под уздцы коня повелителя и повел его, сам бредя пешком. - Что это? - спросил удивленный Тутмос. Но тотчас же сообразил, побежал и взял лошадь Рамсеса под уздцы с другой стороны. Все шли молча, пораженные поведением жреца, однако чувствуя, что произошло что-то очень важное. Через несколько сотен шагов пустыня кончилась и перед путниками открылась дорога среди полей. - В седла! - скомандовал Рамсес. - Надо торопиться. - Его святейшество велел садиться на коней! - крикнул конвойным Пентуэр. Все остолбенели. Тутмос же, положив руку на меч, воскликнул: - Да живет вечно всемогущий и милостивый владыка наш, фараон Рамсес! - Да живет вечно! - взвыли азиаты, потрясая оружием. - Спасибо вам, верные мои солдаты! - ответил повелитель. Спустя минуту всадники уже мчались вперед, к реке. КНИГА ТРЕТЬЯ 1 Видели ли пророки, молившиеся в подземном храме сфинкса, нового повелителя Египта во время его остановки под пирамидами, дали ли они знать о нем в царский дворец и как они это сделали - неизвестно. Но когда повелитель приближался к переправе, верховный жрец Херихор приказал разбудить придворных, а когда он переплывал Нил, военачальники, сановники уже ожидали его в зале для приемов. С восходом солнца Рамсес XIII с небольшой свитой подъехал ко дворцу. Слуги пали перед ним ниц, а гвардейцы при звуках труб и барабанов подняли вверх оружие. Поздоровавшись с солдатами, фараон поспешил во дворец. Затем он принял ванну, насыщенную благовониями, и позволил парикмахеру заняться своими божественными волосами. На вопрос последнего, сбрить ли ему волосы и бороду, владыка ответил: - Не надо! Я не жрец, а солдат! Слова эти в одну минуту стали известны в зале для приемов, через час облетели дворец, к полудню разнеслись по всему Мемфису, а к вечеру их уже передавали во всех храмах государства (от Тами-ен-Гора (*107) и Сабни-Хетема на севере до Суну и Пилака (*108) - на юге). Узнав о них, номархи, знать, армия, народ и иноземцы были вне себя от радости, святая же каста жрецов тем ревностнее соблюдала траур по умершему фараону. Выйдя из ванны, фараон надел короткую солдатскую рубаху в черную и желтую полосу, на нее - золотой нагрудник, на ноги - подвязанные ремнем сандалии, а на голову - плоский шлем с острием. Затем он пристегнул стальной ассирийский меч, бывший при нем во время сражения у Содовых озер, и, окруженный множеством военачальников, звеня оружием и хрустя ремнями, вошел в зал. Здесь его встретил верховный жрец Херихор, рядом с которым выступали верховные жрецы Сэм, Мефрес и другие, а позади них - верховные судьи Мемфиса и Фив, несколько номархов из ближайших номов, верховный казначей и смотрители житниц, скотных дворов, гардероба, дома рабов, хранилищ серебра и золота, а также множество других сановников. Херихор поклонился Рамсесу и проговорил с волнением в голосе: - Государь! Вечно живущему отцу твоему угодно было отойти к богам, где он наслаждается вечным счастьем. На тебя легла обязанность заботиться о судьбах осиротевшего государства. Привет же тебе, господин и повелитель мира, и да живет вечно его святейшество Хемсем-Мерер-Амон-Рамсес-сес-нетер - хег-ан! (*109) Присутствующие восторженно подхватили этот возглас. Все ожидали, что новый повелитель проявит волнение или растерянность. Но, ко всеобщему удивлению, он лишь нахмурил брови и ответил: - Согласно воле святейшего отца и законам Египта, принимаю в свои руки власть и буду править во славу государства и на счастье народа... Вдруг повелитель повернулся к Херихору и, пристально глядя ему в глаза, сказал: - Я вижу на твоей митре золотую змею. Почему ты надел на себя символ царской власти? Гробовая тишина воцарилась в зале. Ни один человек в Египте, даже самый дерзкий, не мог бы допустить, что молодой фараон начнет свое правление подобным замечанием, обращенным к самому могущественному лицу в государстве, пожалуй, более могущественному, чем покойный царь. Но за спиной молодого повелителя стояло около двадцати полководцев, на дворе сверкали, точно отлитые из бронзы, гвардейские полки, а через Нил переправлялась уже его армия, сражавшаяся у Содовых озер, опьяненная победой, боготворящая своего вождя. Могущественный Херихор стоял бледный как воск, не в силах произнести ни звука. - Я спрашиваю твое высокопреосвященство, - спокойно повторил фараон, - по какому праву у тебя на митре царский урей? - Это митра твоего деда, святого Аменхотепа, - тихо ответил Херихор. - Верховная коллегия повелела мне надевать ее в важных случаях... - Святой дед мой, - сказал фараон, - отец царицы, как особую милость получил право украшать свою митру уреем. Но, насколько мне известно, его торжественный убор должен храниться среди реликвий храма Амона. Херихор успел уже прийти в себя. - Соблаговолите вспомнить, ваше святейшество, - пояснил он, - что целые сутки Египет оставался без законного повелителя. Кто-то должен был будить и укладывать ко сну бога Осириса, осенять благословением народ и воздавать почести царственным предкам. На это тяжкое время верховная коллегия повелела мне возложить на себя святую реликвию, потому что управление государством и служба богам не терпели отлагательства. Но поскольку сейчас прибыл законный могущественный повелитель, я снимаю с себя эту чудесную реликвию. Сказав это, Херихор снял с головы митру, украшенную уреем, и подал ее верховному жрецу Мефресу. Грозное лицо фараона прояснилось, и владыка направился к трону. Вдруг святой Мефрес остановил его и, склонившись до земли, сказал: - Соблаговоли, святейший государь, выслушать всепокорнейшую просьбу. - Однако ни в голосе, ни в глазах его не было покорности, когда он, выпрямившись, продолжал: - Я хочу передать тебе слова верховной коллегии, всех верховных жрецов... - Говори, - ответил фараон. - Известно ли вашему святейшеству, - продолжал Мефрес, - что фараон, не посвященный в сан верховного жреца, не может совершать особо торжественных жертвоприношений, а также одевать и раздевать божественного Осириса? - Понимаю, - перебил его Рамсес. - Я - фараон, не имеющий сана верховного жреца... - Поэтому, - продолжал Мефрес, - верховная коллегия покорнейше просит ваше святейшество назначить кого-либо из верховных жрецов своим заместителем для исполнения религиозных церемоний. Слушая эту твердую, властную речь, сказанную тоном, не допускающим никаких возражений, верховные жрецы и сановники почувствовали себя как на вулкане, военачальники же, как будто невзначай, стали хвататься за мечи. Святой Мефрес посмотрел на них с пренебрежением и снова уставился холодным взглядом в лицо фараона. Повелитель мира и на этот раз не проявил смущения. - Хорошо, - ответил он, - что ты напомнил мне об этой важной обязанности. Военные и государственные дела не позволят мне уделять время обрядам нашей святой религии, и мне следует назначить себе заместителя... Говоря это, повелитель обвел взглядом присутствующих. По левую руку от Херихора стоял верховный жрец Сэм. Фараон вгляделся в его кроткое, честное лицо и неожиданно спросил: - Как твое имя, святой отец? И какие обязанности ты несешь? - Зовут меня Сэм, а состою я верховным жрецом храма Птаха в Бубасте. - Ты будешь моим заместителем для исполнения религиозных обрядов, - сказал фараон, указывая на него пальцем. В толпе присутствующих пробежал шепот восторженного удивления. Трудно было бы, даже после долгих размышлений и совещаний, выбрать более достойного жреца на столь высокий пост. Только Херихор побледнел еще больше, а Мефрес сжал посиневшие губы и опустил глаза. Вслед за тем новый фараон воссел на трон, резные ножки которого изображали фигуры князей и царей девяти подвластных Египту народов. Херихор подал фараону на золотом блюде белую и красную корону (*110), обвитую золотым змеем. Повелитель молча возложил ее на голову, присутствующие пали ниц. Это было еще не торжественное коронование, а лишь принятие власти. Когда жрецы окурили фараона благовониями и пропели гимн Осирису, моля, чтобы он ниспослал на нового владыку всякие благословения, гражданские и военные сановники были допущены к целованию последней ступеньки трона. Потом владыка взял золотую ложку и, повторяя молитвы, произносимые вслух святым Сэмом, воскурил фимиам статуям богов, стоявшим в ряд по обе стороны его царского престола. - Что я теперь должен сделать? - спросил повелитель. - Показаться народу, - ответил Херихор. Через позолоченную, широко открытую дверь, по мраморным ступеням фараон вышел на террасу и, воздев руки, обратил лицо по очереди к четырем странам света. Раздались звуки труб, и над пилонами взвились флаги. Кто находился в поле, на дворе или на улице, падал ниц; палка, занесенная над спиной животного или раба, опускалась, не причинив вреда, и все преступники в государстве, осужденные в этот день, получали помилование. Спускаясь с террасы, повелитель спросил: - Должен я еще что-нибудь исполнить? - Теперь ваше святейшество ожидает трапеза, а потом государственные дела, - ответил Херихор. - Значит, пока я могу отдохнуть, - сказал фараон. - Где находится тело моего святейшего отца? - Оно бальзамируется... - тихо ответил Херихор. Слезы подступили к глазам фараона, губы его дрогнули. Однако он сдержал себя и молча опустил голову. Не подобало, чтобы слуги видели волнение на лице столь могучего повелителя. Чтобы отвлечь внимание государя, Херихор заметил: - Не соблаговолит ли благочестивый государь принять знаки почитания от царицы-матери? - Мне?.. Мне принять знаки почитания от моей матери?.. - воскликнул в волнении фараон. И, чтобы заставить себя успокоиться, добавил с принужденной улыбкой: - Ты забыл, что говорит мудрец Ани?.. (*111) Может быть, святой Сэм повторит нам эти прекрасные слова о матери? - "Помни, - начал Сэм, - что она родила тебя и вскормила..." - Да, да! Продолжай! - горячо отозвался фараон, все еще делая усилия овладеть собой. - "Если же ты забудешь об этом, она возденет руки свои к богу, и он услышит ее жалобу. Она долго носила тебя под сердцем, как тяжелое бремя, и родила по истечении срока. Потом носила на спине и три года кормила своей грудью. Так воспитала она тебя, не брезгая твоими нечистотами. Когда же ты пошел в школу и стал учиться письму, она каждый день приносила твоему учителю хлеб и пиво из дома своего" (*0). Фараон глубоко вздохнул и сказал уже спокойнее: - Как видите, не подобает, чтобы мать выходила ко мне. Лучше я пойду к ней. И прошел через анфиладу покоев, выложенных мрамором, алебастром и драгоценным деревом, расписанных яркими красками и позолотой, украшенных барельефами. За ним шла его огромная свита. У входа в покои царицы он сделал знак, чтобы его оставили одного. Он прошел переднюю, с минуту постоял у порога, потом постучался и тихо вошел. В комнате с голыми стенами, в которой вместо мебели стояли, в знак траура, только низкие нары, а рядом с ними надтреснутый кувшин с водой, сидела на камне мать фараона, царица Никотриса. Она была в рубище, босая, лоб ее был измазан нильской грязью, а сбившиеся волосы посыпаны пеплом. Увидав Рамсеса, почтенная царица склонилась, чтобы пасть к его ногам. Но сын бережно поднял ее и сказал со слезами: - Если ты, мать, склонишься передо мной до земли, то мне останется разве что спуститься под землю... Царица прижала его голову к груди, отерла его слезы рукавом своего рубища и, воздев руки, зашептала: - Пусть все боги... пусть дух отца и деда твоего даруют тебе свое покровительство и благословение... О Исида! Я никогда не скупилась на жертвы тебе, сегодня же приношу самую большую... отдаю тебе моего дорогого сына... Да станет этот царственный отпрыск безраздельно твоим сыном, и пусть его слава и могущество умножат твое божественное достояние... Фараон, обняв и несколько раз поцеловав царицу, усадил ее на нары, а сам сел на камень. - Оставил ли мне отец какие-нибудь распоряжения? - спросил он. - Он просил тебя только помнить о нем, а верховной коллегии сказал так: "Оставляю вам наследника, это лев и орел в одном лице, слушайтесь его, и он поднимет Египет до небывалого могущества..." - Ты думаешь, жрецы будут мне послушны? - Помни, - ответила мать, - эмблема фараона - змея, а змея - это благоразумие, которое долго молчит, но жалит всегда смертельно. Если ты возьмешь себе в союзники время, ты победишь. - Херихор слишком дерзок! Сегодня он осмелился надеть на себя митру святого Аменхотепа. Разумеется, я приказал ему снять ее и отстраню его от управления. Его и несколько членов верховной коллегии. Царица покачала головой: - Ты владыка Египта, - сказала она, - и боги одарили тебя великой мудростью. Если бы не это, я бы очень опасалась ссоры с Херихором. - Я не стану ссориться с ним... Я его прогоню... - Ты владыка Египта, - повторила мать, - но остерегайся борьбы со жрецами. Правда, чрезмерная кротость твоего отца сделала их дерзкими. Не следует, однако, ожесточать их своей суровостью... К тому же подумай, кто тебе поможет советом?.. Они знают все, что было, есть и будет на земле и на небе; они читают сокровеннейшие мысли человека, и все сердца послушны им, как листья ветру. Без них ты не будешь знать, что творится не только в Тире и Ниневии, но даже в Мемфисе и Фивах. - Я не отвергаю их мудрости, но требую, чтобы они служили мне, - ответил фараон. - Я знаю, что их мудрость велика, но за ними нужно следить, чтобы они не обманывали, и руководить ими, чтоб они не разрушали государства... Ты сама знаешь, матушка, что они сделали за тридцать лет с Египтом!.. Народ терпит нужду или бунтует, армия мала, казна пуста, а тем временем в нескольких месяцах пути от нас, как тесто на дрожжах, поднимается Ассирия и уже сейчас навязывает нам договоры!.. - Поступай как знаешь, но помни, что эмблема фараона - змея. А змея - это молчание и благоразумие. - Ты права, матушка. Но, поверь мне, бывают случаи, когда необходима смелость. Теперь я уже знаю, что жрецы предполагали затянуть ливийскую войну на целые годы. Я закончил ее в три недели, и только потому, что каждый день делал какой-нибудь рискованный, но зато решительный шаг. Если бы я не бросился навстречу ливийцам в пустыне, что было, конечно, величайшим безрассудством, ливийцы оказались бы сейчас под Мемфисом... - Я знаю и то, что ты преследовал Техенну и вас настиг тифон, - молвила царица. - Ах, безрассудный мой сын... Ты не подумал обо мне!.. Фараон улыбнулся. - Будь покойна, - ответил он, - когда фараон воюет, то по левую и по правую его руку становится Амон. А кто с ним сравнится?.. Он еще раз обнял царицу и ушел. 2 Многолюдная свита фараона все еще находилась в зале, но как будто раскололась на две части: с одной стороны Херихор, Мефрес и несколько престарелых верховных жрецов. С другой - все военачальники, вельможи и большая часть младших жрецов. Орлиный взгляд фараона сразу уловил и отметил этот раскол среди сановников, и в душе молодого повелителя вспыхнула радость и гордость. "Итак, не извлекая меча, я уже одержал победу", - подумал он. Между тем военачальники и высшие сановники все дальше и решительнее отодвигались от Херихора и Мефреса. Никто не сомневался, что оба верховных жреца, до сих пор наиболее влиятельных в государстве, не пользуются милостью нового фараона. Владыка прошел в трапезную, где прежде всего его внимание привлекло число прислуживающих жрецов и подаваемых блюд. - Неужели я должен все это съесть? - спросил он, не скрывая удивления. Жрец, наблюдавший за кухней, объяснил, что блюда, оставшиеся от трапезы его святейшества, приносят в жертву умершим членам династии. Говоря это, он указал на ряд изваяний, расставленных вдоль трапезной. Владыка посмотрел на эти статуи, которые, судя по виду, ничего не ели, а потом на цветущие лица жрецов, которые, очевидно, съедали все, и потребовал себе пива и солдатского хлеба с чесноком. Старший жрец остолбенел, однако передал приказ дальше. Младший заколебался было, но повторил поручение отрокам и отроковицам. Отроки, казалось, не поверили своим ушам, но тотчас же разбежались по всему дворцу. Через четверть часа они вернулись с испуганными лицами, шепча жрецам, что нигде нет солдатского хлеба и чеснока. Фараон улыбнулся и распорядился, чтобы впредь на кухне всегда были простые блюда. Потом съел голубя, кусок рыбы, пшеничную булку и запил все вином. Мысленно он признал, что блюда приготовлены отлично, а вино - превосходно, однако подумал и о том, что придворная кухня, наверно, поглощает колоссальные суммы. Воскурив благовония в честь предков, повелитель направился в царский кабинет, чтобы выслушать доклады. Первым выступил Херихор. Он поклонился фараону значительно ниже, чем когда приветствовал его в первый раз, и с глубоким волнением в голосе поздравил его с победой над ливийцами. - Ты, повелитель, бросился на ливийцев, как тифон на жалкие шатры кочевников в пустыне. Ты выиграл большое сражение с весьма незначительными потерями и одним ударом благословенного богами меча закончил войну, которой мы, простые смертные, не предвидели конца. Фараон почувствовал, что его неприязнь к Херихору начинает ослабевать. - Поэтому, - продолжал Херихор, - верховная коллегия всеподданнейше просит тебя, владыка, назначить доблестным полкам награду в десять талантов. Сам же ты, пресветлый государь, разреши рядом с твоим именем писать: "Победоносный". В расчете на молодость фараона Херихор хватил через край в своей лести, и это отрезвило Рамсеса. - А какое же прозвище вы дадите мне, когда я сокрушу ассирийскую армию и наполню храмы богатствами Ниневии и Вавилона? - спросил он. "Он не перестает мечтать об этом!.." - подумал про себя верховный жрец. Фараон же, как бы в подтверждение его опасений, спросил: - Какова же численность нашей армии? - Здесь, под Мемфисом? - Нет, во всем Египте. - У вашего святейшества было десять полков, - ответил верховный жрец. - У достойнейшего Нитагора на восточной границе - пятнадцать. Десять полков стоит на юге, потому что Нубия начинает волноваться... А пять размещены гарнизонами по всей стране. - Всего, значит, сорок? - подсчитал фараон. - А сколько в них будет солдат? - Около шестидесяти тысяч. Фараон вскочил с кресла. - Шестьдесят вместо ста двадцати! - вскричал он. - Что это значит? Что вы сделали с моей армией? - У нас нет средств на содержание большей... - О боги! - воскликнул фараон, хватаясь за голову. - Да ведь через какой-нибудь месяц на нас нападут ассирийцы! А мы обезоружены! - С Ассирией у нас заключен предварительный договор, - заметил Херихор. - Так может ответить женщина, а не военный министр. Какое значение имеет договор, за которым не стоит армия?.. Ведь царю Ассару достаточно половины его армии, чтобы раздавить нас! - Не изволь беспокоиться, святейший государь. При первом же известии о предательстве ассирийцев у нас будет полмиллиона воинов... Фараон расхохотался ему в лицо. - Что? Откуда? В своем ли ты уме? Ты роешься у себя в папирусах, а я семь лет провел в армии, почти не пропуская дня, чтобы не быть на ученье или маневрах. Каким образом за несколько месяцев вы соберете полумиллионную армию?.. - Вся знать выступит... - Какой прок в твоей знати?.. Знать - это не солдаты. Для полумиллионной армии нужно по крайней мере сто пятьдесят полков, а у нас, как вы сами говорите, их всего сорок... Как же эти люди, которые сейчас пасут скот, пашут землю, лепят горшки или пьют и бездельничают в своих поместьях, - как же они научатся военному делу? Египтяне - плохие солдаты. Я это хорошо знаю, потому что наблюдаю их каждый день. Ливиец, грек, хетт уже ребенком стреляет из лука и пращи и отлично владеет палицей; за один год он научается прекрасно маршировать. А египтянин и после трех лет обучения марширует кое-как. Правда, с мечом и копьем он осваивается за два года, но чтобы научиться попадать в цель, ему мало и четырех. Значит, в несколько месяцев вы соберете не армию, а полумиллионную орду, которую в одно мгновение разобьет другая орда - ассирийская, потому что, хотя у ассирийцев полки неважные и плохо обучены, ассирийский солдат умеет метать камни и стрелы, рубить и колоть, а главное - бросаться в бой, как дикий зверь, что совсем несвойственно мирному египтянину. Мы побеждаем неприятеля тем, что наши дисциплинированные и хорошо обученные полки бьют, как таран. Чтобы расстроить нашу колонну, надо истребить половину ее солдат. Но если нет колонн, то нет и египетской армии. - Истину говоришь ты, государь, - ответил Херихор взволнованному фараону. - Только богам дано такое знание дела. Я тоже вижу, что силы Египта слабы и что для укрепления их потребуется многолетняя работа. Потому-то я и хочу заключить договор с Ассирией. - Ведь вы его уже заключили. - Временный. Саргон, узнав о болезни царя и опасаясь твоего святейшества, отложил окончательное подписание договора до твоего восшествия на трон. Фараон опять пришел в ярость. - Что? - вскричал он. - Так они действительно думают захватить Финикию? И надеются, что я подпишу позорный приговор своему царствованию? Злые духи обуяли всех вас!.. Аудиенция была окончена. Херихор на этот раз пал ниц. Возвращаясь от фараона, он рассуждал про себя: "Фараон выслушал доклад - значит, он не отвергает моих услуг. Я сказал ему, что он должен подписать договор с Ассирией, следовательно, самое трудное дело сделано... Может быть, пока Саргон приедет к нам снова... Но это лев... даже не лев... а разъяренный слон, этот юноша... А ведь его сделали фараоном только потому, что он - внук верховного жреца. Он еще не понимает, что те же руки, которые подняли его так высоко..." В передней достойнейший Херихор остановился, о чем-то подумал и, вместо того чтоб пойти к себе, направился к царице Никотрисе. В саду никого не было, только из рассеянных по нему павильонов доносились вопли. Это женщины умершего фараона оплакивали того, кто ушел на запад. Скорбь их, казалось, была искренней. После Херихора в кабинет нового повелителя вошел верховный судья. - Что ты скажешь мне, достойнейший? - спросил Рамсес. - Несколько дней назад близ Фив произошел необыкновенный случай, - ответил судья. - Какой-то крестьянин убил жену, троих детей и сам утопился в священном пруду. - Сошел с ума? - Очевидно, голод побудил его... Фараон задумался. - Странный случай, - сказал он. - А у меня к тебе другой вопрос. Какие преступления чаще всего наблюдаются в последнее время? Верховный судья стоял в нерешительности. - Говори смело, - сказал фараон, начиная терять терпение, - ничего не скрывай от меня. Я знаю, что Египет попал в трясину, и хочу его извлечь оттуда, а для этого мне нужно знать все источники зла... - Чаще всего... наиболее обычные преступления - это бунты. Но бунтует только чернь... - поспешил прибавить судья. - Я слушаю, - сказал фараон. - В Косеме (*112), - продолжал судья, - взбунтовался полк каменщиков и каменотесов, которых вовремя не снабдили всем необходимым. В Сехеме крестьяне убили писца, собиравшего налоги. В Мелькатисе и Пи-Хебите (*113) опять-таки крестьяне разрушили дома финикиян-арендаторов. У Касы они отказались чинить канал, утверждая, что за эту работу им полагается плата от казны. Наконец, в порфировых каменоломнях каторжники избили надсмотрщиков и хотели всей толпой бежать к морю. - Твои сообщения для меня отнюдь не новость, - ответил фараон. - Но что ты думаешь об этом? - Прежде всего надо наказать виновных... А я думаю, что прежде всего надо дать работнику то, что ему полагается, - сказал фараон. - Голодный вол ложится на землю, голодная лошадь шатается на ходу и падает. Так разве можно требовать, чтобы голодный человек работал и не жаловался, что ему плохо? - Значит, ваше святейшество... - Пентуэр создаст комиссию для расследования этих дел, - перебил фараон. - А пока я не хочу, чтоб наказывали виновных. - Но тогда вспыхнет общий бунт! - воскликнул с ужасом судья. Фараон, подперши голову руками, молчал и о чем-то думал. - Хорошо, - сказал он наконец. - Пусть судьи делают свое дело, только... без жестокостей... А Пентуэр пусть сегодня же созовет комиссию... Право, - прибавил он немного погодя, - легче распоряжаться на поле сражения, чем в том хаосе, какой водворился в Египте... После ухода верховного судьи Рамсес позвал Тутмоса и приказал ему приветствовать от имени фараона войска, возвращающиеся от Содовых озер, и раздать двадцать талантов офицерам и солдатам. Затем фараон велел позвать Пентуэра, а до его прихода принял главного казначея. - Мне хотелось бы знать, - сказал фараон, - каково состояние нашей казны. - В данный момент, - ответил сановник, - у нас имеется приблизительно на двадцать тысяч талантов ценного имущества в житницах, скотных дворах, амбарах и сундуках. Кроме того, ежедневно поступают налоги. - Ежедневно бывают и бунты, - прибавил фараон. - А каковы наши доходы и расходы? На армию мы тратим в год двадцать тысяч талантов. На двор фараона от двух до трех тысяч талантов в месяц. - Неужели? А общественные работы? - В настоящее время они выполняются бесплатно, - ответил главный казначей, опустив глаза. - А доходы?.. - Сколько мы тратим, столько и получаем... - бормотал казначей. - Значит, мы получаем сорок - пятьдесят тысяч талантов в год, - подытожил фараон. - А где остальное?.. - В залоге у финикиян, у некоторых ростовщиков, у торговцев, наконец - у святых жрецов... - Хорошо, - сказал фараон. - Но ведь существует неприкосновенный фонд фараонов в золоте, платине, серебре и драгоценных камнях. Сколько он составляет?.. - Он нарушен уже десять лет тому назад и израсходован... - На что?.. Для кого?.. - На нужды двора, - ответил казначей, - на подарки номархам, храмам... - Двор ведь получал средства из текущих налогов, разве подарки могли истощить всю сокровищницу моего отца? - Осирис-Рамсес, отец ваш, был щедрым государем и делал крупные пожертвования... - Ну, например, какие?.. Я хочу, наконец, узнать... - продолжал с раздражением допытываться фараон. - Точные счета находятся в архивах. Я помню только общие цифры... - Говори... - Например, храмам, - сказал нерешительно казначей, - за время своего счастливого царствования Осирис-Рамсес подарил около сотни городов, до ста двадцати кораблей, два миллиона голов скота и два миллиона мешков зерна, сто двадцать тысяч лошадей, восемьдесят тысяч рабов, пива и вина около двухсот тысяч бочек, миллиона три караваев хлеба, тысяч тридцать дорогих одеяний, тысяч триста кувшинов меду, оливкового масла и благовоний. Кроме того, тысячу талантов золота, три тысячи серебра, десять тысяч листов бронзы, пятьсот тысяч талантов темной бронзы, шесть миллионов венков, тысячу двести статуй богов и около трехсот тысяч драгоценных каменьев [дары Рамсеса XII храмам были несравнимо больше]. Других цифр я сейчас не помню, но все это записано... Фараон рассмеялся, вскинув кверху руку, но вдруг вспылил и, ударив кулаком по столу, воскликнул: - Это неслыханное дело, чтобы кучка жрецов употребила столько пива, меда, венков и одежд, имея собственные доходы. Огромные доходы, в несколько сот раз превышающие потребности этих святых... - Ваше святейшество изволили забыть, что жрецы поддерживают десятки тысяч бедняков, лечат больных и содержат около двадцати полков за счет храмов. - На что им эти полки?.. Ведь фараоны пользуются ими только во время войны. Что касается больных, то почти каждый платит за себя или отрабатывает, что должен храму за лечение. А бедняки? Они работают на храмы - носят богам воду, принимают участие в торжественных процессиях, а главное - помогают творить чудеса. Ведь это им возвращают у врат храмов потерянный рассудок, зрение, слух, у них исцеляются руки и ноги, а народ, глядя на эти чудесные исцеления, тем усерднее молится и приносит богам тем более щедрые жертвы. Бедняки - это как бы волы и овцы храмов. Они приносят им чистую прибыль. - Да ведь жрецы, - решился заметить казначей, - и не расходуют всех жертвоприношений, а копят их и увеличивают фонд. - Для чего? - На случай какой-нибудь внезапной нужды государства. - А кто видел этот фонд? - Я сам, - ответил сановник. - Сокровища, спрятанные в Лабиринте, не убывают, а множатся из поколения в поколение, чтобы в случае... - Чтобы, - перебил фараон, - было что взять ассирийцам, когда они завоюют Египет, так чудно управляемый жрецами! Спасибо тебе, казначей, - прибавил он. - Я знал, что положение Египта очень скверно, но не предполагал, что государство разорено вконец. В стране бунты, армии нет, фараон в нужде... но зато сокровищница в Лабиринте обогащается из поколения в поколение!.. Если бы каждая династия, только династия, приносила храмам столько, сколько им подарил мой отец, в Лабиринте было бы уже девятнадцать тысяч талантов золота, около шестидесяти тысяч талантов серебра, а сколько зерна, скота, земли, рабов и городов, сколько одежд и драгоценных каменьев - этого не сосчитать самому лучшему счетоводу!.. Главный казначей ушел от повелителя удрученный. Но и фараон не был собой доволен. Подумав, он решил, что слишком откровенно разговаривал со своими сановниками. 3 Стража, дежурившая в приемной, доложила о приходе Пентуэра. Жрец пал ниц перед фараоном и спросил, нет ли у него каких-нибудь приказаний. - Не приказывать я хочу, а просить тебя, - сказал фараон. - Ты знаешь, что в Египте бунты!.. Бунтуют крестьяне, рабочие и даже заключенные... Бунты от самого моря до рудников! Не хватает только, чтобы взбунтовались мои солдаты и объявили фараоном... ну, хотя бы Херихора... - Да живешь ты вечно! - ответил жрец. - Нет в Египте человека, который бы не пожертвовал собой для тебя и не благословлял бы твоего имени. - О, если бы знали, - проговорил с возмущением повелитель, - как нищ и бессилен фараон, каждый номарх объявил бы себя хозяином своего нома!.. Я думал, что, унаследовав двойную корону, я буду иметь кое-какое значение... Но уже в первый день убеждаюсь, что я - только тень прежних властителей Египта! Да и чем может быть фараон без денег, без армии, а главное - без верных слуг?.. Я - как статуя богов, перед которой курят фимиам и совершают жертвоприношения. Но статуи бессильны, а от жертвоприношений жиреют жрецы... Впрочем, что ж это я? Ведь ты на их стороне!.. - Мне очень больно, - ответил Пентуэр, - что ты, государь, так говоришь в первый день своего царствования. Если бы слух об этом разошелся по Египту... - Кому же я могу сказать о том, что меня мучит? - перебил его фараон. - Ты - мой советник, ты спас мне или, во всяком случае, хотел спасти мне жизнь. И, конечно, не для того, чтоб разглашать то, что творится в сердце фараона, которое я раскрываю перед тобой. Но ты прав... Фараон прошелся по комнате и после небольшой паузы проговорил значительно более спокойным тоном: - Я поручил тебе учредить комиссию, которая должна расследовать причины непрекращающихся бунтов в моем государстве. Я хочу, чтобы наказывали только виновных и относились справедливо к несчастным. - Да поддержит тебя бог своею милостью, - прошептал жрец. - Я исполню, государь, что ты велишь. Но причины бунтов известны мне и без расследования. - Так объясни мне их! - Я не раз говорил об этом. Трудящийся народ голоден, работает сверх сил и платит чрезмерные налоги. Кто раньше трудился с восхода солнца до заката, сейчас должен начинать работу за час до восхода и кончать на час позже заката. Не так давно простой человек мог каждые десять дней навещать могилы родителей, беседовать с их тенями и приносить им жертвенные дары, а сейчас ни у кого нет времени. Прежде крестьянин съедал по три пшеничные лепешки в день, а сейчас у него не всегда хватает на одну ячменную. Прежде работа на каналах, плотинах и дорогах засчитывалась как налог, - сейчас налоги приходится платить само собой, а общественные работы исполнять даром. Вот причины бунтов. - Я - самый бедный представитель знати в государстве! - воскликнул фараон, хватаясь за голову. - Любой крестьянин дает своей скотине нужный ей корм и отдых, а мой скот всегда голоден и изнурен! Скажи, что же мне делать?.. - Ты приказываешь, господин, чтобы я сказал? - Прошу... Приказываю... Как хочешь... Только говори. - Да будет благословенно твое правление, истинный сын Осириса, - ответил жрец. - А делать следует вот что: прежде всего повели, государь, чтобы за общественные работы платили, как это было раньше. - Разумеется... - Затем распорядись, чтобы земледельческие работы длились только от восхода до заката солнца; чтобы народ отдыхал каждый седьмой день, - не десятый, а седьмой, как было во времена божественных династий. Потом еще прикажи, чтобы господа не имели права закладывать крестьян, а писцы бить их и мучить по своему произволу. И, наконец, дай... десятую или хотя бы двадцатую часть земли крестьянам в собственность, чтобы никто не мог отнять ее или отдать в залог. Если у крестьянской семьи будет хотя бы такой кусок земли, как пол в этой комнате, она уже не будет голодать. Дай, господин, в собственность крестьянам пустынные пески, и за несколько лет там вырастут сады... - Ты хорошо говоришь, - заметил фараон, - но говоришь то, что подсказывает тебе сердце, а не жизнь. Человеческие помыслы, даже самые благие, не всегда совпадают с естественным ходом событий. - Ваше святейшество, я уже наблюдал такие опыты и их результаты, - ответил Пентуэр. - При некоторых храмах проделывают всякие эксперименты: там лечат больных, обучают детей, разводят лучшие породы скота и сорта растений, наконец, исправляют людские нравы. И вот что получалось: когда ленивому, отощавшему крестьянину давали хорошую еду и отдых каждые семь дней, человек этот становился здоровым и трудолюбивым и вспахивал больше земли, чем прежде. Наемный рабочий веселее и работает лучше, чем раб, сколько ни бей его железным прутом. У сытых рождается больше детей, чем у голодных и перегруженных работой; потомство людей свободных - здоровое и сильное, а потомство рабов - хилое, угрюмое и склонно к воровству и лжи. Признано наконец, что земля, которую обрабатывает сам владелец, дает зерна и овощей в полтора раза больше, чем та, которую вспахивает раб. И вот еще любопытное явление: когда люди работают в поле под звуки песни и музыки, то не только они, но и скот, на котором они пашут, меньше устает! Все это подтвердилось во владениях наших храмов. Фараон улыбнулся. - Надо бы и мне завести музыку на своих хуторах и рудниках, - сказал он. - Но если жрецы убедились в таких чудесах, как ты мне рассказал, почему они не поступают так с крестьянами в своих поместьях? Пентуэр опустил голову. - Потому что, - ответил он, вздохнув, - не все жрецы мудры и не все благородны сердцем... - Вот то-то же! - воскликнул фараон. - А теперь скажи мне ты, Пентуэр, сын крестьянина, почему, зная, что среди жрецов есть негодяи и глупцы, ты не хочешь служить мне в борьбе против них?.. Ведь ты же понимаешь, что я не улучшу жизни крестьян, если раньше не научу жрецов повиноваться моей воле? Пентуэр стиснул руки. - Государь, - ответил он, - грешно и опасно бороться с жрецами!.. Не один фараон начинал такую борьбу и... не мог довести ее до конца. - Потому что их не поддерживали такие люди, как ты!.. - воскликнул фараон. - И в самом деле, я никогда не пойму, почему умные и честные жрецы терпят рядом с собой банду бездельников, какую представляет большинство этого сословия?.. Пентуэр покачал головой. - Тридцать тысяч лет, - начал он наконец, - святая жреческая каста печется о судьбе Египта и сделала его таким, каков он ныне, - государством, которому дивится весь мир. Чем же объяснить, что, несмотря на пороки этой касты, ей удалось достигнуть этого?.. А тем, что жрец - это светильник, в котором горит свет мудрости. Светильник может быть грязным и даже зловонным, но он хранит в себе божественный огонь, без которого среди людей царили бы мрак и невежество. Ты говоришь, государь, о борьбе с жречеством, - продолжал Пентуэр. - Чем может она кончиться для меня?.. Если ты проиграешь - я буду несчастен, потому что ты не улучшишь жизни крестьян. А если ты выиграешь? О, я не хотел бы дожить до этого!.. Ибо, если ты разобьешь светильник, кто знает, не погасишь ли ты и тот свет мудрости, который тысячи лет горит над Египтом и над всем миром. Вот, господин мой, почему я не хочу вмешиваться в твою борьбу со святой жреческой кастой. Я чувствую, что эта борьба приближается и страдаю от того, что - ничтожный червь - не могу ее предупредить. Но вмешиваться в нее я не стану, потому что мне пришлось бы изменить или тебе, или богу - творцу мудрости... Фараон, слушая Пентуэра, задумчиво шагал по комнате. - Гм! - произнес он без гнева. - Поступай как хочешь. Ты не солдат, и я не могу упрекать тебя в недостатке смелости... Ты не можешь быть мне советником... Прошу тебя все же заняться расследованием крестьянских бунтов, и, когда я призову тебя, ты скажешь мне, что повелит тебе мудрость. Прощаясь с фараоном, Пентуэр преклонил колени. - Во всяком случае, - прибавил фараон, - знай, что я не хочу гасить божественный свет. Пусть жрецы лелеют мудрость в своих храмах, но пусть они не разваливают мне армию, не заключают позорных договоров и... - продолжал он уже с жаром, - пусть не обкрадывают царских сокровищниц. Уж не думают ли они, что я буду стоять как нищий, у их ворот, чтобы они дали мне средства на поддержание государства, разоренного их нелепым и негодным правлением?.. Ха-ха!.. Пентуэр, я и богов не стану просить о том, что является моим правом и моей силой... Можешь идти... Жрец вышел, пятясь назад и отвешивая поклоны, а в дверях припал лицом к земле. Фараон остался один. "Люди, - размышлял он, - что дети. Ведь Херихор умен. Он знает, что Египту на случай войны потребуется полмиллиона солдат, знает, что этих солдат нужно обучить, и тем не менее сократил число и состав полков. Главный казначей тоже не глуп, но ему кажется вполне естественным, что все сокровища фараонов перекочевали в Лабиринт! Наконец, Пентуэр. Вот странный человек!.. Он хочет, чтобы крестьяне хорошо питались, владели землей и достаточно отдыхали... Хорошо... но ведь это только уменьшит мои доходы, которые и так уже слишком ничтожны. А если я ему скажу: "Помоги мне отнять у жрецов царские сокровища..." - он назовет меня безбожником, гасителем света в Египте!.. Чудак!.. Готов всю страну перевернуть, когда речь идет о благе крестьян, но ни за что не решится взять за шиворот верховного жреца и бросить в тюрьму. Он совершенно спокойно требует, чтобы я отказался от доброй половины моих доходов, но, я уверен, не посмеет вынести медного дебена из Лабиринта". Рамсес улыбался, продолжая рассуждать: "Все хотят быть счастливыми. Но только попытаешься сделать что-либо для общего счастья, как тебя хватают за руку, словно человек, которому рвут больной зуб... Поэтому повелитель должен быть решительным. И мой божественный отец был неправ, оставляя в пренебрежении крестьян и безгранично доверяя жрецам... Он оставил мне тяжелое наследие... Но я все-таки справлюсь. У Содовых озер было тоже нелегко... Труднее, чем здесь. Тут все только болтуны и трусы, а там были люди с оружием в руках, готовые идти на смерть. Одна битва открывает нам то, чего мы не узнаем за десять лет спокойного правления... Тот, кто скажет себе: "Преодолею препятствие!.." - преодолеет его. Но кто остановится в нерешительности, тому придется отступить". Смеркалось. Во дворце сменился караул, в отдаленных залах зажгли факелы. Только в покои властителя никто не смел войти без зова. Фараон, утомленный бессонной ночью, путешествием и делами, опустился в кресло. Ему казалось, что он царствует уже сотни лет, и трудно было поверить, что нет еще и суток с тех пор, как он был под пирамидами. "Сутки!.. Не может быть!.." Потом ему пришло в голову, что в груди наследника престола обитают души прежних фараонов. Наверно, так, иначе откуда в нем это чувство чего-то знакомого, что уже было когда-то. И почему сегодня управление государством кажется ему таким простым, тогда как еще месяца два назад он боялся, что не справится. "Прошел только один день! А мне кажется, что я здесь уже тысячи лет!" Вдруг он услышал глухой голос: - Сын мой!.. Сын мой!.. Фараон вскочил с кресла. - Кто здесь? - воскликнул он. - Это я!.. Неужели ты забыл меня?.. Фараон не мог понять, откуда доносится голос - сверху, снизу, или, может быть, от большой статуи Осириса, стоящей в углу. - Сын мой! - снова раздался голос. - Чти волю богов, если хочешь получить их благословение... О, чти богов, ибо без их помощи высшее могущество на земле - прах и тень... О, чти богов, если хочешь, чтобы горечь твоих ошибок не отравила моего пребывания в блаженной стране Заката!.. Голос смолк. Фараон приказал принести свет. Одна дверь комнаты была заперта, у другой стоял караул. Никто посторонний не мог сюда войти. Гнев и тревога терзали сердце фараона. Что же это было? Неужели в самом деле с ним говорила тень его отца? Или этот голос - новый обман жрецов? Но если жрецы могут говорить с ним на расстоянии, несмотря на толстые стены, то, следовательно, они могут и подслушивать, а тогда, значит, повелитель мира - дикий зверь, попавший в облаву. Правда, в царском дворце подслушивание было обычным делом. Но фараон надеялся, что по крайней мере в своем кабинете он может не бояться этого и что дерзость жрецов не переступит его порога. А что, если это дух? Фараон не стал ужинать и лег спать. Он думал, что не заснет, но усталость взяла верх над возбуждением. Через несколько часов его разбудил звон колокольчиков и свет. Была полночь, и жрец-астролог пришел с докладом о расположении небесных светил. Фараон выслушал доклад. - Не можешь ли ты, почтенный пророк, с завтрашнего дня делать свои донесения достойному Сэму? Он - мой заместитель в делах, касающихся религии... Жрец-астролог очень удивился равнодушию фараона к делам небесным. - Ваше святейшество пренебрегает указаниями, которые дают повелителям звезды?.. - Дают? - повторил фараон. - Что же сулят мне звезды? Астролог, по-видимому, только и ждал этого вопроса, ибо ответил, не задумываясь: - Горизонт временно затемнен. Повелитель мира не ступил еще на путь истины, ведущей к познанию воли богов. Но рано или поздно он найдет его, а вместе с ним долгую счастливую жизнь и царствование, исполненное славы... - Вот как!.. Спасибо тебе, святой муж. Теперь я уже знаю, к чему я должен стремиться, и постараюсь следовать указаниям. А тебя еще раз прошу отныне обращаться к достойнейшему Сэму. Он - мой заместитель, и, если когда-нибудь ты прочтешь на звездном небе что-либо поучительное, он мне расскажет об этом утром. Жрец покинул опочивальню фараона, качая головой. - Перебили мне сон, - с досадой сказал Рамсес. - Высокочтимейшая царица Никотриса, - доложил неожиданно адъютант, - час назад приказала мне просить у тебя свидания. - Сейчас? В полночь? - удивился фараон. - Она сказала, что как раз в полночь ты проснешься. Фараон подумал и ответил адъютанту, что будет ожидать царицу в золотом зале. Он полагал, что там никто не подслушает их разговора. Он накинул на себя плащ, надел, не завязав, сандалии и велел ярко осветить зал. Потом вышел, приказав слугам не провожать его. Мать он застал уже в зале в траурной одежде из грубого холста. Увидав фараона, царица хотела пасть на колени, но сын поднял ее и обнял. - Разве случилось что-нибудь очень важное, матушка, что ты утруждаешь себя в такой час? - спросил он. - Я не спала... молилась, - ответила она. - О, сын мой! Твоя мудрость подсказала тебе, что дело важное. Я слышала божественный голос твоего отца... - В самом деле?.. - проговорил фараон, чувствуя, что в нем закипает ярость. - Вечно живущий отец твой говорил мне с глубокой скорбью, что ты вступил на неверный путь. Ты отказываешься от посвящения в верховные жрецы и оскорбляешь слуг божьих... "Кто же останется с Рамсесом, - говорил твой божественный родитель, - если он вооружит против себя богов и если жрецы его покинут? Скажи... скажи ему, что он погубит Египет, себя и династию". - Ото! Так вот чем они мне угрожают! - воскликнул фараон. - В первый же день царствования!.. Собака громче всего лает, когда сама боится. Матушка! Эти угрозы - плохое предзнаменование, но не для меня, а для жрецов!.. - Но ведь это говорил твой отец, - повторила с сокрушением мать. - Вечно живущий мой отец, - ответил фараон, - и святой дед Аменхотеп, как чистые духи, знают мое сердце и видят плачевное состояние Египта. А так как я стремлюсь укрепить благосостояние страны, прекратив злоупотребления, то они не захотят помешать мне. - Так ты не веришь, что дух отца дает тебе советы? - спросила мать, с ужасом взирая на сына. - Не знаю, но у меня есть основания предполагать, что голоса духов, раздающиеся в разных углах нашего дворца - какой-то фокус жрецов. Только жрецы могут бояться меня, но никак не боги и духи... Это не духи пугают нас, матушка. Царица задумалась, слова сына явно произвели на нее впечатление. Она видела немало чудес в своей жизни, и некоторые ей самой казались подозрительными. - В таком случае, мой сын, - сказала она, - ты неосторожен. Сегодня после полудня у меня был Херихор. Он очень недоволен свиданием с тобой. Он говорил, что ты хочешь отстранить жрецов от двора. - А на что они мне? Разве для того, чтобы увеличивать расходы на мою кухню и погреб... Или для того, чтобы они подслушивали, что я говорю, и подсматривали, что я делаю? - Вся страна возмутится, если жрецы объявят, что ты безбожник, - настаивала царица-мать. - Страна уже волнуется... Но по вине жрецов, - ответил фараон. - Да и о благочестии египетского народа я начинаю составлять себе другое мнение. Если бы ты знала, матушка, сколько в Нижнем Египте ведется дел об оскорблении богов, а в Верхнем об ограблении умерших, ты бы убедилась, что для нашего народа дело жрецов уже перестало быть святым. - Это влияние иноземцев, заполонивших Египет! - воскликнула царица. - Особенно финикиян... - Не все ли равно, чье это влияние. Достаточно, что Египет уже не считает ни статуи, ни жрецов существами сверхъестественными... А если б ты, матушка, послушала, что говорит знать, офицеры, солдаты, ты бы поняла, что пришло время поставить власть фараона над властью жрецов, чтобы не рушился всякий порядок в этой стране. - Ты владыка Египта, - вздохнула царица, - и мудрость твоя велика. Поступай же как знаешь... Но действуй осторожно... О, осторожно!.. Скорпион, даже раздавленный, может ужалить опрометчивого победителя. Мать и сын обнялись, и фараон вернулся в свою опочивальню. Но теперь он уже не мог заснуть. Он ясно видел, что между ним и жрецами началась борьба или, вернее, нечто отвратительное, что не заслуживает даже названия борьбы и с чем, он, полководец, не знал еще, как справиться. Где тут враг? Против кого должна выступать его верная армия? Против жрецов, которые падают перед ним ниц? Или против звезд, которые говорят, что фараон еще не вступил на путь истины. С кем и с чем тут бороться? Может быть, с этими голосами духов, раздающимися в сумерки? Или с родной матерью, которая в ужасе молит его, чтобы он не прогонял жрецов... Фараон метался на своем ложе, чувствуя полную беспомощность. Но вдруг у него мелькнула мысль: "Какое мне дело до врага, который подобен грязи, что расползается между пальцами?.. Пусть грозят мне в пустых залах, пусть сердятся на мое неверие... Я буду повелевать, и кто посмеет не исполнять моих повелений, тот мой враг и против того я обращу полицию, суд и армию". 4 Итак, фараон Мери-Амон-Рамсес XII, повелитель обоих миров, владыка вечности, дарующий жизнь и всяческую радость, скончался в месяце атир после тридцати четырех лет благополучного царствования. Он умер, ибо почувствовал, что тело его становится слабым и нежизнеспособным. Умер, ибо затосковал по вечной родине и пожелал передать земную власть в более молодые руки. Наконец, потому, что он так хотел, такова была его воля. Божественный дух его отлетел, как ястреб, который, покружив над землей, исчезает в лазурном просторе. Как жизнь его была лишь временным пребыванием бессмертного существа в этом бренном мире, так его смерть явилась лишь одним из моментов его божественного бытия. В последний день своей земной жизни фараон проснулся с восходом солнца и, поддерживаемый двумя пророками, окруженный хором жрецов, направился к часовне Осириса. Там, как всегда, воскресил божество, омыл его и одел, совершил жертвоприношение и воздел руки для молитвы. В это время жрецы пели. Хор первый. "Хвала тебе, возносящийся над горизонтом и обегающий небо..." Хор второй. "Чудесный путь твой - залог благополучия тех, на чей лик падут твои лучи..." Хор первый. "Мог ли бы я, о солнце, шествовать, как ты, не останавливаясь!.." Хор второй. "Великий путник бесконечного пространства, над которым нет господина и для которого сотни миллионов лет - одно мгновенье..." Хор первый. "Ты заходишь, но продолжаешь существовать. Ты множишь часы, дни и ночи, сам же ты вечен и творишь для себя законы..." Хор второй. "Ты озаряешь землю своими руками, отдавая в жертву самого себя, когда в облике Ра восходишь на горизонте..." Хор первый. "О светоч, восходящий на горизонте, великий своей лучезарностью, - ты сам творишь свои формы..." Хор второй. "И, никем не рожденный, сам рождаешь себя на горизонте..." После этого раздался голос фараона: - "О лучезарный на небе! Дозволь мне войти в вечность, соединиться с великими и совершенными тенями высшего мира и вместе с ними созерцать твой свет утром и вечером, когда ты соединишься со своей матерью Нут (*114). И когда-ты обратишь свой лик на запад, пусть мои руки вознесутся для молитвы во славу засыпающей за горами жизни..." (*0) Так, воздев к небу руки, говорил фараон, окруженный облаком фимиама. И вдруг умолк и откинулся назад, стоявшие за ним жрецы подхватили его. Он был уже мертв. Весть о смерти фараона молнией облетела дворец. Слуги бросили свою работу, надсмотрщики перестали наблюдать за рабами. Вызвали гвардию, поставили караулы у всех входов. На главном дворе стала собираться толпа поваров, кладовщиков, конюхов, женщин фараона и детей. Одни спрашивали: правда ли это? Другие удивлялись, что солнце светит на небе. И все громко взывали: - "О господин!.. О наш отец!.. О любимый!.. Может ли быть, что ты уже уходишь от нас!.. О да, он идет в Абидос... (*115) На Запад!.. На Запад! В землю правоверных. Место, которое ты возлюбил, стонет и плачет по тебе!.." (*0). Ужасные вопли раздавались по всем дворам, по всему парку. Они докатились до восточных гор, на крыльях ветра перелетели через Нил и посеяли тревогу в Мемфисе. Между тем жрецы с молитвами усадили тело умершего в богатые крытые носилки. Восемь человек взялись за шесты, четверо держали опахала из страусовых перьев, у остальных были в руках кадильницы. Тогда прибежала царица Никотриса и, увидев тело уже на носилках, бросилась к ногам умершего. - "О муж мой!.. О брат мой!.. О возлюбленный мой!.. - кричала она, заливаясь слезами. - О возлюбленный, останься с нами, останься в своем доме! Не покидай того места на земле, где ты пребываешь!.." - "С миром, с миром, на Запад!.. - пели жрецы. - О великий владыка! Иди с миром на Запад!.." - "Увы! - продолжала рыдать царица. - Ты спешишь к переправе, чтобы переплыть на другой берег! О жрецы, о пророки, не спешите, оставьте его!.. Ведь вы вернетесь домой, а он уйдет в страну вечности". - "С миром, с миром, на Запад! - пел хор жрецов. - Если будет угодно богу, мы снова увидим тебя, повелитель, когда наступит день вечности! Ибо идешь ты в страну, объединяющую всех людей..." (*0) По знаку, данному достойным Херихором, прислужницы оторвали госпожу от ног фараона и насильно увели в ее покои. Носилки, несомые жрецами, тронулись, и в них повелитель, одетый, как при жизни. Справа и слева, перед ним и за ним шли военачальники, казначеи, судьи и верховные писцы, оруженосец с секирой и луком и, наконец, жрецы всех ступеней. Во дворе прислуга, вопя и рыдая, пала ниц, а солдаты взяли на караул; зазвучали трубы, словно приветствуя живого царя. И действительно, царь, как живой, сидел в носилках, несомых к переправе. Когда же достигли берега Нила, жрецы поставили носилки на золоченую барку под пурпурным балдахином, как и при жизни фараона. Здесь носилки засыпали цветами. Против них поставили статую Анубиса (*116), и царское судно направилось к противоположному берегу Нила, провожаемое плачем прислуги и придворных женщин. В двух часах пути от дворца, за Нилом, за каналом, за плодородными полями и рощами пальм, между Мемфисом и "плоскогорьем мумий", расположился своеобразный город. Все его строения были посвящены мертвым и заселены лишь колхитами (*117) и парасхитами, бальзамировавшими трупы. Город этот был как бы преддверием настоящего кладбища, мостом, соединявшим мир живых с местом вечного покоя. Сюда доставляли покойников и делали из них мумии. Здесь приготовляли священные свитки и опояски, гробы, утварь, сосуды и статуи для умерших. Отдаленный от Мемфиса на значительное расстояние, город был окружен длинной стеной с несколькими воротами. Процессия, сопровождавшая тело фараона, остановилась перед воротами, которые поражали своим величием. Один из жрецов постучался. - Кто там? - спросили изнутри. - Осирис-Мери-Амон-Рамсес, повелитель обоих миров, прибыл к вам и требует, чтобы вы приготовили его к вечному странствию, - ответил жрец. - Может ли быть, чтобы погасло солнце Египта?.. - Такова была его воля, - отвечал жрец. - Примите же повелителя с должными почестями, окажите ему все услуги, как подобает, чтобы не постигла вас кара в земной и грядущей жизни. - Все сделаем по вашему слову, - произнес голос изнутри. Тогда жрецы оставили носилки у ворот и поспешно удалились, чтобы не повеяло на них нечистым дыханием скопившихся в этом месте трупов. Остались только сановники с верховным судьей и казначеем во главе. После долгого ожидания ворота открылись, и из них вышло десятка полтора людей в жреческих одеяниях и закрытых капюшонах. При виде их судья сказал: - Отдаем вам тело господина нашего и вашего. Сделайте с ним все, что повелевает религия, не забудьте ничего, чтобы великий покойник по вашей вине не испытывал неудобств на том свете. Казначей же прибавил: - Не жалейте золота, серебра, малахита, яшмы, изумрудов, бирюзы и редчайших благовоний для нашего владыки, чтобы у него ни в чем не было недостатка и все было самого лучшего качества. Это говорю вам я, казначей. Если же найдется негодяй, который захотел бы подменить благородные металлы жалкими подделками, а драгоценные камни - финикийским стеклом, пусть помнит, что у него будут отсечены руки и выколоты глаза. - Будет так, как вы требуете, - ответил один из жрецов с закрытым лицом. Остальные подняли носилки и вошли с ними внутрь "города мертвых". Они пели: - "Ты идешь с миром в Абидос. Да достигнешь ты с миром фиванского Запада... На Запад! На Запад!.. В страну праведных!.." Ворота закрылись. Верховный судья, казначей и сопровождавшие их сановники повернули назад к переправе, чтобы возвратиться во дворец. Жрецы в капюшонах отнесли носилки в огромное здание, в котором бальзамировались только тела царей и высших сановников, пользовавшихся исключительной милостью фараона. Они остановились при входе, где стояла золотая ладья на колесах, и стали снимать покойника с носилок. - Поглядите-ка!.. - воскликнул один из тех, что были в капюшонах. - Ну, не разбойники ли это?.. Фараон умер в часовне Осириса и, значит, должен был быть в парадном наряде, а тут - нате-ка! Вместо золотых запястий - медные, цепь - тоже медная, а в перстнях - поддельные камни... - Верно, - подтвердил второй. - Любопытно, кто это его так обрядил: жрецы или чиновники? - Наверняка жрецы... Чтоб у вас руки отсохли, негодяи! Вор на воре, а еще смеют нас учить, чтоб мы давали покойнику все лучшего качества. - Это не они требовали, а казначей. - Все они хороши... Так, обмениваясь замечаниями, бальзамировщики сняли с покойника царские одежды, надели на него тканный золотом халат и перенесли тело в ладью. - Теперь, благодарение богам, у нас новый фараон, - сказал один из тех, что были в капюшонах. - Этот наведет порядки среди жрецов. Они за все заплатят сторицей. - Ого!.. Говорят, это будет строгий владыка! - добавил другой. - Дружит с финикийцами, с Пентуэром, хотя тот не родовитый жрец, а из таких же бедняков, как мы с вами... А солдаты, как слышно, готовы за него в огонь и в воду... - И только на днях наголову разбил ливийцев. - А где он сейчас, этот новый фараон? - спросил кто-то. - В пустыне? Как бы с ним не случилось несчастья, прежде чем он вернется в Мемфис. - Кто ему что сделает, когда войско за него! Не дождаться мне честных похорон, если молодой наш государь не вытопчет жрецов, как буйвол пшеницу! - Ну и дурак же ты! - выругался молчавший до сих пор парасхит. - Разве фараону осилить жрецов! - А почему бы и нет? - А ты слыхал когда-нибудь, чтобы лев разодрал пирамиду? - Тоже сказал! - Или буйвол поднял ее на рога? - Разумеется, нет! - Может, вихрь ее развеет? - Да что ты пристал со своими вопросами! - Вот я тебе и говорю, что скорее лев, буйвол или вихрь свалят пирамиду, нежели фараон одолеет жрецов... будь он лев, буйвол и вихрь в одном лице!.. Тут сверху кто-то позвал: - Эй вы там, готов покойник? - Готов, готов, только у него челюсть отвалилась, - ответили из сеней. - Неважно! Давайте его сюда! Исиде некогда, ей через час в город идти. Золотая ладья с покойником была немедленно поднята на канате вверх, на внутреннюю галерею. Из первой комнаты вход вел в большой зал со стенами, выкрашенными в голубой цвет и усеянными желтыми звездами. Во всю длину зала, вдоль одной из стен тянулась галерея, изогнутая в виде дуги; концы ее находились на уровне первого этажа, а середина была на пол-этажа выше. Зал должен был изображать собой небесный свод, галерея - путь солнца на небе, умерший же фараон представлял Осириса, или солнце, движущееся с востока на запад. Внизу стояла кучка жрецов и жриц, которые в ожидании торжества разговаривали о своих делах. - Готово!.. - крикнули с галереи. Разговоры прекратились. Наверху раздался троекратный звон бронзовой доски, и на галерее показалась золоченая ладья солнца, в которой плыл покойник. Внизу зазвучал гимн в честь солнца: - "Вот он является в облаке, чтобы отделить небо от земли, а затем соединить их... Постоянно находясь в каждой вещи, он - единственный из живущих, в котором нашли бессмертное воплощение различные предметы". Ладья медленно подвигалась к середине дуги и, наконец, остановилась на самом верху. В это время на нижнем конце дуги появилась жрица, одетая богиней Исидой, с сыном Гором, и так же медленно стала подниматься вверх. Это был образ луны, движущейся за солнцем. Ладья Осириса-фараона с вершины дуги стала спускаться к западу. Внизу опять послышался хор: - "Бог, воплощенный во всех предметах, дух Шу (*118), живущий во всех богах. Он есть плоть живого человека, творец дерева, несущего плоды, он - виновник оплодотворяющих землю разливов, без него ничто не живет на земле" (*0). Ладья опустилась на западном конце галереи. Исида с Гором остановилась на вершине дуги. К ладье подбежала группа жрецов, и тело фараона извлекли и положили на мраморный стол, словно Осириса для отдыха после дневных трудов. К покойнику подошел парасхит, одетый богом Тифоном. На голове у него были чудовищная маска и рыжий косматый парик, на спине кабанья шкура, а в руке - каменный эфиопский нож. Этим ножом он стал быстро срезать у покойника подошвы. - Что делаешь ты со спящим, брат Тифон? - спросила его с галереи Исида. - Очищаю ноги брата моего Осириса, чтобы он не грязнил неба земным прахом, - ответил парасхит, одетый Тифоном. Отрезав подошвы, парасхит взял в руки изогнутую проволоку, погрузил ее в нос покойника и стал извлекать мозг. Затем вспорол ему живот и через отверстие быстро вынул внутренности, сердце и легкие. Тем временем помощники Тифона принесли четыре большие урны, украшенные головами богов Хапе, Эмсета, Дуамутфа, Кебхеснеуфа (*119), и в каждую из этих урн положили какой-нибудь из внутренних органов умершего. - А теперь что ты там делаешь, брат Тифон? - спросила во второй раз Исида. - Очищаю брата моего Осириса от всего земного, чтобы придать ему высшую красоту, - ответил парасхит. Рядом с мраморным столом находился бассейн с водой, насыщенной содой. Парасхиты, очистив труп, опустили его в бассейн, в котором он должен был мокнуть семьдесят дней. Между тем Исида, пройдя всю галерею, спустилась в зал, где парасхит только что вскрыл и очистил тело фараона. Она взглянула на мраморный стол и, видя, что он пуст, спросила в испуге: - Где мой брат? Где мой божественный супруг?.. В этот момент грянул гром, зазвучали трубы и бронзовые доски. Парасхит, одетый Тифоном, захохотав, воскликнул: - Прекрасная Исида, ты, которая вместе со звездами делаешь ночи радостными! Нет больше твоего супруга! Никогда больше лучезарный Осирис не воссядет на золоченую ладью, никогда больше солнце не покажется на небосводе. Я это сделал, - я, Сет, я спрятал его так глубоко, что не найдет его ни один из богов, ни даже все вместе!.. При этих словах богиня, разодрав одежды, стала рыдать и рвать на себе волосы. Снова загремели трубы, громы и бронзовые доски, среди жрецов и жриц поднялся ропот, и вдруг все набросились на Тифона с криком: - Проклятый дух тьмы, вздымающий вихри пустыни, волнующий море, затмевающий свет дневной!.. О, провались в бездну, из которой сам отец богов не сможет тебя извлечь! Проклятый! Проклятый Сет!.. Пусть имя твое будет ненавистно людям! Все стали колотить Тифона кулаками и дубинками, а рыжеволосый бог бросился удирать и наконец выбежал из зала. Три новых удара по бронзовой доске, и церемония окончилась. - Ну, довольно! - крикнул старший жрец на парасхитов, которые стали драться уже не на шутку. Ты, Исида, можешь отправляться в город, а остальные беритесь за других покойников; они уже давно ждут вас... Вы напрасно пренебрегаете простыми смертными, потому что еще неизвестно, как нам за этого заплатят... - Разумеется, не много! - откликнулся бальзамировщик. - Говорят, казна пуста, а финикияне грозят прекратить займы, если им не дадут новых привилегий. - Нет на них погибели, на ваших финикиян! Они нас заграбастали в свои руки, того и гляди, придется просить у них на ячменную лепешку. - Однако если они не дадут на погребение фараона, мы тоже ничего не получим. Постепенно разговоры утихли, и все покинули голубой зал. Только у бассейна, где мокли останки фараона, стояла стража. На фоне этого торжества, воссоздающего легенду об убиении Осириса (солнца) Тифоном (богом ночи и преступлений), происходил ритуал вскрытия и очистки тела фараона и подготовка его к бальзамированию. Семьдесят дней лежал покойник в насыщенной содой воде, очевидно в память того, что злой Тифон утопил брата в Содовых озерах. И все эти дни, утром и вечером, жрица, переодетая Исидой, приходила в голубой зал, рыдала и рвала на себе волосы, спрашивая присутствующих, не видал ли кто ее божественного супруга и брата. По истечении этого срока траура в зале появился Гор, сын и наследник Осириса, со своей свитой. - Не поискать ли здесь труп моего отца и брата? - спросил Гор. При громких и радостных возгласах жрецов, под звуки музыки тело фараона извлекли из укрепляющей ванны. Затем тело было вложено в каменную трубу, сквозь которую в течение нескольких дней пропускался горячий воздух, и после сушки было отдано бальзамировщикам. Теперь начались наиболее важные церемонии, которые совершали над покойником высшие жрецы "города мертвых". Тело фараона, обращенное головой к югу, обмывали снаружи освященной водой, а внутри - пальмовым вином. На полу, посыпанном пеплом, сидели плакальщики, рвали на себе волосы и, раздирая лица, причитали над умершим. Вокруг смертного одра собрались жрецы, переодетые богами: обнаженная Исида в короне фараонов, юноша Гор, Анубис с головой шакала, бог Тот (*120) с птичьей головой, держащий в руках таблички, и много других. Под наблюдением этого высокого собрания бальзамировщики стали наполнять внутренние полости тела сильно пахнущими травами, опилками, а также вливать туда благовонные смолы, сопровождая эти действия молитвами. Вместо его собственных умершему вставили стеклянные глаза в бронзовой оправе. Затем тело посыпали содовым порошком. Тогда приблизился новый жрец и объявил присутствующим, что тело усопшего есть тело Осириса и все его особенности суть особенности Осириса. - "Чудодейственная сила его левой височной кости - это сила височной кости бога Тума (*121), а его правый глаз - глаз Тума, своими лучами пронизывающий тьму. Его левый глаз - глаз Гора, приводящий в оцепенение все живое; его верхняя губа - Исида, и нижняя - Нефтис (*122). Шея покойника - богиня, руки - души богов, пальцы - небесные змеи - сыновья богини Селькит (*123). Его бедра - два пера Амона, хребет - позвоночный столб Сибу (*124), живот - богиня Нуэ". Другой жрец провозгласил: - "Даны мне уста, чтобы говорить, ноги - чтобы ходить, руки - чтобы повергать в прах моих врагов. Воскресаю, существую, отверзаю небо, делаю то, что повелели мне в Мемфисе". В это время на шею мумии надевали изображение жука скарабея, сделанное из драгоценного камня, со следующей надписью: "О мое сердце, сердце, которое я получил от матери, которое было у меня, когда я пребывал на земле, - о сердце, не восстань против меня и не дай злого свидетельства обо мне в день суда" [Масперо]. Затем жрецы обвивали каждую руку и ногу, каждый палец мумии лентами, на которых были написаны молитвы и заклинания. Ленты эти склеивали обычно смолами и бальзамами. На грудь и шею мумии положили полный манускрипт "Книги мертвых", причем жрецы произносили при этом вслух следующие слова: - "Я - тот, которому ни один бог не ставит препятствий. Кто это? Это Тум на своем щите, это Ра на своем щите, что появляется на восточной стороне неба. - Я - Вчера, и мне известно Завтра. Кто это? Вчера - это Осирис, Завтра - это Ра, в день, когда он истребит врагов повелителя вселенной и когда принесет в жертву своего сына Гора. Другими словами: в день, когда гроб Осириса встретит на своем пути его отец Ра. Он победит богов по велению Осириса, господина горы Аменти (*125). Что это? Аменти - это тот, кого сотворили души богов, согласно велению Осириса, господина горы Аменти. Другими словами: Аменти - это гнев, рожденный Осирисом; каждый бог, пребывающий там, вступает с ним в единоборство. Знаю великого бога, что пребывает там. Я явился сюда из своей страны, пришел из своего города, истребляю злое, отвращаю недоброе, очищаюсь от грязного. Направляюсь в страну обитателей неба, вступаю через великие ворота. О мои спутники, дайте мне руку, ибо я буду одним из вас" ["Книга мертвых"]. Когда каждая часть тела умершего была обернута молитвенными лентами и снабжена амулетами, когда у него уже был достаточный запас наставлений, которые должны были помочь ему ориентироваться в стране богов, пора было подумать о документе, который открыл бы ему врата в эту страну. Ибо между могилой и небом умершего ожидают сорок два страшных судьи, которые под председательством Осириса рассматривают его земную жизнь. Лишь когда сердце покойного, взвешенное на весах правосудия, окажется равным богине истины и когда бог Тот, записывающий на табличках дела умершего, признает их добрыми, лишь тогда Гор возьмет тень за руку и поведет ее к трону Осириса. И вот для того, чтобы умерший мог оправдаться перед судом, необходимо обернуть его мумию в папирус, на котором написана полная его исповедь. Пока мумию заворачивают в этот документ, жрецы четко и внушительно, чтобы усопший ничего не забыл, читают: - "Владыки истины, приношу вам самое истину: ни одному человеку не сотворил я зла, нарушив клятву. - Не сделал несчастным никого из моих ближних. - Не позволял себе сквернословия и лжи в доме истины. - Не дружил со злом. - Не причинял сам зла. - Повелитель страны, я не принуждал подвластных мне людей работать сверх сил. - Никто по моей вине не стал боязливым, калекой, больным или несчастным. - Я не делал ничего, что отвратило бы от меня богов. - Я не истязал раба. - Не морил его голодом. - Не доводил до слез. - Не убивал. - Не принуждал другого к вероломному убийству. - Не лгал. - Не расхищал имущества храмов. - Не уменьшал доходов, жертвуемых богам. - Не крал хлеба и опоясок у мумий. - Не содеял греха со жрецом моего округа. - Не отнимал и не урезывал его имения. - Не употреблял фальшивых весов. - Не отнимал младенца от груди его кормилицы. - Не совершал зверских поступков. - Не ловил сетями жертвенных птиц. - Не вредил разливу рек. - Не отводил течения каналов. - Не гасил огня в неположенное время. - Не похищал у богов жертвенных даров, которые они выбрали для себя. - Я чист... Я чист... Я чист..." [раздел 75-й "Книги мертвых"; это один из самых замечательных памятников, которые дошли до нас из древности (прим.авт.)] Когда покойник благодаря "Книге мертвых" уже знал, как вести себя в стране бессмертия и прежде всего как оправдаться перед судом сорока двух богов, жрецы излагали ему предисловие к этой книге, объясняя всю важность ее. Поэтому бальзамировщики, окружавшие только что приготовленную мумию фараона, удалялись, а приходил верховный жрец "города мертвых" и шептал покойнику на ухо: - "Знай, что, овладев этой книгой, ты будешь принадлежать к живущим и пользоваться среди богов особым влиянием. Знай, что благодаря ей никто не осмелится противоречить и препятствовать тебе. Боги сами подойдут, чтобы обнять тебя, ибо причислят к своему сонму. Знай, что эта книга расскажет тебе, что было вначале. Ни один человек не читал ее вслух, ни один глаз не видел, и ни одно ухо не слышало ее. Эта книга - сама истина, но никто никогда ее не знал. Да будет она зрима лишь через тебя и того, кто дал тебе ее в назидание. Не прибегай для ее толкования к тому, что может подсказать твоя память или воображение. Пишется она только в зале, где бальзамируют умерших. Это великая тайна, которая неизвестна ни одному простому смертному на свете. Книга эта будет твоей пищей в низшей стране духов, она доставит твоей душе возможность пребывания на земле, даст ей вечную жизнь и сделает так, что никто не будет иметь власти над тобою" ["Книга мертвых", раздел 148-й]. Тело фараона облачили в драгоценные одежды, на лицо надели золотую маску, на скрещенные руки - перстни и запястья. Под голову ему подставили подпорку из слоновой кости, на какой спали обычно египтяне. Наконец уложили тело в три гроба: из папируса, покрытого надписями, в золоченый из кедрового дерева и в мраморный. Форма двух первых точно соответствовала форме тела умершего. Даже вырезанное в дереве лицо было похоже, только улыбалось. Пробыв три месяца в "городе мертвых", мумия фараона была готова для торжественного погребения. Тогда ее отнесли обратно в царский дворец. 5 Все эти семьдесят дней, пока священное тело мокло в насыщенной содой воде, Египет был погружен в траур. Храмы были закрыты; прекратились процессии, всякая музыка смолкла. Кончились всякие пиршества. Танцовщицы преобразились в плакальщиц и, вместо того чтобы танцевать, рвали не себе волосы, что тоже приносило им доход. Люди не пили вина, не ели мяса. Высшие сановники ходили в рубище, босиком. Никто не брился, кроме жрецов, наиболее же ревностные даже не умывались, а мазали лицо грязью и волосы посыпали пеплом. Повсюду, от Средиземного моря до первого Нильского водопада, от Ливийской пустыни до Синайского полуострова, царили тишина и печаль. Погасло солнце Египта, ушел на Запад и покинул слуг своих господин, дававший им радость и жизнь. В высшем обществе самым модным был разговор о всеобщей скорби, которую разделяла далее природа. - Ты заметил, - говорил один сановник другому, - что дни стали короче и темнее? - Да. Мне не хотелось признаваться тебе в этом, но это факт. Я даже обратил внимание, что ночью на небе меньше звезд и что полнолуние было коротким, а молодой месяц светил дольше, чем обычно. - Пастухи говорят, что на пастбище скот не ест, а только ревет. - А я слыхал от охотников, что львы, горько оплакивая владыку, отказались от мяса и уже не бросаются на ланей. - Ужасное время! Зайди ко мне сегодня вечером, выпьем вместе по стаканчику поминальной влаги... выдумка моего пивовара. - Знаю... должно быть, черное сидонское пиво?.. - Да хранят нас боги!.. В такое время и вдруг веселящие напитки! То, что изобрел мой пивовар, вовсе не пиво... Я сравнил бы его скорее с настойкой на мускусе и благовонных травах. - Вполне подходящее вино для такого времени, когда наш повелитель пребывает в "городе мертвых", где воздух пропитан ароматом мускуса и бальзамических зелий. Так скорбели вельможи все семьдесят дней. Первый трепет радости пробежал по Египту, когда из "города мертвых" дали знать, что тело повелителя вынуто из раствора и что бальзамировщики и жрецы уже совершают над ним обряды. В этот день люди впервые остригли волосы и смыли грязь с лица, а кто хотел - вымылся. И действительно, не было оснований больше скорбеть: Гор нашел тело Осириса, повелитель Египта благодаря искусству бальзамировщиков, молитвам жрецов и "Книге мертвых" обретал снова жизнь и становился равным богам. С этого момента покойный фараон Мери-Амон-Рамсес уже официально назывался Осирисом; неофициально его называли так сразу же после смерти. Прирожденная жизнерадостность египетского народа стала брать верх над скорбью, особенно в армии, среди ремесленников и крестьян. Неизвестно откуда начали распространяться слухи, что новый фараон, которого весь народ уже заранее полюбил, хочет облегчить жизнь крестьян, работников и даже рабов. Вот почему все чаще и чаще случалось нечто доселе неслыханное: каменщики, плотники и гончары, сидя в харчевне, вместо того чтобы спокойно пить и толковать о своем ремесле или о семейных делах, осмеливались не только жаловаться на тяжесть налогов, но даже роптать на власть жрецов. Крестьяне же в свободное от работы время не молились и не поминали предков, а собирались и говорили о том, как хорошо было бы, если б каждый имел несколько полосок своей собственной земли и мог отдыхать каждый седьмой день!.. Про солдат, особенно иноземных полков, нечего и говорить. Эти люди вообразили, что они избранная каста или скоро станут ею после некоей удачной войны, которая вот-вот разразится. Зато номархи и знать, проживавшая в загородных поместьях, а особенно верховные жрецы различных храмов, тем торжественнее справляли траур по умершему владыке, несмотря на то, что можно уже было радоваться, так как фараон стал Осирисом. В сущности, новый повелитель до сих пор никому не сделал никакого зла. И причиной печали знатных вельмож; были лишь слухи, которые так радовали простой народ. Номархи и знать горевали при одной мысли, что их крестьяне будут бездельничать пятьдесят дней в году и, что еще хуже, получат в собственность участок земли - пусть и такой, на котором человека можно только похоронить. Жрецы, глядя на хозяйничанье Рамсеса XIII, бледнели, стискивали зубы и возмущались тем, как он обращался с ними. Действительно, в царском дворце произошли большие перемены. Фараон поселился в одном из дворцовых флигелей, в котором почти все помещения заняли военачальники. В подвальном этаже он разместил греческих солдат, в первом - гвардию, а в помещении, тянувшемся вдоль ограды, - эфиопов. Караулы вокруг флигеля несли азиаты, а у самых покоев Рамсеса XIII был расквартирован эскадрон, солдаты которого участвовали вместе с ним в погоне за Техенной через пустыню. Больше того, его святейшество, невзирая на столь недавнее восстание ливийцев, вернул им свою милость и никого не велел наказывать. Правда, жрецы, проживавшие в большом дворце, были в нем оставлены и совершали религиозные обряды под главенством достойнейшего Сэма. Но так как они не участвовали больше в завтраках, обедах и ужинах фараона, то питание их заметно ухудшилось. Тщетно святые мужи напоминали, что им необходимо кормить представителей девятнадцати династий и множество богов. Казначей, угадавший желание фараона, отвечал жрецам, что для богов и предков достаточно цветов и благовоний, сами же пророки, как повелевает высокая добродетель, должны питаться ячменными лепешками и запивать их водой или пивом. Для подкрепления своих грубых рассуждений казначей ссылался на пример верховного жреца Сэма, который вел жизнь кающегося, и более того - на пример фараона, который, как и его военачальники, ел из солдатского котла. Ввиду всего этого придворные жрецы стали подумывать, не лучше ли покинуть негостеприимный дворец и перебраться в собственные уютные убежища в окрестностях храмов, где и обязанности у них будут полегче, и не придется голодать. И, пожалуй, они так и поступили бы, если б достойнейшие Херихор и Мефрес не приказали им оставаться на своих постах. Однако и положение Херихора при новом повелителе нельзя было назвать завидным. Еще недавно всемогущий министр, никогда почти не покидавший царских покоев, сидел одиноко в своем загородном доме и, случалось, не видел нового фараона в течение многих декад. Он по-прежнему оставался военным министром, но уже почти не издавал приказов, ибо все военные дела фараон решал сам. Сам читал донесения военачальников, сам разрешал сомнительные вопросы, для чего его адъютанты брали из военной коллегии необходимые материалы. Достойный же Херихор если и приглашался повелителем, то разве затем, чтобы выслушать выговор. Все сановники, должны были признать, что новый фараон много работает. Рамсес XIII вставал до восхода солнца, шел купаться или принимал ванну и возжигал благовония перед статуей Осириса. Затем он выслушивал доклады верховного судьи, главного писца житниц и скотных дворов всего Египта, старшего казначея и, наконец, министра двора. Последний страдал больше всех, так как не было дня, чтоб господин не говорил ему, что содержание двора обходится слишком дорого и что при дворе слишком много людей. Действительно, в царском дворце проживало несколько сот женщин покойного фараона с соответствующим количеством детей и прислуги. Ввиду постоянных напоминаний министр двора каждый день выселял по десятку, по два обитателей, остальным ограничивал расходы. В результате по прошествии месяца все придворные дамы с воплями и слезами побежали к царице Никотрисе, умоляя ее о заступничестве. Досточтимейшая царица-мать тотчас же отправилась к повелителю и, пав перед ним ниц, просила его сжалиться над женщинами своего отца и не допустить, чтобы они умерли от нужды. Фараон выслушал ее, нахмурив лоб, и отдал приказ министру двора приостановить дальнейшую экономию, но одновременно заявил царице-матери, что после похорон отца женщины будут выселены из дворцовых покоев и размещены по усадьбам. - Содержание нашего двора, - объяснил он ей, - обходится больше чем в тридцать тысяч талантов в год, то есть дороже, чем содержание всей армии. Я не могу тратить такую сумму, не разоряя себя и государства. - Поступай как знаешь, - ответила царица. - Египет - твой. Но я боюсь, что изгнанные придворные станут твоими врагами. В ответ на это фараон молча взял мать за руку, подвел ее к окну и указал на лес копий. Это обучалась во дворе его пехота. Этот жест фараона возымел неожиданное действие. В глазах царицы, за минуту перед тем полных слез, блеснула гордость, она нагнулась, поцеловала руку сына и сказала взволнованно: - Воистину ты сын Исиды и Осириса! И я хорошо поступила, вручив тебя богине. Наконец-то у Египта настоящий повелитель!.. С тех пор досточтимая госпожа никогда не обращалась к сыну с просьбой заступиться за кого-либо. А когда ее просили оказать покровительство, отвечала: - Я слуга его святейшества и советую и вам исполнять его повеления беспрекословно, потому что все его действия вдохновлены богами. А кто станет противиться богам! После завтрака фараон занимался делами военной коллегии и казначейства, а часа в три пополудни, окруженный многолюдной свитой, выезжал к полкам, стоявшим в окрестностях Мемфиса, и наблюдал, как проходят учения. Самые большие перемены произошли в военных делах государства. Меньше чем за два месяца фараон сформировал пять новых полков, вернее - восстановил те, что были уничтожены в предшествовавшее царствование. Офицеры, которые пьянствовали и играли в кости или плохо обращались с солдатами, были уволены. В канцелярию военной коллегии, где работали одни жрецы, фараон посадил своих наиболее способных адъютантов, и те очень быстро научились разбираться в документах, касавшихся армии. Он велел составить списки всех мужчин, принадлежащих к военному сословию, но уже давно не исполнявших никаких воинских обязанностей и занимавшихся хозяйством. Открыл две новые офицерские школы для мальчиков от двенадцати лет и восстановил старый обычай, чтобы военная молодежь получала завтрак лишь после трехчасовой маршировки в шеренгах и колоннах. Наконец, ни одной воинской части не разрешалось больше стоять в деревне, а только в казарме или в лагере. Для каждого полка был отведен учебный плац, где по целым дням солдаты или метали камни, или стреляли из лука по мишеням, находящимся на расстоянии в сто - двести шагов. Было издано также распоряжение, обращенное к семьям военных, чтобы все мужчины упражнялись в метании снарядов под руководством офицеров и сотников регулярной армии. Спустя два месяца после смерти Рамсеса XII весь Египет стал похож на военный лагерь. Даже деревенские и городские дети, игравшие до сих пор в чиновников и жрецов, теперь, подражая старшим, стали играть в солдат. На всех площадях и во всех садах с утра до вечера свистели камни и стрелы, и суды были завалены жалобами на телесные увечья. Египет стал неузнаваем. Несмотря на траур, в нем благодаря новому повелителю царило большое оживление. Фараон же возгордился тем, что все государство выполняет его царскую волю. Однако вскоре наступило отрезвление. В тот самый день, когда бальзамировщики извлекли тело Рамсеса XII из содового раствора, главный казначей, делая свой обычный доклад, заявил фараону: - Не знаю, как быть... У нас в казне всего две тысячи талантов, а на похороны покойного владыки требуется не меньше тысячи... - Как это две тысячи?.. - удивился фараон. - Когда я принимал управление, ты говорил, что у нас двадцать тысяч. - Восемнадцать мы истратили. - За два месяца? - У нас были огромные расходы. - Верно, - ответил фараон, - но ведь каждый день поступают новые налоги. - Налоги, - продолжал казначей, - не знаю почему, поступают не в таком размере, как я рассчитывал. Но и этих денег уже нет... Осмелюсь напомнить вашему святейшеству, что у нас пять новых полков. Значит, около восьми тысяч человек оставили свои постоянные занятия и живут за счет государства. Фараон задумался. - Надо, - сказал он, - получить новый заем. Переговори с Херихором и Мефресом, чтобы храмы дали нам денег взаймы. - Я уже говорил об этом... Храмы ничего не дадут нам... - Пророки обиделись!.. - усмехнулся фараон. - В таком случае нам придется обратиться к язычникам. Пришли ко мне Дагона. Вечером явился финикийский ростовщик, пал на колени перед фараоном и преподнес ему в дар золотой кубок, усыпанный драгоценными каменьями. - Теперь я могу умереть спокойно, - воскликнул Дагон. - Мой всемилостивейший повелитель воссел на трон!.. - Но прежде чем умирать, - заявил фараон, - раздобудь мне несколько тысяч талантов. Финикиянин оторопел или, быть может, только притворился испуганным. - Лучше прикажите мне, ваше святейшество, поискать жемчуг в Ниле, - ответил он, - тогда я погибну сразу, и господин мой не заподозрит меня в нежелании что-нибудь сделать. Но добыть такую сумму... в теперешнее время!.. - Как же это? - удивился Рамсес XIII. - У финикиян, значит, нет для меня денег?.. - Кровь и жизнь нашу, детей наших отдадим вашему святейшеству, - сказал Дагон. - Но деньги... Откуда нам взять денег?.. Прежде храмы давали нам взаймы из пятнадцати или двадцати процентов годовых, но с тех пор как ваше святейшество, еще будучи наследником, побывали в храме Хатор под Бубастом, жрецы совсем отказали нам в кредите. Если б они могли, они сегодня же выгнали бы нас из Египта, а еще охотнее перебили бы. Ох, чего только мы не терпим из-за них! Крестьяне работают, как и когда им хочется... налоги платят, чем заблагорассудится... Ударишь кого-нибудь - поднимают бунт, а если несчастный финикиянин обратится за помощью в суд, то он или проиграет дело, или должен платить огромные деньги... Видно, придется нам скоро убираться отсюда!.. - плакался Дагон. Фараон нахмурился. - Я займусь этими делами, - ответил он. - Суды будут относиться к вам справедливо. А пока что мне нужно около пяти тысяч талантов. - Где мы возьмем, государь? - стонал Дагон. - Укажите нам, ваше святейшество, покупателей, мы им продадим всю нашу движимость и недвижимость, лишь бы выполнить этот приказ... Но где же эти покупатели? Разве что жрецы, которые возьмут наше имущество за бесценок и вдобавок не заплатят наличными. - Пошлите в Тир, Сидон. Ведь каждый из этих городов мог бы дать взаймы не пять, а сто тысяч талантов. - Тир, Сидон... Сейчас вся Финикия копит золото и драгоценности, чтоб расплатиться с ассирийцами. По нашей стране уже шныряют посланцы царя Ассара и говорят, что если только мы будем вносить ежегодно щедрый выкуп, цари и чиновники не только не будут нас притеснять, но и обеспечат нам большие доходы, больше тех, что мы получаем сейчас по милости вашего святейшества и Египта... Фараон побледнел и стиснул зубы. Финикиянин спохватился и поспешил добавить: - Впрочем, зачем я отнимаю у вашего святейшества время своими глупыми разговорами? Здесь, в Мемфисе, находится сейчас князь Хирам... Он, может быть, лучше все объяснит, ибо он мудрец и член Высшего совета наших городов. Рамсес оживился. - А!.. Давай, давай мне сюда Хирама, - ответил он. - А то ты разговариваешь со мной не как банкир, а как плакальщица на похоронах. Финикиянин еще раз ударил челом и спросил: - Нельзя ли достойнейшему Хираму прийти сюда сейчас? Правда, уже поздно, но он так боится жрецов, что предпочел бы выразить тебе свое глубокое почтение ночью. Фараон закусил губу, но согласился. Он даже послал с Дагоном Тутмоса, чтобы тот привел Хирама во дворец потайным ходом. 6 Часов около десяти вечера к фараону явился Хирам, одетый в темное платье, какое носят мемфисские торговцы. - Что это ты так прячешься? - спросил неприятно задетый фараон. - Разве мой дворец - тюрьма или дом прокаженных? - О владыка!.. - вздохнул старый финикиянин. - С тех пор как ты стал повелителем Египта, те, кто осмеливается говорить с тобой, не отдавая кому следует отчета, считаются преступниками... - А кому это вы должны передавать мои слова?.. - спросил фараон. Хирам поднял к небу глаза и руки. - Тебе, государь, известны твои враги!.. - ответил он. - Не стоит поминать о них, - сказал фараон. - Ты знаешь, зачем я тебя вызвал? Я хочу получить взаймы несколько тысяч талантов. Хирам застонал и еле удержался на ногах. Фараон разрешил ему сесть в своем присутствии, что являлось высочайшей честью. Усевшись поудобнее и передохнув, Хирам сказал: - Зачем брать взаймы, когда можно иначе получить огромные богатства? - Когда я завоюю Ниневию? - перебил фараон. - Но это еще не скоро, а деньги нужны мне сейчас. - Я не говорю о войне, - ответил Хирам, - я говорю о таком деле, которое немедленно принесет казне большие суммы и постоянный годовой доход. - Каким образом? - Разреши нам и посодействуй прорыть канал, который соединил бы Средиземное море с Красным. Фараон вскочил с кресла. - Ты шутишь, старик! - вскричал он. - Кто может взяться за такое дело и кто захочет подвергать Египет опасности? Ведь море зальет нас... - Какое море?.. Во всяком случае, не Красное и не Средиземное, - спокойно ответил Хирам. - Я знаю, что египетские жрецы, инженеры занимались этим вопросом и подсчитали, что это очень выгодное предприятие. Выгоднее трудно придумать... Но... они хотят все сделать сами, вернее - не хотят, чтобы за это взялся фараон. - Где у тебя доказательства? - спросил Рамсес. - У меня нет доказательств, но я пришлю жреца, который пояснит тебе все чертежами и расчетами. - Кто этот жрец? Хирам замялся и, помолчав сказал: - Могу ли я рассчитывать, что это останется между нами? Он тебе, государь, окажет большие услуги, чем я сам. Ему известно много тайн и много... подлостей жрецов... - Обещаю, - ответил фараон. - Этот жрец - Самонту. Он служит в храме Сета под Мемфисом. Это великий мудрец, но ему нужны деньги, и он очень честолюбив... А так как жрецы не дают ему возвыситься, то он сказал мне, что если ваше святейшество пожелает, он... свергнет жреческую касту. Он знает много их секретов... О, много!.. Рамсес глубоко задумался. Он понял, что этот жрец - величайший изменник. Но в то же время он знал, какие ценные услуги Самонту может ему оказать. - Хорошо, - сказал фараон, - я подумаю об этом Самонту. А теперь предположим на минуту, что можно построить такой канал. Какая же мне будет от этого польза? Хирам стал отсчитывать на пальцах левой руки. - Во-первых, - сказал он, - Финикия отдаст Египту пять тысяч талантов невыплаченной дани. Во-вторых, Финикия заплатит пять тысяч талантов за право производства работ. В-третьих, когда начнутся работы, мы будем платить Египту тысячу талантов в год налога и, кроме того, столько талантов, сколько десятков рабочих он нам предоставит. В-четвертых, за каждого египетского инженера мы дадим вашему святейшеству по таланту в год. В-пятых, когда работы будут закончены, ваше святейшество сдадите нам канал в аренду на сто лет, и мы будем платить за это по тысяче талантов в год. Разве это малая прибыль? - спросил Хирам. - А сейчас... сегодня, - сказал фараон, - вы мне дадите эти пять тысяч дани?.. - Как только будет заключен договор, мы дадим десять тысяч и еще добавим тысячи три в счет налога за три года вперед. Рамсес XIII задумался. Уже не первый раз финикияне предлагали египетским фараонам провести этот канал, но всегда наталкивались на упорное сопротивление жрецов. Египетские жрецы говорили фараону, что Египет может быть затоплен и Красным морем и Средиземным. Но вот Хирам утверждает, что ничего подобного не случится и что жрецы это знают. - Вы обещаете, - сказал фараон после долгого раздумья, - платить по тысяче талантов в год в продолжение ста лет. Вы говорите, что этот канал, прорытый в песках, - дело, выгоднее которого трудно придумать... Мне это непонятно, и, признаюсь, Хирам, я подозреваю... У финикиянина заблестели глаза. - Государь, - сказал он, - я скажу тебе все. Но заклинаю тебя твоей короной, тенью твоего отца никому не открывать этой тайны. Это величайшая тайна халдейских и египетских жрецов и даже всей Финикии. От нее зависит будущее мира! - Ну, ну, Хирам!.. - улыбнулся фараон. - Тебе, государь, - продолжал финикиянин, - боги даровали мудрость, энергию и благородство, поэтому ты - наш. Ты - единственный из земных повелителей, которого можно посвятить в это, потому что только ты способен совершить великие дела. И ты достигнешь такого могущества, какого не достигал еще ни один человек... Фараон почувствовал в душе приятную гордость, но не показал и виду. - Ты меня не хвали, - остановил он Хирама, - за то, чего я еще не совершал, а скажи лучше, какие выгоды от этого канала получат Финикия и мое государство? Хирам уселся в кресле поудобнее и стал говорить шепотом: - Знай, повелитель, что на восток, на юг и на север от Ассирии и Вавилона нет ни пустыни, ни болот, населенных чудовищами, а лежат обширные страны и государства. Страны эти настолько велики, что пехоте вашего святейшества, славящейся своими переходами, пришлось бы два года идти по направлению к востоку, пока она достигла бы их границ. Рамсес иронически поднял брови, как человек, позволяющий другому лгать, хоть и понимает, что это ложь. Хирам слегка пожал плечами и продолжал: - На восток и на юг от Вавилона, у великого моря, проживает до ста миллионов человек; у них могущественные цари, у них жрецы мудрее, чем египетские, у них есть древние книги, опытные мастера... Эти народы умеют выделывать не только ткани, мебель и посуду так же искусно, как египтяне, но с незапамятных времен строят на земле и под землей храмы, более величественные и богатые, чем в Египте... - Продолжай!.. Продолжай!.. - подбадривал его фараон. Но по лицу его было трудно понять, заинтересован ли он рассказом финикиянина или возмущен его враньем. - В этих странах есть жемчуг, драгоценные каменья, золото, медь... Там произрастают удивительнейшие сорта хлебов, цветы и плоды... Там, наконец, есть леса, по которым можно в течение месяцев блуждать среди деревьев, более толстых, чем колонны ваших храмов, и более высоких, чем пальмы... Население же этих стран простодушно и кротко... и если б ты послал туда на кораблях два своих полка, ты мог бы завоевать земли обширнее, чем весь Египет, богаче, чем сокровищницы Лабиринта... Завтра, если разрешишь, я пришлю тебе образцы тамошних тканей, дерева и бронзовых изделий. Кроме того, пришлю две крупинки чудесных бальзамов, обладающих таким свойством, что, как только человек проглотит их, перед ним открываются врата вечности и он испытывает счастье, доступное лишь богам... - Пришли мне образцы тканей и изделий, - заметил фараон, - а что касается бальзамов... пожалуй, не стоит!.. Успеем натешиться вечностью и богами после смерти... - А дальше на восток от Ассирии, - продолжал Хирам, - лежат еще более обширные страны; там миллионов двести населения. - Легко же ты обращаешься с миллионами! - улыбнулся фараон. Хирам приложил руку к сердцу. - Клянусь, - сказал он, - духами моих предков и своей честью, что говорю правду! Фараон сделал движение, его поразила такая торжественная клятва. - Продолжай!.. Продолжай!.. - сказал он. - Страны эти, - начал снова финикиянин, - весьма удивительны. Их населяют народы с косыми глазами и желтым цветом кожи. У них есть царь, который называется сыном неба и управляет ими с помощью мудрецов, но это не жрецы, и они не пользуются такой властью, как в Египте. Обычаи этих народов схожи с египетскими. У них почитают умерших предков и проявляют заботу об их телах. Они пользуются письменами, напоминающими письмена ваших жрецов, но ходят в длинных одеждах из тканей, совсем у нас неизвестных, носят сандалии в виде скамеечек, а головы покрывают остроконечными коробками... Крыши их домов тоже остроконечны и по краям загнуты кверху. Эти необыкновенные народы выращивают злак, более плодоносный, чем египетская пшеница, и приготовляют из него напиток крепче вина. Есть у них также растение, листья которого придают человеку силу, жизнерадостность и даже помогают бороться со сном. Они умеют делать бумагу и раскрашивают ее разноцветными картинами, у них есть глина, которая после обжига просвечивает, как стекло, и звенит, как металл... Завтра, если ваше святейшество разрешит, я пришлю вам образцы изделий этого народа. - Чудеса ты рассказываешь, Хирам!.. - отозвался фараон. - Но я не вижу связи между этими диковинами и каналом, который вы хотите прорыть... - Я сейчас вкратце объясню. Когда будет канал, весь финикийский и египетский флот выйдет в Красное море, а из него дальше и через несколько месяцев доплывет до этих богатых стран, куда по суше почти невозможно добраться. А разве вы, ваше святейшество, - продолжал Хирам, у которого разгорелись глаза, - не видите перед собою всех сокровищ, которые можно добыть там: золота, драгоценных каменьев, злаков, дерева? Клянусь, государь, - продолжал он с воодушевлением, - что у тебя тогда будет больше золота, чем сейчас меди, дерево будет не дороже соломы, а невольник - дешевле коровы... Разреши только, государь, прорыть канал и предоставь нам за плату тысяч пятьдесят твоих солдат. Рамсес тоже загорелся. - Пятьдесят тысяч солдат, - повторил он. - А сколько вы мне дадите за это?.. - Я сказал уже: тысячу талантов в год за право производства работ и пять тысяч за рабочих, которых мы сами будем кормить и оплачивать. - И замучаете их работой?.. - Да хранят нас боги! - воскликнул Хирам. - Что проку, когда рабочие гибнут? Солдаты вашего святейшества не будут работать на канале больше, чем сейчас на укреплениях или дорогах. А какая слава для тебя, государь! Какие доходы казне!.. Какая польза Египту!.. У самого бедного крестьянина будет деревянный дом, несколько голов скота и, пожалуй, даже раб... Ни один фараон не поднял государства до такой высоты и не свершил столь великого дела!.. Что такое мертвые и бесполезные пирамиды по сравнению с каналом, который облегчит перевоз товаров всего мира? - А главное, - прибавил от себя фараон, - у меня будет пятьдесят тысяч солдат на восточной границе?.. - Разумеется!.. - воскликнул Хирам. - При наличии этой силы, содержание которой ничего не будет стоить вашему святейшеству, Ассирия не посмеет протянуть руку к Финикии. План был настолько блестящим и обещал такие выгоды, что Рамсес XIII был опьянен. Но он и виду не подал. - Хирам, - сказал он, - ты рисуешь заманчивые перспективы... Настолько заманчивые, что я побаиваюсь, не скрываются ли за ними какие-нибудь менее приятные последствия. Поэтому я должен и сам хорошо подумать, и посоветоваться с жрецами... - Они никогда не согласятся подобру! - воскликнул финикиянин. - Хотя - пусть боги простят мне кощунство! - я уверен, что если б сейчас верховная власть в государстве перешла в руки жрецов, то через два-три месяца они предложили бы нам приступить к этому сооружению... Рамсес посмотрел на него с холодным презрением. - Предоставь заботу о жрецах мне, - сказал он, - и лучше докажи, что все, что ты говорил, - правда. Я был бы очень плохим царем, если бы не сумел устранить препятствий, стоящих между моей волей и интересами государства. - Воистину ты великий властелин, государь, - прошептал Хирам, склоняясь до земли. Была уже поздняя ночь. Финикиянин простился с фараоном и вместе с Тутмосом покинул дворец. А на следующий день прислал через Дагона ларец с образцами сокровищ из неведомых стран. Фараон нашел в нем статуэтки богов, индийские ткани и перстни, крупинки опиума, а во втором отделении горсточку риса, листочки чая, несколько фарфоровых чашечек, украшенных живописью, и несколько рисунков, исполненных красками и тушью на бумаге. Фараон осмотрел все это с величайшим вниманием и должен был признать, что никогда не видал ничего подобного: ни риса, ни бумаги, ни изображений людей в ос