троконечных шляпах, с раскосыми глазами. Он не сомневался больше в существовании какой-то новой страны, где все было иное, чем в Египте: горы, деревья, дома, мосты, корабли... "И эта страна существует, должно быть, уже много веков, - думал он. - Наши жрецы знают про нее, знают про ее богатства, но молчат... Коварные предатели!.. Они желают ограничить власть фараонов, сделать их нищими, чтобы затем свергнуть с престола. О мои предки и наследники! - восклицал он мысленно. - Вас призываю в свидетели, что я этому положу конец. Я возвышу мудрость; но уничтожу лицемерие и дам Египту долгие годы спокойствия". Так размышляя, фараон поднял глаза и увидал Дагона, ожидавшего распоряжений. - Твой ларец очень любопытен, - обратился он к ростовщику. - Но... не этого я хотел от вас... Финикиянин подошел на цыпочках и, опустившись на колени перед фараоном, прошептал: - Когда ты соблаговолишь подписать договор с достойным Хирамом, Тир и Сидон повергнут к твоим стопам все свои богатства. Рамсес сдвинул брови. Его возмутила наглость финикиян, осмелившихся ставить ему условия. Он ответил холодно: - Я еще подумаю и тогда дам Хираму ответ. Можешь идти, Дагон. После ухода финикиянина Рамсес снова задумался. В душе его росло недовольство. "Эти торгаши, - размышлял он, - считают меня своим. Хм!.. Они пытаются прельстить меня мешком золота, чтобы заставить подписать договор!.. Такой наглости не допустил бы ни один фараон. Довольно! Люди, падающие ниц перед посланцами Ассара, не могут говорить мне: "Подпиши, тогда получишь..." Глупые финикийские крысы, которые, прокравшись в царский дворец, считают его своей норой!.." Чем дольше размышлял он, чем подробнее вспоминал поведение Хирама и Дагона, тем сильнее становилось его возмущение. "Как они смеют!.. Как они смеют ставить мне условия!" - Эй... Тутмос!.. - позвал он. Фаворит тотчас же явился. - Что прикажешь, государь? - Пошли кого-нибудь из низших офицеров к Дагону сообщить, что он больше не будет моим банкиром. Он слишком глуп, чтобы занимать такое высокое положение! - А кому же ты предоставишь эту честь? - Пока не знаю. Надо будет найти кого-нибудь из числа египетских или греческих купцов... В крайнем случае - обратимся к жрецам. Весть об этом облетела все царские дворцы, и не прошло и часа, как докатилась до Мемфиса. По всему городу говорили о том, что финикияне уже в немилости у фараона, а к вечеру чернь начала громить лавки ненавистных чужеземцев. Жрецы облегченно вздохнули. Херихор явился даже к святому Мефресу и сказал ему: - Сердце мое предчувствовало, что господин наш отвернется от этих язычников, сосущих кровь из народа. Я думаю, что надо выразить ему в какой-нибудь форме нашу благодарность. - И, может быть, распахнуть перед ним двери наших сокровищниц? - язвительно спросил святой Мефрес. - Не торопитесь, достойнейший... Я раскусил уже этого юнца, и горе нам, если мы хоть раз позволим ему одержать над нами верх. - А если он порвет с финикиянами? - Он на этом только выиграет, потому что не заплатит им долга, - ответил Мефрес. - По-моему, - начал после некоторого раздумья Херихор, - сейчас наступил момент, когда мы можем вернуть себе милость молодого фараона. Вспыльчивый в гневе, он умеет, однако, быть благодарным. Я это испытал на себе. - Что ни слово, то заблуждение! - перебил его упрямый Мефрес. - Во-первых, этот царевич еще не фараон, так как не короновался в храме. Во-вторых, он никогда не будет настоящим фараоном, ибо относится с презрением к посвящению в сан верховного жреца. И, наконец, не нам нужна его милость, а ему милость богов, которых он оскорбляет на каждом шагу!.. Мефрес задыхался от гнева, но, переведя дух, продолжал: - Он пробыл месяц в храме Хатор, где изучал высшую мудрость, и вдруг сразу же после этого стал якшаться с финикиянами. Мало того, он посещал храм Ашторет и взял оттуда жрицу, что противоречит законам всех религий... Потом во всеуслышание насмехался над моим благочестием... Он связался с такими же, как сам, смутьянами и с помощью финикиян выведывал государственные тайны... А едва сел на трон... вернее, на первую ступеньку трона, уже бесчестит жрецов, мутит крестьян и солдат и возобновляет тесную связь со своими друзьями-финикиянами... Ты забыл обо всем этом, достойнейший Херихор?.. А если помнишь, то разве не понимаешь, какую опасность представляет для нас этот молокосос?.. Ведь он стоит у кормила государственного корабля, плывущего среди водоворотов. Кто поручится, что безумец, который вчера позвал к себе финикиян, а сегодня поссорился с ними, не сделает завтра чего-нибудь такого, что будет грозить государству гибелью. - Ну, что из этого следует? - спросил Херихор, пристально смотря в глаза верховному жрецу. - А то, что у нас нет оснований выражать ему благодарность, так как это означало бы нашу слабость. Ему хочется во что бы то ни стало получить деньги, а мы не дадим! - А... а дальше что?.. - снова спросил Херихор. - А дальше пусть правит государством и увеличивает армию без денег, - ответил раздраженно Мефрес. - А... если его голодная армия станет грабить храмы? - продолжал спрашивать Херихор. - Ха-ха-ха!.. - расхохотался Мефрес. Вдруг он принял серьезный вид и, отвесив низкий поклон, сказал насмешливым тоном: - Это уж: твое дело, достойнейший. Человек, столько лет управлявший государством, должен был подготовиться к подобной опасности. - Предположим, - осторожно начал Херихор, - предположим, что я нашел бы средство против опасности, угрожающей государству. Но ты сам, святейший отец, будешь ли ты как старейший верховный жрец готов дать отпор тому, кто оскорбляет жреческую касту и святыни? Мгновение они смотрели друг другу в глаза. - Ты спрашиваешь меня, готов ли я? - повторил Мефрес. - Готов ли?.. Мне не надо готовиться к этому. Боги дали мне в руки небесный огонь, который уничтожит всякого святотатца. - Тс-с... - прошептал Херихор. - Да будет так. - С согласия или без согласия верховной коллегии жрецов, - добавил Мефрес. - Когда судно идет ко дну, не время объясняться с гребцами. Оба расстались в мрачном настроении. В тот же вечер фараон призвал их к себе. Они явились в назначенный час порознь, низко поклонились фараону и стали по углам, не глядя друг на друга. "Неужели поссорились? - подумал про себя Рамсес. - Ну что ж, это неплохо". Немного спустя вошли святой Сэм и пророк Пентуэр. Рамсес сел на возвышении и, указав четырем жрецам на низкие табуреты против себя, обратился к ним: - Святые отцы!.. Я не приглашал вас до сих пор на совет, потому что все мои распоряжения касались исключительно военных вопросов. - Это твое право, государь, - прервал его Херихор. - Я сделал что мог за такое короткое время, чтобы укрепить государство. Я открыл две новые школы для офицеров и восстановил пять полков. - Это твое право, государь, - проговорил Мефрес. - Об остальных военных реформах я не говорю, ибо вас, святые отцы, эти дела не могут интересовать... - Ты прав, государь, - подтвердили в один голос Мефрес и Херихор. - Но на очереди другое дело, - заявил фараон, довольный сговорчивостью сановников, со стороны которых он ожидал возражений. - Приближается день похорон божественного моего отца, а у казны нет достаточных средств... Мефрес встал с табурета. - Осирис-Мери-Амон-Рамсес, - сказал он, - был справедливым царем. Он обеспечил своему народу долголетний мир и умножил славу богов. Разрешите, ваше святейшество, чтобы похороны этого благочестивого фараона были совершены за счет храмов. Рамсес XIII был удивлен и тронут честью, оказанной его отцу. С минуту он помолчал, как бы не находя ответа, и наконец сказал: - Я очень благодарен, достойнейшие отцы, за честь, оказываемую богоравному отцу моему. Даю вам свое согласие и еще раз благодарю... Он остановился, склонил голову на руки и сидел так с минуту, как бы борясь в душе с самим собою. Вдруг он поднял голову, лицо его оживилось, глаза заблестели. - Я тронут, - сказал он, - доказательством вашего расположения ко мне, святые отцы. Если вам так дорога память моего отца, то, я думаю, вы и мне не пожелаете зла... - Неужели ты сомневаешься в этом? - спросил верховный жрец Сэм. - Ты прав, - продолжал фараон, - я несправедливо подозревал вас в предубеждении против меня. Но я хочу исправить это и буду с вами откровенен. - Да благословят тебя боги, государь, - сказал Херихор. - Скажу прямо. Божественный отец мой ввиду преклонного возраста и болезни не мог посвящать столько сил и времени делам государства, сколько могу я. Я молод, здоров, свободен и потому хочу и буду править сам. Как полководец должен командовать армией по собственному разумению и руководясь своим планом, так и я буду управлять государством. Такова моя непреложная воля, и от этого я не отступлю. Но я понимаю, что, даже если б я обладал глубоким опытом, мне не обойтись без верных слуг и мудрых советников. Поэтому я буду иногда спрашивать вашего мнения по различным вопросам... - Для того мы и существуем как верховная коллегия при особе государя, - заявил Херихор. - Хорошо, - продолжал с прежним оживлением фараон, - я буду прибегать к вашим услугам, и даже не откладывая, сейчас, с настоящего момента... - Приказывай, государь... - сказал Херихор. - Я хочу улучшить жизнь египетского народа. Но так как в подобных делах слишком поспешные действия могут принести лишь вред, то для начала я предоставлю ему не много: после шести дней труда - седьмой день отдыха... - Так было при восемнадцати династиях. Это закон столь же древний, как сам Египет, - заметил Пентуэр. - Отдых в каждый седьмой день даст пятьдесят дней в год на каждого работника, то есть лишит его господина пятидесяти драхм. А на миллионе рабочих государство потеряет около десяти тысяч талантов в год, - сказал Мефрес. - Мы это уже подсчитывали в храмах, - прибавил он. - Да, - подтвердил Пентуэр, - убытки будут, но только первый год, ибо, когда народ укрепит свои силы отдыхом, он в последующие годы отработает все с лихвой. - Это ты верно говоришь, - ответил Мефрес, - но, во всяком случае, необходимо иметь эти десять тысяч талантов на первый год. А я думаю, что не хватит и двадцати тысяч... - Ты прав, достойный Мефрес, - вмешался фараон, - при тех реформах, какие я хочу провести в своем государстве, двадцать и даже тридцать тысяч талантов будут не слишком большой суммой... А потому, - прибавил он тут же, - мне нужна будет ваша помощь, святые мужи... - Мы готовы всякое твое желание поддержать молитвами и процессиями, - заявил Мефрес. - Пожалуйста! Молитесь и поощряйте молиться народ. Но, кроме того, дайте государству тридцать тысяч талантов, - ответил фараон. Верховные жрецы молчали. Фараон подождал, а затем обратился к Херихору: - Ты молчишь?.. - Ты сам сказал, повелитель, что у казны нет средств даже на похороны Осириса-Мери-Амон-Рамсеса. Откуда же взять тридцать тысяч талантов?.. - А сокровища Лабиринта?.. - Это достояние богов, которое можно тронуть лишь в минуту величайшей нужды государства, - ответил Мефрес. Рамсес XIII вскипел. - Если не крестьянам, - вскричал он, ударив рукой по поручню трона, - то мне нужна эта сумма!.. - Ты можешь, - ответил Мефрес, - за год получить больше чем тридцать тысяч талантов, а Египет - вдвое. - Каким образом? - Весьма простым. Прикажи, повелитель, изгнать из государства финикиян, - сказал Мефрес. Казалось, что фараон вот-вот бросится на дерзкого жреца. Он побледнел, губы у него дрожали, глаза выкатились из орбит. Но он сдержал себя и произнес удивительно спокойным тоном: - Ну, довольно. Если вы мне не можете дать лучших советов, то я обойдусь без них... Ведь мы дали финикиянам обязательство выплатить им полученные взаймы деньги!.. Об этом ты не подумал, Мефрес? - Прости, государь, в ту минуту я думал о другом. Твои предки не на папирусах, а на бронзе и камнях запечатлели, что дары, принесенные ими богам и храму, принадлежат и будут вечно принадлежать богам и храму. - И вам... - заметил насмешливо фараон. - В такой же мере, как государство принадлежит тебе, повелитель, - дерзко ответил верховный жрец. - Мы охраняем эти сокровища и приумножаем, и расточать не имеем права... Задыхаясь от гнева, фараон покинул собрание и ушел к себе в кабинет. Его положение представилось ему с беспощадной ясностью. Он больше не сомневался в ненависти к нему жрецов. Это были все те же самые ослепленные гордыней сановники, которые в прошлом году не дали ему корпуса Менфи и сделали его наместником только потому, что приняли его уход из дворца за акт покорности, те же, что следили за каждым его движением, писали на него доносы и ему, наследнику престола, не сказали ни слова о договоре с Ассирией, те же, что обманывали его в храме Хатор, а у Содовых озер перебили пленников, которым он обещал помилование. Фараон припомнил поклоны Херихора, взгляды Мефреса и тон того и другого. За внешней почтительностью поминутно проглядывало высокомерие и пренебрежение к нему. Ему нужны деньги, а они обещают ему молитвы. Мало того, они осмеливаются намекать ему, что он не единый повелитель Египта... Молодой фараон невольно улыбнулся; он представил себе наемных пастухов, говорящих хозяину, что он не волен распоряжаться своим стадом. Но в действительности ему было не до смеха. В казне оставалась какая-нибудь тысяча талантов, которой могло хватить на семь, самое большее на десять дней. А что потом?.. Что скажут чиновники, прислуга, а главное - солдаты, которые не только не получат жалованья, но попросту будут голодать?.. Верховным жрецам, конечно, известно это положение дел и, если они не спешат помочь ему, - значит, хотят его погубить... и погубить в ближайшие дни, еще до похорон отца... Рамсесу вспомнился случай из его детства. Он был еще в жреческой школе, когда на празднике в честь богини Мут в числе выступавших был знаменитый во всем Египте комедиант. Он изображал неудачливого героя. Герой приказывал - его не слушались. На его гнев отвечали смехом. Когда же для того, чтоб наказать насмешников, он схватил топор, топорище сломалось у него в руке. Наконец на него выпустили льва. Беззащитный герой стал удирать, но оказалось, что за ним гонится не лев, а свинья в львиной шкуре. Ученики и учителя хохотали до слез над этими злоключениями, а маленький царевич сидел угрюмый; ему жаль было человека, который рвется к великим делам и гибнет, осыпаемый насмешками. Эта сцена и чувства, которые он испытал тогда, ожили сейчас в его памяти. "Таким же они хотят сделать меня", - говорил он себе. Его охватило отчаяние. Он понял, что как только будет истрачен последний талант, придет к концу его власть, а с нею и жизнь. Но тут его мысли приняли другое направление. Фараон остановился посреди комнаты. "Что может меня ожидать?.. Только смерть... Я отправлюсь к моим славным предкам, к Рамсесу Великому... Но я им не могу сказать, что погиб не защищаясь... Иначе после бедствий земной жизни меня постигнет вечный позор..." Как? Он, победитель ливийцев, будет вынужден отступить перед кучкой лицемеров, с которыми нечего было бы делать одному азиатскому полку?.. Значит, потому, что Мефрес и Херихор хотят повелевать Египтом и фараоном, его войска должны голодать, а миллион крестьян не получат благодатного отдыха?.. Разве не его предки построили эти храмы?.. Разве не они наполнили их военной добычей? Кто выигрывал сражения - жрецы или солдаты? Так кто же имеет право на сокровища? Жрецы или фараон и его армия. Молодой фараон пожал плечами и велел позвать Тутмоса. Несмотря на ночное время, царский любимец явился немедленно. - Знаешь, - сказал фараон, - жрецы отказали мне в займе, а между тем казна пуста... Тутмос выпрямился. - Прикажешь отвести их в тюрьму?.. - спросил он. - А ты бы решился это сделать? - Нет в Египте офицера, который не исполнил бы приказа нашего повелителя и вождя. - В таком случае, - медленно произнес фараон, - в таком случае... не надо никого отводить в тюрьму... У меня достаточно веры в себя и презрения к ним. Падаль, которую человек увидит на дороге, он не станет прятать в кованый сундук, а просто обойдет ее. - Но гиену сажают в клетку, - возразил Тутмос. - Пока еще рано, - ответил Рамсес. - Я вынужден быть снисходительным к этим людям, по крайней мере, до похорон моего отца, иначе они способны оскорбить его священную мумию и нарушить покой его души... А теперь вот что: ступай завтра к Хираму и скажи ему, чтобы он прислал мне того жреца, о котором мы с ним говорили. - Будет исполнено. Но я должен довести до твоего, государь, сведения, что сегодня народ громил дома мемфисских финикиян. - Вот как? Ну, это уж напрасно! - И еще мне кажется, - продолжал Тутмос, - что с тех пор, как ты приказал Пентуэру изучить положение крестьян и рабочих, жрецы подстрекают номархов и знать... Они внушают им, государь, что ты хочешь разорить знать в пользу крестьян. - И знать верит этому? - Находятся и такие, что верят, но другие говорят прямо, что это интриги жрецов против тебя. - А если бы я и в самом деле задумал улучшить жизнь крестьян?.. - спросил фараон. - Ты сделаешь, государь, все, что найдешь нужным, - ответил Тутмос. - Вот такой ответ я понимаю!.. - радостно воскликнул Рамсес XIII. - Будь спокоен и скажи знати, что она не только ничего не потеряет, исполняя мои распоряжения, а напротив, положение ее улучшится и значение возрастет. Богатства Египта должны быть наконец вырваны из рук недостойных и отданы верным слугам. Фараон простился со своим любимцем и, довольный, ушел отдыхать. Его минутное отчаяние казалось ему сейчас смешным. На следующий день около полудня его святейшеству доложили, что явилась депутация финикийских купцов. - Они собираются, вероятно, жаловаться на разгром их домов? - спросил фараон. - Нет, - ответил адъютант, - они хотят преподнести тебе дары. Действительно, человек двенадцать финикиян, во главе с Рабсуном, явились с подарками. Когда фараон вышел к ним, они пали ниц, после чего Рабсун заявил, что, по старинному обычаю, они осмеливаются повергнуть свои скромные дары к стопам повелителя, дарующего им жизнь, а их имуществу безопасность. И стали выкладывать на столы золотые чаши, цепи и кубки, наполненные драгоценными каменьями. Рабсун же положил на ступени трона поднос с папирусом, в котором финикияне письменно обязывались дать для армии всякого снаряжения на две тысячи талантов. Это был крупный подарок, в общей сложности составлявший около трех тысяч талантов. Фараон милостиво поблагодарил преданных купцов и пообещал им свое покровительство. Они ушли от него осчастливленные. Рамсес XIII облегченно вздохнул. Банкротство казны, а с ним и необходимость прибегнуть к насильственным средствам против жрецов отодвинулись на десять дней. Вечером опять под охраной Тутмоса в кабинет его святейшества явился Хирам. На этот раз он не жаловался на усталость, а пал ниц и начал плаксивым голосом проклинать дурака Дагона. - Я узнал, что этот паршивец, - начал он, - осмелился напомнить вашему святейшеству о нашем договоре относительно канала до Красного моря... Чтоб он пропал... чтоб его изъела проказа... Пусть его дети пасут свиней, а внуки родятся евреями. Изволь только, повелитель, приказать, и, сколько ни есть богатств в Финикии, она все повергнет к твоим стопам, не требуя никаких договоров и расписок. Разве мы ассирийцы или... жрецы, - добавил он шепотом, - и нам недостаточно одного слова столь могущественного владыки? - А если бы я, Хирам, действительно потребовал большой суммы? - спросил фараон. - Какой? - Например, тридцать тысяч талантов? - Сейчас? Сразу? - Нет - в продолжение года. - Ты получишь ее, - ответил Хирам, не задумываясь. Фараон был поражен его щедростью. - Но я должен вам дать что-нибудь в залог... - Только для формы, - ответил финикиянин. - Ваше святейшество даст нам в залог рудники, чтобы не вызвать подозрений у жрецов. Если б не это, Финикия предалась бы вам вся без залогов и расписок. - А канал?.. Я должен сейчас же подписать договор? - спросил фараон. - Вовсе нет. Ты заключишь с нами договор, когда пожелаешь. Рамсес был вне себя от радости. Только теперь он ощутил прелесть царской власти - и то благодаря финикиянам. - Хирам, - сказал он, уже не владея собой от волнения, - сегодня же я даю вам, финикиянам, разрешение строить канал, который соединит Средиземное море с Красным... Старик припал к ногам фараона. - Ты - величайший царь, какого когда-либо знал мир! - воскликнул он. - Пока ты не должен говорить об этом никому, ибо враги моей славы не дремлют. А чтобы подтвердить это, я даю тебе вот этот мой царский перстень... - Он снял с пальца перстень, украшенный магическим камнем, на котором было выгравировано имя Гора, и надел его на палец финикиянина. - Богатство всей Финикии к твоим услугам! - повторил глубоко взволнованный Хирам. - Ты совершишь подвиг, который будет славить имя твое, доколе не погаснет солнце. Фараон обнял его седую голову и велел ему сесть. - Итак, значит, мы - союзники, - проговорил после минутного молчания фараон, - и я надеюсь, что этот союз принесет благоденствие Египту и Финикии... - Всему миру! - воскликнул Хирам. - Скажи мне, однако, князь, откуда у тебя столько веры в меня? - Я знаю твой благородный характер... Если бы ты, повелитель, не был фараоном, ты через несколько лет стал бы богатейшим финикийским купцом и главой нашего Совета... - Допустим, - ответил Рамсес, - но ведь для того, чтобы сдержать данное вам обещание, я должен сперва раздавить жрецов. Это - борьба, а исход борьбы неизвестен. Хирам улыбнулся. - Государь, - сказал он, - если мы будем так низки, что покинем тебя, когда казна пуста, а враг поднял голову, ты проиграешь борьбу! Человек без средств легко теряет мужество, а от нищего царя отворачивается и его армия, и подданные, и вельможи... Поскольку же у тебя, государь, есть наше золото и наши агенты, да твоя армия с военачальниками, то со жрецами будет у тебя так же мало хлопот, как у слона со скорпионом. Ты ступишь на них ногой, и они будут раздавлены... Впрочем, это не мое дело. В саду ожидает верховный жрец Самонту, которому вы, ваше святейшество, велели прийти. Я удаляюсь. Теперь его час... Но достать тридцать тысяч талантов я постараюсь, пусть только ваше святейшество прикажет... Хирам снова пал ниц и ушел, обещая прислать Самонту. Вскоре верховный жрец явился. Как полагалось служителю Сета, он не брил бороды и густых всклокоченных волос. Лицо у него было строгое, а в глазах светился глубокий ум. Он поклонился без излишнего смирения и спокойно выдержал пронизывающий взгляд фараона. - Садись, - сказал владыка. Жрец сел на пол. - Ты мне нравишься, - сказал Рамсес. - У тебя осанка и лицо гиксоса, а они - самые храбрые солдаты в моей армии. И вдруг спросил: - Это ты рассказал Хираму о договоре наших жрецов с ассирийцами?.. - Я, - ответил Самонту, не опуская глаз. - Ты тоже участвовал в этой подлости? - Нет, я подслушал этот договор... В храмах, как и во дворцах вашего святейшества, стены пронизаны каналами, через которые даже с вершин пилонов можно слышать, что говорится в подземельях. - А из подземелий можно говорить с людьми, живущими в верхних покоях... - заметил фараон. - Выдавая это за голос богов, - прибавил с серьезным видом жрец. Фараон улыбнулся. Значит, предположение, что это не дух отца говорил с ним и с матерью, было правильно. - Почему ты доверил финикиянам столь важную государственную тайну? - спросил Рамсес. - Потому что я хотел предотвратить позорный договор, который повредит и нам, и финикиянам. - Ты мог предупредить кого-нибудь из знатных египтян. - Кого? - спросил жрец. - Тех, кто бессилен против Херихора, или тех, кто донес бы ему на меня, обрекая на мученическую смерть? Я сказал Хираму, потому что он знается с нашими вельможами, с которыми я никогда не встречаюсь. - А почему Херихор и Мефрес заключили подобный договор? - допытывался фараон. - Это, по моему мнению, люди недалекие. Их напугал Бероэс, великий халдейский жрец. Он сказал им, что над Египтом десять лет будет тяготеть злой рок и что если мы в течение этого времени начнем войну с Ассирией, то будем разбиты... - И они поверили этому? - Очевидно, Бероэс показывал им чудеса. Даже поднимался в воздух... Это, конечно, дело удивительное, но я никак не пойму, отчего мы должны терять Финикию, если Бероэс умеет подниматься над землей. - Значит, и ты не веришь в чудеса?.. - Кое-чему верю, - ответил Самонту. - Бероэс, кажется, действительно совершает необыкновенные вещи. А наши жрецы только обманывают и народ и повелителя. - Ты ненавидишь жреческую касту? Самонту развел руками. - Они меня тоже не терпят и, что еще хуже, глумятся надо мной будто бы потому, что я служу Сету. А между тем, что это за боги, которым приходится поворачивать голову и руки при помощи веревочек. Или что это за жрецы, которые, притворяясь благочестивыми и воздержанными, имеют по десять женщин, тратят десять, а то и двадцать талантов в год, крадут жертвоприношения, возлагаемые на алтари, и ненамного умнее учеников высшей школы? - Но вот ты же получаешь приношения от финикиян? - А от кого мне получать?.. Одни только финикияне по-настоящему чтят Сета, боясь, чтобы он не потопил их кораблей. А у нас его чтят только бедняки, и если бы я довольствовался их жертвоприношениями, то умер бы с голоду вместе с моими детьми. Фараон подумал, что этот жрец все же неплохой человек, хотя и выдает тайны храмов. К тому же он, по-видимому, умен и говорит то, что есть. - Ты слыхал что-нибудь, - спросил опять государь, - про канал, который должен соединить Средиземное море с Красным? - Это дело мне известно. Еще несколько сот лет тому назад наши инженеры разработали этот проект. - А почему его до сих пор не выполнили? - Жрецы боятся, чтобы в Египет не нахлынули иноземцы, которые могут подорвать нашу веру, а вместе с нею и их доходы. - А правда то, что говорил Хирам про племена, живущие на далеком востоке? - Все это совершенно верно. Мы знаем о них давно, и не проходит десятка лет, чтобы мы не получали из тех стран какого-нибудь драгоценного камня, рисунка или искусного изделия. Фараон опять задумался и вдруг спросил: - Ты будешь верно служить мне, если я сделаю тебя моим советником? - Я буду служить тебе не на жизнь, а на смерть... Но... если я стану советником фараона, возмутятся жрецы, которые меня ненавидят. - А не думаешь ли ты, что их можно сломить? - И даже очень легко! - ответил Самонту. - Какой же у тебя план на случай, если б я решил от них избавиться? - Надо было бы завладеть сокровищницей Лабиринта, - объявил жрец. - А мог бы ты добраться до нее? - У меня есть уже кое-какие указания. Остальное я найду, потому что знаю, где искать. - Ну, а потом что? - спросил фараон. - Надо возбудить дело против Херихора и Мефреса по обвинению в государственной измене, в тайных сношениях с Ассирией... - А где доказательства?.. - Мы их найдем при помощи финикиян, - ответил жрец. - А не грозит ли это какой-нибудь опасностью для Египта? - Никакой. Четыреста лет назад фараон Аменхотеп Четвертый свергнул власть жрецов, установив веру в единого бога Ра-Гормахиса (*126). При этом, разумеется, он захватил сокровища у храмов других богов. И вот уже тогда ни народ, ни армия, ни знать не заступились за жрецов... Что же говорить о нашем времени, когда былая вера давно пала! - А кто же помогал Аменхотепу? - Простой жрец Эйе. - Тот самый, который после смерти Аменхотепа занял его трон, - сказал Рамсес, пристально глядя в глаза жрецу. Но Самонту ответил спокойно: - Этот случай доказывает, что Аменхотеп был никуда не годным правителем, который больше заботился о славе Ра, чем о государстве. - Ты, право, настоящий мудрец! - вскричал Рамсес. - Рад служить тебе, государь! - Я назначаю тебя своим советником, - сказал фараон, - но ты не должен посещать меня тайком, а поселишься у меня во дворце. - Прости, государь, но пока члены верховной коллегии не сядут в тюрьму за переговоры с врагами государства, мое присутствие во дворце принесет больше вреда, чем пользы. Я буду служить и давать советы вашему святейшеству, но тайно. - И найдешь дорогу к сокровищнице Лабиринта? - Я надеюсь, что, пока ты вернешься, государь, из Фив, мне удастся это сделать. Когда же мы перенесем сокровища во дворец и когда суд осудит Херихора и Мефреса, которых ваше святейшество может затем помиловать, тогда я, с разрешения фараона, выступлю явно и не буду больше служить Сету, что только отпугивает от меня людей. - И ты думаешь, что все обойдется благополучно? - Ручаюсь жизнью, - ответил жрец. - Народ любит тебя, и его нетрудно поднять против сановных предателей... Солдаты послушны тебе, как ни одному из фараонов со времен Рамсеса Великого... Кто же может устоять против этих сил?.. А ко всему этому к услугам твоим будут финикияне и деньги - величайшая сила в мире. Когда Самонту собрался уходить, фараон разрешил ему припасть к своим ногам и подарил тяжелую золотую цепь и запястье, украшенное сапфирами. Не всякий вельможа удостаивался подобной милости за долгие годы службы. Посещение Самонту и его обещания преисполнили сердце фараона новыми надеждами. "Если бы только удалось добыть сокровища Лабиринта!.." Ничтожной части их хватило бы на то, чтобы освободить знать от долгов финикиянам, улучшить жизнь крестьян и выкупить заложенные поместья фараона. А какими сооружениями обогатилось бы государство!.. Да, богатства Лабиринта могли бы устранить все заботы. Ибо какой прок от того, что финикияне собирались предоставить Рамсесу большой заем? Заем надо будет когда-нибудь погасить с процентами или рано или поздно отдать в залог остальные царские поместья. Это могло только отсрочить разорение, но не предупредить его. 7 В половине месяца фаменот (январь) началась весна. Весь Египет зеленел всходами пшеницы, а на свежевспаханной земле сновали крестьяне, сеявшие люпин, бобы, фасоль и ячмень. В воздухе веяло ароматом померанцевых цветов. Вода почти совсем спала, и с каждым днем обнажались все новые и новые участки земли. Приготовления к похоронам Осириса-Мери-Амон-Рамсеса были закончены. Освященная мумия фараона была уже заключена в белый футляр, верхняя часть которого точно воспроизводила черты покойного. Фараон, казалось, глядел своими эмалевыми глазами, и божественное лицо его выражало кроткую скорбь не о покинутом мире, а о людях, которым предстояло еще пережить страдания земной жизни. На голове у него был египетский чепец в белую и синюю полосу, на шее - нитки драгоценных камней; на груди - изображение человека, стоящего на коленях с распростертыми руками; на ногах - изображения богов, священных птиц и глаз, не принадлежащих никакому существу, а как будто смотрящих из пространства. В таком виде останки царя покоились на драгоценном ложе в небольшом ящике из кедрового дерева, стенки которого были испещрены надписями, восхваляющими жизнь и подвиги покойного. Над телом парил чудесный ястреб с человеческой головой, а у ложа дежурил днем и ночью жрец, переодетый Анубисом, богом погребения, с головой шакала. Кроме того, был приготовлен еще тяжелый базальтовый саркофаг, представляющий собою наружный гроб мумии. Этот саркофаг тоже имел формы и черты покойного фараона и был покрыт надписями и изображениями молящихся людей, священных птиц и скарабеев. Семнадцатого фаменота мумию вместе с ящиком и саркофагом перенесли из "города мертвых" в царский дворец и установили в самом большом зале. Зал этот немедленно заполнили жрецы, поющие траурные гимны, представители знати и слуги покойного царя, особенно много было женщин умершего фараона, которые причитали так громко, что их вопли слышны были на другом берегу Нила. - О господин!.. О господин наш!.. - взывали они. - Зачем ты покидаешь нас? Ты - такой прекрасный, такой добрый, так радушно беседовавший с нами... Почему ты теперь молчишь?.. Ведь ты нас любил, а теперь так далек от нас! В это же время жрецы пели. Хор первый. "Я - Тум, который один..." Хор второй. "Я - Ра, первый в его лучах..." Хор первый. "Я - бог, что сам себя создает..." Хор второй. "И сам дает себе имя, и никто не удержит его среди богов..." Хор первый. "Я знаю имя великого бога, который там..." Хор второй. "Ибо я - великая птица Бенну (*127), и я вижу все, что есть" [из "Книги мертвых"]. После двух дней причитаний и молебствий к дворцу подъехала огромная колесница в виде ладьи. Ее края украшали бараньи головы и опахала из страусовых перьев, а над дорогим балдахином парил орел и блестела золотом змея - урей, символ власти фараона. На эту колесницу возложили священную мумию, невзирая на упорное сопротивление придворных женщин. Одни из них хватались за гроб, другие заклинали жрецов, чтобы те не отнимали у них дорогого господина, третьи царапали лица и рвали на себе волосы, даже били людей, несших саркофаг. Крик стоял ужасный. Наконец, колесница, приняв божественные останки, тронулась, окруженная толпами народа, растянувшимися на огромное расстояние от дворца до Нила. И здесь были люди, измазанные грязью, исцарапанные, в траурных повязках, вопившие нечеловеческими голосами. Согласно траурному ритуалу по всему пути были расставлены хоры. Хор первый. "На Запад, в обитель Осириса, на Запад идешь ты - первый среди людей, ненавидевший ложь". Хор второй. "На Запад! Не оживет уже человек, который так любил правду и ненавидел ложь". Хор возничих. "На Запад, быки, везущие траурную колесницу, на Запад!.. Ваш господин следует за вами". Хор третий. "На Запад, на Запад, в страну справедливых. Место, которое ты возлюбил, стонет и плачет по тебе". Толпа народа. "С миром иди в Абидос!.. С миром иди в Абидос!.. Да дойдешь ты с миром до Запада!" Хор плакальщиц. "О господин наш... о господин наш, когда ты отходишь на Запад, сами боги рыдают!.." Хор жрецов. "Он счастлив, наиболее чтимый среди людей! Его судьба позволяет ему отдохнуть в гробу, уготованном им самим". Хор возничих. "На Запад, быки, везущие траурную колесницу!.. На Запад!.. Ваш господин следует за вами..." Толпа народа. "С миром иди в Абидос!.. С миром иди в Абидос!.. К западному морю!.." (*0) Через каждые две-три сотни шагов стояли отряды солдат, приветствовавшие повелителя глухим барабанным боем и провожавшие его пронзительным воем труб. Это были не похороны, а триумфальное шествие в страну богов. На некотором расстоянии за колесницей шел Рамсес XIII, окруженный многолюдной свитой военачальников, а за ним царица Никотриса, поддерживаемая двумя придворными дамами. Ни сын, ни мать не плакали, ибо им было известно (чего не знал простой народ), что покойный царь уже находится вместе с Осирисом и так доволен пребыванием на родине блаженства, что не хотел бы вернуться на землю. После шествия, длившегося несколько часов и сопровождаемого несмолкающими криками, колесница с телом остановилась на берегу Нила. Тут тело сняли с колесницы, имевшей форму ладьи, и перенесли на настоящую, раззолоченную, украшенную резьбой и живописью барку с белыми и пурпурными парусами. Придворные женщины еще раз пытались отнять мумию у жрецов, еще раз запели хоры, заиграли военные оркестры. Затем на барку, увозящую царскую мумию, взошла царица Никотриса и несколько жрецов, народ стал бросать венки и букеты. Плеснули по воде весла... Рамсес XII в последний раз покинул свой дворец, направляясь по Нилу к своей гробнице в Фивах. По дороге, как заботливый повелитель, он должен был заезжать во все знаменитые места, чтобы проститься с ними. Путешествие тянулось очень долго. До Фив было около ста миль, плыть приходилось вверх по реке, и мумия должна была посетить больше десятка храмов и принять участие в торжественных службах. Спустя несколько дней после отбытия Рамсеса XII на вечный покой по пути следования его тела выехал Рамсес XIII, чтобы видом своим утешить омертвелые от скорби сердца подданных, принять от них почести и совершить жертвоприношения богам. За покойным царем следовали, каждый на собственном судне, все верховные жрецы, множество старших жрецов, наиболее богатые владельцы поместий и большая часть номархов. Новый фараон с горечью думал, что его свита будет немногочисленна. Но оказалось иначе. Вокруг Рамсеса XIII группировались все полководцы, очень много чиновников, множество представителей знати и все низшие жрецы, что скорее удивило, чем обрадовало его. Но это было только начало. Ибо, когда судно молодого фараона двинулось по Нилу, навстречу ему выплыло такое множество больших и малых, бедных и богатых лодок, что почти вся река была покрыта ими. В них сидели нагие крестьяне и работники со своими семьями, нарядные купцы, финикияне в ярких одеждах, проворные греческие матросы и даже ассирийцы и хетты. Эта толпа уже не кричала, а выла, не радовалась, а безумствовала. Поминутно на царское судно взбиралась какая-нибудь депутация, чтобы облобызать палубу, которой касались ноги повелителя, и поднести дары: горсточку зерна, лоскут ткани, простой глиняный кувшин, несколько птичек, а большей частью просто букет цветов. И еще прежде чем фараон отъехал от Мемфиса, барку, куда складывали приношения, пришлось несколько раз разгружать, чтобы она не утонула. Младшие жрецы переговаривались между собой о том, что, кроме Рамсеса Великого, ни одного фараона не приветствовали с таким восторгом. Так прошло все путешествие от Мемфиса до Фив, причем неистовство народа не ослабевало, а, напротив, усиливалось. Крестьяне покидали свои поля, ремесленники - свои мастерские, чтобы порадоваться созерцанием нового повелителя, о планах которого уже создались легенды. Ожидали огромных перемен, хотя никто не знал - каких. Одно только было известно, что строгость чиновников смягчилась, что финикияне с меньшей жестокостью собирают подати и что всегда покорный египетский народ уже не склоняет так низко голову перед жрецами. - Пусть только разрешит фараон, - говорили в харчевнях, на полях и на рынках, - мы сразу наведем порядок и расправимся со святыми мужами. Это они виноваты, что мы платим большие налоги и что раны на наших спинах никогда не заживают. В семи милях к югу от Мемфиса, между отрогами Ливийских гор, лежала страна Пиом, или Фаюм, замечательная тем, что она была создана человеческими руками. Когда-то в этом месте была пустынная котловина, окруженная амфитеатром голых гор. Фараон Аменемхет (*128) за 3500 лет до рождества Христова возымел дерзкое намерение превратить ее в цветущий край. С этой целью он отделил восточную часть котловины и окружил этот участок мощной плотиной. Она была высотой с двухэтажный дом, толщиной у основания около ста шагов и больше сорока километров длиной. Таким образом, было создано водохранилище вместимостью до тех миллиардов кубических метров (три кубических километра) воды, поверхность которой занимала около трехсот квадратных километров. Водохранилище это служило для орошения четырехсот тысяч моргов почвы, а, кроме того, в период разлива принимало в себя избыток воды и предохраняло значительную часть Египта от внезапного наводнения. Этот огромный водоем назывался Меридовым озером и считался одним из чудес мира. Благодаря ему пустынная местность превратилась в плодородную страну Пиом, где проживало и благоденствовало около двухсот тысяч жителей. В провинции этой, наряду с пальмами и пшеницей, выращивались прекрасные розы. Из них вырабатывали розовое масло, которое славилось не только в Египте, но и за его пределами. Существование Меридова озера было связано с другим чудом искусства египетских инженеров - каналом Иосифа (*129). Канал этот, шириной в двести шагов, тянулся на несколько десятков миль в длину по западную сторону Нила. Расположенный в двух милях от реки, он служил для орошения земель, граничащих с Ливийскими горами, и отводил воду в Меридово озеро. Вокруг страны Фаюм возвышалось несколько древних пирамид и множество более мелких гробниц. А на восточной ее границе, неподалеку от Нила, стоял знаменитый Лабиринт. Он был тоже построен Аменемхетом и имел форму исполинской подковы, занимавшей участок земли в тысячу шагов длиной и шестьсот шириной. Здание это было величайшей сокровищницей Египта. В нем покоились мумии многих прославленных фараонов, знаменитых жрецов, полководцев, строителей, а также чучела священных животных, особенно крокодилов. Тут хранились накопленные в продолжение веков богатства египетского царства, о которых в настоящее время трудно даже составить себе представление. Лабиринт не был недоступен снаружи и не очень бдительно охранялся: охрану его составлял лишь небольшой караул солдат жреческой армии и несколько жрецов испытанной честности. Безопасность сокровищницы зиждилась, собственно, на том, что, за исключением нескольких лиц, никто не знал, где искать ее среди Лабиринта, состоявшего из двух ярусов - надземного и подземного, в которых насчитывалось по тысяче пятисот комнат. Каждый фараон, каждый верховный жрец, наконец, каждый главный казначей и верховный судья был обязан немедленно по вступлении в должность собственными глазами осмотреть государственное достояние. Однако никто из вельмож не только не нашел бы туда пути, но не мог бы даже представить себе, где находится сокровищница: в главном ли корпусе или в одном из флигелей, над землей или под землей. Некоторым казалось, что сокровищница находится действительно под землей, далеко за пределами самого Лабиринта; другие полагали, что она лежит под дном озера, чтобы в случае нужды ее можно было затопить. Вообще же никто из вельмож не вникал в этот вопрос, зная, что покушение на достояние богов влечет за собой гибель святотатца. Возможно, впрочем, что кому-нибудь из непосвященных и удалось бы найти туда дорогу, если бы всякую такую попытку не парализовал страх. Тому, кто осмелился бы безбожным разумом посягнуть на открытие этих тайников, и всем его близким угрожала земная и вечная смерть. Прибыв в эти места, Рамсес XIII посетил прежде всего провинцию Фаюм. Она была похожа на внутренность глубокой чаши, дном которой было озеро, а краями - холмы. Повсюду взор его встречал сочную зелень трав, пестреющих цветами, верхушки пальм, рощи смоковниц и тамариндов, в которых с восхода до заката солнца раздавалось пение птиц и веселые голоса людей. Это был, пожалуй, самый счастливый уголок Египта. Народ встретил фараона восторженно. Его и свиту засыпали цветами, ему преподнесли несколько кувшинчиков драгоценнейших духов и больше десяти талантов золота и драгоценных каменьев. Два дня провел фараон в роскошной местности, где радость, казалось, расцветала на деревьях, кружилась в воздухе, отражалась в водах озера. Но ему напомнили, что он должен посетить Лабиринт. С грустью покинул он Фаюм и, уезжая, все время оглядывался назад. Вскоре, однако, его внимание поглотило величественное здание серого цвета, возвышавшееся на холме. У ворот пережившего века Лабиринта встретила фараона небольшая группа жрецов аскетического вида и отряд солдат с бритыми головами и лицами. - Эти солдаты скорее похожи на жрецов! - воскликнул Рамсес. - Потому что все они получили посвящение в низший сан, а их сотники - в высший, - ответил верховный жрец храма. Всмотревшись поближе в лица странных воинов, которые не ели мяса и жили в безбрачии, фараон уловил в них проницательный ум и спокойную энергию. Убедился он также, что его священная персона не производит в этом месте никакого впечатления. "Интересно, как думает попасть сюда Самонту?" - мелькнуло в голове у фараона. Он понял, что этих людей нельзя ни запугать, ни подкупить. От них веяло такой уверенностью, точно у каждого были в распоряжении непобедимые полчища духов. "Посмотрим, - подумал Рамсес, - испугаются ли этих богобоязненных мужей мои греки и азиаты? К счастью, они такие дикари, что даже не заметят особой торжественности этих физиономий..." По просьбе жрецов свита Рамсеса XIII осталась у ворот как бы под наблюдением солдат с бритыми головами. - И меч надо оставить? - спросил фараон. - Он нам не помешает, - ответил старший смотритель. За такой ответ молодой фараон готов был огреть этим мечом благочестивого мужа, однако сдержался. Пройдя огромный двор между двумя рядами сфинксов, фараон и жрецы попали в главный корпус. Тут в просторных, но несколько затененных сенях было восемь дверей. Смотритель спросил: - Через какую дверь, ваше святейшество, хотите пройти к сокровищнице? - Через ту, которая нас скорее приведет. Каждый из пяти жрецов взял по два пучка факелов, но только один из них зажег свет. Рядом с ним шел старший смотритель, держа в руке длинную нитку четок, на которых были какие-то знаки. За ними следовал Рамсес с тремя остальными жрецами. Старший жрец с четками повернул вправо; они вошли в большой зал, стены и колонны которого были испещрены надписями и рисунками. Оттуда прошли через узкий коридор наверх и очутились в другом зале с большим количеством дверей. Тут перед ними сдвинулась в сторону одна из плит пола, открыв отверстие, через которое они спустились вниз и опять по узкому коридору направились в комнату, где совсем не было дверей. Но проводник дотронулся до одного из иероглифов, и стена раздвинулась перед ними. Рамсес хотел определить направление, в каком они идут, но сразу же сбился. Он видел только, что они быстро проходят через большие залы, маленькие комнаты, узкие коридоры и то карабкаются вверх, то спускаются вниз и что в некоторых залах много дверей, а в других их совсем нет. Одновременно он заметил, что перед тем, как войти, проводник передвигает одно зерно своих четок, а иногда при свете факела сравнивает знаки на четках со знаками на стенах. - Где мы сейчас, - спросил вдруг фараон, - в подземном ярусе или наверху?.. - Во власти богов, - ответил один из его спутников. После нескольких поворотов и переходов фараон опять нарушил молчание. - Да ведь мы уже были здесь чуть не два раза, - сказал он. Жрецы не ответили, только несший факел осветил по очереди стены, и Рамсес, всмотревшись, должен был согласиться в душе, что они здесь, кажется, еще не были. В небольшой комнате без дверей жрец, несший факел, опустил его, и фараон увидал на полу черный высохший труп, укутанный полуистлевшей одеждой. - Это, - сказал смотритель здания, - труп одного финикиянина, который при шестнадцатой династии пытался пробраться в Лабиринт и дошел до этого места. - Его убили? - спросил фараон. - Он умер с голоду. Они шли уже с полчаса, как вдруг державший факел осветил в коридоре нишу, где тоже лежал высохший труп. - Это, - заявил смотритель, - труп нубийского жреца, который в царствование деда вашего святейшества пытался сюда проникнуть. Фараон не спрашивал, что с ним случилось. Ему казалось, что он находится где-то глубоко внизу и что здание давит его своей тяжестью. О том, чтобы как-нибудь ориентироваться в сотнях коридоров, зал, комнат, он больше не думал. И даже не пытался уяснить себе, каким чудом расступаются перед ними каменные стены или проваливаются полы. "Самонту ничего не сделает, - думал он, - или погибнет, как эти двое, про которых я должен буду ему рассказать". Такого удрученного состояния, такого сознания своего ничтожества и бессилия он никогда еще не испытывал. Иногда ему казалось, что жрецы покинут его вдруг в одной из этих узких комнат без дверей. Его охватывало отчаяние, и он протягивал руку к мечу, готовый изрубить их. Но тут же спохватывался, что без их помощи ему не выйти отсюда, и поникал головой. "О, если б хоть на минуту увидеть дневной свет!.. Как страшна должна быть смерть в этих трех тысячах комнат, наполненных мраком!" Души героев испытывают иногда минуты такого уныния, каких обыкновенный человек даже не может себе представить. Шествие длилось уже около часа, когда они наконец дошли до длинного зала с двумя рядами восьмиугольных колонн. Трое жрецов, окружавших фараона, разошлись по сторонам, причем Рамсес заметил, что один из них прислонился к колонне и как будто вошел в нее. Минуту спустя в одной из стен открылся узкий проход, жрецы вернулись на свои места, а их проводник велел зажечь четыре факела. Все направились к этому проходу и осторожно протиснулись в него. - Вот кладовые... - сказал смотритель здания. Жрецы быстро зажгли факелы, укрепленные у колонн и стен, и Рамсес увидел ряд длинных комнат, заполненных всевозможными изделиями, которым цены не было. В эту коллекцию каждая династия, если не каждый фараон, вкладывали все, что было у них наиболее красивого и ценного. Здесь были колесницы, ладьи, кровати, столы, ларцы и троны, золотые или обитые листовым золотом и инкрустированные слоновой костью, перламутром, разноцветным деревом - с таким необычайным искусством и так богато, что на каждую из этих вещей были потрачены ремесленниками-художниками десятки лет; были доспехи, шлемы, щиты и колчаны, сверкавшие драгоценными каменьями, были кувшины, чаши и ложки из чистого золота, драгоценные одежды и балдахины. Все это благодаря сухости и чистоте воздуха в продолжение столетий сохранялось без изменения и порчи. Среди особых достопримечательностей фараон заметил серебряную модель ассирийского дворца, подаренную Рамсесу XII Саргоном. Верховный жрец, объясняя фараону, какой подарок кем преподнесен, внимательно всматривался в его лицо, но вместо восторга улавливал одно лишь недовольство. - Скажите мне, - спросил вдруг фараон, - какая польза от этих сокровищ, запертых в темном подземелье? - В них заключается огромная сила на случай, если бы Египет оказался в опасности. За несколько этих шлемов, колесниц, мечей мы можем купить себе расположение всех ассирийских наместников. А может быть, не устоял бы и царь Ассар, если бы мы преподнесли ему утварь для тронного зала или оружейной. - Я думаю, что они предпочтут все отнять мечом, чем получить только кое-что за свое расположение к нам, - заметил фараон. - Пусть попробуют, - ответил жрец. - Понимаю. У вас, по-видимому, имеется способ уничтожить сокровища. Но в таком случае уже никто ими не воспользуется. - Это не моего ума дело. Мы стережем то, что нам поручено, и поступаем, как нам приказано. - А разве не лучше было бы использовать часть этих сокровищ для подкрепления государственной казны, чтобы вывести Египет из плачевного положения, в каком он сейчас находится? - спросил фараон. - Это уже зависит не от нас. Рамсес нахмурил брови. Некоторое время он рассматривал предметы - без особого, впрочем, восхищения - и снова спросил: - Хорошо. Эти искусные изделия могут пригодиться, чтоб приобрести расположение ассирийских вельмож. Но если вспыхнет война с Ассирией, на какие средства мы добудем хлеб, людей и оружие у народов, которые не очень разбираются в художественных диковинах? - Откройте сокровищницу!.. - распорядился верховный жрец. Жрецы немедленно повиновались. Двое скрылись, как будто вошли внутрь колонны, а один по лесенке взобрался на стену и стал вертеть что-то около резного украшения. Опять раздвинулась потайная дверь, и Рамсес вошел в настоящее хранилище. Это была просторная комната, заполненная бесценными сокровищами. Там стояли глиняные бочки, наполненные золотым песком, золотые слитки, сложенные как кирпичи, и связанные пучками золотые стержни. Серебряные слитки составляли как бы стену шириной в несколько локтей, высотой до потолка. В нишах и на каменных столах лежали драгоценные каменья всех цветов радуги: рубины, топазы, изумруды, сапфиры, алмазы, наконец, жемчужины величиной с орех и даже с птичье яйцо. Были среди них такие драгоценности, что за одну можно было бы купить целый город. - Вот наше богатство на случай бедствия, - сказал жрец-смотритель. - Какого же еще бедствия вы ждете? - спросил фараон. - Народ нищ, знать и двор в долгах, армия сокращена наполовину, у фараона нет денег - разве был когда-нибудь Египет в худшем положении? - Он был в худшем, когда его покорили гиксосы. - Еще через десяток-другой лет, - ответил Рамсес, - нас покорят даже израильтяне, если их не опередят ливийцы и эфиопы. А тогда эти чудесные каменья, разбитые на мелкие осколки, пойдут на украшение еврейских и негритянских сандалий... - Будьте спокойны, ваше святейшество, - в случае нужды не только сокровищница, но и весь Лабиринт исчезнет бесследно вместе со своими хранителями. Рамсес окончательно понял, что перед ним фанатики, которые думают только об одном - чтобы никого не допустить к овладению этим богатством. Фараон присел на груду золотых слитков и сказал: - Так вы храните эти драгоценности на случай народных бедствий? - Да, святейший государь. - Хорошо. Но кто же вас, хранителей, известит, что именно такое бедствие наступило, если оно наступит? - Для этого должно быть созвано чрезвычайное собрание, в котором примут участие фараон, тринадцать высших жрецов, тринадцать номархов, тринадцать представителей знати, тринадцать офицеров и по тринадцати человек из купцов, ремесленников и крестьян, обязательно коренных египтян. - Значит, такому собранию вы отдадите сокровища? - спросил фараон. - Дадим необходимую сумму, если все собрание единодушно решит, что Египет находится в опасности, и... - И что?.. - И если статуя Амона в Фивах подтвердит это решение. Рамсес наклонил голову, чтобы скрыть свою радость. У него уже был готов план. "Я созову такое собрание и склоню его к единодушию, - подумал он про себя. - Думаю, что и божественная статуя Амона подтвердит его решение, если я окружу жрецов моими азиатами". - Спасибо вам, благочестивые мужи, - сказал он громко, - за то, что вы показали мне драгоценности, колоссальная стоимость которых не мешает мне быть самым нищим из всех царей на свете. А теперь я попрошу вас вывести меня самой короткой и удобной дорогой. - Желаем вашему святейшеству, - ответил смотритель, - прибавить в Лабиринт еще столько же богатств, сколько вы сейчас видели. А что касается выхода отсюда, то есть только один путь, и по нему нам придется возвращаться. Один из жрецов подал Рамсесу несколько фиников, другой флягу с вином, приправленным укрепляющими веществами. К фараону вернулись силы, и он пошел бодрее. - Много бы дал я, - сказал он, смеясь, - чтобы понять все извилины этой причудливой дороги. Жрец-проводник остановился. - Уверяю вас, ваше святейшество, мы и сами не знаем и не помним дороги, хотя каждый из нас ходил по ней больше десятка раз. - Каким же образом вы сюда попадаете? - Мы пользуемся некоторыми указаниями, но если бы у нас, хотя бы, например, сейчас, какое-нибудь из них исчезло, мы погибли бы здесь от голода. Наконец они вышли в наружные комнаты, а из них во двор. Фараон огляделся вокруг и несколько раз глубоко вздохнул. - За все сокровища Лабиринта я не хотел бы их сторожить!.. Грудь сжимается от страха, когда подумаешь, что можно умереть в этой каменной темнице. - Но можно и привязаться к ней, - ответил с улыбкой старший жрец. Фараон поблагодарил каждого из своих провожатых и в заключение сказал: - Я бы хотел оказать вам какую-нибудь милость. Требуйте... Но жрецы равнодушно молчали, а начальник их сказал: - Прости мне, государь, дерзость, но чего мы могли бы пожелать? Наши фиги и финики так же сладки, как плоды и ягоды твоего сада, вода так же хороша, как вода в твоем колодце, а если б нас привлекали богатства, разве у нас их не больше, чем у всех царей? "Этих я ничем не склоню на свою сторону, - подумал фараон. - Но... я дам им решение чрезвычайного собрания, подтвержденное Амоном". 8 Покинув Фаюм, фараон и его свита недели две плыли на юг, вверх по Нилу: их окружали тучи лодок, их приветствовали радостными криками, засыпали цветами. По обоим берегам реки, на фоне зеленых полей, тянулись ряды крестьянских хижин, рощи смоковниц и пальм. То и дело среди зелени мелькали белые домики какого-нибудь городка или показывался большой город с разноцветными зданиями, с величественными пилонами храмов. На западе смутно виднелась гряда Ливийских гор, а на востоке - Аравийская горная цепь, которая подступала все ближе к реке. Можно было разглядеть ее изрытые желтые, розовые или почти черные скалы, напоминавшие своим видом развалины сооруженных исполинами крепостей или храмов. Посреди Нила попадались островки, которые как будто только вчера всплыли на поверхность, а сегодня стояли уже покрытые пышной растительностью, населенные бесчисленными стаями птиц. Когда появлялся шумный кортеж фараона, птицы в испуге взлетали и, кружа над судами, присоединяли свой крик к мощным возгласам народа. Над всем этим высилось безоблачное небо и солнце струило свой живительный свет, в потоках которого даже черная земля приобретала какой-то блеск, а камни окрашивались всеми цветами радуги. Время проходило быстро и приятно. Сперва фараона немного раздражали эти непрекращающиеся крики, но потом он так привык к ним, что уже не обращал на них внимания и мог изучать документы, совещаться и даже спать. В тридцати - сорока милях от Фаюма на левом берегу Нила находился большой город Сиут (*130), в котором Рамсес отдохнул несколько дней. Остановиться было необходимо, потому что мумия покойного царя находилась еще в Абидосе, где у гробницы Осириса совершались торжественные моления. Сиут был одним из наиболее богатых городов Верхнего Египта. Здесь выделывалась знаменитая посуда из белой и черной глины и ткались полотна; здесь был главный рынок, куда привозили товары из разбросанных в пустыне оазисов. Тут, наконец, находился знаменитый храм Анубиса, бога с головой шакала. На второй день пребывания фараона в этом городе к нему явился жрец Пентуэр, председатель комиссии, обследовавшей положение народа. - У тебя есть какие-нибудь новости? - спросил фараон. - Есть. Весь Египет благословляет тебя, государь. С кем мне ни приходилось говорить, все полны надежд и думают, что твое царствование возродит государство. - Я хочу, - ответил фараон, - чтобы мои подданные были счастливы и народ вздохнул свободнее. Хочу, чтобы Египет имел, как когда-то, восемь миллионов населения и отвоевал землю, захваченную у него пустыней. Хочу, чтоб трудящийся человек отдыхал каждый седьмой день и чтобы у каждого земледельца был собственный кусок земли. Пентуэр пал ниц перед милостивым фараоном. - Встань, - сказал Рамсес. - Надо, однако, признаться, у меня были часы тяжкой скорби. Я вижу бедственное положение моего народа, я хочу помочь ему, а мне сообщают, что казна пуста. Ты ведь сам прекрасно понимаешь, что без нескольких десятков тысяч талантов наличными деньгами я не могу решиться на какие бы то ни было реформы. Но сегодня я спокоен: я нашел способ добыть необходимые средства из Лабиринта. Пентуэр с удивлением посмотрел на повелителя. - Хранитель сокровищ разъяснил мне, что я должен сделать. Надо созвать общее собрание всех сословий по тринадцати представителей от каждого, и, если они заявят, что Египет находится в нужде. Лабиринт выдаст им ценности... О боги! - прибавил он. - За несколько... за одно их тех сокровищ, что там лежат, можно дать народу пятьдесят дней отдыха в году!.. Трудно придумать, как можно было бы употребить их с большей пользой. Пентуэр покачал головой. - Повелитель, - сказал он, - шесть миллионов египтян, со мной и моими друзьями в числе первых, согласятся, чтобы ты почерпнул из этой сокровищницы. Но... не обманывай себя, сто высших сановников государства воспротивятся этому, и ты ничего не получишь. - Уж не хотят ли они заставить меня просить милостыню на паперти какого-нибудь храма?.. - вырвалось у фараона. - Нет, - ответил жрец, - они будут бояться, чтобы раз тронутая сокровищница не опустела. Они будут подозревать вернейших твоих слуг в желании сделать сокровищницу Лабиринта источником наживы. И тогда зависть станет нашептывать им: "А почему бы и нам не воспользоваться?.." Не ненависть к тебе, а именно это взаимное недоверие и жадность вызовут их сопротивление. Фараон, выслушав его, успокоился и даже улыбнулся. - Если это так, как ты говоришь, дорогой Пентуэр, то не сомневайся, - сказал он. - Сейчас я понял, для чего Амон установил власть фараона и наделил его сверхчеловеческим могуществом. Для того, видишь ли, чтобы сто, хотя бы и самых знатных, негодяев не могли погубить государство. - Рамсес встал с кресла и прибавил: - Скажи моему народу, пусть терпеливо работает... Скажи верным мне жрецам, чтобы они служили богам и изучали пути, ведущие к мудрости, этому солнцу вселенной. А строптивых и подозрительных вельмож предоставь мне. Горе им, если они разгневают меня! - Повелитель! - промолвил жрец. - Я всегда буду служить тебе верой и правдой. Но когда, простившись, Пентуэр уходил, лицо его выдавало озабоченность. В пятнадцати милях от Сиута, вверх по реке, дикие аравийские скалы подступают почти к самому Нилу, а Ливийские горы отодвигаются от него так далеко, что простирающаяся там долина, пожалуй, самая широкая в Египте. В этом месте стояли рядом два высокочтимых города: Тин и Абидос (*131). Там родился Менес, первый фараон Египта; там сто тысяч лет назад было опущено в могилу святое тело бога Осириса, предательски убитого своим братом Тифоном. Там, наконец, в память этих великих событий незабываемый вовеки фараон Сети (*132) воздвиг храм, к которому стекались паломники со всего Египта. Каждый правоверный должен был хоть раз в жизни коснуться челом этой благословенной земли. Воистину же счастливым был тот, чья мумия могла совершить путешествие в Абидос и остановиться хотя бы вдалеке от стен храма. Мумия Рамсеса XII пробыла там несколько дней, ибо это был царь, отличавшийся большим благочестием. Неудивительно поэтому, что и Рамсес XIII начал свое правление возданием почестей гробнице Осириса. Храм Сети не принадлежал ни к числу самых древних, ни наиболее величественных в Египте. Но он отличался чистотой египетского стиля. Его святейшество Рамсес XIII посетил его и вместе с верховным жрецом Сэмом совершил в нем жертвоприношение. Земли, принадлежавшие храму, занимали пространство в сто пятьдесят моргов; здесь были пруды, изобиловавшие рыбой, цветники, плодовые сады, огороды и, наконец, дома, вернее, дворцы жрецов. Повсюду росли пальмы, смоковницы, апельсины, тополя, акации, образуя либо аллеи, проложенные в направлении четырех стран света, либо молодые рощи, где деревья были правильно рассажены и почти одинаковой высоты. Под бдительным оком жрецов даже растения здесь не развивались естественно, а, получая искусственные формы геометрических фигур, образовывали неправильные, но живописные группы. Пальмы, тамаринды, кипарисы и мирты, подобно солдатам, выстраивались шпалерами или колоннадами. Трава представляла собой ковер, разукрашенный цветами так, чтобы простой народ видел на этих газонах изображения богов или священных животных, а мудрец находил изречения, написанные иероглифами. Центральную часть садов занимал прямоугольник длиной в девятьсот метров и шириной в триста. В окружавшей его не очень высокой стене были одни видимые для всех ворота и больше десятка потайных калиток. Через ворота богомольцы входили в выложенный камнем двор. Самый храм стоял посреди двора; это было прямоугольное здание в четыреста пятьдесят шагов длиной и сто пятьдесят шириной. От ворот к храму вела аллея сфинксов с львиными телами и человеческими головами. Они стояли в два ряда, по десяти в каждом, и смотрели друг другу в глаза. Между ними могли проходить лишь высшие сановники. В конце аллеи сфинксов, против ворот, возвышались два обелиска - две тонкие и высокие четырехугольные колонны из гранита, - на которых была начертана вся история фараона Сети. И лишь за обелисками виднелись тяжелые ворота храма, по обеим сторонам которых высились два мощных сооружения в виде усеченных пирамид, называемые пилонами. Это были как бы две широкие башни, стены которых были испещрены рисунками, изображавшими победы Сети или его жертвоприношения богам. В эти ворота уже не могли пройти крестьяне, а только богатые горожане и лица привилегированных сословий. Ворота вели в перистиль, то есть двор, окруженный галереей, поддерживаемой множеством колонн. Перистиль мог вместить до десяти тысяч молящихся. Со двора знатные люди имели еще право входить в первый зал, гипостиль, потолок которого поддерживался двумя рядами высоких колонн. Гипостиль вмещал около двух тысяч верующих. Этот зал был последним пределом для мирян. Даже самые высшие сановники, не получившие жреческого посвящения, имели право молиться только здесь и с этого места смотреть на занавешенную статую бога, возвышавшуюся в зале "божественного откровения". За залом "откровения" находился зал "жертвенных столов", куда жрецы складывали дары, приносимые богам верующими. Далее находился "зал отдохновения", где бог отдыхал перед торжественным шествием и после возвращения; последней была часовня, или святилище, где бог пребывал постоянно. В часовне, выдолбленной в каменной глыбе, было обычно тесно и темно. Со всех сторон к ней примыкали такие же небольшие приделы, где хранились одежда и утварь, сосуды и драгоценности бога, который в своем неприступном убежище спал, умывался, натирался благовониями, ел и пил и, возможно даже, принимал молодых и красивых женщин. В святилище входил только верховный жрец и царствующий фараон, если он получил посвящение. Простой смертный, попав туда, мог лишиться жизни. Стены и колонны каждого зала были покрыты надписями и поясняющей живописью. В галерее, окружавшей двор (перистиль), были запечатлены имена и портреты всех фараонов, от Менеса, первого повелителя Египта, до Рамсеса XII. В гипостиле, куда доступ имела только знать, была представлена наглядным способом география и статистика Египта и покоренных народов; в "зале откровения" - календарь и астрономические карты; в залах "жертвенных столов" и "отдохновения" - картины религиозно-обрядового содержания, а в святилище - наставления, как вызывать загробные тени и управлять силами природы. Эти познания, недоступные простым смертным, были заключены в выражения столь сложные, что даже жрецы эпохи Рамсеса XII уже не понимали их. Лишь халдею Бероэсу дано было воскресить умирающую премудрость. Отдохнув два дня в абидосском дворце, Рамсес XIII отправился в храм. На фараоне была белая рубашка, золотой панцирь, передник в оранжевую и синюю полосу, стальной меч и золотой шлем. Он сел в колесницу, запряженную лошадьми, в страусовых перьях, которых вели под уздцы номархи, и, окруженный свитой, медленно двинулся к дому Осириса. Куда бы он ни глянул - на поля, на реку, на крыши домов, даже на ветви смоковниц, - всюду теснился народ и раздавались несмолкаемые крики, напоминавшие рев бури. Доехав до храма, фараон остановил колесницу и сошел у наружных ворот, предназначенных для народа, что очень понравилось толпе и порадовало жрецов. Он пешком прошел аллею сфинксов и, приняв приветствия святых мужей, возжег курения перед статуями Сети по обе стороны широких ворот, изображавшими бога в сидячем положении. В перистиле верховный жрец обратил его внимание на мастерски исполненные портреты фараонов и показал место, предназначенное для его изображения; в гипостиле он объяснил ему значение географических карт и статистических таблиц. В зале "божественного откровения" Рамсес воскурил благовония перед огромной статуей Осириса; там же верховный жрец показал ему колонны, посвященные отдельным планетам: Меркурию, Венере, Луне, Марсу, Юпитеру и Сатурну. Эти семь колонн стояли вокруг статуи лучезарного божества. - Ты говоришь, - спросил Рамсес, - что есть шесть планет, а я вижу тут семь колонн... - Эта седьмая представляет землю, которая тоже является планетой, - тихо ответил верховный жрец. Удивленный фараон потребовал разъяснений, но мудрец молчал и только жестами дал понять, что для дальнейших откровений уста его запечатаны. В зале "жертвенных столов" послышалась тихая, приятная музыка, под звуки которой хор жрецов и жриц исполнил торжественный танец. Фараон снял свой золотой шлем и драгоценный панцирь и пожертвовал и то и другое Осирису, пожелав, чтобы эти дары остались в сокровищнице бога, а не были сданы в Лабиринт. За эту щедрость верховный жрец подарил повелителю самую красивую во всем хоре пятнадцатилетнюю танцовщицу, которая, казалось, была очень довольна своей судьбой. Когда Рамсес очутился в "зале отдохновения", он воссел на трон, а его заместитель в делах религии верховный жрец Сэм, при звуках музыки, окруженный дымом благовонных курений, вошел в святилище, чтобы вынести оттуда статую бога. Вскоре раздался оглушительный звон колокольчиков, и в полумраке зала появилась золотая ладья; она была закрыта завесами, которые шевелились, как будто там сидело живое существо. Жрецы пали ниц, Рамсес же стал пристально вглядываться в прозрачные завесы. Одна из них приоткрылась, и фараон увидел ребенка необычайной красоты, посмотревшего на него такими умными глазами, что повелителю Египта стало даже страшно. - Вот он, Гор, - шептали жрецы, - Гор - восходящее солнце, он сын и отец Осириса и муж своей матери, она же - его сестра. Началась процессия, но лишь по внутренней части храма. Впереди шли арфисты и танцовщицы, потом белый бык с золотым щитом между рогами, за ними два хора жрецов, затем верховные жрецы, несшие бога, потом опять хоры и, наконец, фараон в носилках, несомых восемью жрецами. Когда процессия обошла все залы и галереи храма, бог и Рамсес вернулись в "зал отдохновения". Завесы, скрывавшие святую ладью, приоткрылись во второй раз, и прекрасный ребенок улыбнулся фараону. Потом Сэм отнес ладью и бога в святилище. "Не стать ли мне верховным жрецом?" - подумал фараон, которому ребенок так понравился, что ему хотелось бы видеть его почаще. Но когда он вышел из храма и увидел солнце и бесчисленную толпу ликующего народа, он признался себе, что ничего не понимает. Откуда взялся этот ребенок, не похожий на египетских детей, откуда этот сверхчеловеческий ум в его глазах и что все это означает? Вдруг ему вспомнился его убитый сын, который мог быть таким же красивым, и на глазах у ста тысяч подданных повелитель Египта заплакал. - Уверовал!.. Фараон уверовал!.. - стали перешептываться жрецы... - Только вошел в обитель Осириса, как смягчилось его сердце!.. В тот же день исцелились слепой и два паралитика, молившиеся за стеною храма. Коллегия жрецов решила занести этот день в число чудотворных и на наружной стене храма нарисовать картину, изображающую прослезившегося фараона и исцеленных калек. Поздно, после полудня, Рамсес вернулся к себе во дворец, где выслушал доклады. Когда же все вельможи покинули фараона, явился Тутмос и сказал: - Жрец Самонту хочет тебе выразить свои верноподданнические чувства. - Хорошо, приведи его. - Он покорнейше просит тебя, государь, чтобы ты принял его в шатре в военном лагере, уверяя, что у дворцовых стен есть уши... - Хотел бы я знать, что ему нужно?.. - сказал фараон и сообщил придворным, что ночь проведет в лагере. Перед закатом солнца фараон уехал с Тутмосом к своим верным полкам и нашел там в лагере царский шатер, у которого, по приказу Тутмоса, несли караул азиаты. Вечером явился Самонту в плаще паломника и, почтительно приветствовав его святейшество, прошептал: - Мне кажется, что всю дорогу за мной шел какой-то человек, который остановился неподалеку от твоего божественного шатра. Может быть, он подослан жрецами? По приказу фараона Тутмос выбежал и действительно нашел постороннего офицера. - Кто ты такой? - спросил он. - Я - Эннана, сотник полка Исиды... несчастный Эннана. Ты не помнишь меня? Больше года назад на маневрах в Пи-Баилосе я заметил священных скарабеев... - Ах, это ты!.. - удивился Тутмос. - Но ведь твой полк стоит не в Абидосе? - Уста твои - источник истины. Мы стоим в жалком захолустье под Меной, где жрецы заставили нас чинить канал, словно каких-нибудь крестьян или евреев. - Как же ты попал сюда? - Я выпросил отпуск на несколько дней, - ответил Эннана, - и, как олень, мучимый жаждой, прибежал к источнику. - Что тебе нужно? - Я хочу просить у государя защиты против бритоголовых; они не дают мне повышения за то, что я сочувствую страданиям солдат. Озабоченный Тутмос вернулся в шатер и повторил фараону свой разговор с Эннаной. - Эннана?.. - повторил фараон. - Да, да, помню... Он наделал нам хлопот своими скарабеями, хотя, правда, и получил по милости Херихора пятьдесят палок. Так ты говоришь, он жалуется на жрецов? Давай-ка его сюда. Фараон велел Самонту удалиться в соседнее отделение шатра, а любимца своего послал за Эннаной. Неудачливый офицер тут же явился, пал ниц, а потом, стоя на коленях и все время вздыхая, сказал: - "Я ежедневно молюсь Ра-Гормахису при его восхождении и закате, и Амону, и Ра, и Птаху, и другим богам и богиням, чтобы ты здравствовал, владыка Египта! Чтобы ты жил! Чтобы ты преуспевал, а я чтобы мог видеть хотя бы следы твоих ступней" (*0). - Что ему нужно? - спросил фараон Тутмоса, впервые придерживаясь этикета. - Его святейшество спрашивает, что тебе нужно? - сказал Тутмос. Лицемерный Эннана, не вставая с колен, повернулся к любимцу фараона: - Ты - ухо и око повелителя, - начал он, - который дарует нам радость и жизнь, и я отвечу тебе, как на суде Осириса. Я служу в жреческом полку божественной Исиды десять лет. Шесть лет я воевал на восточных границах. Мои ровесники достигли высоких чинов, а я все еще только сотник, и все время меня бьют по приказу богобоязненных жрецов. А за что меня так обижают? "Днем только и думаю о книгах, а по ночам читаю, - ибо глупец, оставляющий книги с такой быстротой, с какой убегает газель, подобен ослу, получающему побои, подобен глухому, который не слышит и с которым приходится говорить жестами. Несмотря на эту любовь к знаниям, я не хвалюсь своей ученостью, а спрашиваю у всех совета, ибо у каждого можно чему-нибудь научиться, досточтимым же мудрецам оказываю почтение!" Фараон сделал нетерпеливое движение, но продолжал слушать, зная, что египтянин считает многословие своим долгом и высшим выражением почтительности к начальству. - Вот я какой, - продолжал Эннана. - "В чужом доме я не заглядываюсь на женщин; челяди даю есть что полагается и сам не спорю при дележе. Лицо у меня всегда довольное, с начальниками я почтителен, не сяду, если старший стоит. Я не назойлив и непрошеный не вхожу в чужой дом. Что увидит мой глаз, о том я молчу, ибо знаю, что люди глухи к тем, кто употребляет много слов. Мудрость учит, что человек похож: на кладовую, полную различных ответов. Поэтому я всегда выбираю хороший ответ и даю его, а дурной держу на замке. Чужой клеветы не повторяю, а уж что касается поручений, то всегда исполняю их как можно лучше" [древнеегипетские правила житейской мудрости]. - И что я получаю за это?.. - закончил Эннана, повысив голос. - Голодаю, хожу в лохмотьях и не могу лежать на спине, до того она избита. В книгах я читаю, что жреческая каста награждает храбрость и благоразумие. Но так было, наверно, очень давно. Ибо сейчас жрецы пренебрегают благоразумием, а храбрость и силу выбивают из офицеров палкой... - Я засну, слушая его, - сказал фараон. - Эннана, - обратился Тутмос к просителю, - ты убедил фараона, что хорошо начитан. А теперь скажи, только покороче, что тебе нужно? - Стрела не долетает так быстро до цели, как моя просьба долетит до божественных стоп государя, - ответил Эннана. - Так мне опостылела служба у бритоголовых, такой горечью переполнили мое сердце жрецы, что если я не перейду служить в войска фараона, то убью себя собственным мечом, который не однажды наводил трепет на врагов Египта. Я готов быть скорее десятником, рядовым воином его святейшества, чем сотником в жреческих полках. Свинья или собака может служить им, а не правоверный египтянин. Последнюю фразу Эннана произнес с такой бешеной яростью, что фараон сказал по-гречески Тутмосу: - Возьми его в гвардию. Офицер, который не любит жрецов, может нам пригодиться. - Его святейшество, повелитель обоих миров, приказал зачислить тебя в свою гвардию, - повторил Тутмос. - Здоровье и жизнь мои принадлежат повелителю нашему Рамсесу - да живет он вечно! - воскликнул Эннана и поцеловал ковер, лежавший у ног фараона. Пока осчастливленный Эннана пятился задом из шатра, поминутно падая ниц и благословляя повелителя, фараон сказал Тутмосу: - У меня в горле першит от его болтовни. Надо мне непременно научить египетских солдат и офицеров выражаться кратко, а не так, как ученые писцы. - Был бы у него один этот недостаток!.. - прошептал Тутмос, на которого Эннана произвел неприятное впечатление. Фараон велел позвать Самонту. - Не беспокойся, - сказал он жрецу, - офицер, который шел позади тебя, не следил за тобой. Он слишком глуп, чтоб исполнять такого рода поручения. Но рука у него тяжелая, и он может пригодиться. А теперь скажи мне, - прибавил фараон, - что заставляет тебя быть таким осторожным? - Я уже почти знаю дорогу к сокровищнице в Лабиринте, - ответил Самонту. Фараон покачал головой. - Это трудное дело, - сказал он тихо. - Я час целый кружил по коридорам и залам, как мышь, за которой гонится кот. И, признаюсь тебе, не только не запомнил дороги, но даже никогда не решился бы пойти по ней один. Умереть при свете солнца, может быть, даже весело, но смерть в этих норах, где заблудился бы крот... брр... - И тем не менее мы должны найти ее и овладеть ею, - заявил Самонту. - А если хранители сами отдадут нам нужную часть сокровищ? - спросил фараон. - Они не сделают этого, пока живы Херихор, Мефрес и их приспешники. Поверь мне, государь, этим вельможам хочется одного - спеленать тебя, как младенца... Фараон побледнел от ярости. - Как бы я не спеленал их цепями!.. Каким образом ты хочешь открыть дорогу? - Здесь, в Абидосе, в гробнице Осириса я нашел полный план дороги в сокровищницу, - сказал жрец. - А откуда ты узнал, что он здесь? - Из надписей в храме Сета. - Когда же ты нашел план? - Когда мумия вечно живущего отца твоего находилась в храме Осириса, - ответил Самонту. - Я сопровождал царственное тело и, стоя на ночном дежурстве в "зале отдохновения", вошел в святилище. - Тебе бы быть полководцем, а не верховным жрецом!.. - воскликнул, смеясь, Рамсес. - Так тебе уже понятна дорога в Лабиринт? - Понятна-то она была мне давно, а вот теперь я собрал необходимые указания. - Можешь мне объяснить? - Охотно; при случае даже могу показать тебе план. Дорога эта, - продолжал Самонту, - четыре раза обходит зигзагом весь Лабиринт. Она начинается в самом верхнем этаже и кончается в самом низу, в подземелье, а кроме того, по пути делает множество петель. Поэтому она так длинна. - А как ты попадешь из одного зала, где множество дверей, в другой?.. - На каждой двери, ведущей к цели, начертана частица изречения: "Горе предателю, который пытается познать величайшую государственную тайну и протянуть святотатственную руку за достоянием богов. Труп его будет - как падаль, а дух не будет знать покоя и будет скитаться по темным местам, терзаемый собственными грехами..." - И тебя не пугает эта надпись? - А тебя, государь, пугает вид ливийского копья? Угрозы хороши для черни, а не для меня; я сам сумел бы написать еще более грозные проклятия. Фараон задумался. - Ты прав, - сказал он, - копье не страшно тому, кто умеет его отразить, и ложный путь не прельстит мудреца, знающего слово истины... Ну, а как же ты заставишь расступаться перед тобой камни в стенах и колонны разверзаться, словно двери, чтобы они пропускали тебя все дальше? Самонту пренебрежительно пожал плечами. - В моем храме, - ответил он, - тоже много потайных входов, открывающихся еще с большим трудом, чем в Лабиринте. Кому известно тайное слово, тот всюду пройдет, - это ты правильно сказал. Фараон, подперев голову рукой, долго о чем-то думал. - Мне было бы жаль, - сказал он, - если бы тебя постигла беда на этом пути. - В худшем случае я найду там смерть. Ну, а разве она не грозит даже фараонам?.. Ты ведь и сам шел смело к Содовым озерам, хотя не был уверен, что вернешься оттуда. Не думай, государь, - продолжал жрец, - что мне придется пройти весь тот путь, который проходят посетители Лабиринта. Я найду кратчайший путь, и прежде чем ты дочитаешь молитву в честь Осириса, я буду там, в то время как ты, идя туда, успел бы прочесть тридцать молитв. - Разве там есть и другие выходы? - Несомненно. И я должен их найти. Я ведь не пойду так, как ты, днем или через главный вход. - А как же? - В наружной стене много потайных входов, которые я знаю и которые мудрые хранители никогда не охраняют... Во дворе караулы ночью немногочисленны и настолько полагаются на защиту богов или страх черни, что большей частью спят... Кроме того, три раза от заката до восхода солнца жрецы уходят в храм на молитву, а солдаты совершают религиозные обряды под открытым небом. Не успеют они помолиться, как я буду уже в здании. - А если ты заблудишься? - У меня в руках будет план. - А если план поддельный? - спросил фараон, не будучи в силах скрыть своей тревоги. - А если ты не получишь сокровищ Лабиринта?.. Если финикияне, раздумав, не дадут обещанного займа?.. Если солдаты будут голодать и надежды народа будут обмануты?.. Поверь мне, государь, - продолжал жрец, - в галереях Лабиринта я буду в большей безопасности, чем ты в своем государстве. - Но темнота... темнота!.. И стены, которых нельзя пробить! И глубина, и эти сотни путей, среди которых невозможно не заблудиться?.. Подумай, Самонту, борьба с людьми - игрушка, борьба же с тьмой и тайной - вещь страшная! Самонту усмехнулся. - Ты, государь, - сказал он, - не знаешь моей жизни... Когда мне было двадцать пять лет, я был жрецом Осириса... - Ты? - спросил с удивлением Рамсес. - Я. И сейчас я скажу тебе, почему я предпочел служение Сету. Меня отправили на Синайский полуостров, чтобы построить там небольшой храм для горнорабочих. Стройка продолжалась шесть лет. А так как у меня было много свободного времени, то я бродил по горам и заглядывал там в пещеры. Чего я только не насмотрелся!.. Длиннейшие коридоры, которых не пройдешь и за несколько часов; узкие проходы, через которые приходится проползать на животе; пещеры, такие огромные, что в каждой из них мог бы поместиться целый храм. Я видел подземные реки и озера, хрустальные дворцы, темные, как ночь, гроты, в которых собственной руки не увидишь, или, наоборот, такие светлые, как будто в них сияет второе солнце... Сколько раз я не мог найти дороги, блуждая в бесчисленных проходах, сколько раз потухал у меня факел, сколько раз я скатывался в разверзшуюся передо мной пропасть!.. Мне случалось по нескольку дней проводить в подземелье, питаться поджаренным ячменем и утолять жажду, слизывая влагу с мокрых скал, и я часто не знал, выйду ли обратно на свет дневной. Зато я накопил опыт, зрение у меня обострилось, и я даже полюбил эти страшные ущелья. И сейчас, когда я подумаю об игрушечных тайниках Лабиринта, мне становится смешно. Здания, построенные человеком, - это кротовые норы в сравнении с гигантскими сооружениями, какие воздвигнуты безмолвными и незримыми духами земли. Один раз я увидел нечто ужасное, что заставило меня посвятить себя другому богу. К западу от Синайского рудника лежит горный узел, где в ущельях часто бывают слышны подземные громы, земля дрожит и иногда показывается пламя... Влекомый любопытством, я отправился туда с намерением пробыть подольше и в поисках дороги благодаря едва приметной расселине открыл целую сеть огромных пещер, под сводами которых могла бы поместиться величайшая пирамида. Когда я бродил там, до меня долетел резкий запах тления, такой отвратительный, что я хотел бежать. Пересилив себя, однако, я вошел в пещеру, откуда исходил этот запах, и увидел... представь себе, государь, человека, у которого ноги и руки наполовину короче, чем у нас, но страшно толсты, неуклюжи и оканчиваются когтями. Добавь широкий, сплющенный по бокам хвост, сверху волнистый, как петушиный гребень; добавь страшно длинную шею, а на ней собачью голову. Наконец, одень это чудовище в доспехи, покрытые на спине изогнутыми шипами... Теперь вообрази себе, что эта фигура стоит на ногах, руками и грудью опершись на скалу. - Это что-то отвратительное, - сказал фараон, - я его сразу бы убил... - Оно не было отвратительным, и подумай, государь, существо это ростом было с обелиск. Рамсес XIII сделал недовольный жест. - Самонту, - сказал он, - мне кажется, что ты гулял по своим пещерам во сне... - Клянусь тебе, государь, жизнью моих детей, что говорю правду!.. Да, если б это чудовище в оболочке гада, покрытое доспехами с шипами, лежало на земле, то вместе с хвостом оно имело бы пятьдесят шагов в длину... Несмотря на страх и отвращение, я несколько раз возвращался в пещеру и осмотрел его очень внимательно. - Что ж, оно было живое? - Нет, это был уже труп, труп давно умершего чудовища, но сохранившегося, как наши мумии. Его сохранила необычайная сухость воздуха, а может быть, неизвестные нам соли земли. Это было мое последнее открытие, - продолжал Самонту, - больше я не забирался в пещеру, но, думая об этом, говорил себе: Осирис создает крупные твари - львов, слонов, лошадей... А Сет порождает змея, летучую мышь, крокодила. Чудовище, которое я видел, наверное, создание Сета. А так как оно огромно и страшнее всего, что мы знаем под солнцем, значит, бог Сет сильнее, чем бог Осирис. Так я уверовал в Сета и, вернувшись в Египет, поселился в его храме. Когда же я рассказал жрецам о своем открытии, они сообщили мне, что знают еще много таких чудовищ. Самонту перевел дух и продолжал: - Если когда-нибудь ты, государь, пожелаешь посетить наш храм, я покажу тебе в гробницах удивительные и страшные существа: гусей с головой ящерицы и крыльями летучей мыши, ящериц, похожих на лебедей, но величиной больше страусов, крокодилов в три раза длиннее, чем те, что живут в Ниле, лягушку ростом с собаку... Это иногда мумии, иногда скелеты, найденные в пещерах и сохранившиеся в наших гробницах. Народ думает, что мы им поклоняемся, а на самом деле мы только исследуем их строение и оберегаем их от порчи. - Я поверю тебе, когда сам увижу, - ответил фараон. - Скажи мне, однако, как могли подобные твари очутиться в пещерах?.. - Государь мой, - ответил жрец, - мир, в котором мы живем, подвержен великим изменениям. В самом Египте мы находим развалины городов и храмов, глубоко скрытые в земле. Было время, когда место Нижнего Египта занимал морской залив, а Нил струил свои воды во всю ширину нашей долины. А еще раньше здесь, на том месте, где находится наше государство, было море. Предки же наши жили в стране, ныне захваченной западной пустыней. Еще раньше, десятки тысяч лет назад, не было таких людей, как мы, а были существа, похожие на обезьян, которые умели, однако, строить шалаши, поддерживать огонь, драться дубинами и камнями. В то время не было ни лошадей, ни быков, но слоны, носороги и львы втрое или вчетверо превосходили размерами нынешних. Однако и исполинские слоны не самые древние чудовища. Еще до них жили исполинские гады, летающие, плавающие и ползающие по суше. До гадов же на земле были только слизняки и рыбы, а до них - одни лишь растения, но такие, каких сейчас уже нет... - А еще раньше? - спросил Рамсес. - Еще раньше земля была пуста и безлюдна и дух божий носился над водами (*133). - Что-то я слышал об этом, - сказал фараон. - Но не поверю, пока ты не покажешь мне мумии чудовищ, которые, как ты говоришь, находятся в вашем храме. - Если ты разрешишь, я закончу свой рассказ, - сказал Самонту. - Так вот, когда я увидел в Синайской пещере этот труп чудовища, меня охватил страх, и я в течение нескольких лет не решался входить ни в одну пещеру. Но, с тех пор как жрецы Сета объяснили мне, откуда взялись эти странные существа, страх у меня прошел и верх взяло любопытство. И сейчас нет для меня более приятного развлечения, как бродить по подземельям, искать путей в темноте. Поэтому путешествие по Лабиринту доставит мне не больше труда, чем прогулка по царскому саду. - Самонту, - сказал фараон, - я очень ценю твое нечеловеческое мужество и мудрость. Ты рассказал столько любопытного, что, право, мне самому захотелось проникнуть в пещеры, и когда-нибудь, возможно, я отправлюсь вместе с тобой к Синаю. Но все же я боюсь, что тебе не справиться в Лабиринте, и на всякий случай соберу совет египтян, который предоставит мне право воспользоваться его сокровищами. - Это никогда не помешает, - ответил жрец. - Но все же мои усилия не пропадут даром, потому что Мефрес и Херихор вряд ли согласятся выдать сокровища. - А ты уверен в успехе?.. - настойчиво допытывался фараон. - С тех пор как существует Египет, - убеждал его Самонту, - не было человека, располагающего столькими средствами, сколькими располагаю я, для достижения победы в этой борьбе, которая представляется мне даже не борьбой, а развлечением. Одних пугает темнота, а я ее люблю и даже не теряю способности видеть в темноте; другие не умеют ориентироваться в анфиладах зал и галерей, а я это делаю с легкостью; третьи не знают секрета открывания потайных входов, а я с этим прекрасно знаком. Если бы я не обладал больше ничем, кроме того, что перечислил, то уже и тогда я за месяц, за два сумел бы найти дорогу в Лабиринт. Но у меня к тому же подробный план этих переходов, и я знаю слова, которые проведут меня из зала в зал. Что же может мне помешать? - А все же в глубине души ты сомневаешься! Ты ведь испугался офицера, который, как тебе казалось, идет за тобой! Жрец пожал плечами. - Я ничего и никого не боюсь, - ответил он хладнокровно, - я только осторожен. Я предусматриваю все и подготовлен даже к тому, что меня могут поймать. - Тебя ожидают тогда страшные пытки!.. - прошептал Рамсес. - Этому не бывать! Прямо из подземелья Лабиринта я открою себе дверь в страну, где царит вечный свет. - И не будешь раскаиваться в своем поступке? - Нет. Ведь я рискую для достижения великой цели: я хочу занять в государстве место Херихора... - Даю тебе клятву - ты его займешь. - Если не погибну. А что на вершины гор приходится подниматься над краем пропастей, что в таком путешествии может поскользнуться нога и я могу сорваться - какое это имеет значение?.. Ты, государь, позаботишься о судьбе моих детей. - Тогда ступай, - сказал фараон. - Ты достоин быть моим первым помощником. 9 Покинув Абидос, Рамсес XIII поплыл, как и прежде, вверх по реке до городов Тантарен (Дендера) и Кенне, которые лежали почти друг против друга - один на восточном, другой на западном берегу Нила. В Тантарене было две достопримечательности: пруд, где содержали священных крокодилов, и храм Хатор, при котором была высшая жреческая школа. В ней обучали медицине, песнопению, правилам богослужения и, наконец, астрономии. Фараон побывал в обоих местах. Он возмутился, когда его заставили воскурить благовония перед священными крокодилами, которых он считал вонючими и глупыми гадами. Когда же один из них во время жертвоприношения, высунувшись из воды, схватил его зубами за одежду, Рамсес так хлопнул его по голове бронзовой кадильницей, что гад на минуту закрыл глаза и растопырил лапы, а потом попятился и полез в воду, словно поняв, что молодой владыка не потерпит бесцеремонности даже от существа божественного происхождения. - Может быть, я совершил кощунство? - спросил фараон верховного жреца. Святой отец посмотрел искоса, не подслушивает ли кто-нибудь, и ответил: - Если б я знал, что ты, государь, принесешь ему такого рода жертву, я дал бы тебе дубинку, а не кадильницу. Этот крокодил - несноснейшая тварь во всем храме... Однажды он схватил ребенка... - И сожрал? - Родители были довольны... - ответил жрец. - Как это вы, умные люди, - спросил его фараон, подумав, - можете поклоняться животным, которых, когда никто не видит, готовы лупить дубинкой?.. Верховный жрец, снова убедившись, что поблизости никого нет, ответил: - Надеюсь, повелитель, ты не заподозришь людей, признающих единого бога, в том, что они верят в святость животных... То, что делается, делается для черни... Бык Апис, которого якобы чтят жрецы, самый красивый бык во всем Египте и поддерживает породу нашего скота. Ибисы и аисты очищают наши поля от падали. Кошки уничтожают мышей и таким образом сохраняют хлебные запасы, а крокодилам мы обязаны тем, что в Ниле хорошая вода, тогда как без них мы отравлялись бы ею. Легкомысленный, темный народ не понимает пользы этих животных и истребил бы их за один год, если бы мы не охраняли их существования религиозными обрядами. Вот секрет наших храмов, посвященных животным, и нашего поклонения им. Мы курим фимиам тем, кого народ должен чтить просто потому, что они приносят ему пользу. В храме Хатор фараон быстро обошел дворы медицинской школы и без особого восторга выслушал прорицания астрологов. Когда же верховный жрец-астроном показал ему золотую доску, на которой была выгравирована карта неба, фараон сказал: - Часто ли сбываются предсказания, которые вы читаете по звездам? - Иногда сбываются. - А если б вы предсказывали по деревьям, камням или по движению воды, они тоже сбывались бы? Верховный жрец смутился. - Не считай нас обманщиками. Мы предсказываем людям будущее, потому что оно их интересует, и, по правде сказать, только это и привлекает их в астрономии. - А что вас привлекает в ней? - Мы изучаем положение и движение звезд. - А какая от этого польза? - Мы оказали Египту немалые услуги. Мы указываем направление, в котором надо строить здания и рыть канавы. Без помощи нашей науки морские корабли не могли бы удаляться от берегов. Мы, наконец, составляем календарь и определяем сроки предстоящих небесных явлений. Например, в скором времени ожидается затмение... Но Рамсес, не слушая его, повернулся и ушел. "Как можно, - думал он, - строить храмы для такой детской забавы и еще делать какие-то чертежи на золотых досках? Святые мужи не знают, что и придумать от безделья..." Недолго пробыв в Тантарене, фараон переправился на другую сторону Нила, в город Кенне. Там не было ни знаменитых храмов, ни окуриваемых благовониями крокодилов, ни золотых досок со звездами, зато там процветало гончарное искусство и торговля. Из Кенне шли два тракта к портам Красного моря - Косейру и Беренике (*134), и дорога к Порфировым горам, откуда привозили статуи и огромные глыбы строительного камня. В Кенне было очень много финикиян, которые с огромным энтузиазмом встретили фараона и преподнесли ему в дар разных драгоценностей на десять талантов. Несмотря на радушную встречу, он провел здесь только один день: ему дали знать из Фив, что священная мумия Рамсеса XII уже находится в Луксорском дворце (*135) и ожидает погребения. В ту эпоху Фивы были огромным городом и занимали площадь почти в двенадцать квадратных километров. Здесь находился величайший в Египте храм Амона и много общественных и частных зданий. Главные улицы, широкие и прямые, были выложены каменными плитами, вдоль берегов Нила тянулись набережные, дома имели четыре-пять этажей. Перед каждым храмом и каждым дворцом возвышались величественные ворота с пилонами, отчего Фивы получили название "стовратых". Этот город, с развитыми ремеслами и торговлей, был как бы порогом вечности, ибо на противоположном, западном берегу Нила среди ущелий находилось бесчисленное количество гробниц жрецов, знати, царей. Своим величием Фивы были обязаны двум фараонам: Аменхотепу III, или Мемнону, который "застал город глиняным, а оставил каменным", и Рамсесу II, который достроил и расширил постройки, начатые Аменхотепом. На восточном берегу Нила, в южной части города, находился целый квартал величественных царских дворцов и храмов, на развалинах которых сейчас стоит городок Луксор. Здесь тело фараона ожидало последних обрядов. Когда прибыл Рамсес XIII, все Фивы вышли ему навстречу. В домах остались только старики и калеки, а в переулках - воры. Здесь в первый раз народ выпряг лошадей из колесницы фараона и сам потащил ее. Здесь также впервые фараон услышал крики и проклятия по адресу жрецов - что его очень обрадовало, а также громкие требования, чтобы каждый седьмой день был праздником, и это заставило его задуматься. Он хотел преподнести этот подарок трудящемуся люду Египта, но не думал, что его намерения уже получили огласку и народ ожидает их немедленного исполнения. Хотя надо было пройти всего около мили, шествие длилось несколько часов. Царская колесница очень часто останавливалась в толпе и могла двинуться дальше не ранее, чем гвардии его святейшества удавалось поднять ничком лежавших на земле людей. Добравшись наконец до царских садов, где он занимал небольшой дворец, Рамсес был до того утомлен, что в этот день не занимался государственными делами. А на следующий день, воскурив благовония перед мумией отца, стоявшей в главном царском дворце, он сказал Херихору, что можно перевезти тело в гробницу. Это, однако, было сделано не сразу. Из дворца покойного перевезли в храм Рамсеса, где он отдыхал сутки. Затем траурный кортеж торжественно направился в храм Амона-Ра. Подробности погребального обряда были те же, что и в Мемфисе, только теперь все это носило более грандиозный характер. Царские дворцы, расположенные на правом берегу Нила, в южной части города, соединяла с храмом Амона-Ра, находившимся в северной его части, единственная в своем роде дорога. Это была широкая аллея длиной в два километра, обсаженная огромными деревьями и уставленная двумя рядами сфинксов, у которых на львиных телах были человеческие или бараньи головы. Их было несколько сот. По обеим сторонам аллеи теснились бесчисленные толпы народа, собравшегося из Фив и окрестностей, а посредине двигалась погребальная процессия. Шли оркестры различных полков, группы плакальщиц, хоры певцов, все ремесленные и купеческие цехи, депутации от нескольких десятков номов со своими богами и знаменами, депутации больше чем от десятка народов, поддерживавших сношения с Египтом, и снова музыка, плакальщицы и жреческие хоры. Царскую мумию опять везли в золотой ладье, однако гораздо более роскошной, чем в Мемфисе. Колесница, запряженная восемью парами белых быков, была высотой около двух этажей. Она почти утопала в венках и букетах; ее украшали страусовые перья и драгоценные ткани и обволакивали густые клубы дыма из курящихся кадильниц, что производило впечатление, будто Рамсес XII уже, подобно богу, является своему народу в облаках. С пилонов всех фиванских храмов доносилось грохотанье, напоминавшее гром, и скорбный звон мощных бронзовых досок. Несмотря на то, что погребальное шествие двигалось по широкой пустынной аллее под наблюдением египетских вое