивления. Может быть, они ожидали приказа Техенны, но тот был так удручен, что не думал о бегстве. Мало-помалу буря стала утихать, и дневной зной сменился пронизывающим холодом. Люди и лошади напились досыта, солдаты наполнили водой мехи. Фиников и сухарей было достаточно. Все успокоились. Раскаты грома умолкли. Тут и там показались звезды. Пентуэр подошел к Рамсесу. - Вернемся в лагерь, - сказал он, - мы сумеем дойти до него прежде, чем бежавший ливиец приведет сюда неприятеля. - Как же мы найдем дорогу в такой темноте? - спросил царевич. - Есть у вас факелы? - спросил жрец у азиатов. Факелы - длинные жгуты из пакли, пропитанные горючими веществами, - нашлись у всех солдат, но не было огня. - Придется подождать до утра, - проговорил раздраженно наследник. Пентуэр не ответил. Он достал из своего мешка небольшой сосуд, взял у солдата факел и отошел в сторону. Минуту спустя послышалось тихое шипение, и факел... зажегся. - Этот жрец - великий чернокнижник, - пробормотал старый ливиец. - Ты совершил на моих глазах уже второе чудо, - сказал царевич Пентуэру. - Можешь мне объяснить, как это делается? Жрец отрицательно покачал головой. - Обо всем спрашивай меня, господин, - ответил он, - и я отвечу, насколько хватит моей мудрости, но никогда не требуй, чтобы я открывал тебе тайны наших храмов. - Даже если я назначу тебя своим советником? - Даже и тогда. Я никогда не буду предателем. А если б я и решил стать им, меня устрашит кара. - Кара? - повторил наследник. - Ах да! Я помню человека в подземелье храма Хатор, на которого жрецы выливали расплавленную смолу. Неужели они делали это на самом деле? И этот человек действительно умер в мучениях? Пентуэр молчал, как будто не расслышав вопроса, и не спеша вынул из своего чудесного мешка небольшую статуэтку бога с простертыми в стороны руками. Она висела на бечевке. Жрец опустил ее и, шепча молитвы, стал наблюдать. Фигурка, несколько раз качнувшись в воздухе и покружившись на бечевке, повисла наконец спокойно. Рамсес при свете факелов с удивлением смотрел на эти таинственные действия жреца. - Что это ты делаешь? - спросил он его. - Могу сказать только то, - ответил Пентуэр, - что этот бог показывает одной рукой на звезду Эсхмун [Полярная звезда], по которой в ночное время находят путь финикийские корабли. - Значит, у финикиян есть этот бог? - Нет, они даже не знают о нем. Бог, показывающий одной рукой на звезду Эсхмун, известен только нам и жрецам Халдеи. С помощью этого божества каждый пророк днем и ночью, в погоду и непогоду может найти свой путь в море или в пустыне. По приказу царевича, шедшего с зажженным факелом рядом с Пентуэром, конвой и пленники двинулись за жрецом на северо-восток. Висевший на бечевке божок раскачивался, но все же указывал протянутой рукой, где находится священная звезда, покровительница сбившихся с пути путешественников. Шли пешком, быстрым шагом, ведя за собой лошадей. Был такой пронизывающий холод, что даже азиаты дышали на руки, а ливийцы дрожали. Вдруг что-то стало хрустеть и трещать под ногами. Пентуэр остановился и нагнулся. - В этом месте, - сказал он, - дождь образовал в твердой почве неглубокую лужу, и посмотри, что сделалось с водой. С этими словами он поднял и показал царевичу что-то вроде стеклянной пластинки, которая таяла у него в руках. - Когда очень холодно, - пояснил он, - вода превращается в прозрачный камень. Азиаты подтвердили слова жреца, прибавив, что далеко на севере вода очень часто превращается в камень, а пар в белую соль, впрочем, безвкусную, которая только щиплет пальцы и вызывает боль в зубах. Рамсес все больше изумлялся мудрости Пентуэра. Тем временем с северной стороны небо прояснилось, открыв созвездие Медведицы и в нем звезду Эсхмун. Жрец опять прочитал молитву, спрятал в мешок путеводного божка и велел потушить факелы, оставив для сохранения огня тлеющую бечевку, которая, постепенно сгорая, отмечала время. Царевич приказал своему отряду соблюдать осторожность и отошел с Пентуэром на несколько шагов вперед. - Пентуэр, - сказал он ему, - я назначаю тебя своим советником, и на ближайшее время и на то, когда богам угодно будет отдать мне корону Верхнего и Нижнего Египта. - Чем заслужил я эту милость? - То, что ты совершил на моих глазах, свидетельствует о твоей великой мудрости и власти над духами. Кроме того, ты готов был спасти мою жизнь. Поэтому, хотя ты и решил скрывать от меня многое... - Прости, государь, - перебил его Пентуэр, - предателей, когда они тебе будут нужны, ты найдешь за золото и драгоценности даже среди жрецов, но я не хочу принадлежать к их числу. Подумай только, изменяя богам, разве я не внушил бы тебе сомнений, что не поступлю так же и с тобой? Рамсес задумался. - Мудрые это слова, - ответил он, - но мне странно, почему ты, жрец, так расположен ко мне? Год назад ты благословил меня, а сегодня не позволил одному отправиться в пустыню и оказываешь мне большие услуги. - Боги открыли мне, что ты, государь, можешь спасти несчастный египетский народ от нужды и унижения. - А какое тебе дело до народа? - Я сам из него вышел... Мой отец и братья целые дни черпали воду из Нила и терпели побои. - Чем же я могу помочь народу? Пентуэр оживился. - Твой народ, - заговорил он с волнением, - слишком много работает, платит слишком большие налоги, живет в ну деде и притеснении... Тяжела крестьянская доля!.. "Червь пожрал одну половину его урожая, носорог - другую; в полях полно мышей, налетела саранча, скот потравил, воробьи выклевали, а что осталось еще на гумне, расхватали воры. О, жалкая доля земледельца! А тут еще причаливает к берегу писец и требует зерна, помощники его принесли с собой дубинки, а негры - пальмовые розги. Говорят: "Отдавай хлеб!" - "Нет хлеба!" Тогда его бьют, разложив на земле, а потом вяжут и бросают вниз головой в канал, где он тонет. Жену его связывают у него на глазах и детей тоже. Соседи же разбегаются, спасая свой хлеб" (*0). - Я сам это видел, - ответил задумчиво царевич, - и даже прогнал одного такого писца. Но разве я могу быть везде, чтобы предупредить несправедливость? - Ты можешь, государь, приказать, чтобы не мучили людей без нужды. Ты можешь снизить налоги, предоставить крестьянам дни отдыха. Можешь наконец подарить каждой крестьянской семье хотя бы одну полоску земли, чтобы урожай с нее принадлежал только ей. Иначе и дальше люди буду питаться лотосом, папирусом и тухлой рыбой и в конце концов захиреют. Но если ты окажешь народу свою милость, он воспрянет. - Я так и сделаю! - воскликнул царевич. - Хороший хозяин не допустит, чтобы его скотина умирала с голоду, работала через силу или получала незаслуженные побои. Это надо изменить. Пентуэр остановился. - Ты обещаешь мне, великий государь? - Клянусь! - ответил Рамсес. - Тогда и я клянусь тебе, что сл