ем, что разом свалилось на мою голову, я представил моих коллег в профессорской, перелистывающих утренние газеты. «Однако! Гроббс грабанул какой-то банк у лягушатников...» - «Да? С него станется... Мне кажется, он всегда отличался склонностью к какому-то... как бы это сказать? - экстремизму во взглядах... Кстати, как его книга? Он так и не опубликовал ни строчки?» Сдержанное хихиканье... Головная боль, связанная с писательством, если только ты принимаешь таковое всерьез, состоит в том, что чем серьезнее относишься к написанному, тем труднее писать. Может, никто из авторов не относился к этому столь ответственно, как я! Подобный подход способен многое объяснить. Или если не многое, то хотя бы - объяснить короче. Игра в одно касание, сжатость мысли... Что скажут обо мне люди? По большей части - ни-че-го. Ну, может: а это не тот, что ограбил банк? Или; не тот ли это, что жутко много ел в жутко дорогих ресторанах и жутко много пил жутко дорогого вина, чтобы оставить кучу известно чего куда большую, чем у среднего логического позитивиста? Может, и не следует так заводиться. В конце концов, и до меня на этой ниве подвизались отнюдь не ангелы. Взять хотя бы Дионисия Отступника. Его афоризм: удовольствие - венец всякого деяния. Он был павшим стоиком, и в его устах подобное утверждение не имело ничего общего со всем этим скулежем о созерцательной жизни или стремлением отгородиться от боли, хотя как раз в последнем он был дока. Он не вылезал из домов с сомнительной репутацией, открыто позволял себе всевозможные излишества и дожил до восьмидесяти лет. Живи он в наши дни, не было бы отбою от желающих провести с ним субботний вечер... И при этом он оставил после себя увесистый том! Мысль о тюремном заключении не принадлежит к числу тех, которые заставляют радостней биться мое сердце, и все же я решил: мне пора отпустить бороду, именно борода была в древности отличительным знаком философов, готовых идти в тюрьму за свои убеждения, и именно она придавала величие благородным изгнанникам... Но не будем забывать пример бессмертного Агриппина. По мне, он был единственным римлянином, чьи специи, брошенные в общий котел, огонь под которым поддерживаем и мы, не выдохлись до сих пор. Агриппин принимал ванну, когда узнал, что его дело рассматривается в Сенате. Услышав, что приговорен к изгнанию, он задал один-единственный вопрос: «Будет ли конфисковано мое имущество?» Ах нет? Тогда он сел завтракать. Я считаю себя его учеником. ????????????????????????? Я пытался взывать о помощи. Как-то мне пришлось составлять годовые экзаменационные вопросы. В деканате, где я пытался разжиться на дармовщинку всякой канцелярской дребеденью под предлогом написания книги о Зодиаке, которую я, разумеется, никогда не написал, я был пойман Профессором. Его идеальная беседа со мной: «Как жаль, что вы потеряли вашу работу, Эдди». Его идеальная форма контакта со мной: он в огромном, очень тяжелом автомобиле, начисто лишенном тормозов, несущемся со скоростью вдвое выше допустимой, я - перед ним, посреди дороги. Как бы ни было - он спешил на охоту с какими-то миллионерами, и ему было нужно, чтобы кто-то срочно проверил работы. Мое «да» удивило меня не меньше, чем его. Собственно, проверять работы по философии совсем не сложно. Скорее наоборот. Нужно лишь ставить на полях вопросительные знаки. По любому поводу. Мораль. Мораль? Платон. Платон? А невнятность ваших замечаний придает им особый шик. Заир? Зинджантроп [ископаемый высший примат]? Замзумимы [cм. Втор. 2, 20]? В конце концов, важны ответы, а не вопросы. Таким же образом я проставил оценки. Легенды гласят, что в Кембридже экзаменаторы спускали экзаменационные сочинения по лестнице и выставляли оценку в зависимости от того, где приземлилась работа. Я не имел ничего против этого метода, но собирать разбросанные бумаги - слишком обременительно. Я пробежал (не читая, хотя это некритично и несправедливо по отношению к тем, кто ленив и туго соображает), чисто механически расставляя оценки: от низшей к высшей и обратно. Это был тот период моей жизни, когда я едва ли не молился о том, чтобы меня уволили, но моих оценок никто не оспаривал. Работы по этике, которую я читал в том семестре: «Может ли лысый, страдающий одышкой жирный философ иметь право на самоуважение?» Никто не взялся за эту тему. А самое тощенькое сочиненьице приветствовалось бы. «Если бы вы тихонько сунули в почтовый ящик доктору Э. Гроббсу (Теннисон-роуд, дом 1) конверт с 50 фунтами, чтобы он натянул вам оценку, это сильно бы омрачило вашу жизнь?» Ни одного конверта. «Если бы это не сочли самоубийством, мы бы уже давно наложили на себя руки». Ни одного желающего. ????????????????????????? Прошу - Монпелье Завтрак - штука замечательная, вопрос в том, сколько раз в день человек может завтракать. Воистину деньги лишают человека разума! Увы: звон чистогана берет верх над рассудком. Я записываю этот афоризм на краешке салфетки, тянусь за графином и замечаю, насколько я располнел. В конце концов я уступаю натиску Юппа, надеясь, что пребывание на свежем воздухе способно развеять мое отвращение к себе, а в банке найдется что-нибудь достойное внимания. Машину мы взяли напрокат, благо Юпп обзавелся целой кипой поддельных документов (у моего напарника коллекция поддельных удостоверений пополнялась с такой же скоростью, что и арсенал). По пути во Фронтиньян Юбер, залитый роскошным сиянием солнца, поведал мне, что философия изменила всю его жизнь. Ему самому это стало ясно, когда он отправился с визитом вежливости к Фредерику. - Я хотел пристрелить его, как собаку. Вышибить из него мозги. Но потом взглянул на дело философски. Я подумал: разве это научит его чему-нибудь? Поэтому, когда он проснулся и обнаружил, что я жду-поджидаю его с парой мешков цемента, он сразу сделался тише воды. Больше всего люди боятся неведомого. Он знал: стоит мне выстрелить из пушки - и он покойник; не то чтобы это ему очень нравилось, но как это бывает, он прекрасно знал. А цемент - этого он никак не мог взять в толк. Он не мог понять, чего ради я заставил его сбрить волосы: выбрить себе голову, брови, грудь. Клянусь, на это ушла уйма времени! Его растительности хватило бы, чтобы набить подушку, а то и две! Потом он не мог врубиться, почему я заставляю его разводить цемент в ванне. Но цемент застывает часа два - так что у нас было время поговорить. Я все ему объяснил: и то, что это урок, и что потеря всех волос - это символ перерождения, и что я надеюсь - новый Фредерик будет лучше. Я прихватил с собой резиновую утку - чтобы все было цивильно. Потом, когда Фредерик был замурован, я спустился в бар и пригласил всех наверх - выпить со мной по стаканчику в ванной. Фредерик - он просто исходил пеной от злости. Я сказал ему: «Фредерик, разве ты не понимаешь, как ты не прав? Хоть кто-нибудь из твоих друзей бросился тебе помогать? Неужто ты не видишь: ты прожил эту жизнь так никчемно, что никто из присутствующих не хочет вмешаться и освободить тебя. Они пьют твой коньяк, но ради тебя они не шевельнут и пальцем». Думаю, это пошло ему на пользу. Я в этом был не слишком уверен. Наша методика поиска подходящего для ограбления банка заключалась в одном: мы ехали, покуда на пути не попадался банк. Юпп настаивал на небольшой дозе философии перед работой, поэтому, чтобы помочь ему настроиться на нужный лад, мы коротали время за сократическим диалогом. - Ну, Юпп, что ты предложишь на этот раз? - Я бы предложил найти честную работу. - Хорошо. Но каков твой мотив? - Зарабатывать деньги. - Думаешь ли ты, что неквалифицированный, необразованный тип вроде тебя и неквалифицированный, чересчур образованный тип вроде меня могут рассчитывать на должность, где бы им платили разумное - а вернее, неразумное - жалованье? - Сомневаюсь. - В таком случае не будет ли более эффективным пройтись до ближайшего банка и потрясти этих толстосумов? Ибо разве не деньги являются необходимым средством для достижения того высшего блага, которым является созерцательная жизнь? - Я что, должен возражать дальше? - Достаточно. Давай-ка перейдем к делу. Хей-хо Это уже начало приедаться. На этот раз мы даже не стали терять время на то, чтобы становиться в очередь. Мы не спеша вошли в банк, Юбер объявил присутствующим, что происходит. Один из клиентов приветственно помахал Юберу рукой: - Юбер! Сколько лет, сколько зим! Чем ты ныне занят, старина? Прости, я не очень тебя отвлекаю? Они обменялись рукопожатием, и покуда очаровательная кассирша ссыпала деньги в нашу емкость, Юбер был занят непринужденной болтовней со старым приятелем. Итоги нашего бенефиса мы подбили уже в машине. - Минута двадцать семь секунд на всю работу и двадцать секунд на то, чтобы воскресить десять лет жизни, - задумчиво покачал головой Юпп. - Думаю, тебе есть что вспомнить: десять лет за решеткой - это не шутка. - Пожалуй. Особенно если сидеть с Эмилем. - С каким Эмилем? - Ну с тем парнем... Он сидел в тюрьме Ле Бомметт, я-то попал туда уже под конец срока. Его звали не иначе как королем рецидивистов. Не так-то просто объяснить, что значит быть королем в тюрьме. Даже если ты способен объяснять такие веши, вопрос, охота ли тебе это делать... У него явно не поворачивался язык рассказать мне все. Я напомнил ему про красотку за стойкой и спросил, почему он не взял у нее телефон. - А, Юпп? Она очень даже ничего. Очень миленькая. - Миленькая. И прикидик у нее - миленький. А я, знаешь ли, хотел бы девицу без закидонов с прикидами... На этот раз полиция решила поторопиться. Мы ехали по узкой дороге, вьющейся вдоль берега моря, когда увидели спешащую навстречу нам полицейскую машину. Я понял, что она ехала по нашу душу, когда копы включили свою мигалку. Надо заметить: они были не очень настойчивы - им явно хотелось жить. Когда я, прибавив скорость, рванул им навстречу, они недвусмысленно продемонстрировали свое желание, поторопившись уступить нам дорогу. Я не помышлял о лобовом таране, но задним числом до меня дошло: если бы полицейские и не бросились от нас, как наседка от коршуна, это меня не остановило - я бы и в последний момент не крутанул руль в сторону. Больше полицейских машин в зеркальце заднего обзора я не видел. Мы поспешили добраться до городской окраины, где, бросив машину, пересели на автобус и без приключений доехали до дома. ????????????????????????? Телефон долго звонил, прежде чем Жослин сняла трубку. - Ты становишься знаменит, - усмехнулась она, выслушав второе за день предложение руки и сердца. - Горячий парень из полиции, - пояснила она. Из отдела по борьбе с бандитизмом. Корсиканец. Откомандирован с поручением взять дело в свои руки и проследить за тем, чтобы Банда Философов предстала перед судом закона. Занимался осмотром мест преступления и массу времени потратил на «допрос» Жослин. Весьма пристрастный. Будем объективны: последнее - не его вина. - Что мне в тебе нравится, - вздохнула Жослин, - ты не кричишь о том, что, мол, любишь меня... С Жослин я стараюсь помалкивать. Это (a) уменьшает вероятность ляпнуть что-нибудь, что вызовет ее раздражение и, подобно землетрясению, разрушит наш союз; (b) моя немногословность заставляет Жослин думать, будто мои мысли текут в правильном направлении. Налетчик на банки - неплохая оправа для мыслящей женщины, однако для этой роли нужна не только твердость духа, но и твердость иного рода. Я искренне стараюсь не разочаровывать Жослин. Жослин - дополнительные данные: 1. Зарабатывала на жизнь в качестве модели, демонстрируя не столько одежду, сколько тело. Из модельного бизнеса ушла в банковские сферы, «полагая, что это и впрямь интересное занятие». 2. Начальники игнорируют ее истинные таланты - и все из-за прежней карьеры. «Они хотят выжить меня, завалив всякой скучной рутиной». 3. Первый муж. «Зануда занудой. Я-то думала, что он добрый. А он был рохлей, и только. И все время доставал меня вопросами - можно или нельзя... Хоть бы раз попробовал сделать это не спрашивая...» 4. Второй муж. «Этот не спрашивал никогда. Никогда не говорил «пожалуйста». Так же как и «спасибо». Никогда не приходил домой. Я хотела мужчину, который бы был полной противоположностью моему бывшему мужу, - что ж, я его получила. Поначалу он казался мне загадкой - но знаешь, даже законченная сволочь в конце концов начинает вызывать скуку». 5. Брак рухнул, когда Жослин - подначиваемая мужем - улеглась в постель с его лучшим другом. «Ему это казалось забавным. Однако он не смог смириться с тем, что я тоже позабавилась от души». У закона длинные руки? Не только... Задребезжал дверной звонок. Жослин, проявив свойственное ей равнодушие к одежде, отправилась открывать, накинув на голое тело длинную жилетку - нисколько не заботясь о том, что этот наряд ассоциируется с несколько иной обстановкой. Что было бы, если бы мы встретились раньше - когда внутри у нас еще не все перегорело и мы еще не были похожи на два ходячих крематория? В любом случае она была бы слишком привлекательна, слишком неотразима, слишком женственна, чтобы тратить время на меня. Пусть материнское начало и свойственно большинству женщин, но кто по своей воле усыновит столь проблемное чадо, как я? Жослин говорила тихо - разговор касался какого-то дела. Или, во всяком случае, то был разговор по существу. Ибо таким тоном не говорят со свидетелем Иеговы или торговцем, пытающимся всучить вам свой товар. С ними говорят куда резче. Хотя с другом или знакомым тоже не будешь так говорить. Голос Жослин звучал суховато-официально. Я подошел к окну и глянул на улицу. Там стоял какой-то хлыщ, тщетно пытающийся не смотреть на Жослин выше талии. Каким-то нутряным чувством я знал - это и есть Корсиканец. Мне даже сверху было слышно, как ему неймется. Казалось, он весь пузырится от страсти - как бекон, брошенный на сковородку, - и это при том, что от Жослин веяло могильным холодом. - Жослин, ну войди же в мое положение, - разорялся он. - Я должен выслеживать преступников - опасных, крайне опасных! А я? Я ни о чем не могу думать, кроме как о тебе! У меня вся работа встала! Ты просто должна мне помочь - хотя бы как сознательная гражданка! Жослин оставалась неколебима как гранит: - Я уже все сказала. Меня уже допрашивали на эту тему. - Не лучшим образом, - парировал он. (Я вынужден был отдать должное его напору и самоуверенности.) - Имей же жалость, в конце концов! Покуда я не натворил дел... Насколько я понимал, дело шло к тому, что еще немного - и дверь захлопнется перед носом у посетителя. Он был отнюдь не дурен собой, и тем забавнее было думать, что дорогу этому красавчику перебежал стареющий философ, лысый, как кашалот. Философ, чей рейтинг в мировой табели о рангах лучше всего выразить понятием, знакомым разве что служащим подземных автостоянок: 20-й уровень. - Жослин, ты хочешь, чтобы я пошел домой и в одиночестве предался неразделенной любви, лелея твой образ?! - Мой друг ждет меня наверху, - пожала плечами Жослин, вложив в голос всю возможную язвительность, то был не голос, а ланцет коронера. - Что ж, в следующий раз, - объявил он, вовсе не обескураженный отлупом. - Полагаю, следующего раза не будет, - заметила Жослин, заменив слова прощания резким хлопком дверью. - Знаешь, я все больше начинаю думать, что знакомство со мной не пойдет тебе на пользу, - промямлил я, глядя, как Жослин поднимается по лестнице. Я чувствовал себя старой калошей, источником несчастий для ближних... - Так, теперь поспорим еще и здесь, - с улыбкой сказала Жослин. ????????????????????????? Превосходный философский опус - замаскированный под одну фразу. ????????????????????????? Вернувшись домой, я обнаружил Юбера, скорчившегося на полу за деревянным ящиком, накрытым одеялом: ни дать ни взять охотник на крупного зверя, притаившийся в засаде. Крысиный полевой командир этой ночью вновь вышел на тропу войны: отдав должное моему паштету из трюфелей, он проигнорировал яд, щедро сервированный ему Юппом на полу нашего жилища, а в память о своем посещении оставил нам некоторые характерные отходы своей жизнедеятельности. Юпп по своим каналам (я не мог не вспомнить ту забегаловку, где недавно мы вкушали плоды Бахуса) уже был оповещен о том, что Корсиканец взял наш след. Прознав, что тот все время крутится вокруг Жослин, Юпп (a) решил, что это непрофессионально, (b) облачившись в костюм, предоставленный ему по дружбе одним кутюрье, известным в соответствующих кругах, отправился взглянуть на Корсиканца - иными словами, наведался в главное полицейское управление. - Зачем? - Хотелось познакомиться с ним поближе. В этом что-то есть. Надо же оценить противника. - А риск? - Я не очень-то переживал по этому поводу: мы уже миновали стадию, когда беспокоиться о чем бы то ни было имеет хоть какой-то смысл. Любой наш поступок значил уже не больше, чем чашка воды, вылитая в океан. Мне было просто интересно исследовать мотивы, определяющие поведение напарника. - Риск? Мы - неприкасаемые. Мы - непобедимы! - Ага! До тех самых пор, пока нас не зажопили. Я бы исходил из предпосылок, что скорее полиция отпердолит нас, чем мы - полицию. - Кстати, пора прикупиться книгами, - оживился Юпп, выпутываясь из-под одеяла. - Я чувствую, что еще недостаточно окультурился. Моя глупость растет с каждым днем. Я вовсе не жаждал вновь тащиться на улицу, но тут у меня мелькнула мысль, что пара толстых томов способна надолго запереть Юбера в четырех стенах, заставив его позабыть и о сведении счетов с коллегами, и об ограблении банков. Читал Юбер едва ли не по слогам (но зато - от корки до корки, прямо на глазах превращаясь в одного из тех студентов, которые еще немного, и займут место наставников). - Подберешь для меня что-нибудь, ладно? - попросил он у входа в магазин. Я высказался в пользу Диогена Лаэртского - какая разница, главное, чтобы Юпп перестал меня доставать. Однако нас угораздило забрести в магазинчик из тех, где видишь множество книг по диетологии, мемуары политиков и актеров да несколько романов с полуобнаженными красотками на обложке. Юпп обвел все это книжное богатство внимательным взглядом и направился прямиком к продавцу, всем своим обликом напоминающему лектора по социологии, привыкшего выступать перед школьниками. - Я не вижу у вас отдела философии, - произнес Юпп тем неестественно громким голосом, который - я уже это знал - был рассчитан на публику. - Ну? Нету такого, - буркнул продавец, судя по всему, на редкость мало обеспокоенный продажами и на редкость краткий в своих ответах: больше всего на свете его интересовал глянцевый журнал, раскрытый, видимо, на самом захватывающем месте. - И где мне найти Диогена Лаэртского? - поинтересовался Юбер с интонацией, в которой, сказал бы я, звучала слабая надежда, что Диогена-то здесь и не найдется. Однако продавец за прилавком, не будучи близко знаком с Юбером, на это не среагировал. - Не здесь, во всяком случае, - пренебрежительно бросил он. Мы обречены всю жизнь плясать под дудку всевозможных торговцев и угождать тем, кто нас «обслуживает». Однако сейчас - я чувствовал это всеми фибрами души - дело неотвратимо шло к тому, что поплясать придется как раз нашему книгопродавцу. И надо заметить, меня это отчасти радовало. - То есть у вас нет Диогена?! - повысил голос Юбер - разъяренный и обрадованный одновременно. Подобную возможность он просто не мог упустить. - А у кого есть?! - отрезал продавец, все так же не отрывая глаз от журнала и даже не пытаясь вложить в свои слова хоть намек на вежливое сожаление по этому поводу; а уж о том, чтобы заказать труды достопочтенного ДЛ у поставщика или же порекомендовать ближайший магазин, в изобилии располагающий сочинениями данного автора, не было и речи. Нет, он предпочел избрать тон, делающий невозможным продолжение диалога. Характерной чертой зрелого капитализма является то, что в условиях данной формации торговлей заняты люди, абсолютно не обремененные желанием что-нибудь продать, - такова оборотная сторона жизни в обществе, где, увы, людям не грозит голодная смерть, если они потеряют работу. Юбер обвел весьма выразительным взглядом полки, уставленные трактатами по похуданию. - Скажи, проф, как бы мне сбросить вес? - Меньше есть, больше двигаться. - Разбираться в первоосновах - это как раз по части философов. - Слышали? Этот человек знает, что говорит. Может, вам выбросить всю эту чушь, а на свободное место поставить книги?! Людям нужен совет, как похудеть? Так предложите им эту формулу, кажется, ее несложно запомнить. И клиентам угодите, и книготорговлей наконец займетесь! - А я и так торгую. Пока не жаловался... - Да? Торгуете? И это называется книжным магазином?! Продавец несколько подался вперед. Его взгляд задумчиво обежал помещение. - А что, нет? Меня поразило: он даже не замечал надвигающейся опасности. На лице Юбера все явственнее проступало выражение злобного оголодавшего волкодава. Продавец явно нарывался на отлуп по полной программе. Юбер в довольно изысканных подробностях рассказывал, как он провел десять лет тюремного заключения, практикуясь в этом искусстве. Сокрушительный отлуп всем этим типам за прилавком, не ожидающим ничего подобного и полагающим, что отлуп - лишь их фирменный стиль общения с клиентами. Сказать по правде, я ждал этого с нетерпением; пусть по части наглого пренебрежения служебными обязанностями и праздного времяпрепровождения на рабочем месте в течение двух десятилетий я мог заткнуть за пояс любого юнца из книжной лавки, но годы общения с продавцами ожесточают не на шутку. - У тебя глаза на голове есть? - поинтересовался Юбер, запуская руку в недра своей изношенной до проплешин, но верой и правдой служащей хозяину кожаной куртки. - Тогда мне хотелось бы задать один вопрос. Это похоже на пистолет, не правда ли?! Можно это назвать пистолетом или нет?! - прорычал он, извлекая на свет полуавтоматический девятимиллиметровый «Мак-10» и пробуя его на полках с диетической литературой, на глазах сбрасывающих вес брошюр и прочей печатно-глянцевой дряни на пол, покуда пистолет изрыгал тридцать два патрона съемного магазина «Зитель», обеспечивающего скорострельность тысяча сто патронов в минуту. (Поступившись философией, я приобрел познания в некоторых смежных областях.) Я обратил внимание, как рука Юппа дергается от резкой отдачи. Книжицы разлетались по полу словно скачущие зерна фасоли, которым ни с того ни с сего взбрело в голову поскакать. Нет лучшего способа привлечь к себе внимание окружающих, чем пригрозить им членовредительством или смертью, особенно если дело происходит в ничем не примечательный будний день (вторник), в маленькой книжной лавочке в Монпелье. - Да, да... Правда... Истинная правда... - нервно закивал продавец, в чьем голосе вдруг - неведомо откуда - пробились под воздействием «Мак-10», извергавшего пули со скоростью Max 10 [десятикратная скорость звука], на редкость льстивые - на мой вкус даже отвратительно льстивые - интонации. - Я в жизни не слышал ничего правдивее... - Судорожный кивок. - Правда, правда... - Над входом написано - «Книги», - уже спокойнее произнес Юбер. - Если бы там стояло «Макулатура»... В книжный - правда удивительно?! - приходят за книгами. За истиной. Красотой. За чем-то, что даст забыть о действительности... А у вас?! Это же не книги, это клееная бумага! Я бы советовал вам в корне пересмотреть ассортимент - хотя бы расширить его. Нужен отдел философии. Хоть что-то для ума и сердца! Мы еще заглянем! Думаю, это произойдет не на ближайшей неделе, когда здесь будет крутиться полиция, а вы - ждать нашего визита. Но если у вас ничего не изменится... Пострадают уже не книги... Итого с вас тысяча франков за патроны и консультацию. В кассе нашлось лишь пятьсот франков, у продавца же в кошельке набралось и того меньше - триста, так что Юбер - для кучи - прихватил его сумку, набитую какими-то крупами, и позаимствовал с полки подвернувшийся под руку словарь. Засим мы покинули лавку - отход наш был не столь энергичен, как тогда, когда мы грабили банк, однако при этом не лишен изящества. - Следовало бы взять куш посолиднее, - вздохнул Юбер, подводя итог нашему визиту в книжный магазин. - Звезды вроде нас не должны размениваться на мелочи. Этот кретин - он же мозоли натрет на языке, пересказывая направо и налево, как его грабили. Ведь это - лучшие мгновения его жизни. И заметь, почти задарма. Подарок, да и только! Интересно, мелькнуло у меня в сознании, не собирается ли Юбер вернуться в лавку и потребовать с горе-продавца понедельную оплату? - Люди не ценят то, что достается задаром. А бесплатными бывают только угрозы. Они-то как раз ничего не стоят - правда, они работают. Я не мог избавиться от странного чувства, что на сей раз мое очередное мошенничество обернулось для кого-то благом. Что до Юппа, он, наоборот, испытывал род неудовлетворенности. - Это слишком просто. Нажать на спусковой крючок может и обезьяна. - С этими словами он отстегнул магазин, проверил, пуст ли патронник, и отправил пистолет в ближайшую урну. - Надо как следует все додумать... Как добиваться того же, не размахивая оружием... Мы пошли дальше. - Что-то у меня на душе хреново, - поморщился Юпп. ????????????????????????? Все еще Монпелье Я настораживающе здоров. Должно быть, я серьезно болен, коли не чувствую себя больным. Я даже поймал крысака. Войдя в комнату, Юпп объявил, что нам надо съезжать. Фредерик, все еще вычищающий цемент, застрявший между пальцами ног, проявляет неслыханную щедрость, едва речь заходит о дарах, которые, по его мнению, Провидению пора обрушить на голову Юппа. Если быть объективным - на каждую часть его тела. И хотя все вокруг наперебой просят у Юппа автограф, он все же готов признать - возникшую проблему решить можно лишь одним методом, давно проверенным временем: резко увеличить расстояние между нами и данной проблемой. - Только сперва я хочу разобраться с этой чертовой крысой. - Может, не надо искать приключений на свою задницу, а, Юпп? Ты что, хочешь сам поднести Фредерику свою жизнь - на блюдечке? По-моему, давным-давно пора валить отсюда. - Эта крыса... Она напоминает мне Эмиля... Мне удалось-таки выпроводить его - пусть возьмет напрокат машину... Покуда он ходил за машиной, я развлечения ради раскопал клетку, оставшуюся от предыдущего жильца, который держал в ней попугая. Судя по всему, оный жилец позволял клювастому любимцу открывать задвижку клетки по собственному усмотрению, так как перья и характерные птичьи метки попадались в квартире повсюду - большей частью там, где вы менее всего были рады на них наткнуться. Я соорудил из клетки ловушку, известную еще со времен античности, привязав к тонкой проволоке наживку. Рассеянно размышляя об уголовном кодексе, я вышел из кухни, и тут до меня донеслись звуки какой-то возни, явно локализованной в районе моей импровизированной крысоловки. Я потянул за проволоку и услышал, как клетка всей тяжестью шмякнулась на ковер. На морде крысака не читалось ни малейших признаков раскаяния - лишь некоторое смущение по поводу того, что он так дешево попался. Вряд ли крысак отдавал себе отчет в том, что еще больше смущен я: случайный дебют на чуждом поприще крысолова оказался едва ли не самым удачным из моих начинаний в этой жизни. Оставалось лишь позаботиться о том, чтобы узник получил последний ужин - каковым послужил ломоть свежего ржаного хлеба. Когда Юбер вернулся, я просто кивнул на сидящего в клетке крысака. Оставалось покончить с животиной - и мы могли трогаться. - Нет, это нечестно! - запротестовал Юбер. - Я не собираюсь стрелять в беспомощную тварь! Тут уж запротестовал я, пытаясь объяснить бедолаге, что у нас нет времени устраивать крысиную охоту по всем правилам. Если он хочет предоставить крысаку честный шанс, пусть тогда либо выдаст ему револьвер - или уж забирает пленника с собой, чтобы когда-нибудь потом, в более подходящей обстановке, свести с ним счеты, как положено мужчинам. - Знаешь ли, в Индии крыс даже почитают как духов-хранителей, приносящих удачу... - В Индии, как в Нью-Йорке, можно найти все, что угодно, было бы желание. Мой довод заставил Юбера замолкнуть. Мы упаковали наше шмотье, упаковали клетку с крысаком (причем так, что даже самым рьяным гринписовцам не к чему бы было придраться) и тронулись в путь. Юпп от комментариев воздерживался. Он только жевал губу и кровожадно озирался по сторонам, покуда мы ехали узкими городскими улочками. - Я думал, это ты принес мне удачу, проф. Но знаешь, мне стало везти с того момента, как я снял эту квартиру. Тебя я встретил потом. - Мне казалось, ты снял квартиру после нашего первого выхода в свет. - Заплатил-то я за нее уже после нашей премьеры, но к тому времени я обо всем договорился. Я и тебя-то шмонал, чтоб найти деньги на первый взнос. Знаешь, в Ле Бомметт сидел один тип - так у него был тушканчик, который, говорят, приносил удачу. Ну так этот мужик погиб под обвалом: на него рухнула стена. На следующий день, после того как Эмиль сварил тушканчика в кофе. Что ж, у каждого свои мыши в голове... Но идея, будто крысак принесет ему счастье, запала Юберу в голову весьма крепко. Мы нарекли крысака Фалесом [в честь философа Фалеса Милетского]. Триптих Право слово, нет ничего глупее, чем отправиться в дальнее путешествие на машине и не ограбить по дороге парочку банков. По дороге в Марсель я отдыхал душой: в наших бесчинствах наступила долгожданная пауза. Я чувствовал себя как преподаватель, получивший долгожданный академический отпуск. - Господи, наконец-то мы можем хоть немного расслабиться! - вырвалось у меня. Юпп отвернулся и стал пристально смотреть в окно, причем его явно интересовал не пейзаж. - Знаешь, я должен был немного позаботиться о Фредерике, - наконец выдавил он из себя. Этим Юбер хотел мне сказать, что он (x) обнаружил деньги, предусмотрительно засунутые мной за подкладку чемоданчика, (y) приобрел пару унций героина и пристроил их под крышкой сливного бачка Фредерика, (z) обратил внимание полиции на некоторые особенности сантехники в квартире у нашего приятеля. - Не грусти, проф: мне хватило двух минут обнаружить твою заначку. - И сколько у нас осталось? - На завтрак хватит. Я, честно говоря, не голоден. Ergo: по пути в Марсель мы обчистили три банка. Методические указания Признаюсь, я не очень удручал себя составлением списка существующих подходов к действительности. 1. Марксистский: «Главное, решить, что вы - авангард рабочего класса; после этого можно делать все, что взбредет вам в голову, - история на вашей стороне». 2. Стоический: «Оставайтесь абсолютно бесстрастны». 3. Позитивистский: «Да, я положительно намереваюсь обчистить банк». Наше попутное перераспределение доходов в общем-то шло по рутинному распорядку. За исключением разве что третьего банка, в Арле. Строго говоря, это даже не было ограблением, я вообще затрудняюсь подобрать правильное определение для данного визита. Не уверен, что соответствующее слово просто-напросто есть в языке. Похоже, на пути к банку дорогу нам перебежала черная кошка. Когда мы вошли, Юбера просто перекосило от возмущения, стоило ему увидеть, что на одном из кассиров надета... бордового цвета косоворотка. - Как вы можете ходить в этой дряни на работу! Это же ни в какие ворота не лезет, - разорялся Юпп. Кассиром был парнишка, только-только пересевший за окошко кассы со школьной скамьи, поэтому у него не было ни малейшего представления о том, как следует обращаться с вооруженными налетчиками. - Простите, вы - грабитель или корреспондент отдела мод? - поинтересовался он. - А то уж больно куртец у вас отпадный! Виниловый, поди? Но окончательно добила Юбера выручка: четыре тысячи франков. - Где ваш управляющий! - потребовал Юбер, сорвавшись с цепи. Управляющий тут же предстал пред наши очи, материализовавшись из какого-то своего закутка. - Слушайте, ваши служащие вконец охамели, - набросился на него Юбер. - И при этом - посмотрите - как они одеты! Кассир счел своим долгом вмешаться: - Знаете, мой дедушка - слепой. И он никогда в жизни не выезжал из своей деревни. Но даже он не стал бы носить куртку вроде этой. В Африке люди голодают - да, да, - но даже они одеваются приличней, чем вы! - Я - грабитель! - защищался Юбер. - Это моя рабочая одежда! Но как ваши люди могут иметь наглость притворяться, что это банк, когда у них в сейфе - всего четыре тысячи франков?! Да у меня с собой больше денег! - Вы не предупреждали нас о своем визите. Сегодня большинство местного населения торгует на рынке, - не унимался юный клерк, не желая оставлять за Юбером последнее слово. Управляющий уже едва стоял на ногах, готовый грохнуться в обморок, лицо его то белело, то серело, так что в глазах моих начало рябить, словно я смотрел на полоски зебры. - Слушайте, засуньте ваши деньги сами знаете куда, - взбесился Юпп. - Мы бы не взяли ваши сраные деньги, даже если бы нам приплатили! Это честь - быть ограбленными Бандой Философов! Честь - слышите, вы?! Я пинцетом не стану брать деньги, побывавшие в вашем говняном банке! Я даже готов подать вам на бедность! - крикнул он, швыряя в лицо кассиру пару пачек тысячных банкнот. Мы добрались до Марселя. Здесь мы решили временно разбежаться. Для встреч была выработана особая схема: мы встречались на вокзале, на платформе номер один по понедельникам в час дня, на платформе номер три - в среду в 15.00 и так далее, если один из нас не придет на встречу в соответствующий день. Юберу такие штуки особенно нравились. ????????????????????????? Мне не хватает любимого «Словаря». Лучшая из моих покупок Приобретение «Греческо-английского словаря Лиддела и Скотта». Забористое чтиво... У природной одаренности есть опасная сторона - вы слишком привыкаете к тому, что все вам дается без усилий. Не то чтобы я считал себя особо одаренным ребенком, но я никогда не мог взять в толк, почему иным изучение языков дается с такими трудами - только подумать, сколько времени тратят они на задалбливание грамматики и заучивание слов! Все экзамены я сдавал играючи - пожалуй, именно это и было моей проблемой. Вспоминаю, как мне пришлось вкалывать, разнося утренние газеты, чтобы заработать деньги на покупку «Лиддел-Скотта». Конечно же, долго это безобразие продолжаться не могло, и в один прекрасный день меня выперли с работы, однако к тому времени я уже скопил требуемую сумму. Купить «Словарь» в Маклесфилде было немыслимо - вы должны были заказывать его по почте. Правда, забавно? Худшая из моих покупок Мне было тринадцать лет. На момент получения посылки со «Словарем» я едва-едва овладел зачатками греческого. Но, примчавшись домой со своим приобретением, я засиделся над ним до утра, с головой уйдя в чтение. Щель под дверью я заткнул одеждой, чтобы родители не заметили, что у меня в комнате до утра горит свет. Штудируя «Словарь», я думал, что ни из какого другого кладезя нельзя получить столько премудрости - премудрости, о которой большинство людей даже не подозревает. Одно слово влекло за собой другое. Семантический бег по кругу. Остановиться я уже не мог. Сидя на школьных уроках, я думал - сейчас я приду домой и наброшусь на «Словарь». Именно это страстное увлечение легло в основу моей карьеры. Моя диссертация об особенностях словаря философов-досократиков была готова раньше, чем я поступил в университет. Со своим греческим я разогнался до такой скорости, что даже убери я ногу с акселератора, лобовое столкновение с нашей системой высшего образования было бы уже неизбежно. Рабы Их власть - как всякая истинная власть - незаметна для большинства людей. Их колонии можно встретить повсюду. Они колонизировали римлян, арабов, персов, индусов. Пользуясь прочими языками в качестве ширмы для отвода глаз, они действуют в масштабах всей нашей планеты. Они создали первую транснациональную корпорацию, которая жива по сей день и не имеет себе равных. Они заполонили весь мир. Одна из их опор - университеты. В мире нет уголка, где чей-нибудь взгляд не скользил по строчкам, усеянным альфами, бетами, гаммами и зетами; повсюду ученые нуждаются в омегах и пси. В мире нет ни одного имбецила, фигляра, врача или политика, который хоть раз в жизни да не прощебетал бы что-нибудь на ломаном греческом. «Лиддел - Скотт»! За долгие годы моей жизни, когда надо продемонстрировать поверхностное знание глубоких материй, еще ни разу не было случая, чтобы сей кладезь премудрости не подсказал бы какого-нибудь решения. Ни разу. ????????????????????????? Жослин порывистым движением сбросила с кровати мое «Искусство наслаждения» Ла Меттри. По мне, философы Просвещения были развращены тем, что успех сам упал к ним в руки. Этот чудовище - порождение секса и насилия, именуемое Французской революцией - позаботилось о том, чтобы никто не стоял у них на дороге. Но Ла Меттри, сделавший имя на том, что потакал своим слабостям, Ла Меттри, выжавший из своей чувственности не один толстый том, - Ла Меттри всегда вызывал у меня восхищение; демонический эвдемонист, заевший себя поедом - и умерший с ланцетом в руке, ставя над собой очередной медицинский эксперимент. «Послушай. Теории - всего лишь теории. Истинная же тайна мироздания - в том, чтобы наслаждаться им. Наслаждаться тем, что есть. Давай-ка устроим себе небо в алмазах...» Мы постарались от души. Уходя, Жослин вдруг остановилась в дверях и окинула меня лениво-оценивающим взглядом, словно я - какая-нибудь кабацкая танцовщица, пляшущая между столами. Потом вдруг подошла и отвесила мне шлепок. - Что с тобой? - Это на будущее. Похоже, ты собираешься сделать какую-то глупость, вдруг меня в этот момент не будет рядом, чтобы как следует тебя нашлепать? ????????????????????????? Лежа в постели, думаешь: пора бы уже пьянству свести тебя в могилу... Может, все дело в том, что у меня неразрушимая печень, над загадкой которой медицина будет биться веками? Я успею давно истлеть в гробу, а моя печень будет переходить от одного счастливца к другому, как драгоценность, передающаяся по наследству... На этом месте я сообразил, что мне пора поторапливаться, иначе я пропущу рандеву с Юбером. Мы отправились пропустить по стаканчику в забегаловку, явно пользующуюся его симпатиями. Как подобное заведение может пользоваться чьими-то ни было симпатиями - мне невдомек. Подвал, готовый, казалось, обрушиться от грохота рок-музыки, имел некое неуловимое сходство с баром, где мы сидели с Юбером в последний раз и где из меня пытались сделать паштет. Клиентура отличалась той неизлечимой худобой и агрессивностью, которая свойственна выходцам из городских низов, особенно хорошо знакомым с нищетой и пребыванием в пенитенциарных заведениях строгого режима. Юпп пил одну кружку за другой, воодушевленный тем, что ему удалось разживиться на редкость хорошими документами, призванными удостоверять наши личности. - Возьми, - сказал он, протягивая мне паспорт. - Только-только из-под туриста - еще теплый. То, что тебе нужно. И все же заведение было не из числа тех, где заведомо рады тучным лысым философам, страдающим одышкой. Допивая вторую кружку пива, я услышал шипение над ухом и почувствовал, как что-то влажное холодит мой затылок. Я увидел, как Юбер, недобро напрягшись, уставился на что-то, находящееся у меня за спиной. Обернувшись, я увидел баллончик синей краски, зажатый в руке у низкорослого представителя какого-то из северо-африканских меньшинств: народный художник наносил краску на девственно-чистую поверхность моего черепа. Творческое рвение умельца подогревалось группой хихикающих дружков - шесть здоровых бугаев просто корчились от сдавленного смеха. В общем, типическая ситуация: карлик, тщащийся выказать себя великаном, взгромоздившись на чужие плечи и отчаянно кривляясь при этом. - Я тут рисую, - пояснил он. - Вам что-то не нравится? Бессмертная прелюдия: «щас бить будем» 1.1 То была классика жанра. От древности и до наших дней - от той дикой долины, где человекообразная обезьяна впервые взяла в руки дубину, дабы ей было сподручней превратить в паштет мозги другой человекообразной обезьяны, до современных пещер, куда представители рода человеческого спускаются утолить жажду, - прелюдия эта всегда разыгрывалась по одним и тем же нотам. Если помнить о всех войнах, о всех страданиях человеческих, о тех курганах отчаяния, под которыми погребено наше небесное тело, - какой малостью на их фоне покажутся несколько капель желеобразной дряни, которые изукрасили вашу лысину лишь потому, что у кого-то чешутся шаловливые ручонки. - Мне? Все зависит от того, что ты рисуешь. - Я попытался спрятаться за избитой философской уловкой. - Волосики. Голубые волосики... Выглядят - просто чудно. - Мы не туристы, - вмешался Юбер, явно сдерживаясь из последних сил. Явно для меня - но не для других. - Что до тебя, - воскликнул юный художник, - тебе бы не помешала новая физиономия. И тут же струя краски брызнула Юберу прямо в лицо. Юбер сгреб со стола бутылку - тогда как вся семерка подалась ближе, готовясь устроить нам показательный отлуп. - Я болен. Слышали - такая смертельно опасная и жутко модная болезнь? - произнес Юпп, опуская бутылку себе на голову и как подкошенный падая под стол. Спустя мгновение стало ясно, что пристальный интерес, выказанный моим напарником по отношению к полу, является проявлением не столько его боевой хитрости, сколько излишнего доверия к бутылке. В следующий миг я был одним ударом повержен на пол рядом с Юппом, горько жалея, что сохранил чувство реальности, данное нам в ощущениях. Если вам предстоит не по своей воле оказаться в роли футбольного мяча, неплохо бы перед этим принять на грудь бурдюк-другой чего покрепче. Об избиении: ботинками по ребрам Испытывать боль почти так же больно, как отдавать долги. Извиваясь в конвульсиях между столиками, мы достойно справились с амплуа кабацких танцоров, продемонстрировав возможности современной хореографии. Наконец постановщики балета сделали паузу, чтобы промочить горло. Меня поразила простота нравов, царившая в заведении: зрелище парочки отмутузенных клиентов, бесхозно брошенных на полу, не вызвало у посетителей никакого интереса. Чувствовал я себя примерно так же, как новобранец, разнесенный в клочья миной-ловушкой. Прибавьте к этому дополнительное ощущение дискомфорта, связанное с тем, что в отличие от вышеупомянутого персонажа я еще мог двигаться - в связи с чем каждое движение добавляло новую порцию боли. Интересно, тот спартанский мальчик, который молчал, покуда лисенок грыз ему живот, - молчал бы он, получив сапогом по ребрам?! Судя по всему, правила хорошего тона, принятые в этой забегаловке, предусматривали, что поверженного бойца следует оставить истекать кровью на поле боя - во имя его же удобства. Присутствующие созерцали с полнейшей безучастностью, как, корчась, я подполз к Юппу и неуклюже попытался обнаружить в недрах его кожанки интересовавший меня предмет. Еще несколько минут ушло у меня на то, чтобы принять мало-мальски вертикальное положение и привлечь внимание местных весельчаков к Юпповой пушке в моей руке. Никогда прежде я еще не испытывал радостного возбуждения, охватывающего человека, когда он собирается учинить настоящий погром. Я задумался было, как бы вели себя в подобной ситуации Великие Учителя: Зороастр, Конфуций, Сократ или Иисус Христос, - но ведь ни одному из них не доводилось сжимать в руке Magnum 50, модель «Орел пустыни» (стандартное исполнение, чернение, полигональная нарезка для улучшения обтюрации пули в ствольном канале - черт возьми, когда к моим услугам приличный справочник, фотографическая память дает о себе знать!) с полной обоймой (вес 325 г, семь патронов со смещенным центром тяжести, которые, как объяснил мне Юбер, оставляют на выходе из тела такие амбразуры, что врачи, видя их, начинают нашаривать фотоаппарат)! Как по писаному Демокрит: «Зло незаслуженное - вдвойне зло». Насилие часто осуждают. Но оно не так уж ужасно, если раздавить ближнего (морально или физически - не столь важно) предстоит вам. В таком случае весь процесс приобретает даже некоторую пикантность, что дает простор разнообразным объяснениям всевозрастающей популярности насилия в современном обществе. - Шассса выммм пискзу укссскину мммыть! - объявил я. Я не удивился, что остался не понят массами: за последние пятнадцать минут мои зубы поредели так, словно в этот промежуток времени уложились долгие годы счастливой старости, проведенные в какой-нибудь стране третьего мира, вдали от кабинетов стоматологов. Если верить моему же, не совсем четко сфокусировавшемуся в сознании отражению в зеркале, я носил темные очки - на месте глаз можно было различить лишь два темных пятна, каждое вполлица, - а губы больше всего напоминали борт надувной спасательной лодки. Это зрелище, вкупе с нарастающей болью во всем теле, не способствовало склонности к пониманию и прощению - что, впрочем, было к лучшему, ибо такого рода переживания способны лишить вас значительной доли удовольствия от предстоящего погрома. Мимикой мне удалось заставить бармена вылезти из-за стойки и позаботиться о том, чтобы мой напарник встал на ноги... Безуспешно пытаясь одной рукой пристроить на место разбитый слуховой аппарат, другой Юбер извлек из карманов своей бездонной куртки еще один пистолет, поменьше (заметим - при этом не менее эффективный как средство отделения души от тела), и взял роль распорядителя церемонии на себя. К этому моменту мы уже надежно завладели вниманием зрителей, на лицах которых застыло выражение «ну-почему-сегодня-выходя-из-дому-я-не-захватил-с-собой-пистолет?!». Юбер безуспешно возился со слуховым аппаратом. При этом даже абсолютно неискушенному в устройстве слуховых аппаратов человеку было ясно, что какое бы будущее ни ждало эти осколки, работать им уже не придется. На глазах у публики разыгрывалась пантомима «О трагическом распаде наших связей с миром». - Эй, ты, - сказал наконец Юбер, махнув пистолетом в сторону юного художника. - У тебя было трудное детство? Неблагополучная семья? С тобой дурно обращались? Третировали? Лишили будущего? - Да, - последовал не очень уверенный ответ. - Хорошо, - кивнул Юбер. - Тогда начнем. Мы проведем сегодня небольшой эксперимент - это будет забавно. Вопрос первый: кто выбил зубы моему другу? Молчание. Закоренелость во зле? Элементарное незнание? Коллективное чувство вины? - Так вот? Доносительство у нас не в почете? Друзей не предают? Какой букет добродетелей! А ну-ка мы их испытаем! По требованию Юбера бармен принес откуда-то молоток и горсть гвоздей. - О'кей, объясняю, что мы будем делать. Сейчас вот этими гвоздями ты приколотишь губы наших приятелей к стойке бара. Если, как настоящий друг, ты откажешься это делать - снимаю шляпу и преклоняюсь, но не взыщи - пуля в лоб тебе обеспечена. А будешь канителиться - всажу заряд в задницу. Наш страхолюдный облик (я напоминал родной британский флаг, каким он видится заторчавшему наркоману: мое лицо было сплошь красно-сине-бурым, Юбер же выглядел и того хуже) придал этому краткому введению в методику социологических исследований дополнительный вес. И все же, покуда Юбер объяснял художнику-самородку стоящую перед ним задачу, один из бугаев попытался было взбрыкнуть и рыпнуться на нас. Юберу ничего иного не оставалось, как прострелить ему ляжку. - Смотри, а то весь кровью изойдешь, - предупредил Юпп верзилу. Гвозди один за другим впивались в стойку бара. Наконец непригвожденным остался лишь юный живописец. По нему было видно, что он чувствует себя не в своей тарелке - примерно так, как должен чувствовать себя человек, только что прибивший шестерых заметно превосходящих его по комплекции подчеркнуто агрессивных бугаев к трактирной стойке, выбивший им зубы молотком и расписавший физиономии голубой краской - все это во имя налаживания связей с общественностью в лице моего напарника и меня. С другой стороны, юное дарование начинало понимать, что Юпп принадлежит к числу тех людей, которые нажимают на спусковой крючок часто и с удовольствием, и эта мысль также не доставляла художнику радости. - Прекрасно, - констатировал Юпп. - А теперь скажи, есть ли какая-нибудь причина, по которой я должен оставить тебе яйца вместо того, чтобы их отстрелить?! - Слишком уж много женщин будет убиваться по этому поводу, - предположил художник, проявив в сложившейся ситуации некоторую, возможно даже излишнюю, бойкость. - Извини? Не расслышал? - переспросил Юпп - спуская курок и целясь парню в промежность. - Уверен, друзья позаботятся, чтобы с тобой все было тип-топ. - Ты страшный человек, профессор, - сделал мне комплимент Юбер, выходя из бара. - Нннэ ууминээ ффыл писссосет. - Был. Но знаешь ли, незаряженный пистолет не так чтобы очень опасен. Они ведь могли и врубиться... Ты просто по краю ходил... - Ннно мыыы се ффали ссним ффсанк. - Именно. Не пойду же я в банк с заряженным пистолетом... Мы же философы - не отморозки какие-нибудь. Что до второго - его я ношу только для самообороны. Я помахал проезжавшему мимо такси. - Сссосно! Ккс даансисуу! - Время придумать новый метод? В смысле, для отхода? Блеск! - А у фепя и фплямь Ссспиид? - Врачам виднее. А может, это просто такое надувательство в масштабах страны. Медики, так сказать, греют руки... ????????????????????????? На Жослин моя физиономия произвела сильное впечатление. - Если это маскировка, она тебе удалась! Я бы ни за что тебя не узнала! Некоторое время мы были заняты тем, что пытались найти оптимальный метод улучшить мироустройство, потом Жослин отправилась на кухню и вернулась с бутылкой «Zede» в руках. - Можешь поздравить меня с днем рождения! - Ну вот, а я и не знал... Явился без подарка... - Брось. Одари меня частичкой мудрости - и все... - Мудрости? Если бы я знал, что это такое... Я бы вцепился в нее обеими руками. - Всем нам дается по частичке мудрости. Мне бы в двадцать шесть лет начать отсчитывать возраст назад. Сейчас бы я добралась до шестнадцати... Теперь я знаю, как определить, хороший человек рядом с тобой или нет, и как прибрать его к рукам. Она принялась красить ногти. Они врезались мне в память, еще когда я грабил банк: каждый был накрашен своим цветом. Особенно сильное впечатление производил черный, но я обратил внимание, что каждую неделю черным лаком Жослин красит другой ноготь. - Я начала так их красить из-за моего первого дружка. У него хватило ума умереть раньше, чем он мне разонравился, прежде чем ухитрился сделать мне больно. Потом он стал для меня чем-то вроде идеала - и это мешало мне жить. Тогда я решила, что, чем вечно его оплакивать, пусть некая часть меня всегда носит по нему траур. А потом - потом я прибавила другие цвета: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, темно-синий, фиолетовый и белый. Чтобы напомнить себе: в жизни есть много всего другого, кроме смерти. И чтобы поизводить шефа - он просто бесился, глядя на мои руки. - А ненакрашенный ноготь? - Может, я не крашу его, потому что нет теории, которая бы все на свете объясняла, а может, его цвет просто-напросто невидим... В постели с «жучком» - Разведясь во второй раз, я решила разобраться - а что же на самом деле творится между мужчиной и женщиной. Сам знаешь, как важно число три; представь, что делают с человеком три неудачных брака. Поэтому я больше не выйду замуж - пусть даже это значит, что я что-то упустила... Но я хотела отрешиться от собственного опыта. Взглянуть на дело так, словно это - солидный академический предмет для изучения. Я хотела взглянуть на частную жизнь других людей - тогда у меня был бы материал для сравнения. Я открыла маленькую гостиницу. - Ты что, поставила «жучки» в номерах? - Именно. - И как, узнала что-нибудь стоящее? - По большому счету - нет. Главный урок, который я получила: как же тяжело следить за людьми! После этого я не удивляюсь, почему полицейские государства с трудом сводят концы с концами. Слежка требует массы усилий. А в результате - ничего интересного. За два года я лишь узнала, что пары просто одержимы какой-то страстью к выяснению отношений; они могут ссориться по любому поводу. Не знаю, как насчет ангелов, но что до ссорящихся любовных пар - штук пятьсот на острие иглы точно поместится. И еще одна деталь: как они принимают ванну. Не устаешь удивляться: что только не вытворяют люди в ванной. Она подошла к бюро и, достав из его недр пачку бумаг, протянула ее мне. - Потом я продала гостиницу. После этой истории. У меня остановилась пара. Лет двадцати. На вид - французы. Но стоило им войти в номер, как они перешли на другой язык. - И что же это был за язык? - меланхолично спросил я, разглядывая страницы с текстом. Это была фонетическая транскрипция, ничего мне не говорившая. - Убей бог, не знаю. Самое интересное, что, похоже, этого не знает никто. Я посылала кассету с записью и расшифровку во все университеты. От Албании до Зимбабве. Никакого толку - никто не знает. - И как выглядела эта парочка? - Я же сказала - как молодая французская пара. Они остановились-то всего на одну ночь. Я пыталась навести справки по адресу, который они дали при регистрации, но там о них знали не больше, чем мне удалось узнать об их языке. - Какие-нибудь заговорщики? - Ангелы. - Неплохо овладевшие французским? Существа неземного происхождения? - Пара, замкнутая на себя. Совершенно самодостаточная. Нация из двоих людей. Еще порция откровений - Должен сказать, когда я увидел тебя в банке, я подумал, что ты не вписываешься в тамошнюю обстановку. - Нет, это я, увидев тебя в очереди, подумала, что ты не вписываешься в обстановку. Она опять подошла к бюро: - Здесь хранится вся моя жизнь. В это я вполне мог поверить: Жослин во всем любила порядок. Она вытащила на свет какую-то картинку. То был не очень удачный черно-белый снимок - из тех, что делают в фотобудках на ярмарках: плохо кадрированный, лицо уползло куда-то вбок. На меня смотрел молодой парень, склонный к полноте, небритый, воротничок рубашки съехал на сторону, взгляд - похмельный, губы сжаты в подобии усмешки вроде: и что же еще вы от меня хотите? - Это он. Чересчур лихо разогнался на мотоцикле и въехал прямо в вечность, а я осталась маяться: после него все остальные мужчины казались не тем. И когда я увидела тебя стоящим в очереди - пусть ты старше, толще, из другой страны, - я подумала: «Ну вот ты и вернулся». ????????????????????????? Потеря телефонной связи с друзьями 1.1 В сознании возникает рассеянная мысль: а не позвонить ли мне кому-нибудь? Я снимаю трубку, слушаю гудки. Мне все больше кажется - единственное, по чему я буду скучать, это по моим друзьям. Исключим из рассмотрения сам спазм ужаса, что сопутствует мысли о превращении в труп, меня скорее удручает потеря горсточки людей, с которыми я мог поговорить по душам. На то, чтобы ими обзавестись, уходит вся жизнь. Потерять жизнь - не такая уж большая беда, а вот потерять их... Длинные гудки сменились частым попискиванием, как бы выражая нетерпение из-за того, что я медлю с набором номера. Звонок в небесную канцелярию 1.1 У банковских грабителей (насколько мне известно) нет своего святого покровителя на небесах. Св. Каллист (прекратил существование в качестве монады в 222 году н.э.) мог бы стать неплохим кандидатом на эту роль. Ему выпало быть чем-то вроде управляющего банком, деньги которого почему-то растворились в неизвестности, так что Каллисту спешно пришлось бежать из Рима. Несмотря на эту карьерную неудачу, папа Зефирин поставил его управлять неким кладбищем, пользующимся чрезвычайной популярностью среди римских епископов, отошедших от дел и треволнений жизни как таковых. Дальше все шло своим чередом - и Каллист продвигался все ближе к папскому жезлу, покуда в конце концов под именем Максима не стал великим понтификом. Мораль: то, что вы не очень-то чисты на руку, еще не обязательно значит, что вам не удастся продвинуться на самый верх, как в этом мире, так и в том. Звонок в небесную канцелярию 1.2 Нет (насколько мне известно) и святого, в чьем ведении находились бы упущенные возможности. А ведь на эту роль вполне мог бы претендовать св. Зосима. Творя молитву, он впадал в такое оцепенение, что несколько раз его по ошибке подготовили к погребению и уложили в гроб - прежде чем он на самом деле созрел для этого. Мораль: даже если что-то, на ваш взгляд, приказало долго жить, это еще не значит, что на самом деле так оно и есть. Нет, папы не подходят... Мне либо не о чем с ними говорить, либо наш разговор грозит затянуться... В любом случае это не тема для телефонного разговора. Помножьте это на странное чувство, будто они и я - мы живем на разных планетах... Я кладу телефонную трубку обратно. В горле першит, словно там застряла буква «Z», я почти готов разрыдаться. ????????????????????????? Работа грабителем банков имеет свои преимущества - вы вольны сами выбирать часы работы и при этом в любое время вольны убедиться в том, что ваша кровать готова послужить вам верой и правдой. (Если исключить из рассмотрения длительное тюремное заключение в компании лиц, чье сходство с дерьмом может нанести серьезный урон репутации последнего.) Недостатки дневного пребывания в постели 1.1 Я отдал этому занятию пятьдесят лет, но покуда не нашел в нем ни одного недостатка. Вам таковые известны? Поделитесь. Лени редко воздается должное. Полагаю, лишь потому, что ее почитатели слишком ленивы, чтобы складывать панегирики в ее честь. Пренебрежение ранним завтраком - самый необременительный из пороков. Да и порок ли? Оставаясь в постели, вы избегаете гордыни самостояния. Вы готовы бесконечно, по собственной воле, вновь и вновь унизить себя, пребывая в горизонтальном положении. Это прекрасно. Вы можете предаваться этому пороку где угодно, и если вы в этом поднаторели, то никому нет нужды знать, чем вы заняты. Все прочее требует времени, траты сил, денег. Леность - подобно божественным идеям - разлита всюду. И передозировка вам не грозит. Недостатки дневного пребывания в постели 1.2 Говоря по правде, в постели нельзя пить; ну разве что вы лежите под капельницей... Провалявшись в постели целый день (в надежде, что блистательные идеи снизойдут в этот мир, озарив именно ваше сознание), вы дважды в выигрыше: хорошо проведя время, вы чувствуете, как вас просто начинает переполнять добродетель - ведь сегодня вы не брали в рот ни капли спиртного - и у вас есть повод выйти и отпраздновать этот замечательный факт, пропустив рюмочку-другую. Подозреваю, что большинство рабов дурной привычки на самом деле вовсе не жаждут от нее избавиться (ибо вряд ли вы стали бы добровольно привыкать к тому, что не доставляет вам никакого удовольствия). Они хотят лишь нормальных деловых отношений с довлеющим им пороком - разумного компромисса, без которого немыслимо деловое сотрудничество. Я не хочу, чтобы хороший херес отправил меня на хер, чтобы моя привязанность к мадерам превратила меня в добычу кладбищенских мародеров. Скажем осторожно - иногда не хочу. Проведя мысленную рекогносцировку, я избираю целью набега ближайший бар - «Зуав». Когда приспичит выпить, актуальна лишь сама выпивка - и ничего, кроме выпивки. Уже на подходе к бару я огибаю карету «скорой помощи» с работающей мигалкой, замершую посреди дороги. Вокруг успела собраться небольшая толпа. Несчастному, распростертому на асфальте, уже оказана необходимая помощь - его накрыли одеялом; смерть не промахнулась. В этих случаях с двадцати метров, не имея медицинского образования, можно уверенно констатировать летальный исход: жертва, будь она жива, не стала бы укрываться с головой. Я бочком пробираюсь между зеваками, выстроившимися полукругом, краем глаза отмечая двух полицейских, делающих пометки в своих блокнотах. Под ногами хрустят осколки лобового стекла. Начинает накрапывать дождь, но конгрегация и не собирается расходиться. Не знаю, почему тех, кто сбегается взглянуть на катастрофы, часто называют упырями. Это вовсе не так. Все мы когда-нибудь да видели тела сбитых машиной людей - зрелище малопривлекательное. Соблазн для зевак не в этом: никому не доставляет радости вид ближнего, испытавшего на собственной шкуре правоту слогана «Прочные бамперы - удар по рынку». Дело не в жажде «жареного», дело в стремлении быть хоть чем-то полезным несчастному. Замереть на месте катастрофы - одна из таких же мелких любезностей, как дать прикурить или объяснить дорогу, никто не в силах отказать в ней незнакомцу. Спуск в бар, спокойно и чинно. «Двойной «Забубенный», пожалуйста». Помещение погружено во мрак, на столах, создавая «романтическую атмосферу», горят свечи. И тут без всякого предупреждения моя душа на скоростном лифте ухает на минус четырнадцатый этаж. Приподнятое настроение остается где-то в невозвратном далеке. Единственная мысль В голове бьется единственная мысль: пожалуйста, пожалуйста, умоляю, пожалуйста, скажите же мне - что же такое здесь происходит. Казалось бы, когда за спиной несколько тысячелетий мышления, когда мысль веками высиживали в инкубаторах самых светлых голов, наш бизнес давно должен был обрести прочное основание. Мы же - мы все так же бьемся лбами об умопостигаемое сущее и ищем квинтэссенцию экзистенции, и все то же пламя поджидает в конце эона меня, как ждало оно Фалеса. Мы обзавелись массой логий: эпистемологией, телеологией, эсхатологией, - но и на волосок не стали ближе к тому, чтобы обрести верифицируемые свидетельства; что же все-таки происходит с нашим миром. Все, что у нас есть, - лишь старые бабьи сказки, старые бредни философов, старые гимны старым богам - жалкая горстка чужих взглядов, трещащих по швам и расползающихся, как ветошка. Zut alors [Одно из самых распространенных французских ругательств: Merde alors!] Я смотрю на огонек свечи. Он кажется столь реальным. Я кажусь столь реальным. Небольшой огонек, неистовый - и доверчивый. Когда-нибудь пламя вроде этого огонька - с пятью сотнями приятелей - собьет с меня последнюю спесь, превратив в то, что я и есть на самом деле. Прах, утративший шулерскую способность прикидываться чем-то, кроме праха. Конец игры. Может, и стоило бы оставить инструкции на случай смерти, но участь моих останков волнует меня не больше, чем судьба какой-нибудь Заирской красной суки, вымирающей как вид. Что меня действительно беспокоит: а вдруг мы таки восстанем из мертвых, а мне не найдется тела? Каковы тут реальные единицы измерения? Как вы делаете духовные отжимания? Как вы творите добро и как вы узнаете, что заняты именно этим? Двухтысячный год. Великая встреча двойки и трех нулей, а мы все так же ищем забвения в чужих горестях (посещении тюрем, посадке лесов, работе в колониях для прокаженных, создании приютов для престарелых ослов, воспитании детей), или в готовых рецептах спасения мира, исходящих от людей, у которых с небом - прямая телефонная связь, или во всяческих «измах». С момента возрождения в Париже общества зютистов в 1883 году его члены регулярно встречались в доме 139 на улице Ренне (обычно во вторник вечером). Большинство из них были поэтами, всему заявлявшими «Zut!». Всякий «изм» - все тот же «зютизм»; этакое мозговое устройство, дающее ответ на любую ситуацию, - труха, наполнитель. Мироздание и я В конце концов, покуда Небеса совершают свой суточный оборот, служитель разума до девяти раз может позволить себе взять тайм-аут, если все идет к тому, что нанесено оскорбление рассудку, если возобладал страх. Право слово, факты вроде того, что Господь решил воплотиться в нулевом году нашей эры в семье плотника из Иудеи или сделал избранным Своим сосудом какого-то торговца верблюдами, ничуть не удивительней субатомных кунштюков зет-знает-каких квазичастиц. С момента окончания ледникового периода, когда род людской перестал дрожать от озноба и наконец был поднят занавес над подмостками голоцена - премьерной площадкой нашей цивилизации, - сколько люди ни полировали и ни облагораживали язык, перед ними стоял все тот же вопрос: что за чертовщина тут происходит и что нам с этим делать? Что мы такое - возомнивший о себе лукавый прах? Венец обезьяньего рода? Вселенная неистощима на каверзы, ее не переиродишь. И что мы можем предложить достопочтенной публике, если отжать из наших умствований суть? Все наши концепции - лишь попытки объяснить очередную насмешку мироздания. Все они - в лучшем случае лоскутное одеяло, криво пошитое из философии, математики, астрономии, биологии, лишь бы нам в этом мире было не так холодно и неуютно. Мудрости никогда не удавалось разом охватить весь окоем жизни. Количество фактов растет как снежный ком. Возьмем 1083. Если верить нашим шлимазлам, именно таково количество электронов во Вселенной. Положим, они слегка ошиблись в расчетах, так что слегка накинем, пусть будет 10100. Гугол. Может ли наша философствующая братия изловчиться и выдать что-нибудь столь же краткое и убедительное, столь же универсальное? Столь истинное. Столь законченное... Мы знаем великое множество ответов на вопросы «как», но чаще всего бессильны ответить «а зачем?»; а уж когда дело доходит до «почему»... И если Зубири [Ксавьер Зубири (1898-1983) - испанский философ, часть его работ посвящена верификации картины мира, данной современной физикой, с позиций философии] прав, утверждая, что создатели современной физики, эти потрошители мироздания, эти сутенеры космической пыли, обрекают нас на муки метафизического голода, я никак не могу согласиться с ним, когда он говорит, будто это заставит философию встряхнуться и начать новую жизнь. В отличие от тех, кто начинает копаться в нижнем белье мироздания, потерпев фиаско, провал, крах или понеся тяжелую утрату, я занимался исследованием всех этих вопросов потому, что мне за это платили. Вернее - именно за исследования такого рода мне и платили. Я рад, что ни один из наших клиентов покуда не додумался потребовать деньги обратно. Что бы я мог показать в свое оправдание? Полки книг да извечный избитый вопрос: что мы делаем в этом мире? Но ведь и клише нередко оборачиваются правдой. Горькой правдой. Ты можешь противостоять этой правде, покуда твое сознание без устали выдает тебе новые и новые решения, но это все равно что пытаться вытянуть себя за волосы из болота. Ну-ка попробуем. Я сижу в баре. Он просто переполнен людьми, которые несчастны и, однако, изо всех сил прикидываются, будто счастливы. Счастливы по самые не балуй. Под завязку. В данный момент я готов биться об заклад, что мое бытие переживет и вечность. Но мне говорят - нет. Может, это лишь нелепый розыгрыш? И сейчас все, сидящие вокруг меня, обернутся и скажут: нет, Эдди, ты только подумай! Мы тут решили немного подшутить - ты, мол, смертен. Но мы только делали вид, что не видим твою бессмертную сущность. Вот же она! Бессмертная сучность... Настоящее 3.1 (или что-то вроде того) Возвращение стражей закона, крушащих дверь в вашу квартиру Единственный совет, который я могу дать: если вы опять проснулись в состоянии жесточайшего похмелья в чужой квартире, в глазах опять плывет, одежда опять отсутствует, воспоминания, как вы сюда попали, отсутствуют тоже, полиция внизу крушит дверь, а вокруг вас - амуниция и пачки бумажек, которые никогда не предполагали, что им придется предстать пред очи закона, вы же - на самом пике наслаждения репутацией образованного и утонченного грабителя банков, - единственный совет, который я могу вам дать: (x) на сей раз не следует столь беспокоиться, наличествует ли в доме заварка; (y) не нужно тратить свои силы на выяснение того, каким неимоверным образом это могло произойти вновь, вы заработаете головную боль - и только; (z) вы можете утешаться сознанием того факта, что в конечной Вселенной подобное не могло повториться. Само собой, я предположил, что визит полиции спровоцирован связанной со мной чередой банковских ограблений. На сей раз ко мне вломились благовоспитанные полицейские. В том, как они швыряли меня на пол, присутствовала некая тень сочувствия - полагаю, они не видели во мне серьезной угрозы обществу: потрепанный, немолодой, страдающий ожирением, неряшливый, список публикаций оставляет желать лучшего, на голове - бейсболка (на которой изображена рука с молотом) и в придачу - кальсоны, украшенные мультяшными зебрами. Эти мультяшные зебры - они вызывали во мне легкое чувство неуверенности. Я знаю, в таком возрасте уже поздно заботиться о достоинстве, но эти мультяшные зебры - они создавали обо мне превратное впечатление. Когда вы подошли к концу пути, не хочется выглядеть нелепо, и хотя вы даже можете и впрямь нелепо выглядеть, не хочется выглядеть совсем уж нелепо. Кальсоны вошли в мою жизнь, мистическим образом присовокупившись к моей одежке, которую я извлек из барабана сушилки в прачечной самообслуживания. Я, знаете ли, ничего не имею против мультяшных зебр в целом - почему бы им не украшать ваше белье, если речь идет о стильных, славных зебрах? - но на моих кальсонах паслись совершенно никчемные зебры, порожденные никчемной фантазией никчемного художника и к тому же в никчемном полиграфическом исполнении. Когда вы в очередной раз схвачены стражами закона, вам вовсе не хочется в момент ареста слышать хихиканье явившихся по вашу душу полицейских. Особенно если они потешаются над вашими кальсонами. Мне не привыкать к кличкам: пьянчужка, розовый слоненок, копошащийся в помойном ведре науки, «крепкий орешек» философии, но никогда еще меня не называли «зеброфилом в подштанниках - обхохочешься!». Тут полицейские обратились ко мне по-немецки. «Крепкий орешек» философии По большей части ваша репутация не заслужена; у большинства людей сие уравновешивается тем, что заслуженная ими честь обошла их стороной; но я - я что-то не припомню, чтобы за плечами у меня был какой-нибудь оставшийся без внимания и аплодисментов подвиг, однако всегда готов выслушать любого, полагающего иначе. Так и мое реноме серьезного апологета досократиков сформировано всего-навсего случайным стечением обстоятельств. Сцена действия - Оксфорд, растянувшаяся на весь уикэнд конференция по античной философии. Последнее утреннее заседание было отдано семинару на тему «Концепция изменений у досократиков (Фалес, Анаксы [то есть Анаксимен и Анаксимандр, которые уподоблены «Аяксам»], Гераклит)». Собравшиеся (за исключением меня) жадно ожидали горячей дискуссии, так как мои взгляды (вопрос только - а были ли таковые?) встретили страстные возражения со стороны Цванцингера. Воля ваша, верить тому или нет, но подобные ситуации забирают собравшихся на философских конференциях почище сигареты с травкой. Гераклитов поток: я утверждаю, что он выражает категорию процессуальности, Цванцингер возражает. Развертывается одна из самых популярных философских пантомим: «о да, именно так» - «о нет, именно не так». Кто кого сметет с дороги - академический вариант. Вечером накануне заседания я возвращался в номер, мучительно размышляя - выпить ли мне сперва четвертинку кокосового ликера и «заpolarовать» водкой «Polar Sun» или разом согреть душу их смесью и насколько гармонично впишется в этот ансамбль бутылка красного. Погруженный в глубокую задумчивость, я поднимался по лестнице. Когда путь мне преградила дверь пожарного выхода (как мне говорили, пожарные двери предназначены для повышения безопасности постояльцев гостиницы), я с досадой толкнул ее и пошел дальше. Сознание мое было всецело занято выяснением того, какой стимулятор был бы желательнее вечером накануне грядущего семинара, поэтому я не придал никакого значения тому, что произойдет с дверью после моего прохода. С дверью произошло то, что после моего прохождения она вернулась в обычное положение - предварительно съездив по физиономии Цванцингера, шедшего на шаг позади меня с подносом. На подносе покоились двенадцать печенин и дымящийся чайник - идиллический набор для чаепития перед отходом ко сну. На Цванцингера я обратил внимание, лишь заслышав его вопль, который философ издавал, пересчитывая спиной ступеньки под звяканье катящегося следом чайника. Итогом сего путешествия вниз по лестнице, ведущей вверх, оказались: трещина черепа, сломанная рука, перелом ноги и покрытая накипью мошонка. Увозимый на медицинской каталке, Цванцингер, улучив паузу между стонами боли, весьма нетактично - в выражениях горьких и незаслуженных - обвинил во всех своих увечьях меня. Самое интересное в этой истории - то, как смотрели на меня коллеги, покуда Цванцингера везли через гостиничный холл. Они отводили от меня глаза - чтобы тут же взглянуть вновь. В их взорах читались не осуждение, не упрек, нет. То были застенчивые взгляды восхищения и удивления: вот кто-то перешел тебе дорогу, а ты - ты с ним разделался, разбил в пух и прах. Я вовсе не поимел на свою голову неприятностей. Лишь получил сразу несколько приглашений на конференции. Стражи закона, крушащие дверь: настоящее 2.21 Когда один из стражей закона, который был, очевидно, у них за главного, обратился ко мне по-немецки, я почувствовал легкий укол тревоги. Неужто я по пьяной лавочке попал в Германию? Отвечая - из положения лежа на полу с заломленными руками, - я поймал себя на том, что в моем голосе прорезаются, несомненно, тевтонские интонации - этакое сдавленное хрюканье. Интересно, есть ли у них в тюремной библиотеке Шиллер или Гельдерлин: у меня все руки не доходили прочесть ни того ни другого. Однако, когда меня вытащили на марсельское солнце - все еще не очень-то властного над реальностью, данной мне в ощущениях, - я осознал, что попал в лапы французской полиции, представителям которой - неведомо почему - приспичило поупражняться в немецком. Единственная причина ареста, которая приходила мне в голову, - мои финансовые операции, осуществляемые со счетов французских банков, не встретили должного понимания у властей. Я даже почувствовал некоторое облегчение. Марсель начинал действовать мне на нервы. Что до отсидки - она казалась мне даже желанной, ибо я вынужден был признать, что единственный способ засадить себя за работу над книгой - загреметь в тюрягу. На мой вкус было слишком рано для ведения светских бесед: меня волновало лишь одно - могу ли я, попав в участок, надеяться на то, что мне удастся опохмелиться. Как выяснилось, конвоиры мои тоже не отличались разговорчивостью: они лишь попытались выяснить у меня что-то про Ангулем. Вряд ли я мог чем-нибудь им помочь. Я лишь недоуменно икнул, вслед за чем меня вывернуло - и я непритязательно сблевал (вдвойне гнусное занятие, если учесть, что ваши руки в этот момент скованы наручниками). То была несколько запоздалая и неуместная в данной ситуации попытка моего тела избавиться от хмельного яда и спасти мою печень. Исход спиртного из моего желудка положил предел беседе и прервал установившуюся было коммуникацию. Весь мой вид вопиял о том, что я - старая развалина (каковой я на самом деле и являюсь), поэтому полицейские отнеслись ко мне почти сердечно. Они искренне пытались вернуть меня к реальности, так что вскоре я проникся глубоким сочувствием к себе, своей печени, своей комплекции, а также к беженцам и репатриантам всех национальностей. Я начинал понимать, почему всевозможные победительницы конкурсов красоты любят подчеркивать в интервью, как занимают их проблемы этих несчастных. Мудрость штукатура с татуировкой на члене Я позабыл проповедь, прочитанную сокамерником, с которым мне выпало коротать ночь в кутузке на Майл Энд. «Не колись, и все. Не фиг себя сдавать. Они получают за это деньги - так пусть и отрабатывают; зачем делать работу за чужого дядю?! И еще - не дай тебе бог недооценить их тупость! Будь у них мозги - стали бы они работать в полиции?» Я был готов с радостью подписать любое признание, взяв на себя ответственность не только за ограбление банков, но и за плачевное состояние кулинарного искусства в Англии, покалеченный нос Египетского Сфинкса, экологию Южного моря, Шлезвиг-Гольштинский кризис, появление бородавок на спине камышовой жабы, пожар Александрийской библиотеки, отравление Распутина. Что лишь доказывает: будьте осторожны, когда начинаете считать, будто вам понятно, что здесь происходит, Например: Стражи закона, ломящиеся в дверь Картинка из прошлого (бесплатное приложение) Единственный совет, который я могу дать: если полиция ломится в дверь (а вы - отнюдь не в неизвестной квартире, трезвы, одеты и помните ваши преступные деяния за последний период с яркостью, свойственной лишь очень одаренным натурам) - уверьтесь, что у них нет никаких серьезных оснований, а на самом деле и вовсе никаких оснований штурмовать вход в данное человеческое обиталище. Полиция полагала, что у нее есть вполне увесистые основания поступать таким образом. Они вели меня от самого аэропорта. Я прилетел из Колумбии, имея при себе четыре кило кокаина, упакованного в специально подготовленное для этой цели издание «Жизнеописания знаменитых философов» Диогена Лаэртского. Зак, заславший меня туда почтовой лошадкой - тот, который имел проблемы с копами из-за своей любви чуть больше, чем нужно притопить педаль акселератора, и чьи незаконные операции приносили ему, по самым осторожным подсчетам, около миллиона в год, - Зак выглядел так, словно он проглотил осиновый кол, весь в сучках и занозах. Зачем я в это ввязался? Всем нам свойственно стремление по мере сил разделять интересы ближнего, а Зак проявил искреннее - и весьма настойчивое - желание ввести меня в тонкости контрабандной торговли. (При этом он почитал наркотики презреннейшим сегментом контрабандного рынка, а главным достоинством почтовой лошадки почитал непроходимую тупость.) Стоял самый разгар летних каникул, и у меня не было ни одного фонда, в средства которого я мог бы запустить руку. Появлением стражей закона в обители Зака я был поражен не менее хозяина, но, когда меня уложили на пол, я был даже признателен полицейским, нарушившим наше уединение, ибо в тот момент я как раз испытывал невообразимую неловкость, не зная, как объяснить Заку, что меня угораздило потерять пресловутые четыре кило в метро по дороге к нему. Говоря «потерять», я не берусь со всей определенностью утверждать, что груз был именно потерян. Сумка могла быть украдена. Или могла спонтанно аннигилировать. Взойдя на эскалатор на станции «Белсайз-Парк» и как-то пристроив мой багаж, я взглянул под ноги, здесь ли сумка - я делал это примерно раз сотый за время моего путешествия, - но глядеть было не на что. Сумка была вне пределов моего онтологического обнаружения. Доверчивость к миру, возможно, и жива где-то в глубинах моей души. Но окружена мощной коринфской колоннадой, поддерживающей фронтон храма, воздвигнутого во славу неверия. И даже прожив целую жизнь бок о бок с Эдди Гроббсом, я бы не поверил, что такое возможно. Как не поверила этому и полиция. В доме не осталось ни одной неоторванной паркетины, а в наших телах - ни одной неосмотренной полости... Но еще больше в это не верил Зак. Позже он признавался, что был просто огорошен той ловкостью, с которой мне удалось избавиться от груза под носом у полицейских. «Ты был при этом столь естествен!» Его благодарности не было границ. Упоминаю об этом лишь потому, что, если весь ваш ум не в силах упасти вас от совершения глупостей, иной раз глупость может упасти вас от цепкой хватки иных ретивых умников, особенно - умников в мундирах (которым нас сдал один из людей Зака). Не будем забывать о стражах закона, крушащих дверь в мою квартиру, см. Настоящее 1.1 Разрывая собственную могилу 1.1 Похмельный и квелый, сидел я в кабинете следователя. Кабинет был расположен в здании полицейского участка города Марселя. В одном из лучших полицейских участков города Марселя. Я сидел и разглядывал копа, явившегося запротоколировать мои показания. Входя в кабинет, он бросил на стол какой-то паспорт. Паспорт был немецким. «Имя, фамилия?» И тут меня осенило. Полный назад! Я ведь вполне дозрел до того, чтобы вежливо, чрезвычайно вежливо поздравить марсельскую полицию с моей поимкой, признаться во всех прегрешениях - или хотя бы в тех, которые они будут готовы внести в протокол, - а потом получить кормежку и койку или койку и кормежку: точная последовательность не имела для меня никакого значения. Однако передо мной лежал паспорт. Я поглядел на него повнимательнее - и меня пронзила мысль, что он может стать моим, когда я выйду из тюрьмы. Он был так близок. Хорошо, я проявил малодушие, я был близок к тому, чтобы расколоться (учтите: я не выспался, был при смерти, рассудок мне не повиновался, а кураж - выветрился). Я был готов подарить этому легавому шанс пойти на повышение, готов был облагодетельствовать его семью и детей. У меня кружилась голова, мне казалось абсурдом врать и изворачиваться только ради того, чтобы снова выйти на свободу. Это было мгновение, когда я едва не явил пример самопожертвования, в нашем столетии почти немыслимого. По счастью, в этот момент восстала та сторона моей натуры, которой мысль о побоях была отвратительна, и я уже провел в кутузке достаточно времени, чтобы новизна пребывания за решеткой несколько притупилась. Мне удалось овладеть собой, подавить желание капитулировать перед лицом рока, и я принялся лгать и темнить. Возможно, моя ложь была не очень эффектна, но она вполне удовлетворяла моих аргусов. - Меня зовут Роберт Оскар Крюгер, - отчеканил я. Паспорт - вот все, что было нужно, чтобы вывести меня на свободу. Он был моей подорожной, моим путеводителем, звездою волхвов. Гомерический хохот стражей не огласил своды узилища при этих словах. Не последовало и саркастических ухмылок, так же как и выразительных гримас, опровергавших мое утверждение. Я несколько приободрился. Отклонив предложение позвать переводчика (а то нужен мне кто-нибудь, владеющий немецким, - меня тут же выведут на чистую воду), я попытался перетрясти все закоулки моего поскрипывающего, как несмазанный механизм, сознания и вспомнить, наличествуют ли какие-нибудь воспоминания, улучающие меня в противоправных действиях, совершенных с того самого момента, когда я вышел на улицу, дабы промочить горло ящиком-другим бельгийского пива. Я готов был поклясться, что при этом у меня был с собой один из моих настоящих паспортов. Я почувствовал, что нахожусь на грани разоблачения - и однако оставалась надежда, что я его где-нибудь потерял. Роберт Крюгер: зануда бош с потерянным паспортом Его паспорт был вручен мне Юбером. «Тепленький, как яичко: только-только из-под туриста», - патетически сообщил мне напарник. Юбер просто помешался на фальшивых документах. А как известно, лучшие из фальшивых документов - настоящие. Неудивительно, что это последнее приобретение - паспорт, еще минуту назад лежавший в кармане законного владельца - доставило Юберу такое удовольствие. Приметы герра Крюгера один в один совпадали с моими, и напарник вполне резонно решил, что его паспорт придется мне впору. Можно было сказать, не ходя к гадалкам, что за моего двойника прекрасно сошел бы любой придурковатый разжиревший немец в летах, а если и нет - учитывая разросшуюся буйными зарослями бороду и подведенные синяками глаза, чтобы установить между нами разницу - нас бы пришлось вести к рентгенологу. Через слово выслушивая похвалы моему французскому, я вслух изложил те немногочисленные детали биографии герра Крюгера, которые осели в моей памяти. Подобно мне, он родился под знаком Близнецов. Я сообщил домашний адрес, телефон офиса в Зиндорфе, домашний телефон и адрес гостиницы в Марселе. Знание неправильных глаголов, адресов и телефонов всегда было моим козырем. Возможно, я опустил как не имеющие отношения к делу некоторые подробности моей биографии. Кому-то они могли бы показаться весьма существенными (так, тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год - настоящая terra incognita), но: я помнил телефон самой первой девицы, к услугам которой я пробовал обращаться в Марселе. Я помнил не только ее телефон, но даже тот факт, что она сказала «нет», - и при этом я напрочь забыл ее имя. Что до номера - он запечатлелся в моей памяти потому, что шесть из этих семи цифр я набрал в течение недели раз двести и только потом набрался мужества довести дело до конца. Такого рода память - отличительная черта нашей профессии. В моем же случае она стимулировалась еще и тем, что я беспрестанно терял записные книжки, бумажки с телефонами, стикеры, органайзеры - любые носители информации, которыми пользуется большинство людей. Скажу в защиту того престола знания, служителем которого мне выпало быть: вы можете быть лентяем, подлецом, омерзительным типом, человеком, начисто лишенным воображения, занудой, алкоголиком, шизоидом, неряхой, у вас может вонять изо рта, - при наличии любого из вышеупомянутых качеств и даже всех их, вместе взятых, у вас есть твердый шанс получить место преподавателя в Кембридже, но только при условии, что вы не серая личность и не страдаете потерей памяти (какой бы избирательной она ни была). Поделившись интересующей легавых информацией (под аккомпанемент их восторгов по поводу моего французского), я объяснил, что пару дней назад меня избили на улице (нет-нет, я не стал обращаться в участок, так как не хотел беспокоить полицию своей персоной - последнее было истинной правдой), после чего я отправился на дружескую пирушку. Затем я каким-то образом выпал из реальности (правда-правда) и не имею ни малейшего представления, как очутился в этой квартире и почему на мне были надеты кальсоны «в зеброчку», от одного вида которых можно лишиться рассудка. Очевидно, меня угораздило связаться с какой-то темной компанией, и я крайне сожалею о том, что не могу сообщить ничего более дельного на сей счет. Они задали мне массу вопросов по поводу Ангулема и каких-то товаров. Потом те же вопросы повторялись в другом порядке - видимо, они хотели проверить, не изменил ли я свое мнение. Я держался достаточно уверенно, хотя моя версия базировалась в основном на отрицаниях: «нет» в качестве главного блюда, приправленного «нет» и «нет» в качестве памятного сувенира. Возможно, пойди допрос по третьему кругу, мои ответы были бы уже не столь гладки, но копы ограничились парой дублей. «На данный момент я не связан каким-то определенным бизнесом... Время от времени я провожу отдельные финансовые операции...» - заявил я, отвечая о моей профессиональной деятельности, ибо, глядя на содержимое бумажника герра Крюгера, было невозможно точно определить, чем же он занимается. Красавчик, облаченный в щегольской цивильный костюм, старательно записывал мои ответы. Он был молод, энергичен, и, судя по всему, ему пришлось полгода откладывать деньги, чтобы купить этот шедевр портновского искусства. Костюм был из числа тех, что неизменно вызывает восхищение у людей, у кого нет - или почти нет - времени следить за модой и за собой (как у меня, например). Такие костюмы шьют не для того, чтобы их носили. Их шьют, чтобы они навеки врезались в память. Этот малый - слишком уж он был хорош собой (профиль - хоть в камне высекай) - слишком широк в плечах для полицейского. И его костюм был чем-то вроде посмертного разоблачения: полиция, как и армия, соблазняет тех, кто бежит проблем с портными и не любит прикладывать в этой жизни лишних усилий. Кроме того, костюм выдавал человека, который каждое утро ездит на работу новой дорогой. И все же этот щеголь оказался истинной находкой для избитого философа, который, вопреки внутренним убеждениям, на глазах превращался в немца. «Костюм» даже не пытался скрыть своего разочарования, однако, как истинный мужчина, принял ситуацию такой, какова она есть. Одно из преимуществ здорового климата: он совершенно не предрасполагает к тому, чтобы перерабатывать. Попадись я в лапы полиции где-нибудь в Булони или другом северном городке, где то и дело льет дождь, а жизнь метеорологов - увлекательная авантюра, я был бы выпотрошен и распят на стене в качестве пугала или наглядного пособия. Местные же полицейские - они отнюдь не были глупцами, но у них было невпроворот дел, а солнце так заманчиво светило в окно... А я - я давал правильные ответы. Это был тот случай, когда фантастическое невезение в итоге оборачивается невероятной удачей. С одной стороны - быть арестованным блюстителями порядка прямо в постели, представ перед ними в кальсонах «в зеброчку», надеть которые не пожелаешь и злейшему врагу... Я, несомненно, предпочитаю лежачее положение стоячему, поэтому я допускаю, что во мне живет некая склонность к самоуничижению - но не до такой же степени! И арест, который довелось мне пережить, - не думаю, что кто-нибудь хотел бы испытать это на себе. Однако учитывая, сколь ревностно полицейские силы двух государств ищут мою бренную физическую оболочку, можно считать, что мне редкостно повезло, если я смог выйти из этого участка на свободу. Найдись среди полицейских хоть один человек, сносно говорящий по-немецки, и - оставь надежду... А точнее - из этой надежды можно было бы готовить жюльен с дерьмом. Разрядка напряженности Напрягся я лишь один раз, когда у меня сняли отпечатки пальцев. Ну да и черт с ним - что они с этого поимеют? Откуда им знать, что паспорт на имя герра Крюгера - краденый? Или - паспорт угулял из гостиничного номера, а герр Крюгер того не заметил? Может, у него были веские основания об этом умалчивать? А может, в полиции никто дальше своего носа не видит? Паспортный отдел занят паспортами, «Костюм» - Ангулемским делом, Корсиканец - ограблением банков, и обитатели соседних кабинетов принципиально не разговаривают друг с другом? Здравый смысл, судя по всему, в это утро решил отдохнуть от дел праведных и взял выходной. Двадцать лет я только и делал, что пытался внушить коллегам: я не способен подобающим образом исполнять обязанности наставника юных душ (собственно, в большинстве случаев я вовсе не способен исполнять указанные обязанности). И что же? Они демонстративно игнорировали все мои попытки, делая вид, что так и надо. Я же страдал от неутоленного желания возопить: «Да неужели вы так и не поняли, что я за фрукт?» Полагаю, эти господа из полиции могли бы не полениться и позвонить по телефонам, которые я им дал. Просто чтобы убедиться в существовании Роберта Крюгера. Могли бы проверить гостиницу, где Крюгер остановился, - он как раз в этот момент выходил из своего номера... Я начинаю полагать, что реальная работа, а не симуляция таковой, - горячечный плод воображения, точно такой же, как единорог или лох-несская змеюга. Или же работа подобна миражу, чья реальность весьма убедительна издали, но тает по мере приближения. И коли мне не в чем исповедоваться, исповедуюсь-ка я хотя бы в том, что я был искренне разочарован. На обед подали вполне сносный омлет, аранжированный двумя порциями салата: бедолага из соседней камеры от своей доли отказался. Услышав его заявление, я тут же предложил беспризорному кушанью кров в виде моего желудка. Если бы я мог получить еще порцию, чтобы разобраться, из чего же приготовлена салатная приправа! - я даже подумывал о том, а не спросить ли мне у шефа, как он готовит этот шедевр, ибо что-то в нем дразнило мои вкусовые рецепторы, никак не поддаваясь определению. Салат был своего рода произведением кулинарного искусства, ибо очарование его крылось не в дорогостоящих продуктах или особо сложных методах приготовления, но исключительно в невозможности определить его исходные ингредиенты. Я поедал его, глядя, как паук-зебра (salticus scenicus) суетливо кружит по полу в надежде, что и ему достанется крошка-другая. «Костюм» и его присные, придя к выводу, что ничего подсудного за мной не водится, тут же стали обходительно-вежливы. Они предложили отвезти меня обратно на машине и позвонить моей жене. Предложение я отклонил, сославшись на то, что сейчас мне бы не повредил небольшой моцион. Мы расстались - при расставании они вновь пели хвалы моему французскому и выражали надежду, что постигшие меня неприятности все же не помешают мне насладиться отпуском во Франции. Я самым вежливым образом выразил свою признательность и даже оставил им бейсбольную кепку с изображением скрещенных молотов - вдруг, паче чаяния, ее станет искать истинный хозяин. На воле Едва я вышел навстречу свету и воздуху, как волна противоречивейших эмоций накрыла меня с головой. «Засранцы! Тупые засранцы!» - этот вопль просто рвался из глубины моей души. Я даже забыл о загадочной приправе к салату, еще мгновение назад занимавшей все мои мысли. Сам факт моего освобождения был столь возмутителен, что, попади я в лапы французской полиции вторично, одного упоминания о нем было бы достаточно, чтобы они отпустили меня на свободу или перевели в камеру улучшенного содержания, лишь бы только замять скандал. Но по мере того, как увеличивалось расстояние между мной и полицейским участком, в мозгу все настойчивей царапалась мысль: а что, если следователь, ведущий мое дело, предпринял дьявольски хитрый ход и выпустил меня на свободу лишь затем, чтобы я вывел его на остальных членов Банды Философов? Он и его присные вовсе не отправились обедать, а крадучись следуют за мной по пятам в надежде, что я приведу их к Юберу. Подобная перспектива внезапно заполонила все мое сознание. Выходя из центрального полицейского участка города Марселя, вы попадаете на лестницу - своего рода шедевр архитектуры, - насчитывающую не один пролет. Спускаясь по ее ступенькам, всецело сосредоточившись на том, как бы избежать встречи с напарником, покуда на хвосте у меня висит целая гроздь шпиков, я заметил поднимавшуюся навстречу фигуру, чьи черты до удивления напоминали Юбера - по той простой причине, что это был не кто иной, как Юбер, угрюмо кутающийся в макинтош. Замечу, что наряд этот для столь жаркой погоды выглядел довольно эксцентрично. Из кармана макинтоша высовывалась мордочка Фалеса. - Ага! - ликующе закричал Юпп. - Нет, чтоб мне раньше сообразить, что копам тебя не ущучить! Кишка тонка! С холодным безразличием я проследовал мимо, делая вид, что жестикуляция и вопли этого человека вызывают во мне разве что недоумение. Но Юпп не среагировал. Вместо этого он вытаращился на меня во все глаза - вернее, глаз. - Как тебе удалось оставить их с носом, а, проф? Я шел вызволять тебя, а ты... - с чувством воскликнул мой напарник. На мой взгляд, столь недвусмысленное высказывание, озвученное всей мощью легких, звучало на ступеньках полицейского управления несколько самоуверенно - особенно в устах банковского налетчика, объявленного в международный розыск. В подтверждение своих слов Юпп распахнул полы макинтоша, являя моему взору небольшой, но внушающий уважение арсенал огнестрельного оружия. - Нет, я все-таки должен был сообразить, что ты им не по зубам! Рядом с тобой все эти рецидивисты, с которыми я сидел, - просто сосунки! - Уматывай! - прошипел я, склонившись в его сторону. Однако моя попытка отмазать напарника ни к чему не привела. - Что за черт? - закричал он на всю улицу. - Вали отсюда, пока цел! - Я старался говорить, не разжимая губ. - Нет, вы только посмотрите! - Юбер распалялся все больше. - Нет, подумайте - вот его благодарность! Я рискую головой, чтобы его спасти, и меня же после этого отшивают ко всем чертям. Выкидывают, как старую тряпку! Что за фигня, проф?! - Какая фигня, идиот! Я тут пытаюсь быть профессионалом, а ты... - Я задохнулся от бешенства. Пылая праведным гневом, мы уставились друг на друга, и тут краем глаза я заметил, как маленький кругленький человечек, мучительно напоминающий мне герра Крюгера, поднимается по ступенькам. Во взгляде его читалось искреннее недоумение, с которым обычно смотрят на людей, непонятно почему орущих посреди улицы. Версия Юбера После того как я не явился на встречу тем памятным утром, Юбер, решив, что я увяз у Жослин, позвонил ей и высказал все, что он по этому поводу думает. Жослин же поведала ему, что не находит себе места от беспокойства: ей звонил Корсиканец и злорадно сообщил - перемежая свое сообщение нытьем, что он изнемогает от желания изведать с Жослин все хитросплетения любви, - будто полиции удалось выяснить, где остановился этот жирный бриташка. Его таки опознал служащий одного из банков, удостоившихся внимания Банды Философов, и теперь арест этого типа неминуем, как только он, Корсиканец, вернется в город. Жослин, пытаясь меня разыскать, колесила по городу всю ночь, но, увы, ей это не удалось. Последнее вовсе не удивительно -