ыха. Скоро в Нижнем Египте опять загудело, как в улье. Крестьяне требовали не только праздников, но и платы наличными за общественные работы. Рабочие в трактирах и на улицах ругали жрецов, желавших ограничить священную власть фараона. Количество преступлений возросло, но правонарушители отказывались являться в суд. Писцы присмирели, и никто из них не осмеливался ударить простолюдина, зная, что тот ему не спустит. В храмы реже приносили жертвы; богов, охранявших границы номов, все чаще забрасывали камнями и грязью, а нередко даже опрокидывали. Страх нашел на жрецов, номархов и их приспешников. Тщетно судьи напоминали на базарах и проезжих дорогах о законе, по которому земледелец, рабочий и даже торговец не должны заниматься сплетнями, отвлекающими их от работы. Толпа со смехом и криком забрасывала глашатаев гнилыми овощами и косточками от фиников. Знатные устремились во дворец и, припадая к стопам фараона, молили его о спасении. - У нас, - взывали они, - словно земля разверзается под ногами, как будто жизни приходит конец. Стихии разбушевались, в умах брожение. Если ты не спасешь нас, государь, часы наши сочтены... - Моя казна пуста, армия немногочисленна, полиция давно не получает жалованья, - отвечал фараон. - Если вы хотите покоя и безопасности, вы должны доставить мне средства. Я сделаю все, что можно, и надеюсь, что мне удастся восстановить порядок. Действительно, фараон распорядился стянуть войска и разместить их в наиболее важных пунктах страны. Одновременно он послал приказ Нитагору, чтобы тот поручил восточную границу своему помощнику, а сам с пятью лучшими полками направился к Мемфису. Фараон действовал так не столько для защиты знати от черни, сколько для того, чтобы иметь под рукой большие силы на случай, если бы верховные жрецы подняли против него население Верхнего Египта и полки, принадлежавшие храмам. Десятого паопи в царском дворце и его окрестностях царило большое оживление: собрались делегаты, чтобы решить вопрос о праве фараона черпать из сокровищницы Лабиринта, а также толпа людей, желавших хотя бы увидать место, где совершалось необычайное в Египте торжество. Шествие делегатов началось с утра. Впереди шли крестьяне в белых чепцах и набедренниках; у каждого в руках был толстый лоскут холста, чтобы прикрыть спину в присутствии фараона. За ними шли работники и ремесленники, тоже в чепцах и набедренниках, но покрывала у них были из более тонкой ткани, а узенькие передники были вышиты разноцветными узорами. За ними шли купцы в длинных рубахах и накидках; некоторые были в париках, другие щеголяли богатыми ручными и ножными запястьями и перстнями. Далее шли офицеры в чепцах и полосатых кафтанах, черных с желтым, синих с белым, синих с красным... У двоих вместо кафтанов были на груди латунные полупанцири. После значительного перерыва показалось тринадцать человек из знати в огромных париках и белых одеждах до земли. За ними шли номархи в одеждах, обшитых пурпурной полосой, и с коронами на голове. Шествие замыкали жрецы с бритыми головами и лицами, через плечо у них была перекинута шкура пантеры. Делегаты вошли в большой зал фараона, где стояли одна за другой семь скамей: самая низкая - для крестьян, самая высокая - для жреческой касты. Вскоре появился несомый в носилках фараон Рамсес XIII. Делегаты пали ниц. Воссев на высокий трон, повелитель обоих миров разрешил своим подданным встать и занять места на скамьях. За ним вошли и сели на более низких тронах верховные жрецы Херихор, Мефрес и хранитель Лабиринта со шкатулкой в руке. Блестящая свита военачальников окружала фараона, за спиной его встали двое высших сановников с опахалами из павлиньих перьев. - Правоверные египтяне! - начал повелитель обоих миров. - Известно ли вам, что мой двор, моя армия и мои чиновники терпят недостатки, которых не может пополнить обедневшая казна. О расходах на мою священную особу я не говорю, ибо я ем и одеваюсь, как солдат; у любого военачальника или великого писца больше прислуги и женщин, чем у меня. По рядам собравшихся пробежал шепот одобрения. - До сих пор существовал обычай, - продолжал Рамсес, - что, когда казна нуждалась в средствах, увеличивались налоги на трудящееся население. Я же, зная свой народ и его нужду, не только не желаю налагать на него новое бремя, я хотел бы, наоборот, предоставить ему некоторые льготы... - Живи вечно, государь наш! - послышались возгласы с нижних скамей. - К счастью для Египта, - продолжал фараон, - государство наше обладает сокровищами, с помощью которых можно укрепить армию, выплатить жалованье чиновникам, одарить народ и даже расплатиться со всеми долгами нашими как храмам, так и финикиянам. Сокровища эти, собранные достославными моими предками, лежат в подвалах Лабиринта. Но они могут быть тронуты лишь в том случае, если вы, правоверные, все, как один человек, признаете, что Египет находится в нужде и я, царь, имею право распорядиться сокровищами моих предшественников. - Признаем! Просим тебя, государь, возьми, сколько нужно! - раздались голоса со всех скамей. - Достойный Херихор! - обратился фараон к верховному жрецу. - Нет ли у священного жреческого сословия каких-либо возражений по этому поводу? - Есть небольшие, - ответил жрец, вставая. - По исконному праву сокровища Лабиринта могут быть тронуты лишь тогда, когда государство лишено всяких других средств. Но сейчас дело обстоит не так. Ибо если правительство откажется платить финикиянам долги, непомерно возросшие из-за ростовщических процентов, то это не только наполнит казну фараона, но и облегчит жизнь простого народа, ныне тяжко работающего на финикиян. По рядам делегатов снова пронесся шепот одобрения: - Твой совет, святой муж, исполнен мудрости, - спокойно ответил фараон, - но он опасен. Ибо если мой казначей, достойные номархи и знать хоть раз решатся не заплатить долга, то сегодня мы не заплатим финикиянам, а завтра можем забыть о том, что должны фараону и храмам. А кто поручится, что и простой народ, ободренный примером высших, не сочтет себя вправе забыть о своих обязанностях по отношению к нам? Удар был настолько силен, что достойнейший Херихор даже пригнулся в своем кресле и замолчал. - А ты, верховный хранитель Лабиринта, хочешь что-нибудь прибавить? - спросил фараон. - У меня есть с собой шкатулка с белыми и черными камешками, - ответил жрец. - Каждый делегат получит по камешку того и другого цвета и один из них бросит в кувшин. Кто согласен, чтобы ты нарушил неприкосновенность Лабиринта, бросит черный камешек, а кто желает, чтобы достояние богов осталось неприкосновенным, положит белый. - Не соглашайся на это, государь, - шепнул на ухо фараону казначей. - Пусть лучше каждый делегат скажет открыто, что у него на душе. - Отнесемся с должным почтением к древнему обычаю, - вмешался Мефрес. - Что ж, пускай бросают камешки в кувшин, - решил фараон. - Мое сердце чисто и намерения непреклонны. Мефрес и Херихор переглянулись. Хранитель Лабиринта в сопровождении двух военачальников стал обходить скамьи и вручать делегатам по два камешка: черный и белый. Бедняки из народа были очень смущены, видя перед собой столь высоких сановников. Некоторые крестьяне падали ниц, не решаясь брать камешки, и с трудом понимали, что могут бросить в кувшин только один камешек: черный или белый. - Мне бы хотелось угодить и богам и его святейшеству, - бормотал старый пастух. В конце концов сановникам удалось объяснить, а беднякам понять, что следует делать, и голосование началось. Каждый делегат подходил к кувшину и опускал камешек так, чтобы другие не видели, какого цвета камешек он бросает. Тем временем главный казначей, стоя на коленях позади трона, шептал фараону: - Все погибло! Если бы голосовали открыто, у нас было бы единогласное решение. А теперь пусть отсохнет у меня рука, если в кувшине не окажется десятка-двух белых камешков. - Успокойся, верный слуга, - ответил, улыбаясь, Рамсес. - У меня под рукой больше полков, чем людей, голосующих против нас. - К чему? К чему? - простонал казначей. - Ведь если не будет единогласия, нам не откроют Лабиринта... Рамсес продолжал улыбаться. Голосование окончилось. Хранитель Лабиринта поднял кувшин и высыпал его содержимое на золотой поднос: на девяносто одного голосующего было восемьдесят три черных камешка и восемь белых. Военачальники и чиновники оцепенели от ужаса, верховные же жрецы смотрели на присутствующих торжествуя, но вдруг они забеспокоились: с лица Рамсеса не сходила улыбка. Никто не решался объявить вслух, что предложение фараона провалилось. Фараон заговорил первый, своим обычным тоном, как будто ничего не случилось: - Правоверные египтяне, добрые слуги мои! Вы исполнили мой приказ, и милость моя с вами. Два дня вы будете гостями в моем доме. Получив подарки, вы вернетесь к своим семьям и мирным занятиям. Мир же вам и мое благословение! Сказав это, фараон вышел со свитой из зала. Верховные жрецы Мефрес и Херихор опять переглянулись, но уже с тревогой. - А он нисколько не огорчился, - сказал шепотом Херихор. - Я же говорил, что это - бешеный зверь, - ответил Мефрес. - Он не остановится даже перед насилием. Если мы не предупредим его... - Боги сохранят нас и свои прибежища... Вечером в покоях Рамсеса XIII собрались вернейшие его слуги: главный казначей, верховный писец, Тутмос и Калипп, командующий греческим корпусом. - Ах, повелитель, - сокрушался казначей, - почему ты не поступил, как твои вечно живущие предки? Если бы делегаты голосовали открыто, у нас в руках уже было бы право на сокровища Лабиринта! - Истину говорит достойнейший, - поддержал казначея верховный писец. Фараон покачал головой. - Вы ошибаетесь. Даже если бы весь Египет крикнул: "Отдать казне богатства Лабиринта!" - верховные жрецы не отдали бы. - Зачем же мы созывали делегатов? Это взбудоражило и разожгло надежды у народа, который сейчас напоминает реку во время разлива. - Я не боюсь разлива, - ответил фараон, - мои полки будут для него плотинами... А польза этого собрания для меня ясна, она показала всю слабость моих противников: восемьдесят три камешка за нас, восемь за них. Это означает, что если они могут рассчитывать на один корпус, то я - на десять. Не заблуждайтесь, - продолжал фараон, - между мной и верховными жрецами уже началась война. Они - крепость, которой мы предложили сдаться. Они отказались - значит, надо брать ее штурмом. - Живи вечно! - воскликнули Тутмос и Калипп. - Приказывай, государь! - поддержал верховный писец. - Слушайте! - сказал Рамсес. - Ты, казначей, раздашь сто талантов полиции, офицерам рабочих отрядов и сельским старостам в номах Сефт, Неха-Хент, Неха-Пеху, Себет-Хет, Аа, Амент, Ка (*126). Раздашь также трактирщикам и содержателям постоялых дворов ячмень, пшеницу и вино, чтобы простой народ мог получать даром питье и закуску. Сделаешь это немедленно, чтобы до двадцатого паопи запасы продовольствия были на местах. Казначей низко поклонился. - Ты, писец, напиши и вели завтра объявить на улицах, что варвары из западной пустыни хотят с большими силами напасть на священную провинцию Фаюм... Ты, Калипп, пошлешь четыре греческих полка на юг. Два - пусть станут под Лабиринтом, два - пусть продвинутся до Ханеса (*127). Если ополчение жрецов подойдет со стороны Фив - вы отбросите его и не допустите до Фаюма. Когда же народ, подстрекаемый жрецами, станет угрожать Лабиринту, - пусть твои греки займут его. - А если охрана окажет сопротивление? - спросил Калипп. - Это будет бунт, - ответил фараон. - А ты, Тутмос, - продолжал он, - пошлешь три полка в Мемфис и расставишь их поблизости от храмов Птаха, Исиды и Гора. Когда возмущенный народ захочет штурмовать их, пусть командиры полков займут ворота, не допустят чернь до святых мест и защитят верховных жрецов от оскорблений. И в Лабиринте и в мемфисских храмах найдутся жрецы, которые выйдут навстречу полкам с зелеными ветвями. Военачальники спросят у них пароль и обратятся к ним за советом. - А если кто-нибудь посмеет сопротивляться? - спросил Тутмос. - Только бунтовщики не исполняют приказа фараона, - ответил Рамсес. - Храмы и Лабиринт должны быть заняты войсками двадцать третьего паопи, - продолжал он, обращаясь к верховному писцу, - поэтому как в Мемфисе, так и в Фаюме народ может начать собираться уже восемнадцатого, сначала небольшими группами, потом все большими. И если около двадцатого начнутся незначительные беспорядки, то не следует их останавливать. Но штурмовать храмы они могут только двадцать второго и двадцать третьего. Когда же войска займут эти пункты, все должно успокоиться. - А не лучше ли немедленно арестовать Херихора и Мефреса? - спросил Тутмос. - Зачем? Дело не в них, а в храмах и Лабиринте, но войска еще не готовы занять их. К тому же Хирам, перехвативший письма Херихора к ассирийцам, вернется не раньше двадцатого. Так что только двадцать первого паопи у нас будут в руках улики, доказывающие, что верховные жрецы - изменники, и мы сможем объявить об этом народу. - Должен ли я сам со своими войсками ехать в Фаюм? - спросил Калипп. - О нет! Вы с Тутмосом останетесь при мне с отборнейшими полками. Надо ведь иметь резервы на случай, если верховные жрецы привлекут на свою сторону часть народа. - А ты не боишься измены, государь? - спросил Тутмос. Фараон небрежно махнул рукой. - Измена неизбежна, она просачивается, как вода из надтреснутой бочки. Конечно, верховные жрецы отчасти угадывают мои планы, да и я знаю их намерения. А так как я раньше их собрал силы, то они окажутся слабее. За несколько дней не сформируешь полков... - А чары? - спросил Тутмос. - Нет чар, которых бы не рассекала секира! - воскликнул, смеясь, Рамсес. Тутмос хотел тут же рассказать фараону о проделках жрецов с Ликоном. Но и на этот раз его остановило соображение, что если фараон очень разгневается, то утратит спокойствие, которое сейчас придает ему твердость. "Вождь перед сражением не должен думать ни о чем, кроме сражения. Заняться делом Ликона фараон успеет, когда жрецы будут уже в тюрьме", - думал Тутмос. Фараон приказал ему остаться, а трое остальных вельмож, низко поклонившись, ушли. - Наконец-то! - вздохнул облегченно верховный писец, когда они вышли из покоев фараона. - Наконец-то окончится власть бритых голов! - Давно пора! - поддакнул казначей. - За последние десять лет самый захудалый пророк пользуется большим влиянием, чем номарх Фив или Мемфиса. - Я думаю, что Херихор втихомолку готовит себе лодку, чтобы удрать до двадцать третьего паопи, - заметил Калипп. - А что с ним станется? - ответил писец. - Государь простит его, когда он смирится. - И даже по заступничеству царицы Никотрисы оставит жрецам их богатства, - добавил казначей, - взяв только нужное для государственной казны. - Мне кажется, что фараон затевает слишком большие приготовления, - заметил писец. - Я бы ограничился греческими полками и не стал бы трогать народ... - Молод еще... любит движение... шум... - сказал казначей. - Сразу видно, что вы не солдаты. Когда дело касается борьбы, надо собрать все силы, потому что всегда могут возникнуть неожиданности, - возразил Калипп. - Разумеется, если бы за нами не стоял народ, - подтвердил писец. - А так, какие могут быть неожиданности! Боги не придут защищать Лабиринт. - Ты говоришь так, достойнейший, потому что уверен в нашем вожде, который старается все предусмотреть. Иначе ты бы очень волновался. - Я не предвижу никаких неожиданностей, - настаивал писец. - Разве что жрецы снова распустят слух, что фараон сошел с ума. - Жрецы испробуют все средства, но их ненадолго хватит, - закончил, зевая, главный казначей. - Я благодарю богов, что они указали мне место в лагере фараона... А теперь пора спать... После ухода вельмож Тутмос открыл потайную дверь в одной из стен и впустил Самонту. Фараон встретил верховного жреца храма Сета с большой радостью, подал ему руку для поцелуя и обнял его. - Мир тебе, добрый слуга! - сказал фараон. - Какие новости ты принес? - Я был уже два раза в Лабиринте, - ответил жрец. - И знаешь дорогу? - Я знал ее и раньше. Но сейчас я сделал одно открытие: все хранилище может рухнуть, убить людей и уничтожить драгоценности, которым цены нет... Фараон нахмурился. - Поэтому, - продолжал Самонту, - прикажи дать мне в помощь десяток верных людей. Я войду с ними ночью в Лабиринт накануне штурма и займу комнаты по соседству с сокровищницей... особенно верхнюю... - Ты их проведешь с собой? - Да. Впрочем, я еще раз схожу в Лабиринт один и проверю окончательно, нельзя ли будет предупредить разрушение без посторонней помощи. Люди, даже самые верные, могут оказаться ненадежными. - Может быть, за тобой уже следят? - спросил фараон. - Верь мне, государь, - ответил жрец, прикладывая руки к груди, - чтобы меня выследить, нужно чудо. Они слепы, как дети. Они уже чуют, что кто-то хочет пробраться в Лабиринт, но удваивают стражу у входов, которые всем известны. А между тем я сам за месяц узнал три потайных входа, про которые они забыли, а может быть, и вовсе не знали. Только какой-нибудь дух мог бы открыть им, что я брожу по Лабиринту, а тем более указать комнату, где я нахожусь. В трех тысячах комнат и коридоров это совершенно немыслимо... - Достойный Самонту прав, - вмешался в разговор Тутмос. - Пожалуй, мы слишком уж много принимаем предосторожностей против этих гадин. - Не говори этого, начальник, - сказал жрец. - Силы их рядом с силами государя - это горсть песку по сравнению с пустыней, но Херихор и Мефрес люди умные и, пожалуй, используют против нас такие виды оружия и такие приемы, перед которыми мы просто растеряемся... наши храмы полны тайн, изумляющих даже мудрецов, не говоря уж о простом народе. - Расскажи мне, что ты о них знаешь, - попросил фараон. - Я могу с уверенностью сказать, что твои солдаты встретят в храмах немало чудес. То перед ними погаснет свет, то их окружат языки пламени и отвратительные чудовища; там стена преградит им путь, тут разверзнется под ногами пропасть, в одних галереях их зальет вода, в других незримые руки будут бросать в них камни... А какой гром, какие голоса будут раздаваться вокруг них! - Во всех храмах есть младшие жрецы, сочувствующие мне, а в Лабиринте будешь ты, - сказал фараон. - И наши секиры, - вставил Тутмос. - Плох тот солдат, который отступает перед огнем или страшилищами или тратит время на то, чтобы прислушиваться к таинственным голосам. - Правильно говоришь, начальник! - воскликнул Самонту. - Если только вы будете смело идти вперед, все страхи рассеются, голоса смолкнут, а огонь перестанет жечь. Теперь последнее слово, государь, - обратился жрец к Рамсесу. - Если я погибну... - Не говори так, - перебил его фараон. - ...если я погибну, - продолжал с печальной улыбкой Самонту, - к тебе явится молодой жрец Сета с моим перстнем. Пусть солдаты займут Лабиринт, прогонят сторожей и пусть не уходят из здания. Этот юноша за месяц, а может быть, и скорее, найдет дорогу к сокровищам по знакам, которые я ему оставлю. Но, государь, - прибавил он, опускаясь на колени, - об одном молю тебя: когда ты победишь, отомсти за меня, а главное - не прощай Херихору и Мефресу. Ты не знаешь, какие это враги! Если они победят, погибнешь не только ты, но и твоя династия... - Разве победителю не подобает великодушие? - спросил омраченный фараон. - Никакого великодушия, никакой пощады! - вскричал Самонту. - Пока они живы, и тебе и мне, государь, угрожает смерть, позор, даже осквернение наших трупов. Можно укротить льва, купить финикиянина, снискать любовь ливийца и эфиопа... Можно тронуть сердце халдейского жреца, потому что он, как орел, парит в вышине и ему не страшны никакие удары. Но египетского пророка, вкусившего роскоши и власти, ничем не умилостивишь. Только смерть, их или твоя, может завершить борьбу. - Ты прав, Самонту, - ответил вместо фараона Тутмос. - К счастью, не его Святейшество, а мы, его солдаты, будем разрешать спор между жрецами и фараоном. 14 Двенадцатого паопи из разных египетских храмов распространились тревожные вести. За последние дни в храме Гора опрокинулся алтарь, в храме Исиды статуи богини лили слезы, а из храма Амона Фиванского и гробницы Осириса в Дендерах сообщали об очень дурных предзнаменованиях. По безошибочным приметам жрецы вывели заключение, что еще до конца месяца Египет постигнет какое-то большое бедствие. Ввиду этого верховные жрецы Херихор и Мефрес распорядились об устройстве шествий вокруг храмов и жертвоприношений в домах. На следующий день, тринадцатого паопи, в Мемфисе состоялась грандиозная процессия. Бог Птах и богиня Исида вышли из своих святилищ. Оба божества направились к центру города, окруженные немногочисленной толпой верующих, преимущественно женщин, но им пришлось вернуться, так как горожане стали издеваться над ними, а иноверцы дошли до того, что начали бросать камнями в святые ладьи богов. Полицейские не останавливали богохульников, а некоторые принимали даже участие в непристойных шутках. С полудня какие-то неизвестные люди стали распространять слухи, что жреческая коллегия не допустит никаких льгот для населения и даже готовит бунт против фараона. Под вечер у храмов стали собираться кучки рабочих; они свистели, ругали жрецов и швыряли камни в ворота, а какой-то святотатец на глазах у всех отбил нос у Гора, охранявшего свой храм. Вскоре после заката солнца жрецы и их преданнейшие сторонники собрались в храме Птаха. Были там: достойные Херихор, Мефрес, Ментесуфис, три номарха и верховный судья Фив. - Ужасные времена! - сетовал верховный судья. - Я знаю достоверно, что фараон хочет вызвать нападение на храмы и подстрекает к этому чернь. - Я слышал, - подхватил номарх области Сэпа, - будто послан приказ Нитагору, чтоб он поспешил прибыть с новыми полками, как будто тех, что есть, недостаточно! - Сообщение между Верхним и Нижним Египтом со вчерашнего дня прервано, - прибавил номарх области Аа. - По дорогам стоят солдаты, а галеры его святейшества обыскивают каждое судно, плывущее по Нилу... - Рамсес Тринадцатый - не "святейшество", - сухо вставил Мефрес, - он не получил еще короны из рук богов. - Все это были бы мелочи, - продолжал сокрушаться верховный судья. - Хуже всего измена. У меня есть основание предполагать, что многие младшие жрецы сочувствуют фараону и обо всем доносят ему. - Есть даже такие, что обещали помочь войску занять храмы, - прибавил Херихор. - Солдаты войдут в храмы! - воскликнул с ужасом номарх области Сэпа. - Такой по крайней мере им отдан приказ на двадцать третье, - ответил Херихор. - И ты, достойнейший, говоришь об этом спокойно? - удивился номарх Амента. Херихор пожал плечами. Номархи переглянулись. - Это уж мне совсем непонятно, - с возмущением возразил номарх Аа, - у жрецов всего несколько сот солдат, фараон отрезал нам путь в Фивы и подстрекает народ, а достойнейший Херихор говорит об этом, как будто приглашает нас на пирушку. Или давайте защищаться, если возможно, или... - Или сдадимся "его святейшеству"? - спросил иронически Мефрес. - Это вы всегда успеете сделать. - Но мы хотели бы узнать что-нибудь о средствах защиты, - потребовал номарх Сэпа. - Боги спасут верующих, - ответил Херихор. Номарх Аа всплеснул руками. - Сказать откровенно, и меня удивляет ваше хладнокровие, - вмешался верховный судья. - Почти весь простой народ против нас... - Простой народ, как ячмень в поле: куда ветер, туда и он, - сказал Херихор. - А армия? - Какая армия не падет ниц перед Осирисом? - Знаю! - воскликнул, все больше раздражаясь, номарх Аа. - Но я не вижу ни Осириса, ни того ветра, который повернет чернь в нашу сторону... А между тем фараон уже сейчас привлекает ее к себе посулами, а завтра еще больше привлечет подарками... - Страх сильнее посулов и подарков, - ответил Херихор. - Чего им бояться? Тех трехсот солдат, что у нас есть? - Они убоятся Осириса. - Но где же он? - спросил, выходя из себя, номарх Аа. - Вы все его увидите. И счастлив будет тот, кто ослепнет на этот день... Слова эти Херихор произнес с таким непоколебимым спокойствием, что среди собравшихся воцарилась тишина. - Что же нам в конце концов надо делать? - спросил после некоторой паузы верховный судья. - Фараон хочет, - сказал Херихор, - чтобы народ напал на храмы двадцать третьего. А мы должны добиться, чтобы на нас напали двадцатого. - Вечно живущие боги! - воскликнул опять номарх Аа, всплескивая руками. - Зачем же нам навлекать на себя беду, да еще на два дня раньше? - Слушайте Херихора, - заговорил решительным тоном Мефрес, - и всячески старайтесь, чтобы нападение произошло утром двадцатого паопи. - А если нас в самом деле разобьют? - растерянно спросил судья. - Если не помогут заклинания Херихора, тогда я призову на помощь богов, - ответил Мефрес, и в глазах у него сверкнул зловещий огонь. - Разумеется, у верховных жрецов есть тайны, которых нам, простым смертным, не должно знать, - сказал верховный судья. - Что же, сделаем, как вы велите. Вызовем нападение двадцатого. Только помните, наша кровь и кровь детей наших падет на ваши головы... - Пусть падет! - Да будет так! - воскликнули одновременно оба жреца. А Херихор прибавил: - Десять лет правим мы государством, и за все это время никому из вас не чинилось обиды, каждое свое обещание мы исполняли. Потерпите же еще несколько дней и не теряйте веры: вы увидите могущество богов и обретете награду. Номархи распрощались с жрецами, не стараясь даже скрыть свое уныние и беспокойство. Остались только Херихор и Мефрес. После долгого молчания Херихор сказал: - Да, этот Ликон был хорош, пока разыгрывал сумасшедшего. Вот если б можно было выдать его за самого Рамсеса! - Раз уж мать не могла отличить, - ответил Мефрес, - значит, он очень похож. А сидеть на троне и сказать несколько слов толпе, я думаю, он сумеет. Впрочем, мы ведь будем при нем... - Ужасно глупый комедиант! - вздохнул Херихор, потирая лоб. - Умнее миллионов других. Это ясновидец, и он может оказать большие услуги государству... - Ты мне все твердишь, достойнейший, про его ясновидение, - сказал Херихор с досадой. - Дай мне, наконец, возможность самому убедиться в этом. - Если ты и в самом деле хочешь, пойдем со мной! Только заклинаю тебя богами, Херихор, о том, что ты увидишь, не вспоминай даже про себя. Они спустились в подземелье храма Птаха и очутились в просторном подвале, освещенном светильником. При тусклом свете Херихор увидел человека, который сидел за столом и ел. На нем был кафтан гвардии фараона. - Ликон, - обратился к нему Мефрес, - высший сановник государства хочет убедиться в способностях, которыми одарили тебя боги... Грек оттолкнул миску с едой и разразился проклятиями: - Будь проклят день, когда мои стопы коснулись вашей земли! Лучше б я работал в каменоломнях, лучше б меня колотили дубинками... - Это еще успеется, - жестко заметил Херихор. Грек замолчал и вдруг, увидев в руке Мефреса темный хрустальный шарик, стал дрожать. Он побледнел, взгляд его помутился, на лице выступил холодный пот. Глаза его уставились в одну точку, словно прикованные к хрустальному шарику. - Уже спит, - промолвил Мефрес. - Разве это не удивительно? - Если только не притворяется. - Ущипни его... Уколи... Прижги чем-нибудь... - сказал Мефрес. Херихор достал из-под белого одеяния кинжал и занес его над головой Ликона. Грек не шелохнулся, даже веки его не дрогнули. - Посмотри сюда, - сказал Мефрес, поднося к лицу Ликона кристалл. - Ты видишь того, кто похитил Каму? Грек вскочил со сжатыми кулаками и с пеной у рта. - Пустите меня! - крикнул он хриплым голосом. - Пустите меня! Я хочу напиться его крови... - А где он сейчас? - спросил Мефрес. - В доме, в конце парка, у реки. С ним красивая женщина, - прошептал Ликон. - Ее зовут Хеброн - это жена Тутмоса, - подсказал ему Херихор. - Признайся, Мефрес, - добавил он, - для того, чтоб это знать, не надо быть ясновидцем. Мефрес прикусил свои тонкие губы. - Если это не убеждает тебя, я покажу тебе кое-что получше, - ответил он. - Ликон, - обратился Мефрес к греку, - теперь найди предателя, который ищет дорогу к Лабиринту. Усыпленный грек пристальнее вгляделся в кристалл и после некоторого молчания ответил: - Я вижу его... он одет в рубище нищего... - Где он? - Он спит на постоялом дворе, последнем у Лабиринта. Утром он будет там... - Каков он собой? - У него рыжие волосы и борода, - ответил Ликон. - Ну, что? - спросил Мефрес Херихора. - У тебя хорошая полиция, - ответил Херихор. - Но зато сторожа Лабиринта плохо его охраняют! - проговорил с возмущением Мефрес. - Сегодня же ночью я поеду туда с Ликоном предостеречь местных жрецов. Но если мне удастся спасти священное достояние, разреши мне стать его хранителем... - Если тебе угодно, - ответил Херихор равнодушно. Про себя же подумал: "Благочестивый Мефрес начинает показывать зубы и когти: сам хочет стать "только" хранителем Лабиринта, а своего питомца Ликона сделать "только" фараоном. Право, чтобы удовлетворить алчность моих помощников, боги должны были создать десять Египтов". Когда оба сановника вышли из подземелья, Херихор пешком вернулся в храм Исиды, где он жил; Мефрес же велел приготовить конные носилки: в одни молодые жрецы уложили усыпленного Ликона с мешком на голове, во вторые верховный жрец сел сам и, окруженный несколькими всадниками, помчался в Фаюм. В ночь с 14 на 15 паопи верховный жрец Самонту, согласно обещанию, данному фараону, проник по никому, кроме него, не известному подземному коридору в Лабиринт. В руке у него был пучок факелов, из которых один был зажжен, а на спине - небольшая корзинка с инструментами. Самонту очень легко находил дорогу из зала в зал, из коридора в коридор, одним прикосновением отодвигая каменные плиты в колоннах и стенах, где находились потайные ходы. Иногда он останавливался в нерешительности, но, прочитав таинственные знаки на стенах и сравнив их со знаками на четках, которые были у него на шее, шел дальше. После получасового путешествия он очутился в сокровищнице и, сдвинув одну из плит пола, проник в зал, расположенный ниже. Зал был невысок, но просторен, свод его поддерживался множеством приземистых колонн. Самонту поставил корзинку, зажег два факела и при свете их стал читать надписи на стенах. "Несмотря на мой невзрачный вид, - гласила одна надпись, - я - истинный сын богов. Гнев мой ужасен". "Под открытым небом я превращаюсь в огненный столб и творю молнии; замкнутый, я - гром и разрушение. Нет здания, которое устояло бы против моей мощи. Укротить меня может только святая вода, лишающая меня силы. Но гнев мой рождается не только от огня, но и от малейшей искры". "Предо мной все склоняется и падает. Я как Тифон, опрокидывающий самые высокие деревья и поднимающий камни". "Каждый храм имеет свою тайну, которой не знают другие..." - подумал Самонту. Он открыл одну колонну и достал из нее большой горшок. На горшке была крышка, прилепленная воском, и отверстие, через которое внутрь колонны проходил длинный тонкий шнур, неизвестно где кончавшийся. Самонту отрезал кусок шнура, приблизил его к факелу и увидел, что шнур, шипя, очень быстро сгорает. Затем он осторожно открыл ножом крышку и нашел внутри горшка что-то вроде песка и камешков серого цвета. Он вынул несколько камешков и, отойдя в сторону, ткнул в них факел. В одно мгновение вспыхнуло сильное пламя, и камешки исчезли, оставив после себя густой дым и неприятный запах. Самонту вынул еще немного серого песку, высыпал его на пол, положил туда же кусок шнура, найденного у горшка, и все это прикрыл тяжелым камнем. Потом приблизил факел, шнур затлелся, и через минуту камень, окруженный снопом пламени, взлетел вверх. - Он уже в моих руках, этот сын богов, - произнес, усмехаясь, Самонту. - Теперь сокровищница не обрушится. Он стал ходить от колонны к колонне, отодвигать плиты и вынимать спрятанные там горшки. При каждом горшке был шнур; Самонту перерезал их, а горшки отставлял в сторону. - Ну, - продолжал жрец, - государь мог бы подарить мне половину этих сокровищ или уж, во всяком случае, сделать моего сына номархом! И, наверно, сделает. Это великодушный царь... А мне самому полагается по крайней мере храм Амона в Фивах. Обезопасив нижний зал, Самонту вернулся в сокровищницу, а оттуда проник в верхний зал. Там тоже были надписи на стенах и многочисленные колонны, а в них горшки, снабженные шнурами и наполненные камешками, которые при соприкосновении с огнем взрывались. Самонту перерезал шнуры, вынул горшки из колонн, а щепотку серого песку завязал в тряпицу. Потом, усталый, присел. У него сгорело уже шесть факелов. Ночь, по-видимому, подходила к концу. "Никогда бы я не предполагал, - рассуждал про себя Самонту, - что у здешних жрецов есть такое удивительное вещество. Ведь посредством его можно было бы разрушить ассирийские крепости! Впрочем, мы тоже не все открываем своим ученикам..." Утомленный, он предался мечтам. Теперь он был уверен, что займет высший пост в государстве, еще более высокий, чем тот, что занимает Херихор. Что он тогда сделает? Очень много! Завещает своим потомкам мудрость и богатство. Постарается узнать тайны всех храмов, чтобы беспредельно укрепить свою власть и обеспечить Египту превосходство над Ассирией. Молодой фараон не верит в богов. Это поможет Самонту установить поклонение единому богу, например Осирису, и объединить финикиян, евреев, греков, ливийцев и Египет в одно государство. Одновременно он приступит к работам над каналом, который должен соединить Красное море со Средиземным. Когда вдоль канала будут построены крепости и размещены многочисленные войска, - вся торговля с неизвестными народами Востока и Запада будет в руках Египта. Нужно также завести собственный флот и обучить египтян морскому делу... А главное, надо раздавить Ассирию, которая с каждым годом становится опаснее. Надо умерить роскошь и алчность жрецов. Пусть будут мудрецами, пусть будут богаты, но пусть служат государству, а не используют, как сейчас, власть в своих корыстных целях. "Уже в месяце атир, - говорил он себе, - я буду всемогущ. Молодой царь слишком любит женщин и армию, чтоб интересоваться управлением. А если у него не будет сыновей, то мой сын... мой сын..." Он очнулся. Сгорел еще один факел. Пора было покинуть подземелье. Он встал, взял свою корзинку и вышел из зала над сокровищницей. "Мне не нужны помощники, - подумал он, улыбаясь - я сам все сделал... Я сам... презренный жрец Сета..." Он прошел уже несколько десятков комнат и коридоров, как вдруг остановился. Ему показалось, что на полу зала, в который он вошел, видна тонкая полоска света. Его охватил страх. Он погасил факел. Но и светлая полоска на полу тоже исчезла. Самонту напряг слух, но слышал только, как стучит кровь в его висках. - Мне почудилось! - сказал он. Дрожащими руками вынул он из корзинки маленькую посудину, где медленно тлела губка, и снова зажег факел. "Я очень хочу спать", - подумал он. Потом посмотрел вокруг и подошел к стене, в которой была потайная дверь. Он нажал гвоздь - дверь не открылась. Нажал во второй раз... в третий - тщетно... - Что это значит? - шептал он, недоумевая. Он уже не вспоминал о полоске света, - ему казалось, что с ним произошло что-то неслыханное. Столько потайных дверей открывал он в своей жизни, столько открыл их в самом Лабиринте, что сейчас не мог понять этого неожиданного препятствия. Его снова охватил страх. Он бегал от стены к стене, ища другой выход. Наконец, одна из потайных дверей подалась. Самонту вздохнул с глубоким облегчением. Он очутился в огромном зале, как обычно, со множеством колонн. Его факел освещал лишь уголок пространства, большая часть которого утопала в густом мраке. Темнота, лес колонн и главное - незнакомый зал вселили в него бодрость. В душе Самонту вспыхнула искра наивной надежды: ему казалось, что раз он не знает этого места, то и никто его не знает, никто сюда не придет. Он немного успокоился, присел, чувствуя, что ноги у него подкашиваются, но снова вскочил и стал озираться кругом, как будто желая проверить, действительно ли ему грозит опасность и откуда... Из какого темного угла она появится? Самонту, как никто в Египте, привык к подземельям, темноте, подобным путешествиям, ему пришлось испытать в жизни немало страшного. Но то, что он испытывал сейчас, было чем-то совершенно новым и таким ужасным, что он боялся дать этому название. Наконец он с большим усилием собрал мысли. - Если я в самом деле видел свет, если действительно кто-то запер двери - значит, меня выдали, - прошептал он. - Что же будет? "Смерть!" - подсказал ему голос в глубине души. - Смерть? Пот выступил у него на лице, сдавило грудь. Жреца обуял безумный страх. Он стал бегать по залу, стуча кулаками в стены, ища выхода. Он забыл уже, через какую дверь вошел, потерял направление и даже возможность ориентироваться при помощи четок. В то же время он почувствовал, что в нем как бы два человека: один - почти обезумевший, другой - спокойный и рассудительный. Рассудительный говорил, что все, быть может, померещилось ему, что никто его не открыл, никто не ищет и что он выйдет отсюда, как только немного придет в себя. Но тот, первый, обезумевший, с каждой минутой брал верх над своим противником - голосом рассудка. "О, если б можно было спрятаться в одну из этих колонн! Пусть тогда меня ищут!" (Хотя его наверняка никто бы не искал и не нашел, а он бы выспался и снова овладел собой.) "Ну, что мне здесь угрожает? - убеждал он самого себя, пожимая плечами. - Надо только успокоиться. Пусть гонятся за мной по всему Лабиринту. Ведь для того, чтобы перерезать все пути, нужно несколько тысяч человек, а чтоб определить, где, в каком зале я нахожусь, - нужно чудо! Допустим, что меня поймают. Ну, так что же? Приложу к губам этот пузырек и в один миг буду так далеко, что меня уже никто не настигнет, даже боги..." Несмотря, однако, на эти рассуждения, Самонту снова охватил такой страх, что он опять погасил факел и, щелкая зубами, приник к колонне. "Зачем? Зачем я вошел сюда? - твердил он себе. - Разве мне нечего было есть? Негде было склонить голову? Меня ищут. Ведь в Лабиринте множество чутких, как собаки, сторожей, и только ребенок или дурак мог надеяться обмануть их. Богатство! Власть! Где такие сокровища, за которые стоило бы отдать один день жизни? И вот я - человек, полный сил, подвергаю свою..." Вдруг он услышал, как что-то тяжело стукнуло. Он вскочил и увидел в глубине зала свет. Да. Действительно свет - не обман зрения... В отдаленной стене, где-то в конце зала, была открыта дверь, через которую осторожно входило несколько вооруженных людей с факелами. При виде их жрец почувствовал холод в ногах, в сердце, в голове. Он уже не сомневался в том, что его преследуют, что он окружен... Кто мог его выдать? Конечно, только один человек - молодой жрец Сета, которого он подробно посвятил в свои планы. Самому изменнику пришлось бы блуждать в Лабиринте месяц, но если он рассказал все сторожам, Самонту мог быть найден в один день. В этот миг жрец испытал чувство, знакомое только людям, стоящим перед лицом смерти. Он перестал бояться, так как его мнимые страхи рассеялись перед действительными фактами. Он не только овладел собой, но даже почувствовал себя бесконечно выше всего живого... Через секунду ему не будет грозить уже никакая... никакая опасность! Мысли пробегали в голове с быстротой и яркостью молнии. Он вспомнил всю свою жизнь: труды, опасности, надежды, вожделения... Все это казалось ему таким ничтожным... Что пользы, если бы в данную минуту он был даже фараоном или владел всеми царскими сокровищами? Все это суета, прах. И что еще хуже - самообман. Одно только есть великое и истинное - смерть... Тем временем люди с факелами, тщательно оглядывая все уголки, дошли уже до половины огромного зала. Жрец видел блестящие острия их копий и понял, что они колеблются, что подвигаются вперед со страхом и нерешительностью. В нескольких шагах за ними шла другая группа людей, освещенная одним факелом. Самонту даже не чувствовал к ним ненависти. Он испытывал только любопытство: кто же мог его выдать? Но и это его не очень волновало, - он настойчиво искал ответа на вопрос: почему человек должен умереть и для чего он рождается? Ибо смерть превращает целую жизнь, даже если она была самой долгой и богатой из всех существовавших когда-либо жизней, в один мучительный миг. Почему так? Зачем так? Его мысли оборвал голос одного из вооруженных людей: - Здесь никого нет и быть не может! Передняя группа остановилась. Самонту почувствовал любовь к этим людям, которые не хотят идти дальше. Сердце у него забилось сильнее. Медленно приближалась вторая группа. Два человека спорили. - Как ваше преосвященство может даже предполагать, что сюда кто-то вошел? - говорил голос, дрожавший от возмущения. - Ведь все входы охраняются, особенно сейчас, а если кто-нибудь даже прокрался, то разве для того, чтобы умереть с голоду... - Однако посмотри на Ликона, - отвечал второй голос. - Он спит, но как будто все время чувствует близость врага. "Ликон? - подумал Самонту. - Ах, это тот грек, похожий на фараона... Что я вижу? Мефрес привел его сюда..." В этот момент усыпленный грек бросился вперед и очутился перед колонной, за которой притаился Самонту. Вооруженные люди побежали за ним, их факелы осветили черную фигуру жреца. - Кто здесь? - крикнул хриплым голосом начальник стражи. Самонту вышел. Его появление было так неожиданно, что все отпрянули. Он мог бы пройти между этими остолбеневшими людьми, и никто не задержал бы его. Но жрец не думал уже о побеге. - Ну что, ошибся мой ясновидец? - воскликнул Мефрес, протягивая руку. - Вот изменник! Самонту подошел к нему, улыбаясь, и сказал: - Я узнал тебя по этому возгласу, Мефрес. Когда ты не обманщик, ты - просто дурак. Присутствующие остолбенели. Самонту продолжал со спокойной иронией: - Впрочем, в данную минуту ты и обманщик и дурак. Обманщик, потому что пытаешься убедить сторожей Лабиринта, что этот прохвост обладает даром ясновидения, а дурак, потому что думаешь, что тебе поверят. Лучше скажи сразу, что и в храме Птаха есть точный план Лабиринта... - Это ложь! - вскричал Мефрес. - Спроси этих людей, кому они верят: тебе или мне? Я здесь потому, что нашел планы в храме Сета, а ты пришел по милости бессмертного Птаха, - закончил Самонту со смехом. - Вяжите этого предателя и лжеца! - вскричал Мефрес. Самонту сделал несколько шагов назад, быстро вынул из складок одежды пузырек и, поднеся его к губам, проговорил: - Ты, Мефрес, до самой смерти останешься дураком... Ума у тебя хватает лишь тогда, когда дело касается денег. Он поднес пузырек ко рту и упал на пол. Вооруженные люди кинулись к нему, подняли, но он был уже мертв. - Пусть останется здесь, как и другие... - сказал хранитель сокровищницы. Тщательно заперев потайные двери, все покинули зал. Вскоре они вышли из подземелья. Очутившись во дворе, достойный Мефрес велел своим жрецам приготовить конные носилки и тотчас же вместе со спящим Ликоном уехал в Мемфис. Сторожа Лабиринта, ошеломленные необычайными происшествиями, то переглядывались между собой, то смотрели вслед свите Мефреса, исчезнувшей в желтом облаке пыли. - Не могу поверить, - сказал верховный жрец-хранитель, - чтобы в наши дни нашелся человек, который мог пробраться в подземелье... - Вы забываете, ваше преосвященство, что сегодня нашлось трое таких, - заметил один из младших жрецов, поглядев на него искоса. - А ведь ты прав! - ответил верховный жрец. - Неужели боги помутили мой разум? - прибавил он, потирая лоб и сжимая висевший на груди амулет. - И двое из них бежали, - подсказал младший жрец, - комедиант Ликон и святой Мефрес. - Почему же ты не сказал мне об этом там, в подземелье? - рассердился начальник. - Я не знал, что так получится. - Пропала моя голова!.. - вскричал верховный жрец. - Не начальником мне следовало здесь служить, а привратником. Предупреждали нас, что кто-то пытается проникнуть в Лабиринт, а я не принял никаких мер. Да и сейчас упустил двух самых опасных людей, людей, которые могут привести сюда кого им вздумается!.. Горе мне!.. - Не отчаивайся, - успокоил его другой жрец, - закон наш ясен. Отправь в Мемфис четверых или шестерых людей и снабди их приговорами. Остальное уже их дело. - У меня помутился разум, - повторял верховный жрец. - Что случилось, то случилось, - прервал его с легкой иронией молодой жрец. - Одно ясно: изменники, которые не только попали в подземелье, но даже расхаживали по нему, как у себя дома, - должны умереть. - Так назначьте шестерых из нашей охраны! - Конечно! Надо с этим покончить! - подтвердили жрецы-хранители. - Кто знает, не действовал ли Мефрес по соглашению с достойнейшим Херихором? - шепнул кто-то. - Довольно! Если мы найдем Херихора в Лабиринте, мы и с ним поступим по закону, - ответил верховный жрец. - Но подозревать кого-нибудь, не имея улик, мы не можем. Пусть писцы приготовят приговоры Мефресу и Ликону, пусть наши люди поспешат за ними следом, а стража пусть удвоит караулы. Надо осмотреть также все входы в здание и узнать, каким образом проник Самонту. Хотя я уверен, что он не скоро найдет подражателей. Спустя несколько часов шесть человек отправились в Мемфис. 15 Уже 18 паопи в Египте воцарился хаос. Сообщение между Нижним и Верхним Египтом было прервано, торговля прекратилась, по Нилу плавали только сторожевые суда, сухопутные дороги были заняты войсками, направлявшимися к городам, в которых находились знаменитые храмы. На полях работали только крестьяне жрецов, в имениях же знати, номархов и особенно фараона лен был не убран, клевер не скошен, виноград не собран. Крестьяне ничего не делали, гуляли, пели песни, ели, пили и грозили то жрецам, то финикиянам. В городах лавки были заперты, и незанятые ремесленники и работники целыми днями толковали о государственных реформах. Это печальное явление, уже не новое в Египте, на этот раз проявлялось в столь угрожающих размерах, что сборщики податей и даже судьи стали прятаться, тем более что полиция смотрела на все происходившее сквозь пальцы. Между прочим, обращало на себя внимание обилие еды и вина. В трактирах и харчевнях, особенно финикийских, в самом Мемфисе, а также в провинции, мог есть и пить кто хотел и сколько хотел за очень низкую плату или совсем даром. Говорили, что фараон устраивает для своего народа пиршество, которое будет продолжаться целый месяц. Так как сообщение было затруднено, а местами даже прервано, то один город не знал, что творится в другом. И только фараону, а еще лучше жрецам было известно общее положение в стране. Положение это характеризовалось прежде всего расколом между Верхним, или Фиванским, и Нижним, или Мемфисским, Египтом. В Фивах преобладала партия жрецов, в Мемфисе - партия фараона. В Фивах говорили, что Рамсес XIII сошел с ума и хочет продать Египет финикиянам; в Мемфисе утверждали, что жрецы хотят отравить фараона и наводнить страну ассирийцами. Простой народ как на севере, так и на юге симпатизировал Рамсесу. Но народ этот представлял собою пассивную и неустойчивую силу. Когда говорил агитатор правительства, крестьяне готовы были броситься на храмы и бить жрецов, а когда проходила процессия - падали ниц и дрожали, слушая предсказания о каких-то бедствиях, угрожающих Египту еще в этом месяце. Перепуганная знать и номархи почти все съехались в Мемфис, умоляя фараона защитить их против бунтующих крестьян. Но так как Рамсес XIII рекомендовал им терпение и не усмирял бунтующих, то магнаты вступили в переговоры со жреческой партией. Правда, Херихор молчал или тоже рекомендовал терпение, но другие жрецы доказывали вельможам, что Рамсес XIII - сумасшедший, и намекали на необходимость отстранить его от власти. В самом Мемфисе бок о бок существовало два лагеря: безбожники пьянствовали, шумели и забрасывали грязью стены храмов и даже статуи богов, а верующие, преимущественно старики и женщины, молились на улицах, предвещая во всеуслышание всякие несчастья и моля богов о спасении. Безбожники что ни день совершали какой-нибудь беззаконный поступок, среди благочестивых же ежедневно исцелялся какой-либо больной или калека. Но, странное дело, и те и другие, несмотря на разгоревшиеся страсти, мирно уживались друг с другом и не прибегали ни к каким насильственным действиям. Это происходило оттого, что те и другие действовали под руководством и по плану, исходившему из высших сфер. Фараон, не собрав еще всех воинских частей и не располагая всеми уликами против жрецов, воздерживался от сигнала к решительному нападению на храмы; жрецы же, казалось, выжидали чего-то. Было видно, однако, что сейчас они уже не чувствуют себя такими слабыми, как в первые дни после голосования делегатов. Да и сам Рамсес XIII задумывался, когда ему со всех сторон сообщали, что крестьяне в жреческих поместьях почти совсем не участвуют в смуте и работают. "Что это значит? - спрашивал себя фараон. - Думают ли они, что я не посмею тронуть храмы, или у них есть какие-то неизвестные мне средства защиты?" Девятнадцатого паопи полиция довела до сведения фараона, что прошлой ночью народ начал разрушать стены, окружавшие храм Гора. - Это вы им приказали? - спросил фараон начальника. - Нет, это они сами... - Сдерживайте их... Не очень строго, но сдерживайте, - сказал фараон. - Через несколько дней они могут делать все, что им заблагорассудится. А пока пусть не прибегают к насилию. Рамсес XIII, как полководец и победитель у Содовых озер, знал, что раз толпа двинется на штурм, ее уже ничто не удержит, - она должна разбить противника или сама быть разбитой. Хорошо, если храмы не окажут сопротивления, а если они захотят защищаться?.. В таком случае народ разбежится, придется вместо него послать войска, которых было, правда, много, но, по расчетам фараона, недостаточно. Кроме того, Хирам еще не вернулся из Бубаста с письмами, уличавшими Мефреса и Херихора в измене. А главное, сочувствовавшие фараону жрецы обещали оказать ему помощь лишь 23 паопи. Как же предупредить их в стольких храмах, удаленных друг от друга на большие расстояния? Простая осторожность повелевала избегать с ними сношений, которые могли бы их выдать. Поэтому Рамсес XIII не желал преждевременного нападения народа на святилища. Между тем, вопреки желанию фараона, смута росла. У храма Исиды было убито несколько богомольцев, пророчивших Египту бедствия или чудесным способом исцеленных. У храма Птаха чернь бросилась на процессию, избила жрецов и изломала священную ладью, в которой разъезжала статуя бога. Почти одновременно явились гонцы из городов Сехема и Она, сообщавшие, что мятежники пытались вторгнуться в храмы, а в Херау они даже ворвались и осквернили святилище. Вечером, чуть ли не украдкой, явилась к фараону депутация жрецов. Почтенные пророки с плачем упали к ногам повелителя, умоляя защитить богов и храмы. Это неожиданное обстоятельство преисполнило сердце Рамсеса большой радостью и еще большей гордостью. Он велел делегатам встать и милостиво ответил, что его полки готовы оберегать храмы, если только будут туда пропущены. - Я не сомневаюсь, - заявил он, - что сами разрушители отступят, увидав, что прибежища богов заняты войсками. Делегаты колебались. - Тебе известно, - сказал старейший из них, - что войскам нельзя входить даже за ограду храма. Нам придется спросить мнения верховных жрецов. - Пожалуйста, спросите, - сказал фараон. - Я не умею творить чудеса и из моего дворца не могу защитить отдаленные святыни. Делегаты с огорчением ушли от фараона, который после их ухода собрал тайный совет. Рамсес был уверен, что жрецы подчинятся его воле, ему и в голову не приходило, что делегация - не что иное, как комедия, придуманная Херихором, чтобы ввести его в заблуждение. Когда в комнате фараона собрались гражданские и военные сановники, Рамсес, преисполненный гордости, взял слово. - Я хотел, - сказал он, - занять мемфисские храмы двадцать третьего. Считаю, что лучше сделать это завтра. - Наши войска еще не собрались, - сказал Тутмос. - И у нас нет еще в руках писем Херихора к Ассирии, - прибавил верховный писец. - Это не важно, - ответил фараон, - пусть народ завтра узнает, что Херихор и Мефрес изменники, а номархам и жрецам мы предъявим доказательства через несколько дней, когда Хирам вернется из Бубаста. - Новый твой приказ в значительной степени меняет первоначальный план, - сказал Тутмос. - Лабиринта мы завтра не займем. А если в Мемфисе храмы решатся оказать сопротивление, то у нас нет даже таранов, чтобы пробивать ворота... - Тутмос, - ответил фараон, - мои приказы не нуждаются в разъяснениях. Но я хочу вас убедить, что правильно оцениваю ход событий... Если народ, - продолжал он, - уже сегодня нападет на храмы, то завтра он захочет ворваться в них. Надо его поддержать, иначе он будет отбит, и через три дня у него, пожалуй, пройдет охота к решительным действиям. Если жрецы уже сегодня посылают к нам делегацию, очевидно, они слабы. Между тем через несколько дней число их сторонников в народе может возрасти. Энтузиазм и страх - как вино в кувшине: чем больше его разливают, тем его становится меньше, и только тот может напиться, кто вовремя подставит свой кубок. Поскольку народ сегодня готов к нападению, а враг запуган, воспользуемся этим, ибо, как я говорю, счастье может нас покинуть, а то и обратиться против нас. - И продовольствие подходит к концу, - заметил казначей. - Через три дня все должны приступить к работе, потому что больше кормить их даром мы не сможем. - Вот видишь, - обратился фараон к Тутмосу. - Я сам отдал приказ начальнику полиции, чтобы он сдерживал народ. Но если сдержать его невозможно, то надо воспользоваться воодушевлением. Опытный мореплаватель не воюет с течением или ветром, а предпочитает нестись по их воле. В этот момент вошел гонец с донесением, что народ нападает на иноземцев: греков, сирийцев и особенно финикиян. Разгромлено много лавок и несколько человек убито. - Вот вам доказательство, - вскричал возмущенный фараон, - что толпу не следует отвлекать от раз намеченной цели! Завтра пусть войска будут поблизости от храмов. И пусть немедленно займут их, если народ начнет врываться туда или отступать под натиском жрецов... Правда, виноград следует снимать в месяце паопи, но найдется ли садовник, который оставит гроздья на лозах, если они поспеют месяцем раньше? Повторяю - я хотел задержать движение толпы до окончания нашей подготовки, но раз это ее охладит - воспользуемся попутным ветром и распустим паруса! Завтра Херихор и Мефрес должны быть арестованы и приведены во дворец, а с Лабиринтом покончим в несколько дней. Члены совета признали, что решение фараона правильно, и разошлись, поражаясь его решительности и мудрости. Даже военачальники заявили, что лучше воспользоваться благоприятным стечением обстоятельств, чем копить силы к тому времени, когда благоприятный случай минет. Была уже ночь. Прибежал второй гонец из Мемфиса с донесением, что полиции удалось отстоять иноземцев. Но народ разъярен, и неизвестно, до чего дойдет завтра. Теперь гонцы являлись один за другим. Одни приносили вести, что многолюдные толпы крестьян, вооруженных топорами и дубинками, направляются со всех сторон к Мемфису. Другие сообщали, что в окрестностях Пеме, Сехема и Она население убегает в поля, крича, что завтра будет конец света. Третий гонец привез от Хирама извещение о скором прибытии его в Мемфис. Четвертый доносил, что полки жрецов тайком пробираются к Мемфису, а из Верхнего Египта двигаются мощные толпы народа и солдаты, враждебно настроенные против финикиян и даже против его святейшества. "Пока те подойдут, - подумал фараон, - верховные жрецы будут уже у меня в руках и подоспеют полки Нитагора. Святые опоздали на несколько дней..." Кроме того, сообщали, что солдаты поймали переодетых жрецов, пытавшихся проникнуть во дворец фараона, наверно, с недобрыми намерениями. - Пусть приведут их ко мне, - ответил, смеясь, фараон, - хочу видеть тех, кто злоумышлял против меня! Около полуночи досточтимая царица Никотриса попросила аудиенции у его святейшества. Царица-мать была бледна и вся дрожала. Она велела офицерам выйти из комнаты фараона и, оставшись с ним наедине, сказала со слезами: - Сын мой, у меня очень дурные предзнаменования. - Я предпочел бы услышать точные сведения о силе и планах моих врагов. - Сегодня вечером статуя божественной Исиды в моей молельне повернулась лицом к стене, а вода в священной цистерне покраснела, как кровь... - Это доказывает, - ответил фараон, - что у нас во дворце есть предатели. Но они не так уж; опасны, если умеют только загрязнять воду и поворачивать статуи. - Вся наша прислуга, весь народ убежден, что если твои войска вступят в храм, то на Египет обрушится великое бедствие. - Еще большее бедствие, - ответил фараон, - это наглость жрецов. Допущенные моим вечно живущим отцом во дворец, они думают теперь, что стали его хозяевами... Но, боги мои, при чем же я тогда останусь? Неужели я должен отказаться от своих царских прав?! - Но, по крайней мере, - сказала царица, - будь великодушен... Да, права свои ты должен защищать. Но не позволяй твоим солдатам совершать насилия над священными прибежищами богов или оскорблять жрецов. Помни, что милосердные боги ниспосылают Египту радость, а жрецы, несмотря на свои ошибки, - у кого их нет? - оказывают неоценимые услуги нашей стране... Подумай только, если ты их разгонишь и ввергнешь в нищету, ты уничтожишь мудрость, возвысившую наше государство над всеми другими. Фараон взял мать за обе руки, поцеловал ее и ответил, смеясь: - Женщины всегда преувеличивают. Ты, матушка, говоришь со мной так, как если бы я был предводителем диких гиксосов, а не фараоном. Разве я враг жрецам? Разве я ненавижу их мудрость? Хотя бы даже такую бесплодную, как наблюдение за звездами, которые и без нас движутся по небу, а пользы от этого ни на дебен. Меня раздражает не их ум или благочестие, а нищета Египта, который истощается от голода и боится малейшей угрозы Ассирии. Жрецы же, несмотря на свою мудрость, не только не хотят помочь мне в моих планах, но оказывают сопротивление самым наглым образом. Позволь же мне убедить их, что не они, а я хозяин моего наследства. Я не мог бы мстить смирившимся, но собственной ногой раздавлю гордецов! Они это знают, но еще не верят и, не имея настоящих сил, хотят запугать меня, предвещая какие-то бедствия. Это их последнее оружие и прибежище... Когда же они поймут, что я недоступен страху, они смирятся. И тогда не падет ни один камень с их храмов, ни одного перстня не лишатся их сокровищницы. Знаю я этих людей!.. Сегодня делают важный вид, потому что я далеко от них. Но когда я занесу над ними свой бронзовый кулак, они упадут ниц, и весь этот хаос окончится миром и всеобщим благополучием. Царица обняла ноги фараона и ушла успокоенная, все же на прощанье заклиная Рамсеса, чтобы он относился почтительно к богам и был великодушен к их слугам. После ухода матери фараон призвал Тутмоса. - Итак, значит, завтра, - сказал он ему, - мои войска займут храмы. Объяви, однако, военачальникам, пусть они знают, что я хочу сохранить святые прибежища нетронутыми и чтобы никто не поднял руки на жрецов. - Даже на Мефреса и Херихора? - спросил Тутмос. - Даже на них. Они будут достаточно наказаны, когда, отстраненные от всех своих постов, поселятся с мудрецами в храмах, чтобы беспрепятственно молиться и учиться мудрости. - Будет так, как ты приказываешь, хотя... Рамсес поднял кверху палец, давая понять, что не хочет слушать никаких возражений. Затем, чтобы переменить тему разговора, проговорил, улыбаясь: - Помнишь, Тутмос, маневры? Прошло уже два года. Когда я в тот раз возмущался дерзостью и алчностью жрецов, мог ли ты подумать, что я так быстро расквитаюсь с ними? О бедная Сарра! О мой маленький сын! Какой он был красивый! Слеза скатилась по лицу фараона. - Право, - сказал он, - если бы я не был сыном богов, милосердных и великодушных, врагам моим пришлось бы завтра пережить тяжелые часы... Сколько они мне причинили унижений! Сколько раз по их вине слезы застилали мне глаза! 16 Двадцатого паопи Мемфис имел торжественный, праздничный вид. Приостановились все дела, и даже носильщики не носили тяжестей. Все население высыпало на площади и улицы или толпилось вокруг храмов, главным образом у капища Птаха, наиболее укрепленного. Там собрались духовные и светские сановники с Херихором и Мефресом во главе. Неподалеку от храмов войска стояли вольным строем для того, чтобы солдаты могли переговариваться с народом. Среди простонародья и солдат ходили многочисленные разносчики с корзинами хлеба, с кувшинами и кожаными мехами с вином. Угощали всех даром. Если же кто спрашивал, почему не берут платы, некоторые отвечали, что фараон угощает своих подданных. Другие же говорили: - Ешьте и пейте, правоверные египтяне! Кто знает, доживем ли мы до завтрашнего утра. Это были разносчики, нанятые жрецами. Здесь шныряло много всяких подосланных лиц. Одни убеждали своих слушателей, что жрецы бунтуют против фараона и даже хотят отравить его за то, что он обещал народу седьмой день отдыха. Другие нашептывали, что фараон сошел с ума и вступил в заговор с иноземцами на погибель храмам и Египту. Первые подстрекали народ напасть на храмы, где жрецы и номархи совещаются о том, как больше поприжать работников и крестьян. Вторые высказывали опасение, что если нападут на храмы, то случится великое бедствие... Неизвестно откуда у стен храма Птаха появилось несколько толстенных бревен и груды камней. Степенные мемфисские горожане, расхаживавшие в толпе, ни на минуту не сомневались, что народное волнение вызвано искусственно. Мелкие писцы, полицейские, офицеры рабочих полков и переодетые десятники даже не скрывали ни своего официального положения, ни того, что хотят заставить народ завладеть храмами. С другой стороны, парасхиты, нищие храмовые служки и низшие жрецы, хотя и старались не выдать себя, однако каждый видел, что и они подстрекают народ к насилию. Горожане были удивлены таким поведением жреческой партии, и вчерашний энтузиазм народа начинал остывать. Родовитые египтяне не могли понять, в чем тут дело и кто в действительности вызывает беспорядки. Хаос увеличивался благодаря юродивым святошам, которые, бегая нагишом по улицам, терзали до крови свое тело и оглашали воздух воплями: - Горе Египту! Безбожие перешло всякую меру, и близится час суда! Боги покарают гордыню беззакония! Солдаты держали себя спокойно, ожидая, пока народ начнет врываться в храмы. Во-первых, такой приказ пришел из царского дворца; во-вторых, офицеры опасались засады в храмах и предпочитали, чтобы погибал простой народ, а не солдаты. Солдатам и так предстояло много дела. Но толпа, несмотря на призывы агитаторов и раздаваемое даром вино, колебалась; крестьяне думали, что начнут ремесленники, ремесленники - что крестьяне, и все чего-то ждали. Вдруг около часа пополудни из переулков хлынула к храму Птаха пьяная толпа, вооруженная топорами и дубинами. Это были рыбаки, греческие матросы, пастухи, ливийские бродяги, даже каторжники из рудников Турры. Во главе шел человек исполинского роста с факелом. Он остановился у ворот храма и громовым голосом обратился к народу: - А знаете вы, правоверные, о чем совещаются тут верховные жрецы и номархи? Они хотят заставить его святейшество фараона Рамсеса лишить работников еще одной ячменной лепешки в день, а крестьян обложить новыми податями по драхме на душу. Верьте мне, говорю вам, вы поступаете глупо и подло, когда стоите здесь сложа руки. Пора наконец выловить храмовых крыс и отдать их в руки фараона, господина нашего, против которого сговариваются безбожники. Если нашему повелителю придется смириться перед советом жрецов, кто тогда заступится за честной народ? - Он правильно говорит! - раздались голоса в толпе. - Фараон велит дать нам седьмой день отдыха! - И наделить нас землей! - Он всегда сочувствовал простому народу! Помните, как два года назад он освободил крестьян, отданных под суд за нападение на усадьбу еврейки? - Я сам видел, как он тогда избил писца, взимавшего с крестьян незаконные поборы. - Да живет вечно повелитель наш, Рамсес Тринадцатый, покровитель угнетенных! - Смотрите! - послышался голос издалека. - Скотина сама возвращается с пастбищ, как будто близится вечер... - Какое нам дело до скотины! Валяй на жрецов! - Эй вы! - крикнул исполин у ворот храма. - Лучше откройте нам добром; мы хотим знать, о чем совещаются жрецы с номархами. - Откройте, а то мы высадим ворота! - Странное дело, - говорили поодаль, - птицы садятся на деревья, словно готовятся ко сну. А ведь сейчас только полдень... - В воздухе чуется что-то недоброе... - Боги! Уж ночь надвигается, а я еще не нарвала салата к обеду, - спохватилась какая-то девушка. Но все эти замечания заглушил крик пьяной банды и стук бревен, ударяющих в бронзовые ворота храма. Если б толпа меньше глазела на громил, она успела бы заметить, что в природе происходит что-то необыкновенное: солнце сияло, на небе не было ни единой тучки, но, несмотря на это, яркий день стал меркнуть, и повеяло холодом. - Давайте еще бревно! - кричали осаждавшие храм. - Ворота поддаются! - Ну-ка крепче! Еще раз! Стоявшая кругом толпа ревела, как буря. Кое-где отрывались от нее небольшие группы и присоединялись к осаждающим, пока, наконец, вся она не придвинулась к храму. Несмотря на полдень, тьма сгущалась. В садах храма Птаха запели петухи. Но ярость толпы была уже так велика, что мало кто замечал эти перемены. - Смотрите, - взывал какой-то нищий, - вот приближается день суда. Боги... - Он хотел продолжать, но, получив удар дубинкой по голове, упал на месте. На стены храма стали карабкаться голые, но вооруженные фигуры. Офицеры отдали команду приготовиться к атаке в уверенности, что скоро придется поддержать штурм толпы. - Что это значит? - перешептывались солдаты, поглядывая на небо. - Нет ни одной тучки, а кругом - точно гроза? - Бей! Ломай! - кричали у ворот храма. Удары бревен в ворота участились. В эту минуту на террасе, возвышавшейся над воротами, появился Херихор, окруженный свитой жрецов и светских сановников. Верховный жрец был в золотом облачении и в митре Аменхотепа, обвитой царским уреем. Херихор посмотрел на необозримую толпу народа, окружавшую храм, и, обращаясь к ней, сказал: - Кто бы вы ни были, истинно верующие или язычники, именем богов призываю вас оставить храм... Шум толпы внезапно стих, и слышны были только удары бревен о бронзовые створы, но вскоре и они прекратились. - Откройте ворота! - крикнул снизу великан. - Мы хотим проверить, не замышляете ли вы там измены против нашего государя! - Сын мой! - ответил Херихор. - Пади ниц и моли богов, чтобы они простили тебе кощунство. - Это ты моли богов, чтобы они тебя защитили! - крикнул предводитель толпы и, схватив камень, бросил его вверх, метя в жреца. Из окна пилона брызнула в лицо великана тонкая струйка какой-то жидкости. Он зашатался, замахал руками и упал. У стоявших поблизости вырвался крик ужаса; задние ряды, не зная, что случилось, ответили на него смехом и проклятиями. - Ломайте ворота! - кричали сзади, и град камней полетел в сторону Херихора и его свиты. Херихор поднял обе руки. Когда же толпа снова стихла, верховный жрец громко воскликнул: - Боги! Под вашу защиту отдаю святые храмы, против которых выступают изменники и святотатцы. Внезапно где-то над храмом прозвучал голос, который, казалось, не мог принадлежать человеку: - Отвращаю лик свой от проклятого народа, и да низойдет на землю тьма! И свершилось что-то ужасное. С каждым словом солнце утрачивало свою яркость... При последнем же стало темно, как ночью. В небе зажглись звезды, а вместо солнца стоял черный диск в кольце огня. Неистовый крик вырвался из многих тысяч грудей. Штурмовавшие ворота бросили бревна, крестьяне пали наземь... - Настал день суда и смерти! - послышался стонущий голос в конце улицы. - Боги! Пощадите! Святой муж, отврати от нас беду! - завопила толпа. - Горе солдатам, исполняющим приказание безбожных начальников! - возгласил громкий голос из храма. В ответ на это весь народ пал ниц, а в двух полках, стоявших перед храмом, возникло замешательство. Ряды расстроились, солдаты бросили оружие и без памяти кинулись к реке. Одни натыкались в темноте на стены домов и разбивали головы, другие падали на мостовую под ноги своих же товарищей. Спустя несколько минут вместо сомкнутых колонн на площади остались лишь брошенные в беспорядке копья и секиры, а у входов в переулки лежали груды раненых и трупов. Ни одно проигранное сражение не кончалось еще такой катастрофой. - Боги! Боги! - стонал и плакал народ. - Пощадите невинных! - Осирис! - воскликнул с террасы Херихор. - Яви лик свой несчастному народу. - В последний раз внемлю я мольбе моих жрецов, ибо я милосерд, - ответил неземной голос из храма. В ту же минуту тьма рассеялась, и солнце обрело прежнюю яркость. Новый крик, новые Вопли, новые молитвы прозвучали в толпе. Опьяненные радостью люди приветствовали воскресшее солнце. Незнакомые падали друг другу в объятия. И все на коленях ползли к храму приложиться к его благословенным стенам. Над воротами стоял достойнейший Херихор, устремив взор к небесам; двое жрецов поддерживали его святые руки, которыми он разогнал тьму и спас народ от гибели. Такие же сцены происходили по всему Нижнему Египту. Во всех городах 20 паопи народ с утра собирался у храмов. Во всех городах около полудня толпа штурмовала священные ворота. Повсюду около часу дня над воротами появлялся верховный жрец храма с причтом, проклинал безбожников и низводил на землю тьму. Когда же толпа разбегалась в смятении или падала ниц, верховные жрецы молились Осирису, чтоб он явил свой лик, и яркость дня снова возвращалась на землю. Таким образом, благодаря затмению солнца премудрая жреческая партия уже и в Нижнем Египте поколебала авторитет Рамсеса XIII. За несколько минут правительство фараона, само того не зная, очутилось на краю пропасти. Спасти его мог только великий ум и точное знание положения. Но этого-то и недоставало в царском дворце, где в самую трудную минуту начал всевластно господствовать случай. Двадцатого паопи фараон встал с восходом солнца и, чтобы быть поближе к театру военных действий, перебрался из главного дворца в небольшую усадьбу, расположенную недалеко от Мемфиса. С одной стороны усадьбы находились казармы азиатских войск, с другой - павильон Тутмоса и его супруги, красавицы Хеброн. Рамсеса сопровождали туда верные ему вельможи и первый гвардейский полк, к которому фараон питал безграничное доверие. Рамсес XIII был в прекрасном расположении духа. Он принял ванну, с аппетитом позавтракал и стал выслушивать гонцов, каждые четверть часа прибегавших из Мемфиса. Их сообщения были однообразны до скуки: верховные жрецы и несколько номархов с Херихором и Мефресом во главе заперлись в храме Птаха. Армия преисполнена бодрости, народ волнуется. Все благословляют фараона и ожидают приказа к нападению. Когда в девять часов четвертый гонец повторил то же самое, фараон нахмурился. - Чего они ждут? - спросил он. - Пускай немедленно начинают штурм. Гонец ответил, что еще не собрались вожаки толпы, которая должна напасть на храм и выломать бронзовые ворота. Это объяснение не понравилось фараону. Он покачал головой и отправил в Мемфис офицера с приказанием ускорить штурм. - Почему они медлят? - сказал он. - Я думал, что мои солдаты разбудят меня известием о взятии храмов... В подобных случаях быстрота действий - непременное условие успеха. Офицер уехал, но у храма Птаха ничего не изменилось. Народ ожидал чего-то, а главарей все еще не было на месте. Можно было подумать, что чья-то чужая воля задерживает исполнение приказов. В десять часов утра прибыли носилки с царицей Никотрисой. Досточтимая царица-мать почти насильно ворвалась в комнату сына и со слезами упала к его ногам. - Что случилось, матушка? - спросил Рамсес, с трудом скрывая раздражение. - Ты забыла, что женщинам не место в лагере? - Сегодня я не уйду отсюда и не оставлю тебя ни на минуту! - воскликнула она. - Правда, ты сын Исиды и пользуешься ее покровительством. Но, несмотря на это, я умру от беспокойства. - А что мне угрожает? - спросил фараон, пожимая плечами. - Жрец, наблюдающий звезды, - ответила со слезами царица, - сказал одной из прислужниц, что если сегодня... если этот день пройдет для тебя благополучно, ты будешь жить и царствовать сто лет. - Вот как? Где же этот человек, так хорошо осведомленный о моей судьбе? - Бежал в Мемфис. Фараон задумался и сказал, улыбнувшись: - Как у Содовых озер мы не боялись стрел и камней ливийцев, так сегодня нам не страшны угрозы жрецов... Будь покойна, матушка... Пустая болтовня, даже жрецов, менее опасна, чем стрелы и камни. Из Мемфиса прибежал новый гонец с донесением, что все обстоит благополучно, но... толпа еще не выступила... На красивом лице фараона появились признаки гнева. Тутмос успокоил повелителя: - Народ - не армия. Он не умеет собираться в назначенный час и не слушается команды. Если бы полкам было поручено занять храмы, они были бы уже там... - Ты забыл, - заметил Рамсес, - что по моему приказу армия должна была не нападать, а защищать храмы от толпы. - Из-за этого и запаздывают действия, - не без раздражения ответил Тутмос. - Вот они - царские советники! - вырвалось у царицы. - Фараон поступает мудро, беря под свою защиту богов, а вы поощряете его к насилию! Кровь ударила Тутмосу в голову. К счастью, адъютант вызвал его из комнаты и сообщил, что у ворот задержан пожилой человек, который желает говорить с его святейшеством. - У нас сегодня, - ворчал адъютант, - каждый хочет попасть прямо к фараону, как будто фараон хозяин харчевни... Тутмос подумал, что про Рамсеса XII никто не посмел бы так сказать... Но сделал вид, что не заметил этого. Пожилым человеком, которого задержала стража, оказался финикийский князь Хирам. На нем был запыленный солдатский плащ; видно было, что он устал и раздражен. Тутмос велел пропустить его, и когда они остались одни в саду, сказал ему: - Я думаю, достойнейший, что, пока ты примешь ванну и переоденешься, я испрошу для тебя аудиенцию у его святейшества. Хирам сдвинул седые брови, глаза его еще сильнее налились кровью. - После того, что я видел, - ответил он резко, - я могу обойтись без аудиенции. - У тебя ведь с собой письма верховных жрецов к ассирийцам? - На что вам эти письма, когда вы помирились со жрецами? - Что ты говоришь, достойнейший? - удивился Тутмос. - Я знаю, что говорю! - ответил Хирам. - Вы взяли десятки тысяч талантов у финикиян будто бы для того, чтобы освободить Египет от власти жрецов, а теперь грабите нас и убиваете! Посмотри, что творится от моря до первых порогов: повсюду ваша чернь преследует финикиян, как собак, - и это приказ жрецов... - Ты с ума сошел, финикиянин! В эту самую минуту наш народ осаждает храм Птаха в Мемфисе. Хирам махнул рукой. - Вам не взять его! - ответил он. - Вы обманываете нас или сами обмануты. Вы предполагали захватить Лабиринт и его сокровищницу двадцать третьего паопи. А тем временем растрачиваете силы у храма Птаха, а дело с Лабиринтом у вас пропало... Что тут творится? Где тут рассудок? - продолжал, волнуясь, финикиянин. - Зачем штурмовать пустые здания? Это может привести только к тому, что будет усилена охрана Лабиринта! - Возьмем и Лабиринт! - воскликнул Тутмос. - Ничего вы не возьмете! Ничего! Лабиринт мог взять только один человек, которому помешает ваш сегодняшний провал в Мемфисе. Тутмос остановился посреди аллеи. - Так скажи же, в чем дело? - спросил он Хирама. - В беспорядке, который у вас тут царит. В том, что вы уже не правительство, а кучка офицеров и вельмож, которых жрецы гонят, куда хотят. Вот уже три дня во всем Нижнем Египте царит такое смятение, что чернь громит нас, финикиян, ваших единственных друзей. А почему? Потому что бразды правления выпали из ваших рук и уже подхвачены жрецами. - Ты говоришь так, потому что не знаешь положения, - ответил Тутмос. - Жрецы восстали и натравливают народ на финикиян, но власть в руках фараона, и все происходит по его приказу. - И сегодняшний штурм храма Птаха? - спросил Хирам. - Да, - сказал Тутмос, - я сам присутствовал на тайном совете, на котором фараон отдал приказ завладеть храмами сегодня вместо двадцать третьего. - Ну, - воскликнул Хирам, - тогда я заявляю тебе, начальник гвардии, что вы пропали! Ибо мне достоверно известно, что сегодняшний штурм был решен на заседании верховных жрецов и номархов, состоявшемся в храме Птаха тринадцатого паопи. - Зачем же им было договариваться о нападении на самих себя? - спросил с насмешкой Тутмос. - Должно быть, это им нужно. А что они лучше ведут свои дела, чем вы, - в этом я убедился. Дальнейший разговор прервал адъютант, позвавший Тутмоса к фараону. - Ах да! Чуть не забыл. Ваши солдаты задержали жреца Пентуэра, который хочет сообщить фараону что-то важное, - сказал Хирам. Тутмос схватился за голову и тотчас же послал адъютанта разыскать Пентуэра. Затем пошел к фараону и, вернувшись, предложил финикиянину следовать за ним. Войдя к фараону, Хирам застал там царицу Никотрису, главного казначея, верховного писца и нескольких военачальников. Рамсес XIII нервно ходил по комнате. - Вот оно - несчастье фараона и Египта! - воскликнула царица, указывая на финикиянина. - Высокочтимая государыня, - ответил, не смутившись и кланяясь ей, Хирам, - время покажет, кто был верным, а кто дурным слугой фараона. Рамсес XIII вдруг остановился перед Хирамом. - У тебя с собой письма Херихора к Ассирии? Финикиянин достал из-под одежды пакет и молча отдал его фараону. - Вот это мне и нужно было! - воскликнул, торжествуя, фараон. - Надо немедленно объявить народу, что верховные жрецы предали государство. - Сын мой! - взмолилась царица. - Тенью отца, нашими богами, заклинаю тебя - воздержись на несколько дней с этим объявлением. Надо быть очень осторожным с дарами финикиян. - Государь, - вставил Хирам, - можешь даже сжечь эти письма. Для меня они не имеют никакой ценности. Фараон подумал и спрятал пакет на груди. - Ну, что ты слышал в Нижнем Египте? - спросил он Хирама. - Повсюду громят финикиян, - ответил тот. - Дома наши разрушают, имущество расхищают, и убито уже много людей. - Я слышал! Это дело жрецов. - Лучше скажи, мой сын, что это возмездие финикиянам за их безбожие и алчность, - вмешалась царица. Не глядя на царицу, Хирам продолжал: - Вот уже три дня, как в Мемфис прибыл начальник полиции Бубаста с двумя помощниками. Они напали на след убийцы и мошенника Ликона... - Воспитанного в финикийских храмах, - съязвила царица Никотриса. - Ликона, - продолжал Хирам, - которого верховный жрец Мефрес похитил у полиции и суда... Ликона, который в Фивах, выдавая себя за ваше святейшество, бегал голым по саду, как сумасшедший. - Что ты говоришь? - вскричал фараон. - Спросите, государь, у вашей досточтимой царицы-матери. Она его видела, - ответил Хирам. Рамсес растерянно посмотрел на мать. - Да, - сказала царица, - я видела этого негодяя, но не говорила тебе ничего, чтобы не огорчать тебя. Но кто докажет, что Ликон был подослан верховными жрецами; это могли с таким же успехом сделать финикияне... Хирам иронически улыбнулся. - Мать! Мать! - с горечью воскликнул Рамсес. - Неужели твоему сердцу жрецы ближе, чем я? - Ты мой сын и господин, дороже которого у меня нет никого на свете! - с пафосом воскликнула царица. - Но я не могу допустить, чтобы чужой человек, язычник, клеветал на священную касту жрецов, от которой мы оба ведем род! О Рамсес! - вскричала она, падая на колени. - Прогони дурных советников, толкающих тебя на осквернение храмов, на оскорбление преемника твоего деда Аменхотепа! Еще есть время примириться... чтобы спасти Египет... Вдруг в комнату вошел Пентуэр в разодранной одежде. - Ну, а ты что скажешь? - спросил с необычайным спокойствием фараон. - Сегодня, может быть, сейчас, - ответил, волнуясь, жрец, - произойдет солнечное затмение... Фараон даже отпрянул от неожиданности. - А какое мне дело до солнечного затмения? Тем более в такую минуту? - Господин, - ответил Пентуэр, - я тоже так думал, пока не прочитал в древних летописях описание затмения... Это такое грозное, устрашающее явление, что необходимо предупредить о нем весь народ. - Непременно, - вставил Хирам. - Почему же ты раньше не оповестил нас? - спросил жреца Тутмос. - Два дня меня держали в темнице солдаты... Народ мы уже не успеем предостеречь. Но сообщите, по крайней мере, караулам при дворце, чтобы хоть они не поддались переполоху. Фараон хлопнул в ладоши. "Какая неудача", - прошептал он, а затем сказал вслух: - Как же это произойдет и когда?.. - День превратится в ночь... - ответил жрец. - Это продлится столько времени, сколько нужно, чтоб пройти пятьсот шагов. А начнется в полдень. Так сказал мне Менес. - Менес? - повторил фараон. - Мне знакомо это имя... - Он писал тебе об этом, государь! Так объявите же войскам!.. Немедленно прозвучали рожки. Гвардия и азиаты построились в полном вооружении, и фараон, окруженный штабом, сообщил солдатам о затмении, прибавив, чтоб они не боялись, ибо тьма скоро исчезнет и он сам будет с ними. - Живи вечно! - возгласили стройные шеренги. Одновременно было отправлено несколько всадников в Мемфис. Военачальники стали во главе колонн, фараон задумчиво шагал по двору, сановники тихонько переговаривались с Хирамом. Царица же, оставшись одна, пала ниц перед статуей Осириса. Был второй час, когда солнечный свет и в самом деле стал тускнеть. - Действительно настанет ночь? - спросил фараон Пентуэра. - Да. Ненадолго. - А куда же денется солнце? - Скроется за луной. "Надо будет вернуть милость жрецам, наблюдающим звезды", - подумал фараон. Сумрак быстро сгущался. Лошади азиатов проявляли беспокойство, стаи птиц спускались вниз и с громкими криками облепили все деревья сада. - Эй, песенники! - скомандовал Калипп грекам. Затрещали барабаны, взвизгнули флейты, и под этот аккомпанемент греческий полк запел веселую песню про дочку жреца, которая так всего боялась, что могла спать только в казармах. На желтые ливийские холмы пала зловещая тень и с молниеносной быстротой закрыла Мемфис, Нил и дворцовые сады. Тьма окутала землю, а на небе появился черный, как уголь, шар, окруженный огненным венцом. Неимоверный крик заглушил песни греческого полка. Это азиаты издали военный клич и пустили к небу тучи стрел, чтобы спугнуть злого духа, который хотел пожрать солнце. - Ты говоришь, что этот черный круг - луна? - спросил фараон у Пентуэра. - Так утверждает Менес. - Великий же он мудрец! И темнота сейчас прекратится? - Непременно. - А если луна оторвется от неба и упадет на землю? - Этого не может быть. А вот и солнце! - радостно воскликнул Пентуэр. По полкам пронесся клич в честь Рамсеса XIII. Фараон обнял Пентуэра. - Воистину, - сказал фараон, - мы видели удивительное явление. Но я не хотел бы видеть его еще раз. Я чувствую, что, если бы я не был солдатом, страх овладел бы моим сердцем. Хирам подошел к Тутмосу и прошептал: - Пошли сейчас же гонцов в Мемфис. Я боюсь, как бы верховные жрецы не затеяли что-нибудь недоброе. - Ты думаешь? Хирам кивнул головой. - Они не управляли бы так долго страной, - сказал он, - не передоили бы восемнадцать династий, если бы не умели пользоваться такими случаями, как сегодня. Поблагодарив солдат за проявленную ими выдержку, фараон вернулся к себе. Он все время впадал в задумчивость, говорил спокойно, даже мягко, но на красивом лице его была какая-то неуверенность. В душе Рамсеса происходила мучительная борьба. Он начинал понимать, что жрецы располагали силами, которые он не только не принимал в расчет, но даже отвергал, не хотел о них и слышать. Жрецы, наблюдавшие за движением звезд, сразу выросли в его глазах. И фараон подумал, что надо непременно познать эту удивительную мудрость, которая так чудовищно путает человеческие планы. Гонец за гонцом отправлялись из царского дворца в Мемфис, чтоб узнать, что там произошло во время затмения. Но гонцы не возвращались, и над фараоновой свитой простерлись черные крылья неизвестности. Что у храма Птаха произошло что-то недоброе - в этом никто не сомневался, но никто не решался строить догадки о том, что же именно случилось. Казалось, будто и фараон, и его доверенные люди рады каждой минуте, протекшей без известий. Тем временем царица, подсев к фараону, шептала ему: - Разреши мне действовать, Рамсес. Женщины оказали нашему государству не одну услугу. Вспомни только царицу Никотрису (*128) из шестой династии или Макару (*129), создавшую флот на Красном море. У нашего пола достаточно и ума и энергии. Так разреши мне действовать... Если храм Птаха не занят и жрецы не подверглись оскорблениям, я помирю тебя с Херихором. Ты возьмешь в жены его дочь, и царствование твое будет преисполнено славы... Помни, твой дед, святой Аменхотеп, был тоже верховным жрецом и наместником фараона. И кто знает - царствовал ли бы ты сейчас, если бы священная каста не пожелала видеть на троне своего отпрыска. И так ты их благодаришь за власть? Фараон слушал ее и думал, что все-таки мудрость жрецов огромная сила и борьба с ними трудна. Лишь в начале четвертого явился первый вестник из Мемфиса - адъютант полка, стоявшего у храма. Он рассказал фараону, что храм не взят из-за гнева богов; народ разбежался, жрецы торжествуют, и даже среди солдат началось смятение во время этой ужасной, хотя и столь короткой ночи. Потом, отведя в сторону Тутмоса, адъютант заявил ему без обиняков, что войско деморализовано, что из-за беспорядочного бегства полки насчитывают столько раненых и убитых, сколько бывает только после сражения. - Что же с полками? - спросил в ужасе Тутмос. - Разумеется, - ответил адъютант, - нам удалось собрать и построить солдат, но о том, чтобы двинуть их против храмов, не может быть и речи, особенно теперь, когда жрецы занялись оказанием помощи раненым. При виде бритой головы и шкуры пантеры солдаты готовы пасть ниц, и много времени пройдет, прежде чем кто-нибудь из них осмелится шагнуть за ограду храма. - А что же жрецы? - Благословляют солдат, кормят их, поят и делают вид, что солдаты неповинны в нападении на храм, что все это козни финикиян. - И вы допускаете эту растерянность? - воскликнул Тутмос. - Его святейшество приказал нам защищать жрецов от толпы, - ответил адъютант. - Если б нам было разрешено занять храмы, мы были бы в них уже в десять утра, и жрецы сидели бы в подвалах. В это время дежурный офицер сообщил Тутмосу, что еще какой-то жрец, прибывший из Мемфиса, хочет говорить с его святейшеством. Тутмос окинул взглядом посетителя. Это был еще довольно молодой человек с лицом, как бы изваянным из дерева. Он сказал, что явился к фараону от Самонту. Рамсес тотчас же принял жреца, который, пав на землю, подал повелителю перстень, при виде которого фараон побледнел. - Что это значит? - спросил фараон. - Самонту нет больше в живых, - ответил посланец. Рамсес с минуту не мог вымолвить ни слова. Наконец, он спросил: - Как это случилось? - Кажется, - ответил жрец, - Самонту был найден в одной из зал Лабиринта и сам отравился, чтобы избежать пыток... И, кажется, его обнаружил Мефрес при помощи какого-то грека, который якобы очень похож на ваше святейшество. - Опять Мефрес и Ликон! - вскричал возмущенно Тутмос. - Государь, неужели ты никогда не освободишься от этих предателей? Фараон снова созвал у себя тайный совет, пригласив на него Хирама и жреца, явившегося с перстнем Самонту. Пентуэр не хотел принимать участия в совете, а почтенная царица Никотриса пришла без приглашения. - Боюсь, - шепнул Хирам Тутмосу, - как бы после жрецов у вас не стали править бабы! Когда вельможи собрались, фараон дал слово посланцу Самонту. Молодой жрец не хотел ничего говорить о Лабиринте, зато стал рассказывать о том, что храм Птаха совсем не охраняется и что достаточно нескольких десятков солдат, чтобы захватить всех, кто в нем укрылся. - Этот человек - предатель! - вскричала царица. - Сам жрец, а учит нас насилию над жрецами. Но на лице посланца не дрогнул ни один мускул. - Досточтимая государыня, - возразил он. - Мефрес погубил моего учителя и покровителя Самонту, и я был бы псом, если бы не искал мести. Смерть за смерть! - Этот юноша мне нравится! - шепнул Хирам. Действительно, среди собравшихся повеяло как бы свежим воздухом. Военачальники подтянулись, гражданские чиновники смотрели на жреца с любопытством, даже лицо фараона оживилось. - Не слушай его, сын мой! - молила царица. - Как ты думаешь, - обратился вдруг фараон к молодому жрецу, - что сделал бы сейчас святой Самонту, если бы был жив? - Я уверен, - решительно ответил жрец, - что Самонту проник бы в храм Птаха, воскурил бы богам благовония, но покарал бы изменников и убийц. - А я повторяю, что ты злейший изменник! - не унималась царица. - Я только исполняю свой долг, - ответил невозмутимо жрец. - Воистину этот человек - ученик Самонту, - вмешался Хирам. - Он один ясно видит, что нам остается делать. Военные и штатские вельможи согласились, что Хирам прав, а верховный писец добавил: - Поскольку мы начали борьбу с жрецами - надо ее довести до конца, тем более сегодня, когда у нас есть письма, уличающие Херихора в переговорах с ассирийцами, что является изменой государству. - Херихор продолжает политику Рамсеса Двенадцатого, - вмешалась царица. - Но я - Рамсес Тринадцатый, - ответил фараон с раздражением. Тутмос встал с места. - Государь мой, - сказал он, - разреши мне действовать. Опасно затягивать состояние неуверенности, и было бы преступлением и глупостью не воспользоваться случаем. Поскольку этот жрец говорит, что храм не защищен, разреши мне отправиться туда с отрядом, который я сам подберу. - Я с тобой! - вызвался Калипп. - Я знаю по опыту, что торжествующий враг - это слабый враг. И если мы сейчас же ворвемся в храм Птаха... - Вам незачем врываться силой. Вы можете войти туда как исполнители приказа фараона, поручившего вам арестовать изменника, - заявил верховный писец. - Для этого не требуется даже силы... Как часто один полицейский бросается на целую шайку воров и хватает их, сколько хочет... - Сын мой уступает, подчиняясь вашим советам, - сказала царица. - Но он не хочет насилия, запрещает вам... - Гм! Если так, - заявил молодой жрец Сета, - то есть еще одно обстоятельство, о котором я доложу его святейшеству. - Он несколько раз глубоко перевел дух и сказал, понизив голос: - На улицах Мемфиса жреческая партия объявляет, что... - Что? Что? Говори смело, - ободрял его фараон. - Что ты, государь, сошел с ума. Что ты не посвящен в сан верховного жреца и даже еще не коронован на царство... Что можно тебя... низвергнуть с престола... - Вот этого-то я и боюсь, - прошептала царица. Фараон вскочил с места. - Тутмос! - воскликнул он, и в голосе его почувствовалась вернувшаяся энергия. - Бери сколько хочешь солдат, иди в храм Птаха и приведи ко мне Херихора и Мефреса, обвиняемых в измене государству. Если они оправдаются, я верну им свою милость. В противном случае... - Ты понимаешь, что ты говоришь? - остановила его царица. На этот раз возмущенный фараон не ответил ей, присутствовавшие же члены совета закричали: - Смерть предателям! С каких это пор в Египте фараон должен жертвовать верными слугами, чтобы вымолить себе милость у негодяев? Рамсес XIII вручил Тутмосу пакет с письмами Херихора к Ассирии и торжественно обратился ко всем: - До усмирения бунта жрецов я передаю свою власть начальнику гвардии Тутмосу. Теперь слушайтесь его, а ты, досточтимая матушка, обращайся к нему со своими замечаниями. - Мудро и правильно поступаешь, государь! - воскликнул верховный писец. - Фараону не подобает бороться с бунтом, а отсутствие энергичной власти может нас погубить. Все члены совета склонились перед Тутмосом. Царица с воплем упала к ногам сына. Тутмос в сопровождении военачальников вышел во двор, велел первому гвардейскому полку построиться и обратился к солдатам: - Мне нужно несколько десятков человек, готовых погибнуть во славу нашего государя. Желающих оказалось больше, чем нужно было, и во главе их Эннана. - Вы готовы на смерть? - спросил Тутмос. - Умрем, господин, с тобой во имя его святейшества! - воскликнул Эннана. - Вы не умрете, а победите подлых преступников, - ответил Тутмос. - Солдаты, участвующие в этой вылазке, будут произведены в офицеры, а офицеры будут повышены на два чина. Так заявляю вам я, Тутмос, волею фараона главнокомандующий. - Живи вечно! Тутмос велел запрячь двадцать пять двуколок тяжелой кавалерии и посадить в них добровольцев. Сам же он, а также Калипп сели на коней, и вскоре весь отряд, держа направление на Мемфис, скрылся в облаке пыли. Наблюдая это из окна царского дворца, Хирам склонился перед фараоном и тихо проговорил: - Теперь только я верю, что ты, государь, не был в заговоре с верховными жрецами. - Ты с ума сошел! - вспылил фараон. - Прости государь, но сегодняшнее нападение на храмы было подстроено жрецами. Каким образом они вовлекли в свой план ваше святейшество - не понимаю. Было уже пять часов пополудни. 17 Как раз в это же время жрец, дежуривший на пилоне храма Птаха в Мемфисе, сообщил заседавшим в зале верховным жрецам и номархам, что дворец фараона подает какие-то сигналы. - Кажется, государь собирается просить у нас мира, - сказал, усмехаясь, один из номархов. - Сомневаюсь, - ответил Мефрес. Херихор взошел на пилон. Это ему сигнализировали из дворца. Вскоре он вернулся и обратился к собравшимся: - Наш молодой жрец справился очень хорошо... Сюда едет Тутмос, с несколькими десятками добровольцев, чтобы арестовать нас или убить. - А ты еще позволяешь себе заступаться за Рамсеса! - крикнул Мефрес. - Заступаться я должен и буду, потому что дал в этом торжественную клятву царице... Если бы не досточтимая дочь святого Аменхотепа, наше положение не было бы таким, как оно есть. - Ну, а я не давал клятвы! - отозвался Мефрес и покинул залу. - Что это он задумал? - спросил один из номархов. - Старик окончательно впал в детство, - ответил Херихор, пожимая плечами. Около шести часов вечера гвардейский отряд, не задерживаемый никем, подъехал к храму Птаха, и начальник его постучался в ворота, которые ему тотчас же открыли. Это был Тутмос со своими добровольцами. Когда главнокомандующий вошел во двор храма, он удивился, видя, что навстречу ему шествует Херихор в митре Аменхотепа, окруженный одними жрецами. - Что тебе надо, сын мой? - спросил верховный жрец главнокомандующего, несколько смущенного такой обстановкой. Но Тутмос быстро овладел собой и ответил: - Херихор! Верховный жрец Амона Фиванского! На основании писем, которые ты писал Саргону, ассирийскому наместнику, - эти письма сейчас со мной, - ты обвиняешься в государственной измене и должен дать ответ перед фараоном. - Если молодой царь, - спокойно ответил Херихор, - хочет уяснить себе цели, которыми руководился в своей политике вечно живущий Рамсес Двенадцатый, пусть явится в нашу верховную коллегию; он получит там объяснения. - Предлагаю тебе немедленно следовать за мною, если ты не хочешь, чтобы тебя заставили! - крикнул Тутмос. - Сын мой, молю богов, чтобы они охранили тебя от совершения насилия и от наказания, какого ты заслуживаешь. - Ты идешь? - спросил Тутмос. - Я жду Рамсеса сюда, - ответил Херихор. - Тогда оставайся и жди, обманщик! - воскликнул Тутмос. И с этими словами извлек меч и бросился на Херихора. В ту же минуту стоявший за ним Эннана поднял секиру и изо всех сил ударил Тутмоса между шеей и правой ключицей так, что кровь брызнула во все стороны. Любимец фараона пал на землю, рассеченный почти надвое. Несколько солдат со склоненными копьями бросились на Эннану, но после короткой борьбы со своими однополчанами пали. Из добровольцев три четверти были подкуплены жрецами. - Да живет вечно святейший Херихор - наш повелитель! - воскликнул Эннана, размахивая окровавленной секирой. - Да живет он вечно! - повторили солдаты и жрецы, и все пали ниц. Достойнейший Херихор воздел руки и благословил их. Покинув двор храма, Мефрес спустился в подземелье, где содержался Ликон. Верховный жрец сразу же у входа вынул хрустальный шарик, при виде которого грек впал в ярость. - Чтоб вас земля поглотила! Чтоб ваши трупы не знали покоя! - бормотал Ликон. Наконец он стих и заснул. - Возьми это оружие, - сказал Мефрес, подавая греку кинжал с узким лезвием, - возьми этот кинжал и иди в дворцовый сад... Стань в чаще смоковниц и поджидай того, кто отнял у тебя и соблазнил Каму... Ликон в бессильной злобе заскрежетал зубами. - А когда увидишь его - проснись, - закончил Мефрес. Он быстро накинул на грека офицерский плащ с капюшоном, шепнул ему на ухо пароль и вывел его из подземелья через потайную калитку храма на безлюдную улицу. Затем Мефрес с быстротою юноши взобрался на верхушку пилона и, взяв в руки несколько разноцветных флажков, стал подавать сигналы в направлении дворца фараона. Его, очевидно, заметили и поняли, ибо на пергаментном лице верховного жреца появилась мерзкая улыбка. Мефрес сложил флажки, покинул террасу пилона и медленно стал спускаться вниз. Когда он был уже на втором этаже, его внезапно окружило несколько человек в коричневых плащах, которыми они прикрывали кафтаны в черную и белую полосу. - Вот он, достойнейший Мефрес, - сказал один из них; все трое опустились на колени перед верховным жрецом, который машинально поднял руку для благословения, но вдруг опомнился и спросил: - Кто вы такие? - Хранители Лабиринта. - Отчего же вы преградили мне дорогу? - сказал он, и у него задрожали руки и тонкие губы. - Нам незачем тебе напоминать, святой муж, - сказал один из хранителей, не вставая с колен, - что несколько дней назад ты был в Лабиринте и знаешь путь туда так же хорошо, как мы, хотя ты и не посвящен... Но ты слишком мудр, чтобы не знать наших прав в подобных случаях. - Что это значит? - вскричал, повышая голос, Мефрес. - Вы разбойники, подосланные Херихо... Он не докончил. Один схватил его за руку, другой накинул ему платок на голову, а третий брызнул в лицо прозрачной жидкостью. Мефрес зашатался и упал. Его обрызгали еще раз, и, когда он испустил дух, сторожа Лабиринта отнесли его в нишу, уложили там, воткнули в мертвую руку какой-то папирус и скрылись в коридорах пилона. Трое так же одетых людей гнались за Ликоном почти с той же сам