о времени торжественно отметить это событие. Пустозвон, будущий хозяин жизни, нацепил военные доспехи, виляя бедрами и недвусмысленно давая всем понять, на какие части тела Благожелательной он обратит по возвращении особое внимание. А Невиданный между тем каждый день по часу копал засохший, невспаханный, не поддающийся орошению участок земли за деревней. Поначалу никто этого не замечал, но когда он опустился в яму по плечи, вокруг собрался народ. - Что это ты делаешь? - спросили его. - Клад ищу, - последовал ответ. Некоторые поверили ему и несколько дней копали с ним вместе - в основном, впрочем, для того, чтобы иметь возможность лихо сбрасывать свои куртки в присутствии деревенских девушек. - А ты уверен, что здесь закопан клад? - Уверен, - отвечал Невиданный. Вскоре все его покинули, и он продолжал копать свою яму один. А война между тем продолжалась. Враждующие армии никак не могли встретиться. Они преследовали друг друга в горах, сбивались с пути, путали одну долину с другой, одну реку с другой, обгоняли друг друга, в кромешной тьме не замечали одна другую, атаковали и разбивали наголову другие армии, которые не имели к ним ровным счетом никакого отношения, попадали под снежные заносы и по-прежнему не замечали друг друга; прошел даже слух, что два генерала, возглавлявшие враждующие армии, не торопились вернуться домой, ибо дома их - при полном их попустительстве - пилили жены. Иногда вырезались целые деревни, но делалось это без особой жестокости; случалось даже, пытали до смерти пленных, но лишь когда те слишком много знали; совершались самые невероятные открытия, как, например, жонглирующие горностаи. И вот наконец состоялось решающее сражение. Все сходились на том, что это было одно из лучших сражений, когда-либо имевших место, гораздо, гораздо лучше тех, которые давали и которыми кичились их отцы, а также тех, которые еще предстояло дать. За свою невиданную жестокость Пустозвон удостоился долгих, продолжительных аплодисментов во вражеском стане. Возвращаясь домой поздно ночью, шагая по местам, которые он знал с колыбели, мечтая об утехах первой брачной ночи, поигрывая боевой наградой - позолоченным членом в ножнах (на которых было выбито: НА ЧТО ТЫ СМОТРИШЬ?) - и по-прежнему страдая зубной болью, Пустозвон не заметил вырытой у него на пути двадцати футовой ямы, рухнул в нее и сломал себе шею. Жители деревни, конечно, расстроились, но не слишком, поскольку новой войны в ближайшее время не предвиделось. Большей ямы, чем та, которую вырыл Невиданный, никому еще лицезреть не приходилось. Невиданный между тем женился на Благожелательной, и свидетельством их семейного счастья стали громогласные женские крики, которые разносились ночью по деревне и вызывали одинаково бурный восторг у женатых и холостых. Впрочем, счастье молодоженов было недолгим - однажды ночью на деревню пролился дождь из замороженных игуан и уничтожил все живое. В яме образовалось небольшое озеро, и в округе еще долго говорили, что, если влюбленные выкупаются в этом озере вместе, они всю жизнь будут жить в счастье и в достатке. Руки па-а-адают. Роза засыпает, и ей снится озеро. Что это такое? Выспавшись, Роза выпрыгивает из постели, и мы присоединяемся к неким двубортным костюмам, которые с недвусмысленно серьезным видом столпились вокруг неких монет. Роза берет золотые монеты и трет их. Всего монет пятьдесят восемь. Она атрибутирует монеты. Что будет дальше, я знаю заранее. Роза на минуту задумывается - и не потому, что есть над чем, а потому, что набивает себе цену. - Лидийские?! Не смешите меня, - изрекает она, выдержав длинную паузу, от которой получает немалое удовольствие. Самый старший двубортный костюм все это время с трудом сдерживает разочарование. У него самый большой нос из всех, что мне доводилось видеть за последние сто семьдесят два года, хотя, когда имеешь дело с носами, их следует, строго говоря, подразделять по весу и объему ноздрей. Каждый из присутствующих удивляется про себя, как это ему удается, с таким-то клювом, стоять с поднятой головой. - Это вздор. Сущий вздор. Подобная оценка не выдерживает никакой критики. Дедушка-костюм явно раздражен, но как бы низко ни оценивали собравшиеся уровень Розиной экспертной оценки, дух приобретения уже вылетел в открытое окно. Понемногу в комнате воцаряется сомнение. Роза открывает сумочку и вручает кипящему от негодования дедушке-костюму свою визитную карточку, на которой - для меня это не секрет - значится следующее:
Никакой рекламы. Никакой суеты. Оплата наличными. Экспертиза обсуждению не подлежит.
- Это вам в качестве компенсации. Монеты изготовлены в течение последних двадцати лет, а возможно, и десяти. - Роза роняет слова с уверенностью человека, который знает: по крайней мере одну вещь она делает лучше, чем все остальные жители планеты, вместе взятые. Костюм помоложе наливается краской и отсчитывает Розе десять двадцатифунтовых кредиток. Мы возвращаемся домой. В дверях сталкиваемся с парой. Честные труженики, члены спортивного клуба. Выходя, они вежливо нам улыбаются - Никки не сочла нужным нас познакомить. - Кто это? - интересуется Роза. - Свидетели Иеговы. - Что-то, я смотрю, они к тебе зачастили. - Просто мне их жаль. Все их гонят, захлопывают у них перед носом дверь. Звонила Элен, говорит, что ей нужна ваза. Приезжает шофер Мариуса еще с одной вазой. Горгонской. Что-то будет? Так всегда: можно сотни лет прожить, никого не видя, а потом все собираемся в одном месте. - Эту он уже купил, но хочет, чтобы вы на нее взглянули. После этого шофер вручает Никки букет цветов: - Хочу вас поблагодарить. Когда вы назвали его «куском засохшего кала», я нездешний кайф словил. Надеюсь, если еще с ним встретитесь, что-нибудь в том же духе отмочите. Роза задумывается - взгляд устремлен в никуда. Хочет все послать. Все и всех. Наступает в жизни минута, когда хочется все бросить - либо потому, что того, чего раньше хотелось, больше не хочется, либо потому, что знаешь: зря стараешься, либо потому, что понимаешь: тебе это обойдется дороже, чем следовало бы, - и, несмотря на все это, ты продолжаешь добиваться своего, и не оттого, что у тебя сильная воля, а оттого, что слабая, оттого, что выхода нет. Никки выходит в коридор и, встав на цыпочки, пытается вывернуть перегоревшую лампочку - не из альтруистических соображений, а потому, что любит смотреться в висящее в коридоре зеркало. Встает на стул, но она маленького роста, а потолок - высокого. - Может, ты достанешь? - обращается она к Розе. - Нет, для меня ведь это повод завести разговор с высокими мужчинами. Недавно я брала стремянку, но уже вернула. - Интересно, сколько нужно ангелов, чтобы сменить лампочку? - размышляет вслух Никки, выходя на улицу и вызывая Тушу, которая без труда справляется с поручением. - Раз уж ты здесь, могла бы и банку маринованной свеклы открыть. - Ничего не получится, - заверяет их Роза. - Еще как получится, - говорит Никки, протягивая Туше банку. Туша применяет силу, способную гнуть монеты и подковы, но крышка не поддается. Зато сама банка - вместе с содержимым - разлетается на мелкие кусочки. - Я же говорила. Пустое дело. Я ведь приклеила крышку, чтобы Морковка не добралась. Вы бы выпили чаю, Туша, или просто посидели. - Благодарю, мне и на улице неплохо, - говорит Туша и, повернувшись к Никки, спрашивает: - Ну как, дела пошли на лад? - Ага. Супер, - отзывается Никки, закрывая за Тушей дверь. - Почему ты не уговорила ее остаться? - интересуется Роза. - Она свой кайф ловит. Пускай сидит себе в машине, если ей нравится. Такое хобби много денег не стоит. - Расскажи, как вы познакомились. - В супермаркете. Мы стояли в очереди в кассу, и мои лимоны случайно попали ей в корзину. Истинное положение вещей: Никки - по девичьей забывчивости, надо думать, - подложила свои лимоны в корзину к Туше. Украсть ведь можно все - от супермаркета до лимона. - Мы разговорились... Истинное положение вещей: вступили в сексуальную связь высшего накала. - ... и я иногда оставалась у нее ночевать. Тут я вдруг поняла, что ситуация изменилась: раньше Никки засыпала Розу нескромными вопросами, а теперь нескромные вопросы задает сама Роза. Только камни хранят молчание, несмотря ни на что. К этому диалогу подобное соображение отношения не имеет, однако истинность его очевидна. - В этом были свои преимущества. И немалые. Особенно принимая во внимание габариты партнерши. Туша и Никки - Однажды - тогда я жила у Туши - возвращаюсь я поздно вечером домой и вижу в метро этого пидора: ищет, какую бы одинокую овечку трахнуть. Возвращаюсь, значит, домой, устала как собака, залезаю в койку, выключаю свет и вырубаюсь. Просыпаюсь, думаю, утро, но еще темно, чувствую, рядом со мной под одеялом кто-то лежит, дышит мне в спину, тяжело дышит, а в комнате мужским одеколоном разит. Щетинистый подбородок мне в шею упирается, пытаюсь прикинуть, кто бы это мог быть. Если Туша нас застукает, думаю, нам обоим несдобровать. И тут гляжу на часы и вижу: спала-то я от силы минут десять - значит, тот, кто ко мне в койку забрался, сделал это по собственному почину. Что делать, ума не приложу: жар от него, как от печки, лежит, не спит и кайф ловит - знает ведь, сучонок, что и я не сплю. Лежим мы так несколько минут; если раньше он тяжело дышал, то теперь весь заходится. И вдруг приставляет мне к горлу кухонный нож. Думал, видно, сначала так меня раскочегарить, не получилось - вот и решил припугнуть. Сомневаюсь, правда, что он бы этим ножом воспользовался. Развел мне ноги, только мы за дело собрались взяться, как входит Туша - с работы вернулась. А он, гаденыш, даже ухом не повел, представляешь? Это-то ее из себя и вывело. Вижу, он пялится на нее, а сам думает: «Такую я еще ни разу не драл». «Раздевайся», - говорит и ножом замахивается. Вот и пришлось Туше сломать ему руку выше локтя - с тех пор, как она вышибалой работала, она так всегда поступала. «Шарахнешь по кумполу, - объясняла она мне, - тебя потом по судам затаскают. А руку сломаешь - и все подумают, что в шутку». А потом решила, что этого мало, и шарахнула его вдобавок головой об стену - да так, что в стене трещина образовалась. И во второй бы раз врезала, да стенку, видать, пожалела. Лежит мой насильник на полу, нюни распустил. «Полицию, - говорит, - вызову». Я уж собиралась было дать ему ногой по голове или по яйцам, но тут Туша хватает моток изоляции, затыкает ему пасть, ставит его раком, достает искусственный член, здоровенный, лиловый, с прожилками, как настоящий, только раз в пять больше, - такой бы на девичнике ох как пригодился! Достает, надевает и давай ему по полной программе впаивать. Я думала, у него глаза на пол вывалятся. До самого утра его щучила; говорила мне потом, что за эту ночь фунтов пятнадцать сбросила. Когда наутро полиция приехала, на него смотреть было страшно. Изнасилованный насильник - подобное в природе случается редко. Даже реже, чем замороженные игуаны. В жизни бывает обычно иначе. Оттого-то эта история так поучительна. Роза берет меня к себе в постель. От меня она хочет не поучения, а экзотики. И я готова развернуть перед ней эпическую пастораль, в которой задействованы самые экзотические пейзажи. Ее руки ложатся на ме-е-еня... Деревня, которой не было В эту деревню не приходил никто. Во всех остальных деревнях было что посмотреть. В одних собирали хороший урожай, в других ткали красивые ковры. Деревня в низовьях реки была известна овощами причудливой формы: морковью, похожей на ослика, пастернаком, который походил на местного хозяина жизни и был ему преподнесен, за что хозяин жизни щедро дарителей отблагодарил (хотя некоторые высказывали предположение, что скорее хозяин жизни походил на пастернак, чем пастернак - на хозяина жизни), луком - вылитой парочкой, сливающейся в любовном экстазе. В деревне в верховьях реки имелись волк, который ездил верхом, сорока, которая пила пиво; по слухам, были там даже горностаи, которых жители деревни научили жонглировать. В деревне у подножия горы делали отвратительное вино, зато там жил человек по кличке Зев. Зевом его прозвали потому, что он мог, причем в один присест, выпить любое количество вина. Жители деревни попробовали было ему подражать, однако слегли, наиболее же рьяные подражатели и вовсе расстались с жизнью. Пьяницы из соседних деревень приходили помериться с ним силой, однако и они, выпив два бочонка, отправлялись на тот свет. Люди более благоразумные платили за вино, которое он выпивал в таких количествах, в надежде, что в конце концов он все же умрет. Разумеется, опорожнив три-четыре бочонка подряд, он терял сознание, однако ассистенты укладывали его на спину, вставляли ему в рот воронку и вливали в глотку вино, пока у наблюдавших за этим зрелищем не кончались деньги. (В качестве кратера или скифоса я немало времени провела в компании запойных пьяниц и должна сказать, что Зев был, вне всяких сомнений, самым неисправимым алкоголиком из всех, кого мне приходилось видеть, - а ведь, не забудьте, я жила в то далекое время, когда к винограду и ячменю относились как к самым обыкновенным продуктам питания. Остается только пожалеть, что у такого талантливого исполнителя была такая непритязательная, деревенская публика. Я часто потом задумывалась над тем, был ли Зев человеком, однако в дальнейшем мне были представлены куда более веские доказательства того, что с пятнадцати лет начинают пить отнюдь не только инопланетяне.) Практически в одиночку Зев потреблял все производившееся в деревне вино, в чем, впрочем, не было ничего дурного, ибо в противном случае потребление вина было бы более чем скромным - ведь о подобной невоздержанности не могут помыслить даже самоубийцы. Кончилось тем, что однажды, в неурожайный год, Зев, метавшийся в поисках выпивки и испытывавший непередаваемые муки абстиненции, скончался по пути в другую деревню. Пока же Зев был в расцвете сил, число посетителей неудержимо росло, что давало деревне немалый доход, и время от времени, когда удавалось установить, что у посетителя нет богатых, влиятельных и мстительных родственников, жители деревни от нечего делать пытали и убивали его, останки же использовали в качестве удобрений. Жители деревни, где не было ни причудливой формы овощей, ни жонглирующих горностаев, а также самого горького пьяницы в истории виноделия, собирались по вечерам после трудов праведных и, прежде чем отойти ко сну, жаловались друг другу на то, что о них никто не судачит, что у них совсем не бывает посетителей и - тем более - возможности над посетителями поизмываться. - Надо что-то предпринять, чтобы стать интереснее. - Нет, сначала надо стать интересными, а уж потом думать, как стать еще интереснее. Каждый вечер они вели одни и те же разговоры, и совершенно разные люди твердили одно и то же. И вот однажды вечером уродливая нищенка из соседней деревни, которая вышла замуж за главного тамошнего буяна, ибо считала, что даже нищенствовать веселее в соседней деревне, чем в собственной, предложила собравшимся: - Может, что-нибудь все-таки предпримем? Все молчали. Молчали потому, что своих мыслей у жителей деревни никогда не было. Но нищенка этого не знала, а потому продолжала: - Почему бы нам, например, не начать бодрствовать ночью, а спать днем? Тогда бы мы прославились как люди, живущие во мраке. О нас стали бы говорить, что мы в сговоре с дьяволом. Все молчали, на этот раз даже дольше обычного, ведь нищенка вмешалась в разговор, который велся из вечера в вечер, и теперь никто не мог вспомнить, о чем же шла речь. На обдумывание этой идеи у жителей деревни ушло полтора месяца, после чего они вдруг сообразили, какое отличное предложение им сделано, ужасно обрадовались и немедленно его приняли. Десять дней жители деревни спали днем и бодрствовали ночью, однако продолжать подобное существование было невозможно; люди то и дело наносили себе всевозможные травмы, не могли вскопать как следует ни одной борозды; к тому же крестьяне из окрестных сел, не вполне понимая, что происходит, забирались в деревню средь бела дня и уносили все, что только можно было унести. В результате жители деревни вынуждены были вернуться к привычному распорядку, однако их не покидало чувство гордости оттого, что о них наконец-то заговорили. - Что бы нам сделать такого, чтобы стать еще интереснее? - задавались они вопросом, в приливе энтузиазма хлопая друг друга по спине, ведь теперь они были знамениты - и не потому, что живут в темноте, а потому, что иногда живут в темноте, причем недолго и именно тогда, когда этого ждешь от них меньше всего. Успех совершенно вскружил им голову. - Почему бы нам не поменять название деревни? - предложила нищенка после того, как спустя полгода эйфория постепенно пошла на убыль. Она пришла к выводу, что ее жизнь - коротка и безотрадна, а потому следует перебраться в деревню побольше: там ее жизнь будет, понятно, столь же краткой и безотрадной, зато более веселой и разнообразной. Уехать она решила на следующий же день. В то время деревня эта называлась просто: «Деревня, которая не находится у подножия горы и которой нет ни в низовьях реки, ни в ее верховьях» или, если еще проще, - «Деревня, которой нет». - Почему бы не назвать нашу деревню просто «Жопа с ручкой»? - предложила нищенка. - С чего бы это? - с недоверием переспросили односельчане. - Потому что это смешно. Неужели вы сами не пошли бы в деревню, которая называется «Жопа с ручкой»? Народ повалит, вот увидите, - будет кому спиртное продавать. Жители деревни задумались, однако никому не пришло в голову возразить нищенке, что с тем же успехом можно было бы дать деревне какое-нибудь громкое имя, например: «Истина в последней инстанции», или «Колдовские чары», или «Место, лучше которого нет на всем земном шаре», и при этом избежать позора. На следующий день после того, как деревню назвали по-новому, нищенка уехала. Посетителей и в самом деле заметно прибавилось, они приходили, хихикали, однако надолго не задерживались, да и спиртное приобретали неохотно. Кончилось, как всегда, тем, что явились мародеры. Начали они с того, что посадили на кол двух переводчиков, которые на вопрос «Есть здесь что грабить?» ответили: «Жопу с ручкой». Нищета потрясла мародеров. Они сожгли деревню дотла, заставили жителей целый день бегать по горящим углям, после чего схватили местного нищего и пообещали, что оставят его в живых, если тот собственными руками перережет глотки своим односельчанам. - Давайте нож, - сказал нищий. Ему вручили ложку. - Что мне с ней делать? - А ты подумай. - На это уйдет много времени. - Мы не торопимся. Ложка была маленькой, жертвы - большими, криком кричала вся деревня, однако мародеры особого внимания на экзекуцию не обращали: они не на шутку увлеклись жонглирующими горностаями. Табата землю роет Такое впечатление, что у меня выросли ноги. Роза всюду таскает меня с собой. Мы идем в гости к Табате, где меня оставляют в спальне, похоронив под куртками, пальто, сумками и всевозможными запахами их владельцев. Общаются гости на другом конце квартиры, так что даже мой острый слух не может уловить в разноголосице подробности разговора, что, впрочем, нисколько меня не волнует: вечером Роза опустит руки в мои мнемонические карманы, и я сделаю то же самое. К несчастью, ничего развратного или непристойного в спальне не происходит, и через несколько часов меня забирают. Когда мы возвращаемся домой, Роза так счастлива и пьяна, что мне кажется, она сейчас же отправится в царство Морфея, однако она ложится в постель, поворачивает голову ко мне и кладет на меня руки. Моя сегодняшняя история: «Корейцы, которые пытались съесть Китай, или Три брюха против империи». А вот ее история, которую, когда она засыпает, я читаю в ее памяти, как по книге. - А я первым делом беру партнера за яйца, - говорит девица, вокруг которой собралось почти все мужское общество; мужчины делают вид, что такого рода откровения - дело для них привычное. Девица - типаж до боли знакомый. Вокруг таких, как она, всегда толчется много мужчин, это тертые, ушлые люди, у которых хватает денег и досуга на массажные кабинеты и коллекционные вина. Их костюмы изо всех сил стараются выглядеть как можно более неброско, незаметно, однако носят такие костюмы люди, которые имеют дело с шестизначными цифрами, а этого при всем желании не утаишь. Роза ест авокадо и беседует с юристом в золотых очках. Лицо у юриста одутловатое - и не от обжорства, а от жизни. Тяжелая челюсть свидетельствует о решительности и самодовольстве. Весь вечер они перебрасываются молниеносными репликами, точно пинг-понговым шариком, и, перепробовав все возможные блюда и темы, расстаются с ощущением, будто знают друг друга с колыбели. Мистер Челюсть (номер сорок тысяч сто девять) издевается над представителями творческой элиты; Роза, в свою очередь, отпускает довольно банальные шуточки по адресу законников. (Запомните, пристрелить законника - святое дело.) Сразу видно, Роза ужасно волнуется: а вдруг он сделает что-то непоправимо гнусное или не откликнется на ее предложение?! Когда же он записывает Розин телефон, Табата, которая стоит в другом конце комнаты, расплывается в лучезарной улыбке. На следующий день Роза не покидает квартиру ни на минуту, что, вообще говоря, довольно странно, ибо есть в доме решительно нечего. Ни разу не присев, она ходит взад-вперед по квартире - ждет, надо понимать, телефонного звонка, во всяком случае, каждые сорок минут подымает трубку удостовериться, что телефон работает. И вот после мучительного ожидания, продолжавшегося в общей сложности одиннадцать часов и двадцать шесть минут, телефон, словно одумавшись, наконец-то звонит. Прежде чем поднять трубку, Роза считает до десяти, после чего предлагает абоненту поужинать в одном из четырех самых дорогих лондонских ресторанов. Однако на следующий день Роза передумывает и, позвонив мистеру Челюсть, приглашает его не в ресторан, а к себе домой, на ужин собственного изготовления. Что, как мы все знаем, может значить только одно. - Никки, - говорит Роза, - ты не могла бы со вторника на среду вообще не приходить ночевать? - Хочешь оттянуться? Он крупный мужчина? - Да, но полноват. - Это не важно. Запомни раз и навсегда: лучше, когда маленький у большого, чем большой у маленького. Накануне Роза весь день стоит у плиты. А также лихорадочно убирает дом: до двух часов ночи драит ванную и пытается вывести невыводимые пятна на полу в кухне. «Все равно уборка назрела», - успокаивает она себя, протирая лампочку в коридоре и подкрашивая уголок ведущей в гостиную двери. Звонит Табата: - Не торопи события. Думаю, он воспринял твои слова правильно. Рагу из мяса молодого барашка - аргумент очень веский. Звонок в дверь. Роза впускает мистера Челюсть, улыбаясь ему так, как обычно женщины улыбаются мужчинам, собирающимся отвезти их домой. Впрочем, в следующее мгновение улыбка исчезает безвозвратно: мистер Челюсть явился с женщиной. - Добрый вечер, Роза. Познакомьтесь, это моя жена, Джеки. Надеюсь, вы не против, что мы пришли вместе? - Нет, конечно, - машинально произносит Роза. - Проходите. Мистер и миссис Челюсть весело щебечут. Роза угрюмо молчит. Она подает закуску: пирожки с грибами. Гости в восторге. Больше переносить это Роза не в состоянии. - Послушайте... вы должны меня извинить... но я больше не могу... Я полагала, что Саймон не женат. Простите, но я не вижу смысла... - А рагу между тем пахнет потрясающе, - вздыхает миссис Челюсть. - У меня пропал аппетит. - Право же, Роза, какая, в сущности, разница, женат я или нет? Давайте поужинаем, а потом обговорим условия. - Условия?! - Будем же откровенны. Вы находите меня привлекательным. Я нахожу привлекательной вас. Всем нам нужна l'amour. Пусть будет, как будет. А Джеки может нами полюбоваться со стороны. - Разумеется, - говорит Джеки, - l'amour - это именно то, что нужно нам всем. Должна вам сказать, Роза, что и я нахожу вас весьма привлекательной и готова всячески вам соответствовать. - Пожалуйста, уходите. - Может, вы бы хотели посмотреть, как это получается у нас? Товар, так сказать, лицом. - Нет. - Признаться, Роза, я не ожидал от вас подобного поведения. Джеки слишком хорошо воспитана, чтобы читать вам мораль, но представьте, каково ей - получить отказ без всяких объяснений. Роза демонстрирует своим гостям, как открывается входная дверь. - Вы правы. Мы, видимо, и в самом деле ведем себя излишне настырно. Давайте вот как договоримся. Мы будем в пабе на углу. Запишите мой номер мобильного и, если окажется, что по телевидению сегодня смотреть нечего и вы передумали, обязательно нам позвоните. С вас еще рецепт пирожков с грибами. Роза опускается на диван и впивается ногтями себе в локти. Во все времена принято превозносить тех, кому сопутствует успех: богатых, предприимчивых, хозяев жизни, лидеров. Как же это о-о-ошибочно, кто бы знал! Ведь, во-первых, все эти люди совсем не так благополучны, как кажется, а во-вторых, по ним совершенно невозможно судить обо всех остальных. Властелины, миллионеры, хозяева жизни - исключение, не они должны подавать нам пример. Мы должны подражать не им, а неудачникам: оставшимся без медалей конькобежцам, разорившимся филателистам, изверившимся изобретателям, ожесточившимся государственным чиновникам, всем тем, кто, несмотря на одаренность, образованность, энергию, влачит жалкое существование. Пусть люди не считают, что жизнь им не удалась, пусть знают - они живут как все. Из тех, кто отбивается от жизни с помощью спиртного и наркотиков, не следует делать национальных героев. На каждого победителя приходится тысяча проигравших и еще две тысячи тех, кто почему-то забывает явиться, или заболевает гриппом, или переживает ссору с любимой девушкой и поэтому не успевает вовремя подать необходимые бумаги. Если кто-то не понимает в жизни, так это именно победители. Жизнь - это не победа, не первое место, а борьба за третье. И тем не менее люди превозносят победителей, проигравшие же упорно им подражают в надежде хоть что-то у них перенять. Вопрос: чем отличается миллионер от немиллионера? Ответ: миллионами. Следует уяснить себе не то, как добиться успеха, что по определению является уделом немногих избранных, а как не отвести глаз, глядя в лицо неудаче, как перенести затхлый запах обыденности. Мы должны поднять на пьедестал нищего маляра, который потерял работу и которого забирают в полицию, даже если он попытался вынести из магазина всего-то навсего фляжку дешевого виски; который за тридцать лет каторжного труда не нажил ничего, кроме залитого краской комбинезона, и дочь которого, единственную отраду в его безотрадной жизни, неумело насилует в подъезде какой-то жалкий проходимец. Этот нищий маляр, а также многодетная уборщица, у которой, когда она едет усталая домой с работы, крадут в метро единственные серьги, и могут преподать нам важнейший урок жизни. Только у них мы и можем научиться самому главному - искусству проигрывать. Роза берет почтовую открытку и сначала выводит на обороте адрес сестры, а потом несколько минут грызет ручку, раздумывая, что бы такое написать. Про ее сестру мне известно только то, что Роза сказала Никки во время их четырнадцатого чаепития: «Она вышла замуж за первого, с кем пошла, представляешь?» После шестнадцатиминутного размышления Роза наконец пишет: «Ты поступила правильно». Написав сестре, Роза решает пораньше лечь спать. Около часа она лежит без сна, потом протягивает ко мне свои ру-у-уки. Чувствуется, что она хочет продлить сегодняшние мучения. Носатая - Все они одинаковы, - говорили ей в швейной мастерской. Хуже всех были старухи. Защищать от них собственного мужа было стыдно и глупо. - С чего ты взяла, что он хоть чем-то отличается от других? - язвили они. - Он у тебя что, с горбом и без прибора? Впрочем, в наше время пристают к чужим женам даже такие. В женщинах постарше чувствовалась ожесточенность. Мужья им не только изменяли с кем попало, но еще напивались и частенько их избивали; самые же безжалостные иногда, назло им, вдобавок и умирали. Из пятнадцати женщин, работавших в швейной мастерской, только у Родинки был тихий, трезвый, трудолюбивый муж (да и тот умирал от чахотки). И у нее. - Лишь бы он не делал это прямо у тебя под носом, - шутили швеи. В свое время муж ухаживал за ней с благородством и страстью. Они совершали длинные прогулки, такие длинные, что, заблудившись, нередко возвращались лишь с наступлением сумерек. Держал он себя с ней почтительно и, лишь взяв ее впервые за руку, почувствовал, как от вожделения весь покрылся мурашками. Над ней все издевались из-за ее носа - длинного и крючковатого. В первую брачную ночь муж произвел тщательный учет ее достоинств и недостатков. - Твои пальчики я буду защищать, - говорил он. - Твой пупок я буду лизать. Твои волосы чудесны. Твои груди безупречны. Большего нельзя и желать. Что же до твоего носа, то если б не он, я бы не полюбил тебя и ни за что бы на тебе не женился. Она закатила ему пощечину, посчитав, что он, как и все остальные, издевается над ее носом. Она плакала до тех пор, пока слезы сами не высохли у нее на щеках. Однако вскоре он доказал ей на деле, что его ринофилия вовсе не шутка, - в ту ночь и во все последующие он делал с ней такое, о чем раньше она не могла и помыслить и что со временем ей очень даже понравилось. С ним она всегда ощущала себя в безопасности, и если б не постоянные разговоры в швейной мастерской о его неверности, она никогда бы не усомнилась в его любви. Однажды она надела на голову платок, который взяла у подруги, и вечером, когда он, как обычно, отправился с друзьями в таверну, пошла за ним следом. Она видела, как к их столику подсела какая-то хорошенькая женщина, все с ней стали заигрывать, и только ее муж не проявил к красотке ни малейшего интереса. Он начал зевать и вскоре встал из-за стола. По многу часов в день он проводил с детьми, учил их читать и писать. Когда у нее не было времени, он сам относил ее матери пироги. Одежда его совсем истрепалась, но уговорить его купить себе новую она не могла. - К чему тратить деньги? - говорил он. - Эти вещи служили мне верой и правдой. И потом, зачем мне наряды? Охмурять женщин мне больше незачем. Жили они скромно - единственной по-настоящему ценной вещью в доме была великолепная фарфоровая ваза, которую им подарил его друг, отличавшийся безупречным вкусом. И тут она вдруг поняла, что его равнодушие к красотке в трактире, его всегдашняя готовность помочь ей, безразличие к своей внешности могут иметь только одно объяснение: он завел себе любовницу. Она постоянно следовала за ним по пятам и из-за того, что ничего предосудительного не замечала, еще больше убеждалась в его неверности, ибо отсутствие улик означало только одно - он их тщательно скрывает. И то сказать, как мог он отчитаться за каждый грош, если заранее не ждал допроса с пристрастием? Однажды вечером он вернулся домой на полчаса позже обычного и сказал, что ходил к зубному врачу. Она обвинила его во лжи. Он рассердился и бросил вазу на пол. За все годы, проведенные вместе, он впервые опоздал, впервые на нее рассердился. Но ведь достаточно разозлиться всего один раз, чтобы стать потом злым человеком, точно так же, как достаточно уронить вазу всего один раз, чтобы ее разбить. Трещины на упавшей вазе должны были постоянно напоминать ему о том, что у него есть жена. У-у-убрала ру-у-уки. Звонит телефон. Очень некстати - ведь финал моей истории весьма поучителен. Роза берет трубку. Телефонистка предупреждает, что звонят из Нигерии и что разговор оплачивается абонентом. - Из Нигерии?! - Роза озадачена: сейчас два часа ночи да и в Нигерии у нее нет знакомых, однако, боясь, что это что-то важное, она просит телефонистку ее соединить. - Алло, - слышится в трубке. - У меня к вам деловое предложение. - Боюсь, вы ошиблись номером. - Нет-нет, мы познакомились полгода назад. - Назовите в таком случае мое имя. - Я вас очень хорошо помню. - Вы ошиблись номером. - Нет, позвольте мне в нескольких словах рассказать вам о моем деловом предложении. - Слушайте внимательно. Я не знаю, кто вы, зато я точно знаю, что вы - жопа с ручкой. Роза бросает трубку, включает телевизор и долго мотрит на пустой экран. Синева экрана точно ножом рассекает мрак, в который погружен мир. Она выпивает столько виски, что спустя два часа, когда снова ложится спать, с трудом добирается до постели. Терпеть не могу, когда меня прерывают. Если бы Роза тут же не заснула, она бы узнала, чем завершилась моя история. Чтобы подсмотреть, чем в ее отсутствие занимается муж, Носатая подставила лестницу к окну спальни, заглянула внутрь, мужа в спальне не обнаружила и, оступившись, рухнула вниз. За дело Следующий день. Я только и думаю о том, как бы рассчитаться с Горгонской вазой. Не будем торопиться. Если ждешь две тысячи лет, то несколько дней погоды не делают. Нужно придумать что-нибудь такое, чтобы Розу не обвинили в беспечности или в отсутствии профессионализма. Она уже и без того достаточно из-за меня натерпелась. Появляется Табата. Узнав про чету Челюсть, приходит в неописуемый ужас. - Мы живем в сложное время. - В этом с ней нельзя не согласиться. Табата - сама забота. Чай с лимоном и план действий. Сводничество и свод правил поведения. Дергает себя за правую серьгу. (В серьгах по-прежнему ничего не смыслит, а ведь в них заложен вопрос вопросов: «Из какой коллекции попала к коллекционеру эта коллекционная вещица?» Этого она не знает и не понимает - не поняла бы, даже если б ей объяснили.) - Только не говори мне, что ты не хочешь с ним встречаться. Вспомни, что я тебе говорила. - Эта схема все равно ничего не даст, - твердит Роза. - Ты делаешь все возможное, и я перед тобой в неоплатном долгу, но это - тупик. Может, счастье подвернется, если я перестану его искать? - И все же мне кажется, тебе следует с ним познакомиться. - Почему? - Потому что у вас много общего. - Что именно? - Он говорил то же, что и ты. Роза не в силах сопротивляться и дает согласие на встречу с очередным претендентом. «Выпьем по коктейлю - и до свидания», - решает она. - Скажи, с кем это ты так увлеченно беседовала, когда я последний раз у тебя была? - спрашивает Роза, когда Табата уже стоит в дверях. - Мне показалось, что вы отлично ладите. У меня такое чувство, будто я его уже где-то видела. - Верно, видела. Ты просто его не узнала - ведь в этот раз он был без ножа. - Ты шутишь?! - Он позвонил сказать, что готов продать мне мою записную книжку, и мы разговорились. - Фантастика! - Покамест с такими, как он, отношения у меня складываются, - говорит Табата. - И даже очень. - Интересно, что было бы, если б они не сложились? - Он очень общителен. Его друзья постоянно бывают у меня дома. Меня убирают в сейф, который Роза недавно приобрела. Сейф старый, уродливый, не очень большой, но зато необыкновенно тяжелый, отчего кража становится делом если и не безнадежным, то крайне хлопотным. В сейф меня запирают вместе с Горгонской вазой, и я испытываю одновременно унижение и искушение, я бы даже сказала, двойное унижение и двойное искушение, ибо меня переворачивают вверх дном да еще кладут поверх Горгоны. Следовало бы заявить протест. Всему же есть предел. В этом положении я нахожусь два часа. Приходит Никки, с ней несколько человек. Пустая болтовня. Роза возвращается, ложится в постель, меня же оставляет в сейфе, в объятиях Горгоны. По всей видимости, встреча с очередным претендентом принесла ей удовлетворение - на этот раз моим воспоминаниям она предпочитает свои собственные. На следующее утро она - даже не попрощавшись - отбывает в Амстердам в связи с каким-то фризом и какими-то фигурками из Мали и Заира. Вернуться собирается через три дня. У Никки посетители - пустая болтовня. Появляется Мариус. Никки советует ему проверить огнетушитель - в самый ответственный момент огнетушители нередко выходят из строя. Мариус вне себя от ярости. Хочет знать, где прячут меня и Горгону. Никки говорит, что Роза уехала за границу и вроде бы собирается вазу продать. У Мариуса перебои с дыханием. Странно все же, замечает Никки, что Роза ни словом не обмолвилась о цели своего путешествия. Водителя срочно отправляют в аптеку за кислородной подушкой. Когда Мариус с жадностью приникает к подушке, Никки его обнадеживает: за пятьсот фунтов она готова кое-что о проделках Розы сообщить. Бумажник в действии. - Ты ничего не понимаешь в людях, Мариус. После ухода Мариуса Никки пытается взломать сейф. Безуспешно. В это же время я разрабатываю двести один способ уничтожения Горгонской вазы. Роза возвращается - сразу же хватает телефонную трубку. Многочасовой разговор. Сильный запах духов. Уходит. Под вечер возвращается - не одна. Пустая болтовня. Сейф открывается. - Вот чем я занимаюсь, - говорит Роза. Курчавый (под номером три тысячи четыреста семьдесят пять) стоит у Розы за спиной и смотрит на нас исключительно из вежливости, сам же готовится схватить Розу сзади за грудь. Решение разумное: на таких, как Роза, это действует. Не вижу никакой необходимости демонстрировать Курчавому содержимое сейфа, который, разумеется, находится в комнате Розы. Курчавый ласкает ей грудь с таким рвением, что уже через шестнадцать секунд не остается никаких сомнений в том, где он сегодня проведет ночь. - Надеюсь, ты ничего не имеешь против, - говорит он, расстегивая рубашку и обнажая мускулистую грудь и правый бицепс, на котором вытатуирована роза и имя Роза. - Может, с моей стороны это звучит самоуверенно, но у меня такое чувство, что все у нас получится очень даже неплохо. Люблю играть, но не люблю проигрывать. Повидав на своем веку четыреста тысяч девятьсот восемьдесят одно совращение, я не могу не признать, что Курчавый свое дело знает. Его союзники - грубость и нежность, грубая нежность и нежная грубость. Роза падает на кровать - причем без всякого сопротивления. Она снимает серьги (символизирующие одинокого пловца в лазурном бассейне; пловец осторожно плывет вдоль бортика, потому что держит на весу, на правом указательном пальце, промокшего шмеля, которого он вызволил из бездны вод) и кладет их на столик у кровати. Они тушат свет - как будто в темноте я хуже вижу. Курчавый проводит пальцем по ее лицу - кажется, что он осторожно бреет ей щеку. Оба молчат. Слышится только тяжелое дыхание и шуршание падающей одежды. Издали Розины соски напоминают бейсбольные биты; он свирепо скалится - вот-вот их откусит. У Розы побелели глаза, сейчас она вряд ли помнит, как ее зовут. Она предлагает ему свою шею - свою нежную шейку. Незаметно, неслышно, непроницаемо входят в спальню слоны, они утратили всю свою слоноподобность, кроме чудовищной силы; входят и прижимают одно тело к другому. Он снимает с Розы последний предмет туалета. Помогая ему, Роза слегка выгибается и падает на спину, прикрыв глаза локтем правой руки. Этот жест на всех языках означает одно и то же: я - твоя. Прибор у Курчавого на зависть - толстый, как морской угорь с серьгой; о таком, скажу не таясь, мечтают все женщины до одной. Курчавый ныряет Розе между ног и извлекает оттуда максимум удовольствия. Но решающей атаки пока нет. Сначала он переворачивает ее на живот, и его язык плавно скользит взад-вперед между лопатками. Но вот язык спускается все ниже и ниже, и он, раздвинув большим пальцем ее ягодицы с такой легкостью, словно раскрывает книгу, начинает медленно, но уверенно проникать внутрь, вызывая истошные крики Розы и лишний раз свидетельствуя о том, каким расточительным чувством юмора отличается природа (не менее расточительным, чем змея, у которой яда достаточно, чтобы отправить в иной мир целую деревню): ведь источник неземных утех - не самый чистый на свете. Запускает в заветное отверстие два пальца, которыми перебирает, как пловец - ногами. Роза - сама готовность, Курчавый вздымается над ней - сейчас он вдует ей так, что она заговорит по-шумерски. Но он медлит, на лице - невыразимая тоска. Непередаваемая. Он застывает, тоска охватывает все его естество. Встает. Роза поворачивается. Ей кажется, что он что-то ищет в карманах или же задумал еще какой-то сюрприз - на закуску. Она призывно урчит - Курчавый же быстро и как-то незаметно одевается и уходит. Роза издает целую серию сначала недоумевающих, а затем фальшиво жалобных звуков. Через несколько минут она встает и идет на кухню посмотреть, не спрятался ли он там. Какую-то долю секунды борется с подступившим отчаянием, но затем не выдерживает и начинает вновь издавать жалобные звуки - на этот раз самые настоящие. Должна признаться, что ничего более игуанистого мне еще видеть не приходилось. Ситуация, прямо скажем, не ахти, и Роза будет мучительно пытаться найти закономерность, тогда как никакой закономерности нет и в помине. Не везет Розе с мужчинами: чем теснее она к ним прижимается, тем меньше у нее шансов. - Не хочу быть такой. Не хочу отличаться от остальных. Я хочу работать, я хочу сражаться. Я всю жизнь работаю, я всю жизнь сражаюсь, и я готова работать и сражаться дальше - знать бы, ради чего. Есть только два варианта: либо ты настаиваешь на своем и тогда начинаешь ненавидеть всех остальных и остаешься один, либо поддаешься и тогда начинаешь ненавидеть себя самого. Вот уж действительно, «мы живем в сложное время». Подходит к окну. В темноте дома похожи на светлячков - горящие угли большого города. - Я знаю, что ты где-то там. Я не настолько самонадеянна, чтобы возомнить себя ни на кого не похожей. Но как мне найти тебя? Чаепитие Тридцать первое - Ничего не понимаю. Пытаюсь сообразить, что я такое сказала или сделала. Лежала себе и благодарно мычала, только и всего. - Может, мычала не так, как следует, - предположила Морковка, извлекая пакетик с изюмом в шоколаде из-под пачки журналов, куда Роза его предусмотрительно припрятала. Ясно, что эта дружба обходится Розе дорого, но ведь многие дружбы, несмотря на неутешительные прогнозы, обладают поистине тараканьей живучестью. - А как следует? - Не знаю. Я совершенно не хотела тебя обидеть. Со мной такого никогда не было. И ни с кем из моих знакомых тоже. Ты уверена, что он не женат? А вдруг он испытал угрызения совести? Бывает ведь и такое. От этого изюма толстеешь, да? - Нет, он не женат. И подруги у него нет. Он только что вернулся из Антарктиды, где полгода прыгал с айсберга на айсберг. Рассказывал мне, как тяжело пережил разлуку со своей девушкой. В такой ситуации любому бы не терпелось. К тому же у него на руке вытатуировано мое имя. Мы говорили с ним о будущем - ты ведь знаешь, как мужчины мечтательны. Роза не учла одного: татуировка была далеко не свежей. По моей оценке, ей было никак не меньше семи лет. - Мало ли... Может, женщины... - Его пенисом можно было дрова рубить. Он лез на стену от страсти. - А что, если он просто не имел этого в виду? - Глубокая мысль. Нет, тут что-то не то. Вот только что? Мы прекрасно ладили, меня не покидало ощущение, что мы знакомы много лет. Нам нравились одни и те же книги. Одни и те же фильмы. Одна и та же музыка. Его любимый ресторан - китайский. Я даже подумала, что Табата его подкупила. Иногда мне казалось, что он играет роль - так он был хорош. - А вдруг он динамист? - В смысле? - вступает в разговор Никки, выходя из ванной в чем мать родила и пристально изучая Морковку. - В том смысле, что голову морочит. - А, ты вот про что. Тут не угадаешь. - Никки со вкусом чешет левую ягодицу и продолжает: - У меня был случай похуже. Этот грек, повар из ресторана, приклеился ко мне еще в супермаркете и домой за мной увязался. Идет и хвастается: «Вздрючу так, что мозги наружу вылезут, а потом приготовлю тебе такую вкуснятину - пальчики оближешь». Собой он был нехорош, это правда, зато настойчив, да и по телевизору в тот вечер смотреть особенно было нечего, вот я и подумала: «Почему бы и нет? Один раз с любым можно». Ложусь, ноги до потолка задираю, смотрю, а он замер и странно так на меня пялится. «Что-то, видать, не то, - думаю. - Может, я подмышки давно не подбривала?» И тут он, представляешь, достает... пистолет. Оба мы голые, а он в одной руке член держит, а в другой - пушку. Сама знаешь, девушка я без предрассудков, но и мне не по себе - уж больно вид у него чудной. «Спирос, - говорю, - зачем тебе пистолет? Я тебе и без пистолета все, что хочешь, сделаю». А он смотрит на меня, как будто первый раз видит. Подымает пистолет, подносит ко рту и, не успела я опомниться, - спускает курок. - Зачем же он это сделал? - недоумевает Морковка. - Понятия не имею. Я бы с удовольствием задала этот вопрос ему самому, если б он череп себе не разнес. Ты не можешь себе представить, как я пожалела, что не сказала ему «нет» и не пошла вместо этого голову мыть. Думаешь, если кто-то вышиб себе мозги у тебя в квартире, тебе дадут страховку на ремонт? Черта с два. Впрочем, у меня и страховки-то никакой сроду не было. Я тоже хороша: всю квартиру облевала, снизу греческие мозги, сверху блевотина - красота, а? Потом еще с полицией разбираться пришлось. «Нет, - говорю, - понятия не имею, кто он такой, где живет, кем работает. Познакомились мы час назад, пришли ко мне, хотели трахнуться, а он возьми да вышиби себе мозги». Классная история. Что верно, то верно, Никки, правда мало кому нужна. Разве что философам, ученым, детективам, учителям, матерям. Эти превозносят истину. Пользу приносит не истина, а ложь. Ложь во спасение. Истина же редко бывает во спасение. Смертник, которого наутро должны повесить, вряд ли обрадуется, если узнает, что петля прочна и намылена. Когда жена навещает его в последний раз, он хочет услышать, что его помилуют, однако объявят о помиловании лишь в самую последнюю секунду, когда на голове у него будет капюшон, а на шее петля. Именно об этом она и спешит ему сообщить, хотя прекрасно знает, что билеты на казнь уже продаются и цены на них растут с каждым часом. Впервые о пользе лжи я услышала, когда находилась в крытом фургоне, ехавшем по горной дороге в Альпах. Что-то попало под колеса, и фургон полетел в живописнейшую пропасть. Путешественники сидели не шелохнувшись, боясь, что любое движение лишь ускорит стремительное падение на скалы, которые терпеливо поджидали нас далеко внизу. Мальчик с опаской посмотрел вниз. - Мы летим в пропасть, - сказал он. - К чему ты это говоришь? - укорил его старик. - Нам такое знать не нужно. Сейчас нам нужна не правда, а ложь. Ложь во спасение. - Что ты имеешь в виду? - Я сам не знаю, что это такое. Знаю только, что сейчас нужно выдумывать, а не говорить правду. Скажи же что-нибудь. Мальчик закрыл глаза. Фургон разлетелся на мелкие кусочки. И я тоже. На то, чтобы подобрать рассыпавшиеся черепки и обрести прежний вид, у меня ушло немало времени. Когда корабль Швабры терпел кораблекрушение, разговоры, полагаю, были примерно такими же. «Нельзя говорить, что мы идем ко дну. Не мы идем ко дну, а море подымается, подымается повсюду, и опасность грозит не только нам, но и всему человечеству». - Да, все это наводит на грустные размышления, - говорит Морковка, вытряхивая из пакета последнюю изюминку. - На моей памяти счастливо жила только одна пара. Я тогда была еще девчонкой. Он был паромщиком, тогда ему было, должно быть, лет семьдесят, не меньше. На пароме он находился всегда - в шторм, в снегопад, на Рождество. Был он урод уродом, да и жена была ему под стать: лицо у нее было такое, как будто по нему стадо слонов прошло. Они прожили всю жизнь счастливо, потому что уродливее их не было никого. Они были удручающе бедны и невыразимо счастливы. Никто ни разу не видел, чтобы они ссорились или болели. Соседи только о них и судачили: у нее были большие усы, и он говорил, что счастлив с ней, ибо любит в постели жевать ее усы. Все завидовали их счастью. Когда Роза укладывается в постель и кладет на меня руки, я, естественно, не могу не рассказать ей историю, которая называется... Жеватели усов и их живописцы - Он любит жевать их в постели, - сказала натурщица. Лукас кивнул. Моим коллекционером был художник, собиратель древностей. На древности, впрочем, средств ему не хватало, но трудился он в поте лица. Он любил белый цвет и покупал - задешево - много белой краски. Манера Лукаса не вполне соответствовала венецианской моде 1440 года - тогда предпочтение отдавалось традиционному стилю; вот в Тере его бы носили на руках, наверняка понравились бы его картины и одному египетскому коллекционеру, но тот скончался за две тысячи лет до рождения Лукаса. Теперь-то белая краска в чести. Вот почему говорят, что главное - это родиться в нужное время. Отец Лукаса был пивоваром; человек приземленный, он проработал всю жизнь и никогда не жаловался на судьбу. На то, чтобы научиться зарабатывать на жизнь живописью, он дал Лукасу пять лет. Однажды, спустя четыре года одиннадцать месяцев, когда Лукас, прибегнув к помощи полногрудой натурщицы (усы не представляли тогда для него никакого интереса), писал картину «Сотворение мира», пришло письмо от его отца, в котором тот требовал, чтобы сын немедленно вернулся домой. Лукас написал несколько хороших картин (я знаю, что говорю), однако продать их ему не удавалось: никто ему ничего не заказывал - те же фрески, которые он написал бесплатно, безжалостно стирались. И тем не менее в век, когда люди полагали, что нет такой науки, такого навыка, которым бы нельзя было овладеть, Лукас своего добился: ему не удалось разбогатеть, зато удалось расквитаться со своими хулителями. Аббат монастыря, отказавшийся принять от него в дар картину «Благовещение», умер в страшных муках после того, как Лукас смазал соски его любимой проститутки цианистым калием. Другого аббата, который раскритиковал его картину «Христос, идущий по водам», Лукас вывез на лодке в Адриатическое море и сбросил в воду. - И каким же кажется тебе море теперь? Не слишком ли белым? А может, оно такое белое потому, что ты тонешь? - Да, да, нет, - пролепетал аббат, хотя вряд ли море могло быть белым в первом часу ночи. - В таком случае расскажи мне, какой белый цвет ты видишь. И не отвечай, не подумав, - ведь я испытываю тебя. - Замечательный белый цвет, точно такой же, какой был у тебя на картине, которую я (буль-буль-буль) не понял, потому что очень давно не был на море и не смог оценить его истинной красоты. - Я рад, что ты со мной согласен, - сказал Лукас. - Я знал, что ты не безнадежен. - С этими словами он налег на весла и поплыл к берегу. Его хулитель попытался было последовать за ним, однако когда у тебя руки связаны за спиной толстой, намокшей в воде веревкой, держаться на воде нелегко. - Ты не бросишь меня! - вскричал аббат. - Ты же сам священник! - Да, ты прав, это очень нехорошо с моей стороны, - отвечал Лукас, - но если ты внимательно читал отцов Церкви, то не можешь не знать, что Господь милостив, а потому за несколько мгновений до того, как умереть, я мужественно во всем покаюсь и грехи мне отпустятся. Обещаю, что навещу вместо тебя твою любимую проститутку. Однако финансовая сторона дела не могла Лукаса не беспокоить. И вот в один прекрасный день, бережно прижимая к груди меня и эту никчемную Горгонскую вазу, Лукас поднялся на борт корабля. Затем он исчез и вскоре вернулся с двумя бандитами, которые несли нечто завернутое в одеяло. Сверток спустили в трюм, где стояла такая вонь, что даже бандитам стало не по себе. Завернутый в одеяло не оказывал особого сопротивления, ибо был усыплен. Когда же он пришел в себя, то сразу же принялся истошно кричать. Лукас спустился в трюм. - Как самочувствие? Дохлые крысы тебя, надеюсь, не смущают? - Немедленно меня отпусти. Я мог бы тебя казнить, если б захотел. - Верно, мог бы, но не забывай: ты находишься в трюме корабля, который в данный момент поднимает паруса, и твоя судьба решительно никого не волнует. Я хотел бы задать тебе вот какой вопрос: ты по-прежнему считаешь, что моя картина «Сонм ангелов» - сущий вздор? - Да. - Пленник был не робкого десятка. - Стало быть, ты нисколько не жалеешь, что уронил меня в глазах дожа и погубил мою карьеру? - Нет. - Понятно. Тебя не устраивает моя техника письма? - Да. Именно так. - Рядом с ним, оскалившись, лежала дохлая крыса. - Что ж, каждый имеет право на свою точку зрения. Равно как и на мученическую смерть в трюме корабля. Между прочим, у меня с собой та самая картина, о которой шла речь. А также холст и краски. Считается, что люди могут прожить без еды несколько недель. Однако я не столь безжалостен, как кажется. Если ты сделаешь безупречную копию с моей картины, что не составит большого труда, раз мастер я никудышный, то сможешь подняться из трюма на палубу и вместе с нами дышать свежим воздухом и есть досыта. Если будешь питаться крысами, то какое-то время продержишься. Впрочем, еще неизвестно, кто кого съест - ты их или они тебя. - Где капитан? - У него другие заботы. - Но ведь здесь кромешный мрак! - Ну... да. Первый день он упрямился, но потом, увидев, что матросы спускаются в трюм только для того, чтобы над ним посмеяться, взялся за работу. Когда мы приближались к Гибралтару, копия была почти готова. Впрочем, к этому времени про него уже все забыли. Капитан собрал команду. - Вы думаете, что мы идем в Бордо сбыть пряности? Ничего подобного. Мы запасаемся провизией и пресной водой и плывем в Китай. - Как бы не так! - воскликнули в один голос взбунтовавшиеся матросы. - А как быть с судовладельцем? - спросил один из них. - Он ничего не узнает, - ответил капитан. - Будет вам, ребята! Подумайте лучше о славе и богатстве. - Нет. - Хорошо, - сказал капитан. - Кто из вас самый сильный? Вперед вышел здоровенный, длинноволосый, похожий на гориллу матрос. - Я, кто ж еще. - Так ты не хочешь плыть в Китай? - Нет. Капитан берет ружье, которое в то время было еще в диковинку, и стреляет горилле в голову. Горилла сваливается за борт. Усовершенствованное насилие вызывает у многих возгласы одобрения. - Еще вопросы есть? Если у кого-то возникнет желание на собственном опыте убедиться в совершенстве этого приспособления, я к вашим услугам. Вы ведь знаете Пьетро, - сказал капитан, указывая на громилу, который в каждой руке держал по топору. - Так вот, Пьетро считает, что китайцы замышляют убить его, поэтому в Китай он должен попасть во что бы то ни стало. Ему вряд ли понравится, если кто-то захочет нарушить его планы. И вы знаете священника, он - художник, и наверняка ему захочется запечатлеть новые земли. Имейте в виду, человек он коварный, виртуозный отравитель, да и ножом пользуется отнюдь не только за столом, когда режет хлеб. И он, и мой брат Аржентино хотят увидеть Китай, поэтому давайте прекратим спор. Подумайте лучше о славе, которая вас ждет. Есть здесь хоть один человек, которому не нужна слава? - Есть, - раздался голос. - Почему? - Потому что ни мертвому, ни живому от нее особой пользы нет. Счастья слава не приносит. - А золото? Золото тебе тоже не нужно? - Нет. - Почему, черт возьми?! - Потому что счастья деньги тоже не приносят. Могу, если хотите, перечислить те вещи, которые приносят счастье. - Нет. Надеюсь, тебе понравится наше путешествие, а перечислить вещи, которые приносят счастье, ты успеешь и на обратном пути, когда мы все вернемся в Венецию баснословно богатыми и знатными людьми. Когда человек построил первый корабль, все стояли на берегу и говорили: «Какая от него польза? Чем плохо ходить пешком?» Кто-то ведь должен быть первым. Тем временем узник прожил в трюме еще одну неделю. «А получается, черт возьми, недурно, - вынужден был признать Лукас. - Особенно контрастные цвета. Надо будет их у него позаимствовать». По прошествии нескольких недель с командой стали твориться странные вещи. Кок, к примеру, прыгнул за борт, потому что капитан наотрез отказывался есть рыбу без базилика. Базилик на ужин. Базилик на обед. Даже на завтрак базилик. Рыба - все равно какая, но базилик - обязательно. - Не угодно ли рыбу с лимоном или с чесноком? - Нет. - С миндалем невероятно вкусно. - Нет. С базиликом. - Соус с перцами так хорош, что в драке из-за него погибло несколько человек. - С базиликом. - Рыба с луком и шпинатом считается моим лучшим блюдом. - Базилик. Бросился за борт кок ночью, и утром готовить рыбу с базиликом было некому, хотя он и оставил подробные инструкции. Спустя восемь часов в воде обнаружили человека. Это был кок. - Это кок, капитан. - Исключается, - заявил капитан, глядя на пловца. - Кок выпрыгнул за борт вчера - не мог же он столько времени плыть вслед за нами. Остается предположить, что это демон в обличье кока или же дракон в обличье демона. Он знает, что я съел много базилика, чтобы спастись от него, и теперь хочет попасть на корабль, чтобы уговорить меня перестать есть базилик. - Может, и так, - сказал первый помощник капитана, - но ведь мы все знаем, что земля круглая. - Ну и что? - Так вот, - продолжал первый помощник капитана, - а раз земля круглая, значит, мы могли - при условии, что мы находимся возле самого полюса, - сделать за это время полный круг и встретиться с коком, который выпрыгнул за борт вчера вечером. - Теория получилась красивая. Капитан перегнулся за борт. - Кто ты? - Я кок. А ты кто? - Я капитан. Почему ты спрашиваешь? - А почему ты спрашиваешь, кто я такой? - Потому что подозреваю, что ты дракон в обличье демона, который хочет подняться на корабль, чтобы уговорить меня перестать есть базилик. - Что ж, в твоих словах есть логика, - сказал кок, - но если б я и в самом деле был драконом в обличье демона, я занялся бы делами поинтересней, чем плавать вокруг твоей посудины. Я же подозреваю, что все вы - демоны в обличье моих бывших товарищей и что ваша цель - заманить меня на борт и ввести в искушение. - Что лишний раз доказывает, что ты и есть дракон в обличье демона. - Либо... - начал кок. - Либо? - ...либо вы и в самом деле мои бывшие товарищи, но тогда навигатор из тебя никудышный и корабль описал полный круг. - Такое может сказать только дракон в обличье демона. - Подумай сам, какой смысл дракону в обличье демона оскорблять тебя, называя самым никудышным капитаном во всем христианском мире, если он хочет подняться на борт? - Напротив, дракон в обличье демона станет специально оскорблять меня именно таким образом, чтобы никто не подумал, что он хочет подняться на борт. - А тебе не кажется, что великая рыба-кит может взять и съесть этого дракона в обличье демона? - поинтересовался Лукас, подходя к борту с этюдником под мышкой. - Мне, например, всегда хотелось написать Иону во чреве китовом. - А тебе не кажется, что дракон в обличье демона может назвать тебя волосатой обезьяной с бородой, растущей из ушей? - Возможно. - Послушайте, мне начинает это надоедать. Либо подымайте меня на борт, либо научите, как утонуть. А то я запамятовал. - Тебе не терпится поскорей попасть на корабль, вот в чем все дело. - Ничего подобного. Ладно, увидимся завтра утром, когда вы совершите еще один полный круг. - Утопите этого дракона в обличье демона, - приказал капитан. Матросы принялись забрасывать кока святыми мощами, однако мощи были слишком легкими и потопить кока не удалось. Они плыли еще три недели, но земли видно не было. Вскоре, однако, команде стало ясно, что о бунте нечего и думать, ведь вернуться назад они все равно не смогут, и кроме того, если они будут командовать сами, то им некого будет ненавидеть. Оставалось плыть вперед. И тут вдруг Лукасу открылось будущее. - Мне открылось будущее, - сказал он капитану. - И что ж ты там увидел? - Море, - сказал Лукас. - А что еще? - Больше ничего. - В таком случае, - заметил капитан, - мне оно тоже открылось. Оно волнистое, мокрое, серое, верно? - Ты что, мне не веришь? Я знаю, каким будет море завтра в это самое время. - Отлично, - сказал капитан, - но ведь ровно через двадцать четыре склянки мы все тоже будем это знать, поэтому я не вполне понимаю, как нам использовать твой дар в своих интересах. - Прекрасно, в таком случае я напишу море, каким оно будет завтра. И, схватив кисть и краски, Лукас бросился писать волны такими, какими они будут на следующий день, а также тучи, похожие на навозные кучи. Каково же было удивление матросов, когда на следующий день они увидели, что море и небо именно такие, какими их написал Лукас, сам же Лукас заявил, что тучи удались ему лучше, чем самому Господу Богу. Он сел и написал море, каким оно будет на следующий день, - серое море и тучи, похожие на обледеневших рептилий. И на следующий день море и небо в точности соответствовали его картине. Матросы были потрясены. - Мы достигнем земли? - спросили они Лукаса. - Да, - ответил он. - Будущее открывается мне все ясней и ясней. Мы увидим сушу через шесть дней. - За это время он много играл в кости и выиграл все деньги, которые матросы предполагали потратить по возвращении. - Однажды в Португалии я посетил одну мудрую старуху. Она была слепа и беззуба, но, пососав у вас, она могла предсказать вам будущее. О точности ее предсказаний ходили легенды, - припомнил капитан. - Что она сказала? «Мммммггг, ммггххх, ммммбббггг»? - спросил Лукас. - Нет, она предсказала мне мое будущее. - И что же она сказала? - Не знаю. Я не говорю по-португальски. Я понял только, что мне предстоит долгое путешествие. А впрочем, кому хочется знать свое будущее? Тогда бы мы все сидели на суше. - У него разболелся зуб. Ровно через шесть дней, как и было предсказано, они увидели на горизонте землю и собрались уже высадиться на берег, но тут сообразили, что обнажены: Пьетро развесил за бортом всю их одежду, надеясь, что она выстирается в волнах, однако плохо закрепил веревку, и одежда свалилась за борт. Будь это не Пьетро, а кто-то другой, ему бы не поздоровилось. - Мы спасены, - заунывно твердили матросы, прыгая в шлюпку. На корабле остался только Пьетро. - Вон за тем прибрежным холмом течет река, - предупредил их Лукас. - Там вы увидите аппетитнейшие фруктовые деревья. А сейчас я вынужден с вами расстаться - дела. С этими словами он углубился в рощу и написал автопортрет: художник висит на суку, а у него под ногами по упавшей ветке стремглав бежит белочка. Уникальное произведение искусства. - Так вот, значит, как обстоит дело, - сказал Лукас и повесился. Спустя минуту белочка замертво упала на землю. Таким образом, Лукас не видел, как появились местные жители, которые при виде поглощаемых фруктов не смогли скрыть своего разочарования. Матросы были безоружны - носить оружие капитан им не разрешал. Эти странные дикари, которые настолько примитивны, что ходят нагишом, не разрисовывают себе щеки и не способны даже изобрести оружие, показались местным жителям забавными; обидно было только, что о пощаде они взывали на своем наречии, поэтому о чем именно шла речь, туземцы, к сожалению, понять не могли, хотя истошные крики незваных гостей их даже тронули. За ужином у туземцев возник спор, кто эти голозадые пришельцы - люди или же совершенно новая, доселе неведомая порода обезьян? Из всей команды спасся только один капитан; со мной и с мешком фруктов он сел в лодку и поплыл на корабль, где Пьетро в это время точил свои топоры. Мы подняли паруса и вновь вышли в море. В безбрежное море. И поплыли куда глаза глядят. Нетерпеливой меня никак не назовешь, но даже я с трудом переносила тяготы нашего бесконечного путешествия. Вскоре капитан и Пьетро перекидывались словом не чаще одного-двух раз в день и не переступали черты, разделявшей корабль на две части. За руль они становились по очереди. Компас вышел из строя. Определить же путь по солнцу, тем более по звездам, они были не в состоянии. На палубе стояли огромные бочки с дождевой водой. Время от времени капитан и Пьетро закидывали в море сеть и ловили рыбу. А также морских птиц, если Господь посылал им птиц. Кусты базилика росли частично во мне, а частично в том, что осталось от Горгонской вазы. Сушеные фрукты, орехи и мед поглощались регулярно и с неизменным аппетитом. Все свободное время капитан и Пьетро ругали друг друга последними словами, заранее договорившись, что больше одного раза в день произносить одно и то же ругательство нельзя, в результате чего последними словами дело обычно не ограничивалось. Кроме того, они подолгу без устали спорили о том, кто из их знакомых был самым большим прохвостом, и в конце концов сочли, что наилучшие шансы занять в этом конкурсе первое место имеет один генуэзский брадобрей. Так прошло полтора года. За это время мы ни разу не видели землю. Точнее говоря, не мы, а они. Я-то видела землю в сорока, пятидесяти, шестидесяти милях, однако держала язык за зубами. Несколько раз мы проплывали от земли совсем близко, однако из-за темноты или тумана ее не замечали. Дважды мы не заметили землю потому, что в это время капитан и Пьетро осыпали друг друга ругательствами. Они видели вдалеке корабли, но не могли сообразить, что это. Развитию смекалки длительное путешествие по морю способствует далеко не всегда. Они не перенесли бы лишений, если бы им дважды не пришла продовольственная помощь. В первый раз - в виде белого медведя, стоявшего на маленькой льдине, которая некогда была, надо думать, гигантским айсбергом; медведь был голоден и раздражен, однако против Пьетро, решившего, что под медвежьей шкурой скрываются коварные китайцы, оказался бессилен и он. Во второй - в виде выдолбленной из дерева пироги, доверху наполненной ананасами. В результате дележа ананасов отношения между путешественниками лучше не стали. И вот однажды ночью корабль внезапно сел на мель и развалился. Путешественники, с трудом передвигая ноги, вышли на берег. В поле они увидели пахаря. - Не убивай его, пока я не задам ему несколько вопросов, - сказал капитан. - Мы плывем из Венеции, ищем христиан и хотим торговать, - сказал он, стараясь говорить как мо-о-ожно ме-е-едленнее. К моему удивлению, пахарь не бросился бежать, ибо за вежливостью, как это нередко бывает с людьми, не расслышал угрозы. - Моряк, я - пахарь, а не придурок, и по слогам говорить со мной не обязательно. - Как тебе удается так хорошо говорить на нашем языке? - А тебе?.. Больше пахарь ничего не успел сказать, поскольку Пьетро ударил его ногой в живот. - Одним кита?зой меньше. Надо же, научились говорить на нашем языке - врасплох нас застать хотят, - заметил Пьетро и умер от истощения. А капитан двинулся дальше и вскоре увидел перед собой город, который показался ему очень похожим на Венецию, ибо Венецией и был. В Венеции они подняли паруса, два года бороздили моря и океаны и вот теперь высадились в двенадцати милях от венецианского порта. Умер капитан не сразу: он еще несколько дней неустанно ходил по городу, спрашивая у прохожих, как добраться до Большого Бельта, или же прося милостыню, чтобы было на что вернуться в Венецию и рассказать соотечественникам о Китае, а также о том, что люди, в сущности, везде одинаковы. Розе такой финал не нравится, и я вновь погружаюсь в ее прошлое, дабы скрасить себе настоящее.  Рооооооза. 23 Роза идет в паб. Она ненавидит пабы, но после карри у нее нестерпимая жажда. - Я не люблю индийскую кухню, Мариус. - Настоящей индийской кухни ты не знаешь, - говорит Мариус. - Нет, все, что угодно, только не индийскую. - Ничего ты не понимаешь. Еда отвратительная, ресторан дорогой. - Не плачу за тебя только потому, что боюсь обидеть, - говорит Мариус. Она заказывает апельсиновый сок - пить хочется ужасно. Середина дня, тихо. Бармен на мгновение исчезает, и в эту самую секунду к ней подходит незнакомый мужчина и спрашивает, нет ли у нее мелочи - ему надо позвонить. Вернувшись, он подсаживается за ее столик и вежливо интересуется, не хочет ли она с ним выпить. Вообще-то ей пора домой, но от карри по-прежнему ужасно хочется пить. Они беседуют так, словно знают друг друга всю жизнь. Через полчаса ей начинает казаться, что ни с кем еще ей не было так хорошо. Она старается не паниковать - это ведь все равно что встретить старого знакомого. Незнакомого знакомого. Нового старого. Он шутит, но держится естественно, одеяло на себя не тянет. Вежлив, но настойчив. Она прикидывает, какие у него могут быть минусы. Имеется в наличии подруга? Супруга? Или он убежденный холостяк? Динамист? Смертельно болен? За ним охотятся бандиты? А может, у него член по трагической случайности еще в детстве попал в газонокосилку? Поэтому когда он говорит: «Я бы с удовольствием пригласил вас в ресторан, но завтра рано утром я уезжаю в Австралию - навсегда», она даже испытывает некоторое облегчение - на этот раз по крайней мере все сразу же встает на свои места. Розе (как это ни печально) не понять того, что понятно мне: человек он увлекающийся, попрыгунчик, и сейчас ему надо бы не с девушками знакомиться, а чемодан складывать. Роза готова к такому повороту событий и виду, что пала духом, не подает. Стараясь не замечать, как ее покусывает за пятки злодейка-тоска, Роза широко улыбается и спрашивает, знает ли он уже свой адрес в Австралии, - она подумывает провести там отпуск. Он удивлен, но вынимает ручку и на бумажной салфетке записывает свой адрес. Он - кинооператор. Снимает «живую природу». Увлеченно рассказывает ей про джинтамунгов и вопилкаров. Роза пытается ему втолковать, что ей давно хочется в Австралию и как было бы славно, если б они там встретились. Она втайне надеется, что он предложит ей уединиться в первом попавшемся укромном местечке. Впрочем, ей давно известно: вся загвоздка в том, что с теми, кто предлагает уединиться в укромном местечке, уединяться, тем более в укромном местечке, почему-то не хочется; те же, с кем уединиться очень бы даже хотелось, никогда вам этого не предложат. «Мне пора - надо собираться», - говорит он. Она чуть было не предложила помочь ему сложить рубашки, но вовремя сообразила, что это несколько преждевременно. Он идет к двери, она смотрит ему вслед и испытывает непреодолимое желание осыпать поцелуями его мужественное, загорелое лицо, впиться зубами в поджарые ягодицы. Она попробовала убедить себя, что не так уж он неотразим, однако вскоре поняла, что думать о нем без трепета не в состоянии. Он - именно то, что ей нужно. По дороге домой она дважды достает из сумочки салфетку с адресом, чтобы удостовериться, что ей все это не приснилось, что есть документ, подтверждающий основательность ее видов на будущее. Ей даже приходит в голову переписать этот адрес куда-нибудь еще, но нет с собой ручки. Всю дорогу она размышляет, можно ли купить в Австралии приличное свадебное платье. Наверняка это не просто, но она постарается. Перед тем как сесть в ванну, она решила изучить адрес еще раз, чтобы спуститься с небес на землю, но сумка куда-то делась. Исчезла. Пропала. Улетучилась. Она одевается и идет в паб той же дорогой, какой возвращалась. Потом идет домой. Проделывает тот же маршрут трижды. Заявляет о пропаже в полицию. В Мельбурн она тем не менее вылетает. В отеле только ночует - целыми днями просиживает в самых посещаемых общественных местах, помещает объявление в газете. Второе объявление дает через три дня после первого, а третье - от полной безысходности - накануне отъезда. Она побывала во всех местах, имевших отношение к «живой природе», а также в нескольких музеях, где любовалась, чтобы отвлечься, старинными вазами. Спустя год, в течение которого она сначала сидела без работы, а потом зарабатывала тем, что сдавала кровь, ей позвонили из полиции. Сумочка нашлась, ее выкрал у нее какой-то парагваец и не отдавал потому, что ему, по его словам, «страх как» понравилась Розина фотография. «Пальчики оближешь», - заявил он. Что ж, если это было испытанием ее чувств, то она это испытание выдержала. В кармашке сумки лежала аккуратно сложенная салфетка с адресом. В Австралию она вылетела через два дня, взяла в аэропорту такси, однако в доме по этому адресу - небольшом, уютном особнячке - располагалось чешское консульство. Она решила, что произошла ошибка и что номер дома не 48, а 148 или 84, однако не нашла его и по этим адресам. Набравшись смелости, Роза дрожащей от огорчения и невезения рукой нажала все-таки на кнопку звонка в консульстве - она ведь понимала, что если не сделает этого сейчас, то все равно придется вызывать такси и ехать сюда специально. Женщине, открывшей ей дверь, она объяснила, кого ищет, и та вызвала полицию. Тогда она поместила в газету еще одно объявление, поймав себя на том, что, если бы проводилось первенство мира на самые сложные поиски знакомых, она бы как минимум вошла в число призеров. Она сидит в кафе «Аргентина» и изучает меню; с интересом читает в газете заметку о женщине, которая ломала себе левую ногу тринадцать раз, причем дважды, когда нога была еще в гипсе. В двенадцатый раз она сломала ногу, когда переходила улицу и ее сбила неизвестно откуда взявшаяся машина. У нее было время повернуться к машине правым боком, однако она этого не сделала. Перелетев через капот, она упала на асфальт и левой ногой угодила под колеса другой машины - бронированного «мерседеса», за рулем которого сидел продавец мороженого. После этого женщина слегла и, клея конверты, чтобы заработать себе на пропитание, больше из дома не выходила - она хорошо запомнила слова цыганки о том, что, судя по тому, как легли карты, ее левая нога опять находится под угрозой и что ей следует избегать футбола любой ценой, а ведь она никогда не играла в футбол, никогда не ходила и не собиралась идти на стадион. Предсказания цыганки не вызвали у нее поэтому ничего, кроме смеха, однако через несколько дней в спальне рухнул потолок и ей на ногу, опять на левую, переломив пополам берцовую кость, упал ящик, доверху набитый футбольными программками, которые всю жизнь собирал сосед сверху. «Хорошо, - думает Роза, - когда заранее знаешь, что переломов будет не больше тринадцати, - тогда по крайней мере можно их считать, утешая себя тем, что четырнадцатый тебе не грозит. Может, и мне посчитать свои неудачи? А вдруг их число окажется значимым, двадцать три, например, - столько же, сколько мне лет. И тогда в один прекрасный день и в мою постель угодит, может статься, Тот, Кого Я Жду». К ней подходит официант и рекомендует местное фирменное блюдо - игуану. - Что, свежую?! - Нет, замороженную. Но вам понравится. Ночью, ложась спать, она натягивает на голову одеяло, чтобы спрятаться от жизни. Ее гостиничный номер беден обстановкой и богат тоской: нелюбимая мебель, бесчувственные занавески, постель, которой любовь строго противопоказана. Имя ее невзгодам - легион. Ей до того тоскливо, что она способна только дышать. Лежать и дышать. Она думала провести здесь несколько недель, но ей звонит аукционистка и просит произвести оценку каких-то там серег. Ру-у-уки па-а-адают. Я вызнала у Розы все, что могла. - Только ты одна меня понимаешь, - вздыхает она, крепко прижимая меня к себе. Роза засыпает. Конец Роза встает, подходит к зеркалу и обнаруживает там себя. Возвращается Никки. - По-моему, у нас новый сосед, - сообщает она. - Супер. - Сверху доносятся тяжелые, глухие звуки. - Либо он не любит свою мебель, либо обожает трахаться. Если будет продолжать в том же духе, то рухнет потолок и он вместе с ним. Роза задумывается - это ей что-то напоминает. - Может, выставишь квартиру на продажу? Глядишь, и молодые люди объявятся. - Никки зевает. - Устала как собака. Есть козлы, которые думают, что если баба им дала, то надо всю ночь ей на жизнь жаловаться. Роза заваривает чай. - Скажи, Никки, ты счастлива? На такие темы Никки предпочитает не говорить. Вопрос представляется ей бестактным. - Ты ведь все время переезжаешь с места на место. Ты что, хочешь что-то найти или, наоборот, потерять? - Я об этом не думала. И то и другое. - Ты счастлива? - Да. Думаю, да. Если только все из рук не валится. Теперь-то я себе уяснила: всего иметь все равно нельзя. А раньше думала, что можно. Когда знаешь, чем можно пожертвовать, становится легче жить. Свободнее. Если, конечно, есть чего ждать от жизни. Появляется Морковка. Пришла позаимствовать у Розы брючный костюм. Набрасывается на новую банку с маринованной свеклой. - И кто только такие банки делает?! - Тебе приготовить что-нибудь поесть? - спрашивает Роза. - Нет-нет, я сыта. - А тебе, Никки? - Я тоже не хочу, - отвечает Никки, с интересом изучая Морковкину грудь. - Чего-то зуб опять разболелся. Даю зуб: героин вылечит любой зуб. Звонит Мариус. Волнуется за свою коллекцию. - Это Мариус. Горшки не дают ему покоя. - Хорошо его понимаю, - отзывается Морковка. - Я тоже по своим мишкам скучаю. - По каким еще мишкам? - Никки облизывает языком зубы. - Плюшевым. Я их всю жизнь собирала, с самого детства. Их у меня больше двухсот штук было. - Двухсот?! - Некоторые были совсем маленькие - мини-мишки. - Открывает банку с пюре и запускает туда столовую ложку. - Для меня они были лучшими друзьями. Я покупала плюшевых мишек после экзаменов. Я покупала мишек за границей. Я получала мишек на день рождения. Одного мишку мне подарили после аборта. Каких только плюшевых мишек у меня не было: и мишки в автомобиле, и мишки в подводной лодке, и мишки в самолете, и мишки на лыжах, и мишки с сердечками, и мишки на свадьбе, и мишки в парламенте, и мишки в коротких кожаных штанишках, и мишки на летающих тарелках, и мишки с карандашом вместо члена. - Чего только не придумают, - говорит Никки. - И что же с ними случилось? - Съехалась я как-то с одним - плюшевых медведей на дух не переносил. - Морковка взялась за фруктовый соус. На этот раз крышка от банки сопротивлялась недолго. - «Чтобы я их больше не видел», - говорит. Я спорить не стала: спрячу их, решила, куда-нибудь, а там посмотрим - но он настоял, чтобы я их в мусорный бак выкинула. В его присутствии. - И чем же они ему так не угодили? - Сама не знаю. Не нравились ему плюшевые медведи, и все тут. «Пакость», - говорит. Бросила я мешок с мишками в бак, возвращаемся мы домой, через час выбегаю - думала, заберу, а их уже нет - должно быть, он без меня их из бака достал и куда-то выкинул. - И сколько же ты с ним прожила? - Два дня, - говорит Роза. - Не два, а три! - Морковка обижается - впрочем, ненадолго. Она так разволновалась, что расплескала фруктовый соус по всей кухне. - Я потом целую неделю по городской свалке бродила, а вдруг, думаю, найду их. Мне моих мишек до сих пор не хватает - они ведь меня так поддерживали! - Поддерживали - в смысле, были тебе верны, да? - Да. - Надеюсь, он их тебе заменил? - Я бы не сказала. Он считал, что привычный способ устарел... - Морковка с удивлением смотрит на помидор в парике из фруктового соуса. - Я, наверное, неясно выразилась. - Куда уж ясней. И каким же способом пользовался он? - Никки не скрывает своего интереса. - Этого я так и не узнала. - Вместо женщин он спал с плюшевыми медведями, - подала голос Роза, пряча шоколадные конфеты. - Это точно, - подхватила Никки. - Весь плюш им спермой залил. - Не будем излишне доверчивы, - пускается в рассуждения Роза. - Вот вам пример. Когда я училась в последнем классе, кто-то из моих одноклассников предложил съездить на денек в Брайтон. Сами ведь знаете, когда тебе восемнадцать, на другой конец света поедешь, не то что в Брайтон. Да еще с компанией! Ехать решили в пятницу - я это до сих пор помню, потому что по пятницам у нас три химии подряд было. Встаю утром и жду, когда за мной приедут. Жду, жду - не едут. Через пару часов звоню узнать, где они. Думала даже на оставшиеся уроки пойти, но потом решила, что у них скорее всего что-то в пути случилось - колесо спустило или еще чего - и что они скоро приедут и будут недовольны, если меня не застанут. Так они и не приехали. И знаете почему? Потому что в школу пошли. А меня разыграли. Мне эта шутка тогда не понравилась. Да и теперь нравится не слишком. - Ты, я вижу, поддерживаешь связь со школьными друзьями, - говорит Никки. - Со временем я пришла к выводу, что так устроен мир. Люди тебе врут, а потом от души удивляются, что ты воспринимаешь их слова всерьез. - Да, и матушка у меня точно такая же, - подхватывает Морковка. - Зачем я, спрашивается, пришла к ней после второго аборта? Расстроенная, в слезах. Чтобы она меня обняла, приласкала, ободрила: «Ладно, доченька, не принимай близко к сердцу, все устроится, вот увидишь», чтобы утешила по-матерински, даже если бы ей и пришлось покривить душой. А она знаете что мне сказала? «Еще б ты не расстраивалась! Есть отчего. Погоди, это еще цветочки... Они вас в школе не тому учат. Битва при Гастингсе никому не нужна. Вот если б они вам разъяснили, что жизнь улыбается богатым, а бедным пинки раздает, - от этого прок был бы». - Что верно, то верно, - задумчиво говорит Никки. - Самому важному они как раз и не учат. Мне это, помню, первый раз в голову пришло, когда я свою классную руководительницу в постель затащила. В школе нет такого урока, где б тебе доходчиво объяснили, что счастье - это когда твоя голова в чужой промежности находится. - Ты спала со своей классной руководительницей?! - Морковка не верит своим ушам. Не исключено, что Никки специально переводит разговор на неприличную тему, ибо руководствуется старой как мир истиной: если хочешь, чтобы гусиная печенка сама влетела тебе в рот, не забудь пошире раскрыть окно. - А что тут такого? Я тогда уже школу бросила. Встречались мы в клубе. Бывает. Это ведь тоже образование. Морковка настолько потрясена услышанным, что даже не в состоянии есть Розины горячие булочки. - Скажите честно, - говорит Роза, - вы знаете хоть одну счастливую пару? Или пару, которая прожила счастливо хотя бы несколько месяцев? Я знаю немало людей, которые живут вместе годами только потому, что им не хочется разъезжаться и они научились мириться с отвратительным характером своего сожителя. - Почему же, знаю... - говорит Никки, которую лично я никогда бы не заподозрила в защите семейных ценностей. - Более странной работы у меня в жизни не было. Этот тип - в сорок-то лет - умирал от рака и решил подыскать жене нового мужа. Дал объявление в газете, но не «требуется новый муж» или что-то в этом роде, а «ищу менеджера» - у него свое дело было. Пересмотрел он несколько десятков мужчин, отсеял безнадежно семейных, зануд, кретинов, оставил всего несколько человек, а потом нанял таких, как я, чтобы испытать кандидатов в деле, проверить, помогают ли они женщине снять пальто или выйти из машины, будут ли из вежливости слушать нашу болтовню и всегда говорить нам правду. Словом, операция получилась крупномасштабная. Мне достался парень из Бирмингема. Вы ведь знаете анекдоты про бирмингемцев, про то, какие они там все ослы? Так оно и оказалось. Осел на осле. Кончилось тем, что из десятка кандидатов он выбрал троих и познакомил их с женой за неделю до смерти. - И она за кого-то из них вышла замуж? - полюбопытствовала Морковка. - Чего не знаю, того не знаю. - Вообще-то я фисташки не люблю, - говорит Морковка, запуская руку в вазочку с орехами. - Когда я работала в турагентстве - кончилось это нервным срывом, - все мужчины только и делали, что на женщин пялились. Все, кроме одного. Этот же целыми днями твердил о том, как ему хочется поскорей вернуться домой к жене. Вечерами они с женой обычно сидели дома, и женаты были уже несколько лет. Трогательно, правда? - Принял, выходит, удар на себя? - уточнила Никки. - М-м-м? - промычала Морковка, энергично жуя бобовый салат. - Принял на себя удар, говорю. В этом все дело, - говорит Никки. - Принес себя в жертву. И как только тебе удается оставаться такой худой? - интересуется она у Морковки. - От чужой пищи не толстеют, - отвечает за подругу Роза. - И все-таки из того, что вы рассказали, вовсе не следует, что эти отношения были прочными. Десятилетний счастливый брак может оборваться так же неожиданно, как трехлетний несчастливый. Тот самый тип, который искал себе замену, искал, быть может, нечто несуществующее - специально чтобы жена его не забыла. - А мне-то казалось, что ты не такая циничная, как я, - говорит Никки. - Как вы думаете, почему мужчины в наше время норовят поскорей смыться? - вопрошает Морковка, открывая банку с анчоусами. - Кто-нибудь хочет анчоус? - осведомляется она, как будто открыла банку не для одной себя. - Раньше как было? Перевернется на другой бок, захрапит, а утром ему еще завтрак подавай. Теперь и того нет. Встанет - думаешь, в туалет, а он выйдет в коридор, вызовет по телефону такси - и только его и видели! - Мы живем не в самое лучшее время, - говорит Роза. - Мужчины уходят - секс остается, - замечает Никки. - Не знаю, с кем ни поговоришь - все жалуются, - говорит Морковка. - А журнал откроешь - вообще сплошные стенания! - А все потому, что счастливые помалкивают - им твои жалобы слушать некогда. - Не скажи, - говорит Морковка. - Бывает, драишь ванну, поглядишь в окно - и ощущаешь почему-то прилив счастья. Как будто от чужой любви и тебе перепало. - И, подцепив вилкой очередной анчоус, продолжает; - Я собираюсь на курорт - загар сошел, но одной ехать что-то не хочется. - Не понимаю, какой смысл ехать в отпуск с мужиком? - недоумевает Никки. - Это все равно что умывальник с собой везти. Разве только заранее знаешь, что в том месте, куда едешь, умывальников нет. Кстати, могу рассказать, как я на одну парочку работала. Работа тоже - нарочно не придумаешь. Они были женаты лет десять, не меньше, и каждый год ездили на две недели отдыхать. Но - порознь. Договаривались, например, ехать в Венецию, но она вылетала утренним рейсом, а он - вечерним, поэтому в какой гостинице она остановилась, он не знал. Жила она под другим именем, одевалась по-другому, прическу тоже меняла, и он должен был за две недели ее отыскать. При этом следовало соблюдать множество всяких правил - в отеле, например, отсиживаться днем не разрешалось. Игра отчасти состояла в том, чтобы каким-то образом друг друга приманивать, а в конце надо было выяснить, кто на что клюнул. - К чему это все? - Как ты не понимаешь - чтобы отношения оживить. Если он ее не находил, то по возвращении должен был каждый день гулять с собакой; если же находил - с собакой гуляла она. - Неясно все же, зачем в прятки-то играть? - Не знаю, ребята они, по-моему, были с приветом, хотя и славные. В прятки же они играли, мне кажется, исключительно чтобы пар выпустить. В общем, сложно. - Как вы думаете, когда есть проблемы, воспоминания помогают? - спрашивает Роза. - Это смотря какие проблемы и какие воспоминания, - отзывается Никки. - Дело не только в сексе, - говорит Морковка. - Я, скажем, очень любила что-нибудь ему покупать. Его любимую еду, например. Это все равно что собаку кормить - он так радовался! - Главное - это знать, что на них можно положиться, - говорит Роза. - Это ведь важней верности. Знать, что в безвыходной ситуации они тебя не бросят, что, когда в городе пожар, они забудут про служанку-француженку и кинутся искать тебя. - Неужели ты думаешь, что если трое видных, умных мужиков собрались за столом, то хотя бы один про нас вспомнит? - размышляет вслух Морковка. - Вряд ли, - говорит Никки. - Скорее всего они будут говорить о футболе. - А футбол-то тут при чем? - недоумевает Морковка. - Абсолютно ни при чем. Тема разговора ничего не имеет общего с круглым кожаным предметом, который пинают ногами, - замечает Роза. Никки уходит мыть голову (и не только голову), Роза же выпроваживает Морковку. - Жаль, что я не могу тебе помочь, - говорит она. - Если б можно было нажать кнопку, я бы тут же нажала. И не только кнопку. Но, по правде говоря, я не уверена, что мы чем-то можем помочь друг другу. Да и самим себе тоже. Сегодня я видела белку: она беззаботно прыгала с дерева на дерево, но вот ветка сломалась, и белочка стала как безумная карабкаться по ней, думая, что этим поможет делу. Ее руки ло-о-ожатся на меня, и я рассказываю ей про Город Улиток, которые катались на лыжах. Терминатор На следующее утро Роза отправляется в Бирмингем установить подлинность античной сковороды. Перед отъездом думает, взять ли меня с собой, и в конце концов оставляет в сейфе вместе с разным хламом. Через пятнадцать минут после ее ухода замок в сейфе поворачивается и появляется улыбающееся лицо Никки. Судя по всему, когда Роза набирала шифр кодового замка, Никки не дремала. - Возьму тебя с собой на память, - говорит. Похоже, готовится Генеральная уборка. Горгонскую вазу водружают на камин, меня же Никки ставит на стол, а сама отправляется принять прощальный душ. Пользуясь случаем, дотягиваюсь до Горгонской вазы и пребольно ее пинаю. Он входит. Новая дверь и новый замок не слишком серьезно относятся к своим обязанностям. Его оранжевые волосы стоят торчком - кажется, будто он воткнул в голову несколько больших перепуганных оранжевых морских звезд. Темные очки - модная маскировка. Ядовито-зеленый костюм. Перчатки. Надо либо быть совершенно незаметным, либо настолько заметным, чтобы никто тебя не заметил. В руках небольшая сумка, из которой он достает пистолет. Встречает выходящую из ванной Никки ласковой улыбкой. - Я по делу. Прости, что свалился тебе на голову. Никки тут же прикидывает, что будет, если она, как водится, побежит-закричит, однако приходит к выводу, что в данном случае этот испытанный способ не сулит ничего хорошего. - Садись. Расслабься. - Он пытается растянуть удовольствие. У Никки мокрые волосы и красное белье. - Вашу ручку, мадам. - Достает чернила и бумагу, снимает ее отпечатки пальцев, а затем, вооружившись лупой, сравнивает их с отпечатками на фотографии, которую прихватил с собой. Вынимает список. - Итак, Магнета Скотт? Бланш Рикенбауэр? Кандида Джонс? Оливия Фрэмптон? Вайолет Наджент? У вас богатое воображение, юная леди. Каким же именем прикажете вас называть? - Каким хочешь. - В данное время ты - Никки, верно? Люблю идти в ногу со временем. - Прости, не разобрала твоего имени. - Меня зовут Терминатор. - Оригинально. - С таким именем можно двойную цену брать. Клиенты уверены, что их обслужат по первому разряду. Если тебя зовут Фред Блогс, ты на одном имени теряешь несколько тысяч. Не спорю, почти все мои клиенты так глупы, что не знают, что это имя значит, но звучит оно как надо. Некоторые не способны даже его произнести и называют меня «Тер». А ты, я смотрю, девица не промах. - Чем могу служить, мистер Терминатор? - Можешь, если захочешь, совершить самоубийство. И учти, если ты веришь во всякий вздор вроде того, что убийцу, мол, следует разговорить и тогда он увидит в своей жертве человека и ему будет труднее совершить убийство, - то я не из таких. Почему ты не спрашиваешь меня, с чего я начинал? - С чего ты начинал? - С того, что придушил этого жирного ублюдка. Болельщика «Манчестер юнайтед». Считается, что убивать людей тяжело. Ничего подобного. Я ведь почти ничего с ним не делал. Так... придавил слегка. Ты когда-нибудь замечала, как отвратительны толстяки? Жиру много, а шейка тоненькая. А вообще-то, если тебе не приходится зарабатывать убийствами на жизнь, считай, что тебе повезло. - Буду иметь в виду. - Так вот, когда этот ублюдок с тоненькой шейкой перебежал мне дорогу, мне всего-то было шестнадцать лет. Я ничего не хочу сказать, в тюряге было не так уж плохо, лучше секса, чем там, у меня сроду не было, да и судебную медицину я изучил хоть куда. Когда вышел, первым делом пристроил в газету историю своей жизни, возвращаюсь домой, думаю, чем бы заняться, а тут кто-то из соседей интересуется, не могу ли я его делового партнера убрать. Бухгалтера. Убрать так убрать. Я заставил его трахнуть беременную женщину, а потом - оставить предсмертную записку, что, дескать, жить стало невмоготу. Уходя, даже головы не повернул. Достает целый пук волос. - Я их собираю, - говорит, раскидывая волосы по всей комнате. - Люблю заставить судмедэкспертов как следует попотеть. Волосы, можно сказать, со всего света. Кровавый след. От игуаны. Им понравится: «Что же здесь, интересно знать, игуана делала?» Придется и твои волосы тоже позаимствовать. Ставит на стол пустую бутылку. - Нашел ее на помойке за углом. Все равно они ничего не пронюхают, но пускай стоит: если идти у них на поводу, многого не добьешься. На, оставь на стекле отпечатки. Улик оставлять нельзя - каждый знает, но ведь есть еще и улики наоборот, верно? А вот самая моя любимая улика, - говорит он, доставая пивную кружку. - Из нее пьет в моем пабе начальник отдела судмедэкспертизы. Обсудишь с ним последнее убийство, а потом кружку-то и приберешь - у меня их целая коллекция. В один прекрасный день они наверняка в каком-нибудь дельце всплывут... Ну вот, а теперь послушай. - И он вставляет кассету в новый видеомагнитофон. - Самогонщик? - догадывается Никки. На экране появляется человек. Минут пять, с каждой минутой багровея все больше, сквернословит; срывается на истошный крик, от которого, хотя Терминатор и приглушает звук, закладывает уши. - Ты должна ответить, - говорит Терминатор и включает карманный магнитофон. Никки откашливается. - Самогонщик, я прикидывалась: с тобой я не кончала ни разу. И потом, меньше пиписьки, чем у тебя, я не видела никогда, а пиписек в своей жизни я повидала немало. - Она замолкает. Такое оскорбление старо как мир, но не устареет никогда. Он вопросительно смотрит на нее, словно хочет убедиться: она говорит именно то, что думает. Затем выключает магнитофон. - Будет чушь-то нести, - говорит он, убирая магнитофон в сумку. - А рожа у него и впрямь кирпича просит. - Для него это не секрет. Хочешь, я тебе денег дам? - А у тебя есть? - Могу достать. - Нет, не будем терять время. Я тебе как на духу скажу: даже если б у тебя и была при себе серьезная сумма, я б ее взял, сказал «спасибо» - и продолжал свое дело делать. Поэтому жизнь ты бы продлила себе всего на несколько секунд. Все бухгалтеры ведут себя точно так же. Лезут в кубышку и думают, что я сейчас же уйду. В этом, кстати, минус нашей работы: надеешься познакомиться с интересными людьми, а в результате - одни мужья и жены. Или же деловые партнеры - один из двух хочет все сливки снять. Им про меня все известно - но сдать меня в полицию они не торопятся: в один прекрасный день я ведь и им могу понадобиться. Если в газете написано, что бухгалтер покончил с собой, надев себе на голову полиэтиленовый мешок или засунув в рот какой-нибудь фрукт, так и знай - это я. Не все, конечно, бухгалтеры мои, но много. Полицию иной раз такой смех разберет, что они и расследовать ничего не в состоянии. Однажды я даже убрал старшего констебля по просьбе заместителя старшего констебля. Вдовы не хотят, чтобы шли разговоры: муж сам смертельную дозу принял или ему помогли? За таких, как я, можешь не беспокоиться; беспокойся лучше за таких, как ты. - Если денег не хочешь, может, хочешь чего другого? - Нет, пожалуй, воздержусь. Это осложнит дело, и потом, не хочу тебя обидеть, но ты уже не та, что была раньше, - не в соку. Не сомневаюсь, подмахивать и стонать ты не разучилась, но я обойдусь. Кроме того, женщины, оказавшись в твоем положении, вытворяют невесть что. Один мой знакомый, находясь при исполнении, согласился, чтобы его жертва оказала ему сексуальную услугу, - и что ж ты думаешь? Она член ему откусила. - Что, весь? - Какая разница? Тем, что осталось, смело можно было пренебречь. И вдобавок ему еще дали шесть лет за покушение на убийство. Представляешь, просидеть за решеткой шесть лет и еще слушать, как все тебя евнухом называют?! Так почему все-таки Самогонщик подослал меня к тебе? Ты что, его кинула? - Вроде того. И не с кем-нибудь, а с его собственной супружницей. Этого он пережить не мог. Да и встречались-то мы недолго - а разговаривать и вовсе не разговаривали! - Не мог пережить, говоришь? Странно, очень многих мужчин такой расклад устраивает. Что ж вы его третьим не позвали? - Да он не особенно и рвался. Его, как видно, это не заводило, и потом, жена не уставала ему повторять, что со мной у нее получается куда лучше. Но меня, насколько я понимаю, ты навестил не поэтому. Она ведь ему еще на одну вещь глаза раскрыла... - На что же? - На то, что я не Никола, а Николас. Терминатор падает со стула. Смеется до слез. Очень может быть, Никки врет. А возможно, и нет. Сама не знаю. - Надо же! Если б мои бухгалтеры такое услышали, с ними бы родимчик случился. Да, дела... Давно я так не смеялся. Люблю такие истории слушать. Что ни говори, а общение - дело хорошее, не все это в наше время понимают. Ну ладно, к делу. Через несколько минут ты примешь много-много таблеток снотворного, идет? - А если я не хочу? - Тогда я тебя пристрелю. И тебе будет больно. Поверь, таблетки куда лучше. - И ты полагаешь, что подозрений это не вызовет? - Ты что, ни разу не бывала на следствии? Встречаются, конечно, очевидные случаи: банкротство, несчастная любовь и все такое прочее, но ведь есть и другие, много других. Про такие случаи родные и близкие обычно говорят: «Мы ж видели ее накануне. Щебетала, как птичка. Весела была, безз