ронам, окидывая взглядом обнаженных женщин. Среди них были довольно красивые -- высокого роста, с жирафьей грацией и декоративными шрамами на лицах. Стройность их бедер и грудей не нуждалась в одежде. У них были бархатные глаза и тонкие, трепещущие ноздри; они распространяли сладковатый запах мускуса. Некоторые носили длинные, почти достающие до пола, бусы из золоченых скорлупок грецкого ореха. Другие украшали себя кораллами и перьями. Танцовщицы надели разноцветные шарфы, развевавшиеся у них вокруг плеч. -- Дело не терпит отлагательств. -- Я так и подумал, Хендерсон-Сунго. И все же давайте сперва полюбуемся танцем. Не правда ли, Мупи восхитительна? -- О да -- и смотрит на вас таким обожанием! Однако, ваше величество... -- Какое упрямство! Ну ладно. Если это действительно так срочно, идемте туда, где можно спокойно поговорить. Увидев, что король встал, женщины заволновались. Послышались тревожные возгласы, среди которых я разобрал слово "леба" -- так варири называли львов. Жены предупреждали короля об опасности со стороны Атти и дулись на него за уход. Смеясь, он помахал им на прощанье рукой и что-то сказал -- должно быть, что любит их всех. Женщины беспокоились не зря: король действительно повел меня не в свои апартаменты, а в камеру. Поняв, куда мы идем, я взмолился: -- Поговорим лучше здесь. Это займет не более минуты. -- Извините, Хендерсон-Сунго, но мы должны пойти к Атти. -- Нет, это вы меня извините, король, но вы тоже очень упрямы. А между тем, вам грозит большая опасность! -- А, дьявол! Да знаю я, знаю, что у них на уме. -- Эти люди приходили ко мне -- показать голову Атти в прошлой жизни. Король остановился. Тату как раз отперла дверь и стояла, держась за засов, ожидая, когда мы войдем в подземелье. -- Старый, испытанный метод устрашения. Как-нибудь переживем. Иногда приходится идти на риск. Что же, они вам здорово докучают? Это оттого, что я не скрываю свою симпатию. Он обнял меня за плечи. Растроганный, я еле удержался на ногах. -- Ладно, ваше величество. Ради вас я готов на все. Жизнь меня изрядно помотала, но вообще-то я ее не боюсь. Я -- солдат, все мои предки были солдатами. Они защищали крестьян, отправлялись в крестовые походы и сражались с магометанами. С одним моим предком по материнской линии случился такой эпизод. Перед тем, как пойти в атаку, генерал Улисс Грант спросил: "Билли Уотерс здесь?"-- "Есть, сэр".-- "Можете начинать". Так что, клянусь адом, в моих жилах -- кровь, а не водица! Но, ваше величество, эта история со львом разрывает мне сердце. А что будет с вашей матушкой? -- К чертям мою матушку!-- огрызнулся он.-- Вы что, думаете -- мир -- яйцо и мы явились на свет, чтобы сидеть на одном месте в надежде что-нибудь высидеть? Я вам толкую о величайшем открытии, а вы мне -- о материнских чувствах! Мою мать запугивают, вот и все. Давайте-ка лучше переступим через порог, и пусть Тату запрет за нами дверь. Идемте, идемте! Увидев, что я словно прирос к месту, он повысил голос: -- Что я сказал?! Я нехотя последовал за ним. Когда я догнал короля, он спросил: -- Что за мрачное выражение лица? -- Оно отражает мои чувства. Король, я нутром чую беду. -- Естественно! Нам и в самом деле угрожает опасность. Но скоро я поймаю Гмило, и она исчезнет. Тогда-то уж никто не посмеет мне перечить! Сейчас ведутся интенсивные поиски Гмило. Судя по донесениям, он уже недалеко. Уверяю вас, ждать осталось недолго. Я горячо выразил свою надежду на то, что так оно и будет. Тогда эти душители, Бунам и его помощник, перестанут преследовать королеву-мать. При этом новом упоминании о матери Дахфу рассердился и впервые за все время обругал меня. Потрясенный, я последовал за ним вниз по лестнице. Вот так, мистер Хендерсон, сказал я себе. Вы не знаете, что такое настоящая любовь, если полагаете, что ее предмет можно выбрать по своему вкусу. Человек просто любит -- и все. Это -- стихия. Неодолимое влечение. Вот и Дахфу с первого взгляда влюбился в львицу... Увлеченный мысленным диалогом с собой, я споткнулся и загрохотал по лестнице вниз -- к счастью, осталась всего пара ступенек. Мы приблизились к камере. На меня вновь накатила удушливая волна страха -- сильнее прежнего. Заслышав наши шаги, львица зарычала. Дахфу заглянул внутрь сквозь зарешеченное окошко. -- Все в порядке. Можно войти. -- Как, прямо сейчас? Мне кажется, она возбуждена. Давайте, я подожду здесь, пока вы будете проверять, что да как. -- Нет, вы пойдете со мной. Неужели вы еще не уяснили, что я делаю это для вашего же блага? Вашей жизни ничто не угрожает: львица совсем ручная. - Для вас -- да, но ко мне она еще не привыкла. Я, как и всякий другой, не хочу упускать свой шанс. Но что поделаешь -- я боюсь. Король ответил не сразу, и эта пауза показала, как сильно я упал в его мнении. Ничто не могло бы причинить мне большего горя. -- Вот как,-- промолвил он наконец.-- Помнится, рассуждая об ударах судьбы, вы жаловались на недостаток смельчаков.-- И, вздохнув, продолжил:-- Миром правит страх. Его преобразующая сила уступает только силе самой природы. -- Разве к вам это не относится? Он наклоном головы выразил свое согласие. -- Относится, как и ко всякому другому. Просто страх не виден, как радиация. Все люди испытывают страх, только в разной степени. -- Думаете, от этого существует средство? -- Уверен, что существует! Иначе ни одна смелая фантазия не претворилась бы в жизнь. Ладно, не буду заставлять вас входить со мной в камеру и делать то же, что я. То, что делал мой отец Гмило. А до него -- мой дед Суффо. Не буду. Раз это для вас совершенно неприемлемо, мы можем проститься и пойти по жизни разными дорогами. -- Подождите, король! Минуточку! Я досмерти испугался. Для меня не было ничего страшнее разрыва с ним. Я чуть не захлебнулся слезами. -- Вы не можете вот так взять и отшвырнуть меня в сторону. Вам известны мои чувства. Он был непреклонен. Да, между нами много общего. Да, он питает ко мне чувство истинной дружбы и благодарности за то, что я поднял Мумму. Но разойтись будет лучше всего. Пока я не вникну в эту львиную проблему, ни о каком развитии отношений не может быть и речи. -- Минуточку, король,-- повторил я.-- Я считаю вас своим самым близким другом и, кажется, готов поверить всему, что вы говорите. -- Спасибо, Сунго. Вы мне тоже очень близки, но я хочу, чтобы наша дружба развивалась. С вами должна произойти некая метаморфоза, а это возможно лишь благодаря общению со львом. Я видел: перспектива нашего разрыва была для него почти так же страшна, как и для меня. Почти. Ибо кто может сравниться со мной умением страдать? -- Вы спрашиваете: что такого может сделать для вас львица?-- рассуждал король, осторожно вводя меня в камеру.-- Очень многое. Прежде всего, от нее не отлынить. А ведь вы -- большой любитель отлынивать. Рядом с ней вы всегда будете остро чувствовать настоящий момент. Она отшлифует вашу совесть до блеска. Во-вторых, львы -- гении переживания. Как полно они умеют переживать! Не спеша, смакуя. Поэт сказал: "Тигр гнева мудрее кобылы наставления". Да вы только посмотрите на Атти. Полюбуйтесь ею! Как она выступает! Как прохаживается взад-вперед! Как лежит, смотрит, отдыхает, дышит! Как глубоко она дышит! Свободные сокращения межреберных мышц и отменная гибкость диафрагмы обеспечивают взаимодействие всех частей тела. Отсюда -- алмазный блеск коричневых глаз. Теперь перейдем к более тонким вещам. Как она рассыпает намеки, как источает ласки! Я, разумеется, не жду, что вы сразу все заметите. Она еще многому вас научит! -- Неужели вы вправду думаете, что она способна меня изменить? -- Вот именно -- изменить. Абсолютно! Вы сбежали оттуда, где бездарно влачили свои дни. Не захотели медленно погибать. И бросились в большой мир на поиски последнего, единственного шанса изменить себя. Откуда я это знаю? Да ведь вы очень многое сказали о себе. Вы на редкость откровенны, поэтому перед вами невозможно устоять. У вас все задатки великого человека. Вам присуще благородство. Некоторые части нашего организма так долго спали, что кажется, совсем атрофировались. Можно ли их оживить? Вот тут-то и начинается перемена. -- Считаете, у меня есть шанс? -- В этом нет ничего невозможного, если будете следовать моим инструкциям. Львица расхаживала перед самой дверью. Я слышал ее низкое, мягкое урчание, почти мурлыканье. Как и в прошлый раз, Дахфу взял меня за руку и повел в камеру. Я шел на подгибающихся ногах, чувствуя холодок внизу живота, мысленно твердя: "Господи, помоги мне! Помоги, Господи!" В темноте обозначилась львиная морда. Атти дала королю себя погладить. Но гораздо больше ее интересовал я. Она стала кружить возле меня и наконец уткнулась мордой мне под мышку и замурлыкала, вибрируя всем телом, так что я почувствовал себя чем-то вроде кипящего чайника. Дахфу прошептал: -- Вы ей нравитесь. О, как я рад! Я восхищен. Как я горд за вас обоих! Неужели вам все еще страшно? Я только и смог, что кивнуть. -- Когда-нибудь вы посмеетесь над своими страхами. А сейчас они вполне естественны. -- Я даже не могу свести руки вместе, чтобы заломить их. -- Что-то вроде паралича, да? Львица пошла прочь и стала обходить камеру по периметру. -- Вам хорошо видно?-- спросил король. -- Совсем ничего не видно. -- Давайте начнем с ходьбы. -- По ту сторону двери -- с превеликим удовольствием. -- Опять отлыниваете, Хендерсон-Сунго! Так вы никогда не изменитесь. Вам нужно сформировать у себя новый навык. -- Ох, король, что я могу поделать? Все отверстия моего тела наглухо закрыты -- спереди и сзади. Еще минута -- и я взорвусь. У меня пересохло во рту; я чувствую тяжесть и ломоту в затылке. Вот-вот потеряю сознание. Он посмотрел на меня с острым любопытством, словно оценивая эти симптомы с медицинской точки зрения. -- Ваше внутреннее сопротивление достигло предела. Попробуем снять напряжение. Я уверен, вы справитесь. -- Рад, что вы так думаете. Если, конечно, меня не разорвут на куски и я не останусь, обглоданный, здесь, в камере. -- Заявляю со всей ответственностью: такой вероятности не существует. Но смотрите, смотрите, как она выступает! Причем это -- врожденная, а не благоприобретенная грация. Когда ваш страх пройдет, его место займет восхищение красотой. Думаю, в основе эстетического чувства часто лежит побежденный страх. То же можно сказать о совершенной любви. Нет, вы только обратите внимание, как ритмично она движется! Давайте последуем за ней. Он стал водить меня за львицей. Я шел, спотыкаясь на ватных ногах; шелковые зеленые шаровары больше не развевались, а липли к ногам, заряженные электричеством. Король безумолку говорил -- это служило мне единственной поддержкой. Смысл его речи временами ускользал от меня, но вскоре я понял: он хочет, чтобы я подражал движениям львицы. Это что, метод Станиславского, подумал я? Африканский МХАТ? В 1905 году моя мать путешествовала по России. Накануне японской войны она посмотрела балет с фавориткой царя в главной роли. -- Не вижу связи,-- пробормотал я непослушными губами,-- с аллохирией Оберштейнера и прочей дребеденью, которую вы обрушили на мою голову. -- Связь самая непосредственная! Скоро вы все поймете. Но для начала попробуйте с помощью льва научиться отделять естественные состояния от навязанных. Атти -- лев до кончиков когтей. Естественна на все сто процентов! Я спросил упавшим голосом: -- Если она не пытается подражать человеку, с какой стати я должен вести себя как лев? Если уж мне нужно кому-нибудь подражать, пусть это будете вы. -- Помолчите, Хендерсон-Сунго. Вы прекрасно знаете, что я сам ее во многом копирую. Передача от льва к человеку вполне возможна, я убедился в этом на собственном опыте. -- Сакта!-- крикнул он львице. Это значило: беги! И она побежала рысью по кругу, за ней король, а за королем -- я грешный, всеми силами стараясь не отставать. "Сакта, сакта!"-- подгонял он, и львица стала набирать скорость. Сейчас она бежала вдоль противоположной стены. Вот-вот догонит меня с тыла! Я завопил: -- Король! Король! Позвольте мне бежать впереди вас! Ради Христа! -- Прыгайте вверх!-- ответил он, но я, пыхтя, как паровоз, все пытался обойти его. Мысленно я уже видел огромные капли крови, которые выступят у меня на коже после того, как львица вонзит в нее когти. Я был убежден, что она воспринимает меня, бегущего, как дичь и вот-вот вцепится. Или ударит лапищей по голове. Это бы лучше. Один удар -- и ты проваливаешься в бездну. Как в ночь. Ночь без звезд. Абсолютное ничто. Я так и не смог обогнать короля и, притворившись, будто споткнулся, с диким воплем грохнулся на пол. Увидев меня распростершимся на пузе, король крикнул львице: "Тана! Тана!"-- и она отскочила в сторону, замерла и наконец прогулочным шагом направилась к деревянной платформе. Там она села на задние лапы. Потом вытянула одну лапу вперед и стала облизывать, как кошка. Король опустился на корточки. -- Вы ушиблись, мистер Хендерсон? И, не дожидаясь ответа, пустился в объяснения: -- Я хотел помочь вам расслабиться, Сунго, вы слишком зажаты. Ваше сознание имеет четко выраженную тенденцию к самоизоляции. Поэтому в следующий раз... -- Какой еще следующий раз? Чего еще вы от меня хотите? Сначала мне подбрасывают труп. Потом амазонки избивают меня и швыряют в грязный пруд. Ладно -- это чтобы вызвать дождь. Я стерпел даже зеленые штаны Сунго. А что теперь? Он терпеливо, с большим сочувствием ответил: -- Имейте терпение, Сунго. Все, что вы делали до сих пор, делалось для нас, варири. Не думайте, что я вам не благодарен. Но этот последний эксперимент направлен на ваше собственное благо. -- Вы все время так говорите. Не понимаю, каким образом гонка со львом поможет мне в решении моих проблем. -- Речь идет о достоинстве. И о достойном поведении, без которого жизнь человека жалка и никчемна. Вы сбежали из вашего родного дома в Америке, потому что были лишены возможности достойного поведения. Вы превосходно выдержали первые испытания, Хендерсон-Сунго, но нужно двигаться дальше. -- Что я должен делать? -- То же, что и я. То, что до меня делали Гмило, мой отец, и мой дедушка Суффо. Уподобьтесь льву. Вберите в себя как можно больше львиных качеств. Если бы это был сон, от него можно было бы проснуться. Но, к сожалению, это происходило наяву. Я со вздохом сел и приготовился встать, но король удержал меня. -- Зачем подниматься, Сунго: вы как раз в подходящей позиции. -- Вы что, хотите заставить меня ползать? -- Нет, разумеется: ползают другие звери, не львы. Речь идет об искусстве передвигаться на четвереньках. Вот так. Он сам встал на четвереньки, и, должен признаться, это было очень похоже на льва. -- Вот видите? -- У вас прекрасно получается, ваше величество, но вы обучались этому с детства. Это была ваша идея. Что же касается меня, то я не могу. -- Ох, мистер Хендерсон, мистер Хендерсон! Что я слышу? Тот ли это человек, который мечтал вырваться из могилы одиночества и декламировал стихи о вольной мошке в лесу? Жаждал СОСТОЯТЬСЯ! Тот ли это Хендерсон, который облетел половину земного шара, повинуясь внутреннему голосу, твердившему: "Я хочу, я хочу, я хочу!"? А теперь, когда ваш друг Дахфу протягивает вам средство достижения цели, вы обессиленно падаете на землю? Разрываете наши отношения? -- Нет-нет, король, не говорите так! Ради вас я готов на все.-- И я действительно встал на четвереньки. -- Так, правильно. Но почему вы так напряжены? Почувствуйте себя львом! Ощутите нерасторжимую связь с природой! Небо, солнце, обитатели буша -- все они тесными узами связаны с вами. Мельчайшие мошки -- ваши кузены. Небо присутствует в ваших мыслях. Листва деревьев и кустов -- ваша защита, и никакой другой вам не нужно. Ночь напролет вы будете вести нескончаемый разговор со звездами. Вы обретете неотчуждаемое от вас свойство сохранять равновесие. Но пока что вы напоминаете мне совсем другое животное -- не знаю, какое именно. Я не собирался его просвещать. -- Скажите, ваше величество: долго ли мне еще находиться в этом положении? -- Думаю, во время этой первой попытки вам стоило бы усвоить хоть какое-нибудь, присущее льву свойство. Начнем с рычания. -- Вы не боитесь, что это взбудоражит львицу? -- Нет, сэр. Ну сделайте мне одолжение -- давайте послушаем ваш голос. Он какой-то придушенный. Я уже говорил: у вас ярко выраженная тенденция к самоизоляции. Представьте, что вы лев -- настоящий лев, готовый совершить убийство. Предупредите захватчика о ваших намерениях. Рычите, Хендерсон- Сунго. Не переставайте чувствовать себя львом. Опуститесь ниже. Угрожайте мне. Рычите! Так. У вас почти получилось, только как-то жалобно. А теперь поднимите руку, то есть лапу. Нанесите удар. Еще! Еще! Станьте диким зверем! Потом вы снова станете человеком, но сейчас постарайтесь добиться полного перевоплощения! И я стал зверем. Я заполнил камеру воем, как церковный оргАн (ударение на "а" -- В.Н.), -- и наконец-то понял до конца смысл пророчества Даниила! Потому что у меня отросли когти, шерсть, клыки. Все, что во мне осталось человеческого, это человеческая тоска. Наконец я почувствовал, что больше не могу, и упал навзничь. Король испугался, что я потерял сознание, и стал хлопать меня по щекам, приговаривая: -- Ну-ну, очнитесь, дорогой друг. Вы в порядке? Я открыл глаза. -- Вполне. Как у меня получилось? -- Замечательно, брат мой Хендерсон. Поверьте, этот метод принесет плоды. А теперь я уведу Атти, и мы поболтаем. Он вновь выразил уверенность в том, что лев Гмило находится где-то недалеко и скоро будет пойман. Тогда он, Дахфу, отпустит львицу на свободу, и причина разногласий с Бунамом будет устранена. Потом он заговорил о тесной взаимосвязи между внутренним и внешним. -- Помните, вы говорили о "грун ту молани"? Так наши друзья арневи называют жажду жизни. Но какая может быть "грун ту молани" в обществе коров? "Или свиней",-- подумалось мне. Нет смысла обвинять Ники Гольдштейна. Он не виноват в том, что еврей и сообщил мне о своем намерении разводить норок в Катскилле, а я в ответ ляпнул насчет свиней. Все гораздо сложнее. Должно быть, я был обречен возиться со свиньями задолго до знакомства с Ники Гольдштейном. Две свиноматки, Эстер и Валентина, вечно таскались за мной со своими пятнистыми брюшками и жесткой, как булавки, щетиной. "Держи их подальше от подъездной аллеи",-- потребовала Фрэнсис. А я огрызнулся: "Попробуй только их тронуть? Эти животные -- часть меня самого". -- Сунго,-- сказал после продолжительной паузы король,-- слушайте меня внимательно, я хочу поделиться с вами своим самым заветным убеждением. Само развитие нашего вида -- пример того, как воображаемые образы становятся реальными. Это -- не сон, не сказка. Птицы летают, гарпии летают, ангелы летают, Дедал с сыном летали. И вот, пожалуйста, -- вы смогли прилететь в Африку. СамОй возможностью своего усовершенствования человек обязан воображению. Воображение, воображение и еще раз воображение. Оно превращает ненастоящее в настоящее. Оно поддерживает, преобразует, возрождает. Я убежден: все, что только гомо сапиенс способен вообразить, он рано или поздно осуществит на практике. Преобразит самого себя. О, Хендерсон, какое счастье, что я вас встретил! Я давно тосковал по ком-то, с кем можно было бы этим поделиться. Собрата по духу. Сам Бог послал вас! ГЛАВА 19 Дворец окружала свалка. Там среди мусора и камней росли чахлые деревца с колючками и нездоровыми наростами. И с красными цветочками. Они находились в ведении Сунго. Мои девочки время от времени поливали их, и они с грехом пополам продолжали свое существование. На солнце цветы казались особенно глянцевитыми и тугими. Когда я возвращался из камеры со львом, с надорванными рычанием связками, гудящей головой, слезящимися глазами и подгибающимися ногами, солнце помогало мне в кратчайший срок почувствовать себя выздоравливающим. Знаете, как у некоторых проходит выздоровление? Они становятся сентиментальными: ходят и мурлычат песенки себе под нос; обыденные картины окружающего мира трогают их до глубины души; они во всем находят красоту. И вот я на глазах у всех в умилении склонялся над цветами и любовался всяким мусором. Зеленые шаровары Сунго липли к ногам, а к шее -- непривычно густые и черные кудри, которые отросли в последнее время и из-за которых шлем плохо держался на голове. Возможно, мое обновленное сознание уже привело к внешним переменам. Все знали, куда я хожу, и наверняка слышали рычание. Если я, находясь наверху, слышал Атти, то и они слышали меня. На глазах у наших с королем врагов я вваливался во двор и утыкался носом в цветы. Вообще-то они не имели запаха, зато ласкали мне душу. Подходил Ромилайу, чтобы предложить свою помощь. ("Ромилайу,-- спрашивал я,-- как тебе эти цветы? Слышишь, как они шепчутся?"). Даже теперь, когда я считался заразным из-за общения со львом, он не отрекся от меня, не стал искать защиты на стороне. А так как я ставлю преданность превыше всего, я всячески старался дать ему понять, что считаю его свободным от всяческих обязательств. -- Ты настоящий товарищ,-- сказал я ему однажды,-- и заслуживаешь нечто большее, чем джип. Полюбовавшись цветочками, я шел в свою комнату и ложился на кровать -- разбитый, грузный, с выпирающим брюхом. Откровенно говоря, я не очень-то верил в теорию короля. Там, в камере, пока я проходил через все круги ада, он праздно слонялся взад-вперед. Иногда после моих упражнений мы ложились втроем на широкую деревянную платформу, и он говорил: -- Здесь так покойно... Я плыву. Попробуйте и вы. Но я еще не созрел для плавания. После краткой передышки король начинал снова гонять меня. В конце же он был само сочувствие. -- Вам лучше, мистер Хендерсон? -- Да, лучше. -- Легче, не правда ли? -- Да, ваша честь. -- Спокойнее? Я начинал закипать. Он не отставал. -- Что вы чувствуете? -- То же, что котелок с кипящей водой. -- Понимаю. Вы накапливаете жизненную энергию. После этого он с сожалением задавал вопрос: -- Неужели вы все еще боитесь Атти? -- Вот именно. Предпочел бы прыгать с самолета. Во время войны я просился в воздушно-десантные войска. Подумайте об этом, ваше величество. В этих штанах я запросто мог бы прыгать с высоты пятнадцать тысяч футов. -- У вас очень тонкий юмор, Сунго. Но я уверен, скоро вы поймете, что значит быть львом. Я верю в ваши способности. Старое "я" сопротивляется, да? -- Старое "я" заявляет о себе громко, как никогда. Я почти физически чувствую, как на меня давит его груз. -- Перед началом выздоровления состояние иногда ухудшается,-- пояснял король и пускался в рассказы о болезнях, с которыми он сталкивался в бытность свою студентом-медиком. С каждым днем я все больше убеждался в том, что все знают, куда я хожу по утрам, и поэтому боятся меня. Я явился, как дракон, -- может, это король призвал меня, чтобы помочь ему сразиться с Бунамом и навязать племени другую религию? Я пытался втолковать Ромилайу, что мы с Дахфу не делаем ничего предосудительного. -- Просто у короля богатая натура. Он вернулся не затем, чтобы прохлаждаться со всем этим бабьем. Взошел на трон, чтобы хоть чуточку изменить мир к лучшему. Ведь как обычно бывает? Человек вытворяет черт-те что, но, пока у него нет своей теории, никто и слова не скажет. Так и с королем. Он меня нисколько не обижает. Я понимаю, внешне выглядит иначе, но, поверь, Ромилайу, я занимаюсь этим сугубо добровольно. Просто неважно себя чувствую. У меня лихорадка; слизистая оболочка носа и рта воспалилась -- ринит, наверное. Попроси я, король наверняка дал бы мне какое-нибудь лекарство, но я не хочу докучать ему жалобами. -- Я на вас не сержусь, сэр. -- Пойми меня правильно. Человечеству нужны такие, как король, -- чем дальше, тем нужнее. Перемены должны быть возможны! Если нет. значит, плохи наши дела. -- Да, сэр. -- Американцев считают непробиваемыми, но и они стремятся решать глобальные проблемы. Протестантизм белых, конституция, Гражданская война, капитализм, завоевание Запада... Все великие дела и войны произошли до меня и моих ровесников. Зато на нашу долю выпала важнейшая схватка из всех: схватка со смертью. Пора наконец разобраться с ней. И в этом я не одинок. После войны миллионы моих соотечественников устремились на поиски ответа на вопрос: как исправить настоящее и приоткрыть завесу будущего? Клянусь тебе, Ромилайу, таких, как я, пруд пруди: в Индии, Китае, Латинской Америке и других местах. Как раз перед отъездом я читал о бывшем преподавателе игры на фортепьяно из Манси, который заделался буддистским монахом в Бирме. Видишь ли, я -- человек, живущий интенсивной духовной жизнью. Судьба нашего поколения -- отправляться в широкий мир в поисках высшей мудрости. А ты думал, почему я здесь оказался? -- Не знаю, сэр. -- Я не могу смириться со смертью моей души. И поэтому буду поддерживать короля Дахфу, пока он не поймает своего отца Гмило. Если я с кем-то дружу, Ромилайу, то преданно, от всего сердца. Я знаю, что такое быть погребенным в себе самом. Беда только в том, что, как оказалось, я плохо поддаюсь переобучению. Король -- одареннейшая натура. Хотел бы я знать его секрет. Ромилайу спросил, о каком секрете я говорю. -- Секрет его отношения к опасности. Подумай, как много у него поводов для тревоги! А теперь посмотри, как он лежит на кушетке. У него наверху есть старинная зеленая кушетка, такая большая, что, должно быть, ее туда доставили на слонах. Как он возлежит на ней, Ромилайу! А все эти дамы ему прислуживают. Однако на столе рядом с кушеткой стоит блюдо с двумя черепами: его отца и деда. Ромилайу, ты женат? -- Да, сэр. Два раза. Но сейчас иметь одна жена. -- Точь в точь как я. У меня пятеро детей, в том числе мальчишки- близнецы в возрасте четырех лет. Моя жена -- очень крупная женщина. -- Я иметь шесть детей. -- Тебе за них не страшно? Африка -- все еще дикий континент, двух мнений быть не может. Я лично постоянно дрожу от страха, что малыши заблудятся в лесу. Надо бы завести собаку -- огромного пса. Но вообще-то мы переедем в город. Я поступлю учиться. Ромилайу, я хочу написать письмо жене, возьмешь его с собой в Бавентай и опустишь в ящик. Я обещал тебе премию, старик, -- вот документы на джип. Передаю тебе право владения. С удовольствием взял бы тебя в Штаты, но раз ты человек семейный... На его лице я не заметил никаких признаков радости по поводу подарка. Напротив, оно еще больше сморщилось, а я уже достаточно хорошо изучил своего проводника. -- Эй, приятель, почему у тебя глаза на мокром месте? -- Вам грозить беда, сэр. -- Да, грозит. Видишь ли, я малый несговорчивый, так что судьбе приходится идти на крайние меры. Я -- беглец, Ромилайу, только тем и спасаюсь. В чем дело, дружище, у меня что, совсем никудышный вид? -- Да, сэр. -- Все мои переживания написаны у меня на лице. Так уж я устроен. На тебя так сильно подействовала та женская голова? -- Может, они вас убивать?-- предположил Ромилайу. -- Возможно. Этот Бунам -- настоящий скорпион. Однако не следует забывать, что я -- Сунго. Разве Мумма не служит мне ангелом-хранителем? Кроме того, с моей бычьей шеей, потребуется не менее двух человек, чтобы меня задушить. Ха-ха! Не волнуйся за меня, Ромилайу. Как только это маленькое королевское дельце будет улажено -- то есть я помогу королю заарканить его папашу, -- махну к тебе в Бавентай. -- Ради Бога, сэр, сделать это быстро. Когда я упомянул о Бунаме в разговоре с королем, тот посмеялся над моими страхами. -- Как только Гмило окажется у меня в руках, я стану хозяином положения. -- Но пока что этот зверюга лютует в саванне. А вы ведете себя так, словно уже держите его под замком. -- Львы не часто меняют места своего обитания. Гмило вот-вот попадет в поле нашего зрения. Идите лучше, напишите письмо вашей жене. -- Я как раз собирался это сделать. * * * "Любовь моя, ты, конечно, волнуешься, но в глубине души знаешь, что я жив". (Лили утверждала, что всегда знает, что со мной происходит. Мол, ей подсказывает интуиция влюбленных). "Полет произвел на меня неизгладимое впечатление. Наше поколение первым удостоилось чести видеть облака с обеих сторон. Первые люди устремлялись мечтой ввысь. А теперь -- вниз. Значит, где-то непременно должны произойти какие-то перемены. Для меня все это было как волшебный сон. Египет мне очень понравился. Там все ходят в традиционной белой одежде. Устье Нила сверху похоже на спутанный клубок. Долина была местами зеленая, а местами желтая. Из-за порогов вода пенилась, точно зельтерская. После приземления в Африке мы с Чарли поцапались, и я понял: это не совсем то, о чем я мечтал, покидая родные пенаты. Чарли так и не почувствовал себя в Африке как дома. Я читал Р.Ф.Бертона, "Пять шагов по Восточной Африке", плюс журнал Спика; мы с Чарли расходились во взглядах по всем вопросам до единого. Поэтому наша компания распалась. Бертон слишком возомнил о себе. По моим представлением, он был очень похож на генерала Дугласа Макартура и точно так же уверовал в свою историческую миссию. Заладил о Древнем Риме и Греции. Тогда как гениям присуща любовь ко всему земному". (По возвращении в Англию Спик вышиб себе мозги выстрелом из пистолета. Но я не стал доводить этот факт до сведения Лили. Под гением я подразумевал кого-нибудь вроде Платона или Эйнштейна). "Мне подвернулся проводник по имени Ромилайу, и мы подружились, хотя поначалу он меня боялся. Я попросил показать мне еще не тронутые цивилизацией уголки Африки. Их осталось не так уж много. Всюду, словно грибы после дождя, возникают современные правительства и просвещенная элита. Я свел знакомство с одним высокообразованным монархом, без пяти минут доктором медицины, и в настоящее время нахожусь у него в гостях. Но вообще- то, я в полном смысле слова свернул с проторенного пути. Временами это было ужасно, да и сейчас еще ужасы не кончились. Несколько раз я был близок к тому, чтобы испустить дух с такой же легкостью, как рыба -- воздушный пузырь. Чарли -- неплохой парень. Но мне не следовало принимать участие в свадебном путешествии. Я стал пятым колесом в телеге. Его жена -- из тех куколок с Мэдисон-сквер, которые вырывают у себя крайние зубы, чтобы иметь модные впалые щеки". (Но, главное, она не смогла простить мне мое поведение на свадьбе). "Ты послала им от моего имени свадебный подарок? Если нет, это непременно нужно сделать. Купи, пожалуйста, набор столовых ножей. Я благодарен Чарли. Если бы не он, я бы отправился к эскимосам в Арктику. Этот африканский опыт поистине бесценен. Моя жизнь здесь трудна, опасна и удивительна. За двадцать дней я повзрослел на двадцать лет. Они тут понятия не имеют о том, что такое туристы, так что я никакой не турист. Одна женщина сказала подруге: 'В прошлом году мы объехали весь мир. В этом нужно будет поехать в какое-нибудь другое место'. Ха-ха-ха! Здешние горы пористы, как губка. Камни имеют первозданный вид. У меня отдельная комната во дворце. Время от времени меня лихорадит. Если б не это, можно было бы сказать, что я несколько поправил свое здоровье. Как там близнецы, Райси и Эдвард? Думаю на обратном пути заскочить в Швейцарию, повидаться с маленькой Элис. Опять же, вставить зубы в Женеве. Можешь сказать доктору Спору, что его мост сломался во время завтрака. Пришли мне запасную челюсть на адрес американского посольства в Каире. Она спрятана под сиденьем автомобиля с откидывающимся верхом. Я в неоплатном долгу у Ромилайу за то, что он повел меня нехоженными тропами. У нас было два привала. Человечеству следует более активно стремиться к красоте. Я познакомился с особой, которую называют женщиной Битта. С виду она -- просто тучная пожилая матрона, но обладает высшей мудростью. Стоило ей на меня взглянуть, как она сразу же поняла, что я со странностями, но ее это не обескуражило, и она выдала пару замечательных мыслей. Прежде всего, что мир для меня -- чужой и странный, как для ребенка. Но я не ребенок. Это доставило мне и радость, и горе одновременно". ("Царство небесное принадлежит тем, кто душой, как дети". А это еще что за громадный, носатый фантом?) "Есть странность и странность. Один род странности -- дар Божий, а другой -- что-то вроде наказания. Я хотел сказать старой даме, что почему-то все понимают жизнь, а я нет, -- как она это объяснит? Получается, что я -- взбалмошный, бездарный субъект. Как меня угораздило заблудиться? И, кто бы ни был в этом виноват, как выйти на правильную дорогу?" (Картины раннего детства. Я стою на зеленом лугу. Солнце разгорается и растет, от него исходит тепло, и это тепло есть любовь. Такое же тепло, та же ясность -- в моем сердце. Кругом растут одуванчики. Я зарываюсь лицом в зелень, окунаюсь в желтизну одуванчиков. Я хочу слиться с этой желтизной и этой зеленью)... "Еще она сказала, что у меня ярко выраженная 'грун ту молани'. Этот туземный термин трудно перевести, но он означает, что вы устремлены к жизни, а не к смерти. Я хотел, чтобы она объяснила поподробнее. У нее были волосы как каракуль, а от живота пахло шафраном; на одном глазу катаракта. Боюсь, я ее больше никогда не увижу, потому что я отколол один номер и нам с Ромилайу пришлось сматывать удочки. Если бы не моя дружба с принцем, дело приняло бы скверный оборот. Я уже было решил, что упустил последнюю возможность обсудить свой жизненный путь с действительно мудрым человеком, и пришел в уныние. Но потом я встретил и полюбил Дахфу, правителя другого африканского народа. Он пожаловал мне титул короля дождя. Это всего лишь формальность, но она дала мне в руки ключи от города. К этой должности полагается особая униформа... Но сейчас я могу говорить об этом только в общих чертах. Я участвую в научном эксперименте короля (без пяти минут доктора медицины). Это стало для меня ежедневным испытанием. Лили, детка, может быть, я редко говорил об этом, но у меня к тебе настоящее чувство, аж сердце сжимается. Можешь назвать это любовью. Хотя лично я считаю, что этим словом зачастую прикрывают обыкновенное надувательство. Когда Наполеон был в изгнании на острове Св.Елены, он обожал рассуждения на моральные темы. Не слишком ли поздно? Больно он руководствовался моралью в своей настоящей жизни! Так что я не буду трепаться о любви. Пусть этим занимаются другие, с чистой совестью. Ты говорила о смерти матери, а она была живехонька. Ты сто раз была помолвлена и вечно спешила, как будто на пожар. Ты обвела меня вокруг пальца. Это -- любовь? Ну ладно. Я думал, ты мне поможешь... Здешний король -- один из самых интеллигентных людей на свете. Он говорит, что мне пора переходить от состояний, которые я создаю сам, к тем, которые возникают сами по себе. Это все равно что человек перестает шуметь -- и слышит что-нибудь прекрасное. Птиц, например. Как там вьюрки -- еще вьют гнезда под карнизами? Я больше не буду играть на скрипке. Похоже, так мне никогда не достичь моей цели. Отныне, Лили, все будет по-другому. Как только вернусь домой, я возьмусь за медицину. Возраст, конечно, не тот, но как-нибудь справлюсь. Ты не можешь себе представить, как мне не терпится попасть в лабораторию! Я до сих пор помню тамошние запахи. Придется в обществе зеленых юнцов заниматься химией, зоологией, физикой, физиологией, математикой и анатомией. Это будет пыткой -- особенно вскрытие трупов". (Смерть, мы опять с тобой сойдемся лицом к лицу). "В прошлом я часто имел дело с мертвецами -- без всякой пользы. Теперь же это общение послужит торжеству жизни. Запиши меня в Медицинский центр под именем Лео Хендерсона. Приеду -- объясню, почему я выбрал это имя. Тебе интересно? Девочка моя, как супруга врача, ты должна чаще принимать ванну и стирать белье. Тебе придется привыкать к ночным вызовам и прерванному сну. Я еще не решил, где буду практиковаться, Если дома, боюсь, перепугаю соседей. Поэтому я подумываю о какой-нибудь миссии, по примеру Уилфреда Гренфелла или Альберта Швейцера. Китай исключается. Они там еще схватят нас и устроят промывание мозгов. Ха-ха-ха! Пожалуй, следует ориентироваться на Индию. Мне не терпится добраться до больных. Особа врачевателя священна. Если в Медицинском центре откажут, обратись к Джонсу Хопкинсу, а дальше -- в любое заведение из телефонной книги. Вот еще одна причина, почему я собираюсь завернуть в Швейцарию: хочу познакомиться с передовыми медицинским школами. Так что, дорогая, поторопись с письмами. И еще -- продай свиней. И Кеннета -- борова тамвортской породы, -- и Дилли, и Минни... Сплавь их всех. Занятные мы существа! Мы никогда вблизи не видели звезд, и тем не менее испытываем к ним нежные чувства. А ведь на самом деле звезды -- не крохотные огоньки, а гигантские огненные глыбы. Я здесь практически не пью, разве что хлебнул несколько глотков, чтобы написать тебе письмо. За ланчем подают местное пиво -- так называемое помбо. Оно довольно вкусное. Местные пивовары заставляют бродить ананасный сок. У туземцев живописный вид. Они украшают себя лентами, шарфами, кольцами, браслетами, перьями, бусами, ракушками и золочеными грецкими орехами. Некоторые женщины из гарема двигаются с жирафьей грацией. Король исключительно умен и независим. Он считает, что каждый должен создать подходящий образ себя самого"... Кажется, дальше я попытался развить некоторые идеи Дахфу, но точно не помню, так как Ромилайу потерял последние несколько страниц -- возможно, и к лучшему, потому что я, пока писал письмо, изрядно нагрузился. Возможно -- но у меня нет полной уверенности, -- я упомянул о внутреннем голосе, который твердит: "Я хочу, хочу, хочу!" "Я"? Ему следовало бы сказать: 'ОНА хочет', 'ОН хочет', 'ОНИ хотят'... Только любовь к другим делает реальность реальностью. И наоборот. ГЛАВА 20 Утром мы с Ромилайу простились, и он с письмом отправился в путь, а меня посетило нехорошее предчувствие. Когда мой проводник обернулся от ворот и я увидел его сморщенную физиономию под шапкой курчавых волос, у меня сжалось сердце. Мне показалось, будто он ждет, что взбалмошный хозяин позовет его обратно. Но я молча стоял в своих зеленых штанах и в похожем на черепаховый панцирь шлеме, с таким видом, словно отстал от своей армии зуавов. Ворота закрылись, и на меня нахлынула дикая тоска. Но Тамбе с Бебу удалось меня отвлечь. Как обычно, они распростерлись передо мной на полу в знак приветствия, и каждая поставила мою ногу себе на голову. Потом Тамба, лежа ничком, предоставила свою спину в распоряжение Бебу: меня, как каждое утро, пытались соблазнить традиционным африканским массажем -- йокси. Возможно, в один прекрасный день я сдамся на уговоры, но в то утро мне было слишком тяжело, чтобы начинать. Воздух быстро прогревался, но ночной холод все еще жалил меня сквозь тонкую зеленую материю. Гора Гуммат отливала желтизной. Тяжелые белые облака воротником опускались на вершину и склоны горы. Я сидел в своей комнате, готовясь к очередной встрече с Атти. В мыслях я уговаривал себя: нельзя жить прошлым, это меня погубит. Покойники -- мое проклятие, это они выгнали меня из дома. Свиньи служили своего рода протестом: таким образом я выразил свое отношение к жизни -- как к свинье. Нужно подумать, как жить дальше. Прежде всего -- отучить Лили от шантажа и вывести любовь на верную дорогу. Потому что, если по большому счету, нам с Лили капитально повезло. Однако при чем тут лев? Каким образом хищник может помочь мне в окончательном анализе -- пусть даже на нем благословение Божие? Все мы рождаемся на свет с благословением Божиим, но оно испаряется вместе с детством. А потом приходится лезть вон из кожи, чтобы осуществить "проект номер два" -- вернуть его обратно. К сожалению, я не мог поделиться этими мыслями с королем: он слишком зациклился на львах. Я еще не встречал столь самозабвенного увлечения. И слишком любил его, чтобы отказаться участвовать в эксперименте. В каком-то смысле Дахфу был могуч, как лев, но откуда видно, что это -- влияние львов? Скорее Ламарка. У нас в колледже над Ламарком потешались до колик в животе. Один преподаватель назвал его взгляды "буржуазной идеей автономии человеческого сознания". Все мы были отпрысками богатых семей, и тем не менее хохотали до упаду. Вот она, думал я, охваченный тоской по Ромилайу, -- расплата за дурацкие, необдуманные поступки. Если я пытался застрелить кота, взрывал лягушек и, не представляя себе последствий, поднимал Мумму, почему бы теперь не встать на четвереньки и не имитировать львиное рычание? Конечно, вместо всего этого я мог бы изучать "грун ту молани" под руководством Виллатале. Но я никогда не пожалею о своих отношениях с Дахфу. Я пошел бы и не на такие жертвы, чтобы сохранить его дружбу. Так я сидел в своей комнате и размышлял, когда вошла Тату в итальянской пилотке. Я решил, что она собирается, как обычно, проводить меня в камеру со львицей, и с трудом поднялся. Но она где словами, где жестами дала понять, чтобы я оставался на месте и ждал короля. Он вот-вот придет. -- А в чем, собственно, дело? Но никто не мог ничего объяснить. Так что я решил пока привести себя в порядок. Вынужденное лазанье на карачках не слишком располагало к соблюдению правил личной гигиены; я отрастил бороду. Тем не менее, сходил к цистерне с водой, умыл лицо, вымыл шею и уши и сел на крыльце сушиться на солнышке. Снова пришла Тату и повела меня во внутренний двор, где, качаясь в гамаке под большим шелковым зонтом, ждал король. Он держал в руке бархатную шляпу и рассеянно поигрывал ею, а при моем появлении нахлобучил ее на вздернутые кверху колени и раздвинул в улыбке мясистые губы. -- Полагаю, вы уже догадались, какой сегодня день? -- Ну... -- Да-да, тот самый. День льва. -- Вот как? -- Молодой лев съел приманку. Судя по описанию, это Гмило. -- Здорово!-- откликнулся я.-- Наконец-то вы сможете воссоединиться с дорогим родственником! Могу только позавидовать. -- А что, Хендерсон,-- сказал король потирая руки,-- вы верите в бессмертие души? -- На свете немало душ, которые ни за что не захотели бы повторить свой земной путь. -- Правда? А для меня, Хендерсон, дорогой друг, это -- величайшее событие. -- Жалко, что я раньше не знал, а то не отправил бы Ромилайу в Бавентай с письмом для моей жены. Нельзя ли послать гонца, перехватить его? Король не ответил на мой вопрос. Что ему, в его звездный день, до какого-то Ромилайу? -- Вы отправитесь со мной в "гопо", -- заявил он, и я, даже не зная, о чем речь, тотчас согласился. Принесли мои собственные зонт и гамак. -- Мы что, отправляемся на захват льва на носилках? -- Только до буша. Дальше пойдем пешком. Я с трудом забрался в гамак Сунго. Походило на то, что мы собираемся брать льва голыми руками. Того самого льва, который только что сожрал старого быка и теперь преспокойно дрыхнул в зарослях. Вокруг нас суетились бритоголовые женщины. Они заметно нервничали. Собралась толпа зевак -- все было почти так же, как в День дождя: барабаны, горнисты, размалеванные тела, украшения из ракушек и перьев. Горны были длиной не меньше фута и вместе с трещотками производили страшный шум. У амазонок, когда они поднимали мои носилки, тряслись руки. Среди зрителей я увидел Хорко и Бунама. Мне показалось, что дядя короля ждет от меня каких- то слов и что Бунам специально пришел, чтобы о чем-то предупредить меня. Я хотел попросить обратно мой "магнум" с оптическим прицелом, но не нашел нужных слов. Гамак под моей тяжестью сильно прогнулся и почти волочился по земле. Толпа была возбуждена, но в этом возбуждении чувствовалась не радость за короля, а требование привести "настоящего" льва и изгнать "злую колдунью" Атти. Дахфу молча следовал своим путем на носилках, укрыв лицо широкими полами бархатной шляпы, такой же неотъемлемой от его облика, как шлем -- от моего. Все время, пока процессия не вышла за черту города, я с горечью твердил про себя: "Реальная жизнь! Да пошла ты, реальная жизнь, знаешь куда?" Достигнув буша, женщины опустили меня на землю. Я сошел с носилок на обжигающую землю. Вернее, даже не землю, а площадку с белой, как раскаленное солнце, каменистой поверхностью. Король тоже поднялся на ноги и обернулся на толпу, оставшуюся возле городской стены. Загонщиками должен был руководить Бунам. При нем находился какой-то человек, с головы до ног покрытый белой краской -- может быть, даже известкой. Под ней я с удивлением узнал помощника Бунама, палача. Узнал по глубоким морщинам на продолговатой физиономии. -- В чем смысл сего маскарада?-- спросил я Дахфу, подойдя к нему по камням, между которыми там-сям пробивалась зеленая трава. -- Нет никакого смысла. -- Он всегда отправляется на львиную охоту в таком виде? -- Раз на раз не приходится. Окраска зависит от того, какие были знамения. Белый цвет -- не слишком хороший признак. Тем не менее, король вел себя так, словно ничто не могло помешать ему выполнить свой долг. Я в упор посмотрел на бывшего черного кожаного человека, явившегося, чтобы поколебать уверенность Дахфу в канун великого события -- воссоединения с душой усопшего отца. -- Они хотят вас запугать? Король взглянул на меня, и его глаза, до тех пор блуждавшие по сторонам, сошлись в одной точке. -- Да, наверное. -- Сир,-- торжественно произнес я,-- хотите, я приму меры? -- Какие меры? -- Какие скажете. -- Ну что вы. Просто эти люди живут в старом мире. Почему бы и нет? Если хотите, это -- часть моей сделки с ними.-- И он лучезарно улыбнулся.-- В конце концов, это мой великий день, мистер Хендерсон. Я могу позволить себе роскошь пренебречь любыми знамениями. Когда я поймаю Гмило, это заткнет им рты. -- "Палками и камнями мне перебьют кости, но это -- всего лишь предрассудок", -- так, что ли, ваше величество? Ну что ж, коли вы так к этому относитесь, мне остается только смириться. Я все же думал, что король скажет этим двоим пару ласковых, но он ограничился какой-то нейтральной репликой. Зонты остались позади. Женщины, королевские жены, выстроились вдоль низкой стены города и что-то выкрикивали: то ли добрые пожелания, то ли предостережения. Молчаливые загонщики с копьями, горнами, барабанами и трещотками -- их было человек шестьдесят-семьдесят -- двинулись вперед и вскоре рассеялись в буше. Остались только король, Бунам, его помощник и я, Сунго, плюс трое слуг с копьями. -- Что вы им сказали?-- спросил я короля. -- Что, несмотря ни на что, исполню свой долг. -- Лучше бы вы им дали пинка под зад. -- Перестаньте, Хендерсон, мой друг,-- уронил Дахфу, и мы двинулись дальше. Трое с копьями следовали за нами. -- А эти зачем? -- Чтобы помочь нам во время маневров в загоне. Когда дойдем до узкого конца, сами поймете. Вступив в высокие заросли, король поднял гладкое лицо и понюхал воздух. Я тоже. Чистый, сухой, он отдавал забродившим сиропом. В траве стрекотали цикады. Их трели казались взвивающимися в небо серебряными пружинками. Король устремился вперед -- даже не шагом, а большими скачками. Следуя за ним, я вдруг подумал, что трава достаточно высока, чтобы скрыть от глаз любого зверя, кроме слона, а у меня нет ничего острого, кроме ромбовидного значка. -- Постойте, король! Ему это явно не понравилось; он продолжил свой путь. Но я приглушенно звал его до тех пор, пока он не остановился и не подождал меня. Чуток отдышавшись, я прошипел: -- Как -- без оружия? Или вы рассчитываете поймать зверя за хвост? -- Зверь,-- ответил он, каким-то чудом сохраняя выдержку,-- а я очень надеюсь на то, что это Гмило, -- наверняка уже в загоне. Понимаете, мистер Хендерсон, мне нельзя иметь при себе оружие. Вдруг я нанесу Гмило телесные повреждения? -- Ну и что? -- Мне придется заплатить жизнью за покушение на живого монарха. -- А я? Разве я не имею права защищать свою жизнь? После небольшой заминки король ответил: -- Вы же со мной. Что тут можно сказать? Я решил, в случае чего, оглушить хищника шлемом и дать деру. И не заметил, как пробормотал себе под нос: лучше бы он остался простым студентом в Сирии или Ливане. Однако король услышал. -- Ну что вы, Хендерсон-Сунго, я не жалею о своем выборе, и вы это знаете. И -- в своих облегающих брюках -- устремился вперед. Мои же движения были стеснены развевающимися зелеными шароварами. Троица копьеносцев семенила у меня за спиной, однако я не чувствовал себя в безопасности. В любой момент из зарослей оранжевым пламенем мог взвиться лев и разорвать меня на куски. Король тем временем взобрался на огромный валун и помог меня вскарабкаться туда же. -- Мы находимся возле северной стены "гопо". Стена была сделана из уложенных штабелями сучьев и веток с шипами и имела толщину два-три фута. Рядом цвели жесткие на вид красные и оранжевые цветы с середкой в черную крапинку. От их вида меня чуть не стошнило. "Гопо", то есть закон, имел вид гигантской воронки, или треугольника. Со стороны основания он был открыт, в то время как у вершины, или горлышка воронки, была устроена ловушка. Из двух боковых сторон только одна была творением рук человеческих. Другая когда-то была берегом реки или утесом. Вдоль высокой стены из колючих кустов бежала невидимая для глаз тропинка; король нащупал ее ногами под жесткой травой. Перепрыгивая через кучи сломанных сучьев и клубки лиан, мы пробрались к узкому концу загона. Могучая, расширяющаяся кверху от узких бедер фигура короля неудержимо рвалась вперед. -- Вам не терпится вступить в рукопашный бой с вашим родственником?-- спросил я. Может быть, правы те, кто считает, что счастье -- это осуществившееся желание. Добиться своего -- это ли не блаженство? По-видимому, король усвоил эту истину благодаря львам. И он увлекал меня за собой силой своей незаурядной личности, потому что обладал величайшим даром -- умением полно жить. Он был обречен на успех. И я тащился за ним, располагая одним лишь шлемом для своей защиты, да еще просторными зелеными штанами, в которые можно было, в случае необходимости, засунуть зверя, точно в мешок. -- Вам тоже не терпелось схватиться с Муммой,-- парировал король. -- Правильно, ваше величество. Но я не представлял себе последствий. -- А я представляю. -- Ладно. Не мне подвергать сомнению ваши поступки. За вас я -- в огонь и в воду. Но вы сами сказали, что Бунам и его беленый пигмей -- люди из старого мира. Я полагал, что сами-то вы с ним порвали -- окончательно и бесповоротно. -- Нет-нет,-- возразил он.-- Чем, по-вашему, можно заменить целый мир? Спектакль должен быть сыгран до конца. Во всем нужен порядок. Это было выше моего понимания, но я не прерывал его. -- Для Гмило лев Суффо был его отцом, а для меня -- дедушкой. Гмило -- мой отец. Иначе нельзя, если я хочу быть королем варири. -- Хорошо,-- сказал я самым торжественным тоном, на какой был способен. -- Король, вы видите эти руки? Это ваша дополнительная пара рук. Видите это туловище (я ударил себя кулаком в грудь)? Оно ваше. Мало ли что может случиться -- хочу, чтобы вы знали мое отношение. -- Благодарю вас, мистер Хендерсон. Я знаю. Но позвольте мне высказать догадку. Вам не дают покоя мысли о смерти? -- Да. Так оно и есть. -- Вы им чересчур подвержены. -- Я слишком часто сталкивался с ней в жизни. Тем не менее, этот короткий обмен мнениями меня немного успокоил. Король мог убедить меня в чем угодно. Ради него я согласился перенимать повадки льва. Поверил, что смогу измениться. Возжаждал победить свое прежнее "я". Конечно, мне никогда не стать львом, но и малая толика львиных качеств не помешает. Безоружный, я последовал за королем к узкому концу загона. Лев, должно быть, проснулся, потому что на расстоянии в три мили послышались трещотки. Щурясь от слепящего солнечного света, я вгляделся в даль и увидел возле стены, на высоте двадцать пять или тридцать футов над землей, что-то вроде платформы из тростника с таким же тростниковым навесом. Оттуда свисало подобие веревочной лестницы из лиан. Король решительно взялся рукой за нижний конец и стал по-матросски карабкаться вверх. Достигнув платформы, он приглушенно крикнул: -- Забирайтесь и вы сюда, мистер Хендерсон! Неожиданно из моего горла вырвался хриплый стон. -- В чем дело?-- удивился Дахфу. -- Бог его знает. -- Вам дурно? Я покачал опущенной головой. Должно быть, рычание, в котором я в последнее время упражнялся, развязало во мне какие-то узлы, и какие-то чувства, спрятанные на дне души, рвались наружу. Но не дело -- беспокоить короля в день его славы. -- Я иду, ваше величество. -- Переведите дух, если нужно. Он обошел платформу, которая, вместе с навесом, казалась чем-то вроде хижины, и снова подошел к краю. Я спросил: -- Она выдержит наш вес? -- Лезьте, лезьте сюда, Хендерсон. Я полез. А трое дикарей с копьями стояли и смотрели, как я, Сунго, карабкаюсь по свитой из лиан лестнице. Потом они отошли в угол, туда, где находилась примитивная, но, должно быть, эффективная конструкция. После того, как другой дичи дадут уйти, сверху упадут опускные ворота и загонщики при помощи копий загонят льва туда, где королю будет удобнее осуществить захват. Я поднялся по шаткой лестнице и сел на такую же ненадежную, на мой взгляд, платформу. Общий замысел постепенно прояснился. Итак, на высоте двадцать пять -- тридцать футов висела допотопная соломенная постройка, а через просветы во внутренней стене загона я увидел висящую в воздухе плетеную клетку в виде колокола, с камнями на дне для равновесия. Она была сплетена из гибких лоз, не уступавших прочностью кабелю, и висела на веревке -- нет, даже тросе из лоз, пропущенном через специальное приспособление на шесте, один конец которого был закреплен на краю навеса, служившего "хижине" крышей, а другой -- на противоположной стене загона; длина шеста составляла десять или двенадцать футов. Под ним и параллельно ему проходила еще одна жердь, отходившая от платформы и также закрепленная на стене "утеса". На этой-то жерди -- мостике не шире моего запястья -- королю и предстояло балансировать с клеткой-колоколом, чтобы, когда льва заманят в отгороженную часть загона, он поместил над ним клетку, а затем опустил, расслабив трос. Так будет осуществлен захват льва. -- Как вам эта штука?-- спросил король. Я пытался -- и не мог справиться с обуревавшими меня чувствами. -- Здесь,-- продолжал Дахфу,-- я поймал Атти. А Гмило -- Суффо. -- Послушайте совет друга,-- пробормотал я.-- Конечно, я плохо разбираюсь... Но вы мне очень дороги, ваше величество... Не надо... -- Что с вашим подбородком, мистер Хендерсон? Он так и ходит ходуном. Я прикусил нижнюю губу. -- Простите, ваше величество. Я скорее перережу себе горло, чем стану подрывать вашу уверенность в себе в столь ответственный момент. Но нельзя ли упростить процедуру? Опоить зверя... дать наркотик... -- Спасибо, Хендерсон. Я понял: терпение Дахфу на исходе. Он не стал напоминать мне, что он король варири, -- я сам об этом вспомнил. Он позволил мне быть рядом. Возвел в ранг своего друга. Я не должен ему мешать. Мы сидели на шаткой платформе из жердей с настилом из тростника. В конце концов я не выдержал, встал и шагнул на узкую доску, где предстояло балансировать королю. -- Что вы делаете, Хендерсон? -- Слежу за Бунамом. (На самом деле я хотел проверить жердь). -- Не стойте там. Под моей тяжестью доска прогнулась, однако не треснула. Я вернулся на платформу и сел рядом с королем. Перед нами был утес из песчаника, а дальше, в лощине, я разглядел маленькое каменное строение. -- Там кто-нибудь живет? -- Нет. -- Брошенный дом? Или он все-таки служит для каких-то целей? -- Только не для того, чтобы в нем жили. Значит, это склеп? Но чей? Король встрепенулся и прислушался. -- Они приближаются. Мчатся сломя голову. Видите? Хендерсон, вы видите? Он приложил ладонь ко лбу, защищая глаза от солнца. Я сделал то же самое. -- Нет, не вижу. -- Я тоже. Начинается самое трудное. -- Ваше величество, вы его поймаете. Вы же всю жизнь имели дело с этими зверями. Вы -- профи. Больше всего на свете я люблю наблюдать за работой мастеров своего дела -- будь то такелажник, чечеточник, мойщик окон или представитель любой другой профессии. Как вы управились с черепами! Я снял тропический шлем и, порывшись за подкладкой, извлек бумажник, где хранил паспорт и четыре купюры по тысяче долларов. -- Ваше величество, я не показывал вам фотографии моей жены и детей? Вот моя жена. Мы ухлопали уйму денег на ее портрет и все время ссорились. Я не хотел, чтобы она поместила его в галерее фамильных портретов, и дошел до белого каления. Но на этом снимке она -- красавица. -- Серьезная особа,-- молвил король. -- Подходящая жена для эскулапа, не правда ли? -- Подходящая жена для любого серьезного человека. -- Боюсь, что Лили не согласилась бы с вами, ваше величество. Она вбила себе в голову, что я единственный гожусь ей в мужья. Один Бог, один муж... А вот и дети. Он без каких-либо комментариев посмотрел на фотографии Райси, Эдварда, маленькой Элис и близнецов. На следующем целлулоидном квадратике был изображен я сам в алом халате и охотничьей шапчонке, со скрипкой под мышкой и странным выражением лица. Я только сейчас обратил на него внимание. Далее на свет явилось удостоверение кавалера "Пурпурного сердца". -- О! Так вы -- капитан Хендерсон? -- Был комиссован по состоянию здоровья. Хотите взглянуть на следы моих боевых ран, ваше величество? Я подорвался на противопехотной мине. Мне повезло: взрывная волна отбросила меня на двадцать футов. Вот здесь, на бедре... уже плохо видно из-за отросших волос. Ранение в живот было гораздо тяжелее. У меня начали вываливаться внутренности. Я зажал их руками и в полусогнутом состоянии дотопал до перевязочной. -- Вы очень гордитесь своими страданиями, да, Хендерсон? Он подметил, что я неравнодушен к теме страданий. И сейчас, когда мы сидели на верхотуре в ожидании торжественной встречи, давал мне понять, что страдание -- ближайший путь к Богу. Уж поверьте, я знал своего друга! Не стану отрицать -- я действительно гордился своими несчастьями и считал, что никто в целом свете не страдал столько и так тяжело, как я. Но больше нельзя было разговаривать, потому что шум приближался. Серебряные трели цикад заглушил стук трещоток. Слуги с копьями подняли опускную дверь, чтобы выпустить вспугнутую загонщиками дичь. Высокая трава буша заходила ходуном, как морская вода, когда полный рыбы невод поднимается на поверхность. -- Смотрите!-- воскликнул Дахфу, указывая в сторону обрыва, где мчались парнокопытные с кручеными рогами -- то ли газели, то ли антилопы. Во главе стада бежал крупный самец. Опустившись на одно колено, Дахфу впился взглядом в заросли. Там, в траве, обозначились словно бы ручейки: то спасались бегством разные мелкие зверюшки. Птиц спешили подняться в небо. Я различил в траве планки высотой шесть-восемь дюймов, которых не заметил раньше. На мой немой вопрос Дахфу ответил: -- Правильно, Хендерсон, это рельсы. После поимки Гмило на них установят колеса, чтобы увезти клетку. После того, как парнокопытные проскочили в открытые ворота, туда, словно толпа иммигрантов, ринулась обезумевшая от ужаса мелюзга. Показалась гиена. В отличие от других, она знала о нашем присутствии и метнула в нас быстрый взгляд, сопроводив его рычанием. К сожалению, на платформе не было ничего такого, чем можно было бы в нее бросить; пришлось ограничиться плевком. -- Лев, лев!-- закричал король, вскакивая на ноги и указывая туда, где, примерно в сотне ярдов от нас, трава не затрепетала, а пошла крупными волнами от метаний крупного зверя. Я вскочил на узенький выступ -- что-то вроде подножки, с которой можно было соскочить на жердь. -- Хендерсон -- не сметь! Король бросил на меня испепеляющий взгляд, и я подчинился -- вернулся в "хижину" и уселся на пол. Король сам ступил на жердь и, развязав узел, немного намотал на руку привязанный к клетке трос. Клетка зашевелилась. Она была такой легкой, что, если бы не балласт, давно поднялась бы в воздух. Король сбросил шляпу, чтобы не мешала. Солнце обожгло мое незащищенное лицо. Я висел над загоном, как гигантская горгулья*. Несмотря на грохот, производимый загонщиками, снова стали слышны рулады насекомых. Лощина вдали алела и пенилась цветочками кактусов; даже на значительном расстоянии их шипы вонзались мне прямо в сердце. Природа вела со мной безмолвный разговор. Я мысленно задал ей вопрос о судьбе этого безумца, одержимого идеей поимки льва, но не получил ответа. Природа говорила только о себе самой. Мне оставалось только корчиться телом и душой, сидя на шаткой платформе. Страх за короля вытеснил все остальные чувства. _________________ * Горгулья -- рыльце водосточной трубы в виде фантастической фигуры (в готической архитектуре). ____________ -- Видите гриву, Хендерсон?-- вскричал король. Он по-прежнему держал трос; клетка закачалась; раздался перестук камней. Я не мог смотреть, как он балансирует на узкой рейке, с грузом булыжников над головой. Любого из них, если бы он вывалился из плетеной клетки, было бы достаточно, чтобы убить его. Снизу донеслось грозное рычание. Я опустил глаза и увидел перед собой огромную, злющую, волосатую львиную морду. Она была сплошь в морщинах; в этих складках таилась смерть. Хищник открыл пасть, и на меня дохнуло смертельным жаром. Я непроизвольно забормотал себе под нос: "Господи, как бы ты ко мне ни относился, не дай мне свалиться в эту живую мясницкую. И позаботься о короле. Яви ему милость Твою". Мне вдруг пришло в голову: может быть, это и есть то, что нужно для спасения человечества -- оказаться лицом к лицу с чем-то злобным и беспощадным, как эта львиная морда? Вспомнилось, как я бахвалился перед Лили своей любовью ко всему земному. "Я знаю реальную жизнь лучше, чем ты"! Слова, слова! На самом деле моя судьба развивалась по законам нереальности. Но теперь меня вырвала из нее кровожадная пасть льва. Его рык послужил оглушительным ударом по затылку. Гигантская заслонка опустилась, и западня захлопнулась. В траве все еще метались мелкие зверьки. Лев прыгнул под нашу платформу и всем туловищем навалился на решетку. Гмило ли это? Я слышал, будто львенок, отпущенный Бунамом, имел особую метку на одном ухе. Но, чтобы проверить, нужно было поймать зверя. Стоя за воротами, помощники короля выставили вперед копья, чтобы лев перестал бросаться на ворота. Он же норовил достать людей лапами. По сравнению с этим гигантом Атти казалась жалкой рысью. Балансируя на жерди в атласных туфлях, король снял с руки один виток веревки; клетка немного опустилась. Из-за ограды во льва полетели камни; один угодил ему в глаз. Загонщики что-то кричали королю. Не обращая на них внимания, он медленно водил клетку в воздухе. Теперь она была на уровне его глаз. Среди загонщинов находился оштукатуренный помощник Бунама. Просунув в щель копье, он ткнул им льву в морду. Лев тяжело навалился на столбики, на которых держалась платформа. Они завибрировали. Жердь под ногами Дахфу качнулась, но он удержал равновесие. Из-за забора вновь полетели камни; некоторые угодили во льва. Прыгнув в сторону, он оказался как раз под клеткой из лоз. Будьте прокляты, все лозы на свете! Будьте прокляты, все на свете ползучие растения! Стоя на задних лапах, лев вновь попытался ухватить нижний ободок клетки. На этот раз ему удалось, и он вцепился в лозы когтями. Ловким движением король набросил на него клетку. Лежа ничком на краю платформы, я протянул руку, чтобы помочь королю вернуться в безопасное место. Однако он добрался туда без чьей-либо помощи. -- Ну как, Хендерсон? Ну как? Со стороны загонщиков послышались крики. Запутавшись мордой в сетке из лоз, под тяжестью камней лев давно должен был повалиться на спину, но он все еще стоял на задних лапах. Пучки шерсти у него на брюхе и под мышками напомнили мне тот ужасный эпизод на дороге к северу от Салерно, когда санитары на глазах у всех раздели меня догола и обрили из-за вшей. -- Ну что, ваше величество? Это Гмило? -- Плохо дело,-- пробормотал король. -- Почему плохо? Вы его поймали. Какого черта? Что еще случилось? Но я уже и сам это понял. Пока задние лапы льва оставались на свободе, никто не мог приблизиться к нему, чтобы исследовать его уши. -- Да свяжите же ему лапы, кто-нибудь!-- завопил я. Стоя внизу, Бунам указующим жестом поднял вверх палку из слоновой кости. Оттолкнувшись от края платформы, король подпрыгнул и ухватился за трос, на котором висела клетка и который все еще был закреплен у нас над головой. Шкив заскрипел. Лев все еще наполовину оставался на свободе, и королю предстояло довести дело до конца. Никто не имел права встать между ним и покойным монархом. Широко расставив ноги, Дахфу стоял на середине жерди, держась за трос. И вдруг послышался треск. Трос лопнул, и Дахфу полетел вниз -- прямо в объятия льва. -- Король!-- отчаянно завопил я. Я видел, как хищник вонзил в него когти. Видел, как брызнула кровь. Все же королю удалось скатиться со льва на землю. В мгновение ока я очутился возле него. -- Беда, Сунго,-- пробормотал Дахфу. Я стащил с себя тонкие зеленые шаровары, чтобы перевязать рану. Но кровь продолжала хлестать, как из ведра. -- Помогите!-- взывал я к толпе.-- Помогите! -- Я не справился, Хендерсон. -- Ах, король, о чем вы говорите? Сейчас мы отнесем вас во дворец. Дадим антибиотик, зашьем рану. Вы сами будете подсказывать, что делать: как- никак вы -- без пяти минут доктор. -- Они не примут меня обратно. Это Гмило? Я схватил веревку и стреножил проклятого хищника. При этом я так и сыпал ругательствами: -- Мерзавец! Сволочь! Будь ты проклят! Подошел Бунам и осмотрел его уши. Потом, не оглядываясь, завел руку за спину. Помощник вложил в нее мушкет. Выстрел снес хищнику часть головы. -- Не Гмило,-- прокомментировал король. Похоже, он был рад, что тот, кто пролил его кровь, не был его отцом. -- Хендерсон. Позаботьтесь, пожалуйста, об Атти. -- Черт побери, король, вы сами о ней позаботитесь, когда поправитесь. -- Нет, Хендерсон, нет. Я больше не гожусь... в мужья. Меня полагается убить. В толпе загонщиков уже стали раздаваться воинственные возгласы. Бунам не пускал их к нам. -- Наклонитесь поближе,-- прошептал король. Весь в слезах, я предоставил в его распоряжение мое здоровое ухо. -- Ах, король, король! У меня черный глаз. Я приношу несчастье. Небо послало вам в друзья не того человека. Я -- разносчик чумы. Без меня все было бы хорошо. Вы -- благороднейший человек на свете. -- Не валите с больной головы на здоровую. Все как раз наоборот. В первую ночь... тот труп принадлежал предыдущему Сунго. Он не справился с Муммой. Дахфу с трудом поднял окровавленную руку и коснулся своего горла. -- Его задушили? Боже, какой ужас! А тот парень Туромбо, который не смог ее поднять? Ага, он не хотел становиться Сунго, это слишком опасно. Эта роль предназначалась для меня! Меня подставили! -- Сунго является моим преемником. -- Не понимаю. О чем вы толкуете, ваше величество? Он закрыл глаза и медленно кивнул. -- В отсутствие совершеннолетних детей мужского пола королем становится Сунго. -- Ваше величество!-- Я не удержался и повысил голос, в котором звенели слезы.-- На что вы меня обрекли? Нужно было предупредить меня. Так не поступают с друзьями! -- Со мной тоже... поступили... -- Слушайте, ваше величество, давайте я умру вместо вас. От меня никогда не было проку. Поздно взорвался сон души. Я слишком долго тянул и погубил себя общением со свиньями. Я -- конченый человек. Мне ни за что не справиться с вашими женами. Так что через каких-нибудь пару дней меня отправят вслед за вами. Король! О король! Но его жизнь была на исходе, и вскоре наступила разлука. Загонщики взвалили его на носилки, и мы двинулись к каменному домику в лощине, перед которым цвели кактусы. В этом домике было две деревянных двери, которые вели в две маленькие комнатки. В одной положили мертвого короля. В другую водворили меня. Я абсолютно ничего не понимал, но безропотно позволил им закрыть дверь с другой стороны и запереть на засов. ГЛАВА 21 Когда-то, давным-давно, страдание имело для меня пикантный привкус. Позднее оно его утратило и стало попросту отвратительным. Но теперь, после смерти короля, страдание перестало быть объектом анализа и сделалось совершенно нестерпимым. Заточенный Бунамом и его оштукатуренным помощником в каменную хибарку в лощине, я лил горючие слезы и без конца повторял одну и ту же фразу -- не то жалобу, не то проклятие: "Она (жизнь) досталась соломенным чучелам!" И дальше: "Ее отдали на откуп чучелам и дебилам (то есть каждый из нас занимает чужое место)!" Ябыл слишком слаб, чтобы задавать вопросы и только и мог, что проливать слезы. Неожиданно с пола поднялся человек. -- Это еще кто, черт возьми?-- вскричал я. Человек поднял обе руки в предостерегающем жесте. -- Кто здесь?-- повторил я -- и вдруг узнал эту копну курчавых волос в форме японской пихты и длинные скрюченные конечности.-- Ромилайу! -- Да, сэр. Итак, ему не позволили улизнуть с письмом для Лили -- сцапали, когда он пересекал черту города. Еще до начала охоты сделали все, чтобы мое местопребывание осталось неизвестным! -- Ромилайу, король мертв. На его лице появилось сочувственное выражение. -- Какой человек, Ромилайу! Мертв. -- Замечательный джентмен, сэр. -- Он верил в возможность моего исправления. Но было уже поздно. Мои недостатки слишком глубоко укоренились. Из одежды на мне остались только туфли, трусы, тенниска и тропический шлем. Я опустился на пол и долго-долго плакал. Ромилайу никак не удавалось меня утешить. Никогда еще я так тяжело не переживал смерть другого человека. При попытке остановить у короля кровотечение я весь перепачкался его кровью. Теперь она высохла, но все потуги стереть ее оказались напрасными. Уж не знамение ли это? Знак того, что я должен продолжить его земное существование? Но как? В полную меру моих способностей. Какие же у меня способности? За всю мою жизнь не наберется и трех вещей, которые бы я сделал правильно. Это также разрывало мне сердце. Так прошел день, прошла ночь, а наутро я почувствовал себя опустошенным. Слезы высохли. Я безвольно качался на волнах скорби, как старый, брошенный бочонок. Снаружи были свет и влага, а внутри меня было сухо и темно. Сквозь решетчатую дверь розовело небо. Наш тюремщик -- черный кожаный человек, еще не смывший с себя побелку, -- принес еду: печеный картофель и фрукты. Ему помогали две амазонки, но не Тамба с Бебу. Все обращались со мной с отменной учтивостью. Я шепнул Ромилайу: -- Дахфу сказал, вроде бы после его смерти я стану королем. -- Они звать вас Ясси, сэр. -- Это значит король? Они спятили. И что, теперь я унаследую его гарем? -- Вас это не радовать, сэр? -- Ты спятил, человече? На кой ляд мне все это бабье? У меня есть ровно столько жен, сколько требуется. Лили -- превосходная женщина. В любом случае, смерть короля для меня -- невосполнимая утрата. Я убит, Ромилайу, неужели ты этого не видишь? Сердце того и гляди разорвется от горя. Не позволяй моей здоровенной туше вводить тебя в заблуждение, Ромилайу: я очень чувствителен. Ты был прав, мне не следовало держать то проклятое пари. Как оказалось, я сделал это не совсем по собственной воле. Король, упокой Господи его душу, заманил меня в ловушку. Тот парень Туромбо вовсе не был слабее меня, просто не хотел становиться Сунго, вот и сыграл в поддавки. Слишком опасная должность. Король приберег ее для меня. -- Но и он сам -- опасная должность, сэр. -- Действительно. Почему мне должно быть легче, чем ему? Ты прав, старик. Спасибо, что поставил меня на место. Немного подумав, я спросил: -- Тебе не кажется, что эти красотки испугаются моего вида? -- Не кажется, сэр. -- Да? Так или иначе, Ромилайу, я не намерен оставаться. Пусть даже у меня не будет другого шанса стать королем. И я погрузился в глубокие раздумья. Великий человек, только что канувший в зияющую бездну, готовил меня на свое место. Однако теперь выбор за мной. Хочу ли я навсегда отречься от родных мест, где мне ничего не светит? Дахфу уверовал в то, что я скроен по королевской мерке и смогу начать жизнь с чистого листа. Мысленно я выразил ему свою признательность. -- Нет, Ромилайу, мне ни за что не стать его достойным преемником. Я бы надорвался. Кроме того, мне пора домой. И, скажу тебе, я -- не какой- нибудь племенной жеребец. Кроме шуток. Мне без малого пятьдесят шесть лет. При одной мысли об этой ораве сердце уходит в пятки. Да и как жить под пристальным оком Бунама, Хорко и прочей публики? Смотреть в глаза королевы Ясры? Я обещал ей... Ох, Ромилайу, как будто я имел право что-либо обещать! Так что давай-ка сматывать удочки. Я чувствую себя гнусным самозванцем. Единственное, за что я могу себя уважать, это что я кое-кого любил в своей непутевой жизни. Бедняга мертв. Это меня убивает. Дело даже не столько в женах, сколько в том, что мне здесь больше не с кем поговорить. В моем возрасте хочется интеллектуально общаться. Это -- все, что нам остается. Плюс доброта и любовь. Я снова впал в скорбь. Да она и не оставляла меня ни на минуту с тех пор, как я очутился в этом склепе. И вдруг меня осенило. -- Ромилайу, смерть короля наступила не от несчастного случая! -- Что вы иметь в виду, сэр? -- Это было подстроено. Я уверен. Теперь скажут -- это ему наказание за то, что держал у себя Атти. Им ничего не стоило убить короля. Решили, что я более покладист. Ты мог бы дать руку на отсечение, что это не так? -- Нет, сэр. -- Вот именно -- "нет, сэр"! Это заговор. Дай только мне до них добраться -- в порошок сотру! Я подкрепил эти слова жестами и глухим рычанием. Может, и вправду перенял что-то у львов -- не точность и изящество движений, как Дахфу, а нечто более грубое? Трудно сказать заранее, во что выльется чужое влияние. Должно быть, Дахфу было грустно наблюдать подобный результат, но он делал скидку на мой тяжелый жизненный опыт. Великодушная, благородная натура! -- Нам нужно выбраться отсюда,-- сказал я Ромилайу.-- Кстати, где мы находимся? И чем располагаем? -- Ножом, сэр,-- ответствовал Ромилайу, доставая большой охотничий нож. Он спрятал его в копне волос, когда его схватили люди Бунама. -- Молодчина! И я сделал такой жест, будто собираюсь кого-то заколоть. -- Лучше копать, сэр. -- Что ж, это не лишено смысла. Ты прав. Хотел бы я добраться до Бунама! Это стало бы роскошной удачей! Однако нужно быть осторожным. Сдерживай меня, Ромилайу. Видишь, я вне себя? Что там, вон за той дверью? Мы тщательно обследовали стену и обнаружили довольно высоко над полом, щель между камнями. Ромилайу принялся расширять ее ножом. Я то поддерживал его на руках, то становился на четвереньки, и он карабкался мне на спину. -- Кто-то подрезал трос,-- высказал я предположение. -- Может быть, сэр. -- Никаких "может быть". Иначе зачем удерживать тебя в городе? Это был заговор против Дахфу и Сунго, то есть меня. Правда, он тоже подложил мне свинью, позволив поднять Мумму. Ромилайу продолжал прилежно расширять щель. На меня летела каменная крошка. -- В то же время, король сам жил как на вулкане. Угроза его жизни была велика и постоянна. Если он как-то сосуществовал со смертью, мне сам Бог велел. Он был моим другом. -- Другом, сэр? -- Можешь назвать это любовью. Знаешь, старик, мой отец предпочел бы, чтобы утонул я, а не мой брат Дик. Значит ли это, что он не любил меня? Нет. Я тоже был его сыном, и он тяжело переживал бы мою смерть. Но, если выбирать, он предпочел бы потерять меня, а не Дика. У моего брата был только один недостаток: он покуривал травку. О, я не осуждаю. Жизнь есть жизнь; кто мы такие, чтобы осуждать? -- Да, сэр. Ромилайу усердно поворачивал в щели нож и вряд ли понимал, что я говорю. -- Что толку сетовать на жизнь? Она просто идет своим чередом, и больше ничего. Однажды я рассказал Дахфу о своем внутреннем голосе. Который заладил, как попугай: "Я хочу, я хочу, я хочу"! Интересно, чего он хотел? -- Да, сэр. -- Он хотел чего-то настоящего. Стоя на четвереньках, я ронял в пол слова: -- Принято считать, что высокие материи -- выдумка, иллюзия. Черта с два, все как раз наоборот. В человеке заключена вселенная, она требует простора. Вечность в нас заявляет о своих правах. Вот почему так трудно смириться с дешевкой. Возможно, мне следовало остаться дома. Научиться целовать землю.-- Я ткнулся губами в земляной пол.-- Но я почувствовал: еще немного -- и я взорвусь. Ах, Ромилайу, почему я не до конца открыл королю душу? Не могу спокойно думать о его кончине! Но я покажу этим подонкам! Дай только выбраться отсюда. Ромилайу перестал вычищать пальцем расширенное отверстие. -- Я видеть, сэр! -- Что ты видишь? Я приложился глазом к отверстию. На полу в соседней комнате лежало тело Дахфу. Его сторожил помощник Бунама. В данный момент он спал, сидя на табуретке. Рядом стояла корзина с холодным печеным картофелем; к ней был привязан маленький -- две-три недели от роду -- щенок льва. -- Ну, Ромилайу,-- сказал я,-- пора действовать. На сей раз мы не будем перетаскивать трупы, как того беднягу -- моего предшественника-Сунго. Прибегнем к хитрости. Я притворюсь, будто жажду взойти на трон. Они не причинят мне зла: ведь я буду подставной фигурой, номинальным королем, а они будут править в свое удовольствие. Они уже раздобыли львенка, значит, не собираются терять времени. Нужно их опередить. -- Что вы собираться делать, сэр?-- встревожился Ромилайу. -- Естественно, дать деру. Как по-твоему, мы доберемся до Бавентая на своих двоих? Он промолчал. -- Что, Ромилайу, плохи наши дела? -- Вы болеть, сэр. -- Ха! Ты не представляешь, на что я способен, если захочу! Так или иначе, у нас нет выбора. Прихватим с собой картошку. Или ты хочешь остаться? -- О нет, сэр! Меня убивать. -- Тогда будем держаться вместе. Ты ведь хочешь жить, парень? Есть в тебе "грун ту молани", а? Он не успел ответить: к нам явился Хорко, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Он улыбался, но держался со мной более официально, чем прежде. Величал меня Ясси и, как собака, высовывал толстый красный язык, чтобы немного остыть после долгого перехода через буш. Я приложил все усилия, чтобы не выдать свои истинные чувства. -- Отныне вы -- король,-- сообщил он.-- Король Хендерсен. Ясси Хендерсен. -- Да, Хорко. Жалко Дахфу, правда? -- Очень жалко, разрази меня гром. Он любил щеголять выражениями, которые подцепил в Ламу. Я подумал: человечество все еще делает ставку на лицемерие. Поздно! Даже для этого. -- Вы больше не Сунго. Вы -- Ясси. -- Совершенно верно. Ромилайу, переведи джентльмену: я счастлив стать Ясси. Когда приступим? Ромилайу перевел ответ: нужно дождаться, когда изо рта покойного правителя вылупится личинка. Она превратится в маленького льва, а тот, в свою очередь, станет Ясси. -- Если бы здесь были свиньи, лучше меня бы императора не сыскать,-- мрачно пошутил я. Жалко, что Дахфу не слышал.-- А теперь, Ромилайу, передай мистеру Хорко, что это большая честь. Покойный король был выше и лучше меня во всех отношениях, но я постараюсь оправдать их доверие. Нас ждет большое будущее. Я бежал из своей страны как раз потому, что мне было негде развернуться. Сколько нам еще оставаться в этом приюте смерти? -- Он говорить, три-четыре дня, сэр. -- О'кей?-- осведомился Хорко.-- Недолго. Вы жениться все эти леди.-- И показал на пальцах: шестьдесят семь. -- Об этом не беспокойтесь. После того, как он, церемонно откланявшись, удалился, в полной уверенности, что я у него в кармане, я сказал Ромилайу: -- Бежим нынче вечером. Он промолчал. -- Сегодня вечером! Луна нам поможет. Прошлой ночью было так светло -- хоть изучай телефонный справочник. Сколько мы пробыли в этом городе -- месяц? -- Да, сэр. Что будем делать? -- Поздно вечером поднимешь шум: меня укусила змея или что-нибудь в этом роде. Прибежит кожаный с парой амазонок -- посмотреть, в чем дело. Если он не откроет дверь, попробуем что-нибудь другое. Но предположим, что все- таки откроет. Возьмешь вот этот камень и всадишь в щель между петлями, чтобы дверь не захлопнулась. Больше от тебя ничего не требуется. Где твой нож? -- Я держать нож, сэр. -- Нет проблем. Пусть будет у тебя. В общем, ты меня понял? Ты орешь дурным голосом, что Сунго-Ясси, или кем там они меня считают, укусила змея. Нога стремительно пухнет. Потом встанешь у двери, чтобы сразу же вставить клин.-- И я дополнил инструкции жестами. Этим вечером мы не ложились спать. Я приводил в порядок мысли, одновременно ведя жестокую борьбу с лихорадкой. -- Сэр, вы не передумать?-- послышалось из темноты. -- Нет, Ромилайу. Кажется, пора. Поехали! Я снова приподнял Ромилайу, чтобы он смог заглянуть в отверстие. Парень в соседней комнате дрыхнул без задних ног. Я тяжело застонал. Он открыл глаза, встал и прислушался. Ромилайу заскулил: -- Ясси кмути. Ясси кмути. Это слово было мне знакомо: загонщики то и дело повторяли его, когда несли раненого Дахфу. "Король умирает". Между прочим, язык варири легок для усвоения. Помощник Бунама открыл дверь на улицу и что-то крикнул в темноту. -- Звать женщин-часовых, сэр. Я лег на пол и подал Ромилайу камень. -- Ступай к двери. Если сегодня не сбежим, наша жизнь не продлится и месяца. Я настроился на убийство. Как ни странно, именно это помогало мне сохранять самообладание. Я с наслаждением представлял, как возьму помощника Бунама -- хотя бы его! -- за горло. Кто-то вынул из двери одну планку и, посветив в щель фонариком, увидел меня скрюченного на полу. Отодвинули засов. Я завопил, как от боли: "Камень!"-- и Ромилайу послушно сунул его между петлями, несмотря на то, что амазонка выставила вперед острие копья. И тотчас отступил ко мне. Амазонка вскрикнула: я сбил ее с ног. Копье вонзилось в стену. Я мысленно воззвал к Богу: только бы эта железяка не ранила Ромилайу! -- и оглушил амазонку ударом камня по голове. При данных обстоятельствах я не мог делать скидок на ее пол. Бунам и вторая амазонка попытались захлопнуть дверь, но помешал камень; я успел схватиться за край. Они тянули дверь в одну сторону, я -- в другую. Мне удалось ребром ладони -- коронный трюк десантников -- вырубить вторую амазонку. Потом я в три прыжка догнал кожаного и, злобно зарычав, схватил за горло. Ромилайу взмолился: -- Нет, нет! Не убивать, сэр! -- Какого черта -- он же сам убийца! Из-за него мы лишились короля. -- Вы не убивать,-- настойчиво повторил Ромилайу,-- Бунам не устраивать погоня. -- Ромилайу, мое сердце требует мести! -- Вы мой друг, сэр? -- Позволь хотя бы сломать ему пару ребер! О да, Ромилайу, я твой друг. Но и король Дахфу был моим другом. Ладно, не буду ломать ребра, только поколочу. Но и колотить его я не стал. Просто швырнул, вместе с обеими амазонками, в ту комнату, которая еще недавно была нашим узилищем, и задвинул засов. Мы ринулись во вторую комнату. Ярко светила луна, так что видимость была отличная. Ромилайу схватил корзину с провизией, а я подошел к королю. -- Теперь можно идти, сэр? Я отогнул край савана. Лицо Дахфу раздулось и стало комковатым. Жара быстро делала свое дело. При всей любви к королю я был вынужден отвернуться. -- Прощайте, король. И вдруг меня словно что-то толкнуло. Маленький лев отчаянно брызгал слюной. Я вернулся и подобрал его. -- Что вы делаете, сэр? -- Он пойдет с нами. ГЛАВА 22 Ромилайу начал было протестовать, но я был тверд в своем решении оставить щенка у себя. Тот тихонько урчал и скреб мне грудь коготками. Я сказал: -- Дахфу был бы рад, если бы узнал, что я взял львенка. Должен же он продолжить существование -- в той или иной форме! Неужели не ясно? Ромилайу возразил: скорее всего, звереныш -- отпрыск того самого льва, что убил короля. На меня это не подействовало. -- Если уж я пощадил ту сволочь... Ромилайу, не будем попусту терять время -- я не оставлю львенка. Слушай, ведь я могу нести его в шлеме. Ночью он не нужен. Ночная прохлада помогла мне справаться с лихорадкой. Яркий лунный свет освещал окрестности до самого горизонта. В конце концов Ромилайу уступил, и наш побег начался. Из лощины мы взобрались на покатый склон холма и устремились в горы, прямой дорогой на Бавентай. До рассвета мы покрыли почти двадцать миль. Без Ромилайу я не продержался бы и пары дней из тех десяти, что потребовались нам для достижения своей цели. Он умел отыскивать воду и знал, какими корешками и насекомыми можно подкрепляться. Когда картошка вышла, пришлось перейти на червей и личинки жуков. -- Тебе следовало бы стать инструктором по выживанию в Вооруженных Силах,-- сказал я Ромилайу.-- Ну, вот я и питаюсь саранчой, как Святой Иоанн. "Глас вопиющего в пустыне". Но с нами был еще львенок, которого нужно было кормить и лелеять. Мне приходилось размельчать ножом на ладони червей и личинки жуков, чтобы угощать мясным пюре маленького хищника. Днем, когда мне был нужен головной убор, я засовывал его под мышку или тащил на поводке, а ночью он спал в шлеме, по соседству с бумажником и паспортом -- точил зубы о кожу до тех пор, пока не сгрыз целиком. Пришлось спрятать паспорт и четыре тысячедолларовых купюры во внутренний карман трусов. Мои щеки ввалились; разноцветные усы торчали во все стороны. Я подчас вел себя как ненормальный и нес всякий вздор. Или садился и играл с львенком, которого назвал Дахфу. Ромилайу занимался припасами. У меня на это не хватало ума. Зато, когда доходило до серьезных вещей, мой мозг работал с поразительной четкостью. На ночь я пел львенку в качестве колыбельных "Пьеро", "Мальбрук в поход собрался" и прочие песенки из своего детства. Я очень боялся -- а Ромилайу надеялся, -- что малыш не выдержит такой жизни, заболеет и умрет. Однако Бог миловал. У нас были копья, и Ромилайу удалось подстрелить несколько птиц. Однажды мы подбили даже пернатого хищника и устроили пир. И наконец на десятый день путешествия (так сказал Ромилайу, сам я потерял счет времени) мы добрались до Бавентая. Белые, как яичная скорлупа, каменные стены и бронзовые арабы с удивлением созерцали нашу материализацию на подступах к городу. Я, на манер Черчилля, салютовал всем и каждому поднятием двух пальцев (знак победы), время от времени разражался хриплым смехом и поднимал в воздух за шкирку маленького Дахфу -- напоказ молчаливым мужчинам в чалмах, женщинам, у которых не было видно ничего, кроме глаз, и темнокожих пастухов. -- Оркестр сюда!-- крикнул я всем сразу.-- Музыку! Вскоре я провалился в забытье, но перед этим успел взять с Ромилайу торжественное обещание позаботиться о маленьком звере. -- Он для меня -- Дахфу. Пожалуйста, Ромилайу, пусть с ним ничего не случится! Это меня убьет. Я не угрожаю тебе, старина, я так слаб, что могу только умолять. Ромилайу заверил меня, что мне не о чем беспокоиться. -- Во-кей, сэр. -- Видишь, я научился умолять. Я уже не тот, что прежде. -- Минуточку, Ромилайу,-- окликнул я его с кровати (мы остановились в чьем-то доме).-- Скажи мне -- это судьба? -- Что, сэр? -- Настоящее. Смысл. Высшая справедливость. Рано или поздно она обязательно наступит. Я -- не то, чем воображал себя. Ромилайу хотел сказать что-то утешительное, но я продолжил: -- Не надо меня утешать. Потому что сон души взорван, и я стал самим собой. И без всякого там пения мальчиков в церковном хоре. Но вот что хотелось бы знать. Почему за это нужно бороться? Ничто не требует от человека стольких трудов и борьбы, как обретение себя. Мы обрастаем болячками... Я прижал к груди львенка, отпрыска моего лютого врага, и, уже засыпая, пробормотал Ромилайу: -- Не подведи меня, дружище. Я передал ему львенка и отключился. Это был сон не сон, обморок не обморок, с галлюцинациями и видениями. Тем не менее я постоянно помнил и повторял в бреду: мне нужно вернуться к Лили и детям. Я заболел тяжелой формой ностальгии. Ибо что такое вселенная? Она огромна. А мы? Ничтожно малы. В таком случае, почему бы мне не находиться дома, рядом с любящей женой? Даже если она только притворяется, что любит, это лучше, чем ничего. В любом случае, я испытывал к ней очень теплое чувство. Вспоминал ее в разных ситуациях. На память приходили ее излюбленные сентенции о том, что такое хорошо и что такое плохо, как надо себя вести, о жизни, смерти и так далее. Но, наверное, дело было не в том, чтО она говорила, а в том, что я все равно не мог бы не любить ее. Меня не оттолкнули бы даже самые нудные ее проповеди. Часто подходил Ромилайу, и даже в худшие моменты моей горячки его черное лицо казалось мне сделанным из небьющегося стекла, прошедшего через все стадии закалки. -- Ромилайу,-- пробормотал я однажды,-- ты живешь по законам ритма. Правая рука вперед -- левая рука вперед; за вдохом следует выдох; систола сменяет диастолу; ноги выделывают танцевальные па, руки играют в ладушки. Опять же, времена года. И звезды, и все такое прочее. Приливы, отливы и прочая дребедень. Ты должен жить по их законам, иначе тебе крышка. Все мы подвластны ритму. Худшее в нас то и дело возвращается. Но король верил, что я исправлюсь. Хватит корчить из себя мученика. Мошки лесные должны стать моими кузенами. Ах, Ромилайу, даже Смерть не знает, сколько на земле мертвецов: она не проводила переписи. Но они присутствуют в наших мыслях -- это и есть бессмертие. Они живут в нас и через нас. Но у меня разламывается хребет. Я взвалил на себя слишком тяжкий груз. Это нечестно -- как же тогда "грун ту молани"? Вместо ответа Ромилайу показал мне львенка. Тот благополучно перенес лишения и имел исключительно бодрый вид. Провалявшись несколько недель в Бавентае, я пошел на поправку. И вскоре сказал своему проводнику: -- Ну, парень, мне надо сваливать отсюда, пока львенок не превратился в льва. Иначе ему путь в Штаты будет заказан. -- Нет, сэр, нет. Вы еще очень больной. -- Действительно, я далеко не в лучшей форме. Но я выкручусь. Это всего лишь болезнь. Скоро все пройдет. Ромилайу долго не соглашался, но в конце концов я уговорил его отвезти меня в Бактале. Там я купил себе брюки, а в миссии мне дали сульфа- какой-то препарат, и с дизентереей было покончено. На это ушло несколько дней. Потом я вместе с львенком завалился на заднее сиденье "джипа", и Ромилайу отвез меня в Эфиопию, в Харар. Там я истратил несколько сотен долларов на подарки для Ромилайу и завалил ими "джип". -- Я собирался заехать в Швейцарию, повидать малютку Элис, но не стоит пугать ребенка. Опять же лев. -- Вы брать его домой? -- Он теперь всегда будет со мной. И поверь, Ромилайу, мы с тобой еще встретимся в этой жизни. Современный мир вдоль и поперек пронизан связями. Можно установить местопребывание любого человека, если, конечно, он не отдал концы. Вот тебе мой адрес. Пиши. И не принимай близко к сердцу. В следующий раз я буду в элегантном белом костюме, тебе не придется за меня краснеть. Устрою тебе бесплатное угощение. -- Вы еще слишком слабый, сэр. Боюсь вас отпускать. Мне и самому было тяжело. -- Знаешь, Ромилайу, я на редкость живуч. Судьба испробовала все способы. Припаяла вышку. И вот он я, цел и невредим. Наконец мы расстались. Какое-то время он еще тайно следовал за мной; я сделал вид, будто не заметил, -- ради его же блага. В Хартуме, всходя по трапу, я увидел джип сбоку от взлетной полосы и завопил: "Ромилайу"! Пассажиры испугались, что я опрокину маленький самолет. -- Этот человек спас мне жизнь. Я занял свое место и устроил львенка у себя на коленях. В Хартуме я здорово поскандалил в американском консульстве. У них там очень строгие правила доставки диких животных в зоопарки Соединенных Штатов. Я не смогу улететь, пока зверь не пройдет карантин. Я сказал, что и сам жажду попасть на прием к ветеринару и сделать все необходимые прививки. Но мне нужно срочно попасть домой. Я только что перенес тяжелую болезнь; проволочки меня доконают. Они были непреклонны. Я напустил на них львенка. Он прыгнул на стол, опрокинул скобосшиватель и вцепился острыми когтями сотруднику в одежду. Тогда эти ребята дрогнули. Они были готовы на все, чтобы от меня отделаться. В тот же вечер я очутился в Каире и оттуда позвонил Лили. -- Детка, это я! В воскресенье буду дома. Наверное, у нее дрожали губы, потому что ей так и не удалось произнести что-нибудь вразумительное. -- Детка, я возвращаюсь. Да скажи хоть что-нибудь внятное, не мямли. Наконец ей удалось более или менее разборчиво пролепетать: -- Джин!.. Дальше возникли шумы на линии, но я все-таки прокричал: -- Милая, я исправлюсь! Я уже исправился! Из ее ответа я разобрал только два-три слова -- кажется, это было что- то о любви. Потом она начала читать нотацию и одновременно молить меня вернуться. -- Для такой крупной женщины ты слишком писклява,-- ответил я.-- В общем, встречай меня в воскресенье в Айлдуйлде. И прихвати с собой Донована. Донован -- старый адвокат, который был поверенным моего отца. Ему что- то в районе восьмидесяти. Я подумал, что мне могут понадобиться его услуги в связи со львом. Это было в среду. В четверг мы совершили посадку в Афинах, где я предпринял не особо удачную -- из-за моего нездоровья -- экскурсию в Акрополь, а в пятницу -- в Риме. Дальше -- Париж, Лондон, и вот мы уже летим над Атлантикой. Я прильнул к иллюминатору. Вид океана доставил мне несказанное наслаждение. Остальные пассажиры с головой ушли в чтение. Не понимаю такого равнодушия. Правда, они возвращались не из самого сердца Африки, как я, и все время своего путешествия не порывали с цивилизацией. Зато я, Хендерсен, не мог налюбоваться водой! Видя мое возбужденное состояние, стюардесса предложила мне журнал. Она знала, что я везу в багажном отделении львенка: туда по моей просьбе то и дело доставляли молоко и мясо. Да и сам я путался у всех под ногами, время от времени совершая туда паломничества. Но это была славная, чуткая девушка. Я объяснил ей, что везу львенка домой -- жене и детям. Он для меня -- что-то вроде сувенира на память о друге. Я не стал объяснять, что в каком- то смысле львенок был новой, загадочной формой существования этого друга. Хотя, не исключено, что она поняла бы -- милая и доброжелательная. Родом из Рокфорда, штат Иллинойс. У нее были изумительные тугие щеки и вьющиеся золотистые волосы. Зубы -- безупречной белизны. И вся она словно была сделана из молока и сахарной кукурузы. Да будут благословенны ее бедра. Да будут благословенны ее нежные пальчики! Я сказал: -- Вы напоминаете мою жену. Мы очень давно не виделись. -- Сколько же? Я затруднился с ответом, так как понятия не имел, какое нынче число. -- Что у нас сейчас, сентябрь? Она страшно удивилась. -- Как -- вы не знаете? На следующей неделе будем отмечать День благодарения*. ________________________ * День благодарения -- официальный праздник в честь первых колонистов Массачусетса, отмечаемый в последний четверг ноября. __________________________ -- Так поздно?!.. Видите ли, в Африке я заболел и довольно долго провалялся без сознания. Совсем потерял представление о времени. Подумав, я добавил: -- Вместо того, чтобы учиться быть собой, мы обрастаем болячками и пороками. В ожидании великого дня. -- Какого дня, мистер Хендерсен? -- Идемте, я вам спою. Мы пошли в багажное отделение. Я стал кормить Дахфу запел: "Ибо кто дождется пришествия Его? И кто переживет.." -- Это Гендель?-- спросила она.-- Мы проходили в Рокфордском колледже. -- Умница! У меня есть взрослый сын Эдвард, так ему все эти джаз-банды отшибли мозги. Я сам проспал свою молодость... Знаете, мисс, почему мне не терпится увидеться с женой? Хочу посмотреть, как все будет теперь, когда взорван сон души. И с детьми... Я их очень люблю... наверное. -- Почему "наверное"? -- Видите ли, мы -- странная семья. Мой сын Эдвард нарядил шимпанзе в ковбойский костюм. Потом моя дочь Райси притащила домой ребенка. Естественно, пришлось его отобрать. Надеюсь, львенок заменит ей младенца. -- На борту есть маленький мальчик,-- сказала стюардесса.-- Вот он-то уж наверняка обрадуется львенку. Он такой грустный! -- А кто он такой? -- Его родители были американцами. У него на шее письмо, в котором рассказывается эта история. Мальчик не говорит по-английски. Только по- персидски. -- Продолжайте,-- попросил я. -- Его отец работал на нефтяную компанию в Персии. Ребенка растили слуги-персы. А теперь он осиротел, и его отправляют к дедушке с бабушкой в Карсон, штат Невада. В аэропорту Айдлуайлда я должна его кому-то передать. -- Бедняжка! Давайте его сюда, покажем льва. Стюардесса привела мальчонку. Он был такой бледненький, в коротких штанишках на помочах и зеленом свитере. Чернявый, как мои ребята. Он пришелся мне по сердцу. -- Иди сюда, мальчуган,-- сказал я и вручил ему львенка, а затем обратился к стюардессе:-- Виданное ли это дело -- гонять пацана одного по свету? Наверное, он и не знает, что это лев. Думает -- котенок. -- Главное, он в восторге. Действительно, благодаря львенку Дахфу у мальчика заметно повысилось настроение. Потом я взял его с собой в салон и показал картинки в журнале. Ночью он уснул у меня на коленях. Я попросил стюардессу присмотреть за львенком. На этом-то этапе полета память и преподнесла мне приятный сюрприз. Оказалось, долгая жизнь имеет свои преимущества. В моем прошлом отыскались и положительные моменты. Вспомнилось, как после смерти Дика, в неполные шестнадцать лет -- я был на первом курсе колледжа, и у меня уже росли усы -- мне пришлось уйти из дома. Я просто не мог видеть душевные терзания отца. Он недвусмысленно дал понять: род Хендерсонов кончился в тот момент, когда Дик пробил злополучный кофейник в том несчастном греческом ресторанчике. Дик был широкоплеч, с курчавой шевелюрой, как все мы. Он утонул близ Платсберга, штат Нью-Йорк, а папа стал смотреть на меня безумными глаза