OCR: Phiper
     Эта образованная, благожелательная пожилая дама была в прошлом школьной
учительницей, что проявляется в ее решительных манерах  и неусыпном интересе
к  окружающему.  На  вокзальном табло  она  читает,  что  поезд "Водолей" из
Дон-лона в Глагоз отправляется в 11.15 от платформы G, и это вызывает у  нее
беспокойство.  Она знает,  что  память  у  нее сдает,  и все же уверена, что
раньше платформы обозначались цифрами, а не буквами,  -- отчего же перемена?
Идя  по  платформе,  она видит,  что  окна  у  вагонов  очень  маленькие,  с
закругленными углами. Когда она последний раз ехала в поезде, окна шли вдоль
всего  вагона широкой, почти непрерывной  полосой. Она помнит еще и  вагоны,
разделенные  на  купе с сиденьями  лицом друг  к  другу, как в дилижансе,  и
дверьми справа  и  слева; в каждой  двери имелось окно,  которое можно  было
опустить  или  поднять  и закрепить в нужном положении,  продевая  блестящие
латунные штифты в  отверстия широкого кожаного ремня. У  этих старых  дверей
были  блестящие  латунные  поворачивающиеся  ручки.  Она  останавливается  и
смотрит на дверь головного  вагона современного поезда. Тут  нет ни окна, ни
ручки --  только  посередине  квадратная  пластмассовая  кнопка  с  надписью
НАЖАТЬ.  Она нажимает. Дверь  едет вверх, как штора. Она проходит в вагон, и
дверь за ней захлопывается.
     Она видит  перед  собой проход между  рядами обращенных к ней сидений с
высокими спинками, по три  в каждом ряду. За спинками шести передних сидений
не видно, что делается дальше. С одной стороны у окна сидит крепкий старик и
читает газету Британской ортодоксальной коммунистической партии. Учительница
одобрительно кивает: не будучи сама  коммунисткой, она  уважает  радикальные
политические взгляды. Около старика -- женщина с  выражением заботы на лице,
похожая  на  домохозяйку,  подле  нее  --  непоседливый  ребенок  в  голубом
хлопчатобумажном   костюмчике.   Учительница,  гордая   своей   способностью
распознавать людей с одного  взгляда, заключает, что перед ней три поколения
семьи, принадлежащей  к  слою  квалифицированных рабочих. У противоположного
окна, выпрямив спины и глядя прямо перед собой, сидит чета среднего возраста
и из среднего класса. Поначалу  кажется, что им  нет  друг до друга никакого
дела, но  с еще одним  одобрительным кивком  учительница замечает, что левая
рука  мужчины  накрыла  правую руку женщины, лежащую на  подлокотнике. Заняв
свободное место рядом  с четой, учительница произносит, не  обращаясь  ни  к
кому в отдельности:
     -- Нынешние  поезда потому, наверно,  выглядят  как самолеты,  что  они
двигаются  почти так  же быстро! Жаль  --  я,  надо сказать, терпеть не могу
самолетов, -- но, по крайней мере, наше купе находится недалеко от того, что
в эпоху пара мы называли двигателем. Мне спокойнее, когда  я сижу  поближе к
машинисту.
     -- Моему  отцу так  тоже  спокойнее, хоть он ни за  что не  признается.
Правда, папа? -- отзывается домохозяйка, на что старик ворчит:
     -- Помолчи, Мириам.
     -- И мне тоже, мой друг,  -- шепчет своему мужу дама с прямой спиной, и
он шепчет в ответ:
     -- Я знаю, мой друг. Помолчи, будь добра.
     Учительница мгновенно обозначает супругов  как  мистера и миссис  Друг.
Довольная  тем, что ей  удалось  завязать разговор еще до  отправления,  она
говорит:
     --  В  большинстве  аварий поезд получает удар сзади  --  правда  ведь?
Поэтому в статистическом смысле безопасней располагаться ближе к двигателю.
     -- Глупости! -- пищит ребенок.
     --  Не  смей  грубить,  Патси! --  прикрикивает  мать,  но  учительница
произносит с энтузиазмом:
     -- Вы знаете, ведь я педагог! Сейчас на пенсии. Но я умею обращаться со
своенравными детьми. Патси, почему ты думаешь, что я говорю глупости?
     --   Потому   что,   когда  случается   авария,   перед  одного  поезда
наталкивается  на перед  или зад другого,  значит, безопасней всего сидеть в
середине.
     Старик  негромко  хмыкает,  другие взрослые  улыбаются.  После короткой
паузы учительница открывает кошелек, достает оттуда монету и говорит:
     -- Патси, вот тебе новенькая блестящая серебристая пятифунтовая монета.
Возьми,  потому  что я действительно  сказала  глупость и очень мило было  с
твоей стороны меня поправить.
     Ребенок хватает  монету.  Взрослые  смотрят на учительницу, и  разговор
готов принять новое направление, но его прерывает неожиданный звук.
     Из-под  обшивки  подголовников раздается мелодичный сигнал, после  чего
тихий, ровный, дружелюбный голос произносит:
     -- Добрый  день,  добрые люди! Я -- капитан Роджерс, ваш  машинист, рад
вас приветствовать на поезде "Водолей 1999", который проследует из Донлона в
Глагоз с остановками  Бирчестер, Шлу, Спиттенфитни и Глайк. Поезд отправится
в  конце настоящего объявления, прибудет  в Бирчестер ровно через сорок одну
минуту. Чай, кофе и сандвичи будут предложены вам в двадцать три получаса, и
соответственно последним сведениям с фондовой биржи чай  будет  стоить  фунт
шестьдесят  пенсов, кофе -- фунт девяносто девять пенсов. Сандвичи продаются
по  цене  прошлой  недели,  которая предположительно останется  неизменной в
продолжение   всего  пути.  Буфет  уже  открыт.  Британская  железнодорожная
компания желает вам приятной поездки. Благодарю за внимание.
     В  левое окно учительница  видит  проплывающую мимо  опору  вокзального
навеса,  затем  пейзаж из  черепичных  крыш и  светлых домов-башен,  который
вскоре затуманивается и исчезает совсем.
     Другие пассажиры возмущаются ценой чая. Учительница говорит:
     -- Но, по крайней мере,  они нас предупредили. А что такое двадцать три
получаса? Явный симптом старческого слабоумия у пенсионерки, но вот никак не
могу освоиться с этим новым обозначением времени.
     -- Одиннадцать тридцать, по-моему, -- отвечает домохозяйка неуверенно.
     -- Утра?
     -- По-моему, да.
     -- Не будь дурочкой, Мириам,  --  резко вмешивается старик. -- Двадцать
три  получаса --  это  двадцать  три  с половиной минус двенадцать,  то есть
одиннадцать с половиной, и получаем одиннадцать тридцать вечера.
     --  Нет,  нет,  нет!  --  возбужденно кричит ребенок.  --  Наш  учитель
говорит,   что  из-за  компьютеров  теперь   нельзя  делить  сутки  пополам.
Компьютеры не умеют считать  по полсуток,  поэтому  двадцать три получаса --
это двадцать три и еще полчаса.
     -- Патси! -- негромко, но грозно произносит старик.  -- Если ты скажешь
хоть
     слово в  ближайшие десять минут,  я  тебе вышибу  ровно половину зубов.
Учительница огорченно вздыхает. Помолчав, она говорит:
     -- А  как бы  хорошо,  если бы нам оставили наш полдень и по двенадцати
часов  до  и  после него.  Но  даже вокзальные часы  теперь  другие.  Вместо
круглого циферблата, где  по краю видны все  часы и минуты  --  и прошлое, и
будущее, --  мы получили квадратное  табло,  на  котором нет  ничего,  кроме
текущей минуты. Ноль восемь часов  двадцать минут, потом хлоп -- ноль восемь
часов двадцать одна минута. Меня словно зажимают в тиски. Зажимают и в то же
время  пихают вперед. И я уверена,  что компьютеры можно научить  считать по
двенадцати. Некоторые из них, я слышала, очень даже смышленые. Нет, ненавижу
этот легонький щелчок, когда минута превращается в следующую.
     -- И я ненавижу, мой друг, -- шепчет миссис Друг.
     -- Я тоже, мой друг. Помолчи, будь добра, -- отзывается муж.
     -- Время и деньги!  --  говорит учительница, вновь  вздыхая. -- Столько
всего  исчезло разом:  маленькие  фартинги  с птичками,  толстые  коричневые
трехпенсовики, серебряные шестипенсовики, старые  полупенсовики.  Ты знаешь,
Патси, что полупенсовики раньше  были диаметром в целый  дюйм, как  нынешние
двухпенсо-вики?
     -- А что такое дюйм? -- спрашивает ребенок.
     --Два целых запятая пять  три  девять восемь сантиметра. А старые пенсы
были прелестными увесистыми медяками по двести сорок  штук на фунт, мы таких
больше не  увидим, там была изображена сама Британия  в просторе морском, да
еще маленький  военный  корабль  и  Эддистонский маяк.  А  знаешь,  ведь эта
Британия действительно жила на свете. Это мало кому известно. Ее скопировали
с...  ну,  с  подружки  "веселого  монарха",  только не Нелл Гвин  ("Веселый
монарх"   --  прозвище  британского  короля  Карла  II;  Нелл  Гвин  --  его
фаворитка.). Очень много нашей истории умещалось на  старых пенсах! Они сами
были  историей!  Даже  в  шестидесятые  еще  встречались  монеты  с  молодой
королевой Викторией, а уж старая королева попадалась так часто, что на нее и
внимания  не  обращали. Ты  только  подумай!  Каждый  раз,  расплачиваясь за
покупки, мы брали в руки монеты, которые, может быть,  бренчали в карманах у
Чарльза Диккенса, доктора-отравителя Причарда (Эдвард  Уильям Причард-- врач
из  Глазго,  осужденный в  1865  г.  за убийство  жены  и  тещи) и Изамбарда
Кингдома  Брюнеля  (английский  инженер,  проектировщик  мостов  и  железных
дорог).
     -- Вам, может быть,  интересно  будет знать, мадам, -- замечает  мистер
Друг, -- что  если  вычесть  из веса пенса,  существовавшего до  перехода на
десятичную систем>,  вес нынешнего  пенса, то этого количества  меди хватит,
чтобы изготовить электрические цепи для девятисот семидесяти трех  карманных
телевизоров.
     --  Но БЫЛО ЛИ ЭТО СДЕЛАНО? -- кричит старик  с такой яростью, что  все
удивленно на него смотрят.
     -- Простите, не вполне вас понял, -- говорит мистер Друг.
     --  Медь! --  гневно отвечает  старик. --  Медь, которая высвободилась,
когда  монеты стали меньше, НЕ БЫЛА ИЗРАСХОДОВАНА на дешевые  телевизоры для
масс! Она пошла на электрические  цепи для противоракетной системы,  которая
обошлась  британскому  налогоплательщику  в  сто  восемьдесят  три МИЛЛИАРДА
фунтов и устарела за два года до ввода в действие!
     --  У меня  нет желания вступать с вами  в политические  споры, сэр, --
говорит мистер  Друг  и вновь  поворачивает голову  к окну. Старик фыркает и
углубляется в свою газету.
     Женщины  смущены наступившим неловким молчанием.  Мать посылает Патси в
буфет купить на полученную  монетку шоколадный бисквит,  и тогда учительница
вполголоса спрашивает ее,  какого  пола  ее  ребенок. Мать также  вполголоса
объясняет, что  в наши дни  слишком много  внимания уделяется полу и половой
жизни, что ее мать никогда не говорила с ней на эти темы и что Патси сделает
свой собственный выбор, когда  вырастет. Учительница одобрительно кивает, но
замечает,  что, по  ее опыту, дети бывают благодарны родителям за  некоторое
руководство.  Мать  не соглашается;  говорит,  что  родители  должны  только
научить ребенка хорошо себя  вести; что,  по  крайней мере, Патси  не станет
одной из этих жутких феминисток -- или пижонистым парнем.
     -- Котофеем, -- неожиданно произносит старик.
     -- А что это такое, папа? -- спрашивает дочь.
     --  Пижоны  были в сороковые годы, --  объясняет он.  --  Битники  -- в
пятидесятые.  Хиппи -- в  шестидесятые. Рокеры -- в семидесятые. Панки  -- в
восьмидесятые. А теперь они называют друг друга котофеями.
     -- Правда? -- удивляется учительница.  --  Как только молодые люди друг
друга   не  называли.   Чуваки,  хипари,  бритоголовые,  братки,  сестрички,
металлисты, рэйверы  -- я  в  какой-то момент  махнула  рукой  и называю  их
"молодежь". В криминальной хронике они всегда идут как юнцы и подростки.
     -- Правильно! --  вмешивается  мистер Друг и  хочет что-то добавить, но
вновь вслед за мелодичной трелью раздается ровный дружелюбный голос.
     --  Добрый  день,  добрые люди.  Говорит капитан Роджерс. Мы движемся с
очень хорошей скоростью. Слева мелькают засаженные деревьями шлаковые отвалы
пригородов  Донлона, справа -- соевые  поля корпорации  "Британский  джем --
Голливог".  К сожалению, только  что полученная информация с фондовой  биржи
вынуждает  нас повысить  стоимость  кофе до двух  фунтов  сорока  пенсов  за
чашку... -- в этом месте возмущенные возгласы пассажиров на несколько секунд
заглушают голос  машиниста. --  Цена  на  печенье,  по прогнозам,  останется
стабильной по крайней  мере до Шлу.  Пассажиры,  интересующиеся транспортом,
знают, что сегодня  -- особый день для Британской  железнодорожной компании.
Ровно через полторы минуты исполняется сто пятьдесят лет с того момента, как
Изам-бард  Кингдом  Брюнель нанес  торжественный  удар по последней заклепке
Большого королевского Пеннинского подвесного моста  имени принца Альберта --
первого  ширококолейного  коробчато-балочного   подвесного  железнодорожного
моста в истории строительства. В честь этого события прозвучит песня "Рельсы
старой  Англии" в  оркестровке и исполнении сэра  Ноэла Кауарда  (английский
актер,  композитор  и писатель).  По  всей  Британии --  катит  ли  поезд по
безлюдному  ущелью  Килликранки,  грохочет ли  на  Стокпортском  виадуке  --
пассажиры сейчас  поднимаются  с  мест, чтобы стоя послушать  "Рельсы старой
Англии" в исполнении Ноэла Кауарда.
     Раздаются вступительные барабанные  раскаты и сумрачно-призывные  звуки
труб. Мистер Друг, миссис Друг и учительница встают, мать  готова сделать то
же самое, но старик рявкает:
     -- Мириам! Патси! Оставайтесь на местах.
     --  Прошу  прощения,  сэр, -- восклицает мистер  Друг,  -- вы  что,  не
собираетесь вставать?
     -- Нет, НЕ СОБИРАЮСЬ!
     --  Прошу  тебя, тсс, мой друг!  --  шепчет миссис  Друг, но  ее муж не
унимается:
     --  Помолчи,  мой  друг,  никаких  тсс! Вы, сэр,  я  вижу,  один из тех
воинствующих левых  экстремистов, что  тоскуют  по  дискредитировавшей  себя
большевистской железнодорожной системе. У британской сети железных дорог нет
более сурового критика, чем я.  Я сожалел о  ее национализации, был огорчен,
когда обрубили местные линии, был  встревожен тем,  как долго  правительство
раздумывало, прежде чем передать ее  в надежные частные руки. Но несмотря на
мрачное прошлое  наши  железные  дороги,  при создании  которых  соединились
ирландская  рабочая  сила,   шотландская  инженерная   мысль  и   английская
финансовая отвага,  сделали  нас  в  свое время  ведущей  мировой  рельсовой
державой. Неужели это для вас ничего не значит?
     -- Вы еще мне будете рассказывать о железных дорогах! -- кричит старик,
перекрывая  звонкий  патриотический  тенор  Ноэла  Кауарда.  -- Я  всю жизнь
проработал  на  железной  дороге. Я  был  кочегаром  со  времен  Центральной
железнодорожной компании  до  тех  пор, как пар  променяли  на  этот  чертов
дизель! Вот  такие,  как вы,  и  погубили наши  железные дороги -- сволочные
финансисты, юристы и отставные адмиралы из совета директоров...
     -- Смешно! -- вопит мистер Друг.
     Мириам  умоляет  отца  помолчать,  но  гнев  старика изливается  мощным
потоком:
     --  ...когда нас национализировали, правительство сказало: "Вот, теперь
британские железные дороги принадлежат  народу",  -- но кто  тогда  пришел в
совет директоров? Путевые обходчики? Машинисты? Начальники станций?  Черта с
два!  Все  та же шатия  --  биржевики,  полковники,  политиканы  со  всякими
заумными  словечками,  а  они  в  конце  концов  продали  нас  автомобильным
магнатам, строительным компаниям и нефтяным корпорациям!
     -- И слушать вас не хочу!! -- кричит мистер Друг.
     --  Еще  бы он  стал слушать,  -- хмыкает старик  и  опять  утыкается в
газету. Песня  тем  временем кончилась. Те, кто стоял, садятся;  мистер Друг
выглядит так,  словно не  знает, как поярче выразить свое негодование. Вновь
воцаряется  неловкое  молчание,  затем  учительница,  шмыгнув  через проход,
садится на место Патси и тихо говорит старику:
     --  В этом обмене мнениями я во многом была на вашей стороне,  хоть я и
встала. Я, знаете, люблю эту мелодию -- привычка есть  привычка. Но название
неточное. Надо бы рельсы Британии, а не Англии.
     Она возвращается на  свое место, потому что с возгласами  "Мама! Мама!"
появляется Патси.
     Вслед   за  чрезвычайно  возбужденным  ребенком  показывается  высокий,
худощавый, мягко улыбающийся мужчина; он говорит:
     -- Добрый  день,  добрые люди! Не  от  вас  ли  отбилось это  маленькое
существо?
     -- Патси! -- вскрикивает мать. -- Ты откуда?
     --  Подходить  так  близко  к  двигателю  --  это  не дело, --  говорит
незнакомец.
     -- Как  ты гадко  себя ведешь, Патси! Поблагодари дядю за то, что  тебя
привел.
     -- Мама, ты  послушай!  -- Ребенок крутится волчком, не в силах усидеть
на месте. --  Поезд  едет  без  машиниста! Кабина пустая! Входишь  --  и нет
никого!
     Миссис  Друг  издает  короткий возглас ужаса. Мать  произносит  строгим
голосом:
     -- Милые шутки, Патси, нечего сказать, -- особенно после этой  страшной
катастрофы в Америке на прошлой неделе. Ну-ка извинись сейчас же.
     -- Мама, она правда была пустая!
     -- Как  я  напугана, мой друг, --  признается  миссис Друг мужу, но тот
отвечает:
     --  Да  не глупи, мой друг,  ребенок, конечно же, заблудился и попал  в
купе проводника.
     Учительница говорит,  что, по  словам  незнакомца,  он  обнаружил Патси
именно у двигателя; в ответ мистер Друг заявляет:
     --  Ребенок совершенно  не  разбирается  в  механике! В  ней  сейчас  и
взрослому
     трудно разобраться. Я не удивлюсь, если узнаю,  что  современный  поезд
управляется из неприметной кабинки, расположенной посреди состава.
     -- И я тоже не удивлюсь! -- яростно кричит старик. -- Не удивлюсь, если
узнаю, что железнодорожная компания втихую уволила всех машинистов!
     Женщины  дружно испускают вздох ужаса, мистер Друг  фыркает, незнакомец
улыбается и хочет заговорить, но старик не унимается:
     -- В эпоху  пара машинист что-нибудь  да значил  --  машинист, кочегар,
ребята не из хлипких! Кремень-люди, машину назубок знали, сами чистили, сами
смазывали, за любой рычаг  и вентиль брались,  как за руку друга! Уклон пути
подошвами чувствовали, давление на слух определяли. А теперь-то! Теперь я не
удивлюсь,  если окажется, что  машинист этого так  называемого  поезда сидит
развалясь  в лондонском клубе  с  рюмкой коньяка, разглядывает нас на экране
компьютера,  а  его  полупьяные  высокоумные  университетские  мозги  витают
незнамо где!
     --  Сейчас  я  докажу, что  вы ошибаетесь, --  говорит  незнакомец. Все
смотрят на него.
     На первый взгляд в этом мужчине, скромно улыбающемся как бы в извинение
за  свой  изрядный  рост,  нет ровно  ничего необычного. Большие  карманы  и
аккуратные  погончики его  ладно сидящего  сизо-серого  костюма выглядели бы
одинаково естественно и в кинотеатре, и в офицерской столовой;  однако в его
лице,  на  которое уставились шесть  пар  глаз,  сквозит  такая спокойная  и
надежная уверенность, что две из трех женщин облегченно вздыхают.
     --  Кто вы такой, скажите на милость? -- спрашивает старик; учительница
говорит:
     -- Вы машинист -- я узнала вас по голосу.
     -- Угадали! Так что, сами видите, я не прохлаждаюсь в лондонском клубе,
я здесь, среди  вас. Я, можно сказать, один из вас. Могу я к вам подсесть на
минутку?
     Машинист  вынимает   из  кармана   крохотную   складную  табуреточку  с
матерчатым  сиденьем, ставит ее в  проход и садится лицом к пассажирам. Хотя
его подбородок уперся в угловатые колени, он вовсе не выглядит смешным.  Его
обаяние подействовало почти на всех.
     -- Я чувствую себя в полной безопасности, -- шепчет миссис Друг.
     -- Не  гляди таким волком,  папа, как тебе  не стыдно, -- упрекает отца
Мириам; мистер Друг говорит:
     --  Прошу извинения, сэр, я  в  свое время не очень лестно отзывался  о
Британской  железнодорожной компании...  ("Еще бы", -- добродушно  вставляет
машинист),  но  я  никогда  не  сомневался в  том,  что  наши  поезда  самые
безопасные в мире  и что нашим машинистам нет равных --  только бы профсоюзы
перестали соблазнять их несбыточными обещаниями.
     -- Благодарю вас, -- говорит машинист.
     --  Я замечаю, что  вождение поездов за  последние годы изменилось,  --
громко и раздельно произносит учительница.
     -- Извините меня, мадам, -- отвечает машинист, -- я охотно разъясню вам
все, что  вызывает вопросы, но сначала разрешите... разрешите... -- вдруг он
смущается,  краснеет,  в  его  облике  проступает  что-то  мальчишеское.  --
Поймите, ведь не каждый день доводится видеть Джона Галифакса!
     -- Кхе! -- Старик смотрит на него во все глаза.
     --  Вы  действительно  Джон Галифакс,  последний из паровозных могикан?
Который скинул целых три  минуты на трассе Донлон -- Глайк во время  большой
гонки  между  Центральной и Северо-Восточной компаниями в тридцать четвертом
году?
     -- Неужто слыхали? -- изумленно бормочет старик.
     -- Вы -- живая легенда в железнодорожных кругах, мистер Галифакс.
     -- А как вы узнали, что я тут еду?
     -- А-а!  --  игриво восклицает машинист. --  Есть вещи, которые мне  не
полагается   раскрывать   пассажирам,   но  шут   с   ними,   с   правилами.
Железнодорожные кассиры  --  не  такие  дегенераты,  как  многие думают. Они
держат  меня в курсе.  Я воспользовался  детской  шалостью  как поводом  для
знакомства, вот я и здесь!
     -- Понятно! -- шепчет старик, осклабясь и задумчиво кивая.
     -- Ради бога, не сердитесь,  но мне необходимо задать вам очень  личный
вопрос,--  говорит  машинист.  --  Это  касается  последней  большой  гонки.
Помните, как вы неслись на "Огнедышащем драконе" вверх на "Чертову почку", и
вам оставалось всего три минуты, чтоб добраться до вершины, иначе проигрыш?
     -- Как не помнить!
     --  Ради  чего во время этой героической езды вы выложились до предела,
отдали  все телесные и душевные силы до  последней  капли --  неужели только
ради рекламы пресловутой Центральной железнодорожной компании?
     -- Нет, не только ради этого.
     -- Так ради чего же? Я уверен, что не ради денег.
     --  Я  сделал это  ради пара,  --  помолчав,  говорит  старик. --  Ради
британского пара.
     -- Я знал,  что получу  именно такой ответ!  --  восторженно восклицает
машинист, и тут вступает мистер Друг:
     -- Простите, могу я вставить слово? Думаю, вам ясно, что мы с  мистером
Галифаксом шагаем, как говорится, не в  ногу.  Он выступает левой, я правой;
но сейчас я вдруг понял, что мы -- неотъемлемые части  единого тела. Капитан
Роджерс открыл  мне на это глаза. Мистер Галифакс,  я не  подлиза. Предлагая
вам руку, я просто хочу выразить  вам как человеку  свое уважение. Мне не за
что извиняться. Тем не менее вот... моя... рука. Вы не против?..
     Перегнувшись через проход, он протягивает ладонь.
     -- Чего ж не поручкаться! -- говорит старый кочегар, и они обмениваются
сердечным рукопожатием. И вот уже  все трое  мужчин  от души смеются, миссис
Друг  радостно  улыбается,  Патси  прыгает на сиденье, как  мячик.  Но вдруг
строгим голосом, словно унимая расшалившийся класс, учительница произносит:
     --  Может быть, капитан Роджерс теперь  объяснит нам, почему он покинул
свое место у двигателя?
     Все пассажиры смотрят на машиниста; тот разводит руками и говорит:
     -- Боюсь, мадам, что вместе  с  паром ушла в  прошлое и  вся  романтика
вождения   поездов.   Современный  двигатель   (мы  называем   его   ходовым
устройством)  требует  моего  внимания  лишь  эпизодически. Наша скорость  и
местоположение  сейчас отслеживаются  из центра управления в Сток-он-Тренте.
Это абсолютно надежная система. На нее перешла вся Европа. И Америка тоже.
     -- Но в Америке на прошлой неделе произошла страшная авария...
     -- Да, мадам, -- вследствие сбоя в центральном банке данных в Детройте.
Эти  крупные  континентальные системы  страдают  излишней централизацией. Но
наше  британское отделение  работает  достаточно автономно, чтобы  исключить
подобные неприятности. Так что действительно, хоть я и не потягиваю коньяк в
лондонском клубе (кстати, я вообще не пью -- врач не велит!), я больше похож
на завсегдатая баров с Пиккадилли, чем  на легендарного Джона Галифакса. Мои
главные  задачи --  контролировать  цены в буфете  и  успокаивать ссорящихся
пассажиров. А это, знаете, не всегда получается.
     --  По-моему,  у вас получается превосходно!  -- говорит миссис Друг  с
воодушевлением.
     -- Верно, верно! -- поддакивает ее муж.
     --  С  пассажирами  вы,  безусловно,  умеете  обходиться,  --  признает
учительница.
     --  Я  сперва вас  за  дурачка принял, но теперь  вижу, что  ошибся, --
говорит старик.
     -- Спасибо, Джон, -- растроганно произносит машинист. -- При  всем моем
почтении к другим пассажирам ваше мнение мне важно прежде всего.
     Раздается  мелодичный  сигнал,  после  чего  звучит ровный  дружелюбный
голос:
     -- Добрый  день,  добрые  люди,  для беспокойства нет  никаких  причин.
Говорит  ваш  машинист  капитан  Роджерс.  Имеется  сообщение  для  капитана
Роджерса.  Ему  следует  пройти в  ходовой  отсек. Пройти в  ходовой  отсек.
Благодарю за внимание.
     -- Заранее записано -- понимающе говорит старый кочегар.
     --  Конечно,  --  произносит  машинист,   который  уже   встал,  сложил
табуреточку и сунул ее в карман. --  Если поступает сообщение из центра, а в
ходовом отсеке  никого нет, тогда автоматически запускается это  объявление.
Так что прошу  извинить -- служба! Увы, мне надо идти в кабину. Скорее всего
новая биржевая сводка, черт  бы ее драл, и придется  опять  повышать цену на
чай. Может, все же не придется. До свидания, Джон.
     -- До свидания, мм...
     -- Феликс. До свидания, добрые люди.
     Он уходит,  оставляя  всех,  за  малым  исключением,  в  размягченном и
общительном настроении.
     --  Какой  милый человек!  -- восклицает  миссис  Друг, и Мириам с  ней
соглашается. Миссис Друг продолжает:
     -- Сам все знает и с другими охотно делится. Но учительница говорит:
     --  Картина, которую он нарисовал, спокойствия не внушает.  Поезд никем
не управляется.
     -- Глупости!  --  кричит мистер Друг.  -- Чем только... чем только  наш
поезд не управляется  -- компьютерами,  банками  данных, кремниевыми чипами,
все это мигает у них и тикает там, в центре управления, в Стоктон-он-Тисе.
     -- В Сток-он-Тренте, -- бормочет его жена.
     -- Помолчи, мой друг, город не имеет значения.
     -- И все-таки,  --  настаивает учительница.  -- Мне неуютно,  когда мой
поезд  управляется машинами,  расположенными  невесть  где.  А  вам,  мистер
Галифакс? Помолчав, старый кочегар неуверенно отвечает:
     -- Тоже было бы неуютно, когда б я не видел  машиниста. Он вроде парень
знающий. Не будь он за все спокоен, не стал бы, наверно, так разгуливать.
     --  Мадам,  --  говорит  мистер  Друг.  --  Когда поезд ведет машина  в
Сток-Ньюингтоне -- это  намного,  намного  безопаснее.  Никакой  вооруженный
мерзавец  не остановит наш поезд  и не направит его в  глухой тупик,  чтобы,
взяв нас в заложники, шантажировать правительство.
     На  какое-то  время  воцаряется  тишина,  потом учительница  решительно
произносит:
     -- Вы оба совершенно правы. Я чувствую себя невероятной дурой.
     Вновь мелодичный сигнал, и вновь они слышат обволакивающий голос:
     -- Говорит ваш машинист капитан Роджерс. Мы движемся мимо залива Уош со
скоростью  двести  шестьдесят  один километр в  час, вентиляционная  система
"квантум-кортексин" поддерживает  температуру воздуха на уровне  температуры
человеческой кожи. До сих пор поездка проходила совершенно гладко, но теперь
я  с  искренним  сожалением  должен  объявить  о  предполагаемой задержке  с
прибытием. Вследствие сбоя  в нашем центральном  банке данных "Водолей 1999"
из  Донлона в Глагоз  направлен  по тому же пути,  что и  "Водолей  1999" из
Глагоза  в  Донлон. Столкновение должно произойти ровно через  восемь  минут
тринадцать секунд...  -- короткий вскрик, в котором участвуют все пассажиры,
хотя никто не
     слышит собственного голоса, -- в восьми с половиной километрах к югу от
Бирчестера.  Но  нет  абсолютно   никаких  причин   для  беспокойства.  Наши
специалисты  в Сток-Поджесе  делают  все для того, чтобы перепрограммировать
главный компьютер, и, возможно, им удастся предотвратить столкновение. Между
тем   у  нас  имеется   достаточный   запас  времени,  чтобы  принять   меры
предосторожности, о  которых я  сейчас скажу, -- прошу внимания. Под ручками
сидений вы можете нащупать небольшие  металлические выступы. Это концы ваших
ремней  безопасности.  Выдерните  ремни  и  пристегнитесь. Это все, что  вам
надлежит сделать. Противопожарная система действует безотказно; незадолго до
столкновения окна  будут  закрыты стальными  ставнями,  чтобы  предотвратить
порезы осколками.  В  настоящий  момент по всей  Англии к месту столкновения
спешат тележурналисты и машины "скорой помощи", и Британская железнодорожная
компания  возьмет  на  себя   расходы  на  медицинскую   помощь   малоимущим
пассажирам. Нет нужды говорить, как сожалею о возможных неудобствах я лично,
но мы с вами в одинаковом положении, и я взываю к духу Дюнкерка... -- старый
кочегар  свирепо  рычит, --  к  той  способности сохранять  самообладание  в
тяжелую  минуту,  что  прославила  нас  по  всему  земному  шару. Пассажиры,
находящиеся поблизости  от ходового  отсека,  не  должны пытаться  перейти в
хвост  поезда.  Звук,  который  вы слышите, -- раздается свистящий шелест  и
глухой толчок,  --  произвели  двери между вагонами, которые я закрыл, чтобы
предотвратить   давку.  Повторяю,   нет  никаких  причин  для  беспокойства.
Столкновение не может произойти раньше чем через...  мм...  семь  минут  три
секунды,  и  у  меня  хватит времени, чтобы  с моим личным ключом пройти  по
вагонам и удостовериться в соблюдении мер предосторожности. Я говорю  вам не
"прощайте", а "до  свидания". И  пристегните  ремни! Голос  умолкает;  после
щелчка  раздается бодрая музыка  в  ритме  военного марша,  но  не настолько
громкая, чтобы мешать пассажирам переговариваться.
     --  О господи, папа, что делать? -- спрашивает Мириам, но старик только
бурчит:
     -- Смотри за ребенком.
     Все  берутся  за  выступы  под  ручками  сидений  и  вытягивают  гибкие
металлические ленты с защелками на концах.
     -- Не хочу привязываться! -- капризничает Патси.
     --  А представь себе, что мы в самолете,  --  говорит мать, пристегивая
ремень. -- Смотри, и дедушка это делает! Все делают! Ну вот, и теперь, -- ее
голос дрожит, она на грани истерики, -- теперь нам сам черт не страшен!
     -- Мой  друг,  я...  я  в  ужасе,  -- признается  миссис  Друг. Ее  муж
отзывается с нежностью в голосе:
     -- Да, мой друг, попали в переплет, но ничего, как-нибудь прорвемся. --
Он  смотрит  на  учительницу и тихо говорит:  -- Мадам,  я должен перед вами
извиниться. Эта железнодорожная система и бессмысленна, и безумна, и... я не
думал, что это возможно в такой стране, как наша.
     -- Дошло до него наконец! -- рявкает старый кочегар.
     -- Я  хочу  сойти с поезда,  -- капризно  говорит  ребенок,  после чего
некоторое время слышен лишь негромкий, стремительный перестук колес.
     Вдруг учительница восклицает:
     --  Ребенок прав! Нам  надо затормозить поезд и спрыгнуть!  Она теребит
защелку ремня со словами:
     -- Я понимаю, скорость  запрограммирована и передается по радио или как
там еще, но мотор-то, мотор, который крутит колеса, -- он ведь совсем рядом,
в ходовом отсеке, можно попробовать...
     -- Можно и нужно! -- кричит кочегар, хватаясь за свой ремень. -- Только
бы  мне добраться  до  двигателя! Освободиться  сначала... Чертов  ремень не
отстегивается!
     -- И у меня тоже, --  говорит мистер  Друг странным  голосом.  Ремни не
отстегиваются ни у кого. Учительница потерянно произносит:
     -- Вот, значит, какие у них меры предосторожности.
     Но старик не  сдается.  Упираясь  локтями в спинку  сиденья, он вновь и
вновь рвется вперед всем своим большим телом, бормоча сквозь стиснутые зубы:
     -- Гады... Сволочи... Не позволю!
     Ремень  не лопается,  но вдруг что-то трещит за обшивкой, и он подается
на дюйм, потом еще на дюйм.
     Слышится звук открывающейся двери, и перед ними появляется машинист; он
мягко спрашивает:
     -- Какие проблемы?
     -- Вот и Феликс! -- Старый кочегар перестает дергаться. -- Пустите меня
в  кабину.  Надо  остановить двигатель.  Попытаюсь  сломать  его  чем-нибудь
тяжелым. Хоть сам в него брошусь и других спасу!
     -- Прошло время героев, Джон! -- заявляет машинист. -- Я не позволю вам
бессмысленными действиями портить имущество компании.
     Его голос  ясен  и холоден.  На  нем  ремень с  кобурой, на которую  он
положил  руку. Он стоит в непринужденной позе, но в  каждой линии его фигуры
чувствуется военная дисциплина. Все смотрят на него с ужасом.
     --  Вы... ненормальный!  -- кричит  старик  и  вновь рвется  из объятий
ремня; но машинист говорит:
     -- Нет, Джон  Галифакс!  Ненормальный вы,  и  у меня есть  средство вас
усмирить.
     Он  вынимает пистолет и стреляет. Раздается не  хлопок, а  глухой удар.
Кочегар  грузно оседает,  но  ремень удерживает  его в кресле.  Миссис  Друг
начинает  кричать,  и он  стреляет в нее тоже. В  воздухе повисает  тусклый,
остро пахнущий дым,  но остальные четверо слишком ошеломлены, чтобы кашлять.
Машинист явно огорчен устремленными на него взглядами; помахивая пистолетом,
он раздраженно говорит:
     --  Я  их НЕ убил!  Этот  пистолет  стреляет  анестезирующим  газом, он
разработан  для использования  против демонстрантов  в Ольстере,  хочет  еще
кто-нибудь?  Побережете  нервы.   Мягкое  забытье  --  и,  будем  надеяться,
пробуждение в комфортабельной палате многолюдной больницы.
     --  Нет уж,  спасибо! --  отвечает учительница  ледяным  тоном.  --  Мы
предпочитаем  встретить  смерть  с открытыми  глазами,  какой бы  нелепой  и
бессмысленной она ни была.
     Звучит  мелодичная  трель,  и знакомый  голос  объявляет,  что  говорит
капитан Роджерс, что до столкновения осталось три  с половиной минуты и  что
капитан  Роджерс  должен  немедленно  пройти  в  купе  проводника.  Машинист
прощается -- в его речи появляются прежние мягкие, извиняющиеся нотки  --  и
объясняет,  что он вынужден их покинуть,  поскольку кто-то  должен  пережить
крушение и дать показания во время официального расследования.
     --  Пожалуйста,  --  умоляет  мать,  --  пожалуйста, освободите  Патси,
возьмите его с собой, ведь она малый ребенок... -- но Патси кричит:
     -- Мама, нет, я с тобой останусь, он гадкий, гадкий, гадкий!
     -- До свидания, добрые люди, -- говорит машинист и поспешно уходит.
     Дверь за  ним  захлопывается, и мать говорит  добрым, нежным,  дрожащим
голосом:
     --  Ты  ведь помнишь "Господь --  Пастырь  мой",  Патси.  Давай  скажем
вместе. И они вполголоса читают псалом:
     -- Господь -- Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня
на  злачных  пажитях  и водит меня к  водам тихим...  С металлическим лязгом
опускаются ставни.
     --  Кромешная  тьма,  --  говорит мистер  Друг. --  Хоть  свет  бы  нам
оставили. Он  обнял бесчувственное тело жены, подставив плечо ей под голову,
-- так, видимо, ему спокойнее.
     -- Я  знаю, что это слабое утешение, -- слышится голос  учительницы, --
но я рада, что этот военный оркестр перестал играть.
     В темноте  перестук колес становится  слышней,  и, чтобы его перекрыть,
мать и ребенок молятся  громче, но все  же  не  очень громко. Дойдя до конца
псалма, они начинают сызнова и вновь читают его от начала до конца.
     -- Помните, -- говорит вдруг учительница, -- раньше в каждом вагоне был
"стоп-кран".
     -- А как же! -- отзывается мистер  Друг со смешком, похожим на стон. --
Штраф за неправомерное использование -- пять фунтов.
     -- В былые времена каждый мальчик хотел, когда вырастет, водить поезда,
     -- вздыхает  учительница. -- А  в маленьких городках начальник  станции
воскресными   вечерами  играл  в   вист  с  директором  школы,   банкиром  и
священником. Помню одно солнечное весеннее утро на  платформе в  Биттоке. Из
купе проводника  вышел носильщик с корзиной и выпустил целую  стаю  почтовых
голубей. Еще помню сигнальные будки с геранью на подоконниках.
     -- У нас была человечная  дорога, -- говорит мистер Друг со вздохом. --
Почему все стало не так?
     --   Потому  что  мы  не  остались   верны  пару!  --  твердо  отвечает
учительница.
     --  Прежде мы жгли  в топках уголь, наш британский уголь,  которого нам
хватило  бы  на  века. Теперь мы  зависим  от  вредной  и опасной дряни,  от
компаний, базирующихся в Америке, Аравии и...
     -- Вы ошибаетесь, --  возражает мистер Друг. --  Эти компании  нигде не
базируются. У меня есть акции некоторых из них. Люди, которые ими управляют,
имеют офисы в Амстердаме и Гонконге, банковские счета  в Швейцарии и дома на
разных континентах.
     --  Вот почему нашим поездом  правят извне!  -- взволнованно восклицает
учительница. -- Ни один из НАС не может ничего сделать.
     -- Кое-кто притворяется, что может.
     Они слышат слабый и отдаленный гудок  встречного поезда.  Он нарастает,
становится таким громким, что учительнице приходится кричать изо всех сил:
     -- Никто не может ничего сделать! Никто не может...
     Она сжалась в ожидании взрыва, но не слышит его -- или слышит  и тут же
забывает. Поезд больше не движется. Обволакивающая ее чернота так тепла, так
уютна, что на мгновение ей чудится, что она дома, в постели.  Звучащий рядом
сонный лепет ребенка --  "Мама... Мама..." --  идет словно из ее собственных
уст. Голос матери удивленно отвечает:
     -- Патси... Я думаю... У нас все будет хорошо.
     В  следующий миг  учительница,  как и другие  пассажиры  поезда, слышит
начало поистине гигантского и последнего взрыва -- начало, но не конец

Популярность: 14, Last-modified: Mon, 06 Mar 2006 05:30:24 GMT