В  конце концов,  я  же  не делаю  ничего
постыдного.
     Он  бросился  к  Динни,  порывисто обнял ее и выбежал. Оставшись  одна,
девушка принялась разучивать карамболь на бильярде. Это прозаическое занятие
помогало  ей скрыть глубокую взволнованность. Объятие,  которое  она видела,
было  таким  страстным. Джин  представляла  собой  такой  удивительный сплав
неудержимого чувства  и сдержанности, лавы  и стали, самоуверенности и  юной
наивности! Возможно,  это  рискованный  шаг.  Но  Хьюберт  уже  стал  другим
человеком благодаря  Джин.  И тем  не  менее Динни отчетливо  сознавала  всю
необычность того, что произошло. Она сама никогда бы  не отважилась на такое
ошеломляющее решение. Она  не отдаст  свое сердце  так поспешно. Недаром  ее
старая няня шотландка говаривала: "Мисс Динни хоть резвушка, да вострушка: у
нее  ушки на  макушке". Она отнюдь  не гордится своим "чувством не лишенного
остроты  юмора, которое ориентирует и  несколько стерилизует все остальные".
Она  завидует  яркой  решительности  Джин,  прямоте  и  убежденности  Алена,
здоровой предприимчивости Халлорсена.  Но  у  нее  тоже  есть  свои  сильные
стороны. И, полуоткрыв губы в улыбке, Динни отправилась разыскивать мать.
     Леди  Черрел  сидела  в  святилище,  прилегавшем  к  спальне,  и   шила
муслиновые саше для листьев душистой вербены, которая росла возле дома.
     -  Мамочка, -  сказала Динни, -  приготовься  к небольшому  потрясению.
Помнишь,  я говорила, что мечтаю найти подходящую девушку для  Хьюберта. Так
вот, такая нашлась. Джин только что сделала ему предложение.
     - Динни!
     - Они решили пожениться немедленно, по особому разрешению.
     - Но...
     -  Это  точно, мамочка. Завтра мы едем.  Джин  поживет со мной у Дианы,
пока все не устроится. Хьюберт скажет отцу.
     - Но Динни, право...
     Динни перешагнула через муслиновые заграждения,  опустилась на колени и
обняла мать.
     - Я чувствую  то же, что и ты, - сказала она, - только немножко не так,
как ты, потому  что не  я  произвела  его на свет. Но, мамочка, милая, все в
порядке! Джин - замечательная девушка, и  Хьюберт по уши в нее  влюблен. Это
уже пошло ему на пользу, а дальше она сама о нем позаботится.
     - Но как же с деньгами, Динни?
     -  Они  ничего от папы не  ждут. Как-нибудь  справятся, а детей им пока
заводить не надо.
     - Думаю, что нет. Все это ужасно неожиданно. А зачем особое разрешение?
     - Предчувствия.
     И обняв тонкую талию матери, Динни пояснила:
     - У Джин. Положение Хьюберта действительно сложное, мама.
     -  Да.  Оно пугает и меня, и отца. Я это знаю,  хотя он мне об этом  не
говорит.
     Больше ничего о своих  тревогах ни  одна из  них не сказала, и началось
совещание об устройстве гнездышка для отважной пары.
     - Почему бы им не пожить  с нами, пока все не уладится? - спросила леди
Черрел.
     -   Им  интереснее  обзавестись  своим  домом.  Самое   главное  сейчас
чем-нибудь занять Хьюберта.
     Леди  Черрел   вздохнула.   Переписка,  садоводство,  распоряжения   по
хозяйству,  участие в  приходских  комитетах - все  это,  конечно,  не очень
интересно.   А  у  молодежи  и  этого  нет.  Для  них  Кондафорд  совсем  уж
неинтересен.
     - Да, здесь тихо, - согласилась она.
     - И слава богу,  - понизила  голос Динни. -  Но я чувствую,  что сейчас
Хьюберт  должен жить напряженной жизнью, и они с Джин найдут  ее  в Лондоне.
Квартиру  можно  снять в  каком-нибудь  доходном доме.  Ты  же  знаешь,  это
ненадолго. Итак, мамочка, милая, сегодня вечером сделай вид, будто ничего не
знаешь, а мы  будем  знать, что на самом-то деле тебе  все известно.  Это на
всех подействует успокоительно.
     И, поцеловав печально улыбнувшуюся мать, Динни ушла.
     На другой день заговорщики с самого раннего утра были на ногах. Хьюберт
выглядел,  по  определению  Джин,  так,  словно   ему  предстояла  скачка  с
препятствиями;  Динни  держалась совершенно неестественно; Ален расхаживал с
блаженным видом начинающего шафера; одна  Джин оставалась  невозмутимой. Они
сели в  коричневую дорожную  машину Тесбери, завезли Хьюберта  на станцию  и
поехали в Липпингхолл. Джин вела машину. Ее брат и Динни сидели сзади.
     - Динни, - сказал молодой  человек,  -  не выхлопотать ли  и нам особое
разрешение?
     -  Оптовым покупателям скидка. Ведите себя прилично,  Ален. Вы уйдете в
море и через месяц забудете меня.
     - Разве похоже, что я из таких?
     Динни взглянула на его загорелое лицо:
     - Как вам сказать? Отчасти.
     - Будьте же серьезной!
     - Не могу. Все время представляю, как Джин отстригает вашему отцу прядь
волос и приговаривает:  "Ну,  папа,  благослови меня,  или я  выстригу  тебе
тонзуру!" А он отвечает: "Я?  Никогда-а!.."  Тут Джин отстригает  ему другую
прядь  и говорит: "Вот и  хорошо. Не забудь, что мне полагается сотня в год,
или прощайся с бровями!"
     -  Джин  -  гроза дома. Во всяком  случае,  Динни, вы  обещаете мне  не
выходить замуж за другого?
     -  А если я встречу человека, который мне ужасно понравится? Неужели вы
согласитесь разбить мою юную жизнь?
     - Обязательно соглашусь.
     - На экране отвечают не так.
     - Вы способны заставить чертыхнуться святого!
     -  Но  не флотского  лейтенанта.  Знаете,  что все это  мне напоминает?
Заголовки на четвертой странице "Тайме". Сегодня утром мне пришло  в голову,
какой замечательный код можно было бы составить из "Песни песней" или псалма
о  Левиафане. "Друг  мой  похож на  молодого  оленя"  означало  бы:  "Восемь
немецких линкоров в Дуврском порту. Выступать немедленно". А "Этот Левиафан,
которого бог сотворил играть в нем" значило  бы: "Командует Тирпиц", - и так
далее. Без ключа такой код никому не расшифровать.
     - Набираю скорость, - бросила Джин, оглянувшись.
     Стрелка спидометра побежала вправо. Сорок... Сорок пять... Пятьдесят...
Пятьдесят пять! Рука Алена скользнула под руку Динни.
     -  Долго так  нельзя -  машина  взорвется.  Но  дорога  такая,  что  не
соблазниться трудно.
     Динни сидела  с застывшей улыбкой - она ненавидела слишком быструю езду
- и, когда Джин сбросила газ до нормальных тридцати пяти, взмолилась:
     - Джин, помни, я - женщина девятнадцатого века!
     В Фолуэле она снова наклонилась к переднему сиденью:
     - Не хочу, чтобы меня видели в Липпингхолле. Поезжай, пожалуйста, прямо
домой и спрячь меня где-нибудь, пока будешь объясняться со своим родителем.
     Укрывшись  в столовой, где висел портрет, о  котором рассказывала Джин,
Динни с любопытством принялась его разглядывать. Внизу было  написано: 1533.
Кэтрин  Тесбери,  урожденная  Фицхерберт,  35  лет,  супруга  сэра   Уолтера
Тесбери".  Через  пятнадцать  лет  лицо  Джин  станет   таким  же,  как  это
пожелтевшее  от  времени  лицо,  которое смотрит  поверх  брыжей,  окутавших
длинную шею. Оно так же сужается от широких скул к подбородку. Те же манящие
продолговатые  глаза с темными ресницами. Даже руки,  сложенные на груди под
высоким  корсажем, в  точности  такие,  как у Джин. Какою  жизнью  жил  этот
поразительный прототип? Известна ли она его потомкам и повторят ли они ее?
     -  Страшно похожа  на  Джин, правда?  -  спросил молодой  Тесбери. -  Я
слыхал, что это была потрясающая женщина. Говорят, она умела устраивать свои
дела, а  в шестидесятых годах, когда Елизавета взялась за  католиков, уехала
из Англии.  Знаете,  что в  те времена  полагалось тому, кто отслужит мессу?
Четвертование - и  то  считалось  сущим пустяком!  Христианская религия! Да,
штучка! Сдается мне,  эта  леди  была кое  в чем  замешана. Держу пари - она
набирала скорость, где только могла.
     - Какая сводка с фронта?
     - Джин проследовала в кабинет  со старым номером "Тайме",  полотенцем и
ножницами. Остальное покрыто мраком.
     -  Найдется  тут  место,  откуда  можно  увидеть их,  когда  они  будут
выходить?
     -  Посидим  на  лестнице. Они нас не заметят,  если только не  вздумают
пойти наверх.
     Они вышли и уселись в  темном уголке лестницы,  с которой  через перила
была видна  дверь  кабинета.  С  давно  забытым трепетом  детских лет  Динни
ожидала, когда она откроется. Внезапно оттуда вышла Джин с бумажным кулечком
в одной руке и с ножницами в другой. Ален и Динни услышали, как она сказала:
     - Помни, дорогой, сегодня не выходи без шляпы.
     Захлопнувшаяся  дверь помешала им  расслышать  невнятный  ответ.  Динни
перегнулась через перила:
     - Ну что?
     - Все в порядке. Он немножко  ворчит -  не знает, кто  теперь будет его
стричь, и  всякое  такое. Считает, что особое  разрешение  - пустой  перевод
денег. Но сто фунтов в год мне обещал. Когда я уходила, он набивал трубку.
     Джин замолчала и заглянула в бумажный кулек:
     - Сегодня было страшно  много стрижки. Сейчас  позавтракаем, Динни, и в
путь.
     За  завтраком  пастор  держался,  как  всегда,  изысканно  участливо, и
восхищенная Динни  не  сводила с  него  глаз. Перед ней был  вдовец, человек
преклонных лет,  которому  предстояло  расстаться  с  единственной  дочерью,
ведавшей  в доме и  в приходе всем,  вплоть до стрижки,  и тем  не менее  он
невозмутим!   Результат   воспитания,   доброты  или   недостойное   чувство
облегчения?  Динни не могла с уверенностью ответить на этот вопрос. Сердце у
нее слегка заныло: скоро на месте пастора окажется Хьюберт. Она взглянула на
Джин.  Эта, бесспорно, умеет устраивать свои дела  -  и  даже  чужие. Тем не
менее  в ее  превосходстве  нет ничего грубого или пошлого.  Что  бы  она ни
делала, семейная атмосфера не будет отравлена вульгарностью. Лишь бы у них с
Хьюбертом нашлось достаточно юмора!
     После завтрака пастор отвел Динни в сторону:
     - Моя дорогая Динни, -  если я смею  называть вас так, - что вы думаете
обо всем этом? И что думает ваша матушка?
     -  Мы думаем, что  это  немножко  напоминает  песенку  "Филин  и  кошка
отправились в море..."
     -  "В  красивой  зеленой лодке".  Да-а,  действительно, но,  боюсь,  не
"прихватив деньжонок с собою". И все-таки, - мечтательно прибавил он, Джин -
хорошая  девушка, очень... э-э... способная. Я рад, что оба-а наши семейства
снова...  э-э... породнятся. Мне будет ее недоставать, но человек  не должен
быть... э-э... эгоистом.
     - Теряя на одном, выигрываешь на другом, - негромко бросила Динни.
     Голубые глаза пастора замигали.
     -  Да-а, конечно! - подхватил он. - Приятное с полезным. Джин не хочет,
чтобы я присутствовал при венчании. Вот ее метрики  на случай какихнибудь...
э-э... вопросов. Она совершеннолетняя.
     Он извлек из кармана длинный пожелтевший листок и вздохнул:
     - Боже мой! - И тут же искренно повторил: - Боже мой!
     Динни по-прежнему сомневалась, жалеет ли она его.
     Вскоре они поехали дальше.


        XIV

     Высадив Алена Тесбери у его клуба,  девушки направились  в Челси,  хотя
Динни положилась  на счастье и не предупредила Диану телеграммой. Подъехав к
дому на  Оукли-стрит, она вышла из машины и позвонила. Двери открыла пожилая
горничная с испуганным лицом.
     - Миссис Ферз дома?
     - Нет, мисс. Дома капитан. Ферз.
     - Капитан. Ферз?
     Оглянувшись по сторонам, горничная торопливо зашептала:
     -  Да, мисс. Мы все ужасно  перепугались, просто  не знаем, что делать.
Капитан. Ферз пришел неожиданно, во время завтрака. Хозяйки не было дома. Ей
пришла телеграмма. Капитан. Ферз забрал ее. Два раза звонили по телефону, но
не сказали кто.
     Динни подыскивала слова, чтобы спросить о самом страшном.
     - Как он... Как он вам показался?
     - Право, не знаю, мисс. Он спросил только: "Где ваша хозяйка?" Выглядит
он  хорошо,  но все это  так  внезапно, и мы боимся. Дети дома, а где миссис
Ферз, мы не знаем.
     - Подождите минутку.
     Динни вернулась к машине.
     - Что случилось? - вылезая, спросила Джин.
     Девушки стояли на мостовой и совещались, а горничная с порога наблюдала
за ними.
     - Я должна вызвать дядю Эдриена, - сказала Динни. - Ведь в доме дети.
     -  Поезжай  за  ним,  а  я  войду  и  подожду  тебя.  Горничная  совсем
перепугалась.
     - Джин, он бывает буйным. Может быть, он просто сбежал.
     - Бери машину. За меня не беспокойся.
     Динни пожала руку Джин:
     - Я возьму такси. Если захочешь удрать, у тебя будет машина.
     - Ладно. Объясни горничной, кто я, и поезжай. Уже четыре.
     Динни  посмотрела на дом и вдруг увидела чье-то лицо  в окне  столовой.
Она встречалась с Ферзом лишь дважды, но сразу узнала  его. Лицо у него было
незабываемое  -  пламя  за  решеткой.  Резкие  суровые черты,  подстриженные
щеточкой  усы, широкие скулы, густые  темные с  проседью  волосы, сверкающие
глаза со стальным отливом.  Они глядели на  нее так пристально,  что  зрачки
словно плясали от напряжения. Девушка не выдержала и отвела взгляд.
     - Не смотри  наверх: он там!  -  шепнула  она  Джин.  - Кроме глаз, все
нормально  -  костюм  приличный и  прочее.  Давай  уедем  вместе  или вместе
останемся.
     - Нет. Со мной ничего не случится, а ты поезжай.
     И Джин вошла в дом.
     Динни отчаянно торопилась. Внезапное возвращение человека, которого все
считали  неизлечимо  помешанным,  ошеломило ее. Ей были  неизвестны причины,
заставившие изолировать Ферза. Она знала только, что он страшно мучил Диану,
перед  тем  как  окончательно  сорвался,  и  считала   Эдриена  единственным
человеком, достаточно осведомленным во всей этой истории. Поездка показалась
ей долгой, - время  мучительно тянулось. Динни застала  дядю,  когда тот уже
выходил из музея, и торопливо стала рассказывать. Эдриен с ужасом смотрел на
нее.
     - Вы знаете, где Диана? - закончила она.
     - Сегодня она должна была обедать у Флер  и  Майкла.  Я тоже  собирался
туда. Где она сейчас  - не знаю. Едем  на  Оукли-стрит.  Все это - как  гром
среди ясного неба.
     Они сели в такси.
     - А вы не можете позвонить в эту психиатрическую лечебницу, дядя?
     -  Не  повидав  Диану,  не  имею  права.  Так,  говоришь,  он  выглядит
нормально?
     - Да. Только вот глаза... Впрочем, насколько я помню, они всегда у него
были такие.
     Эдриен схватился за голову:
     - Это ужасно! Бедная моя девочка!
     Сердце Динни сдавила боль - и за дядю, и за Диану.
     - Самое ужасное, - сказал Эдриен, - испытывать такое только потому, что
бедняга возвратился. Боже милостивый! Скверное дело, Динни, скверное дело!
     Динни тронула его за руку:
     - Дядя, что гласит на этот счет закон?
     - Один бог знает! Его  не подвергли официальному освидетельствованию, -
Диана не захотела. В лечебницу его приняли как частного пациента.
     - Не может быть, чтобы гам ему  разрешали выходить, когда вздумается, и
никого об этом не предупреждали.
     -  Кто его знает, что случилось? Может быть, он так и не выздоровел,  а
ушел  просто в минуту просветления. Но что  бы  мы  ни предприняли,  - Динни
растрогало выражение лица Эдриена,  - мы обязаны  позаботиться о нем так же,
как  о самих  себе.  Нельзя делать ему  жизнь еще  мучительнее. Бедный Ферз!
Любое горе, Динни, - болезнь,  нищета, порок, преступление,  хотя  каждое из
них - трагедия, - пустяк по сравнению с душевным расстройством.
     - Дядя, - спросила Динни. - А ночь?
     Эдриен застонал.
     - От этого ее надо как-нибудь спасти.
     В начале Оукли-стрит они отпустили такси и пошли к дому пешком.
     Войдя в холл, Джин сказала горничной:
     - Я - мисс Тесбери.  Мисс Динни поехала за мистером  Черрелом. Гостиная
наверху? Я посижу там. Он видел детей?
     -  Нет,  мисс.  Он  всего   полчаса  как  пришел.  Дети  в  классной  с
мадемуазель.
     - Значит, я буду между ним и ими. Проводите меня, - распорядилась Джин.
     - Остаться мне с вами, мисс?
     - Нет. Поджидайте миссис. Ферз, чтобы сразу же ее предупредить.
     Горничная  с  восхищением  взглянула на девушку и оставила ее у  дверей
гостиной.  Джин распахнула  их  и  остановилась,  прислушиваясь.  Ни  звука.
Девушка медленно  прошла к окну, потом обратно.  Если она  заметит, что идет
Диана, она  побежит  к ней вниз.  Если  Ферз поднимется сюда, выйдет к  нему
навстречу.  Сердце  ее  билось  немного  быстрее, чем  обычно,  но  никакого
волнения ока не  испытывала.  Так она  патрулировала с четверть часа,  потом
услышала за спиной шаги, обернулась и увидела; что Ферз уже вошел в комнату.
     - Простите, - сказала она. - Я ожидаю миссис Ферз. Вы - капитан Ферз?
     Тот поклонился.
     - А вы?
     - Я - Джин Тесбери. Боюсь; что вы меня не знаете.
     - Кто был с вами?
     - Динни Черрел.
     - Куда она делась?
     - По-моему, поехала к одному из своих дядей,
     - К Эдриену?
     - Думаю, что да.
     Ферз окинул уютную комнату сверкающим взглядом.
     - Здесь  стало еще  уютнее,  -  сказал он.  - Я  некоторое время  был в
отсутствии. Вы знакомы с моей женой?
     - Я встречалась с ней, когда гостила у леди Монт.
     - В Липпингхолле? Диана здорова?
     Слова слетали с его губ жадно и отрывисто.
     - Да. Вполне.
     - И красива?
     - Очень.
     - Благодарю вас.
     Посматривая на Ферза из-под темных ресниц. Джин  не  могла обнаружить в
нем никаких  признаков умственного расстройства. Выглядел он, как обычно,  -
военный в  штатском платье, очень  подтянутый,  держится независимо.  Все  в
порядке... кроме глаз.
     - Я не  видел жену четыре года, - сказал он. - Хотелось бы побыть с ней
наедине.
     Джин направилась к двери.
     -  Нет!  - Слово сорвалось  с пугающей  внезапностью. -  Вы  останетесь
здесь!
     И Ферз преградил девушке дорогу.
     - Почему?
     - Я хочу первым сообщить ей о своем возвращении.
     - Естественное желание.
     - Поэтому оставайтесь здесь.
     Джин вернулась к окну и ответила:
     - Как вам угодно.
     Наступило молчание.
     - Слышали вы обо мне? - внезапно спросил он.
     - Очень мало. Я знаю, что вы были нездоровы.
     Он отошел от двери.
     - Замечаете вы во мне что-нибудь?
     Джин подняла глаза и выдержала его взгляд; потом он отвел его.
     - Ничего. Выглядите вы совершенно здоровым.
     - Я здоров. Садитесь, пожалуйста.
     - Благодарю вас.
     Джин села.
     - Правильно, - сказал он. - Следите за мной хорошенько.
     Джин  смотрела  себе под ноги. У  Ферза  вырвалась  какая-то пародия на
смех.
     -  Я  вижу, вы никогда не  страдали душевной болезнью. Если  бы болели,
знали бы,  что каждый за  тобой следит и ты сам тоже  следишь  за  каждым. А
сейчас мне пора вниз. Au revoir [9].
     Он быстро  повернулся и вышел, захлопнув за собой дверь. Джин сидела не
шевелясь:  она ждала, что  дверь сейчас опять распахнется. У  нее было такое
ощущение, как будто всю ее натерли шерстью.  Тело покалывало, словно девушка
села  слишком близко к  огню. Ферз не  появлялся. Джин  встала и  подошла  к
двери.  Заперто.  Она  стояла  и  раздумывала.  Позволять?  Постучать,  чтоб
услышала горничная? Решив не делать ни того,  ни  другого, девушка  отошла к
окну  и  стала наблюдать за  улицей:  Динни скоро вернется, отсюда  можно ее
окликнуть.  Джин  хладнокровно обдумывала  сцену,  в которой ей  только  что
пришлось  участвовать.  Ферз  запер ее, чтоб  никто не  помешал  ему  первым
увидеть жену. Он никому не доверяет - вполне понятно! Ее юный, строгий разум
начинал смутно понимать, каково человеку, когда в нем все видят помешанного.
Бедняга! Джин прикинула, можно ли вылезти из окна  незамеченной, решила, что
нельзя, и  стала вновь смотреть  на угол  улицы,  из-за которого должна была
появиться помощь. И вдруг без всякой причины вздрогнула, -  встреча с Ферзом
не прошла даром. О,  эти глаза!  Как страшно, наверно, быть его женой!  Джин
распахнула окно и высунулась наружу...


        XV

     Увидев Джин в окне, Динни и ее дядя замерли на пороге.
     - Я заперта  в гостиной, -  невозмутимо  объявила Джин. -  Постарайтесь
меня выпустить.
     Эдриен отвел племянницу к машине:
     - Останься здесь, Динни.  Я  пришлю Джин к тебе.  Не надо устраивать из
этого спектакль.
     - Будьте осторожны, дядя. У меня такое чувство, словно вы Даниил во...
     Тускло улыбнувшись, Эдриен позвонил. Дверь открыл сам Ферз:
     - А, Черрел! Входите.
     Эдриен подал руку. Ее не приняли.
     - Мне здесь вряд ли обрадуются, - сказал Ферз.
     - Но, дорогой мой...
     - Да, вряд ли.  Но я должен увидеться с Дианой. И пусть мне лучше никто
не мешает - ни вы, Черрел, ни другие.
     -  Кто  об  этом  говорит! Вы  не возражаете,  если я вызову юную  Джин
Тесбери? Динни ждет ее в автомобиле.
     -  Я запер  ее.  Вот ключ.  Уберите  ее, -  угрюмо сказал Ферз и ушел в
столовую.
     Эдриен отпер гостиную. Джин стояла на пороге.
     -  Ступайте к Динни и  увезите ее. Я  справлюсь.  Надеюсь, все обошлось
по-хорошему?
     - Меня только заперли.
     - Передайте Динни, -  продолжал Эдриен,  - что  Хилери  почти  наверное
сможет приютить  вас.  Отправляйтесь  к нему; тогда я  буду  знать, где  вас
искать в случае необходимости. А вы не из трусливых, юная леди!
     - Пустяки! До свидания!
     Джин сбежала вниз по лестнице. Эдриен услышал, как захлопнулась входная
дверь, и неторопливо спустился в столовую.  Ферз стоял у  окна,  наблюдая за
отъездом девушек. Он круто повернулся, как человек,  привыкший,  что за  ним
следят. Изменился он мало: похудел,  осунулся, волосы поседели чуть больше -
вот и все. Одет, как всегда, опрятно, держится подтянуто, только глаза... О,
эти глаза!
     - Конечно, -  с  жутким спокойствием начал.  Ферз,  -  вы  не можете не
жалеть  меня,  но  предпочли  бы  видеть меня мертвым. Кто бы  не предпочел!
Человек не должен  терять рассудок! Но не надейтесь напрасно, Черрел, сейчас
я вполне здоров.
     Здоров ли? Судя по виду - да. Но какое напряжение он способен вынести?
     Ферз заговорил снова:
     - Вы  все рассчитывали, что я окончательно свихнулся. Однако месяца три
назад я начал поправляться. Как только  заметил это, стал  скрывать. Те, кто
за нами смотрят, - он произнес  эти слова  с предельной горечью, хотят таких
доказательств нашей нормальности, что мы никогда бы не  выздоравливали, если
бы все зависело только от них. Это, видите ли, не в их интересах.
     Горящие глаза Ферза, устремленные на Эдриена, казалось, добавили: "И не
в ее, и не в твоих".
     -  Так  вот, я  все  скрывал. У  меня хватило силы воли скрывать все  в
течение  трех месяцев и оставаться там, хотя я был уже в здравом уме. Только
в последнюю неделю я показал им, что отвечаю за себя. Но  они выжидают  куда
больше недели, прежде чем сообщить  об  этом  домой.  Я не хотел,  чтобы они
писали домой.  Я хотел явиться прямо сюда, показаться  таким, какой есть. Не
хотел, чтобы они предупреждали  Диану или еще кого-нибудь. Я хотел увериться
в себе и уверился.
     - Ужасно! - чуть слышно вымолвил Эдриен.
     Горящие глаза Ферза снова впились в него.
     - Вы любили мою жену, Черрел, и сейчас любите. Так ведь?
     - Мы остались тем, чем были, - друзьями, - ответил Эдриен.
     - Вы сказали бы то же самое, если бы даже было не так.
     - Вероятно. Могу утверждать одно -  в первую очередь я  обязан думать о
ней, как делал всегда.
     - Вот, значит, почему вы здесь?
     -  Боже  милостивый!  Да  неужели вы  не понимаете, какое это  для  нее
потрясение? Неужели вы забыли, какую жизнь ей создали до того, как попасть в
лечебницу? Или думаете, она забыла? Не лучше ли и для нее и для вас, если бы
вы сначала отправились ко мне, ну, хоть в музей, и встретились с ней там?
     - Нет, я увижусь с ней здесь, в моем собственном доме.
     -  Здесь  она  прошла  через  ад,  Ферз. Вы,  может быть,  и правы, что
скрывали свое  выздоровление  от  врачей.  Но вы  безусловно неправы,  когда
собираетесь ошеломить этим ее.
     Ферз весь напрягся.
     - Хотите спрятать ее от меня?
     Эдриен опустил голову.
     - Возможно, что  и так, - сказал он мягко. -  Но послушайте, Ферз, вы и
сами не хуже меня  видите, какое положение  создалось. Поставьте себя на  ее
место.  Представьте себе: вот  она  входит,  -  это  может  произойти каждую
минуту, - и неожиданно видит вас,  не зная о вашем  выздоровлении, не  успев
свыкнуться  с мыслью о нем да еще помня, каким  вы были. На что вы обрекаете
себя, идя на такую возможность?
     Ферз застонал.
     - А на что я обреку себя,  отказываясь от единственной возможности?  Вы
думаете, я еще кому-нибудь верю? Попробуйте поживите  так сами четыре  года!
Тогда поймете. - Глаза Ферза засверкали. - Попробуйте, каково, когда за вами
следят,  когда  с вами  обращаются,  как  с озорным ребенком.  Последние три
месяца я был совершенно нормален и насмотрелся, как со мной обращаются. Если
уж моя  собственная  жена не  примет меня  таким,  как  я есть,  -  здоровым
человеком в человеческой одежде, кому я еще нужен?
     Эдриен подошел к нему:
     - Успокойтесь!  Вот  тут-то вы  и заблуждаетесь. Она  одна видела вас в
самое тяжелое время. Поэтому ей и будет тяжелей, чем другим.
     Ферз закрыл лицо руками.
     Посерев  от  волнения, Эдриен  смотрел  на  него, но,  когда Ферз снова
открыл лицо, не смог вынести его взгляда и отвел глаза в сторону.
     -  И  люди еще рассуждают об одиночестве! - выкрикнул  Ферз.  - Сойдите
разок  с ума, Черрел.  Тогда вы поймете, что значит быть одиноким  до  конца
ваших дней.
     Эдриен положил руку ему на плечо:
     - Послушайте, друг мой. В моей норе есть свободная комната. Переезжайте
туда, поживите со мной, пока все не наладится.
     Тень  внезапного  подозрения   набежала  на  лицо  Ферза,  взгляд  стал
испытующим и подозрительным, потом  признательность смягчила  его, но он тут
же посуровел, затем опять смягчился.
     - Вы всегда были порядочным человеком, Черрел. Благодарю вас - не могу.
Я остаюсь здесь. Даже у зверя есть берлога. Моя - тут.
     Эдриен вздохнул.
     - Хорошо. Подождем ее. Вы видели детей?
     - Нет. Они помнят меня?
     - Не думаю.
     - Знают они, что я жив?
     - Да. Они знают, что вы больны.
     - Не..? - Ферз прикоснулся рукой ко лбу.
     - Нет. Поднимемся к ним?
     Ферз  покачал  головой,  и в  эту  минуту  Эдриен  через  окно  заметил
подходившую к  дому Диану.  Он спокойно направился к двери. Что  делать, что
сказать? Он уже взялся за ручку, когда Ферз, оттолкнув его, выскочил в холл.
Диана открыла дверь своим  ключом. Эдриен увидел, как смертельно  побледнело
ее лицо под полями шляпки. Она прислонилась к стене.
     - Все  в  порядке,  Диана,  -  сказал он  и  поспешно  распахнул  двери
столовой.
     Диана  отделилась  от  стены  и  прошла  в  комнату  мимо  мужчин. Ферз
последовал за ней.
     - Если вам потребуется мой  совет, я  буду в холле, - произнес Эдриен и
закрыл дверь...
     Муж и жена дышали так, словно прошли не три ярда, а пробежали сто.
     - Диана! - воскликнул Ферз. - Диана!
     Казалось, она утратила дар речи. Он возвысил голос:
     - Со мной все в порядке. Ты не веришь?
     Она по-прежнему молча наклонила голову.
     - Что же ты молчишь? Или для меня даже слов не найдется?
     - Это... это от потрясения.
     - Я вернулся здоровым. Вот уже три месяца, как я здоров.
     - Я так рада, так рада!
     - Боже мой! Ты все так же хороша!
     Неожиданно он схватил ее, крепко прижал к себе и стал жадно целовать.
     Когда он отпустил ее, Диана, задыхаясь, упала  на с  гул и взглянула на
мужа с таким ужасом, что он закрыл лицо руками.
     - Роналд... я не могу... не могу, как раньше... Не могу... Не могу...
     Он опустился перед ней на колени:
     - Я не хотел сделать тебе больно. Прости!
     Затем,  словно истощив всю силу чувства,  оба  встали и отошли друг  от
друга.
     - Давай обсудим все спокойно, - предложил Ферз.
     - Давай.
     - Должен я уйти?
     - Дом - твой. Поступай, как лучше для тебя.
     У Ферза вырвалось что-то похожее на смех.
     - Для меня  было бы лучше,  если бы и  ты и все остальные относились ко
мне так, как будто со мной ничего не случилось.
     Диана молчала. Она молчала так  долго, что у него снова вырвался тот же
звук.
     - Не надо! - попросила она. - Я попытаюсь. Но  я должна... должна иметь
отдельную комнату.
     Ферз поклонился. Внезапно взгляд его мотнулся к ней.
     - Ты любишь Черрела?
     - Нет.
     - Другого?
     - Нет.
     - Значит, боишься?
     - Да.
     - Понимаю. Это естественно. Что  ж! Кто обижен богом, тот  не выбирает.
Что дадут, то и ладно. Не телеграфируешь ли в  лечебницу, чтобы прислали мои
вещи?  Это  избавит  от шума,  который они  могут поднять.  Я  ведь  ушел не
попрощавшись. К тому же я, наверное, им что-нибудь должен.
     - Разумеется, телеграфирую. Я все устрою.
     - Нельзя ли теперь отпустить Черрела?
     - Я ему скажу.
     - Позволь мне.
     - Нет, Роналд, я сама.
     И Диана решительно прошла мимо него.
     Эдриен стоял,  прислонившись к стене  напротив  двери. Он  посмотрел на
Диану и попытался улыбнуться, - он уже угадал, чем все кончилось.
     -  Он останется здесь, но будет жить в отдельной комнате. Благодарю вас
за  все,  мой дорогой.  Не  созвонитесь ли вместо меня с лечебницей?  Я буду
держать вас в курсе. А сейчас поведу Роналда к детям. До свидания.
     Эдриен поцеловал ей руку и вышел.


        XVI

     Хьюберт   Черрел   стоял  на  Пэл-Мэл  перед  клубом   отца,  старинным
учреждением, членом которого он сам пока  еще не состоял.  Он нервничал, так
как питал к отцу уважение - несколько старомодное  чувство  в дни,  когда  в
отце видят  просто старшего брата и, упоминая о  нем,  употребляют выражение
"мой  старик". Поэтому  Хьюберт  не без волнения  вошел в этот дом, где люди
упрямее, чем кто-либо на земле, держатся за высокомерные предрассудки своего
поколения. Однако облик тех, кто находился в комнате, куда провели Хьюберта,
ничем  не  выдавал ни  высокомерия,  ни предрассудков.  Низенький  подвижный
человечек с бледным лицом и усами щеточкой, покусывая  ручку, сочинял письмо
редакции "Тайме" о  положении в  Ираке; маленький  скромного  вида бригадный
генерал с  лысым лбом и  седыми усами  беседовал с  высоким  скромного  вида
генерал-лейтенантом о флоре острова Кипра; квадратный мужчина  с квадратными
скулами и львиным взглядом сидел у окна так тихо, словно только что схоронил
тетку или размышлял, не попробовать ли ему будущим летом переплыть  Ла-Манш.
Сам сэр Конуэй читал "Уайтейкеровский альманах".
     - Хэлло, Хьюберт! Здесь слишком тесно. Спустимся в холл.
     Хьюберт сразу же почувствовал,  что не только он сам хочет поговорить с
отцом, но и отец хочет что-то ему сказать. Они уселись в углу.
     - Что привело тебя сюда?
     - Я собираюсь жениться, сэр.
     - Жениться?
     - Да. На Джин Тесбери.
     - О!
     - Мы решили получить особое разрешение и не поднимать шума.
     Генерал покачал головой:
     -  Она - славная девушка,  и я рад, что ты ее любишь, но у тебя сложное
положение, Хьюберт. Я тут кое-что слышал.
     Хьюберт только сейчас заметил, какое измученное лицо у отца.
     - Все  это из-за того  типа, которого  ты пристрелил. Боливийцы требуют
выдать тебя как убийцу.
     - Что?
     -  Чудовищно,  конечно.  Не  думаю,  чтобы  они  настаивали,  поскольку
нападающей  стороной был он - по счастью, у тебя на  руке  остался  шрам. Но
похоже, что боливийские газеты подняли дьявольский шум.  Все эти  полукровки
так держатся друг за друга!
     - Сегодня же увижусь с Халлорсеном.
     - Полагаю, что власти не станут торопиться.
     Отец и сын молча сидели в  холле, глядя друг на друга с одним и тем  же
выражением  лица.  Где-то  в тайниках  их  души  зрел  смутный  страх  перед
угрожающим поворотом событий, но ни тот, ни другой не  позволяли ему принять
определенные формы. От  этого их  горе становилось лишь острее. Генерала оно
угнетало еще  больше, чем Хьюберта.  Мысль, что его единственного сына могут
потащить на  край света  по  обвинению в  убийстве, казалась ему дикой,  как
ночной кошмар.
     - Мы не имеем  права сдаваться, Хьюберт, -  сказал он наконец. - Если в
нашей стране еще есть здравый смысл, мы остановим дело. Я пытался вспомнить,
кто  может свести  нас  с  нужными  людьми.  Я-то  сам  беспомощен  в  таких
передрягах, но, вероятно, найдутся такие, кто знаком со всеми и точно знает,
кого и как можно обработать. Думаю, что нам лучше всего обратиться к Лоренсу
Монту. Он уж, во всяком случае, знает Саксендена, а может быть,  и  кое-кого
из министерства  иностранных  дел.  Мне рассказал обо  всем  Топшем,  но  он
бессилен помочь. Пройдемся пешком? Это полезно.
     Глубоко  растроганный  тем, что  отец  воспринял  его  беду,  как  свою
собственную, Хьюберт пожал генералу руку, и они вышли. На Пикадилли генерал,
сделав над собой явное усилие, заговорил:
     - Мне не очень нравятся все эти перемены.
     - Но,  сэр,  если не  считать  Девоншир-хаус, я  не  вижу здесь  ничего
нового.
     -  Да. Но вот что странно:  дух Пикадилли  долговечнее  самой улицы: ее
атмосфера незыблема. Здесь давно уже не увидишь  цилиндра,  а  разницы вроде
никакой  и нет.  Гуляя по Пикадилли после войны, я испытывал  те же чувства,
что  и в день, когда  еще юнцом вернулся  из Индии: вот наконец  я и дома. С
другими бывало точно так же.
     - Да, тоска по родине - странное чувство. Я испытал его в Месопотамии и
в Боливии. Стоило закрыть глаза - и оно приходило, сразу.
     -  Национальная  особенность  англичан,  -  начал  сэр Конуэй и оборвал
фразу, словно удивляясь, как это ему так быстро удалось  сказать все, что он
хотел.
     - Оно бывает даже  у американцев, - заметил Хьюберт, когда они свернули
на  Хаф-Мун-стрит. -  Халлорсен  говорил мне,  что  нет  хуже, чем -  как он
выразился - "быть не в фокусе влияния своей нации".
     - Да, влияние они имеют, - вставил генерал.
     - Без сомнения,  сэр, но  чем  оно определяется? Быть может, темпом  их
жизни?
     -  Что дает им этот темп?  В  общем - все и в частности  - ничего. Нет,
по-моему, все дело в их деньгах.
     - А я вот замечал, хотя люди обычно по ошибке думают  иначе, что деньги
сами  по себе мало волнуют американцев.  Но они  любят быстро их  наживать и
охотней согласятся вовсе лишиться их, чем наживать медленно.
     -  Странно  видеть  людей  без  национальных особенностей,  -  произнес
генерал.
     - У  них слишком большая страна, сэр. Впрочем, у них есть что-то  вроде
этого - гордость за свою страну.
     Генерал кивнул.
     - Какие тут странные узкие улочки! Я  помню, как шел  здесь  с отцом от
Керзон-стрит  до Сент-Джеймского  клуба в восемьдесят  втором  году. Я тогда
поступал в Хэрроу. Ничто не изменилось.
     Так, занятые  разговором, который не затрагивал их истинных чувств, они
добрались до Маунт-стрит.
     - Вон тетя Эм. Не говори ей.
     В нескольких шагах впереди них плыла домой леди  Монт. Они нагнали ее в
ста ярдах от входа.
     - Кон, - сказала она, - ты похудел.
     - Я всегда был худым, моя девочка.
     - Ты прав.  Хьюберт, о чем  я хотела  тебя  спросить? Вот, вспомнила!..
Динни говорит, что  ты с самой  войны не заказывал себе бриджи.  Понравилась
тебе Джин? Довольно привлекательна, да?
     - Да, тетя Эм.
     - Вам не пришлось ее выставлять?
     - За что?
     -  Это еще вопрос. Впрочем, она нико'да меня не терроризировала. Хотите
видеть Лоренса?  Там  у не'о  Вольтер  и Свифт. Они никому  не нужны, их все
давно  забыли, но он их любит, потому что  они  кусаются. Кстати, Хьюберт, а
мулы?
     - Что мулы?
     - Никак не мо'у запомнить, кто у них осел - производитель или матка.
     - Производитель - осел, а матка - кобыла, тетя Эм.
     - Да, да. И у них не бывает детей. Как удобно! А где Динни?
     - Где-то здесь, в городе.
     - Ей пора замуж.
     - Почему? - удивился генерал.
     - Ну как же! Хен говорит, что из нее вышла бы замечательная фрейлина, -
до то'о она бескорыстный друг. Это опасно.
     И, достав из сумочки ключ, леди Монт вставила его в замочную скважину:
     - Не мо'у вытащить Лоренса к чаю. А вы будете пить?
     - Нет, Эм, благодарю.
     - Идите в библиотеку, он там корпит.
     Она поцеловала брата и племянника и проплыла к лестнице.
     -  Это  что-то за'адочное! - услышали они ее голос, входя в библиотеку,
где сидел сэр  Лоренс, обложенный  грудами сочинений Вольтера и  Свифта:  он
писал  воображаемый  диалог  между этими  серьезными мужами.  Баронет мрачно
выслушал генерала.
     - Я  слышал,  - сказал  он,  когда  его шурин  кончил, -  что Халлорсен
раскаялся в своих грехах. Работа Динни. Думаю, что нам следует его повидать.
Не здесь, конечно, - у нас нет повара: Эм еще продолжает худеть. Но мы можем
пообедать в "Кофейне".
     Он снял телефонную трубку.
     - Профессор Халлорсен будет в пять. Ему сейчас же передадут.
     -  Это  дело подведомственно скорее министерству  иностранных дел,  чем
полиции, - продолжал сэр  Лоренс. -  Зайдемте потолкуем со старым Шропширом.
Он должен был хорошо знать вашего отца. Кон, а его  племянник Бобби Феррар -
самая  неподвижная  из  звезд министерства иностранных  дел.  Старый Шропшир
всегда дома.
     Позвонив у дома Феррара, сэр Лоренс спросил:
     - Можно видеть маркиза, Помметт?
     - Боюсь, что у него сейчас урок, сэр Лоренс.
     - Урок? Чего?
     - Хейнштейна, сэр Лоренс.
     - Ну, значит,  слепой ведет  слепого, и спасти  его  - доброе дело. Как
только выберете подходящий момент, впустите нас, Помметт.
     - Слушаюсь, сэр Лоренс.
     - Человеку  восемьдесят четыре, а он изучает Эйнштейна! Кто сказал, что
аристократия вырождается? Хотел  бы  я посмотреть  на  того болвана, который
обучает маркиза! Он, видимо, обладает незаурядным даром убеждения, - старого
Шропшира не проведешь.
     В эту  минуту вошел  аскетического вида  мужчина с  холодными глубокими
глазами и малым количеством волос, взял зонтик и шляпу и удалился.
     - Видали? - спросил сэр Лоренс. - Интересно, сколько он берет? Эйнштейн
ведь все равно  что электрон  или витамин, -  он непостижим. Это самый явный
случай  получения  денег  обманным  путем, с каким мне пришлось столкнуться.
Пошли.
     Маркиз  Шропшир  расхаживал по кабинету и,  словно разговаривая  сам  с
собою, оптимистически кивал седобородой головой.
     -  А, молодой Монт! -  сказал он. -  Видели вы этого человека?  Если он
предложит давать  вам уроки теории Эйнштейна, не соглашайтесь.  Он, как и я,
не  в состоянии объяснить, почему  пространство  ограничено и в  то же время
бесконечно.
     - Но ведь и сам Эйнштейн тоже не в состоянии, маркиз.
     -  Для точных наук я, видимо, слишком стар, -  сказал маркиз. - Я велел
ему больше не приходить. С кем имею честь?
     - Мой шурин,  генерал сэр  Конуэй  Черрел, и его  сын, капитан  Хьюберт
Черрел,  кавалер  ордена  "За  боевые  заслуги".  Вы, наверно, помните  отца
Конуэя, маркиз? Он был послом в Мадриде.
     - Боже мой,  разумеется, помню. Я  знаком также с вашим  братом Хилери,
генерал. Воплощенная  энергия! Садитесь же, садитесь, молодой  человек! Ваше
дело имеет отношение к электричеству?
     - Не совсем, маркиз. Скорее к выдаче английского подданного.
     - Вот как!
     Маркиз поставил ногу на стул, уперся  локтем в колено  и опустил голову
на руку. И пока генерал  рассказывал, он продолжал стоять в этой позе, глядя
на Хьюберта, который сидел, сжав губы и потупив глаза. Когда генерал кончил,
маркиз спросил:
     -  У вас орден  "За  боевые заслуги", так,  по-моему, сказал  ваш дядя?
Получили на войне?
     - Да, сэр.
     - Сделаю, что смогу. Не разрешите ли взглянуть на шрам?
     Хьюберт  засучил левый рукав,  расстегнул манжету и  показал руку. Шрам
был длинный, блестящий и тянулся от кисти почти до локтя.
     Маркиз тихонько свистнул сквозь зубы - до сих пор свои.
     - Вы уцелели чудом, молодой человек.
     - Да, сэр. Когда он замахнулся, я прикрылся рукой.
     - А потом?
     - Отскочил назад  и  пристрелил  его, когда  он кинулся на  меня снова.
Затем потерял сознание.
     - Вы говорите, этот человек был наказан плетьми за жестокое обращение с
мулами?
     - Он постоянно жестоко обращался с ними.
     -  Постоянно?  -   переспросил   маркиз.   -  Многие   утверждают,  что
мясоторговцы и члены Зоологического  общества постоянно жестоко обращаются с
животными, но я не слышал, чтобы их наказывали плетьми. О вкусах  не спорят.
Дайте подумать, чем я могу вам помочь. Бобби в городе, молодой Монт?
     - Да, маркиз. Я вчера видел его в "Кофейне".
     -  Я приглашу его к завтраку.  Насколько мне помнится, он  не позволяет
своим детям разводить кроликов и держит пса, который всех кусает. Это добрый
знак. Кто любит животных, тот всегда готов  отстегать того, кто их не любит.
Молодой Монт, прежде чем вы уйдете, мне хотелось бы знать, что вы думаете об
этой вещи?
     Сняв ногу со стула,  маркиз  прошел в  угол,  взял прислоненную к стене
картину и вынес на свет. На полотне с умеренной степенью  правдоподобия была
изображена нагая девушка.
     -   Стейнвич   утверждает,  что  это  не   должно   дурно  повлиять  на
нравственность, - сказал маркиз, - А если ее повесить?
     Сэр Лоренс вставил в глаз монокль:
     -    "Удлиненная"    школа.   Следствие    сожительства   с   женщинами
соответствующего телосложения.  Нет, маркиз, это  не может дурно повлиять на
нравственность, но может испортить  пищеварение:  тело - цвета морской воды,
волосы - томатные, стиля - никакого. Вы купили ее?
     - Пока что нет. Я слышал, она стоит уйму денег.  А вы? Я хотел сказать,
вы ее не купите?
     - Для вас, сэр, я готов на что угодно, только не на это. Нет, только не
на это, - повторил, попятившись, сэр Лоренс.
     - Я  этого  опасался, - заметил маркиз. -  А меня уверяют,  что она  не
лишена динамизма.  Ничего  не  поделаешь!  Я  любил  вашего  отца,  генерал,
продолжал он  более серьезным  тоном. - Если  слово его внука окажется менее
весомым,  чем слово каких-то метисов - погонщиков мулов, значит, мы достигли
такой степени альтруизма в нашей стране, что едва ли выживем. Я извещу вас о
том, что  ответит  мой племянник. До свидания, генерал,  до  свидания, милый
юноша. Шрам у вас жуткий. До свидания, молодой Монт. Вы неисправимы.
     Спускаясь по лестнице, сэр Лоренс взглянул на часы:
     - Это отняло у  нас двадцать  минут. С дорогой,  скажем, двадцать пять.
Такого темпа  не знают и в  Америке,  а нам еще, кроме того, чуть не всучили
удлиненную девицу. Теперь - в "Кофейню", к Халлорсену.
     И они двинулись по направлению к Сент-Джеймс-стрит.
     - Эта улица, - продолжал сэр Лоренс, -  Мекка западного мужчины, так же
как рю де ла Пе - Мекка западной женщины.
     Он иронически оглядел спутников. Превосходные образцы англичан! В любой
другой стране они стали бы  предметом  зависти и  насмешек. Люди, которые во
всей   Британской  империи   работают   и   предаются   исконно   британским
развлечениям, сотворены более или менее по образу и  подобию этих.  Над этой
породой никогда не заходит солнце. История присмотрелась к ней и решила, что
ей  суждена долгая жизнь.  Сатира мечет  в нее стрелы,  но  они отскакивают,
словно от невидимой брони. "Эта порода, - думал баронет, шагает по просторам
Времени, ничем не  выделяясь, не  блистая ни ученостью, ни силой, ни прочими
добродетелями,   которые  ей  заменяет  бессознательное,   но  непоколебимое
убеждение в своей предызбранности".
     - Я считаю, что абсолютный центр вселенной - здесь, - сказал сэр Лоренс
у дверей  "Кофейни".  - Другие относят  его на Северный  полюс,  в  Рим,  на
Монмартр. Я же нахожу, что он - в "Кофейне", старейшем  и, судя по состоянию
умывальника, наихудшем клубе мира. Хотите  умыться  или отложите омовение до
более  приятного  случая? Договорились.  В таком случае присядем и  подождем
апостола патентованных  ванн. Он кажется мне очень  энергичным парнем. Жаль,
что нельзя устроить матч между ним и маркизом. Я бы поставил на старика.
     - Вот он, - сказал Хьюберт.
     В  низком  холле старейшего  клуба  мира  американец  казался  особенно
высоким.
     - Сэр Лоренс Монт!  - окликнул он. - Здравствуйте, капитан! Генерал сэр
Конуэй   Черрел?  Счастлив  познакомиться,   генерал.   Чем   могу  служить,
джентльмены?
     Он выслушал рассказ сэра Лоренса со все возраставшей серьезностью.
     -  Это  чересчур!  Нет,  не  могу  посидеть  с  вами.  Сейчас же  еду к
боливийскому послу. Кстати, капитан, у меня сохранился адрес вашего Мануэля.
Я телеграфирую  нашему  консулу  в Ла Пас, чтобы тот немедленно сиял  с него
показания,  подтверждающие  вашу  правоту. Ну  кто бы мог  предположить, что
получится такая чертовщина! Прошу прощения, джентльмены, но  я не успокоюсь,
пока не отправлю телеграмму.
     Сделав общий поклон, Халлорсен удалился. Трое англичан снова сели.
     - Старику Шропширу нельзя зевать: он того и гляди его обгонимсказал сэр
Лоренс.
     - Так это и есть Халлорсен? Интересный мужчина! - заметил генерал.
     Хьюберт помолчал. Он был растроган.


        XVII

     Встревоженные  и  притихшие  девушки  вели  машину  к  приходу  святого
Августина в Лугах.
     - Даже не знаю,  кого мне больше всего  жаль,  -  неожиданно заговорила
Динни.  - Я никогда раньше не думала  о помешательстве. Его  либо осмеивают,
либо скрывают. А по-моему, это самое страшное на свете - особенно когда  оно
не полное, как у него.
     Джин изумленно поглядела на подругу,  -  ей  еще  не  доводилось видеть
Динни без маски юмора.
     - Куда теперь?
     - Вот сюда. Пересечем Юстен-род. Вряд ли тетя Мэй  сможет приютить нас.
У  нее  вечно  торчат разные  благотворители,  посещающие  трущобы. Если там
нельзя остановиться, позвоним Флер. Жаль, что я не вспомнила о ней раньше.
     Предчувствия  Динни  оправдались:  дом  был набит  гостями,  и тетя Мэй
куда-то ушла, дядя Хилери сидел у себя.
     -  Раз уж мы заехали,  давай  спросим, может  ли Хилери  обвенчать вас,
шепнула Динни.
     Улучив  свободную  минуту,  в  первый  раз  за трое суток,  Хилери, без
пиджака,  делал  модель  норманской  ладьи.  Работа  над  моделями старинных
кораблей  стала  теперь излюбленным  отдыхом  человека,  у  которого уже  не
оставалось  ни  досуга,  ни  сил  для  альпинизма.  Изготовление  корабликов
отнимало больше  времени, чем любое другое  занятие, а времени у Хилери было
меньше, чем у  кого  бы  то  ни  было. Но  с этим он пока еще  не  считался.
Обменявшись   с  Джин  рукопожатием,  он  извинился  и  попросил  разрешения
продолжать работу.
     Динни немедленно перешла к делу:
     -  Дядя Хилери,  Джин выходит  за  Хьюберта. Они  хотят  пожениться  по
особому разрешению. Так вот, мы приехали спросить, не обвенчаете ли вы их.
     Хилери  отложил стамеску, прищурил глаза  так, что они  превратились  в
узкие щелочки, и спросил:
     - Боитесь передумать?
     - Ни капельки, - возразила Джин.
     Хилери пристально  посмотрел на нее. Двумя словами и одним взглядом она
ясно дала ему понять, что перед ним - женщина с характером.
     - Я встречался  с вашим отцом, - сказал он. -  Он не любит торопиться в
таких делах.
     - У отца нет никаких возражений против брака.
     - Это правда, - подтвердила Динни. - Я с ним говорила.
     - А как твой отец, дорогая?
     - Он согласится.
     -  Если так,  я  готов,  - сказал Хилери, вновь прижав стамеску к корме
кораблика. - Раз вы твердо все решили, нет смысла тянуть.
     Он повернулся к Джин:
     - Из  вас  должна  получиться хорошая альпинистка. Жаль, что сейчас  не
сезон,  не то я посоветовал бы вам провести медовый месяц в горах. А  почему
бы вам не поплавать на рыбачьей шхуне по Северному морю?
     -  Дядя  Хилери отказался  от  места декана,  -  вставила Динни.  -  Он
славится своим аскетизмом.
     -  Смирение -  паче  гордости, Динни.  Признаюсь  откровенно:  виноград
оказался  для меня зелен. До сих пор не могу себе простить, что отказался от
легкой жизни. А времени сколько было бы! Вырезай себе модели хоть всех судов
на  свете,  читай  газеты  и отращивай  брюшко. Твоя  тетка  тоже не  устает
попрекать  меня.  Как  вспомню, чего достигал дядя  Катберт своим  достойным
видом  и каким  он  был  на смертном  одре,  так и  вижу  всю  свою  попусту
растраченную  жизнь  и  то  место,  куда я пойду, когда меня вынесут  ногами
вперед. А ваш отец постарел, мисс Тесбери?
     -  Нет, он словно  не замечает  времени. Но  мы ведь  живем в  деревне,
ответила Джин.
     - Дело не только в этом. Знаете,  как можно  назвать того, кто  думает,
что время идет, а он сам стоит на месте? Человек, который отжил.
     - А вернее, человек, который не жил, -  вставила Динни. - Да, я забыла,
дядя. Сегодня капитан Ферз неожиданно вернулся к Диане.
     -  Ферз?  Это  либо самое  страшное,  либо  самое  отрадное, что  могло
произойти. Эдриен знает?
     - Да, я привезла его. Он сейчас там с капитаном Ферзом. Дианы нет дома.
     - Ты видела Ферза?
     -  Я  вошла  в дом и  говорила с -  ним, - вмешалась  Джин. - Он совсем
нормальный, если не считать того, что он запер меня.
     Хилери не ответил.
     - Нам пора, дядя. Мы идем к Майклу.
     - До свидания. Очень признательна вам, мистер Черрел.
     - Что  ж, -  с  отсутствующим видом сказал Хилери, - будем надеяться на
лучшее.
     Девушки сели в машину и покатили к Вестминстеру.
     - По-видимому, он ожидает самого худшего! - заметила Джин.
     - Еще бы! Ведь обе возможности так ужасны!
     - Благодарю!
     Динни смутилась.
     - Что  ты!  Я  же не  тебя имела  в виду, -  возразила  она и  про себя
подумала: "Как прочно стоит Джин на избранном пути!"
     Около  дома  Майкла  в  Вестминстере  они  наткнулись на  Эдриена.  Тот
позвонил Хилери и узнал об изменении их маршрута. Убедившись в том, что Флер
может принять девушек, он попрощался,  но Динни,  потрясенная выражением его
лица,  бросилась  вслед  за ним. Он шел  по  направлению к реке,  и  девушка
нагнала его на углу площади:
     - Вы не предпочитаете одиночество, дядя?
     - Я рад тебе, Динни. Идем.
     Они быстрым шагом вышли на  набережную и двинулись вверх по реке. Динни
взяла дядю под руку, но  молчала, оставляя за  ним возможность самому начать
разговор.
     -  Знаешь, раньше я  бывал  в этой  лечебнице,  -  немедленно начал он.
Выяснял, как обстоят дела Ферза и хорошо ли с ним обращаются. Поделом мне, я
не  заглядывал туда уже  несколько месяцев. У меня всегда было предчувствие.
Сейчас  я  звонил туда по  телефону. Они хотели  приехать за ним,  но  я  не
позволил.  Какой  смысл? Они  Признают, что  последние  две недели  они  был
совершенно нормален. В таких случаях  они обычно выжидают месяц, прежде  чем
сообщить родным. Сам Ферз утверждает, что он уже три месяца как здоров.
     - Что это за лечебница?
     - Просторный загородный дом. Пациентов всего около десятка.  У  каждого
своя  комната и свой служитель. Полагаю,  что лучшего места не найти. Но оно
всегда внушало мне  ужас:  вокруг стена,  утыканная остриями,  вид у  здания
такой, словно  в нем  что-то прячут.  Не  знаю,  Динни,  я, наверно, слишком
впечатлителен, но эти болезни кажутся мне особенно жуткими.
     Динни прижала к себе его руку:
     - Мне тоже. Как он выбрался оттуда?
     - Он вел себя нормально,  и они ослабили надзор. Во время  завтрака  он
сказал, что пойдет  полежать, и удрал. Вероятно,  заметил,  что в это  время
обычно является кто-то из торговцев, и пока привратник втаскивал мешки, Ферз
выскользнул за дверь, добрался  до станции и  сел в первый попавшийся поезд.
Оттуда  до города всего двадцать миль. Когда его  хватились,  он уже  был  в
Лондоне. Завтра еду туда.
     - Бедный мой! - мягко сказала Динни.
     - Да,  дорогая, такова жизнь.  Никогда не думал,  что придется метаться
между двумя кошмарами.
     - У них в роду это не первый случай?
     Эдриен кивнул:
     - Его дед умер в припадке буйного  помешательства, хотя, не будь войны,
Ферз мог бы и не заболеть. Впрочем,  об этом трудно судить.  Подумай, Динни,
какая  жестокая  вещь  наследственное  безумие!  Не  верю я  в  божественное
милосердие. Во  всяком  случае,  нам, людям, не  дано ни постигнуть его,  ни
проявлять.  Очевидно,  бог  -  это просто всеобъемлющая  созидательная сила,
изначальная и бесконечная. Мы не вправе слепо полагаться на  нее - вспомни о
сумасшедшем доме!  Нам, видите ли, страшно. А каково несчастным  помешанным?
Из сознательной боязни мы отдаем их во власть бессознательного ужаса. Помоги
им, боже!
     - Судя по вашим словам, бог не очень-то им помогает.
     - Кто-то  сказал, что  бог - это помощь  человека человеку.  При  любых
обстоятельствах  это   единственная  рабочая   гипотеза,  оправдывающая  его
существование.
     - А что же тогда дьявол?
     - Зло,  которое  человек причиняет человеку. Только я  распространил бы
это и на зверей.
     - Прямо по Шелли, дядя!
     - Хорошо еще, что по Шелли. Могло быть хуже. Но я вижу,  что становлюсь
нечестивцем, оскверняющим правоверную юность.
     - Нельзя осквернить то, чего нет, мой дорогой. Вот мы и  на Оуклистрит.
Хочешь, я зайду? Может быть, Диане что-нибудь нужно.
     - Хочу ли я? Еще  бы.  Я  так благодарен тебе, Динни. Буду  ждать  тебя
здесь на углу.
     Не глядя  по сторонам, Динни быстро подошла к дому и позвонила. Открыла
все та же горничная.
     - Я  не  буду заходить.  Пожалуйста,  узнайте потихоньку, как чувствует
себя миссис Ферз и не надо ли ей  чего-нибудь. Скажите, что я у миссис Майкл
Монт и могу, если потребуется, в любой момент приехать и побыть с ней.
     Пока горничная ходила наверх, Динни напряженно вслушивалась, но ни один
звук не донесся до ее ушей.
     - Миссис Ферз велела  сердечно  благодарить  вас, мисс, и передать, что
обязательно вызовет вас, если будет нужно. Сейчас она чувствует себя хорошо,
мисс.  Мы  все  надеемся на лучшее, но ужасно тревожимся.  Она  передает вам
привет, мисс, и пусть мистер Черрел не беспокоится.
     - Благодарю, - ответила Динни. - Передавайте привет  от нас и  скажите,
что мы наготове.
     Затем,  так  же быстро и  не  глядя  по сторонам,  девушка  вернулась к
Эдриену, рассказала все, как было, и они пошли дальше.
     - Чувствовать,  как  ты  висишь в воздухе! - воскликнул  Эдриен. -  Что
может быть страшнее? Боже милостивый, сколько же это продлится! Впрочем, она
сказала, чтобы мы не беспокоились, - прибавил он с невеселым смешком.
     Стало  смеркаться. В  этот безотрадный  час между светом и тьмою, когда
расплываются все линии, улицы и мосты казались тусклыми и невзрачными. Потом
стемнело,  и при  свете  фонарей вещи  вновь  обрели  форму,  но  контуры их
смягчились.
     -  Динни,  милая,  -  сказал Эдриен. -  Я ведь  спутник не из приятных.
Вернемся-ка лучше обратно.
     - Идем. Вы пообедаете у Майкла, дядя? Ну, пожалуйста.
     Эдриен покачал головой:
     -  Скелету  не  место  на  пиру.  Не  знаю, для  чего  еще  тянуть, как
выразилась бы твоя няня.
     - Она не сказала бы такого: она была шотландка. А Ферзы - шотландцы?
     - По фамилии - пожалуй.  Но родом  они из западного Сэссекса  -  где-то
вблизи Меловых холмов. Старинная семья.
     - Вы находите, что у всех, кто из старинной семьи, бывают странности?
     -  Не нахожу. Просто когда такое случается в старинной  семье, это всем
бросается в  глаза, хотя  прошло бы незамеченным, если бы  случилось в любой
другой.  В  старинных  семьях  родственники  реже  вступают  в  брак,  чем в
крестьянских.
     Инстинктивно  почувствовав,  что  эта тема может отвлечь Эдриена, Динни
продолжала:
     - Не кажется ли вам, дядя, что тут играет роль древность семьи?
     -  Что  такое  древность? Все семьи  в  определенном  смысле  одинаково
древние. Может быть, ты имеешь в виду качества, выработанные благодаря тому,
что браки  многих поколений заключаются в пределах замкнутой касты? Конечно,
чистокровность  существует  -  в том смысле,  в каком это  слово применяют к
собакам  или к лошадям.  Но  такого  же  результата  можно  добиться  и  при
известных благоприятных физических  предпосылках - в горных долинах,  вблизи
от моря, всюду, где хорошие условия для жизни.  От здоровой крови - здоровая
кровь,  это аксиома. На крайнем  севере Италии  я видел деревни, где  нет ни
одного знатного человека и тем не менее все обитатели отличаются  красотой и
породистым видом. Но когда дело касается продолжения рода у людей гениальных
или обладающих  иными свойствами, которые выдвигают их на передний план, то,
боюсь,   мы   сталкиваемся   скорее   с  вырождением,   чем  с   повторением
первоначального  типа.  Лучше всего  дело  обстоит  в семьях, по рождению  и
традициям  связанных с флотом или армией: крепкое здоровье, не слишком много
ума. Наука же, юриспруденция и капитал больше способствуют  деградации. Нет,
преимущество  старинных  семей  не   в  чистокровности.  Оно  гораздо  более
конкретное:   определенное-воспитание,  которое  получают  дети,  подрастая,
определенные  традиции,  определенные жизненные  цели.  Кроме  того,  больше
шансов  на удачный брак и, как правило, больше возможностей жить  в деревне,
самому  выбирать свою линию поведения и  придерживаться ее.  То, что в людях
называется  чистокровностью,  это  скорее  свойство  интеллекта,  чем  тела.
Мышление  и  чувства  человека зависят прежде всего от традиций,  привычек и
воспитания. Но я, наверно, надоел тебе, дорогая?
     - Нет, нет, дядя, мне страшно интересно. Значит, вы верите не столько в
кровь, сколько в известное наследственное отношение к жизни?
     - Да, но оба фактора тесно взаимосвязаны.
     - И,  по-вашему,  старинным  семьям приходит конец и с древностью  рода
скоро перестанут считаться?
     -  Не  знаю. Традиции  -  вещь  удивительно стойкая,  а  в нашей стране
достаточно   механизмов,  поддерживающих  ее.   Видишь  ли,  есть  множество
руководящих  постов, которые  надо  кем-то занять.  Наиболее подходящие  для
этого люди -  как раз те, кто с детства приучен проводить собственную линию,
не разглагольствовать о себе, а действовать, ибо так велит долг. Поэтому они
и  тащат  на  себе весь груз руководства различными  областями  нашей жизни.
Надеюсь,  и впредь  будут тянуть.  Но  в  наши дни  такое  привилегированное
положение можно оправдать лишь одним - тащить, пока не упадешь.
     -  Очень  многие,  - заметила  Динни,  - сначала падают,  а  потом  уже
начинают тянуть. Ну, вот мы и вернулись к Флер. Входите же, дядя! Если Диане
что-нибудь понадобится, вы будете под рукой,
     - Слушаюсь,  дорогая.  А ведь  ты поймала меня  на вопросе, о котором я
частенько размышляю. Змея!


        XVIII

     После  настойчивых  телефонных   звонков  Джин  разыскала   Хьюберта  в
"Кофейне" и узнала  новости.  Когда  Динни и Эдриен подходили  к  дому,  она
попалась им навстречу.
     - Ты куда?
     - Скоро вернусь, - крикнула Джин и скрылась за углом.
     Она  плохо  знала  Лондон  и  взяла первое  попавшееся  такси,  которое
привезло ее  на  Итон-сквер,  к огромному  мрачному особняку. Она  отпустила
машину и позвонила.
     - Лорд Саксенден в городе?
     - Да, миледи, но его нет дома.
     - Когда он вернется?
     - Его светлость будет к обеду, но...
     - Тогда я подожду.
     - Простите... миледи...
     - Не миледи, - поправила Джин, вручая слуге карточку. - Но он все равно
меня примет.
     Слуга  заколебался,  Джин пристально  посмотрела  ему  в  глаза,  и  он
выдавил:
     - Прошу вас, пройдите сюда, ми..." мисс.
     Джин  вошла  вслед  за  ним.  Комната была  небольшая  и  почти пустая:
золоченые стулья в стиле ампир, канделябры, два  мраморных столика  - больше
ничего.
     - Как только он придет, вручите ему, пожалуйста, мою карточку.
     Слуга собрался с духом:
     - Его светлость будет очень стеснен временем.
     - Не больше, чем я. Об этом не беспокойтесь.
     И Джин уселась на раззолоченный стул. Слуга  удалился. Поглядывая то на
темнеющую  площадь,  то  на  мраморные  с  позолотой часы,  девушка  сидела,
стройная, энергичная, подтянутая, и  сплетала длинные пальцы смуглых рук,  с
которых сняла перчатки. Слуга вошел снова и опустил шторы.
     - Может быть, мисс  угодно  что-нибудь  передать  или оставить записку?
предложил он.
     - Благодарю вас, нет.
     Он постоял, словно раздумывая, есть ли при ней оружие.
     - Мисс Тесберг? - спросил он.
     - Мисс Тесбери, - поправила Джин и подняла глаза. - Лорд Саксенден меня
знает.
     - Понятно, мисс, - поторопился ответить слуга и ушел.
     Когда девушка вновь услышала голоса в холле, стрелки часов уже доползли
до семи. Дверь распахнулась, и вошел лорд Саксенден с карточкой Джин в руках
и с таким выражением лица, словно всю жизнь ожидал ее визита.
     - Страшно рад! - воскликнул он. - Страшно рад!
     Джин подняла глаза, подумала: "Замурлыкал, сухарь!" - и подала руку.
     - Вы чрезвычайно любезны, что согласились принять меня.
     - Помилуйте!
     - Я решила сообщить вам о своей  помолвке с Хьюбертом Черрелом. Помните
его сестру? Она гостила у Монтов. Слышали вы о нелепом требовании выдать его
как преступника? Это настолько глупо, что не заслуживает даже обсуждения. Он
выстрелил ради самозащиты. У  него остался ужасный  шрам.  Он может показать
его вам в любую минуту.
     Лорд Саксенден пробурчал  нечто невнятное. Глаза его словно подернулись
льдом.
     - Словом, я хотела просить вас прекратить эту историю. Власть у вас для
этого есть, я знаю.
     - Власть? Ни малейшей... Никакой.
     Джин улыбнулась:
     - Конечно, у вас есть власть. Это же каждый знает. Для меня это страшно
важно.
     - Но тогда, в Липпингхолле, вы не были помолвлены?
     - Нет.
     - Все это так внезапно.
     - Может ли помолвка не быть внезапной?
     Джин,  вероятно, не поняла, как подействовало ее сообщение на человека,
которому  за  пятьдесят и который  вошел  в комнату с  надеждой, пусть  даже
неясной, что  произвел впечатление на молодую  девушку. Но Джин поняла,  что
она не та, за кого он ее принимал,  и  что  он не тот, за кого принимала его
она. Лицо пэра приняло осторожное и учтивое выражение.
     "Он поупрямей, чем  я думала",  - решила Джин и, переменив тон, холодно
сказала:
     - В конце концов, капитан Черрел - кавалер ордена "За боевые заслуги" и
один из вас. Англичане  не оставляют друг друга в беде, не так ли?  Особенно
когда они учились в одной школе.
     Это поразительно меткое замечание в момент, когда рушились все иллюзии,
произвело должное впечатление на того, кого прозвали Бантамским петухом.
     - Вот как? - удивился он. - Он тоже из Хэрроу?
     - Да. И вы знаете, как ему досталось в экспедиции. Динни читала вам его
дневник.
     Красное лицо лорда побагровело, и он сказал с неожиданным раздражением:
     -  Вы, молодые  девушки,  видимо, полагаете, что у  меня,  только  одна
забота -  вмешиваться  в дела,  к  которым я не имею  касательства.  Выдачей
преступников занимается юстиция.
     Джин взглянула на него из-под ресниц, и несчастный пэр заерзал на стуле
с таким видом, словно вознамерился втянуть голову в плечи.
     - Что я могу? - проворчал он. - Меня не послушают.
     - А  вы  попробуйте,  -  отрезала  Джин. - Есть  люди,  которых  всегда
слушают.
     Глаза лорда Саксендена чуть-чуть выкатились.
     - Вы говорите, у него шрам? Где?
     Джин закатала левый рукав:
     - Вот отсюда и до сих пор. Он выстрелил, когда этот человек бросился на
него вторично.
     - Гм-м...
     Не  сводя  глаз  с  руки  девушки,  он  повторил  это  глубокомысленное
замечание. Оба умолкли. Наконец Джин в упор спросила:
     - Вы хотели бы, чтобы вас выдали, лорд Саксенден?
     Он сделал нетерпеливый жест:
     - Это дело официальное, юная леди.
     Джин опять посмотрела на него:
     - Значит, правда, что ни в каком случае ни на кого нельзя повлиять?
     Пэр рассмеялся.
     - Приходите позавтракать со мной в ресторан "Пьемонт" послезавтра, нет,
через два дня, и я сообщу вам, удалось ли мне что-нибудь сделать.
     Джин умела останавливаться вовремя: на приходских собраниях она никогда
не говорила дольше, чем нужно. Она протянула лорду руку:
     - Я вам так признательна. В час тридцать?
     Лорд Саксенден растерянно  кивнул. В этой девушке была прямота, которая
импонировала  тому,   чье  существование  протекало   среди  государственных
деятелей, блистающих ее отсутствием.
     - До свидания! - сказала Джин.
     - До свидания, мисс Тесбери. Желаю счастья.
     - Благодарю. Это будет зависеть от вас. Не так ли?
     И,  прежде  чем Пэр  успел ответить, она уже была  за дверью.  Джин шла
обратно, не испытывая ни малейшего смятения, мысль ее работала четко и ясно:
она  не  привыкла  полагаться на других, когда нужно  устраивать собственные
дела. Сегодня  же  вечером  она должна повидать Хьюберта. Вернувшись  домой,
девушка прошла к телефону и вызвала "Кофейню".
     - Ты, Хьюберт? Говорит Джин.
     - Слушаю, дорогая.
     - Приходи сюда после обеда. Нужно повидаться.
     - К девяти?
     - Да. Привет. Все.
     И Джин повесила трубку.
     Пора  было  идти  переодеваться,  но девушка  немного помедлила, словно
подтверждая  свое  сходство  с  тигрицей.  Она  и  в  самом   деле  казалась
воплощением юности, крадущейся навстречу своему  будущему. Гибкая,  упорная,
цепкая, она  чувствовала себя как дома в изысканно стильной гостиной Флер  и
оставалась не менее чуждой ее атмосфере, чем настоящая тигрица.
     Всякий обед, на котором  одни сотрапезники чем-то серьезно встревожены,
а другие об этом знают,  вызывает у присутствующих желание свести разговор к
самым общим  темам. О  Ферзе никто не вспомнил, и Эдриен ушел сразу же после
кофе. Динни проводила его до дверей:
     - Спокойной  ночи, дядя,  милый.  Я  буду спать буквально на  чемодане.
Такси   здесь   можно  достать  немедленно.  Обещайте  мне,  что  не  будете
беспокоиться.
     Эдриен улыбнулся,  но вид у него был измученный. Джин перехватила Динни
на пороге и  выложила ей новости о Хьюберте. Первое,  что  почувствовала его
сестра,  было  полное  отчаяние;  затем  оно   сразу   же  сменилось  пылким
негодованием.
     - Какое беспредельное хамство!
     - Да! - подтвердила Джин. - Хьюберт будет с минуты на минуту.  Нам надо
поговорить наедине.
     -  Тогда ступайте  в  кабинет.  Я  предупрежу Майкла.  Ему следовало бы
сделать запрос в палате.  Только там  сейчас каникулы, и вообще она заседает
тогда, когда не надо.
     Джин  встретила  Хьюберта в  холле. Когда он поднялся вместе  с  ней  в
кабинет, вдоль стен которого в тисненых переплетах размещалась мудрость трех
последних поколений,  она  усадила  жениха в самое покойное  кресло  Майкла,
прыгнула к  нему на колени и провела несколько минут, обвив его шею руками и
почти не отрываясь от его губ.
     - Хватит, -  сказала  она, поднимаясь и раскуривая две сигареты - ему и
себе. - Из этой затеи с твоей выдачей, Хьюберт, ничего не выйдет.
     - Но предположим, что выйдет...
     - Не выйдет.  А  если выйдет,  тем  больше  у нас оснований  немедленно
пожениться.
     - Девочка моя милая, я не могу это сделать.
     - Должен. Или ты думаешь, что тебя выдадут,  - это, разумеется, абсурд,
-  а  я останусь? Нет, я поеду  с  тобой тем же пароходом - как жена или  не
жена, неважно.
     Хьюберт поднял на нее глаза:
     - Ты - чудо! Но...
     - Знаю,  знаю: твой отец,  твое  рыцарство,  твое желание  сделать меня
несчастной ради моей же пользы и так далее! Я  видела твоего дядю Хилери. Он
готов нас обвенчать. А ведь он священник и человек с опытом.  Теперь слушай.
Я  расскажу ему  о новом повороте дела,  и  если он все-таки согласится,  мы
венчаемся. Завтра утром идем к нему.
     - Но...
     -  Опять  "но"?  Ему-то уж ты  можешь доверять. Он, по-моему, настоящий
человек.
     - Да, - подтвердил Хьюберт. - Второго такого нет.
     - Вот и прекрасно. Значит, договорились. Теперь опять можно целоваться.
     Джин снова уселась к жениху на колени, и, если бы не ее острый слух, их
и застали бы в таком положении. Однако, когда Динни открыла дверь.  Джин уже
разглядывала  висевшую  на  стене  "Белую  обезьяну", а  Хьюберт  вытаскивал
портсигар.
     -  Замечательная обезьяна! - воскликнула  Джин.  - Динни, мы венчаемся,
несмотря на эту новую  ерунду,  если только ваш дядя  Хилери  не  раздумает.
Пойдешь к нему утром с нами?
     Динни посмотрела на Хьюберта. Тот встал.
     - Она безнадежна, - объявил он. - Я ничего не могу с ней поделать.
     - И без нее - тоже. Ты только вообрази, Динни! Он думал, что я не поеду
с ним,  если  случится самое худшее  и его выдадут.  Честное  слово, мужчины
ужасно похожи на детей.
     - Я очень рада.
     - Все зависит  от  дяди Хилери,  -  сказал Хьюберт. - Ты понимаешь это,
Джин?
     - Да.  Он  опытней  нас  в  жизни. Как  скажет, так и  сделаем.  Динни,
отвернись. Я поцелую Хьюберта на прощанье, - ему пора.
     Динни отвернулась.
     - Ну, все, - сказала Джин.
     Они спустились вниз, и вскоре после этого девушки отправились спать. Их
комнаты  располагались рядом  и  были  обставлены  с  присущим  Флер вкусом.
Подруги  немного  поговорили, расцеловались  и  разошлись. Динни неторопливо
стала раздеваться.
     В домах, окружающих тихую площадь,  светились лишь немногие окна: здесь
жили  преимущественно  члены  парламента,  которые   сейчас  разъехались  на
каникулы.  Ветер  не колыхал  темные  ветви  деревьев; сквозь  открытое окно
воздух вливался  в  комнату  Динни, не  принося с собой ночного покоя, и шум
большого города не давал утихнуть звенящим впечатлениям этого долгого дня.
     "Я  бы не  могла жить  вместе  с  Джин", - подумала Динни, но  тут  же,
справедливости ради, прибавила:  "А Хьюберт может. Ему именно это  и нужно".
Девушка скорбно усмехнулась. Что еще остается  делать, раз тебя выжили?  Она
лежала в постели, размышляя о тревоге и  отчаянии Эдриена, о Диане и об этом
несчастном - ее муже, жаждущем ее и отрезанном от нее, отрезанном от всех. В
темноте  Динни чудились его пляшущие зрачки,  горящий и напряженный взгляд -
глаза  человека,  который  истосковался по семье,  по покою  и не находит ни
того, ни другого. Девушка  с головой укрылась одеялом и, чтобы  успокоиться,
принялась повторять про себя детскую песенку:
     Упрямица Мери, глазам я не верю:
     Уже расцветает твой сад.
     И мак, и ромашка, и белая кашка
     На клумбах, качаясь, стоят.


        XIX

     Если  бы,  проникнув  в  душу Хилери  Черрела, викария прихода  святого
Августина в Лугах, вы  исследовали ее тайники, скрытые под  внешним обликом,
словами и жестами, то оказалось бы, что он по существу не верит в полезность
своей самоотверженной  деятельности.  Но  у  него  в крови была  потребность
чему-то служить -  служить  так,  как служат все,  кто  рожден руководить  и
возглавлять. Подобно сеттеру, который  без всякой предварительной тренировки
берет след, как только его выведут на прогулку, или догу,  который сразу  же
пускается  за лошадью,  как  только хозяин выезжает  верхом, Хилери, отпрыск
рода,  на протяжении  многих поколений  руководившего  различными  областями
социальной  жизни,  инстинктивно  стремился изматывать  себя,  вечно  кем-то
распоряжаясь, что-то возглавляя, трудясь для ближних и не надеясь на то, что
в своей общественной  и пастырской деятельности ему удастся сделать  больше,
чем требует от него долг. В век, когда все поставлено под сомнение и каждого
из  нас  непреодолимо  тянет  посмеяться  над  кастой  и  традициями, Хилери
олицетворял старый порядок вещей, поколение, приученное влачить свою ношу не
потому, что это  полезно для других или выгодно для себя, а потому что отказ
от этого равносилен дезертирству. Хилери никогда не приходила в голову мысль
оправдывать или объяснять то служение или, вернее,  рабство, на которые были
обречены  и он сам, и его отец  дипломат, и его дядя епископ, и его братья -
солдат, хранитель  музея и судья (Лайонел только что получил назначение). Он
полагал, что  все  они просто обязаны  тянуть  лямку.  Кроме того, профессия
каждого из них  давала им известные  преимущества, о которых  он не забывал,
хотя  в  глубине души  и  догадывался, что  последние  существуют  скорее на
словах, чем на деле.
     На  следующий день  после возвращения  Ферза Хилери  просматривал  свою
обширную  почту,  когда  около половины  десятого  утра  Эдриен  вошел в его
довольно убогий кабинет. У  Эдриена было немало друзей-мужчин, но  лишь один
Хилери  до  конца  понимал  его  положение и считался  с его  переживаниями.
Разница  между  братьями  составляла  всего два года, в детстве  они  крепко
дружили; оба  были  альпинистами и еще  в довоенные времена  привыкли делить
вдвоем  трудности  опасных  восхождений  и  еще более  опасных спусков;  оба
побывали  на войне -  Хилери  во  Франции  как  полковой  капеллан,  Эдриен,
владевший арабским  языком,  -  на Востоке как  офицер связи;  оба  обладали
совершенно  разными  темпераментами,   что  всегда  способствует   прочности
дружеских чувств; оба  не отличались склонностью к долгим душевным излияниям
и поэтому немедленно перешли к делу.
     - Что нового? - спросил Хилери.
     - Звонила Диана. Говорит, что все  тихо. Но рано или поздно напряжение,
которое  он испытывает,  находясь под  одной крышей  с  Дианой, сломит  его.
Сейчас с него еще довольно сознания, что он свободен  и  вернулся домой,  но
больше чем на  неделю этого не хватит. Я поеду, поговорю в лечебнице, но там
скажут только то, что мы и сами знаем.
     - Прости,  старина,  но  полезней всего ему была бы нормальная жизнь  с
нею.
     Лицо Эдриена дрогнуло.
     - Хилери, это  выше  человеческих сил. В таких  отношениях  есть что-то
невыразимо жестокое. Нельзя требовать их от женщины...
     - Если только бедняга не выздоровел окончательно.
     - Решать не ему, не тебе, не мне, а ей. Но  такого никто не вынесет. Не
забывай,  через какие  муки  она прошла,  пока он не попал в  лечебницу. Его
нужно как-нибудь удалить, Хилери.
     - Проще ей самой поискать себе пристанище.
     - Никто, кроме меня,  ей  его не предоставит, а это самый верный способ
опять свести его с ума.
     - Если  ее не пугают наши условия, мы можем взять  ее к  себе, - сказал
Хилери.
     - А детей?
     -  Распихаем куда-нибудь. Но он вряд  ли выдержит, оставшись  один, без
всякого дела. Работать он в состоянии?
     - Едва ли.  Четыре таких года любого сломят. Да и кто  даст ему работу?
Эх, если бы убедить его переехать ко мне!
     - Динни и эта другая  девушка сказали,  что он выглядит и разговаривает
нормально.
     - В известной мере - да. Может быть, в лечебнице что-нибудь посоветуют.
     Хилери взял брата за руку:
     -  Это ужасно для тебя, старина. Но десять против одного - все кончится
не  так скверно, как мы предполагаем.  Я  поговорю  с Мэй,  а  ты поезжай  в
лечебницу. Если сочтешь, что Диане стоит перебраться к нам, предложи ей.
     Эдриен прижал к себе руку Хилери:
     - Я пошел, а то опоздаю на поезд.
     Оставшись  один,  Хилери  нахмурился.  На  своем  веку  он столько  раз
убеждался  в неисповедимости путей провидения,  что в своих проповедях давно
перестал называть их благими. С другой стороны, он видел множество невзгод и
столько  же  людей, побежденных  невзгодами, но тем не менее  живших  совсем
неплохо.  Поэтому он  был  убежден, что  человек склонен преувеличивать свои
горести и что все потерянное обычно так или иначе наверстывается. Главное  -
держаться и не падать духом.
     В  эту  минуту  к нему  постучалась  вторая  посетительница  -  девушка
Миллисент Пол, которая потеряла работу  у Петтера и Поплина,  несмотря на то
что  была  оправдана:  утрата  доброго  имени  не  восполняется  официальным
признанием невиновности.
     Она  явилась к назначенному часу в опрятном синем платье и, видимо, без
гроша в кармане и теперь ожидала, когда ей начнут читать мораль.
     - Ну, Милли, как сестра?
     - Вчера уехала, мистер Черрел.
     - А ей уже можно было ехать?
     - Едва  ли,  но  она сказала, что  если  не поедет, то,  наверное, тоже
потеряет работу.
     - Не понимаю - почему?
     -  Она сказала, что если еще  задержится, то хозяева подумают,  что она
тоже замешана в том деле.
     - Так. А как же с тобой? Поедешь в деревню?
     - Ой, нет.
     Хилери взглянул на нее. Хорошенькая девушка: стройные  фигурка и ножки,
беспечный  рот. Она  смотрела  на  него открыто, без  тени смущения,  словно
собиралась вступить в законный брак.
     - Есть у тебя друг, Милли?
     Девушка улыбнулась:
     - Не очень надежный, сэр.
     - Не хочет жениться?
     - Насколько я понимаю, нет.
     - А ты?
     - Мне не к спеху.
     - Есть у тебя какие-нибудь планы?
     - Я бы хотела... в общем, я бы хотела быть манекенщицей.
     - Я думаю! У Петтера тебе дали рекомендацию?
     - Да, сэр" Они сказали, что  им жалко меня увольнять, но раз уж про это
столько писали в газетах, то для других девушек...
     -  Понятно. Так вот, Милли, ты сама виновата, что попала в эту историю.
Я заступился за  тебя, потому что тебе пришлось туго, но я не слепой. Обещай
мне, что такое, не повторится. Ведь это первый шаг к гибели.
     Девушка ответила именно так, как предполагал священник, - молчанием.
     - Сейчас я сведу тебя к жене. Посоветуйся с  ней. Если не  найдешь себе
работу вроде прежней,  мы тебя  определим  куда-нибудь  подучиться и устроим
официанткой. Подойдет это тебе?
     - Я бы с удовольствием...
     Она бросила на него взгляд - полузастенчивый, полуулыбающийся, и Хилери
пришло в голову: "Девушек с таким лицом должно обеспечить государство. Иного
пути уберечь их нет".
     - По  рукам,  Милли, и запомни, что я сказал. Твои родители  были моими
друзьями, и ты будешь достойна их.
     - Да, мистер Черрел.
     "Как бы не  так! - подумал Хилери  и проводил  девушку через прихожую в
столовую, где его жена работала за  пишущей машинкой. Вернувшись в  кабинет,
он  выдвинул ящик письменного  стола, достал пачку  счетов и приготовился  к
схватке  с ними: он не мог избежать ее, потому что на земле были  места, где
казначейским билетам придавалось  большее значение, чем в этом сердце трущоб
христианского мира, чья религия презирает деньги.
     "Полевые лилии не трудятся, не  прядут,  но все  равно  попрошайничают.
Хилери усмехнулся. - Где" черт побери, добыть столько, чтобы комитет дотянул
до конца года?" Проблема еще не была разрешена, как горничная уже доложила:
     - Капитан и мисс Черрел и мисс Тесбери.
     "Ну и ну! - удивился про себя Хилери. - Они не теряют времени".
     Он не  видел племянника с  тех пор,  как тот  возвратился из экспедиции
Халдорсена, и угрюмый вид постаревшего Хьюберта потряс его.
     - Поздравляю,  старица!  - воскликнул  он. -  Я  кое-что слышал вчера о
твоих намерениях.
     - Дядя, - объявила Динни, - приготовьтесь к роли Соломона.
     - Репутация  Соломона как мудреца  - это,  возможно, самая сомнительная
вещь в истории, моя непочтительная племянница. Прими  во  внимание число его
жен. Итак?
     -  Дядя  Хилери,  - сказал  Хьюберт,  -  мне стало  известно, что может
последовать приказ о выдаче меня как преступника. Я ведь застрелил погонщика
мулов. Джин хочет немедленно венчаться несмотря на это...
     - Нет, из-за этого, - вставила Джин.
     - Я же считаю, что  в сущности поступаю очень  рискованно и нечестно по
отношению к ней. Мы решили  все изложить вам и сделать  так, как вы  найдете
нужным.
     - Весьма признателен, - буркнул Хилери. - Почему именно я?
     - Потому что вы помогаете попасть в рай людям, ожидающим его, чаще, чем
кто-либо другой, за исключением полицейского судьи, - ответила Динни.
     Хилери скорчил гримасу:
     - Ты так хорошо знаешь священное писание, Динни, что могла бы вспомнить
об игольном ушке и верблюде. Однако...
     Он посмотрел на Джин, потом на Хьюберта и опять на Джин.
     -  Нам нельзя ждать, - отрезала Джин. - Если его  возьмут, я  все равно
поеду за ним.
     - Серьезно?
     - Разумеется.
     - Можешь ты помешать этому, Хьюберт?
     - Думаю, что нет.
     - Значит, любовь с первого взгляда, молодые люди?
     Ни Хьюберт, ни Джин не ответили, но Динни подтвердила:
     - Вот именно. Я заметила это с крокетной площадки в Липпингхолле.
     Хилери кивнул:
     - Что ж, это  не так уж плохо. Со мной получилось то  же  самое, и я об
этом никогда  не сожалел.  Тебя действительно могут выдать  как преступника,
Хьюберт?
     - Нет, - сказала Джин.
     - Хьюберт?
     - Не уверен. Вы знаете, у меня остался шрам. Отец встревожен, но многие
люди делают все, что в их силах.
     И молодой человек закатал рукав.
     Хилери кивнул:
     - Твое счастье.
     Хьюберт усмехнулся:
     - Тогда и в том климате это, поверьте, не было счастьем.
     - Достали вы разрешение?
     - Еще нет.
     - В таком случае доставайте. Я окручу вас.
     - Серьезно?
     - Да. Может быть, я и не прав, но вряд ли.
     - Вы правы! -  Джин  пожала ему  руку. - Устроит вас завтра в два часа,
мистер Черрел?
     - Дайте сообразить.
     Хилери полистал записную книжку и кивнул.
     - Великолепно! - вскричала Джин. - Хьюберт, едем за разрешением.
     -  Я  страшно  признателен  вам,  дядя,  если  только  вы действительно
считаете, что это не подло с моей стороны.
     - Мой дорогой  мальчик, -  ответил  Хилери, - когда имеешь дело с такой
девушкой,  как  Джин,  надо  быть готовым  к скоропалительным  решениям.  Au
revoir, и да благословит вас обоих господь!
     Когда они вышли, он повернулся к племяннице:
     -  Я  очень  тронут,  Динни. Комплимент  был  очаровательный.  Кто  его
придумал?
     - Джин.
     -  Значит, она либо очень хорошо, либо очень плохо разбирается в людях.
Как - не могу сказать. Быстро сработано: вы  явились в десять пять, сейчас -
десять  четырнадцать. Не  помню,  приходилось  ли  мне  распорядиться  двумя
жизнями за более короткий срок. У Тесбери с наследственностью в порядке?
     - Да, только все они чуточку слишком стремительные.
     - В  общем,  я таких люблю,  -  одобрил Хилери.  - Мужественный человек
обычно все делает с налета.
     - Как в Зеебрюгге.
     - Ах, да, да! Там ведь есть брат моряк, не правда ли?
     Ресницы Динни затрепетали.
     - Он еще не пришвартовался к тебе?
     - Пытался несколько раз.
     - И что же?
     - Я не из стремительных, дядя.
     - Значит, лучше тяжеловоз, чем рысак?
     - Да, лучше.
     Хилери с нежностью улыбнулся любимой племяннице:
     -  Синие глаза - верные  глаза. Я  еще обвенчаю  тебя, Динни. А  теперь
извини  -   мне  нужно   повидать  одного  человека.  Бедняга  нарвался   на
неприятности с покупкой в рассрочку. Впутался в одно  дело, а  выпутаться не
может и плавает в нем, как собака в пруду с крутыми берегами.  Между прочим,
девушка, которую ты на днях видела в  суде, сейчас сидит в столовой с  твоей
теткой.  Хочешь  еще  раз  взглянуть на нее? Боюсь,  что она  - неразрешимая
загадка. В  переводе это  означает  - представительница рода  человеческого.
Попробуй раскуси ее.
     - Я-то не прочь, да она не даст.
     - Не уверен. Вы обе - девушки, и ты могла бы из нее кое-что вытянуть. Я
не удивлюсь,  если  это будет  по  преимуществу дурное.  Конечно, то, что  я
сказал, цинично, - прибавил он. - Но цинизм облегчает душу.
     - Без него нельзя, дядя.
     -  Он - то  преимущество,  которое католики имеют  перед  нами. Ну,  до
свидания, дорогая. Увидимся завтра в церкви.
     Спрятав свои  счета, Хилери  проводил девушку  в прихожую, открыл дверь
столовой, объявил: "Дорогая, у нас Динни!" -  и  вышел из  дому с непокрытой
головой.


        XX

     Девушки вышли из дома священника вместе и направились к  Саутсквер, где
собирались попросить у Флер еще одну рекомендацию.
     - Знаете, - сказала Динни,  преодолевая застенчивость, - на вашем месте
я просто  потребовала  бы  ее  у  кого-нибудь  из начальства  по работе.  Не
понимаю, за что у вас отняли место.
     Девушка искоса посмотрела на нее, словно взвешивая, стоит ли сказать ей
правду.
     - Насчет меня пошли разговоры, - выдавила она наконец.
     - Да, я случайно попала в суд в тот день, когда вас оправдали. Помоему,
безобразие, что вас притащили туда.
     -  Я  вправду заговорила с мужчиной,  - неожиданно  призналась девушка.
Мистеру Черрелу я не сказала, но так оно и  было. Мне тогда  совсем уж стало
тошно от безденежья. Вы считаете, что это нехорошо с моей стороны?
     - Видите ли, я лично не заговорила бы из-за одних денег.
     - Да ведь вы в них никогда не нуждались по-настоящему.
     - Вероятно, вы правы, хотя их у меня совсем не много.
     -  Лучше уж так, чем  воровать, -  угрюмо  бросила  девушка.  - Что тут
такого, в  конце-то концов? Это сразу забывается, - я, во всяком случае, так
думала. Ведь  про мужчину за это  никто плохого не говорит, и ничего ему  не
бывает. А вы не расскажете миссис Монт о том, что я вам сказала?
     - Разумеется, нет. Вам было очень трудно, да?
     -  Жутко.  Мы  с сестрой еле-еле  сводим  концы  с  концами,  если  обе
работаем. Она проболела  пять недель, а тут я еще потеряла кошелек. Там было
целых тридцать шиллингов. Ей-богу, я не виновата.
     - Да, вам не повезло.
     - Чертовски! Будь я на самом деле  такая, думаете, они  замели бы меня?
Все получилось потому, что  я  еще зеленая. Держу пари, девушкам из общества
не приходится этим заниматься, когда их поджимает.
     - Ну, наверно, и там бывают девушки,  которые не побрезгуют любым путем
увеличить свои доходы.  Но все равно я считаю, что это можно сделать  только
по любви. Впрочем, у меня, наверное, старомодные взгляды.
     Девушка снова окинула ее долгим и на этот раз  чуть  ли не  восхищенным
взором:
     - Вы - леди, мисс. Скажу честно, я  и сама не прочь быть леди,  да ведь
кем родился, тем и помрешь.
     Динни поморщилась:
     -  А, далось вам  это слово! Самые подлинные леди, каких я знавала, это
старые фермерши.
     - Правда?
     - Да. Я считаю, что некоторые  лондонские продавщицы  не уступают любой
леди.
     -  Знаете, между ними попадаются  ужасно симпатичные девушки. Например,
моя сестра. Она куда лучше меня. Никогда бы на такое  не пошла. Ваш дядя мне
кое-что  растолковал,  только  я  не  могу  на  себя  положиться.  Не  люблю
отказываться от удовольствий. Да и зачем?
     - Весь вопрос в одном: что такое удовольствие. Случайный мужчина это не
удовольствие. Скорее наоборот.
     Девушка кивнула:
     - Это верно.  Но когда некуда деваться, пойдешь и  на такое, на  что не
согласишься в другое время. Можете мне поверить.
     Настала очередь Динни кивнуть.
     - Мой дядя - славный человек, правда?
     -  Настоящий  джентльмен - никому не навязывает свою  религию и  всегда
готов сунуть руку в кошелек, если там что-нибудь есть.
     - Думаю, что это случается  не  часто, -  вставила  Динни. - Наша семья
довольно бедна.
     - Не деньги делают джентльмена.
     Динни выслушала это замечание без особого  восторга: ей уже приходилось
его слышать.
     - Давайте-ка сядем в автобус, - сказала она.
     День был солнечный, и девушки поднялись на крышу.
     - Нравится вам новая Риджент-стрит? - спросила Динни.
     - О да! По-моему, замечательная улица.
     - А разве старая вам не больше нравилась?
     - Нет. Она была унылая и желтая - вся на один манер.
     - Зато непохожая на другие улицы. Однообразие подходило к ее кривизне.
     Девушка, видимо, сообразила,  что речь  коснулась  вопросов  вкуса. Она
заколебалась, затем упрямо сказала:
     -  По-моему, она теперь гораздо  светлее. Больше движения,  все не  так
казенно.
     - Вот как!
     - Люблю ездить на крыше автобуса, - продолжала девушка. - Отсюда больше
видно. Жизнь-то идет. Верно?
     Эти  слова,  произнесенные  Милли  с  характерным  акцентом  лондонских
предместий,  обрушились на Динни  словно удар  грома. Разве  ее  собственная
жизнь не  была  размечена заранее? Какой риск, какие приключения ей суждены?
Люди, чья судьба  зависит  от их работы, живут куда интереснее. Ее же работа
до сих пор состояла в  отсутствии  всякой работы. И,  подумав  о Джин, Динни
сказала:
     -  Боюсь,  что я  веду  очень  монотонную  жизнь. Мне  кажется, я вечно
чего-то ожидаю.
     Девушка опять украдкой взглянула на нее:
     - Вам-то уж, наверно, скучать не приходится. Такая хорошенькая!
     - Хорошенькая? У меня нос вздернутый.
     - Пустяки. Зато в  вас есть стиль,  а  это - все. Я всегда считала, что
красота - это полдела. Главное - стиль.
     - Я бы предпочла красоту.
     - Ой, нет. Красивым всякий может быть.
     - Но не всякий бывает.
     И, взглянув на девушку в профиль, Динни прибавила:
     - Вот вам повезло.
     Девушка помолчала.
     - Я сказала  мистеру Черрелу, что  хотела бы стать манекенщицей, но он,
по-моему, не очень это одобряет.
     - Признаюсь откровенно, это самая худшая из всех бесполезных профессий.
Переодеваться перед кучей раздраженных женщин! Фу!
     -  Кому-то  же  нужно  этим  заниматься,  -  с  вызовом   возразила  ее
собеседница. - Я сама люблю одеться.  Без знакомств такое место не получишь.
Может быть, миссис Монт похлопочет за меня? Господи, какая манекенщица вышла
бы из вас, мисс! Вы такая тоненькая и стильная!
     Динни   рассмеялась.  Автобус   остановился   на   углу   Уайтхолла   и
Вестминстер-стрит.
     - Нам выходить. Вы бывали в Вестминстерском аббатстве?
     - Нет.
     - Не зайти ли нам  туда, пока  его не снесли и не настроили здесь жилых
домов или кино?
     - А что, уже собираются?
     - К  счастью, покамест об этом думают только про себя. Сейчас даже идут
разговоры о реставрации.
     - Шикарное место!  - воскликнула девушка,  но  у стен аббатства на  нее
низошло  молчание,  и  она  не нарушила  его,  даже когда они  вошли.  Динни
наблюдала за Миллисент: задрав голову, та  созерцала памятники  Четему и его
соседу.
     - Кто этот голый старикан с бородой?
     - Нептун. Это символ. Знаете: "Правь, Британия, морями".
     - Ну и ну!
     Они шли все дальше,  пока пропорции древнего  храма не предстали  им во
всем величии.
     - Бог ты мой, до чего же здесь много всякой всячины!
     - Да, это настоящая лавка древностей. Здесь собрана вся история Англии.
     - Только ужасно темно. И столбы такие грязные, верно?
     - Заглянем в Уголок поэтов? - предложила Динни.
     - А что это такое?
     - Место, где хоронят великих писателей.
     - За то, что они писали стихи? - удивилась девушка. - Умора!
     Динни промолчала.  Она не находила это таким уж уморительным - коекакие
стихи  были  ей  знакомы.  Исследовав  ряд  надгробий,  надписи  на  которых
представляли для Динни лишь весьма относительный  интерес, а для ее спутницы
и вовсе никакого, они медленно прошли по приделу туда, где две красные ветви
обвивают черную с золотом надпись: "Неизвестному Солдату".
     -  Интересно,  видит  он  все  это оттуда или нет?  - полюбопытствовала
девушка.  - По-моему,  ему все равно. Никто не знает, как его звали, так что
он от этого ничего не имеет.
     -  Да. Зато мы имеем, -  возразила Динни,  ощутив в горле то щекотание,
которое испытывает каждый у могилы Неизвестного Солдата.
     Когда они вновь очутились на улице, девушка внезапно спросила:
     - Вы верующая, мисс?
     - В известной мере, - с сомнением в голосе ответила Динни.
     - Меня не обучали катехизису. Отец  с мамой любили  мистера Черрела, но
считали веру предрассудком. Знаете, мой папа был социалист. Он  говорил, что
религия  - часть  капиталистической системы. Конечно,  люди нашего класса  в
церковь не ходят. Во-первых, времени нет. Потом, в церкви надо уж очень тихо
сидеть, а я  больше люблю двигаться. И еще: почему, если бог существует, его
называют  Он?  Меня это возмущает. Мне  кажется,  с  девушками  потому так и
обращаются, что бога называют Он. После этой истории я много думала над тем,
что  рассказывал нам в участке  проповедник.  Один  Он ничего  сотворить  не
может. Для этого требуется еще Она.
     Динни встрепенулась:
     -  Вам  следовало  бы  поделиться   этим  соображением  с  моим  дядей.
Интересная мысль!
     - Говорят, теперь женщины  равны мужчинам, - продолжала  девушка, - но,
знаете, это же неправда. У меня на работе все девушки без исключения боялись
хозяина. У  кого деньги, у того и сила. Все чиновники, и судьи, и священники
- мужчины. Генералы - тоже. Кнут у них в руках, и всетаки без  нас им ничего
не сделать. Будь я одна женщина на земле, я бы им показала.
     Динни  хранила  молчание.  Личный  опыт  девушки  слишком   горек,  это
бесспорно, и все-таки в ее словах есть правда. Создатель двупол. В противном
случае  процесс творения сразу же  прервался бы. В этом причина изначального
равенства, над  которым Динни прежде не задумывалась. Будь эта девушка такой
же,  как  она  сама,  Динни  сумела  бы  ей,   ответить,  а  так  приходится
сдерживаться. И, немного сожалея о своем снобизме, Динни вернулась к  своему
обычному ироническому тону:
     - Экая бунтовщица!
     - Конечно,  бунтовщица, -  согласилась  девушка.  - После  такого любая
взбунтуется.
     -  Ну, вот  мы  и  у  миссис  Монт. Мне надо  по делам, поэтому  я  вас
оставляю. Надеюсь, еще встретимся.
     Динни протянула руку, девушка пожала ее и сказала просто:
     - Мне было очень приятно.
     - И мне. Желаю успеха!
     Оставив Миллисент  в  холле,  Динни  отправилась на Оукли-стрит  в  том
настроении, какое бывает у человека, когда ему не удается зайти  так далеко,
как хотелось. Она соприкоснулась с тем, что  отмечено на карте белым пятном,
и в испуге отпрянула. Ее мысли и чувства напоминали щебет весенних птиц, еще
не  сложивших свои  песни. Эта  девушка  пробудила  в Динни странное желание
вступить в схватку с жизнью, но не дала ей ни малейшего представления о том,
как это  делается. Влюбиться, что ли? И то  было бы легче! Приятно, наверно,
понимать друг  друга с полуслова. У Джин и Хьюберта это получилось сразу же.
Халлорсен  и  Ален  Тесбери  тоже  уверяли  ее,  что  это   возможно.  Жизнь
представала перед  Динни,  словно какой-то  призрачный театр теней. В полной
растерянности девушка облокотилась на парапет набережной  и устремила взгляд
на  бегущую  реку.  Где выход?  Религия? В  какой-то  мере.  Но в  какой? Ей
вспомнилась фраза из дневника
     Хьюберта: "Тому,  кто  верит в рай, легче, чем таким,  как я. Ему вроде
как обещана пенсия". Неужели религия - это вера в расчете на  награду?  Если
так, она цинична. Нет,  это  вера в добро ради добра, ибо оно прекрасно, как
красивый  цветок,  звездная  ночь,  ласковая мелодия! Дядя Хилери  выполняет
тяжелую  работу  лишь  ради того, чтобы делать ее хорошо. Религиозен ли  он?
Надо будет об этом спросить.
     Рядом с Динни кто-то воскликнул:
     - Динни!
     Она круто повернулась и увидела Алена Тесбери. Он широко улыбался.
     - Я  искал  Джин  и вас. Поехал на Оукли-стрит,  там сказали,  что вы у
Монтов. Я как раз направлялся туда и вот вижу вас. Какая удача!
     - Я раздумывала, религиозна я или нет, - сказала Динни.
     - Вот совпадение! Я думал о том же.
     - Кого вы имеете в виду - себя или меня?
     - Откровенно говоря, я смотрю на нас, как на одно целое.
     - В самом деле? Ну и как, оно религиозно?
     - С оговорками.
     - Слышали, какие новости на Оукли-стрит?
     - Нет.
     - Капитан Ферз вернулся.
     - Вот несчастье!
     - Все того же мнения. Видели вы Диану?
     - Нет, только  горничную. Она как будто была чем-то взволнована. А этот
бедняга все еще не в своем уме?
     - Нет, он здоров. Но это ужасно для Дианы.
     - Надо ее убрать оттуда,
     - Я поселюсь у нее, если она позволит, - внезапно объявила Динни.
     - Мне эта идея не нравится.
     - Допускаю. Но я все равно так сделаю.
     - Зачем? Вы не настолько уж близки с ней.
     - Мне надоело отлынивать от своих обязанностей.
     Молодой человек вытаращил глаза:
     - Ничего не понимаю.
     - Жизнь вдали от опасностей - ложный путь. Хочу все брать с бою.
     - Тогда выходите за меня.
     - Право,  Ален, я в жизни  не  видела человека  с  меньшим  количеством
мыслей в голове.
     - Лучше меньше, да лучше.
     Динни направилась вверх по набережной:
     - Мне на Оукли-стрит.
     Они шли молча. Наконец молодой Тесбери участливо спросил:
     - Что вас гложет, дорогая?
     -  Моя  собственная  натура:  ей все мало  тех хлопот, которые она  мне
причиняет.
     - Я мог бы доставить их вам в любом количестве.
     - Я говорю серьезно, Ален.
     - Это хорошо. Пока вы не станете серьезной, вы не выйдете за меня.
     Зачем вы себя грызете?
     Динни пожала плечами:
     - У меня, видимо, все  получается  прямо по  Лонгфелло: "Жизнь реальна,
жизнь  серьезна". Разве вы не  понимаете, как  бессодержательна жизнь дочери
землевладельца в деревне?
     - Я, пожалуй, лучше не скажу вам того, что хотел сказать.
     - Нет, скажите.
     - Это легко поправить: станьте матерью в городе.
     - На  этом  месте полагается краснеть, - вздохнула Динни. -  Я не люблю
все превращать в шутку, но, кажется, превращаю.
     Молодой Тесбери взял ее под руку:
     - Вы будете первой, кто превратит в шутку жизнь жены моряка.
     Динни улыбнулась:
     - Я выйду замуж только тогда, когда мне этого очень сильно захочется. Я
себя достаточно хорошо знаю.
     - Ладно, Динни. Не буду надоедать вам.
     Они опять замолчали. На углу Оукли-стрит Динни остановилась:
     - Дальше не провожайте, Ален.
     - Я  заверну  к Монтам вечером  и узнаю, как вы. Помните: что бы вам ни
потребовалось... насчет  Ферза, вам стоит только  позвонить мне в клуб.  Вот
номер.
     Он записал его на карточке и протянул ее девушке.
     - Будете завтра на свадьбе Джин?
     - Еще бы! Ведь это я ее выдаю. Я только хочу...
     - До свидания, - простилась Динни.


        XXI

     У дверей дома Ферзов  девушка  остановилась. Она  спокойно рассталась с
молодым человеком,  но нервы  у  нее были натянуты,  как струны скрипки.  Ей
никогда не приходилось сталкиваться с душевнобольными, и мысль о предстоящей
встрече тем сильнее пугала ее. Открыла все та  же  пожилая горничная. Миссис
Ферз с капитаном Ферзом. Не пройдет ли мисс Черрел в гостиную? Динни немного
подождала в  той  комнате,  где была  заперта  Джин. Вошла Шейла,  спросила:
"Хэлло! Вы  ждете ма-а-моч-ку?" - и снова  вышла. Когда появилась  Диана, на
лице  Динни  было  такое  выражение,  словно  она  снимала  допрос  со своих
собственных чувств.
     - Простите, дорогая, мы просматривали газеты.  Я изо  всех сил стараюсь
обращаться с ним так, словно ничего не было.
     Динни подошла к Диане и погладила ее по руке.
     - Но так нельзя без конца, Динни, нельзя. Я знаю, что нельзя.
     - Позвольте мне остаться у вас. Скажете ему, что мы давно условились.
     - Но ведь вам, может быть, придется трудно, Динни! Не знаю прямо, что с
ним делать. Он  боится выходить, встречаться с людьми, даже слышать не хочет
о том, чтобы уехать туда, где его никто не знает, не хочет показаться врачу,
не хочет ничего слушать, не желает никого видеть.
     - Он будет видеть меня.  Это приручит его. Думаю, что трудно будет лишь
первые дни. Ехать мне за вещами?
     - Если вы решили быть ангелом, поезжайте.
     - Раньше  чем  вернуться сюда, я созвонюсь с дядей Эдриеном. Он  с утра
поехал в лечебницу.
     Диана отошла к окну и смотрела в него, стоя  к Динни спиной.  Вдруг она
обернулась:
     - Я решилась, Динни. Я ни за что  не дам ему пойти на дно!  Если я хоть
как-нибудь могу помочь ему выкарабкаться, я это сделаю.
     -  Благослови вас  бог!  Располагайте  мною,  -  сказала  Динни  и,  не
полагаясь  больше ни на  выдержку  Дианы,  ни  на  свою, торопливо  вышла  и
спустилась по лестнице. Проходя под  окнами столовой, она вновь увидела лицо
с горящими глазами,  которые наблюдали за ее  уходом. Всю обратную дорогу до
Саут-сквер чувство трагической несправедливости не покидало Динни.
     За завтраком Флер сказала:
     - Нет смысла  мучить себя раньше  времени, Динни. Конечно, счастье, что
Эдриен - сущий святой.  Но  все  это прекрасный пример того,  как мало закон
влияет на нашу  жизнь.  Предположим, Диана получила  бы свободу.  Разве  это
помешало бы  Ферзу  вернуться прямо к  ней? Или изменило  бы ее отношение  к
нему? Закон не властен там, где речь идет о чисто человеческой стороне дела.
Диана любит Эдриена?
     - Не думаю.
     - Вы уверены?
     - Нет. Мне трудно разобраться даже в том, что я сама чувствую.
     - Кстати, вспомнила. Звонил ваш американец. Он хочет зайти.
     - Пусть заходит. Но я буду на Оукли-стрит.
     Флер бросила на нее проницательный взгляд:
     - Значит, ставить на моряка?
     - Нет. Ставьте на старую деву.
     - Дорогая, это ерунда.
     - Не вижу, что мы выигрываем, вступая в брак.
     Флер ответила с беглой жесткой улыбкой:
     - Мы не можем стоять на месте, Динни. Во всяком случае не стоим.
     Это было бы слишком скучно.
     - Вы - современная женщина. Флер. Я - средневековая.
     - Ну, лицом вы действительно напоминаете ранних итальянцев. Но и ранние
итальянцы  не  бежали  от  жизни.  Не обольщайтесь,  -  рано  или  поздно вы
наскучите сами себе, а тогда...
     Динни смотрела на Флер, изумленная этой  вспышкой проницательности в ее
лишенной всяких иллюзий родственнице.
     - Что же выиграли вы. Флер?
     - По крайней мере стала полноценной женщиной, - сухо ответила та.
     - Вы имеете в виду детей?
     -  Ими можно обзавестись и не выходя  замуж. Так считают многие, хотя я
этому не очень верю. Для вас, Динни, это просто немыслимо. Над вами тяготеет
родовой комплекс:  у всех подлинно  старинных  семей наследственная  тяга  к
законности. Без этого они бы не были подлинно старинными.
     Динни наморщила лоб:
     -  Я,  правда, об  этом не думала, но  ни за что  не  хотела  бы  иметь
незаконного ребенка. Кстати, вы дали той девушке рекомендацию?
     - Да. Не  вижу никаких оснований, почему бы  ей  не стать манекенщицей.
Она достаточна худа.  Фигурки под мальчика будут в моде еще  по крайней мере
год.  Затем,  - запомните мои  слова,  - юбки  удлинятся, и все снова начнут
сходить с ума по пышным формам.
     - Вы не находите, что это несколько унизительно?
     - Что именно?
     - Бегать по магазинам, менять фасон платья, прическу и все такое.
     -  Зато  полезно для торговли.  Мы отдаем себя в руки мужчин для  того,
чтобы они попадали в наши руки. Философия обольщения.
     - Если эта девушка получит место манекенщицы, у нее будет меньше шансов
остаться честной, правда?
     - Наоборот, больше. Она даже сможет выйти замуж. Впрочем, я не утруждаю
себя заботой о нравственности ближних. Вам в Кондафорде, наверно, приходится
думать о таких вещах, -  вы ведь осели там с самого норманнского завоевания.
Между прочим, ваш отец помнит о налоге на наследство? Он принял меры?
     - Он еще не стар. Флер.
     - Да, но все люди смертны. Есть у него что-нибудь, кроме поместья?
     - Только пенсия.
     - Много у вас леса?
     - Я  не допускаю даже  мысли  о  вырубке. Уничтожить за полчаса то, что
двести лет росло и набиралось сил! Это отвратительно.
     - Дорогая, в таких случаях остается одно: продать и удалиться.
     - Как-нибудь справимся, - отрезала Динни. - Кондафорд мы не отдадим.
     - Не забывайте про Джин.
     Динни выпрямилась:
     - И она не отдаст. Тесбери - такой же древний род, как и мы.
     - Допустим. Но Джин удивительно многосторонняя и энергичная  особа. Она
не согласится прозябать.
     - Жить в Кондафорде не значит прозябать.
     - Не  горячитесь,  Динни. Я  думаю только  о  вашей  пользе.  Если  вас
выставят, я  обрадуюсь не больше, чем если Кит лишится  Липпингхолла.  Майкл
решительно ненормальный. Он заявляет,  что  если уж  он  -  один  из столпов
страны,  то  ему  жаль  ее.  Какая глупость! Никто,  кроме  меня