Паскаль Брюкнер. Божественное дитя ---------------------------------------------- Pascal Bruckner. Le Divin enfant. Пер. с фр. - Е.Мурашкинцева. OCR Anatoly Eydelzon Spellcheck: Владислав Рунов ---------------------------------------------- Каролине Томпсон Господь, не в силах успеть повсюду, создал матерей. Еврейская пословица В день, когда ей исполнилось восемь лет, маленькая Мадлен Бартелеми заразилась болезнью страха. Девочка забыла на солнце тарелку с персиками; испорченные и слипшиеся плоды благоухали, однако гниль, проникшая до самых ядер, источала черную жижу, в которой копошились осы и мухи. Это стало ужасным открытием для Мадлен - она вдруг поняла, что ее ожидает. Картина разложения была красноречивее всяких слов. Окончательно запугали ее родители, ибо, по их утверждению, будущее представляло собой некую страну зла, а ключи от нее только им и были доступны. Отныне страх не покидал ее, рос вместе с ней, руководя ею как в словах, так и в поступках. Когда она достигла совершеннолетия, отец предъявил ей счет за детство и юность. Так было заведено в этой семье - жизнь здесь не дарили, а одалживали. Каждому следовало расплатиться с теми, кто произвел его на свет, отдать долг, неизбежно переходивший по наследству к потомкам. Мадлен было дано десять лет, чтобы внести сумму, которая могла увеличиться и даже удвоиться благодаря тщательно разработанной системе штрафов. Не желая уступить ни единого шанса неожиданностям всякого рода, она строго следовала установленному порядку, ибо надежность его была доказана временем. Прошлое являло собой спасительную пристань: все пути были уже проторены и опасная двусмысленность исключалась напрочь. Мадлен редко выходила из дома и никуда не ездила; поскольку ложилась она каждый вечер и вставала каждое утро в один и тот же час, знакомых у нее почти не было. Пребывая в западне под названием жизнь, нужно было экономить силы в ожидании конца. Завтрашний день, несомненно, будет хуже вчерашнего. Это покорно-осторожное благоразумие до времени состарило ее. Одноклассники в школе презрительно насмехались над ее боязливостью. Ее отличала чрезмерная уступчивость, но такое своеобразие никакого интереса не вызывает. У нее не было друзей, она затаилась в своем ужасе. Подойти к чужим людям означало бы подставить себя под удар, иными словами - погубить. В восемнадцать лет это была унылая девица с тоскливым взором, до того тощая, что и намылиться трудно. Еще не озаренная светом зрелости, она уже лишилась юности. Только роскошные черные волосы, мягкими локонами падавшие на плечи, бросали отсвет молодости на эту скорбную физиономию. Но нашелся мужчина, из числа дальних родственников, который проникся симпатией к безответной особе и стал ненавязчиво ухаживать за ней. Его не оттолкнуло, а скорее привлекло то, что она была совершенно лишена каких-либо отличительных черт. Мадлен бросила учебу и вышла за него замуж, не задаваясь вопросом, любит ли она этого человека. В понятии "любовь" таилось так много неясного, что размышлять о ней было пустой тратой времени. В день свадьбы невеста, едва различимая под фатой, напоминала муху, попавшую в сети паука. Жениха звали Освальд Кремер; он был на двадцать лет старше жены и служил бухгалтером. Его манией были цифры, и все события повседневной жизни он укладывал в рамки счетных операций: определял количество молекул в капле воды, пылинок в луче света, крошек, оставшихся от разрезанного батона хлеба, плотность углекислого газа, скопившегося в его конторе к концу дня. Он дал согласие взять на себя долг Мадлен и высчитал чуть ли не до десятичных дробей, какими долями надлежит его выплачивать каждый час в течение десяти лет. В том, что касалось арифметических действий, он был неутомим и уже через несколько недель после венчания вывел уравнение своей супруги: безошибочно называл вес ее селезенки, печени и кишок, определил среднюю частоту пульса и мог ответить даже, какова окружность ее родинок и диаметр волос. Если не считать этой странности, он был человеком любезным, приятным, готовым на все, дабы угодить молодой жене, чьи скромность и сдержанность приводили его в восхищение. Страх не убивает - он мешает жить. Едва выйдя замуж, Мадлен целиком посвятила себя хозяйству. Она содержала дом в полном порядке и сама готовила, пока муж был на работе. Прежде она была послушной девочкой и тихой барышней, а теперь стала образцовой супругой. За одним лишь исключением: ее пугала интимная сторона брака, и она страшилась приближения ночи, когда нужно было отправляться спать. Чтобы мужчина проник в нее, как вор, расплющив своим голым телом и дыша в ухо, а затем под шумок оставил на память в ее чреве цепкое маленькое существо, которое впоследствии разрастется до немыслимых размеров? Ужаснее этого ничего и представить было нельзя! В течение нескольких месяцев она отказывала Освальду, укрываясь в отдельной спальне. Ей было отвратительно любое прикосновение, даже невинное поглаживание по руке, а поцелуй равен изнасилованию. Когда же Освальд начинал домогаться ее всерьез, она трепетала, падала в обморок. Он проявил терпение, долго вымаливал ее согласия удовлетворить законные притязания, и ему пришлось ждать полгода, прежде чем брак обрел свою завершенность. Это оказалось страшным испытанием: как он ни извинялся, как ни проклинал природу, обрекшую человека на подобные эксцессы, жена оставалась холодна, будто лед, и до крови искусала губы. Он сделал еще две попытки в последующие ночи, затем, приведенный в отчаяние этой холодностью, не посмел более настаивать и утешился, подсчитав количество израсходованной на эти упражнения энергии, число сперматозоидов, внедрившихся в Мадлен, и скорость воспроизводства новых в себе самом. Помимо совокупления, молодую женщину крайне огорчала перспектива материнства. Подарить кому-то жизнь означало приоткрыть дверь, куда мог в любой момент ворваться посторонний. Разве не означало это сказать ему: "Входите, здесь все принадлежит вам, делайте со мной что угодно"? А опасность родов, а превратности воспитания? Кроме того, имела ли она право ввергнуть в хаос существо еще более хрупкое, нежели сама? Если же зачатие было неизбежным, то она предпочла бы получить семя от какого-нибудь выдающегося ученого, например, лауреата Нобелевской премии, принадлежавшего к духовной элите общества. Но продажу нобелевской спермы запретили с тех пор, как разразился скандал, связанный с кончиной лауреата в области ядерной физики, В больницу к этому ученому-ирландцу ворвалась целая толпа фанатиков, желавших выдавить последние драгоценные капли жидкости, дарующей жизнь. Когда их застала за этим занятием медсестра, они сбежали, однако успели все же отрезать у умирающего член. С той поры все нобелевские лауреаты, независимо от сферы деятельности, обзавелись поясами целомудрия и носили их, не снимая даже на ночь. Вскоре Мадлен забеременела, что было подтверждено соответствующими анализами, как если бы некое насмешливое божество задалось целью обречь ее на это тягостное испытание. Страхи молодой женщины удвоились: она страдала при мысли, что рождение человека представляет собой некую лотерею, подчиненную таинственным комбинациям генов. Отчего нельзя выбрать потомство, как покупают приглянувшуюся вещь в большом магазине? Аборты обществом осуждались, - итак, она осталась один на один со своим ужасом. Не могло быть и речи о том, чтобы отдать на съедение этому веку маленького человечка, не обложив его предварительно дипломами и прочими козырями - единственной броней против случайностей жизни. Но как обеспечить ему преимущество, не доступное даже королям и богачам, как сделать его существом, стоящим над всеми, как добиться, чтобы он на голову превосходил будущих своих товарищей? Мадлен долго размышляла над этим, подгоняемая неотложностью задачи. Каждая истекшая минута означала упущенную возможность. И вдруг ее осенило! Это было так просто, так ослепительно ясно; она поражалась, что никому прежде подобная мысль не пришла в голову. Ей нужно было одним скачком преодолеть несколько этапов: зачем тупо ждать возраста шести лет, чтобы отправить отпрыска в школу, когда можно приступить к его образованию с первых же недель беременности? Следовало начать немедленно, не дожидаясь родов, - все будет зависеть от числа дней, быть может, даже часов, последовавших за зачатием. Она не потерпит, чтобы крохотный бездельник девять месяцев бил внутри нее баклуши. Она станет матерью и учительницей одновременно, а чрево ее превратится в классную комнату. Однако ей, для успешного осуществления этого плана, необходима была помощь. Освальд, погруженный в свои расчеты, мало на что годился; и поскольку ей претила мысль обратиться за какой бы то ни было поддержкой к родителям, она открылась своему гинекологу, доктору Фонтану. Этот любезный мужчина средних лет, с седеющими уже волосами и слегка близорукий, отдавал явное предпочтение приятному разговору, а не медицине как таковой. Профессию он избрал под влиянием юношеского альтруизма, не выдержавшего монотонной череды женских тел с присущей им патологией. Он осматривал пациенток с явной неохотой, торопясь вернуться к беседе, чтобы затушевать словом уступку неприятным физиологическим проявлениям. Будучи холостяком - ибо слишком частое соприкосновение с беременным чревом излечило его от желания заиметь потомство, - он жил со своей сестрой Мартой, забитой и болезненной старой девой, у которой глаза были вечно на мокром месте. Поскольку он был из тех людей, что злоупотребляют своей силой, Марта злоупотребляла возможностями слезных желез; поводом для рыданий ей служил любой пустяк: наступление темноты, разбитый стакан, выпавший из рук предмет. Она стремилась увлечь собеседников в царство вечной скорби и в каждом безошибочно находила сокрытое страдание, способное вызвать слезы. Брат с сестрой делили одну квартиру на двоих и никогда не расставались. Когда в один прекрасный день Мадлен поведала о своих планах Фонтану, медик попытался мягко отговорить ее. Она не первая соблазнилась подобными фантазиями. Существует, впрочем, несколько более или менее надежных способов пробудить способности зародыша in utero [в матке (лат.)]: начиная от гаптономии, диалога посредством рук, и кончая сонорными поясами, закрепляемыми на животе матери. Но ее замыслу ни один из них в полной мере не соответствовал. По правде говоря, сам доктор считал такое намерение безрассудным - у маленького существа, целиком поглощенного своим развитием, нет физической возможности учиться. Эта отповедь отнюдь не смутила Мадлен, напротив, укрепила ее решимость. Осмелев еще больше, она незамедлительно приступила к разработке программы обучения. Вычитав где-то, что матери Эйнштейна и Оппенгеймера, будучи беременными, пели по три часа в день, она взяла за обыкновение мурлыкать себе под нос старинные баллады и французские народные песенки. Она стала ходить по музеям, дабы созерцать там шедевры живописи и скульптуры, вечерами же слушала классическую музыку. На улицах она порой застывала перед хорошенькой девушкой или красивым мужчиной, стараясь проникнуться их очарованием, зато обходила за версту горбунов, инвалидов и бродяг, никогда не смотрела по телевизору фильмы со сценами насилия и отгоняла прочь все унылые мысли. Она вменила себе в обязанность читать каждый день звучным голосом учебники для начальной школы, в надежде преподать путем внушения основы познания сидевшему в ней будущему ученику. Наконец, она занималась тем, что выстукивала на зубах кончиком карандаша ободряющие послания при помощи сигналов азбуки Морзе: "Кто бы ты ни был, мальчик или девочка, я люблю тебя, ты уже сейчас лучше всех". Но поскольку делалось это на любительском уровне, она решила освоить более высокую ступень. Осознанно отказавшись от методов, которые описал ей доктор Фонтан, она разработала собственную систему преподавания, приобрела дорогостоящую аппаратуру и нашла ей должное применение: поместила во все отверстия (включая те, что невозможно назвать из соображений благопристойности) микрофоны, соединенные с магнитофоном, способным проигрывать одновременно семь предварительно записанных кассет. Спереди проникали базовые понятия алгебры и геометрии, а сзади в то же самое время происходило обучение английскому (My tailor is rich) [у меня роскошный портной (англ.)] и немецкому (Der Tee ist gut) [чай вкусный (нем.)]; через пищевод передавались начала истории и географии, тогда как два передатчика, укрепленные с помощью присосок на животе, неутомимо вещали, знакомя с величайшими творениями мировой литературы. А над всем этим Мадлен, вооружившись рупором, направленным в пупок, беспрестанно пела и болтала, уверенная, что ее лепесточку будет только полезен постоянный лингвистический душ. Это было весьма сложное и в некоторых отношениях крайне неудобное устройство, требующее поистине акробатической сноровки. Мадлен с удовольствием истязала себя, пока Освальд был на работе, - никакие жертвы не казались ей чрезмерными, ибо она вознамерилась сделать своего ребенка исключительным существом. Однако только упорством своим она не могла преодолеть основное затруднение: никогда ей не достичь цели в этих полуподпольных условиях. Без союзника было никак не обойтись. Испив чашу унижения до дна, она вновь обратилась к доктору Фонтану, настаивала, молила. Взволнованный решимостью молодой женщины, тот призадумался. Фонтану, руководившему отделением, было скучно в больнице: для него не осталось никаких тайн в том, что касалось интимных проблем больных в сфере мелкого ремонта чрева и гениталий. Он негодовал при мысли, что жизнь, эта неведомая сила, управляет созиданием нашего рассудка, нашего ума. Отчего бы не обойти природу с тыла, повелев ей ускорить свое движение? Поскольку он стремился выйти из узкого круга своих обязанностей и заняться чем-то более значительным, просьба мадам Кремер явилась для него знаком судьбы. Сверх того, Мадлен представляла собой идеальный тип подопытного животного - невежественного и одновременно на все готового. Из чистого любопытства Фонтан неофициально собрал консилиум из своих друзей - в числе которых были педиатр, фармаколог, нейробиолог, акушер - и задал им вопрос напрямую: можно ли внедрить в эмбрион начатки образования - счет, чтение, письмо, - не нарушив при этом его физического здоровья? Ответом присутствующих было единодушное "нет" - это совершенно невозможно. Не согласятся ли они все же принять участие в подобном эксперименте? Нет, это будет даром потраченное время. Фонтан не настаивал больше - он столкнулся с тем же скептицизмом, что проявил сам при первом разговоре с мадам Кремер. Но мысленно дал клятву попробовать. Мадлен пробудила в нем, хотя он не вполне отдавал себе в этом отчет, давно утерянную предприимчивость студенческих лет. В этом странном деле ему почудилась золотая жила, истинное сокровище, - возможно, через несколько месяцев он сумеет доказать своим малодушным коллегам, как они ошиблись. Обретя веру в себя, доктор бросился в эту авантюру с горячностью, удивившей и встревожившей его сестру Марту, которая неустанно взывала к благоразумию и заранее предвидела худшее. Но в конце концов он сумел склонить ее к сотрудничеству, получив, таким образом, медсестру и одновременно лаборантку, достойных доверия. Фонтан обещал Мадлен целиком посвятить себя ее младенцу - дабы тот приобрел неоспоримое преимущество над всеми прочими - и приступил к работе в обстановке полной секретности. Ведь столько людей уже занималось проблемами предродового воспитания! Главным же было сохранить все в тайне от бабушки с дедушкой и от Освальда: первые исключались по причине излишней властности, последний - в силу того, что уже выполнил свой долг производителя. Дальнейшее не имело к нему никакого отношения.  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  1. ВНУТРИМАТОЧНАЯ РЕСПУБЛИКА Несмотря на весь энтузиазм Фонтана, ему удалось найти чудодейственное решение отнюдь не за несколько дней. Для начала он ограничился простыми химическими соединениями: Мадлен были сделаны инъекции из смеси гормональных препаратов, аминокислот и эндорфинов, призванных активизировать умственную деятельность маленького существа еще до того, как сформируется мозг. Предполагалось, что эта жидкость, проникая через артериальную систему и плаценту, окажет благотворное, хотя и неясное воздействие для ускоренного развития извилин у крохотного червячка, что позволит сразу же усваивать передаваемые матерью понятия. В сравнении со сложностью поставленной цели это был весьма примитивный метод, и Фонтан, принужденный удовлетвориться им, изнывал от нетерпения. Он жаждал осуществить гораздо более смелую, но в данный момент явно преждевременную идею - вводить познания сразу в разум, как записывается мелодия на диске. Сначала преобразовать школьные предметы в химические формулы, а затем внедрить их в объект обучения посредством переливания крови, лекарств или ультразвука. В некотором роде информация подавалась бы прямо по назначению: в кору головного мозга. Бывают же полные обеды в виде пилюль - и Фонтан представлял себе, как образование наращивается само собой при помощи таблеток и порошков. Впоследствии можно было бы уложить весь цикл, от первых уроков в яслях до экзаменов на степень бакалавра, в одну молекулу, вживляя ее затем в мошонку будущего отца или в яичники будущей матери. Тем самым удалось бы ликвидировать источник постоянных бед человеческого рода - необходимость для каждого поколения начинать все с нуля. В результате встречи обогащенных знаниями сперматозоида и яйцеклетки на свет появлялся бы прекрасно подготовленный бакалавр. Какой прогресс, какой превосходный способ наконец-то уравнять шансы! Пока же Фонтан довольствовался тем, что по четыре часа в день делал Мадлен инъекции в своем кабинете. Молодая женщина, перебравшись к доктору со всем оборудованием, взяла за правило зачитывать вслух все, что транслировалось внутрь посредством кассет. Ревностно относясь к своим обязанностям, она твердила, что беби нельзя нежиться в мамочке, ибо безнравственно и абсурдно кататься как сыр в масле - девять месяцев безделья не пройдут даром и окажут дурное влияние на последующую жизнь. Так все и шло первые три месяца беременности. Курс лечения оказался благотворным для матери: она освежила память и могла без запинки перечислить названия всех департаментов, равно как средний режим десяти крупнейших рек планеты. Однако маленький ученик пока никак себя не проявлял. Ни одного разумного отклика или выражения чувств, хотя в принципе он уже должен был достигнуть уровня по меньшей мере шестого класса. По-видимому, мыслительные процессы так и не пробудились, и Фонтан с согласия Мадлен решил прекратить вливания и уроки. Следовало отказаться от поставленной цели: слишком высоко они замахнулись, законы роста еще никому не удавалось обойти. Но вот однажды вечером, когда будущая мать, упавшая духом и с трудом покорившаяся необходимости произвести на свет жалкую личинку, схожую со всеми прочими, пыталась заснуть, ее вдруг всполошил тонкий голосок, доносившийся откуда-то из позвоночника и повторявший: "Еще, еще!" Это было как шелест, как легкая дрожь, пробежавшая по спине и затихшая в ушной раковине. Быть может, ей приснился сон? Она была одна, Освальд лег в другой комнате. Следовательно, это исходило из глубин ее живота. Теперь ей казалось, будто два гнусавых голосочка молят: "Еще, еще!" Застигнутая врасплох, она ответила: "Сейчас", зажгла свет, накинула халат, прошла в гостиную, схватила первую попавшуюся книгу и прочла, стараясь отчетливо выговаривать слова, главу по естественной истории, посвященную весьма сложным вопросам перехода от Homo habilis к Homo erectus вплоть до Homo faber и Homo sapiens sapiens [человек согнутый, человек прямоходящий, человек созидающий, человек разумный разумный (лат.)]. Набрав затем все, что валялось под рукой, она в один присест осилила дюжину басен Лафонтена, большой кусок из "Путеводителя по Италии", а на рассвете муж застал ее полуживой от усталости, когда она заплетающимся языком бормотала что-то из "Практического руководства по городскому озеленению". Лишь после того, как Освальд отправился на работу, она поняла: ей явственно послышались два голоса. Два голоса, которые почти сливались. Или это было следствием эха, или же она носила двойню - предположение, потрясшее ее до глубины души. Вне себя от радости при одной только мысли об этом, она позвонила доктору. Фонтан, хоть и не поверил, произвел сеанс эхографии, подтвердивший догадку матери: вероятно, ей предстояло произвести на свет мальчика и девочку, однако для окончательного суждения нужно было еще немного подождать. В полном восторге Мадлен тут же дала близнецам имена Луи и Селина, а Освальд возражать не стал. Она светилась от счастья: их было двое, и это увеличивало шансы на успех. Если постигнет неудача с одним, второй подхватит факел. Фонтан, слегка уязвленный тем, что не сумел обнаружить двуплодную беременность раньше Мадлен, согласился целиком пересмотреть прежнюю методу. Если подтвердится, что Луи и Селина - ибо отныне их называли только так - умеют говорить уже на третьем месяце своей предродовой жизни, что было неслыханным достижением в анналах человечества, то следовало возобновить занятия на гораздо более высоком уровне. Фонтан и его сотрудники пребывали в растерянности: малышам следовало дать двойное, естественное и гуманитарное, образование, приобщив одновременно к пластическим искусствам и музыке, но не забывая о таких великих науках, как этнология и социология. Одной Мадлен подобная задача была не по силам: она понятия не имела о сложных проблемах типа теории множеств или теории относительности, а потому могла ввести детей в заблуждение. Предстояло незамедлительно пересмотреть всю методику и средства обучения. Но лишь одно из них соединяло в себе точность и быстроту - информационная система. Поскольку роды с каждым днем приближались, доктор Фонтан положил Мадлен в одну из палат своего отделения, выдвинув в качестве предлога для властей и для мужа опасность выкидыша, в силу чего необходимо соблюдать строгий постельный режим. Затем с изумительной ловкостью, которой с молодых лет завидовала его сестра Марта, он осуществил очень тонкую операцию - ввел, посредством брюшной пункции, крохотный проводок в амниотическую пазуху; к двум отросткам были прикреплены наушники, и их с бесконечными предосторожностями вставили в малюсенькие слуховые органы Луи и Селины. Сам же проводок соединялся с компьютером, который безостановочно зачитывал по порядку своим искусственным голосом все тридцать томов "Универсальной энциклопедии". Вместо того чтобы детально разбирать школьные программы, Фонтан решил давать малышам знания скопом и без разбора, соблюдая только алфавитный порядок. Они сами должны будут отделить зерна от плевел, когда все статьи закрепятся в их памяти, словно на магнитной ленте. Из уважения к принципу равенства постановили, что Луи и Селина, подвергшись одинаковому воздействию, не испытают на себе ни одного из тех различий по половому признаку, что нанесли такой ущерб развитию женщины в предшествующие века. Существовала, однако, опасность двоякого рода: мозг получателей информации мог либо разрушиться под тяжестью подобного интеллектуального багажа, либо приобрести гипертрофированные размеры вследствие огромной нагрузки. Ибо от детей требовалась умственная концентрация, на которую обычно способен лишь абсолютно здоровый подросток, тогда как в их ореховой скорлупке помещались полушария величиной с маленькую сливу. Желая избежать всякого риска, Фонтан установил для Луи и Селины лимит: два тома в неделю, что составляло тем не менее около тысячи пятисот страниц и более семи тысяч статей, без учета обильного графического и иллюстративного материала. Ему удалось также разместить на темени близнецов по кремниевой микросхеме - он как бы снабдил их дополнительной мозговой оболочкой, призванной многократно увеличить интеллектуальный потенциал. С целью облегчить крохам задачу по вживлению не слишком приятных инородных тел, он стал вводить через пуповину сладкий настой из мяты, хлорофилла, апельсина и лимона: этим козявкам, как и всем младенцам, наверняка должен был понравиться такой вкусный компотик. Что же касается Мадлен, то она продолжала зачитывать вслух тексты, предназначенные для детей. Значительно уступая в скорости компьютеру и большей частью не понимая написанного, она успела дойти лишь до первой буквы первого тома энциклопедии (конкретнее, до статьи "ампутация"), тогда как малыши уже усвоили четыре раздела. Только благодаря тактичным увещеваниям Фонтана и угрозам Марты разрыдаться она отказалась наконец от своей привычки наговаривать все подряд в микрофоны, расположенные во рту и в других местах. Несмотря на значительные неудобства своего положения, она ликовала, совершенно не обращая внимания на громоздкую аппаратуру. Как радостно было сознавать, что она взращивает на собственных производственных площадях двух гениев, рядом с которыми покажутся умственно отсталыми Евклид, Ньютон и супруги Кюри. Луи и Селине предстояло явить собой новый человеческий тип - все самые знаменитые их предшественники будут считаться отныне людьми доисторической эры. Поскольку предположение, будто другая мать в другой клинике ставит на себе сходный эксперимент, выглядело совершенно невероятным, можно было с уверенностью сказать, что соперников у ее детей не окажется. Доктор Фонтан, правда, ее оптимизма отнюдь не разделял. Как он объяснил Марте, вовсе нельзя ручаться, что брат и сестра станут разумными существами, - если под разумом понимать умение анализировать и производить отбор, а главное, осмыслять взаимосвязь самых различных явлений. В их черепную коробку набивается такое количество информации, что в лучшем случае они смогут, наподобие попугаев, исторгать из себя набор бессвязных фраз. Они превратятся в кладезь дурацкой премудрости: например, смогут перечислить цвета всех государственных флагов мира, но при этом будут настолько беспомощны, что не сумеют вбить гвоздь или вывинтить лампочку. С другой стороны, они, быть может, вообще не переживут испытания. Результаты некоторых тестов настораживали доктора: эхография была нечеткой, снимки - размытыми и противоречивыми, энцефалограммы - крайне необычными, что делало любой диагноз недостоверным. Каждое утро Фонтан готовился к тому, что один из детей умрет, - либо у мальчика, либо у девочки лопнет мозг, хлынув через глаза, уши или рот. Более всего тревожило безмолвие близнецов, которым пора было уже болтать вовсю, - и Фонтан втайне подозревал, что голоса Мадлен просто померещились. На седьмом месяце произошло еще одно чудо: едва лишь третий и последний том "Универсальной энциклопедии" в полном объеме был передан малышам, как среди бела дня, в присутствии доктора Фонтана и его сестры Марты, из живота Мадлен раздался детский лепет, отчасти напоминающий урчание: - А приложения? О приложениях вы подумали? Мадлен почти перестала дышать. - Доктор, вы слышали? - Да, Мадлен, вы тоже? - Разумеется, она слышала, потому что это я говорю, - вновь раздался тот же голос. - Итак, я жду вашего ответа: где приложения, ежегодники и комментарии? - Мы не забыли о них, малыш, и немедленно ими займемся. - Поторопитесь, ибо скоро у нас наступит интеллектуальное голодание. - Кто ты? Луи или Селина? Мальчик или девочка? Но голос промолчал, как если бы счел этот вопрос бестактным. - О, Мадлен, - в восторге вскричал Фонтан, - это потрясающе, они разговаривают, мы победили! Смеясь и плача, Марта, доктор и молодая мать долго не выпускали друг друга из объятий; они с удовольствием пожали бы лапку обоим шалунишкам, если бы это было возможно. Пока же, любовно оглаживая живот Мадлен, они старались нащупать карапузов, словно ловили мяч в мешке. Благоразумие подсказывало, однако, что вплоть до рождения следует сохранять полную секретность. Сплоченная заговором команда приняла решение держать рот на замке. В отделении и так уже перешептывались, а санитарки рассказывали потихоньку, что в палате мадам Кремер творятся очень странные вещи. Беременных женщин обычно не подключали к компьютеру. И если Освальд, предупредительный, как жених, ничему не удивлялся, хотя навещал жену каждый день, то родители Мадлен чуяли неладное при виде дочери, утыканной дренажными трубками и проводками, а на мониторы с кардиограммой и многочисленные мерцающие экраны взирали весьма подозрительно. Тщетно Фонтан отводил их в сторонку с целью задурить им голову при помощи медико-технического жаргона, еще более непонятного, чем церковная латынь, - ему пришлось приставить к ним бдительного чичероне, который пресекал все попытки войти в контакт с обслуживающим персоналом. В любой момент информация могла просочиться. Мадлен боялась, что кому-нибудь из близнецов вдруг взбредет в голову заговорить в присутствии постороннего лица, - такое происшествие, разумеется, возбудило бы общее любопытство до крайней степени. Тогда Фонтан, проявив виртуозное мастерство, оборудовал у нее в животе внутренний телефон: тончайший проводок с двумя телефонными трубками соединял крохотные магнитофоны каждого ребенка с внутренним ухом матери - звонок слышали лишь те, кому это полагалось. Достаточно было Мадлен слегка пошевелить губами, чтобы дети поняли ее слова. Фонтан мог бы заработать огромные деньги на этом изобретении - подлинном чуде современной техники, - если бы не поклялся хранить тайну. В дальнейшем предполагалось усовершенствовать аппарат, введя в него, в частности, усилитель звука, при помощи которого малыши смогли бы, не надрываясь в крике, общаться с кем-то третьим вовне. Эти пылинки жаждали знаний - и им готовили обильную пищу. На сей раз доктор Фонтан, забыв об осторожности, загрузил машину до краев: все, что могли предложить лучшие библиотеки - словари, энциклопедии, справочники, учебники, - было введено в программу, которую дети поглощали в огромных дозах. Менее чем за месяц они усвоили содержимое последнего издания "Квид", большого и малого "Робера", большого и малого "Ларусса" ["Квид", "Робер", "Ларусс" - французские энциклопедические словари], Брокгауза и Британской энциклопедии. Они также получили право ознакомиться с методикой "Assimil" [методика ускоренного обучения иностранным языкам] на четырех языках - английском, испанском, русском и немецком, - с которыми уже были на дружеской ноге благодаря усилиям матери; с тем же проворством одолели они "Кто есть кто", равно как "Книгу рекордов Гиннеса". Врачу пришлось раскошелиться, чтобы нанять на собственные средства помощников, облазивших все библиотеки и культурные центры в поисках редких изданий. Близнецы были настолько прожорливы, что за ними трудно было поспеть, - и Фонтан вступил в переговоры с банками данных с целью подсоединиться к их компьютерам с гораздо более обширной программой. Собственная ЭВМ работала уже на пределе своих возможностей, и надо было думать о замене - тем паче что в любой момент мог появиться компьютерный вирус, грозивший перевернуть все вверх дном. Поглощенный этой работой, Фонтан забыл о своих пациентках, забросил дела в больничном отделении; чтобы покрыть расходы, он заложил квартиру, и Марта, запаниковав, пригрозила, что откажется от участия в эксперименте, если общее их достояние будет брошено на ветер. Но Фонтан, уверенный в грядущей славе, не знал ни сна, ни отдыха, пугая близких застывшим взором лихорадочно горящих глаз. Уже завтра он, наплевав на обещание, данное Мадлен, приступит к новым опытам с беременными и распространит свой метод на многие сотни детей. Это позволит создать младенческую элиту, которая с самого рождения вырвется далеко вперед в сравнении с ребятишками-одногодками. Вместо того чтобы ходить в ясли, питомцы Фонтана (так станут их называть) прямой дорогой отправятся в университет, везя в детских колясочках свои крошечные ранцы. В три года они достигнут ответственных постов на предприятиях и в учреждениях: в любом административном совете будет стоять два-три детских стульчика со слюнявчиками и бутылочками с соской. Луи с Селиной были еще жалкими комочками человеческой плоти длиной в несколько сантиметров, когда научились издавать звуки. Эти двуяйцевые дизиготные близнецы с раздельной, хотя и выходящей из единого источника плацентой лежали, если можно так выразиться, лицом к лицу, но каждый в своем пузыре. Преждевременное созревание вынудило их сформировать необходимые органы быстрее, нежели это происходит у обычных зародышей. Представьте себе, что уже на третьей неделе они заставили работать кровеносную систему, создали сетчатую оболочку глаза и обзавелись всеми лимфатическими узлами. Благодаря своему ужасающе раннему развитию они почти сразу обрели зрение. Несмотря на темноту, они увидели друг друга и еле слышно поздоровались, как подобает людям, связанным близким родством. Луи обратил внимание, что нижняя часть живота у сестры выглядит иначе, чем у него. Селина заметила между ног брата маленькую штучку, которой у нее не было. У обоих хватило такта промолчать - эти детали не заслуживали обсуждения. Они представились друг другу, поскольку мать сообщила им избранное для каждого имя, а потом, обменявшись банальными фразами о погоде и температуре окружающей среды, постановили разорвать разделявшую их оболочку, дабы обосноваться в одном пузыре. В отличие от других детей, они сразу обрели и дар речи. Никакого лепета, никакого гугуканья, которым так умиляются взрослые; нет, они изъяснялись прекрасно построенными периодами, тщательно следя за дикцией. Они мгновенно научились ставить подлежащее перед сказуемым и правильно склонять причастие, равно как освоили спряжение всех глаголов, вплоть до неправильных. Какое-то время они еще путались в особо сложных терминах, однако питали ярко выраженную склонность к употреблению слов редких и изысканных. Только самая крайняя необходимость могла заставить их обратиться к посторонним, ибо они предпочитали беседовать между собой. А поговорить было о чем: ведь близнецы, будучи зачаты совсем недавно, уже являли собой величайшее достижение мировой культуры! Правила счета, квадрат гипотенузы, особенности мелового периода были для них сущим пустяком. То, над чем корпят по нескольку лет тупицы из начальной школы, они усвоили молниеносно и смаковали как настоящее лакомство предметы гораздо более занимательные. Им не исполнилось еще и трех месяцев, а они уже знали, кто такой Блаженный Августин, - это был не только один из Отцов церкви, не только автор "Исповеди" и "Града Божьего", но также (самое главное!) человек, чьим именем названа знаменитейшая станция парижского метро. Они без труда могли назвать всех представителей семейства тыквенных, им были досконально известны аргументы сторон в нашумевшей дискуссии по поводу постепенного или катастрофически мгновенного исчезновения динозавров. Наконец, на основополагающий вопрос, как звучит "Микки Маус" по-итальянски, они без запинки выпаливали: "Тополино!" Анатомию они изучили еще до того, как обзавелись собственной, и со знанием дела рассуждали о различиях между дермой и эпидермой, хотя кожа только начала у них нарастать, а также описывали в деталях строение хрусталика вкупе с роговой и радужными оболочками, когда еще не видели ровным счетом ничего. Пусть прочие зародыши развлекаются созерцанием растущих ножек и ручек, равно как медленным становлением дыхательной и сенсорной системы, а они уже освоили сложнейшие абстрактные понятия и символы, без всяких усилий отделяя главное от второстепенного в том потоке информации, что поступал извне. Благодаря невероятно высокому коэффициенту умственного развития (измерить который невозможно, так что и пытаться не стоит) они легко решали труднейшие задачи. Не было такой проблемы, в которой для них осталось бы что-то неясное, - оптимальным ритмом их жизни стал сверхнапряженный труд. У них не было времени, чтобы спать, ибо ждала их более высокая миссия. Уже на заре, в тот час, когда обыватели мирно дремлют, близнецы принимались за работу и каждый день обгоняли остальных младенцев на несколько месяцев. Между ними никогда не возникало тех вздорных перебранок, что отравляют жизнь братьям и сестрам. И если Луи, поддаваясь искушению, порой пытался ущипнуть Селину или подставить ей ножку, та очень серьезно говорила ему: - Нет, Луи, глупое соперничество между полами не для нас, ибо мы рождены для иного. Нам нужно соединить силы, чтобы помогать, а не мешать друг другу. Норма никогда не станет нам отечеством. - Ты права, Селина! Как жаль, что мне не всегда удается противостоять общепринятой рутине! Они заранее уготовили себе неповторимую судьбу: случай даровал им немыслимую фору по сравнению со сверстниками, и такой шанс нельзя было упускать. Ведь в свои шесть месяцев они накопили больше воспоминаний, нежели столетний старец, а в скором времени будут обладать памятью всего человечества! Поскольку они уже могли воспринимать стереозвук и обрели полноценное бинокулярное зрение, то приступили к систематическому анализу информации. Привлекало их лишь то, что дает пищу разуму и бросает вызов мышлению. Они ничуть не походили на обычных шаловливых или крикливых детей; им не нужны были погремушки с игрушками - одни только теории и теоремы, больше ничего. Эта пара училась очень усердно, не прекращая занятий ни на минуту, вечером же, свернувшись в один клубок наподобие рептилий, близнецы повторяли друг другу усвоенное за день. Малейшая задержка с получением новых данных приводила их в безумную ярость, и они соизволили наконец-то подать голос на третьем месяце лишь в тот момент, когда познавательные инъекции вдруг резко сократились. По правде говоря, этим зародышам, еще не ставшим людьми, вовсе не хотелось разговаривать с матерью. Она представлялась им болтливой сплетницей, от которой можно было ожидать только вздорного квохтанья и тупых наставлений. Отнюдь не считая себя продолжением материнского тела, они рассматривали матку как временное пристанище и жили собственной жизнью в ожидании свободы. Они не принадлежали к тем сверхчувствительным детям, которые забиваются в угол или начинают дуться, если мамочка не уделит им должного внимания. Напротив, им нужен был лишь благожелательный нейтралитет. Главное же, ей следовало помалкивать, когда нечего сказатьОна раздражала их тем, что принималась громко читать вслух уже усвоенную ими статью, причем запиналась и мямлила, как последний тупица в классе. О человеке, который ей помогал, они пока не составили определенного мнения, но чихали и на него (носики у них были крохотные, как положено в этом возрасте). Все эти жалкие людишки их совершенно не интересовали. Однако им пришлось обратиться к Мадлен за помощью, чтобы научиться читать. Походя в этом отношении на некоторых деревенских жителей, одаренных феноменальной памятью, но в глаза не видевших ни одной книги, они были чистым продуктом устного обучения. Дабы приобщить их к таинствам алфавита, доктор Фонтан изобрел тактило-визуальную систему. Посредством зонда он передавал в амнеотическую пазуху светящиеся изображения букв, составленных из мерцающих иголок, - их форма таким образом становилась внятной прикасавшимся к ним пальцам. Эти осязаемые буквы через сутки рассасывались. Мадлен, следившая за ходом операции на экране при помощи камеры, направленной прямо в живот, называла букву или буквосочетания, оказавшиеся у них в руках. Быстро разобравшись с гласными и согласными, со строчными и прописными, они освоили чтение через неделю, а затем одним махом и уже без участия матери изучили кириллицу, санскрит, арабскую вязь и иврит. Очень скоро обнаружилось, что Селина для Луи значит больше, чем просто сестра или школьный товарищ, - она была учителем жизни и наставником-руководителем. Даже при явной склонности Селины к естественным наукам - в отличие от Луи, проявлявшего живейший интерес к дисциплинам гуманитарным, - она развивалась так стремительно, что первенствовала во всех сферах познания. Она обожала геологию и ядерную химию, но с неменьшим пылом отдавалась литературе и классической музыке, к которой их приобщила мать, включая каждый вечер соответствующие записи. Объяснив Луи основы нейроэндокринологии, она тут же читала ему вслух какое-нибудь стихотворение Ронсара и узнавала на слух либо трио Брамса, либо симфонию Шостаковича - по первым же тактам. У нее был поистине энциклопедический ум! Она не ленилась постоянно напоминать брату, каким образом произошло их зачатие, особенно упирая на жертвенность трехсот миллионов сперматозоидов, из которых лишь одному удалось в мучительной борьбе достичь яйцеклетки. - Разве не является это, дорогой Луи, свидетельством безжалостного отбора, совершаемого природой во имя сотворения лучших из лучших? Запомни же хорошенько: мы выжили в этой бойне, поскольку мы одни были достойны избрания. Она убедила его не тревожиться по поводу слишком больших размеров мозга, который выступал из головы наподобие полей широкой шляпы. Только заурядным личностям пристало заботиться о внешности. Пусть его разум властно приказывает материи подчиниться, приведя ее в полную покорность и заставляя развиваться безропотно. - Ведь ты же не станешь упиваться мыслью, братец, что тело твое состоит из воды, газа и молекул? Или тем, что благодаря убыстренному сердечному ритму вырабатываешь тестостерон, а я - острадиол? Ведь тебе безразлично, что я девочка, тогда как ты мальчик? - Разумеется, Селина! Для нас это не имеет никакого значения, ибо мы превзошли разделение и вражду полов. Селина просила Луи не поддаваться чувству признательности к родителям - разве заслуживают благодарности мужчина и женщина, которые доставили удовольствие друг другу, совершенно не задумываясь о нас? Отец с матерью - это всего лишь ступеньки; отталкиваясь от них, можно набрать высоту. В особенности же вдалбливала она в голову брату-близнецу понятие их исключительности. Она повторяла вновь и вновь, что им обоим нет равных в мире и что вся Вселенная оцепенеет от изумления, когда они появятся на свет. Уже сейчас им удалось избегнуть двойного проклятия, тяготеющего над смертными в сфере науки, - чрезмерно узкой специализации и поверхностного дилетантизма. Они будут блистать во всех отраслях знания, соединят дух синтеза с духом анализа, охватят взором как детали, так и целое. Вершиной же их жизни станет исследование мозга. Они сделают этот темный континент прозрачным, как алмаз, и тогда сознание проникнет в самые потаенные уголки психики. Короче говоря, это маленькое сообщество было проникнуто обоюдным восхищением, и каждый из них восторгался мудростью другого. Однако главную скрипку в этом дуэте, несомненно, играла Селина. Луи склонял голову перед подавляющим превосходством сестры, но несколько огорчался ее способностью все схватывать на лету и накрепко запоминать. Это наводило его на мысль, что она без труда вырвется вперед, как только родится. А ведь она еще и танцевала! Откуда и каким образом она этому научилась, осталось тайной. Но именно благодаря ей Луи освоил азы бибопа, румбы, вальса. Несмотря на воды плаценты, мешавшие их пируэтам, они кружились, словно две гибкие рыбешки. Нередко, чтобы слегка взбодриться после напряженного труда, они в дьявольском темпе начинали отплясывать рок-н-ролл, и к концу беременности Мадлен Луи умел исполнять не меньше двадцати девяти фигур, в том числе знаменитое па, когда партнершу пропускают между ног, а затем вскидывают себе на плечи. Однако по темпераменту своему он был больше склонен к умозрительным построениям, чем к прыжкам и кульбитам. Высшим наслаждением для него было изучать происхождение и эволюцию великих философских систем. С самого начала он обнаружил безграничное влечение к работам немецкого мыслителя Г.В.Ф. Гегеля - это был как бы его духовный брат, протягивавший ему руку через века и приглашавший вступить в захватывающую дискуссию. Луи сожалел, что у него нет прямого доступа к великим текстам: он отдал бы все на свете, чтобы прочесть "Феноменологию духа" в оригинале, а затем сличить, с карандашом в руке, различные переводы. Впрочем, близнецы решили, что будут сами руководить своим образованием, - слишком много времени они потеряли из-за ошибок. Один из замотанных секретарей перевел на дискету каталог товаров, пересылаемых по почте, а также расписание железнодорожных линий Бретань - Анжу за 1987 год. Из-за оплошности другого им пришлось ознакомиться со следующими брошюрами: "Как победить робость?", "Как питаться, чтобы не толстеть?", "Как ухаживать за кожей рук после хозяйственных дел?". Чтобы пресечь подобные промахи, они стали теперь заказывать по телефону нужные издания. Матери была передана внушительная библиография, где самые необходимые работы были подчеркнуты. Мадлен замешкалась с удовлетворением этой просьбы. Компьютер все чаще зависал и загружался с трудом, а теснота их жилища не позволяла прибегнуть к передаче - прямым путем через пищевод или как-то иначе - настоящих книг, пусть даже и миниатюрного размера. В общем, им смертельно надоело торчать в амниотическом мешке, где они чувствовали себя куклами, надоел этот доктор Фонтан, постоянно шпионивший за ними, подслушивавший их, подстерегавший каждое движение при помощи эндоскопии и томографии! Надоели все эти фотокамеры, ультразвуковые исследования, оптические волны. Извольте уважать частную жизнь, господаМамин живот - это вам не дом из прозрачного стекла. Черт возьми, они, как и любой другой гражданин, обладали правом на неприкосновенность личностиСо всем этим пора было кончать. Неужели нельзя было избавить их от тягостного труда по созреванию плода, даже если бы им пришлось родиться с весом чуть ниже нормы? Но выпустит ли их Мадлен добровольно или надо будет самим пробиваться к свободе? Они желали немедленного появления на свет, чтобы тут же засучить рукава (если так можно выразиться применительно к младенцам) и приняться за работу! 2. РОДИТЬСЯ ИЛИ НЕ РОДИТЬСЯ В начале восьмого месяца Луи и Селина из чистого любопытства попросили ознакомить их с периодикой. Им были зачитаны отрывки из ведущих ежедневных газет мира. Заподозрив розыгрыш, они потребовали настоящую прессу. Мадлен и доктор Фонтан предложили другие издания. Близнецы изумились еще больше. До сих пор их знакомство с окружающей действительностью ограничивалось тем, что они почерпнули из книг. Все просачивалось к ним сквозь пуховое одеяло материнского чрева, словно бы застревая в контрфорсах брюшной полости. Из истории они знали о существовании войн и природных катаклизмов, однако под защитой своего пузыря воспринимали самые страшные бедствия как нечто отвлеченное, словно бы речь шла о далеких галактиках. Но внезапно глаза у них открылись. От первой до последней страницы газеты были заполнены известиями о преступлениях, насилии, войнах и голоде. Быть может, выдался какой-то необыкновенный день? Нет, следующий номер ничем не отличался от предыдущего - каждое утро читатель получал очередную порцию мерзости. Так вот что ожидало их - хаос и террор. И это не считая ядерной и бактериологической угрозы, загрязнения окружающей среды, массовой вырубки лесов. Удрученные, они прекратили свои занятия, отключили наушники, перестали отвечать на вызовы и приказали не беспокоить их ни под каким предлогом. Фонтан и Мадлен не сочли нужным докучать им нотациями, поскольку успели привыкнуть к выходкам близнецов, - у этих маленьких гениев был переменчивый нрав и трудный характер. Однако Луи с Селиной никак не могли оправиться от пережитого шока: они еще только готовились совершить бросок в мир, но им уже была ясна жестокая истина. Их жизнь не будет одним лишь триумфальным шествием - придется столкнуться и с враждебными происками, и с собственной обреченностью на вырождение. При мысли о подстерегающих их опасностях оба содрогались. Луи первым додумался до этой идеи: а что, если не выходить вообще? - Останемся у мамы. К чему идти на бессмысленный риск? Здесь нам ничто не угрожает. - Но, Луи, по истечении девяти месяцев уже невозможно пребывать в матке... - Как-нибудь устроимся! Селина напомнила ему о неизбежных последствиях: они задохнутся ввиду недостатка кислорода, будут страдать от голода, вырастут до такой степени, что разорвут материнское чрево. Луи не сдавался. Чем больше уговаривала его сестра, тем упорнее он сопротивлялся. Никогда в жизни не высунет он даже пальца в эту юдоль скорби. - Не нравится мне существование, которое нам предлагают. Честное слово, меня это совсем не вдохновляет. Правда, правда! Подумай, ведь до нас родилось уже восемьдесят миллиардов человеческих существ! Какая банальность! Все, что могло, уже случилось - зачем затевать это вновь? Наше будущее станет всего лишь тупым повторением прошлого, время выварено и изношено, все ожидающее нас несет на себе печать былых веков и ушедших цивилизаций. Нет, лучше повременить с переездом. Быть может, через годик, если ситуация выправится. Жизнь дается только один раз. Значит, я должен ее поберечь! Селина смотрела на вещи иначе. Хотя прочитанное в прессе ужаснуло ее, она смирилась с тем, что нужно родиться. В ней было слишком много честолюбия, чтобы согласиться на заточение в матке. Множество фундаментальных проблем требовало решения: например, следовало выяснить, что происходило в начальный момент, перед самым запуском Вселенной, а также свести воедино теорию относительности с квантовой механикой. Но подобные предприятия требовали преданной команды сотрудников, необходимых материалов, денег, лабораторий. Если она хотела заявить о себе, обеспечить хоть крупицу славы своему имени, надо было идти в мир. - А коли уж совсем откровенно, - признавалась она Луи, - мне здесь жарковато. Очень большая влажность; мы вынуждены томиться в постоянном муссонном климате. Для размышлений мне нужен холод. И не хочу я этой липовой жизни, этой зависимости, этого сюсюканья над нами. Во имя высоких целей она решилась на грандиозный выход в свет. А Луи, страшась одиночества, умолял ее - хотя и тщетно - не высовывать нос наружу. Приближался великий день. Мадлен и доктор Фонтан со своими ассистентами понятия не имели о разногласиях в маленьком внутриутробном племени. Оба готовились к появлению на свет близнецов как к национальному празднику. Доктор уже пригласил на беспрецедентные роды целый ряд научных светил. Теперь таиться было уже ни к чему - настала пора сделать открытие достоянием гласности и пожать плоды трудов. Это будет признано настоящим подвигом, событием, которое можно сравнить лишь с высадкой первого человека на Луну. Мадлен изнывала от нетерпения поведать о своей хитрости мужу и родителям. Те, без всякого сомнения, простят ее, когда увидят результат. А Освальд сможет посостязаться с младенцами в способности быстро считать в уме. Однако радость ее померкла, когда позвонил Луи. - Здравствуй, малыш, как ты себя чувствуешь? - Благодарю тебя, очень хорошо. Мне нужно с тобой поговорить. - О чем же, малыш? - Во-первых, прекрати называть меня "малышом"! Этими словами пусть пользуются всякие простушки, глупые мамаши-наседки! Я должен сообщить тебе новость, которая, вероятно, тебя огорчит. - Что случилось, мой славный Луи? Ты поссорился с сестренкой? - Мама, мы с Селиной не пререкаемся никогда. Из принципа. Тебе давно бы следовало об этом знать. Я хотел предупредить тебя только об одном - родиться я не собираюсь. Мадлен с нежностью хихикнула. - Ты говоришь глупости. Что ты там задумал? - Мне открылась истина, мама. Я отказываюсь родиться, потому что в мире все скверно, очень скверно, а жизнь полна мерзости и может вызвать только отвращение своим уродством. Я крайне этим огорчен, вот и все. - Ты преувеличиваешь. Жизнь не так уж дурна. Бывают и хорошие моменты! - Только слепцу позволительно проявлять подобный оптимизм! - Да нет же, уверяю тебя. - Приведи мне доводы в пользу рождения. Мадлен, которая всегда находила убежище в крепости общепринятых норм и привычных поступков, растерялась. - Ну, не знаю, скажем, ты сможешь есть три раза в день, принимать теплый душ, крепко спать... - Какая жалкая пропаганда! Ты восхваляешь сон перед тем, кто страшится жизни. - Есть и другие удовольствия, мой котик, и их совсем немало. - В последний раз тебя прошу, чтобы больше не было никаких "котиков"Меня зовут Луи, черт возьми, я тебе не клопик и не цыпленочек, не котик и не зайчик! - Хорошо, Луи, прости меня. Как ты сегодня раздражителен! - Я вовсе не раздражителен, а всего лишь точен! Хорошо, вернемся к нашей дискуссии: готов согласиться с тобой, что бывают минуты удовольствия, однако оплачивать их приходится бесчисленными муками! - Ты рассуждаешь, как старик, хотя еще даже не родился. Ты ничего не знаешь. Опробуй на себе, что такое жизнь, а уж потом суди ее. - Мама, ты сама захотела, чтобы я узнал жизнь в столь раннем возрасте, поэтому пусть тебя не удивляет моя прозорливость. Я знаю только одно средство спастись от всемирного хаоса - отказ от участия в нем. - Мальчик мой, не пора ли прекратить этот детский лепет! - Вот сказанула! Зародыш и должен быть ребячливым... - Ты уже не ребенок. - Ты хочешь сказать, я еще не ребенок. Мадлен начала нервничать. - Не цепляйся к словам. Ты должен, у тебя нет выбора. Приготовься к выходу и жди наших указаний. - Как это, у меня нет выбора? Мама, только свобода и право выбора отличают человека от животных. Это доказано всеми великими мыслителями - Руссо, Кантом, Гегелем. А первая из всех свобод состоит в возможности сказать нет! - Хватит с меня всех этих писак! Сестра знает о твоем капризе? - Не беспокойся, Селина согласна родиться. Она совершенно не отдает себе отчета в том, что делает. - Дай мне переговорить с ней. В беседе теперь принимали участие трое. - Селина, пожалуйста, прикажи брату выйти. Мы не для того пошли на такие расходы, чтобы он все испортил своей прихотью. - Знаю, мама, но Луи упрямится. - Увлеки его за собой. - Я уже пыталась, но он непреклонен. - Надо ему приказать. Заставь его выйти силой. - Мама, я признаю только силу убеждения. Никогда я не заставлю брата поступать против воли. - Решение мое окончательное, - вмешался Луи. - С первого же вздоха жизнь превращается в выживание, и каждая секунда приближает к смерти. Отказываюсь от этого попятного движения. - Прекрати, - гневно отозвалась Мадлен. - Я родилась и умирать пока не собираюсь. Твой отец тоже. - Вам это еще предстоит. Нет, я все взвесил и отказываюсь. В конце концов кто заметит мое отсутствие? По статистике рождается два младенца в секунду. Одним больше, одним меньше, не все ли равно? - Суть дела не в этом, - окончательно разозлилась Мадлен. - Ты был зачат, чтобы родиться, и ты родишься, устраивает тебя это или нет. Если не выйдешь сам, мы вытащим тебя за задницу. - Мама, наш разговор теряет смысл, и я этим очень огорчен. В тебе говорит не голос разума, а уязвленное самолюбие. В подобных условиях я считаю продолжение диалога бесполезным. И Луи с треском повесил трубку. А в палате Мадлен горько рыдала в объятиях доктора Фонтана, подробно пересказывая доводы Луи и возмущаясь упрямством малыша. Она обнаружила в своем ребенке тот самый страх, что парализовал ее собственную волю с раннею детства. Озадаченный врач старался успокоить ее, уверяя, что бунт одного из подопытных никоим образом не ставит под сомнение успех дела. - Вы же знаете, Мадлен, сообразно с законами физиологии Луи вынужден будет подчиниться. Даже если он начнет упираться всеми четырьмя конечностями, воды, хлынувшие из разорванного пузыря, подтолкнут его к выходу, просто выпихнут во внешний мир. В самом крайнем случае мы усыпим его, чтобы сделать кесарево сечение. Если он останется внутри, то впадет в состояние сенсорного голодания - и это в момент, когда мозг его жаждет стимулов для дальнейшего развития. Поверьте мне, никогда не бывало и не будет, чтобы ребенок задержался в чреве матери сверх положенного срока. Не следует настраивать его против нас и будить в нем подозрения. Пусть себе брюзжит. Луи, оскорбленный словами Мадлен, все больше проникался бунтарскими настроениями. Как же он теперь ненавидел жизнь! В самых великих наших свершениях ему чудился запах падали, миазмы гнойных выделений. О, эти мерзостные отверстия на нашем теле, постоянно что-то извергающие из себя и всегда оставляющие следы. Человек сочится отовсюду; тщетны все усилия соблюдать чистоту, ибо промытый орган продолжает благоухать просто в силу исполнения им своих функций. С возрастом организм подводит все чаще и чаще; теряет над собой контроль, неизбежно приходит к самопроизвольным извержениям. При больном желудке кишки забиваются всякой пакостью, которая становится всесильной, - и эта клоака, вырвавшись на поверхность, заливает своими волнами душу. Все дыры подтекают: из носа каплет, изо рта течет слюна, глаза слезятся, уши выделяют воск, а сфинктер угрожает настоящим потопом. И он с наслаждением цитировал Селине изречение, приписываемое Блаженному Августину: "Inter urinam et faeces nascimui" [между мочой и нечистотами рождаемся (лат.)], не уставая повторять: - Только дух может преобразить плоть, все прочее заканчивается тухлятиной. Это дурной мир, Господь, сотворив его, сделал ошибку. Подлинная жизнь бывает до рождения. Он умолял сестру представить, какая судьба ждет их на земле: им предстоит пройти путь от полной младенческой зависимости до старческого маразма, явив в промежутке пример юношеской глупости и тупого высокомерия в зрелые годы. Ни один возраст не имел преимуществ - любое развитие живого существа ведет к грязи и вырождению. Особую его ненависть вызывали младенцы, - быть может, оттого, что сам он был одним из них. Сага о пеленках и распашонках, эпопея подгузников и слюнявчиков - вот единственное, чем могут они гордиться. Несчастные голыши, целиком занятые отправлением своих функций, не способные ни на что, кроме как сосать и срыгивать. В любой момент они могут подавиться каплей молока, при запорах им щекочут задний проход термометром, они бессмысленно плачут, поскольку не умеют артикулировать звуки, тащат в рот все, что ни попадется, - даже палец или карандаш, постоянно пускают слюни, приводят в такое остервенение родителей, кормилицу и соседей, что те мечтают их придушить, рождаются же голубого или синюшного цвета, поскольку попали из теплой матки на холод, плохо спят, страдают от рвоты, плавают в собственных испражнениях; сверх того, рискуют подцепить ветряную оспу или солитера, коклюш или плоскостопие, не говоря о самом худшем, когда их начинает целовать взасос какая-нибудь тетушка или бабка. И все это ради чего? Чтобы тяпнула крыса, укусила громадная собака или отвесила оглушительную оплеуху потерявшая терпение мама. Благодарю покорно! Это просто мошенничество, а вовсе не жизнь! Как случилось, что миллиарды живых существ позволили себя обмануть и что конца этому не видно? Положение людей столь ужасно, что им следовало бы совершить массовое самоубийство! Неужели вы полагаете, что хоть один младенец согласился бы родиться, если бы знал, что его ждет? Луи предпочитал отказаться от всего, нежели платить такую непомерную ценуСелина, как мы сказали, была с ним солидарна только отчасти. Она уже представляла, как сидит за письменным столом, листает научные журналы, как изучает фрагмент иридия, как силой своего ума повергает в смятение величайших мыслителей эпохи, - и ей казалось непонятным навязчивое стремление брата прицепиться к мелочам, сосредоточиться на пустяковых неприятностях. Надо твердо стоять на ногах, говорила она, закалять душу, крепостью уподобиться стали, превратиться в глыбу металла, согнуть жизнь так, как ломают камыш. Препятствия не могут лишить нас свободы, поскольку являются ее необходимым условием. Вслед за знаменитым философом она наставительно повторяла: вы существуете в мире, созданном вами для себя, а не в том, что сотворили для вас другие. Луи восхищался доблестью и благородными идеалами сестры. Однако некий тайный голос твердил, что слушать ее не следует. Пусть его считают мокрой курицей - ему плевать. Никаким усилием воли нельзя изменить порядок вещей: рождение означает первую победу смерти. Наконец пробил час разлуки. Девочку не тронули ни уговоры, ни мольбы. Вот уже несколько дней жилище близнецов содрогалось в конвульсиях. Их трясло со всех сторон, так что невозможно было сосредоточиться. Они поняли, что настал великий момент. Луи и Селина простились с большим волнением - прожив девять месяцев в тесноте, да не в обиде и открыв сообща мир культуры, они, разумеется, привязались друг к другу. Было решено поддерживать связь. Сразу же после рождения Селина приобретет беспроволочный телефон или коротковолновый радиоприемник, чтобы общаться с братом. Селина, впрочем, не сомневалась, что убедит и его когда-нибудь выйти наружу, - тогда она поможет ему при первых шагах к свету, научит избегать опасностей и ловушек. - Прощай, Луи, - сказала Селина, - я иду на риск и соглашаюсь жить. - Прощай, сестренка, береги себя. Возвращайся, если судьба окажется к тебе жестока. Главное же, не забывай, что мы оба - перл творения. Тут близнецов подхватил чудовищный поток, и шейка матки раскрылась навстречу им. Их несло к узкому туннелю. В тот момент, когда водоворот уже начал засасывать Селину, она вдруг оробела и подумала: "Не могу же я вынырнуть совсем голой, мне нужно чем-то прикрыться". Она закричала, но вопли ее заглушил грохот изливающегося наружу водопада. Было мгновение, когда Луи чуть было не последовал за сестрой, но тут же одумался. Он предусмотрел все, чтобы избежать подобного несчастья: таща за собой плаценту, словно парашют, уцепился за складки матки и, повиснув над пропастью, переждал паводок. Мадлен в муках разрешения от бремени почти и не ощутила этот дополнительный толчок. Селина медленно вползала в родовой канал, и на черепную коробку ее давила узость этой трубы; ее тошнило, и она невольно глотала какую-то липкую слизь. Неплохо для начала! Полагаю, сказала она себе, именно это и получило название родового травматизма. Господи, в каком виде предстояло ей появиться - никто не воспримет ее всерьез. Ей следовало уже давно потребовать "грин-кард", чтобы работать в Соединенных Штатах и набрать основных сотрудников уже in utero. A теперь она потеряет уйму времени на решение всех этих проблем. Также надо было получить право бесплатного перелета на всех авиалиниях. И чтобы не забыть, она завязала на пуповине узелок. Поскольку ей не терпелось поразить современников, она твердила про себя формулу, которую собиралась выкрикнуть во всю силу легких, едва окажется на свежем воздухе: (a+b)^2 = a^2 + b^2 + 2ab! Затем она сразу же перейдет к следующей: 1 - cos(x) = x^2/2 при x, стремящемся к нулю. И пока санитарка будет бережно обмывать ее в теплой воде, она вовлечет присутствующих в научную дискуссию о логарифмических и экспоненциальных функциях. Затем с удовольствием разопьет бутылочку шампанского в приятной компании - ибо она предполагала, что рождение станет поводом для небольшого торжества, - утром же немедленно приступит к работе. Лишь бы они не забыли изготовить для нее маленькие телефонные аппаратыВнезапно, когда впереди блеснул луч света, она ощутила провал в памяти - ей не удавалось вспомнить первую теорему Геделя. Не может быть, чтобы это так быстро выскочило из головы, ну же, надо сосредоточиться, первая теорема Ге... первая теорема - кого же? первая - но что? пер... пер... А снаружи в палате для рожениц изнывала в нетерпении многочисленная публика, настроенная на полусерьезный, полунасмешливый лад. Помимо своих сотрудников, Фонтан созвал самых влиятельных персон больницы, весь цвет неонаталогии, а также виднейших представителей медицинской прессы и команду телевизионщиков. Заманил он всех этих важных людей тем, что возвестил о предстоящем рождении нового Аристотеля и нового Эйнштейна - ни больше и ни меньше. Присутствовали и супруги Бартелеми со своим затем Освальдом Кремером, причем первые взирали на все крайне неодобрительно, второй же, хоть и был слегка раздосадован, радовался при мысли, что в ближайшем будущем сможет разделить с малышами свою страсть к цифрам. Он уже высчитал точный вес Луи и Селины с учетом общей массы их матери, которая поправилась на двадцать килограммов. Одетый в смокинг и безупречно выбритый доктор Фонтан появился в сопровождении принаряженной Марты, готовой в любую минуту разрыдаться; зажав между большим и указательным пальцем очки в тонкой черепаховой оправе, он подрагивал от плохо скрываемой гордости. Ему самому было страшно представить ожидавшую его славу, и он одаривал каждого приглашенного ослепительной улыбкой. Здесь собрались коллеги, которые высмеяли его девять месяцев назад, - скоро они будут локти кусать из-за того, что не восприняли идею всерьез. Он ликовал, предвкушая их разочарование. Вооружившись микрофоном, он попросил соблюдать тишину и после краткой вступительной речи принялся комментировать процесс рождения: - Вот, дамы и господа, показалась головка, вы все видите волосики. Мужайтесь, Мадлен, тужьтесь сильнее. Кто будет первым, мальчик или девочка? Вы можете заключать пари, дамы и господа; угадавший получит право первым задать вопрос. Нет желающих? Жаль, я бы поставил на девочку, все знают, как они любопытны. Ну вот, головка прошла. Посмотрите на этот широкий мягкий череп раза в три больше нормальных размеров, жуткая башка, согласен с вами, но это свидетельство громадных интеллектуальных возможностей. Вот и лицо, совсем крошечное под шапкой из нервных соединений и окончаний, вот открывается торс, живот и ноги, так и есть, я выиграл, именно Селина оказала нам честь выйти первой. О, славная малышкаЗатаите дыхание, дамы и господа, дражайшие коллеги, ибо настал долгожданный миг, перед вами - чудо-младенец. Тише, прошу вас, внемлите ребенку, чей интеллектуальный уровень, напоминаю вам, равен уровню дипломированного специалиста. Слушайте же. Все надеялись увидеть восхитительную маленькую фею, волшебницу, которая, поклонившись собранию, воскликнет тоненьким голоском: "Где же программа исследований человеческого генома?" Но вместо этого глазам присутствующих предстал отвратительный мокрый комочек со сморщенным личиком. Испуганное шумом и светом существо смогло пролепетать только: - Х-р-ру, х-р-ру... Для новорожденной "х-р-ру, х-р-ру" было совсем неплохо, но уровню дипломированного специалиста не вполне соответствовало. Доктор Фонтан в замешательстве кашлянул и заговорил вновь: - Здравствуй, Селина, я доктор Фонтан, тот самый, что с полного согласия твоей мамы помог тебе получить образование. Ты никогда меня не видела, но мы частенько болтали с тобой. Мы рады приветствовать тебя среди нас. Поскольку ты уже умеешь читать, писать и считать, я задам тебе крайне простой вопрос, чтобы тебя послушали наши друзья, специально собравшиеся здесь. Селина, пока акушерка обмывает тебя, попробуй изложить нам в нескольких словах закон Архимеда! Селина, полузадохшаяся на воздухе, с багровым морщинистым лицом, с кожей, подернутой зеленоватой пленкой, обросшая шерстью, ибо волосы уже росли у нее даже из ушей, извивалась в конвульсиях, гримасничала и упорно повторяла свое "х-р-ру, х-р-ру". - Селина, прошу тебя быть внимательной. Будь добра, объясни нам закон Архимеда. Сосредоточься. - Х-р-ру, х-р-ру... - Она оробела, дамы и господа, вы должны ее понять - ведь ей никогда не приходилось выступать перед столь многочисленной аудиторией. Всего лишь полчаса назад она барахталась в материнской утробе. Кто не испугался бы на ее месте? Селина, посмотри на меня, я сейчас задам тебе куда более легкий вопрос: какова сумма углов треугольника? - Х-р-ру, х-р-ру... - Нет, нет, сумму углов треугольника, пожалуйста. Прошу вас, ни звука. - Х-р-ру, х-р-ру. - Селина, ты это делаешь нарочно. Сколько будет пятью восемь? - Х-р-ру, х-р-ру. - Селина, это уже не смешно. Начнем с азов: сколько будет дважды два? - Х-р-ру, х-р-ру. - Хватит, Селина! Повторяю: сколько будет дважды два? Смертельно напуганная этим громовым голосом, усиленным благодаря микрофону, Селина громко заревела, а ее огромный мозг, с таким трудом пробившийся наружу, на глазах у зрителей стал опадать, будто проколотая воздушная камера. И вместе с ним таяли все надежды доктора Фонтана. Поскольку девочка продолжала вопить и бесноваться, ее пришлось унести. А ученая публика громогласно негодовала на то, что столь занятых людей оторвали от дел ради пустяка, заманив на этот недостойный маскарад. Некоторые уже потянулись к выходу. - Спокойствие, дамы и господа, спокойствие, - воззвал к ним доктор Фонтан, вытирая лоб платком. - Видимо, послеродовой шок парализовал способности этой малютки. Другой причины быть не может. И вы не станете отрицать, что в этом отчетливом "х-р-ру, х-р-ру" явственно слышится желание высказаться, что это уже вполне внятный лепет? Он бросил быстрый взгляд на Мадлен, лежавшую с широко расставленными и закрепленными на скобах ногами, - та тихонько всхлипывала. Бедная МадленОна согласилась показаться в этой неприличной позе перед чужими людьми, однако получила в награду сокрушительный удар: видела в мечтах, как ее новорожденный младенец немедленно вступит в научную дискуссию о кривой Гаусса или циклах Кондратьева, - а родилась у нее глупая курица, способная только жалобно квохтать. Отец, подойдя ближе, яростно прошипел ей на ухо: - Вот к чему привела твоя беспутная жизнь, ты выставила нас на посмешище. Посмотри, как расстроилась мать. Мы еще с тобой поговорим! Мадлен, мотая головой из стороны в сторону, зарыдала еще пуще. Но туг доктор Фонтан возгласил не слишком уверенным тоном: - Дамы и господа, дорогие коллеги, забудем, прошу вас, этот печальный инцидент. У нас имеется второй близнец. Где же он, негодник? Луи, высунь хоть носик наружу, мы хотим расспросить тебя. Не падайте духом, Мадлен, тужьтесь, помогите малышу выбраться. Я уверен, именно он спасет честь семьи. Лу-и, Лу-и, выходи скорей, мы ждем тебя! И тут из распухшего пупка матери раздался пронзительный тонкий голосок, больше похожий на бульканье воды в ванной: - А ПОШЛИ БЫ ВЫ ВСЕ НА... Можно лишь изумляться, что девятимесячный плод - пусть даже и эрудит - успел усвоить подобные выражения, даже не преодолев врата жизни. Ответственность за это несут, увы, составители словарей, которые имеют мерзкую привычку засорять свои труды ругательствами, инвективами и разнообразными просторечными словечками. Луи знал наизусть все эти вульгарные обороты и твердо намеревался при случае их использовать. Ученая ассамблея буквально оцепенела, и на несколько секунд воцарилась полная тишина. Всем показалось, будто они ослышались. Доктор Фонтан помертвел, но все же проблеял еще раз: - Луи, вылезай, не заставляй нас терять время. Тот же голос с ужасающей отчетливостью повторил: - Пошли вы все, говорят вам. Я-НЕ-ВЫЙ-ДУ. На сей раз Фонтана охватил ужас: молокосос привел свою угрозу в исполнение. Как же он сумел это сделать? Немыслимо с научной точки зренияА титан эмбриологии между тем уже гневно вопрошал его: - Что за шутки, доктор? Вы издеваетесь над нами? - Вы просто шарлатан, - вскричал второй ученый муж. - И вам придется об этом пожалеть, - добавил третий. Яростные протесты вкупе с оскорблениями и грохотом отодвигаемых стульев разорвали тишину палаты. - Беспокоить нас ради банального разрешения от бремени! - восклицал титан. - Но ведь он же говорит, - слабо возразил Фонтан. Его глаза печально посверкивали из-за стекол очков. - Кто это - он? - Луи, маленький братец. - Вы не желаете отказываться от своих фантазий? - взревел очень суровый на вид деятель в галстуке-бабочке. - Кто же говорил, по-вашему? - Искусственный голос с пластинки. - Вовсе нет. Это не мошенничество. Только что к нам обратился младенец мужского пола из чрева мадам Кремер, что само по себе является настоящим чудом. - Вы хотите сказать, - вмешалась одна из журналисток, - что в утробе этой женщины находится доношенный младенец, который может выражать свои мысли, как вы или я? - Да, мадам, и этот младенец умеет изъясняться не только на нашем прекрасном языке, но также владеет в совершенстве английским, немецким, итальянским и русским. По своей квалификации этот младенец не уступит доктору филологических наук. Хотите, я вам докажу? И Фонтан, низко склонившись к животу роженицы, произнес медоточивым тоном: - Луи, мальчик мой, не могли бы вы повторить на других языках те слова, что вырвались у вас в раздражении? Луи, невзирая на свой высокий культурный уровень, уже успел приобрести задатки дурного актера, а потому не заставил себя упрашивать: - Разумеется, доктор: fuck you, va far' enculo, vai tomar no cu, va a tomar рог culo, lech mir am arsch... [бранные выражения (англ., итал., порт., исп., нем.)] - Нельзя ли избавить нас от этих непристойностей? - оборвал его психолог. - Обмануть все равно никого не удастся. Это биологически невозможно. Ребенок начинает осваивать устную речь лишь в возрасте полутора лет. - Я сокрушил этот закон, господа, при помощи своих сотрудников и благодаря усилиям мадам Кремер. Тут доктор Фонтан в нескольких фразах изложил - с явной неохотой, ибо предполагал блеснуть этим рассказом под занавес, - всю историю необыкновенной беременности за последние восемь месяцев, не вдаваясь, впрочем, в детали. По мере того как он говорил, на лицах слушателей недоверие сменялось любопытством, а потом и завистью - все они начали по одному занимать свои места. Ибо сами эти сатрапы от хирургии, пророки от педиатрии и от акушерства осмеливались мечтать лишь о том, чтобы сокрушить законы размножения посредством всевозможных манипуляций с генами и хромосомами. - В таком случае, почему малыш не рождается? - осведомился нейробиолог. - В этом-то вся проблема. Месяц назад Луи, начитавшись впервые в жизни газет, предупредил нас, то есть меня и мать, что не желает появляться на свет. В качестве довода он привел злокозненность людей, равно как эфемерность человеческого существования. Признаюсь, мы тогда не слишком серьезно отнеслись к этому. - Ах, сволочная малявка, - сказал педиатр. - Где же такое слыхано, чтобы младенец сам решал, родиться ему или не родиться? - А его эдипов комплекс? - пролаяла дама-психоаналитик. - Какое участие сможет он принять в эдиповом треугольнике, если затаится в утробе матери? И вот накопившиеся досада и раздражение обратились против строптивого плода. Следовало обуздать эту ничтожную личинку, выдавить ее из норы. Суровые клиницисты и важные профессора преобразились вдруг в охотников, в свору гончих. Сгорая от стыда, Марта тянула брата за рукав, чтобы обратиться вместе с ним в бегство. Фонтан грубо оттолкнул ее - упрямец Луи, несомненно, отступит перед этим массовым натиском. Мадлен, протяжно застонав, взмолилась: - О, пусть он уходит, пусть убирается, я больше не могу... Ободренный всеобщим негодованием, Фонтан вооружился мегафоном и принялся вопить во все отверстия на теле роженицы: - Луи, сдавайся, ты окружен, у тебя нет ни малейшего шанса. Поднялся невообразимый гвалт. В едином порыве все лекари и повитухи, сплотившись, двинулись на штурм беременной женщины, крича во все горло: - Выходи, мерзавец, если ты мужчина! Светила медицины походили в этот момент на индейцев, исполняющих боевой танец. Вперед, смелее, пробьемся сквозь требуху, извлечем мятежника наружу! Быстрее, инструменты, щипцы, обезболивающее, вот так, хорошо, и не давать ему пощады, а сверх того заковать в наручники и надеть смирительную рубашку. Подать скорее газовую трубку, будем выкуривать его. И выдающиеся специалисты уже облачались в халаты, надевали резиновые перчатки, закрывали рот марлевой повязкой, вооружались кто скальпелем, кто жгутом, кто зажимами, пилами и кусачками, доставали шприцы и отмеряли дозу для анестезии. - Тихо, - крикнул Луи своим скрипучим голосом, идущим из глубины, - тихо! Он изрядно перетрусил, но решил не сдаваться. - Если вы хоть что-то попытаетесь предпринять, я вырву все, что у меня под руками, слышите? Так обрывают провода на телефонной станции. Я разметаю все внутренние органы, проткну вены, вскрою кишки, искромсаю печень. Он уже ухватил своими ручонками мочевой пузырь, двенадцатиперстную кишку, почку - и теперь сильно сдавил их. Мадлен завопила от боли так, словно крыса вгрызалась в нее изнутри. Обступившая ее толпа мясников с ножами подалась назад. - Не надо ничего делать, - пролепетала она, - он убьет меня, я знаю. Он готов на все. О, Луи, отпусти меня, уйди, умоляю тебя, очисти помещение! - Презренный бандит, насильник! - вскричали доктора хором. Их клинки со свистом рассекали воздух в нетерпеливом желании взрезать этот округлый живот. Гомон стоял такой, что прохожим на улице показалось, будто в больнице начался бунт. Но пришлось смириться с очевидностью - нельзя было добиться рождения ребенка, не подвергая опасности жизнь матери. Врачи разоружились и стали обсуждать создавшееся положение. Прежде всего следовало выиграть время, чтобы захватить младенца врасплох. Посовещавшись с коллегами, Фонтан вновь поднес ко рту мегафон: - Луи, мы предлагаем тебе компромисс: ты выходишь, как положено, а мы поместим тебя в кювету, где тебе будет так же тепло и удобно, как в материнском чреве! - Знаю я, чего стоят подобные обещания, bullshit [дерьмо (англ.)] , как говорят американцы. Не пытайтесь надуть меня, вы, Диафуарус [имя персонажа комедии Мольера "Мнимый больной", ставшее во Франции нарицательным для врача-невежды] несчастный. Чтобы не было никаких болеутоляющих, снотворных, успокоительных. При малейших признаках аномальной вялости я разорву здесь все. Оскорбления всегда трудно переносить, а уж от девятимесячного младенца тем более - он посмел обозвать Диафуарусом главного врача больницы, выдающегося специалиста! Фонтан выразил общие чувства, завопив в мегафон: - Мы до тебя еще доберемся, сукин сын, мы с тебя шкуру спустим, я лично этим займусь. - Вы теряете лицо, доктор Фонтан, равно как и время. И вам не стыдно так говорить с ребенком? Ай, как скверно, как недостойно. Попросите ваших друзей удалиться, дело закрыто и обсуждению не подлежит. - Но, Луи, - вскричала психоаналитик, завладев мегафоном, - отчего вы не хотите родиться? До вас все на это соглашались. И я уверена, что большинство людей пошли бы на самоубийство, если бы смогли родиться еще раз. - Я не такой, как все, мадам. Рождаются затем, чтобы заговорить, но, если умеешь говорить уже в матке, к чему рождаться? - Луи, во имя неба, - с мольбой воскликнула психоаналитик, у которой уже дрожал, предвещая рыдания, подбородок, - родитесь, и я докажу вам, что нет ничего лучше жизни. - Не впутывайте небо в эти споры! Вы только попусту сотрясаете воздух, уважаемая. Луи сварливо откашлялся и, возвысив голос, отчеканил: - К чему мне подражать вам, жалкие обитатели Земли, погрязшие в тщеславии и мелких страстишках? По какому праву взялись вы решать мою судьбу? Будучи в здравом уме и твердой памяти, я отвергаю жизнь на Земле - оставляю вам эту вульгарную, крикливую и пеструю суету! Услышав разглагольствования маленького проповедника, ученые мужи застыли в изумлении - девятимесячный плод обратился к ним с отточенной речью, напоминавшей лучшие образцы риторики, а вовсе не лепет новорожденного! Невероятно, но факт - научные убеждения, приобретенные в многолетних трудах, рассыпались прахом за несколько секунд. Когда же Луи добавил: "Воды можете оставить себе, я обойдусь плацентой", они разинули рты. Внезапно гнев их иссяк; утратив дар речи и сохранив лишь способность мычать, они беспорядочной толпой устремились к выходу, дабы вернуться к своей работе. Брошенный всеми Фонтан тщетно искал взглядом сестру Марту - та уже давно скрылась, не справившись со своим смятением. Только операторы продолжали снимать, сами не зная, что будут делать с этими кассетами. А мать, по-прежнему беременную одним из близнецов, отвезли из родильного отделения в палату. 3. МЛАДЕНЕЦ-ПЕДАНТ После ужасного скандала Мадлен желала только одного - выжить Луи, эту говорящую опухоль, которая поселилась в ней и осквернила ее. Забросив дочь, она установила вокруг мятежника самую настоящую блокаду: начала голодовку, выпивая каждый день лишь немного подслащенной воды, и отключила все внутренние телефоны. Скоро станет ясно, кто из двоих уступит первым. Но она не учла, насколько изобретателен был этот прожорливый царек. Поскольку он арендовал мамулю на бессрочное время, то позаботился о превращении своей сырой норы в комфортабельную дачу. Мать полагает, будто он в ее власти? Какое заблуждение! Тело женщины, а в особенности утроба и тем более чрево беременной представляет собой кладовую с неограниченным запасом провизии. Все здесь под рукой, повсюду текут молочные реки с кисельными берегами. Пусть сама мамуля не ест, это ровным счетом ничего не меняет - в закромах ее накопилось множество съестных припасов. Созерцая зрелые плоды, висевшие вокруг него, пышные сочные гроздья, заросли водорослей, лианы, заполненные кровью и живительным соком, он проникался уверенностью, что никогда ни в чем не будет испытывать недостатка. Конечно, воды от него ушли. Но в любой матери воды более чем достаточно - со всех сторон сочатся ручьи, бьют источники, низвергаются водопады; стоит лишь наклониться, чтобы утолить жажду или принять ванну. Слизистая оболочка, сверкающая словно витраж, постоянно выделяет капли, сходные с крошечными жемчужинами. Благодаря искусной системе водохранилищ Луи уже успел оборудовать небольшой бассейн с теплой водой, богатой витаминами и минеральными солями. А если случится засуха, он доберется до грунтовых вод, которые обеспечат все его потребности. Оставалась еще одна проблема. Луи чувствовал, как давит на него жилище, ограниченное сверху грудной клеткой, снизу - тазом, а спереди - брюшной перегородкой. Разумеется, он занял место, освобожденное Селиной, оттолкнул подальше печень, отодвинул в сторону нависавший над ним пищеварительный тракт, утоптал кишки, постоянно вторгавшиеся на чужую территорию, норовя поймать его в свои кольца, - все равно пространства не хватало. Он передвигался в своем помещении без особых помех, но размять ноги, не говоря уже об утренней пробежке, было невозможно. На такой крохотной площади ему никогда не удастся завести мебель или библиотеку - даже если книги будут размером с конфетти. Это его удручало. Конечно, он уже накопил столько премудрости, что мог бы пережевывать ее до бесконечности, но познание состоит из новых побед, а не из старой жвачки. И что станет он делать без ручки с бумагой, без возможности сообщаться с третьими лицами? Пуповину он уже не таскал с собой: перекусил ее и тщательно свернул. У него выросли настоящие клыки и коренные зубы - ведь он развивался так быстро! Итак, питался он прямо на дому: в обеденные часы прикладывал плаценту к слизистой оболочке матки, пронизанной кровеносными сосудами, и мембрана, как губка, вбирала в себя питательные вещества. Последние затем затвердевали бугорками и выступами, которые он снимал, словно ежевику или смородину в саду. Когда же ему хотелось более разнообразной пищи, он приникал к ее источнику, пользуясь изобретенным Селиной способом. В стенке материнского желудка он проделал крошечную дырочку и втягивал в себя, как выпивают яйцо, продукты, усвоенные мамулей. Ему чрезвычайно нравилась фасоль в масле, свежий шпинат в сметане, рыба в соусе или фаршированная - о, дивное жаркое из тунца с капелькой острого карри, - фруктовые салаты с клубникой и лесной малиной, переложенной листиками мяты, черничное варенье, липовый мед и пирожки из дрожжевого теста. И как приятно было запить все это стаканчиком хорошего вина - лучше всего черным эльзасским пино, розовым туренским, бургундским или ронским всех сортов (к его великому сожалению, бордо слишком тяжело ложилось на желудок - после этого вина он чувствовал себя развалиной). Увы, с тех пор как мамуля постилась, желудок ее источал лишь ужасающе горький сок, и Луи пришлось отказаться от этих гастрономических вылазок. Зато ему удалось соорудить при помощи обрывков плаценты нечто вроде соломинки, которую он подсоединил к груди Мадлен, проникнув в молочную железу. Поскольку было бы очень жалко потерять эту восхитительную теплую жидкость, он сосал ее, так сказать, изнутри. Как хорошо было у мамули - кров над головой и обильный стол, горячая вода на всех этажах! Однако вследствие голодовки Мадлен молоко также иссякло, и в один прекрасный день Луи явственно увидел перед собой страшный признак оскудения. Что ж, если мамуля решилась умереть от недостатка пиши, он начнет пожирать ее, пока не обглодает все косточки дочиста. Каждый вечер, с целью избежать неожиданного нападения, Луи привязывал себя ко всем выступам, наподобие того, как пассажир самолета застегивает привязной ремень. Он обматывался нитями и волокнами, словно куколка бабочки, - если врачи попытаются сыграть с ним дурную шутку, применив, например, анестезию, им придется взрезать живот матери, разорвать ей внутренности и кишки. Она была его заложницей и имела право на жизнь лишь до тех пор, пока он существовал в ней. Поскольку Мадлен попусту занимала койку, больницу ей пришлось оставить. Пусть возвращается, если малыш надумает родиться. Дома она сделала попытку расквитаться с сыном, подвергнув его истязанию пылесосом: приложила насадку к правому боку, включила машину, и ребенка резко проволокло в эту сторону. Затем она стала водить присоской по животу, отчего малыш завертелся кругами, словно железная стружка под воздействием магнита. Возмездие последовало почти сразу: Луи ухитрился поймать тонкую кишку матери и скрутил с такой яростью, что Мадлен лишилась чувств. Но она не отступила: больше всего ей хотелось привязать сына к электрическому стулу и утихомирить навсегда хорошим разрядом тока; она поклялась себе, что когда-нибудь расправится с ним, раздавит этого скорпиона, прорывшего в ней свою нору. Соседям и друзьям она, чтобы сохранить лицо, говорила: "В яслях совершенно нет мест, пусть пока побудет у меня". Никто ей не верил - видеокассета с записью неудавшихся родов, хоть и принадлежала доктору Фонтану, уже разошлась в пиратских копиях, а в бульварной прессе появились желчные статьи об отказе Луи родиться. Мадлен только что исполнилось девятнадцать лет, но ей даже в голову не пришло праздновать день рождения. Освальд обращался с ней бережно и по-прежнему защищал от родителей - а те, не ограничиваясь нотациями, угрожали теперь удвоить сумму ее долга, дабы покарать за неумение произвести на свет ребенка так, как это делают все. Освальда тоже раздражала неуступчивость Луи - дочь у него была, но он хотел сына. Каждое утро, встав на четвереньки перед животом Мадлен, он увещевал малыша, приказывая немедленно выйти наружу. Луи не удостаивал его ответом. Мать - это еще куда ни шло, польза от нее есть, ибо она вас вынашивает и укрывает в своем чреве, Но отец? Какие права могут быть у нескольких капель семени, извергнутых наудачу? Единственный, с кем следовало считаться, был доктор Фонтан - от него нужно было спасаться, как от чумы. Впрочем, Мадлен уже не могла обратиться к нему. Администрация больницы уволила гинеколога за серьезный проступок и злоупотребление доверием. Медицинская коллегия временно отозвала его врачебную лицензию, готовясь вынести на сей счет специальное постановление. Кабинет ему пришлось закрыть, и он брался за любую работу, поскольку влез в долги. Коллеги осыпали его насмешками или обдавали холодом; сверх того, потерпев крах на профессиональном поприще, он вынужден был сносить ежедневные сетования сестры Марты - та, проливая потоки слез, умоляла брата смирить гордыню и просить прошения у властей. Фонтан сдаваться не желал, ибо предвидел большие возможности. Пока следовало отступить, однако он намеревался возобновить исследования в гораздо более широком масштабе, как только представится случай. И тогда он сведет счеты с Луи, выставившим его на посмешище. Этот клоп еще свое получит! В отчаянии Мадлен устремила взор на последнее прибежище обездоленных. Она воззвала к Богу. Это был очень печальный Бог: Он все еще существовал, хотя все считали Его мертвым с тех пор, как в конце девятнадцатого века один немецкий философ возвестил о Его кончине. Впрочем, на ход вещей это никак не влияло. Большая часть людей Им пренебрегала, а верующие в Него поклонялись Ему без особого рвения. Прежде Он всего три раза говорил с человечеством через посредство Моисея, Иисуса и Магомета, но теперь охотно вступал в беседу со смертными, дабы убедить их в истинности Своего бытия. Вот почему Он не остался глух к призыву Мадлен. Выждав, как положено, несколько дней, Он в одно прекрасное утро явился перед ней во всем блеске. Оробев, она стала извиняться за то, что принимает Его в пеньюаре, а затем смиренно попросила воздействовать на сына, чтобы тот наконец родился. Конечно, она в нетерпении своем согрешила, дав ему до времени вкусить плод с древа познания, но неужели ей придется вечно страдать из-за поступка, продиктованного чрезмерной любовью? Бог, сильно раздраженный уже известным Ему рассказом (ибо Бог знает все), обещал преподать этому недоумку хороший урок. На всякий случай Он заглянул в великую Книгу Бытия: в ней говорилось о мертворожденных младенцах, о выкидышах, о недоношенных, об умственно неполноценных и уродах, но ни единым словом не упоминались дети, которые решили бы остаться в материнском чреве. Пусть же этому Луи будет предъявлен счет за все нарушения закона Божьего. Оставаясь невидимым (ибо узревший лик Его не может остаться в живых), но возвестив о Своем появлении раскатами грома и блеском молний - Бог обожал эти старомодные штучки, - Он с грохотом предстал перед Луи. Малыш, испугавшись до полусмерти и заподозрив очередные козни со стороны врачей, долго не мог прийти в себя. - Что происходит? Откуда этот шум? - Глупое дитя, ты боишься, и ты прав. - Кто это говорит? - Всевышний. - Всевышний? Вы хотите сказать, Бог? - Он самый. - Если это шутка, то не слишком удачная. - Ты не веришь Мне, жалкая мошка? - Поставьте Себя на мое место! - Предвечному встать на место того, кто Им же сотворен? Да ты смеешься! - Докажите мне, что это действительно Вы. - Я стал бы Сатаной, если бы исполнил твою просьбу. Бог не нуждается в доказательствах. Он есть. - Совсем недурной ответ. Позвольте мне все же остаться при своем скептицизме. Луи был сильно взволнован: ему едва исполнилось девять месяцев, а с визитом уже пожаловал сам Господь! Он скрючился в своем укрытии, стараясь казаться еще меньше, чем был. - Чему же я обязан такой честью? Ведь я почти ничего собой не представляю? - Я пришел возвестить тебе Свою волю, Луи. Приказываю тебе родиться без всякого промедления. - Значит, Вас прислала моя мать! Мне следовало догадаться! - Меня никто не присылает, заруби это себе на носу, ибо Я стою у истоков всего и вся. Именно Я заронил в душу твоей матери желание воззвать ко Мне. Пришел же Я лишь затем, чтобы сказать тебе: выходи! - При всем уважении к Вам, - пролепетал Луи, - я предпочитаю этого не делать. - Никто не спрашивает тебя, что ты предпочитаешь. Ты обязан подчиниться закону, регулирующему жизнь высших млекопитающих с первого дня творения. - Древность закона не является доказательством его справедливости. Ошибка, растиражированная в миллиардах экземпляров, все равно остается ошибкой. - В конце концов чего ты боишься, Луи? Ты появишься на свет в самой богатой части света - в Западной Европе. Твоя семья принадлежит к среднему классу, у твоего папы весьма недурные, быть может, даже превосходные перспективы сделать карьеру. Несмотря на кратковременный спад, экономическая ситуация остается удовлетворительной, доходы населения растут, инфляцию удалось обуздать. Что тебе еще надо? - Ради Бога, Господи, не прельщайте меня этими пустячными выгодами. Разве могут они спасти от болезней и смерти? - Этого не избежать. По воле Моей, смерть есть удел человека. - В том-то и беда, - промолвил Луи, кивая головой и словно бы призывая собеседника в свидетели своего несчастья. - Неизбежность ухода заранее отравляет мне все удовольствие. - Разве не краткостью жизни обусловлена ее ценность? Луи почудилась еле уловимая ирония в этом вопросе. - Наоборот! Мимолетностью она обесценивается. Преходящее ничего не стоит. Я, как первый неродившийся человек, стану, возможно, первым, кто не умрет. Неплохо, правда? Наступила пауза. Луи не был уверен, расслышал ли Бог его последнюю реплику, и в глубине души надеялся, что Тот, быть может, удалился. В голове у него гудело, он чувствовал себя опустошенным. Но тут Всевышний заговорил вновь, с подлинно олимпийским спокойствием и необыкновенной серьезностью: - Будь счастлив тем, что получил право жить, прежде чем умереть. - Я не хочу ни того, ни другого. - А знаешь ли ты, чего хочешь? - Да, остаться у мамы и читать. Я могу быть свободным лишь в атмосфере безмятежности и размышлений. Реальность становится пустяковой забавой, если иметь настоящую библиотеку в собственной голове. - Кто внушил тебе эти дурацкие мысли? - Мои книги, Господи. Благодаря им я не выношу обыденную посредственность. - Верно, что для своего возраста ты прочел слишком много. Ты мог бы без всяких хлопот получить образование и снаружи. - Нет, я потеряю массу времени на то, чтобы расти, есть, спать. Я стану разбрасываться, не смогу сосредоточиться на главном. А еще общественный транспорт, пробки, зловонные запахи - нет, увольте! Существование для меня столь же невыносимо, как для других зоб. - Поверь Мне, Луи (и Бог, словно желая подчеркнуть значимость своих слов, заговорил чудовищным басом), поверь Мне, ты заблуждаешься. Тебе никогда не доведется ощутить на своей коже теплые солнечные лучи, познать красоту сумерек на морском берегу, ты состаришься, так и не погладив кошку, не вдохнув восхитительный запах цветка. - Безделица! Зато я буду избавлен от многих неприятностей. - Ты ошибаешься, и Я говорю на основании собственного опыта. Сколько раз Меня самого охватывала нежность при виде пышного леса или величественного горного массива. - Яркий пример нарциссизма творца, это явление хорошо известно. - Полно, оставь эти шуточки для других. Хватит трепать языком, собирай вещички и уматывай. Убирайся, кому сказано! О, этот невыносимо властный тон! Пусть Луи был крошечной молекулой, он заслуживал уважительного отношения к себе! - Ты слышал? В Творении Моем и без того царит смута, не усугубляй ее! - Этой смуты Вы сами захотели, Господи! Попустительством Вашим на земле распространилось зло, ввергая нас в соблазн. Подстрекнув самого себя этим отвлекающим маневром, малыш дал волю гневу и внезапно почувствовал себя прокурором. К нему явился наконец виновник всех наших бед, сейчас он ему покажет. И Луи предъявил Богу длинный список человеческих пороков, обличая кровавый карнавал всевозможных злодеяний. - Хватит! - громовым голосом воскликнул Бог. - Я не собираюсь в очередной раз вступать в старый спор с таким ничтожеством, как ты. И Я запрещаю тебе хулить Мое творение, принижать тех, кто был создан по образу и подобию Моему. - Нашли чем хвалиться! Не говорите мне, будто копия равна оригиналу. Да и что такое человек? Пищевод, наделенный даром речи, кишка, склоненная к теоретическим рассуждениям, нечисть, пачкающая все, к чему притронется. Только один пример из тысячи: покажите какому-нибудь милому старцу все дерьмо, произведенное им с рождения. Ему станет дурно! - Никогда Я не встречал такого отвращения к телу у младенца! - Господи, ненормальным является не мое отвращение, а слабохарактерность людей. Тело - это не только яд для души, это ее могила. Откровенно говоря, не понимаю, как можете Вы взирать на Ваше творение без уныния? Какая муха Вас укусила, что Вы создали столь несовершенный мир? - Ты что себе позволяешь? - Увы, я, кажется, знаю причину! К подобному злодейству Вас привели тщеславие, безделье, садизм. - Садизм? - Да, желание унизить нас, возвыситься за наш счет. - Да как ты смеешь, козявка? Тебе известно, что ты говоришь с Тем, кто является основой всего сущего, с Тем, кому на протяжении тысячелетий поклоняются верующие... - Подумаешь... Это доказывает только их склонность к рабской зависимости. Чем больше Вы приносите им зла, тем охотнее они молятся. - Луи, твои рассуждения меня не интересуют. Ты все обобщаешь самым дурацким образом, ты ведешь себя, как сопляк. Прежде чем подвергать критике, познай жизнь. - Мое мнение уже сложилось, и про Вас я тоже все знаю. - В последний раз предлагаю тебе существование как дар любви. Прими его. - Бывают подарки, от которых лучше отказаться. - Ты отвергаешь то, на что согласился Мой собственный сын? - Повезло ему, нечего сказать! Даже его Вы не избавили от страданий, от мучительной смерти на кресте. Бог устало вздохнул. А на такую крохотную песчинку, как Луи, божественный вздох обрушивается с силой, равной циклону. Младенца сбило с ног, но он продолжал вопить. - Луи, твой лепет утомил Меня. Веди себя, как подобает джентльмену. Доставь удовольствие маме - выйди из нее. Нельзя злоупотреблять гостеприимством. - Нет! На одно ужасное мгновение Богу захотелось разнести эту вошь в клочья. Он уже слышал восхитительный звук смертоносного удара, напоминающего сухой треск, с каким давят таракана, наступив на него каблуком. Он сумел совладать с Собой, подавил порыв раздражения, постепенно сменившегося злорадной насмешкой. Мягко и отчетливо Он произнес: - Луи, ты Мне противен!