азала Дилси. -- Квини лучше тебя знает, что ей делать. Ты знай сиди там и вожжи держи. Так не забыл дорогу? -- Нет, мэм. Которой Ти-Пи каждое воскресенье ездит. -- Вот тою самою дорогой и езжай. -- Ясное дело. Я ж двести раз ездил с Ти-Пи. -- Вот и езжай двести первый, -- сказала Дилси. -- Ну, трогай. Но если, парень, расшибешь мне Бенджи, то не знаю, что я тебе сделаю. Кандальной команды тебе так и так не миновать, но ты у меня раньше всякого срока туда угодишь. -- Да, мэм, -- сказал Ластер. -- Н-но, Квини. Он шлепнул вожжой по широкой спине Квини, шарабан качнулся, двинулся. -- Ох, Ластер, -- сказала Дилси. -- Н-но, пошевеливайся, -- сказал Ластер. Опять шлепнул вожжами. Екая утробно селезенкой. Квини потрусила нога за ногу по аллее на улицу, и там Ластер перевел ее в аллюр, смахивающий на затяжное, нескончаемое паданье вперед. Бен смолк. Трясясь на средине сиденья, торчмя держал в кулаке перевязанный цветок, глядел взором светлым и изреченным. Прямо перед ним вертел ядрообразной головою Ластер-все оглядывался, пока дом не скрылся из виду; тогда Ластер свернул к обочине, спрыгнул с козел, сломил лозинку с живой изгороди. Бен глядел на него, Квини же опустила голову и принялась щипать траву. Ластер вернулся на козлы, вздернул вожжами ей морду, понудил к прежнему аллюру, а сам высоко расставил локти -- в одной руке лозинка, в другой вожжи -- и принял молодецкую осанку, никак не вяжущуюся со степенным постукиваньем Квининых копыт и органным аккомпанементом селезенки. Автомобили проезжали, шли мимо пешеходы; попалось навстречу несколько подростков-негров. -- Глядите -- Ластер. Куда путь держишь, Ластер? На свалку? -- Наше вам, -- откликнулся Ластер. -- Ага, на ту самую, куда и вас свалят. Шевелись, слониха! При въезде на площадь, где из-под мраморной руки незрячими очами вглядывался в облака и ветер солдат Конфедерации, Ластер еще удалей приосанился, стегнул непрошибаемую Квини, осмотрелся вокруг. -- Вон мистера Джейсона машина, -- сказал он и тут заметил еще кучку негров. -- А ну, покажем им, как люди в экипажах ездиют, а, Бенджи? -- сказал он. -- Одобряешь? -- Оглянулся на Бена. Тот сидел с цветком в кулаке, глядел безмятежно и пусто. Ластер опять стегнул Квини и повернул ее от памятника павшим влево. На момент Бен замер ошарашенно. Затем взревел. Затем опять, опять; рев креп и рос почти без передышек. В нем звучало мало сказать изумление-ужас в нем был, потрясенье, мука безглазая и безъязыкая, шум и ничего иного. -- Ты что? -- ахнул Ластер, оборотясь, блеснув белками на яркий миг. -- Тихо! Тихо! -- Он волчком крутнулся к лошади, стегнул с размаху. Хлыст переломился, он кинул его прочь (а голос Бена восходил к неимоверному крещендо), перехватил вожжи, нагнулся вперед -- и в это время Джейсон, метнувшийся прыжками через площадь, вскочил на подножку шарабана. Косой отмашкой отшвырнул он Ластера, схватил вожжи, рывком завернул назад Квини и, сложив концы вожжей, захлестал ими по лошадиному крупу. Квини ринулась валящимся галопом -- под хриплые раскаты муки Беновой, -- и Джейсон повернул шарабан вправо от памятника. Кулаком по голове ударил Ластера. -- Очумел ты, что ли, влево поворачивать, -- выговорил; перегнулся назад, ударил Бена, заново сломав у цветка ножку. -- Молчать! Молчать! -- Осадил Квини, спрыгнул наземь. -- Вези его домой сию минуту. И если еще раз сунешься с ним за ворота, я тебя убью! -- Слушаю, сэр, -- сказал Ластер. Взял вожжи, хлестнул ими Квини. -- Н-но! Н-но же! Бенджи, имей совесть! Голос Бена гремел и раскатывался. Квини тронула с места, мерный перестук копыт возобновился, и тут же Бен замолк. Ластер оглянулся быстро на него и снова задергал вожжами. Над цветком, сломанно поникшим из руки, взгляд Бена был опять пуст и синь и светел, а фасады и карнизы уже вновь плыли слева направо; столбы и деревья, окна, двери и вывески -- все на своих назначенных местах. ПОСЛЕСЛОВИЕ. "ХОЗЯИН И ВЛАДЕЛЕЦ ИОКНАПАТОФ" Перед нами два лучших романа крупнейшего американского писателя двадцатого века Уильяма Фолкнера. "Хозяином и владельцем Иокнапатофы" называл себя сам писатель, создавший на страницах своих многочисленных книг замечательный край, в очертаниях которого просматривалась его родина: округ Лафайет, штат Миссисипи. Современные читатели или безоговорочно принимают или так же безоговорочно отвергают Фолкнера, но чем дальше во времени отодвигается от нас его творчество, тем яснее становится уникальность его положения классика современной литературы, положения, которое Фолкнер занял по праву после долгих лет непризнания со стороны критики и читателей. Уильям Фолкнер родился и вырос на американском Юге. По происхождению он, судя по всему, шотландец, фамилия его означает "сокольничий": возможно, что далекий предок Фолкнера смотрел за соколами британской короны. Начиная с конца восемнадцатого века фолкнеровская семейная история как бы символически повторила путь всей американской нации: от восточного побережья на запад, к неосвоенным землям, в глубь страны. Самый знаменитый предок -- прадед будущего писателя, в фолкнеровских романах он фигурирует под именем полковника Сарториса. На примере его судьбы хорошо видно, какого рода человеческий материал суждено было литературно осмыслить Фолкнеру. Подростком прадед его уходит из дома и в четырнадцать лет уже работает в городской тюрьме. Он участвовал в Мексиканской войне, был юристом, плантатором, во время Гражданской войны командовал кавалерийским полком, после войны построил первую в штате железную дорогу, он писал стихи, а позднее и прозу: роман прадеда Фолкнера "Белая роза Мемфиса" выдержал множество изданий. Закончилась бурная жизнь полковника трагически: его убил деловой конкурент. Фолкнер провел классическое детство мальчишки, знакомое нам по книгам Марка Твена: недалеко от провинциального городка с громким названием Оксфорд, где он жил, был овраг и лес, там водились лисы, совсем рядом проходила построенная прадедом, "своя" железная дорога. Но были в этом детстве и совсем недетские впечатления. Когда Фолкнеру исполнилось 11 лет, в Оксфорде совершился суд Линча, в котором приняли участие две тысячи жителей города. Обезглавленный и изувеченный труп повесили на площади. Еще более чудовищный суд состоялся шесть лет спустя. Кровавую расовую проблему Фолкнер всю жизнь наблюдал в ее чудовищной обыденности. Он так и представил ее в своих рассказах и романах "Свет в августе" (1932) и "Осквернитель праха" (1948). Но Фолкнер писал о своих черных соотечественниках почти в каждом большом произведении. Он просто не мог не писать о расовой проблеме, об этом проклятье Америки. Писатель оставался верен своему краю и творчески, и человечески. Недолгая учеба в университете, а потом в Летном корпусе в Канаде, литературное паломничество в Европу и короткая литературная жизнь в Новом Орлеане -- все это было в молодости. С 1930 года Фолкнер прочно обосновывается в Оксфорде. Лишь раз в жизни он попытался служить -- заведующим почтовым отделением университета Миссисипи, -- но по своему характеру он не мог заставить себя выполнять эти обязанности: на почте Фолкнер сидел запершись и писал стихи. Постепенно посетители перестали обращаться к нему и в поисках корреспонденции рылись в корзине, куда Фолкнер отправлял все письма. Фолкнера уволили. Так закончилась его первая и последняя попытка регламентировать жизнь. Все образование Фолкнера -- в обширном и беспорядочном чтении. Фолкнер не закончил средней школы, он регулярно посещал все занятия только первые шесть лет, и поступить в университет штата Миссисипи ему удалось, лишь воспользовавшись привилегиями, которые полагались демобилизованным солдатам. Но в университете Фолкнер проучился, а вернее, просуществовал, всего полтора года, и потом уже навсегда забросил мысль о том, чтобы получить какое бы то ни было систематическое образование. В молодости случайная работа давала ему возможность писать, что было для него главным. А писать он начал в тринадцать лет... Для своих соотечественников, жителей провинциального городка "где-то на Юге" ("они хорошие люди, но не читают книг", -- сказал о них Фолкнер), он был неудачник, у которого никогда нет денег и который тем не менее ни на кого не обращает внимания. Пока Фолкнер был жив, о нем мало что знали не только жители его родного города, но и издатели, и критики, и даже близкие друзья. Он яростно сопротивлялся попыткам превратить его частную жизнь в объект праздного или бесцеремонного разглядывания. Из всех очерков, которые написал Фолкнер, самый страстный, самый резкий -- "О частной жизни", где он вспоминает о своей безуспешной попытке остановить публикацию материала о нем, Уильяме Фолкнере, но не как о писателе, а как о частном лице. После смерти Фолкнера (он умер в 1962 году от сердечного приступа, последовавшего за падением с лошади) стали выходить книги о нем. Постепенно из воспоминаний и свидетельств родственников, друзей и знакомых сложился облик человека, который всю жизнь чувствовал свое одиночество и всеми силами оберегал его; человека, для которого писать было непреодолимой потребностью. Он любил придумывать разные истории о себе, при этом отличить в них правду от вымысла было чрезвычайно трудно. "Писатель -- прирожденный лгун, -- говорил он, -- и если человек не умеет "сочинять", он никогда не станет писателем". Удивительные истории, которые придумывал Фолкнер о себе, просачивались в печать, на суперобложки книг и заменяли недостающую точную информацию. Так возникли и начали кочевать из книги в книгу (включая и наши издания) фантастические сведения о том, как Фолкнер, будучи курсантом летного училища, посадил самолет на крышу ангара (да еще вверх колесами и притом сумел тут же выпить виски, хотя и висел вниз головой), как он был сбит над Францией, как он профессионально и умело занимался изготовлением и сбытом самогона, и так далее, и тому подобное. Даже известный американский писатель Шервуд Андерсон не смог не поверить Фолкнеру, когда тот очень убедительно рассказал ему о своем тяжелом ранении в голову: врачи якобы вынуждены были поставить ему серебряную пластинку, и потому относиться к нему надо с особой осторожностью... Для Фолкнера фантазирование, мифотворчество о себе являлось как бы продолжением книг, то была его творческая мастерская, где он, проверяя очередной сюжет, разыгрывал его в лицах. В то же время писатель и защищался таким образом от непрошеных знакомств. Когда он не хотел отвечать на какой-то вопрос о себе, он просто говорил: "Я ведь, в общем-то, фермер, а не литератор". Родственникам и близким друзьям было очень нелегко с Фолкнером, так же, как и ему с ними. Он любил повторять слова из своего романа "Дикие пальмы": "Выбирая между горем и ничем, я приму горе". В них, можно сказать, и формула жизни крупнейшего писателя Америки, многие годы не имевшего литературного имени и вынужденного сотрудничать с Голливудом, обремененного долгами, детьми, семьей. Чувство ответственности и выдержку -- свойства, которые Фолкнер ставил выше всего в людях, друзья видели прежде всего в самом писателе. Но здесь придется коснуться темы, о которой писать непросто. Нужно ли нам знать, что у Фолкнера были периоды "чудовищного забытья", которые могли продолжаться иногда по месяцу и дольше? Некоторые американские исследователи доходят до крайностей, утверждая, что в знаменитых фолкнеровских предложениях, к концу которых забываешь то, что было в начале (самое длинное такое предложение занимает сорок девять страниц), -- чувствуется всего лишь "алкогольная вязкость мысли". В пристрастии к алкоголю сказалась, возможно, печальная дань традиции охотников и трапперов с американского Юга, -- а Фолкнер общался с ними с четырнадцати лет, -- и желание "забыться" после всепоглощающей работы над очередной книгой, и реакция на неудачную личную жизнь. Объяснить все причины трудно, даже когда знаешь факты биографии. Фолкнер женился поздно, на женщине, которую любил в юности. Нервный и тяжелый характер жены вряд ли мог способствовать семейному счастью. Супруги быстро отдалились друг от друга, так что то одиночество, к которому Фолкнер привык с детства, с годами лишь углубилось. Кроме того, и финансовое положение семьи было сложным. Литературный труд не приносил дохода, на который можно было бы содержать семью. Гонорар от "Шума и ярости", например, был просто мизерным: за шестнадцать лет продали всего лишь Три тысячи экземпляров. В течение многих лет единственной книгой, которая пользовалась популярностью, оставался сенсационный роман "Святилище", написанный в 1931 году, как искренно и прямо признавался Фолкнер, ради денег. В поисках средств к существованию Фолкнер обращается в Голливуд. В Голливуде он наездами работал долгие годы. Он ненавидел студию, ненавидел систему работы двух авторов над одним сценарием: один пишет диалоги -- это делал Фолкнер, -- другой ремарки, Сама необходимость пробивать на карточке время прихода и ухода тяготила его. За время работы в Голливуде Фолкнер написал много диалогов, но не создал ничего значительного. "Мое дело писать книги, а не ваши сценарии", -- повторял он. И все же были в этой жизни и некоторые удачи: создавая уже во время второй мировой войны сценарий по роману Хемингуэя "Иметь и не иметь", Фолкнер меняет место действия, переносит его во Францию, превращает фильм в антифашистский. Были и поражения. В один из моментов судьба свела его с будущим президентом, а тогда исполнителем ролей ковбоев -- Рональдом Рейганом. Фолкнер написал сценарий по книге Стивена Лонгстрита "Конская тропа". Сначала заглавную роль должен был играть известный актер Хамфри Богарт, потом его заменили на Р. Рейгана. Фильм не оправдал ожиданий ни авторов, ни зрителей, и один нью-йоркский критик написал, что понравиться он может разве что лошадям. Прочитав эту статью, Фолкнер послал Р. Рейгану телеграмму: "Моей лошади фильм не понравился". Фолкнеровская скрытая неприязнь к Голливуду, о которой он говорил порой открыто, а кроме того, нарушение им принятых в Голливуде жестких норм, определяющих стиль работы авторов, привели наконец к молчаливому заговору режиссеров и продюсеров против Фолкнера: ему перестали предлагать работу, и именно в то время, когда финансовое положение писателя было особенно затруднительным: книги его не переиздавались. Но как изменилось отношение Голливуда после того, как в 1950 году Фолкнер стал звездой литературной сцены, лауреатом Нобелевской премии! Теперь уже Голливуд готов был заплатить любые деньги, чтобы заполучить знаменитость. Признания пришлось ждать долго, очень долго. Его первый рассказ был опубликован в 1919 году, но известность, а вслед за ней и материальное благополучие пришли лишь к концу жизни. В Европе, прежде всего во Франции, открытие Фолкнера состоялось гораздо раньше, но соотечественники долго не признавали его. В пятидесятые годы интерес, вызванный присуждением Фолкнеру Нобелевской премии, был подкреплен многочисленными критическими работами о нем. Число их быстро росло и к настоящему времени обозначается уже почти астрономической цифрой. Ни об одном американском писателе не пишут так много, как о Фолкнере. Вернемся к молодым годам писателя, к тому времени, когда создавались "Шум и ярость" 1929) и "Свет в августе" (1932). Это не первые его крупные произведения. До них было написано много стихов, рассказов и два романа. Но "Шум и ярость -- первый очень фолкнеровский роман, поначалу оцененный лишь узким кругом знатоков, а затем принесший ему мировую славу. Фолкнер писал его одновременно с другим романом, "Сарторис". Именно в эти годы состоялось открытие Фолкнером самого себя. После попыток сочинять любовную лирику, романы про вернувшегося с фронта солдата ("Солдатская награда", 1926) и праздную интеллигенцию ("Москиты", 1927) он понял свое предназначение -- писать о родном крае. Большую роль в судьбе Фолкнера сыграл Шервуд Андерсон. В 1925 году Фолкнер, следуя примеру многих молодых американских писателей, едет в Европу. Перед поездкой он проводит полгода в Новом Орлеане. Здесь он близко сходится с Шервудом Андерсоном -- замечательным американским писателем старшего поколения, написавшим в 1919 году книгу, которая, как показало время, осталась одним из лучших произведений современной американской литературы, -- "Уайнсбург, Огайо". Это сборник связанных между собой рассказов из жизни провинциального городка, история американского мечтателя. Одухотворенность простоты, которая нам знакома, например, по рассказам Андрея Платонова, делает "Уайнсбург, Огайо" произведением совершенно особым. Достоверность и точность в описаниях движений души -- без всякой сентиментальности -- эти достоинства прозы Андерсона сближают его с гениальными произведениями классики, в частности русской. Фолкнер провел с Андерсоном множество часов за разговорами о литературе и вообще о жизни. Несмотря на большую разницу лет, они стали друзьями. Они даже сочиняли вместе фантастические истории, которые, правда, никогда так и не были опубликованы. Андерсон помог Фолкнеру издать его первый роман, "Солдатская награда", но, главное, дал совет, который помог начинающему писателю освободиться от мучивших его сомнений. "Вы простой парень, Фолкнер, -- сказал Андерсон. -- Все, что вы знаете, -- это небольшой клочок земли где-то там у вас, на Юге, но этого достаточно". Клочок родной земли, то есть семейная история, история его округа и штата на фоне американской истории, стал для Фолкнера неиссякаемым источником творчества. Ему не нужно было ничего придумывать -- множество фактов и событий, творчески преображенных, хлынули со страниц его книг. Фолкнер назвал свою страну "Иокнапатофа". На языке племени индейцев чикасо слово означает "тихо течет река по равнине". Знакомая мысль о необратимом течении реки жизни зазвучала у Фолкнера трагически: страшна и жестока эта жизнь и обманчива гладь реки. Позднее Фолкнер указал точное население округа -- шесть тысяч двести девяносто два белых и девять тысяч триста тринадцать негров, площадь округа -- две тысячи четыреста квадратных миль, то есть квадрат со стороной примерно в восемьдесят километров. Мир Иокнапатофы хоть и велик, но провинциален и тесен: все люди здесь как будто знают друг друга или хотя бы друг о друге. Если расположить истории, рассказанные Фолкнером, в хронологическом порядке, то получится внушительная многотомная эпопея, охватывающая примерно полтора столетия -- со времени появления в Миссисипи первых белых поселенцев. Борьба человека с дикой природой, отступление природы и гибель ее, Гражданская война и крушение рабовладельческой аристократии, судьба бедных арендаторов, наступление на американскую глубинку "новых людей", жестокие расовые отношения -- вот о чем пишет Фолкнер. Особенность всех книг Фолкнера -- романы "Шум и ярость" и "Свет в августе" в этом смысле, конечно, не исключение -- в том, что их собственное содержание и смысл, тесно связанные с содержанием и смыслом других романов и всей эпопеи в целом, как будто выходят за рамки отдельного произведения, не умещаются в них. В 1946 году, почти через двадцать лет после того, как писатель открыл Иокнапатофу, он нарисовал подробную карту округа. В отличие от многих карт, которые уже существовали в литературе, она как будто и не придала большей достоверности описываемым событиям, которые, казалось, сама жизнь поместила на страницы и которые и не требуют дополнительных подтверждений. Для понимания Фолкнера нужна не столько эта карта, сколько прояснение запутанных отношений героев, а иногда и самих описываемых событий. Население Иокнапатофы -- более пятнадцати тысяч человек. Из них примерно шестьсот персонажей названы по именам, и это очень много, если учесть, что герои, переходя из романа в роман, оказываются связаны сложными узами и разобраться, кто есть кто, непросто. Американский книжный мир, полностью ориентированный на спрос, быстро отозвался на эту потребность читателя, и появилось несколько справочников к Фолкнеру. В этих книгах, а также приложениях к некоторым романам ("Шум и ярость" входит в их число) -- последовательное изложение сюжета, перечень персонажей и их сложных родственных связей, разъяснение темных и путаных мест. Изданы "Читательский путеводитель по Фолкнеру", "Фолкнеровский глоссарий" и множество других справочников и указателей, призванных помочь читателю ориентироваться в мире Уильяма Фолкнера. Факт этот удивительный: для того, чтобы понять современное художественное произведение, требуется огромный дополнительный аппарат -- так, как если б это была древняя рукопись. Писатель заставляет не развлекаться, а скорее мучиться вместе с ним над загадкой жизни: что делает человека таким, какой он есть, что толкает его на убийство, жестокость и, наоборот, -- почему человек может быть самоотверженным и благородным, а значит, используя любимые фолкнеровские слова, "выдержать, выстоять". По отношению к своему творчеству Фолкнер был беспощаден. Трудно найти другого писателя, который отзывался бы столь резко о самом себе. Все свои книги он называл "неудачами", а "Шум и ярость" -- "самой блестящей неудачей". "Не удалось", "не вышло", "не получилось" -- Фолкнер так настойчиво повторял эти слова, будто ждал опровержения. Писатель экспериментировал всю жизнь. Казалось, он испробовал все приемы, которые когда-либо изобретала литература, и, наверно, поэтому так легко "растащить" Фолкнера по разным влияниям. С кем только не сравнивали его! Если составить полный список литературных имен, прямо или косвенно, по мнению критиков, повлиявших на Фолкнера, то получится длиннейший перечень английских, американских, французских и русских писателей. Конечно, Фолкнер сумел создать свой мир, свой стиль не из литературных источников, но и литературная атмосфера того времени -- двадцатых -- тридцатых годов, оказала на него во многом формирующее влияние. В молодости, в своих поэтических опытах, испытывая на себе влияние французских символистов, он откровенно подражал им, потом пришло увлечение литературой экспериментальной и, что называется, модернистской -- Дж. Джойсом, Т. С. Элиотом. Фолкнер отрицал сам факт знакомства с романом Джойса "Улисс" (1922) до того, как он принялся писать свой "Шум и ярость", но из более поздних многочисленных свидетельств стало известно, что он довольно рано прочел произведение, с которого в англо-американском литературном мире принято отсчитывать начало новейшей литературы XX века. Это была литература, отражавшая современное сознание человека: одного, без бога, без веры, лицом к лицу с миром, который представляется ему, как сказал Т. С. Элиот, "гигантской панорамой тщеты и анархии". В этом мире из-под человека выбита основа существования -- вера в осмысленность его пребывания на земле, и единственно, во что остается верить, так это в относительность всех истин. Писатель в новой роли уже не претендует на роль нравственного судьи героев -- он всего лишь рассказчик или даже один из рассказчиков, который может быть так же озадачен жизнью, как и сам читатель. Представить как можно больше разных точек зрения, осветить один и тот же предмет с разных сторон -- может, таким путем "составится" истинная картина? В "Шуме и ярости" четыре рассказчика, четыре взгляда на жизнь, в романе "Когда я умирала" (1930) их уже пятнадцать. Однако Фолкнеру и этого казалось мало, слишком мало, чтобы охватить сложность жизни, и потому в каждом отдельном мгновении жизни героя он хочет выразить не только сиюминутность, но и прошлое, и даже будущее героя. О фолкнеровских скачках во времени, которые особенно заметны в "Шуме и ярости", написано множество работ. Сам Фолкнер не раз объяснял эту особенность своей прозы. Главное для него было вот в чем: "... у каждого человека есть предчувствие своей смерти: зная, что на работу отведено мало времени, пытаешься поместить всю историю человеческой души на булавочной головке. Ну и потом, для меня, во всяком случае, человек не существует сам по себе, он -- порождение собственного прошлого. Прошлое фактически не существует как некое "было", оно перешло в "есть". Прошлое -- в каждом мужчине, в каждой женщине, в каждом моменте. Все предки человека, все его окружение присутствуют в нем в каждый отдельный момент. И потому человек, характер в повествовании в любой момент действия являет собой все то, что сделало его именно таким, и длинное предложение -- попытка включить все прошлое, а по возможности и будущее, в тот единичный момент, когда герой совершает какой-то поступок..." Заглавие романа "Шум и ярость" взято Фолкнером из знаменитого монолога шекспировского Макбета -- монолога о бессмысленности бытия. У Шекспира дословно произнесены следующие слова: "Жизнь-это история, рассказанная идиотом, наполненная шумом и яростью и не значащая ничего" ("Макбет", акт V, сцена 5). Название "Шум и ярость" скорее можно отнести к первой части, рассказанной слабоумным Бенджи, однако писатель не случайно оставляет его для всего романа. Вспоминая о том, как был написан "Шум и ярость", Фолкнер говорил, что сначала он написал только первую часть -- рассказ идиота, который ощущает предметы, но ничего понять не может. Потом, почувствовав, что чего-то не хватает, предоставил права рассказчика второму брату, полубезумному студенту накануне его самоубийства -- снова неудача, потом третьему брату -- беспринципному дельцу Джейсону -- опять не то. И тогда в последней части автор сам выходит на сцену, пытаясь собрать историю воедино, -- лишь для того, мол, чтобы потерпеть окончательную неудачу. При всей стройности фолкнеровского "воспоминания", судя по всему, это очередная легенда. Роман тщательно выстроен, в нем продумано каждое слово, каждая запятая, а четыре рассказчика необходимы Фолкнеру для "максимального приближения к правде". "Шум и ярость -- любимая книга Фолкнера. "Мое отношение к этой книге похоже на чувство, которое, должно быть, испытывает мать к своему самому несчастному ребенку, -- рассказывал Фолкнер. Другие книги было легче написать, и в каком-то отношении они лучше, но ни к одной из них я не испытываю чувств, какие я испытываю к этой книге". Почему до сих пор так современны романы "Шум и ярость" и "Свет в августе -- книга о падении старинного рода южной аристократии и роман о душе, задавленной духовной атмосферой американского Юга? Наверное, потому, что есть в них всеохватывающая, всепроникающая мысль о сложности и даже необъяснимости происходящего, и отсюда -- о трудностях отличать правого от виноватого, объяснять мотивы человеческих поступков. В то же время у Фолкнера предельно отчетливо представление о людях, несущих в себе зло, несущих его неистребимо, непоправимо, о людях, подобных фашиствующему Перси Гримму из "Света в августе" или Джейсону из "Шума и ярости". При желании из Фолкнера можно вычитать что угодно. Но главное, наверное, в том, что Фолкнер, как писатель, всю жизнь пытался рассказать фактически одну и ту же повесть борьбы человека с обстоятельствами, с собой, с окружением. Именно борьба, сопротивление неизбежному, самой судьбе составляют центр личности у Фолкнера, определяют меру ее достоинства, То была философия стойкости, выдержки, яростного неприятия поражения и в жизни, и в творчестве. Много написано о том, что герои Фолкнера обречены, что над ними нависло вечное проклятие расы, всех обстоятельств их жизни. (В романе "Свет в августе" есть длинное рассуждение на этот счет и самого Фолкнера.) Но "обреченность" фолкнеровского героя, кто бы он ни был, состоит все-таки в том, чтобы сопротивляться до конца, и именно так ведет себя главный герой "Света в августе", затравленный убийца Джо Кристмас. После "Шума и ярости" и "Света в августе" Фолкнер написал еще множество книг, большинство из них было об йокнапатофе, крае, о котором Фолкнер сказал "я люблю его и ненавижу". В конце своей жизни в речах и выступлениях он высказал много горьких слов в адрес своей родины. И все-таки Фолкнер верил, что человек в борьбе с собственным саморазрушением "выстоит, выдержит". В знаменитой, ставшей уже хрестоматийной Нобелевской речи, он сказал: "Я отвергаю мысль о гибели человека. Человек не просто выстоит, он восторжествует. Человек бессмертен не потому, что никогда не иссякнет голос человеческий, но потому, что по своему характеру, душе человек способен на сострадание, жертвы и непреклонность". Когда озадаченные студенты спросили его, неужели именно эту мысль писатель выразил в романе "Шум и ярость", Фолкнер ответил: "Да, это именно то, о чем я писал во всех своих книгах и что мне так и не удалось выразить. Я согласен с вами, не удалось, но я все время пытался сказать, что человек выстоит, выдержит..." Что ж, читатель, прочтя "Шум и ярость", сможет сам ответить на вопрос, насколько Фолкнеру действительно удалось выразить веру в человека, ту веру, о которой Фолкнер с такой убежденностью говорил в поздние годы. По Фолкнеру, негритянка Дилси из "Шума и ярости" и Лина Гроув из "Света в августе" -- это люди, которые выстояли, сохранили человечность и достоинство в современном мире. В последние годы жизни, разъясняя в беседах с журналистами и студентами свои книги, Фолкнер спорит, доказывает: нет, он не пытался убедить читателя в том, что люди нравственно безнадежны. Он дает замечательные советы молодежи, которые звучат современно и сегодня: "Никогда не бойтесь возвысить голос в защиту честности, правды и сострадания, против несправедливости, лжи, алчности. И тогда все наполеоны, гитлеры, цезари, Муссолини, все тираны, которые жаждут власти и поклонения, и просто политики и приспособленцы, растерянные, темные или испуганные, которые пользовались, пользуются и рассчитывают воспользоваться страхом и алчностью человека, чтобы поработить его, -- все они за одно поколение исчезнут с лица земли". Лучшие книги Уильяма Фолкнера, заставляющие читателя взглянуть жизненной правде в глаза, отвечают этим высоким нравственным принципам. Ю. Палиевская КОММЕНТАРИИ И я в Аркадии... -- латинская эпитафия, воспроизведенная на картинах Пуссена, Рейнольдса и других художников, со значением "и я когда-то пережил счастливое время". Агнесса", "Мейбл", "Бекки" -- название мужских презервативов, продававшихся в жестяных коробках. Крышку от такой коробки и поднял с земли Ластер. отошлете его в Джексон. -- В столице штата Миссисипи городе Джексоне находился государственный сумасшедший дом. Бенджамин -- это из Библии... -- Имеется в виду Вениамин, младший сын Иакова и единоутробный брат Иосифа. Здесь и далее обыгрывается библейская легенда об Иосифе, проданном братьями в Египет и ставшем ближайшим советником фараона. Когда в голодный год все братья Иосифа, кроме Вениамина, оставшегося с отцом, пришли в "землю Египетскую за хлебом", не узнанный ими Иосиф отослал их обратно в Ханаан за Вениамином, задержав одного из братьев, Симеона, как заложника. Через некоторое время братья привели Венидмина, и Иосиф открылся им: "И пал он на шею Вениамину, брату своему, и плакал; и Вениамин плакал на шее его". в Книге останется... -- то есть в Книге Жизни, согласно записям в которой должны судить мертвых на Страшном суде. Тех, кто не записан в книгу, ожидает вторая смерть. синедесного сделать. -- В негритянском фольклоре на Юге США человек с синими деснами -- это либо колдун, либо оборотень. святому Франциску, называвшему смерть Маленькой Сестрой... -- реминисценция из "Гимна солнцу" святого Франциска Ассизского (1182-1226), который был известен Фолкнеру по переводу английского поэта и критика Мэтью Арнольда (1822-1888). В гимне воздается хвала творениям божьим -- "брату Солнцу", ибо "он лучист и есть прообраз твой. Всевышний" (ср. в тексте романа образ Христа, шествующего по световому лучу), земле, воде и, наконец, смерти: Хвала Тебе, о мой Господь, и за сестру нашу -- телесную смерть, От нее не спасется ни один живущий, Горе тому, кто ею в грехах смертных будет найден. Но блажен, кто всю жизнь творил благо и милость, Смерть не принесет ему ничего худого. (Цит. по кн.: Франциск Ассизский. М., 1915, с. 34.) "Гимн солнцу" вместе с монологом Макбета следует считать важнейшими "подтекстами" романа, вводящими его основные темы и символы-лейтмотивы. Нью-Лондон -- приморский город в штате Конненктикут. глас, над Эдемом прозвучавший... -- строка из свадебного гимна на стихи английского поэта Джона Кебла (1792-1866). Вашингтон лгать не умел. -- Имеется в виду распространенная легенда о том, что Джордж Вашингтон в детстве, срубив вишневое дерево, признался в своем проступке отцу, сказав ему: "Я не умею лгать". День памяти павших -- национальный праздник в США, отмечающийся 30 мая. молодая луна воду копит. -- По негритянской примете, если рога у молодого месяца повернуты вверх, то погода будет сухой ("луна воду копит"), а если вниз -- это предвещает дождь ("вода прольется"). Подарочек рождественский с тебя! -- По старинному обычаю, распространенному на Юге США, тот, кто первым успел поздравить другого с рождеством, вправе требовать в ответ подарок или монетку. Римские свечи -- разновидность фейерверка, бумажные трубки, набитые горючим составом и порохом. Де Сото Фернандо (1496-1542) -- испанский конкистадор, предпринявший экспедицию с целью завоевания Флориды. В 1541 г. его отряд вышел к реке Миссисипи. Сын старости моей... -- Библейская цитата (см. коммент. к с. 53.), связанная с легендой об Иосифе и его братьях. "Сыном старости" Иакова названы в Библии как Иосиф, так и Вениамин. как призрак... -- вероятно, реминисценция из "Макбета". Ср.: "И изможденное убийство... к своей цели движется как призрак" (акт II, сц. I). Кеймбридж -- пригород Бостона, где находится Гарвардский университет. Линия Мейсона -- Никсона -- граница между Пенсильванией и Мэрилендом, которая в американской культуре считается границей между Севером и Югом (по имени английских топографов, которые в 1763 -- 1767 гг. проводили съемку местности в этом районе). Мортемар или Мэнго -- по-видимому, вымышленные фамилии, которые должны звучать как аристократические. Лохинвар молодой... свой Запад? -- Здесь обыгрывается строка и сюжет из пятой главы поэмы Вальтера Скотта "Мармион" (1808). В поэме Лохинвар -- отважный рыцарь, который "прискакал с Запада" на свадьбу своей возлюбленной, отданной за другого, и выкрал ее прямо со свадебного пира. Байрону не удалось выполнить свое желание... -- Имеются в виду 27 и 28 строфы шестой песни "Дон-Жуана", в которых Байрон пишет о желании обладать всеми женщинами сразу. Френч Лик-курорт в штате Индиана, известный своими соляными источниками. По ассоциации Квентину вспоминается, что звери охотно приходят на солонцы, где их подстерегают охотники; Кэдди же нашла на солонце не смерть, а мужа. в стиле "Хижина дяди Тома"... -- то есть в театрализованном, псевдонегритянском стиле, соответствующем расхожим представлениям о "бедном негре с южных плантаций", которые восходят к. роману Гарриет Бичер -- Стоу "Хижина дяди Тома" (1852). Принстонский клуб -- Принстон -- университет в штате НьюДжерси. смрад... в ноздрях... -- библейская аллюзия. как индийская вдова перед самосожжением. -- По старинному индийскому обычаю, продержавшемуся до XIX в., вдовы сжигали себя на погребальном костре мужа. Проктор -- административная должность при университете. Рыцарь Галахад -- в легендах артуровского цикла благороднейший рыцарь Круглого Стола, которому было дано узреть чудеса Святого Грааля, священной чаши, которая идентифицируется с чашей крови Христовой и кубком причастия. Унитарианская церковь -- одна из наиболее крупных протестантских церквей США, особенно распространенная в штатах Новой Англии. ...у артистов, которые неграми переряжаются. -- Речь идет о так называемых "менестрелях", театральных труппах, специализировавшихся на комических представлениях особого жанра с элементами негритянского фольклора. "Менестрели" пользовались популярностью в США вплоть до 1920-х годов. ...неправедность творится... -- реминисценция из любимого Фолкнером стихотворения английского поэта Алфреда Эдуарда Хаусмана (1859-1936), входящего в книгу "Парень из Шропшира" (1896): Я пытаюсь понять, почему я хожу по земле, пью воздух и чувствую солнце, Но причины никак не найти. Успокойся, успокойся, душа! Это ненадолго. Давай потерпим -- пусть неправедность творится у нас на глазах. Смерть уподобляется в стихотворении вожделенному сну, и оно заканчивается словами: "О, почему же я проснулся? Когда же я смогу уснуть вновь?" Страна для мойш, отчизна итальяшкам. -- Ироническая перефразировка стиха из патриотической песни Фрэнсиса Скотта Ки (17791843) "Звездное знамя" (1814), ставшей с 1931 г. национальным гимном США: "Америка... -- страна свободных, отчизна отважных". Пибоди Люций Квинтус -- постоянный персонаж "саги Иокнапатофы" старый джефферсоновский врач, описанный в "Сарторисе" как человек "восьмидесяти семи лет от роду, трехсот десяти фунтов весом, обладатель здорового, как у лошади, пищеварительного тракта". Упоминается также в "Поселке", "Городе", "Похитителях" и ряде других произведений. ...зверем о двух спинах... -- метафора из "Отелло" Шекспира. Ср. реплику Яго, обращенную к отцу Дездемоны: "Я пришел сообщить вам, сударь, что ваша дочь в настоящую минуту складывает с мавром зверя с двумя спинами" (акт I, сц. I, пер. Б. Пастернака). как Эвбулеевы свиньи... -- В древнегреческой мифологии Эвбулей -- свинопас, свидетель похищения Персефоны владыкой подземного мира Аидом. Его стадо провалилось под землю в пропасть, через которую Аид возвращался с похищенной Персефоной в свое царство. Миф об Эвбулеевых свиньях и похищении Персефоны сливается в сознании фолкнеровского героя с евангельским рассказом о бесах, вошедших в свиней: "И бесы просили Его: если выгонишь нас, то пошли нас в стадо свиней. И Он сказал им: идите. И они, выйдя, пошли в стадо свиное. И вот, все стадо свиней бросилось с крутизны в море и погибло в воде". Джулеп -- напиток из коньяка или виски с водой, сахаром, льдом и мятой. Атлантик-Сити -- модный курорт в штате Нью-Джерси. этакой Ледой таиться в кустах... по лебедю. -- В древнегреческом мифе Зевс, плененный красотой жены спартанского царя Леды, явился к ней в образе лебедя, когда она купалась в Евроте, и овладел ею. Бенджамин, дитя моей старости, заложником томящийся в Египте. -- См. коммент. к с. 53 и 75. Библейская аллюзия здесь не совсем точна, так как заложником в Египте был не Вениамин, а его сводный брат Симеон. ...без Моисеева жезла... -- Согласно библейской легенде, Моисей ударил жезлом по скале в пустыне, и из скалы пошла вода, напоившая людей, которые страдали от жажды. ...с бессмертным слепым сорванцом. -- Имеется в виду Амур, бог любви, которого часто изображали с завязанными глазами. В оригинале далее обыгрывается совпадение имени Джейсона с английским написанием имени мифологического героя Язона, отправившегося за Золотым Руном. ...не за меня неумершего. -- Герой Фолкнера отвергает основную христианскую доктрину, согласно которой "Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего", и профанически пародирует описание смерти Иисуса в Новом Завете: "... один из воинов копьем пронзил ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода". ...стадо на волю пущенных свиней.... кидающихся в море. -- См. коммент. к с. 122. Нам должно лишь краткое время прободрствовать, пока неправедность творится... -- повторяющаяся реминисценция из стихотворения Хаусмана (см. коммент. к с. 104). акт естественной человеческой глупости... -- Здесь обыгрывается афоризм английского философа Томаса Брауна (1605-1682), назвавшего половой акт актом величайшей человеческой глупости. Хлопковый долгоносик -- насекомое-вредитель, из-за которого в США ежегодно погибает одна десятая часть всего урожая хлопка. ...достал Библию и прочел, как человек гниет заживо. -- В библейской "Книге Чисел" прокаженный сравнивается с мертворожденным младенцем, "у которого... истлела уже половина тела". "Вестерн Юнион -- американская телеграфная компания. ...на содержание армии... в Никарагуа. -- Американские морские похотинцы находились в Никарагуа с 1912 по 1925 г., а затем с 1926 по 1933 г. ...малая птица не должна упасть. -- Новозаветная аллюзия. Ср.: "Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего..." "Янки" -- нью-йоркская бейсбольная команда. Рут Джордж Герман, по прозвищу "Бейб" (1895-1948)-знаменитый бейсболист-рекордсмен, выступавший за клуб "Янки" с 1920 по 1933 г. Обратно в пекло улетайте. -- В фольклоре американского Юга сойки -- шпионы дьявола; раз в неделю они должны летать в ад, чтобы сообщить земные новости. ...вижу вора, и убийцу... с креста? -- Согласно Евангелиям, Христос был распят вместе с двумя разбойниками; проходящие мимо издевались над ним, говоря: "Если ты Сын Божий, сойди с креста". ...видел всю силу и славу. -- Библейская цитата. первые... и... последние. -- Библейская формула, относящаяся обычно к деяниям царя или героя. Ср.: например: "деяния Соломоновы, первые и последние". Моттсон -- в некоторых других произведениях йокнапатофского цикла этот городок назван Моттстауном.