о ее партнер -- друг семьи. Я дал наконец дамам свое драгоценное согласие. Сеньоры выразили мне личную признательность и добавили, что общество сумеет по достоинству оценить мои благородство и смелость. Очень скоро я услышал и смущенную благодарность самой Тересы, У нее тоже была особая причина желать этой роли: пьеса называлась "Возвращение крестоносца"; до замужества Тереса трижды принималась репетировать в ней, но до премьеры дело так и не дошло. В душе Тереса почти стала уже Гризельдой. Я был спокоен и даже доволен тем, что наши вечера, как выяснилось позже, уже таившие в себе опасность, теперь будут заняты репетициями. Мы будем окружены множеством людей, и это рассеет все подозрения. Так как репетиции проводились по вечерам, мне не составляло труда чуть раньше обычного уходить из магазина, чтобы встречаться с Тересой в одном уважаемом доме, приютившем артистов. Однако очень скоро стало ясно, что мои утешительные надежды не оправдались. Так как у меня хороший голос и внятная речь, режиссер попросил меня однажды поработать суфлером. Он изложил свою просьбу с трогательной неуверенностью, опасаясь обидеть меня, полушутя- полусерьезно, чтобы избежать моего резкого отказа. Само собой разумеется, я согласился, и репетиции благополучно продолжались. Вот тогда я совершенно точно убедился в том, что прежде приписывал лишь своей мнительности. Мне никогда не приходилось присутствовать при разговорах Хильберто и Тересы. Да они почти и не разговаривали друг с другом, но, без сомнения, под прикрытием тех слов, что они произносили громко, перед всеми, не боясь осуждения, между ними шел глубинный безмолвный диалог. Стихотворный текст, заменивший им обычный язык, казалось, как нельзя лучше подходил для этого интимного разговора. Мне было никак не уловить, откуда все время берется двойной смысл. Не мог же автор пьесы предвидеть подобной ситуации. Все это стало меня раздражать. Если бы у меня в руках не было экземпляра "Возвращения крестоносца", изданного в Мадриде в 1895 году, я бы всерьез поверил, что пьеса написана исключительно для того, чтобы запутать нас и погубить. А так как память у меня хорошая, я очень скоро выучил наизусть все пять актов. Вечером, уже в постели, перед сном, я истязал себя самыми чувствительными сценами. "Возвращение крестоносца" имело грандиозный успех, и все зрители сошлись на том, что ничего подобного они в жизни не видели. О, этот незабываемый вечер! Триумф искусства! Тереса и Хильберто отдавались игре, как настоящие артисты. Они заставили публику плакать, переживая вместе с персонажами чистую и жертвенную любовь. Что касается меня, то я спокойно рассудил, что после премьеры ситуация станет понятной всем и мне больше не придется одному нести это тяжкое бремя. Теперь публика обязана разделить его со мной. Любовь Хильберто и Тересы будет теперь как бы оправдана и освящена, и мне ничего не останется, как просто присоединиться к общему мнению. Настоящая любовь, перешагнувшая социальные предрассудки, свободная и святая, покорила нас всех. Поддержанию во мне подобных иллюзий способствовал один памятный эпизод. Когда спектакль закончился и послышались овации, которые несколько минут не давали опустить занавес, актеры решили собрать на сцене всех участников спектакля. Режиссер, администраторы, дирижер оркестра, художник-декоратор -- все получили заслуженные аплодисменты. Наконец и меня вытащили из суфлерской раковины. Мое появление публика встретила с энтузиазмом, и аплодисменты достигли апогея. Грянули трубы, ликование было всеобщим -- и актеров, и зрителей. Я истолковал взрыв аплодисментов как последнее и окончательное согласие: общество все знало и соглашалось разделить со мной ответственность за будущий финал жизненной драмы. Очень скоро я понял, как сильно ошибся, как далеко заходит пагубная "непонятливость" снисходительного общества. Поскольку не было никаких причин запретить Хильберто визиты в наш дом, они продолжались после премьеры, как и до нее. В конце концов они вошли в привычку. И тут уже начались козни, сплетни, клевета. Против нас использовали самое подлое и низкое оружие. Все чувствуют себя праведниками: кто первым, кто последним, -- все готовы сейчас бросить камень злословия в Тересу. Кстати, однажды в нас запустили и настоящим камнем. Вы спросите, возможно ли такое? Мы сидели в гостиной с открытым окном, как я и люблю. Хильберто и я разыгрывали одну из самых запутанных шахматных партий, а Тереса вязала. Я собирался сделать очередной ход, как вдруг в окно, видимо, с близкого расстояния, бросили камень -- величиной с кулак. Он с грохотом упал прямо на шахматную доску, разметав все фигуры. Мы застыли потрясенные, как будто в комнату влетел метеорит. Тереса едва не лишилась чувств, а Хильберто сильно побледнел. Я лучше всех перенес сие странное покушение. Чтобы их успокоить, сказал, что это, должно быть, просто балуются дети. Однако успокоиться уже никто не смог, и вскоре Хильберто откланялся. Лично я не слишком-то и расстроился, что данный инцидент прервал нашу игру, ибо мой король после нескольких шахов, неминуемо предвещавших мат, был в весьма щекотливом положении. Что до нашей семейной жизни, должен сказать, что после "Возвращения крестоносца" в ней произошла необычайная перемена. Честно говоря, со дня премьеры Тереса перестала быть моей женой и превратилась в странное и чудное существо. Она обитает в моем доме, но при этом далека от него, как звезды. Тогда я еще не отдавал себе отчета в том, что меняться-то она начала очень давно, но происходило это так медленно, что я не замечал. В моей любви к Тересе, то есть, к Тересе, как к любимой женщине, чего-то явно не хватало. Без тени зависти признаю, что не я был причиной бурного роста ее личности и пышного расцвета ее души. Да, она светилась в лучах моей любви. Но то был свет вполне переносимый для глаз, земной. Теперь же Тереса ослепляет меня. При ее приближении я прикрываю глаза; я любуюсь ею издали. У меня такое впечатление, что она так и не спустилась со сцены, где играла "Возвращение крестоносца", и, скорее всего, больше никогда не вернется в реальный мир. В наш маленький, простой и уютный мир. В тот, который начисто забыла. Если правда, что каждый влюбленный украшает и развивает душу своей возлюбленной, то я должен признаться, что в любви не талантлив. Подобно бездарному скульптору, я только предчувствовал красоту Тересы, но лишь Хильберто смог отсечь все лишнее и изваять ее. Теперь я понимаю, что для любви, как и для искусства, нужно родиться. Мы все стремимся к ней, но удается она немногим. Любовь, достигая совершенства, становится произведением искусства, действом, спектаклем. Моей любви, как и любви большинства, не дано выйти за пределы дома. За моими ухаживаниями наблюдать было никому не интересно. А за Хильберто и Тересой все время шпионят, каждую минуту за их жизнью напряженно следят чужие глаза, как в театре, где публика с замиранием сердца ждет развязки. Мне вспоминаются рассказы о доне Исидоро, том самом, что написал в церкви, в сводах купола, четырех евангелистов. Дон Исидоро никогда не утруждал себя тем, чтобы писать картину с самого начала. Он оставлял это ремесленникам, мастеровым, а когда вещь была уже почти готова, брал в руки кисть и несколькими мазками превращал ее в произведение искусства. А потом ставил свою подпись. Евангелисты были последним его творением, и говорят, дон Исидоро не успел тронуть кистью святого Луку. Действительно, святой получился какой-то недоделанный: невыразительный, детски-неопределенный. Не могу удержаться от мысли, что, не появись Хильберто, с Тересой случилось бы то же самое, что и со святым Лукой. Она навсегда осталась бы моей, но облик ее никогда не обрел бы той законченности, того небесного сияния, какое сообщил ему Хильберто. Стоит ли говорить, что наши супружеские отношения совершенно прекратились. Я и подумать не смел о теле Тересы. Это было бы надругательством, святотатством. Раньше наша близость была полной и совершенно неупорядоченной. Я наслаждался Тересой простодушно, как наслаждаются водой и солнцем. Теперь наше прошлое кажется мне необъяснимо невероятным. Думаю, я солгал бы, сказав, что прежде держал в объятиях ту самую сияющую Тересу, которая поступью богини ходит теперь по моему дому и которую даже домашние заботы не в силах снова сделать обыкновенной женщиной. Хереса, накрывающая на стол, Тереса штопающая, Те-реса с метлой в руке -- это все равно существо высшее, к которому не знаешь, как и подступиться. Наивно было бы ожидать, что какие бы то ни было откровенные разговоры вдруг вернут нас к идиллии прошлого. А стоит мне вообразить, как я, словно троглодит какой-нибудь, набрасываюсь на Тересу в кухне, -- ужас парализует меня! К Хильберто я, напротив, отношусь как к равному, хотя чудо совершил именно он. Мой прежний комплекс неполноценности исчез вовсе. Я понял, что в моей жизни есть, по крайней мере, один поступок уровня Хильберто: я полюбил Тересу. Я просто выбрал ее, как выбрал бы и сам Хильберто; по сути дела, я опередил его, увел у него его женщину. Потому что он, безусловно, должен был влюбиться в Тересу, едва увидев ее. Любовь к ней -- подтверждение нашего с ним глубокого родства, и в этом родстве старшинство принадлежит мне. Хотя частенько я думаю, что все наоборот: я допускаю, что Тереса полюбила меня только потому, что мечтала о Хильберто, ждала его, тщетно искала его во мне. 262 С тех пор, как мы, закончив начальную школу, перестали видеться, я постоянно страдал от того, что все события моей жизни были рангом ниже, чем у Хильберто. Всякий раз, как он приезжал в наш городок на каникулы, я старательно избегал с ним встречи, боялся сравнения. Но если заглянуть еще глубже, если быть искренним до конца, не мне жаловаться на судьбу. Я не променял бы свой скромный жребий на обширную клиентуру врача или адвоката. Ручеек покупателей стал для меня неиссякаемым источником жизненного опыта, и я счастлив посвятить этому жизнь. Меня всегда занимал человек, находящийся в приобретательском трансе, человек, выбирающий одно и отказывающийся от другого. Облегчить ему отказ от дорогостоящего товара и сделать радостью покупку товара дешевого -- всегда было одним из моих любимейших занятий. Кроме того, со значительной частью моих клиентов я поддерживаю особые отношения, весьма далекие от тех, которые обычно существуют между продавцом и покупателем. Этим людям стал почти необходим духовный контакт со мной. Я чувствую себя по-настоящему удовлетворенным, когда человек приходит ко мне в магазин в поисках какой-нибудь вещи, а уходит домой, облегчив душу недолгим, но доверительным разговором или обогатившись здравым советом. Я говорю все это без тени гордыни, ведь, в конце концов, именно я сейчас подаю повод к самым низким сплетням. По сути дела, я взял свою частную жизнь и выложил ее на прилавок, как отрез материи, который я разворачиваю перед покупателями, чтобы дать им хорошенько рассмотреть ее. Нет недостатка в добрых людях, что из кожи вон лезут помочь мне, и потому пристально следят за всем, что происходит у меня в доме. Так как я не смог со всей решительностью отказаться от их услуг, то узнал, что Хильберто несколько раз приходил к нам в мое отсутствие. Это меня очень удивило. Да, конечно. Тереса как-то говорила мне, что Хильберто зашел утром -- забрать свой портсигар, забытый у нас накануне вечером. Но если верить моим добровольным информаторам, он теперь бывает у нас ежедневно, и чаще всего приходит около полудня. Не далее как вчера мне в магазине настоятельно посоветовали немедленно отправиться домой, если я хочу увидеть наконец все своими глазами. Я наотрез отказался. Явиться в двенадцать дня? Представляю, как перепугалась бы Тереса, увидев меня дома в столь неурочный час! Я заявляю, что мое поведение основано на абсолютном доверии. И еще должен сказать, что обыкновенная пошлая ревность не посещала мою душу даже в самые тяжелые моменты, когда Хильберто и Тересе случалось выдать себя взглядом, жестом или просто молчанием. Я видел, как они застывали в немом смущении, как будто их пылающие от стыда души, обнаженные и обнявшиеся, лежали тут же, на полу, у всех под ногами. Я не знаю, о чем они думают, что говорят и делают, пока меня нет. Но я живо представляю себе их, молча страдающих, боящихся приблизиться друг к другу, трепещущих. И эта дрожь передается мне, и я тоже трепещу, вместе с ними и за них. Так мы и живем, в ожидании неизвестно чего. Чего-то, что положило бы конец этому злосчастному положению вещей. Пока что я твердо решил по возможности не допустить или хотя бы отдалить все обыкновенные, узаконенные традициями развязки. Может, это и глупо, но я жажду какого-то особенного, достойного нас финала. И наконец, заявляю, что всегда испытывал отвращение к самой идее милости к падшим. Не то чтобы я отвергаю великодушие, как одну из добродетелей. Я даже восхищаюсь им в других людях. Но и мысли не могу допустить, чтобы проявлять его самому, особенно в своей семье. Боязнь прослыть человеком великодушным отвращает меня от идеи самопожертвования и укрепляет в решении остаться в постыдной роли свидетеля и молчаливой помехи. Я знаю, что ситуация уже сейчас невыносима. Но постараюсь держаться, пока обстоятельства сами меня из нее не вытолкнут. Знаю, бывают жены, которые падают на колени, рыдают, просят, низко склонив голову, прощения. Если нечто подобное произойдет у нас с Тересой, я все брошу и сдамся. Тогда, несмотря на все мои титанические усилия избежать этого, я стану обыкновенным обманутым мужем. Господи, укрепи мой дух и мою веру в то, что Тереса не унизится до подобной сцены! В "Возвращении крестоносца" все кончается хорошо, так как в последнем акте Гризельда удостаивается романтической смерти, а двое соперников, породненные болью утраты, вложив воинственные шпаги в ножны, клянутся провести остаток дней своих на поле брани. Но в жизни-то все не так. Да, Тереса, возможно, между нами все кончено. Но занавес еще не упал, и надо во что бы то ни стало продолжать играть. Я понимаю, что жизнь поставила тебя в невыносимое положение. Должно быть, ты чувствуешь себя актрисой в пьесе без развязки, играющей для никого. В твоей роли не осталось больше слов, а суфлера давно уже не слышно. Но на самом деле зритель с нетерпением ждет развязки и в ожидании развлекается измышлением историй, порочащих твою честь. Ну что ж, Тереса, самое время начать импровизировать. 1947 "ПОКА БЫЛ ЖИВ, ОН ТВОРИЛ ДОБРО" 1 августа Сегодня я опрокинул на стол баночку с клеем. Случилось это ближе к вечеру, когда Педро уже ушел. Мне пришлось самому заняться уборкой, переписать четыре уже подготовленных письма и заменить обложку на одной из папок с документами. Наверное, всю эту возню можно было отложить до завтра, перепоручив ее Педро. Но, на мой взгляд, это было бы несправедливо. Полагаю, что ему вполне хватает и обычной ежедневной работы. Педро -- отличный сотрудник. Он проработал у меня несколько лет, и я ни в чем не могу на него пожаловаться. Наоборот, Педро как человек и как сотрудник заслуживает самых хвалебных отзывов. В последнее время я стал замечать, что он выглядит несколько обеспокоенным и словно хочет что-то сообщить мне, но никак не может решиться. Боюсь, что работа у меня стала утомлять его или разонравилась. Чтобы хоть немного снизить его нагрузку, я с сегодняшнего дня буду по мере возможности помогать Педро. Перепечатывая сегодня залитые клеем письма, я обратил внимание на то, что отвык от пишущей машинки: печатаю медленно. Что ж, тем лучше: небольшая практика будет мне только полезна. Решено, с завтрашнего дня вместо безразличного ко всему начальника у Педро будет надежный товарищ, всегда готовый помочь ему в работе. И все благодаря опрокинутому клею, уборка которого и натолкнула меня на эти размышления. Всякого рода перевертывания, опрокидывания и разбивания, происходящие по вине каких-то загадочных, необъяснимых движений локтя уже не раз становились моей немалой головной болью (на днях я умудрился уронить и разбить вдребезги вазу в гостях у Вирджинии). 3 августа В дневнике нужно отмечать и случающиеся неприятности. Вчера ко мне вновь обратился господин Гальвес и опять предложил мне поучаствовать в своих грязных махинациях. Я в негодовании. Он посмел удвоить предлагаемое мне вознаграждение, видимо полагая, что я все же соглашусь поставить свою профессию и свое дело на службу его преступной алчности. А ведь если я приму от него какую-то пригоршню монет -- целая семья будет разорена, оставлена без единого гроша! Нет, господин Гальвес, найдите себе другого пособника; я -- не тот, кто вам нужен! Я решительно отказался от сомнительного предложения, и этот презренный ростовщик ушел, умоляя меня напоследок сохранить в тайне наш разговор. Подумать только: а ведь господин Гальвес состоит в нашем Союзе! Нет, у меня, конечно, тоже есть небольшой капитал (несопоставимый с тем, каким обладает Вирджиния), собранный по грошу, путем постоянных отказов себе в чем бы то ни было, но чтобы я согласился приумножить его каким-нибудь недостойным, неправедным способом-- да ни за что! В остальном день прошел хорошо, и мне удалось доказать, что я способен добиваться задуманного, а именно -- быть по отношению к Педро небезразличным, участливым начальником. 5 августа С особым интересом читаю предложенные мне Вирджинией книги. Библиотека у нее небольшая, но подобранная со вкусом. Только что закончил читать книгу, озаглавленную "Размышления христианского рыцаря", принадлежавшую, несомненно, покойному супругу Вирджинии. Получил достойный урок того, как нужно уметь выбирать и ценить хорошую литературу. Очень надеюсь на то, что сумею стать достойным наследником этого почтенного господина, который, по словам Вирджинии, всю свою жизнь стремился следовать мудрым заповедям сей книги. 6 августа Дружба с Вирджинией идет мне во благо. Она наполняет особым смыслом исполнение моих общественных обязанностей. Не без удовлетворения узнал, что наш священник на одном из заседаний Морального союза, на котором я не смог присутствовать по причине плохого самочувствия, лестно отозвался о работе, проводимой мною в качестве редактора "Христианского вестника". Это периодическое издание ежемесячно освещает благие дела, осуществляемые нашим неформальным объединением. Моральный союз занимается пропагандой и восхвалением религии, освещает церковную деятельность, а также считает себя призванным строго надзирать за моралью и нравственностью в нашем городке. Кроме того, немалые усилия и средства направляются Союзом на благо культуры. Разумеется, время от времени перед членами Союза встает задача по преодолению тех или иных трудностей экономического характера, с которыми столь часто сталкивается наш небогатый приход. Принимая во внимание благородство своих целей, Союз вправе требовать от входящих в него членов образцового с точки зрения морали поведения -- под угрозой применения к отступникам самых суровых санкций. Если кто-либо из членов Союза нарушает тем или иным образом предписанные уставом моральные нормы поведения, ему выносится первое предупреждение. Если он не делает надлежащих выводов, за первым предупреждением следует второе, за вторым -- третье, оно же -- последнее, за которым уже неизбежно исключение. Такая суровость не должна казаться излишней: Союз был создан и существует для тех, кто своим поведением способствует исполнению его столь благородных и возвышенных целей. Не без удовлетворения я вспоминаю, что за всю историю его существования было вынесено лишь несколько предупреждений и всего один раз дело дошло до исключения. Напротив, куда больше среди нас тех, чья достойная жизнь, чьи заслуживающие уважения деяния получили лестные отзывы на страницах "Христианского вестника". Мне доставляет истинное удовольствие писать о нашем Союзе на страницах этого дневника. В моей жизни Моральный союз занимает значительное место -- наряду с благотворным влиянием Вирджинии. 7 августа То, что я веду этот дневник, тоже следует отнести к влиянию Вирджинии. Это ее идея. Она ведет свои записи уже много лет, и получается это у нее превосходно. У нее есть особый дар, умение излагать события так, что они приобретают новые грани, становятся приятнее и интереснее. Не буду скрывать: порой она кое-что преувеличивает. Например, на днях она зачитала мне описание нашей прогулки, которую мы совершили в компании одной супружеской пары, чье расположение мы оба очень ценим. Так вот: прогулка была как прогулка -- ничего особенного; даже, следует признать, не без неприятных моментов. Дело в том, что человек, которому было поручено нести провизию, подвернул ногу и растянулся на земле, вследствие чего на пикнике нам пришлось вкушать какую-то жалкую мешанину из различных продуктов. Сама Вирджиния тоже споткнулась (пока мы преодолевали участок пересеченной местности) и изрядно ушибла ногу. На обратном пути нас застал дождь, так что домой мы вернулись промокшие и по уши в грязи. Странное дело: в дневнике Вирджинии не только не упоминаются эти неприятности, но к тому же все мероприятие предстает в ином свете. Вирджинии, оказывается, вся прогулка от начала до конца представляется очаровательным времяпрепровождением. Холмы, деревья, небо -- все описано просто великолепно. В записях фигурирует даже какой-то журчащий ручеек, которого я, честно говоря, не видел и не слышал. Но самое интересное заключается в том, что ближе к концу повествования Вирджиния вспоминает о разговоре со мной, разговоре, которого ни тогда, ни в какой-либо другой день между нами не было. Диалог воссоздан (или создан) со свойственным Вирджинии изяществом стиля -- это бесспорно. Вот только самого себя я в нем не узнаю, а его содержание мне представляется -- не знаю даже, как сказать, -- до некоторой степени неадекватным для людей нашего возраста. К тому же в ее записи я почему-то пользуюсь возвышенно-поэтическим стилем, совсем не свойственным мне в жизни. Без сомнения, это является свидетельством больших духовных, творческих возможностей Вирджинии, которых я, увы, совершенно чужд. Я могу сказать только то, что думаю, что приходит мне в голову, то есть то, что есть. Таким образом, мой дневник, полагаю, не может представлять никакого интереса для кого бы то ни было. 8 августа Педро по-прежнему чем-то озабочен. Работает он с еще большим усердием, словно пытаясь скрыть таким образом какое-то затаенное желание. Он явно собирается о чем-то попросить, но, видимо, не хочет раньше времени расстраивать меня. Слава Богу, за последние дни я удачно завершил несколько дел, и если просьба Педро не выйдет за рамки разумного, мне будет только приятно выполнить ее. Повысить зарплату? Да с удовольствием! 10 августа Шестая годовщина со дня смерти мужа Вирджинии. Было весьма любезно с ее стороны предложить мне посетить кладбище вместе с нею. На могиле установлен эффектный и недешевый памятник: сидящая женская фигура рыдает над мраморной плитой, лежащей у нее на коленях. Лужайка, окружающая могилу, оказалась заросшей сорняками. Мы решили выполоть их, и, выполняя эту благочестивую работу, я ухитрился засадить в палец занозу. Уже собираясь уходить, я обнаружил у подножия памятника восхитительную эпитафию: "Пока был жив, он творил добро". Пожалуй, эту фразу я возьму себе в качестве жизненного девиза. Творить добро! Прекрасная работа, великое дело, почти забытое ныне человечеством! С кладбища мы возвращались уже поздно, шли молча. 14августа С удовольствием побывал сегодня у Вирджинии. Мы приятно поговорили о том о сем, потом она сыграла на пианино наши любимые произведения. Эти визиты наполняют меня восхитительным ощущением счастья. Я возвращаюсь домой духовно обновленным, готовым творить добро. Я достаточно регулярно жертвую деньги на благотворительные нужды, но мне бы хотелось совершать более определенные, более целенаправленные добрые дела. Помогать кому-нибудь, помогать действенно и постоянно. Помогать так, как помогают тому, кого любят, как помогают родственнику, члену семьи, может быть, даже собственному ребенку... 16 августа С удовлетворением отмечаю, что сегодня исполняется ровно год с тех пор, как я начал вести эти записки. Год жизни предстал перед моим взором -- деяниями и заботами прекрасной души, взявшей на себя труд направлять мои дела и помыслы. Нет сомнений, Бог послал ее мне как ангела-хранителя. Все, к чему прикасается Вирджиния, становится красивее и добрее. Теперь я понимаю, откуда в ее дневнике столько света, красоты и приятных сюрпризов. Вот и тогда на прогулке, пока я спал в тени деревьев, ей было дано созерцать красоты пейзажа, которые затем открылись и мне в ее дневнике. Беру на себя обязательство: с сегодняшнего дня я также буду стремиться к тому, чтобы мои глаза открылись красоте; попытаюсь также записывать то, что мне удастся увидеть. Быть может, тогда мой дневник станет столь же прекрасным, как и тот, что ведет Вирджиния. 17 августа Прежде чем окончательно закрыть глаза на вульгарность мира и предаться созерцанию одной лишь красоты, я позволю себе сделать одно замечание, которое носит финансово-экономический характер. С давних пор, можно сказать, с доисторических времен (ибо тогда я еще не был знаком с Вирджинией) я носил шляпы производства одной-единственной фирмы. Эти шляпы, разумеется, импортные, все время дорожали. Шляпа, конечно, не та вещь, которая быстро изнашивается, но, хочешь не хочешь, рано или поздно она требует замены; в общем, за последние годы я купил с полдюжины, если не больше, шляп этой самой фирмы. Взяв в качестве исходных данных количество шляп, равное шести, и арифметическую прогрессию увеличения их стоимости в пять песо, я проделал следующие расчеты: если последняя шляпа обошлась мне в сорок песо, то первая, получается, стоила всего пятнадцать. Суммируя последовательно разницу с каждой покупки, я начал сознавать, что верность одной, раз и навсегда избранной фирме обошлась мне на сегодняшний день уже в семьдесят пять песо. Что касается качества этих шляп, тут мне пожаловаться не на что. Они великолепны. Зато с другой стороны, мне кажется достойным сожаления и даже порицания мое неумение обходиться малым. Если бы я изначально принял для себя цену в 15 песо за окончательную, мне пришлось бы придерживаться этой суммы и в дальнейшем. Таким образом, я не позволил бы вовлечь себя в процесс удовлетворения все возрастающей алчности производителей и торговцев. Должен признать, что шляпы по цене в 15 песо всегда имелись и имеются в продаже. Пользуясь тем, что как раз настало время сменить мою нынешнюю шляпу на новую, я собираюсь расставить все по своим местам: необходимо резко перейти с одной цены головного убора на другую, обеспечив таким образом экономию денежных средств в размере двадцати пяти песо. 18 августа Я нашел лишь одну шляпу моего размера за пятнадцать песо -- ядовито-зеленого цвета и, прямо скажем, не идеальной формы. Из чистого любопытства поинтересовался у продавца ценой шляп моей бывшей любимой фирмы. Оказалось, они стоят -- ни много ни мало -- пятьдесят песо. Тем лучше! По мне, решившему отныне и навсегда проявлять скромность в потреблении, по крайней мере шляп, они могут стоить хоть все двести. Итак, мне удалось реально сэкономить. В коммерческой деятельности я по-прежнему ощущаю Божью помощь. А вот Союз, напротив, находится в весьма стесненных обстоятельствах. На повестке дня стоит вопрос о мощении улиц нашего прихода, поэтому помощь членов Морального союза важна, как никогда. Нужно будет сделать взнос. Завтра же зайду к нашему священнику, который, помимо того что духовно направляет основанный им Союз, является еще и его бессменным казначеем. 19 августа Священник отмечает меня своей покровительственной дружбой. Он старается проникнуться всеми моими делами, дать на все вопросы исчерпывающие ответы. У него острый ум, и к тому же ему свойственно с особым изяществом говорить на самые разные темы, прибегая к тонким намекам. Судя по его высказываниям, из того, что я сделал за свою жизнь, мне сожалеть не о чем. Дружба, которая установилась между мной и Вирджинией, отмечена его благосклонностью, более того, он направляет ее своими отеческими советами. Едва я успел сообщить священнику о цели своего визита, как он расцвел и заверил меня в том, что с такими детьми дом Божий в нашем городе будет стоять крепко и становиться все краше. Полагаю, что мне удалось сделать доброе дело, отчего мое сердце переполняется блаженством. 20 августа Ранка от занозы, которую я засадил в палец во время посещения кладбища, все не заживает. Похоже, что в нее попала инфекция, и на месте укола образовался весьма болезненный нарыв. Мне доводилось слышать, что раны, полученные в непосредственной близости от трупов, имеют обыкновение вызывать опасные последствия. Исходя из этого, я решил сходить к врачу. Лечение было несложным, хотя и достаточно неприятным. Вирджиния очень беспокоилась за меня и выражала свою озабоченность деликатными знаками внимания. Что касается работы -- Педро по-прежнему напряжен и скрытен; он явно ждет подходящего -- для чего-то -- момента. 22 августа Эта страничка будет целиком посвящена нашему благочестивому Союзу. Итак, мне сегодня оказали большую честь, которой были удостоены лишь немногие из членов Союза. Теперь мое имя внесено в список почетных членов, в связи с чем мне был вручен подтверждающий присуждение этого звания диплом. Господин священник произнес по сему поводу проникновенную речь, в которой обратился к светлой памяти некоторых заслуженных членов, увы, уже покинувших этот мир, и призвал нас во всем следовать их примеру. Особых похвал удостоился покойный супруг Вирджинии, которого оратор назвал едва ли не самой просвещенной личностью, когда-либо состоявшей в рядах нашего Союза. Разумеется я остался очень доволен. А Вирджиния, продемонстрировав искреннюю гордость за меня и за честь, оказанную мне членами нашего сообщества, добавила радости к моим чувствам. Омрачило этот счастливый день лишь то, что среди стремившихся поскорее произвести меня в почетные члены особое рвение проявлял господин Гальвес -- человек, к которому я не испытываю никакого уважения и в чью искренность не верю ни на грош. Впрочем, вполне вероятно, после всего, что произошло, он раскаялся в своих прегрешениях и теперь пытается загладить вину и восстановить нормальные отношения со мной. Если это действительно так, я готов протянуть ему руку. Просьбу его я выполнил, и все, что касается его темных делишек осталось нашей с ним тайной. 26 августа Педро наконец-то решился. А сказать он мне собирался ни много ни мало вот что: оказывается, он решил уволиться. Увольняется он по истечении данного месяца, таким образом его стеснение и нежелание огорчать меня вылилось в то, что у меня осталось всего несколько дней, чтобы подыскать ему замену. Понимаю, что по-своему Педро прав. Он уезжает из нашего городка в поисках новых свершений. Правильное решение. Серьезный, работящий юноша имеет полное право на поиск, на достижение успеха. Ни в коем случае не желая ему зла и не обижаясь на столь неожиданное для меня решение, я дал Педро рекомендательное письмо, в котором подробно описал его достоинства и положительно оценил его службу в моем учреждении. (Кроме того, я предполагаю при увольнении вручить ему определенную денежную сумму в качестве премии.) Теперь мне предстоит найти Педро достойную замену -- задача не из легких. 27 августа Я уже давненько подумывал над тем, чтобы взять на работу секретаря -- как раз на тот случай, если Педро надумает уволиться. И мне кажется, что у меня есть подходящая кандидатура. Я знаком с одной молодой незамужней женщиной, которая, на мой взгляд, вполне подходит на эту должность. Будучи сиротой, она зарабатывает себе на жизнь, выполняя заказы по шитью, которые ей дают в разных более-менее обеспеченных семьях. Мне известно, что она очень устает от этой работы, к которой, к тому же, не испытывает никакого влечения. Девушка она серьезная, спокойная; родилась в уважаемой семье, а сейчас живет с престарелой парализованной тетей. Сегодня я виделся с Вирджинией, и она, выслушав меня, тотчас осудила мой выбор. Я не имею никакого желания спорить с нею, но мне кажется, что она несколько несправедлива по отношению к бедной сироте. Тем не менее мне следует навести справки у священника. Он знает весь город, и его мнение в отношении того, подходит ли эта девушка на должность секретаря в моем учреждении, может стать решающим. 30 августа Человек предполагает, а Бог располагает. Сегодня утром, когда я как раз собирался сходить к священнику, уже на пороге офиса меня задержало некое событие, а именно -- появление передо мной той самой девушки, которой я собирался предложить работу. Одного взгляда на ее лицо мне было достаточно, чтобы принять решение в ее пользу, ибо лицо это было отмечено печатью страдания. Сеньорита Мария выглядит как минимум лет на пять старше, чем ей есть на самом деле. Печальное зрелище -- преждевременные морщины на женском лице. Ее покрасневшие воспаленные глаза свидетельствуют о бессонных ночах, проведенных за шитьем. Да ведь так можно и зрение потерять! (В такую минуту мне больно вспоминать обидные суждения, столь несправедливо высказанные Вирджинией.) Я сказал девушке, чтобы она приходила завтра, и пояснил, что вполне возможно, возьму ее на работу. Она рассыпалась в благодарностях и перед тем, как уйти, прошептала: "Дай Бог, Вы сможете помочь мне!" Эти слова прозвучали искренно, бесхитростно, даже слегка наивно. Размышляя над ними, я понял, что не только могу, но должен, просто обязан помочь ей. 4 сентября Я ощущаю все возрастающую ответственность за то, что происходит в нашем Союзе. В последнем номере "Христианского вестника" мне пришлось поместить статью господина Гальве-са, в которой он, пусть и в завуалированной форме, возносит мне хвалу, переходящую даже в лесть. Судя по всему, господин Гальвес намерен вновь обрести мое дружеское расположение. В том же номере нашего издания, в литературном разделе опубликовано -- под псевдонимом Фиделия -- одно небольшое стихотворение, написанное Вирджинией. Несколько дней назад я попросил у нее это произведение, не посвятив в свои намерения. Насколько я могу судить, публикация оказалась действительно приятным сюрпризом для Вирджинии, тем более что стихи уже получили лестный отзыв со стороны священника. 7 сентября Сегодня меня постигла не большая, но и не совсем незначительная неприятность. Не вижу другого выхода, кроме как смиренно принять ее. Пообедав, я решил предпринять небольшую прогулку с целью немного развеяться и облегчить пищеварение. Задумавшись, отошел от дома дальше, чем намеривался, и на окраине города был застигнут дождем. Так как поначалу он лишь моросил, я, не особо торопясь и беспокоясь, направился к дому. Мне оставалось пройти каких-то два квартала, и тут хлынул ливень, промочивший меня до нитки. Моя новая шляпа! Когда она высохла, я обнаружил, что шляпа превратилась в какую-то бесформенную массу, отчаянно сопротивляющуюся любым попыткам водрузить ее на мою голову. Пришлось надеть вместо нее старую шляпу, которая честно противостояла солнцу, ветрам и непогоде в течение трех лет. 10 сентября Мария оказалась превосходной секретаршей. Педро, разумеется, тоже был хорошим сотрудником, но, не желая его обидеть, должен признать, что Мария во многом превосходит его. Ей удается делать работу как-то по особенному--с неподдельной радостью. Видеть ее довольной и деятельной -- одно удовольствие. Вот только на лице ее по-прежнему заметны следы былых тягот и усталости. 14 сентября Этот омерзительный господин Гальвес вновь явился ко мне в кабинет. Дружески обняв и обращаясь ко мне, он несколько раз упомянул эпитет "заслуженный". Да, конечно, господин Гальвес -- великолепный собеседник; ему удалось на долгое время занять мое внимание, переводя разговор с одной темы на другую. Я, как завороженный, слушал его, а он разглагольствовал и вдруг, совершенно для меня неожиданно, решил перейти к своему "делу". После длительной и витиеватой преамбулы господин Гальвес принес мне свои искренние извинения за то, что, предлагая мне поучаствовать в его делишках, он посмел указать сумму полагающегося мне вознаграждения. Осознав свою дерзость, он на этот раз нижайше просит меня о том, чтобы я сам, исходя из общей суммы сделки и степени трудности ее проведения, определил свою долю. Мой ответ свелся к тому, чтобы предложить господину Гальвесу покинуть мой кабинет. На этот раз я не давал ему никаких обещаний и уж по крайней мере Вирджинии я о его грязных предложениях расскажу все. 17 сентября Жизнь неженатого мужчины полна трудностей и неудобств. Особенно если этот мужчина стремится руководствоваться в жизни "Размышлениями христианского рыцаря". Порой я бываю почти готов согласиться с утверждением, что для холостяка добродетельная жизнь -- недостижимый идеал. Попытаться тем не менее будет все же нелишним. Так как наш брак с Вирджинией является теперь лишь вопросом времени (и не такого далекого: осталось около полугода), я пытаюсь жесткой дисциплиной ограничивать себя кое в чем ради того, чтобы прийти к столь важному для меня событию в состоянии хотя бы относительной чистоты. Я не отчаиваюсь и надеюсь на то, что мне будет дано осознать, каким подобает быть христианскому рыцарю, коего судьба предназначила в мужья Вирджинии. Я стремлюсь к высокому нравственному идеалу всей душой. 21 сентября В моей душе по-прежнему зияет ничем не заполненная пустота. Нет-нет, Вирджиния несомненно наполняет смыслом мое существование, но где-то в самой глубине моего естества эта пропасть остается незаполненной. Дело в том, что Вирджиния -- не тот человек, которого я мог бы защитить. Скорее наоборот, это она защищает от превратностей судьбы меня -- одинокого, несчастного человека (моя мать умерла пятнадцать лет назад). Вот так и получается, что невостребованное желание заботы продолжает существовать во мне тайком и взывает из самых глубин моего существа. Я тешу себя мечтами о ребенке, да о самом обыкновенном ребенке, который не по обязанности, а по зову сердца утолял бы мою жажду давать нежность, заботиться, помогать... Раньше я, бывало, пытался этот поток отеческих эмоций излить на Педро. Но он ни разу не дал мне возможности проявить мои чувства. Своим поведением старательного наемного работника он мгновенно воссоздавал тот разделявший нас барьер, который я пытался разрушить. 25 сентября Вирджиния является президентом женской ассоциации "Игрушка для бедного ребенка". Эта организация занимается тем, что в течение года собирает, где только возможно, подарочный фонд, а под Рождество раздает игрушки нуждающимся детям. Сейчас Вирджиния одержима идеей организации целой серии благотворительных праздников, чтобы в этом году превзойти прошлогодние подобные мероприятия по количеству. Я далек от того, чтобы недооценивать значимость этой деятельности. Наоборот, мне кажется, это очень важное дело, в условиях нашего сурового общества оно пробуждает в людях лучшие чувства и, говоря в самом широком смысле, способствует развитию культуры. Вот только мне хотел ось бы... Не принимая во внимание тяжесть моей работы и общественных нагрузок, движимая, несомненно, только лучшими чувствами, Вирджиния попросила, чтобы я взял на себя труд координировать организацию ее мероприятий. С большим огорчением я был вынужден объяснить ей, что моя работа, повседневные дела, Союз и "Вестник" не позволяют мне принять ее предложение. Похоже, она не признала достаточно вескими мои доводы и полушутя-полувсерьез обвинила меня в душевной черствости и недостатке любви к людям. 27 сентября Я в растерянности. Сдержанность и такт -- мои характерные качества, и я привык рассчитывать на подобное отношение к себе со стороны тех, кого ценю и уважаю. Сегодня получил письмо от господина Гальвеса, письмо сухое, оскорбительное по сути, но тем не менее (неизвестно как так получилось), вежливое. В своем послании он предлагает мне хранить молчание в отношении того, что, по его словам, является "серьезным делом двух достойных людей". Между прочим, сие чудо красноречия относится к той мерзости, в которой он осмелился предложить мне участвовать. Я не знаю точно, до какой степени можно растянуть значение слово "достойный", но каким бы расплывчатым и эластичным оно ни было, вряд ли им можно объединять господина Гальвеса со мной. Письмо заканчивается следующими словами: "Я также буду премного признателен Вам, если Вы изволите порекомендовать некой персоне проявить сдержанность в разговорах на эту тему". И после всего он еще осмеливается сделать приписку: "Ваш искренний и верный друг, собрат по Союзу" и так далее. Эх, Вирджиния, Вирджиния! Как же тяжело и больно проходит для меня открытие твоих недостатков! Ведь господин Гальвес абсолютно прав. Он, безусловно, мерзавец, но сути дела это не меняет -- в своих претензиях он прав. И с полным правом требует от меня хранить молчание. Что ж, попробую сделать то, что в моих силах. По крайней мере, нужно попытаться предотвратить дальнейшее распространение слухов о его деятельности. 28сентября Раньше, то есть до самого последнего времени, мне и в голову не приходило, что у Вирджинии могут быть недостатки. Теперь же, оперируя логикой и действуя с обычной точки зрения вполне оправданно, я попытаюсь увидеть, изучить и по возможности простить ей ее недостатки в надежде на то, что когда-нибудь она от них избавится. Пока что я ограничусь одной чертой Вирджинии: у нее есть неприятная привычка руководствоваться не собственными суждениями, а тем, "что говорят люди", и основывать свои заключения на слухах, распространившихся в среде ее знакомых. Например, говоря о ком-либо, она никогда не скажет: "Мне кажется, что..." -- наоборот, она непременно отметит, что "О таком-то или такой-то говорят..." или: "Мне сказали о нем или о ней...", либо: "Я слышала, как о них говорили...". И так постоянно. Молю Бога, чтобы он не дал истощиться запасам моего терпения. На днях, говоря о Марии, Вирджиния заявила: "Я, может быть, и ошибаюсь, но, учитывая то, что ее часто видят в разных домах, меня кое о чем предупредили в отношении этой особы". 1 октября Господин священник, чье недремлющее око постоянно следит за тем, что происходит в Моральном союзе, основателем и духовным наставником коего он является, тем не менее настаивает на том, чтобы у организации было независимое руководство. Сегодня у нас было очень важное собрание. Возникла необходимость избрания исполняющего обязанности президента Союза в связи с длительным отсутствием в городе вице-президента (сам президент скончался в начале года, мир праху его). Вопреки тому, как это происходило раньше, процедура избрания президента превратилась в нашем Союзе в мучительное, почти безнадежное дело -- и все из-за печального совпадения, которое с заслуживающей лучшего применения регулярностью повторялось четыре раза за последние четыре года. В течение последних четырех лет четыре президента Союза умерли (один за другим), причем каждый скончался в начале года вскоре после своего избрания. На этот раз ввиду того, что избирать предстояло всего лишь исполняющего обязанности президента, дело вроде бы не представлялось трудным. Тем не менее даже те члены Союза, которые из-за своего откровенно невысокого интеллектуального уровня не подвергались ни малейшей опасности быть избранными, явно проявляли нервозность и обеспокоенность. Процедура голосования повторялась дважды, и дважды избранные коллеги брали самоотвод, называя в качестве причины недостаток заслуг перед Союзом или же времени для исполнения столь почетной обязанности. Союз рисковал оказаться в весьма щекотливом положении. В зале сгущалась атмосфера нервозности и страха. Священник, пытаясь сохранять внешнее спокойствие, не единожды вынужден был доставать платок, чтобы отереть пот со лба. Третье голосование, результатов которого присутствующие ждали, как оглашения приговора, назначило исполняющим обязанности президента -- кого бы вы думали? -- господина Гальвеса. После того, как господин священник дрожащим голосом зачитал решение собрания, раздались аплодисменты, пожалуй, более бурные, чем в предыдущие два раза. Ко всеобщему удивлению, господин Гальвес не только согласился с избранием, но и поблагодарил оказавших ему доверие за эту, по его словам, "еще не заслуженную им честь" . Он пообещал неустанно работать на благо нашего общего дела, для чего попросил поддержки всех членов Союза, обратив в особенности внимание на тех, кто носит звание "Заслуженных". Господин священник с облегчением вздохнул, в последний раз вытер пот со лба и в ответ на речь господина Гальвеса произнес нечто, из чего следовало, что перед нами не кто иной, как "еще один героический легионер христианского воинства". Присутствующие обступили вновь избранного. Волей случая я оказался рядом, и я с отвращением вспоминаю неискреннее объятие, которым был вынужден наградить господина Гальвеса. 5 октября Я понял, что никогда не смогу стать таким, как Вирджиния, и что мне к тому же никоим образом не хотелось бы этого. Для того чтобы видеть только красоту, приходится закрывать глаза на реальный мир, по крайней мере, на большую его часть. Жизнь представляет собой, несомненно, прекрасный пейзаж, но на его фоне происходят тысячи грустных и грязных событий. 7 октября Похоже, что вести дневник входит в моду. Совершенно случайно на глаза мне попалась раскрытая тетрадка Марии, лежащая на ее столе. Сразу же поняв, что записи имеют исключительно личный характер, я отодвинул тетрадь от себя. Тем не менее несколько строчек, которые я непроизвольно успел прочитать, глубоко врезались мне в память. Звучат они так: "Мой начальник очень добр ко мне. Впервые в жизни я ощущаю себя под защитой и покровительством великодушного человека". Сознание того, что, читая чужой дневник, я преступаю границы дозволенного, победило проснувшееся во мне греховное любопытство, и я поспешил вернуть тетрадь на место. Я был тронут и смущен -- так можно коротко описать испытываемое мною в тот момент чувство. Неужели в мире есть человек, которому я помогаю и которого защищаю от излишних тягот? Хочется плакать от счастья. Вызвав в памяти образ сеньориты Марии, я ощущаю, как сердце мое переполняется столь долго сдерживаемыми чувствами. Нет, нужно непременно сделать для нее что-то доброе, что-то, что реально подтвердило бы ее правоту в отношении ко мне. Начну, пожалуй, с того, что заменю эту старую и некрасивую конторку, за которой она сидит, на современный письменный стол. 10 октября Мои визиты к Вирджинии проходят так буднично, что я, наверное, воздержусь от их описания. Вообще, она меня в последнее время несколько разочаровывает. Вот, например, взять ее привычку постоянно давать мне советы. А на днях она вдруг заявила, что я хожу по улицам, совершенно не замечая ничего вокруг, в силу чего, по ее словам, частенько натыкаюсь на людей, а время от времени и на столбы. Вдобавок ко всему Вирджиния вдруг завела себе сразу и щенка, и попугая. Попугай пока что не умеет говорить и ограничивается тем, что издает неприятные крики. Вирджиния испытывает величайшее наслаждение, терпеливо обучая его произносить несколько слов, в числе которых видное место занимает мое имя -- что мне совсем не по душе. 298 Разумеется, все это сущие пустяки, которые никак не могут ни повлиять на мое к ней отношение, ни омрачить в моем сознании ее светлый образ. Тем не менее следует попытаться вообще не обращать внимания на все эти мелкие, но досадные пустячки. 11 октября Неизвестно, кто еще хуже -- попугай или щенок. Вчера вечером, пока Вирджиния играла "Танец часов", щенок решил посвятить себя планомерному уничтожению моей шляпы. Закончив экзекуцию, он вбежал в гостиную с подкладкой в зубах и с лентой, обмотавшейся вокруг его мордочки. Нет, конечно, шляпа была далеко не новой, и куда больше меня огорчило то, в какой восторг привело Вирджинию вышеописанное происшествие. На этот раз я не стал пускаться в расчеты, памятуя о том, к каким плачевным результатам приводит стремление к экономии, а просто пошел в магазин и купил шляпу моей любимой фирмы. Когда пойду в гости к Вирджинии, глаз с нее не буду сводить. 15 октября Господин священник, воспользовавшись нашей случайной встречей на улице, сообщил мне, что не будет иметь ничего против, если мы с Вирджинией перенесем предстоящую свадьбу на более ранний срок. При этом он не стал прибегать к языку сложных аллюзий, которым обычно пользуется просто мастерски. В заключение он заметил, что капитал Вирджинии нуждается в более разумном и аккуратном расходовании. Если честно, я не вижу серьезных причин тому, чтобы переносить дату свадьбы. Тем не менее нужно будет поговорить об этом с Вирджинией. Что же касается ее капитала и прочей собственности, я действительно собираюсь уделить им самое пристальное внимание, но только в узко профессиональном смысле. 18 октября То, что я сегодня узнал, потрясло меня до глубины души: оказывается, у покойного супруга Вирджинии осталось три внебрачных сына. Я ни за что не поверил бы в такое, если бы не авторитет и всем известная честность человека, поведавшего мне эту новость. Мать детей тоже умерла, и следовательно, сироты остались брошенными на произвол судьбы. Босые, одетые в лохмотья, они живут около городского рынка, зарабатывая себе на пропитание мелким воровством и выполняя разную черную и унизительную работу. Один вопрос не дает мне покоя: знает ли об этом Вирджиния? А если знает -- то как она может продолжать со спокойной совестью раздавать игрушки чужим детям, когда от голода едва не умирают родные дети ее мужа? Супруг Вирджинии! Заслуженный член Морального союза! Вдумчивый читатель "Размышлений!" Неужели это возможно? Неужели все это правда? Нет, нужно все хорошенько проверить и выяснить наверняка. 19 октября Я отказываюсь поверить в спасение души покойного мужа Вирджинии, получив возможность увидеть собственными глазами три гротескные пародии на его лицо. Мрачная физиономия покойного изрядно деформирована в лицах его детей голодом и нищетой, но тем не менее остается безошибочно узнаваемой. Пока что я не могу ничего сделать для этих несчастных, но как только мы с Вирджинией вступим в законный брак, я возьму на себя ответственность за спасение их из нищеты. В любом случае нужно будет поговорить с Вирджинией, нельзя допустить, чтобы было опорочено доброе имя человека, чью фамилию она все еще носит. 24 октября День ото дня Мария вызывает во мне все большее уважение. Начать с того, что ей удалось заметно улучшить общий вид нашей конторы и состояние дел в ней. У Марии имеется какая-то врожденная страсть к порядку. Старую систему хранения корреспонденции она заменила новым методом архивирования, обладающим рядом несомненных преимуществ. Старая пишущая машинка уже не вписывалась в интерьер, и я с удовольствием приобрел новую, чтобы Марии было приятнее работать. Мебель в кабинетах заняла идеальные места, и в общем без существенных затрат наше учреждение стало выглядеть обновленным и куда более приятным. Марии новый стол явно нравится, и все вроде бы идет хорошо, вот только печать страдания по-прежнему не сходит с ее лица. Время от времени я спрашиваю ее: "У Вас какие-то неприятности? Что-то случилось? Может быть, Вам приходится по-прежнему подрабатывать по ночам?" Она лишь грустно улыбается и отвечает: "Нет-нет, что Вы. У меня все хорошо, все в порядке..." 25 октября Хорошенько поразмыслив, я понял, что зарплату Марии никак нельзя назвать высокой. Подозреваю, что она вынуждена подрабатывать шитьем и поэтому постоянно не высыпается. Раз уж я взял ее под покровительство (пусть и не зафиксированное документально), решение повысить ей жалованье было принято мною быстро и с легким сердцем. Она бросилась благодарить меня с таким волнением, что я было испугался, не обидел ли ее чем-либо. Вот ведь как бывает: ищешь себе секретаршу, а находишь прекрасную, благородную женскую душу. К тому же, признаюсь, бледное лицо Марии -- это самый чистый и светлый женский лик, который мне когда-либо доводилось видеть. 27 октября Близится конец моей холостяцкой жизни. Осталось уже не четыре, а каких-то два месяца до нашей с Вирджинией свадьбы. Так мы решили с ней вчера, приняв во внимание слова уважаемого нами священника. Я хотел воспользоваться случаем и завести разговор о детях ее мужа, но случая-то как раз и не представилось. Вирджиния опередила меня, в очередной раз принявшись возносить панегирики своему покойному супругу. Нет, она явно и понятия не имеет о существовании этих бедняжек. Как бы помягче начать столь деликатный разговор, чтобы не ранить ее нежную Душу? 28 октября Мысль о скором вступлении в брак перестает казаться мне такой заманчивой, какой представлялась на более дальней дистанции. Видимо, холостяк во мне не собирается сдаваться без боя. И дело не в том, что мне вдруг разонравилась Вирджиния. Если рассуждать здраво и спокойно, она полностью отвечает идеалу женщины, каким я его себе представляю. Недостатки? А у кого их нет? Конечно, и неумение держать язык за зубами, и поверхностность суждений, но ведь это все не столь и важно. Ведь я женюсь на добродетельной женщине и должен быть одним этим доволен. 30 октября Сегодня я узнал то, что может -- если, конечно, подтвердится -- изрядно осложнить мою будущую семейную жизнь. Неприятные для меня известия я получил от женщины, и следовательно, их истинность нуждается в тщательной проверке и убедительном подтверждении. Тем не менее то, что мне было рассказано, не может не вызывать серьезнейшей озабоченности. Во-первых, Вирджиния, оказывается, прекрасно знает о существовании внебрачных детей своего мужа, знает и о бедственном их положении. Вторая новость носит весьма интимный характер и касается несчастной судьбы Вирджинии в связи с ее несостоявшимся материнством. От нее самой мне было известно, что оба ее ребенка умерли в младенческом возрасте. Теперь же меня уверяют в том, что обоим малышам не дали появиться на свет. По крайней мере, естественным образом. В отношении обоих сообщений я проявляю разумное недоверие и скорее склонен расценить их как проявление свойственного многим людям праздного злословия. Желание опорочить ближнего, словно ржавчина, насквозь пронизывает небольшие городки вроде нашего, разрушая единство общества. Ох уж это мне всеобщее безликое желание испортить репутацию ближнего, запустить в оборот фальшивую монету злобной клеветы! (Моя кухарка Пруденсия является в нашем доме своего рода особо чувствительным термометром, отмечающим малейшие изменения температуры настроения жителей всех близлежащих кварталов.) 31 октября Мой ум целиком и полностью занят решением серьезных проблем экономического, чисто материального характера, неизбежно встающих передо мной с приближением дня свадьбы. Время просто бежит! Не стоит приводить здесь перечень моих забот. Похоже, ведение дневника потеряло всякий смысл. Женившись, я тотчас же уничтожу его. А впрочем -- нет. Наверное, его стоит оставить на память -- как вспоминание о холостяцкой жизни. 9 ноября Вокруг меня происходит что-то странное. Еще вчера я ничего не замечал, ни о чем не догадывался, а сегодня от моего спокойствия не осталось и следа. Готов поклясться, что незаметно для меня случилось что-то очень неприятное, поставившее меня в центр общего внимания. Я почти физически ощущаю, как мое появление на улице поднимает целое облако любопытства окружающих, которое за моей спиной превращается в целый ливень недобрых комментариев. И дело не в предстоящей свадьбе. Об этом всем давно известно, и потому -- никому не интересно. Нет, тут дело в другом, и не замеченная мною буря разразилась именно сегодня, во время воскресной мессы, которую я не имею обыкновения пропускать. Еще вчера я мог наслаждаться покоем или же спокойно работать. А сегодня... Я вернулся из церкви почти бегом, подгоняемый колючими взглядами, и вот я дома -- и уже несколько часов подряд задаю себе вопрос о причинах такой перемены отношения ко мне со стороны соседей. Если честно, то мне уже просто-напросто не хватает смелости выйти на улицу. Нет, надо успокоиться. Разве у меня запятнанная совесть? Я что-то украл? Кого-то убил? Нет! Значит, я могу спать спокойно. Моя жизнь чиста как свежевымытое зеркало. 10 ноября Ну и день! Господи, ну и день! Встав рано утром после почти бессонной ночи, я отправился в контору несколько раньше обычного. По дороге меня провожали все те же недобрые взгляды. Я едва не сошел с ума и немного успокоился, только оказавшись в своем кабинете. Здесь я в безопасности, теперь мне предстоит выработать план действий. Неожиданно открывается дверь и в помещении появляется Мария, которую я даже не сразу узнаю. Она входит не дыша, как человек, бегущий от смертельной опасности, укрывающийся за первой попавшейся дверью. Мария бледна, бледнее обычного, ее огромные глаза на бледном лице -- словно две отметины приближающейся смерти. Я иду ей навстречу, беру за руку, предлагаю сесть. Я в полной растерянности. Она пристально смотрит на меня и вдруг начинает рыдать. Плачет она так, как может плакать только человек, долго скрывавший свое горе. Этот плач настолько трогает меня, что некоторое время я не могу вымолвить ни единого слова. Все ее тело содрогается от рыданий, лицо закрыто мокрыми от слез ладонями; Мария плачет, словно искупая все грехи сего мира. Забыв обо всем, я молча смотрю на нее. Мой взгляд обегает дрожащее тело Марии и вдруг останавливается, словно зацепившись за едва заметный изгиб линии ее живота. Как бы ни было это тяжело и болезненно, мои сомнения превращаются в твердую уверенность. Живот Марии, ставший чуть более округлым, чем раньше, дает мне ключ к разгадке всей драмы. В горле у меня застревает превращающийся в сдавленный стон крик: "Бедняжка!" Мария больше не плачет. Она снова красива, красива какой-то особой неземной, вызывающей не восхищение, но жалость красотою. Она молчит, ибо уверена в том, что нет на земле слов, которыми можно убедить мужчину в том, что она не виновата. Ей прекрасно известно, что ни судьба, ни любовь, ни нищета, -- ничто не является уважительной причиной, оправдывающей девушку, потерявшую невинность. Знает она и то, что никакие слова не могут превзойти по выразительности язык слез и молчания. Знает -- и потому молчит. Она вверила свою судьбу в мои руки и теперь ждет. г Там, за дверью, шатается, рушится, гибнет мир. Пусть, ведь подлинная вселенная сейчас сконцентрировалась в этой комнате; рожденная в моем сердце, она целиком зависит от того, какое решение я приму. Я не помню, сколько продолжался наш разговор; не помню, как и когда он перестал быть диалогом молчаливых взглядов. Я знаю лишь одно: Мария доверилась мне, даже не задавшись вопросом, что и я могу оказаться на стороне большинства. Чуть позже мне принесли два письма, два посмертных послания из мира, в котором я существовал раньше. Две точки отсчета этого мира, две его основные координаты -- Вирджиния и Моральный союз -- объединились в гневном порыве, вменяя мне в вину низость, позор, бесчестье. Письма не обижают, не ранят меня, не вызывают желания дать отповедь авторам. Зачем? Они принадлежат прошлому, в котором осталось все то, что теперь не представляет для меня никакого значения. Я осознаю, почему в мире нет правды и справедливости, почему мы так часто даже и не пытаемся добиваться их. Чтобы понять это, не нужно быть особо мудрым и образованным. Все очень просто: для того чтобы быть справедливым, зачастую нужно пожертвовать собственным благополучием. Я не в силах изменить законы, по которым живет мир. Не дано мне влиять и на людские души. А раз так -- мне следует смириться и пойти на уступки. Спрятать поглубже с таким трудом постигнутую истину и вернуться в этот мир, вернуться по дороге свойственной ему лжи. Сейчас я закончу писать и пойду к священнику. Сегодня я иду не за тем, чтобы попросить у него совета. Просто мне нужен кислород, который вдруг исчез из воздуха, которым я дышу. Мне нужно подтвердить свое право называться мужчиной, пусть даже ценой большой лжи. 11 ноября Поговорил со священником. Теперь Союзу не придется слать мне нравоучительные письма. Я покаялся в том грехе, который мне так старательно вменили в вину. Кстати, реши я сейчас оставить бедную девушку наедине с ее несчастьями, в которых я никоим образом не виновен, мир повернулся бы ко мне приветливо улыбающимся лицом, моя репутация была бы восстановлена, уладилось бы дело и с весьма выгодным для меня браком. Но мне и в голову не приходит продумать и взвесить, насколько Мария может быть сама виноватой в своих бедах. Мария для меня -- тот человек, что в самый трудный момент жизни, будучи абсолютно беззащитным, доверился мне и, раскрыв душу, принял ту помощь и поддержку, которые я в силах оказать. Я счастлив, я наконец осознал, что жил, понимая мир превратно. Оказывается, тот идеал рыцарского служения, к которому я так стремился, вовсе не обязательно совпадает с чистотой помыслов настоящего мужчины. Если бы Вирджиния вместо того, чтобы в своем письме обвинять меня во всех смертных грехах, произнесла или прислала мне всего одну фразу: "Я не верю", -- я бы и по сей день не понял, что жил неправильной и неправедной жизнью. 26 ноября Мария брала заказы на шитье едва ли не во всех богатых домах города. И вот в одном из них, в одной из этих достойнейших семей нашелся подонок, который обесчестил ее, но, сам того не желая, своей низостью разбудил во мне другого человека, мое другое "я", о существовании которого мне до сих пор не было ничего известно. Кем бы ни был тот мерзавец, ему не удастся забрать у меня ребенка Марии, которого она носит под сердцем, ибо теперь этот ребенок мой -- по всем человеческим и божественным законам. О, эти бедные, всеми осмеиваемые законы, давно потерявшие свою непреложность и изначальный смысл! 29 ноября Сегодня утром скончался господин Гальвес, исполнявший обязанности президента Морального союза. Его внезапная смерть произвела на всех глубокое впечатление: во-первых, он был еще далеко не стар и к тому же умел с особым вкусом, даже с шиком, совершать благие дела (так, например, это именно ему помещение, где собирается Союз, обязано изящными жалюзи на окнах). Впрочем, репутация его никогда не была особо чистой по причине того, что занимался он весьма скользким и неприглядным делом -- ростовщичеством. Я и сам как-то раз позволил себе весьма жесткие суждения о его поступках, и хотя у меня было немало возможностей убедиться в правоте своих подозрений, я все же склонен полагать, что в своем осуждении покойного зашел излишне далеко. Похороны будут пышными. Да простит его Бог. 30 ноября Сегодня мимо нашего окна проследовала траурная процессия. Хоронили господина Гальве-са. Взглянув на Марию, я увидел, как изменялось ее лицо. Сначала болезненное напряжение сковало его; потом появилась едва заметная полуулыбка облегчения. Затем Мария снова помрачнела, глаза ее наполнились слезами, и она спрятала лицо, опустив голову мне на грудь. Господи! Господи! Я все всем прощу, все забуду, мне ничего не надо, только не дай мне забыть испытанную в тот миг радость! 22 декабря Со смертью пятого президента Моральный союз оказался на грани распада. Господину священнику пришлось признать, что теперь только самоубийца согласится взять на себя руководство нашей организацией. И все-таки Союзу удалось выстоять: теперь он действует под руководством совета управляющих, состоящего из восьми ответственных членов. Меня приглашали стать членом совета, но я был вынужден отклонить предложение. Теперь рядом со мной живет молодая женщина, о которой я должен неустанно заботиться. Мне теперь не до союзов и не до советов управляющих. 24декабря Не могу не думать о трех несчастных детях, живущих в нищете, -- в то время, как я намериваюсь обеспечить защиту лишь одному ребенку, которому была уготована та же участь. Зачатые, рожденные и живущие без любви, они будут унесены ветром судьбы, словно горсть сухих листьев. А там, на кладбище, твердо и непреклонно будет стоять прекрасный памятник, и у его подножия будут зарастать мхом слова светлой эпитафии. 1941 ПОСЛЕСЛОВИЕ Хорхе Луис Борхес был не только великим писателем, но и великим читателем. Нисколько не умаляя себя как литератора, он признавался: "Иные гордятся каждой написанной книгой, я -- любою прочтенной". Но попасть в число "любимчиков" Борхеса было отнюдь не просто. Так, например, из всей мексиканской литературы он выбрал для своей "библиотеки симпатий" произведения только двух авторов -- Хуана Рульфо и Хуана Хосе Арреолы. Такой выбор назвать случайным нельзя. Оба мексиканских писателя соединяют в своем творчестве свободу вымысла с краткостью изложения -- то, что больше всего и ценил в литературе Борхес. Книга Хуана Рульфо уже вышла в "Личной библиотеке Борхеса". Теперь настал черед Арреолы. Как и Борхес, Арреола чаще всего работает в сфере "культура -- культура". Как и Борхес, он пишет в основном короткие рассказы. Но если Борхес поставил перед собой задачу "написать постскриптум ко всему корпусу мировой литературы", то Арреола (подражая Кортасару? опережая его?) с искусством и культурой -- играет. Всегда с наслаждением: вдохновенно, легко, остроумно. И почти всегда -- иронично. (Как здесь правильнее будет сказать: по-кортасаровски? по-арреоловски?) Арреола играет ситуациями и словами -- подобно тому, как это делали индейцы, не знавшие письменности и ценившие слово произнесенное: фразу можно было "попробовать на зуб". ("Больше всего на свете я люблю звучащее слово", -- признавался писатель.) Цитат -- явных, скрытых, придуманных -- в рассказах Арреолы (как и у Борхеса) великое множество. Досконально изучив европейскую -- прежде всего романскую -- литературу, он посмеивается над ней. Без тени какой-либо злобы -- как любящий сын. Легко представить: Арреола пишет и улыбается -- в реальные? вымышленные? -- но все равно усы. И единственный упрек, который бросали Арреоле коллеги: слишком хороший стилист. Этим мог бы похвастаться разве что только сам Борхес. Удивительна магия арреоловского таланта: подлинные факты истории и культуры, не измененные ни на йоту, предстают в рассказах как вымыслы, как порождения не скованной ничем фантазии. Греки, римляне, французы, мексиканцы мелькают перед нами, словно в чудесном многокрасочном калейдоскопе. Подчас Арреола любит не называть героев своих рассказов по именам ("фигура умолчания"), но их легко "вычислить" -- таковы Франсуа Вийон ("Эпитафия") или Леонардо да Винчи ("Ученик", "Cocktail party"). Подчас его героев узнать трудно -- так можно, пожалуй, лишь предположить, что брат Лоренсо ("Обращенный") -- это святой великомученик Лаврентий. ...Перешагнувший 80-летний рубеж жизни, Хуан Хосе Арреола -- уже давно классик мексиканской литературы. Почитаемый (что ему, возможно, приятно) и -- главное! -- читаемый (что приятно безо всякого сомнения). Сборник миниатюр "Побасенки", впервые вышедший в 1952 году, получивший мексиканскую литературную премию и за полвека много раз переиздававшийся, пользуется в испаноязычных странах огромным читательским успехом. Последние десять лет новых книг Арреола не выпускает. И написал он за свою долгую жизнь, можно сказать, немного. А для русских читателей Хуан Хосе Арреола -- практически неизвестный автор: в различных антологиях и журналах, начиная с 1961 года, было опубликовано меньше десятка его коротких новелл. В данный сборник полностью вошли две самые знаменитые книги мексиканского прозаика (о них в своем предисловии упоминает и Борхес). Новые переводы выполнены, а старые сверены по изданию: Arreola J. J. Confabulario total. 1941-1961. Mexico, 1962. С пристрастной радостью прочтенный Борхесом, Арреола пришел теперь и к русскому читателю. Будем надеяться, что в России к замечательному мексиканскому новеллисту отнесутся с неменьшей симпатией, чем та, с какой отнесся к нему великий писатель и читатель Хорхе Луис Борхес. Виктор Андреев