кой форме, чем нынешняя, полная ярости и гордости. Тогда это была передовица журналиста, привыкшего уживаться со всеми расами, привычками и верованиями, женщины, привыкшей оказывать сопротивление любым формам фашизма и нетерпимости, человека вне церкви и вне каких бы то ни было табу. И одновременно это был крик представителя Запада, полный негодования по отношению к идиотам, не чующим вони грядущей святой войны, терпящим оскорбления, наносимые Европе сыновьями Аллаха - террористами... Вот как примерно звучали мои размышления двадцать лет назад: "Какой смысл уважать тех, кто не уважает нас? Достойно ли защищать или поддерживать их культуру или так называемую культуру, когда они выражают презрение к нашей? Я хочу защищать мою, но не их культуру и сообщаю вам, что люблю Данте Алигьери и Шекспира, и Гете, и Верле-на, и Уолта Уитмена, и Леопарди гораздо больше, чем Омара Хайяма. Ну что ж, меня за это распяли. "Расистка, грязная расистка!" "Стрекозы" клеймили меня словом "расист". И так же клеймили снова во время советского вторжения в Афганистан. Они поступали так потому, что каждый раз, когда бородатые воины приговаривали "Аллах акбар" перед выстрелом из миномета, я, полная предчувствий, обращалась к миру: "Поддержим эту войну. Известно, что такое Советский Союз, но в данном случае давайте скажем ему спасибо". Но меня распинали, особенно после того, как я рассказала о том, что они обычно делали с советскими пленными. Как они отпиливали советским руки и ноги. Такое же зверство, не забывайте, они проделали в конце XIX века с английскими дипломатами, послами королевы Виктории, и с другими европейскими дипломатами, находившимися в Кабуле. Жертвы не умирали сразу. Лишь через некоторое время жертву наконец обезглавливали и отрубленной головой играли в бускачи - афганскую разновидность поло. Что касается рук и ног, их продавали в качестве трофеев на базаре... Тогда меня тоже распяли, да. Им не понравился даже тот факт, что я плакала над безрукими и безногими украинскими солдатами, которых варвары бросили не убив, которых подобрали товарищи. Они валялись в полевых госпиталях, умоляя о смерти. Но меня обзывали расисткой и за это тоже, помнишь? Они называли меня расисткой и в то же время одобряли американцев, обезумевших от страха перед Советским Союзом и поэтому дававших варварам поддержку и оружие, тренировавших юного суданца по имени Усама бен Ладен и кричавших: "Ура героическому афганскому народу! Долой Советский Союз! Советский Союз вон из Афганиста-а-ана!" Ну что ж... Советский Союз ушел. Усама бен Ладен остался и послал своих камикадзе в Америку. Кто должен этому радоваться? Многие не радуются, но и не печалятся. Они просто об этом не думают. Что мне за дело, возражают они, Америка очень далеко. Между Европой и Америкой - океан. Э нет, господа. Нет океана - есть полоска воды. Потому что, когда судьба Запада под вопросом, когда выживание нашей цивилизации в опасности, Нью-Йорк - это мы. Америка - это мы. Мы итальянцы, французы, англичане, немцы, швейцарцы, австрийцы, датчане, венгры, словаки, поляки, бельгийцы, испанцы, греки, португальцы, скандинавы, русские... Да, даже русские, поскольку у Москвы те же проблемы, связанные с терроризмом, - теракты, которые устраивают мусульмане из Чечни. Америка - это мы, говорю я вам. Если Америка потерпит крах, Европа тоже погибнет. Весь Запад потерпит крах. Мы все потерпим крах. И не только в финансовом плане - единственное, чего многие боятся. (Однажды, будучи молодой и наивной, я сказала сценаристу Артуру Миллеру: "Вы, американцы, мерите все деньгами, вы только и беспокоитесь что о дурацких деньгах". Артур Миллер засмеялся и парировал: "А вы нет?") Мы погибнем во всех отношениях, друзья мои. Потому что наша цивилизация умрет, и дело кончится минаретами вместо колоколен, паранджами вместо мини-юбок, верблюжьим молоком вместо наших коктейлей... Неужели вы не способны это понять, черт побери?! Блэр понял. Вскоре после трагедии он приехал сюда и выразил свою солидарность Бушу. Солидарность, которая основывалась не на болтовне и жалобах, а на фактах. Предложил военный альянс. Ширак не предложил. Как знаешь, он тоже приехал сюда. С визитом, согласованным заранее, а не спонтанно, как следовало бы при подобных обстоятельствах. Приехал, увидел руины башен-близнецов, осознал, что мертвых - непроизносимое число, но не пошел на компромисс с самим собой. Во время интервью на CNN Кристиан Аманпур четыре раза задавал ему вопрос о том, каким образом и до какой степени французы намереваются выступить против джихада. И четырежды он уходил от ответа, ускользал, как угорь, я имею в виду, он отвечал так неискренне и нерешительно-робко, что мне хотелось крикнуть: "Месье президент, разве вы не помните высадку десанта в Нормандии? Разве вы не знаете, сколько американцев погибло в Нормандии, чтобы изгнать из Франции нацистов?!" Беда, наверное, в том, что я не вижу Ричарда Львиное Сердце ни в одном из европейских лидеров. И того меньше Ричардов я нахожу в моей стране, где, когда я пишу это письмо, а именно в конце сентября 2001 года, ни один сообщник или подозреваемый сообщник бен Ладена до сих пор не был пойман и арестован. Ну что же вы, господин премьер-министр Италии? Мечети Милана, Турина и Рима просто переполнены террористами или кандидатами в террористы, мечтающими взорвать наши колокольни, наши купола! Неужели ваши полицейские настолько недееспособны, а ваши люди из секретной службы так дурно осведомлены, так пугливы? Неужели ваши чиновники настолько бездарны? Или все ваши бородатые гости совсем невинны, совсем не связаны с тем, что случилось в Америке? Может быть, страх не дает вам опознать и арестовать этих людей? Боже! Я не отрицаю ничье право на страх. Тысячу раз я писала: тот, кто заявляет, что не испытывает страха, либо лжец, либо идиот, либо и то и другое. Но в Жизни и в Истории есть моменты, когда страх недопустим. Моменты, когда страх безнравственен и дик. Те, кто по слабости, по глупости или по привычке сидеть на двух стульях уходит от обязательств, наложенных этой войной, являются не только трусами, но и мазохистами. * # * Это мазохисты, да-да, мазохисты. В связи с этим давайте наконец поговорим о том, что вы называете контрастом-между-двумя-культурами. Двумя?! Я, честно говоря, испытываю дискомфорт при одном упоминании о "двух культурах". Когда их ставят на один и тот же уровень, словно две параллельные действительности. Две действительности, имеющие одинаковые значение и ценность. Не стоит так скромничать, господа. Наша культура - это Гомер, Фидий, Сократ, Платон, Аристотель, Архимед. Древняя Греция с ее божественной культурой и архитектурой, поэзией и философией, с ее принципами демократии. Древний Рим с его великолепием, с его понятием Закона, литературой, дворцами, амфитеатрами, с его водопроводом, мостами, дорогами, которые построены римлянами по всему миру. Наша культура - это революционер по имени Иисус, который умер на кресте, чтобы научить нас любви и справедливости. Тем хуже для нас, если мы этому не научились. Наша культура - Церковь. Да, я знаю, церковь дала нам инквизицию, мучила и пытала нас, сжигала нас на костре, угнетала нас веками, веками обязывала нас ваять Иисусов и мадонн, мучеников и блаженных. Церковь чуть не убила Галилео Галилея, унизила его, принудила предать самого себя и свои знания. Но в то же время она внесла огромный вклад в историю мысли. После инквизиции церковь начала меняться. И даже такой антиклерикальный, как я, человек не может этого отрицать. Затем было пробуждение культуры, которое началось и расцвело во Флоренции, в Тоскане, вернуло Человека в центр Вселенной и примирило его потребность в свободе с его потребностью в Боге. Я имею в виду Возрождение. Благодаря Возрождению у нас есть Леонардо да Винчи, Ми-келанджело, Донателло, Рафаэль, Лоренцо Великолепный. (Первые приходящие в голову имена). Есть и наследство Эразма Роттердамского, Монтеня, Томаса Мора и Декарта. Есть также Просвещение, Руссо, Вольтер, энциклопедисты. Музыка Моцарта и Баха, Бетховена, Россини, Доницетти, вплоть до Верди, Пуччини... Это музыка, без которой мы не можем жить и которая для мусульманской культуры - стыд и великое преступление. Проклятия, по их мнению, заслуживает любой, кто насвистывает песню или мурлычет колыбельную. "В крайнем случае могу позволить вам какой-нибудь солдатский марш", - сказал мне Хомейни во время интервью в Куме. Наконец, слава богу, у нас есть наука и технология как ее производное. Наука, которая всего лишь за несколько веков совершила захватывающие дух открытия, поистине изменив лицо планеты. Технология, которая создавала и создает чудеса, достойные волшебника Мерлина... Хватит глупостей, господа. Коперник, Галилей, Ньютон, Дарвин, Пастер, Эйнштейн не были последователями Пророка. Согласны? Мотор, телеграф, электролампочка, то есть электричество, фотография, телефон, радио, телевидение не были изобретены какими-то там муллами или аятоллами. Не так ли? Поезд, автомобиль, самолет, вертолет (который придумал и спроектировал Леонардо), космические корабли, на которых мы полетели на Луну и на Марс и скоро полетим бог знает куда. Согласны? Пересадка сердца и печени, глаз и легких, лекарства от рака, открытие генома - также. Разве не так? И не надо забывать о высоких стандартах жизни, достигнутых западной культурой на всех социальных уровнях. На Западе мы больше не умираем от голода и от излечимых болезней, как это происходит в мусульманских странах. Согласны? Но даже если считать, что все эти достижения не важны (в чем я лично сомневаюсь), скажите мне, какие завоевания принадлежат другой культуре, культуре фанатиков с бородой, чадрой и паранджой? Как ни крути, единственное, что я нахожу в той культуре, так это Пророк с его священной книгой, ужасно нелепой, несмотря на то что она является плагиатом из Библии, из Евангелия, из Торы и из трудов мыслителей греческой и египетской культуры эллинистического периода. Я нахожу у них только Аверроэса с его неоспоримыми заслугами ученого (комментарии к Аристотелю и т. д.), Омара Хайяма с его прекрасной поэзией... плюс несколько красивых мечетей. Никаких иных достижений ни на полях Искусства, ни в садах Мысли. Ни в мире науки, технологии или бытоустройства... Когда я упоминаю эту истину, некоторые вспоминают о математике. Все на том же крике, все с теми же брызгами зловонной слюны в лицо в 1972 году Арафат оповестил меня, что его культура была высшей по отношению к моей, потому что его предки изобрели математику и числа. Кстати, "стрекозы": почему это он может использовать слово "высшая", а я не могу? Но вместе со слабым умом и сильным невежеством Арафат обладает еще и очень короткой памятью. Так вот, господин болтун, давайте проясним это раз и навсегда. Ваши предки не изобрели математику. Математика была изобретена более или менее в одно и то же время арабами, индийцами, греками, майя, народами Месопотамии. Проверьте. Не изобрели ваши предки и числа, они просто нашли новый способ их написания. Способ, который мы, неверные, адаптировали, тем самым облегчая и ускоряя открытия, так вами и не сделанные. Найти новый способ записи, согласна, очень похвально и несомненно достойно награды. Но этого недостаточно для того, чтобы говорить о превосходстве исламской культуры над западной. Следовательно, я могу снова заявить: кроме Аверроэса и некоторых поэтов, нескольких мечетей и нового способа записи чисел, ваши предки оставили одну книгу и все. Они оставили Коран, книгу, которая тысячу четыреста лет действовала человечеству на нервы, наверное, сильнее, чем Библия, Евангелие и Тора вместе взятые. Хотелось бы понять, почему "стрекозы", особенно европейские, уважают Коран больше, чем уважали "Капитал" Карла Маркса. Может быть, потому, что он заключает в себе лицемерную проповедь Мира, Братства и Справедливости? О! Для того чтобы держать арабов-американцев в спокойствии и лояльности, даже Джордж Буш продолжает говорить, что ислам проповедует мир, братство и справедливость. А где же логика? Если Коран действительно зовет к миру, братству, справедливости, то как быть с его заповедью "глаз-за-глаз-зуб-за-зуб"? То же самое можно найти в Библии и в Торе. Но для мусульман это соль жизни. Как быть с навязыванием чадры и паранджи, той ьаранджи, под которой мусульманские женщины превращаются в бесформенные кули и смотрят на мир сквозь частую сетку, вшитую в ткань на уровне глаз? Как быть с фактом того, что в большинстве исламских стран женщины не могут посещать школу, обращаться к врачу, они стоят меньше, чем верблюд, и т. д. и т. д. и т. д., аминь. Как быть с чудовищностью казней - побивания камнями или обезглавливания - жен, нарушивших супружескую верность? (На неверных мужей это не распространяется). Как оправдать наказание смертной казнью тех, кто употребляет спиртное, и наказание увечьем для воров: за первую кражу - отрубается левая рука, за вторую - правая, за третью - левая нога, затем уж не знаю что и отрубают? Это тоже предписывается Кораном, да или нет? Так вот, я не усматриваю в этом большой справедливости, большого чувства братства, большого миролюбия. Не говоря о том, что я не вижу в этом большого ума. Кстати говоря, об уме: почему итальянские ультралевые "стрекозы" не принимают подобные замечания? Почему, едва прочитав или услышав их, они в припадке бешенства кричат: "Невыносимо, недопустимо, позорно"? Неужто они все обратились в ислам или ведут себя таким образом в угоду своему новому партнеру, я имею в виду необъяснимо происламскую католическую церковь? Ну что ж... Мой дядя Бруно был прав, когда говорил: "В Италии не было Реформации, но в Италии самая интенсивная, самая убийственная Контрреформация". Хорошо. Это был ответ на твой вопрос о "Контрасте между двумя культурами". В этом мире есть место для всех. В собственных домах, в собственных странах люди пусть делают то, что хотят. Следовательно, если женщины, живущие в исламских странах, глупы настолько, чтобы носить чадру и паранджу, глупы настолько, чтобы соглашаться стоить меньше, чем верблюд, если они настолько безрассудно глупы, чтобы выходить замуж за развратника, желающего иметь четырех жен, что же, тем хуже для них. Если мужчины глупы настолько, чтобы отказываться от бокала вина или кружки пива, то же самое. Я не стану вмешиваться в выбранные ими решения. Меня воспитывали в уважении к свободе, черт побери, и моя мама обычно говорила: "Мир прекрасен, потому что он разнообразен". Но если они пытаются навязать свою ненормальность мне, моей жизни, моей стране, если они хотят подменить мою культуру своей культурой... Пытаются! Усама бен Ладен объявил, что вся планета Земля должна стать мусульманской, что по-хорошему или по-плохому, но он обратит нас в ислам, и для того чтобы достичь этой цели, он убивает и будет продолжать убивать нас. На это, думаю, не согласны ни самые глупые простаки, ни самые циничные из сторонников ислама. Так могу ли принять это я! Значит, надо в самом срочном порядке поменяться ролями и убить его... Проблема в том, что решение не зависит от смерти Усамы бен Ладена. Потому что бен ладенов теперь слишком много, они клонированы, как овца нашими исследовательскими лабораториями. К тому же речь уже не идет об отважных маврах, завоевавших Испанию и Португалию верхом на верблюдах и с золотыми саблями наперевес. Времена меняются. Сегодня речь идет о рациональных убийцах, которых мы обучаем управлению 757-м "Боингом", использованию суперосна-щенного компьютера, созданию атомного оружия; учим, как разрушить или заблокировать электрическую систему, коммуникационную систему, финансовую, как распространить эпидемию; как шантажировать правительство, как манипулировать Римским Папой, как соблазнять и эксплуатировать медиа- и интеллектуальный или так называемый интеллектуальный мир. А именно - как влиять на западные умы (включая умы людей честных, добросовестных) путем контролирования всего, что окружает западных людей в повседневной жизни. Поэтому самые вымуштрованные и умные из мусульман не остаются в мусульманских странах, в пещерах Афганистана или в мечетях Ирана и Пакистана. Они остаются в наших странах, в наших городах, в наших университетах, в наших деловых компаниях. Они налаживают блестящие связи с нашими церквями, нашими банками, нашими телевидением, радио, газетами, издателями, нашими академическими организациями, союзами, нашими политическими партиями. Они проникают в сердце наших технологических систем. Хуже того: они живут в сердце общества, которое принимает их без вопросов об отличиях их взглядов от наших, без проверки их намерений, без мер наказания их зловещего фанатизма. В сердце общества, которое относится к ним в духе своей либеральной демократии, в духе толерантности, христианского сострадания. Согласно принципам терпимости, цивилизованных законов; законов, отменяющих пытку и смертную казнь, не допускающих лишения свободы до того момента, когда факт преступления доказан, не открывающих судебный процесс в отсутствие защитника подсудимого, не выносящих приговор, если обвинение не было доказано. Эти наши законы я назвала бы "дырявыми", полными лазеек, позволяющих отменить приговор или освободить правонарушителя. Не благодаря ли этим лазейкам наши гости селятся на нашей территории, вмешиваются в нашу жизнь, распоряжаются нами? На Ватиканском соборе в октябре 1999 года, который был посвящен обсуждению взаимоотношений между христианами и мусульманами, известный исламский ученый, обращаясь к ошеломленной публике, заявил с безмятежной наглостью: "Используя вашу демократию, мы захватим вас, используя нашу религию, мы будем господствовать над вами". (Шокирующий рассказ о происходящем я получила от одного из участников, кардинала Джузеппе Бернардини, архиепископа турецкого города Смирны). Как видишь, их обратный крестовый поход не нуждается в современном бесстрашном Сала-дине или в ком-то типа Наполеона, для того чтобы оккупировать и расширяться. С саладинами и наполеонами или без них, они пытаются это сделать, таков непреложный факт. Налицо постоянно, неуклонно растущая реальность, которую Запад бессмысленно питает и поддерживает. Поэтому крестоносцев становится все больше и больше, и требуют они и распоряжаются всем на свете все больше и больше. Вот почему (если мы останемся инертными) их будет еще больше и еще больше. Они всегда будут требовать, лезть в наши дела и распоряжаться нами. До тех пор, пока не подчинят нас себе. Следовательно, иметь с ними дело - невозможно. Попытка диалога с ними - немыслима. Проявлять по отношению к ним снисхождение и терпимость - губительно. И тот, кто думает обратное, - дурак. Поверьте мне, которая изучила мусульманский мир довольно подробно. Я наблюдала мусульман в Иране, Пакистане, Бангладеш, Саудовской Аравии, Кувейте, Ливии, Иордании, Ливане, в Африке и даже в Италии. Я видела самые невероятные вещи, способные лишь укрепить мою позицию. Ох, не могу забыть, как в Риме я просила иранскую визу для интервью с Хомейни. Я пришла в иранское посольство с ногтями, покрытыми красным лаком. Для крайне фанатичного мусульманина - признак аморальности, уголовное преступление, за которое обвиняемой могут отрубить пальцы. Трясясь от негодования, официальное лицо посольства приказало мне ликвидировать этот красный лак, и если бы я ответила, что именно я желала бы ликвидировать в нижней части тела у него самого, он наказал бы меня без всякого сомнения. Не могу забыть, и как в святом городе Кум передо мной из-за того, что я женщина, были закрыты двери во всех отелях, во всех публичных местах. На интервью с Хомейни я должна была надеть чадру. Чтобы надеть чадру, я должна была снять джинсы, чтобы снять джинсы - надо где-то спрятаться, и, конечно, я бы могла проделать эту операцию в машине, на которой я приехала из Тегерана, но мой переводчик умолял меня не делать этого. "Пожалуйста, мадам, пожалуйста, не надо! За такую вещь в Куме мы оба рискуем смертной казнью". Отказ за отказом, нас пустили только в бывший королевский дворец, ныне здание городской администрации. Милосердный охранник пустил нас внутрь. Мы добрались до роскошной комнаты отдыха, все еще меблированной троном (трон бывшего шаха Резы Пехлеви), где я почувствовала себя как Дева Мария, укрывшаяся в стойле, чтобы разрешиться Младенцем. Я прикрыла дверь, угадайте, к чему это привело. Коран запрещает неженатой паре оставаться одним в комнате, потому внезапно дверь роскошной комнаты для отдыха настежь распахнулась. Ворвался мулла из Морального контроля и завел свою шарманку: "Как-вам-не стыдно-как-вам-не-стыдно, это грех, безбожие", утверждая, что есть только один путь избежать ареста - пожениться. Мы должны были подписать свидетельство о краткосрочном браке (на четыре месяца), которым он нервно размахивал, и пожениться немедленно. Однако мой Джозеф, я имею в виду моего переводчика, был уже женат. Вдобавок на испанской девушке, католичке, некоей Консуэло, очень ревнивой, а следовательно, не готовой подвергнуться оскорблению, став второй женой. Что касается меня, я вообще ни за кого не хотела выходить замуж. А меньше всего - за иранского мужа ревнивой испанской дамы-католички. В то же время, однако, я не хотела быть арестованной и упустить интервью с Хомейни. Итак, я боролась с дилеммой - выйти-замуж-или-не-выйти-замуж... Вы смеетесь, конечно. Для вас это просто смешной случай. Анекдот. Я не стану досказывать конец истории, догадайтесь, вышла я за него замуж или нет. А чтобы вы не смеялись, а плакали, я расскажу историю о двенадцати нечистых мужчинах (в чем была их нечистота, я так никогда и не узнала), которых в 1975 году сыны Аллаха казнили в Дакке, Бангладеш. Их казнили на стадионе штыковым ударом в грудную клетку в присутствии двадцати тысяч верующих, которые, сидя на трибуне, бормотали: "Аллах акбар, Аллах акбар. Бог велик, Бог велик..." О да, я прекрасно знаю, о чем ты думаешь: древние римляне, думаешь ты, те римляне, которыми моя культура гордится, развлекались, глядя на то, как львы пожирали христиан. По всей Европе католики, те католики, чей вклад в историю мысли я признаю и уважаю, веселились, глядя на горящих живьем еретиков. Но прошло очень много времени, и с тех пор мы стали немножко более цивилизованными, и сынам Аллаха тоже следовало бы понять, что так поступать не следует. Но они же поступают! После нечистых молодых мужчин они убили десятилетнего ребенка, который, чтобы спасти одного из осужденных, своего брата, бросился на палачей. "Не-бейте-брата, не-бейте-бра-та". Они раздробили ему голову каблуками тяжелых башмаков. Не веришь? Прочти мой репортаж или репортажи французских, немецких и британских журналистов, которые тоже были на месте. Более того, посмотри на фотографии, снятые одним из них. Немцем. Но я все это рассказываю вот зачем. Как только казнь закончилась, две тысячи верующих (многие из них - женщины) покинули трибуны и спустились на поле. Но не беспорядочно и возбужденно, а степенно, в очень торжественной манере. Они построились в колонну, торжественно достигли сцены побоища и, не прерывая свое бормотание: "Аллах Акбар, Бог велик, Аллах акбар", - прошли по трупам. Они превратили трупы в ковер раздробленных костей. Превратили тела в грязь, как башни-близнецы. Я могла бы продолжать и продолжать рассказ о чудовищных историях. Я могла бы рассказать случаи, о которых никогда не писала в репортажах. Потому что, знаешь, в чем проблема таких людей, как я? Тех, кто видел слишком много? Проблема в том, что в какой-то момент мы привыкаем к ужасам. Не хочется описывать ужасы, будто пережевывать старую жвачку... и мы просто оставляем эти вещи на задворках памяти. О жестокости полигамии, рекомендуемой Кораном и никогда не порицаемой "стрекозами", я могла бы, например, вспомнить рассказ Али Бхутто, пакистанского премьер-министра, которого потом повесили политические противники, активные мусульмане. Я была хорошо знакома с Али Бхутто. Чтобы взять у него интервью, я пробыла с ним бок о бок две недели. И как-то вечером в Карачи, без какого бы то ни было подстегивания с моей стороны, он рассказал мне историю своей первой женитьбы, женитьбы, отпразднованной, несмотря на его отчаяние ("Я не хочу жениться, я не хочу", - твердил он тогда), когда ему не было еще и тринадцати лет. Жена была красивая кузина, зрелая женщина почти тридцати лет. Он рассказывал и плакал. Слезы скользили у него по носу и попадали на губы, а он их слизывал. Но потом он попросил меня убрать некоторые детали из рассказа. Я убрала, потому что всегда испытывала глубокое уважение к тайнам людей. Включая врагов и глав государств. Более того, я всегда ощущала сильную неловкость, когда они говорили о глубоко личном. Видел бы ты, как поспешно я оборвала Голду Меир, когда она начала рассказывать, до чего недоволен был ее муж из-за ее страсти к политике. "Голда, вы уверены, что хотите говорить со мной об этом?" Но пару лет спустя я встретила Бхутто снова. Я встретила его в Риме, в книжном магазине, случайно. Оба обрадованные неожиданной встречей, мы пошли выпить чаю, во время чаепития мы начали говорить об исламе, и неожиданно он воскликнул: "Я был не прав, когда просил вас убрать детали моей первой женитьбы. Следовало бы рассказать всю историю целиком". Вся история целиком началась с того, что его шантажировали, заставляя жениться. Когда он кричал: "Я-не-хочу-жениться я-не-хочу!" "Если ты женишься, мы подарим тебе ролики и крикетные клюшки, которые ты так просишь", - ответили ему. Потом был свадебный прием, в котором невеста не участвовала, потому что мусульманская женщина не может принимать участие ни в одной публичной церемонии, даже в собственной свадебной. Потом свадьба должна была завершиться, но не завершилась первой брачной ночью. "Я даже не пытался. Несмотря на внешность, я действительно был мальчиком, ребенком, честное слово. Я не знал, с чего начать, и, вместо того чтобы помочь мне, она плакала. Она плакала, плакала. Вскоре я тоже начал плакать вместе с ней и затем, устав от плача, заснул у нее на руках. На следующий день я уехал из Карачи в Лондон учиться в колледже. Поэтому я увидел ее снова только после моей второй женитьбы, будучи уже взрослым мужчиной, влюбленным в свою вторую жену. Мы оказались наедине друг с другом в ее одиноком доме в Ларкане, она мне очень понравилась. Она была все еще такой красивой... Но как бы это объяснить? Видите ли, я люблю женщин. Я не практикую целомудрие. Некоторые считают меня волокитой. Но от нее у меня так и нет детей. Я имею в виду, что и не могло бы быть детей. Память о нашей первой ночи постоянно мешала мне выполнить свои супружеские обязанности... И когда я приезжаю в Лар-кану, где она живет совсем одна, забытая всеми, потому что если она только дотронется до другого мужчины, то будет обвинена в прелюбодеянии и умрет, забитая каменьями, я стыжусь себя и своей религии. Презренная вещь - многоженство. Презренная вещь - брак по сговору. Ни одна религия не является такой деспотичной, как моя". (Бхутто, где бы вы ни были, и даже если, увы, вы только под землей и нигде больше, ваша просьба, сказанная мне в Риме, выполнена. Бедный вы человек, я ничего для вас не сделала, когда военная хунта чудовищного генерала Зия свергла ваше правительство и повесила вас как преступника в тюрьме. Что я могла? Сейчас история вашей печальной первой женитьбы рассказана так, как вы хотели). Теперь забудь об Али Бхутто, забудь о варварской казни отчаявшегося мальчика и двенадцати молодых мужчин в Дакке. Забудь о мулле из Морального контроля и моей бывшей или не бывшей свадьбе в Куме, забудь о комичном случае с красными ногтями и следуй за мной по дороге презрения, которое мусульмане питают к нам, женщинам. Презрения, с которым я столкнулась даже при обстоятельствах, вроде бы подразумевающих отмену культа условных приличий. В 1973-м, к примеру, я находилась при подразделении палестинских федаинов, временно на территории Иордании. Иорданский король Хусейн был единственным приятным и цивилизованным лидером, кроме моего казненного друга, из всех мне известных в исламском мире. Настолько цивилизованным, что, когда ему хотелось взять себе новую жену, он разводился. Никакого многоженства. Настолько приятным, что, когда.во время интервью я призналась ему, что мне трудно обращаться к человеку со словами "Ваше Величество", он весело воскликнул: "Тогда зовите меня просто Хусейн! Профессия короля - такая же работа, как и другие". Так вот, пример. Как-то ночью израильтяне предприняли воздушный налет на секретную базу, которую я посещала в качестве репортера. Все побежали к укрытию, устроенному в горной пещере, я со всеми, но командир остановил меня. Он сказал, что непристойно женщине находиться бок о бок с его мужчинами, и затем приказал своим адъютантам разместить меня где-нибудь еще. Догадайтесь, что эти ублюдки придумали: меня заперли в стоящем на отшибе деревянном сарае, который был хранилищем динамита. Я поняла это, когда щелкнула зажигалкой и увидела ящики со штампом: "Взрывоопасно". Но и это не самое страшное. Страшнее всего, что они заперли меня там не случайно и не по ошибке. Они сделали это специально, смеха ради. Мой риск взлететь на воздух при взрыве им казался самой смешной шуткой на земле. Когда воздушный налет закончился, они удовлетворенно ржали: "Нам никогда не было так весело". Я поведу тебя по дороге презрения на просмотр документального фильма, недавно снятого в Афганистане замечательной документалисткой из Лондона. Документальный фильм этот - настолько ужасающий, настолько приводящий в бешенство, душераздирающий, что он застал меня врасплох, несмотря на то, что титры сначала показались раздражающими: "Предупреждаем зрителей, что в фильме содержатся съемки, нарушающие душевное спокойствие". Ты не видел? Его транслировали в Италии? Транслировали или нет, скажу тебе сразу, что это действительно были "съемки, нарушающие душевное спокойствие". Была заснята казнь трех женщин в паранджах, повинных неизвестно в чем. Казнь происходила на площади в Кабуле, рядом с заброшенной парковкой. И вот на эту заброшенную парковку неожиданно приезжает машина, маленький грузовик, из которого их выталкивают наружу. Паранджа первой женщины - коричневая. Паранджа второй женщины - белая. Паранджа третьей - светло-голубая. Женщина в коричневой парандже явно вне себя от ужаса. Она едва держится на ногах, ее шатает. Женщина в белой парандже, похоже, в полубессознательном состоянии, она продолжает идти неверными шагами, словно боясь упасть и ушибиться. Женщина в светло-голубой парандже, маленького роста и очень хрупкая идет, наоборот, твердыми шагами и в какой-то момент останавливается. Она пытается ободрить жестом своих спутниц. Но бородатый бандит в юбке и тюрбане вмешивается и пинками разгоняет их, заставляет встать на колени на асфальт. Сцена разворачивается на глазах у людей, которые проходят мимо или едят финики, или ковыряют в носу так лениво и так безразлично, как будто неотвратимые смерти не имеют никакого значения. Только молодой мужчина, стоя на краю площади, смотрит с любопытством. Казнь проходит очень быстро. Никаких барабанов или зачитывания какого-то приговора. Я имею в виду, не было ни церемонии, ни претензии на церемонию. Едва женщины опустились на колени на асфальт, как другой бородатый бандит в юбке и в тюрбане появляется из ниоткуда с автоматом в правой руке. Он несет автомат, как продуктовую кошелку, с ленивым, скучающим видом, как будто убийство женщин - обычное занятие в его каждодневной жизни. Он идет по направлению к трем неподвижным фигурам. Настолько неподвижным, что они уже не кажутся человеческими. Они кажутся тремя тюками, брошенными на землю. Он подходит к ним со спины, как вор. Он подходит к ним и без колебания, застав нас врасплох, подносит автомат в упор в затылок той, что в коричневой парандже. Она падает вперед. Мертва. Затем, все с тем же ленивым и скучающим видом, он передвигается левее и втыкает автомат в затылок той, что в белой парандже. Она тоже падает ничком. Он опять переходит левее. Останавливается почесать себе причинное место. Стреляет в затылок маленькой, в светло-голубой парандже, которая, вместо того чтобы упасть вперед, остается на долгое мгновение на коленях. Ее торс держится вертикально прямо. Неистово прямо. Затем она заваливается набок и последним движением сопротивления приподнимает кайму паранджи, и обнажает ногу. Но с ледяной невозмутимостью он возвращает ткань на место и зовет могильщиков. Оставляя на земле три широченные ленты крови, могильщики хватают трупы за ноги и тащат их прочь. В кадре появляется государственный министр иностранных дел и министр юстиции господин Вакиль Мотавакиль. Я действительно записала его имя. Внимательно... Мы ведь никогда не знаем, какие возможности нам готовит жизнь. Может, однажды я встречу его на безлюдной дороге и, перед тем как сделать то, о чем мечтаю, для очистки совести проверю его паспорт. "Вы действительно господин Вакиль Мотавакиль?" Тридцати - сорокалетний кусок сала, этот мистер Вакиль Мотавакиль. Очень крепкий, очень бородатый, очень усатый кусок коричневого сала. У него пронзительный голос евнуха, и, говоря о казни трех женщин, он вне себя от восторга. Он весь трясется, как горшок со студнем, он пищит: "Это радостный день. Сегодня наш добрый город снова обрел мир и спокойствие". Однако при этом он не говорит о том, каким образом три женщины лишили этот город мира и спокойствия. Он не упоминает о причине, по которой они были осуждены и казнены. Сняли с себя паранджу? Подняли покрывала с лиц, чтобы выпить стакан воды? Нарушили запрет петь, напевали колыбельную песню своим новорожденным детям? Или преступление их заключалось в том, что они смеялись? Да, господа, смеялись. Я написала "смеялись". Разве вы не знаете, что мусульмане-фундаменталисты запрещают женщинам смеяться? Я задаю себе эти вопросы, когда Вакиль Мо-тавакиль исчезает и на экране появляются хорошенькие девушки без паранджи. Девушки с непокрытыми лицами, голыми руками, в платьях с глубокими вырезами. Одна завивает волосы, другая красит глаза, еще одна красит губы и ногти красным. Они шутят, смеются... Я делаю вывод, что мы больше не в Афганистане, наверное, умная корреспондентка вернулась со своей группой в Лондон и документальный фильм заканчивается сценой облегчения и надежды. Но нет! Мы все еще в Кабуле. Голос автора звучит сдавленно, придушенно. Этим сдавленным, придушенным голосом она шепчет: "Мы находимся в одном из нелегальных заведений города. Это нелегальное и опасное место - парикмахерский салон". Я вдруг с содроганием вспоминаю то зло, которое в 1980 году я невольно причинила парикмахеру в Тегеране, чья парикмахерская, называвшаяся "У Башира. Дамского парикмахера", была закрыта правительством как проклятое место. Не обсуждая причину, по которой она была закрыта, и используя тот факт, что он был моим поклонником, имел в доме все мои книги, переведенные на фарси, я убедила его открыть парикмахерскую. "Пожалуйста, Башир, пожалуйста. Только на полчаса. Мне необходимо вымыть волосы, а в моем номере нет горячей воды". Бедный Башир. Сорвав печати и разрешив мне войти в пустую парикмахерскую, он трясся, как мокрый пес, и повторял: "Мадам, мадам! Вы не понимаете того риска, которому мы подвергаемся. Если кто-то застанет нас здесь врасплох, если кто-то узнает, я попаду в тюрьму, да и вы тоже". Ну что ж, никто не застал нас врасплох, в то время как дрожа, словно мокрый нес, он мыл мне голову. Консьерж следил за дверью. Но восемь месяцев спустя, когда я вернулась в Тегеран (другая безобразная история, о которой я никогда не писала), то справилась о Башире, и мне ответили: "Неужели вы не знаете? Кто-то узнал и донес властям в комитет Морального контроля. Едва вы уехали, Башир был арестован по обвинению в непристойном поведении, и теперь он все еще в тюрьме". Я вспомнила все это и наконец поняла почти наверняка, что тех трех женщин казнили за то, что они были в парикмахерской. Я наконец поняла, что они были тремя сопротивляющимися, тремя героинями. Теперь скажи мне: это и есть "культура", о которой ты упоминаешь, когда почтительно произносишь "контраст-между-двумя-культурами"?! Нет, дорогой мой, нет. Одержимая своей навязчивой идеей свободы, я только что тут выше написала, что в этом мире есть место для каждого, и что, как говорила моя мама, мир-пре-красен-потому-что-он-разнообразен. Я также написала, что тем хуже для-женщин-которые-на-столько-глупы-чтоб-принимать-свое-рабство, важно-чтобы-их-рабство-не-распространялось-на-меня. Но я была не права. Совершенно не права. Потому что забыла, что свобода, отделенная от справедливости, это лишь половина свободы, и что защищать только свою свободу - значит оскорблять справедливость. Ныне, прося прощение, как просит Иоанн Павел Второй за своих предков, участников крестовых походов, я прошу прощения у трех героинь Кабула, у всех женщин, казненных и отданных под пытки, униженных, одураченных мусульманами до такой степени, что они присоединились к шествию на стадионе в Дакке. Я заявляю, что их трагедия касается и меня тоже. Это касается каждого из нас, включая "стрекоз". Мужчинам-"стрекозам", то есть эгоистам, которые рта не откроют по этому поводу, пальцем не пошевелят против паранджи, мне нечего сказать. Что "стрекозам" до низостей, которые мусульманские мужчины совершают по отношению к мусульманским женщинам? Эти низости не имеют отношения к их лицемерному толкованию справедливости, и я подозреваю, что втайне они завидуют Вакилю Мотавакилю. Нередко они сами бьют своих жен и дурно с ними обращаются. Мне нечего сказать и гомосексуалистам-"стрекозам". Пожираемые злобой на то, что они не совсем женщины, они ненавидят даже собственных матерей. Женщины для них - только яйцеклетки для клонирования их сомнительного, неопределенного рода. А вот женщинам-"стрекозам", то есть феминисткам с плохой памятью, у меня, напротив, есть что сказать. Снимите маски, поддельные вы амазонки. Вспомните о годах, когда вместо того, чтобы признать, что собственным примером я проложила путь и наглядно показала, что женщина может выполнять любую работу, как мужчина, даже лучше, чем мужчина, вы поносили меня последними словами! Вспомните, как вместо того, чтобы следовать моим урокам, вы обзывали меня "грязной свиньей, кричащей о превосходстве мужчин", и забросали меня камнями из-за того, что я написала книгу, названную "Письмо нерожденному ребенку" ("У нее матка в мозгах"). Прекрасно, куда же подевался ваш исполненный ненависти язвительный феминизм? Во что превратилась ваша поддельная, показная воинственность? Почему, когда речь заходит о ваших мусульманских сестрах, о женщинах, которых пытают и унижают, и убивают настоящие шовинистские свиньи, кричащие о превосходстве мужчин, вы подражаете молчанию ваших мелких и нелепых мужчин? Почему вы никогда не организовываете тявканья перед посольством Афганистана или Саудовской Аравии, почему вы никогда не поднимаете голоса против низостей, о которых я говорю, почему вы храните молчание, даже если они творятся у вас на глазах? Вы все влюбились, что ли, во врага, в мистера бен Ладена? Или вы все мечтаете, чтобы он вас изнасиловал? Или вам просто наплевать на ваших мусульманских сестер, потому что вы держите их за низших существ? В таком случае, кто расист - вы или я? Правда состоит в том, что вы даже не "стрекозы". Вы просто суматошные курицы, которые только и могут, что размахивать крыльями в курятнике. Кудах-тах-тах, кудах-тах-тах. Теперь дайте мне закончить мысль. x x x Пока я в отчаянии сражаюсь за нашу находящуюся в опасности свободу, за нашу культуру, которой угрожают вакили мотавакили и которую унижают их западные покровители, перед моими глазами встает не только апокалиптическая сцена, с которой я начала это письмо. Не только тела, дюжинами летящие с восьмидесятых и девяностых, и сотых этажей, не только первая башня, всасывающая саму себя, проглатывающая саму себя, и не только вторая башня, разжиженная и истаявшая, словно кусок масла. Перед моим мысленным взором два великолепных небоскреба, которые перестали существовать, сливаются с двумя тысячелетними Буддами, которые разрушены талибами в Афганистане. Четыре фигуры сливаются, и я желаю знать, забыли ли люди об этом разбойном преступлении? Я не забыла. Я смотрю на двух маленьких медных Будд, которые стоят на камине в моей нью-йоркской гостиной (подарок старого кхмерского монаха, преподнесенный мне в Пномпене во время войны в Камбодже), и мое сердце сжимается. Вместо них я вижу двух огромных Будд, вытесанных прямо в скале, возвышающихся над равниной Бамиан. Тысячу лет назад каждый караван, приходящий из Римской империи и уходящий на Дальний Восток, или с Востока шедший в Рим, непременно пересекал эту равнину, этот перекресток, где пролегал легендарный Шелковый путь и смешивались все культуры. Я вижу их, потому что о них знаю все, что мне следовало бы знать. Старший Будда (III век н. э.) был в тридцать пять метров высотой. Второй (IV век н. э.) - пятьдесят четыре. Оба Будды спинами были влиты в скалу и оба были покрыты разноцветной росписью: симфония красного и желтого, зеленого и голубого, коричневого и фиолетового. Их лица и руки были золотыми, и на солнце они блестели, как гигантские ювелирные украшения. Внутренняя поверхность ниш, ныне опустелая, как опустевают глазницы, была покрыта фресками тончайшей работы. Я знаю, что до прихода талибов все краски фресок были в прекрасном состоянии... У меня сжимается сердце, потому что перед произведениями искусства я испытываю такое же благоговение, как мусульмане перед могилой Пророка и его Кораном. Для меня произведение искусства так же свято, как для них Мекка, и чем старее оно, тем более святым становится. Впрочем, любой предмет Прошлого для меня свят. Ископаемое, пергамент, стертая монета, всякое свидетельство того, чем мы были, что делали. Прошлое будит мое любопытство сильнее, чем Будущее, и я никогда не устану утверждать, что Будущее - это только гипотеза, вероятность, предположение, то есть - нереальность. В крайнем случае это надежда, которую мы пытаемся воплотить через мечты и фантазии. Прошлое, наоборот, - это уверенность, конкретность, установленная реальность, школа, без которой нам не обойтись, поскольку, если мы не знаем Прошлого, мы не понимаем Настоящего и не можем повлиять на Будущее, повлиять на него мечтами и фантазиями. Кроме того, всякая вещь, пережившая Прошлое, ценна в моих глазах, потому что заключает в себе иллюзию вечности. Она олицетворяет победу над временем, которое истощает, и убивает, и сводит на нет. Она внушает надежду на то, что победа над Смертью возможна. И так же как культовое чудо Стоунхенджа, как дворец Миноса в Кносе, как пирамиды со сфинксами, как Парфенон, как Колизей, как столетняя черепаха или тысячелетнее дерево, например, величественная секвойя в Сьерра-Неваде, двое Будд Бамиана давали мне все это. Но преступники, но вакили мотавакили разрушили их. Убили их. У меня сжимается сердце, когда я думаю, как хладнокровно они убили их, с каким холодным прагматизмом и удовольствием они совершили эту низость. Если помнишь, они действовали не в порыве бреда и не во внезапном и сиюминутном припадке слабоумия. В свое время, в 1951 году, вопреки здравому смыслу маоисты разрушили Лхасу. Как пьяные буйволы, ворвались в монастыри, во дворец далай-ламы, сожгли тысячелетние пергаменты, разбили вдребезги тысячелетние алтари, разорвали тысячелетние ризы, расплавили всех золотых и серебряных Будд - да будет им стыдно ad saecula saeculorum, amen, во веки веков, аминь. Однако разрушению Лхасы не предшествовали суд и приговор. Разрушение Лхасы не носило характера казни, осуществляемой на основании юридических или предположительно юридических норм. Мир не ведал о случившемся. А в случае с двумя бамианскими Буддами речь идет о подлинном суде, о подлинном приговоре, основанном на юридических или предположительно юридических нормах и приведенном в исполнение. Это сознательное, преднамеренное преступление, сознательное, просчитанное беззаконие, притом что весь мир умолял: "Пожалуйста, не надо. Мы заклинаем вас, не делайте этого. Археологические памятники - всемирное наследство, бамианские Будды не причинили никому вреда". Даже ООН и соседние страны: Россия, и Индия, и Таиланд, и Китай (у которого на совести грех Лхасы) - присоединились к этой петиции. Но приговор исламского Верховного суда Кабула тем не менее был вынесен: "Каждая доисламская статуя будет разрушена. Каждый доисламский символ будет уничтожен. Каждый идол, осуждаемый Пророком, будет стерт в порошок". Этот вердикт был вынесен 26 февраля 2001 года (не 1001-го). В тот самый день, когда талибский режим санкционировал публичные повешения на стадионах и последние права женщин были отняты. В том числе: право смеяться, право носить высокие каблуки, право находиться у себя дома, не завешивая окна черными занавесками. Затем начались разрушение и, помнишь, пулеметные очереди в лица Будд? Помнишь, отлетали носы, разлетались на мелкие части подбородки, постепенно исчезали щеки, крошились руки? Помнишь пресс-конференцию с талибским министром Кадратуллой Джа-малем для иностранных журналистов? "Нам было трудно разрушить их. Гранат и пятнадцать тонн взрывчатки, которые мы заложили у подножия двух идолов, оказалось недостаточно. Тяжелая артиллерия тоже не помогла - нам удалось повредить только головы. Теперь мы рассчитываем на помощь дружественной страны, на содействие экспертов по разрушению, и через три дня приговор будет полностью приведен в исполнение". (Что за дружественная страна: Саудовская Аравия или Пакистан? И что за эксперт по разрушению? Не сам ли Усама бен Ладен?) В конце концов окончательная двойная казнь. Два оглушительных взрыва. Два густых облака. Похожи на облака, которые по прошествии шести месяцев поднялись над нью-йоркскими башнями. Я вспомнила своего друга Кон-дуне. Потому что, видишь ли, в 1968-м я взяла интервью у одного восхитительного человека. У самого миролюбивого, самого кроткого, самого терпимого, самого мудрого из всех, кого я когда-либо встречала в своей бродяжьей жизни, - у теперешнего далай-ламы, монаха, которого буддисты называют живым Буддой. Ему в то время было тридцать три года. Немногим младше меня. Последние девять лет он - папа без церкви, король без королевства, бог в ссылке. Ведь он жил в Дха-рамсале, в городе у подножия Гималаев и почти на границе между Кашмиром и Прадешем, где индийское правительство приютило его с несколькими тысячами тибетцев, бежавших из Лхасы. Это была странная, незабываемая встреча. Мы пили чай в его маленьком домике с видом на сияющие белые горы и серебряные остроконечные, как ножи, ледники, мы гуляли по зеленым лужайкам, наполненным запахом роз, мы провели вдвоем тот день с раннего утра до позднего вечера. Он говорил. Я слушала. О, этот молодой бог сразу понял, что я не чту богов. Его миндалевидные глаза, которым обрамленные в золотую оправу линзы придавали особую проницательность, пристально наблюдали за мной с самого момента моего приезда. И все же он посвятил мне целый день и безгранично великодушно обращался со мной так, как если бы я была старым другом или девушкой, за которой ухаживают. Он даже проявил по отношению ко мне самый трогательный знак расположения, когда-либо полученный мной от мужчины. Пожаловавшись на невыносимую жару, он вышел переодеться. Вместо драгоценной кашемировой накидки, надетой на голое тело, он надел легкую футболку с изображением Попая, персонажа мультфильма, забавного морячка с вечно зажатой в зубах трубкой, который, чтобы стать сильнее, всегда ест консервированный шпинат. И когда я, сквозь смех и не веря своим глазам, спросила его, где он нашел такую дикую одежду и почему надел ее, он с ангельской невозмутимостью ответил: "Я купил ее на рынке в Новом Дели, а надел, чтобы доставить вам удовольствие". Интервью было каскадом невероятных историй. Унылое детство с книгами и учителями: в шесть лет он изучал санскрит, астрологию и литературу, в десять - диалектику, метафизику и астрономию, в двенадцать - искусство управления. Как Папа. Как король. Его юность была мрачно проведена в усилиях стать совершенным монахом, преодолевать искушения, подавлять желания. Единственная радость был огород, где он выращивал гигантские кочаны капусты. Он рассказал и о своей любви к механике и о том, что если бы он имел возможность выбирать профессию, то мог бы стать инженером, не обязательно монахом. Тем более далай-ламой. "В дворцовом гараже я обнаружил три старых автомобиля, которые были присланы в качестве подарка моим предшественникам. Два "Беби Остин" 1927 года выпуска - один голубого, другой желтого цвета - и оранжевый "Додж" 1931 года. Они были совсем ржавые, но я вернул их к жизни и даже выучился водить их во внутреннем дворе дворца. Только во внутреннем дворе дворца и можно было ездить. В Лхасе у нас не было дорог. Только тропинки и тропы для мулов". Он рассказал мне о Мао Цзэдуне. В возрасте восемнадцати лет он был приглашен к Мао Цзэдуну в гости, но уехать не смог. Его продержали одиннадцать месяцев. "Я позволил ему сделать это, потому что полагал, что мое пребывание в Пекине спасет Тибет, однако... Бедный Мао. Вы знаете, было что-то жалкое, трогательное в Мао. Он вызывал какую-то нежность. У него были грязные ботинки, плохо пахло изо рта. Он курил одну сигарету за другой и постоянно говорил о марксизме. Только однажды он сменил тему и признал, что моя религия - очень хорошая религия. Тем не менее он никогда не говорил глупостей". Далай-лама рассказал мне о зверствах мао-истов в Лхасе и о своем бегстве с Тибета. Ему было двадцать четыре года. Он переоделся солдатом и покинул разграбляемый дворец. Смешался с обезумевшей толпой, добрался до окраины столицы,, там украл лошадь и, преследуемый низко летящим китайским самолетом, скакал, спасая жизнь. Пересидев опасность в пещере, снова бежал. Пересидев опасность в кустах, бежал опять. Гора за горой, деревня за деревней, наконец, он прибыл в Дхарамсалу, но для чего? Теперь его подданные разбросаны по всей Индии, по всему Непалу, по всему Сиккиму, после его смерти будет практически невозможно найти преемника, почти наверняка он - последний из далай-лам. О... его голос прервался, когда он произносил это "почти наверняка он - последний из далай-лам". В этом месте я перебила его, я спросила: "Ваше Святейшество, вы способны простить своих врагов?" В ответ - ни да, ни нет, он просто уставился на меня с непониманием, остолбенев. Вновь обретя дыхание, он вскрикнул: "Враги?! Я не считал и не считаю маоистов врагами! У меня нет врагов! Буддист не может иметь врагов!" В Дхарамсалу я приехала из Вьетнама, помнишь? А во Вьетнаме в том году я на собственной шкуре пережила операцию "тет", майское наступление, осаду Кхешань, кровавую битву в Хюэ. Другими словами, я прибыла из мира неизлечимой ненависти, мира, где слово "враг" звучало каждую секунду, как ритм нашего сердцебиения. А тут, услышав страстный выкрик "У-меня-нет-врагов, буддист-не-может-иметь-врагов", я потеряла свою обычную беспристрастность. Я, можно сказать, почти влюбилась в этого юного монаха. С его миндалевидными глазами, с его Попаем на футболке, его добротой, его душой. Когда мы расставались, я сказала, что надеюсь встретиться с ним снова, дала ему свои телефоны и рада была слышать его ответ: "Конечно. Но только не называйте меня Ваше Святейшество. Мое имя Кондун". Мы никогда не встретились с далай-ламой снова, я только успеваю следить по телевизору, как он стареет. Что ж, и я не молодею. Лишь как-то раз один знакомый передал от него привет, ("Далай-лама просил напомнить тебе, что его зовут Кондун"). С тех пор не было и приветов. Наши жизни бегут по таким различным направлениям, таким противоположным путям... Однако под впечатлением той встречи, помня наш разговор, все эти тридцать три года я много читала о буддизме. Я узнала, что в противоположность мусульманам и их девизу "глаз-за-глаз-зуб-за-зуб" буддисты действительно не признают слова "враг". Я узнала, что они никогда не обращали в свою веру силой, никогда не завоевывали земли под знаменем религии, понятие священной войны им крайне чуждо... Некоторые ученые отрицают это. Они утверждают, что буддизм не такой уж мирный и умеренный, и в доказательство своей теории приводят пример буддистских воинов, живших в Японии много веков назад. Тем не менее даже эти ученые признают, что буддистские воины сражались не для того, чтобы вести священную войну, насильно обращать в свою веру. Факт остается фактом - история буддизма не помнит ни одного Саладина, ни одного Льва IX, Урбана II, Иннокентия II, Пия II, Юлия II, я имею в виду Пап, которые с именем Господа и во имя Его вели полки и устраивали резню. А мусульмане все же воюют и с буддистами. Взрывают их тысячелетние статуи, запрещают им проповедовать собственную религию, обращают буддистов в свою веру силой. И вот я спрашиваю: что на очереди ныне, когда "идолы" Бамиана взорваны, как башни-близнецы? На очереди, видимо, другие неверные, те, кто молится Вишну или Шиве, Брахме, Кришне, Аннапурне? Индийцы, живущие в Кашмире, районе, к оккупации которого Пакистан стремится с момента территориального раздела 1947 года? Другими словами, ненавидят ли эти ненасытные сыны Аллаха только христиан и буддистов, или их цель - поработить всю нашу планету? Вопрос останется в силе, даже если Усама бен Ладен умрет или обратится в католичество. Если его последователи станут такими же либеральными, как мой Ко иду н. Ибо я никогда не перестану повторять, что Усама бен Ладен и его последователи - это все лишь современные выразители тенденции, на которую Запад по глупости или циничности закрывал глаза в течение столетий. Да придите в себя! В 1982 году я видела, как они разрушали католические храмы, сжигали распятия, марали образа, мочились на алтари, превращали часовни в отхожие места. Я видела, как они давали волю своему презрению к другим религиям. Я видела их в Бейруте. Бейрут до их появления был таким богатым, таким счастливым, таким изысканным... Сегодня Бейрут - жалкая копия Дамаска или Исламабада... Палестинцев мирно приняли в Бейруте так же, как тибетцев моего Кондуна мирно приняли индийцы в Дхарамсале. А они мгновенно стали хозяйничать. Под водительством господина Арафата они построили государство в государстве, распространившись по всему Ливану. Перелистай газеты двадцатилетней давности, если не помнишь. Или заново перечитай мой "Иншаллах". Это роман, но он основан на исторических событиях, пережитых тысячами людей и освещенных в репортажах сотен журналистов на всех языках мира. Поблекнут воспоминания, восторжествует лицемерие, но зачеркнуть историю нельзя... Она может быть проигнорирована или забыта, это да. Она может быть фальсифицирована "Большими братьями", по Оруэллу, но отменить ее невозможно. А кстати, о тех, кто делает вид, будто не знает или не помнит, как все было: почему никто из так называемых левых больше не цитирует предостережения Карла Маркса "Религия - опиум народа"? Почему они не думают протестовать против теократических режимов исламских стран? Подумайте: ни одна исламская страна не управляется демократическим или, по крайней мере, внецерковным правительством. Ни одна! Ни те, что находятся иод гнетом военных диктатур, как Ирак, Ливия и Пакистан. Ни те, где существуют абсолютные монархии, как Саудовская Аравия и Йемен. Ни те, что управляются более умеренными монархиями, как Иордания и Марокко. Никто из них и никогда не отклоняется от пути религии, которая контролирует, регулирует и тиранит все свои жертвы в каждый миг их существования... Небольшой пример. Последний король Марокко, довольно часто сходящий за современного парня, никогда не обнародовал ни имени, ни лица своей первой жены - королевы. Дело в том, что назвать имя и показать фотографию женщины, на которой ты женился, - это чересчур современный поступок! Придите в себя. Такие режимы должны сосуществовать с нашими принципами свободы, демократии, цивилизации? И мы должны мириться с ними во имя терпимости, снисходительности, понимания и плюрализма? Если так, зачем мы сражались сперва с Муссолини и Гитлером, затем со Сталиным и компанией? Зачем мы вошли во Вьетнам? Почему мы противостояли невыносимому Фиделю Кастро и делаем это до сих пор? Зачем мы бросали бомбы на Югославию Милошевича? Зачем мы действуем как мировые полицейские и убиваем, и объявляем войны врагам свободы, демократии, цивилизации и умираем в этих войнах? Что, эти принципы распространяются только на определенные случаи, только на определенные страны? Разве исламские тирании не столь же неприемлемы и недопустимы, сколь тирании фашистские и коммунистические? Довольно вашей двуличности, вашей двусмысленности, вашего лицемерия, "стрекозы" любой страны и любого языка! Хватит пороть чушь, ответьте, куда подевались ваша независимость от церкви, ваша борьба за отделение школы от церкви, где ваш хваленый либерализм? Да и существовали ли они хоть когда-либо? А если существовали, если что-то в этом роде завалялось в дальнем углу вашей нечистой совести, я заострю ваше внимание на следующем вопросе. По какому праву вы осуждаете ортодоксальных евреев, которые носят черные шляпы, как американские меннониты, отращивают бороды, как Усама бен Ладен, и завивают волосы в локоны, как Дама с камелиями?! Разве что я могу иметь право осуждать их, я, человек свободного духа, независимый от церкви, отрицающий все формы тирании и религиозного вмешательства, не желающий даже слышать выражение "теократическое государство"! Но не вам, у вас нет этого права! А теперь поговорим о пионерах, которые устраивают свои форпосты, свои поселения в моей стране. В моем городе. x x x Я не разбиваю палаток в Мекке. Не езжу читать "Отче Наш" и "Аве Мария" у могилы Пророка. Не езжу мочиться на стены их мечетей, тем более испражняться на них. Когда я бываю в их странах (отчего, надо сказать, не получаю ни малейшего удовольствия), никогда не забываю, что я - гость и иностранка. Я стараюсь не оскорбить их ни одеждой, ни жестами, ни поведением, нормальным для нас, но неприемлемым для них. Я обращаюсь с ними уважительно, с должной вежливостью, с участием. Я приношу извинения, если из-за невежества или отсутствия внимания нарушаю некоторые их правила или религиозные убеждения. А вот когда в моей памяти два взорванных небоскреба смешиваются с двумя взорванными Буддами, я вижу образ (не апокалиптический, но для меня в равной степени символичный) огромной палатки, которая два лета назад обезобразила Соборную площадь во Флоренции. В моем городе. Огромная палатка, установленная мусульманами из Сомали... Сомали - страна, тесно связанная с Усамой бен Ладеном. Как ты помнишь, кроме того, это страна, где в 1993 году семнадцать морских пехотинцев-миротворцев были убиты, а над их трупами надругались. Мусульмане из Сомали установили эту палатку, чтобы выразить протест итальянскому правительству, в кои-то веки усомнившемуся: стоит ли продлевать их паспорта и разрешать въезд полчищам их родственников: матерей, отцов, братьев, сестер, дядьев, теток, двоюродных братьев и сестер, беременных жен, а следовательно, по цепочке, разрешать въезд родственникам их родственников. Палатка была разбита около архиепископского дворца, на тротуаре, где они по привычке выставляли ботинки, тапки и бутылки воды, которой они моют себе перед молитвой ноги. Итак, палатка была размещена прямо перед Собором Санта Мария-дель-Фьоре и в нескольких шагах от Баптистерия. Она была меблирована, как квартира: столы, стулья, шезлонги, матрасы, чтобы спать и совокупляться, примусы, чтобы готовить еду и заполнять всю площадь гарью и вонью. И все нараспашку. Плюс электрическое освещение плюс магнитофон, откуда шел голос муэдзина, взывающий к правоверным, попрекающий неверных, и этот голос оскорбительно заглушал прекрасный звон колоколов. В дополнение к общей картине - желтые полосы мочи оскверняли тысячелетний мрамор Баптистерия, так же как и его золотые двери... Господи! Далеко же стреляют их струи, этих сынов Аллаха! Баптистерий обнесен решеткой, а они через решетку попадали на расстояние более двух метров. Желтые полосы мочи, зловоние экскрементов, перекрывающих вход в Сан Сальваторе-аль-Весково, изумительную романскую церковь IX века, прямо рядом с площадью, и которую сыны Аллаха превратили в отхожее место, как и церкви Бейрута в 1982 году. Ты должен об этом знать. Ты должен об этом знать, поскольку именно к тебе я взывала, чтобы выступить со страниц твоей газеты, помнишь? Я обратилась и к мэру Флоренции, который сразу же приехал ко мне, тихо перенес мою ярость и осторожно признал справедливость моих протестов: "Вы правы. Действительно правы". Но он не убрал палатку. Забыл... лучше сказать, у него не хватило смелости. Я позвонила и министру иностранных дел, такому же, как я, флорентийцу, говорящему с сильнейшим флорентийским акцентом, обладающему властью разрешать или отказывать в продлении иностранных паспортов. Он тоже тихо перенес мою ярость. Он тоже согласился с тем, что мои протесты законны. "Вы правы. Вы действительно правы". Но он не сделал ничего, чтобы убрать палатку. Как и мэр, он забыл. Или, лучше сказать, смелости не хватило и у него. Затем (по прошествии более трех месяцев) я переменила тактику. Я позвонила полицейскому, отвечавшему за безопасность города, и гаркнула в трубку: "Уважаемый полицейский, я не политик. Когда я обещаю что-то, я действительно делаю это. Если до завтрашнего дня вы не уберете чертову палатку, я сожгу ее. Клянусь честью, сожгу ее и даже полк солдат не сможет помешать мне. Можете меня за это арестовывать. Я хочу, чтобы на меня надели наручники, арестовали и заперли, арестовали! Так, чтобы газеты и телевидение сообщили, что Фаллачи была заключена в тюрьму в ее собственном городе за защиту ее собственного города. И вас всех забросают дерьмом". Будучи умнее других, в течение нескольких дней полицейский убрал проклятую палатку. И все, что осталось на ее месте, - огромное и отвратительное пятно на тротуаре. Грязные следы ужасного бивака, простоявшего здесь три с половиной месяца. Но победа моя была жалкой, Пиррова победа, иначе сказать нельзя. Потому что сразу же после этого министр иностранных дел с сильнейшим флорентийским акцентом продлил паспорта сомалийцам и все их просьбы были приняты правительством. Сегодня и протестовавшие, и их отцы, их матери, их братья, их сестры, их дяди, их тети, их двоюродные братья и сестры, их беременные жены, которые тем временем разродились, - все они поселились там, где хотели поселиться. Я имею в виду во Флоренции и других городах Европы. Это была жалкая Пиррова победа, потому что удаление палатки не повлияло на всевозможные надругательства, десятилетиями унижающие город, который некогда был столицей искусства, культуры, красоты. И еще потому, что этот инцидент не остановил других мусульман, вторгающихся в чужие владения. Не остановил албанцев, суданцев, бенгальцев, тунисцев, египтян, алжирцев, пакистанцев, нигерийцев, так горячо содействующих продаже наркотиков. (По-видимому, этот грех не осуждается Кораном). И наши улицы, наши площади заполнили бродячие торговцы, продавцы поддельных часов или карандашей. Постоянные торговцы выставляют свой товар на ковриках, разложенных на тротуарах. Проститутки усердно занимаются своим ремеслом и распространяют СПИД даже на деревенских дорогах. Воры нападают на деревенские дома, особенно ночью, и боже вас упаси посметь встретить их с револьвером в руках, потому что в таком случае в тюрьму сядете именно вы. (Само собой разумеется, в придачу с обвинением в расизме). Да-да. Все они на своих местах, там же, где находились до того, как мой полицейский велел убрать палатку. Лоточники устроились даже в великолепном внутреннем дворике между двумя аркадами Галереи Уффици. В дворике Вазари. Они загораживают подходы к музеям и библиотекам, то есть к древней Лаврентийской библиотеке (где хранятся такие сокровища, как тысячелетние рукописи поэм Вергилия и средневековые тома с миниатюрами) и к знаменитой Национальной библиотеке. Они оккупировали площадь около колокольни Джотто, захватили пролет Понте Веккьо, где расположились лагерем перед ювелирными магазинами. Они заняли и набережные Арно. Мои любимые набережные Арно... Они расположились на древних церковных папертях. Расселись на паперти собора Святого Лаврентия, где открыто, наплевав на запреты Пророка, напиваются, а напившись, пристают к женщинам. Прошлым летом они даже пристали ко мне, к тому времени уже достаточно древней даме. И само собой разумеется, получили что им полагалось за наглость. Один из них до сих пор оплакивает свои гениталии. Они лезут повсюду под предлогом продажи своего товара. Под "товаром" они имеют в виду сумки и чемоданы, сделанные по запатентованным моделям, то есть подделки. Продают они и плакаты, открытки, дешевые часы, африканские статуэтки, которые туристы-невежи принимают за скульптуры Ренессанса. И, я повторяю, наркотики. "Je connais mes droits (я знаю свои права)", - прошипел мне нигерийский торговец наркотиками по-французски, когда я угрожала ему арестом. Те же самые слова произнес два года назад один юный сын Аллаха на площади Порта Романа, после того как, схватив меня за грудь, получил классический удар в промежность. "Я знаю свои права". Они даже просят и получают финансовую поддержку от муниципалитета. Они требуют и получают разрешение на строительство новых мечетей. Они, которые в своих странах не позволяют христианам возвести даже крохотную часовню и так часто режут монахинь или миссионеров. И не дай бог гражданину раздражиться и пробурчать: "Езжайте и пользуйтесь своими правами в ваших собственных странах". Не дай бог, проходя между товарами, задеть коробку или плакат, или статуэтку. "Расист, расист!" Не дай бог полицейскому приблизиться к ним и церемонно обратиться: "Мистер Лоточник, Ваше Превосходительство, пожалуйста, не соизволите ли сдвинуть ваши вещи на дюйм и позволить людям пройти?" Они съедят полицейского заживо. Искусают, как бешеные псы. Самое невинное - оскорбят и проклянут в мать и в отца, в предков и в потомков. Так что флорентийцы держат рты на замке. Флорентийцы, запуганные, отказывающиеся от собственных прав, шантажируемые словом "расист", и вида не подадут, даже если вы выкрикнете им в лица те слова, которые мой отец во времена фашизма кричал трусам, смирившимся с жестокостью чернорубашечников: "Есть ли в вас хоть капля достоинства, бараны?! Есть ли хоть малость самолюбия, несчастные кролики?" Это происходит, разумеется, не только во Флоренции, айв любом другом итальянском городе. В Турине, например. В Турине, которому мы обязаны объединением Италии и который сегодня уже не выглядит как итальянский город - он выглядит как город африканский. (Между прочим, туринские стены особенно густо испещрены мусульманскими надписями, которые гласят: "Убирайтесь. Это улица моя"). Это происходит в Венеции. В Венеции, где тысячи голубей согнаны разносчиками и торговцами с площади Святого Марка и где тысячелетние памятники архитектуры оскверняются теми же струями мочи, что изгадили флорентийский Баптистерий. Это происходит в Генуе. В Генуе, где прекрасные дворцы, которыми восторгался Рубенс, сегодня захвачены безжалостными вандалами. Эти дворцы умирают, словно прекрасные женщины, изнасилованные стадом диких свиней. Это происходит в Риме. В Риме, где вандалы не испытывают ни тени уважения к археологическим достопримечательностям. Там, где лицемерные политики любой политической ориентации, лгуны всех оттенков, защищают их, чтобы заполучить в будущем их голоса. (Да-да, нынче наши политики заговорили о предоставлении дорогим гостям права голосования). Где Папа, которому мало извинения за крестовые походы, непрерывно благословляет их. (Еще раз, святой отец, ну придите в чувство! Или поселите этих ваших братьев внутри просторного Ватикана! Конечно, при условии, что они не будут испражняться и в Сикстинской капелле тоже. Не будут мочиться на статуи Микеланджело, не загадят фрески Рафаэля). То же самое происходит в Швейцарии, во Франции, Бельгии, Германии, Испании, в Англии, Голландии, Швеции, Норвегии, Дании, Венгрии, Греции и т. д. и т. п. Во всей Европе. Но в Италии это безобразие переходит все границы приличия, терпимости. Потому что с точки зрения художественного наследия нашим городам есть что терять в гораздо большей степени, нежели любому другому европейскому городу. И потому что Италия расположена так ужасно близко от Албании, Боснии, Египта, Ливии, Туниса, Алжира, Марокко: от стран, из которых приезжает подавляющее большинство этих захватчиков... Нужно ли напоминать, что Италия практически остров, захлестываемый волнами эмиграции из мусульманских стран, длинный мост, протянувшийся через Средиземное море, 5281 миля неконтролируемых побережий? Нужно ли напоминать, что почти все эмигранты, покидающие Албанию и Боснию, и Египет, и Ливию, и Тунис, и Алжир, и Марокко, и остаток мусульманской Африки, плывут по морю и что даже когда они направляются в Северную Европу, то высаживаются все равно на наше побережье? Нужно ли напоминать, что единожды высадившись на наше побережье, они находят такой избыток гостеприимства, что, вместо того чтобы двигаться дальше, по меньшей мере 25 процентов из них останавливаются в Италии, селятся в Италии, подобно маврам, поселившимся в Португалии и Испании тысячу лет назад? А теперь уже нуждаюсь в объяснениях я сама. Потому что, черт возьми, пособники и покровители этих пришельцев называют их "иностранными рабочими", или - "физической-ра-бочей-силой-в-которой-мы-нуждаемся". Многие из пришельцев действительно работают, это правда. Итальянцы стали такими денди. Итальянцы ездят в отпуск на Сейшелы, проводят Рождество в Париже, у них англоговорящие няни, и им стыдно быть рабочими. Они все хотят быть докторами, профессорами, генералами, адмиралами, землевладельцами, поп-певцами, антрепренерами. Они не хотят больше принадлежать к пролетариату. Да, конечно, должен же кто-то в обществе брать на себя выполнение тяжелой физической работы... Незваные гости, которых я только что описала, что из них за рабочие? Как они будут выполнять ту ручную работу, которую до них выполнял прекративший работать итальянский пролетариат? Как? Блуждая вокруг городов со своим "товаром", со своими проститутками, своими наркотиками? Уродуя наши памятники, развалившись на папертях древних церквей? Напиваясь, невзирая на Коран, приставая с сальностями к пожилым женщинам, хватая их за грудь и шипя при этом "я-знаю-свои-права"? Вот еще чего я не понимаю: если они бедны настолько, насколько утверждают их соучастники и защитники, кто дает им деньги на дорогу? Где они находят пять или десять тысяч долларов каждый? Может, эти деньги выдаются неким Усамой бен Ладеном с целью создать плацдарм для обратного крестового похода и получше организовать исламский терроризм? Может, пять или десять тысяч долларов дарят каждому богатые шейхи, намереваясь воплотить в жизнь идеи завоевания не только душ, но и территорий? Они размножаются в слишком большом количестве. Итальянцы же, как идиоты, не рожают. Вот уже несколько десятилетий в Италии самый низкий уровень деторождения на Западе. Тогда как наши "иностранные рабочие", напротив, размножаются и чудесно приумножаются. По крайней мере половина мусульманских женщин, которые ходят по нашим улицам, беременны и окружены выводком детей. Вчера в Риме три из них разродились на людях. Одна в автобусе, вторая в такси, третья на улице. Нет, что-то здесь не так. Те, кто не понимает серьезности положения, дураки, подобно тем дуракам, которые сравнивают эту эмигрантскую волну с волной переселенцев, захлестнувшей Америку во второй половине 1800-х и в первой четверти 1900-х годов. Это совсем другое дело, сейчас объясню потому. x x x Не так давно я слышала, как один из бесчисленных бывших премьер-министров, которыми кишела Италия в эти последние десятилетия, сказал по телевидению: "Мой дядя тоже был эмигрантом. Я хорошо помню моего дядю, который уехал в Америку с картонным чемоданом". Это здесь ни при чем, уважаемый неинформированный или неискренний экс-премьер-министр. Не говоря уже о том, что вы не могли иметь дядю, уехавшего в Америку с картонным чемоданом, поскольку дяди с картонными чемоданами уезжали в Америку в первой четверти 1900-х, когда вы еще не родились, в любом случае это здесь ни при чем. Вследствие причин, которые вы игнорируете или притворяетесь, что игнорируете. Вот они. Во-первых, Америка-континент в 3 618 770 квадратных миль. На ее поверхности все еще существуют обширные, совсем незаселенные или едва заселенные области. Вы до сих пор можете ехать по Америке много месяцев и не встретить никого. А во второй половине 1800-х годов многие регионы были почти пусты или совсем пусты: ни городов, ни поселков, ни дорог, ни домов. Разве что - какой-нибудь небольшой форт или загон для смены лошадей. Основное население фактически была сосредоточено в Восточных Штатах. На Среднем Западе были какие-то смелые авантюристы и племена местных индейцев, так называемых краснокожих. А на Дальнем Западе - и того меньше: "золотая лихорадка" только начиналась. Так вот, Италия не континент. Это довольно маленькая страна, в 32 раза меньше, чем Америка. Эта страна перенаселена. Итальянцев - 58 миллионов (сравним: американцев - 282 миллиона). Следовательно, если три или четыре сотни тысяч сынов Аллаха вселяются в Италию каждый год, для нас это равнозначно как если бы три или четыре миллиона мексиканцев вселялись в Техас или в Аризону, или Калифорнию ежегодно. Во-вторых, в течение целого века, то есть со времен войны за независимость до 1875 года, Америка была открыта. Ее границы и побережья не охранялись, чужестранцы могли приезжать как им заблагорассудится, а эмигранты были более чем желанны. Чтобы расти и процветать, новорожденной нации нужно было осваивать доступное ей пространство, ее потенциальное богатство, и именно в связи с этим 20 мая 1862 года Авраам Линкольн подписал Гомстед-акт (закон о земельных наделах). Согласно этому документу в распределение поступало 270 миллионов акров федеральной земли. В Оклахоме, в Монтане, в Небраске, в Колорадо, в Канзасе, в обеих Да-котах... Этот акт давал землю не только американцам. Кто угодно, за исключением дискриминированных китайцев и индейцев, любой человек (мужчина или женщина) мог просить и получить 160 акров в подарок. Условия требовали, чтобы новый владелец был не моложе 21 года, селился не менее, чем на пять лет, и превратил необитаемое место в ферму с домом и хозяйством. Он должен был завести семью и (если он был не американец) подать прошение на гражданство. Многие просители были выходцами из Европы. Они хлынули в Америку в погоне за "американской мечтой" в таком количестве, что целые племена местных жителей (чероки, крики, семинолы, чикасо, чейенны) были жестоко выкинуты со своей земли и загнаны в резервации. Так вот, в Италии никогда не существовало закона о земельных наделах для поселенцев, приглашающего чужестранцев селиться на нашей территории. "Приезжайте, чужестранцы, приезжайте. Если вы приедете, мы дадим вам прелестный кусок земли в Кьянти или на Паданской равнине, или на Ривьере. Ради вас мы вышвырнем местных жителей, всяких там тосканцев, ломбардцев и лигурийцев, мы поместим их в резервации". Как и в другие страны Европы, в Италию чужеземцы являются по собственной инициативе, на распроклятых лодках, на распроклятых резиновых плотах албанской мафии, несмотря на все усилия береговой охраны, которая пытается завернуть их обратно. У нас границы не открытые, господин экс-премьер-министр и самозванный племянник дяди с картонным чемоданом. У нас нет земли на раздачу. Нет пустых областей на заселение. Нет чероки, криков, семинолов, чикасо и чейеннов, чтобы их загнать в резервации. В-третьих, даже и Америке-стране-возмож-ностей постепенно все это надоело и по сравнению с временами, предшествующими президентству Линкольна, отношение к эмигрантам изменилось. В 1875 году американское правительство пришло к выводу, что необходимы ограничения, и конгресс издал закон об отказе во въезде бывшим заключенным и проституткам. В 1882 году вышел следующий закон - о запрещении въезда для душевнобольных и тех, кто предположительно мог бы стать бременем для общества. В 1903 году - третий закон, который отказывал эпилептикам, профессиональным нищим, инфекционным больным, анархистам. (Это определение применялось широко: и к сумасшедшим, которые убивали президентов, и к радикалам, которые способствовали беспорядкам и забастовкам). С того момента эмиграционная политика стала достаточно избирательной, а нелегальные эмигранты подлежали высылке из страны. В Италию и вообще в Европу, наоборот, они проникают по собственному желанию и удовольствию. Террористы, воры, насильники. Бывшие заключенные, проститутки, нищие, наркодилеры, инфекционные больные. Даже выдавая разрешение на работу, от них не требуют биографических справок. Высадившись на наших берегах, они претендуют на проживание, питание, лечение за наш счет. За счет итальянских налогоплательщиков. Они даже получают ежемесячные карманные деньги. А что до нелегалов... если случайно их высылают за совершение какого-то вопиющего преступления, они возвращаются совершать новые преступления. Их опять высылают, они опять возвращаются. Политики ничего не делают. Черт возьми! Я не забуду митинги, которыми в прошлом году нелегалы наводнили наши площади, безоглядно требуя вида на жительство, размахивая и своими национальными и красными флагами. Не забуду мерзкие, искаженные лица. Эти кулаки, занесенные над нами, местными жителями, чтобы швырнуть нас в резервации. Эти завывания, такие же, как в хомей-нийском Иране и в бенладенских Индонезии, Малайзии, Пакистане, Ираке, Сенегале, Сомали, Нигерии и т.д. Я никогда не забуду, потому что вдобавок к личному оскорблению я была унижена враньем политиков, которые говорили: "Нам бы хотелось выгнать их, репатриировать их. Но мы не знаем, где они прячутся". Кто прячется?! Кто прячется, идиоты?! Да вон их тысячи и тысячи на площади, они совсем не прячутся. Чтобы их выгнать и репатриировать, достаточно было нескольких вооруженных полицейских и солдат. Погрузить в грузовики, привезти в аэропорт или порт и выслать обратно в их страны. Что касается последней причины, господин экс-премьер-министр самозванный племянник дяди с картонным чемоданом, она настолько проста, что даже несмышленый ребенок мог бы ее понять. Америка - очень молодая страна. Ее рождение как нации имело место в конце 1700-х - то есть сегодня (год 2002-й) ей только два века. Америка - это нация эмигрантов. Со времен "Мэйфлауэра", корабля первых поселенцев (1620), с момента тринадцати колоний, каждый в Америке - эмигрант. Сын, внук, правнук эмигрантов, повсюду потомки эмигрантов. Будучи нацией эмигрантов, Америка представляет собой самую невероятную, мощную смесь рас, религий, языков, когда-либо существовавшую на этой планете. Как у очень молодой страны, у нее очень короткая история. Поэтому ее культурная индивидуальность пока еще не слишком хорошо определена. Италия, напротив, страна очень старая. За исключением Греции, древнейшая страна на Западе. Ее письменная история датируется тремя тысячелетиями, с основания Рима. Даже с цивилизации этрусков. В эти три тысячелетия, несмотря на то, что Рим был империей, несмотря на то, что имели место многочисленные нашествия, которые ничего не прибавляли, а только разрушали замечательные достижения, несмотря на то, что имели место чужеземные оккупации, которые разъединяли нас на века, Италия никогда не была нацией эмигрантов. Она не была смешением рас, религий и языков. Она никогда не сливалась с завоевателями. Все иностранцы, которые оккупировали и разъединяли нас (немцы и скандинавы, и испанцы, и французы, и австрийцы), никогда не изменяли нашу сущность. Это мы их впитывали, как губка всасывает воду. Например, Габсбург-Лотарингские эрцгерцоги, которые с 1735 года управляли Тосканой и просуществовали во Флоренции до 1859 года, до объединения Италии. Они вскоре стали называть себя тосканцами, флорентийцами. Говорили, писали, вели себя как флорентийцы... Постепенно они забыли о том, что они австрийцы, и когда в Вене навещали родственников, жаловались: "Я скучаю по моей Тоскане, я скучаю по моей стране!" То же самое произошло с Бурбонами, управлявшими из Неаполя Королевством двух Сицилии. Они забыли, что они испанцы, они превратились в неаполитанцев. Поэтому нашей стране свойственно выраженное культурное своеобразие. Есть чужеродные элементы, впитанные губкой (многочисленные диалекты, многочисленные привычки, разновидности пищи), но никаких элементов от мусульманского мира. Никакой связи. Две тысячи лет наша своеобычность основывалась на христианской религии, на католической церкви. Взять хотя бы меня. "Я атеист, я антиклерикал, у меня нет ничего общего с католической церковью", - всегда говорю я. И это правда. Но это и неправда. Потому что, как ни крути, во мне так много от католицизма... Да и как могло быть иначе? Я родилась в городе, где отовсюду виднеются купола, монастыри, Иисусы, мадонны, святые, кресты, колокола. Первой музыкой, которую я услышала, придя в этот мир, стала музыка колоколов. Колокола собора Санта Мария дель Фьо-ре, которые в период палаточного протеста голос муэдзина оскорбительно заглушал своими "Аллахакбарами". Я выросла в той музыке, в тех пейзажах, в тех соборах, перед которыми склонялись даже такие великие умы, как Данте Алигье-ри, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Галилео Галилей. Так я узнала, что такое скульптура и архитектура, и живопись, и поэзия, и литература, что такое красота, соединенная со знанием. Благодаря этому я начала задумываться, что такое Добро, что такое Зло и существует ли Бог. Создал ли он нас, или мы создали Его, или душа - это химическая формула, которую можно проанализировать в лабораториях, или что-то еще. Господи... Видишь? Я написала "Господи" опять. Со всей моей мирской натурой, моим антиклерикализмом, моим атеизмом я настолько наполнена католической культурой, что католическая культура составляет часть моей письменной и устной речи. Ей-богу, ради бога, слава богу, боже мой, господи, мой бог, Мария, Христос, ради всего святого... Эти выражения приходят ко мне так спонтанно, что я даже не отдаю себе отчета в том, что произношу или пишу их. Хотите начистоту? Хотя я никогда не прощу католицизму тот позор, что он наложил на меня, начиная с проклятой инквизиции, которая в 1600-х сожгла мою прародительницу Гильдеб-ранду, бедную Гильдебранду... признаюсь, что музыка колоколов все-таки ласкает мое сердце. Я так ее люблю. Я так люблю изумительных Иисусов, мадонн, Святых. Я даже коллекционирую старинные иконы. Я люблю аббатства и монастыри. В монастырях моя душа преисполняется мира, я даже завидую тем, кто там живет. Да еще, честно говоря, наши соборы красивее, чем мечети, синагоги, буддистские храмы и унылые протестантские церкви. Кладбище моей семьи - протестантское кладбище. Оно принимает умерших любой религии, но это протестантское кладбище. Одна из моих прабабушек была протестанткой из валь-денсов, двоюродная бабушка была евангелисткой. Вальденскую прабабушку я никогда не видела. Она умерла молодой. А двоюродную бабушку я помню. Когда я была маленькой девочкой, она обычно брала меня на религиозные службы в свою церковь. Какая скука! Мне так надоедали людии которые ничего не делали, кроме пения псалмов, священник, который был проповедником, а не священником, и ничего не делал, кроме чтения Библии. Мне было так скучно в церкви, которая не была похожа на церковь и в которой стояли церковные скамьи и огромный крест. Ни Христа, ни мадонны, ни одного ангела, ни одной свечки, ни серебра, ни ладана. Я даже скучала по резкому запаху ладана и с великим удовольствием переместилась бы в соседнюю церковь Санта Кроче, где украшения присутствовали в большом количестве. Символические украшения, знаки моей жизни. Моей культуры. В саду моего тосканского загородного дома у меня есть очень маленькая старая часовня. Она вечно заперта, увы. С тех пор как умерла мама, никто не заботится о ней. Когда приезжаю домой, я открываю ее. Чтобы стереть пыль с алтаря, чтобы поглядеть, гнездятся ли там мыши и грызут ли они церковный служебник. И несмотря на мою мирскую натуру, на мой атеизм, там я чувствую себя комфортно. Несмотря на мой антиклерикализм, там я чувствую себя в согласии с самой собой. (Готова поспорить, что большинство итальянцев ощущают то же самое. Мне признался в этом, о боже, Энрико Берлингуэр, генеральный секретарь компартии. Это при нем был найден исторический компромисс между марксистами и католиками...) Ей-богу (опять бог, надо же!) мы, итальянцы, не находимся в равных условиях с американцами. Нам не свойственно всеобщее смешение, мозаика многообразия, скрепленная клеем гражданства. Именно потому, что наша культурная индивидуальность выкристаллизовалась в тысячелетиях, мы не можем принять миграции народов, у которых с нами нет ничего общего... Тех народов, которые не готовы стать такими, как мы, не желают раствориться в нас, как тосканские Габсбург-Лотарингские эрцгерцоги и неаполитанские Бурбоны. Мы не принимаем тех, которые, наоборот, стремятся поглотить нас. Хотят переменить наши принципы, наши ценности, нашу сущность, наш образ жизни. Тех, которые отталкивают нас своим ретроградным невежеством, своим ретроградным фанатизмом, своей ретроградной религией. В нашей культуре нет места для муэдзинов, для минаретов, для показных постов, для унижающей чадры, для унижающей паранджи. Даже если бы место и было, я не согласна отдать его им. Это означало бы уничтожить нашу индивидуальность, отдать все наши достижения. Растоптать свободу, которую мы заработали, цивилизацию, которую мы построили, благосостояние, которое мы создали. Распродать мою страну, мою Родину. А моя страна, моя Родина не продается. Так мы вплотную подошли к теме, которую я хочу разъяснить раз и навсегда. x x x Я итальянка. Ошибаются те, кто считает, что я американка. Я никогда не просила американского гражданства. Когда американский посол в Риме Максвелл Рэбб задал мне вопрос, почему я не воспользовалась правом носить гражданство США в соответствии с правом, предоставляемым знаменитым людям, я ответила ему следующее. (До сих пор вижу его пронизывающие глаза, напряженно наблюдающие за мной, пока я говорю, его нахмуренный лоб, его губы, улыбающиеся то грустно, то весело). "Глубокоуважаемый господин посол, я тесно связана с Америкой. Связана глубоко, даже несмотря на то, что часто с ней ссорюсь. Несмотря на то, что часто осуждаю ее недостатки, ошибки, промахи, нередкие отходы от благородных принципов, на которых она была рождена и воспитана. Несмотря на инфантильное обожествление состоятельности, на опрометчивую трату богатства, на моральное лицемерие, на наглую самонадеянность в финансовой и военной сферах. (Та же самонадеянность неизбежно появлялась и появляется у всех стран, достигших ее уровня власти и мощи). Несмотря на жгучую память о беде, которая, впрочем, полностью оплакана, хотя потомки жертв до сих пор охотно играют на этой беде. По моему мнению, эти игры сильно подза-тянулись. Беда - разумеется, бывшее в Америке рабство. Я люблю Америку, несмотря на сильные недостатки в ее образованности, на пробелы, которые обедняют ее знания, потому что, как известно, в точных науках и технике американцы очень преуспели, а в гуманитарных областях, напротив, они довольно невежественны. Мне не по вкусу постоянное воспевание насилия и жестокости, воспевание, которое, особенно проявляется в фильмах, отравляет ее благополучный, но необразованный простой народ, а также оказывает пагубное влияние на остальной мир. Несмотря на ее грязную, чрезмерную демонстрацию секса, на надоедливое обожествление гомосексуализма, на несдержанный и безграничный гедонизм. Одним словом, на все те пороки, которые во многом способствовали падению Римской империи и однажды приведут к падению самой Америки, запомните это. Тем не менее я тесно связана с ней. Америка для меня - муж, любовник, которому я всегда останусь лояльной и верной, несмотря на все его недостатки. (И при условии, что он не уготовит мне нестерпимое предательство, гадкую измену). Я забочусь о своем муже, о своем любовнике. Я люблю его наглые выходки, его мужество, его оптимизм. Я обожаю его гениальность, его изобретательность, его веру в себя и в будущее. Я восхищаюсь уважением, которое он проявляет к обыкновенным людям, к несчастным, ущербным, угнетенным. Я завидую безграничному терпению, с которым он переносит оскорбления и клевету. Я превозношу его великолепное чувство собственного достоинства и даже скромность, с которой он относится к собственному несравненному успеху: ведь за каких-то два столетия он стал абсолютным победителем. Америка - это образец, которому и в Добре, и Зле мы хотим следовать и подражать. Спасательный круг, за который мы часто хватаемся с мольбой о помощи. Я никогда не забуду, что не победи этот "муж" Гитлера, сегодня я говорила бы по-немецки. Не сдержи он Советский Союз, сегодня я говорила бы по-русски... Наконец, я восхищаюсь его неоспоримой и бесспорной щедростью. Которую он проявляет, когда я приезжаю в Нью-Йорк, - я протягиваю ему мой итальянский паспорт с американским видом на жительство, и таможенник говорит: "Добро пожаловать домой". Это кажется мне прекрасным жестом бескорыстия, щедрости. Это напоминает мне, что Америка всегда была Refugium Peccatorum, приютом грешников, сиротским приютом для людей без страны. Без Родины, без двма, без матери. Но у меня уже есть моя страна, дорогой посол Рэбб. У меня уже есть Родина, дом, мать. Моя Родина, мой дом, моя мать, Италия. Я люблю свою мать больше, чем своего мужа, и, взяв американское гражданство, буду чувствовать себя так, будто отказалась, отреклась от нее". Еще я сказала ему, что итальянский язык - это мой язык. Что на итальянском я пишу, а на английский только перевожу себя, прилагая те же усилия, что и при переводе своих текстов на французский. Это значит, что он для меня - иностранный, хорошо знакомый, но все-таки чужой. Наконец, я сказала ему, что когда я слышу итальянский гимн Мамели, государственный гимн моей страны, то чувствую себя безмерно растроганной. Каждый раз, когда звучат эти слова: "Братья-Италии - Италия-пробудилась - та-ра-та-та-ра-та-та-ра", - у меня в горле встает ком. Я не замечаю того, что это отнюдь не музыкальный шедевр, что он всегда плохо исполняется. Единственное, о чем думаю, - это гимн моего Отечества, моей Матери. Каждый раз, когда я вижу итальянский флаг, со мной происходит то же самое. Знаешь, в деревенском доме в Тоскане я держу триколор девятнадцатого века, похожий на тряпку. Он весь разорван, изъеден мышами, выпачкан пятнами крови. Думаю, это кровь какой-то битвы. Хотя на нем красуется герб дома Савойя, символ нелюбезной мне монархии (даром что без Виктора-Иммануила II Савойского, первого короля Италии, мы не смогли бы объединить страну), я дорожу им, как сокровищем. С гербом, без герба, мы умирали за эту тряпку. За этот триколор. Верно? Мы умирали на виселицах, от пули, нас обезглавливали, убивали австрийцы, папы, герцоги Модены, Бурбоны. С ним в руках мы воевали за Рисорджименто. Ради него мы сражались в войнах за независимость. Понимает ли кто-нибудь, чем было Рисорджименто?! Это было возрождение чувства собственного достоинства, потерянного за столетия ига и унижений! Это было воскрешением гордости, столетиями тщетно подавляемой иностранцами, всячески поносившими нас! Понимает ли кто-нибудь, чем были наши войны за независимость?! Это нечто большее, нежели война за независимость для американцев, ей-богу! Потому что у американцев был один враг, с которым они сражались, - Англия. Для нас же врагами были все те, кого Венский конгресс привел на наши территории, после того как нас разделили, точно жареного цыпленка! Кто-нибудь понимает, чем было объединение Италии, сколько слез мь. пролили за него?! Когда они празднуют свою победу над Англией и поднимают свой флаг, и поют "Боже, благослови Америку", они прикасаются к сердцу. Мы же ничего не празднуем, ни к чему не прикасаемся, а кое-кто, вполне возможно, прикасается совсем не к тому! За этот триколор мы проливали кровь и слезы и в следующем столетии тоже, помнишь? Я помню. За него в 1848 году мой прапрадедушка по материнской линии Джобатта бесстрашно сражался с австрийцами в Куртатоне и Монтана-ре, был чудовищно изуродован снарядом, а десять лет спустя избит палками тюремщиков в Ливорно. Так молодой человек превратился в хромоногого инвалида. С 1914 по 1917 год мои дяди по отцовской линии воевали в траншеях Первой мировой войны, в горах Карса. А во время Второй мировой войны мой отец был участником Сопротивления, был арестован, его тоже пытали. Вся семья присоединилась к его борьбе. В свои четырнадцать лет тоже присоединилась и я, вступив в корпус "Справедливость и Свобода", отделение итальянской армии добровольцев за свободу, под партизанской кличкой Эмилия. Год спустя, когда итальянская армия уволила меня в запас рядовым солдатом, я чувствовала себя такой гордой, такой окрыленной. Я сражалась за мой флаг, господи, за мою страну! В войне за мой флаг, за мою страну я была итальянским солдатом! Когда мне сообщили, что за увольнение я получу 15 670 лир, я стала сомневаться, брать эти деньги или нет. Мне казалось диким получать 15 670 лир за исполнение долга. Но я взяла их. Ни у кого из нас в семье не было и пары нормальной обуви, так что на те деньги я купила туфли себе и моим младшим сестрам. (Родителям не купила. Они не захотели). Естественно, что моя Италия, Италия, из-за которой я так и не приняла американского гражданства, высказав послу Рэббу то, что высказала, не совпадает ни с одной из сегодняшних Италии. Прежде всего, моя Италия - не та, что состоит из итальянцев, которые (равно, как и другие европейцы) поддерживают бен ладенов и их палестинских обожателей. И не та, что состоит из итальянцев, которые за рукопожатие третьесортной голливудской звезды продадут родную дочь в бейрутский бордель, а видя, как тысячи ньюйоркцев превращаются в пепел, презрительно хихикают: "Так им и надо. Так американцам и надо". И не та, что состоит из итальянцев, о которых я писала в связи с футбольными матчами и отсутствием патриотизма. Моя Италия - не страна оппортунистов, ренегатов, что с одинаковым энтузиазмом кричат: "Боже-спаси-Короля" и "Боже-спа-си-Республику", "Хайль-Муссолини" и "Хайль-Сталин", "Хайль-Любому-Кто-возникает". Боже, до чего я ненавижу ренегатов! Конечно, они бывают не только в Италии. Может быть, рекорд по части ренегатов, "флюгеров" (girouettes) принадлежит Франции. В средние века во Франции эта фигура уже имела определенное политическое значение. А уж после Французской революции, Директории, Консульства, Империи и Реставрации ни одна страна мира не могла похвалиться такою пышной коллекцией "флюгеров". Да вспомним о самом великолепном экспонате, которого Наполеон назвал "дерьмом в шелковых чулках", о Талейране. Подумаем о самом Наполеоне, который в молодости лизал сапоги Марату и Робеспьеру, "Марат и Робеспьер - вот мои божества". И, невзирая на подобный дебют, стал императором, стал раздавать престолы Европы своим друзьям и близким родственникам... Возьмем триумвират Баррас-Тальен-Фуше. Комиссары террора. На их совести ответственность за массовые казни революции в Лионе, Тулоне, Бордо. Жалкие трусы! После того, как они предали и устранили Робеспьера, они затеяли шашни с уцелевшими аристократами, и первый из этой тройки дал власть Наполеону, второй последовал за ним в Египет, третий служил ему до последнего. Возьмем Жан-Батиста Бернадотта, который, взойдя на шведский престол, заключил союз с русским царем и применил наполеоновскую тактику боя в 1813 году, решив судьбу битвы народов под Лейпцигом. А Жоашен Мюрат? В 1814 году он входит в сговор с австрийцами против собственного шурина, благодетеля, подарившего ему королевство Неаполя. Не будем забывать и о том, что в 1815 году французы, заметьте, не итальянцы, издали поразительный и очаровательный "Словарь флюгеров" (Dictionnaire des Girouettes). Эту книгу продолжают переиздавать и постоянно обновляют, без всякого труда, поскольку с течением столетий список ренегатов удлиняется и удлиняется, включая, скажем, Пете-на. Не думайте, что это утешает меня, доказывая, что наши грехи совпадают с грехами остальных европейцев. У каждого свои слезы, но, господи! Если есть страна на свете, которая мигом переняла все дурные французские уроки, это - страна Италия. Разве не в лучшем "флюгерском" духе в период 1799-1814 гг. власти тосканских городов перебегали от эрцгерцога Фердинанда Габсбург-Лотарингского к Наполеону, от Наполеона к эрцгерцогу, а потом обратно к Наполеону? Вспомним сатирическую поэму "Здравица флюгера" (1848) Джузеппе Джусти, издевавшегося над нашими местными "флюгерами" и вводившего слово "флюгер" (girella) в итальянский лексикон... Моя Италия - не Италия "флюгеров". И не Италия красных и черных фашистов, которые вынудили меня вспомнить трагическое замечание писателя Эннио Флайяно сразу после восстановления демократии: "Итальянские фашисты делятся на две категории - фашистов и антифашистов". Пожалуйста! Вы хотите, чтобы я перечислила все те Италии, которые не совпадают с моей Италией? Которые заставляют меня страдать и временами проклинать мою верность гимну Мам ел и, верность окровавленному флагу, который я храню дома в Тоскане? Хорошо. Попробую. Как и одни Англии, не равные другим Англиям, Франции, не равные Франциям, как неодинаковые Германии, как неодинаковые Испании и не равные самим себе прочие страны нашей сегодняшней Европы, эти различные Италии все до одной прочно связаны с обратным крестовым походом. Связаны слепотой, глухотой, леностью, глупостью, мазохиз