е со мной к резервуару -- остальные стояли ярдах в двадцати от нас и явно нервничали. -- Что вас гложет?-- упорствовал я.-- В воде есть что-то плохое? Я присмотрелся повнимательнее и убедился, что под водой вершилась бурная деятельность. Я разглядел в пятнах света лягушек на всех стадиях развития: от головастиков с непомерно большими головами и хвостами, как у сперматозоидов, до полноценных пятнистых особей с длинными белыми лапками. Из всех живых существ в этой местности лягушки единственные казались вполне довольными жизнью, и я им искренне позавидовал. -- Можете не отвечать,-- сказал я Итело.-- Лягушки, да? Это из-за них вы не можете напоить скот? Он сокрушенно покачал головой. -- Да, из-за лягушек. -- Откуда они там взялись? На этот вопрос Итело не смог ответить. Все, что он знал, это что загадочные, невиданные доселе существа с месяц назад завелись в цистерне и воспрепятствовали поению скота. Вот оно, лежавшее на его народе проклятие! -- Проклятие?-- удивился я.-- Принц, вы же поездили по свету. Неужели вам в колледже ни разу не показали лягушку -- хотя бы на картинке? Это совершенно безобидные существа. -- О да,-- ответствовал принц. -- Значит, вы понимаете, что ваши драгоценные коровы не подохнут из-за нескольких безобидных зверюшек? Он воздел руки к небесам и глубоко вздохнул. -- В воде не должно быть никаких живых существ. -- Так почему вы от них не избавились? -- Нет-нет, как можно? Нельзя обижать животных. -- А, принц, кончайте нести чушь. Есть много способов очистить воду. Лягушек можно отравить, отфильтровать... Говорю вам -- тысяча и один способ! Он закусил губу и закрыл глаза, одновременно издавая возбужденные междометия, чтобы показать, насколько неприемлемо мое предложение. Потом с шумом выпустил воздух из ноздрей и потряс головой. -- Слушайте, принц,-- не унимался я.-- Давайте покумекаем. Если так и дальше пойдет, ваша деревня превратится в сплошное коровье кладбище. Дождя ожидать не приходится: сезон кончился. Вам крайне необходима вода. И она у вас есть -- целый огромный резервуар. Послушайте.-- В этом месте я понизил голос до шепота.-- Я сам склонен поступать нелогично, но это -- вопрос жизни и смерти. -- О, сэр,-- произнес Итело.-- Люди напуганы. Они никогда не видели таких животных. -- В последний раз,-- припомнил я,-- нашествие лягушек имело место в Египте. Этот эпизод еще больше усилил во мне ощущение доисторической эпохи. Так вот почему народ арневи встретил нас водопадом слез! Оригинально, чтобы не сказать больше! Теперь, когда все встало на свои места, вода в цистерне показалась мне черной! Она прямо-таки кишела лягушками, которые резвились вовсю. Некоторые выпрыгивали на мокрый камень -- красно-бело-зеленые, с трясущимся горлом и выпученными глазками. Я неодобрительно покачал головой, причем это неодобрение относилось не столько к лягушкам, сколько к себе самому. Если старому дураку приспичило шастать по свету, он должен быть готов к встрече с самыми дурацкими феноменами. -- Ну, погодите, сукины дети,-- мысленно сказал я этим тварям,-- вы у меня еще попляшете в аду, прежде чем я слиняю отсюда. ГЛАВА 6 Над цистерной с теплой водой, поочередно принимавшей желтый, зеленый и черный цвет, вилась мошкара. Я сказал Итело: -- Вам нельзя обижать животных. Но что, если придет посторонний человек вроде меня и сделает это за вас? По поведению Итело я понял, что он не вправе поощрять меня к уничтожению живых существ, но, если я сделаю это на свой страх и риск, он и его народ будут считать меня избавителем. Он не дал прямого ответа на мой вопрос, однако продолжал вздыхать и приговаривать: -- Плохие времена. Исключительно тяжелые времена. -- Ладно, Итело, предоставьте это мне. И я заскрежетал зубами в полной уверенности, что мне суждено стать палачом лягушек. Дело в том, что арневи питаются почти исключительно молоком, так что их жизнь в буквальном смысле зависит от коров. Они не едят мяса, за исключением тех случаев, когда совершают обряд по случаю естественной смерти любимого животного. И то они считают это формой каннибализма и обильно проливают слезы. Потеря сразу нескольких коров стала для них катастрофой. Так что, уходя прочь от цистерны, я словно уносил ее с собой; ее содержимое вошло в мою кровь и плоть и плескалось во мне при каждом шаге. Мы направились к "моей" хижине. Я хотел немного привести себя в порядок перед представлением королеве. По дороге я прочел принцу небольшую лекцию. -- Знаете, почему евреи потерпели поражение от римлян? Потому что воздерживались от боевых действий в субботу. Ваши проблемы с водой -- из той же оперы. Неужели соблюдение традиций важнее вашей жизни и жизни коров? Надо жить -- хотя бы для того, чтобы создать новую традицию! Принц слушал и время от времени вставлял реплики: -- В самом деле? Гм. Интересно. Просто поразительно! Хижина, где нам с Ромилайу предстояло квартировать, стояла в глубине небольшого дворика и была, как другие, сделана из глины, с конической крышей. Внутри было светло и пусто; у меня возникло ощущение непрочности. Под потолком на значительном расстоянии друг от друга были уложены просмоленные балки, а поверх них настелены пальмовые листья. Я сел на что- то вроде низкой табуретки. Итело, который вошел вслед за мной, оставив свою свиту жариться на солнцепеке, сел напротив меня, а Ромилайу принялся распаковывать вещи. Жара достигла верхней точки; тишина царила мертвая, только у нас над головами среди стеблей шуршали крошечные существа -- какие- нибудь жучки, или маленькие птички, или летучие мыши. Я так вымотался, что не было сил даже выпить, хотя мы прихватили с собой несколько фляжек с "бурбоном", и не мог думать ни о чем, кроме треклятых лягушек. Однако принц рвался поговорить; поначалу я принял это за проявление общительности, но потом заподозрил некую цель и насторожился. -- Я учился в школе в Малинди,-- рассказывал он.-- Чудесный, замечательный город! Позднее я посетил этот городок на восточном побережье, с причалом для одномачтовых судов -- один из центров арабской работорговли. Итело поведал мне о своих странствиях вместе с приятелем, Дахфу, теперешним королем варири. Они ходили по Красному морю и работали на железной дороге, еще перед первой мировой войной проложенной турками к Аль-Медине. С этой историей я был немного знаком: моя мать принимала активное участие в борьбе армян, -- а из книг о Лоуренсе Аравийском узнал, как широко система американского образования распространилась на Среднем Востоке. Если не ошибаюсь, молодые турецкие радикалы, в том числе знаменитый Энвер-паша, обучались в американских школах -- хотя я не раз задавался вопросом: каким образом они переходили от "Деревенского кузнеца" и "Нежной Алисы и смеющейся Аллегры" к войнам, заговорам и кровавой резне. -- Что ж,-- прокомментировал я,-- должно быть, вам было полезно повидать свет. Принц улыбнулся, но во всем его облике появилась какая-то напряженность; он широко расставил колени и уперся в пол сжатой в кулак рукой. Я почувствовал: что-то надвигается. Мы сидели друг против друга на низеньких табуретках в крытой тростником хижине, похожей на большую корзинку для шитья. Все впечатления последних дней -- долгий переход, ночное ржание зебр, неповторимый колорит Африки, больная скотина, плакальщики, желтая вода в цистерне, битком набитой лягушками, -- только-только улеглись у меня в голове. Наступило хрупкое -- чтобы не сказать опасное -- равновесие. -- В чем дело, принц?-- осведомился я наконец. -- Когда к нам является незнакомец, мы совершаем ритуал знакомства посредством вольной борьбы. Это обязательно. -- Нельзя ли разок пропустить или хотя бы отсрочить процедуру? Я выжат, как лимон. -- Ни в коем случае. Все новоприбывшие без исключения обязаны драться. -- Ясно. Полагаю, вы здесь -- бессменный чемпион? Можно было не спрашивать. Конечно, Итело сильнее всех, поэтому именно он подошел нас встретить и поэтому зашел вместе со мной в хижину. -- Знаете, принц, откровенно говоря, я бы охотно сдался без боя. У вас такое богатырское сложение, к тому же я старше. Тем не менее, он проигнорировал мои возражения и, положив ладонь мне на затылок, стал пригибать меня к земле. Я удивился, однако не забыл о вежливости. -- Не надо, принц. Не надо. Боюсь, у меня перед вами весовое преимущество. Главное, я не знал, как к этому отнестись, а Ромилайу никак не отреагировал в ответ на мой вопрошающий взгляд. С моей головы свалился белый тропический шлем с засунутыми под подкладку и закрепленными клейкой лентой паспортом, деньгами и документами. Давно не стриженная поросль курчавых волос встопорщилась. Итело меж тем продолжал пригибать меня к полу. Прижав руки к бокам, и предоставил ему делать со мной все, что заблагорассудится. -- Давайте, давайте,-- твердил он,-- вы обязаны драться со мной, сэр. -- Ей-Богу, принц,-- возразил я,-- это я так дерусь. Думаю, вы не осудите его за то, что он не поверил. Взгромоздившись на меня, он вдруг повалился на бок, а затем, подсунув под меня ступню, как рычаг, подцепил за шею. И, тяжело дыша, проговорил: -- Эй, вы, Хендерсон, деритесь, я вам говорю! В чем дело? -- Ваше высочество. Я -- бывший солдат, почти десантник, в нашем учебном лагере была исключительно жесткая программа. Нас учили убивать, а не заниматься вольной борьбой. В рукопашную со мной лучше не вступать. Я знаю все приемы: например, как разодрать противнику щеку, сломать кость или выбить глаз. Естественно, мне не хочется этого делать. Я стараюсь не прибегать к насилию. В последний раз я одним лишь повышением голоса добился летального исхода. Я начал задыхаться: пыль набилась в ноздри. Но я продолжал увещевать его: -- Поймите, я досконально освоил технологию убийства. Так что давайте не будем. Мы стоим на высокой ступени развития цивилизации -- посвятим же все силы тела и ума борьбе с лягушками. Он сильнее вцепился мне в горло. Я сделал знак, что хочу сказать что- то важное. И сказал: -- Ваше высочество, я действительно серьезный соперник. Он отпустил меня -- должно быть, сильно разочарованный. Я понял это по выражению его лица, когда отирал свое какой-то синей тряпкой, стащив ее со стропила. Наверное, с точки зрения Итело мы уже познакомились. Повидав мир -- по крайней мере от африканского города Малинди до Малой Азии, -- он наверняка встречал никудышных вояк и теперь отнес меня к этой категории. Действительно, в последнее время я изрядно вымотался -- особенно из-за проклятого внутреннего голоса. Стал смотреть на все явления жизни как на лекарства, которые либо улучшат, либо ухудшат мое душевное состояние. Ох уж, это душевное состояние! Не из-за него ли я шастаю по свету? Грусть сделала меня громоздким и неповоротливым -- а ведь когда-то я был легким и подвижным. -- Вы, должно быть, слывете здесь непобедимым, ваше высочество? -- Да, я всегда побеждаю. -- Меня это нисколько не удивляет. Он ответил насмешливым блеском глаз. После того, как я дал вывалять себя в пыли, он решил, что мы уже достаточно знакомы. В его глазах я был громадной, однако беспомощной тушей, состоящей из одного куска, как тотемный столб или галапагосская черепаха. Я понял: чтобы вернуть его уважение, придется и впрямь заняться с ним вольной борьбой. Я отложил шлем и снял тенниску со словами: -- Ладно, ваше высочество, давайте поборемся без дураков. Ромилайу это понравилось не больше, чем вызов Итело, но он не привык лезть в чужие дела. Что же касается принца, то он оживился и занял позицию: присел и прикрыл лицо руками. Я сделал то же самое. Мы стали кружить по тесной хижине. Потом начались захваты; все его плечевые мускулы пришли в движение. Я решил в ожидании вдохновения воспользоваться весовым преимуществом, потому что, если Итело нанесет мне телесные повреждения (с его мускулами это было вполне возможно), я могу потерять голову и применить те самые трюки. Я толкнул его животом (на котором, хотя и в сильно растянутом виде, все еще виднелась татуировка "Фрэнсис") и одновременно поставил ему подножку и двинул в челюсть. Я застиг Итело врасплох; он перекувырнулся в воздухе и грохнулся на пол. Я сам не ожидал, что это будет так легко, поэтому принял его падение за хитрый маневр и, решив не тянуть кота за хвост, обрушился на него всей своей тяжестью, а руками уперся ему в лицо. Таким образом я ослепил принца и перекрыл кислород, а затем хорошенько тюкнул его головой об пол и тотчас пригвоздил к полу. Возблагодарив судьбу за то, что не пришлось применить смертельную технологию, я в тот же миг отпустил Итело. На моей стороне был элемент неожиданности, так что борьба была не совсем честной. По изменению цвета лица Итело я понял, что он сердится. Не проронив ни слова, он снял блузу и зеленый шелковый шарф и глубоко вдохнул; мышцы живота втянулись внутрь и почти достали до позвоночника. Мы сделали несколько кругов по хижине. Я сосредоточился на работе ног, ибо они -- мое слабое место. Принц понял: его главный шанс -- в том, чтобы повалить меня на пол, где я не смогу обрушиться на него всей своей непомерной массой. Стоя напротив него, я принял боевую стойку: сгорбил плечи и по-крабьи расставил локти. Он на большой скорости поднырнул, заехал мне в челюсть и тотчас прыжком оказался позади меня, где благополучно провел захват головы, которую тотчас же начал нещадно сжимать. У него освободилась одна рука. Он мог смазать меня по вывеске, но, видимо, это не допускалось правилами. Вместо этого он попытался повалить меня на спину, однако я плюхнулся на живот, и довольно чувствительно -- на мгновение мне показалось, что у меня лопнула грудная клетка. Кроме того, я больно ударился носом. Впечатление было такое, как будто он раскололся надвое: я вроде бы даже почувствовал, как в щель ворвался воздух. Тем не менее, мне удалось сохранить способность здраво рассуждать, что само по себе уже было великим достижением. С того дня, когда я колол дрова и сорвавшаяся щепка угодила мне в лицо, и я подумал: "Вот он, момент истины!"-- с тех пор я научился извлекать пользу из таких инцидентов, и сейчас это пригодилось. Однако вышеупомянутый возглас получил несколько иное развитие: не "Истина приходит к нам с ударами судьбы", а нечто более заковыристое: "Я-таки помню час, взорвавший сон моей души!" Итело обхватил ногами верхнюю часть моего туловища (из-за пуза ему не удалось бы сделать то же самое с нижней частью) и сжал так, что у меня чуть кровь не остановилась в жилах; язык вывалился, глаза почти выкатились из орбит. Но руки знали свое дело: я нашел выше его колена так называемую приводящую мышцу и сильно надавил на нее большими пальцами обеих рук. Нога разогнулась; я больше не чувствовал на себе мертвую хватку его конечностей и тотчас потянулся к его голове. У Итело были короткие волосы, но их длины хватило, чтобы уцепиться. За волосы я повернул его на сто восемьдесят градусов, схватил за спину и поднял в воздух. Из опасения снести крышу я не стал вертеть его в воздухе, а швырнул на пол и сам плюхнулся сверху. Должно быть, он начинал схватку в полной уверенности в том, что перед ним -- громоздкая, неповоротливая туша, к тому же ослабленная переживаниями. По окончании матча я почти жалел, что победа досталась мне: столько горечи было в его взгляде. Он никак не мог поверить, что это толстое живое бревно сумело отобрать у него чемпионское звание. Когда я приземлился на него во второй раз, он закатил глаза -- и не только из-за тяжести. Было бы верхом неприличия с моей стороны торжествовать победу. Я чувствовал себя не лучше моего поверженного противника. Мы чуть не разнести эту хижину. Ромилайу застыл у стены. Как ни мало я жаждал этой победы, но все-таки не слез с принца до тех пор, пока не убедился, что припечатал его к полу, как полагается. Иначе он счел бы себя оскорбленным. Уверен, под открытым небом он одержал бы верх, но в тесноте оказался беспомощным перед грудой мяса и костей. Опять же, боевой дух. Когда доходит до драки, мне почти нет равных. С юных лет я только и делаю, что дерусь. Но я сказал: -- Ваше высочество, не принимайте близко к сердцу. Он лежал, закрыв лицо ладонями, и даже не пытался встать. Я поискал слова утешения, но на память пришла только какая-то муть из лексикона Лили: мол, того, кто гордится своей физической силой, жизнь научит смирению, и так далее. Я мог бы выложить вам многие ярды подобной чепухи, но ограничился немым сочувствием Итело. Мало того, что его народ пострадал от засухи и нашествия лягушек, так еще и я свалился им на голову, чтобы продемонстрировать в высохшем русле реки Арневи австрийскую зажигалку и дважды пригвоздить к полу их принца. Наконец он поднялся на колени, посыпал шевелюру пылью, а потом взял мою ногу в ботинке на каучуковой подошве и водрузил себе на голову. И заплакал -- куда горше делегации у стен поселка. Но, можете мне поверить, он плакал не только из-за своего поражения. Итело переживал целый комплекс сильных и противоречивых чувств. Я норовил сбросить с себя его ногу, но он не отпускал меня и все повторял: -- О, мистер Хендерсон (он произносил "мистер" как "миста"), теперь я вас знаю! Да, сэр, я вас знаю! Я не сказал ему то, что подумал, а именно: "Неправда, ты меня не знаешь. И никогда не сможешь узнать. Страдания -- вот что всю жизнь помогало мне оставаться в форме. Я таскал камни и месил бетон, колол дрова и управлялся со свиньями -- моя сила не от хорошей жизни. Это был неравный бой. Возьмите от меня победу, она по праву принадлежит вам". За всю свою жизнь я ни разу не проиграл ни одного состязания, сколько бы ни старался. Даже играя в шашки с моими маленькими детьми, сколько бы я ни поддавался и как бы ни переживал, видя, как у них дрожат губы, я все равно каким-то чудом скакал по доске именно туда, куда нужно, и то и дело проходил в дамки. А в душе ругал себя последними словами. Но оказалось, что я не совсем правильно судил о его чувствах. Я понял их только тогда, когда принц встал, заключил меня в объятия, склонил голову мне на плечо, и сказал, что отныне мы -- друзья. Это взволновало меня до глубины души, наполнив все мое существо благодарностью и в то же время горечью. Я сказал: -- Ваше высочество, я счастлив. Я горд. Он неловким, но трогательным жестом взял меня за руку. Я побагровел от смущения -- простительная реакция старого бойца на заслуженную победу. И по-прежнему старался сгладить для него горечь поражения: -- Ваше высочество, у меня за спиной большой опыт. Вы не представляете, насколько большой и какого рода. И вот что он ответил: -- Я знаю вас, сэр. О да, теперь я вас знаю. ГЛАВА 7 Стоило нам выйти из хижины, как по запыленной шевелюре Итело и по тому, как он держался сбоку от меня, все сразу узнали о моей победе, так что не успел я надеть тенниску и тропический шлем, как попал под настоящий шквал аплодисментов. Женщины хлопали, соединив запястья, и раскрывали рты примерно на ту же ширину, что и ладошки. Мужчины свистели, закладывая в рот пальцы и широко раздувая щеки. Сам принц, без тени унижения либо зависти, указывал на меня пальцем и улыбался. Я шепнул Ромилайу: -- Знаешь, что? Африканцы -- чудесные ребята, я их люблю! Королева Виллатале и ее сестра Мталба ждали меня под тростниковым навесом в королевском дворике. Королева восседала на лавке из жердей; позади нее, как флаг, плескалось на ветру красное одеяло. Когда мы -- я и Ромилайу с мешком подарков на спине -- приблизились, старуха улыбнулась. Я сразу отнес ее к определенному типу пожилых женщин. Возможно, вы поймете, что имеется в виду, если я скажу, что ее жирные предплечья мешками нависали над локтями. Я лично считаю это приметой золотого характера. Несмотря на то, что у нее осталось не густо зубов, Виллатале сердечно улыбнулась и протянула мне относительно маленькую руку. Она прямо-таки лучилась добротой; доброта чувствовалась в ее дыхании, а трепетная улыбка содержала все оттенки радушия. Итело подсказал, что я должен протянуть королеве руку; я несказанно удивился, когда она взяла ее и поместила между грудями. По тому, как Итело в момент знакомства приложил мою ладонь к своей груди, я уже знал, что это -- нормальный приветственный жест, просто не ожидал его от женщины. Таким образом, в церемонии знакомства принимали участие не только жар и тяжесть руки, но и спокойное биение ее сердца. Это было естественно, как вращение земли, но для меня явилось большой неожиданностью. Я непроизвольно открыл рот и выкатил глаза, словно участвуя в таинстве. Однако я не мог вечно держать там руку и в конце концов отдернул ее, чтобы в свою очередь приложить к своей груди ладонь королевы со словами: -- Хендерсон. Меня зовут Хендерсон. Весь двор зааплодировал тому, как быстро я усвоил традицию. Я мысленно поздравил себя и перевел дух. Всем своим видом, всеми частями своего тела королева выражала стабильность и душевное равновесие. У нее были седые волосы и широкое лицо с катарактой на одном глазу; она нарядилась в львиную шкуру, завязав львиные лапы узлом на животе. Знай я тогда о львах столько, сколько сейчас, это кое-что сказало бы мне о правительнице арневи. Но и так это произвело на меня сильное впечатление. Я отвесил королеве глубокий поклон и выразил сожалению по поводу постигшей их засухи, мора скота и нашествия лягушек, а также надежду на то, что сейчас, когда чуть ли не единственной похлебкой стали слезы, я не буду им в тягость. Итело перевел мои слова; кажется, они пришлись ей по сердцу. Но даже когда я перечислял постигшие племя несчастья, королева не переставала улыбаться. Это тронуло меня до глубины души, и я дал себе клятву, что не буду знать покоя, пока не найду выхода. "Провалиться мне в тартарары, если я не истреблю чертовых лягушек!" Я дал Ромилайу знак приступить к раздаче подарков. Первым делом он вытащил пластиковый дождевик в такой же пластиковой упаковке. Мне было стыдно за такую дешевку, но я оправдывал себя тем, что путешествовал на своих двоих. И потом, я собирался сделать для племени то, перед чем самые роскошные подношения будут выглядеть сущей безделицей. Но королева царственным жестом соединила запястья и похлопала. Дамы из ее окружения последовали ее примеру, а державшие на руках младенцев высоко подняли их в воздух, словно затем, чтобы необыкновенный гость запечатлелся в их памяти. Мужчины выражали свой восторг мелодичным свистом. Много лет назад сын моего водителя, Винс, пробовал научить меня так свистеть; я до боли растягивал пальцами рот, но так ничего и не добился. Так что теперь я решил, что в качестве вознаграждения за избавление от вредителей попрошу арневи научить меня свистеть. Я сказал Итело: -- Пусть королева простит меня за неудачный подарок. Мне адски стыдно преподносить ее величеству дождевик в засуху. Это все равно что насмешка. Но он заверил меня, что королева довольна, и, по всем признакам, так оно и было. Я возлагал особые надежды на побрякушки и разные штучки-дрючки из ломбардов и гарнизонных магазинов на Третьей авеню. Принцу я презентовал компас с приделанным к нему маленьким биноклем, который не годился даже для наблюдений за птицами. Заметив, что сестра королевы, Мталба, курит, я вручил ей одну из своих австрийских зажигалок с длинным белым фитилем. Местами -- это в первую очередь относится к бюсту -- Мталба была так толста, что кожа порозовела от растяжения. В некоторых районах Африки, чтобы считаться красивой, женщина должна быть тучной. Тем не менее Мталба прибегла к декоративной косметике: выкрасила руки кунжутовым соком, а волосы топорщились от индиго. Она выглядела очень жизнерадостной и шаловливой -- должно быть, была любимицей семьи. В бедрах под свободным платьем она была широка, как софа. Она тоже приложила мою руку к груди, приговаривая: "Мталба охонто" ("Мталба от вас в восторге"). -- Я тоже от нее в восторге,-- сказал я принцу. Я попросил его втолковать королеве, что плащ, в который она поспешила облачиться, так называемый ватерпруф, сделан из непромокаемой ткани, а так как он оказался в затруднении, лизнул рукав. Она истолковала этот жест по- своему и тоже лизнула мне руку. Я чуть не вскрикнул. -- Нельзя кричать, сэр,-- поспешил предупредить Ромилайу. Я сделал над собой усилие и удержался. Королева облизала мне ухо, небритую щеку, а затем прижала мою голову к пышным телесам в области пупка. -- Это еще зачем?-- проворчал я. Ромилайу кивнул косматой головой. -- Нормально, сэр. Все нормально. Я понял, что это -- особый знак внимания. Итело выпятил губы, показывая, что я должен поцеловать Виллатале в живот. Я проглотил слюну. Нижняя губа была рассечена: пострадала при моем падении во время борьбы. Рядом с моим лицом оказался узел из львиных лап. Я почувствовал старушечий пупок. У меня было такое чувство, будто я лечу на воздушном шаре над "Островами Пряностей", то бишь Молуккскими, и меня качают идущие снизу удушливые волны экзотических запахов. Впиваясь в губу, меня нещадно колола собственная щетина. По окончании торжественного эпизода, в ходе которого я в буквальном смысле соприкоснулся с исходившей от королевы эманацией власти, к моей голове потянулась Мталба, чтобы проделать то же самое, но я притворился, будто не заметил. -- Скажите, принц, почему в то время, когда все остальное племя в трауре, ваши тетушки находятся в отличном расположении духа? -- Они обе Битта -- воплощение Биттаны. Я принял "Битта" за искаженное bitter -- "горький" -- и страшно удивился. -- Воплощение горечи? Я не могу назвать себя крупным знатоком горечи и сладости, но если это -- не пара счастливых сестричек, значит, у меня что-то с головой. Похоже, они веселятся напропалую. -- Да, Битта. Высшая степень Биттаны,-- возразил Итело и приступил к объяснениям. Оказалось, что Битта -- это воплощение божественной сущности, подлинного совершенства, дальше некуда. Битта является мужчиной и женщиной одновременно. Виллатале, как старшая, обладает Биттаной в большей степени, чем Мталба. Некоторые люди из ее свиты -- ее мужья и жены. Жены называют ее своим мужем, мужья -- женой, а дети -- и мамой, и папой. Она парит высоко- высоко над мирскими заботами и делает все, что хочет, ибо продемонстрировала свое превосходство во всех сферах. Мталба тоже Битта, но пока что находится на пути к полному совершенству. -- Хендерсон, вы понравились обеим моим тетушкам. Это большая удача для вас. -- Серьезно, Итело? У них обо мне сложилось хорошее мнение? -- Очень хорошее. Превосходное. Они восхищены вашей внешностью и знают, что вы положили меня на обе лопатки. -- Слава тебе, Господи, хоть кому-то я принесу пользу вместо того, чтобы, как обычно, быть обузой. Вот только скажите: неужели эти достойные женщины, воплощение Биттаны, бессильны против лягушек? Он кивнул: да, бессильны. Теперь пришла очередь королевы задавать вопросы, и она первым делом поинтересовалась, рад ли я, что посетил народ арневи. Разговаривая, Виллатале не могла ни секунды пребывать в неподвижности, а постоянно дергала головой в знак благоволения, тяжело дышала и подносила ладонь к лицу. У меня оказалось целых два переводчика, потому что Ромилайу тоже нельзя было сбросить со счетов. Мой проводник продемонстрировал развитое чувство собственного достоинства и доскональное знание правил придворного этикета, как будто всю жизнь провел во дворце. Потом королева пожелала узнать, кто я такой и откуда. Этот вопрос в значительной мере отравил мне удовольствие. Сам не знаю, почему мне так неприятно говорить о себе. Да и что сказать? Что я -- денежный мешок из Америки? Может, она не представляет, что такое Америка: даже очень умные женщины бывают не сильны в географии, так как творят свой собственный мир. Лили, например, может нагородить вам кучу умных вещей о смысле жизни и о том, что можно, а чего нельзя, но вряд ли имеет хоть какое-то представление о том, куда течет Нил -- на восток или на юг. Чтобы ответить Виллатале, я должен был не просто назвать страну, но и добавить что-то еще. Поэтому я долго стоял перед ней в молчании, выпятив брюхо и щурясь так, что мои глаза были практически закрыты. Но все равно я чувствовал на себе взгляды множества женщин, которые отрывали от груди младенцев и поднимали их над собой, чтобы те насладились знаменательным зрелищем. Африка -- континент крайностей, так что арневи одобрили особенности моей внешности. Наконец младенцы начали реветь из-за того, что их разлучили с материнской грудью; это напомнило мне найденыша из Данбери, которого моя непутевая дочь Райси принесла домой. При этом воспоминании я совсем пал духом. Кто же я все-таки такой? Странствующий миллионер и бродяга. Грубый дикарь, каким-то образом затесавшийся в среду достойных людей. Человек, бежавший из родных мест, обжитых его предками. Тот, чье сердце безустали повторяло: "Я хочу, я хочу, я хочу!" Который от отчаяния начал играть на скрипке и бежал из дома, чтобы взорвать сон своей души. Как объяснить пожилой королеве -- которая уже успела облачиться в дождевик и даже застегнуть его на все пуговицы, -- что я пренебрег дарованными мне благами и пустился в дорогу в поисках выхода? Как объяснить ей то, что я и сам-то не вполне понимаю? Королева заметила, что, несмотря на грозный вид, я пребываю в растерянности, и сменила тему разговора. К этому времени до нее уже дошло, что такое ватерпруф, так что она подозвала одну из своих жен и попросила ее плюнуть на материю, а затем растерла плевок и пощупала изнанку. Там было сухо. Это ее чрезвычайно удивило, и она заставила остальных жен и мужей слюнить и щупать загадочную ткань. Все стали хором повторять: "Ахо!", свистеть и хлопать в ладоши. От избытка чувств Виллатале во второй раз прижала мою голову к шафранному животу; я вновь ощутил исходящее от нее могущество, и в мозгу вспыхнули слова: "Час, взорвавший сон души". Если при первом же взгляде на деревню у меня возникло предчувствие, что жизнь среди этих людей способна изменить меня к лучшему, то сейчас оно начало сбываться. Все, чего я страстно желал, это сделать для них что- нибудь хорошее. Будь я врачом, я мог бы прооперировать глаз Виллатале. О, я хорошо представляю себе, что значит операция по удалению катаракты, и не собираюсь пробовать! Мне стало стыдно оттого, что я не врач. Стоило проделать такой долгий путь, чтобы в конце концов осознать свою никчемность! Быстро и органично вписаться в африканский дизайн -- и оказаться не тем человеком! Так я лишний раз убедился, что занимаю чужое место на земле. Я вспомнил один разговор с Лили. -- Как ты думаешь, дорогая, мне уже поздно учиться на врача? (Вообще-то она не мастер давать практические советы, но я все-таки спросил). -- Почему, милый? В жизни никогда ничего не поздно. Ты можешь прожить сто лет (ну да, ведь я "на редкость живуч"!) По крайней мере, она не посмеялась надо мной, как Фрэнсис. "Если бы я изучал разные науки,-- мелькнуло у меня в голове,-- сейчас я нашел бы способ разделаться с лягушками". Пришел мой черед получать подарки. Сестры преподнесли мне обшитый леопардовой шкурой валик под подушку и корзину холодных лепешек из ямса, накрытую соломенной крышкой. Мталба выпучила глаза, слегка приподняла брови и захлюпала носом -- очевидно, все это были признаки влюбленности. Она лизнула маленьким язычком мою руку. Я украдкой вытер ее о штаны. Но вообще-то я чувствовал, что мне сказочно повезло. Я попал в красивое, особенное место и оно затронуло потаенные струны моей души. Я поверил, что при желании королева может помочь мне исправиться. Как будто стоит ей раскрыть ладонь, и там окажется самая суть, ключ к тайне, зародыш новой жизни. Я был убежден в ее могуществе. Земля -- огромный шар, удерживаемый в пространстве силами движения и магнетизма, и мы, населяющие ее разумные существа, считаем себя обязанными тоже двигаться. Мы не можем позволить себе лечь и ничего не делать. А теперь посмотрите на Виллатале, женщину Битта: в ней нет беспокойства и суеты -- и тем не менее она уцелела. Она не сошла с орбиты и не рассыпалась на куски. Наоборот -- довольна своей жизнью, даже счастлива! Посмотрите на ее радостную улыбку, приплюснутый нос, дырки на месте зубов, седые волосы, один глаз нормальный, другой перламутровый... Один лишь вид этой женщины подействовал на меня успокаивающе. Я поверил, что тоже смогу уцелеть, если последую ее примеру. И вообще, у меня появилось такое чувство, словно близится час моего освобождения -- час, который взорвет сон моей души. -- Слушайте, принц,-- обратился я к Итело,-- нельзя ли организовать мне настоящую беседу с королевой? -- Беседу?-- изумился он.-- А разве сейчас вы не беседуете, миста Хендерсон? -- Я имею в виду настоящую дискуссию, а не обмен любезностями. О смысле жизни. Я уверен, она его знает, и мне не хотелось бы уйти, не получив хоть кусочек этого знания. -- Ах, да. Хорошо, хорошо. Все в порядке. Так как вы меня победили, я не могу ответить вам иначе. -- Значит, вы понимаете, что я имею в виду? Отлично! Буду благодарен по гроб жизни. Вы не представляете, принц, до чего переполнена моя чаша терпения. Тем временем младшая сестра королевы, Мталба, взяла меня за руку, и я спросил: -- Что ей нужно? -- О, у нее к вам сильное чувство. Она здесь -- прекраснейшая из женщин, а вы -- самый сильный мужчина. Вы покорили ее сердце. -- К чертям ее сердце! Я думал только об одном: как завязать дискуссию с Виллатале. О чем? О счастье и браке? О детях и семье? О долге? Смерти? Внутреннем голосе? Одиночестве? О том, почему порядочные люди лгут? Но нельзя же начать разговор с обладательницей Биттаны с таких сложных вопросов? Нужно подготовиться, прощупать почву. Поэтому я попросил Итело: -- Дружище, скажите ей от моего имени, что общение с ней действует на меня успокаивающе. Не знаю, в чем тут дело: во внешности, львиной шкуре или в исходящей от нее эманации власти, -- но она возвращает покой моей душе. Итело передал ей мои слова и ответ улыбающейся Виллатале: -- Вы ей тоже пришлись по душе. Я просиял. -- Правда? Вот здорово! Передо мной открываются врата в рай! Огромная честь -- находиться здесь!-- Я вырвал свою руку у Мталбы и обнял Итело.-- Знаете, принц, на самом деле вы сильнее меня. Я, несомненно, силен, но это сила отчаяния. Нет, нет, не спорьте. Я мог бы объяснить, но на это ушли бы многие дни и месяцы. Моя душа, как ломбард, полна невыкупленных сокровищ: старых кларнетов, фотокамер, изъеденных молью мехов... Но не будем углубляться в дебри. Главное, я здесь себя прекрасно чувствую. Я люблю вас, Итело, люблю эту пожилую женщину. И постараюсь избавить вас от лягушек, даже если это будет стоить мне жизни. Все заметили, что я растроган. Мужчины отреагировали свистом, а Итело передал мне слова королевы: -- Тетушка спрашивает, чего бы вам хотелось, сэр. -- Для начала спросите ее, что она обо мне думает -- ведь я так и не сумел объяснить, кто я такой. Виллатале приподняла брови характерным жестом арневи и медленно заговорила: -- Вы -- сильная личность, сэр. (С этим трудно не согласиться). Ваша голова пухнет от мыслей. В вас есть капелька Биттаны. (Здорово!) Вы гоняетесь за сенд...-- он не сразу нашел нужное слово,-- сендсациями. Я кивнул. Итело продолжил перевод: -- Вам плохо, о сэр, миста Хендерсон! Ваше сердце надсажено и сплошь в болячках. Оно тявкает. -- Правильно,-- подтвердил я.-- Всеми тремя головами, как сторожевой пес Цербер. Но почему оно тявкает? Продолжая вслушиваться в речь королевы, Итело слегка согнул ноги и отшатнулся от меня, словно испытывая отвращение к человеку, с которым имел неосторожность выйти на ринг. -- Безумие. -- Да-да, так оно и есть! Эта женщина -- ясновидящая. Я с жаром обратился к ней:-- Говорите, королева Виллатале, говорите дальше! Я хочу знать правду. Не нужно меня щадить. -- Вы страдаете,-- перевел Итело. Мталба взяла меня за руку в знак сочувствия. -- Верно! -- Теперь она говорит, миста Хендерсон, что вы очень сильный человек. Об этом говорят ваши размеры. Особенно носа. Я с грустью ощупал свое лицо. -- Когда-то я был симпатичный малый. Но, по крайней мере, этим носом я могу обонять весь мир. Я унаследовал его от основателя рода. Этот бывший голландский колбасник стал самым беспринципным капиталистом в Америке. -- Королева извиняется. Вы ей очень нравитесь. Она не хочет причинять вам страдания. -- Потому что их и так более чем достаточно. Но послушайте, ваше высочество, я приехал сюда не затем, чтобы ходить вокруг да около. Пусть ничто не мешает королеве говорить правду. Виллатале вновь заговорила -- медленно, скользя по моей наружности единственным здоровым глазом и словно бы любуясь. -- Она просит сообщить ей о цели вашего путешествия, миста Хендерсон. Вам пришлось долго бродить по горам и долам; вы человек в возрасте и весите что-то около ста пятидесяти килограммов; от возраста и бед ваше лицо пошло буграми и пятнами. Вы похожи на старый паровоз. Вы очень сильны, сэр, я признаю ваше превосходство. Но такое обилие плоти -- все равно что гигантский памятник... Я слушал, страдая от его слов, морщась и мигая. Потом вздохнул и сказал: -- Спасибо за откровенность. Я понимаю, что мои странствия по пустыне кажутся вам странными. Передайте королеве, что я предпринял эту поездку в интересах своего здоровья.-- От удивления Итело хихикнул.-- Знаю, на вид я несокрушим, и вообще, такому верзиле не пристало жаловаться. О, как трудно быть человеком! Ты живешь -- и не сразу понимаешь, что являешься таким же, как другие, вместилищем разных человеческих болезней: дурного нрава, тщеславия, суеты и так далее. Все эти вещи занимают то место, где должна быть душа. Но, раз уж королева начала, пусть произнесет приговор целиком и полностью. Если понадобится, я дополню, но это вряд ли потребуется. Она сама все знает. Похоть, гнев и все такое прочее... Итело перевел, как мог, сие пространное рассуждение. Королева слушала и сочувственно кивала, то сжимая, то разжимая ладонь, покоившуюся на узле, которым была завязана львиная шкура. -- Она говорит,-- сказал Итело,-- что для ребенка мир -- странный и чужой. Но вы -- не ребенок, сэр. -- Она чудо!-- восхитился я.-- Правда, истинная правда! Я никогда нигде не чувствовал себя своим. Мой внутренний разлад уходит корнями в детство. Я всплеснул руками и, уставившись в землю, начал усиленно размышлять. А когда доходит до размышлений, я веду себя как третий бегун в эстафетной гонке. Не могу дождаться эстафетной палочки. А стоит ей оказаться у меня в руках, бегу отнюдь не в заданном направлении. Вот ход моих мыслей. Ребенку мир кажется странным и чужим, но он не боится его так, как взрослый. Ребенок наслаждается -- тогда как взрослый испытывает ужас. А из-за чего? Из- за смерти. Поэтому он позволяет себя похитить, как дитя. Чтобы снять с себя ответственность. И кто же этот похититель, этот цыган? Странность жизни, вроде бы отдаляющая смерть. Откровенно говоря, я пришел в восхищение от собственных мыслей. И сказал Итело: -- Передайте глубокоуважаемой даме, что большинство людей боится взрослых забот. Неприятности дурно пахнут. Никогда не забуду вашей доброты. А теперь послушайте.-- И я запел из "Мессии" Генделя:-- "Он был презираем и гоним, он знал горе и скорбь".-- А потом другое место из той же оратории:-- "Ибо кто дождется пришествия Его? И кто переживет тот день, когда Он приидет?" Я пел, а Виллатале, женщина Битта, слегка качала головой -- вероятно, в знак восхищения. На лице Мталбы читалось то же чувство. Женщины хлопали в ладоши, а мужчины свистели с пальцами во рту. -- Отличное исполнение, сэр,-- молвил Итело. Один лишь Ромилайу -- плотный, коренастый, весь в морщинах -- казался недовольным, но это было его обычное выражение. -- Грун ту молани,-- молвила королева. -- Что это значит? Что она сказала? -- Она говорит, вы любите жизнь. Грун ту молани. Жажда жизни. -- Да, да, о да! Молани. Точно -- я молани! Как она догадалась? Господь вознаградит ее за эти слова. Я сам ее вознагражу. Взорву к чертям этих мерзких лягушек, чтобы полетели вверх тормашками до самого неба! Они у меня пожалеют, что спустились с гор и напали на это благословенное селение. Молани! Я жажду жизни не только для себя, но и для других людей. Не смог вынести того, что мир полон скорби, вот и пустился в путь. Грун ту молани, госпожа королева. Грун ту молани -- всем вам.-- Я приподнял шлем, салютуя членам монаршего рода и придворным.-- Грун ту молани. Господь не играет в кости нашими душами, а посему -- грун ту молани! Все заулыбались. Мталба не разомкнула щербатого рта, но всем своим видом выражала восторг и прямо-таки таяла под моим взглядом. ГЛАВА 8 Я принадлежу к известному роду, на который на протяжении ста с лишним лет сыпались насмешки и проклятия современников. Так что, когда я крушил бутылки на берегу вечных вод, люди вспоминали не только моих великих предков, послов и государственных деятелей, но и психов. Один принял участие в Боксерском восстании*, потому что возомнил себя восточным человеком. Другой выбросил 300 000 долларов на итальянскую актрису. Третьего унесло на воздушном шаре, когда он пропагандировал движение суффражисток**. В нашем роду было полно скоропалительных, необдуманных браков. В предыдущем поколении один из Хендерсонов получил медаль "Корона Италии" за спасательные работы после землетрясения в Мессине, на Сицилии. Он гнил заживо в Риме, где от нечего делать въезжал во дворец верхом на коне прямо из своей спальни. Узнав о землетрясении, он первым же поездом рванул в Мессину и провел две недели практически без сна, разгребая развалины и извлекая оттуда целые семьи. Это говорит о том, что в роду царил дух служения человечеству, хотя порой он и выливался в ненормальные поступки. _____________________ * Боксерское (Ихэтуаньское) восстание -- антиимпериалистическое восстание в Северном Китае в 1899 -- 1901 гг. ** Движение суффражисток -- движение за избирательное право для женщин. ______________ Говорят, я на него похож. У нас одна и та же окружность шеи -- двадцать два дюйма. В подтверждение можно привести эпизод времен моей службы в Италии, когда я один удерживал заминированный мост, не давая ему взлететь на воздух до прибытия саперов. Но это как бы выполнение воинского долга. Более убедительный пример: мое поведение в больнице, когда я лежал со сломанной ногой и почти все время пропадал в детском отделении, развлекая и подбадривая детвору. Я прыгал на костылях, в больничном халате, забывая завязать тесемки на спине, так что сзади все было видно. Пожилые нянечки норовили прикрыть мой срам, но за мной было не так-то легко угнаться. И вот мы очутились в африканской глуши -- глуше некуда, -- где хорошие люди страдали от нашествия лягушек. Естественно, я горел желанием им помочь. Это было самое малое, чем я мог их отблагодарить. Смотрите, что для меня сделала королева Виллатале: поняла мой характер, открыла во мне и для меня жажду жизни. По всей видимости, арневи -- и в этом они не были исключением из правил -- развивались неравномерно. Им далась высшая мудрость жизни, но когда дело дошло до лягушек, они оказались беспомощными. У евреев был Иегова, но они потерпели поражение от своих врагов, потому что запретили себе воевать в субботу. Все зависит от системы ценностей. Ценностей! А где, я вас спрашиваю, объективная действительность? Взять меня: я умирал от тоски, будучи объективно счастлив. Наше сотрудничество станет примером взаимной выручки. Там, где арневи ведут себя иррационально, я приду им на помощь, а там, где я сам поступаю противно всякой логике, они помогут мне. Вышла продолговатая луна и медленно покатилась на восток, оставляя за собой волнистый след из перисто-кучевых облаков. Это дало мне возможность по степени крутизны определить высоту близлежащих гор -- что-то около десяти тысяч футов. Вечерний воздух принял зеленоватый оттенок. Тростник стал еще больше походить на перья. -- Принц,-- сказал я Итело,-- я намерен разделаться с этими тварями в цистерне. К вам это не имеет отношения. Вы не обязаны выражать свое мнение на этот счет, каким бы оно ни было. Я сделаю это на свой страх и риск. -- О, миста Хендерсон, вы -- необыкновенный человек. Только не увлекайтесь, сэр. -- Ха-ха, принц. Извините меня, но здесь вы неправы. Мне никогда не удается чего-либо добиться, пока я не увлекусь. Но все будет в лучшем виде. Не беспокойтесь. После этого он наконец-то оставил нас одних, и мы с Ромилайу поужинали -- главным образом холодными лепешками из ямса и морскими сухарями, плюс несколько витаминных таблеток. Кроме того, я хлебнул глоток-другой виски, прежде чем сказать: -- Давай, Ромилайу, сходим к цистерне, посмотрим на нее при лунном свете. Эти паршивцы хорошо устроились! Говорят, воздух -- последняя обитель души, но, если говорить об ощущениях, то, по-моему, нет лучшей среды, чем вода. Так что лягушки вовсю наслаждались жизнью, в то время как мы с Ромилайу нещадно потели и задыхались. Я поводил над водой фонариком. При других обстоятельствах мое отношение к этим безвредным существам было бы нейтральным или даже положительным. В сущности, я против них ничего не имел. -- Почему вы смеетесь, сэр? -- Правда? А я и не заметил. Да вот, думал, здешние лягушки -- первоклассные певцы. У нас в штате Коннектикут в основном слышишь куропаток, которые к тому же басят. Знаешь, Ромилайу, я и сам много чего могу исполнить. Например, "Agnus Dei"* Моцарта. Ей-Богу! Там говорится о скорби. Бедные маленькие ублюдки имеют все основания скорбеть: фортуна явно повернулась к ним спиной. _________________ * "Agnus Dei" -- "Агнец Божий" (часть мессы у католиков и музыка к ней). ______________ Я сказал "бедные маленькие ублюдки", но на самом деле я ликовал в предвкушении их кончины. Мы ненавидим убивать, но иногда это -- единственный выход. Мне было бесконечно жаль коров, и я был на стороне людей -- на все сто процентов. В то же время я не мог не сознавать неравенства сил. С одной стороны -- эти безобидные существа, все равно что рыбы. Разве они виноваты в том, что угодили к арневи? А с другой -- трижды миллионер ростом шесть футов и весом двести тридцать фунтов, видный член общества, бывший боевой офицер, удостоенный "Пурпурного сердца" и других побрякушек. Но ведь и моей вины в этом нет, верно? В то же время не умолчим о том, что в моей жизни уже было несколько прискорбных эпизодов с животными -- в полном согласии с предсказанием пророка Даниила, от власти которого я так и не смог освободиться: "Тебя отлучат от людей, и обитание твое будет с полевыми зверями". Если не считать свиней, к которым я имел законное отношение как свиновод, совсем недавно я столкнулся с неким зверьком, и этот инцидент стал несмываемым пятном на моей совести. В канун истребления лягушек перед моим мысленным взором возник этот зверек, кот, и вот почему. Я уже говорил о капитальном ремонте, который Лили учинила во флигеле, прежде чем сдать его квартирантам -- учителю математики и его жене. В доме не было теплоизоляции; от жильцов пошли жалобы, и я их выселил. Вот из-за их-то кота у нас с Лили и вышел скандал, повлекший за собой кончину мисс Ленокс. Кот был молодой, дымчатый, серый с коричневым. Жильцы дважды являлись к нам домой, чтобы обсудить вопрос об отоплении. Я делал вид, будто знать ничего не знаю, но с интересом следил за развитием событий, затаившись на втором этаже и прислушиваясь к голосам в гостиной. Лили пыталась их умиротворить. В первый раз, когда они явились, я сказал ей: -- Это твоя головная боль, а не моя. Я не собирался пускать сюда чужих. Да и какие у них претензии? Им не нравится соседство со свиньями? Видел я выражение их лиц! Ты тоже хороша. Отремонтировала второй дом, в то время как и в одном-то не можешь навести порядок! Во второй и последний раз они явились -- я видел их из окна спальни -- в сопровождении дымчатого кота. Внизу начались дебаты. Мне надоело, я затопал ногой о пол спальни, а потом вышел на лестничную площадку и заорал: -- Убирайтесь, и чтобы ноги вашей не было на моей территории! Они убрались, но оставили кота, а зачем мне нужно, чтобы в моей усадьбе жил и дичал кот? Однажды нам уже пришлось пять лет терпеть присутствие такого кота. Он задирал наших собственных котов на скотном дворе, наносил им гнойные раны и выцарапывал глаза. Я пытался разделаться с ним при помощи отравленной рыбы и дымовых шашек, часами ползая в лесу на коленях возле его убежища. -- Если и этот одичает, ты горько пожалеешь,-- пригрозил я Лили. -- Хозяева за ним вернутся. -- Не верю. А ты не представляешь, что такое одичавшая кошка. С рысью -- и то легче справиться. У нас на ферме был наемный работник по фамилии Хэннок. Я пошел к нему в амбар -- стоял конец осени, и он убирал на хранение яблоки, отгребая в сторону опадки, чтобы скормить свиньям. Я спросил: -- Где этот чертов кот, которого бросили жильцы? -- С ним никаких хлопот, мистер Хендерсон,-- ответил Хэннок.-- Славный котяра! -- Вам заплатили, чтобы вы за ним присматривали? Он побоялся сказать правду и мотнул головой. На самом деле ему дали две бутылки виски и коробку сухого молока "Старлак". -- Нет, мистер Хендерсон, мне никто не платил, но я не прочь. С ним никаких хлопот. -- Я не потерплю у себя в усадьбе брошенных животных,-- отрезал я и пошел прочь, покрикивая: -- Минни, Минни, Минни! В конце концов кот оказался у меня в руках. Даже не оказал сопротивления, когда я взял его за шкирку и отнес на чердак, где и запер, а сам отправил заказное письмо хозяевам. Я дал им срок до четырех часов следующего дня, пригрозив, что по истечении этого времени с котом будет покончено. Я показал Лили квитанцию и признался, что кот у меня в плену. Она пыталась повлиять на меня, даже вышла к обеду расфуфыренная и обсыпанная пудрой. Однако от меня не укрылась легкая дрожь ее губ, и я понял, что она попытается меня урезонить. -- В чем дело, дорогая? Ты совсем не ешь. Обычно она лопала будь здоров; официанты в ресторане сказали мне, что никогда не видели даму с таким аппетитом. Ей ничего не стоит умять пару огромных бифштексов и запить шестью бутылками пива. Я горжусь ее способностями. -- Ты тоже не проглотил ни крошки. -- Это потому, что у меня тяжко на душе. -- Малыш, ну не надо так!-- взмолилась Лили. Я не поделился с ней своими планами, но в 3 часа 59 минут следующего дня поднялся на чердак, чтобы привести приговор в исполнение. Я взял с собой хозяйственную сумку, в которую спрятал револьвер. В маленькой, оклеенной обоями комнате под самой крышей было достаточно света. Увидев меня, кот прижался к стене, выгнул спину и ощетинился. В тесном помещении желательно было ограничиться одним выстрелом. Книга о Панчо Вилье познакомила меня с мексиканским искусством меткой стрельбы. Суть заключается в том, чтобы придерживать дуло указательным пальцем, а средним нажимать на спуск. Я метил коту в середину лба, но, очевидно, душа моя не лежала к убийству -- иначе чем объяснить, что я промахнулся на расстоянии восьми футов? Тогда я рванул дверь, и кот вихрем вымелся наружу. На лестнице, вытянув прекрасную шею, с белым от ужаса лицом стояла Лили. Выстрел в доме для нее означал только одно -- он напомнил ей самоубийство отца. Я и сам еще не оправился от шока. -- Что ты там делал?-- пробормотала Лили. -- Пытался выполнить данное обещание. Что ж ты так долго ждала? Теперь уже поздно. Она разразилась слезами. Мне стало тошно, и я завопил: -- Забирай своего чертова кота! Вам, чертовым горожанам, плевать на животных! Бросаете их на произвол судьбы! Хуже всего то, что у меня всегда самые лучшие намерения. Как мне удается сбиться с пути -- одному Богу известно. Однако теперь передо мной в полный рост встала проблема расправы над лягушками. -- Это -- совсем другое дело,-- уговаривал я себя.-- Абсолютно ясный случай. Кроме того, мне представляется возможность показать, что именно было у меня на уме в истории с котом. Сердце мое было уязвлено. Но мне все же удалось вернуть свои мысли в практическую плоскость. Я рассмотрел возможные варианты -- от яда до землечерпательных работ, -- и ни один не показался мне удовлетворительным. -- Единственный верный способ -- бомба. Один взрыв -- и всем тварям крышка. Они всплывут на поверхность, нам останется только их собрать. И пожалуйста -- арневи смогут напоить своих коров! Исключительно просто. Когда до Ромилайу дошло, что я имею в виду, он горячо запротестовал: -- Нет-нет, сэр, ни в коем случае! -- Что значит "нет-нет, сэр"? Не валяй дурака. Я старый солдат и знаю, о чем говорю. Но с ним было бесполезно разговаривать: Ромилайу панически боялся взрывов. -- Ну ладно. Пошли в хижину. отдохнем немного. День был трудный, а завтрашний будет еще труднее. В хижине Ромилайу сразу начал молиться. Похоже, я его разочаровал. До него наконец-то начало доходить, что его наниматель -- неудачник и сумасброд, который делает, не подумав. Так что он сложил руки под подбородком: ладонь к ладони, пальцы растопырены. Часто в такие минуты я наполовину в шутку и наполовину всерьез предлагал ему замолвить и за меня словечко. Окончив молитву, Ромилайу лег на бок, поместив одну руку между сжатыми коленями, а другую подложив себе под щеку. В такой позе он обычно засыпал. Я тоже лег поверх одеяла в темной хижине, куда не проникал лунный свет. Я не страдаю бессонницей, но в ту ночь мне было о чем подумать. Пророчество Даниила, брошенный кот, лягушки, древний затерянный мир, делегация плакальщиков, поединок с Итело и то, как королева заглянула мне в сердце и обнаружила там "грун ту молани". Все это перепуталось у меня в голове; я был страшно возбужден, но в мыслях придерживался главного -- способа разделаться с лягушками. Сотворю-ка я бомбу из моего карманного фонарика! Выну пару батареек и начиню корпус порохом из моего "магнума". Можете мне поверить, этого достаточно, чтобы убить слона! Приняв, таким образом, решение, я лежал и посмеивался: отчасти над лягушками, представляя себе их удивление, а отчасти над собой: старый дурак, размечтался заслужить благодарность Виллатале, Мталбы, Итело и всего народа арневи! В мечтах я додумался до того, что королева пожелает возвысить меня до себя. А я скажу: "Спасибо, леди, но я покинул родной край не ради власти или славы; моя скромная помощь совершенно бескорыстна". Вот какие мысли осаждали меня в ту ночь, мешая заснуть -- а ведь я крайне нуждался в отдыхе. Чтобы изготовить бомбу, нужно быть свежим как огурчик. Я вообще очень чувствителен ко сну. Если мне не удается поспать привычные восемь часов, а только семь с четвертью, я весь день чувствую себя не в своей тарелке. Еще одна навязчивая идея, не имеющая ничего общего с объективной действительностью. Пока я лежал без сна, мне нанесла визит Мталба. Она села на пол у моей кровати, взяла мою руку и стала что-то нежно говорить, одновременно побуждая меня гладить ее кожу -- действительно очень гладкую, она могла смело ею гордиться. Сосредоточившись на бомбе, я почти не замечал, что творится вокруг. В мыслях я открутил крышку фонарика, вынул батарейки и высыпал туда содержимое гильз от "магнума". Но как поджечь порох? Опять же, вода представляет серьезную проблему. Где взять запал и как уберечь его от соприкосновения с водой? Может, воспользоваться фитилем от австрийской зажигалки? Или вощеным шнурком от ботинка -- это было бы идеально. Вот каковы были мои мысли все то время, пока принцесса Мталба сидела рядом, облизывала меня и поглаживала мои искривленные пальцы. Мне стало стыдно. Знай она, сколько бед я натворил этими самыми пальцами, она бы дважды подумала, прежде чем подносить их к губам. Когда Мталба дошла до того пальца, которым я пытался направить дуло револьвера на кота, боль пронзила мне руку и распространилась по всему телу. Если бы толстуха могла понять, я бы сказал ей: "Прекрасная дама, я не тот, за кого вы меня принимаете. У меня необузнанная натура, и на моей совести ужасные вещи. Меня даже свиньи боялись". Но поди останови женщину! Они питают слабость к непутевым мужчинам: пьяницам, дебилам и отпетым уголовникам. Любовь -- вот что дает им силы. Если бы я не допетрил сам, меня бы просветила Лили. Я разбудил своего проводника. -- Вставай, Ромилайу, у нас гостья. Узнай о цели ее визита. Будучи крупным знатоком африканских обычаев и даже глубокой ночью не забывая о правилах хорошего тона, Ромилайу церемонно обратился к сестре королевы. Как выяснилось из ее ответа, Мталба хотела, чтобы я ее купил, а так как у меня, по всей видимости, нет денег, она принесла их с собой. -- За женщин нужно платить,-- заключил Ромилайу. -- Знаю, дружище. -- Иначе они не смогут себя уважать, сэр. Меня так и подмывало рассказать о своем богатстве, но я смекнул, что дело не в деньгах. -- Это очень великодушно с ее стороны. Она сложена, как гора Эверест, однако на редкость деликатна. Передай леди мою признательность и скажи, чтобы шла домой. Интересно, который час? Черт возьми, если я не высплюсь, то не смогу завтра заняться лягушками. Но африканец объяснил: принесенные ею богатства находятся снаружи и Мталба хочет, чтобы я взглянул на них. Мы вышли из хижины. Красавица явилась со свитой; эти люди приветствовали меня так, словно я уже был женихом. По случаю позднего времени они выражали свой восторг не особенно бурно. Дары были сложены на большую подстилку. Чего только там не было: одежда, украшения, бубны и красители. Мталба сделала устную инвентаризационную опись, а Ромилайу перевел. -- Она такая важная персона,-- удивился я,-- и человек большой души. Неужели у нее еще нет мужа? Вопрос был риторический: ведь в качестве женщины Битта Мталба может сколько угодно выходить замуж. И не имеет смысла ссылаться на то, что я женат. Лили на это не посмотрела -- что уж говорить о Мталбе? Чтобы продемонстрировать пышность своего приданого, сестра королевы принялась, как манекенщица, напяливать на себя один предмет одежды за другим под аккомпанемент мелодии, извлекаемой одним участником ее эскорта из костяного ксилофона. Она то прохаживалась, то покачивалась из стороны в сторону. -- Передай ей, Ромилайу,-- попросил я,-- что она -- чертовски привлекательная женщина с внушительным приданым. Беда, однако, в том, что я еще не закончил с лягушками. Завтра у меня с ними решающее рандеву, и я не могу полностью посвятить себя никакому другому делу, пока не закрою этот вопрос раз и навсегда. Я думал, это на нее подействует, но она продолжала пританцовывать, покачивая пышными бедрами и время от времени бросая на меня жгучие взгляды. Тогда я понял, что это -- род шаманства, романтический ритуал, призванный дать мне силу для выполнения практического задания по уничтожению лягушек. Меня вновь пронзило ощущение старины и первозданности. Я вообще -- большущий поклонник красоты и верю в нее, как ни во что другое, но почему-то вечно прохожу мимо либо вступаю с ней в недолговечные отношения. А эти люди, казалось, располагали неисчерпаемым запасом красоты и поэзии. Я подумал: после акции по уничтожению лягушек арневи откроют мне свои сердца. Я уже заслужил дружбу Итело, королева, вроде бы, тоже благоволила ко мне, Мталба собиралась за меня замуж -- оставалось только доказать (и такая возможность мне представилась), что я достоин этих милостей. После того, как Мталба в последний раз, со счастливым обожанием во взоре, лизнула мою руку, я поспешил сказать: -- Благодарю вас, и спокойной ночи. Доброй ночи вам всем. -- Ахо!-- выдохнули они хором. -- Ахо, ахо! Грун ту молани. -- Ту молани. Сердце мое полнилось счастьем, а когда гости ушли, я, вместо того, чтобы постараться заснуть, испытал страх: вдруг, стоит мне сомкнуть ресницы, очарование исчезнет? Ромилайу еще раз помолился и лег, а я еще долго лежал без сна, в приподнятом настроении. ГЛАВА 9 Оно не покинуло меня и утром, и я сказал себе: это будет величайший день в моей жизни. Я почему-то был убежден (я и сейчас убежден), что события минувшей ночи должны были послужить знамением, своего рода сигналом к выходу из тупика. Даже Виллатале не дала мне подобного ощущения. Я стал другим человеком -- или думал, что стал. С этим ощущением не могло сравниться даже созерцание осьминога в Баньоле. Та тварь, уставившись на меня из-за стекла. безмолвно говорила о смерти, рождая ощущение безысходности. Тогда как события минувшей ночи вселили в меня уверенность в себе, и я с новой энергией и душевным подъемом приступил к изготовлению бомбы. Через некоторое время я смог торжественно сообщить Ромилайу: -- Готово! Я твердо решил, что не позволю ему испортить мне настроение своим кислым видом. -- Оставь сомнения, Ромилайу. Вот увидишь: эта штука отлично сработает. -- Да, сэр. -- Я не хочу, чтобы ты считал меня растяпой, не способным создать что- то путное. -- Конечно, сэр. -- Каждый человек интуитивно знает ту предельную глубину, которую он способен постичь. Так вот -- я еще не достиг этой глубины. -- Да, сэр. -- Ха! Жизнь думает, что уже вычислила меня "от и до" и занесла в соответствующую графу своих скрижалей. "Хендерсон -- тип такой-то" -- как бескрылая гагарка или утконос. Но ее ждет большой сюрприз, ибо я -- Человек! А человек не раз проскальзывал у нее между пальцами, когда жизнь уже думала, что связала его по рукам и по ногам. Зная о предстоящем знаменательном событии, к моей хижине сошлись почти все жители деревни. Одни болтали, другие хлопали в ладоши, третьи пели песни. Под утро вновь заявилась Мталба в прозрачных лиловых шароварах и вуальке, на арабский манер закрывавшей нижнюю половину лица. Она и ее свита старались подбодрить меня песнями и плясками. Потом она ушла, однако вскоре вернулась, переодевшись во что-то красное из грубого сукна. Она вдела в уши медные кольца, а на шею надела такой же медный воротник. Свита облачилась в пестрые лохмотья. Некоторые привели с собой коров на цветных поводках. Время от времени человек подходил к животному, целовал и справлялся о его здоровье -- ни дать ни взять близкие родственники. Девушки несли на руках или на плечах своих любимых кур. Духота стояла ужасная. -- А вот и Итело,-- заметил я. У принца тоже был настороженный вид. -- Миста Хендерсон, сэр...-- начал он, с трудом подбирая слова. Я счел своим долгом ободрить его. -- Я понимаю, принц, сложность и деликатность ситуации. Могу сказать одно: я люблю ваш народ и хочу на деле доказать ему свою любовь. Раз уж я явился сюда из внешнего мира, мне и расхлебывать заварившуюся у вас кашу. Ну, а теперь -- в дорогу! Мы все под палящим солнцем двинулись к цистерне; я возглавлял торжественное шествие. На мне был тропический шлем; один башмак то и дело норовил свалиться с ноги, так как из шнурка я изготовил фитиль. Время от времени я хлопал себя по карману шорт, проверяя, на месте ли австрийская зажигалка. Бомбу в алюминиевом корпусе я держал высоко над головой, как статуя Свободы -- факел в Нью-Йоркской гавани. Немного не доходя до искусственного водоема, все остановились; я один приблизился к краю цистерны, где росла трава. Ромилайу -- и тот не последовал за мной. Что ж, это в порядке вещей. В критическую минуту человек всегда остается один, а для меня одиночество давно уже стало нормой. С бомбой в левой руке и зажигалкой в правой, я заглянул в воду. Там в родной стихии блаженствовали лягушки, от головастиков до взрослых особей, а я, Хендерсон, возвышался над ними наподобие вековой сосны с крепкими корнями... но довольно обо мне. Я возвышался над лягушками, как олицетворение их судьбы, а они ни о чем и не подозревали. На меня нахлынуло знакомое чувство тревоги. В глазах зарябило; в горле пересохло; на шее вздулись жилы. Ропот жителей деревни доносился до меня словно издалека -- как до утопающего голоса купальщиков. Ближе всех ко мне стояла темнокожая Мталба в красном одеянии -- очень похоже на мак. Я сдул с фитиля пылинки и повернул колесико. Потом запалил фитиль бомбы -- мой бывший шнурок. От него тотчас отвалился металлический наконечник. Искра по фитилю побежала к деревянной части корпуса, в которой я заранее просверлил дырочку. Теперь оставалось только сжимать эту штуку в руке и ждать, когда искра заберется внутрь. Я призвал на помощь всю свою интуицию, плюс удачу, а так как в этот миг мне не хотелось ни на что смотреть, я зажмурился. Изнутри послышалось шипение. В последний момент я закрыл дырку заранее приготовленной затычкой и швырнул бомбу. Она ударилась о тростниковый навес, перевернулась в воздухе и шлепнулась в желтую воду. Вода сомкнулась над ней, но уже в следующую секунду вздулась, пошла кругами, и я понял, что бомба сработала. Будь я проклят, если моя душа не вспенилась и не заходила ходуном, как эта вода. Еще мгновение -- и ввысь взметнулся фонтан из воды и лягушек. "Аллилуйя!-- мысленно вскричал я.-- Хендерсон, старая скотина, на этот раз у тебя получилось!" Зрелище было грандиозное -- не Хиросима, но что-то вроде того. Я повернулся и крикнул: -- Принц! Ромилайу! Как вам это нравится? Результат оказался не совсем таким, как я ожидал. Вместо восторженного гула со стороны туземцев раздались оглушительные крики и визг. Я вновь повернулся к цистерне, и моим глазам явилась жуткая картина. Вместе с дохлыми лягушками из цистерны стремительно выливалась вода. Взрывом повредило переднюю стенку. Поддерживающие ее гигантские валуны рухнули, и желтая вода неудержимо хлынула наружу. -- А, ч-черт! Меня чуть не вырвало от сознания того, что я натворил. -- Скорее!-- закричал я.-- Итело! Ромилайу! Святой Иуда, что же это делается? Помогите! Я бросился поднимать огромные валуны, чтобы успеть водрузить их на место. Лягушки сыпались на меня, попадая в штаны и расхристанный ботинок. Животные взбунтовались и вовсю натягивали поводья, чтобы устремиться к утекающей воде. Но она была осквернена, и люди не давали им пить. А вскоре и ее поглотил песок. Обезумевшие от горя туземцы разбежались -- остались только Итело и Мталба. -- Боже!-- вскричал я.-- Что я наделал! Какая ужасная катастрофа! Потом я задрал мокрую, грязную рубашку и, обнажив живот, обратился к Итело: -- Убейте меня, принц! Возьмите мою пустую, никчемную жизнь! Скорее! Однако вместо шагов палача я слышал только душераздирающие вопли Мталбы. -- Миста Хендерсон, сэр,-- произнес принц,-- что происходит? -- Вонзите в меня нож,-- уговаривал я его.-- Возьмите мой, если свой оставили дома. Казните меня! Только не прощайте -- этого я не вынесу! Клянусь всем святым -- вместе с цистерной я взорвал что-то очень важное. И поэтому с надеждой ожидал, когда Итело выпустит из меня кишки. Вода под ногами почти полностью испарилась. Дохлые тельца лягушек начали разлагаться под палящим солнцем. ГЛАВА 10 Мталба запричитала: -- Ай-и-и, йелли, йелли! -- Что она говорит?-- обратился я к Ромилайу. -- Прощай. Прощай навсегда. Я услышал дрожащий голос Итело: -- Пожалуйста, миста Хендерсон, откройте лицо. -- В чем дело? Вы не собираетесь лишать меня жизни? -- Нет, нет, вы одержали надо мной верх в поединке. Хотите умереть -- вам придется сделать это самому. Вы -- друг. -- Хорош друг!-- горько усмехнулся я.-- Принц, я бы отдал жизнь, чтобы только вам помочь. Какая жалость, что бомба не взорвалась у меня в руке и не разнесла меня на куски! Со мной вечно одно и то же: за что бы ни взялся на людях, обязательно сяду в лужу. Не зря ваши люди встретили меня в слезах. Они чуяли беду. Так как Итело явно не собирался всаживать мне кинжал в брюхо, я опустил тенниску. -- Что ж, принц, если вы не хотите обагрить свои руки моей кровью... -- Нет-нет, ни в коем случае. -- Спасибо. Придется как-то жить дальше. -- Что будем делать, сэр?-- подал голос Ромилайу. -- Уйдем отсюда. Это -- лучшее, что я могу сделать для моих друзей. Прощайте, принц. Прощайте, дорогая леди, передайте от меня привет королеве. Я надеялся постичь с ее помощью смысл жизни, но, видно, поспешил. Не созрел еще для приличного общества. Но я полюбил эту достойную женщину. Я полюбил всех арневи. Благослови вас Бог. Может, мне стоило бы задержаться -- починить цистерну? -- Лучше не надо, сэр,-- ответил Итело. Что ж, ему виднее. Ромилайу пошел в нашу хижину собирать вещи, а я сказал, что подожду его за оградой. Деревня словно вымерла -- даже животных затащили в дома, чтобы не осквернять их взоры лицезрением такого растяпы. И я ушел, покрытый позором. Вместе с водой испарились мои надежды. Никогда я не узнаю всего о "грун ту молани"... Ромилайу, естественно, рвался обратно в Бавентай. Я сказал, что он выполнил свою часть контракта и может забирать джип. -- Что до меня, то как я могу вернуться в Штаты? Итело не захотел пачкать о меня руки. Он благородный человек, дружба для него -- не пустой звук. Но что мне мешает самому снести себе башку из "магнума"? -- Как вас понимать, сэр? -- А вот так, Ромилайу. Я в последний раз попытался сделать в жизни хоть что-нибудь хорошее -- и ты видел, чем это кончилось. Так что решай сам за себя. Хочешь вернуться в Бавентай -- возвращайся без меня. -- Вы идти дальше один, сэр? -- Да, дружище, -- если вообще решу идти дальше. Не беспокойся: у меня есть кое-какой запас провизии и четыре тысячи долларов. Как-нибудь найду воду. Буду питаться саранчой. Хочешь мой автоматический пистолет -- бери. -- Нет,-- произнес Ромилайу после минутного раздумья.-- Вы не идти один, сэр. -- Какой же ты золотой парень, Ромилайу! Я всего лишь жалкий неудачник, прошляпивший все, что у меня было хорошего; царь Мидас* наоборот, так что с моим мнением можно не считаться, но я все-таки его высказал. Итак, Ромилайу, что же дальше? Куда будем путь держать? ________________ * Мидас, царь Фригии в 738 -- 696 гг. до н.э. Согласно греческому мифу, был наделен Дионисом способностью обращать в золото все, к чему бы он ни прикасался. -- Не знаю. Может быть, к варири? -- Варири? Ага, принц Итело учился в школе с их правителем -- как бишь его? -- Дахфу. -- Точно, Дахфу. Ну так что же -- двигаем туда? -- О'кей, сэр,-- неохотно протянул Ромилайу. Похоже, он уже пожалел о своем предложении. -- Пошли. Может быть, нам не захочется заходить в их селение. Там увидим. Сейчас мне ясно одно: у себя дома я -- человек конченый. Мы шли дней восемь или десять; местность сильно напоминала Хинчагарское плато. Постепенно ее характер начал меняться; кое-где на горных склонах стали появляться деревья. Ромилайу обладал редкостной способностью отыскивать воду: знал, в каком месте следует воткнуть в сухую почву соломинку, чтобы добыть капельку живительной влаги. Мы видели гигантских пауков, сплетающих между кактусами паутину, так что получалось похоже на радарные станции. Видели огромных термитов и их колоссальные муравейники. Я немало дивился страусам -- как они могут бегать в такую жару? По ночам до нас доносились крики ночных птиц и львиный рык. Перед сном, после того, как Ромилайу заканчивал молитву, я рассказывал ему о своей жизни, и, странное дело, в этих рассказах было куда больше фантастики, чем вокруг нас. -- Интересно,-- сказал я однажды,-- что сказали бы варири, если б знали, кто к ним направляется? -- Не знаю, сэр. Там не такие хорошие люди, как арневи. -- Вот как? Но ты не расскажешь им о цистерне с лягушками, да, Ромилайу? -- Нет, что вы, сэр. -- Спасибо, дружище. Вообще-то я не заслуживаю доверия, но и теперь, задним числом, могу сказать, что у меня были самые добрые намерения. Меня просто убивает мысль о том, как мучаются бедные животные, у которых вообще не осталось воды. Но представим себе, что я -- доктор Гренфелл или доктор Швейцер. Разве им не случалось по ошибке отправлять пациентов на тот свет? Да за ними наверняка ходит целая толпа призраков. А почему ты так сказал о варири? -- Они -- дети тьмы. -- Но скажи по совести, Ромилайу: если взять их и меня, кому сейчас следует больше беспокоиться? В больших глазах Ромилайу сверкнули искры мрачного юмора. -- Пожалуй, им, сэр. Как видите, я изменил своему первоначальному намерению пройти мимо варири. Если они -- грубые и земные, вероятность того, что я причиню им вред, весьма мала. Мы шли уже девять или десять дней. Горный пейзаж за это время претерпел значительные изменения. Нам стали часто попадаться невысокие белые скалы с покатыми, как купола, вершинами. Кое-где они собирались группками, образуя круг; в одном таком каменном кольце мы наконец-то встретили человека. Это оказался темнокожий пастух варири в кожаном фартуке и с суковатой палкой, похожей на рогатину. Почему-то он внушил нам опасения. В нем было что-то библейское. В частности, он напомнил мне того типа, которого встретил Иосиф, блуждая в поисках братьев, и который послал его в Дофан. По мне, так этот человек знал, что братья бросят Иосифа на дно высохшего рва. И все-таки послал. Наш черный человек мало того, что был в кожаном фартуке, но и сам казался кожаным. У него было сморщенное недоброе лицо. Ромилайу спросил у него дорогу, и он махнул палкой -- идите, мол, туда. Мы и потопали. Путь становился все более каменистым; это породило у меня сомнения. Нагромождения валунов были слишком беспорядочными, чтобы надеяться на близость жилья. Мы как раз обогнули одно такое нагромождение и собирались карабкаться вверх на гору, как Ромилайу несказанно удивил меня тем, что, вместо того, чтобы поставить уже занесенную ногу на крутую каменную поверхность, медленно сполз вниз и распростерся вниз лицом. -- Какого черта?-- удивился я.-- Нашел, где разлечься! Но в ответе уже не было необходимости: запрокинув голову, я и сам увидел наверху группу вооруженных людей. Трое дикарей, встав на одно колено, целились в нас из ружей. Еще восемь-десять человек, стоя, делали то же самое. Дело запахло керосином. Я выронил "магнум" и поднял руки вверх. Несмотря ни на что, я был доволен: сказался мой бойцовский характер. Итак, кожаный человек заманил-таки нас в ловушку, и этот маневр почему-то принес мне удовлетворение. Ха! По примеру Ромилайу я распластался на пыльных камнях. Один воин под прикрытием остальных спустился к нам и с самым бесстрастным видом подобрал автоматический пистолет, ножи и прочее оружие. Потом он велел нам встать и учинил обыск. Только после этого его соплеменники опустили ружья. Поначалу я отнесся к этому как к игре, но когда нам велели собрать вещи и трогаться в путь, мне стало не до шуток. Эти туземцы были ниже ростом, мельче в кости и темнее кожей, чем арневи. Они носили яркие, я бы даже сказал кричащие набедренные повязки и весьма бодро маршировали. Пожалуй, я мог бы передушить их всех голыми руками, но меня остановило воспоминание о лягушках. Я подавил в себе поднимающуюся злость и занял выжидательную позицию. Пройдя две-три мили, мы увидели что-то среднее между поселком и небольшим городом. Дома были покрупнее хижин арневи; я даже заметил несколько деревянных. Особенно выделялось одно строение красного цвета -- очевидно, дворец. Он был защищен сразу несколькими живыми изгородями из колючих кустов; перед дворцом было разбито несколько цветочных клумб с бордюром из круглых белых камней величиной с клема*. Когда мы приблизились, часовые настороженно замерли, однако нас провели мимо. Со всех сторон на нас глазели местные жители, издавая высокие, резкие звуки. В угасающих солнечных лучах я рассмотрел цветущие сады и сделал вывод, что, коль варири располагают водой, моя помощь им не угрожает. Меня нисколько не задевали насмешки этих людей, но я чувствовал себя уязвленным из-за того, что нас немедленно не отвели к правителю. _______________ * Клем -- хищный моллюск. _____________ Вместо этого нас ввели во двор перед довольно большой хижиной и приказали сесть на землю. Над дверью была намалевана белая полоса -- признак административного здания. Здесь от нашего конвоя остался всего один человек, остальные ушли. При желании я мог бы вырвать у охранника ружье и одним движением руки превратить в металлолом, но что толку? Я предпочел выждать. По двору бродили куры; несколько голых ребятишек прыгали через веревочку и что-то приговаривали. Когда стемнело, куры и ребятня покинули двор. Мы остались одни. Для сильного человека ожидание может быть опасным. Я, во всяком случае, никогда не умел ждать. Сидя на земле, я представлял себе незримого соглядатая -- мирового судью или кого там еще,-- который пялится на меня сквозь какую-нибудь щелку и возможно, смеется. Чтобы отвлечься, я впился зубами в жесткую галету и сломал мост. Этого-то я и боялся, отправляясь в Африку! Сколько раз страх потерять зубы удерживал меня от того, чтобы ввязаться в драку! Во время поединка с Итело, когда он швырнул меня на пол лицом, я думал главным образом о том, как это отразится на моих зубах. Дома, бывало, я беспечно надкусывал карамельку или вгрызался в куриную косточку -- и вдруг во рту появлялось тянущее ощущение, и я спешил проверить языком, на месте ли протезы. И вот теперь мой давний страх стал реальностью -- в самое неподходящее время! На глазах выступили слезы. Вспомнилась история этих зубов. Первая серьезная работа в этом направлении была проделана в Париже, пятидесятилетней мадемуазель Монтекукколи. Мне ее порекомендовала гувернантка наших дочерей, француженка по имени Берта. Фельдмаршал Монтекукколи* был последним противником великого маршала Тюренна**. Когда последний приказал долго жить, генерал Монтекукколи явился на его похороны, и рыдал над гробом, и бил себя кулаком в грудь. Такое родство не могло не произвести на меня впечатления. У мадемуазель Монтекукколи было маленькое личико сердечком и необъятный бюст, которым она душила меня в то время, как колдовала над моими зубами. Она хотела создать у меня во рту произведение искусства, подобное тому, что красовалось во рту у Берты. Хлебнул я тогда неприятностей из-за этой самой Берты! Что до зубов, то по возвращении в Штаты они выпали, и все пришлось начинать сначала. ________________ * Монтекукколи Раймунд (1609--80), австрийский фельдмаршал. ** Тюренн Анри де ла Тур д'Овернь (1611--75), маршал Франции. Одержал ряд крупных побед над баварскими и имперскими войсками. ________________ Второй мост, тот самый, который сломался в Африке, изготовил доктор Спор, двоюродный брат художника Клауса Спора, писавшего портрет Лили. Дважды в неделю я приезжал в город и после очередного урока музыки добирался к доктору Спору с двумя пересадками на метро -- запыхавшийся, со скрипкой под мышкой и неумолчным внутренним голосом в ушах. Этот портрет стал яблоком раздора между мной и моим старшим сыном Эдвардом -- тем самым, у которого красный "эм-джи". Он весь в мать и считает меня ниже себя. Он ошибается. Америка дала миру немало великих людей, но мы с Эдвардом -- не из их числа. Великие -- это такие, как тот парень по фамилии Слокум, который методично, одну за другой, возводит гигантские плотины. В этом смысле наш класс -- тот самый, с которым рвалась породниться Лили, -- получает кол. Эдвард вечно смешивался с толпой. Однажды, в качестве чуть ли не единственного самостоятельного поступка, он нарядил шимпанзе ковбоем и провез по всему Нью-Йорку в открытом автомобиле. После того, как животное простудилось и околело, он стал играть на кларнете, поступил в джаз и поселился на Бликер-стрит, рядом с ночлежкой для бродяг. Но отец есть отец, и однажды я специально прикатил в Малибу, где он отдыхал, чтобы поговорить по душам. -- Мальчик мой,-- сказал я ему,-- я знаю, ты считаешь меня неспособным здраво рассуждать, приписывая эту способность исключительно матери, -- но все-таки послушай. Прежде всего, на свете вообще немного нормальных людей. Далее -- мы и сегодня все еще рабы -- не одного, так другого. Меня лично подчас заносит, но по большому счету я -- борец. -- За что ты борешься, папа? -- За что? Да, черт возьми, за правду! Против лжи. Но, главным образом, я борюсь с самим собой. Вскоре после моего возвращения в Коннектикут Эдвард заявился к нам с девушкой откуда-то из Центральной Америки -- смуглой индианкой с узким лицом и близко посаженными глазами. -- Папа, я влюблен и собираюсь жениться. -- В чем дело? Она залетела или что? -- Говорю тебе -- я ее люблю. -- Так я и поверил! -- Если тебя волнует происхождение, как насчет Лили? -- Только попробуй сказать худое слово против мачехи! Лили -- замечательная женщина. А кто такая эта индианка? Я проведу расследование. -- В таком случае я не понимаю, почему ты не разрешаешь Лили повесить свой портрет вместе с остальными. Оставь Марию Фелукку в покое. Я люблю ее. И это -- мой сын, кровь от крови и плоть от плоти моей! Я был вне себя от возмущения, и в то же время меня распирала гордость. Черт с тобой, бери в жены дюжину марий фелукк из Гондураса и, если им от этого будет легче, пусть позируют для портретов. Свой -- в форме Национальной гвардии -- я убрал из галерии. Нечего нам с Лили там делать. Но это не все, о чем я вспомнил, сидя рядом с Ромилайу в горах Африки. Увы, меня посетило и воспоминание о том, как я опозорился с женой художника и кузиной дантиста, миссис Кларой Спор. В дни своей молодости, перед первой мировой, она славилась красотой -- и к шестидесяти годам все еще не оправилась от потрясения, вызванного ее утратой. Одевалась, как молоденькая девушка -- оборочки да цветочки. Утверждают -- во всяком случае, сама Клара, -- что в свое время она была ого-го в постели, хотя это и не типично для красавиц. Но время и природа сделали свое дело. Должен, однако, признать: даже на склоне лет ее сексуальная притягательность все еще была велика. Она красила волосы в цвет красного перца, а по лицу были рассыпаны такие же огненно-красные веснушки. Однажды зимой мы с Кларой Спор случайно встретились на вокзале "Гранд Централ". Мне нужно было успеть к дантисту и учителю музыки, по фамилии Гапоньи; я так спешил, что за мной не поспевали ботинки и брюки. И вдруг увидел, как миссис Спор выходит из устричной. Ее словно уносило в открытое море -- утлое суденышко без мачт, которому только крепость духа помогала держаться на плаву. Она просигналила, чтобы я остановился, и мы заскочили в вагон-ресторан выпить. Лили в это время позировала ее муж4, так что Клара предложила: -- Почему бы тебе не заехать за женой? На самом деле она хотела сказать: -- Мальчик, зачем тебе возвращаться в Коннектикут? Давай спрыгнем с поезда и ударимся во все тяжкие? Поезд тронулся, и мы покатили вдоль Лонг Айленд Саунд. Клара пожирала меня глазами и рассказывала, рассказывала о том, как в молодости посетила Самоа и Тонгу и навсегда влюбилась в их пляжи, флотилии морских птиц на воде и диковинные цветы. Во мне взыграла буйная кровь Черчиллей; мысленно я уже барахтался на одном из тех пляжей. Когда поезд подошел к станции, Клара плакала. Растроганный, я взял такси, и мы поехали к ним домой. В прихожей я нагнулся, чтобы помочь Кларе снять галоши, но она взяла в ладони мое лицо и стала осыпать поцелуями. И я, старый дурак, вместо того, чтобы отстраниться, ответил ей тем же. И все это видели Лили и Клаус Спор через открытую дверь студии. -- Что это вы вздумали целоваться?-- пробормотала моя жена. Спор не проронил ни звука: все, что делала Клара, воспринималось им как должное. ГЛАВА 11 Вот вам история моих искусственных зубов, сделанных из какой-то акриловой смолы -- подразумевалось, что они будут служить вечно. Но и они не вынесли моего неистовства. Кто-то -- то ли Лили, то ли Фрэнсис, то ли Берта -- говорил, будто я скриплю зубами во сне. Или я слишком жадно целовал жизнь?.. Охваченный дрожью, я вытащил изо рта отвалившиеся коренные зубы, прополоскал в виски и спрятал в карман: вдруг даже в этой забытой Богом глуши найдется кто-нибудь, кто сумеет вставить их обратно? Наконец наш охранник получил из темноты сигнал и велел нам подняться и войти в дом. Там нам предложили пару низких табуреток. На нас падал довольно яркий свет от факелов, которые держали две женщины с наголо обритыми головами. Обе растягивали в улыбке мясистые губы; я немного успокоился. Но тут из глубины дома появился мужчина, и облегчение словно корова языком слизнула. Он смотрел на меня так, как будто знал о моих подвигах у арневи. Что это у него на голове, подумал я, -- парик из пеньки? Или официальный головной убор, полагающийся при его должности? Мужчина занял место на гладкой скамейке между двумя горящими факелами. Передо мной положили на пол толстый том -- как оказалось, атлас. Вооружившись зажигалкой и увеличительным стеклом, я попыхтел над картой Северной Америки и наконец ткнул пальцем в Данбери, штат Коннектикут. -- Где король?-- обратился я к своему спутнику.-- Передай, что я хочу видеть его величество. -- Нет-нет,-- заволновался Ромилайу,-- нельзя. Это полиция. Вот уж не ожидал, что в африканских горах мне учинят настоящий допрос с пристрастием, в частности о цели моего путешествия. После этого нас с Ромилайу оставили одних -- без охраны, но и не позаботившись о том, чтобы нас накормить. Ни тебе мяса, ни молока, ни фруктов. Странное гостеприимство! К этому времени уже совсем стемнело, и городок погрузился в сон. Я попросил Ромилайу раздобыть щепок и сухой травы и развел у двери огонь, чтобы сварить в котелке куриный суп с лапшой из концентратов. Подкрепившись, Ромилайу, как всегда, приступил к вечерней молитве. Ветер вырвал из костра большую огненную щепку, и я заметил лежащего у стены человека с темной кожей. -- Ромилайу! Он оборвал молитву. -- В хижине кто-то есть. Кажется, он спит. Я повернул колесико зажигалки и высек огонь. -- Ну что, Ромилайу? Он действительно спит? -- Нет, сэр. Он мертв. Я и сам понял, только не хотел признаваться. -- Нам подложили труп. С какой целью? -- У-у-у!-- завыл мой проводник.-- У-у-у, сэр! -- Держи себя в руках, Ромилайу. Но я и сам был вне себя от ужаса. Не то чтобы я впервые видел труп. Но какой в этом смысл? И почему в последнее время судьба то и дело подбрасывает мне мертвые тела -- начиная с безобидной старушки, которая не вынесла моей агрессии? А теперь -- этот темнокожий дикарь, валяющийся среди мусора. -- Судя по отсутствию трупного окоченения, он отдал концы совсем недавно,-- предположил я.-- Это подстроено нарочно -- не зря нас заставили так долго ждать. Ты был прав, Ромилайу, эти люди действительно -- дети тьмы. Может, они так шутят? Утром мы просыпаемся, а рядом -- покойник! Так вот, передай им, Ромилайу: я не намерен спать в морге. -- Кому я должен передать, сэр? -- Кому угодно! Я отдал тебе приказ, Иуда, а ты стоишь, как вкопанный! Убирайся! Он вышел из хижины и остановился; до меня доносились его рыдания. Должно быть, он горько сожалел, что не вернулся в Бавентай. -- Ладно уж,-- крикнул я.-- Возвращайся, я передумал. -- Им не удастся повесить на меня убийство,-- сказал я немного погодя.-- Вытащим его отсюда. Не обращая внимания на причитания Ромилайу, я пошел на разведку. Стояла дивная бархатная ночь. Небо над головой казалось изумительной красоты гобеленом с узором в виде застывшего леса. Мне показалось, будто я слышу львиный рык, причем где-то совсем близко. Неужели они держат во дворце льва? Я беззвучно прокрался мимо спящих домов туда, где кончалась улица и начинался овраг. Потом мы вдвоем -- основная тяжесть легла на мои плечи, а Ромилайу поддерживал мертвеца за ноги -- перенесли туда труп и сбросили на дно. Меня мучила совесть. Мысленно я обратился к покойнику: "Не обижайся на меня, незнакомец. Мы случайно встретились -- и разошлись. Я не сделал тебе ничего плохого. Ступай своей дорогой и не держи зла". -- Идут!-- прошептал Ромилайу. Я обернулся и увидел возле нашей хижины зажженные факелы. Кто-то искал то ли нас, то ли мертвеца. У меня мелькнула мысль о бегстве, но я прогнал ее. Будь что будет! Мы остались стоять на краю оврага. Заметив нас при ярком свете луны, к нам подбежал человек с ружьем, но в его поведении не было ничего враждебного. Следователь хочет снова со мной потолковать. Ни этот, ни другие африканцы даже не заглянули в овраг. О покойнике не было сказано ни слова. На этот раз следователя почему-то интересовали мой возраст, общее состояние здоровья, женат ли я и имею ли детей. Ромилайу, еще не оправившись от ужаса, перевел мои ответы; похоже, следователя они удовлетворили. Меня попросили расписаться на листе бумаги: дескать, нужно сличить подпись с той, что в паспорте. Напоследок следователь высказал странное пожелание, чтобы я разделся до пояса. Я сбросил тенниску (она явно нуждалась в стирке), и этот человек приблизился, чтобы получше рассмотреть мой торс. Уж не предстоит ли мне опять с кем-нибудь бороться? Может, в этой части Африки вольная борьба -- обычный ритуал знакомства? Или меня хотят сделать рабом? Или запечь на угольях, как пигмеи поступают с тушами слонов? Процесс приготовления блюда длится неделю. После того, как мне позволили одеться, я попросил Ромилайу справиться насчет королевской аудиенции. На этот раз следователь не уклонился от ответа. Его величество примет меня завтра утром и побеседует со мной на моем родном языке. Наконец-то нам представилась возможность немного поспать. Однако вскоре закукарекали петухи, и я проснулся -- чтобы увидеть через открытую дверь рдеющие облака... и кое-что еще. Там, у двери, сидел наш давешний покойник -- в позе, сильно напоминавшей мою собственную. Кто-то притащил его из оврага. ГЛАВА 12 Я выругался про себя. Это что -- психическая атака? Ну нет, они не сведут меня с ума! Теперь, когда мои отношения с трупом перестали быть тайной, я решил им больше не заниматься -- посмотрим, к чему это приведет. Оставив спящего Ромилайу тет-а-тет с покойником, я вышел на свежий воздух. В воздухе -- или во мне самом -- было что-то особенное. Возможно, у меня начиналось нервное возбуждение -- про себя я называю его лихорадкой. День был явно праздничный, потому что в этот утренний час отовсюду уже тянуло пивом; люди сновали взад-вперед, не обращая на меня внимания -- я счел это добрым знаком. Спустя какое-то время из нашей хижины вышел Ромилайу. Не нужно было быть сверхнаблюдательным, чтобы заметить, в каком он состоянии. -- Понимаю, дружище,-- сказал я ему,-- все понимаю, но что поделаешь? Нам остается только ждать. Здешний вождь, друг Итело, обещал принять меня нынче утром. С минуты на минуту можно ждать посыльного. Вот я и попробую все выяснить. Держи себя в руках, старина, вынеси из хижины наши вещички и присмотри за ними. Послышалась барабанная дробь, и по улице, с барабанами в руках, промаршировали женщины богатырского роста и атлетического сложения -- должно быть, амазонки короля Дахфу. Потом улицу заполнили большие разноцветные зонты. Под шелковым зонтом цвета фуксии шествовал важный, дородный африканец -- как потом выяснилось, дядя короля, Хорко. Один зонт был свободным, и я резонно рассудил, что он -- для меня. -- Видишь, Ромилайу, разве они стали бы посылать такую роскошь человеку, которого собираются обвинить в убийстве? Интуиция подсказывает мне, что нам не о чем беспокоиться. Дородный мужчина заулыбался и простер ко мне руки. Одеянием ему служил кусок алой ткани, в который он был довольно туго обернут от щиколоток до подмышек. Уши ему оттягивали два крупных рубина -- или граната. Сияя улыбкой, он, как культурный человек, протянул мне руку для пожатия. Я ответил тем же и незаметно ткнул Ромилайу в бок, словно говоря: "Видишь? Что я говорил"? Но мой спутник не пожелал удовольствоваться столь ничтожным знаком расположения. Нас окружили жители деревни; все улыбались. Многие успели накачаться помбо -- африканским пивом. Амазонки в черных кожаных жилетах -- кроме этих жилетов, на них ничего не было -- оттеснили зевак. Дородный мужчина представился: -- Хорко. Брат покойного короля. -- Вы говорите по-английски?-- обрадовался я.-- Король Дахфу -- ваш племянник? Мы пойдем к нему? -- Да, идемте во дворец,-- подтвердил Хорко. Что греха таить -- я ужасно волновался. Ромилайу разрешили пойти со мной. На всем протяжении пути нас приветствовали улыбающиеся жители города. Многие вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть меня. -- Какой контраст с вчерашней мертвой тишиной! Почему это, мистер Хорко? -- Вчера был день скорби. -- День казни, что ли?-- вырвалось у меня. Мне показалось, что невдалеке, слева от дворца, я вижу болтающиеся вверх ногами тела повешенных. В эту минуту я не задумываясь отдал бы все свои четыре тысячи баксов, чтобы рядом оказалась Лили. Интересно, как бы она выкрутилась -- с ее понятиями о добре и зле? И ее знанием жизни. Один наш спор на эту тему привел к тому, что моя дочь Райси сбежала из дома вместе с найденышем. Я всегда утверждал, что Лили не знает и не любит реальную жизнь. А я? Я люблю эту старую сучку и всегда готов к худшему. Я просто обожаю жизнь, и, если не могу дотянуться до прекрасного личика, готов запечатлеть свой поцелуй где-нибудь пониже. Умным не надо объяснять, что я имею в виду. Мне не терпелось попасть к королю. Но, даже когда мы очутились во дворце, меня не сразу повели к нему. Этикет требовал, чтобы Хорко принял меня первым в своих апартаментах на первом этаже. Амазонки поставили раздвижной стол и постелили красно-желтую скатерть с замысловатыми арабскими узорами. Принесли роскошный серебряный сервиз и разное угощение: кровь животных (которую я отверг), финики, ананасы, пиво, холодный печеный картофель и другие кушанья: например, мышиные лапки в особом соусе (от которых я тоже воздержался). Наконец банкет у Хорко был окончен, и мы смогли двинуться дальше. Амазонки в рекордно короткий срок убрали стол и выстроились, чтобы служить нам почетным эскортом. Я спросил, где Ромилайу, -- Хорко махнул рукой вниз. Перегнувшись через перила, я увидел своего спутника -- жалкого и неприкаянного. "С ним все в порядке",-- заверил Хорко. Мысленно я дал себе обещание при первом удобном случае щедро вознаградить беднягу за все его мытарства. Широкая наружная лестница сделала поворот, и мы очутились на другой стороне здания. Там росло высокое дерево; в данный момент оно шаталось и скрипело оттого, что несколько человек при помощи шкивов и тросов поднимали и привязывали к ветвям крупные булыжники. По словам Хорко, это было как-то связано с дождем. Все были абсолютно уверены, что в этот день пойдет дождь. Однако на небе не было ни облачка. Мы поднялись на третий этаж, где располагались апартаменты короля Дахфу. Хорко провел меня через несколько смежных комнат с низкими потолками, увешанных портьерами и декоративными драпировками. Окна были такими узкими, что вокруг почти ничего нельзя было разглядеть, разве что случайный солнечный луч выхватывал из полумрака то подставку для копий, то шкуру дикого зверя, то скамеечку. У двери в королевские покои Хорко меня покинул. Я всполошился было: "Эй, куда же вы?"-- но в этот момент одна из амазонок взяла меня за руку и ввела внутрь. Прежде чем я увидел Дахфу, мне бросилось в глаза скопище обнаженных женщин -- по моим прикидкам их было два или три десятка. В комнате царила атмосфера чувственности. Из-за духоты мне пришло на ум сравнение с инкубатором. У входа, на высоком табурете, который напомнил мне бухгалтерскую конторку былых времен, восседала грузная седовласая амазонка в итальянской пилотке образца начала века. Она пожала мне руку от имени короля. Король! Женщины расступились, и я увидел его в дальнем конце комнаты возлежащим на длинной зеленой кушетке в состоянии абсолютного покоя. Его крупное тело, ниже пояса прикрытое лиловыми шелковыми шароварами, казалось плывущим на волнах неги и сладострастия. Вокруг шеи у него вился белый шарф с золотым шитьем; на ногах болтались белые атласные туфли. Несмотря на страх, я не мог не отдать ему дань восхищения. Это был рослый мужчина, как я, ростом не шести футов. Король отдыхал. Женщины прислуживали ему, готовые тотчас удовлетворить любое его желание. Одна отирала ему лицо фланелевой тряпочкой, другая поглаживала грудь, третья держала наготове зажженную трубку. Спотыкаясь на неверных ногах, я двинулся было вперед -- и был остановлен чьей-то рукой на расстоянии пять футов от кушетки. Я послушно сел на предложенный мне табурет. Между мной и королем стояла большая деревянная чаша с парой черепов. Заметив мое беспокойство, король раздвинул мясистые губы в улыбке. -- Не волнуйтесь, это для сегодняшней церемонии. У меня мелькнула мысль: "Ага, значит, фортуна не совсем от меня отвернулась"! Потому что я понял: все наши злоключения -- засада, плен, допрос, подбрасывание нам мертвеца -- исходили не от короля. Не такой он человек! Я еще толком не знал, какой он человек, но уже начал испытывать радость от нашей встречи. -- Вчера вечером,-- продолжал Дахфу,-- меня очень взволновала весть и вашем прибытии. Всю ночь не мог заснуть. О-хо-хо. Это не пошло мне на пользу. -- Какое совпадение -- я тоже почти не спал: всего лишь какую-нибудь пару-тройку часов. Но я счастлив познакомиться с вами, ваше величество. Хочу передать вам привет от вашего друга Итело. -- А, так вы побывали у арневи! Похоже, вы поставили перед собой задачу посетить самые отдаленные районы Африки. Как поживает мой дорогой друг? Я по нему соскучился. Он предложил вам бороться? -- О да. -- И кто победил? -- Матч окончился вничью, ваше величество. -- Гм. Вы представляетесь мне в высшей степени интересным человеком, особенно в физическом отношении. Я бы сказал даже выдающимся. Я еще не встречал людей вашей весовой категории. Итело очень силен. Мне ни разу не удалось положить его на обе лопатки. -- Надеюсь, нам с вами не нужно выходить на ринг, ваше величество? -- О нет, мы не придерживаемся этого обычая. Я должен попросить у вас прощения за то, что лично не пожал вам руку. Это сделала за меня моя генеральша Тату. Терпеть не могу вставать. -- Да что вы? -- Чем меньше я двигаюсь и чем больше лежу, тем легче мне исполнять мои многочисленные обязанности, включая те из них, что являются прерогативой моих жен. Скажите со всей откровенностью, сэр... -- Моя фамилия Хендерсон. -- Мистер Хендерсон. Мне давно не выпадал случай поговорить по- английски. Вы -- наш первый гость из цивилизованного мира. -- Сюда редко забредаю