матросам.

        Глава восьмая. "ДЕЛЬФИН" В БЕДЕ


     Анджела и  Алан испуганно посмотрели друг на друга. Алан даже удивился,
заметив, что лицо девушки побелело,  настолько это не вязалось с ее  обычной
дерзкой смелостью.
     -- Они нас догонят, -- сказала она.
     Это было более  чем  вероятно. "Дельфин" уже повернул и, ловя  попутный
ветер,  торопился   уйти   в  открытое   море.  Но   черная  галера,  узкая,
быстроходная, увлекаемая не ветром, а  прикованными к  веслам рабами, летела
по волнам, как гончая за добычей.
     -- Пираты Адриатики --  не люди, --  продолжала Анджела,  вздрогнув, --
это хищные звери.
     -- Бояться нечего, -- утешил ее Алан, надеясь, что его собственное лицо
не выдает страха,  который он  испытывает. -- Мы  заставим их погоняться  за
нами, а  тем временем подойдет какой-нибудь другой  корабль, и они  поспешат
удрать.
     Но в глубине души  он вовсе  не  был  в  этом  уверен. Любой купеческий
корабль  при  виде  пиратов,  вероятно,  сам  поспешит  удрать,  предоставив
"Дельфина"  его судьбе. Спасти их могло только появление  военной  галеры --
венецианской или какой-нибудь еще.
     Монтано вернулся  на корму и  с тревогой посмотрел  на преследователей.
Пиратское судно, не успев отрезать им отступление, гналось  за ними. До него
было не больше двух миль.
     Алан дернул капитана за рукав.
     -- Какое у нас есть оружие? -- спросил он.
     Монтано только пожал плечами.
     -- Да  никакого, кроме вон той маленькой кулеврины на корме.  А это  не
пушка, а хлопушка.
     -- А для рукопашной?
     -- Несколько пик и сабель, парочка аркебузов, еще что-то... Я раздам их
своим людям. Но если пираты нас нагонят, такое оружие нам не поможет.
     -- А твои матросы будут драться?
     -- Если  только  им  не взбредет в голову добираться  до берега вплавь.
Любой человек будет драться, защищая свою жизнь.
     Алан посмотрел в  сторону  берега. Он был уже так далеко,  что  и самый
умелый пловец вряд ли смог бы до него добраться даже в такую тихую погоду.
     Монтано словно прочитал его мысли.
     --  Если они нас нагонят и пойдут на  абордаж, то вам с ней лучше всего
будет прыгнуть в воду.
     --  Она не доплывет.  Я  и  сам-то вряд ли доплыву. А она только-только
умеет держаться на воде.
     -- И все-таки пусть лучше попробует. Попасть в плен к  этим молодцам --
удовольствие маленькое. Мы с тобой станем гребцами  на галере, а ее продадут
в  рабство туркам.  Есть  вещи  и похуже смерти. Чтобы  умереть, нужна  одна
минута, а жизнь в рабстве может длиться очень долго.
     Они  говорили вполголоса, но Анджела  расслышала  их слова. Теперь  она
подошла к ним, белая как полотно, даже губы ее побелели.
     -- Я не стану прыгать в море и не заколюсь, -- твердо сказала она. -- И
то и  другое было бы самоубийством. А церковь запрещает нам налагать на себя
руки. Мы  должны  встретить  то, что  нас ждет.  А  пока полезнее  будет  не
болтать, а заняться оружием.
     Монтано кивнул, и они последовали за ним в трюм,
     Как  он и сказал, арсенал  "Дельфина" представлял собой  весьма пеструю
коллекцию допотопного оружия, которое к тому же давно уже не пускалось в ход
и даже  не  чистилось. Алан подобрал  себе железную каску и кожаный панцирь,
сильно  заплесневевший и в  нескольких местах  порвавшийся, так что из дырок
торчало тряпье, которым он был подбит. Однако и такой панцирь был лучше, чем
ничего, и  мог смягчить силу вражеского удара. Алан уже выбрал  себе саблю и
вдруг радостно  вскрикнул:  в  углу лежал  лук и  колчан с  десятком  стрел.
Правда,  этот  лук не шел ни в  какое  сравнение  со знаменитыми английскими
длинными луками, однако, натянув тетиву, Алан убедился, что стрелять из него
можно.  Если  пираты  настигнут  "Дельфин",  им  придется   познакомиться  с
искусством английского лучника -- весьма возможно, впервые в жизни.
     К  тому времени,  когда оружие было роздано и  они вернулись  на корму,
галера приблизилась к "Дельфину" на расстояние в полмили.
     Монтано сам стал  к рулю. Блестящий  панцирь и  высокая каска придавали
ему  весьма воинственный  вид, но он, очевидно,  надеялся не столько на силу
оружия,  сколько  на свое  умение управлять  кораблем. Он,  несомненно,  был
превосходным моряком и так искусно вел "Дельфина", что  ни один  порыв ветра
не пропадал зря.
     И все же черная галера, сверкая веслами, неуклонно приближалась.
     Команда "Дельфина"  столпилась  на высоком  юте,  растерянно осматривая
свое оружие и нервно  облизывая  губы. Два-три арбалетчика, заложив  стрелу,
усердно натягивали тетиву, а те, кто получил  аркебузы, готовили порох, трут
и  огниво. Анджела в шлеме и стальной кольчуге заряжала  арбалет так  умело,
словно ей не раз приходилось это делать. Алан оглядел этот маленький отряд и
решил,  что  у  них  нет  никакой  надежды отбиться  от  воинственной  орды,
толпившейся на  палубе  галеры.  Теперь уже  было  ясно, что пиратское судно
несравненно  быстроходнее  злосчастного  "Дельфина" и  при желании  могло бы
описывать  вокруг него  круги.  А на горизонте  по-прежнему не было видно ни
единого паруса.
     Монтано передал руль своему помощнику, а  сам нагнулся над  кулевриной.
Она оглушительно хлопнула, но их преследователь остался невредимым.
     -- Но  такой грохот, глядишь,  и ободрит наших  молодцов, -- с грустной
улыбкой шепнул он Алану.
     На  первый  взгляд  могло показаться,  что выстрел,  во всяком  случае,
напугал  пиратов,  потому что  галера  неожиданно  изменила курс и, повернув
направо,  начала отставать. Однако вскоре стало ясно, что  пираты  вовсе  не
пытаются  уйти  от  огня  кулеврины,  а  просто  заходят  сбоку, намереваясь
протаранить борт  "Дельфина".  Быстроходная  галера  могла осуществить  этот
маневр, не опасаясь упустить добычу.
     Положение становилось  критическим. Галера вновь начала  приближаться к
ним, и ее острый нос был нацелен на  то место, где через минуту  должен  был
оказаться  борт  "Дельфина".  Она  уверенно  настигала  свою  жертву,  и  на
"Дельфине"  были уже хорошо слышны  не только яростные крики  пиратов, но  и
щелканье бичей, опускавшихся на спины гребцов.
     Однако пираты  не  знали,  с  каким  искусным  моряком  они имеют дело.
Монтано, разок выстрелив из пушки для  поддержания своего достоинства, вновь
с  облегчением вернулся к  оружию,  которым  владел  лучше всего, --  к рулю
своего  корабля.  Внезапно  "Дельфин"  угрожающе  накренился  и повернул так
круто, что  стоявшие на  палубе еле  удержались  на  ногах.  Парус захлопал,
словно  крылья  тысячи   рассерженных   чаек,  снасти  и  мачты  заскрипели,
застонали, возмущенно протестуя... А с  настигшей их галеры  донесся громкий
треск ломающихся весел и вопли раненых.
     Алан  вцепился  в  борт,  стараясь не  потерять равновесия, и посмотрел
вниз. Галера снова  отстала, беспомощно покачиваясь на волнах. Он понял, что
произошло. Выждав  до  самой  последней секунды, Монтано .резко положил руль
вправо, чуть не перевернув "Дельфина". Галера, разогнавшаяся, чтобы таранить
свою  жертву, промахнулась  и  только  слегка  задела  борт  "Дельфина",  не
причинив вреда  старому кораблю, но  зато первые шесть весел ее левого борта
сломались, словно сухие прутики.
     Тем временем  "Дельфин"  продолжал  как ни в чем не  бывало  нестись по
волнам, а галера  застыла на  месте, пока надсмотрщики пересаживали  гребцов
так, чтобы на обоих бортах оказалось равное число весел.
     -- Боюсь, такой штуки дважды не повторить, -- сказал Монтано, но по его
губам скользнула радостная улыбка, а команда "Дельфина" немного ободрилась.
     Они успели уйти от галеры  примерно  на полмили, прежде  чем  она вновь
возобновила погоню. Но ей ничего не  стоило вновь приблизиться к тихоходному
"Дельфину". И вот во второй раз пираты начали заходить сбоку...
     -- Держитесь крепче! -- сказала Анджела,  стараясь говорить весело.  --
Капитан Монтано, того и гляди, перевернет нас вверх дном.
     Но  теперь, приближаясь,  пираты дали залп  из арбалетов и аркебузов. К
счастью,  галера была настолько ниже "Дельфина", что  тем, кто  находился на
его юте, достаточно было только пригнуться. Один Монтано стоял выпрямившись.
Его руки ни на секунду не оставляли руля, а печальные карие глаза напряженно
смотрели на врага в ожидании подходящей минуты.
     И, против  всяких ожиданий,  ему  удалось повторить  свой  маневр, хотя
пираты  были уже  начеку  и  сумели  сохранить  весла в целости.  Галера  не
получила, никаких повреждений и почти немедленно возобновила преследование.
     Монтано слегка усмехнулся, что было для него редкостью.
     -- Если они и в третий раз попробуют зайти сбоку, -- пробормотал он, --
то я, пожалуй, поверну руль в другую сторону и сам протараню их.
     --  Так за чем  же  дело  стало? -- спросил  Алан.  -- Быть может, тебе
удастся переломить галеру пополам.
     --  Нашим-то  тупым носом!  "Дельфин" -- это  не корабль,  а бочка. Тут
нужен острый клюв, как у них. Да и скорости  не хватит. Мы только стукнем их
и  не  успеем  отойти, а  они тут же возьмут нас на абордаж  и посыплются на
"Дельфин", как обезьяны.
     Но как бы то  ни было, пираты, по-видимому,  не были склонны  повторять
уже дважды сорвавшийся  маневр.  Галера заняла свою прежнюю позицию прямо за
кормой "Дельфина", очевидно собираясь пройти параллельно его левому борту. У
ее правого  борта уже  толпились смуглые  люди с абордажными крючьями,  а их
товарищи,  забравшись на  ванты,  готовились  прыгать на  "Дельфин"  сверху.
Монтано еще раз выстрелил из кулеврины, но, несмотря на оглушительный грохот
и густой клуб дыма, пользы этот выстрел не принес никакой.
     --  Так их  не остановишь, -- заметил Алан. Он  выбрал  стрелу, натянул
тетиву на английский манер -- так,  что оперение коснулось уха, и выстрелил.
На корме  галеры  раздался громкий вопль, и вражеское судно вдруг дрогнуло и
повернуло в сторону.
     -- Да в кого ты попал? -- воскликнула Анджела.
     -- В рулевого.
     -- На таком расстоянии?
     --  Для  варвара-англичанина такое  расстояние --  пустяк. Куда труднее
было высмотреть его в этой толпе.
     --  Прекрасный выстрел, --  одобрительно заметил  Монтано.  --  А ну-ка
попробуй еще разок!
     --  Хорошо.  -- И Алан,  натянув лук, прицелился.  У руля галеры  встал
другой пират,  и она вновь приближалась к ним с левого борта.  Вторая стрела
просвистела в воздухе, и Алан увидел, что опять не промахнулся. Вновь галера
вильнула в сторону, но тут  же легла на прежний курс. Однако нового рулевого
совсем  не прельщала роль мишени -- во  всяком случае, его товарищи натянули
перед ним кусок парусины, заслоняя его от "Дельфина".
     Алану  оставалось только стрелять в них, и ему удалось ранить двоих или
троих. Но едва  лишь парусина провисала,  как другой пират сменял упавшего и
вновь ее натягивал.
     Галера  неуклонно   приближалась.  Стрелы   арбалетов  стучали  по  юту
"Дельфина",  и  один  из  стоявших там матросов был убит.  Изредка  грохотал
аркебуз, поднималось облачко дыма, и в воздухе свистела пуля.
     -- Попала, -- гордо сказала Анджела.
     <img src=triz2_004.png>
     Алан оглянулся. Она старательно  натягивала тетиву арбалета, готовясь к
новому выстрелу. Но будет  ли  для  него  время? Галера почти  поравнялась с
ними, и ни мореходное искусство, ни меткая стрельба  уже  не могли  отогнать
ее. Вот острый  таран  прошел сбоку под высоким  ютом "Дельфина". На вантах,
готовясь к прыжку, висели загорелые бородачи. Алан натянул лук и высматривал
вожака, горько  жалея,  что  рядом  не  лежит полный  колчан и  он  не может
воспользоваться  уроками старого Эндрью и выпускать стрелу  за  стрелой  без
остановки. У  него оставалась одна-единственная стрела. Он выбрал  мишень  и
спустил  тетиву.  Пират упал  с  мачты,  словно  спелая слива,  и с  громким
всплеском исчез под водой в узком  промежутке между  кораблями. Алан  бросил
лук и схватил саблю.
     Гребцы  на  галере убрали весла.  В  воздухе,  словно  змеи, замелькали
веревки  с крючьями. Длинные  багры жадно царапали борт "Дельфина", стараясь
вцепиться в него. Вот корабли столкнулись, разошлись, снова столкнулись -- и
уже  больше  не расходились. На палубу  "Дельфина", словно  град, посыпались
босоногие пираты. Монтано  собрал свою команду на юте,  готовясь к последней
схватке, -- людей было слишком мало, и он не мог построить их у борта, чтобы
не  пустить пиратов на корабль. Но сейчас у них было  одно преимущество:  ют
поднимался  над  кишевшей  врагами  палубой,  словно крохотная  крепость,  и
взобраться  на него можно  было только  по  двум лестницам на правом и левом
борту, почти таким же крутым, как трапы, хотя они и были снабжены перилами.
     Монтано встал у одной из лестниц. На его худом  нахмуренном лице нельзя
было заметить никаких  признаков  страха. Почетный  пост  у второй лестницы,
казалось, никого не привлекал, и туда направился Алан.
     Пираты без промедления кинулась  штурмовать ют. Они дрались со свирепым
упорством,  не  обращая внимания на раны. "Странно, -- думал Алан, нанося  и
отражая удары, --  странно. Ведь они  дерутся  только  ради наживы, а  не за
бога,  за короля или за какое-нибудь великое дело. Мертвому пирату добыча  с
"Дельфина" не принесет никакой радости, да  и  раненому она вряд ли послужит
большим утешением".
     Как странно устроен мир! Всего лишь несколько месяцев назад он дрался в
кембриджской харчевне  со студентами своего же университета, а сейчас должен
сражаться не на жизнь, а на смерть с далматскими пиратами, и снова в руках у
него чужое оружие! "Если я уцелею, -- подумал он со слабой  улыбкой,  -- мне
все-таки надо будет обзавестись собственной шпагой".
     Ага! Этот тоже не  был знаком с любимым приемом старого  Эндрью! Убитый
пират покатился по лестнице, сбивая тех, кто лез вслед за ним.
     Но это продолжалось недолго. Кому-то, видимо,  удалось  одолеть Монтано
-- во всяком случае, несколько пиратов взобрались на ют, и вокруг уже кипела
схватка.  Еще  одна-две минуты -- и все будет кончено.  Несколько матросов с
"Дельфина" прыгнули в  море, другие,  упав  на колени,  молили  о  пощаде, а
Монтано неподвижно лежал возле лестницы.
     Рядом с Аланом очутилась  Анджела  -- целая и невредимая, она энергично
размахивала пикой.
     -- В каюту!  -- скомандовал он, --  Это  наша единственная  возможность
спастись.
     Сам он не  слишком-то верил,  что они найдут  там спасение -- разве что
продлят свою жизнь на пять минут.
     -- А как мы туда попадем?
     -- Прыгай на палубу, я за тобой.
     Анджелу  никак  нельзя   было  упрекнуть  в  нерешительности.  Она  без
колебаний перекинула ноги через перила и спрыгнула на палубу. Никто этого не
заметил. Те  пираты, которым еще не надоело драться, лезли на  ют по боковым
лестницам.  Но  большая часть  их товарищей  уже разбежалась  по  кораблю  и
занялась грабежом. Алан сделал выпад. Его новый противник отступил, и юноша,
спрыгнув на палубу, очутился возле Анджелы.
     -- Быстрей! -- шепнул он.
     Они бросились вниз по трапу.
     --  Только  не в капитанскую  каюту!  -- сказала Анджела. -- Они  сразу
кинутся туда искать деньги.
     -- Ничего... Я придумал план. Он первым вбежал в каюту.
     -- Почему ты не задвинул засов? -- изумленно спросила Анджела.
     -- Не стоит. Вот посмотри...
     Он подбежал к окну.
     Это кормовое окно  было гордостью  Монтано -- прекрасное  окно с мелким
переплетом  и даже  с цветными стеклами. Алан  выглянул наружу и  облегченно
вздохнул.
     -- Я так и надеялся. Ты боишься высоты, Анджела?
     -- Не слишком.
     -- Отлично. Ну так лезь первая.
     -- Лезть? Куда?
     -- В окно.
     -- Но... но я не доплыву отсюда до берега,,
     --  Будем  надеяться,  что  тебе  совсем не  придется плавать.  Если не
разожмешь руки, то и не придется.

        Глава девятая. ГИБЕЛЬ КОРАБЛЯ


     Как  уже не  раз упоминалось,  корма  "Дельфина" была очень высока.  Ее
украшала  богатая  резьба  и  множество  всяких  статуй,  пестро  окрашенных
выступов и перекладин, потому что в те дни кораблестроители больше старались
подражать зодчим, воздвигавшим  дома, и  мало  думали о мореходных качествах
своих судов. Палуба юта выступала над окном капитанской каюты, образуя нечто
вроде козырька.
     Таким  образом, два человека  могли вылезти  из  окна и  устроиться  на
каком-нибудь  украшении  под  нависающим  ютом.  Анджела  обхватила   руками
деревянную  статую   святого  Христофора,   покровителя  всех   плавающих  и
путешествующих.  Алан, выбравшись  вслед за  ней,  уцепился за  позолоченную
русалку. Ни  святой, ни  русалка,  по-видимому,  не  обиделись  на  подобную
фамильярность  -- во всяком  случае,  их  изъеденные солью лица не  изменили
равнодушного выражения.
     Это было довольно безопасное убежище, потому что "Дельфин", по-прежнему
сцепленный  с  галерой,  почти  не двигался,  а  на  море  царствовал штиль.
Конечно, дело обстояло бы по-иному, если бы корабль сильно качало, а под его
кормой кипели высокие волны.
     Правда, их могли увидеть. Однако нависающий ют заслонял их от случайных
взглядов  с  палубы,  а чтобы  разглядеть  их из  окна  каюты, нужно было бы
высунуться в  него чуть ли не по пояс, да еще  вывернуть  шею. От пиратского
судна их  заслонял борт "Дельфина",  и с этой  стороны никакая опасность  не
грозила им до тех пор, пока галера не  отвалила  бы от корабля. Да и пираты,
судя по доносившемуся шуму, были слишком заняты, чтобы глазеть по сторонам.
     -- Что там происходит? -- прошептала Анджела.
     --  Они  грабят  корабль.  Слышишь  --  по   палубе  катят  бочки.  Оба
прислушались.
     -- Хороший знак, -- пробормотал Алан.
     -- Ты думаешь, что  они  уплывут и бросят "Дельфин"? Иначе они не стали
бы снимать с него груз.
     -- Вот  именно. На что им эта старая лоханка? Ш-ш-ш!.. Кажется,  кто-то
вошел в каюту.
     Они замерли. Из  открытого окна у их  ног донеслись грубые голоса, стук
падающей  мебели, лязг взламываемых  замков... Они догадались, что грабители
наткнулись на винный погребец  капитана  и  решили промочить  глотку.  Потом
внизу все стихло, и слышны были только шум и крики с палубы.
     -- Бедный капитан Монтано! -- вздохнула Анджела, решив, что можно опять
заговорить. -- Он так мечтал о приключениях... И вот такой конец.
     -- Это был мужественный человек, он заслуживал лучшего корабля и лучшей
команды.
     -- А что с матросами?
     --  Я видел, что некоторые прыгали в воду, но,  наверное,  они утонули.
Правда, нас  относит к  берегу, но до него еще далеко. А тех, кого пираты не
убили, конечно, продадут в рабство.
     С  галеры  донесся хриплый  рев трубы.  На "Дельфине" раздались громкие
крики.
     --  Пожалуй,  они собираются  отчалить  и  дают  сигнал  своей  команде
вернуться на галеру.
     --  Может быть,  нам  на помощь  идет  военный корабль?  --  с надеждой
сказала Анджела.
     -- Если бы так! Мы вдвоем не сможем управлять "Дельфином".
     -- Ну все-таки  лучше остаться на нем вдвоем, чем  вместе с пиратами. А
кроме того, в случае необходимости мы можем воспользоваться лодкой.
     Снова  заревела труба.  И  сразу с палубы донесся топот  множества ног.
Затем  на  "Дельфине"  воцарилась  мертвая тишина,  зато  на галере поднялся
страшный шум.
     -- Попробуем  вернуться в каюту, -- предложил Алан. -- По-моему, пираты
отчаливают. Как бы они нас не заметили, когда корабли разойдутся.
     Укрывшись в каюте, они с удовольствием расправили затекшие руки и ноги.
Пираты учинили здесь настоящий разгром:
     вспороли все подушки  в поисках припрятанных ценностей и  даже перебили
стаканы -- вероятно, попросту в стремлении удовлетворить бессмысленную жажду
разрушения.
     Алан и Анджела напряженно  прислушивались, готовые  при первом признаке
опасности снова броситься к  окну. Но на "Дельфине" царило безмолвие: только
угрюмо хлопал парус да стонали и скрипели снасти.
     -- Подожди здесь! -- сказал Алан. -- Я пойду проверю, отошла ли галера.
     Он  осторожно выбрался на палубу. Там  никого не было. Согнувшись в три
погибели,  он  прокрался к  борту. Черная галера была  уже в сотне  ярдов  и
направлялась  к  берегу,  а  "Дельфин",  увлекаемый северо-западным  бризом,
продолжал неторопливо плыть прежним курсом  --  правда, теперь он рыскал  из
стороны в сторону, потому что никто не стоял у его руля.
     Других кораблей не было видно. Алан все же поднялся  на  ют и  осмотрел
горизонт. Между  небом  и  землей  не виднелось ни  единого  паруса.  Пираты
бросили "Дельфин"  не  потому, что  испугались, а потому, что  уже  сняли  с
корабля  все  ценное. Но,  во всяком случае,  они уплыли, а  это было  самое
главное.
     Он бросился вниз, чтобы успокоить Анджелу.
     -- Все в порядке!  -- крикнул он. -- Они уплыли. На корабле нет никого,
кроме нас.
     -- Ш-ш-ш... Слушай! -- прошептала она, хватая его за руку.
     В  коридоре  раздавались  медленные шаги, приближавшиеся  к каюте.  Вот
кто-то, тяжело дыша, остановился возле открытой двери...
     Они  уже не  успеют  вылезти за  окно.  Алан оглянулся в поисках сабли,
которую он бросил, когда они спасались за окном в первый раз. Но нигде ее не
увидел:  наверное,  она  приглянулась кому-нибудь из  пиратов. Алан  схватил
табуретку... Табуретки  и  чужое  оружие! Ведь  и это уже  было!  Тут  вновь
пробудилась его странная способность думать о смешном в минуту опасности. Он
прикинул,  не основать  ли ему новую  школу фехтования, где он будет обучать
желающих искусству биться на шпагах и табуретках.
     Однако он успел оценить положение совершенно серьезно. По коридору шел,
а вернее,  брел только один человек  -- забытый на "Дельфине" пират, раненый
или, быть может, пьяный... Ну, с одним-то он справится!
     -- Вот твоя сабля, -- шепнула Анджела, всовывая ему в руку эфес.
     За  косяк  двери,  словно  ища  поддержки, уцепились  пальцы,  покрытые
запекшейся кровью.
     -- Стой! -- вскрикнула Анджела. -- Осторожнее -- это капитан.
     Но будь это даже пират, сабля все равно не понадобилась бы: Монтано без
чувств упал на пол каюты.

     -- Хвала всем  святым! -- пробормотал  он несколько минут спустя, когда
его привели в чувство и  перевязали  ему раненое плечо. -- По крайней  мере,
мой корабль и мои пассажиры целы... В чем, правда, нет моей заслуги.
     -- Ты сделал  все, что мог,  -- заверила его Анджела. -- Я видела,  как
они на тебя набросились. Мне показалось, что ты убит.
     -- К счастью, так показалось и пиратам, да и мне самому тоже. Наверное,
я потерял сознание, вот как сейчас, а когда пришел в себя, бой уже кончился.
Мне надо было быстро что-нибудь придумать: ведь если бы пираты заметили, что
я жив, они увели бы меня на свою галеру, а если бы я притворился мертвым, то
вышвырнули бы за борт. Так что  стыжусь признаться  -- я  отполз в сторону и
спрятался!  Чтобы капитан  на своем собственном корабле -- и прятался! Какой
позор!
     -- Но что тебе оставалось делать? -- спросил Алан.
     --  Ну... -- Монтано кашлянул.  --  Я буду вам весьма обязан,  если вы,
когда вернетесь в Венецию, не станете об этом рассказывать.
     --  Когда  мы вернемся,  -- повторила Анджела.  -- Наверное,  ты  хотел
сказать "если"?
     Монтано с трудом поднялся на ноги.
     -- -- Дай-ка я обопрусь на твое плечо, мессер Дрейтон.  Нет, я не лягу.
Место капитана на палубе. Одному богу известно, куда нас несет ветер.
     Они помогли Монтано взобраться на ют. Он внимательно вгляделся в берег,
прикинул положение солнца и посмотрел на паруса.
     -- Если ты встанешь у руля, -- сказал он Алану, -- я  буду давать  тебе
указания,  как  вести  корабль.  Только бы не испортилась погода,  и с  этим
ветром мы спокойно дойдем до Рагузы. А там поднимем сигнал  бедствия, и  нам
пришлют помощь.
     -- Вот и  хорошо, -- заметила  Анджела, которая вернулась к ним, обойдя
палубу.  -- Тут кто-то  забавлялся  с топором. Лодка изрублена чуть  ли не в
щепки, и на нее рассчитывать не приходится.
     -- Ты не поищешь нам  какой-нибудь еды? -- спросил Алан.  -- Я умираю с
голоду, а от руля отойти не могу.
     -- Сейчас  я накормлю вас обоих. -- Она повернулась, собираясь уйти, но
вдруг остановилась и понюхала воздух. -- Вы чувствуете, пахнет горелым?
     Запах гари  был  очень слаб, потому что ветер дул с кормы. Но тут вдруг
они увидели, что над носом клубится дымок. Монтано испустил хриплый вопль:
     -- Сто тысяч чертей! Эти негодяи подожгли мой корабль!
     О  том,  чтобы  погасить   пожар,  нечего  было  и  думать:  для  этого
потребовалось  бы не меньше двадцати человек. К счастью, горел только нос, и
ветер не давал огню распространиться по  палубе. Но, угрюмо заметил Монтано,
в трюме-то  стоит безветрие, и, пожрав  все внизу, пламя вырвется  на палубу
прямо у них из-под ног.
     Монтано поглядел на лодку и убедился, что Анджела сказала правду: плыть
на ней было нельзя.
     -- А не построить ли  нам плот? -- предложила девушка. -- Как Одиссей у
Гомера.
     Монтано ничего  не  ответил. Его не интересовали древние поэты. Сдвинув
брови, он внимательно рассматривал гористый берег.
     --  Бухты-то  там есть, --  сказал он.  -- Лево  руля, мессер  Дрейтон!
Хорошо! Пока так  держать... Нам остается только идти к  берегу и уповать на
бога. Может быть, мы еще успеем выбросить корабль  на  песок,  прежде чем он
перестанет слушаться руля.
     Нос  "Дельфина" был  теперь уже весь охвачен  огнем. В  солнечных лучах
танцующие  языки пламени казались бледными и прозрачными. Над ними  клубился
густой бурый дым. Слышался непрерывный треск,  иногда заглушавшийся басистым
ревом.  В  воздухе  пахло  горящей  сосной  --  запах,  который  при  других
обстоятельствах мог бы показаться приятным.
     Алан стоял  у  руля  и послушно  поворачивал  его, повинуясь  указаниям
Монтано.  Слезящимися  глазами  он  всматривался  в  дым.  Берег  как  будто
приблизился. А может  быть, это лишь кажется? И какой берег!  Серые отвесные
утесы, изборожденные трещинами -- следами  бурь, хлеставших  их  из  века  в
век...  Ни одной деревни, ни одного зеленого поля --  лишь дикие горы, круто
обрывающиеся в море.
     Неудивительно, что эти заливы и островки превратились в гнезда пиратов.
У такой земли нелегко вырвать честное пропитание.
     Внезапно  с  оглушительным  треском  обрушилась  мачта,  прикрыв  огонь
клубком парусины  и снастей. На  несколько  секунд  дым рассеялся, только по
краям  паруса  он продолжал завиваться  спиралями. И  Алан в первый раз смог
рассмотреть два угрюмых мыса, между которыми  полз теперь  "Дельфин". Но тут
десятки огненных копий пронзили снизу упавший парус, и пламя с новой яростью
взметнулось к небесам. Покрасневшие глаза  юноши  снова опалило жаром, и  он
уже ничего не мог разобрать сквозь клубящуюся впереди черную завесу дыма.
     --  Так держать, мессер  Дрейтон!  -- Плечо Монтано,  вероятно,  сильно
болело,  но  он не показывал вида.  Он все  еще  был капитаном этих пылающих
обломков, которые прежде были его  кораблем,  и, пока они держались на воде,
он не мог  думать о  себе. -- Еще лево руля! Еще! Я когда-то заходил сюда за
водой. Тут в море впадает река, и есть  песчаный пляж... Может быть, мы  еще
успеем.
     Дело решали секунды. В узком заливчике ветра почти не было, и "Дельфин"
совсем потерял ход. С  томительной  медлительностью он  тащился мимо высоких
обрывов. "Если тут  устье реки, --  подумал Алан, -- то,  наверное,  нам еще
мешает встречное течение".
     А пожар продолжал  бушевать.  На корме теперь  было трудно стоять из-за
сильного жара.  Пламя охватило уже  середину корабля и колеблющейся  завесой
протянулось  от борта до борта. Анджела,  вся в  саже, спотыкаясь  и кашляя,
вскарабкалась по трапу наверх. Она сгибалась под тяжелой ношей.
     -- Если мы доберемся до берега, нам понадобятся наши дорожные сумки, --
сказала она, -- и я захватила кое-какие съестные припасы.
     -- Умница,  --  буркнул  Алан и  добавил про себя: "Только как бы ее не
обманула надежда!"
     --  Круто право  руля!  -- скомандовал  Монтано.  --  Если  это нам  не
поможет, придется добираться  до берега  вплавь. Держи по ветру и иди вон на
те пески.
     Алан  поспешил выполнить команду.  Медленно,  словно не желая  признать
свое поражение, "Дельфин" подчинился рулю и повернул. Уцелевший парус задней
мачты надулся,  и корабль прибавил ходу. Но  огонь уже подобрался к  корме и
лизал подножие лестницы -- этого противника не могла отогнать никакая сабля.
Анджела прижалась  к борту, закрывая лицо от  палящего жара. Монтано положил
руки на руль.
     -- Уступи мне место, мессер Дрейтон.
     -- Но твоя рана...
     -- К рулю стану я, -- сказал Монтано с  печальным  достоинством. -- Раз
уж мой корабль приходится выбросить на берег, это должен сделать я.
     И Алан отошел в сторону. Они уже находились в устье небольшой речки. По
обеим ее сторонам под утесами тянулись золотистые пляжи.
     --  Вы промокнете, -- сказал Монтано, -- но вы не утонете.  Он  говорил
несколько  виноватым  тоном,  как   капитан   корабля,   извиняющийся  перед
пассажирами за причиненное им незначительное неудобство.
     Точно выбрав  момент,  Монтано,  стиснув  зубы от боли, резко переложил
руль.  "Дельфин" повернул  и  встал  почти поперек  реки.  Раздался скрежет,
корабль дернулся  и замер.  Алан поглядел вниз и  увидел,  что  корма  почти
касается каменной россыпи. До нее было всего несколько ярдов.
     -- Вон там лежит веревочная лестница, -- сказал Монтано, не поворачивая
головы.
     Алан отыскал ее и, привязав к корме, сбросил вниз.
     -- Столько-то ты можешь проплыть? -- с тревогой спросил он Анджелу.
     -- Ну конечно.
     -- Тогда спускайся. -- И он помог ей перелезть через борт. На мгновение
ее заслонила нависающая палуба, и  в следующую секунду Алан  увидел, что она
уже подплыла к камням и выбралась на них.
     -- А твоя  рана, синьор,  не помешает  тебе? -- начал он, обернувшись к
Монтано, но капитан куда-то исчез.
     Оставаться на  юте было опасно.  Горячие доски под ногами  уже начинали
обугливаться.  Лестницы исчезли в густом  дыму. Алан попробовал крикнуть, но
поперхнулся от едкой гари и закашлялся.
     Огонь  отогнал  его  к борту. Ну что  же, если капитан решил героически
погибнуть со своим кораблем, спасти его  было уже невозможно, а гибнуть  сам
Алан  не хотел. Он  начал  спускаться по веревочной лестнице. Из окна  каюты
тоже валил дым, и Алан спрыгнул  в  холодную воду. Задыхаясь и отплевываясь,
он ухватился  за руку, которую  протянула ему Анджела, и выбрался  на камень
рядом с ней.
     -- А где капитан? -- спросила она сурово. -- Неужели ты бросил его там,
раненного?
     -- Это он меня бросил. -- Алана обидел ее тон.
     -- Вот он! -- с облегчением воскликнула  Анджела. Капитан тяжело плыл к
ним, словно  подбитая утка. Они спрыгнули с  камня, вошли  в  мелкую воду  и
помогли  ему выбраться на сушу, обнаружив при  этом, что плыть ему мешало не
только раненое плечо, но и узел, который он толкал перед собой.
     -- Пришлось вернуться за этим, -- еле выговорил он, задыхаясь.
     -- Очень хорошо. А теперь  дай-ка я сниму повязку и  погляжу, не попала
ли в рану соленая вода.
     -- Сейчас, сейчас, синьорина, -- отмахнулся от нее Монтано и, присев на
корточки, стал развязывать свой узел. -- Это поважнее раненого плеча.
     --  Да уж завязано, во  всяком  случае, гораздо  лучше,  -- великодушно
признала Анджела. -- А что это? Что-нибудь очень ценное?
     Монтано кивнул. С лихорадочной быстротой он сдернул последнюю тряпку.
     -- Цела! -- радостно воскликнул он. -- И ничуть не промокла!
     С нежностью  любящей матери, отыскавшей своего  пропавшего ребенка,  он
начал осторожно переворачивать страницы "Путешествий" Америго Веспуччи.

        Глава десятая. И ОТ ДЕВУШЕК ТОЖЕ БЫВАЕТ ПОЛЬЗА


     Алан никак не  мог понять, откуда все они вдруг взялись. При взгляде на
эти голые серые  горы,  исчерченные лиловыми тенями, казалось,  что здесь не
сумеет прокормиться и кузнечик -- не то что человек. А теперь к воде со всех
сторон бежали  люди -- мужчины в узких  белых штанах  и  куртках, украшенных
черной вышивкой,  в алых кушаках и  сверкающих серебряных ожерельях; за ними
женщины  в  черных  платьях  и пестрых,  разноцветных  платках,  удивительно
подвижные, несмотря на длинную одежду; а впереди, по бокам и сзади, -- толпы
ребятишек.
     Тут  Алан  сообразил,  что  "Дельфин"  уже  больше  часа был  настоящим
плавучим маяком -- столбом дыма, который  был виден на  многие мили по всему
берегу. Наверное, пастухи  в горах и рыбаки, чинившие сети  на берегу, долго
следили за  горящим  кораблем. Когда  же  он  исчез  в  заливе,  все зрители
устремились туда.
     -- Они  не нападут на нас?  -- спросил Алан у Монтано. -- Ты понимаешь,
что они говорят?
     -- Я  знаю  десятка два здешних слов, -- рассеянно ответил капитан.  --
Моряк поневоле учится многим языкам.
     Он,  не  отрывая  глаз,  смотрел на  свой  гибнущий корабль.  Шпангоуты
торчали,  как  обугленные  ребра, и борта  догорали над самой водой.  Вокруг
плавали обломки,  и местные жители уже начали вылавливать их. В воздухе, как
серые снежинки, кружили хлопья пепла.
     Однако  капитану  не  пришлось служить толмачом. На  берег  неторопливо
спустился  бородатый священник --  достоинство не  позволило  ему,  подобрав
рясу,  пуститься бегом вслед  за  своими прихожанами,  и,  хотя,  как  и все
служители православной церкви, он не изучал латыни, оказалось, что  он легко
и свободно говорит по-гречески.  Белокурые волосы Алана его очень удивили, и
он  удивился еще  больше,  узнав,  что юноша  -- англичанин.  Алан  поспешил
объяснить, что Анджела --  тоже английский юноша и не знает никакого другого
языка, кроме  английского. Тут Анджела  бросила на  него негодующий взгляд и
гневно спросила по-латыни, не  желает ли он, чтобы она вообще  молчала. Алан
ответил, что вовсе  не  хочет мешать ее участию в беседе, но чем  меньше она
будет разговаривать в присутствии посторонних, тем легче ей удастся  скрыть,
что она  не юноша. Анджела возмущенно фыркнула, забыв, что  благовоспитанной
девице подобает сдержанность.
     -- Вы должны извинить мою паству,  --  сказал отец Николай, указывая на
мужчин,  собиравших  обломки. --  Край  тут  бедный, а нас к тому же  грабят
пираты, как  они ограбили вас, и  еще турки. До леса отсюда далеко, и каждый
кусочек дерева -- для нас большая ценность.
     --  Пусть берут все, что сумеют добыть, -- сказал  Монтано,  когда Алан
перевел  ему  слова  священника. --  "Дельфина" больше нет.  Я  остался  без
корабля.  -- И, повернувшись спиной к заливу,  он последовал за священником,
который вызвался проводить их в деревню.
     Это и правда  была  бедная  деревушка  --  на  крутом обрыве  над рекой
лепилось  с полсотни побеленных  хижин. Под обрывом, там, где зимние разливы
нанесли  слой  плодородной  земли,   виднелось  несколько  узких,  тщательно
обработанных полей;  на них  уже  созревала  рожь.  Выше  по  обрыву  стояла
маленькая  церквушка,  такая  же простенькая и  беленая, как  и хижины, но с
неожиданно высокой колокольней,  которая, как  они  узнали позже, служила не
столько приютом старому надтреснутому колоколу, сколько сторожевой башней.
     Отец Николай жил в хижине рядом с церковью, и на ее пороге их встретила
добродушная  старушка --  его жена. Но она только ласково улыбалась  им, так
как не знала никаких языков и не могла даже поздороваться с ними. Увидев ее,
Алан  сперва  даже  немножко растерялся: он  был католиком,  а  католическим
священникам жениться запрещалось. Но он  тут же вспомнил, что у православной
церкви правила совсем иные.
     Как ни бедна  была  деревушка,  гостеприимство  ее жителей  поистине не
знало предела.  Трете чужестранцев  были гостями священника,  и против этого
никто  не  спорил,  однако каждый собирался попировать  с  ними и  торопился
принести  свою долю  угощения.  Не прошло и  получаса, как  на вертелах  уже
жарились целые бараны. Один рыбак принес  форель,  другой -- морскую рыбу, а
женщины притащили довольно тощих кур. Они принесли и  большие миски с мягким
кисловатым сыром.
     Не  были  забыты  ни  вино,  ни  музыка.  Несколько  мужчин  явились  с
однострунными  гуслями,  напомнившими  Алану   старинные  деревенские  лиры,
которые он видел у себя на родине, в Йоркшире.
     По-видимому,   деревня  решила  отпраздновать  это  редкое  событие.  В
маленькой хижине отца Николая могло поместиться не больше  тридцати человек,
и  остальные устроились  в  чистеньком дворике, иногда  заглядывая  в дверь,
чтобы  еще раз  посмотреть  на  чужестранцев, прибывших  из-за  моря, а  все
остальное время с удовольствием болтая о собственных делах в тени олеандров.
     В хижине, когда  жаркое было готово, почетным  гостям подали  невысокие
табуреты.  Алан и его друзья попытались  сесть на них, но оказалось, что они
ошиблись:  на табуретки  полагалось  опираться  локтями, сиденьем же  служил
глиняный пол. Они уселись, как требовал обычай, и начался пир. Еда заняла не
больше  двух   часов,  но  еще  долго  после  наступления  темноты  пирующие
продолжали пить вино, слушать музыку и танцевать.
     Алан очень  обрадовался, когда  гости после долгого дружеского прощания
наконец начали расходиться и священник сказал:
     -- Вы, наверное, хотите отдохнуть.
     Он проводил их  в соседнюю комнату,  служившую спальней.  В ней не было
никакой мебели, но деревянный пол был чисто  вымыт. Они уже подумали, что им
придется спать прямо на полу, но отец Николай поднял фонарь повыше и показал
им свернутые овечьи шкуры, которые висели на стене.  Он помог им устроиться,
а потом расстелил оставшуюся овчину в свободном углу для себя и своей  жены.
Но Алан заснул прежде, чем он успел погасить фонарь.

     На следующее утро они проснулись поздно и  тут же начали обсуждать свои
дальнейшие планы.
     -- Попробуем  добраться  до  Рагузы, --  сказал Монтано.  -- Оттуда  вы
можете  продолжать свое  путешествие,  как  и собрались.  А  мне надо  будет
явиться  к венецианскому  посланнику, рассказать,  что  случилось,  и  найти
корабль, отправляющийся в Венецию.
     --  Рагуза?  --  Священник,  услышав знакомое название, махнул  рукой в
сторону гор. -- Путь туда долгий, и дорогу найти нелегко.
     -- Спроси его, не согласится ли отвезти нас туда кто-нибудь из рыбаков,
-- сказал Монтано.
     Отец Николай объяснил, что это невозможно, -- им придется добираться по
суше, но он подыщет им хорошего проводника до следующего селения.
     -- Проводника? -- повторила  Анджела.  -- А  зачем нам нужен проводник?
Рагуза находится на берегу моря, и мы тоже. Рагуза лежит к югу отсюда.  Надо
только следить, чтобы море было все время справа от нас, и...
     --  Моя  милая...  милый,  хотел я сказать, -- ласково заметил Алан, --
быть может,  ты  вспомнишь, какой здесь берег.  Он  весь  изрезан, и если мы
пойдем,  огибая  каждый  залив  и  каждую   бухту,  то  будем  идти  еще  на
рождество...
     -- Ну ладно, ладно, замолчи!
     Был  уже  полдень,  когда явился  проводник  --  дюжий молодой  пастух,
дружески им улыбнувшийся. Поскольку ему приходилось пускать в ход эту улыбку
каждый  раз,  когда он  хотел  выразить свою симпатию  к  чужеземцам,  языка
которых не знал, у него, должно быть, в конце концов очень устали губы.
     Отец  Николай,  которому  вторила  вся  деревня,  долго  уговаривал  их
погостить у них еще денек, еще недельку, а лучше  бы и целый год.  Нельзя же
идти по горам в  такую жару! Пусть лучше они отдохнут в саду под  олеандрами
после  своих страшных  приключений,  а вечером  можно будет  опять  устроить
праздник. Однако  путешественники были тверды в своем решении. Они, наконец,
распрощались со всеми (гостеприимные хозяева наотрез отказались взять деньги
за угощение и кров), и пастух повел их по усыпанной камнями долине к горам.
     Они шли весь день, почти до  самой темноты, и,  хотя их проводник шагал
неторопливо, оказалось, что они прошли порядочное расстояние.  После  первой
долины  они  спустились  в   другую  и,  не  останавливаясь,   поднялись  по
противоположному  склону. Взобравшись  на гребень, они с  удивлением увидели
прямо перед собой  море. Пастух улыбнулся до ушей и повернул  на восток. Они
обогнули залив, перешли вброд речку, где вода доходила им до пояса, две мили
брели по гальке и к ночи добрались до рыбачьей деревушки.
     По-видимому, их проводника тут  хорошо знали.  Он долго что-то объяснял
столпившимся возле него людям. Затем высокий одноглазый человек средних лет,
чья   зловещая  наружность,   как  оказалось  впоследствии,   совершенно  не
соответствовала его характеру, обратился к ним на ломаном итальянском языке:
     -- Добро  пожаловать,  синьоры! Вы  переночуете  у нас, а  утром я  сам
покажу вам дорогу в Рагузу.
     Их проводник что-то сказал одноглазому, и тот добавил:
     --  Он просит меня  передать вам  его прощальный привет --  ведь он  не
знает вашего языка.
     -- Но  неужели он пойдет  назад ночью? -- воскликнула Анджела. --  Ведь
это же так далеко!
     -- Сейчас полнолуние.
     Пастух, очевидно, догадался, о чем идет речь, и его освещенное  фонарем
лицо расплылось в веселой улыбке.
     Путешественники  хором  начали  его  благодарить.  Они  протянули   ему
серебряную монету, зная, что здесь, в горах, любые деньги -- уже  богатство.
Но пастух только покачал головой и снова улыбнулся. Затем, поклонившись им и
попрощавшись с обитателями деревни, он повернулся и скоро исчез в темноте.
     Путешественники ночевали  в  доме одноглазого,  который  пользовался  в
деревне всеобщим уважением, потому что когда-то был моряком и побывал даже в
Венеции  и Сицилии. Хотя жена отца Николая искусно  перевязала рану Монтано,
после долгого дня ходьбы по жаре она вновь разболелась. Гостеприимный хозяин
переменил  повязку,  а  затем,  угостив  их  простым,  но обильным  ужином и
подробно  обо  всем расспросив, постелил  им постели, и скоро  они уже спали
крепким сном усталости.
     На другой день они отправились в путь  еще на заре. Хотя они проснулись
очень рано,  их  хозяин Милош  уже  был  готов,  и за его  великолепным алым
кушаком торчал кинжал с серебряной рукояткой. Они вновь повернулись спиной к
морю и начали карабкаться по крутым склонам.
     Горы здесь уже не были такими бесплодными. Во многих местах они заросли
вереском, и Алан вдруг с тоской вспомнил родные  йоркширские пустоши. Вокруг
цвели голубой тимьян и мята, наполнявшие воздух сильным  благоуханием, когда
их  топтали  неосторожные ноги.  Звонко трещали невидимые  цикады, а пестрые
бабочки то садились на цветы, то снова взлетали, кружась в воздухе.
     Иногда между двумя вершинами позади мелькала ослепительная синь моря, а
впереди и  по бокам  громоздились  горы  --  бесконечные  горы  всевозможных
цветов: зеленые там, где  росла трава или кусты, золотистые, бурые или серые
там,  где ничего не росло, лиловые вдалеке и  все испещренные белыми пятнами
еще не растаявшего снега..
     Ни Монтано,  ни  Милош  не замечали окружающей красоты.  Это не удивило
Алана. Ему редко приходилось встречать людей, которым нравились бы горы и их
дикое  величие  --  они  были просто помехой, да к тому  же еще опасной.  По
мнению таких  людей, только безумец  мог  отправиться в горы с  единственной
целью полюбоваться  А открывающимся оттуда видом. Но теперь, разговаривая  с
Анджелой, Алан убедился, что он не одинок в своей странной любви к горам.
     Там, где  позволяла ширина  тропы, они шли парами  --  Милош и  Монтано
обменивались  воспоминаниями о кораблях и море, а Анджела и Алан болтали  на
самые разные темы или восторженно цитировали отрывки из приходивших им на ум
греческих стихотворений.
     --  Этот  пейзаж напомнил  мне  прелестные  строки Алкмана, --  сказала
Анджела. -- Ты помнишь?
     <i>Спят вершины высокие гор и бездн провалы,</i>
     <i>Спят утесы и ущелья...</i>
     -- Еще бы! А эти его стихи:
     <i>Часто на горных вершинах, в то время как</i>
     <i>Праздник тешил бессмертных...</i>[1]
     Ведь  правда, так и кажется, что вон на той  снежной вершине  собрались
боги -- и Зевс, и Гера, и Афина, и все остальные -- и пьют там свой нектар?
     [1] <i>Перевод В. Вересаева.</i>
     -- Если бы я не  знала греческого языка, -- воскликнула Анджела, -- как
это было бы ужасно!
     -- Однако его не знает почти никто в мире.
     Монтано, не слишком хорошо понимавший, о чем они говорят,  но уловивший
несколько слов, обернулся и сказал:
     -- Не понимаю, что вам  за охота без конца говорить про греков. Видел я
нынешних греков -- люди как люди. Неужто их древние мертвецы были лучше?
     Молодые люди возмутились и попробовали его переубедить. Но ни стихи, ни
философские диалоги не произвели на капитана ни малейшего впечатления.
     --  Заумь какая-то! -- заявил он. -- Может, кому-нибудь это и нравится,
да только не мне. Я тут не вижу смысла.
     --  Я знаю стихотворение, которое, наверное, придется тебе по вкусу, --
заметила Анджела с лукавой улыбкой, -- хотя автором его был грек Гиппонакс.
     -- И слушать не хочу!
     -- Всего две строчки:
     <i>Дважды в жизни мила нам бывает жена --</i>
     <i>В день свадьбы, а после в день похорон.</i>
     Впервые за время их  знакомства  они  услышали,  как  смеется их унылый
капитан.
     -- И  то правда!  -- воскликнул  он. -- Моя меня  совсем заклевала. Вот
почему все дельные люди уходят в моряки.
     Алан воспользовался переменой в настроении  Монтано и напомнил ему, что
греки были лучшими мореходами своего времени и  почти все  средиземноморские
порты, в которых ему довелось  побывать, были основаны  именно  греками. Они
были открывателями и исследователями  новых земель -- Колумбами  и  Веспуччп
своей эпохи.
     Анджела процитировала ему слова Перикла, обращенные к афинянам:
     -- "Мы заставили море и сушу служить  дорогой нашего дерзания и повсюду
оставили несокрушимые памятники сотворенного нами добра и зла".
     --  Хорошо сказано! -- сдался Монтано. --  Ты  мне это напиши, когда мы
устроим  привал. -- И  грустно  добавил:  --  Самая  подходящая  надпись для
могильной плиты нынешнего морехода.
     Некоторое время они шли молча. Затем Алан сказал Анджеле:
     --  Да,  ты  права.  Люди,  не знающие  греческого языка,  теряют очень
многое, и все же у большинства нет никакой надежды его выучить.
     -- Это судьба, -- ответила она. -- Тут уж ничем не поможешь.
     Вдруг  Алан даже  замедлил  шаг,  потрясенный  неожиданной мыслью.  Так
просто, и все же никто не попробовал...
     -- Ничем? -- переспросил он. -- А что, если...
     -- Ну?
     -- Твой дядя Альд посвятил свою жизнь тому, чтобы печатать произведения
греческих авторов. Быть может, мое призвание в том... чтобы переводить их.
     -- На латынь? Но ведь уже...
     -- Нет-нет! На английский.
     -- Английский?!
     Удивление девушки было столь нелестным, что национальная гордость Алана
возмутилась.
     -- Ну  и что? -- воскликнул он. -- Чем английский хуже других языков? У
нас есть и свой великий поэт -- Чосер...
     -- Ты прав, -- перебила она. -- Извини меня. Это само собой разумеется.
Быть  гуманистом --  вовсе  не значит отгораживаться  греческим и латынью от
всего  остального.  Мы должны развивать и наши собственные языки.  Мы должны
идти вперед, а не жить в прошлом.
     И Алан,  поднимаясь по  склонам, заросшим лиловым  и оранжевым шалфеем,
думал теперь только о своей новой мечте.

     К полудню они  увидели деревню на противоположном  берегу реки, слишком
глубокой, чтобы ее можно было перейти вброд. Не  было ни лодки, ни парома, и
они перебрались через реку местным способом -- на надутых бурдюках, стараясь
поменьше промокнуть.
     На  мелководье у деревни  женщины стирали одежду, пользуясь вместо мыла
печной золой. К Милошу подошло несколько  мужчин, и, поговорив с  ними, он с
тревогой обернулся к своим спутникам.
     -- Они нас накормят, -- сказал он, -- но долго здесь оставаться нельзя.
     -- Почему? -- спросил Монтано.
     --  Говорят,  неподалеку бродят турки,  а  нам  с ними встречаться ни к
чему.
     Устроившись в тени большого кипариса,  они наспех перекусили, а  затем,
вскинув на плечо дорожные сумки, зашагали дальше.
     Через  два  часа   они  добрались  до  перевала  --   узкой  расселины,
расколовшей  могучий горный  кряж.  Перед ними открылись  две  долины, густо
поросшие соснами. С камня неподалеку поднялся старик пастух и поздоровался с
ними. Милош заговорил с ним, и старик принялся что-то возбужденно объяснять,
то и дело указывая на восточную долину. Милош вернулся к остальным.
     -- Дальше идти нельзя, -- сказал он хмуро.
     -- Там турки? -- спросил Алан.
     --  Да.  По  восточной  долине бродит отряд янычар. Видите дым? Это они
сожгли деревню.
     -- Так что этот путь на Рагузу нам  закрыт?  Ну,  а  другая долина? Там
тоже турки?
     -- Нет.
     -- А она нас к Рагузе не выведет?
     Милош несколько секунд колебался.
     --  Да, -- сказал  он наконец. --  Кажется, там есть хорошая дорога  по
берегу реки.
     -- Ну, так почему же нам нельзя пойти по ней?
     --  Там  живут  плохие люди. Ну, может, -- добавил  он,  стараясь  быть
беспристрастным,  -- они  не  хуже всяких  других, да  только  у нас  с ними
кровная вражда. Она началась двадцать пять лет назад. Они убили  шестнадцать
наших, ну, а мы зато убили у них двадцать два человека.
     -- Вендетта? -- спросил Монтано. -- А из-за чего?
     -- Да я уж не помню, с чего она началась.
     -- Какое  безумие!  --  воскликнул Алан. --  Трудно  представить  людей
добрее твоих  земляков,  и все же вы убиваете друг друга, хотя давно забыли,
из-за чего, собственно, началась ссора.
     Милош пожал плечами.
     -- Таков обычай нашей страны. Конечно, -- прибавил  он с  достоинством,
-- он может показаться варварским и жестоким людям вроде нас с вами, которые
повидали  мир, но это  дела  не  меняет: если  я спущусь  с вами в  западную
долину, живым я оттуда не вернусь.
     -- Я думаю, отсюда мы сами сумеем найти дорогу. И ведь мы в вашей ссоре
не участвуем, так что нам они не сделают ничего плохого.
     -- Это как сказать!  Может, им уже  известно, что вас сюда привел я. --
Милош указал  на  дальний склон. -- Отсюда,  конечно,  не видно, но уж  там,
наверное,  прячется  дозорный.  И если вы спуститесь в их долину, они с вами
расправятся  так  же, как  с  любым  из  нас.  Есть  только  один  способ...
Погодите-ка!
     Он  снова подошел  к старому пастуху и заговорил с ним. Но старик вдруг
выразительно замотал головой.
     -- Значит, и этот способ не годится, -- сделала вывод Анджела. И она не
ошиблась.
     --  Нам  придется вернуться  назад,  -- сказал  Милош. --  Старик живет
неподалеку отсюда. Я думал, он позволит двум своим внучкам проводить вас, но
он и слышать об этом не хочет.
     -- Ну, а чем они нам помогли бы? -- с любопытством спросил Алан.
     Милош с удивлением поглядел на него.
     --  Эти  люди, конечно, наши враги, но они не какие-нибудь  кровожадные
дикари. Наши женщины  могут свободно  проходить через  их долины. Они даже и
меня не  тронули бы, будь со мной женщина. Мы верим, что тень женщины -- это
всемогущая защита.
     --  Значит, -- лукаво спросила  Анджела своим низким голосом, -- будь с
нами женщина, нам не грозила бы никакая опасность?
     -- Да, никакая. Но ведь старик сказал, что не пустит внучек.
     -- Нам  незачем их затруднять, если они согласятся продать какое-нибудь
из своих старых платьев.
     Милош уставился  на нее своим единственным глазом, а она,  заметив, что
он начинает  догадываться,  в чем дело, звонко рассмеялась и, повернувшись к
Алану, съязвила:
     -- Как видишь, и от девушек бывает польза.

        Глава одиннадцатая. ВСТРЕЧА В РАГУЗЕ


     Эту  ночь они  спали  под  открытым небом на мягком, но слегка  колючем
ковре  из  сосновых игол. Кроме женского  платья, они  купили  у  пастуха  и
съестных  припасов. Милош, человек, повидавший свет, побывавший в Сицилии  и
Венеции, не  отказался от денег, которые они предложили ему прощаясь. Теперь
они вновь остались одни, а до Рагузы было еще два дня пути.
     Встав до зари, они пошли  по хорошо протоптанной  тропе, которая вилась
вдоль берега бурной  речки. Вскоре впереди показалось несколько  бревенчатых
хижин с  высокими крышами.  А на  горном ручье, который,  клубясь,  сбегал с
обрыва к речке, виднелось несколько маленьких водяных мельниц.
     --  Тут мелют рожь, -- заметил Монтано. --  Эти мельнички можно увидеть
здесь на любом быстром потоке.
     Алану они  показались совсем крошечными, так как он привык  к массивным
водяным мельницам  Йоркшира и  высоким  ветряным  мельницам восточной  части
Англии. Эта деревушка встретила их далеко не так приветливо, как первые две.
Из всех дверей на них  подозрительно смотрели темные глаза. Все мужчины были
вооружены  до  зубов,   и  всюду   чувствовалась  настороженность  --  да  и
неудивительно* ведь в соседней долине появился турецкий отряд.
     Однако в  довольно  большой  деревне,  милях  в семи ниже  по  реке, их
встретили более  дружелюбно. Какой-то человек поздоровался с ними и спросил,
знают ли они, где сейчас янычары. Услышав, что они из  Венеции, он  стал еще
приветливее.
     -- Вы, венецианцы, -- наша единственная надежда в  борьбе против турок,
-- сказал  он. -- Если бы не вы, нам  пришлось бы полагаться только  на свои
сабли. Конечно, мы им никогда не покоримся!  -- гордо добавил  он. -- Однако
они причиняют нам много вреда.
     Он пригласил  их  к  себе  в дом, где его  жена  пекла в очаге  хлеб на
железных  листах. Он предложил  им поесть и  дал  на дорогу два  еще  теплых
каравая, и они поняли,  что от  здешних жителей им  больше не грозит никакая
опасность, хоть они  и пришли в этот край с их  кровным врагом.  После ночи,
проведенной на  открытом  воздухе,  они  с удовольствием  отдохнули под этой
гостеприимной  кровлей. Анджела была очень рада, что может стать сама собой,
и поспешила завести оживленный, хотя  и  немой разговор с  дочерьми хозяина,
знаками показывая, как ей нравятся их искусные вышивки и тонкая пряжа.
     -- Тебе,  наверное, хотелось бы остаться в женском  наряде?  -- спросил
Алан, когда они снова отправились в путь.
     -- Вовсе нет! -- отрезала она. -- Ты заметил, какие у них руки?
     -- Руки? -- повторил он с недоумением. -- Ах, ты об этой татуировке!
     -- Да. Если ты думаешь, что я соглашусь так изуродовать свои руки...
     -- Но ведь этого и не требуется.
     -- Нет, здесь татуируются все женщины. Разве ты не заметил, как девушки
удивились, когда увидели, что кожа у меня на руках совсем не тронута?
     -- По-моему, эта татуировка безобразна. Зачем они это делают?
     --  Я  спрашивала капитана.  Он говорит,  что татуированных турки  реже
уводят в рабство. У турок  особенно ценятся белые руки христианских девушек.
Так что в женском наряде я буду подвергаться значительно  большей опасности,
а кроме того,  слишком выделяться  своей  необычной внешностью. Значит,  мне
следует снова превратиться в Анджело.
     Алану оставалось только признать ее правоту.
     --  И  зачем  я завлек  тебя  на  турецкую  территорию! -- сказал  он с
тревогой.
     --  Не  говори глупостей!  Ты меня  никуда  не завлекал,  я  сама  сюда
явилась. Да и страшны нам только  янычары. Беда в том, что  турецкий  султан
почти  не имеет над ними  власти -- ведь турецкая империя  уже пережила свой
расцвет, и эти отряды дерутся между собой и бесчинствуют как хотят.
     -- И все-таки мне это не нравится.
     --  Только  бы  нам  добраться до Рагузы,  а  там мы  достанем  фирман,
разрешающий свободный проезд по стране. Вот увидишь, все будет хорошо.
     К вечеру  трое  усталых путников  добрались  до  маленького  городка  с
крепостью, монастырем и сносной гостиницей.

     Теперь  им  уже не грозила  никакая опасность,  и  хотя  они торопились
поскорее добраться  до  цели, этот последний  день пути до  Рагузы  оказался
очень приятным. Монтано побывал у лекаря, и тот заверил его, что он может не
беспокоиться о своем плече:  горцы были искусными врачевателями ран  и знали
много  целебных  трав.  Алан тоже  чувствовал  себя отлично,  сменив  рваные
башмаки,  которые   не   выдержали  горных   дорог,  на  кожаные  сапожки  с
щегольскими, загнутыми кверху носками.
     Только Анджела была недовольна.  День за днем разгуливая по солнцу, она
загорела и теперь с ужасом думала о возвращении в Венецию,  где  в моде была
только матовая бледность.
     -- И это после всех моих стараний! -- жаловалась она. -- Когда я часами
сидела в дурацкой соломенной шляпе без донышка и, пряча лицо под ее широкими
полями,  подставляла  солнцу  рассыпанные  сверху волосы,  чтобы  они  стали
золотистыми!
     Но она не нашла  у Алана  желаемого  сочувствия.  Он не слишком любезно
заявил, что  ей незачем было  пускаться в эти странствия,  раз  она  считает
какую-то  дурацкую бледность важнее Алексида.  Услышав это, Анджела скорчила
невыразимо презрительную гримасу, но ее старания пропали зря: Алан, хотя они
и  шли  рядом,  не  смотрел  на нее, предпочитая  любоваться  не  прекрасной
венецианкой, а окружающим пейзажем.
     Пейзаж   этот   был   удивительно  красив.  Впереди  вздымались   горы,
медово-золотистые  на  утренней заре и розовые  в час заката, а ближе крутые
склоны были покрыты мохнатым бархатом сосен  или голубели от распустившегося
цикория.  По   сторонам  дороги  расстилался  пестрый  цветочный   ковер  --
ослепительно белые или золотистые венчики наперстянки, лиловые колокольчики,
алые гвоздики и множество  других цветов  превращали окрестности в волшебный
сад.
     -- Что это за высокие цветы? -- спросил Алан у девушки.
     -- В Италии мы называем их fiori-di-angeli -- ангельскими цветами.
     К вечеру, поднявшись на холм, они вдруг увидели перед собой Рагузу. Оба
решили, что ничего красивее они не встречали на протяжении всего пути.
     Это  были  дни  гордого   расцвета   Рагузы,  когда  корабли  маленькой
республики были известны во всех портах Средиземного моря. Прямо  из морских
волн вставали  бело-серые двойные  стены -- скалы, сотворенные человеческими
руками.  Там и  сям  над ними  поднимались грозные  бастионы.  Пирамидальные
вершины кипарисов и пушистые веера пальм смягчали  суровую геометричность их
очертаний. Пригашенная зелень  алоэ и серебристо-серая листва маслин отлично
сочетались с кустарником, усеянным крупными желтыми и алыми звездами цветов.
В хорошо  защищенной гавани  вздымался целый лес мачт, и пестрые борта сотен
больших и малых судов отражались в колышущейся воде.
     Утром  путешественники  вышли  из гостиницы и оказались на Страдоне  --
главной улице города, которую украшали фонтан и затейливая башня с часами.
     По  обеим сторонам, погружая улицу в тень, поднимались высокие каменные
дома. Над крышами кружили голуби, но впереди Монтано заметил чаек.
     -- Вот это  уже похоже на дело,  --  заметил он без обычного уныния. --
Гавань... Море... Соленый воздух... Это вам не подлые горы!
     Капитан  собирался зайти в таможню, где у него был знакомый чиновник, а
затем  посетить  венецианского  посланника,  чтобы  сообщить  ему  о  судьбе
"Дельфина". Алан и Анджела намеревались провести  в Рагузе еще  день,  чтобы
дать  поджить волдырям,  которые они  натерли на ногах,  а затем отправиться
дальше по константинопольской  дороге. Договорившись с капитаном встретиться
попозже, чтобы вместе пообедать, молодые люди решили осмотреть город и порт.
     --  Все-таки  это чудесно --  отдохнуть денек! -- заметила  Анджела,  с
наслаждением  поедая  только что купленный апельсин и  облизывая  пальцы. --
После  встреч с пиратами, турками и кровниками приятно  почувствовать себя в
полной безопасности.
     -- Смотри, сглазишь! Подержись скорее за дерево.
     Но Анджеле не удалось коснуться дерева, чтобы  отвратить неудачу: в эту
минуту они отдыхали, удобно  устроившись  под стеной, окружавшей порт, среди
сотен других зевак, собравшихся пожариться на солнце и поглазеть на корабли.
Камень  стены приятно  грел тело,  а  откинувшись,  можно было спрятаться от
солнца в тень выступа. Анджела, которую по-прежнему заботил цвет ее лица, не
пренебрегала этим треугольничком тени. Но ее апельсин был полон  косточек, и
она то и дело наклонялась, чтобы выплюнуть их.
     --  Наверное,  --  заметила  она,  --  даже  и  тебе  иногда  надоедают
приключения.
     -- Мне? -- Он удивленно уставился  на нее. -- Если приключения означают
бесконечные схватки и вечную неуверенность  в том, удастся ли тебе дожить до
завтрашнего дня, то я отлично обошелся бы без всяких приключений.
     --  Странно!  -- Анджела  принялась  за  второй апельсин.  --  Когда ты
отбивался на юте от пиратов, мне казалось, что тебе это нравится.
     --  Если приходится драться,  я дерусь, и,  наверное, мне даже  приятно
возбуждение боя, хотя в то же время у меня душа уходит в пятки.
     -- Это было как-то незаметно.
     -- Ну, стоит только выдать свой страх -- и тебе конец.
     -- Но если тебе  не нравятся  приключения, --  не отступала Анджела, --
так почему  же ты  отправился  в... туда, куда  мы отправились?  (Они раз  и
навсегда уговорились  не произносить  вслух  слова "Варна" там, где их могли
услышать посторонние.)
     -- Потому что это достойное дело, -- ответил он не задумываясь,  -- и я
не хотел бы, чтобы его выполнил кто-нибудь  другой. Но  будь это путешествие
совсем  безопасным,  я отправился  бы в  него с  неменьшей  охотой. Я не ищу
опасностей,  хотя  я  их  и  не  боюсь.  Вернее,  -- поправился он, не желая
отступать от  истины,  --  не  настолько  боюсь,  чтобы  отказаться от такой
благородной задачи.
     -- Я  рада, что  ты так говоришь. По-моему, в том, чтобы убивать людей,
нет ничего славного и героического.
     -- Этим мы в Англии сыты по горло, -- сказал Алан угрюмо. -- Сторонники
Ланкастеров  и Йорков резали друг друга добрых сто лет, так что все  знатные
роды были чуть  ли не полностью  истреблены. Неудивительно, что  ты считаешь
Англию варварской страной. Но все это  уже  позади.  Генрих  Тюдор, конечно,
старый  скряга, но он  принес Англии мир. И при нем  мы залечили наши  раны,
возместили наши потери... и страна начинает процветать.
     --  Ты  думаешь вернуться в  Англию, когда...  ну...  когда дело  будет
сделано?
     -- Если к этому времени моя кембриджская стычка будет забыта.
     -- Так, значит, тебе не нравится Венеция? -- поддразнила она.
     -- Очень нравится! И я хочу посмотреть Рим,  а также Флоренцию. Но ведь
Англия -- моя родина. И там теперь будет очень интересно!
     -- Почему?
     --  Вы в Италии сделали  так много! Какие у вас дома, картины,  статуи,
библиотеки, театры, музыка... Англия же пока еще почти ничего  не совершила.
Но совершит. И я хочу это увидеть. Я хочу принять в этом участие.
     Они  умолкли, потому  что после  такого  серьезного  разговора  уже  не
хотелось   просто  болтать.  Анджела,  подремывая  на  солнышке,  машинально
прислушивалась к разговору двух итальянцев,  которые стояли, облокотившись о
парапет за выступом стены в нескольких шагах от них.
     --  Мы только  зря  теряем  время.  Может,  он  вовсе  и  не  в  Рагузу
отправился.
     -- А куда же еще?
     -- Ну так, значит, он успел уйти отсюда еще до нашего приезда. Все-таки
выехал-то он раньше нас.
     -- Это невозможно. У нас был самый быстроходный корабль в Венеции.
     -- И все-таки как бы медленно ни плыл его корабль, пора бы ему уже быть
здесь. А с тех кораблей, которые  заходили в порт после нашего, и  крыса  не
пробралась бы на берег незамеченной.
     Анджела тихонько дернула Алана за  рукав. Догадываясь, что  он вряд  ли
понял их быструю речь, она шепотом объяснила  ему  по-гречески, в чем  дело.
Алан  насторожился  и, наклонившись,  осторожно глянул  за выступ. К  своему
большому облегчению, он убедился, что никогда прежде не видел этих людей. Но
он  продолжал  внимательно  прислушиваться  в  надежде  услышать  что-нибудь
полезное.
     -- Это слуги герцога? -- шепнула Анджела.
     -- Не знаю.
     -- Давай уйдем, пока они нас не заметили.
     -- Не стоит. Тут они нас не видят, а я хотел бы точно все выяснить.
     Позднее он  сообразил,  что  благоразумнее было  бы  ему  самому  уйти,
оставив Анджелу подслушивать  -- ведь никто не узнал бы в этом юноше Анджелу
д'Азола.  Но, как правило, благоразумные  мысли  приходят в  голову  слишком
поздно.
     -- Вон он идет, -- сказал один из итальянцев.
     Алан  поглядел  вдоль  парапета,  но  с этой  стороны  к ним  никто  не
приближался. Следовательно, того, о ком говорил итальянец,  от  них заслонял
выступ стены -- как и их от него.
     Это оказалось к лучшему, потому что, едва подошедший заговорил, Алан, к
большому своему неудовольствию, узнал голос Чезаре Морелли.
     -- Где Бернардо?
     -- Он еще не вернулся, синьор.
     -- Он  мне нужен. Я  кое-что узнал  в таможне.  Туда только что заходил
один  венецианский капитан.  Его корабль сожгли пираты. Он спасся и добрался
сюда по суше с двумя уцелевшими пассажирами -- один из них англичанин.
     -- Дрейтон!
     -- Почти наверное. Корабль назывался "Дельфин".
     -- Тот самый, который  отплыл из  Венеции  в  то утро, когда англичанин
пропал. Все сходится, синьор.
     -- Тем лучше. Вот что, Антонио: вы с Дюранте  будете по очереди следить
за гостиницей,  где остановился этот капитан.  И  проверьте, живет ли там  и
этот англичанин, и тот ли он, кто нам нужен.
     -- А вы знаете, где остановился капитан, синьор?
     --  Конечно. В  "Золотом Галибне", неподалеку от дворца епископа.  Если
увидите Бернардо, скажите, чтобы он...
     -- Вон он идет, синьор.
     Алан  мысленно выругал себя  за то, что так легкомысленно мешкал здесь.
Прямо к ним неторопливо шел  Бернардо, помогавший Морелли  похитить Алана  в
вечер  карнавала. А тут, между  отвесной стеной и парапетом,  ему негде было
укрыться.
     Не  менее опасно было бы  и  броситься  за выступ  в надежде  незаметно
проскользнуть мимо Морелли и его собеседников. Ведь  если раньше они стояли,
облокотившись о парапет, спиной к прохожим, то  теперь наверняка повернулись
навстречу приближающемуся товарищу.
     Алан очутился  в  ловушке. Он неизбежно  должен был столкнуться лицом к
лицу  с Морелли или с Бернардо.  Правда, он  мог бы спрыгнуть  с  парапета в
море, но уж тогда бы они его непременно заметили.
     Он  перевел дух.  Бернардо,  во всяком  случае,  один,  и  лучше  будет
броситься ему навстречу сейчас, пока расстояние не сократилось еще больше.
     -- Пошли, -- хрипло буркнул он.
     И они почти побежали, однако умеряя шаги, чтобы не привлекать внимания,
к крутой  лестнице, которая вела на бастион. Если бы им удалось добраться до
нее раньше Бернардо, то он, может быть, их все-таки не узнал бы.
     Однако в эту минуту Бернардо увидел своего начальника  и заторопился. В
результате,  когда молодые  люди добрались до лестницы,  Бернардо был от них
всего в нескольких ярдах.  Его  глаза равнодушно скользнули по лицу Анджелы,
потом он  с тем  же  равнодушием  посмотрел на ее  спутника...  и  удивленно
разинул рот.
     Прежде чем он успел оправиться от изумления, Анджела и Алан были уже на
первой  лестничной  площадке. Они  услышали,  что Бернардо  позвал Морелли и
бросился вслед за ними, гулко топоча по каменным ступеням.
     От  него  следовало как-то избавиться.  Остальные  были еще  далеко,  и
прежде, чем им удалось бы добежать  до лестницы  и подняться по ней,  Алан с
Анджелой успели бы скрыться в узких городских улочках.
     -- Беги, я  тебя догоню! -- задыхаясь, шепнул Алан, и девушка  кинулась
дальше, а он, пригнувшись у парапета на повороте лестницы, стал ждать.
     Внезапно увидев  перед  собой Алана, Бернардо испуганно остановился. Он
вовсе не  собирался  драться.  Ведь  ему  было  приказано только следить  за
англичанином.  Растерявшись,  он  не  знал,  как  поступить,  и   машинально
ухватился  за рукоятку кинжала. Собрав  все силы, Алан ударил его кулаком  в
подбородок. Бернардо покатился вниз по каменным  ступенькам.  Хотя последние
три дня он мечтал о встрече с Аланом, эта встреча, по-видимому, не доставила
ему особого удовольствия.
     <img src=triz2_005.png>
     Алан догнал девушку на верхней площадке лестницы.
     -- Быстрей! -- еле выговорил он. -- Надо поскорее затеряться в толпе.

        Глава двенадцатая. СУМРАЧНЫЕ ДОЛИНЫ


     Минуты  две  спустя они  остановились, чтобы перевести  дух,  в  толпе,
окружавшей торговцев лошадьми. Укрывшись за широкой спиной дюжего барышника,
они  решили, что Морелли и его  люди не заметят  их, даже  если и догадаются
свернуть в эту улицу.
     -- Что теперь? -- спросила Анджела.
     -- Нам надо выбраться из города прежде,  чем  они  успеют  поставить  у
ворот кого-нибудь из своих.
     -- А как же наши сумки? Мы ведь должны вернуться за ними в гостиницу.
     -- Придется обойтись без них.  Морелли и  его сообщники знают,  что  мы
остановились в "Золотом Галионе". Наверное, они уже бросились туда.
     -- Ну, я без  моей сумки не уйду, -- упрямо заявила Анджела, которая, и
переменив костюм, сохранила обычную женскую бережливость.  -- Вот что, Алан:
они ведь меня не узнают, потому что из  них меня видел только один,  да и то
он смотрел на тебя...
     -- Ну и что? -- нетерпеливо перебил ее Алан.
     --  Ты сейчас же уходи из города, а я забегу в "Золотой Галион", заберу
обе  сумки и  догоню тебя на константинопольской дороге. Подожди меня, когда
отойдешь от города мили на две.
     -- Но ведь они уже, наверное, наблюдают за гостиницей, а там кто угодно
им скажет, что вот этот юноша пришел со мной. И тогда ты наведешь их  на мой
след, а второй раз нам от них избавиться не удастся.
     -- Не беспокойся! Этого  не случится.  --  Она засмеялась. -- Я войду в
гостиницу как Анджело, а выйду как Анджела. Смотри не перепутай дороги и жди
меня на восточной.
     Алан  не  успел  ничего  возразить,  как  девушка  уже  скрылась  среди
крестьян, приценивавшихся к лошадям, и ему  оставалось только согласиться на
ее  план.  Проклиная про себя  женское упрямство  и  капризы, он  зашагал  к
восточным воротам,  торопливо  пробираясь  через  густые толпы,  заполнявшие
узкие улицы.
     Алан подумал  было, что ему не  следовало бы  уходить из  Рагузы  через
восточные  ворота  --  это могло  помочь Морелли догадаться, куда лежит  его
путь. Разумнее было бы покинуть город по какой-нибудь другой дороге, а затем
напрямик,   через    виноградники    и    оливковые   рощи,   выбраться   на
константинопольскую дорогу. Однако на это потребуется  слишком много времени
-- окрестности Рагузы ему незнакомы, а по  таким горам вряд  ли удастся идти
напрямик.  Если  Анджела  не задержится в гостинице, она почти наверное  его
обгонит. Нет,  остается только  одно -- поторопиться, чтобы успеть выйти  за
ворота, прежде чем туда доберутся помощники Морелли.
     Однако, когда  до  ворот было уже недалеко,  Алан  сбавил шаг  и  начал
прихрамывать. Вдруг Морелли будет расспрашивать стражу, не проходил ли здесь
человек  с  такой-то  внешностью?  Алан  рассудил,  что  случайных  прохожих
запоминают по каким-то их особенностям: если стражник заметит хромого юношу,
Морелли это ничем не поможет.
     Но  что  делать  с  его  белокурыми  волосами?  Здесь,  на  юге,  среди
темноволосых  смуглых  людей,  они  были наиболее броской приметой. Пожалуй,
стражнику они запомнятся больше хромоты.
     Вдруг Алан увидел на углу улицы девочку, продававшую апельсины, и ему в
голову  пришла  спасительная мысль:  корзина,  в которой  они  лежали,  была
широкой и почти плоской.
     -- Сколько ты хочешь? -- спросил он. -- За все. Если девочка и не знала
итальянского языка, его жесты были  ей понятны, и она широко раскрыла глаза.
"Еще  бы,  -- подумал Алан,  --  ведь  апельсинов  в корзине  не менее  трех
десятков".
     -- Вместе с корзиной, --  добавил он,  высыпая  на  ее  ладошку  горсть
медных монет.
     Девочка, онемев от  изумления, смотрела,  как он  поставил  корзину  на
голову и, хромая, побрел к воротам.
     Хитрость  удалась  как  нельзя  лучше.  Широкое  дно корзины  не только
скрывало  предательские золотые кудри, но и отбрасывало  густую тень на  его
лицо.  Правда,  Алану пришлось пережить неприятную  минуту,  когда  один  из
стражников вдруг начал  рыться  в кармане, очевидно решив купить апельсинов.
Однако он заколебался, и Алан успел благополучно уйти.
     Но  вот темная арка ворот, похожая на  туннель  (так толсты были  стены
Рагузы),   осталась  позади.  Перед  Аланом,  ослепительно   белея  в  лучах
полуденного солнца,  простиралась  дорога,  ведущая  в  Варну. Все  было  бы
хорошо, если  бы  не  приходилось нести дальше  эти  проклятые апельсины  --
нельзя же бросить корзину на глазах у всех встречных!
     И  Алан зашагал на  восток, ругаясь  про  себя: апельсины были довольно
тяжелы, таскать груз на голове он  не привык, а нести корзину в руках мешала
ее ширина. Хорошо хоть и то, подумал он, что можно перестать хромать.

     В  минуты  опасности  Алан  всегда  вел  себя  осмотрительно  и  теперь
обдумывал,  как ускользнуть от  наемников герцога, с тем же тщанием, с каким
писал  по-гречески стихи, занимаясь у Эразма.  Ведь Анджела, вопреки всем ее
беззаботным уверениям,  могла  все-таки  вызвать подозрение у Морелли и  его
людей. Ну нет! Он не станет беспечно сидеть на придорожном камне, дожидаясь,
чтобы она привела погоню прямо к нему.
     И вот,  выбрав минуту, когда на дороге  ни впереди, ни  сзади никого не
было  видно, он перелез через низкую ограду и пробрался виноградниками вверх
по склону, пока  не  нашел удобного  места,  откуда дорога  по направлению к
городу была видна почти  на целую милю, а его самого надежно скрывала завеса
из лоз.
     Уже наступило  самое жаркое время дня, и  дорога поэтому была пустынна.
Редкие путники почти все шли  не от  города,  а в город.  Алан просидел  там
полчаса, и за это время в сторону Рагузы проследовали караван мулов,  пастух
со  стадом,  отряд всадников  и  несколько крестьян. А навстречу  им проехал
только священник на кособрюхом осле. Наконец  он увидел Анджелу: на ней было
рваное платье и голубой платок, которые она купила у пастуха на перевале. Но
со своей высоты  Алан увидел и то, чего не могла видеть девушка: примерно  в
четверти мили позади нее неторопливым шагом ехали два всадника.
     "А вдруг... -- Алан закусил губу. -- Что-то мне это  не нравится.  Я же
ей говорил..."
     Да, хорошо, что ему пришло в голову спрятаться.
     Алан не  окликнул  Анджелу, когда она прошла мимо. Было  видно, что  ей
нелегко нести две сумки по такой жаре.  Однако он не  спешил прийти к ней на
помощь -- прежде надо было поглядеть поближе на всадников.
     Случайность ли, что они следуют за Анджелой, не приближаясь к  ней и не
отставая?  Когда  они  проехали внизу, он убедился, что  никогда не видел их
прежде -- во  всяком случае, с  такого расстояния их лица не  показались ему
знакомыми. Но  это  ничего не доказывало: он ведь не успел рассмотреть  тех,
кого Морелли называл  Антонио и Дюранте, а к  тому же герцог был  достаточно
богат, чтобы послать за ним в погоню не четверых людей, а гораздо больше.
     Значит, остается одно: идти следом  за  ними, быть начеку  и  поступать
согласно обстоятельствам. Быстро сбежав с крутого склона, Алан снова перелез
через ограду и пошел за всадниками.
     Дорога  вилась  с холма на холм.  Иногда Алан  видел только  всадников,
иногда  не  видел  даже их, а  потом с  гребня успевал  заметить  вдалеке  и
Анджелу, которая упрямо брела вперед с двумя сумками  за плечами. Сам он шел
очень осторожно, стараясь укрываться в тени, и вообще принимал все возможные
меры, чтобы остаться незамеченным, если всадники вдруг вздумают обернуться.
     Так  он прошел около мили. Затем  Анджела вдруг остановилась. Вероятно,
она  начала тревожиться,  что его  так долго не видно. Неподалеку от  дороги
была сосновая роща. Анджела свернула туда и исчезла среди деревьев. Конечно,
она  решила  переодеться в  свой  мужской наряд.  Остановятся  ли  всадники?
Спрячутся ли они и будут ждать, пока она выйдет из рощи?
     Сердце  Алана  забилось  сильней, потому  что  эта  минута  должна была
решить,  враги  перед  ним  или  просто  путники.  Нет,  они  не  придержали
лошадей...  Вот  они  поравнялись  с  сосновой  рощей,  в  которой  скрылась
Анджела... Они поехали дальше!
     Алан   был  готов  кричать  от   радости.  Всадников  заслонил  гребень
невысокого холма, но через несколько минут они вновь показались на дороге и,
становясь все меньше и меньше, ехали на восток, по-прежнему не подгоняя и не
удерживая своих лошадей.
     Алан бегом кинулся  вперед и достиг рощи  как раз  в  ту минуту,  когда
оттуда вышла Анджела действительно в мужском костюме.
     -- Давно пора!  -- весело  приветствовала  она Алана, сбрасывая с плеча
его сумку. -- Неси ее теперь сам!
     И они  бок о бок зашагали по дороге. Прямо впереди, на  востоке, словно
зубчатые крепостные стены, вздымались горные отроги и пики.

     Лето выдалось сырое.  Уже  лет  десять  в здешних местах  не было таких
дождей, говорили им крестьяне.
     В первый  же вечер,  когда они, чтобы не  привлекать  к  себе внимания,
устроились  на  ночлег в  придорожном  сарае, разразилась  сильная гроза. На
следующее утро  оказалось, что  дорога превратилась  в  болото,  ручьи  -- в
кипящие  потоки,  и  им  пришлось  сделать крюк  в  шесть  миль,  потому что
разлившаяся  речка  сорвала  мост.  Затем  надолго  установилась  пасмурная,
дождливая  погода, и когда  лучи  солнца изредка прорывались сквозь тучи, на
несколько минут  озаряя ландшафт,  он  от  этого  казался  только  еще более
унылым.
     Местность вокруг становилась все  более дикой. Над ними уходили  в небо
крутые  свинцово-серые  склоны, по  которым  вверху ползли  серые облака.  А
внизу, в  узких долинах и ущельях, клубилась белая пена бешеных рек, и сосны
по берегам казались почти черными.
     Алану вспомнились сказки,  которые он так любил слушать в детстве, и то
рождество, когда он гостил в соседнем замке и впервые услышал звучные строфы
старинной "Песни о Роланде". В его памяти вдруг всплыли строки:

     <i>Высоки горы, мрачен ряд ущелий,</i>
     <i>Среди теснин камней чернеют груды .</i> [1]

     [1] <i>Перевод де ля Барта.</i>
     Наверное,  вот в таком мрачном  горном проходе Роланд в  последний  раз
протрубил  в свой рог  и  умер один,  окруженный телами бесчисленных врагов,
павших от его руки.
     Однако,  судя по всему,  Морелли и его сообщники не напали на  их след.
Поэтому ни холод, ни сырость, ни скверная еда в грязных харчевнях не портили
радостного настроения Алана и Анджелы -- ведь каждый день пути приближал  их
к заветной цели.
     Алану  пришлось  признать про  себя,  что  Анджела  оказалась  приятной
спутницей:  у  них всегда находились темы для разговора. Всю  свою жизнь она
прожила  в  Венеции и  была  знакома  со  многими знаменитыми  и интересными
людьми:  с  учеными  из академии  ее  дяди,  с  художниками,  музыкантами  и
приезжими знаменитостями,  столь  же  славными, как  Эразм. Алан  то  и дело
удивлялся  ее  начитанности и великолепной памяти.  Он и сам не жаловался на
свою память, но  тягаться с Анджелой все же не мог: она была  прямо начинена
различными сведениями и не раз одерживала верх в споре с помощью какого-либо
неопровержимого факта или цитаты.
     Однажды, когда Алан вздумал говорить с ней  снисходительным  тоном, она
немедленно сбила  с него  спесь, напомнив слова Платона:  "Из  всех животных
мальчик,   пожалуй,   самое   норовистое.   Самое   злокозненное,  хитрое  и
непокорное". Не забывала  она цитировать этого  философа и  в доказательство
своего излюбленного утверждения, что женщина ни в чем не уступает мужчине.
     Впрочем,  и  Алан  умел  пользоваться  тем  же оружием.  Когда  Анджела
принялась  сетовать, что ее  волосы  утрачивают  модный рыжий цвет, а она не
догадалась захватить с собой  краску, Алан поспешил  указать, что ей следует
радоваться хотя бы и таким волосам  -- ведь в один прекрасный день она, быть
может, уподобится лысой старухе, о которой Лукиллий написал:

     <i>Лгут на тебя, будто ты волоса себе красишь, Никилла,</i>
     <i>Черными как они есть, куплены в лавке они.</i> [2]

     [2] <i>Перевод Л. Блуменау.</i>
     -- Свинья! -- сказала Анджела.
     Но Алан немедленно напомнил  ей то место из "Домостроя" Ксенофонта, где
Исхомах всячески поносит высокие каблуки, румяна  и белила,  после  чего его
жена смиренно обещает никогда больше ничем подобным не пользоваться.
     -- Чушь! -- фыркнула Анджела. -- Будь я его женой...
     -- Ну кто тебя возьмет замуж! --  засмеялся  Алан.  -- Твой ум и острый
язычок отпугнут любого жениха.
     -- К твоему  сведению, --  величественно заявила Анджела, -- я намерена
выйти замуж не позже, чем через два года.
     --  Ты-то  намерена,  но вот как  твой будущий муж? Он  намерен на тебе
жениться?
     -- Он  еще  не  знает,  что я выбрала его своим женихом, -- невозмутимо
ответила Анджела.
     -- Вот как! Так кто же этот несчастный? Уж не я ли, не дай бог?
     -- Ты?  Но  ведь ты же  англичанин!  -- Анджела засмеялась.  -- Нет, не
бойся, Алан. Это друг моего отца. Он на  десять  лет старше  меня и живет во
Флоренции. Мне кажется, я полюблю Флоренцию.
     Ее хладнокровные рассуждения ошеломили Алана.
     -- И он еще не просил твоей руки?
     -- Нет. Но попросит, когда я этого захочу. Уж я сумею его заставить.
     Она улыбнулась, и Алан легко поверил, что ей удастся добиться своего.
     Вот так, болтая,  препираясь или беседуя  на  серьезные темы,  распевая
песни или читая  вслух  все стихи, которые они знали  наизусть, молодые люди
шли и  шли по  константинопольской  дороге, пока, наконец,  не  добрались до
места, которое феррарец Бенедикт пометил на своей карте крестиком.
     Тут,  за  новым  мостом,  который турки  построили  через  Ольтул,  они
свернули вправо и пошли вверх по течению реки на юг.
     До Варны было уже недалеко. Еще  два-три  дня -- и они увидят  озеро  и
монастырь на одиноком утесе.

     После открытых нагорий Далмации долина Ольтула казалась  мрачной, почти
зловещей.
     Дорога была пустынна. Милю за  милей  она извивалась  вдоль каменистого
ложа реки, а слева торчали  угрюмые острые пики. Всюду по склонам, где  было
хоть немного  земли,  росли ели  и сосны. Трава  попадалась только на редких
полянах. Нигде не было  видно цветов -- лишь бурый ковер из сосновых игол да
пятна лишайника  на  камнях. Царившее вокруг безмолвие не нарушалось  пением
птиц. Алан и Анджела сами  невольно перестали петь и говорили теперь  только
шепотом. Слишком громким было эхо в ущельях Ольтула.
     На их  пути почти  не попадалось селений. Да и  те ютились в поперечных
долинах,  не  таких  глубоких, где  между  более пологими, поросшими  травой
склонами  вились, словно серебристые  корни, небольшие  притоки Ольтула. Эти
деревушки обычно теснились на вершине какого-нибудь обрывистого холма -- так
было  легче защищаться от  врагов.  Алан и  Анджела,  отгоняя рычащих собак,
стучались  в  дома  и покупали еду. Но  все эти боковые  долины оканчивались
тупиками. Из них не было другого выхода, если  не считать узких крутых троп,
по которым разве что мул мог подняться на лежащее дальше плато.
     В Варну  вел только  один  путь  -- вившаяся  вдоль Ольтула  дорога,  к
которой с каждой милей все ближе подступали заросшие лесом обрывы.
     -- Завтра, -- сказал Алан, -- мы, наверное, увидим долину Варны.
     --  Это было бы прекрасно. -- Анджела сделала гримасу. -- Хватит с меня
таких ночевок.
     Накануне разразилась еще одна страшная гроза с ливнем, который сливался
в  одну сплошную завесу  из  серебристого  шелка. Они не успели добраться до
селения  и эту  ночь спали  (а  вернее, не спали),  скорчившись под выступом
скалы и слушая, как  ревет почти  у  самых их ног грозно  вздувшаяся река. К
счастью, следующее утро выдалось ясным и впервые за долгое время день обещал
быть жарким. ...
     -- Я совсем промокла, -- жаловалась Анджела. -- Вот увидишь, я заболею.
     -- Мы высушим одежду на ходу, -- утешил ее Алан. -- И сами разогреемся,
и солнце поможет.
     -- Во всяком случае, я распущу волосы, -- заявила Анджела,  -- а куртку
понесу в руках.
     -- Это ты  хорошо придумала, -- согласился Алан и  тоже снял куртку. --
Только не вини меня, если твои белые ручки загорят.
     -- Ну и пусть! Никогда в жизни больше не буду прятаться от солнца!
     Но  становилось все  теплее, и  они  повеселели. Пройдя  мили две,  они
решили,  что  уже  достаточно  высохли  и  можно  будет  устроиться  у  реки
позавтракать оставшимися у них припасами.
     -- До  чего мне надоела эта кислятина, которую они тут называют  сыром!
-- ворчал Алан. -- Вот в Йоркшире сыр -- это сыр.
     -- А хлеб совсем размок. Ну  да  ничего --  до  деревни, наверное,  уже
недалеко.
     -- Да, пожалуй, она прячется  вон за тем отрогом. Ну-ка, приведи себя в
порядок, Анджела, и пойдем туда: может быть, нам удастся раздобыть приличной
еды -- мяса, например. Я готов съесть целого быка.
     -- И я тоже.
     Анджела подобрала волосы и уложила их под шапкой.
     -- Лучше бы ты остриглась, -- заметил Алан, -- меньше было бы возни.
     -- И не  подумаю! Я отлично справляюсь с моими волосами, и они меня  ни
разу не  выдали  --  не  то  что  твоя  желтая  грива,  которую  только  под
апельсинами и прятать!
     -- Не напоминай ты мне про эти апельсины, --  вздохнул Алан, помогая ей
надеть куртку. -- Чтобы я когда-нибудь еще...
     Он поперхнулся и  умолк.  На  том берегу реки, застыв  на  конях  среди
темных сосен, за ними безмолвно наблюдали шестеро янычаров.

        Глава тринадцатая. ВРАГ ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ


     -- Посмотри! -- хриплым шепотом сказал Алан.
     Анджела обернулась и побледнела.
     -- Турки! -- ахнула она. -- Скорее уйдем отсюда!
     На этот раз Алан сразу с ней согласился. Янычары  что-то  закричали, но
они  притворились,  будто не слышат, и оглянулись, только  когда  укрылись в
лесу.
     ~ Они стараются перебраться сюда! -- в отчаянии прошептала Анджела.
     --  Тут это им не удастся, -- успокоил ее  Алан.  -- Слишком  уж сильно
течение.
     -- Видишь, они поскакали вдоль берега.
     -- Не бойся. Мы от них ускользнем.
     Но  она все-таки  боялась,  как, впрочем, боялся  и  он  сам.  Янычары,
вероятно, разглядели, что Анджела  --  молодая, красивая девушка, за которую
на невольничьем рынке  можно получить  хорошую цену. Значит,  они попытаются
схватить ее.  Перебраться  через реку  им  будет  нетрудно, потому что в ней
много мелей и каменных россыпей, где поток разбивается на несколько рукавов,
и течение слабеет.
     Беглецы,  забыв  про усталость после бессонной ночи,  проведенной среди
скал, стремглав кинулись вперед по дороге.
     Вдруг Алан остановился и схватил Анджелу за плечо.
     -- Туда! -- крикнул он, указывая на крутой склон, нависший над дорогой.
     Этот обрыв, напоминавший скат острой крыши,  густо порос соснами, ветви
которых, переплетаясь, образовали почти непроходимую чащу. Однако туда можно
все-таки  было взобраться на четвереньках,  пролезая  под нижними сучьями  и
хватаясь за стволы, чтобы не сорваться с крутизны.
     -- Туда, --  повторил  Алан. -- Только  постарайся  не  оставить следов
внизу. Они же не смогут обыскать весь лес.
     -- Поздно! -- вскрикнула Анджела. -- Вон они!
     Из-за  поворота  выехал  турок  и, заметив  их, пустил  лошадь галопом.
Взбираться  на обрыв  теперь не  имело смысла. Через  минуту  преследователи
стащили бы их вниз. Но и убежать от верховых тоже было невозможно. Положение
казалось безнадежным.
     Однако  янычар был  один.  Вероятно, отыскав  брод,  он  не стал  звать
товарищей, надеясь, что  ценная добыча достанется ему одному. Он несся прямо
на них -- жилистый усатый коротышка на великолепном белом арабском коне.
     У Алана не  было никакого  оружия, кроме  ножа. Турок видел перед собой
только перепуганного безоружного юношу и девушку. Возможно даже, что, увидев
светлые волосы Алана, он решил, будто перед ним две переодетые  девушки. Как
бы то ни было, он не сомневался в успехе,  и эта самоуверенность дорого  ему
обошлась.
     -- Беги быстро! -- распорядился Алан. --  Но так, чтобы он тебя догнал.
Может быть, мне удастся стащить его с лошади.
     Они  снова побежали. Впрочем, второе  распоряжение Алана было  излишне:
янычар  в  любом  случае догнал бы  их.  Он  был  уже  совсем близко и,  без
сомнения,  смеялся  над  их  паническим  бегством  --  неужели  эти  дурочки
воображают, будто сумеют уйти от арабского скакуна?
     Алан  отстал  от  Анджелы  шага  на  четыре.  Теперь   ему   предстояло
споткнуться  и упасть. Однако  проделать это  убедительно не так-то  просто!
Кроме того, турок, продолжая гнаться за Анджелой, мог на  скаку ударить  его
своей  кривой  саблей.  Впрочем,  когда Алан оглянулся в последний  раз,  их
преследователь  не  обнажил  ятагана  --  вероятно,  потому,  что  готовился
схватить Анджелу, а в левой руке он держал поводья.
     Пора!  Он пошатнулся  и сделал вид,  что падает, но тут же  выпрямился,
едва  турок проскакал мимо  и догнал Анджелу,  успевшую  отбежать  шагов  на
двадцать. Он  услышал,  как  девушка  вскрикнула,  --  янычар, наклонившись,
схватил  ее  за  руку.  Белый  конь,  потемневший  от пота  и  речной  воды,
нетерпеливо пританцовывал. Анджела отчаянно отбивалась.
     Алан подскочил к янычару с другого бока.  Турок  внезапно почувствовал,
что в  его ногу яростно впились две сильные руки и так вывернули колено, что
он завопил от  боли. Он отпустил девушку, но, не успев  повернуться к своему
противнику, слетел с седла и тяжело ударился о землю. Вероятно, впоследствии
турок так и не  смог вспомнить,  что случилось потом: Алан прыгнул к нему на
грудь и стал колотить его затылком о землю, пока он не потерял сознание.
     -- Теперь уж не спрячешься!.. -- задыхаясь, сказал Алан. -- Увидев его,
они обо всем догадаются. Попробуем ускакать на его лошади.
     Он сунул ногу в стремя, вспрыгнул в высокое турецкое седло и,  протянув
руку бледной, дрожащей Анджеле, помог ей  вскарабкаться на коня позади себя.
Арабскому  скакуну  все это не  понравилось,  и  он стал  тревожно и ласково
тыкаться  мордой  в   грудь   своего   неподвижного   хозяина.   При  других
обстоятельствах это благородство  восхитило бы Алана,  но теперь он счел его
неуместным. В конце концов коня все же удалось отогнать от распростертого на
земле янычара, и они отправились дальше.
     Со всех сторон  беглецов по-прежнему окружал лес,  а  сзади  доносились
крики, доказывавшие, что  и  остальные  турки  перебрались  через реку.  Еще
несколько минут -- и они наткнутся на своего товарища и бросятся в погоню за
беглецами. Алан прекрасно  понимал,  что  не сумеет ускакать от них на чужом
строптивом коне, да к тому же несущем двойную ношу.
     -- Деревня, наверное, уже близко, -- сказала Анджела.
     -- Да-да, мы успеем до нее добраться.
     И  действительно, обогнув следующий отрог, они увидели впереди деревню.
Впрочем, эта кучка белых  домиков, теснившихся  на вершине холма,  к которой
вела крутая тропа, вряд ли заслуживала название деревни.
     --  Там  мы  будем  в  безопасности,   --  сказал   Алан  с  притворной
уверенностью.
     По тропе  лошадь поднималась  шагом. Из-за ограды выскочила  овчарка  и
яростно  залаяла.  Алан  разглядел  во дворе несколько  темных фигур --  это
женщины ворошили сено.
     Какой-то  старик с  трудом разогнул спину,  приставил  руку козырьком к
глазам, а потом заковылял к ним навстречу, сжимая в руке вилы.
     -- Да будет с тобой божья милость, дедушка! -- крикнул Алан.
     -- И с вами, сынки?
     Алан повернулся в седле и указал на лес.
     -- Турки, -- сказал он, -- там, внизу.
     Старик поднял глаза к небу.
     -- Да смилуется над нами господь!
     Алан, желая успокоить его, поднял шесть пальцев, но старик повторил:
     -- Да  смилуется над нами господь! Все наши молодые люди ушли со стадом
в горы.

     -- Что они сейчас делают? -- спросила Анджела.
     Алан прильнул к  бойнице в  толстой каменной стене, но сквозь эту  щель
ему был виден только уголок двора.
     --  Что-то вытаскивают из амбаров, --  ответил он. -- Связки  хвороста,
солому и какой-то хлам.
     На темном чердаке царила  тишина,  и  только  негромко плакал младенец.
Потом Анджела снова заговорила:
     -- Давно они послали мальчишку за мужчинами?
     -- Наверное, и часа  не прошло. В  таких  случаях время  всегда тянется
очень медленно.
     -- А старик сказал, что пути до них два часа... Ну, может быть, мужчины
сумеют добраться сюда за час, потому  что они сильнее, да и идти  надо будет
не в гору, а с горы. Но даже и так...
     -- Но даже и так, -- тихо закончил Алан, -- надежды мало.
     Он  перешел  к другой  бойнице. Сосновые доски глухо  скрипели под  его
ногами.  Он  споткнулся  о лестницу,  которую они втащили вслед  за собой на
темный чердак -- обычный приют местных крестьян  в минуту  опасности. Только
там, где сквозь  узкие  щели бойниц  пробивались косые лучи дневного  света,
были видны мешки с зерном и скорчившиеся на них женщины.
     Через другую бойницу ему удалось разглядеть, чем были заняты турки. Они
сновали  по  двору с  охапками  хвороста и  соломы.  И  хотя  Алан  не видел
массивных дверей дома, находившихся  почти прямо под  ним, он догадался, что
турки собираются их поджечь.
     А  помощь может прийти не раньше, чем через три часа! Да  за это  время
турки успеют выкурить их отсюда или поджарить живьем -- и не один раз, а два
или три...
     Алан в бессильной  ярости сжал кулаки. Эх, будь у него английский лук и
десяток  стрел!.. Пусть даже не десяток, а хотя  бы шесть! Он перестрелял бы
этих янычар, как кроликов! И они не оказались бы здесь, в  этой  ловушке. Он
покончил бы с турками еще там, на дороге, под прикрытием сосен, не подвергая
опасности этих ни в чем не повинных крестьян.
     Английский лук! С  тем же успехом он  мог бы мечтать о появлении отряда
английской конницы или легионов  небесного воинства!  Надо смотреть правде в
глаза, а тщетными пожеланиями делу не поможешь.
     На  чердаке,  кроме  него с  Анджелой,  прятались еще старик  и десяток
женщин с маленькими детьми. Старику  было, пожалуй, лет семьдесят, однако он
казался достаточно крепким и мог бы в случае необходимости постоять за себя.
Но больше никто тут не сумел бы пустить в ход саблю или пику, хотя оружия на
чердаке  хранилось  достаточно  и на двадцать  человек. Нет,  о  том,  чтобы
сделать вылазку и схватиться с янычарами врукопашную, нечего и думать.
     Вдруг  снизу донесся  крик. Главарь турок решил вступить в переговоры с
защитниками чердака. Старик ответил ему,  но  Алан  ничего не  понял  из  их
короткого  разговора. Даже  со стариком он  объяснялся лишь кое-как. Но тому
все же удалось растолковать юноше, о чем шла речь.
     -- Они говорят, --  сообщил старик, -- что им нужна  только девушка. --
Он  неуверенно  указал на Анджелу.  --  Они говорят,  что это  не парень,  а
девушка. Так?
     -- Так! -- ответила Анджела.
     Старик хмыкнул.
     -- Турки говорят, что никого не тронут. Если мы выдадим им девушку, они
уедут.  А не то они  спалят деревню,  убьют нас всех  и  все  равно захватят
девушку.
     -- Скажи им,  чтобы они  убирались к черту!  -- сердито начал Алан,  но
Анджела со спокойной решимостью перебила его:
     -- Иного выхода нет, Алан. Что бы мы ни делали, конец будет один. Так с
какой стати должны  эти люди страдать только потому, что я  попросила  у них
приюта? И уж если  на то пошло, то почему должен умирать  ты  только потому,
что я против твоего желания навязалась тебе в спутники?
     -- Мы должны держаться вместе до конца! -- отрезал Алан.
     --  Это ты  так  полагаешь,  но  не эти бедняги.  Слышишь, как  женщины
переговариваются  между собой?  Они считают, что  меня надо выдать туркам, и
они правы.
     -- Ты с ума  сошла! Ты думаешь, я допущу, чтобы  ты добровольно сдалась
этим разбойникам там, внизу...
     --  Ты  не  должен  мешать  мне,  Алан.  Я  поступлю  так,  как  считаю
правильным.
     -- Правильным? -- крикнул он.
     -- Если я не выйду  к туркам, то  стану убийцей и этого малыша, и  всех
остальных... И не беспокойся -- янычары будут обращаться со мной хорошо.
     -- Откуда ты знаешь?
     --   Они  ведь  собираются   продать  меня  на   невольничьем  рынке  в
Константинополе, а до тех пор будут обо мне заботиться. А до Константинополя
путь не близкий, и  за это время многое может произойти. Молодежь вернется с
гор, и ты сегодня же отправишься с ними в погоню за янычарами.
     -- Может, отправлюсь, а может, и нет! --  с отчаянием воскликнул он. --
Вдруг они не захотят пойти со мной? Ведь их собственной деревне уже не будет
грозить  опасность!..  И  откуда  ты  знаешь,  что  турки  сдержат  слово и,
заполучив тебя, не перебьют всех остальных?
     -- Все равно другого выхода нет. Если  я не спущусь, все, кто находится
здесь, погибнут обязательно.
     И тут, словно для того,  чтобы  придать убедительность ее словам, внизу
раздался  треск  горящего  хвороста.  На  чердаке запахло дымом,  и  женщины
разразились причитаниями.
     Алан  повернулся к  бойнице,  но  ничего  не  увидел. Все  кругом  было
затянуто серой  завесой дыма, он струйками проникал  на чердак, и все вокруг
начали кашлять.
     -- Ты не пойдешь! -- сказал Алан.
     -- Я должна.
     -- Я не пущу тебя, Анджела!
     Однако  прежде, чем  он  успел сделать хоть  шаг,  его стиснули крепкие
объятия. Старик  оказался даже еще более сильным, чем думал Алан. Шестьдесят
дет тяжкого труда придали его  узловатым  рукам крепость железа. Захваченный
врасплох, Алан  не  мог вырваться.  Анджела, которой бросились  помогать все
женщины,  откинула крышку  люка и спустила лестницу.  Одна из женщин  что-то
закричала туркам, и те ответили. Анджела  повернулась к Алану.  В темноте он
не мог различить выражения ее лица, но голос ее был спокоен, хотя, очевидно,
это далось ей нелегко.
     -- Не беспокойся за меня, Алан. Мне, право же, не страшно,
     -- Ты лжешь!
     Алан снова забился в цепких руках старика, но они не разжались.
     И Анджела,  оставаясь до конца верной  себе, вместо прощального привета
процитировала Платона -- спокойные слова Сократа, сказанные,  когда  ему был
вынесен смертный приговор:

     <i>От смерти уйти не трудно, о мужи, а вот что гораздо</i>
     <i>труднее, -- уйти от нравственной порчи, потому что</i>
     <i>она идет скорее, чем смерть.</i>

     Она  спустилась  по  лестнице.  Женщины  торопливо втащили  лестницу на
чердак, захлопнули крышку люка  и уселись  на нее, с  вызовом поглядывая  на
Алана.
     Только тогда старик разжал руки.
     ...Турки сдержали слово и оттащили пылающий хворост  от  дверей. Теперь
он  дымился  посреди двора. Алан,  онемев от стыда,  гнева и сознания своего
бессилия,  словно  узник,  наблюдающий  за казнью  своего  друга, прильнул к
бойнице, чтобы  в последний раз посмотреть  на Анджелу. Его  лицо  горело, и
каменная стена казалась ледяной.
     Янычары садились на коней. У стремени их вожака покорно стояла Анджела.
Ее руки были стянуты ремнями.
     Неожиданно раздались крики.
     Алан увидел, как янычары  разом повернулись и выхватили кривые ятаганы.
Черт  бы подрал эти  узкие  бойницы!  Что происходит?  До  него донесся стук
копыт, нарастающий, как барабанный бой.
     Вдруг в той узкой  полоске двора, которую он видел, промелькнули  новые
всадники. Раздался лязг стали, пистолетные выстрелы. Один турок упал, за ним
второй... По двору, словно по арене, кружили пары дерущихся всадников. Сабли
скрещивались с ятаганами. Теперь лошади  словно  танцевали какой-то  сложный
балет.  Еще  миг --  и они исчезли из его  поля  зрения.  Старик, стоявший у
соседней бойницы, крикнул:
     -- Слава господу! Турки бегут. Но кто эти всадники?
     Вскоре Алан уже мог бы ответить  на его вопрос.  Он увидел, как один из
новоприбывших подскакал к дому, размахивая украшенной перьями шляпой.
     -- Мессер Дрейтон жив?
     Это был Чезаре Морелли.

        Глава четырнадцатая. ОЗЕРО


     Странная это  была встреча в дикой долине Ольтула. Сидя за столом среди
словоохотливых крестьян, которых стало теперь значительно больше, потому что
подоспели  мужчины  с гор;  спасенные  и спасители  держались  друг с другом
весьма любезно и настороженно.
     Алан  счел  своим  долгом  горячо  поблагодарить четверых  венецианцев,
которые, рискуя жизнью, пришли к ним на помощь.
     --   Умоляю,  не  упоминай  о  такой  малости,  --  попросил  Чезаре  с
насмешливой улыбкой. -- Мы только исполнили свой долг.
     -- Ваш долг?
     -- По  отношению  к  его  светлости,  нашему господину. Ведь он был  бы
весьма раздосадован, если бы вы попали  в какую-нибудь беду или даже  просто
задержались в пути.
     --  Интерес  герцога к  порученному  мне  делу,  каким  бы  он  ни  был
своекорыстным, на этот раз сыграл благую роль, -- сухо заметил Алан.
     Чезаре положил себе на тарелку еще один кусок телятины с блюда и только
после этого продолжил разговор.
     -- Должен признать, что вы заставили нас побегать, -- сказал  он. -- Ты
хорошо  умеешь заметать  след.  А  о  том,  что тебя сопровождает  синьорина
д'Азола, я узнал только теперь. Однако позволь тебе заметить, мой юный друг,
что не следует соединять нежную страсть  с предприятиями такого рода. Как ты
мог сам убедиться, ничего хорошего из этого не вышло.
     -- Ты ошибаешься. Между  синьориной д'Азода  и мной нет  никакой нежной
страсти. А  кроме  того, хоть мы сегодня и попали в беду из-за того, что она
девушка, но поверь мне, это не раз оказывалось только полезным.
     Как ни ссорился Алан с Анджелой, он не мог допустить,  чтобы кто-нибудь
другой позволил себе отзываться о  ней неуважительно.  Чезаре в ответ только
улыбнулся и слегка наклонил голову. Затем он сказал:
     -- Ну, раз уж случай свел нас вместе в этой опасной стране, не разумнее
ли  будет  и  остальную часть  пути  проделать  вместе?  Что скажет  на  это
синьорина? -- Он  повернулся  к Анджеле.  --  Мне  кажется, ты более  трезво
смотришь на вещи, чем наш английский друг.
     -- Почему ты так думаешь?
     --  Например, сегодня ты  поняла,  что турки оставили вам  только  один
выход,  и сделала  единственный  верный  шаг, как труден он ни был.  Неужели
теперь ты не понимаешь, что  от меня вам не избавиться? Вы сделали все,  что
могли, и в Венеции и в Рагузе. И все же, как видите, я здесь.
     Анджела посмотрела Морелли прямо в глаза.
     -- Я благодарна  тебе  за спасение.  Но я знаю, почему  вы это сделали.
Просто ты надеешься, что Алан укажет вам, где находится  Алексид. Но,  кроме
того, я знаю, что стоит ему это сделать, как он перестанет быть тебе нужным,
и ты палец о палец не ударишь, чтобы помочь ему или мне.
     Венецианец криво улыбнулся.
     -- Я для тебя словно открытая книга, синьорина, -- насмешливо сказал он
и вновь повернулся к Алану.  -- Однако она неправа, говоря, что ты больше не
будешь мне нужен.
     -- А именно?
     -- Если ты будешь  вести себя разумно  и помиришься  с герцогом, мессер
Дрейтон,  для тебя  это  может  оказаться очень  выгодным. Его светлость  --
требовательный  хозяин,