ого уже выставила нас в смешном виде, я бы сказал... Дюран хотел подчеркнуть, что временное задержание возможного убийцы Роби Стриккера нисколько не изменило его оценку убийства Григория Яцимина. Это была еще одна позорная неудача полиции Княжества, считавшейся одной из лучших в расследовании убийств, сильнейший удар по ее престижу. Фрэнк лишь помогал следствию, главная же ответственность лежала на Службе безопасности Княжества Монако. Именно ей приклеивали всякие обидные прозвища газеты и адресовали ядовитые комментарии телевизионщики. Фрэнк пожал плечами. -- Что касается Мосса, решать, безусловно, вам. Я же считаю, если мое мнение что-нибудь значит, что имеющегося у нас в руках вполне достаточно, чтобы идти правильной дорогой. Есть доказательство, что Райан Мосс был знаком со Стриккером. Я сам видел как он разговаривал с ним этой ночью в "Джиммиз". И есть его имя на снимке. Не знаю, что еще нужно, что может быть необходимо... -- А генерал Паркер? Утром Фрэнк отправился вместе со всеми в Босолей задержать капитана. Когда они въехали во двор дома, снятого Паркером, Фрэнк прежде всего отметил, что помимо некоторых несущественных различий, здание было по сути точно таким же, как вилла Жан-Лу. Отметил и тотчас забыл. Фрэнк представил себе, какую сцену сейчас устроит генерал, но недооценил этого человека. Паркер был слишком силен, чтобы поступать так. Он вышел к ним при полном параде, в военной форме, словно ожидал их. В ответ на требование полицейских он кивком вызвал Мосса. Тот, стоя перед ними, выглядел напряженным, как струна. И когда они предложили ему следовать за ними в управление, вопросительно смотрел на старика. Жду приказаний, мистер. Фрэнк заподозрил, что если бы только Паркер дал знак, Мосс фурией набросился бы на людей, пришедших арестовать его. Но генерал лишь едва заметно качнул головой, и напряжение Мосса как рукой сняло. Он спокойно протянул руки и молча стерпел позор, когда на них защелкнулись наручники. Паркер сумел на минуту задержать Фрэнка, пока Мосса вели в машину. -- Боюсь, что дерьмовое дело вы затеяли, Фрэнк, и сами прекрасно знаете это. -- Боюсь, что дерьмовое дело сотворил сегодня ночью ваш человек, генерал. И весьма серьезное. -- Я мог бы засвидетельствовать, что капитан Мосс со вчерашнего вечера не покидал моего дома. -- Если выяснится потом, что солгали, даже сам президент не снимет с вас обвинения в пособничестве убийце. Никто в Америке не станет рисковать, защищая вас. Хотите совет? -- Послушаем. -- На вашем месте, генерал, я сидел бы себе спокойно. Капитан Мосс попал в неприятную историю, и даже вы не можете его теперь вытащить. Думаю, в учебниках военной тактики предусмотрены схожие ситуации. Иногда необходимо сдать позицию и предоставить кое-кого его личной судьбе, дабы избежать худших потерь. -- Никто не посмеет учить меня военной тактике, тем более вы, Фрэнк. Я скручивал людей покрепче вашего и засовывал их, словно макулатуру, в измельчитель для бумаг. Вы на очереди, обещаю. -- Каждый делает свой выбор и рискует по-своему, генерал. Таков закон любой войны, мне кажется. Фрэнк направился к выходу и тут встретился взглядом с Еленой, стоявшей у дверей гостиной. Фрэнк не мог не обратить внимание на то, как необыкновенно она хороша. Нисколько не было заметно, что проснулась она, видимо, рано и неожиданно. Лицо ее сияло. Светлые волосы будто бы и не лежали только что на подушке, а были убраны парикмахером. Оказавшись рядом, Фрэнк отметил, что глаза у нее не голубые, как ему показалось при первой встрече, а серые. И в них таилась вся печаль мира. Когда спускались с холма, направляясь в центр города, Фрэнк откинулся на спинку сиденья, глядя на пластиковый потолок салона. Он пытался вытеснить из сознания эти два лица, сменявшие друг друга. Гарриет и Елена. Елена и Гарриет. Те же глаза. Та же печаль. Фрэнк постарался думать о другом. Когда входили в полицейское управление на рю Нотари, он вспомнил издевательскую иронию генерала. Никто не посмеет учить меня военной тактике... Генерал даже не представлял себе, сколько невольной иронии оказалось в его словах. По городу бродил убийца по имени Никто, который мог преподать урок кому угодно. -- Что, по-вашему, предпримет генерал Паркер? -- повторил генеральный прокурор. Фрэнк настолько ушел в свои мысли, что не сразу расслышал вопрос Дюрана. -- Извините, доктор Дюран... Думаю, что Паркер сделает для Мосса все, что в его власти, но не станет наклоняться с балкона настолько, чтобы упасть. Конечно, он задействует консульство, но есть один неоспоримый факт. Арест Мосса был произведен агентом ФБР, американцем. Грязное белье стираем у себя дома. Лицо спасено. Не забывайте, что в нашей стране конституция предусматривает impeachment[57] и у нас всегда хватало смелости применять его. Дюран и Ронкай переглянулись. Рассуждение Фрэнка выглядело безупречным. Во всяком случае хоть с этой стороны не ожидалось проблем. Дюран повел издалека. -- Конечно, Фрэнк, ваше присутствие здесь -- гарантия, что все исполнены добрых намерений. К сожалению, одних добрых намерений порой недостаточно. В данный момент нам, я имею в виду полицию Княжества, нужны прежде всего результаты. Дело Роби Стриккера, насколько мне кажется, не имеет никакого отношения к убийце, за которым мы охотимся... Фрэнк чувствовал, что за спиной у него стоит Никола Юло. Оба знали, к чему клонит Дюран. Небо было затянуто темными тучами. И на фоне туч был занесен топор. -- Однако сегодня ночью появилась еще одна жертва, четвертая по счету. Мы не можем оставаться в бездействии, пока на нас буквально ведрами вываливают мусор. Повторяю, ваше сотрудничество чрезвычайно приветствуется, Фрэнк... Вежливые отговорки, Дюран. Только вежливые отговорки. Почему бы не сказать все, как есть? Ведь я только что таскал за тебя каштаны из огня, лез в самое пекло -- в дом генерала Паркера и его головорезов. Дюран следовал своей дорогой. Он намеревался выгрузить навоз в огороде Юло. -- Но вы же понимаете, что власти не могут спокойно смотреть на целую серию убийств и не предпринимать никаких мер, какими бы неприятными они ни были. Фрэнк посмотрел на Никола. Он стоял, прислонившись к стене, оказавшись вдруг совершенно одиноким в этом сражении. У него был вид приговоренного к расстрелу, который отказывается от повязки на глаза. У Дюрана хватило порядочности посмотреть ему в лицо. -- Мне жаль, комиссар, я знаю, что вы превосходный работник, но в данном случае я не могу поступить иначе. Вы отстраняетесь от ведения дела. Юло никак не реагировал. Возможно, он слишком устал, чтобы как-то ответить. Он лишь слегка кивнул. -- Понимаю, доктор Дюран. Нет проблем. -- Можете взять отпуск. Думаю, это расследование было для вас нелегким. Разумеется, для печати... Юло прервал его. -- Нет проблем, я же сказал. Не надо сластить пилюлю. Мы здесь взрослые люди и знаем правила игры. Отстранение от дела можете объяснить по своему усмотрению, как сочтете нужным. Если Дюран и был удивлен ответом Юло, то не подал виду. Он обратился к Ронкаю, будто воды набравшему в рот. -- Хорошо. С сегодняшнего дня вести это расследование придется вам, Ронкай. Держите меня в курсе всех малейших подробностей. В любое время дня и ночи. Всего доброго, месье. Генеральный прокурор Ален Дюран вынес из комнаты свою ненужную элегантность, оставив за собой тишину, в которую вовсе не желал погружаться сам. Ронкай провел рукой по волосам, хотя его прическа в том не нуждалась. -- Сожалею, комиссар. Я весьма охотно обошелся бы без этого дела. Фрэнк подумал, что это и в самом деле так. Начальник полиции был весьма огорчен, но не по той причине, в какую хотел заставить поверить. Теперь он сам оказался в клетке с хлыстом в руке и должен был показать, что умеет укрощать львов. -- Выспитесь как следует, думаю, вам обоим это необходимо. Потом жду вас, Фрэнк, в моем кабинете, как только сможете. Есть кое-какие детали, о которых я хотел бы поговорить с вами. Так же внешне спокойно, как Дюран, он исчез из комнаты. Фрэнк и Юло остались одни. -- Видел? И вся беда в том, что я не могу с ними спорить -- они правы! -- Никола, не думаю, чтобы Ронкай и Дюран, будь они на нашем месте, достигли бы лучших результатов. Сейчас уже действует политика, а не логика. Я однако еще связан с ней. -- Ты. Но я-то здесь причем? -- Ты по-прежнему комиссар, Никола. Ты отстранен от дела, но не уволен из полиции. Возьми отпуск, как тебе предложили и в твоем распоряжении будет то, чего нет ни у кого, кто связан с расследованием... -- Что ты имеешь в виду? -- Круглые сутки сможешь заниматься этим делом, не отдавая никому никакого отчета и не тратя времени на писанину. -- Кого гонят в дверь, тот возвращается через окно, так, что ли? -- Совершенно верно. Есть одна вещь, которую нам с тобой надо проверить. Я ведь до сих пор не убежден, что заметил ту пластинку на видеозаписи... -- Фрэнк, ты дерьмо. Жуткое дерьмо. -- Но я твой друг. И я тебе обязан. Юло изменил тон. Покрутил головой, чтобы расслабить шею. -- Ну, думаю, пойду спать. Теперь я имею право, тебе не кажется? -- Честно говоря, оттого, что Ронкай ждет меня в своем кабинете "как только я смогу", мне ни горячо, ни холодно. Я уже лежу в своей постели, разве не видишь? И все же после этих слов, покидая комнату, оба представили одну и ту же картину -- лежащее на кровати, накрытое белой простыней, безжизненное тело Григория Яцимина с обезображенным лицом, и его глаза, и его глаза, устремленные в потолок, не видевшие еще до смерти. 36 Фрэнк проснулся и увидел голубой прямоугольник окна. Когда он вернулся в "Парк Сен-Ромен", у него не хватило сил даже принять душ. Он рухнул на кровать, едва раздевшись и не задвинув шторы. Я не здесь, не в Монте-Карло, подумал он. Я все еще в том доме на берегу моря и пытаюсь собрать себя по кусочкам. Гарриет вышла на пляж, она недалеко, лежит на полотенце и загорает, ветер шевелит ее волосы, она улыбается. Сейчас поднимусь и пойду к ней, и не будет никакого человека в черном. Никто не встанет между нами. -- Никто... -- произнес он вслух. Он вспомнил двух вчерашних покойников. Поднялся с постели с той же неохотой, с какой Лазарь вставал при воскрешении. За стеклом видно было море, порывы ветра разрисовывали его на горизонте пятнами алькантары.[58] Он подошел к окну и сдвинул стекло: ворвавшийся теплый воздух взметнул легкую занавеску и выгнал из комнаты ночные кошмары. Фрэнк взглянул на часы. Первый час. Он спал недолго, а казалось, проспит целую вечность. Он принял душ, побрился, надел чистое белье. Размышляя о том, как развиваются события, приготовил кофе. Теперь, когда Никола вышел из игры, все значительно усложнится. Он не считал, что Ронкай способен успешно руководить следствием. Тот несомненно был волшебником во всем, что касалось связей с общественностью и прессой, но для расследования конкретных дел он не годился -- это уж точно не его хлеб. Возможно, когда-то Ронкай и работал неплохо, но теперь он скорее политик, чем полицейский. Тем не менее у него отличные сотрудники, которые могут действовать вместо него. Не случайно полиция Княжества считалась одной из лучших в мире. Присутствие Фрэнка в Княжестве между тем превратилось в дипломатическую миссию, и ею нельзя было пренебрегать со всеми ее плюсами и минусами. Фрэнк не сомневался, что Ронкай постарается заполучить максимум первых и минимум вторых. Он хорошо знал методы, принятые в Монте-Карло. Здесь никто никогда ничего не говорил, но всем все было известно. Все, кроме имени убийцы... Он решил наплевать на все. Как, впрочем, поступал и прежде. Их дело не являлось совместным расследованием двух полицейских служб. Ронкай и Дюран, хоть и представляли власть, были тут ни причем. И уж тем более Америка и Княжество. Это было личное дело их троих -- его, Никола Юло и человека в черном, коллекционировавшего лица своих жертв, словно маски безумного и кровавого карнавала. Все трое нажали на кнопку "Пауза" и остановили нормальное течение своих жизней, ожидая, чем завершится эта упрямая борьба. До сих пор события развивались сами собой, но теперь все могло измениться. Должно было измениться. Фрэнк сел за стол и включил компьютер. Получил письмо с приложением от Купера. Наверняка это сведения, которые он просил собрать о Натане Паркере и Райане Моссе. Не то чтобы это было очень нужно сейчас, когда Мосс сидел в тюрьме, а Паркер был на время обезврежен. Пока не нужно, уточнил Фрэнк для самого себя. Он не строил иллюзий относительно генерала. Паркер был из тех, кого нельзя считать мертвым, пока в них не заведутся черви. В электронном послании Купера была пометка: "Как только перестанешь колесить на своем новом прогулочном судне и найдешь минутку, позвони мне. В любое время. Нужно поговорить. Куп". Он удивился, что могло быть такого срочного. Посмотрел на часы, сопоставил время и набрал домашний номер Купера. Можно было не опасаться, что он кого-то побеспокоит, потому Купер жил один в своего рода loft[59] на берегу Потомака. После нескольких звонов в трубке прозвучал сонный голос друга. -- Алло. Кто это? -- Куп, это я, Фрэнк. -- А, ты. Привет, мошенник, как дела? -- Только что разломился супертанкер, полный дерьма, и пятно расплылось, насколько хватает глаз. -- Что случилось? -- Еще два покойника, сегодня ночью -- Мать его так! -- То-то и оно! Одного убрал наш тип своим обычным способом. Уже четвертого. Мой друг комиссар отстранен от расследования с нероновской безапелляционностью. А другого поместил в некролог этот распрекрасный тип Райан Мосс. Сейчас он в тюрьме, и генерал мечет громы и молнии, пытаясь вытащить его оттуда. Теперь Купер окончательно проснулся. -- Господи, боже мой, Фрэнк, ну и дела у вас там творятся! В следующий раз ты сообщишь мне, что началась ядерная война. -- Не исключено и такое. А у тебя что за срочность? -- Здесь тоже много чего происходит. В деле Ларкиных, я имею в виду. Мы кое-что раскопали. В общем, похоже, у них есть где-то неплохое прикрытие, какое-то совместное предприятие, весьма крупное, но пока мы на него не вышли. К тому же из Нью-Йорка приехал Гудзон Маккормик. -- Кто это? И какая связь с Ларкиными? -- Мы тоже хотели бы понять. Официально он прибыл как юрист, адвокат Осмонда Ларкина. Мы удивились, потому что этот засранец мог бы позволить себе защитника и получше. То есть мог бы, как всегда, в нанять кого-нибудь из тех королей адвокатуры,, что получают гонорары с шестью нулями. А Маккормик -- обычный юрист, тридцать пять лет, член Нью-Йоркской коллегии адвокатов, больше известный как игрок за команду "Звезды и полосы". Ну, ты знаешь, кубок Луи Вюиттона. И никаких особых заслуг на юридическом поприще. -- Проверили его? -- Еще бы! Проверили и перепроверили. Ничего. Совершенно ничего. Расходы не превышают доходы, ни на цент. Ни тайных пороков, ни женщин, ни кокаина. Кроме работы, интересуется только парусными яхтами. И вот теперь вдруг появляется, словно черт из табакерки, чтобы показать нам, как тесен мир. -- Что ты хочешь сказать? -- Я хочу сказать, что наш Гудзон Маккормик в эти минуты летит в Монте-Карло. -- Рад за него, хотя сейчас и не лучший момент для посещения Лазурного берега. -- Он отправляется туда для участия в одной, довольно важной регате. Однако... -- Однако? -- Фрэнк, тебе не кажется по меньшей мере странным, что скромный нью-йоркский адвокат, никому неизвестный, нигде не проявивший себя, впервые в жизни получив важное дело, бросает его, пусть даже на время, чтобы съездить в Европу ради прогулки на яхте? Любой другой на его месте с головой окунулся бы в дело и вставал бы каждый день на час раньше, чтобы работать двадцать пять часов, а не двадцать четыре. -- Если все обстоит именно так, не стану спорить, ты совершенно прав. -- Ты на месте и знаешь дело. Сейчас этот человек -- единственная связь Осмонда Ларкина с миром. Он может быть всего лишь его адвокатом, но может оказаться и кое-кем поважнее. Речь идет о горах наркотиков и горах долларов. Мы все знаем, что такое Монте-Карло и какие там отмываются деньги. Однако, когда речь идет о терроризме и наркотиках, мы можем заставить открыть любой сейф. Ты сотрудничаешь с местной полицией. Тебе ничего не стоит попросить их вести за ним скромное наблюдение -- скромное, но эффективное. -- Попробую что-нибудь сделать... Он не сказал Куперу, что тут практически за всеми, в том числе и за ним самим, ведется скромное, но эффективное наблюдение. -- Я послал тебе с письмом его фотографию в формате JPG, просто, чтобы ты взглянул на эту физиономию. Ну, и там еще разная другая информация, которую нам удалось собрать о его пребывании в Княжестве. -- О'кей. Спи дальше. Людям не слишком умным, вроде тебя, нужна полная подзарядка для полной работоспособности. -- Пока, негодяй. Ни пуха. Фрэнк положил трубку рядом с компьютером. Новый поворот, новая гонка, новые осложнения. Он переписал вложение с данными о Гудзоне Маккормике на дискету, даже не открывая его. Наклеил этикетку, найденную в ящике стола, и написал "Купер", для посторонних -- безобидное имя. Недолгий разговор с коллегой на мгновение перенес его домой, хотя дом стало теперь для него весьма смутным. Он чувствовал себя так, словно его астральное тело безучастно бродило по руинам его жизни, перемещаясь на тысячи километров, прозрачное, как призраки, которые все видят, но сами остаются невидимыми. Он находился одновременно и в доме Купера, и в кабинете, который они столько времени делили с ним в управлении, и в своем доме, пустующем уже столько месяцев, и на темных улицах Вашингтона. -- К чему все это? Хоть кто-нибудь во всей этой жалкой истории, среди этих несчастных людей понял это? И если понял, почему не объяснил всем? Вот, может быть, самый достоверный ответ: никто ему не поверил... Он закрыл глаза, и ему вспомнился разговор с отцом Кеннетом, священником, психологом в клинике, куда его поместили после того, как гибель Гарриет низвергла его в самое чрево земли. В перерыве между анализами и процедурами он сидел на скамейке в парке этого роскошного сумасшедшего дома. Сидел, уставившись в пространство, и боролся с желанием последовать за Гарриет ее же дорогой. Отец Кеннет подошел к нему, неслышно ступая по траве, и присел рядом на скамейку из кованого чугуна с темными деревянными рейками. -- Как дела, Фрэнк? Он внимательно посмотрел на священника, прежде чем ответить. Долго вглядывался в вытянутое и бледное лицо заклинателя злых духов, в умные глаза ученого и священника, прекрасно понимающего противоречие между этими двумя понятиями. Кеннет был в цивильной одежде и вполне мог сойти за родственника кого-либо из пациентов. -- Я не сумасшедший, если вы это хотите услышать от меня. -- Знаю, что не сумасшедший, и ты прекрасно понимаешь, что не это я хотел услышать. Я действительно хотел узнать, как у тебя дела. Фрэнк развел руками -- жест этот мог означать и все что угодно, и весь мир. -- Когда я смогу уйти отсюда? -- Ты готов? Отец Кеннет ответил вопросом на вопрос. -- Если спрошу сам себя, то отвечу, что никогда не буду готов. Поэтому и спросил Вас. -- Ты верующий, Фрэнк? Священник посмотрел на него с горькой усмешкой. -- Пожалуйста, святой отец, не надо банальностей вроде "обрати свой взор к господу, и господь узрит тебя". Последний раз, когда наши взгляды встретились, бог отвел глаза в сторону... -- Не оскорбляй мой разум, а главное -- свой собственный. Ты упорно считаешь, что я повторяю затверженную роль -- наверное, потому, что сам затвердил свою. Я не случайно спросил, веришь ли ты в бога... Фрэнк поднял глаза и принялся рассматривать садовника, сажающего клен. -- Мне это неинтересно. Я не верю в бога, отец Кеннет. И это не преимущество, что бы вы там ни думали. Он повернулся и посмотрел на него. -- Это значит, что нет никого, кто простил бы мне зло, которое я творю. И в самом деле, я всегда верил, что не совершаю никакого зла, подумал он, а вот ведь совершаю. Я постепенно, по капле лишал жизни человека, которого любил, того, кого должен был оберегать больше всех на свете. Когда Фрэнк надевал ботинки, раздался телефонный звонок, вернувший его к действительности. Он прошел к телефону, оставленному на столе. -- Алло! -- Привет, Фрэнк, это я, Никола. Проснулся? -- Проснулся и готов действовать. -- Хорошо. Я только что звонил Гийому Мерсье, тому парню, о котором говорил. Он ждет нас. Хочешь поехать? -- Ну, как же! Газеты видел? -- Да. Пишут всякое. И можешь представить, в каких выражениях... -- Sic transit gloria mundi.[60] Наплюй на все. У нас есть чем заняться. Жду тебя. -- Пара минут, и я буду. Он выбрал свежую рубашку. Когда расстегивал пуговичку у воротника, зазвонил домофон. Он прошел через гостиную, чтобы ответить. -- Мистер Оттобре? Вас спрашивают. Фрэнк решил, что Никола, говоря, про пару минут, и в самом деле уже рядом. -- Да, знаю, Паскаль. Пожалуйста, скажите что я немного задерживаюсь. Если не хочет ждать внизу, пусть поднимется. Надевая рубашку, он услышал, что приехал лифт. Он открыл дверь и увидел ее. Перед ним стояла Елена Паркер -- серые глаза, созданные, чтобы отражать звезды, а не скрытую боль. В полумраке коридора она молча смотрела на него. Фрэнк еще не успел одеться. Ему показалось, будто повторяется сцена с Дуайтом Дархемом, консулом, только взгляд женщины дольше задержался на его шрамах. Он поспешил запахнуть рубашку. -- Здравствуйте, мистер Оттобре. -- Здравствуйте. Извините, что я в таком виде, но я ожидал другого человека. Легкая улыбка Елены развеяла минутную неловкость. -- Не беспокойтесь, я поняла это по ответу консьержа. Так можно войти? -- Конечно. Фрэнк посторонился. Елена прошла, чуть коснувшись его плечом и овеяв легким ароматом тонких, как воспоминание, духов, и словно заполнила собой все пространство. Ее взгляд упал на пистолет, лежавший на консоли рядом со стереоустановкой. Фрэнк поспешно сунул его в ящик. -- Мне жаль, что это первое, что вы увидели здесь. -- Ничего страшного. Я выросла среди оружия. Фрэнк представил ее девочкой в доме Натана Паркера, несгибаемого солдата, которого судьба посмела разозлить, подарив двух дочерей. -- Надо думать. Он стал застегивать рубашку, радуясь, что можно чем-то занять руки. Появление этой женщины в его доме сразу породило множество вопросов, ответить на которые Фрэнк не мог. Натан Паркер и Райан Мосс представляли для него серьезную проблему. Их слушали, им повиновались, их шаги оставляли следы, у них имелись ножи, а руки готовы были нанести удар. До сих пор Елена лишь безмолвно присутствовала рядом с ними, вызывая волнующую мысль о красоте и страданиях. В чем их причина, нисколько не интересовало Фрэнка, да он и не хотел, чтобы этот интерес возник. Фрэнк прервал молчание. Его голос прозвучал резче, чем хотелось бы. -- Думаю, существует какая-то причина, которая привела вас сюда. Елена Паркер была сама реальность -- и глаза, и волосы, и лицо, и аромат... Фрэнк повернулся к ней спиной, заправляя рубашку в брюки, как будто достаточно было отвернуться, чтобы она исчезла. Он услышал ее голос из-за спины, когда надевал пиджак. -- Конечно. Мне нужно поговорить с вами. Боюсь, что мне необходима ваша помощь, если вообще кто-то в силах помочь мне. Прежде чем обернуться к ней, Фрэнк нашел сообщников -- пару темных очков. -- Моя помощь? Вы, дочь одного из самых могущественных людей Америки, нуждаетесь в моей помощи? Горькая улыбка появилась на губах Елены Паркер. -- Я пленница в доме моего отца. -- Именно поэтому вы так боитесь его? -- У меня много причин бояться Натана Паркера. Но я боюсь не за себя... За Стюарта. -- Стюарт -- это ваш сын? Елена слегка поколебалась, прежде чем ответить. -- Да, мой сын. В нем вся проблема. -- А я здесь причем? Неожиданно Елена приблизилась к нему и, вскинув руки, сняла с него очки и пристально посмотрела ему в глаза. Ему показалось, будто в него вонзился нож куда острее, чем был у Райана Мосса. -- Вы единственный известный мне человек, кто способен сейчас противостоять моему отцу. Если кто-то и может помочь мне, так только вы... Прежде чем Фрэнк сообразил, что ответить, зазвонил телефон. Он схватил трубку с облегчением человека, нашедшего наконец оружие, которое может его спасти. -- Да. -- Никола. Я здесь, внизу. -- Хорошо. Спускаюсь. Елена протянула ему очки. -- Наверное, я тут не в самый подходящий момент. -- Да, у меня сейчас дела. И я буду занят допоздна, и не знаю... -- Вам известно, где я живу. Можете прийти ко мне, когда угодно, хоть среди ночи. -- Вы полагаете, Натану Паркеру был бы приятен мой визит при подобных обстоятельствах? -- Мой отец в Париже. Он уехал переговорить с послом и поискать адвоката для капитана Мосса. Фрэнк промолчал. -- Он забрал Стюарта с собой как... За компанию. Вот почему я здесь одна. Фрэнк понял, что Елена хотела сказать "как заложника". -- Хорошо. Но сейчас мне надо идти. По ряду причин я не хотел бы, чтобы человек, который ждет внизу, видел нас вместе. Подождите несколько минут, прежде чем спуститься, хорошо? Она согласилась. Последнее, что он увидел, закрывая дверь, ее светлые сияющие глаза и слабую улыбку, какую могла вызвать лишь крохотная надежда. В лифте, Фрэнк посмотрел на себя в зеркало при неестественном освещении. В его глазах все еще таилось лицо его жены. Не было там места для других лиц, других глаз, других волос, других страданий. И самое главное -- он никому не мог помочь, ибо никто не в силах был помочь ему самому. Он вышел не солнечный свет, сквозь стеклянные двери заполнявший мраморный вестибюль "Парк Сен-Ромен". За ними его ожидала машина Юло. Открывая дверцу, он заметил на заднем сиденье пачку газет и огромный издевательский заголовок на верхней: "Меня зовут Никто". Другие заголовки были, очевидно, в том же духе. Вряд ли Никола спалось лучше, чем ему. -- Привет. -- Привет, Ник. Извини, что заставил ждать. -- Ничего. Тебе звонил кто-нибудь? -- Никто. Не думаю, чтобы в твоем управлении кого-то посетила сумасбродная мысль видеть меня, даже если Ронкай официально приглашает меня на брифинг. -- Ну, рано или поздно все же придется там показаться. -- Это уж точно. Но сначала, думаю, нам нужно завершить одно частное дело. Юло завел мотор и поехал по короткой подъездной аллее к площадке, где можно было развернуться. -- Я заглянул в свой офис и взял там оригинал кассеты, заменив ее копией. -- Думаешь, заметят? Юло пожал плечами. -- Всегда можно сказать, что ошибся. Не такое уж это тяжелое преступление. Будет куда хуже, если обнаружат, что у нас есть след, а мы никому о нем ни слова не сказали. Когда двинулись вниз по рю Жирофле, Фрэнк посмотрел в заднее окно, и мельком увидел Елену Паркер, выходившую из вестибюля "Парк Сен-Ромен". 37 Когда они подъехали к дому Мерсье в Эз-сюр-мер, Гийом ожидал их в саду. Увидев "пежо", он включил дистанционное управление, и ворота медленно раскрылись. За ними находилось белое одноэтажное здание с темной крышей и голубыми деревянными ставнями, слегка провинциальное, без претензий, но основательное и удобное. Сад был довольно обширным -- почти что небольшой парк. Справа за окруженная невысоким вечнозеленым кустарником росла высокая пиния. Подальше, за ее тенью, цвела белая и желтая калина, возле лимонного дерева, плодоносящего круглый год. Территорию сада обегала живая изгородь из лавра, высоко поднималась над железной оградой с каменным основанием, так что снаружи ничего не было видно. Повсюду пестрели клумбы и цветущие кустарники. Дорожки, как и двор, где их ожидал Гийом, были выложены камнем. Все вокруг создавало ощущение покоя, надежности, и приветливого благополучия, достигнутого без каких-либо особых усилий, что, судя по всему, было на Лазурном берегу чем-то само собой разумеющимся. Въехав во двор, Юло остановил машину под навесом из деревянных реек, где уже стояли "фиат" и мощный кроссовый мотоцикл "БМВ". Гийом, высокий молодой человек крепкого сложения не спеша направлялся им навстречу. Его нельзя было назвать красавцем, но было в нем что-то весьма располагающее. Судя по загару, он много занимался спортом на открытом воздухе. Сильные мускулы на руках, покрытых светлыми, выгоревшими волосами, тоже подтверждали это. Он был в майке и "бермудах" из зеленой армейской ткани, с накладными карманами по бокам, в парусиновых туфлях на босу ногу. -- Привет, Никола. -- Привет, Гийом. Парень пожал комиссару руку. Никола кивком указал на своего спутника. -- А этого молчаливого мистера зовут Фрэнк Оттобре. Он специальный агент ФБР. Гийом протянул ему руку, слегка присвистнув. -- Ах, вот как? Выходит, сотрудники ФБР существуют в реальности, а не только в кино. Рад познакомиться. Пожимая руку, Фрэнк невольно почувствовал облегчение. Он посмотрел в глаза Гийома, темные и глубокие, на его лицо с веснушками, и невольно подумал, что это как именно тот человек, какой им нужен. Он не знал, чего стоит Гийом как профессионал, но понял, что парень будет держать рот на замке, если ему должным образом объяснить ситуацию. -- Да, мы -- неотъемлемая часть голливудских фильмов и американского пейзажа. А теперь вот, как видите, еще и на экспорт пошли, о чем свидетельствует мое присутствие на этом побережье. Гийом улыбнулся шутке, но улыбка не скрыла любопытства, вызванного появлением этих двух мужчин в его доме. Возможно, он догадался, что речь идет о чем-то весьма серьезном, раз уж Никола приехал к нему как полицейский, а не как друг семьи. -- Спасибо, что согласились помочь нам. Гийом слегка пожал плечами, обозначив тем самым нечто вроде молчаливого "не за что", и прошел вперед, показывая дорогу. -- У меня сейчас немного работы. Готовлю два документальных фильма о подводном плавании, это не требует ни особых усилий, ни много времени. И потом, я ни в чем не мог бы отказать этому человеку... Он указал большим пальцем назад, на комиссара, шедшего сзади. -- Ты сказал, твои родители в отъезде? -- В отъезде? Да нет, они в свадебном путешествии! Сошли с ума на старости лет мои старички. Когда отец перестал работать, они подули, что называется, на пепел, обнаружили в нем горячие угли страсти, раздули их, ну, и... Сейчас, у них, наверное, уже десятое путешествие. Последний раз звонили мне из Рима. Завтра должны вернуться. Они направились по каменистой тропинке к флигелю. Справа находился бельведер, сделанный тоже из реек, с крышей-парусом из синей ткани, удобное место для обеда на открытом воздухе. На металлическом столе виднелись остатки вчерашнего ужина. -- Кошка из дома, мыши в пляс, не так ли? Гийом проследил за взглядом Никола и пожал плечами. -- Вчера были друзья, а сегодня домработница еще не появлялась. -- Конечно, друзья... Я -- полицейский, думаешь, не вижу, что стол был накрыт на двоих? Парень развел руками, как бы волей-неволей соглашаясь. -- Старик, я не пью, не играю, не курю и не верю в искусственный рай. Так что, уж позволь мне хоть одну радость в этой жизни... Он раздвинул деревянную дверь, возле которой они остановились, и пригласил их в дом. Потом вошел сам и старательно закрыл за собой дверь. Едва они оказались внутри, Юло поежился в своем легком пиджаке. -- А тут не жарко! Гийом указал на аппаратуру, занимавшую всю стену напротив окон, выходивших в сад, -- там довольно громко гудели кондиционеры. -- Эти приборы весьма чувствительны к теплу, поэтому и приходится включать кондиционер на полную мощность. Если у тебя проблемы с ревматизмом, могу дать тебе теплое отцовское пальто. Никола вдруг ловко ухватил Гийома за голову, заставил согнуться, и улыбаясь, принялся шутливо бороться с ним. -- Уважать надо стариков, не то услышал бы сейчас не скрип моих суставов, а хруст своей сломанной шеи. -- Ладно. Ладно, -- поднял руки Гийом. -- Сдаюсь, сдаюсь... Юло отпустил его, и Гийом упал, отдуваясь, в кожаное кресло на колесиках, стоявшие перед аппаратурой. Пригладил взлохмаченные волосы и предложил гостям расположиться на диване у стены между окнами. Нацелил на Никола указательный палец. -- Знай, я уступил только из уважения к твоим годам А не то ты у меня поплясал бы. Юло опустился на диван и откинулся на мягкую спинку, стараясь справиться с одышкой. -- Слава богу! Потому что, признаюсь честно, с ревматизмом ты попал в самую точку... Гийом повернулся вместе с креслом, снова оказавшись напротив Фрэнка и Юло. Лицо его стало вдруг серьезным. Хорошо, подумал Фрэнк, у этого парня есть чувство меры. Он окончательно убедился, что они нашли нужного человека. Теперь оставалось только надеяться, что Гийом еще и отлично знает свое дело, как уверял Никола. Наступил главный момент, и Фрэнк заметил, как учащенно забилось у него сердце. Он бросил взгляд за окно на солнечные блики, игравшие на поверхности бассейна. В безмятежном спокойствии этого райского уголка весь остальной мир невольно казался бесконечно далеким. Его судьба, судьба Елены, судьба генерала, ни за что на свете не желающего проиграть ни одну войну, и судьба комиссара, у которого не осталось никаких желаний, кроме одного -- достойно пережить смерть сына... И судьба неуемного убийцы, в жизни которого было, очевидно, столько безумия и жестокости, что они-то и превратили его в того, кем он стал. А ведь все могло быть так легко, если б только... Он очнулся. Голос его с трудом перекрыл гул кондиционеров. -- Ты, случайно, не следил за историей Никто? Гийом откинулся на спинку кресла. -- Ты имеешь в виду эти убийства в Княжестве? Ну, кто же за ними не следит? Каждый вечер слушаю "Радио Монте-Карло" или "Европу-2". Думаю, что сейчас у них фантастическая аудитория... Фрэнк снова взглянул в сад. Сильный ветер качал лавровую изгородь, прижимая ее к ограде. Но Фрэнк тут же понял, что это не ветер, а наружный вентилятор кондиционера. Он повернулся и посмотрел Гийому прямо в лицо. -- Да, погибло пять человек. Четверо из них жутко обезображены. И мы во всей этой истории выглядим не самым лучшим образом, потому что не имеем ни малейшего представления, кто этот убийца, и не знаем, как остановить его. Кроме нескольких указаний, которыми он снабдил нас по радио, этот абсолютный безумец не оставил нигде ни малейшего следа, если не считать одной крохотной детали... Замолчав, Фрэнк как бы передал слово Никола. Комиссар подвинулся на край дивана и протянул Гийому видеокассету, достав ее из кармана. -- Тут единственный след, какой у нас имеется. Нам хотелось бы, чтобы ты рассмотрел на этой кассете одну вещь. Это чрезвычайно важно, Гийом, от этого зависит жизнь людей. Нам требуется твоя помощь и твое умение молчать. Полная конфиденциальность -- не знаю, достаточно ли хорошо я объясняю... Кивнув в знак согласия, Гийом взял кассету из рук Юло с таким видом, будто она в любую минуту могла взорваться. -- Что здесь? Фрэнк внимательно посмотрел на него. В его голосе он не заметил и тени иронии. -- Увидишь. Однако, должен предупредить -- это зрелище не для слабонервных. Говорю, чтобы ты был готов. Гийом ничего не ответил. Поднялся и задвинул шторы, чтобы защитить экраны от солнца. Желтоватый свет заполнил комнату. Он снова сел в кресло, включил плазменный экран и монитор компьютера. Вставил кассету в магнитофон и нажал кнопку. На экране замелькали цветные полосы, а потом появились первые кадры. Пока убийство Аллена Йосиды разворачивалось перед глазами Гийома, Фрэнк решил, что ему надо показать всю пленку. Он мог бы без лишних объяснений перейти прямо к тому месту, которое его интересовало, но теперь, узнав Гийома поближе, решил: пусть парень поймет, с кем они имеют дело, и насколько важна его роль в этой истории. Он спрашивал себя, что же должен почувствовать Гийом, просматривая эту видеозапись, если сам он испытывает сейчас точно такой же ужас, как при первом просмотре. Примерно через минуту Гийом остановил магнитофон. Убийца и его окровавленная жертва замерли в положении, угодном случаю и технике. Гийом развернулся вместе с креслом и посмотрел на гостей вытаращенными глазами. -- Но... это какой-то фильм или правда? -- шепотом спросил он. -- К сожалению, чистая правда. Я предупредил тебя: зрелище не из приятных. -- Конечно, но эта бойня выходит за пределы всякого воображения. Как вообще мыслимо такое, как возможно? -- Увы, возможно. К сожалению, это реальность, сам видишь. И мы пытаемся положить конец этой бойне, как ты сказал. Фрэнк заметил, что на майке у парня выступили под мышками темные пятна. Конечно же, не от жары -- в комнате было прохладно. Несомненно, нервная реакция на увиденное. Смерть и холодна, и горяча одновременно. Смерть -- это пот и кровь. Смерть, к сожалению, единственный настоящий способ, который судьбы придумала, чтобы постоянно напоминать нам, что существует жизнь. Действуй дальше, парень, не подведи нас... Будто услышав его мысли, Гийом снова с легким скрипом крутанул свое кресло и откинулся на спинку, будто мог таким образом держаться подальше от картинки. Он включил магнитофон, и фигуры на экране вновь задвигались перед ним, пока убийца не отвесил в финале свой издевательский поклон и не появилось снежное марево, означавшее конец записи. Гийом остановил пленку. -- Что вы хотите от меня? -- спросил он, не оборачиваясь. По тону его голоса было ясно, что он предпочел бы не сидеть в этом кресле, не видеть этого танца смерти и этого поклона, которым убийца словно напрашивался на аплодисменты у проклятой публики. Фрэнк подошел и положил руки ему не плечи. -- Отмотай назад, но так, чтобы было видно, что проматывается. Гийом включил магнитофон, и картинка быстро побежала в обратном направлении. Карикатурность движений убийцы и его жертвы нисколько не снимала драматичность происходящего на экране. -- Вот, замедли вот тут... Теперь останови. Гийом осторожно коснулся клавиши, картинка замерла, но несколькими кадрами дальше, чем нужно. -- А теперь чуть-чуть вперед, только медленно... Гийом стал прокручивать пленку совсем медленно, буквально кадр за кадром. Казалось, фотографии медленно накладываются друг друга. -- Стоп! Фрэнк пальцем указал Гийому точку на экране. -- Вот смотри, здесь на консоли стоит что-то, похожее на конверт грампластинки. Но никак не рассмотреть. Можешь выделить эту часть кадра и увеличить, чтобы прочитать надпись на конверте? Гийом немного отъехал, дотянулся до клавиатуры компьютера, не отрывая глаз от указанного Фрэнком места. -- Гм, надо попробовать. Кассета -- оригинал или копия? -- Оригинал. -- Уже хорошо. VHS -- не лучший носитель, если это не оригинал. Прежде всего мне нужно оцифровать изображение. При этом немного теряется качество, зато потом легче будет работать. Голос его звучал уверенно и спокойно. Теперь, занявшись своим делом, Гийом, казалось, преодолел шок от только что увиденного. Он подвигал "мышкой", пощелкал клавишами, и на мониторе появилось то же самое изображение, что было перед Фрэнком на экране телевизора. Гийом пошевелил "мышкой" еще немного, и картинка стала отчетливее. -- Вот. Теперь посмотрим, что получится, если выделим эту часть. Он очертил курсором квадрат вокруг указанного Фрэнком места, нажал какую-то кнопку, и экран заполнился совершенно бессмысленной электронной мозаикой,. -- Ничего не видно! -- невольно воскликнул Фрэнк и тут же пожалел об этом. Гийом повернулся к нему, подняв брови. -- Спокойно, Фома неверующий. Мы ведь только начали. Он еще секунд десять что-то понабирал на клавиатуре, и на мониторе возник достаточно отчетливый темный конверт. В центре был виден снятый против света силуэт человека, игравшего на трубе. Его поза передавала напряжение музыканта, искавшего какую-то необычайную ноту, чтобы удивить и себя, и слушателей. Такое напряжение бывает в наивысший момент творчества, когда артист забывает, где он, кто он, и лишь стремится уловить музыку, жертвой и палачом которой он является одновременно. Внизу была видна какая-то надпись белыми буквами. Роберт Фултон -- "Stolen Music". Фрэнк произнес это вслух, будто он один из присутствующих умел читать. -- Роберт Фултон. "Stolen Music". "Украденная музыка". Что это значит? -- Не имею ни малейшего представления. А ты, Гийом, знаешь эту пластинку? Голос Никола удивил его. Пока Гийом возился с компьютером, тот поднялся с дивана и стоял у них за спиной, но они и не заметили этого. Парень продолжал рассматривать изображение на мониторе. -- Никогда раньше не видел. И никогда не слышал о Роберте Фултоне. Но на первый взгляд я бы сказал, что речь идет о довольно старом джазовом альбоме и, должен признаться, это не совсем моя музыка. Никола опять опустился на диван. Фрэнк потер себе лоб. Прошелся по комнате взад вперед, сощурившись, и заговорил, как бы размышляя вслух, и ясно было, что это монолог человека, чей фонарь освещает дорогу не впереди, а сзади. -- "Stolen Music". Роберт Фултон. Почему Никто понадобилось слушать именно эту пластинку во время убийства? Почему он унес ее с собой? Что в ней такого особенного? В комнате воцарилась тишина, в которой словно повисли вопросы, не имевшие ответов, -- тишина, которой питается мозг, пожирая бесконечные пространства в поисках какой-нибудь приметы, следа, знака, а глаза ищущего устремлены на какую-то точку, но она вместо того, чтобы приближаться, все время удаляется. В сознании Фрэнка бродил мрачный призрак какого-то déjà-vu[61] -- их ошеломленные лица, когда они впервые увидели на пленке этот конверт грампластинки, их поистине драматическое молчание в тот момент, внезапно нарушенное телефонным звонком, сообщившим о новом убийстве... Стрекот клавиатуры под пальцами Гийома прервал размышления Фрэнка, нарушаемые лишь шумом ничего не ведающих кондиционеров. -- Тут есть, наверное, одна вещь... Фрэнк резко повернулся к Гийому. Тот смотрел как загипнотизированный, которого только что вывел из транса стук клавиатуры. -- Что? -- Минутку, дайте проверить... Он отмотал пленку назад, и принялся заново просматривать ее, теперь очень медленно, то и дело останавливая изображение и увеличивая отдельные детали. Несмотря на прохладу в помещении, Фрэнк чувствовал, как у него стучит в висках. Он не понимал, что ищет Гийом, но ему хотелось, чтобы он действовал скорее, как можно скорее. Гийом остановил изображение в том месте, где убийца как бы доверительно наклонился к Аллену Йосиде -- при иных обстоятельствах это походило бы на дружеский разговор. Похоже, он что-то шептал ему на ухо, и Фрэнк пожалел, что запись немая. Никто был слишком хитер, чтобы оставить уликой свой голос, пусть даже и приглушенный вязаной шапкой, закрывавшей лицо. Гийом снова сел за компьютер и вот на жидкокристаллическом мониторе возникло то же изображение, которые он только что выделил на экране телевизора, такое же пятно из множества цветных кусочков, разбросанных как попало фантазией пьяного художника. -- Сейчас перед вами пиксели. Как бы кусочки мозаики, из которой состоит изображение, короче, нечто вроде деталек "паззла". Если сильно увеличить, то будет непонятно. Но мы... Он стал быстро набирать что-то на клавиатуре и двигать "мышкой". -- У нас есть программа, которая отыскивает поврежденные при увеличении пиксели и восстанавливает их. Не случайно этот драндулет стоил мне целого состояния. Ну, давай же, мой хороший, не подводи меня... Гийом нажал клавишу запуска на клавиатуре. Изображение слегка прояснилось, но осталось по-прежнему неразборчивым. -- Ах, черт подери? Посмотрим, кто из нас хитрее, ты или я! Гийом решительно подкатил свое кресло к монитору, пригладил волосы и застучал по клавиатуре. Стремительно набирал что-то секунд десять, потом встал и принялся возиться с аппаратурой, стоявшей перед ним на полках, нажимал какие-то кнопки, и поворачивал какие-то ручки, отчего повсюду загорались и гасли красные и зеленые светодиоды. -- Вот, если не ошибаюсь... Он опять сел в кресло и подвинулся поближе к экрану, на котором остановил изображение. Нажал пару кнопок, и появились две картинки рядом -- та, которую он переписал с конверта, и та, которую изучал сейчас. Он указал на первую. -- Вот, смотрите сюда. Я проверил, это единственное место, где виден весь конверт. Не полностью, однако. Вот здесь, вверху слева конверт немного перекрыт рукавом человека с кинжалом. Когда я увеличил картинку, мы не заметили этого, потому что одежда такая же темная, как конверт. Однако в комнате много зеркал, и отражение конверта оказывается то в одном из них, то в другом. Мне показалось, что там оно немного другого цвета по сравнению с картинкой, которую я переписал с пленки... Гийом опять застучал по клавиатуре. -- Мне показалось, что на отражении конверта в зеркале, там, где он виден весь, целиком, вот тут вверху, в центре, вроде бы есть какая-то этикетка. Он нажал клавишу "Enter" осторожно, как человек, запускающий ракету, которой суждено уничтожить мир. У них на глазах расплывчатое пятно на мониторе медленно преобразилось, и на золотистом фоне возникла темная надпись, слегка искаженная и размытая, но вполне читаемая. -- Этикетка магазина, продавшего эту пластинку, к примеру. Вот он. "Диски и риски". Проспект Мирабо, Экс-ан-Прованс. Номер дома не читается. И тем более номер телефона. Мне жаль, но это уж вам самим придется выяснять. В голосе Гийома звучало торжество. Он повернулся к Юло с жестом акробата, приветствующего публику после тройного сальто-мортале. Фрэнк и Юло онемели от изумления. -- Гийом, ты гений! Парень пожал плечами и улыбнулся. -- Ну, не будем преувеличивать, я просто лучше всех. Фрэнк опустился в кресло и наклонился к экрану. Прочитал, не веря своим глазам, надпись на мониторе. После такого множества "ничего" у них появилось, наконец, хоть что-то. После стольких скитаний по морю, на горизонте показалась темная полоска. Она могла быть сушей, но могла оказаться и беспорядочным нагромождением туч. Теперь они смотрели на нее испуганно, как люди, которые боятся нового разочарования. Никола поднялся с дивана. -- Можешь распечатать нам эту картинку? -- Конечно, без проблем. Сколько штук? -- Четырех, я думаю, хватит. На всякий случай. Гийом отстучал команду, и принтер, громко щелкнув, заработал. Из него одна за другой начали выползать страницы. Гийом поднялся с кресла. Фрэнк встал пред парнем и заглянул ему в глаза, понимая, что в некоторых случаях и с некоторыми людьми нет никакой надобности тратить лишние слова. -- Ты даже не представляешь, что ты сделал сейчас для нас и для многих других людей. А что мы можем сделать для тебя? Гийом молча похлопал его по плечу, достал из видеомагнитофона кассету и протянул Фрэнку, глядя ему прямо в глаза. -- Только одно. Найдите этого человека, который совершил подобное. -- Могу биться об заклад, что найдем. В этом будет и твоя заслуга. Когда заговорил Никола, собирая распечатки, в его голосе впервые прозвучала надежда. -- Ладно, думаю, теперь у нас есть чем заняться. Очень многое нужно сделать. Не беспокойся, не провожай нас, если тебе надо работать. Я знаю, как выбраться из дома. -- Вам тоже хватит на сегодня. Закрываю все. Пойду покатаюсь на мотоцикле. После того, что видел, как-то не хочется оставаться одному... -- Пока, Гийом, еще раз спасибо. Когда вышли в сад, показавшийся волшебным после только что виденного, солнце уже садилось. С моря дул, как всегда в начале лета, легкий теплый ветер, нежными красками светлели клумбы, поблескивала изумрудная зелень лужаек, темнела лавровая изгородь. Фрэнк отметил, что по забавной случайности нигде не видно ни одного красного цветка, цвета крови. Он решил, что это хороший знак, и улыбнулся. -- Чему улыбаешься? -- спросил Никола. -- Глупая мысль. Ничего особенного. Так, легкий проблеск оптимизма после того, что нам сейчас дал Гийом. -- Отличный парень, надо сказать. Фрэнк промолчал. Он понял, что Юло продолжит разговор. -- Гийом был лучшим другом моего сына. Они были так похожи. Каждый раз, когда вижу Гийома, не могу не думать, что Стефан был бы таким же, как он. Необычный способ гордиться своим сыном... Даже после того, что случилось. Голос комиссара дрогнул. Фрэнк не обернулся к Никола, чтобы не видеть его глаз, затуманенных слезами. Они молча прошли к машине. Когда сели, Фрэнк взял оставленные на приборном щитке газеты, и принялся просматривать их, давая Никола время успокоиться. Когда Юло завел мотор, Фрэнк бросил газеты назад и откинулся на спинку сиденья. Застегивая ремень безопасности, он заметил, что волнуется. -- Никола, а ты бывал в Экс-ан-Провансе? -- Никогда. -- Значит, купи карту, когда приедешь туда. Думаю, придется тебе совершить это небольшое путешествие, друг мой. 38 Автомобиль Юло остановился на углу рю Принцессы Флорестины и рю Сюффрен Раймон, в нескольких десятках метров от управления полиции. По иронии судьбы рядом висел рекламный плакат, возвещавший: "Peugeot 206 -- Enfant terrible"[62] Никола кивнул на афишу, лукаво улыбаясь. -- Вот подходяшая машина для подходяшего человека -- О'кей, анфан-террибль. Отныне и впредь все в твоих руках. Действуй. -- Дам знать, если найду что-нибудь. Фрэнк вышел из машины и в открытое окошко нацелил в Юло указательный палец. -- Не если найдешь что-нибудь, а когда найдешь что-нибудь. Или ты в самом деле решил, будто у тебя отпуск? Юло бодро отсалютовал, приставив два пальца к виску. Фрэнк закрыл дверцу и некоторое время смотрел на удаляющуюся машину, которая быстро исчезла в потоке транспорта. След, появившийся у них после работы с кассетой, привнес крохотную долю надежды в застойную атмосферу расследования, но был еще слишком слабым, чтобы можно было говорить о чем-либо существенном. Фрэнку оставалось пока только держать скрещенными пальцы. Он отправился к центру пешком по рю Сюффрен Раймон. Когда они возвращались из Эз-сюр-мер, ему звонил Ронкай, пригласив в офис для принятия "важных решений". По его тону Фрэнк понял, каков будет характер совещания. Неудача накануне вечером, новая жертва, вернее, жертвы, повлекшие "торпедирование" Никола, -- все это должно было расшевелить даже Ронкая и Дюрана. Он прошел в управление мимо дежурного, который не удостоил его даже взглядом. Теперь Фрэнк был здесь своим. До каких пор, неведомо, но пока что дело обстояло именно так. Он постучал в дверь кабинета ронкая и услышал в ответ голос начальника, приглашавшего войти. Фрэнк открыл дверь и не слишком удивился, увидев в кабинете генерального прокурора Дюрана. Его поразило другое -- присутствие Дуайта Дархема, американского консула. Не то чтобы оно было неоправданным, просто Фрэнк полагал, что конфликты дипломатического характера должны решаться на другом, гораздо более высоком уровне, без привлечения скромного агента ФБР. Присутствие Дархема в этом кабинете было очень громким сигналом от правительства Соединенных Штатов, как потому, что Натан Паркер, возможно, предпринял какие-то официальные шаги, пользуясь своими личными связями, так и по причине убийства американских граждан на территории Княжества. Кроме того, последней каплей могла стать малоубедительная визитная карточка какого-то капитана армии США, обвиненного в убийстве и заключенного в тюрьму Княжества. Ронкай поднялся при появлении Фрэнка, как впрочем, поступал всегда, если кто-либо входил. -- Рад видеть вас, Фрэнк. Думаю, после минувшей ночи вам трудно было уснуть... как, впрочем, и нам тоже. Фрэнк пожал протянутые ему руки. Взгляд, мельком брошенный на него Дархемом, был весьма многозначительным, и Фрэнк без труда понял его. Он опустился в кожаное кресло. Помещение было немногим просторнее кабинета Юло и почти ничем не отличалось от прочих комнат управления: диван, кресла... Единственное, что было позволено начальнику Службы безопасности, это картины на стенах. Несомненно, подлинники, но Фрэнк не мог оценить их по достоинству. Ронкай вернулся за письменный стол. -- Думаю также, вы видели сегодняшние газеты и что в них написано о последних событиях... Фрэнк пожал плечами. -- Нет, признаюсь, я не нашел это необходимым. У средств массовой информации своя логика. Они как правило обслуживают интересы читателей и издателей и редко бывают полезны тем, кто ведет следствие. Это не моя работа -- читать газеты. Тем более давать им повод для сенсаций... Дархем поднес руку к губам, скрывая улыбку. Дюран, возможно, решил, что Фрэнк намекает на отстранение Юло, и счел своим долгом внести уточнение. -- Фрэнк, я понимаю, как вы относитесь к комиссару Юло. Мне тоже весьма неприятно принимать такие меры, назовем их как минимум непопулярными. Я знаю, как уважают Юло в полиции, однако, вы понимаете... Фрэнк прервал его с легкой улыбкой. -- Конечно, понимаю. Превосходно понимаю. И не хотел бы превращать это в проблему. Ронкай заметил, что разговор приобретает нежелательный оборот, который может привести к словесной перепалке. Он поспешил расстелить ковровые дорожки гостеприимства и распределить амброзию и нектар в соответствии со своим личным расположением. -- Между нами, Фрэнк, нет и не должно быть никаких проблем. Предложение о сотрудничестве, честное и открытое, остается в полной силе. Мистер Дархем здесь именно для того, чтобы подтвердить это. Консул откинулся на спинку стула и потер указательным пальцем кончик носа. Он находился в привилегированном положении и делал все, чтобы это никого не тяготило, а наоборот, давало Фрэнку приятное ощущение, что он тут не один. Фрэнк вновь преисполнился к нему симпатией и уважением, какими проникся во время его короткого визита в "Парк Сен-Лоран". -- Фрэнк, сейчас не время прятать голову, как страус. Положение осложнилось до предела. Оно и так было весьма напряженным, еще прежде, чем произошел этот... назовем его так -- инцидент с капитаном Моссом, который окончательно спутал все карты. Так или иначе, эта страница, похоже, уже закрыта, потому что с ним разберутся как сочтут нужным соответствующие дипломатические службы. Что же касается месье Никто, как его окрестила пресса, то... Он повернулся к Дюрану, как бы приглашая его продолжить разговор. Прокурор посмотрел на Фрэнка, и у того сложилось впечатление, будто Дюран охотнее показал бы свою задницу по телевидению в самый прайм-тайм, чем произнес то, что ему предстояло сказать сейчас. -- С общего согласия мы решили передать дальнейшее расследование вам. Никто в данной ситуации не имеет более высокой квалификации, чем вы. Вы агент с блестящим послужным списком, исключительным, я бы сказал. Этим делом вы занимаетесь с самого начала, знаете всех людей, связанных с ним, и пользуетесь их доверием. Вам будет помогать инспектор Морелли как представитель Службы безопасности и посредник для связи с властями Княжества, а во всем остальном мы даем вам карт-бланш. Будете докладывать мне и Ронкаю о ходе следствия, с учетом того, что у всех нас общая цель: мы должны взять убийцу прежде, чем он найдет себе новые жертвы. Дюран закончил свою речь и теперь смотрел на Фрэнка с выражением человека, который совершил недопустимую уступку -- дал непослушному ребенку двойную порцию десерта. Фрэнк принял подобающий вид, примерно такой, как и ожидали от него Ронкай и Дюран. На самом же деле он охотно выдал бы их римским центурионам и с удовольствием, без малейшего зазрения совести отправился бы тратить свои шестьдесят серебреников. -- Хорошо. Думаю, что должен считать за честь такое поручение -- и действительно считаю. Однако хитрость серийного убийцы, за которым мы охотимся, кажется поистине сверхчеловеческой. До сих пор он не допустил ни единой ошибки. А ведь действует он на ограниченной территории, столь тщательно контролируемой полицией... Ронкай воспринял такую оценку сил местной полиции как должное. Он поставил локти на стол и слегка наклонился вперед. -- Можете занять кабинет комиссара Юло. Инспектор Морелли, как я уже сказал, в вашем распоряжении. Там найдете все документы по делу, отчеты экспертов-криминалистов о двух последних убийствах, в том числе и Роби Стриккера. Результаты вскрытия вот-вот прибудут и лягут вам на стол завтра утром. Если необходимо, вам будет предоставлен личный автомобиль со знаком "Полицейская машина при исполнении служебных обязанностей". -- Не скрою, он был бы мне весьма полезен. -- Когда выйдете из здания, Морелли покажет его вам, он будет стоять у входа. И последнее... Вы вооружены? -- Да, у меня есть пистолет. -- Хорошо. В дополнение к вашему значку снабдим вас еще одним, который дает право свободно действовать на территории Княжества. Удачи, Фрэнк. Фрэнк понял, что совещание, по крайней мере в том, что касалась его, закончено. Остальные разговоры этих троих, пусть даже и на счет его скромной персоны, Фрэнка нисколько не интересовали. Он поднялся, пожал всем руки и вышел в коридор, намереваясь спуститься в кабинет Юло. Мысли его вновь обратились к последним новостям. Первая была связана с открытием, которое помог сделать Гийом Мерьсе. Эта крошечная деталь, появившаяся на свет после просмотра пленки, -- название магазина -- давала следствию зацепку, которая в данный момент была на вес золота. В мире слепых одного единственного глаза может быть достаточно, чтобы стать королем. В мире неведения одного имени, одного адреса может быть достаточно, чтобы сохранить человеку жизнь. В отличие от Никола Фрэнк воспринимал этот след скорее с опасением, чем с надеждой. Казалось, сотни рук толкали его сзади, побуждая бежать, и в то же время сотни невнятных голосов упорно шептали ему в уши какие-то бессмысленные слова. Слова, которые он должен был понять, но не понимал их на бегу и был не в силах остановиться. Теперь все зависело от Никола Юло, комиссара, находившегося в отпуске. Теперь у него было больше возможностей что-то отыскать, чем находясь на службе. Вторая мысль была о Елене Паркер. Что ей надо? Почему она так боится своего отца? И какая связь между нею и капитаном Моссом? Судя по тому, как он обращался с ней в тот день, когда они дрались, было очевидно, что отношения Мосса с Еленой выходят за рамки обычных, хотя он и казался едва ли не членом семьи. И главное -- насколько справедливы слова Паркера о ее психической неполноценности. Все эти вопросы толпились в голове Фрэнка, хотя он и старался отогнать мысль о Елене как неуместную, только мешающую и отвлекающую от месье Никто и расследования, а ведь с этого момента он должен был вести его лично. Он открыл дверь кабинета Никола без стука. Теперь это был его кабинет и он мог так поступить. Морелли сидел за письменным столом и вскочил, увидев Фрэнка в дверях. Возникло некоторое замешательство. Фрэнк решил, что, пожалуй, следует объясниться и расставить все по местам. -- Привет, Клод. -- Здравствуй, Фрэнк -- Слышал новости? -- Да, Ронкай мне все объяснил. Я рад, что будешь заниматься расследованием, хотя и... -- Хотя и? Морелли выглядел твердым, как Гибралтарская скала, когда произносил эти слова. -- Хотя и считаю, что они поступили с комиссаром Юло по-свински. Фрэнк улыбнулся. -- Хочешь знать правду, Клод? Я тоже так считаю. Если получился экзамен, то, похоже, его выдержали оба. Атмосфера заметно разрядилась. Когда пришло время сделать выбор, Морелли поступил так, как Фрэнк и ожидал. Фрэнк задумался, до какой степени можно положиться на Морелли: стоит ли сообщать ему последние новости и рассказывать о действиях Никола. Нет, лучше пока все оставить, как есть, не надо слишком многого просить у фортуны. Морелли был хорошо подготовленным и опытным полицейским, но все же он оставался сотрудником Службы безопасности Княжества Монако. Стоило ли вовлекать его в неприятности, если возникнет вдруг какое-то осложнение? Этого славный Морелли явно не заслуживал. Инспектор указал на пакет, лежащий на письменном столе. -- Пришли отчеты криминалистов. -- Уже просмотрел? -- Так, мельком. Все, что нам уже известно. Григорий Яцимин убит точно так же, как другие, нет ни единого следа. Никто идет своей дорогой и все так же осторожен. Неверно, Клод, не совсем так. Есть "Украденная музыка"... -- Пока мало что в наших силах. Мы можем только контролировать радио. А это означает, надо быть начеку, иметь наготове команду специального назначения, которую можно поднять по тревоге, и все прочее. Согласен? -- Конечно. -- У меня к тебе просьба, Клод. -- Слушаю, Фрэнк. -- Если не возражаешь, сегодня вечером я оставил бы тебя одного дежурить на радио. Не думаю, чтобы что-то случилось. Убийство прошлой ночью разрядило батареи у нашего клиента, и по крайней мере в ближайшее время он будет вести себя хорошо. У серийных убийц обычно так и бывает. Я буду слушать передачу, меня в любую минуту можно найти по мобильному, но сегодня вечером я должен быть свободен. Сможешь? -- Без проблем, Фрэнк. Интересно, подумал Фрэнк, как все-таки складываются отношения Морелли и Барбары. Ему показалось, что симпатия инспектора к девушке попала на плодородную почву, но потом события, возможно, отодвинули их отношения на второй план. Морелли не походил на человека, который способен пренебречь своей работой из-за увлечения, пусть даже такой очаровательной девушкой, как Барбара. -- Мне обещали машину. Взгляни, пожалуйста. Инспектор удалился из кабинета. Фрэнк остался один. Достал из внутреннего кармана бумажник и вынул из него сложенную вдвое записку. Обрывок письма генерала Паркера, которое тот оставил у консьержа после их первой встречи на площади в Эз-Виллаже. Тут были номера телефонов. Некоторое время Фрэнк раздумывал, глядя на них. Наконец решился. Взял мобильник и набрал домашний номер. После нескольких гудков он услышал в трубке голос Елены. -- Алло? -- Привет. Это Фрэнк Оттобре. Последовало некоторое молчание, прежде чем прозвучал ответ. -- Рада слышать вас. Фрэнк никак не прокомментировал эти слова. -- Вы ужинали уже? -- Нет, нет еще. -- Решили отказаться от ужина или можете включить его в свои планы? -- Думаю, это вполне возможно. -- В таком случае я мог бы заехать за вами через час, если вам удобно. -- Вполне удобно. Жду Вас. Помните, как ехать? -- Конечно. До встречи. Фрэнк отключил связь и продолжал смотреть на мобильник, словно на дисплее можно было увидеть, что делает в этот момент Елена у себя дома. Закрывая крышку "Моторолы", он не мог не задаться вопросом, за какой такой новой бедой он погнался. 39 Фрэнк остановился у поворота на короткую грунтовую дорогу, ведущую к дому Елены Паркер, и заглушил двигатель полицейского "рено-меган" без опознавательных знаков. От обычных машин такой марки его отличало лишь радио, позволявшее связываться с управлением. Морелли объяснил, как пользоваться им и на каких частотах. Поднимаясь в Босолей к дому, снятому генералом, Фрэнк позвонил Елене, что подъезжает. Еще раньше он отвез Морелли на "Радио Монте-Карло", и они вместе проверили, все ли там в порядке. Прежде чем уйти, Фрэнк позвал Пьеро в сторону и прошел с ним в кабинет со стеклянными дверями недалеко от выхода. -- Пьеро, ты умеешь хранить секрет? Парень испуганно посмотрел на него и сощурился, словно раздумывая, по силам ли ему такое. -- Секрет, это значит, больше никто не должен знать? -- Именно так. И потом ты ведь теперь тоже полицейский, участвуешь в расследовании, а полицейские никому не могу передавать свои секреты. Это top secret[63], очень важный секрет. Понимаешь? Парень стал энергично кивать в знак согласия, и торчащие волосы его забавно разметались, так и хотелось их причесать. -- Этот секрет будем знать только ты и я. Согласен, агент Пьеро? -- Так точно, сэр. Он поднес руку ко лбу, отдавая честь, как в каком-нибудь телефильме. Фрэнк достал распечатку, сделанную Гийомом. -- Я покажу тебе сейчас конверт одной пластинки. Сможешь сказать мне, есть ли она в комнате? Он развернул перед Пьеро страницу. Пьеро опять сощурился, как всегда, когда хотел сосредоточиться, потом поднял голову, посмотрел на Фрэнка, не проявляя никакой радости, и покачал головой. -- Нет. Фрэнк скрыл свое огорчение, чтобы не расстраивать Пьеро. И спокойно ответил. -- Очень хорошо, Пьеро. Очень, очень хорошо. А теперь можешь идти, и прошу тебя, помни -- никто не должен знать об этом, ни слова никому, полнейший секрет! Пьеро приложил к губам указательные пальцы в знак того, что клянется молчать, вышел и направился в режиссерскую аппаратную. Фрэнк опустил бумагу в карман и ушел, оставив Морелли на посту. По пути он встретил Барбару в каком-то необыкновенном черном платье, она шла навстречу инспектору, явно собираясь что-то сказать ему. Пока он раздумывал о переживаниях Морелли, ворота открылись, и появилась Елена. Фрэнк увидел, как ее фигура медленно возникла из полутьмы в рассеянном свете фар. Сначала показался легкий силуэт, потом раздался скрип гравия и послышались уверенные шаги по неровной земле. Затем среди ветвей он увидел ее лицо в обрамлении светлых волос и, наконец, глаза -- эти глаза, в которых, казалось, кто-то взращивал печаль, чтобы раздать ее потом всему свету. Фрэнк задумался, что может таиться в их глубине, какие страдания скрываются в них, сколько невольного одиночества, невостребованной дружбы, наконец, усталости оттого, что приходиться выживать, а не просто жить нормально, по-человечески. Возможно, вскоре он узнает об этом, но, спрашивал он себя, так ли ему хочется знать и насколько он к этому готов. Внезапно он понял, что представляла для него Елена Паркер. Ему нелегко было признаться даже самому себе, что он испуган. Испуган тем, что история Гарриет превратит его в подлеца. Если так, он мог колесить по свету, вооруженный до зубов, арестовывать или убивать тысячи людей, мог бегом мчаться всю свою жизнь, но как бы быстро ни бежал, он никогда больше не вернется к себе самому. Если не сделает чего-то, если не произойдет что-то, этот страх останется навсегда. Он вышел из машины, чтобы открыть дверцу Елене Паркер. На ней был темный брючный костюм, слегка в восточном стиле, со стоячим воротом, наверняка исполненный известным кутюрье. Ее одежда тем не менее говорила не о богатстве, а лишь о хорошем вкусе. Фрэнк отметил, что на Елене не было драгоценностей, а макияж, как и при первой встрече, был совсем незаметным. Еще прежде, чем она приблизилась, его овеял экзотический аромат ее духов, который, казалось, источала сама ночь. -- Здравствуйте, Фрэнк. Благодарю, что вы открыли мне дверцу, но не считайте себя обязанным делать это каждый раз. Елена села в машину и посмотрела на него, пока он стоял у рядом. -- Это не просто вежливость... Фрэнк кивком указал на "меган". -- Это же французская машина. Если пренебречь savoir-faire[64], двигатель просто не заведется. Елена, слегка усмехнулась, видимо, оценив шутку. -- Вы удивляете меня, мистер Оттобре. В наши дни, когда остроумные мужчины, похоже, просто перевелись... Ее улыбка показалась Фрэнку дороже любой драгоценности, какую когда-либо надевала женщина. И перед этой улыбкой он внезапно почувствовал себя одиноким и безоружным. Он думал об этом, пока обходил машину, садился за руль и включал стартер. Он пытался понять, сколько еще будет длиться окольный разговор, прежде чем они подойдут к истинной цели их встречи. И кто из них первым наберется смелости заговорить о ней. Он взглянул на профиль Елены. Ее лицо то ярко освещалось фарами встречных автомобилей, то пропадало во мраке, и ей неведомо было, что в мыслях человека, сидящего рядом, она выглядит точно так же -- то мрак, то свет. Она повернулась к нему, и взгляды их встретились. Лучик веселья погас в ее глазах, они снова стали печальными. Фрэнк понял, что кнопку запуска нажмет она. -- Я знаю вашу историю, Фрэнк. Пришлось выслушать от моего отца. Все, что знает он, должно быть известно и мне, я во всем должна быть похожа на него. Мне жаль, что я чувствую себя чужой в вашей жизни. Ощущение не из приятных, поверьте. Фрэнку вспомнилась, как говорят в народе: мужчина -- охотник, женщина -- дичь. У них с Еленой роли определенно поменялись. Эта женщина, сама того не подозревая, была настоящей охотницей, возможно, потому, что прежде всегда бывала жертвой. -- Единственное, что я могу предложить вам взамен, это мою собственную историю. Не вижу другого оправдания тому, что сижу рядом с вами и ставлю уйму вопросов, на которые вам, конечно же, трудно найти ответ. Фрэнк слушал Елену и медленно ехал в потоке машин, спускавшихся из Рокбрюна к Ментону. Вокруг текла обычная, нормальная жизнь, проезжавшие мимо люди радовались теплому вечеру и ярким огням побережья, скорее всего искали вокруг каких-нибудь легкомысленных удовольствий... Нет ни сокровищ, ни островов, ни географических карт, только иллюзия, пока длится жизнь. И порой иллюзия обрывается при звуке двух простых слов: "Я убиваю..." Сам того не заметив, Фрэнк выключил радио, словно опасаясь, что с минуты на минуту прозвучит неестественный голос и вернет его к трезвой реальности. Негромкая музыка, звучавшая фоном, умолкла. -- Дело не в том, знаете ли вы мою историю или нет. Дело в том, что у меня была своя. Надеюсь, ваша не похожа на мою. -- Думаете, если бы моя история намного отличалась от вашей, я сидела бы сейчас здесь? Голос Елены вдруг сделался нежным -- голосом женщины, желавшей мира. -- Какой была ваша жена? Фрэнк удивился непринужденности, с какой она задала этот вопрос. И той легкости, с какой он ответил. -- Мне трудно сказать, какой она была. Как и в каждом из нас, в ней были два человека. Я мог бы сказать, какой она виделась мне, но сейчас это ни к чему. Фрэнк замолчал, и Елена какое-то время разделяла его молчание. -- Как ее звали? -- Гарриет. Казалось, она восприняла это имя как давно знакомое. -- Гарриет... Хотя я никогда не видела ее, мне кажется, знаю о ней главное. Вы спросите, откуда такое чувство... Он промолчал. Она с горечью продолжала. -- Никто лучше слабой женщины не поймет другую такую же слабую женщину. Елена взглянула в окно. Ее путешествие так или иначе завершалось. -- Моя сестра Эриджейн оказалась сильнее меня. Она все поняла и с бежала от нашего отца с его безумием. А может, она не настолько интересовала его, чтобы он запер ее в одной тюрьме со мной. Я не могла убежать... -- Из-за сына? Елена закрыла лицо руками. Ее голос звучал из-за ладоней приглушенно, словно из камеры пыток: -- Это не мой сын. -- Не ваш сын? -- Нет, это мой брат. -- Ваш брат? Но вы же сказали... Елена подняла лицо. Такую боль способен выносить лишь тот, кто уже умер. -- Я сказала вам, что Стюарт мой сын, и это правда. Но он еще и мой брат... У Фрэнка перехватило дыхание, и пока до него доходил смысл сказанного, Елена разрыдалась. Ее голос прогремел в тесной машины так громко, словно на свободу вырвался наконец долго сдерживавшийся отчаянный крик. -- Будь ты проклят, Натан Паркер. Гореть тебе в аду не одну вечность, а тысячи! Фрэнк приметил место для парковки по ту сторону дороги, возле какой-то стройки. Повернул туда и выключил мотор, не погасив фары. Он повернулся к Елене. И самым естественным образом, какой только может быть на свете, она обрела защиту у него на груди, уткнувшись ему в пиджак мокрыми от слез щеками, и облегченно вздохнула, когда он погладил ее волосы, столько раз скрывавшие лицо, что сгорало от стыда при воспоминании о позорных ночах. Фрэнку показалось, будто они нескончаемо долго сидели так, обнявшись. В сознании мешались тысячи картин, судеб, реальность соединялись с вымыслом, настоящее с прошлым, подлинное с ложным, краски с мраком, ароматы цветов с запахом земли и резкой вонью разложения. Он представил Елену в доме родителей и Натана Паркера, тянущегося к дочери, и слезы Гарриет, и кинжал, занесенный над привязанным к стулу Йосидой, и сверкание лезвия, вставленного в ноздрю ему, Фрэнку, и голубые глаза десятилетнего мальчика, живущего среди хищных зверей, не ведая того. В его сознании ненависть обернулась ослепительный светом, превратившимся в безмолвный вопль, столь громкий, что он способен был взорвать любые зеркала, в которых отражалась человеческая злоба, любые стены, за которыми скрывалась подлость, любые запертые двери, в которые тщетно стучали кулаки те, кто безнадежно просил выпустить их, ища помощи в собственном отчаянии. Елена просила только об одном -- забыть прошлое. И Фрэнк тоже нуждался в этом -- именно сейчас, здесь, в этой машине возле заросшей плющом стены, обнимая эту женщину. Неизвестно, кто из них первым пришел в себя. Когда в конце концов недоверчиво они посмотрели друг другу в глаза, оба поняли: произошло что-то важное. Они потянулись друг к другу, и губы слились в их первом поцелуе с опасением, а не с любовью. С опасением, что все это неправда, что лишь отчаяние породило минутную нежность, а одиночество придало иной смысл их словам, и все не так, как кажется. Они целовались долго, очень долго, прежде чем поверить друг другу, прежде чем сомнение превратилось в крохотную надежду, ведь никто из них не мог позволить себе такую роскошь, как уверенность. Потом они еще долго смотрели друг на друга, затаив дыхание. Елена очнулась первой. Ласково провела рукой по его щеке. -- Скажи что-нибудь глупое, прошу тебя. Глупое, но живое. -- Боюсь, что наш столик в ресторане уже занят. Елена порывисто обняла его, и Фрэнк почувствовал, как ее радостный смех трепетным пульсом коснулся его шеи. -- Мне стыдно, Фрэнк Оттобре, но я способна думать только о том, какой же ты замечательный. Разверни машину и поехали ко мне. В холодильнике найдутся еда и вино. Сегодня вечером я ни с кем не хочу делить тебя. Фрэнк включил мотор и устремился назад той же дорогой, какой они приехали сюда. Когда это было? Может быть, час назад, может быть, одной жизнью раньше. Он совершенно утратил чувство времени и в одном только был уверен: окажись перед ним в эту минуту генерал Натан Паркер, он наверняка убил бы его. ВОСЬМОЙ КАРНАВАЛ   Он лежит, вытянувшись, на постели, укрытый в своем тайном убежище. Он спит умиротворенно, с ощущением легкости и удовлетворения, подобно лодке, долго лежавшей на берегу и вновь оказавшейся в море. Ровное, тихое, едва заметное дыхание лишь слегка приподнимает накрывающую его простыню, обозначая тем самым, что он жив, и белая ткань, лежащая на нем, -- покрывало, а не саван. Рядом с ним, точно так же недвижно, лежит в стеклянном гробу высохший труп. Он с достоинством несет на себе то, что еще вчера было прозрачно-бледным лицом Григория Яцимина. На этот раз работа выполнена особенно искусно -- получился истинный шедевр. Словно это не маска на мумифицированном черепе, а настоящее лицо. Он, лежащий на кровати, спит и видит сон. Его сновидения необъяснимы, однако образы, которые пытается распознать мозг, не нарушают его покой, и он лежит по-прежнему недвижно. Поначалу ему видится сплошной мрак. Затем грунтовая дорога, в конце которой виднеется какое-то строение, освещенное мягким светом полной луны. Теплый летний вечер. Он приближается к большому дому, силуэт которого теряется в полумраке, оттуда долетает знакомый манящий запах лаванды. Босые ноги его ощущают легкие уколы гальки. Ему хочется пройти дальше, но страшно. Он слышит чье-то приглушенное тревожное дыхание, чувствует острый всплеск смятения, но тотчас успокаивается, едва обнаруживает, что дыхание это -- его собственное. Теперь он спокоен, он уже во дворе дома, над которым возвышается посередине каменная труба -- воздетый палец, указывающий на луну. Дом окутан тишиной, будто приглашающий войти, и вдруг растворяется во мраке, а он уже внутри и поднимается по лестнице. Смотрит наверх, на площадку, откуда льется слабый свет, рассеивающий полумрак. Там вырисовывается силуэт какого-то человека. Он чувствует, как смятение, словно слишком туго стянутый узел галстука, вновь сдавливает ему горло, затрудняя дыхание. И все же медленно поднимается наверх. Он спрашивает себя, кто этот человек наверху, и тут же понимает, что ужасно боится это узнать. Ступенька. Другая. Тревожные паузы, скрип дерева под босыми ногами. Рука на перилах постепенно освещается льющимся сверху светом. Когда он ступает на последний марш, человек на площадке оборачивается и уходит через дверь, из-за которой льется свет. Он один на лестнице. Пройдены последние ступени. Перед ним распахнутая дверь, откуда бьет живой, трепетный свет. Он медленно приближается к порогу, переступает, и свет заливает его, но это не только свет, а еще и шум. Посреди комнаты стоит человек. Его стройное, сильное тело обнажено, а лицо обезображено -- будто огромный полип обвил его голову и стер лицо. Из чудовищного месива мясистых наростов с мольбой, словно ища его жалости, смотрят глаза. Несчастный человек плачет. -- Кто ты? Он слышит вопрос. Но это не его собственный голос. Однако это и не голос изуродованного человека, стоящего перед ним, потому что у того нет рта. -- Кто ты? Снова повторяет голос, и кажется, будто он звучит отовсюду, исходит из окружающего их ослепительного света. Теперь он знает и видит, но против своей воли. Человек тянет к нему руки, и это действительно ужас -- то, что он собой представляет, а глаза его по-прежнему молят стоящего перед ним о жалости, как наверное, тщетно молили о ней весь мир. И вдруг свет превращается в пламя, высокое бушующее пламя, пожирающее все на своем пути, -- огонь этот исходит будто из самого ада, чтобы очисть землю. Он просыпается даже не вздрогнув, просто открывает глаза. Всполохи огня теряются во мраке. Его рука тянется в темноте к лампе на ночном столике. Он включает ее. Слабый свет заполняет голую комнату. Сразу же слышен голос. Мертвым спят вечным сном, и поэтому им не нужен сон обычный. Что с тобой, Вибо, не удается поспать? -- Нет, Пасо, сегодня я хорошо отдохнул. Просто сейчас много дел. У меня будет время отдохнуть потом... Мысленно он продолжает: "...когда все будет окончено." Он не питает никаких иллюзий и прекрасно знает, что рано или поздно наступит конец. Все человеческое имеет конец, точно так же, как и начало. Но пока он свободен, нельзя отказать лежащему в гробу в приятной надежде получить новое лицо, а себе самому -- в удовольствии сдержать обещание. В туманном сне его были какие-то испорченные песочные часы, но с тех пор все сны погребены песком, рассыпанным в памяти. Здесь, в реальном мире, эти часы продолжают свой ход, и никто никогда не сломает их. Разлетятся вдребезги иллюзии, как всегда, но эти небьющиеся песочные часы будут отсчитывать время до бесконечности, даже если на земле не остается никого, чтобы посмотреть, что же они показывают. Он чувствует: пора. Встает с постели и начинает одеваться. Что ты делаешь? -- Мне надо идти. Надолго? -- Не знаю. Думаю, на весь день. Может быть, и завтра тоже буду занят. Не оставляй меня беспокоиться здесь, Вибо. Ты ведь знаешь, мне плохо, когда тебя нет. Он подходит к стеклянному гробу и ласково улыбается лежащему в нем кошмару. -- Не буду выключать свет. Я сделал тебе сюрприз, пока ты спал. Он берет зеркало и помещает его над лицом лежащего в гробу трупа так, чтобы тому было видно отражение. -- Посмотри... О, но это же фантастика. Это я? Вибо, но я необыкновенно красивКрасивее, чем раньше. -- Конечно, красив, Пасо. И будешь еще красивее. Некоторое время они молчат. Сове волнение мертвое тело не умеет и не может выразить слезами. -- Теперь мне надо идти, Пасо. Это очень важно. Он отворачивается от лежащего в гробу тела и направляется к двери. Переступая порог, повторяет сказанное теперь уже, наверное, только самому себе. -- Да, это очень важно. И охота возобновляется. 40 Никола Юло затормозил, свернул вправо на развязку с указателем "Экс-ан-Прованс". Пристроился к трейлеру с испанским номерным знаком и надписью на полотнище кузова "Перевозки. Фернандес", который медленно двигался вниз по короткому спуску. Как только они съехали -- один за другим -- грузовик остановился на парковке справа. Комиссар обогнал его и поставил машину прямо перед кабиной водителя. Потом достал из кармана на дверце добытую карту города и развернул ее на руле. Посмотрел план, где накануне вечером отыскал и пометил проспект Мирабо. Топография города была довольна проста, и нужная улица находилась в центре. Он включил двигатель и через несколько сотен метров на круговой развязке свернул в сторону центра, сверяясь с указателями. Проезжая по окружной дороге -- сплошные спуски и подъемы -- а также "лежачие полицейские" на радость любителям погонять, -- Юло отметил, что город необыкновенно чист и многолюден. На улицах полно молодежи. Он вспомнил, что в Эксе находится престижный университет, основанный в XV веке, а также популярный термальный курорт. Он пару раз ошибся дорогой, вновь проезжая мимо завлекательных реклам гостиниц и ресторанов различных каратов, пока не попал на площадь Генерала де Голля, откуда и начинался проспект Мирабо. Найдя свободное место на платной парковке, комиссар постоял немного, любуясь большим фонтаном в центре площади. Табличка гласила: "Фонтан Ротонды"[65]. Как бывало в детстве, шум льющейся воды вызвал желание помочиться. Юло принялся искать вывеску какого-нибудь бара, думая, как же это все-таки удивительно, что переполненный мочевой пузырь подсказывает -- хорошо бы выпить чашечку кофе. Он пересек проспект, где укладывали новую плитку Рабочий в желтой каске оправдывался, видимо, перед прорабом, говоря, что он здесь ни при чем , все решает какой-то инженер Дюфур. Под платаном дворовые коты, подняв хвосты пистолетом, изучали друг друга, соображая, что лучше -- затеять драку или с достоинством разойтись. Юло решил, что кот потемнее, -- это он, а посветлее и потолще -- Ронкай. Он вошел в бар, оставив котов с их проблемами, заказал кофе с горячим молоком и направился в туалет. Когда вернулся, кофе ждал его на стойке. Накладывая в чашку сахар, Юло подозвал официанта, молодого парня, разговаривавшего с девушками, сидевшими за столиком с бокалами белого вина. -- Будьте добры, мне нужна кое-какая информация. Парень прервал разговор с девушками, наверное, с неохотой, но виду не подал. -- Конечно, если смогу. -- Не знаете, есть ли на проспекте Мирабо музыкальный магазин "Диски и риски"? Или, может, был? Молодой человек со светлыми, коротко стриженными волосами и худым, бледным лицом в прыщах, на минуту задумался. -- Нет, не слышал такого названия. Но я здесь совсем недавно. Учусь в университете, -- поспешил добавить он. Парень давал понять, что не всю жизнь будет официантом, и со временем его ожидает совсем другая судьба. -- Но если пройдете вверх по проспекту, увидите на этой же стороне газетный киоск. Тату немного странный, но работает там уже лет сорок. Если кто может вам помочь, так это он. Юло кивнул в знак благодарности и принялся за кофе. Парень счел себя свободным и вернулся к прерванному разговору с девушками. Комиссар оплатил счет и оставил сдачу на стойке. Выйдя из бара, он увидел, что кота-Юло уже нет, а кот-Ронкай спокойно сидит под платаном, поглядывая по сторонам. Проспект, укрытый тенью платанов, был выложен каменными плитами. По обе стороны его нескончаемо тянулись различные кафе, магазины и книжные лавки. Метров через сто, рядом с букинистическим магазином, он обнаружил киоск Тату, о котором говорил парень. На тротуаре возле открытых дверей магазина устроились на раскладных стульях двое мужчин примерно его же возраста и играли в шахматы. Юло подошел к киоску и обратился к взлохмаченному старику с глубоко запавшими глазами лет около семидесяти, сидевшему среди журналов, книг и комиксов. Казалось, его извлекли из какого-нибудь вестерна Джона Форда, что-нибудь вроде "Красных теней". -- Здравствуйте. Вы -- Тату? -- Да, это я. Чем могу быть вам полезен? Никола заметил, то у него не хватало зубов. И голос звучал соответственно. Он подумал, что типаж просто идеален. Жаль, что сидит здесь в этом киоске в центре Экс-ан-Провансе, а не в дилижансе "Уэллс Фарго"[66], направляющемся в Тоумстоун. -- Мне нужно кое-что узнать. Я ищу магазин грампластинок, который называется "Диски и риски". -- Тогда вы опоздали. На несколько лет. Магазин давно закрылся. Юло едва сдержал жест раздражения. Тату закурил "голуаз" без фильтра и закашлялся. Судя по всему, его война с сигаретами длилась уже довольно долго. Неизвестно, кто выйдет победителем, но пока что старик держался крепко. Он махнул рукой в сторону проспекта. -- На той стороне, триста метров отсюда. Теперь там бистро. -- Не помните, как звали владельца? -- Нет, но хозяин бистро -- его сын. Поговорите с ним, и он расскажет все, что вас интересует. "Кафе художников и артистов". -- Спасибо, Тату. И не курите слишком много. Удаляясь, Юло подумал, что никогда не узнает, был ли новый приступ кашля благодарностью за совет или хриплым пожеланием отправляться куда подальше. Слава богу, след не оборвался окончательно. Хотя то, что у него было в руках, казалось скорее сигаретным дымом Тату, нежели настоящей уликой. С помощью Морелли Юло мог бы найти владельца магазина через Торговую палату, но понадобилось бы время, а как раз времени у них не было. Он подумал о Фрэнке, оставшемся на "Радио Монте-Карло" в ожидании, что зазвонит телефон и голос из адской бездны возвестит о новой жертве. Я убиваю... Юло невольно ускорил шаги и подошел к синим тентам с белой надписью "Кафе художников и артистов". Судя по количеству посетителей, дела тут шли неплохо. Снаружи не было свободных столиков. Он прошел внутрь и подождал, пока глаза не привыкнут к освещению. За стойкой кипела работа. Поскольку народу было много, бармен и двое парней лет двадцати пяти торопливо готовили аперитивы и легкие закуски. Юло заказал аперитив у светловолосой девушки, открывавшей кому-то бутылку вина. Она кивнула и через минуту поставила перед ним бокал с розовым напитком. -- Могу я поговорить с хозяином? -- спросил он, отпив глоток. -- Вот он. Девушка показала на человека лет тридцати с редкими волосами, который появился в этот момент из-за стеклянной двери с надписью "посторонним вход воспрещен". Никола задумался, как лучше обосновать свои вопросы. Когда хозяин кафе подошел к стойке, он решил предстать официальным лицом. -- Простите... -- Слушаю вас. Он показал значок. -- Я -- комиссар Юло из общественной Службы безопасности Княжества Монако. Я попросил бы вас об одном одолжении, месье... -- Франсис. Робер Франсис. -- Дело в том, месье Франсис, что, насколько нам известно, здесь некогда располагался магазин грампластинок под названием "Диски е риски", владельцем которого был ваш отец. Хозяин растерянно осмотрелся. В его глазах вспыхнуло сразу множество вопросов. -- Да, но... то есть магазин уже несколько лет как закрыт... Юло улыбнулся, успокаивая его, и продолжил другим тоном. -- Не волнуйтесь, Робер. Ни вас, ни отца не ждут никакие неприятности. Вам покажется странным, но спустя столько лет этот магазин может оказаться ключом для важного расследования, которое мы ведем. Мне нужно бы встретиться с вашим отцом и задать ему несколько вопросов, если возможно. Роберт Франсис успокоился. Повернулся к светловолосой девушке за стойкой и указал ей на бокал, который Никола держал в руке. -- Налей мне тоже, Люси. И снова обратился к комиссару.. -- Ну, мой отец давно отошел от дел. Магазин грампластинок приносил мало... Знаете, больших денег отец вообще никогда не зарабатывал, а в последнее время стало совсем плохо. И потом этот упрямец, мой отец, хоть и торговал редкими пластинками, куда чаще оставлял их для собственной коллекции, нежели выставлял на продажу. Вот и получается, прекрасный коллекционер и никудышный коммерсант... Юло почувствовал облегчение: Франсис говорил об отце в настоящем времени. Значит, тот жив. "Если возможно" он сказал в конце разговора на тот несчастливый случай, если бы его уже не оказалось в живых. -- Так что мы сели однажды, все подсчитали и решили закрыть магазин... А я открыл вот это... Он обвел рукой заполненное публикой кафе. -- Похоже, перемена к лучшему. -- Ну, что вы, совсем другое дело. И уверяю вас, устриц мы подаем самых свежих, а не древних, как отцовские пластинки. Люси пододвинула бокал своему хозяину. Франсис поднял его и учтиво протянул в сторону комиссара, и тот повторил его жест. -- За ваше расследование. -- За ваше заведение и за редкие пластинки. Отпили, и Франсис поставил запотевший бокал на стойку. -- Отец сейчас, конечно, дома. Вы приехали из Монте-Карло по автостраде? -- Да. -- Хорошо. Тогда следуйте по указателям. Недалеко от развязки, где выход на автостраду, стоит гостиница "Новотель". За ней -- двухэтажная вилла из красного кирпича с садиком и кустами роз. Там и живет мой отец. Ошибиться невозможно. А могу я пока угостить вас чем-нибудь? Юло с улыбкой поднял бокал. -- Этого достаточно. Он протянул руку и Франсис пожал ее. -- Благодарю вас за любезность, месье Франсис. Вы даже не представляете, как помогли нам. Покидая бистро, Юло увидел официанта, занимавшегося устрицами и другими дарами моря, рядом с ним лежала кучка раковин и панцирей. Он охотно проверил бы справедливость хвалебных слов Франсиса насчет их свежести, но времени на это у него не было. Он проделал обратный путь. Из киоска Тату доносился хриплый кашель, шахматисты уже ушли. Книжный магазин закрылся. И игра, и торговля были приостановлены -- обеденное время. Направляясь к машине, он прошел мимо бара, где пил кофе. Под платаном кота-Ронкая сменил кот-Юло. Он сидел, лениво шевеля кончиком темного пышного хвоста, и оглядывал сонными глазами мир вместе с его обитателями. Юло подумал: почему бы не считать это кошачий реванш добрым знаком? 41 Жан-Поль Франсис завинтил крышку пластикового распылителя и несколько раз энергично подвигал поршнем насоса, чтобы получить необходимое давление. Взял устройство и направился к кустам красных роз, что росли возле ограды из металлической сетки в зеленой пластиковой оплетке. Осмотрел короткие ветки розария. Они были сплошь покрыты белым пушком -- множеством насекомых-вредителей. -- Война так война, -- торжественно произнес он. Повернул рычажок, и из носика брызнула распыленная струя инсектицида, смешанного с водой. Он начал поливать от корня, поднимая струю вверх и равномерно опрыскивая весь куст. Как и следовало ожидать, инсектицид чудовищно вонял. Жан-Поль порадовался, что догадался надеть жесткую марлевую маску, чтобы не вдыхать этот препарат, который, как сообщала этикетка, "Может быть токсичен при попадании в желудок. Беречь от детей". Читая предупреждение, он подумал, что препарат, токсичный для детей, в его возрасте вообще можно без всякого опасения вкалывать прямо в вену. Опрыскивая, он приметил краем глаза белый "пежо", остановившийся недалеко от ворот. Машины заезжали сюда нечасто -- разве что гостиница оказывалась переполнена настолько, что не хватало места на парковке. Из "пежо" вышел высокий человек лет пятидесяти пяти, с проседью в недавно постриженных волосах, довольно усталый с виду. Он осмотрелся и решительно направился к дому. Жан-Поль положил свои инструменты на землю и, не ожидая звонка, пошел открывать ворота. Человек, оказавшийся перед ним, улыбался. -- Вы месье Франсис? -- Собственной персоной. Незнакомец извлек из кожаного бумажника удостоверение. Его фотография была видна на документе под твердым прозрачным пластиком. -- Я -- комиссар Никола Юло из сыскной полиции Монако. -- Если пришли арестовать меня, то знайте: я и так уже отбываю каторгу, занимаясь этим садом. С удовольствием сменю его на тюремную камеру. Комиссар невольно рассмеялся. -- Вот это и называется не бояться закона. Либо у вас идеально чистая совесть либо, напротив, что вся ваша жизнь была крепко связана с криминалом. -- Виной всему коварные женщины. Они не однажды разбивали мое сердце. Но пока я оплакиваю свою судьбу, почему бы вам не войти? А то соседи подумают, будто вы пришли всучивать мне какие-нибудь щетки. Никола вошел в сад, и Франсис-отец закрыл за ним ворота. На нем были синие выцветшие джинсы и голубая хлопчатобумажная рубашка. На голове красовалась соломенная шляпа, а на шее висела марлевая маска, которую старик опустил, начав разговор. Из-под шляпы выбивались густые седые волосы. Голубые глаза, особенно яркие на загорелом лице, казались мальчишескими. Всем своим обликом он вызывал живейшее расположение. Протянув ему руку, Никола Юло почувствовал крепкое и сердечное рукопожатие. -- Могу успокоить вас. Арест не входит в мои планы. Скажу больше: я отниму у вас всего несколько минут. Жан-Поль Франсис пожал плечами, снимая шляпу и маску. Никола подумал, что старик мог бы стать отличным дублером Энтони Хопкинса[67]. -- Я занимаюсь садом не по призванию, а от скуки. Только и ждал какого-нибудь предлога, чтобы прекратить это занятие. Пройдемте в дом, там прохладнее. Они прошли через крохотный садик, отделенный от дверей дома лишь бетонной нашлепкой пожелтевшей от времени и непогоды. Дом не был роскошным, он на световые годы отставал от некоторых особняков на Лазурном берегу, но все здесь дышало чистотой и порядком. Они поднялись на три ступеньки и оказались в прихожей, откуда лестница вела на верхний этаж и две двери -- в противоположные стороны. Никола привык оценивать помещения с первого взгляда и ему сразу же стало ясно, что дом этот принадлежит человеку небогатому, но с хорошим вкусом. Множество книг, безделушки на комоде, по стенам несколько картин и постеров -- все здесь так или иначе имело отношение к искусству... Но больше всего поражало обилие пластинок. Ими было заполнено все свободное пространство. Справа в открытую дверь Никола увидел гостиную, где сразу бросалась в глаза мощная стереоустановка, видимо, единственное излишество, какое позволил себе хозяин. Все стены тут, как и в прихожей, были заставлены шкафами с виниловыми пластинками и компакт-дисками. -- Похоже, вы любите музыку. -- Я никогда не умел делать выбор среди своими увлечениями, и потому пришлось смириться с тем, что они сами меня выбрали. Франсис провел Юло в левую дверь, и они оказались в кухне. Рядом видно было помещение, превращенное в кладовую, а слева находилась открытая терраса, выходившая прямо в сад. -- Как видите, тут нет никакой музыки. Мы в кухне, а земную пищу не стоит смешивать с духовной. Выпьете что-нибудь? Аперитив? -- Нет, спасибо, меня уже угощал ваш сын. -- А, так вы были у Робера. -- Да, это он послал меня к вам. Франсис взглянул на темные пятна у себя подмышками и хитро улыбнулся, словно ребенок, придумавший новую игру. Взглянул на наручные часы. -- Послушайте, вы уже ели? -- Нет. -- Хорошо. Тогда предлагаю вот что. Мадам Сивуар, моя экономка... Он помолчал, и с некоторым смущением завершил фразу. -- По правде говоря, домработница, но когда я называю ее экономкой, это ей очень льстит, а сам я чувствую себя важной особой. Мадам Сивуар, итальянка и отличная повариха, оставила мне лазанью с приправой из толченых трав и пряностей. Ее надо только поставить в духовку. Поверьте, если внешность мадам Сивуар оставляет желать многого, то ее лазанья не вызывает никаких сомнений. Никола опять не мог не улыбнуться. Этот человек -- сама сила природы. Он излучал симпатию всем своим существом. Его жизнь была наверное одной непрестанной радостью. Во всяком случае именно этого хотелось пожелать ему. -- Я не собирался задерживаться на обед. Но если речь идет о предмете гордости мадам Сивуар... -- Фантастика! Пока лазанья запекается, я быстренько приму душ. Боюсь, что если подниму руку, из-под мышек выстрелит автоматная очередь. И как я потому буду объяснять, откуда в моей кухне труп комиссара? Фрэнсис достал из холодильника стеклянную сковородку и поместил ее в духовку. Установил температуру и таймер. По тому, как он управлялся с электроприборами, Никола решил, что Фрэнсис либо обожает кулинарию, либо одинок. Впрочем одно не исключало другое. -- Ну, вот, все в порядке. Десять минут, и будем обедать. Может быть, пятнадцать. Фрэнсис вышел их кухни и, присвистывая, поднялся по лестнице. Юло вскоре услышал шум душа и баритон Жан-Поля Франсиса, напевавшего "The Lady is a Tramp"[68]. Когда он спустился в кухню, на нем были чистые брюки и рубашка. Зачесанные назад волосы оставались влажными. -- Ну, вот, все в порядке, узнаете меня? Никола растерянно взглянул на него. -- Конечно. -- Странно, после душа я обычно чувствую себя совсем другим человеком. Сразу видно, что вы комиссар... Юло опять рассмеялся. Этот человек обладал замечательной способностью приводить окружающих в хорошее настроение. Франсис накрыл стол на террасе, протянул Никола бутылку белого вина и штопор. -- Не откроете ли, пока достаю еду из духовки? Никола откупорил бутылку в тот момент, когда Жан Поль Франсис поставил на пробковую подставку в центре стола дымящуюся сковородку с лазаньей, приправленной толчеными травами и пряностями. -- Садитесь вот сюда. Жан-Поль подал ему обильную порцию дымящейся лазаньи. -- Ешьте! В этом доме единственные этикетки, которые изучают внимательно, это этикетки