ложиться с курами и вставать с петухами. Но не грех и повременить минуту ради такой красотки, как вы. Войдите. Он отпер дверь и первый прошел в комнату. В углу стояли орудия его повседневного труда, свидетельствовавшие, что Дэвис в свободное время работает на огородах. Угадав, вероятно, в Гертруде сельскую жительницу, он сказал: - Вы хотите нанять меня на работу? Но я не могу никуда ехать, я никогда не выезжаю из Кэстербриджа, кто бы ни звал, - люди знатные или простые. Ведь главное мое занятие - служба по судебному ведомству, - с важностью пояснил он. - Знаю, знаю. Оттого я и пришла. Завтра... - Ага, я так и подумал! Ну, в чем же дело? За веревкой ко мне ходить незачем - люди постоянно за этим приходят, а я им говорю, что любая веревка помогает человеку, если как следует закрепить петлю пониже уха. Но, может, тот бедняга приходится вам родственником? Или (палач окинул взглядом ее платье) он у вас служил? - Нет, нет. В котором часу казнь? - Как всегда, в двенадцать или немного позже, если лондонская почтовая карета не прибудет вовремя. Мы всегда ждем ее - а вдруг привезет отсрочку или отмену приговора! - Отмену?.. Ох, надеюсь, что нет! - невольно вырвалось у Гертруды. - Ха-ха! Если говорить по-деловому, мне это тоже невыгодно. Но должен вам сказать - этого паренька скорее, чем кого другого, стоило бы помиловать. Ему только восемнадцать минуло. И он просто случайно оказался там, где подожгли скирды. Но помилования ждать нечего: парня повесят в назидание другим, - уж больно в последнее время участились такие поджоги... - Понимаете, я хочу до него дотронуться, чтобы снять порчу. Мне это посоветовал один человек, он убедился, что это - верное средство. - Вот оно что! Теперь понимаю, мисс. В былые времена люди часто ко мне за этим обращались. Но мне и в голову не могло прийти, что такой, как вы, требуется перевернуть кровь. Какая же у вас болезнь? - Вот - рука. - Гертруда неохотно показала ему сморщенную кожу. - Ага, она сохнет! - заметил палач, осматривая руку. - Да, - подтвердила Гертруда. - Ну, скажу вам, - продолжал он с живостью, - это как раз такой случаи! Мне нравится вид вашей руки: никогда в жизни не видел хвори, более подходящей именно для такого лечения! Не знаю, кто вас послал, но он мудрый человек. - И вы сможете сделать для меня все, что требуется? - стремительно спросила Гертруда. - Вам, конечно, следовало бы вместе с вашим лекарем идти к начальнику тюрьмы, сказать ему свое имя и адрес, - такой, помнится, был порядок когда-то. Но, пожалуй, и я смогу все сделать за пустячную плату. - О, благодарю вас! Мне так будет удобнее - я хочу, чтобы никто об этом не знал. - От милого дружка секрет, а? - Нет, от мужа. - Ага! Ну, ладно, я вам помогу, вы прикоснетесь к телу. - А где оно сейчас? - спросила Гертруда с содроганием. - "Оно"? Он, вы хотите сказать? Ведь паренек еще жив. Сидит вон там, за тем узким и темным окошком наверху. - Палач указал на тюрьму, стоявшую на утесе. Гертруда подумала о муже, о родных. - Да, да, понятно, - сказала она. - Что же мне надо делать? Дэвис подвел ее к двери. - Ждите меня у калиточки в стене, на той вон тропинке, ровно в час дня. Я буду там и открою вам калитку изнутри. Не уйду домой обедать, пока его не снимут с виселицы. Ну, до свиданья. Смотрите же, не опоздайте и, коли хотите, чтоб вас никто не узнал, закройте лицо вуалью. Эх!.. Когда-то у меня была дочка такая же, как вы. Гертруда, прежде чем уйти, взобралась по тропинке наверх, чтобы быть уверенной, что она завтра легко сможет отыскать калитку. Скоро она увидела ее издали - узкое отверстие в наружной стене тюремного двора. Подъем был так крут, что, дойдя до калитки, молодая женщина вынуждена была постоять здесь, чтобы перевести дух. Оглянувшись на хижину у реки, она увидела, что палач снова поднимается по наружной лестнице. Он вошел на чердак или в светелку, куда вела эта лестница, и через минуту-другую потушил свечу. Городские часы пробили десять. Гертруда вернулась к "Белому оленю" той же дорогой, какой пришла. IX  НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА Наступила суббота. В час дня Гертруда Лодж, войдя в тюрьму так, как было условлено с Дэвисом, уже сидела в сторожке во второй подворотне, над которой высилась классическая арка из тесаного камня, тогда еще довольно новая, с надписью "Тюрьма графства. 1793". Этот-то фасад Гертруда и видела вчера с горки. Рядом был ход на крышу, где стояла виселица. Город кишел людьми (ярмарка была отложена), но Гертруда со вчерашнего вечера не видела ни одной живой души. До назначенного часа она не выходила из своей комнаты, а к тюрьме шла кружным путем, чтобы избежать площадок под утесом, где уже собрались зрители. Сидя в сторожке, она слышала многоголосый гул, среди которого по временам выделялся чей-то хриплый голос, похожий на карканье: "Сейчас предсмертная речь и исповедь". Приговор не был отменен. Казнь свершилась. Но толпа все еще стояла внизу, чтобы увидеть, как повешенного снимут с виселицы. Терпеливо ожидавшая Гертруда скоро услышала над головой тяжелые шаги, и чья-то рука поманила ее из-за двери. Она, как было условлено, вышла из сторожки, прошла через мощеный внутренний двор. Колени ее так тряслись, что она двигалась с трудом. Левая рука была обнажена и лишь прикрыта шалью. Там, куда пришла Гертруда, стояли двое козел, и раньше, чем она успела сообразить, каково их назначение, за ее спиной послышались тяжелые шаги на лестнице. Она то ли не могла, то ли не смела повернуть голову и, застыв в неподвижной позе, видела только, как у самого ее плеча четыре человека пронесли простой некрашеный гроб. Он был открыт, и в нем лежал труп юноши в крестьянской одежде - холщовой блузе и коротких бумазейных штанах. Тело бросили в гроб так поспешно, что пола блузы свесилась за край. Носильщики опустили свою ношу на козлы. Гертруда была уже в таком состоянии, что перед глазами у нее плавал серый туман. Сквозь этот туман и вуаль, опущенную на лицо, она едва различала окружающее. Ей казалось, что она умирает и только какая-то гальваническая сила держит ее на ногах. - Ну! - произнес голос над самым ее ухом, и она с трудом сообразила, что это относится к ней. Сделав над собой последнее отчаянное усилие, она подошла к гробу - и в этот самый миг услышала, что за ней подходят еще какие-то люди. Она обнажила свою бедную "порченую" руку, а Дэвис, открыв лицо мертвеца, взял эту руку и прижал к шее повешенного там, где проходила полоса цвета незрелой черной смородины. Гертруда пронзительно вскрикнула: как и предсказывал колдун, вся кровь у нее "перевернулась". Но в тот же миг второй крик прорезал воздух и заставил Гертруду мгновенно обернуться. За ней стояла Рода Брук, сильно исхудавшая, с глазами, красными от слез, а за Родой... ее, Гертрудин, муж! Лицо его все собралось в морщины, но в мутных глазах не было ни единой слезы. - Какого черта!.. Ты зачем здесь? - спросил он хрипло. - Бесстыдница! Посмела еще в такую минуту стать между нами и нашим сыном! - закричала Рода. - Так вот что означало видение, которое показал мне во сне сатана! Ты стала теперь похожа на ту! И, схватив Гертруду за голую руку, Рода отшвырнула ее к стене. Молодая женщина не пыталась сопротивляться, а когда Рода выпустила ее руку, она как подкошенная упала на пол к ногам мужа. Он поднял ее. Она была уже без сознания. Когда Гертруда увидела Роду и своего мужа, ей в тот же миг стало ясно, что повешенный был сын Роды. В те времена родные казненного имели право взять тело для погребения, если они этого желали. И потому-то Лодж вместе с Родой ожидал в городе конца следствия. Рода вызвала его сюда, как только юношу схватили на месте преступления, да и потом вызывала несколько раз. Лодж присутствовал на суде. Такова была истинная причина его поездок на "отдых" в последнее время. Несчастные родители хотели избежать огласки и сами пришли за трупом; за воротами ожидал фургон, чтобы увезти его. Гертруда была в таком тяжелом состоянии, что пришлось позвать к ней лекаря, оказавшегося под рукой. Ее увезли в город, но домой ей не суждено было вернуться живой. Хрупкая от природы, быть может еще ослабленная параличом руки, она не вынесла двойного потрясения после всего пережитого ею за предыдущие сутки. Кровь в ней действительно "перевернулась" - и слишком круто. Гертруда умерла в Кэстербридже три дня спустя. С тех пор ее мужа никогда не встречали в этом городе. Да и на старом рынке в Энглбери, куда он раньше ездил так часто, он появился только раз и вообще очень редко бывал на людях. Мучимый совестью, он проводил свои дни в тяжком унынии и постепенно переменился к лучшему, стал как-то мягче и внимательнее к другим. Вскоре после похорон бедной молодой жены он стал искать покупателей на свои фермы в Холмстоке и соседнем приходе, продал весь скот и уехал в Порт Бреди, на другой конец графства. Там он жил одиноко и через два года скончался, догорев тихо, без страданий. После его смерти стало известно, что все свое немалое состояние он завещал исправительному приюту для мальчиков, поставив условием, чтобы Роде Брук, если она отыщется, выплачивалась небольшая ежегодная пенсия. Некоторое время Роду нигде не могли разыскать. Наконец однажды она появилась в своем старом приходе, но наотрез отказалась от завещанных ей денег. И потекла прежняя однообразная жизнь - опять Рода утром и вечером доила коров на скотном дворе. Так прошло много долгих лет. Она сгорбилась, ее когда-то пышные черные волосы поседели и поредели над лбом - быть может, оттого, что приходилось постоянно упираться головой в бок коровы. Те, кто знал историю Роды, порой издали поглядывали на эту женщину и спрашивали себя, какие мрачные мысли мечутся за ее бесстрастным морщинистым лбом под журчание струй молока. 1888 ПРОПОВЕДНИК В ЗАТРУДНЕНИИ  Перевод Н. Дехтеревой I  КАК ЛЕЧИЛИ ЕГО ПРОСТУДУ Что-то задержало приезд методистского священника, и вместо него в Незер-Мойнтон временно назначили другого, еще совсем молодого человека. И вот тринадцатого января 183... года мистер Стокдэйл, молодой проповедник, о котором идет речь, без всякой помпы прибыл в деревню, где его никто не знал и появления его почти никто не заметил. Но когда местные жители одного с ним вероисповедания познакомились со своим новым духовным пастырем, он им скорее понравился, чем наоборот, хотя и было сомнительно, чтобы человек столь молодой успел уже приобрести твердость характера, необходимую для успешного выполнения предстоявшей ему задачи, - укрепить дух ста сорока правоверных методистов, обитавших в ту пору в Незер-Мойнтоне, и вдобавок оказать моральную поддержку тем нестойким членам паствы, которые шли утром в церковь, а вечером в часовню методистов или на чаепитие, ими устраиваемое; таких в Незер-Мойнтоне насчитывалось сто десять человек, включая и церковного причетника, который охотно к ним присоединялся, правда, только зимой, когда в семь часов вечера было уже так темно, что викарий не мог разглядеть, кто там проходит по улице в сторону методистской часовни, - впрочем, надо отдать ему справедливость, он не прилагал к тому особых усилий. Именно эта шаткость границ между религиозными общинами послужила причиной загадочного явления, над которым тщетно ломали головы наименее сообразительные из окрестных помещиков: как могло случиться, что в приходе, насчитывающем не более четырех с половиной сотен жителей, достигших совершеннолетия, оказалось триста человек вполне взрослых приверженцев англиканской церкви и двести пятьдесят столь же зрелых по возрасту методистов? Новоприезжий священник обладал привлекательной внешностью, и все, кто успел его повидать, охотно отложили на время более насущный вопрос о пригодности его к роли пастыря. Рассказывают, что в ту пору глаза его глядели ласково, но без намека на легкомыслие; что волосы у него вились, что роста он был высокого, - короче говоря, мистер Стокдэйл был премилый юноша и с первой же встречи завоевал сердца всех своих прихожанок. - Какая жалость, что мы раньше не знали, какой он! - говорили они. - Уж мы бы встретили его порадушнее! Дело в том, что они, равно как и все прочие методисты в Незер-Мойнтоне, зная, что мистер Стокдэйл прислан сюда только на время и, стало быть, вряд ли представляет собой что-либо примечательное как человек или как проповедник, отнеслись к его приезду почти с таким же равнодушием, с каким добросовестные приверженцы англиканской церкви, не пропускающие ни одной воскресной службы, привыкли относиться к своему рукоположенному и высшею властью поставленному духовному пастырю. Вот почему, когда мистер Стокдэйл впервые ступил на почву Незер-Мойнтона, оказалось, что никто не позаботился приготовить ему квартиру, и, невзирая на сильную простуду, которую он схватил в дороге, ему пришлось самому заняться подысканием себе жилища. Из расспросов выяснилось, что во всей деревне единственное подходящее помещение - это дом некой миссис Лиззи Ньюбери в конце улицы. Об этом сообщил ему встречный мальчик-подросток, и у него же мистер Стокдэйл осведомился, кто такая миссис Ньюбери. Мальчик пояснил, что она вдова - мужа у нее нет, потому что он умер. Мистер Ньюбери был фермер, добавил мальчик, и, говорят, человек зажиточный; но он помер от чахотки. Что касается духовной стороны жизни миссис Ньюбери, то, насколько мистер Стокдэйл понял, она не отличалась твердостью религиозных убеждений и посещала равным образом и часовню и церковь. - Я наведаюсь к миссис Ньюбери, - сказал мистер Стокдэйл, решив, что раз в деревне нельзя сыскать квартиру в доме безупречного методиста, дом вдовы Ньюбери, вероятно, лучшее, что здесь можно найти. - Она к себе не всякого пустит, - чиновников, да пасторов, да ихних приятелей миссис Ньюбери не особо жалует, - сказал мальчик с сомнением в голосе. - А, это уже неплохо. Я зайду к ней. Впрочем, нет, сначала сходи ты и справься, найдется ли для меня свободная комната. А я тем временем повидаюсь кое с кем по делу. Я пока остановился у возчика и буду ждать тебя там. Через четверть часа посланный вернулся и сообщил, что миссис Ньюбери согласна пустить к себе жильца, после чего мистер Стокдэйл направился к ее дому. Дом стоял в саду за живой изгородью и казался просторным и удобным. Навстречу мистеру Стокдэйлу вышла женщина преклонных лет; он договорился с ней, что переедет нынче же вечером; в деревне гостиницы не было, и ему хотелось поскорее устроиться на месте. Незер-Мойнтон являлся центром прихода, и отсюда мистеру Стокдэйлу предстояло надзирать за всеми небольшими часовнями, находившимися в окрестности. Он тотчас распорядился, чтобы вещи его перевезли к миссис Ньюбери, а вечером пошел и сам к дому, ставшему его временным жильем. Полагая, что он в доме уже не посторонний, мистер Стокдэйл решил, что можно войти, не постучавшись. Едва он ступил на порог, как услышал чьи-то удаляющиеся шаги, частые и быстрые, словно кинулись прочь, скребя о пол лапками, вспугнутые мыши. Он проследовал в комнату, выходящую окнами на фасад, - ее именовали гостиной, хотя ковер, устилая лишь места, по которым приходилось ступать, не мог скрыть каменного пола, и под мебелью оставались песчаные островки. Но в комнате все же было уютно. В камине пылал огонь, отсветы его дрожали на выпуклостях резных ножек стола, играли на медных шишках и ручках и ярко озаряли низ каминной полки. Сбоку к камину было придвинуто глубокое кресло, набитое конским волосом и утыканное множеством медных гвоздиков, на столе стояли чайные принадлежности, с чайника уже сняли покрышку, а колокольчик поместили именно там, куда сидящий за столом, желая позвонить, инстинктивно протянул бы руку. Не имея оснований быть недовольным этим первым беглым осмотром комнаты, мистер Стокдэйл присел к столу и ознаменовал свое водворение в доме тем, что позвонил в колокольчик. На звонок осторожно, бочком, вошла девчушка и налила ему чаю. Ее зовут Марта-Сарра, сказала она, и живет она вон там - она неопределенно кивнула куда-то в сторону деревни и проезжей дороги. Мистер Стокдэйл только что приступил к чаепитию, как раздался стук в дверь за его спиною, и в ответ на приглашение войти послышался шелест юбок. Это заставило его повернуть голову. Он увидел женщину, красивую, молодую и на редкость хорошо сложенную. У нее были темные волосы, прекрасный широкий умный лоб, живые глаза, взгляд которых согрел молодого пастора прежде, чем тот успел это осознать, и такие губки, что ими залюбовался бы всякий, неравнодушный к красоте. - Все ли вам подали к чаю, что требуется? - спросила она, делая шаг вперед. Лицо ее сияло оживлением, она придерживала рукой край двери и слегка ее покачивала. - Все, благодарю вас, - сказал мистер Стокдэйл, думая не столько о том, что он говорит, сколько о том, кем приходится интересная особа хозяйке дома. - Вы уверены, что все? - переспросила молодая женщина, очевидно поняв, что пастор не очень-то вдумывался в свои слова. Мистер Стокдэйл обвел взглядом все расставленное на столе и убедился, что ничего не забыто. - Да, мисс Ньюбери, все, - повторил он. - Миссис Ньюбери, - поправила она. - Лиззи Ньюбери. В девичестве меня звали Лиззи Симпкинс. - О, прошу прощения, миссис Ньюбери... Но прежде, чем он успел добавить хоть слово, она покинула комнату. _ Стокдэйл сидел, задумавшись, пока Марта-Сарра не пришла убирать со стола. - Скажи, милая, - спросил он, - чей это дом? - Это дом миссис Лиззи Ньюбери, сэр. - Значит, миссис Ньюбери это не та старая дама, с которой я уже виделся днем? - Нет, сэр. То была мать миссис Ньюбери. А вот теперь к вам приходила сама миссис Ньюбери, ей хотелось посмотреть, красивый вы или нет. Попозже, вечером, когда Стокдэйл собирался ужинать, миссис Ньюбери зашла снова. - Я решила сама к вам наведаться, мистер Стокдэйл, - сказала она. Понимая, что ему оказана честь, священник вежливо поднялся со стула. - Боюсь, что Марта не сумела толком объяснить. Что вам подать на ужин? Есть холодный кролик, есть окорок. Стокдэйл заверил ее, что этих яств ему вполне достаточно. Тут же собрали на стол, но едва Стокдэйл отрезал себе ломтик, как в дверь снова постучали. Священник уже научился распознавать быстрый, ритмический стук, предвещавший появление прелестной хозяйки, и первый свой глоток обреченный молодой человек прикрыл любезной улыбкой. - У нас есть еще и цыпленок, мистер Стокдэйл. Я чуть про него не забыла. Быть может, желаете? Я пришлю к вам Марту, она принесет. Стокдэйл уже в достаточной мере владел искусством галантности, подобающей молодому человеку его возраста, и сказал, что согласен отведать цыпленка лишь в том случае, если подаст его сама хозяйка. Но, произнеся это, он тут же покраснел, устыдившись своей развязности, едва ли приличествующей серьезному человеку в сане священника. Через три минуты цыпленок появился, но, к великому удивлению Стокдэйла, внесла цыпленка Марта. Стокдэйл испытал чувство разочарования, на что, впрочем, может быть и рассчитывали. Стокдэйл отужинал. Он никак не ожидал еще раз увидеть миссис Ньюбери в тот вечер, но она вновь постучала и вошла в гостиную. Благодарный взгляд Стокдэйла подтвердил ей, что она не прогадала оттого, что не пришла тогда, когда ее ждали. Однако не успела она произнести и слова, как молодой человек, у которого простуда к вечеру заметно разыгралась, принялся чихать с такой силой, что долго не мог остановиться. Миссис Ньюбери смотрела на него с живейшим участием. - Как вы простудились-то, мистер Стокдэйл! Стокдэйл ответил, что да, его порядком просквозило в дороге. - Я вот о чем думаю... - протянула она лукаво, заметив на столе малособлазнительный стакан с водой, которую воздержанный молодой священник приготовился выпить на ночь. - О чем же, миссис Ньюбери? - Я думаю, вам следует выпить что-нибудь такое, что мигом сгонит с вас простуду. Что-нибудь получше холодной воды. - Что ж делать, - сказал Стокдэйл, глянув на стакан. - Гостиницы здесь нет, а в деревне уж конечно ничего такого не достанешь. Надо довольствоваться тем, что есть. - Найдется кое-что и получше, - ответила она. - И не так далеко отсюда, хотя и не в самом доме. Право, мистер Стокдэйл, вам надо принять меры, а то вы совсем расхвораетесь. Да-да, мистер Стокдэйл, уж вы мне поверьте. - Видя, что он хочет что-то сказать, она предостерегающе подняла палец. - Нет, не спрашивайте. Подождите немного и сами увидите. Она ушла. А Стокдэйл в приятном расположении духа остался ее ждать. Она вскоре вернулась, но теперь на ней были капор и накидка. - Мне б не хотелось вас беспокоить, мистер Стокдэйл, но вам придется мне помочь. Матушка уже легла. Укутайтесь хорошенько и идите за мной, да не забудьте прихватить с собой чашку. Стокдэйл, человек молодой и одинокий, давно томясь желанием излить на кого-нибудь переполнявшую его душу благожелательность и даже нежность, с готовностью согласился и вышел вслед за миссис Ньюбери через кухонную дверь в сад. Они прошли в конец его, до каменной ограды. Ограда была низкая, и в ночной темноте Стокдэйл разглядел за ней несколько серых надгробных камней и очертания церковной крыши и колокольни. - Тут перелезть нетрудно, - сказала миссис Ньюбери. Она стала на примыкавшую к ограде скамью, потом на ограду и спрыгнула по другую ее сторону, где грунт, как обычно на кладбищах, был выше. Стокдэйл проделал то же самое и в полутьме шел за своей хозяйкой по неровному дерну, пока они не очутились перед колокольней. Они вошли туда, и миссис Ньюбери тихонько притворила за собой дверь. - Вы умеете хранить тайны? - услышал Стокдэйл мелодичный голос Лиззи. - Как в железном сундуке! - ответил он с жаром. Она достала из-под накидки зажженный фонарик, - до сих пор священник даже и не замечал, что он у нее есть. Теперь при свете фонарика стало видно, что они находятся возле лестницы, ведущей на хоры, а под лестницей свалена всякая рухлядь, главным образом поломанные церковные скамьи, куски стенной панели, а также старые доски из церковного пола. - Оттащите, пожалуйста, часть этих досок в сторону, - сказала Лиззи, подняв фонарик над головой, чтобы мистеру Стокдэйлу было лучше видно. - Или посветите мне, а я оттащу. - Я сам справлюсь, - сказал молодой человек и, выполнив то, что ему было велено, обнаружил, к своему удивлению, ряд небольших бочонков, стянутых деревянными обручами. Каждый бочонок в поперечнике был приблизительно такого размера, как ступица тяжелого фургонного колеса. Как только бочонки оказались на виду, Лиззи бросила на священника пытливый взгляд, как бы выжидая, что он на это скажет. - Вы знаете, что это такое? - спросила она, видя, что он молчит. - Бочонки, - простодушно ответил он. Он всю жизнь прожил вдали от побережья, был сыном почтенных родителей и рос, имея перед собой одну-единственную цель - стать священником. Вот почему зрелище бочонков не подсказало ему ничего другого, кроме того, что это обыкновенные бочонки. - Да, мистер Стокдэйл, вы не ошиблись, это бочонки, - подтвердила Лиззи тоже с видимым простодушием, однако в голосе ее как будто прозвучала ироническая нотка. Стокдэйл взглянул на миссис Ньюбери - в нем внезапно зародилось подозрение. - Уж не контрабандное ли в них вино? - спросил он. - Вот именно. В бочонках коньяк. Как-то в темную ночку они случайно заплыли к нам из Франции. В ту пору жители Незер-Мойнтона и его окрестностей только усмехались, если при них заходила речь о незаконности того вида торговли, которая в прочих местах именуется контрабандой, и маленькие эти бочонки были так же хорошо знакомы здесь каждому, как репа в его огороде. Поэтому младенческое неведение Стокдэйла и встревоженный его взгляд, когда он догадался о преступной тайне, сперва показались Лиззи смешными, но затем она подумала, что это весьма некстати и может повредить положительному впечатлению, какое ей хотелось произвести на молодого священника. - Да, кое-кто здесь занимается контрабандой, - сказала она мягким, извиняющимся тоном. - И дело передается от отца к сыну и от сына к внуку, и никто не видит в том ничего дурного. Ну, как, поможете вы мне выкатить бочонок из-под лестницы? - Зачем? - спросил священник. - Чтобы отлить из него немного и подлечить вашу простуду. Коньяк уж такой-то крепкий, любую простуду им выгонишь. Нет, мистер Стокдэйл, на этот счет не тревожьтесь, я имею право брать, сколько мне понадобится, владелец бочонков мне позволил. Мне надо бы всегда держать дома немного коньяка, тогда не пришлось бы сейчас возиться. Но сама я его не пью, поэтому и забываю отлить да принести домой. - Контрабандисты, вероятно, для того разрешают вам пользоваться вином, чтобы вы не донесли, где они его прячут? - Н-нет, не совсем так. Но я в любое время могу взять, сколько мне нужно. Так что вы не стесняйтесь. - Ну, раз у вас есть разрешение, я немного возьму, только чтоб угодить вам, - пробормотал священник, и, хотя ему была не очень по душе собственная его роль в этой затее, он выкатил один из бочонков на середину пола. - Как же достать вино? Наверное, нужно взять бурав, и... - Нет, - сказала его прелестная соучастница. Она подняла руку. Стокдэйл увидел, что Лиззи держит молоток и сапожное шило. - Буравить нельзя, а то в коньяк попадут опилки. Тот, кто купит, сразу догадается, что от бочонка отливали. А если проткнуть шилом, опилок не будет, а дырка потом сама затянется. Сдвиньте-ка обруч повыше. Стокдэйл взял молоток и сбил обруч кверху. - Теперь проткните шилом там, где бочонок был прикрыт обручем. - Так вино не потечет, - сказал он. - Еще как потечет! Зажмите бочонок между колен и руками давите на донца. А я подставлю чашку. Бочонок, очевидно, был сколочен из тонких досок, и как только Стокдэйл сжал его с концов, из отверстия брызнула струйка. Когда чашка наполнилась, Стокдэйл перестал нажимать на донца, и струйка остановилась. - Теперь дольем бочонок водой, - сказала Лиззи. - Не то, стоит его шевельнуть, он закудахчет, как стая кур, и все сразу смекнут, что он не полон. - Но ведь вы берете с разрешения? - Да, конечно, с разрешения контрабандистов, но покупатели-то не должны знать, что контрабандисты расщедрились для меня за их счет! - Понимаю, - сказал Стокдэйл неуверенно. - Но, право, я очень сомневаюсь, честно ли все это. Выполняя ее указания, Стокдэйл держал бочонок отверстием кверху и время от времени то сдавливал, то отпускал донца, а Лиззи набирала в рот из бутылки воды и, приложив свои хорошенькие губки к отверстию, выпускала ее в бочонок - вода всасывалась внутрь бочонка всякий раз, как Стокдэйл переставал сжимать донца. Когда бочонок вновь наполнился, Стокдэйл заткнул отверстие, насадил обруч на прежнее место и, откатив бочонок в угол, завалил его досками и прочим хламом. - А контрабандисты не опасаются, что вы можете их выдать? - спросил Стокдэйл, когда они с Лиззи, возвращаясь, проходили по кладбищу. - О нет, этого им бояться нечего. Я их никогда не подведу. - Они поставили вас в очень затруднительное положение, - продолжал Стокдэйл настойчиво. - Вы как честная женщина не можете не испытывать иногда нравственной потребности сообщить обо всем куда следует. Да, миссис Ньюбери, да, - это ваш прямой долг. - Никогда, признаться, не почитала это своим долгом, и, кроме того, мой первый муж... Она запнулась, смутившись. Простодушие и неискушенность в делах житейских не позволили Стокдэйлу сразу догадаться, почему вдруг умолкла его собеседница, но потом он все же сообразил, что Лиззи проговорилась и что, если у женщины ненароком срываются с языка слова "мой первый муж", значит, она уже частенько подумывает о втором. Из деликатности Стокдэйл молчал, давая Лиззи время оправиться от смущения. - Мой муж, - начала она снова, - знал обо всех этих делах, и мой отец тоже, и они не болтали, хранили тайну. Нет, право же, не могу я стать доносчицей. - Да, понимаю, все это очень сложно, - сказал Стокдэйл как человек, привыкший вникать в самую глубь моральных конфликтов. - Для вас это жестокое испытание, вам приходится разрываться между памятью своих близких и собственной совестью. Но я надеюсь, миссис Ньюбери, что вы сумеете найти выход из этого неприятного положения. - Пока еще не нашла, - пробормотала она. Они перелезли через ограду, миновали сад и вошли в дом; Лиззи принесла горячей воды и стакан и оставила Стокдэйла предаваться наедине размышлениям. Он глядел вслед ее удаляющейся фигуре и спрашивал себя, вполне ли правильно он поступил, он, почтенный человек, священник, духовный светоч - не очень еще, правда, яркий, не ярче свечки ценой в полпенни, но все же светоч! Тут он чихнул, и это решило дело; и, отхлебнув из стакана, он признал, что крепкий коньяк, если его разбавить на две трети водой, действительно отличное средство от простуды, особенно в холодное зимнее время. Минут двадцать он сидел в глубоком кресле, потягивая напиток и раздумывая, и мало-помалу все происшедшее приняло в его глазах более приятную окраску, и он уже стал мечтать о завтрашнем дне, когда снова увидит миссис Ньюбери. Тут он вдруг почувствовал, что этот срок - от вечера до утра - на самом деле такой короткий, кажется ему страшно долгим, и принялся беспокойно шагать по комнате. Внимание его привлек школьный "образчик", вставленный в застекленную рамку; в орнаменте из елочек и павлинов были заключены следующие трогательные стишки: Роза пахнет, пышно расцветая, - Вот мой труд, пока я живая. Роза пахнет, когда и увянет, - Вот мой труд, когда меня не станет. Страшись гнева божия. Чти короля. Лиззи Симпкинс, одиннадцати лет. "Это она старалась, - сказал он себе. - "Лиззи" - господи, до чего же милое имя!" Он все еще думал о том, что во всем перечне женских имен от первой до последней буквы алфавита не найти имени, более подходящего для его молодой хозяйки, как вдруг снова раздался стук в дверь. Стокдэйл оторопел, опять увидев перед собой Лиззи, чье лицо выражало сейчас такое равнодушие, что никто не заподозрил бы ее в желании еще лишний раз показать молодому человеку свои прелестные глазки и тем сызнова смутить его душевный покой. - Мистер Стокдэйл, не разжечь ли камин в вашей комнате, раз вы так простужены? Еще испытывая укоры совести за соучастие в подливании в коньяк воды, священник обрадовался возможности искупить свою вину ценой самоотречения. - Нет, благодарю вас, - сказал он твердо. - Не надо. Я не приучен к подобной роскоши. Это значило бы слишком себя баловать. - В таком случае не буду настаивать, - сказала Лиззи и, к его огорчению, тут же скрылась. Уж не обиделась ли она, с тревогой подумал мистер Стокдэйл. Пожалуй, напрасно он не согласился, чтобы у него протопили камин, пусть даже непривычная жара помешала бы ему уснуть, пусть даже его программа умерщвления плоти была бы на несколько дней нарушена! Он попытался утешить себя мыслью, которая и в самом деле могла послужить утешением для сердца, уже затронутого любовью, - что он находится под одной кровлей с Лиззи, что он, в сущности, ее гость (если прозаический термин "жилец" перевести на язык поэтический) и что на следующий же день ему, без сомнения, удастся снова повидать ее. Следующий день наступил. Стокдэйл поднялся рано, простуду его как рукой сняло. Никогда еще не ждал он завтрака с таким нетерпением, и ровно в восемь часов, совершив предварительно небольшую прогулку для ознакомления с окрестностями, вернулся в свое новое обиталище. За завтраком ему прислуживала Марта-Сарра, но никто другой не появился и не осведомился, как накануне вечером, нет ли у него еще каких пожеланий. Стокдэйл был разочарован и ушел по своим делам, надеясь увидеть Лиззи за обедом. Настал час обеда. Стокдэйл сел за стол, исправно съел все, что было подано, и просидел за столом еще битый час, хотя и знал, что в это самое время двое новых учителей уже дожидаются его возле часовни. Ждать Лиззи дальше было бесполезно, и он медленно зашагал по улочке, ведущей к часовне, подбадривая себя мыслью, что, так или иначе, вечером он Лиззи повидает, и, может быть, ему опять предстоит увлекательное занятие: протыкать шилом бочонки на колокольне. Он решил подвести под него более добродетельную основу и твердо настоять на том, чтобы воду в коньяк не доливали, пусть даже потом бочонок закудахчет, как все куры на свете вместе взятые. Но история с бочонками все же тревожила его совесть. И Стокдэйл совсем приуныл, когда заметил, что мысли его поглощены этой темой гораздо больше, чем серьезными обязанностями пастыря. Однако к концу дня покаянное настроение мистера Стокдэйла улетучилось. Наступил вечер, а с ним время чая и ужина. Но ни Лиззи, ни сладких искушений. Стокдэйл не мог больше выдержать мук ожидания и решил расспросить забавную маленькую служанку. - Где же сегодня миссис Ньюбери? - спросил он МартуСарру, предусмотрительно вручив ей пенни. - Занята делами, - сказала Марта-Сарра. - Не случилось ли с ней чего? Он вручил Марте-Сарре вторую монетку, дав ей при этом возможность заметить, что у него имеются в запасе и другие. - Да нет, какое там! - воскликнула Марта-Сарра доверчиво, захлебнувшись от избытка чувств. - С ней никогда ничего не случается. Просто лежит в постели и спит. Это с ней бывает. Стокдэйл, как человек благовоспитанный, прекратил дальнейшие расспросы, решив, что, вероятно, у Лиззи, что бы там ни говорила служанка, легкое недомогание или просто разболелась голова, и он, огорченный, отправился спать, за весь день не повидав даже старой миссис Симпкинс. "Вот ведь как бывает, - подумал он, - вчера я был так уверен, что сегодня увижу Лиззи. А судьба решила иначе". На следующий день ему больше повезло: на свое счастье или на беду, он встретил Лиззи утром внизу у лестницы; да и днем она заходила к нему дважды - один раз затем, чтобы, как и в первый вечер, заботливо спросить, не нужно ли ему чего, а в другой раз, чтобы поставить на стол букетик зимних фиалок, пообещав при этом, что заменит их свежими, как только эти увянут. И оба раза она улыбалась, и улыбка эта говорила, что Лиззи хорошо понимает, какое впечатление произвела на молодого священника. Впрочем, надо признать, все это она проделывала скорее для забавы, чем с коварным умыслом, побуждаемая больше женской гордостью, чем тщеславием. Что касается Стокдэйла, то он ясно видел теперь, сколь мало способен он бороться с искушением, и пожалел, что методистам отказано в ангелах-хранителях. Час или два он еще крепился, наложив запрет на свои уста и взоры, потом понял, что сопротивляться долее не в силах, и покорился неизбежному. - Через месяц приедет постоянный священник, - говорил он себе, сидя перед камином. - Я отсюда уеду, и она перестанет тревожить мои мысли. А с другой стороны, не век же мне жить в одиночестве? Минуют два года испытательного срока, я получу постоянное место и дом с обстановкой, с полированной парадной дверью и бронзовым дверным молоточком. И как только последнюю тарелку поставят в буфет, я пойду к Лиззи и спрошу ее напрямик! В таких приятно волнующих переживаниях прошли две недели, и события развивались приблизительно так, как это спокон века бывает в подобных случаях. То он видел предмет своих мечтаний по нескольку раз на дню, то целый день не видел ее вовсе; то встречал, когда меньше всего на это надеялся, то не находил там, где она непременно должна была быть, судя по ее знакам и намекам, столь явным, как если бы она прямо назначила ему свидание. Это легкое кокетство даже нельзя было осуждать, оно возникало как-то само собой оттого, что они жили под одной кровлей, и Стокдэйл старался относиться к нему философски. Лиззи была у себя, она всегда могла, подразнив Стокдэйла или обманув его ожидания, тут же задобрить его всякими мелкими знаками внимания, которые имела право ему оказывать в качестве хозяйки. Если он, просидев полдня дома только затем, чтобы повидать ее, уходил наконец раздосадованный и часами скитался по самым мрачным и сырым местам, Лиззи все улаживала вечером, стоило ей сказать: - Мистер Стокдэйл, мне пришло в голову, не дует ли по ночам в окно вашей спальни, и когда вы днем уходили, я повесила занавеску поплотнее. Или же: - Я заметила нынче утром, что вы опять два раза чихнули. Значит, простуда вас еще не оставила, да, да - я все время об этом думаю, просто из головы не выходит. Давайте я приготовлю вам горячее питье из молока с коньяком. Иногда, возвратясь домой, он видел, что в гостиной все переставлено: где был стол, стоят стулья, а на столе - букет из тех цветов и листьев, какие можно достать зимой, - все для того, чтобы как-то приукрасить, обновить комнату. А бывало, что он заставал Лиззи стоящей на стуле возле дома: она старалась прикрепить к стене плеть поздней розы, сорванной зимним ветром. И тогда, разумеется, Стокдэйл шел ей помогать, и руки их соприкасались, когда приходилось передавать друг другу бечевку и гвозди. Так после разногласий снова восстанавливался мир. Лиззи в таких случаях умильно и кротко говорила, что вот, мол, опять пришлось его побеспокоить, а он отвечал, что готов, если она потребует, сделать во сто крат больше. II  КАК ОН ЗАМЕТИЛ ДВУХ ПОСТОРОННИХ МУЖЧИН Так мало-помалу дело подвигалось вперед, когда однажды пасмурным вечером Стокдэйл не без удивления услышал из своей комнаты, что Лиззи вполголоса сердито спорит с кем-то возле дома. Уже почти совсем стемнело, но ставен еще не закрывали и не зажигали свечей. Стокдэйла разобрало любопытство, и он потянулся к окну поглядеть. Он увидел, что у входа стоит молодой мужчина в одежде какого-то белесоватого цвета. Рассудив, Стокдэйл пришел к выводу, что это, по всей вероятности, живущий по соседству мельник, рослый и довольно красивый парень. Мельник говорил то еле слышно, то возвышал голос - иногда с твердостью, а иногда как бы уговаривая и упрашивая. Но слов Стокдэйлу разобрать не удалось. Беседа еще продолжалась, как вдруг нечто другое привлекло внимание священника. Напротив дома росла куща лавровых деревьев, там всегда царила густая тень. Внезапно ветка на одном из лавров дрогнула - это ясно было видно на более светлом фоне неба, а затем из листвы высунулась голова человека. По-видимому, еще кто-то интересовался беседой, происходившей возле двери, и прятался за деревьями, чтобы подглядеть и подслушать. Будь Стокдэйл для Лиззи чем-то побольше влюбленного вздыхателя, он, наверное, вышел бы из дому и расследовал, что все это означает. Но, находясь пока лишь на положении доброго знакомого, не обладающего никакими правами, Стокдэйл ограничился тем, что стал так, чтобы на него падал свет от камина. Стокдэйла заметили. Тот, кто подслушивал за деревьями, мгновенно исчез, а Лиззи и мельник понизили голоса. Все это до такой степени смутило покой молодого священника, что, едва дождавшись ухода мельника, он обратился к Лиззи. - Миссис Ньюбери, - сказал он, - известно ли вам, что вас выслеживали и подслушивали? - Когда? - Когда вы разговаривали с мельником. Какой-то человек прятался за лавровым деревом и прямо-таки пожирал вас глазами. Видя, что Лиззи сразу как-то обеспокоилась - сильнее, чем, казалось бы, стоило из-за такого пустячного случая, - Стокдэйл добавил: - Быть может, вы беседовали на какую-нибудь деликатную тему, и вам неприятно, что вас могли слышать? - Мы говорили о делах. - Лиззи, будьте со мной откровенны! Если разговор был чисто деловой, кому понадобилось вас подслушивать? Лиззи с любопытством посмотрела на него. - О чем же мы, по-вашему, разговаривали? - Ну... на ту единственную тему между молодой женщиной и молодым человеком, которая может вызвать у любопытных желание подслушать. - А, вот что! - сказала она и улыбнулась, хотя и была озабочена. - Видите ли, Оулет - мой двоюродный брат, и он, правда, иной раз заговаривает со мной насчет того, чтобы нам пожениться, это верно. Но сегодня разговор шел совсем о другом. А лучше бы мы говорили о свадьбе. Это мне было бы много приятнее. - Ах, миссис Ньюбери! - Ну да! Не потому, что я стала бы подпевать ему в тон, нет, - у меня есть другие причины желать, чтобы Оулет приходил поговорить о свадьбе, а не о чем другом. И я рада, мистер Стокдэйл, что вы передали мне, что нас кто-то подслушивал. Вы предупредили вовремя. Мне надо сейчас же пойти повидать Оулета. - Но подождите, я не договорил, - удержал ее Стокдэйл. - Я сейчас все выскажу и больше докучать вам не стану. Лиззи, прошу вас, скажите же наконец - да или нет? Он протянул руку, и Лиззи положила в нее свою, но промолчала. - Значит ли это, что вы согласны? - спросил он немного погодя. - Я могу считать вас своим другом сердца, если желаете. - Почему же вы не скажете сразу, что будете ждать меня, пока я получу приход и смогу жениться на вас? - Потому что я сейчас... сейчас я думаю кое о чем другом, - сказала она смущенно. - На меня свалилось лее сразу, и так неожиданно; я должна решать дела по очереди. - Но, дорогая Лиззи, хоть одно мне пообещайте - что больше не позволите мельнику ни о чем говорить с вами, кроме как о делах. Вы никогда его не обнадеживали? Лиззи уклонилась от прямого ответа. - Видите ли, - сказала она. - Оулет, ну и все прочие, кто с ним... с давних пор оставляют товар у меня, я им в том никогда не отказывала; вот он и осмелел... - Товар? Какой товар? - Бочонки. У нас их так называют. - Но почему вы не откажете ему раз и навсегда, дорогая Лиззи? - Да право же, не могу. - Вы слишком робки. Это непорядочно с его стороны - впутывать вас в свои противозаконные дела и подвергать риску ваше доброе имя. Обещайте, Лиззи, что в следующий раз, когда он опять обратится к вам с просьбой оставить на хранение бочонки, вы позволите мне выбросить их все на улицу! Она покачала головой. - Я никогда не решусь так обидеть соседей, - сказала она. - И не стану делать ничего такого, чтобы Оулета, чего доброго, сцапали акцизники. Стокдэйл вздохнул и сказал, что подобное великодушие - большая ошибка с ее стороны, ведь ей приходится содействовать людям, которые обманывают короля, не платя ему налогов. - Во всяком случае, Лиззи, вы даете мне право держать его на должном расстоянии и заявить ему прямо, что вы предназначены не для него? - Нет, мистер Стокдэйл, прошу вас ничего ему не говорить до поры до времени. Я не хочу портить добрые отношения с соседями. В деле этом замешан не один Оулет. - Очень жаль, - сказал Стокдэйл раздраженно. - Даю вам честное слово, что не буду поощрять его ухаживаний, - сказала Лиззи. - Всякий благоразумный человек должен довольствоваться таким обещанием. - И я им довольствуюсь, милая Лиззи, - сказал Стокдэйл, и лицо его прояснилось. III  ТАИНСТВЕННОЕ ПАЛЬТО Священник стал теперь все чаще обращать внимание на одну странность в жизни своей прекрасной хозяйки - странность, которую он и раньше замечал, но над которой не задумывался: миссис Ньюбери вставала в самое разное время дня. Неделю-другую она просыпалась довольно рано и около половины восьмого спускалась вниз. Потом вдруг три-четыре дня подряд не показывалась внизу до двенадцати часов, а два раза - как он точно знал - не выходила из своей комнаты даже до половины четвертого. Во второй раз он это заметил потому, что как раз в тот день ему особенно хотелось поскорее ее увидеть и побеседовать относительно своих планов на будущее. Как и в предыдущие разы, он решил, что у нее, наверно, простуда, головная боль или другое легкое недомогание, если только она не прячется нарочно в своей комнате, желая избежать встречи и разговора с ним; но это казалось ему маловероятным. Однако первое его предположение не подтвердилось, так как несколько дней спустя, когда разговор случайно зашел о болезнях, миссис Ньюбери наивно призналась, что не помнит, чтобы за весь год у нее хоть раз болела голова или к ней привязалась бы какая другая хворь. - Рад слышать это, - сказал он. - А я предполагал обратное. - Почему же? Разве у меня такой болезненный вид? - спросила она, повернувшись к нему лицом, чтобы мистер Стокдэйл сразу понял, до какой степени нелепо подобное предположение. - Нет, отнюдь нет. Я так подумал только потому, что вы иногда проводите полдня в постели. - А-а... Ну, это пустяки, - пробормотала она, и лицо ее приняло выражение, которое, пожалуй, можно было бы назвать холодным и которое для Стокдэйла было менее всего приятно. - Просто я люблю поспать, мистер Стокдэйл. - Да неужели? - Да-да. Если я не выхожу из спальни до половины четвертого, значит, я лежу и сплю, только и всего. - Это ужасно, - сказал Стокдэйл. Он мысленно представил себе, как такой беспорядочный образ жизни отразится на ведении хозяйства в доме священника, если эта неприятная привычка укоренится. - Но такой сон нападает на меня, только если я ночью не спала, - добавила Лиззи, угадав, какое направление приняли и как далеко залетели его мысли. - Иной раз мне удается заснуть только к пяти-шести часам утра. - Тогда дело другое, - сказал он. - Но бессонница, доходящая до такой степени, это же болезнь. Вы не обращались к врачу? - Да нет, это совсем не нужно. И никакая это не болезнь, а просто так со мной бывает. И миссис Ньюбери вышла, не добавив ни слова. Стокдэйлу пришлось бы еще долго ждать, пока выяснилась бы истинная причина бессонницы, не засидись он однажды допоздна за составлением проповеди, что он привык делать по ночам, когда в доме все уже спали, и что всегда отнимало у него порядочно времени. Был уже час ночи, когда он наконец лег в постель. Он еще не успел заснуть, как вдруг кто-то постучал у входа, сперва тихонько, потом громче. Никто не отозвался, и в дверь снова постучали. Так как в доме по-прежнему было тихо, Стокдэйл встал с кровати, подошел к окну, приходившемуся над входной дверью, и, открыв его, спросил, кто стучит. Молодой женский голос сказал, что это Сусанна Уоллис: она пришла попросить у миссис Ньюбери немножко горчицы - надо поставить горчичники отцу, у него что-то грудь заложило. Послать было некого, даже колокольчика в комнате не имелось - приходилось действовать самому. - Я схожу позову миссис Ньюбери, - сказал он. Кое-как одевшись, он вышел на площадку и постучал в спальню Лиззи. Лиззи не отозвалась. Памятуя о ее странностях в отношении сна, он постучал сильнее, и вдруг дверь под его рукою сама собой приоткрылась: видно, она была не заперта, а только притворена. Теперь уж его и без стука должны были услышать, и Стокдэйл решительно произнес: - Миссис Ньюбери! Вас спрашивают! В спальне Лиззи царило безмолвие - ни шелеста платья, ни звука дыханья. - Миссис Ньюбери! - совсем уже громко крикнул он в щелку, но и на этот раз ответа не последовало. Тут он услышал легкий шум в комнате, где спала мать Лиззи; очевидно, его зычный голос, бессильный нарушить сон Лиззи, разбудил ее мать, и та поспешно одевалась. Стокдэйл осторожно прикрыл дверь в спальню молодой женщины и подошел к комнате миссис Симпкинс. Не успел он постучаться, как миссис Симпкинс сама открыла дверь и встретила его на пороге. Она была совершенно одета и держала в руке свечу. - Кто там пришел? - с тревогой спросила она. Стокдэйл передал просьбу соседки, добавив озабоченно: - Я не мог разбудить миссис Ньюбери. - Ничего, - сказала миссис Симпкинс, - я и сама могу дать Сусанне все, что ей нужно. Она начала спускаться по лестнице. Стокдэйл пошел было к себе, но на полпути остановился. - Надеюсь, с миссис Ньюбери все благополучно? - нерешительно сказал он. - Я никак не мог ее добудиться. - Да нет, с ней все в порядке, - поспешно заверила его миссис Симпкинс. Но тревога священника не унималась. - А может, вы бы все-таки к ней зашли? У меня на душе будет спокойнее. Миссис Симпкинс вернулась, зашла в комнату дочери и тут же вышла. - Все в порядке, ничего с ней не случилось, - сказала она и пошла вниз выполнять просьбу соседки, которая, видя в доме свет, все это время стояла у входа и терпеливо ждала. Стокдэйл возвратился к себе и снова лег в постель. Он слышал, как мать Лиззи открыла входную дверь и впустила соседку, слышал, как они переговаривались вполголоса, направляясь к шкафу, где хранились лекарства. Соседка ушла, миссис Симпкинс заперла за ней, поднялась наверх, и в доме опять все стихло. Но священнику не спалось. Он не мог отделаться от странных подозрений, тем более мучивших его, что в случае, если б они оправдались, он столкнулся бы с явлением, совершенно для него непонятным. Можно ли поверить, что Лиззи была в комнате и не проснулась от его оглушительного стука? Но он же сам слышал, как вечером, в обычное время, она поднялась по лестнице, вошла к себе и затворила дверь. Все говорило за то, что Лиззи негде больше быть, как в собственной спальне, и Стокдэйл вынужден был довольствоваться малоправдоподобной версией "крепкого сна", хотя он не различил ни дыхания, ни малейшего шороха в комнате, после того как он звал Лиззи и колотил в дверь так, что и мертвый бы проснулся. Так и не придз ни к какому выводу, он уснул и проспал до утра. Утром, до того как он вышел встретить солнечный восход, что любил делать в ясную погоду, Лиззи внизу еще не появлялась - но так бывало и раньше, и Стокдэйл не придал этому значения. Когда он потом сел завтракать, Лиззи уже была на кухне, - повидать ее, правда, не удалось, так как доступ на кухню был для него под запретом, но ему было слышно, как она разговаривает там, наказывает что-то служанке, хлопочет возле горшков и ведер - все, как обычно, и он решил, что не стоит тратить время на пустые догадки. Однако все эти странности порядком беспокоили молодого священника, и проповеди его, теперь часто носившие характер импровизаций, оттого не выигрывали. Он уже не раз, говоря с кафедры, путал коринфян с римлянами, а также, случалось, предлагал своей пастве для пения те гимны, которые до сих пор всегда пропускал, ибо прихожане не могли приспособить голоса к чересчур уж непривычным для них размерам и темпам. Стокдэйл твердо решил, что, как только срок его пребывания в Незер-Мойнтоне подойдет к концу, он станет действовать напрямик и сделает Лиззи предложение по всей форме, пусть даже ему после придется раскаиваться. С такими планами на будущее он к вечеру того дня, накануне которого произошла эта загадочная история со сном, предложил Лиззи пойти погулять, выбрав время перед наступлением темноты, чтобы им можно было вернуться домой незамеченными. Она согласилась, и, пробравшись по перелазу сквозь живую изгородь, они пошли уединенной тропинкой, окаймленной кустами, что для данного случая было как нельзя более кстати. Но хотя оба старались, оживленной беседы у них не вышло. Лиззи была бледнее обычного и время от времени отворачивала лицо в сторону. - Лиззи! - с упреком сказал Стокдэйл, когда они прошли уже порядочное расстояние, не проронив ни слова. - Что? - спросила она. - Лиззи, вы зевнули - вам скучно со мной! Так он сказал - но про себя подумал, что зевок Лиззи вызван, быть может, не столько скукой и равнодушием к нему, сколько усталостью после предыдущей ночи. Лиззи извинилась и сказала, что, правда, очень устала; тут-то бы Стокдэйлу и спросить о том, что его интересовало, - но скромность помешала ему, и он с беспокойством в душе отложил расспросы. Пришел февраль, а с ним вместе постоянное чередование распутицы и заморозков, дождя и слякоти, восточного ветра и ветра северо-западного. Борозды на распаханных полях превратились в сплошные лужи, - вода натекла туда с более высоких мест и еще не успела впитаться в землю. Птицы ожили, и каждый вечер перед заходом солнца прилетал дрозд, пока еще один, без подруги, и, сидя на большом вязе подле самого дома миссис Ньюбери, распевал бодрую песню. Улеглись колючие ветры, размякла сухая, промерзшая земля, и на смену пришла липкая грязь и сырость, более докучная, чем холода; но она предвещала близость весны, и докука эта была терпима. За это время Стокдэйл по крайней мере раз пять или шесть делал попытки заговорить с Лиззи и выяснить наконец их отношения, но всякий раз его удерживала мысль о странной привычке Лиззи спать в самое неурочное время и об очевидном и танственном ее исчезновении из дома в ту ночь, когда приходила соседка. Они по-прежнему оставались в положении плохо договорившихся между собой влюбленных, - каждый едва ли даже признавал за другим право называться его или ее избранником. Стокдэйл говорил себе, что его колебания вызваны лишь тем, что приезд постоянного священника все откладывается, а следовательно, оттягивается и срок его собственного отъезда, и потому нет нужды ускорять события и заводить с Лиззи разговоры о будущем; но возможно, что в нем вновь заговорило благоразумие, убеждая в необходимости прежде получше узнать Лиззи, а уж потом заключать с ней союз на всю жизнь. Лиззи, со своей стороны, казалось, была не прочь продолжить и развить тему, на которую молодой священник заговаривал с ней прежде, но при этом держалась до такой степени независимо, что это не дало бы потухнуть страсти и более переменчивого человека. Вечером первого марта, зайдя к себе в спальню, когда уже смеркалось, Стокдэйл увидел, что на стуле у него лежат пальто, шляпа и брюки. Он не помнил, чтобы оставлял их здесь, подошел поближе, чтобы лучше разглядеть, насколько это было возможно в полутьме, и убедился, что вещи чужие. С минуту он стоял, недоумевая, как могли они здесь очутиться. Кроме него, мужчин в доме не было, и, однако, лежащая в его спальне мужская одежда была не его, если только он не ошибся. Нет, он не ошибся. Он позвал Марту-Сарру. - Как это попало ко мне? - спросил он, сбросив эти нежелательные предметы на пол. Марта объяснила, что ей дала их миссис Ньюбери, чтобы почистить, а она потом принесла их сюда, полагая, что все это принадлежит Стокдэйлу, так как других мужчин в доме нет. - Да, разумеется, - сказал Стокдэйл. - А теперь забери их и отнеси своей хозяйке; скажи ей, что я нашел их у себя в комнате, но ко мне они не имеют никакого отношения. Дверь его комнаты была открыта, и потому он услышал последовавший затем внизу разговор. - Как это глупо получилось! - смущенно сказала миссис Ньюбери. - Послушай, Марта-Сарра, я же не просила тебя относить вещи к мистеру Стокдэйлу! - Да я подумала, чьи же они еще, коли не его, они ведь были все в грязи, - ответила Марта смиренным тоном. - Тебе следовало повесить их для просушки и так оставить, - сказала молодая хозяйка сердито, перекинула пальто и все прочее на руку и, быстро пройдя мимо комнаты Стокдэйла, с силой швырнула их в шкаф, стоявший в конце площадки. На том все кончилось, и в доме снова водворилась тишина. Не было бы ничего удивительного в том, что в доме у вдовы обнаружились предметы мужской одежды, будь они в чистом виде, или измяты, или поедены молью, или слежавшиеся от долгого пребывания в сундуке, но то, что все они были забрызганы свежей грязью, крайне взволновало Стокдэйла. Молодой человек был в том состоянии трепетной влюбленности, когда и ничтожный пустяк вызывает волнение, и немудрено, что такая уже более серьезная причина вывела его из равновесия. Правда, в тот день ничего больше не произошло, но Стокдэйл насторожился, начал строить всяческие предположения и никак не мог забыть об этом случае. Как-то утром, глянув в окно, он увидел, что миссис Ньюбери собственноручно отчищает низ длинного темного пальто, в котором он как будто узнал то самое, что красовалось тогда у него на стуле. На спине пальто было до самого пояса густо забрызгано грязью, притом грязью местного происхождения, судя по ее цвету; на ярком утреннем солнце пятна были отчетливо видны. За день или два перед тем шел дождь, и сам собой напрашивался вывод, что надевавший это пальто недавно ходил в нем по окрестным полям и дорогам. Стокдэйл открыл окно, выглянул, и миссис Ньюбери повернула голову. Лицо ее медленно залилось краской - никогда еще Лиззи не казалась молодому священнику столь привлекательной и одновременно столь непостижимой. Он ласково помахал ей рукой, сказал - "с добрым утром"; она смущенно ответила и тотчас же свернула недочищенное пальто. Стокдэйл закрыл окно. Быть может, для всех ее поступков имелось самое простое объяснение, но он был не в силах додуматься, какое именно. И ему хотелось, чтобы Лиззи положила конец его домыслам, открыто сказав всю правду. Но хотя в тот раз Лиззи ничего ему не объяснила, при следующей встрече она сама подняла о том разговор. Она болтала о чем-то постороннем и заметила вскользь, что это случилось как раз тогда, когда она чистила старую одежду, принадлежавшую ее покойному мужу. - Вы держите ее в порядке из уважения к его памяти? - осторожно спросил Стокдэйл. - Да, проветриваю и чищу время от времени, - сказала Лиззи с видом самой очаровательной невинности. - Разве мертвецы выходят из могил и бродят по грязи? - сказал священник глухо; он чувствовал, как у него проступает холодный пот от такой беззастенчивой лжи. - Что вы сказали? - переспросила Лиззи. - Ничего-ничего, - сказал он грустно. - Так, несколько слов, фраза, которая пригодится для моей проповеди к следующему воскресенью. Лиззи, очевидно, не подозревала, что он разглядел предательские брызги грязи на подоле пальто, и вообразила, что он поверил, будто оно только что извлечено из сундука или комода. Дело оборачивалось совсем уже нехорошо. Стокдэйл был так подавлен, что даже не стал оспаривать ее объяснений, не пригрозил, что отправится миссионером к погрязшим в язычестве дикарям, ни в чем не упрекнул ее. Он просто ушел к себе, как только Лиззи кончила говорить. Он продолжал жить в состоянии растерянности и постепенно становился все более печальным и замкнутым. IV  В НОВОЛУНЬЕ В следующий четверг погода выдалась переменчивая, сырая и хмурая, и ночь сулила принести с собой дождь и ветер. Стокдэйл с утра отправился в Нолей присутствовать на поминальной службе и по возвращении домой встретился подле лестницы с Лиззи. То ли потому, что в тот день его не покидало хорошее настроение, то ли от связанного с поездкой долгого пребывания на свежем воздухе, а может быть, и от природной склонности не помнить обид, но он вновь поддался обаянию своей прелестной хозяйки, так что забыл про случай с пальто, и, в общем, очень приятно провел вечер, не столько в непосредственном обществе Лиззи, сколько все время слыша ее голос из соседней комнаты, где она разговаривала с матерью, пока та не ушла спать. Вскоре за тем отправилась к себе и миссис Ньюбери; тогда и Стокдэйл собрался подняться наверх. Прежде чем уйти, он постоял у камина и, глядя на тлеющие угли, долго думал о том и о сем, пока не заметил, что его свеча догорает - огонек ее вдруг заметался и погас. Зная, что в спальне у него есть другая свеча, спички и коробка с кремнем и всем прочим необходимым, Стокдэйл впотьмах ощупью взобрался по лестнице. Войдя в спальню, он принялся шарить по всем углам в поисках коробки, но долго не мог ее найти. Разыскав ее наконец, Стокдэйл высек искру, и уже поджигал серу на спичке, когда ему почудился слабый шорох на площадке. Стокдэйл раздул тлеющий трут посильнее, спичка вспыхнула, и в свете голубоватого пламени он, к изумлению своему, увидел через дверь, все это время остававшуюся открытой, мужскую фигуру, тут же юркнувшую вниз по лестнице с явным намерением проскользнуть незаметно. На таинственной фигуре было то самое пальто, которое чистила тогда Лиззи, и что-то в силуэте и походке подсказало Стокдэйлу, что это не кто иной, как она сама. Но полной уверенности у него не было и, донельзя взволнованный, он решил раскрыть тайну, действуя по-своему. Так и не зажигая свечи, он погасил спичку, вышел на площадку и на цыпочках приблизился к спальне Лиззи. Тусклый бледный квадрат света там, где находилось окно, убедил Стокдэйла, что дверь открыта и хозяйки в комнате нет. Он повернулся к лестнице и ударил кулаком о перила. - Это была она! Она - в пальто и шляпе покойного мужа! У Стокдэйла немного полегчало на душе, когда он понял, что по крайней мере никакого третьего лица здесь не было, но удивление его оттого не уменьшилось. Крадучись, он спустился по лестнице, затем тихонько надел сапоги, пальто и шляпу и попробовал открыть входную дверь. Она, как обычно, оказалась на запоре. Тогда он пошел к черному ходу, обнаружил, что там дверь не заперта, и вышел в сад. Ночь была теплая и безлунная; недавно шел дождь, но теперь прекратился. С деревьев и кустов свергались брызги всякий раз, как налетевший ветер раскачивал ветви. Сквозь шум ветра и падающих капель Стокдэйл различил еле слышные шаги на дороге за садом и угадал по походке, что это Лиззи. Он пошел на звук шагов, и так как ветер дул с той стороны, куда двигалась Лиззи, Стокдэйл мог подойти совсем близко и следовать за молодой женщиной, не рискуя быть услышанным. Так шли они по улице, или, вернее, проулку, ибо не столько здесь было домов, сколько тянувшихся по обеим сторонам живых изгородей, как вдруг кто-то вышел из Дверей небольшого дома. Лиззи остановилась; священник сошел на траву и тоже остановился. - Миссис Ньюбери, это вы? - спросил неизвестный, и Стокдэйл по голосу узнал в нем одного из своих самых ревностных прихожан. - Да, это я, - отозвалась Лиззи. - Я готов. Вот уже с четверть часа вас поджидаю. - Ах, Джон, дурные вести, - сказала она. - Нынче ночью нам грозит опасность. - Неужто? Так сердце мое и чуяло. - Да, - сказала она торопливо. - Нужно сейчас же пойти туда, где ждут остальные, и сказать, что они понадобятся только завтра в это же время. А я пойду дам сигнал люгеру. - Ладно, - сказал Джон и скрылся за первым поворотом. Она шла быстро, все ускоряя шаг, пока не оказалась у проезжей дороги; пересекла ее и направилась дальше по проселку к Рингсворту. Не колеблясь ни секунды, она поднялась на пригорок, миновала одиноко стоящую деревушку Холворт и спустилась в долину по другую сторону горки. В своих прогулках Стокдэйл никогда не заходил так далеко, но знал, что если Лиззи будет идти все прямо, то очутится на берегу моря, за две-три мили от Незер-Мойнтона; и так как было уже четверть двенадцатого, когда Лиззи вышла из дома, она, очевидно, рассчитывала добраться до берега к полуночи. Вскоре она опять поднялась на небольшой пригорок, а Стокдэйл проворно обошел его слева; в уши ему ворвался глухой однообразный рокот. Пригорок был шагах в пятидесяти от края прибрежных утесов, и днем отсюда, должно быть, открывался вид на весь залив. Было довольно светло, и на фоне неба сразу обозначилась темная фигура Лиззи, когда, добравшись до вершины, она остановилась на мгновение, и затем села на землю. Стокдэйл сейчас больше всего боялся спугнуть ее, но ему все же хотелось быть к ней поближе, и, опустившись на четвереньки, он прополз немного вверх по склону и притаился. Дул пронизывающий ветер, и лежать скорчившись на мокрой земле было не особенно приятно. Но раньше чем Стокдэйл надумал переменить положение, сзади вдруг послышались голоса. Священник не разбирался в том, что происходит, но, боясь, что Лиззи грозит опасность, хотел было уже бежать к ней и предупредить, что ее могут увидеть, однако она успела отползти в сторону и спряталась за небольшим кустом, который ухитрился как-то укорениться на этом открытом для всех ветров пригорке; фигура Лиззи как бы слилась в одно с темным силуэтом чахлого, низкорослого куста. Очевидно, Лиззи, как и Стокдэйл, услышала приближение людей. Но те прошли мимо, разговаривая громко, ничуть не остерегаясь, - голоса их перекрывали непрерывный гул плещущих волн. По всему было видно, что пришедшие не затевают ничего противозаконного и страшиться им нечего, как оно в действительности и оказалось. До Стокдэйла долетели обрывки разговора, заставившие его забыть про холод и сырость. - А какое судно? - Люгер, тонн в пятьдесят. - Должно быть, из Шербура? - Да, надо полагать. - Но ведь хозяин-то ему не один Оулет? - Нет. Он только пайщик в деле. Тут, кажется, еще двое участвуют: один - здешний фермер, а другой - тоже что-то в этом роде, но имен их я не знаю. Голоса затихли в отдалении, и по мере того как люди отходили дальше к утесам, головы и плечи их казались все меньше и затем вовсе скрылись из виду. - Этот безбожник Оулет уговорил мою милую Лиззи войти с ним в долю! - простонал священник. В эти минуты, когда и сама Лиззи и ее доброе имя подвергались опасности, любовь прямодушного молодого человека ожила с новой силой. - Так вот почему она здесь! Боже - это ее погубит! Терзаемый тревогой, он вдруг увидел, что в том месте, где пряталась Лиззи, взметнулся огненный язык, становясь все ярче. Несколько секунд спустя, прежде чем огонек успел разрастись в настоящее пламя, Стокдэйл услышал, как Лиззи пронеслась мимо него, словно камень, пущенный из пращи, и побежала по направлению к дому. Пламя разгоралось все сильнее, и ввысь и вширь, и стало видно, что именно горит. Лиззи подожгла ветку дрока и сунула ее в куст, под которым скрывалась; ветер раздул огонь, который теперь яростно трещал и грозил уничтожить не только ветку, но и самый куст. Священник оставался на месте какую-нибудь минуту, только пока все это разглядел, а затем поспешил вслед за Лиззи. Он намеревался догнать ее и сказать, что он ей друг, что на него она может положиться; но как он ни старался, ему никак не удавалось нагнать молодую женщину. Он мчался опрометью по открытой местности, окружавшей Холворт, чуть не вывихивая себе ноги в расселинах и на спусках, пока наконец, добежав до прохода в изгороди, отделявшей холмистую пустошь от проезжей дороги, вынужден был остановиться, чтобы перевести дух. Ни впереди, ни позади не слышалось ни звука, из чего Стокдэйл заключил, что Лиззи, услышав, что за ней кто-то бежит, и подумав, что ее преследует акцизная стража, спряталась где-нибудь, и он пробежал мимо. Он зашагал, теперь уже медленнее, по дороге в Незер-Мойнтон. Дойдя до дома, он убедился в правильности своих предположений, ибо калитка оказалась на щеколде, а дверь отперта, то есть, все точно так, как он оставил, уходя. Прикрыв за собой дверь, Стокдэйл стоял и ждал подле лестницы. Минут через десять "послышались знакомые легкие шаги, у калитки они замерли, и Стокдэйл слышал, как тихо открылась и так же тихо закрылась калитка, как скрипнул засов на двери, и Лиззи вошла. Стокдэйл сделал шаг вперед и сразу заговорил: - Не пугайтесь, Лиззи. Я ждал вас. Она вздрогнула, хотя и узнала его голос. - Это вы, мистер Стокдэйл? - Да, - сказал он. Теперь, когда Лиззи была дома, вне опасности и не выказывала страха, он уже не беспокоился, а сердился. - Нечего сказать, хорошими делами вы занимаетесь по ночам! Я все видел. Вырядились в мужской костюм - мне стыдно за вас! В ответ на эти неожиданные упреки Лиззи смогла лишь с трудом пролепетать: - На мне не вся одежда мужская... - Она прижалась к стене и говорила чуть слышно, запинаясь. - На мне только его пальто, и шляпа, и брюки. И ничего в том нет зазорного, это вещи моего мужа; я надеваю их потому, что накидка развевается, нужно ее придерживать, и тогда руки заняты. Но на мне и платье есть, только оно засунуто в брюки. Идите, пожалуйста, наверх, мистер Стокдэйл, дайте мне пройти. Неудобно, что мы с вами разговариваем так поздно, среди ночи. - Но я должен с вами поговорить! Вы, что же, считаете, что между нами и теперь все может быть по-прежнему? Лиззи молчала. - Вы контрабандистка, - сказал он печально. - У меня только пай в деле. - Не вижу разницы. И вы могли все это время заниматься контрабандой и скрывать это от меня? - Я не всегда занимаюсь контрабандой. Только зимой в новолунье. - Вероятно, потому, что лишь в такое время это и возможно. Лиззи, я потрясен. - Я о том очень сожалею, - кротко сказала Лиззи. - Что ж, пока еще большой беды не произошло, - сказал он уже более ласково. - Вы ведь оставите ради меня это опасное и заслуживающее порицания занятие? - Мне надо во что бы то ни стало выгрузить эту последнюю партию бочонков, - сказала она упавшим голосом. - Я не хотела бы расставаться с вами, вы это знаете, но нельзя же из-за этого проваливать все дело. Я и сама не знаю, как мне теперь быть. Я ведь потому и держала все в тайне от вас, - боялась, что вы рассердитесь, если узнаете. - Еще бы нет! А если бы я женился на вас, так и оставшись в неведении, вы, наверное, продолжали бы этим заниматься? - Не знаю. Так далеко вперед я не заглядывала. Нынче ночью мне надо было сходить на берег, только чтобы предостеречь тех, кто на люгере: до нас дошло, что акцизники проведали, где намечено выгружать бочонки. - Приятно, нечего сказать, быть замешанным в этакую историю, - сказал юный пастырь уже в полном расстройстве. - Что же вы теперь думаете делать? Понизив голос, Лиззи пересказала ему подробности дальнейшего плана действия. В следующую ночь попробуют пристать к берегу в ином месте: контрабандисты обычно заранее договаривались о трех возможных местах выгрузки, и если на судне увидели сигнал в первом из них, то есть в Рингсворте, как это произошло нынешней ночью, значит, на следующую ночь они попробуют пристать в Лалстэдской бухте; если и там будет опасно, на третью ночь попытают счастья в третьем месте, подальше к западу, за мысом. - А если береговая охрана помешает и там? - спросил Стокдэйл. Интерес к захватывающим подробностям этой авантюры вытеснил в нем на миг огорчение по поводу той роли, которую играла в ней Лиззи. - Тогда придется повременить, в нынешнее новолунье уже ничего не сделаешь. А может быть, они навяжут бочонки на канат, опустят в воду где-нибудь недалеко от берега и приметят место; когда выпадет случай, съездят и выловят их кошкой. - Как это "кошкой"? Что это значит? - А это значит - выедут в лодке и опустят кошку, то есть якорь, и будут возить им по дну, пока не подцепят канат. Священник стоял, задумавшись; вокруг была тишина, если не считать тикания часов наверху и учащенного дыхания Лиззи, запыхавшейся отчасти от быстрой ходьбы, отчасти от волнения. В коридоре было не настолько темно, чтобы он не мог различить прижавшуюся к белой стене фигуру Лиззи в длинном пальто, брюках и широкополой шляпе, закрывавшей ее лицо. - Все это очень дурно, Лиззи, - произнес он. - Разве вы забыли евангельское речение: "Воздай кесарево кесарю"? Ведь вам его, наверно, не раз читали еще в детстве? - Он давно умер, - сказала она недовольно. - Но смысл этих слов жив! - И отец мой этим занимался, и дед, и почти все в Незер-Мойнтоне только тем и существуют; и жизнь без этого была бы такой скучной, что я бы тогда и жить не захотела. - А я, конечно, ничто, и ради меня жить не стоит, - сказал он с горечью. - Вы не согласны бросить эти безумные затеи и жить только для меня? - Так я об этом еще не думала! - И вы не хотите обещать, что будете ждать меня, пока не кончится мой испытательный срок? - Нынче я вам ответа дать еще не могу. В раздумье, опустив глаза, она постепенно все отходила и отходила от него, вошла в соседнюю комнату и закрыла за собой дверь. Там она и оставалась в темноте, пока Стокдэйлу не надоело ждать и он не поднялся к себе наверх. На следующий день, после всех передряг предыдущей ночи, бедняга Стокдэйл был в очень угнетенном состоянии духа. Да, Лиззи, безусловно, очаровательная молодая женщина, но трудно представить себе ее женой священника. "Если бы я, вместо того чтобы принять духовный сан, занялся бакалейной торговлей, как мой отец! Тогда лучшей жены, чем Лиззи, мне бы и не сыскать!" - повторял он про себя, пока не сообразил, что в таком случае он не очутился бы в Незер-Мойнтоне, так далеко от родного дома, и не познакомился бы с Лиззи. Отчуждение между ними не было полным, но все же в этот день они избегали друг друга. Только раз он случайно повстречал Лиззи в саду и сказал, взглянув на нее с укором: - Так вы обещаете, Лиззи? Но она не ответила. Подошел вечер. Стокдэйл был, уверен, что Лиззи повторит ночную эскападу, ее несколько обиженный вид убеждал в том, что пока у нее нет ни малейшего намерения менять свои планы. Стокдэйл больше не желал никак в них участвовать, тем не менее с приближением вечера его стала одолевать тревога. Вдруг с Лиззи там приключится какая-нибудь беда? Стокдэйл понимал, что никогда не простит себе, если не окажет ей помощи, как ни претила ему мысль, что он вынужден тем самым способствовать противозаконному делу. V  КАК ОНИ ХОДИЛИ В ЛАЛСТЭД КОУВ Как он и предполагал, она вышла из дома опять в тот же час; на этот раз она прошла мимо его двери не таясь, как если б знала, что он ее подстерегает, и уже заранее решила не считаться с его желаниями. Он был наготове, быстро открыл дверь и очутился у черного хода почти одновременно с Лиззи. - Значит, вы все-таки идете? - сказал он, когда оба они стояли на ступеньках крыльца; Лиззи опять была в пальто и брюках - точь-в-точь невысокого роста мужчина, только лицо до странности не вязалось с костюмом. - Мне нельзя не пойти, - ответила она, вновь оробев от его сурового тона. - Тогда и я пойду с вами. - И вам понравится, я знаю! - воскликнула Лиззи уже более жизнерадостно. - Всем нравится, кто ни попробует! - Сохрани господь, чтобы мне это нравилось! - ответил священник. - Но я почитаю своим долгом заботиться о вас. Они открыли калитку и зашагали по дороге, идя вровень, но все же на некотором расстоянии друг от друга и почти не разговаривая. Эта ночь была менее благоприятна для контрабандистов, чем предыдущая: ветер стал тише, и небо на севере несколько очистилось. - Сегодня светлее, - сказал Стокдэйл. - Да, к сожалению, - ответила Лиззи. - Но это от звезд - видите, вон их там сколько выглядывает? Луна народилась только нынче в четыре часа; я думала, будут тучи. Хоть бы удалось все сделать в это новолунье, а то, если бочонки надолго оставить в воде, у вина будет затхлый привкус, покупателям оно тогда меньше нравится. Она шла не тем путем, что накануне: как только они вышли из проулка и пересекли проезжую дорогу, она сразу свернула влево и стала подниматься на Лорде Бэрроу. К тому времени, когда они достигли Чэлдон Дауна, Стокдэйл, так и не придумав, чем переубедить Лиззи, решил пока отложить уговоры; сейчас они все равно не подействуют: Лиззи слишком поглощена происходящим; а вот когда опасная авантюра будет завершена, он постарается удержать Лиззи от дальнейшей деятельности подобного рода. Раза два ему пришло в голову, что их могут накрыть акцизники, и тогда он окажется в положении еще более щекотливом, чем Лиззи, ибо нелегко будет объяснить подлинную причину его присутствия здесь; но опасения эти отступали на второй план перед желанием быть подле Лиззи. Они спустились в овраг, начинавшийся тотчас за деревней Чэлдон, расположенный в двух милях от Незер-Мойнтона, на пути к тому участку берега, куда они направлялись. На этот раз молчание нарушила Лиззи. - Мне надо здесь подождать, пока придут грузчики. Их, у должно быть, еще нет. Нынче ночью мы пойдем к бухте Лалстэд, я вам уже говорила, а это на две мили дальше Рингсворта. Но оказалось, что грузчики уже пришли, ибо над ровное линией склона тут же приподнялось десятка три голов, а затем и сами обладатели их спустились вниз, выбравшись из-за кустов, за которыми лежали. Когда требовалось перетаскивать бочонки из лодки в потайные убежища на суше, контрабандисты нанимали себе помощников. То были молодые парни из Незер-Мойнтона, Чэлдона и окрестностей, мирные, безобидные люди, бравшиеся переправлять контрабанду, как взялись бы за любую хорошо оплачиваемую работу. По знаку Лиззи все они столпились вокруг нее. - Пожалуй, я вам сейчас и отдам, - сказала она и вручила всем по небольшому свертку: в каждом свертке было по шести шиллингов - плата за ночные услуги; грузчики получали ее вперед независимо от исхода дела. Кроме того, они, если удавалось благополучно доставить товар на место, выступали в качестве торговых агентов. Раздав деньги, Лиззи сказала: - Место прежнее, в бухте Лалстэд. - По вполне понятным причинам грузчикам до последней минуты не говорили, где будет происходить выгрузка. - Оулет вас там встретит, - добавила Лиззи. - А я пойду за вами, прослежу, чтобы нас не высмотрели. Грузчики отправились в путь; Стокдэйл и миссис Ньюбери шли за ними, отставая шагов на двадцать. - Чем занимаются эти люди днем? - спросил Стокдэйл, - Добрая половина - фермеры. Остальные - кто кирпичник, кто плотник, есть сапожники, есть кровельщики. Я их всех очень хорошо знаю. Девятеро - методисты, ваши прихожане. - Я-то уж тут ни при чем. - Ну конечно. Я это только так помянула. Остальные больше придерживаются церкви, потому что здешний пастор закупает у них все вино, какое ему надобно. Нельзя же портить отношения с покупателем. - А почему ваш выбор пал именно на них? - Мы берем тех, кто умеет держать язык за зубами, кто посильнее и устойчивее на ногах и способен, не уставая, таскать груз на большое расстояние. Слушая ее подробные рассказы, Стокдэйл вздыхал, ибо такая осведомленность Лиззи обо всем, связанном с контрабандной торговлей, показывала, до какой степени она в этом деле замешана. И, однако, сейчас он испытывал к Лиззи нежность большую, чем в течение дня, возможно, потому, что помимо своей воли восхищался ее уверенностью и спокойным бесстрашием. - Обопритесь о мою руку, Лиззи, - сказал он негромко. - Спасибо, мне это не нужно, - ответила она. - И, кроме того, наши отношения теперь, может быть, уже не будут такими, как прежде. - Это зависит от вас, - сказал он, и они продолжали путь. Наемные грузчики шагали вверх по Чэлдон Дауну так уверенно, как если б то было не ночью, а белым днем; они обошли стороной проезжую дорогу и оставили деревню Ист-Чэлдон слева, для того чтобы, поднявшись по самому пустынному склону, где вовсе не было дорог, выйти на вершину неподалеку от Раунд-Паунда, давно заброшенного земляного карьера. После часа быстрой ходьбы они услышали шум моря и оказались всего в нескольких сотнях шагов от бухты Лалстэд. Здесь грузчики подождали, пока Лиззи и Стокдэйл их нагонят, и все вместе подошли к самому обрыву. Один из грузчиков извлек откуда-то железный кол, крепко вбил его в землю в двух шагах от обрыва и привязал к нему веревку, которую нес на себе, обмотав вокруг туловища. Затем контрабандисты начали спускаться, то осторожно ступая, то скользя вниз по склону, и все при этом держались за веревку. - Надеюсь, Лиззи, вы не будете спускаться? - спросил Стокдэйл с беспокойством. - Нет, я останусь здесь караулить, - ответила она. - Внизу их поджидает Оулет. Все, кто спустился на берег, хранили теперь полное молчание; затем до слуха стоявшей наверху пары донесся шум погружаемых в воду тяжелых весел и плеск волн о нос лодки. В следующее мгновение киль лодки мягко коснулся прибрежной гальки, и Стокдэйл услышал топот ног - все тридцать шесть грузчиков бежали по гальке к месту причала. Потом раздался такой плеск, словно нырнул в воду целый утиный выводок - очевидно, контрабандисты не боялись замочить ноги или даже очутиться по пояс в воде; но сверху нельзя было разглядеть, что там происходит, а через несколько минут снова заскрипела под шагами галька. Удерживающий веревку железный кол, на который Стокдэйл положил было руку, начал слегка клониться набок, - грузчики взбирались по склону, держась за ввревку, и слышно было, как с них стекает вода. Когда они начали один за другим показываться наверху, стало видно, что каждый тащит на себе пару бочонков: один за спиной, второй на груди. Бочонки были связаны веревкой, закрепленной под обручами и перекинутой через плечо грузчика. Те, кто посильнее, несли еще и третий бочонок, примостив его за спиной, но большинство тащило только по два, Да и то было достаточно тяжелым грузом: человеку, отшагавшему с такой ношей мили четыре-пять, начинало казаться, что ему всю грудь расплющило. - Где мистер Оулет? - обратилась Лиззи к одному из грузчиков. - Он там ждет, пока мы все выберемся, - ответил тот. - А вернется другой дорогой. Поднявшиеся первыми, не дожидаясь остальных, пустились в обратный путь; когда вскарабкался последний, Лиззи подтянула веревку, намотала ее витками на руку, вывернула кол из земли и хотела уже идти следом за всеми. - Вы что-то уж очень беспокоитесь об Оулете, - сказал священник. - Господи, что за человек! - воскликнула Лиззи. - Ведь он же мне родня! - Да, правда. Ну, хорошеньких дел вы натворили сегодня ночью, - сказал Стокдэйл угрюмо. - А все-таки дайте я понесу вам кол и веревку. - Слава богу, удалось благополучно переправить товар на сушу, - сказала Лиззи. Стокдэйл покачал головой и, приняв из рук Лиззи кол, зашагал рядом с ней по направлению к холмам, и ропот моря мало-помалу затих вдали. - Об этих-то делах вы и разговаривали тогда с Оулетом? - спросил священник. - Да. Других дел у нас с ним нету. - Странно все-таки по такому поводу входить в компанию с молодым человеком. - Это повелось еще от наших отцов. Они ведь были деверями. Стокдэйл не мог закрывать глаза на то, что при сходстве вкусов и целей у Лиззи и Оулета и при необходимости для них разделять опасность всякий раз, как приходила новая партия контрабанды, было бы только естественно, если бы Лиззи приняла от своего компаньона предложение руки и сердца. Соображение это не смягчило Стокдэйла, напротив, оно еще более укрепило в нем решимость не допускать этого брака, вырвать Лиззи из компании ночных авантюристов и добиться, чтобы она вела более приличный для женщины образ жизни, притом в соответственной обстановке - например, в гостиной священника в каком-нибудь отдаленном графстве, как можно дальше от побережья. Они держались на довольно близком расстоянии от вереницы грузчиков, и когда те вышли на дорогу, ведущую к деревне, Стокдэйл увидел, что они разбились на две неравные группы, и каждая направилась в свою сторону. Меньшая двинулась к церкви, и когда Лиззи и Стокдэйл подходили к дому, контрабандисты уже перелезли через церковную ограду и неслышно ступали по кладбищенской траве. - Оулет, как видно, опять решил часть бочонков спрятать на колокольне, - заметила Лиззи. - Помните, я водила вас туда в первый вечер, как вы приехали? - Как не помнить, - сказал Стокдэйл. - Не удивительно, что у вас было разрешение продырявливать бочонки - они, очевидно, принадлежали Оулету? - Нет, то были мои собственные, я сама себе дала разрешение. Их тогда на другой же день увезли в телеге с навозом - далеко, за несколько миль отсюда, и сбыли очень выгодно. В эту минуту из-за живой изгороди против дома Лиззи начали вдруг один за другим выпрыгивать контрабандисты - те, что составляли более численную группу; первый - у него за плечами не было ноши - выступил вперед. - Миссис Ньюбери, это вы? - произнес он торопливо. - Да, Джим, это я. Что случилось? - Вот какое дело, Лиззи: в Бэджерс-Клампс нам сегодня не удастся ничего пристроить, - сказал Джим Оулет. - За местом наблюдают. Придется вытащить яблоню в саду, если только успеем. Под лестницу на колокольне уж больше ничего не засунешь, а в навозе у меня во дворе и так спрятано больше, чем следовало бы. - Хорошо, только поживее, - сказала Лиззи. - Чем я могу помочь? - Нет, Лиззи, не хлопочите. А, это наш проповедник. Ну, вам обоим, раз вы делу пособить не можете, лучше зайти в дом, чтобы вас и не видели. В голосе его слышалась лишь озабоченность контрабандиста, а не ревность влюбленного. Люди, бывшие с ним, тем временем уже почти все выбрались из-за ограды, но когда прыгал последний, веревка, соединявшая бочонки, на беду, соскользнула, и оба бочонка покатились по дороге; от удара один из них треснул. - Ах, чтоб тебе! - вскрикнул Оулет и кинулся к дороге. - Такой бочонок стоит, наверное, очень недешево? - осведомился Стокдэйл. - Да нет, нам он обошелся в две с половиной гинеи. Дело не в убытках - запах, вот что плохо! - взволнованно воскликнула Лиззи. - Коньяк, пока его не разбавили водой, ужас до чего крепкий и страшно сильно пахнет, если его вот так пролить на землю. Только бы он успел выдохнуться, прежде чем Латимер поедет по дороге! С помощью других контрабандистов Оулет подобрал лопнувший бочонок, и затем они принялись скрести и топтать землю, чтобы насколько возможно уничтожить следы разлитого коньяка; затем все вошли через калитку в яблоневый сад Оулета, правой своей стороной примыкавший к саду Лиззи. Стокдэйл не захотел к ним присоединиться, так как контрабандисты хотя и молчали, но посматривали на него с недоумением. Лиззи отошла в конец сада и там стояла, заглядывая поверх ограды в сад Оулета, - можно было смутно различить, как суетятся там люди, пряча бочонки. Проделано это было и бесшумно и в темноте, а затем все ушли кто куда; те, что доставили партию бочонков на колокольню, разошлись по домам еще раньше. Лиззи вернулась к калитке, у которой все еще стоял погруженный в раздумье Стокдэйл. - Все сделано, я иду домой, - мягко сказала Лиззи. - Я оставлю для вас дверь отворенной. - Нет, не беспокойтесь, - ответил Стокдэйл. - Я тоже иду. Но ни он, ни она не сделали еще и шага, как до слуха их долетел приглушенный стук копыт, доносившийся, казалось, оттуда, где проселок соединялся с большой дорогой. - Малость опоздали! - торжествующе воскликнула Лиззи. - Кто? - Латимер со своим помощником - конная охрана. Зайдем-ка лучше в дом. Они вошли в дом, и Лиззи закрыла дверь на засов. - Пожалуйста, мистер Стокдэйл, не зажигайте света. - Я и не собирался. - А я думала, вы, может быть, держите сторону короля, - произнесла Лиззи с еле ощутимым оттенком сарказма. - Да, я держу его сторону, - сказал Стокдэйл. - Но я люблю вас, Лиззи Ньюбери, вы это отлично знаете, и я хочу, чтобы вы знали также, если вам доселе то не было известно, что последнее время совесть моя сильно из-за вас страдает. - Да, да, я знаю, - сказала она поспешно. - Только не понимаю почему. Ах, мистер Стокдэйл, я вас не стою! Конский топот как будто затих; Стокдэйл и Лиззи еще с минуту прислушивались, потом простились на ночь, едва соприкоснув пальцы в холодном рукопожатии, словно чужие. Они уже поднялись по лестнице, и каждый направился в свою комнату, как вдруг опять отчетливо послышался стук подков уже у самого дома. Лиззи повернулась к окошечку на лестнице, чуть приоткрыла его и прильнула лицом к щели. - Это Латимер, - шепнула она. - Всегда разъезжает на белой лошади. Уж, казалось бы, самая неподходящая масть! Стокдэйл заглянул в щель и увидел белого коня, шагавшего мимо дома. Но акцизники не отъехали и десятка шагов, как Латимер придержал поводья и что-то сказал своему спутнику - ни Стокдэйл, ни Лиззи слов разобрать не смогли. Вскоре, однако, стало и так ясно, о чем шла речь, ибо второй всадник тоже остановился, и, круто повернув коней, оба они осторожно двинулись в обратном направлении. Вновь поравнявшись с садом миссис Ньюбери, Латимер спешился, и тот, кто ехал рядом с ним на темной лошади, последовал его примеру. Лиззи и Стокдэйл, стараясь как можно лучше все расслышать и разглядеть сквозь щель приоткрытой рамы, естественно, сблизили головы; и случилось так, что щеки их соприкоснулись. Оба продолжали стоять, как будто и не заметив этого любопытного явления, и постепенно щеки, вместо того чтобы отдалиться, еще теснее прижались одна к другой. Слышно было, как акцизники принюхиваются, словно гончие, шумно втягивая воздух; они медленно шли по дороге, пока не добрались до места, где расклепался бочонок. Тут они остановились как вкопанные. - Ага, вот где здорово пахнет! - сказал подручный Латимера. - Постучать в дверь, что ли? - Нет, не стоит, - сказал Латимер. - Может, это только приманка, чтобы сбить нас со следа. Не станут они расплескивать вино там, где его прячут. Я уж видал такие уловки. - Все ж таки хоть сколько-нибудь бочонков здесь проносили. - Да, пожалуй, - проговорил Латимер, раздумывая. - Если только все это не проделано для того, чтобы сбить нас с толку. Сдается мне, сейчас надо ехать домой и никому ни слова, а рано утром явимся сюда опять, но уже не одни, а с подмогой. Где-то здесь у них склад, это я доподлинно знаю, но что поделаешь в такой тьме? Сейчас проедемся по деревне, проверим, все ли спят, и если везде тихо, мы так и сделаем, как я сказал. Стоявшие у окна слышали, как всадники не спеша проехали всю деревенскую улицу, которая в конце заворачивала и выходила на проезжую дорогу, - туда-то акцизники и направились, и топот коней постепенно смолк в отдалении. - Что же теперь делать? - спросил Стокдэйл, отходя от окна. Лиззи поняла, что он имеет в виду обыск, который акцизники намеревались произвести в деревне, и что сказал он это для того, чтобы отвлечь ее внимание от мимолетной нежной сцены возле окна, - сам он, видно, предпочитал думать, что это было только в мечтах, а не на самом деле. - Да ничего не надо делать, - ответила Лиззи, как можно спокойнее, стараясь скрыть разочарование, вызванное его сухим тоном. - Такие переполохи у нас не в диковину. Вы бы тоже не боялись, если бы знали, до чего эти акцизники глупы. Только подумать: разъезжают верхом по всей деревне! Если поднимать такой шум, так уж конечно никого не увидишь! А сойти с лошадей боятся - чего доброго, наши парни схватят их обоих да привяжут к воротам, как уже бывало. Спокойной ночи, мистер Стокдэйл. Она закрыла окно и ушла к себе в комнату и там уронила слезу, но не оттого, что ее беспокоила бдительность акцизников. VI  ВЕЛИКИЕ ПОИСКИ В НЕЗЕР-МОЙНТОНЕ Стокдэйла так разволновали ночные события, а также возникший в его душе конфликт между совестью и любовью, что он не заснул и даже не задремал и весь остаток ночи бодрствовал, словно днем. Как только забрезжил серый рассвет и в комнате стали различимы наиболее светлые предметы, Стокдэйл встал, оделся и вышел через сад на дорогу. Деревня уже пробудилась. Кто-то из контрабандистов слышал ночью знакомый топот лошади Латимера, и они уже рассказали об этом остальным грузчикам и Оулету. Беспокоились они только за те бочонки, которые были спрятаны на колокольне, и после краткого совещания на углу возле мельницы решили, что надо сейчас же, пока еще не совсем рассвело, извлечь их оттуда и спрятать в гуще двойного ряда кустов, ограждавших соседнее поле. Однако контрабандисты еще не успели ничего привести в исполнение, как с дороги послышался топот шагов. - А, черт бы их побрал - это они, тут как тут, - сказал Оулет. Он уже пустил воду, и мельница работала. Сам он, весь в муке, стоял подле дверей, всем своим видом показывая, что его внимание целиком поглощено тем, что происходит внутри подрагивающих стен мельницы. Те, с кем он только что совещался, разошлись и занялись каждый своим делом, и к тому времени, когда акцизники, во главе целого отряда нанятых помощников, приблизились к перекрестку, где стояли дом миссис Ньюбери и мельница Оулета, деревня приняла свой всегдашний утренний деловой вид. - Так вот, - обратился Латимер к своим помощникам, их было тринадцать человек, - одно я знаю наверняка: бочонки запрятаны где-то в деревне. У нас впереди целый день, - неужели ж мы их не сыщем и не доставим еще засветло в Бадмаут в таможню? Начнем с дровяных сараев, потом обшарим дымоходы, потом стога сена и конюшни, все по порядку, чтобы ничего не пропустить. Помните - полагаться нам приходится только на собственный нюх, так пусть уж ваши носы сегодня поработают в полную силу. И поиски начались. Оулет и Лиззи наблюдали за ними, оба с видом полнейшей невозмутимости: Оулет из окна мельницы, а Лиззи - стоя в дверях своего дома. По улице проехал фермер, один из тех, кто имел пай в деле: одним глазом он поглядывал на свои поля, а другим - на Латимера и его подручных, готовый, в случае если к нему обратятся с расспросами, запутать след. Стокдэйл, хотя и не повинный ни в какой контрабанде, беспокоился больше самых заядлых контрабандистов. С тяжелым сердцем сел он в тот день за свои книги и то и дело вставал, подходил к двери и задавал Лиззи вопрос за вопросом, допытываясь, какие ждут ее последствия, если бочонки будут обнаружены. - Последствия будут обыкновенные, - сказала она спокойно. - Я понесу убытки, только и всего. Ни в доме, ни в саду у меня бочонков не запрятано, значит, меня не тронут. - Но ведь часть их зарыта у вас в яблоневом саду? - Яблоневый сад я сдаю в аренду Оулету, а у него арендуют другие. Не так-то просто будет доказать, кто хозяин бочонков, если их там найдут. Никогда еще и нигде не происходило столь грандиозного высматривания и вынюхивания, как в тот день в Незер-Мойнтоне и его окрестностях. Все это проделывалось весьма тщательно в строгой последовательности и, главным образом, на четвереньках. На каждый час дня у акцизников имелась особая программа. От рассвета до завтрака они использовали свое обоняние, так сказать, для прямого поиска, проверяя лишь те места, где бочонки могли находиться в данную минуту, припрятанные там на время до следующей ночи, когда их переправят дальше. В числе обследованных и обнюханных мест были: дупла деревьев, картофельные ямы, дровяные сараи, спальни, чердаки, где хранились запасы яблок, посудные шкафы, футляры столовых часов, дымоходы, кадки с дождевой водой, свинарники, сточные трубы, живые изгороди, вязанки хвороста, стога сена, печи и медные котлы. После завтрака акцизники с новым рвением принялись за поиски, взяв иной курс, а именно - занявшись обследованием тех предметов одежды, которые могли соприкоснуться с бочонками во время переправы их на берег и, стало быть, оказаться в пятнах от вина, просочившегося сквозь клепку. Поэтому теперь акцизники обнюхивали холщовые плащи, старые рубашки и жилетки, пальто и шляпы, штаны и гамаши, женские шали и платья, фартуки кузнецов и сапожников, наколенники и садовые перчатки, брезенты, дорожные пыльники и тряпье огородных пугал. А когда миновало время обеда, розыски были перенесены в те места, куда в момент тревоги могли выплеснуть контрабандное вино, то есть в конские водопои, конюшенные стоки, кучи золы и кучи навоза, канавы с водой, выгребные ямы, стоки во дворах, мусор и помойные ямы на задворках. И все же неутомимые слуги закона не обнаружили ничего, кроме замеченного спервоначала и еще не выдохшегося предательского запаха на дороге против дома миссис Лиззи Ньюбери. - Вот что я вам скажу, братцы, - заявил своим помощникам Латимер, когда пробило три часа. - Придется все проделать сызнова. Я их разыщу, эти бочонки! Помощники, нанятые лишь на день, глянули на свои руки и колени, грязные от ползанья на четвереньках, и потерли себе носы, как бы желая тем выразить, что с них взять больше нечего, ибо в ноздри им вошло столько зловония, что носы стали не более чувствительны к запахам, чем дымоход. Однако после минутного колебания помощники согласились возобновить поиски - все, кроме троих, которым обоняние окончательно изменило, не выдержав чрезмерной нагрузки. К этому времени во всей деревне нельзя было бы найти ни единого представителя мужского пола. Оулета не оказалось на мельнице, фермеров в полях, пастора в его саду, кузнец ушел из кузницы, и мастерская колесника пустовала. - Куда же, черт побери, все они делись? - сказал, оглядываясь по сторонам, Латимер, до сознания которого это только что дошло. - Ну, я же им пропишу! Почему никто не идет мне на подмогу? Во всей деревне никого, кроме методистского проповедника, а от него проку, что от старой бабы. Именем короля требую, чтобы жители оказали мне содействие в поисках! - Сперва надо отыскать жителей, потом уж требовать, - сказал помощник Латимера. - Ну, ладно, без них еще лучше, - сказал Латимер, у которого настроение менялось с необыкновенной быстротой. - Ишь притаились все и носа не кажут - очень это подозрительно, я им это припомню! Теперь давайте-ка заглянем в сад Оулета, посмотрим, может, там что и сыщется. Стокдэйл стоял, опершись о калитку, слышал эти переговоры и порядком встревожился, подумав, что со стороны жителей неблагоразумно так скрыться из виду. Он сам, как и акцизники, последние полчаса ломал, голову над тем, куда подевался весь народ. Кое-кто из фермеров в силу необходимости действительно должен был выехать в поле, далеко от деревни, но тем, кто не занимался земледелием, надлежало находиться всем на своих местах. Тем не менее ремесленники лишь показались у себя в мастерских и на нынешний день, очевидно, уже закончили работу. Стокдэйл подошел к Лиззи, которая сидела у окна и шила. - Лиззи, где же все они? Лиззи рассмеялась. - Там, куда они всегда забираются, когда приходится туго. - Она подняла глаза к небу. - Там, наверху, - сказала она. Стокдэйл также посмотрел вверх. - Как! На крыше колокольни? - спросил он, проследив за направлением взгляда Лиззи. - Да. - Боюсь, им скоро придется сойти оттуда, - мрачно произнес он. - Я слышал, что говорили акцизные чиновники: они хотят заново обыскать весь сад, а потом и каждый закоулок в церкви. Впервые за все время Лиззи забеспокоилась. - Мистер Стокдэйл, прошу вас, пойдите скажите это тем, что на крыше. Нужно их предупредить. - Заметив, что совесть в молодом пасторе бушует, словно кипяток в котле, она тут же добавила: - Нет, не надо, я схожу сама. Она вошла в сад и перелезла через кладбищенскую ограду: акцизники в это время уже направлялись к саду Оулета. Что было делать Стокдэйлу, как не последовать за молодой женщиной? Он нагнал ее у колокольни, и они вошли вместе. Колокольня в Незер-Мойнтоне, как и во многих других деревнях, представляла собой не отдельную башню, а просто надстройку над зданием церкви, и проникнуть наверх к колоколам можно было только с церковных хоров через квадратный люк в полу звонарни, для чего пользовались приставной лесенкой, - а дальше, в самой звонарне, была уже постоянная лестница, которая верхним концом выходила через дыру на крышу. Когда Стокдэйл и Лиззи поднялись на хоры и взглянули вверх, они не увидели ничего, кроме крышки люка с пятью отверстиями для веревок от колоколов. Лес