,
когда снова зазвучал голос Ронкая.
     --  Хорошо.  Очень  хорошо.  Из  Ментона тоже  едет  полиция.  Пришлось
предупредить их, потому что дом Жан-Лу Вердье во Франции, это их юрисдикция.
Чтобы получить  разрешение на  арест, необходимо  их  присутствие. Не  хочу,
чтобы какой-нибудь адвокатишка цеплялся потом за любой предлог и ставил  нам
палки в колеса на суде... Фрэнк, вы меня слышите?
     Раздался  треск  статического  электричества.  Фрэнк  взял   у  Морелли
микрофон, держа руль одной рукой.
     -- Слушаю вас, Ронкай.
     -- Я горячо надеюсь, вместе со всеми, что вы не ошиблись.
     -- Не беспокойтесь, у нас достаточно оснований не сомневаться, что речь
идет действительно о нем.
     -- Еще один неверный шаг после стольких проколов с нашей стороны был бы
недопустим.
     <i>Конечно, особенно теперь, когда первым кандидатом на вылет стал ты...</i>
     Озабоченность  начальника  полиции, похоже, тем не  ограничивалась. Это
было ясно по тону даже слегка искаженного приемником голоса.
     -- Есть одна вещь, Фрэнк, которую я никак не могу понять.
     <i>Только одна?</i>
     -- Как этот человек мог совершить столько убийств, если практически все
время находился под постоянным надзором наших агентов?
     Фрэнк тоже задавал себе этот вопрос и согласился с Ронкаем.
     -- Не могу объяснить. Думаю, он сам все расскажет, когда возьмем его.
     Дом дому Жан-Лу был уже  близко. Фрэнку очень не нравилось, что до  сих
пор  не  отвечают  агенты   из  дежурившей   там  машины.  Если  они  начали
действовать, то уже должны были бы сообщить о результатах.
     Он не  стал делиться этим беспокойством с Морелли. Как человек неглупый
тот, скорее всего, и сам понимал это.
     Точно  рассчитав  скорость,  они   подъехали  к   ограде  дома   Жан-Лу
одновременно с  машиной комиссара из Ментона.  Фрэнк отметил, что совсем  не
видно журналистов, и в  другой ситуации посмеялся бы. Ведь они осаждали этот
дом до последнего времени  и прекратили осаду именно тогда, когда тут должно
произойти  событие  аппетитное,  словно бифштекс,  в который хочется вонзить
зубы.
     Конечно, сейчас сюда хлынут толпы, но их остановят полицейские, которые
уже блокировали своими машинами движение  с обеих сторон. Агенты размещались
и ниже, на уровне дома Елены, чтобы  исключить всякую возможность бегства по
крутому склону, ведущему к морю. Они еще не  успели  остановиться, как двери
синего фургона  распахнулись, и дюжина агентов группы захвата в синей форме,
касках, бронежилетах  и с винтовками "М-16" выскочили из него и выстроились,
приготовившись к штурму.
     Машина  дежуривших  полицейских  стояла  возле  ограды  пустая,  дверцы
закрыты, но не  заперты. Ронкай проверил это сам.  У  Фрэнка возникло дурное
предчувствие. Очень и очень дурное.
     -- Попробуй позвонить агентам, -- сказал он Морелли.
     Ронкай  между тем  направился  к  ним.  Фрэнк  увидел,  что  из  машины
начальника полиции  вышел  доктор Клюни. Ронкай, между  прочим, был не таким
уже  неискушенным,   каким  казался  порой.  В  случае  захвата  заложников,
присутствие доктора было бы весьма кстати.
     Пока Морелли пытался вызвонить агентов, Ронкай подошел к ним.
     -- Что будем делать?
     -- Они не отвечают, это  плохой знак. Я  в такой ситуации  запустил  бы
группу захвата, -- сказал Фрэнк.
     Ронкай  кивнул руководителю  группы  захвата,  ожидавшему  распоряжения
посредине дороги. Тот  отдал команду,  и  далее  все  произошло молниеносно:
группа мигом рассыпалась и исчезла буквально на глазах.
     Какой-то   человек  в   штатском,  довольно  молодой,   но   лысоватый,
развинченной походкой баскетболиста вышел  из полицейской машины, приехавшей
из  Ментона,  и  подошел к ним. Фрэнку показалось, будто он где-то уже видел
его -- в толпе, на похоронах Никола. Тот протянул ему руку.
     --  Здравствуйте. Я комиссар Робер из отдела по расследованию убийств в
Ментоне.
     Они обменялись рукопожатием, и Фрэнк все старался припомнить, где же он
слышал  это имя. Наконец, вспомнил  -- это был тот  полицейский,  с  которым
Никола  разговаривал вечером  накануне  убийства  Роби Стриккера и  Григория
Яцимина. Он отправился тогда проверять звонок, оказавшийся ложным.
     -- Что случилось? Все в порядке? -- спросил Робер, глядя на крышу дома,
видневшуюся из-за кипарисов.
     Фрэнк вспомнил  заплаканное  лицо Пьеро  и подумал о  детском  сознании
этого  ребенка, который сначала помог им, а  потом разом уничтожил все,  что
они выстроили  с таким трудом,  ценой человеческих  жизней.  Фрэнку хотелось
завопить и солгать, но он заставил себя сказать правду и сдержаться.
     -- Боюсь, что  нет.  К  сожалению,  подозреваемый был  предупрежден,  и
фактор неожиданности пропал. В  доме три агента, они не отвечают по рации, и
нам неизвестно, что там происходит.
     -- Гм, дела плохи. Однако трое против одного, мне кажется...
     Робера  прервал  сигнал  рации  в  руках  Морелли.  Инспектор  сразу же
ответил, подойдя ближе.
     -- Слушаю.
     --  Говорит  Гавен. Мы в доме. Обыскали  его сверху донизу.  Теперь тут
безопасно,  а была настоящая бойня.  Три  мертвых агента,  но кроме  трупов,
никто не обнаружен.

        48

     Зал,  где  проходила  пресс-конференция,  был  переполнен.  В  ожидании
огромного  множества журналистов  она  проводилась в Аудиториуме --  в  зале
Конгресс-центра,  а не  в управлении  полиции на  рю  Нотари,  где  не  было
подходящего помещения, чтобы вместить столько народу.
     За длинным столом,  накрытым зеленым сукном, сидели у микрофонов Дюран,
Ронкай, доктор Клюни и Фрэнк. Таким образом были представлены все структуры,
занятые  расследованием.  Перед  ними   на  пластиковых  стульях   теснились
представители средств информации: печатных изданий, радио и телевидения.
     Фрэнк  находил смешным этот  спектакль, но  престиж  Княжества Монако и
Соединенных  Штатов Америки,  которые  он представлял  как  агент  ФБР,  был
превыше всего.
     Неважно,  что  Никто,  сиречь  Жан-Лу Вердье, оставался птицей  в лесу.
Неважно,  что войдя на его  виллу вслед  за  группой захвата, они  нашли еге
пустой,  а  Сореля  зарезанным,  подобно  жертвенному  агнцу.  Другие  двое,
Гамбетта и Меген, были убиты из пистолета -- того же самого, из которого был
застрелен Григорий Яцимин.
     <i>Ubi</i> major</i>, minor</i> cessat</i>.[71]
     Некоторые    деликатные    подробности    оставались    скрыты   и   за
предусмотрительной  ширмой,   именуемой  "тайна  следствия".   Успех  однако
раздували  --  выяснение  личности  убийцы,  блестящая  совместная  операция
полиции Княжества и ФБР, дьявольская хитрость преступника,  который не  смог
противостоять опыту и непреклонной решимости полицейских, и так далее, и так
далее, и так далее...
     Бесчисленные  "и  так  далее"  маскировали  бегство  убийцы,  вызванное
непредвиденными событиями. И  все же арест этого человека, ответственного за
чудовищные убийства, ожидался с минуты на  минуту. Полиция  всей Европы была
начеку.
     Фрэнк восхитился мастерством, с каким Ронкай и Дюран умели выпутываться
из паутины вопросов, красуясь,  когда можно,  в лучах  прожекторов  и  ловко
лавируя, если кто-то вынуждал их отодвинуться в тень.
     Никто  из  них  ни  словом  не  упомянул  комиссара Никола Юло.  Фрэнку
вспомнились фотографии с места аварии: перевернутая машина,  тело  друга  на
руле, его несчастное лицо анфан-террибля, залитое кровью. Фрэнк сунул руку в
карман пиджака и сжал листок,  лежавший  там.  Обследуя  пядь  за пядью  дом
Жан-Лу  в  поисках  хоть  какого-то следа, чтобы понять, как и  куда  он мог
бежать, Фрэнк обнаружил штрафную квитанцию за превышение  скорости, выданную
дорожной полицией. Номерной знак принадлежал машине, взятой напрокат в фирме
"Авис". Дата -- день смерти Никола, а место нарушения находилось недалеко от
места катастрофы.
     Фрэнк понял, как действовал Жан-Лу. Секрет, который Фрэнк доверил Пьеро
как  почетному  полицейскому,  по мнению  Мальчика дождя, очевидно,  касался
всех, кроме  его большого друга Жан-Лу. Поэтому именно  ему и только ему  по
иронии  судьбы  Пьеро  сказал,  что  Фрэнк  интересовался пластинкой некоего
Роберта Фултона. Жан-Лу  тотчас понял,  какую допустил ошибку, и  немедленно
отправился следом за  Никола, когда  тот поехал  выяснять, что стоит за этой
пластинкой.
     Фрэнк  повторил шаг за шагом весь путь комиссара, и ему стало ясно, что
тот раньше всех сумел узнать имя убийцы. И потому погиб.
     Голос Ронкая отвлек его от этих размышлений.
     --...поэтому я предоставил бы слово человеку, который  сумел установить
имя серийного убийцы, известного как  Никто, специальному агенту  ФБР Фрэнку
Оттобре.
     Не было аплодисментов, только густой лес поднятых рук. Ронкай указал на
рыжего журналиста в первом ряду. Фрэнк узнал его и  приготовился к расстрелу
вопросами. Журналист поднялся и представился.
     -- Рене Колетти. "Франс суар". Агент Оттобре, вам удалось понять, зачем
Жан-Лу снимал скальпы со своих жертв?
     Фрэнк  сдержал улыбку,  думая  о том, с  каким  удовольствием журналист
обращается к самой сути проблемы.
     <i>Что ж, если таковы правила игры, то я тоже умею играть.</i>
     Фрэнк откинулся на спинку стула.
     --  Это  вопрос,   на  который  доктор  Клюни  сумеет  ответить   более
профессионально, чем я. Однако могу сказать  уже сейчас, что сегодня мы не в
силах найти исчерпывающее  объяснение  характеру  убийств.  Как уже  отметил
начальник полиции Ронкай, многие детали расследования еще требуют проверки и
составляют служебную тайну. И все же кое-что мы установили с определенностью
и можем поделиться этим с вами.
     Фрэнк  сделал эффектную  паузу  и  подумал,  что доктор  Клюни  мог  бы
гордиться им.
     --   Прежде   всего   бесспорные   сведения   получены   в   результате
предварительной  работы, проведенной комиссаром Никола  Юло. Именно на них я
опирался,  когда  выяснял   личность  Никто.  Благодаря  ошибке,  допущенной
преступником при убийстве Аллена  Йосиды, комиссар сумел вплотную  подойти к
событиям, которые до сих  пор  оставались нераскрытыми. Они произошли  много
лет назад в Кассисе, в Провансе, где погибла целая семья. Тогда преступление
было  квалифицировано  как  двойное  убийство и  самоубийство, но теперь оно
будет основательно пересмотрено. Могу сказать вам, что у одной из жертв лицо
тогда было изуродовано точно так же, как у жертв Никто.
     Зал  зашумел.   Вскинулись  новые  руки.  Молодая,  бойкая  журналистка
вскочила раньше других.
     -- Лаура Шуберт. "Фигаро".
     Фрэнк кивнул ей.
     -- Но разве комиссар Юло не был отстранен от расследования?
     Краем глаза  Фрэнк  заметил, как Дюран  и Ронкай выпрямились  на  своих
стульях.  Он  улыбнулся  девушке как  человек,  который  намерен  предложить
другую, подлинную версию события.
     <i>Вот вам в задницу, засранцы!</i>
     -- Это не  совсем точно, мадемуазель.  Это лишь  вольная  интерпретация
прессы.  Комиссар Юло отошел от  расследования здесь,  в  Монте-Карло, чтобы
незаметно заниматься другими уликами  -- теми, что  были  у  него в  руках и
которые по  понятным причинам не стали  достоянием общественности.  С  болью
должен  сообщить  вам,  что,  к  сожалению,  именно  это  расследование  Юло
послужило причиной его  смерти.  Она  произошла  не  в  результате  дорожной
аварии. Речь идет о бог  знает  каком по счету убийстве,  совершенном Никто.
Поняв, что его распознали, Никто вынужден был выйти из укрытия и защищаться.
Повторяю,  заслуга  в   идентификации  преступника,   совершившего  все  эти
убийства,  принадлежит  в  первую  очередь  комиссару  Никола  Юло,  который
заплатил за это собственной жизнью.
     В зале поднялся гул.  Версия трещала по всем  швам,  но впечатляла. Про
такое можно  было писать,  и журналисты непременно  подхватят  эту  новость.
Именно это и нужно  было Фрэнку. Дюран и Ронкай были потрясены, но сохраняли
хорошую мину при плохой игре. Морелли, стоявший, сложив руки, у стены сбоку,
показал Фрэнку из-под локтя кулак с поднятым кверху большим пальцем.
     Поднялся журналист,  говоривший  по-французски  с  сильным  итальянским
акцентом.
     -- Марко Франти. "Коррьере  делла сера". Милан. Не можете ли рассказать
нам подробнее о том,  что именно расследовал комиссар Юло в Кассисе и что он
там обнаружил?
     -- Повторяю, следствие там еще продолжается. Есть ряд предположений, но
их  могут опровергнуть факты.  Одно  могу сказать уже сейчас с большой долей
вероятности. Мы  пытаемся  выяснить подлинное имя Никто,  поскольку считаем,
что Жан-Лу Вердье  -- имя не настоящее. Поиски, произведенные  на кладбище в
Кассисе  по  следам  комиссара  Юло,  показали,  что  Жан-Лу  Вердье  -- имя
мальчика,  погибшего  в море за несколько  лет до уже упомянутой  прованской
трагедии. Совпадение  по  меньшей мере  подозрительное, учитывая что  могилы
мальчика и этих жертв находятся буквально в нескольких шагах.
     Еще один журналист поднял руку и, даже не вставая, перекрыл общий шум.
     -- А про историю с капитаном Райаном Моссом что вы можете нам сказать?
     В  зале  воцарилась  полнейшая тишина. Фрэнк внимательно  посмотрел  на
журналиста, поставившего самый жгучий  вопрос  ребром, и обвел взглядом всех
присутствующих.
     -- Что касается капитана Райана Мосса, уже освобожденного из тюрьмы, то
речь  идет  о  моей  непростительной  ошибке.  Я  не ищу ни  оправданий,  ни
смягчающих  обстоятельств:   улики   выглядели  настолько  убедительно,  что
позволяли без  тени  сомнения  обвинить его  в  убийстве Роби  Стриккера.  К
сожалению, иногда в ходе сложного расследования вроде такого, какое мы ведем
сейчас, достается и невиновным. Это, однако,  не может  и не  должно служить
оправданием.  Повторяю, речь идет об ошибке, и  я готов  взять  на себя  всю
ответственность за нее, дабы избавить от этого обвинения  кого-либо другого.
А теперь, с вашего позволения...
     Фрэнк поднялся.
     --  К сожалению,  я  еще занят  вместе с силами полиции  поисками очень
опасного преступника.  Доктор Дюран, начальник полиции Ронкай и доктор Клюни
будут рады ответить на остальные ваши вопросы.
     Выйдя из-за  стола, Фрэнк прошел  мимо  Морелли в  боковую дверь. Через
несколько  секунд  инспектор нагнал его в  просторном  полукруглом  коридоре
рядом с залом, где проходила пресс-конференция.
     -- Ты был великолепен, Фрэнк. Заплачу любые деньги за снимки физиономий
Ронкая и  Дюрана, когда  ты говорил  о комиссаре Юло.  И  велю показать моим
внукам в подтверждение, что Господь существует. А теперь...
     Громкие шаги отвлекли Морелли. Взгляд инспектора устремился  на кого-то
за спиной Фрэнка.
     -- Вот мы и встретились, <i>мистер</i> Оттобре
     Фрэнк  узнал эту интонацию и этот  голос. Обернулся  --  на него в упор
смотрел капитан Райан Мосс. Рядом стоял генерал Натан Паркер. Морелли тотчас
насторожился и шагнул ближе. Фрэнк заметил это и был благодарен ему.
     -- Проблемы, Фрэнк?
     -- Нет, Клод, никаких проблем. Думаю, можешь идти, не так ли генерал?
     Голос Паркера был холоднее льдов Арктики.
     -- Конечно, никаких проблем. Извините нас, инспектор...
     Морелли  неуверенно  отошел.  Фрэнк слышал, как  удаляются  его шаги по
мраморному  полу.  Натан Паркер и  Мосс  стояли и  молча ждали, пока они  не
стихнут совсем.
     Первым заговорил Паркер.
     --  Так значит, нашли, Фрэнк?  Нашли  этого своего убийцу. Вы, я  вижу,
человек весьма предприимчивый.
     -- То  же самое можно сказать и  о вас,  генерал, хотя не всеми  вашими
начинаниями  можно гордиться.  Если  вам может быть интересно, Елена мне все
рассказала.
     Старый солдат и бровью не повел.
     --  Мне она  тоже все рассказала. Долго  говорила о  том, как вы  ловко
воспользовались женщиной,  у которой не все в  порядке с  головой. Думаю, вы
допустили серьезную ошибку, изображая рыцаря  без страха и упрека. Насколько
припоминаю, я предупреждал вас, что не стоит вставать на моем пути, но вы не
захотели прислушаться к моему совету.
     -- Вы грязный негодяй, генерал Паркер, и я вас уничтожу.
     Райан   Мосс  рванулся   к   Фрэнку.   Генерал  жестом  остановил  его,
усмехнувшись со змеиным коварством.
     -- Вы  конченый человек. И, как  все  конченые люди, еще  и впадаете  в
заблуждение, мистер Оттобре. Я могу перепрыгнуть через вас  одним прыжком, и
мне даже не придется отряхивать пыль с брюк. Послушайте, что я вам скажу...
     Он настолько приблизился к Фрэнку, что тот ощутил его горячее дыхание и
брызги слюны изо рта, когда генерал злобно зашипел ему в лицо.
     --  Вы больше и близко не подойдете к  моей дочери, Фрэнк. Я могу взять
вас  за  шкирку,  как котенка, и довести  до того, что  сами станете умолять
убить вас. Если вам небезразлична своя  безопасность, имейте в виду, я держу
в  кулаке  и Елену. Я  в любую  минуту могу  поместить  ее в психиатрическую
клинику и выбросить ключ от двери палаты.
     Он стал обходить Фрэнка вокруг, продолжая рассуждать.
     --  Конечно, вы можете объединиться  и  вместе  выступить против  меня.
Можете выплюнуть  ваш  яд. Но подумайте сами. С одной стороны  -- я, генерал
американской  армии,  герой войны,  военный советник  президента Соединенных
Штатов.  С другой стороны  -- вы  двое,  женщина с  неустойчивой  психикой и
человек, который несколько месяцев провел в сумасшедшем доме после того, как
довел  до самоубийства свою жену. Скажите,  Фрэнк, кто вам поверит?  А кроме
того, все ваши <i>выдумки</i> про меня могут  отразиться  на Стюарте. Думаю,  этого
Елене хочется меньше всего. Моя дочь  все  поняла и обещала мне, что никогда
больше  не попытается увидеться с вами. Того же самого я жду  от вас, мистер
Оттобре, вы поняли? Никогда!</i>
     Старый солдат отступил на шаг, в глазах его светилось торжество.
     --  Чем бы ни  завершилась эта  история,  вы  конченый человек,  мистер
Оттобре.
     Генерал повернулся и  зашагал прочь,  не  оборачиваясь. Мосс  подошел к
Фрэнку. На его лице читалось садистское желание добить поверженного.
     -- Он прав, мистер агент ФБР. Ты конченый человек.
     --  В  этих словах  есть хоть какой-то  смысл. Ты  же никогда  и не был
человеком.
     Фрэнк  слегка отступил,  ожидая  реакции, и  Мосс,  рванувшись к  нему,
уперся в дуло пистолета.
     --  Ну же, капитан, вперед! Дай  мне только повод. Один единственный. У
старика есть прикрытие, а  у тебя нет,  ты  никому  не нужен, ни для кого не
опасен, как бы ни обманывался на сей счет.
     -- Рано или поздно я доберусь до тебя, Фрэнк Оттобре.
     Фрэнк развел руками, как бы соглашаясь.
     -- Все мы во власти господа, Мосс, только  уж  точно не  ты.  А  теперь
отрывай каблуки и ползи за своим хозяином.
     Фрэнк  стоял в  коридоре до  тех пор, пока они  не  ушли.  Потом  сунул
пистолет  в кобуру и прислонился к стене. Медленно сполз по  ней на холодный
мраморный пол и почувствовал, что его трясет.
     Где-то  скрывался   опасный  убийца,   который  мог   совершить   новые
преступления. Он  уже убил  несколько человек  с  неслыханной жестокостью, и
среди них  был  Никола Юло, его лучший друг. Еще несколько  дней назад Фрэнк
отдал  бы все оставшиеся  годы жизни,  лишь бы  написать имя  преступника на
клочке бумаги.
     Теперь всеми его мыслями владела только Елена Паркер, и он не знал, что
делать.

        49

     Лоран  Бедон  вышел из "Кафе  де Пари". Внутренний карман  его  пиджака
топорщился от  пачки  банкнот  по  пятьсот евро.  Ему невероятно  везло этим
вечером. О таком мечтает каждый завзятый игрок в рулетку. Выигрыш на красное
три раза подряд, с самой высокой ставкой! Публика неистовствует, лицо крупье
вытягивается при виде такого небывалого везения.
     Он  отправился  в  кассу  и  принялся  выгребать  из  карманов  цветные
кружочки. Кассир остался невозмутимым при виде суммы выигрыша и распорядился
принести наличные из сейфа, потому что в кассе денег для выплаты не хватало.
     Забирая пластиковый мешок,  оставленный в гардеробе, Лорен подумал, что
если удача посмотрела вдруг в  твою сторону, то может надавать таких пощечин
нищете  -- только  держись.  Он зашел  в  "Кафе  де  Пари", чтобы  скоротать
полчаса, и  за  эти полчаса  возвратил все, что потерял за последние  четыре
года.
     Он взглянул на часы. Нет, не опаздывает.
     Постоял, оглядывая площадь.
     Слева  городское  Казино  сияло всеми  своими  огнями,  подчеркивавшими
барочное жеманство архитектуры. У  входа возвышался  на наклонном постаменте
"БМВ-750",  искусно подсвеченный несколькими  прожекторами.  Это была премия
победителю конкурса <i>chemin</i>-de</i>-fer</i>[72], который должен был состояться вскоре.
     "Отель   де  Пари",   расположенный  напротив,   казался   естественным
продолжением казино, словно они не могли существовать друг  без друга. Лоран
представил себе людей, находившихся там, -- официантов, носильщиков, портье,
клиентов, раздутых от спеси и денег.
     Что же  до него  самого, то дела, похоже, стали складываться,  наконец,
как нужно.  Начиная с игры. С тех  пор,  как завязалось его <i>сотрудничество</i> с
этим американцем, ветер словно переменился. Лоран понял, что этот тип, Райан
Мосс, чрезвычайно опасен -- когда увидел, с какой легкостью тот избавился от
Вадима. Но он оказался  и необыкновенно  щедрым, и пока дело  будет обстоять
так,  все  остальное  можно  отбросить.  В сущности, что нужно  этому Моссу?
Только, чтобы он, Лоран, незаметно сообщал ему новости о расследовании "дела
Никто", всю информацию доступную ему благодаря общению с полицией, дежурящей
на  радио  в  ожидании звонков убийцы.  И эта синекура  уже  принесла Лорану
деньги, которых хватило, чтобы заткнуть не  одну дыру в несчастной лодке его
экономики.
     Он очень расстроился, когда Мосса арестовали по  обвинению  в  убийстве
Роби Стриккера.  И  не  потому, что так уж переживал за  того  или  другого.
Американец  был явным психопатом и,  если честно, то самое подходящее  место
для такого фанатика --  за крепкими решетками тюрьмы "Рокка".  Ну, а плейбой
Стриккер тоже был негодяем, которому просто повезло родиться от одной шлюхи,
а не от другой, вот и все. Наверное даже отец не заметит его отсутствия.
     <i>Requiescat</i> come</i> cazzo</i> gli</i> pare</i>[73]. Аминь.
     Такую эпитафию Роби Стриккеру сочинил Лоран Бедон.
     Он  только  потому и пожалел об аресте Мосса, что  из курятника пропала
курица, которая несла золотые яйца. Живейшая озабоченность утратой спонсора,
как  он  про  себя  называл  американца,  приглушила  опасение  о  возможном
обвинении  в сообщничестве.  Непохоже, что  этот  тип  из тех, кто  запросто
расстегнет  пуговицы.  Полицейским  придется  семь  потов   спустить,  чтобы
вытянуть из  него хоть что-нибудь. Мосс был очень твердым орешком,  особенно
если учесть,  что  за ним  стоял  другой, генерал  Паркер, отец  той  убитой
девушки.  Вот  он  действительно  важная   шишка.  Конечно  же,  именно  ему
принадлежал кошелек, которым пользовался Мосс, торопясь наполнить его всякий
раз, как только несчастный Лоран опустошал.
     В любом случае  Лоран встретил освобождение Мосса из тюрьмы  со вздохом
облегчения и новыми надеждами. Надежды эти превратились в настоящий восторг,
когда  он получил  второе  электронное письмо,  подписанное, как  и  первое,
"Американский дядюшка", и приглашавшее на свидание.
     Лоран  даже  не задумался, а  что же Моссу нужно от  него теперь, когда
убийца  разоблачен.  Важно одно --  лишь бы  не прервался постоянный  приток
денег в его карманы.
     Он  все не  мог забыть  о подозрении в глазах Мориса, когда выплачивал,
наконец, ему свой долг. Тот смотрел так, будто деньги, которые Лоран швырнул
ему  на  стол в служебном помещении "Бурлеска" --  жалкого ночного  клуба  в
Ницце, заполненного дешевыми проститутками -- были фальшивыми.
     Если  Морис  и  полюбопытствовал  про  себя,  откуда  эти   деньги,  то
спрашивать все же не стал.
     Лоран ушел  с  высокомерной миной на лице, обойдя Вадима, у которого на
носу еще держались пластыри в память  о встрече с капитаном Моссом.  Теперь,
поняв,  что у него  появился покровитель  поопаснее их  самих,  эта  парочка
перестала относиться к Лорану с прежним презрением.
     Месье Бедон  заплатил. Месье  Бедон свободен. Месье  Бедон посылает вас
всех в задницу. Месье Бедон покидает этот дерьмовый притон.
     Лоран  поправил пластиковый мешок, висевший  через  плечо, и пересек по
диагонали площадь, направляясь в парк напротив казино.
     Вокруг  было людно. История серийного убийцы, бродящего по Монте-Карло,
привлекла сюда неимоверное число не только обычных туристов, журналистов, но
и  просто  зевак. Оживление царило,  как в  лучшие времена, хотя --  вот  уж
диалектический  каламбур! -- все это кипение жизни было порождено дуновением
смерти.
     Повсюду  только и  говорили  о месье Никто.  В газетах,  на  радио,  по
телевидению, за открытыми окнами гостиных...
     Он вдруг  представил себе Жан-Лу. И  при  всем своем цинизме не мог  не
содрогнуться. Жить столько времени бок о бок с  человеком, который  способен
на такое... При одной лишь мысли о его зверствах вздрагивали люди куда более
толстокожие, чем Лоран.
     Сколько же  человек  он убил? Восемь...  Нет, девять, если считать  еще
этого несчастного комиссара Юло. Черт побери. Настоящая мясорубка, и устроил
ее  красавец-парень  --  зеленоглазый,  с  теплым,  проникновенным  голосом,
скромный,  едва  ли не  застенчивый,  какого,  казалось  бы, должны  были бы
преследовать толпы женщин, а не полиция всей Европы.
     Лоран вспомнил, что именно он заставил Жан-Лу начать карьеру диджея. Он
привел  талантливого новичка на радио, а  потом бессильно смотрел,  как  его
самого оттесняют.
     Теперь и тут все менялось.
     Бикжало,  похоже,  раздавленный  всей  этой  историей,  был  решительно
отстранен от руководства радио, курил одну за другой свои русские папиросы с
непонятными надписями  на  пачках,  и  казалось,  сам говорил на  языке этих
надписей. Президент  спросил Лорана,  не  возьмется ли  он  вести  "Голоса".
События, похоже, не  убавили интереса публики к  передаче,  напротив,  число
слушателей  росло  благодаря болезненно-алхимическому  воздействию  кровавых
событий.
     Ладно, засранцы, что же теперь не зовете вашего Жан-Лу Вердье?
     Он  же,  Лоран,  продал  на вес  золота  эксклюзивное  интервью  одному
еженедельнику,  а также  получил весьма кругленький аванс за экспресс-книгу,
над  которой уже  начал  работать, назвав ее  "Моя жизнь с Никто".</i>  А  потом
случился, вот только что, этот неожиданный выигрыш в "Кафе де Пари". И между
тем еще вечер ...
     То обстоятельство, что Жан-Лу все  еще оставался на свободе,  нисколько
не тревожило Лорана.  Парень не  представлял  больше никакой  проблемы.  Как
говорила  полиция, его арест -- дело нескольких часов. Да и где мог скрыться
человек, фотографии которого красовались во всех газетах и имелись у каждого
полицейского отсюда до Хельсинки.
     Звезда Жан-Лу закатилась навсегда.
     Теперь всходило солнце Лорана Бедона.
     Он  даже  обнаружил,  к  немалому  удивлению,  что  ему  нет совершенно
никакого  дела  до Барбары.  Пусть  она цепляется за своего полицейского, за
этого сторожевого пса.  В былой  привязанности к девушке Лоран  видел теперь
некий  символ своего  падения --  самое  главное,  чего жизнь  лишила  его в
трудную минуту.
     Теперь  он водрузился на свой крохотный трон и мог сам  решать --  "да"
или "нет".  Единственное, чего  ему  хотелось бы, если  б он мог еще чего-то
желать,  так  это  увидеть, как Барбара возвращается к нему, поджав хвост, и
признается, что была дурой,  оставив его. Хотелось бы услышать ее  униженный
голос, умоляющий простить и позволить вернуться...
     И все  это лишь для того, чтобы иметь отличную возможность бросить ей в
лицо правду: она ему теперь не нужна. И никогда больше не будет нужна.
     Он  опустился  на скамейку в  пустынной и  самой тенистой части  парка.
Закурил сигарету и откинулся на спинку,  оглядывая окружающий мир с чувством
победителя
     Вскоре за  его спиной возник человек, подошел и сел рядом. Повернулся и
посмотрел  на него. Его  безжизненные, как у  чучела, глаза,  внушали Лорану
страха. Для него этот человек означал лишь одно -- новые деньги.
     -- Здравствуйте, Лоран, -- сказал человек по-английски.
     -- Здравствуйте. Рад видеть вас снова на свободе, капитан Мосс.
     Тот игнорировал его слова и сразу перешел к главному.
     -- Принесли то, что я просил?
     Лоран снял мешок с плеча и положил на скамейку,.
     -- Вот.  Не все, разумеется. Я выбрал  наугад. Если бы вы  сказали, для
чего вам это нужно, я мог бы...
     Райан  Мосс жестом прервал его.  Пропустив вопрос мимо ушей, он положил
рядом дешевый чемоданчик.
     -- Здесь то, о чем мы договорились.
     Лоран схватил чемоданчик и переложил себе на колени. Щелкнул  замками и
приподнял крышку. В полутьме увидел: все дно выложено пачками банкнот. Лоран
подумал, что они светятся лучше любого прожектора.
     -- Хорошо.
     -- Не пересчитаете? -- с легкой иронией поинтересовался Мосс.
     -- Вы ведь не можете проверить то, что принес я, и было бы бестактно не
ответить доверием на доверие.
     Капитан  Райан   Мосс   поднялся.   Обмен   был  завершен.  Разумеется,
удовольствие от  взаимного общения  было для обоих  не  столь  велико, чтобы
продлить встречу.
     -- До свиданья, месье Бедон.
     Лоран, не поднимаясь, ответил на приветствие.
     -- До свиданья, капитан Мосс. Всегда приятно иметь дело с вами.
     Он   сидел  на  скамейке,  глядя  на  атлетическую  фигуру  американца,
удалявшегося  своим твердым  шагом. Гражданская одежда не  скрывала  военной
выправки.  Лоран  сидел,  пока тот не  исчез из  виду. Он был  в  прекрасном
настроении.  Вечер  определенно  оказался  плодотворным. Сначала  выигрыш  в
Казино,  а  теперь и  этот непустой  чемоданчик... Как  говаривали  старики,
деньги идут к деньгам.
     Лоран был уверен, что так пойдет и дальше.
     Пусть время течет себе спокойно. Час за часом, день за днем.
     Как  говорится, даже если часы стоят,  то дважды в сутки  они все равно
показывают верное время. А  его часы  не  только  не  стояли, но  показывали
лучшую пору.
     Он  поднялся и  взял  чемоданчик,  весивший  значительно меньше  мешка,
который  он  вручил Моссу, но  <i>казавшийся</i>  намного тяжелее. Постоял недолго,
раздумывая. Сегодня  хватит экспериментов с "Кафе де Пари".  Нельзя  слишком
многого  требовать  от  фортуны в один  день.  Сюда, на площадь Казино,  его
подвез Жак, звукооператор. Теперь он мог взять такси или спуститься к гавани
пешком, выпить стаканчик-другой в "Старз-энд-барз", забрать свою новехонькую
машину с подземной  парковки возле радио и  вернуться в  Ниццу.  Конечно, не
"порше",  его  мечта, но  это  уже  вопрос  времени  --  надо  лишь  немного
подождать. Все-таки лучше, чем ездить на работу в общественном транспорте из
своей  новой квартиры недалеко от площади Пеллегрини в  районе Акрополис  --
скромной,  но  со  вкусом  отделанной,  какую  он только что снял. По иронии
судьбы она находилась недалеко от прежней, которую у него отнял Морис, чтобы
черти его побрали.
     Он взглянул на часы. Еще рано, а впереди длинная ночь.
     Лоран Бедон  не спеша направился к "Отель де Пари". Он шел легким шагом
человека,  устремленного в будущее,  полагая, что еще успеет придумать,  как
поинтереснее провести остаток вечера.

        50

     Реми Бритичер надел шлем и поднял ногой подпорку мотоцикла. Хотя дорога
шла  под  гору,  ему не  стоило  никакого  труда  удерживать  свой  "Пегас".
Возбуждение, какое он ощущал, позволило  бы  ему удержать "априлию"  и одной
ногой.  Он оставил  мотоцикл на площади Казино на  специальной мотоциклетной
парковке у отеля "Метрополь".
     Приподняв  козырек,  Реми наблюдал за "клиентом", который шел по парку,
приближаясь к фонтану. Реми был не  новичком в подобного рода слежке. Обычно
он действовал в других местах -- в казино Ментона или Ниццы, например, или в
других игорных домах, их  на побережье сколько угодно. Иногда добирался даже
до Канн. Монте-Карло в  этом отношении было запретной зоной. Слишком опасно,
слишком  мало путей отхода и  слишком много  полиции вокруг. Реми  прекрасно
знал, что кроме обычных  клиентов, в зале находилось  и немало полицейских в
штатском.
     В этот вечер  он был здесь простым туристом. Приехал полюбопытствовать,
посмотреть, кого  привлекла в Княжество история серийного убийцы, что бродит
по городу. Он зашел  в  "Кафе де Пари" случайно и только по привычке обратил
внимание на этого наглого типа с  лицом  сифилитика, который взял подряд три
ставки на колесе, показав задницу национальной лотерее.
     Реми незаметно  прошел за  ним к кассе  и увидел, что внутренний карман
пиджака  у  этого  типа заметно  растолстел. И потому  вечер  отдыха  тотчас
превратился для Реми в трудовой вечер. Вообще-то он работал на окраине Ниццы
механиком  в мастерской, где занимались тюнингом  мотоциклов.  Он  настолько
хорошо  разбирался в  двигателях,  что месье  Катрамбон,  его  работодатель,
закрыл  глаза на  его былые  проступки. И действительно, в свое  время  Реми
пришлось пару раз  посидеть  в тюрьме для несовершеннолетних как  раз за то,
что  он  собирался  сделать  сейчас  и  что  можно было  бы  назвать  просто
глупостью.  Но тогда это были юношеские приключения, не совсем удачные из-за
ощутимого недостатка опыта. Пока же, к счастью, обошлось  без  пребывания  в
отечественных тюрьмах.  По нынешним временам  кража в  общественном месте не
считалась  тяжким грехом, и Реми  был достаточно умен, чтобы не использовать
оружие  во время  своих  "рабочих  контактов", как  он  называл это.  Короче
говоря, игра стоила свеч.  Достаточно было иметь голову на плечах,  а вторая
зарплата никогда никому не мешала.
     Всякий раз, когда он <i>чувствовал,</i> что сегодня его  вечер, он отправлялся
бродить по казино, высматривая одиноких игроков, которым  удавалось выиграть
крупную  сумму.  Он  шел за ними на улицу  и потом преследовал на мотоцикле.
Хуже, если они уезжали на машине. Тогда  он провожал  их до самого  дома,  и
если водитель въезжал прямо в гараж, то ничего не попишешь -- он оставался с
носом -- смотрел, как машина  исчезала за оградой или уезжала вниз,  включив
красный стоп-сигнал, словно показывая ему: вечер пропал даром.
     Если же машина останавливалась  на дороге  возле  дома,  уже лучше.  Он
настигал свою  жертву,  когда  та  искала  ключи у  дверей. Все  происходило
моментально. Он со шлемом на голове возникал рядом, держа руку во внутреннем
кармане куртки,  и человек, естественно, пугался и выкладывал деньги. Рука в
кармане могла быть блефом, а могла  <i>и в самом деле</i> держать  пистолет. Деньги
же, как правило, оказывались, не такими  большими, чтобы рисковать из-за них
жизнью.  Затем следовало  быстрое бегство на мотоцикле -- и все. Не сложнее,
чем снять деньги с банкомата.
     Если  же "клиент" отправлялся домой пешком,  достаточно  было дождаться
удобного  момента  --  выбрать  место, где мало  машин,  мало  света  и  нет
поблизости ищеек, а потом все происходило точно так же.  Более того, нередко
еще быстрее.
     Поскольку  его  интересовали главным образом  люди,  посещавшие казино,
Реми  не  раз  спрашивал  себя:  может,  в  этом  по-своему  проявляется его
пристрастие к  игре, может, это  какая-то  извращенная форма  зависимости от
зеленого стола со всеми его атрибутами. В  конце концов он пришел к  выводу,
что  может   считать  себя   своего  рода  целителем  для  страдающих  такой
зависимостью, живым доказательством, что нечестно нажитое впрок не идет.
     Словом, устраивал что-то вроде отпущения грехов самому себе.
     А что он -- всего лишь обычный уголовник, ему и в голову не приходило.
     Реми включил зажигание, и двигатель "априлии" сразу же мягко заработал,
зарокотав глухо,  но в  полную  силу, даже  на  минимальных  оборотах.  Реми
понадеялся, что его "клиент" не отправится на  стоянку такси  рядом с "Отель
де  Пари". Тогда задача  упрощалась:  человек,  берущий, такси,  уж точно не
скроется  в своем  гараже. Однако  могло случиться и по-другому, как  бывало
довольно часто. Игроки с деньгами обычно плохо  тратили  свой  выигрыш, чаще
всего  оставляли  его  в  каком-нибудь ночном  клубе,  каких  в  Ницце  было
невероятно  много --  по сути  это легализованные  публичные  дома. Тут  они
платили за выпивку всем кому попало и в конце концов предлагали какой-нибудь
шлюхе за минет в  отдельном  номере сумму, на которую семья из  трех человек
могла  бы жить целую неделю. Реми  просто жаль  было, когда  удачный выигрыш
пропадал в горле какой-нибудь минетчицы.
     Приподняв  ногой педаль передачи,  он  поставил на первую и тронулся  с
места  наперерез  человеку, который в  этот  момент  переходил площадь возле
центральной  клумбы. Тут  Реми остановился, опустил мотоцикл  на  подпорку и
наклонился, будто  хотел  что-то проверить в заднем  багажнике.  Человек,  к
счастью,  миновал единственное  на  стоянке  такси.  Если  он  направится  в
Сен-Дево, это  было  бы  невероятной  удачей.  В  том районе пешеходов мало,
особенно в такой час, и все можно проделать по-быстрому, а  потом свернуть в
сторону Ниццы и исчезнуть в одном из трех карнизов.[74]
     Реми как-то особенно загорелся этим неожиданным приключением. Он прошел
за  своей  жертвой  в  парк.  Мотоцикл  оставался совсем  близко.  Реми  мог
обработать жертву в полутемном  месте, в считанные  секунды вскочить на свои
колеса и мигом испариться.
     Он  увидел,  как человек  опустился  на скамью, потом  почти  сразу  же
появился другой, приблизился и сел рядом. Реми наблюдал нечто странное. Тот,
кого он  преследовал, с лицом  покойника,  отдал  другому пластиковый мешок,
висевший на плече, в обмен на чемоданчик-"дипломат".
     Явно запахло  жареным. Или наоборот -- весьма аппетитно, в  зависимости
от  того, как посмотреть. Вполне  вероятно, что  чемоданчик содержал  что-то
ценное. Если  так, то  приятная возможность присоединить  его  содержимое  к
деньгам, полученными, как Реми видел, в "Кафе де Пари", позволила бы занести
в его личную книгу рекордов Гиннеса самое крупное поступление.
     Когда обмен был завершен, и  мужчины  расстались,  Реми упустил момент.
Справа подошла группа  людей, направлявшихся в казино, и он размышлял, стоит
ли рисковать. Даже если его жертва позовет на помощь,  в чем  он сомневался,
никто не станет ввязываться в эту историю. При ограблении люди, как правило,
тотчас оказываются необычайно  заняты своими совершенно неотложными  делами.
Не случайно на  курсах самообороны учат, что  если  вы оказываетесь  жертвой
ограбления, никогда  не следует кричать "Держите вора!" Это волшебные  слова
-- вы тотчас увидите спины поспешно  удаляющихся  прохожих. В  таком  случае
гораздо  лучше кричать "Пожар!",  тогда все сразу обернуться -- поглазеть на
тех, кто спешит на помощь.
     Реми прекрасно знал: герои не рождаются в капусте. Всегда может найтись
исключение, подтверждающее правило, и решил не рисковать.
     Он  вернулся  к  мотоциклу  и  поехал  по авеню де Бозар,  стараясь  не
упустить из виду "клиента".  Тот направился по  красивой авеню Монте-Карло с
видом на море, а потом вышел на авеню Остенде. Следовать  за ним было совсем
нетрудно.
     Если б  не  надо  было держать  руль, Реми с удовольствием бы  потер бы
руки.  Эта часть  дороги особенно пустынна.  Идеальные условия  для звериной
охоты за повседневным пропитанием.
     Реми   ехал  медленно,   на   второй  передаче,  с  открытым  шлемом  и
расстегнутой молнией  на  легкой кожаной  куртке, словно  обычный  турист на
мотоцикле, которому  хочется  насладиться  свежим воздухом  теплого  летнего
вечера.
     Вот он, его "клиент". Идет не  спеша, покуривая сигарету. Очень хорошо.
Вот он перешел на другую сторону дороги и теперь идет по той же стороне, что
и  Реми.  И  даже  чемоданчик  держит  в  левой  руке  -- очень  удобно  для
мотоциклиста.   Реми   не   верил  своим  глазам,  увидев,  как  удачно  все
складывается. Если  бы  он  сам  выбирал условия, то  не  придумал бы ничего
лучше.  Он  решил,  что у  его  "клиента"  в этот  вечер  удача  определенно
закончилась с выигрышем в "Кафе де Пари".
     Значит, решил Реми, можно действовать не  так осторожно, как обычно.  С
другой стороны,  если не  пойдешь  на вокзал, в поезд не сядешь,  как  любил
повторять его хозяин, бородач месье Катрамбон.
     Реми  глубоко  вздохнул и решил,  что пора. Нацелил переднее  колесо на
поребрик и, приподняв руль, помог мотоциклу преодолеть это препятствие.
     И поехал  по тротуару  за своей жертвой,  которая как раз в этот момент
выбросила окурок. Нужно было спешить, а не то человек переложит чемоданчик в
другую  руку.  Реми резко  прибавил  скорость и  вплотную подъехал  к жертве
сзади.  Услышав  шум  двигателя,  человек  невольно  обернулся.  Кулак  Реми
пришелся в левую скулу, где-то между носом и ртом.
     Бедняка,  наверно, скорее  от  удивления, нежели  от  удара,  упал,  но
чемоданчика из рук  не выпустил. Реми остановил мотоцикл  и  быстро,  словно
кот, соскочил с него. Свой  мотоцикл  он уже давно  переделал так, чтобы при
отпускании подпорки двигатель не выключался, а работал по-прежнему.
     Реми приблизился к  лежавшему на  земле  человеку,  держа  левую руку в
кармане и слегка оттопыривая куртку.
     -- Не двигаться, или ты покойник.
     Он опустился рядом с жертвой, залез во внутренний карман его пиджака  и
достал  нетронутую пачку  банкнот.  Он действовал  довольно  грубо,  так что
подкладка порвалась. Даже не взглянув на  деньги, он сунул их в свою куртку.
Затем встал и протянул руку человеку, лежавшему на земле.
     -- Отдай чемодан.
     У этого  тощего  типа и  без  того был  болезненный  вид,  а  теперь, с
окровавленным носом, казалось, он уже совсем готов отдать  богу душу. Кто бы
мог подумал, что он способен оказать сопротивление?
     Все произошло  так быстро, что Лоран даже не  успел ничего  понять.  Но
когда до него дошло, наконец, что этот  тип в кожаной куртке  грабит его, он
вскочил на ноги и ударил негодяя чемоданом по шлему.
     Реми  подумал,  что  у  него   не  все  дома.   Это  была   всего  лишь
непроизвольная реакция, а не  попытка защититься. Паника -- и ничего больше.
Если  бы вместо удара по шлему, отчего  Реми лишь слегка покачнулся, Лоран с
такой же силой ударил бы ему между ног, то наверняка раздавил бы Реми яйца.
     Реми  был сильным парнем,  куда сильнее своей  жертвы. Он снова  ударил
человека  в  лицо.  Услышал, как  хрустнул  зуб.  Не будь  у  Реми  защитных
перчаток, он сам поранился бы.
     Поблизости, к счастью, не было пешеходов, но навстречу проехала машина.
Кто-то  из пассажиров обернулся в окошке.  Если он понял, что происходит, то
может  сообщить  полицейским  на площади Казино. Дело  могло  принять плохой
оборот. Надо сматываться.
     "Клиент" между тем крепко держал свой чемоданчик. Но удары основательно
подкосили его,  из носа  вовсю текла  кровь, заливая пиджак и  рубашку,  а в
глазах стояли слезы от боли и ярости.
     Реми схватил чемоданчик за  ручку  и рванул со всей силой,  но так и не
смог  отнять.  Задерживаться,  однако,  было  уже опасно;  он  повернулся  и
направился к мотоциклу. И тут его жертва нашла силы -- возможно, от отчаяния
-- наброситься на Реми сзади, схватить за шею и повиснуть не нем.
     Реми попытался сбросить человека, но не сумел.
     Тогда он изо всей  силы ударил его локтем  в  живот. Почувствовав,  как
рука утонула в чем-то  мягком, а висевший на нем человек шумно засипел, Реми
подумал, что такой звук бывает, когда лопается воздушный шарик.
     Когда  тяжесть  спала с его  плеч, он обернулся и  увидел, что  человек
сложился  пополам, держась  обеими руками за  живот. И  тогда  Реми даже  не
ударил, нет, просто слегка двинул его ногой в плечо.
     Человек  навзничь опрокинулся с тротуара  на проезжую часть -- и угодил
прямо под  колеса огромного  темного лимузина,  неспешно катившего  по авеню
Остенде.
     Лорана Бедона отбросило  на другую  сторону  дороги с перебитым тазом и
сломанной ногой. Голова его ударилась о каменный поребрик тротуара.
     Он умер мгновенно.
     Он  не  услышал  шума  мотоцикла,  уносившегося  на  бешеной  скорости,
истеричного   крика   женщины,   визга   тормозов   другой   машины,   резко
остановившейся,  чтобы не наехать на бездыханное тело,  лежащее на  дороге в
луже крови, которая медленно растекалась по асфальту.
     Случай,  одинаково насмехающийся  как над живыми, так  и над  мертвыми,
поднял внезапный порыв ветра. Тот принес и жалостливо опустил на лицо Лорана
газетный лист, как бы желая  скрыть от окружающих ужас его смерти. По иронии
судьбы именно в этот вечер, когда Лоран Бедон наконец ощутил себя человеком,
на  его  безжизненное  лицо легло лицо  Жан-Лу,  изображенное в  натуральную
величину на первой полосе "Нис Матэн".
     Ниже чернел заголовок, подчеркнутый красной линией.
     Он гласил: <i>Настоящее лицо Никто</i>.

        51

     Фрэнк уныло посмотрел на  пачку телеграмм, лежавших на письменном столе
в  кабинете, где раньше работал Никола Юло. Находясь тут,  он не мог так или
иначе не ощущать присутствия друга, ему все время казалось, будто стоит лишь
обернуться, и он увидит его стоящим у окна.
     Фрэнк  подержал пачку в руках, прокрутив ее, словно колоду  карт. Потом
все же  быстро  просмотрел одну  за  другой  телеграммы, но не нашел  ничего
существенного.
     Суть в том, что они по-прежнему сидели по уши в дерьме.
     Прошло первое  радостное  возбуждение,  когда выяснилось, кто же  такой
Никто, и  больше ничего не изменилось. Даже через двое суток,  зная, <i>кто он</i>,
они, при всех усилиях, так и не смогли обнаружить, <i>где он скрывается.</i>
     По его следам было направлено столько сил, что и не припомнить что-либо
подобное  прежде.  Полиции всех пограничных стран были подняты  по  тревоге,
работали все секретные службы, все специальные ведомства и особый отдел ФБР,
занимавшимся  крупными   уголовными  преступлениями.   В   Европе   не  было
полицейского,  у которого не  имелось  бы на  руках целой серии  фотоснимков
Жан-Лу -- и обычных, и преобразованных с помощью компьютера на случай,  если
тот  изменит  свою  внешность...  На  дорогах,  в  портах  и  аэропортах  --
общественных и  частных  -- были установлены  контрольные посты. Не было  ни
одной машины,  ни одного самолета,  ни  одного судна, пассажиры  которых  не
проходили бы самой тщательной проверки.
     Вся   Южная  Европа   была  обследована  пядь   за   пядью.  В  поисках
использовались  все  известные  средства  охоты  на   человека.  Для  поимки
преступника, который произвел  такую сенсационное впечатление, требовалась и
столь  же впечатляющая демонстрация  сил. И тут стало  ясно, как  велико  на
самом  деле  значение  Княжества  Монако.  Кто-то,  возможно, и  считал  его
опереточным  государством, но суждение это было сколь поспешным,  столь же и
ошибочным.
     И все же они до сих сидели с пустыми руками.
     Жан-Лу Вердье, или как там еще зовут этого дьявола, словно  улетучился.
Как  ни   парадоксально,   но  это   в  какой-то  мере  оправдывало  полицию
Монте-Карло. Если этот человек мог держать всех под угрозой, если до сих пор
никто не сумел надеть ему на запястья пару  браслетов, это означало, что они
имеют  дело с человеком, интеллект которого намного</i> выше среднего. Отдельные
неудачи до сих пор так или иначе  были оправданы. Принцип "на  миру и смерть
красна"  можно  было  с  немалой долей  убедительности применить  и  к  этой
коллективной  облаве. Фрэнк  подумал, что еще немного, и отчаяние вынудит их
обратиться даже к медиуму, лишь бы получить хоть какой-то результат.
     Дом, где жил Жан-Лу, там наверху, в Босолей, был практически перевернут
сверху  донизу  и  тщательно  обыскан,  но  так  и не  дал ни  единого, даже
крохотной зацепки.
     Удалось узнать кое-что о  его прошлом, продолжив  расследование Юло, --
благодаря  номеру телефона, который Морелли раздобыл по его просьбе.  Сторож
на кладбище в  Кассисе  подтвердил,  что  разговаривал  с Никола  о поместье
"Терпение" и о том, что в  нем произошло.  Они  поняли, что вероятно, именно
там, на кладбище, комиссара нашел и похитил убийца.
     С помощью французской  полиции выясняли, кто такой Марсель Легран, пока
не уткнулись  в глухую стену. Легран  в  прошлом был  сотрудником  секретных
служб, и на его досье стоял штамп "особо секретно".  Фрэнк невольно подумал,
что французские спецслужбы расстаются  со своими секретами не так легко, как
Пьеро.
     Им удалось узнать  лишь, что в какой-то момент Легран ушел в отставку и
уехал  в Прованс, где замкнулся  в  полном  уединении.  Были  пущены  в  ход
сложнейшие  дипломатические приемы и задействованы секретные государственные
службы, чтобы обойти кое-какие препятствия и  разрушить кое-какие стены.  Но
если  Легран представлял  для кого-то  скелет  в шкафу, то  было  бесполезно
убеждать этого "кого-то" открыть шкаф.
     С  другой стороны  ничем  нельзя было  пренебрегать,  касалось  ли  это
прошлого или настоящего. Оставаясь на свободе, Никто представлял смертельную
опасность для любого, кто соприкоснется с ним.
     Сначала  он убивал в пылу  своего безумия, но при  этом следовал  неким
четким схемам.  Теперь же он  воевал, чтобы  выжить, и любой человек был для
него врагом. Легкость,  с какой он избавился  от трех агентов в  своем доме,
многое  говорила о  его возможностях. Это был не просто безобидный диджей  с
радио,  красавец  парень, привыкший  выдавать в  эфир музыку  и  отвечать на
вопросы слушателей. При необходимости он превращался в первоклассного воина.
Трупы трех  агентов  полиции,  отлично  подготовленных  бойцов,  убедительно
подтверждали это.
     Все эти дни Фрэнк всячески старался отодвинуть подальше  мысли о Елене,
но не получалось. Он ощущал ее отсутствие столь остро, что испытывал едва ли
не физическое  страдание,  а сознание,  что она  по-прежнему в  плену  этого
жалкого ничтожества, ее отца,  порождало чувство бессилия, из-за чего у него
постепенно ослабевали  все  тормоза. Единственное,  что удерживало Фрэнка от
того, чтобы отправиться  к  Елне домой, вцепиться генералу Паркеру в горло и
задушить его, было понимание, что это лишь ухудшит ситуацию.
     <i>Вот  и  сижу тут. И больше ни на  что  не способен. Сижу за столом и не
представляю, с чего начать охоту за своими призраками.</i>
     Он открыл ящик письменного  стола и положил  туда пачку телеграмм, хотя
так  и  хотелось  выкинуть их  в корзину для бумаг.  И тут заметил  дискету,
которую  принес сюда, когда начал работать в этом кабинете. На  этикетке его
почерком  было написано  "Купер".  В суматохе  последних дней он  совершенно
забыл о  телефонном  разговоре с  Купером  и  о слежке,  которую тот  просил
установить за этим типом, адвокатом Гудзоном Маккормиком.
     Неподходящий был  момент  для подобной  просьбы, но  он должен  был  ее
выполнить. Ради  Купера,  в  память о  том, что они  пережили  вместе, чтобы
засадить под замок Джеффа и Осмонда Ларкиных.
     Фрэнк нажал кнопку переговорника и вызвал Морелли.
     -- Клод, не заглянешь ли ко мне?
     -- Как раз собирался. Иду.
     Через несколько мгновений инспектор вошел в кабинет.
     -- Хочу опередить тебя, есть важная новость... Лоран Бедон мертв.
     Фрэнк подскочил на стуле.
     -- Когда?
     -- Сегодня ночью.
     Морелли  выставил  вперед  руки, как бы  останавливая  поток неизбежных
вопросов.
     --  Нет, ничего  общего  с  нашей  историей. Бедняга  умер,  когда  его
пытались ограбить. Он выиграл  крупную сумму в "Кафе де Пари" вчера вечером,
и какой-то  воришка на мотоцикле попытался отнять у него деньги, недалеко от
площади Казино. Бедон, видимо, сопротивлялся,  упал на проезжую часть,  и на
него наехала машина. Вор умчался на мотоцикле.  Если номер, записанный одним
свидетелем, верный, возьмем его быстро.
     --  Да, но ведь это еще один покойник из числа связанных с нашим делом.
Господи боже мой, будто какое-то проклятье висит над нами...
     Морелли разрядил обстановку, сменив тему разговора.
     -- Ладно, оставим в стороне это печальное событие. Что ты хотел сказать
мне?
     Фрэнк вспомнил, зачем позвал его.
     -- Клод, нужна твоя помощь.
     -- Слушаю.
     -- Дело, не связанное с нашим. Найдется у тебя свободный человек, чтобы
установить слежку за одним подозрительным типом?
     --  Ты  ведь  знаешь,  в  каком  мы сейчас  положении.  Даже  живодеров
привлекли к работе...
     Фрэнк бросил на стол дискету.
     -- Тут фотография и имя. Он может быть связан с расследованием, которое
мы  с моим напарником  вели в Америке.  Это адвокат, официально  находится в
Монако для участия в регате.
     -- Наверное речь  идет о "Гран-Мистрале". Тяжелый случай. Порт Фортвьей
забит судами.
     --  Не  знаю, ничего  в этом  не понимаю. Этот тип  -- адвокат крупного
наркодилера, которого мы взяли некоторое  время тому  назад. Есть  основания
полагать, что он не просто адвокат, и  здесь, в Княжестве, не ради регаты. Я
понятно объяснил?
     Морелли подошел к письменному столу и взял дискету.
     -- Хорошо, посмотрю,  что  можно сделать,  но  сейчас скверный  момент,
Фрэнк. Ну, да не мне тебе объяснять.
     -- Да, действительно скверный момент... Полная тишина?
     -- Полная  тишина. Все молчит. После вспышки  света, мы  снова в полном
мраке  охотимся  за  тенями. Полиция  половины  Европы бегает за собственным
хвостом, как говорил комиссар Юло...
     Фрэнк закончил фразу:
     -- ...а под хвостом лишь дырка от задницы.
     -- Совершенно верно.
     Фрэнк откинулся на спинку кресла.
     --  И  все же,  если  хочешь знать  мое ощущение... обрати  внимание, я
говорю о простом ощущении..
     Он  помолчал. Выпрямился  в  кресле и  поставил  локти на стол. Морелли
опустился  в кресло рядом, ожидая.  Он  уже знал  по  опыту, что к ощущениям
американца следует прислушиваться весьма внимательно.
     -- По-моему,  он еще здесь. Поиски  по  всему света ни хрена  не  дают.
Никто не уезжал из Княжества Монако!
     Морелли хотел было возразить, но тут  зазвонил телефон. Фрэнк посмотрел
на аппарат, словно над ним висел вопросительный  знак. После третьего звонка
он взял трубку. И услышал взволнованный голос телефонистки.
     -- Мистер Оттобре, это он</i> у телефона! И срочно просит вас!
     Фрэнку показалось, будто кто-то засунул ему в желудок насос. Сейчас мог
быть только один человек, о котором достаточно было сказать всего лишь "<i>он</i>".
     -- Давайте. И запишите.
     Фрэнк нажал кнопку громкой связи, чтобы Морелли тоже слышал, и властным
жестом указал ему на аппарат.
     -- Алло?
     Последовали  несколько  секунд  молчания,  потом  в  кабинете  раздался
знакомый голос.
     -- Алло, говорит Жан-Лу Вердье...</i>
     Морелли вскочил  с кресла, будто оно  вдруг раскалилось. Фрэнк, крутя в
воздухе пальцем, указывал на телефон. В ответ Морелли сжал  кулак с поднятым
большим пальцем и выбежал из комнаты.
     -- Да, это Фрэнк Оттобре. Ты где?
     Опять тишина, и снова прозвучал теплый, проникновенный голос диджея.
     <i>-- Хватит пустой болтовни. Мне не нужен кто-то, кто хочет поговорить со
мной. Мне нужен тот, кто выслушает меня. Будешь, перебивать, брошу трубку...</i>
     Фрэнк  промолчал.  Что угодно, лишь бы Жан-Лу  оставался  у телефона, а
люди внизу успели бы засечь номер.
     <i>-- Ничего не изменилось. Я -- некто и никто, и ничто не остановит меня.
Поэтому бесполезно разговаривать  со  мной. Все как прежде.  Луна и  ищейки.
Ищейки и  луна.  Только  музыки  больше  не будет.  Я все  еще  здесь, и  ты
прекрасно знаешь, что я делаю. Я убиваю...</i>
     Связь прервалась. В тот же момент в комнату влетел Морелли.
     --  Мы  засекли  его,  Фрэнк. Он звонит с мобильника. Машина внизу.  Со
спутниковой связью.
     Фрэнк вскочил и бросился по коридору  вслед за Морелли.  Они  понеслись
вниз по  лестнице, перескакивая через четыре  ступеньки. Едва не сбив с  ног
двух агентов, поднимавшихся навстречу, пулей вылетели во двор.
     Не успели захлопнуться дверцы  машины, как она сорвалась с места. Фрэнк
увидел  за рулем того же  агента,  который вел  машину в то утро,  когда был
обнаружен труп Аллена Йосиды. Это был  отличный водитель,  и  Фрэнк  был рад
встрече с ним.
     Агент в штатском, сидевший впереди, смотрел на карту города на мониторе
перед  ним. Посередине  широкой дороги  на берегу  моря видна  была  красная
точка.
     Морелли и Фрэнк с заднего сиденья, стараясь не мешать друг другу,  тоже
всматривались  в  дисплей.  Агент  указал  пальцем  на  красную  точку:  она
перемещалась.
     -- Это мобильник, с которого сделан звонок. Нашли по спутниковой связи.
Он  в Ницце, примерно на  площади Иль де Боте[75]. Нам повезло,  это ближе к
нам. Сначала он стоял, теперь движется, но судя по скорости, пешком.
     Фрэнк обратился к Морелли.
     --  Позвони Фробену, объясни ситуацию.  Скажи,  что едем  и пусть  тоже
поспешит. И держи с ним связь, чтобы знал, куда перемещается объект.
     Машина буквально летела.
     -- Как тебя зовут? -- спросил Фрэнк водителя.
     Агент  ответил спокойно,  словно двигался не  спеша, а не  мчался,  как
болид.
     -- Ксавье Лакруа.
     --  Хорошо,  Ксавье. Обещаю тебе,  если все  будет  хорошо,  участие  в
автогонках мирового класса.
     Агент ничего не ответил, только сильнее  нажал  на газ, видимо, в ответ
на признание его  мастерства. Пока Морелли взволнованно говорил с  Фробеном,
Фрэнк следил за красной точкой на дисплее. Теперь она мигала.
     -- Что это значит?
     Агент ответил, не оборачиваясь.
     -- Звонит.
     -- Можно послушать, что говорит?
     -- Отсюда нельзя. У нас только определитель сигнала.
     -- Ладно. Главное знать, где это дерьмо.
     Они неслись  на скорости,  которой позавидовал бы любой чемпион  ралли.
Пилот  --  Фрэнк считал  его совершенно достойным такого  определения -- вел
болид в уличном потоке с хладнокровием, присущим лишь настоящему таланту.
     -- Фробен спрашивает, где он...
     -- Поднимается по рю Кассини... Остановился... Снова звонит.
     У  площади  образовалась небольшая  пробка. Лакруа объехал ее,  и  даже
глазом не  моргнув,  вылетел на встречную  полосу и помчался по рю  Кассини,
словно был участником Гран-при. Агент у  монитора,  указывал, куда  ехать, а
Морелли передавал сведения полиции в Ницце.
     -- Сверни вот здесь налево. Вверх по Эмманюэль Филибер.
     -- Эмманюэль Филибер, -- повторил голос Морелли.
     -- Теперь направо. Рю Готье.
     -- Рю Готье, -- эхом отозвался Морелли.
     Они свернули направо, практически  лежа на боку -- мчась едва  ли не на
двух   колесах.  Когда   оказались   в   конце   короткой   улицы,   забитой
припаркованными  машинами,  полицейские  уже  блокировали  перекресток  с рю
Сегюран. Неподалеку  толпились  агенты в  форме.  Один из  них возвращался к
своей машине, лениво засовывая пистолет в кобуру. Машина Фрэнка остановилась
рядом. Все выскочили из нее и  поспешили к коллегам. Фробен,  увидев Фрэнка,
развел руками, как человек, который только что вляпался в дерьмо.
     В  кругу полицейских  стоял мальчик лет  двенадцати в красной  майке  и
коротких штанишках, совсем, как у  Спайка Ли[76], и в  кроссовках "Найк".  В
руке он держал мобильник.
     Он  оглядел примчавшихся  полицейских,  нисколько не испугавшись, хитро
улыбнулся,  показав  сломанный   резец,  и  не  удержался  от  восторженного
возгласа.
     -- Во дают, блин!

        52

     Было почти два  часа ночи, когда Гудзон Маккормик проехал вдоль причала
порта  Фонтвьей  и  остановился   возле   внушительной  яхты   с   кранцами,
зачехленными синей тканью. Соседние яхты поменьше будто охраняли его. Гудзон
сошел с мотороллера и, не снимая  шлема, поставил его  на подпорку.  Он взял
напрокат мотороллер,  а  не машину -- так  намного удобнее передвигаться  по
Монте-Карло. Летом в городе царил настоящий хаос, и  хотя парковок  хватало,
ездить здесь на машине было истинным наказанием.
     К тому же  в  связи  с  регатой в порт  Фонтвьей  стекалось неописуемое
множество людей -- яхтсмены,  журналисты,  спонсоры, завсегдатаи-любители  и
праздные  зеваки.  Всякое  перемещение  превращалось в  своего  рода  бег  с
препятствиями  на неопределенное время, и на  мотороллере было удобнее всего
пробираться  в этом всеобщем бардаке. К тому же шлем и очки неплохо защищали
от досужих расспросов.
     Глядя  на  огромную   яхту,  Гудзон   Маккормик  подумал   об  извечном
противопоставлении  парусных  и  моторных   судов,   о  нескончаемых  спорах
любителей и  противников тех и других в каждом  баре.  Он считал такие споры
бесполезными по сути. <i>Все</i> лодки имели двигатель. Просто на парусной лодке не
было   в  подводной  части  традиционного  двигателя  с  кривошипно-шатунным
механизмом, цилиндрами, поршнями и карбюраторами. Ее двигателем был ветер. И
его тоже следовало изучать, определять его ритм,  выяснять, как использовать
наилучшим образом.
     Сколько раз,  наблюдая за соревнованиями  автомобилистов,  -- а  Гудзон
Маккормик  был  страстным   фанатом  гонок  --  он  видел,  как  взрывается,
окутываясь  белым  облаком, двигатель  какой-нибудь  скоростной машины,  как
печально  она  замирает на  треке у  бортика,  когда  все  остальные несутся
дальше,  а пилот выбирается из машины  и присаживается на корточки у заднего
моста, недоумевая, какая же деталь его подвела.
     На регате было все  то же самое. Яхта тоже зависела от  капризов своего
двигателя -- ветра. Он менял направление, усиливался или ослабевал по своему
усмотрению. И  поэтому без всякого предупреждения вдруг опадали паруса, хотя
рядом, всего в десяти метрах, лодка соперника летела  на бешеной скорости  с
ярким, наполненным ветром спинакером, который, казалось, вот-вот лопнет.
     А   иногда  случалось,  парус  рвался  с  таким  шумом,   будто  кто-то
расстегивал  гигантскую застежку-молнию. И  сразу возникал некий управляемый
хаос  -- общее волнение, замена поврежденного паруса, распоряжения  шкипера,
указания тактика, а члены экипажа двигались  при этом подобно танцовщикам на
сцене, подверженной боковой и килевой качке.
     Гудзон  Маккормик  не  мог толком объяснить все  это,  он  просто любил
парусный спорт. Он не знал, <i>отчего</i> ему так хорошо в море, но какое это имело
значение.
     Счастье не  анализируют,  счастьем живут.  Он  понимал, что на  яхте он
счастлив, и этого ему было достаточно.
     Он волновался по поводу предстоящей  регаты. "Гран-Мистраль" --  своего
рода  предвестие  соревнований   на  кубок  Луи  Вюиттона,   которые  обычно
проводятся в конце года. Здесь  появлялась возможность открыть  и перемешать
все карты. Экипажи и суда, участвуя в "Гран-Мистрале", проверяли на практике
готовность  каждого из  них,  знакомились  с  новинками проектировщиков. Тут
делались  сравнения и выкладывались суммы. И  оставалось достаточно времени,
чтобы  внести  необходимые  изменения к  той регате, которую  все признавали
бесспорной королевой, самой главной, самой престижной.
     На  "Гран-Мистрале", соберутся все.  Прославленные  экипажи и  новички,
только-только   начинающие,  вроде  новой  итальянской  лодки   "Маскальцоне
Латино"[77].  Единственная из престижных  яхт, которая  будет отсутствовать,
это  "Луна  Росса"[78],  лодка,  которую  содержит  "Прада", --  они  решили
продолжать тренировки в Пунта Ала.
     А их яхта "Try for the  Sun"[79] находилась сейчас в большом прибрежном
ангаре, который арендовали недалеко от Кап-Флери, в нескольких километрах от
Фонтвьей. Там, в  довольно спартанской обстановке размещались  обслуживающий
персонал и рабочие, и самое главное -- там яхта круглосуточно оставалось под
надзором,  дабы  нескромные  глаза  не  увидели   некоторых  деталей,  какие
необходимо держать в секрете. В парусном спорте, как и в автомобильном, иная
революционная позволяла сразу шагнуть от поражения к  победе.  А  новые идеи
обладают одним существенным  недостатком --  их  легко повторить,  и поэтому
каждый старался как можно лучше прятать свои новшества.
     Конечно, у яхт, в сравнении "Формулой-1", было то преимущество, что  их
аэродинамические  обводы,  скрываемые  от посторонних  глаз,  прятались  под
водой. Однако люди -- это люди.
     Существовали   акваланги,  имелись  подводные  фотокамеры,   и   всегда
находились  негодяи.  Кто-нибудь более  легкомысленный мог бы принять мелкие
опасения за чрезмерную осторожность.
     Тем не менее подобное могло происходить  в кругу яхтсменов, где, помимо
почестей, немалую роль  играли  и довольно серьезные экономические интересы.
Не случайно каждая вспомогательная лодка или шлюпка имела на борту аппараты,
позволявшие дышать  кислородом, а не воздухом,  --  из тех, что изобрели  во
время Второй мировой войны для  морских диверсантов. Такой аппарат  позволял
приближаться к  судам, не обнаруживая своего присутствия пузырьками воздуха,
поднимавшимися на поверхность...
     Давно не  стало  деревянных  ног, крюков или  черных повязок на  глазу.
Флаги с черепом  и костями давно уже не  развеваются на высоких  мачтах,  но
пираты никуда не делись. Их потомки живы и бороздят моря.
     Не стало  королей и  королев,  рассылавших каравеллы по всему свету, но
появились  спонсоры, распределявшие миллионы долларов.  Другие люди,  другие
суда, но цели остались те же.  Изощренная система  прогнозов погоды заменила
послюнявленный палец, позволявший определить направление ветра.
     Экипаж   "Try  for  the  Sun",  в  котором  состоял  Гудзон  Маккормик,
разместился на внушительной яхте, выкрашенной в те же цвета, что сверкали на
эмблеме  спонсора,   и  стоявшей  в  порту  Фонтвьей.  Так  было  решено  из
представительских  соображений.  Спонсор  соревнования --  транснациональная
табачная корпорация  --  намеревался получить максимум отдачи от рекламы.  И
Гудзон полагал, что затраченные суммы давали ему на это полное право.
     Портреты  членов  экипажа  уже  публиковались   во  всех  самых  важных
еженедельниках  Лазурного  берега. Не  было  журнала о  парусном спорте  или
яхтах, где не встречался бы какой-нибудь материал об их судне или интервью с
членами экипажа, известными по участию в предыдущей регате.
     В связи с их прибытием сюда  были  приобретены рекламные полосы в самых
крупных газетах Монте-Карло, стоившие, наверное,  целое состояние. Гудзон не
без некоторого удовлетворения отметил, что фотографии,  даже напечатанные на
простой  газетной  бумаге,  отдавали  им  должное  и  сильно  отличались  от
полицейских снимков, сделанных  после  облавы на наркоторговцев.  Сам он,  в
частности,  получился  просто  замечательно. На газетной странице  он увидел
собственное лицо с открытой, искренней улыбкой, а не с тем пустым  взглядом,
как на свадебных фотографиях.
     С другой  стороны его  лицо  и  улыбка  и  <i>вправду</i>  не оставляли женщин
равнодушными.
     Праздничный вечер,  с которого он  возвращался, стал тому блистательным
подтверждением.
     В Спортивном клубе  "Летний", состоялось официальное представление яхты
и экипажа. Участники регаты явились в своей яркой красочной форме, затмившей
смокинги и вечерние платья гостей. В какой-то момент ведущий вечера попросил
внимания: искусная игра света, эффектный барабанный бой в  оркестре -- и они
выбежали с двух сторон на  сцену и выстроились перед публикой, а на огромном
экране за их спиной сменялись изображения "Try for the Sun" на тренировке, и
фоном  звучала  аранжировка  песни  "We Are the  Champions"[80] в исполнении
группы "Queen" для струнных, и звуки скрипок напоминали о ветре в парусах.
     Их  представили по  очереди, одного за  другим,  и каждый  получил свою
порцию аплодисментов, когда  звучало  его  имя. Сильные,  ловкие,  опытные и
коварные  мужчины.  Лучшие, каких только можно  найти  среди  яхтсменов.  Во
всяком случае, так их представили, и было приятно в такое верить.
     После ужина все перешли в дискотеку, в "Джиммиз". Они были спортсменами
и вели себя соответственно. Их мысли и привычки согласовались с  поговоркой:
"Кто рано ложится, рано встает".
     На следующий день  они  не планировали  выходить в море, и руководители
решили, что  экипажу не  помешает немного  повеселиться --  пусть поднимется
настроение...
     Гудзон  пристегнул  мотороллер  на  цепь.  Толстая  цепь  в  прозрачном
пластике красного цвета, как и кузов мотороллера.  Его все  уверяли, будто в
Монте-Карло  можно  не опасаться воровства, но привычка была сильнее. Он всю
жизнь  провел в  Нью-Йорке, где находились умельцы, способные снять  с  тебя
трусы,  даже  не  прикоснувшись к  брюкам.  Осторожность  сидела  в  нем  на
генетическом уровне.
     Гудзон стоял на пристани возле яхты. Каюты освещались редкими дежурными
огнями, не было заметно никакого движения.  Он закурил сигарету и улыбнулся.
Интересно,  что  сказал  бы  босс  транснациональной  кампании, вкладывавший
деньги в  их команду, если  б увидел,  что он курит  сигареты  конкурирующей
фирмы. Гудзон немного  отошел от яхты, чтобы спокойно покурить. Та, кого  он
ожидал,  появится  не раньше  чем через  полчаса,  ну, в лучшем случае минут
через двадцать -- если он разбирается в женщинах.
     Он весь вечер провел с Сереной, девушкой  из Новой Зеландии, с случайно
познакомившись  с  ней  на  этом  празднике.  Он  не совсем  понял,  что  ее
интересует в  Монте-Карло,  если не считать регаты. Она не входила ни в одну
из команд, которые  обычно, помимо основного экипажа, имеют еще резервный, а
также целый  ряд специалистов разных профессий -- техников, проектировщиков,
пресс-атташе, тренеров и массажистов.
     Кое-кто брал  с собой  даже психолога. Обычно так  поступали те, кто не
особенно рассчитывал на успех  в соревновании, и роль  психолога заключалась
не столько  в том, чтобы воодушевлять ребят до регаты, сколько в том,  чтобы
утешать их после...
     Возможно, Серена была всего лишь богатой девушкой, из тех, что катаются
по свету на родительские деньги, притворяясь, будто чем-то  интересуются.  В
данном случае -- парусным спортом.
     <i>Знаешь, ветер  треплет волосы, нос  яхты рассекает волну, и это чувство
свободы, которое...</i>
     В таком духе, короче.
     Гудзон вообще-то не  слишком поддавался женскому обаянию. Да нет же, не
то, чтобы он совсем не любил женщин. Он был, что называется, в расцвете сил.
И любая красивая девушка всегда могла стать для него отличным поводом хорошо
провести время.  Особенно, если обладала той богом данной  искрой, благодаря
которой  мужчина перестает походить на  животное.  У него бывали в Нью-Йорке
разные  любовные приключения, приятные  связи  без всяких  обязательств,  по
обоюдному молчаливому согласию.  Но  ничего  такого,  что помешало бы  ему в
любой  момент отправиться  на регату, не  вдаваясь ни в какие объяснения, не
видя слез и платочка, которым машет с пристани  убитая горем девушка, словно
говоря: "Зачем ты так со мной?" Конечно, он любил  женщин, но не считал себя
сексуально озабоченным типом, только и помышляющим о новых победах.
     Этот вечер  однако был особенным.  Яркие огни,  публика,  аплодисменты,
некоторая доза вполне объяснимого самолюбования, если угодно...
     Ради занятия, которое он любил больше всего нас свете, Гудзон находился
в одном из прекраснейших уголков мира. Здесь было чем восхищаться. Маккормик
признавался самому себе, что он, американец до мозга костей, не мог  устоять
перед очарованием  этого  неповторимого  Монте-Карло.  Красота,  своеобразие
побережья, к тому же все эти истории про князей и принцесс...
     Кроме  того  глаза  Серены не  были лишены  того самого  shining</i>[81],</i> а
из-под легкого вечернего платья великолепные груди будто манили ручкой "Чао,
чао!". Вернее даже, не ручкой, а сосками.
     Было повод улыбаться жизни.
     Они  немного поболтали  о том,  о сем. Сначала о яхтах,  of</i> course.</i>[82]</i>
Обычные разговоры, какие ведутся на пристани: кто есть кто и кто что делает.
Потом разговор зашел о другом -- о чем Гудзон слышал немного краем уха -- об
этом убийце,  что бродит по Княжеству  Монако,  обезображивая людей. Девушка
крайне взволновалась. Эта история <i>буквально</i> отодвинула  интерес  к регате на
второй  план.  Преступник  убил уже  девять  или  десять человек,  точно  не
известно. И сейчас он еще на свободе, вот почему в городе столько полиции.
     Гудзон  невольно подумал  о цепи на  своем  мотороллере. В  городе, где
нечего опасаться ограбления...
     По мере  их  беседы во  взгляде  Серены появилось  зовущее,  библейское
выражение:   "Стучите,  и  вам  откроют".  И  Гудзон   между  одним  бокалом
шампанского  и  другим  постучал, четко ориентируясь на  Библию.  Уже  через
несколько  минут девушка поинтересовалась, а что, собственно, они тут забыли
среди  всех этих  посторонних  людей, которым нет до них совершенно никакого
дела.
     Вот почему Гудзон и прогуливался на пристани  в Фонтвьей  в этот ночной
час.  Они покинули  дискотеку сразу же, как только обнаружили, что их судьба
больше никак не связана с нею. Решили, что  он  отправится в  порт и оставит
там свой мотороллер, а она приедет за ним попозже. Серена заявила, что у нее
кабриолет и предложила прогуляться по ночному побережью.
     Короче,  нечто  вроде ночной  регаты:  свободные  и  счастливые,  ветер
треплет  волосы... Хотя,  сказал он себе, если он знает мужчин, а не  только
женщин, их поездка закончится, и не начавшись, в  номере ее гостиницы. Не то
чтобы это очень огорчало его, напротив...
     Он бросил сигарету в воду и подошел к яхте. Поднялся в полной тишине на
борт,  услышав только как скрипнули  под  ногами сходни из тика  и алюминия.
Никого  нигде  не  было видно.  Моряки уже крепко спали. Он спустился в свою
каюту,  по соседству с каютой шкипера Джека Сандстрома. Обе  соседние с  ним
каюты разыгрывались по жребию, и они с  Джоном Сикорским проиграли. Джек был
чудным парнем, но имел ужасный недостаток: храпел так, что казалось,  звучит
сигнал к началу соревнований по картингу. Кто оказывался с ним в одной каюте
или в соседней, вынужден был затыкать уши.
     Сейчас оттуда  не доносилось никаких звуков --  значит,  Сандстром либо
оставался на празднике, либо еще  не спал. Гудзон снял форменный пиджак. Ему
хотелось  переодеться,  надеть  что-нибудь  не  такое  броское.  Одно   дело
праздничный вечер и другое -- прогулка в яркой,  словно  экзотическая рыбка,
одежде. Он  надел  синие  полотняные  брюки и  белую рубашку, подчеркивавшую
загар. Решил, что  парусиновые туфли  можно не менять, они  очень удобны,  а
ковбойские сапоги -- не такой уж обязательный атрибут истинного американца.
     Маккормик  слегка  подушился  и  сказал  себе,  глядя  в  зеркало,  что
самолюбование  закончено,  но  некоторая  доза  здорового мужского тщеславия
только придаст вечеру пикантности.
     Он покинул яхту, стараясь  не делать лишнего шума. Настоящие моряки, из
тех, кто действительно трудится и видит в яхтсменах изнеженных развратников,
обычно сильно обижались, когда те нарушали их заслуженный отдых.
     Гудзон опять оказался на пристани один.
     Серена  решила,  наверно, заглянуть в  гостиницу  и  тоже  переодеться.
Вечернее платье и высокие каблуки не  совсем годятся для продолжения вечера,
чем  бы  он  ни  закончился.  Возможно,  некоторая доза  здорового  женского
тщеславия требовала больше времени, чтобы удовлетворить его.
     Он взглянул  на  часы и пожал плечами. Решил, что  нет никакого  смысла
думать о времени. Завтра у него свободный день, и это располагало к лености.
     В известной мере...
     Гудзон  Маккормик  снова  закурил.  Его пребывание  в Монте-Карло  было
связано и с некоторыми поручениями, не имевшими никакого отношения к регате.
Иными  словами,  он собирался  поймать сразу двух  зайцев.  Ему  нужно  было
переговорить с директорами банков и повидаться еще с двумя  людьми, имевшими
свои причины для пребывания  в Европе. Людьми, очень и очень важными для его
будущего.
     Он потрогал подбородок, еще гладкий после  тщательного бритья по случаю
светского раута. Гудзон  Маккормик превосходно понимал,  на какой риск идет.
Кто  видел  в  обычного,  здорового  американского парня,  крепкого  атлета,
увлекающегося спортом, допускал грубейшую ошибку. За привлекательным обликом
скрывался блестящий и чрезвычайно практичный ум.
     Самое главное вот это: <i>чрезвычайно практичный</i>.
     Он прекрасно сознавал, что  у него нет задатков выдающегося  юриста. Не
потому,  что  не хватало способностей,  а просто потому, что ему не хотелось
ждать. Не хотелось тратить жизнь на то, чтобы мучиться, стараясь вытащить из
тюрьмы  преступников, имевших все основания там сидеть. Он давно подозревал,
что  получил  образование  по  специальности,  нисколько не  отвечающей  его
характеру, и поэтому не был намерен всю жизнь разгребать дерьмо и возиться с
отбросами общества, какого бы ранга они ни были.
     Ему не хотелось ждать до семидесяти  пяти лет, чтобы  играть в  гольф с
одуревшими богатыми стариками, стараясь  не уронить зубной протез  в зеленую
траву. Он  хотел иметь  нужное ему <i>сейчас</i>, в  свои тридцать три года, именно
сейчас, когда молодость требовала удовлетворить все желания.
     У  Гудзона  Маккормика  имелась  своя стрела в  колчане  его  жизненной
философии. Он не  был жадным. Его не интересовали ни виллы, ни вертолеты, ни
безмерные деньги, ни  власть. Более  того, для него  все  это представлялось
синонимом скорее каторги, нежели успеха. Самые знаменитые менеджеры, те, что
спят по  два  часа  в  сутки и целыми днями  покупают и  продают по телефону
акции,  вызывали  у  него  глубокое сожаление. Почти все они  оказывались  в
реанимации  после  инфаркта,  не понимая, как туда попали, и спрашивая себя,
отчего  же это при всем своем могуществе и всех своих деньгах они не в силах
приобрести еще немножко времени.
     Молодому   адвокату   Гудзону   Маккормику    не   доставало   никакого
удовлетворения  вершить  судьбы других:  ему хотелось  распоряжаться  только
собственной судьбой.
     И   парусная   лодка   представлялась  ему   жизненным   идеалом.   Она
действительно сулила ему и  ветер, треплющий волосы, и нос яхты, рассекающий
волну, и свободный выбор любого курса, какой только он пожелает...
     Он  снова  швырнул сигарету в море и  в  тишине услышал легкое  шипение
окурка, гаснущего в воде.
     Для  задуманного ему  требовались  деньги.  Много  денег.  Не  какое-то
огромное  количество,  а  просто весьма  внушительная сумма.  И  существовал
только  один  способ  быстро  добыть  ее: обойти закон.  Легкий  софизм:  не
нарушать</i> закон, а <i>обойти</i> его. Двигаться по проволоке, по самому краю, с тем,
чтобы можно было обернуться на оклик, показать свое славное, открытое лицо и
ответить  с наивным  удивлением:  "Кто, я?".  Риск  был.  Гудзон не  мог  не
признавать этого, но  он всесторонне оценил его. Он изучил  проблему вдоль и
поперек,  снизу доверху и  по  диагонали: в общем  риск приемлемый. Конечно,
поскольку речь шла о наркотиках, тут  уже не до  шуток. И все-таки  это  был
особый случай,  весьма</i> особый, как, когда препятствием  становились горы или
горы денег.
     Все прекрасно знали,  где  производятся наркотики,  где они очищаются и
для чего нужны. Целые страны строят свою  экономику на  порошках, которые на
месте  их  происхождения  стоят  дешевле  талька,  а  в  местах  потребления
продаются с прибылью в пять или шесть тысяч процентов.
     За передвижение наркотиков --  за трафик  -- велась тайная война --  не
менее  жестокая, не  менее искусная, чем война  явная. Здесь тоже  были свои
солдаты, офицеры,  генералы  и стратеги, действовавшие в тени, но  столь  же
умело и решительно. И  связными  между  различными армиями становились люди,
сделавшие  отмывание  денег  своей  профессией. Деловой  мир  отнюдь  не был
настолько глуп, чтобы отворачиваться от человека, являвшегося к нему с тремя
или четырьмя миллиардами долларов в руках, если не больше.
     Самолеты   с   обозначениями   регулярных   армий  летали,   оплаченные
наркотиками.  Некоторые военные морские  суда  оплачивали  топливо для своих
торпедных  установок, благодаря  той  же системе. Каждой пуле, выпущенной из
"калашникова"  солдатом более  или менее регулярной армии где-то  на  другом
конце света соответствовало отверстие от укола на руке наркомана.
     <i>Того же самого света</i>.
     Гудзон Маккормик был не настолько лицемерным, чтобы прятать голову, как
страус.  Он понимал, что  поступая  так, он бесповоротно  причисляет  себя к
сволочам,  которые  уничтожают планету. Констатируя этот неумолимый факт, он
вовсе  не  оправдывал  себя,  а только  тщательно  взвешивал.  То,  чего ему
хотелось в  данный  момент, лежало  на одной  чаше  и  весило  больше любого
довода, какой он мог положить на другую чашу.
     Он тщательно оценил ситуацию, долгими вечерами в своей квартире трезво,
с холодным  расчетом анализируя факты, как изучают обычной бюджет фирмы.  Он
полагал,  что  предусмотрел  и учел  все.  Допускал и  некоторое  количество
непредвиденных обстоятельств. Каких именно, знать было не дано. Не даром они
называются непредвиденными.
     При благоприятном исходе  он получит яхту, какую ему хотелось, и сможет
кружить  по  свету в  свое  удовольствие, свободный, как  ветер.  Сравнение,
нисколько  не казавшееся ему банальным, подходило как нельзя лучше. В случае
провала -- думая об этом, он усердно стучал по дереву -- последствия были бы
все же приемлемыми. Во всяком случае не настолько губительными, чтобы совсем
испортить ему жизнь.
     Благодаря  придуманным  уловкам  риск  оставался  умеренным,  насколько
вообще может быть умеренным риск. Гудзон  знал ему цену: он не был настолько
алчным и развращенным, чтобы поднять ее до непосильного уровня.
     Он управлял нитями игры, которая вскоре принесет  на его счет, открытый
на Каймановых  островах,  немалую сумму в дополнение к уже  выплаченной.  Он
подумал  о  человеке, перечислившем  эти  деньги,  о  своем клиенте  Осмонде
Ларкине, сидевшем сейчас в американской тюрьме.
     Этот человек  был ему  глубоко отвратителен. При каждой  их официальной
встрече  Гудзон чувствовал,  как  отвращение  возрастает. Глядя в  жестокие,
свинячьи глаза Ларкина,  считавшего  себя  хитрее всех и  полагавшего, будто
весь мир у него в долгу, слыша наглый тон этого  человека, Гудзон чувствовал
тошноту.  Но  этот ловкач  был  еще  и дураком. И как все дураки,  не мог не
чваниться своей ловкостью, что и стало  причиной его пребывания за решеткой.
Гудзон с удовольствием выложил бы все это Ларкину прямо в лицо в комнате для
переговоров, встал бы из-за  стола и ушел.  И  если бы  до конца  последовал
своим побуждениям, то даже нарушил бы профессиональную тайну и сам рассказал
бы следователям все, что их интересует.
     Но этого нельзя было делать.
     Не  говоря уже о  личном риске, он  не мог  подвергать опасности людей,
которые помогли ему войти в этот  круг. Это означало бы взять в руки пульт и
выключить   телевизор,   на  экране  которого  сияет  чудесная  картинка  --
изумительная яхта, рассекающая волны, и статный юноша у руля...
     Нет, ничего не поделаешь, при всей неприязни к Ларкину с чем-то так или
иначе приходилось мириться, если он хотел получить желаемое.
     <i>Не все</i>, повторил он себе, но много и сразу</i>.
     Гудзон подошел к яхте спонсора. Лодки, стоявшие вплотную друг к  другу,
еле просматривались в  полумраке. На одних горело слабое дежурное освещение,
другие окутывала тьма, и они лишь слегка бликовали от света соседних лодок.
     Он осмотрелся. На  пристани  ни души.  Бар  закрыт, пластиковые  стулья
поставлены друг на друга. Шторы подняты. Он нашел это странным. Хотя время и
позднее, но ведь  летними ночами всегда находится  немало  людей, которым не
спится. Особенно здесь,  на  Лазурном берегу. Ему  вспомнилась  история  про
серийного убийцу,  о котором рассказала  Серена.  Может,  поэтому  он сейчас
здесь  один?  Может,  никто не  решается  гулять  в  одиночку  во  избежание
малоприятных встреч.  Когда люди  чего-то  опасаются,  они  обычно стараются
держаться вместе, теша себя иллюзией, будто смогут защитить друг друга.
     В этом  смысле Гудзон был настоящим ньюйоркцем. В городе,  где  он жил,
если думать о подобных вещах, вообще никогда не выйдешь из дома.
     Он услышал шум  подъехавшей  машины  и улыбнулся.  Наконец-то появилась
Серена. Представил,  как мнет  пальцами ее соски  и  ощутил  приятное  тепло
где-то возле солнечного сплетения,  тотчас  отдавшееся  внизу,  под  брючной
молнией. Он подумал, что под каким-нибудь предлогом постарается сам сесть за
руль  и  живо  представил  весьма  заманчивую  картинку: он  медленно  ведет
кабриолет  по верхнему шоссе, погруженному  в ночную темноту, ветер  ворошит
волосы,  доносится терпкий  запах  сосен,  и  симпатичная  девушка  из Новой
Зеландии, наклонив голову к его коленям, держит во рту его петушок.
     Он  посмотрел  в  другой  конец  пристани,  собираясь  пойти  навстречу
девушке.  Он  не  услышал шагов  человека, быстро подошедшего сзади,  только
потому, что тот был порождением самой тишины.
     Рука,  обвившая  шею Гудзона,  однако,  оказалась  железной, а  ладонь,
зажавшая  рот,  похоже,  была из  того  же  металла.  Удар ножа  сверху вниз
оказался точным и убийственным, как и много раз прежде.
     Убийца рассек Гудзону сердце, и атлетическая фигура  внезапно обмякла в
его руках, без труда удержавших тело.
     Гудзон Маккормик умер,  глядя на тюрьму "Рокка", так и не  удовлетворив
свое скромное последнее желание. Он никогда не  узнал, что его белая рубашка
хорошо оттеняла не только загар, но и алый цвет крови.

        53

     С балкона дома Елена помахала рукой и улыбнулась в ответ на приветливый
жест сына, выходившего за ограду вместе с Натаном Паркером и Райаном Моссом.
Створки ворот  закрылись  с сухим  щелчком, и дом опустел. После  нескольких
дней ее впервые  оставляли одну, и она немало удивилась  такому событию. Она
догадывалась  --  отец что-то  задумал,  но не понимала, что именно. Недавно
Натан  и его бандит прервали свой  разговор при ее появлении. С тех пор, как
стало  известно  о ее отношениях  с Фрэнком,  в ее присутствии они умолкали.
Генерал  ни на  мгновение не оставлял ее  наедине со Стюартом. И  сейчас она
оказалась дома со своей единственной подругой -- своей печалью.
     Перед уходом отец приказал Райану Моссу  отключить все телефоны,  и тот
запер  их на ключ в  комнате  на первом этаже. У Елены  не было  мобильника.
Натан  Паркер  обратился  к  ней, как всегда, коротко и  тоном,  не терпящим
возражений.
     -- Мы уходим. Остаешься здесь. Одна. Надо что-то добавлять?
     Ее молчание он воспринял как согласие.
     -- Хорошо. Напомню  на  всякий случай. Жизнь  этого  человека,  Фрэнка,
зависит от тебя. Если тебе  не  дорог твой сын, полагаю, хотя бы это удержит
тебя от необдуманных действий.
     Пока отец  выговаривал ей, стоя в дверях, Елена смотрела  на  Стюарта и
Мосса, ожидавших его у ворот.
     --  Скоро уедем. Как  только закончу все  свои дела. Нам нужно  отвезти
домой тело твоей сестры, до  которой, похоже, тебе нет  никакого дела. Когда
вернемся в Америку,  твоя  жизнь изменится, пройдет  и глупое увлечение этим
ничтожеством...
     После его возвращения из Парижа она нашла мужество бросить отцу  вызов,
рассказав  о  них  с Фрэнком.  Натан Паркер словно  обезумел. Это  не  была,
конечно,  вполне  понятная  отцовская  ревность  к  своей  дочери.  Это   не
объяснялось  и низменным влечением  мужчины к своей любовнице, поскольку, --
как она сказала Фрэнку, отец уже многие годы не принуждал ее к близости.
     То время,  слава  богу,  похоже, кануло в прошлое.  Но и сейчас, спустя
много  лет, стоило  хоть на мгновение вспомнить, как прикасался к  ней  этот
человек, ее  тотчас  охватывало сильнейше  отвращение и  хотелось немедленно
вымыться. Он перестал оказывать ей <i>внимание</i> сразу же после рождения ребенка.
Даже раньше, когда она в слезах призналась, что беременна.
     Она помнила взгляд своего отца, когда сообщила  ему о своем состоянии и
сказала, что намерена сделать аборт.
     --  Что ты намерена сделать? -- переспросил Натан Паркер, не веря своим
ушам, словно отвратительно было именно ее желание, а не сама беременность.
     -- Я не хочу этого ребенка. Ты не можешь заставить меня родить.
     -- Ты не смеешь указывать мне, что я могу,  а чего не могу. Я сам решаю
это.  И ты  ничего не сделаешь. Ясно? Ни-че-го!  -- отчеканил  он,  вплотную
приблизив к ней свое лицо.
     И вынес приговор.
     -- Ты <i>родишь</i> этого ребенка.
     Елена  готова  была  вспороть себе живот и собственными  руками вырвать
плод. Наверное ее отец, проклятый отец  ее ребенка, догадался об этой мысли.
Возможно, понял по ее лицу. Факт тот, что с  этого момента она ни на  минуту
не оставалась одна.
     Желая оправдать в глазах окружающих ее беременность и рождение Стюарта,
Натан  Паркер  придумал  эту  нелепую  историю  с  замужеством.  Паркер  был
могущественным человеком,  очень  могущественным.  Когда  дело  не  касалось
национальной безопасности, ему было позволено практически все.
     Она  не раз спрашивала себя: неужели никто из тех, кто бывал у ее отца,
так  и не догадывался об истинном характере его  помешательства? А  ведь это
были  важные  люди,  сенаторы,  высокопоставленные военные, даже  президенты
Соединенных  Штатов.  Возможно  ли,  чтобы никто из  них,  слушая  разговоры
генерала Натана Паркера, героя войны, не заподозрил, что его слова рождаются
в голове  безумца? Объяснение,  правда, напрашивалось, причем очень простое:
банальное <i>do</i> ut</i> des</i>.[83]
     Если  бы  даже  в Пентагоне  или Белом доме  знали о  безнравственности
генерала, пока все улаживалось  в  семейном кругу семьи, на это закрывали бы
глаза в обмен на услуги, какие Паркер оказывал нации.
     После  рождения  Стюарта,  <i>мальчика</i>  -- наконец-то!  --  ее  отец  стал
относиться к ним обоим с таким чувством собственности, далеко превосходившим
его маниакальные наклонности  и неестественную  любовь.  Мать и  сын не были
людьми, а являли собой его частную  собственность. Он считал  их  целиком  и
полностью своим  вещами</i>. Он  уничтожил бы  любого,  кому пришло бы  в голову
изменить  сложившуюся ситуацию,  и  считал  ее  в  своем  полнейшем  безумии
совершенно законной.
     Вот почему он возненавидел Фрэнка. Тот встал на его пути,  проявив себя
как  столь же сильная личность.  Несмотря на  историю,  какую пережил Фрэнк,
Паркер понимал, что его  сила была не больной, а <i>здоровой</i>, почерпнутой не из
ада, а из земной  жизни. Именно поэтому  Фрэнк осмелился противостоять  ему,
отказался помочь,  когда генерал искал его  поддержки, и  нанес удар,  когда
должен был бы держаться подальше.
     И самое главное, <i>Фрэнк не боялся его</i>.
     Доказательство   невиновности   Мосса,  его  освобождение  из   тюрьмы,
вынужденное публичное признание агента ФБР Фрэнка Оттобре в своей ошибке, --
все это Натан Паркер рассматривал как личный успех. Теперь оставалось только
поймать  убийцу Эриджейн,  чтобы заявить о  своей полной победе.  И Елена не
сомневалась, что Паркеру это удастся. Во всяком случае он приложит для этого
все силы.
     Елена подумала  о  несчастной Эриджейн. Жизнь сводной сестры  оказалась
ненамного счастливее ее собственной. Они были сводными сестрами. Мать Елены,
которую та  почти не знала, умерла от лейкемии, когда девочке было три года.
В те времена лечить  эту болезнь  еще  не  умели, и несмотря  на  финансовые
возможности,  какими  располагал   Паркер,  мать  Елены  быстро  скончалась.
Сохранились ее фотографии и несколько эпизодов на восьмимиллиметровой пленке
-- слегка дергающиеся кадры, на которых видна стройная светловолосая женщина
с  милым  лицом, она  улыбается,  держа на руках маленькую девочку,  рядом с
мужем-хозяином в военной форме.
     До  сих  пор  Натан  Паркер  все  еще  говорил  о  ее  смерти,  как  об
оскорблении,  нанесенном ему  судьбой.  Елене  казалось,  что если  бы  отцу
пришлось  как-то  охарактеризовать  свое  отношение к  кончине  жены, то  он
употребил бы только одно единственное слово: <i>недопустимо</i>.
     Елена  росла  в окружении толпы гувернанток, сменявших  друг  друга все
чаще  по мере того, как взрослела.  Она была ребенком  и не подозревала, что
эти женщины, едва только понимали, какая в доме царит атмосфера,  как только
обнаруживали,  кто  такой <i>в действительности</i> генерал Паркер  и чего можно от
него ожидать,  с облегчением захлопывали  за собой дверь и уходили, несмотря
на более чем хорошую зарплату.
     После длительного  пребывания в Европе Натан Паркер  вернулся Америку в
качестве командующего какого-то подразделения НАТО, привезя  с собой в  виде
сувенира  новую жену  Ханнеке,  темноволосую  немку  с массивной  фигурой  и
зелеными, холодными, как лед, глазами. Он представил Елене эту чужую женщину
с гладкой  и бледной кожей как ее новую мать.  Так и осталось  навсегда:  не
мать, а совершенно чужой человек.
     Вскоре родилась Эриджейн.
     Занятый своей стремительной карьерой, генерал предоставил семью заботам
Ханнеке.  Холод, исходивший  от новой жены Паркера,  казалось, сковал  все в
доме.  Отношения между девочками были едва ли не враждебными. Эриджейн стала
для Елены  еще одним маленьким чужим человеком, жившим в одном с ней доме, а
не  подругой, с которой  они  могли бы  расти вместе. Недаром дом  наводнили
гувернантки, воспитатели и частные педагоги.
     Позже,  когда  Елена  вступила  в  чудесную  пору юности,  произошла та
история с Андре, сыном Брайана Жефферо,  садовника, ухаживавшего за  парком,
что окружал огромный паркеровский  особняк.  Летом, во время  каникул, Андре
трудился  вместе  с рабочими,  чтобы "поднабраться опыта", как  с  гордостью
говорил его  отец Натану  Паркеру. Генерал соглашался с ним и не раз называл
Андре "славным мальчиком".
     Андре был  робким юношей, настороженно смотревшим из-под козырька своей
бейсбольной шапочки, увозя в кузове пикапа срезанные ветки.
     Елена заметила его  неловкие попытки познакомиться --  робкие взгляды и
смущенные улыбки. Она  приняла их, никак не отвечая, но в душе у нее  что-то
затеплилось. Андре был не из тех, про кого говорят "красивый парень". Он был
самым обыкновенным  -- не красавцем, не  уродом. Иногда в ее присутствии  он
вдруг становился неловким и бестолковым. Елене в нем нравилось только  одно:
он  был единственным юношей,  которого она  видела.  И впервые в  жизни  она
влюбилась. Андре улыбался ей, краснея, и она тоже улыбалась ему, краснея.  И
все.  Однажды Андре набрался мужества и оставил Елене записку,  спрятав ее в
листьях магнолии и привязав к ветке зеленой проволочкой. Она достала записку
и сунула в карман брюк для  верховой езды. Вечером, ложась спать, развернула
и прочитала -- сердце колотилось неистово.
     Теперь, спустя  столько лет, она уже  не помнит те слова, какими  Андре
Жефферо объяснился  ей  в любви, вспоминает только нежность, какую испытала,
глядя на  его неровный почерк.  Это были  невинные  слова  семнадцатилетнего
юноши, влюбленного в ту, что представлялась ему принцессой большого дома...</i>
     Ханнеке,  ее  мачеха,  жившая  не   по  тем  правилам,  какие  сама  же
устанавливала, вошла в комнату неожиданно, без стука. Елена слишком поспешно
спрятала записку под оделяло, чтобы можно было не заметить ее желания что-то
скрыть.
     Мачеха подошла к постели и протянула руку.
     -- Дай мне то, что прячешь под одеялом.
     -- Но я...
     Женщина посмотрела на нее, лишь чуть пошире приоткрыв глаза. Щеки Елены
вспыхнули.
     -- Елена Паркер, кажется, я только что приказала тебе.
     Елена достала  записку и отдала. Ханнеке  прочитала, не проявив никаких
эмоций, сложила и опустила записку в карман своего жакета.
     -- Хорошо, думаю, это должно остаться нашим маленьким секретом, если мы
не хотим огорчать твоего отца...
     Таков  был ее  комментарий. Елена  почувствовала  великое  облегчение и
поэтому, наверное, даже не поняла, что женщина лжет  причем лишь потому, что
это забавляет ее.
     На другой день она увидела Андре.
     Они  оказались  одни  в  конюшне,   куда  Елена  заходила  каждый  день
позаботиться о  Мистере Марлине, своем коне. Андре, красный как мак, подошел
к ней. Елена  раньше не замечала, что  на лице  у  него столько веснушек. Он
заговорил  с  ней  так  взволнованно,  что  ей  почему-то   пришло  на   ум:
"веснушчатый голос".
     -- Прочитала записку?
     Они впервые говорили друг с другом.
     -- Да, прочитала.
     -- И что ты думаешь?
     Елена не знала, что сказать.
     -- Это... это красиво.
     Без предупреждения,  собрав все свое мужество, Андре наклонился к ней и
поцеловал в щеку.
     Елена  повернула голову  и почувствовала, что  умирает. Ее отец стоял в
дверях  конюшни, заслоняя  свет,  и видел, что произошло --  только</i> то,  что
произошло.
     <i>Юноша, сверстник его дочери, поцеловал ее в щеку.</i>
     Паркер  фурией  набросился  на  беднягу и  так сильно отхлестал  его по
щекам, что у того  потекла  кровь из носа и изо рта. Потом  схватил  парня и
швырнул, словно ветку, в дверь бокса Мистера Марлина, отчего конь попятился,
испуганно заржав. У Андре кровь лилась на рубашку, когда генерал схватил его
за шиворот и поставил на ноги.
     -- Идем со мной, жалкий ублюдок.
     Он протащил  Андре к самому дому и швырнул его, словно пустой  мешок, к
ногам  Брайана  Жефферо,  стоявшего  с  секатором  в  руках  и открывшего от
изумления рот.
     --  Держи,  Брайан,  забирай своего  маньяка и --  вон  из  моего дома!
Немедленно.  И  благодари,  что  легко  отделался, а  не  пошел  под суд  за
изнасилование!
     Бешенство Натана Паркера исключало какие  бы  то ни было  объяснения, и
Жефферо слишком  хорошо знал  это. Он молча обнял  сына, позвал своих людей,
забрал инструменты и удалился.
     Елена никогда больше не видела Андре Жефферо.
     Вскоре Натан Паркер начал оказывать ей внимание.</i>
     Елена прошла по спальне. Падавший  с балкона луч солнца словно разделил
кровать пополам. Елена сочла хорошим знаком, что солнечной оказалась как раз
та  сторона,  где спал  Фрэнк,  единственный в мире человек,  которому  она,
собрав все мужество, смогла признаться в своем позоре.
     Она вышла из комнаты и спустилась на первый этаж.
     Радостной  мысли  о  коротких  счастливых  встречах   с   Фрэнком  было
недостаточно,  чтобы стереть ее воспоминания, такие давние, но все еще столь
яркие и мучительные, будто все произошло накануне.
     <i>Немного  на  свете  девушек, которые  могут  рассказать,  что  лишились
девственности стараниями собственного отца,</i>  сказала  она себе. <i>Хотелось  бы
думать,  что  немного.  Надеюсь из любви  к миру, что я единственная, хотя и
уверена: это не так...</i>
     В  мире  хватает натанов паркеров, она знала  это  наверняка. И  немало
таких же,  как  она,  запуганных  девушек,  залитых  слезами от  унижения  и
отвращения в постели, простыни  которой испачканы  кровью и тем  же семенем,
что породило их.
     Ее  ненависть не имела пределов. К  отцу и к себе самой из-за того, что
не  смогла восстать  в  нужный  момент. Теперь  у нее было оправдание -- сын
Стюарт. Елена любила его так же сильно, как отчаянно ненавидела отца. Раньше
она отдала бы  что угодно,  лишь  бы избавиться от ребенка, а теперь безумно
боялась  его потерять.  При всем желании она все же не могла  найти никакого
оправдания своей беспомощности перед насилием собственного отца.
     Иногда задумывалась:  а не таится  ли в ней,  подобно раковой опухоли в
мозгу, такое же болезненное  чувство, какое питал к ней Натан Паркер? Может,
она испытывала эти муки, потому что была его дочерью? В ее венах текла та же
кровь --  так, может, и ей  свойственны  те же извращенные желания, что ему?
Она не раз задавалась этим вопросом.
     Как ни  странно, но от сумасшествия ее  спасло только одно -- сознание,
что никогда, ни разу ей <i>не  доставило ей удовольствия</i> то, что она  вынуждена
была терпеть.
     Ханнеке  что-то,  видимо, заподозрила. Правда, Елена так никогда  и  не
узнала точно. Возможно, дальнейшие события  были вызваны пламенем, таившимся
за  ледяной внешностью мачехи,  пламенем, которого никто, наверное  даже она
сама, не замечал. Самым банальным и прозаическим  образом, оставив письмо, о
чем Елена узнала лишь много лет спустя,  Ханнеке сбежала с учителем верховой
езды,  бывавшим у них  в доме, без сожаления оставив мужа и дочерей. Так  же
просто,  как  вишенку с торта,  она  прихватила с  собой  значительную сумму
денег.
     В этой истории генерал  Натан Паркер оценил  только одно: сдержанность.
Ханнеке могла быть  проституткой, пусть  и дорогой, но не была дурой. Если б
она  публично  унизила  мужа,  последствия  были  бы   чудовищными.  Генерал
преследовал бы ее до конца жизни и до конца света, пока не отомстил бы.
     Письмо,  которое Елена никогда  не читала, имело, вероятно,  именно эту
цель:  женщина  знала или  догадывалась, как  ее  муж относится  к Елене,  и
предложила сделку. Ее свобода  и ее  молчание  в обмен на такую же свободу и
такое же молчание.  Условие было принято  без  обсуждения.  Тем  временем  с
помощью  адвокатов  подоспел  и  благоразумный развод,  все  расставивший по
местам.
     Никто, как говорится, не пострадал.
     Ни Натан Паркер, разумеется, в последнее время совершенно равнодушный к
жене.  Ни, разумеется, Ханнеке, купавшаяся теперь в деньгах и разъезжавшая с
любовниками по свету.
     Остались две девочки, заложницы судьбы.  Им и предстояло платить за все
ошибки,   которых   они   не   совершали.   Эриджейн,   как   только   стала
совершеннолетней, ушла  из  дома  и,  поскитавшись по  миру, обосновалась  в
Бостоне. Конфликты с  отцом  возрастали в геометрической  прогрессии по мере
того  как она взрослела. Елена очень опасалась, что с сестрой случится такая
же  беда. Иногда  наблюдала  за  отцом,  когда он  разговаривал  с Эриджейн,
пытаясь понять по его глазам, загорается ли  в них тот страшный огонь, какой
она  уже научилась  распознавать и  бояться. Но в то же время -- и пусть она
будет  проклята</i> за это!  -- Елена молила, чтобы беда случилась, -- тогда она
не  услышит  больше  шагов отца,  подходящего к  ее  комнате среди ночи,  не
почувствует, как его  рука откидывает простыню, не ощутит тяжесть его тела в
постели, не почувствует...
     Она  закрыла  глаза  и  вздрогнула.  Теперь, когда она узнала Фрэнка  и
поняла,  что <i>на самом деле</i> содержит послание, которым  люди обменивается  во
время  физической близости,  она  еще  сильнее  ощутила  ужас  и отвращение,
пережитые в те годы.
     Фрэнк оказался  вторым мужчиной в ее жизни, в ее  постели,  и первым, с
кем она занималась любовью.
     Нижний этаж дома  был залит солнцем. Больше нигде в мире не было такого
солнца.  Ведь оно  освещало здесь Фрэнка  и,  может  быть, он тоже испытывал
сейчас такое же ощущение пустоты --  как если бы  какая-то машина высасывает
из тебя  воздух, и кожа мучительно притягивается  к костям  в неестественной
попытке лопнуть. И  происходило такое как  раз в  тот момент,  когда в Елене
бушевала  совершенно противоположн