м сперва сами разобраться. -- Можете не волноваться. Даже представься мне такая возможность, я и сам никуда не уйду, -- сказал Коротыш. Через раскрытую на мгновение дверь Исана увидел поднимающийся над сочной зеленью кустов туман и понял, что близится рассвет. Он снова лег в постель. -- Тамакити здорово дерется. Он мне чуть все зубы не вышиб, -- сказал Коротыш из тьмы. -- Но что все-таки случилось?.. Во что тебя втянули? -- Втянули? -- повторил Коротыш, как попугай, но в голосе его звучало такое возбуждение, что Исана даже содрогнулся. -- Как раз наоборот. Это я втянул в задуманное мною дело Союз свободных мореплавателей. Я заставил их идти напролом. И заставлю проскочить мимо последнего поворота -- пути назад у них больше не будет. Благодаря мне Союз свободных мореплавателей превратится в настоящую боевую организацию. -- Что ты собирался сделать? -- спросил Исана растерянно. -- Все, что нужно было сделать, -- уже сделано. Теперь посмотрю, как они будут выпутываться. Сейчас все в панике и готовы бежать куда глаза глядят. А те, у кого неустойчивая психика, как, например, Тамакити, готовы прибегнуть к насилию. В общем, все они в панике и делают глупости. Всю ночь они допрашивали меня, но ничего не добились. И сейчас сидят с красными глазами и ругают себя за неумелый допрос. А заговорщик спокойно лежит себе и собирается поспать. Коротыш с наслаждением потянулся. Исана осторожно спросил: -- Как это понять: "все, что нужно было сделать, -- уже сделано "? -- Все сделано. Я, по-моему, говорил, что фотографировал военные учения? В чем, в чем, а в работе с фотокамерой у меня огромный опыт. Вот мне и удалось запечатлеть, как они, например, приставали на шхуне к берегу и взбирались на крутой утес или через кусты врывались сюда, на площадку, где строятся загородные дома... -- Наверно, Такаки и его товарищи должны были возражать против этого? -- Наоборот, они радовались, что их военные учения будут документально запечатлены, просто были вне себя от радости... Правда, они не думали, что я продам эти фотографии военных учений одному еженедельнику. -- Ты их действительно продал? -- спросил растерянно Исана. -- Да. Я ведь раньше был фоторепортером этого еженедельника. Продал, конечно, на том условии, что не будет разглашено, где проводятся учения и кто в них участвует. Но редакция захотела убедиться, что это не инсценировка. Поэтому я разрешил им следовать за нами в машине в район учений, до развилки. -- А в самый последний момент струсил? Подумал, что тебя разоблачат -- и тогда конец... Решил бежать к стоявшей у развилки машине, следившей за нами, и укатить с дружками в Токио? -- Нет, я не собирался бежать к машине у развилки. Где уж такому коротышке, как я, в полной темноте да еще через кусты добраться туда. -- Но они говорят, что ты хотел убежать и отбивался изо всех сил, когда тебя схватили. -- Совершенно верно. Да, не сделай я этого, не бывать всей заварухе! Именно так я и втянул в эту историю Союз свободных мореплавателей. Я решил бежать, а когда схватят -- отбиваться. Им придется допрашивать меня, верно? Но, столкнувшись с моим сопротивлением, они, безусловно, прибегнут к насилию. А то дух насилия совсем испарился. Стоило им начать допрос -- сразу распалились и перешли к насилию. Вот так они и проскочили последний поворот, и пути назад у них больше нет. -- Но... -- Но зачем все это, хотите вы сказать? Тогда я в свою очередь спрошу: как вы считаете, может Союз свободных мореплавателей с помощью псевдовоенных учений превратиться из скопища хулиганов в боевую организацию, имеющую собственное лицо? -- Не думаю. Да вряд ли и должен. Они останутся такими, как есть, пока не повзрослеют, -- разве это само по себе не прекрасно? Зачем искусственно превращать их Союз в организацию, имеющую собственное лицо? -- Для того, чтобы воплотилось в жизнь пророчество Коротыша!-- сказал Коротыш с комической высокопарностью. -- Мое пророчество. Я все время сжимаюсь. Давление на внутренние органы беспрерывно возрастает, они в конце концов не смогут функционировать, и я начну мучительно умирать. Тогда я получу возможность возвестить человечеству, что естественный путь от рождения к смерти нарушен, пошел вспять. Это будет пророчество человека, в муках превратившегося в Коротыша. Разве тем самым не сбудется пророчество? Но чтобы оно сбылось до конца, потребуется еще очень много времени. И я почувствовал, что нужно торопиться. Я должен сделать это, пока Союз свободных мореплавателей не развалился. Потому что именно юнцы из Союза свободных мореплавателей могут возвестить об исполнении моего пророчества. Я подумал тогда, что, воспылав ко мне ненавистью, они забьют меня до смерти и собственноручно осуществят пророчество Коротыша! -- Забьют до смерти? Нет, Свободные мореплаватели этого наверняка не сделают. Даже при всей жестокости Тамакити, -- сказал Исана. -- Правильно, если речь идет о вчерашнем Союзе свободных мореплавателей. Но теперь он изменился. Взойдет солнце, снова начнется допрос, и самые молодые из них потребуют моей смерти. И тогда пророчество Коротыша сбудется, а Союз свободных мореплавателей превратится в настоящую боевую организацию, которую не уничтожить даже властям, какие бы удары они на нее ни обрушили. Все действия подростков, замаранных моей кровью, будут возвещать: пророчество Коротыша сбылось. Исана собрался было возразить ему, но вдруг услышал жалобный плач человека, отчаявшегося убедить кого бы то ни было своими доводами. -- Дзин плачет, -- сказал Коротыш, голос его звучал печально и уныло. -- Что с ним? -- Дзин, не нужно плакать... Дзин, Дзин. -- Ему грустно, наверно, вот и плачет? Он устал, хочет спать, а мы тут затеяли никчемную болтовню. Действительно ли никчемна эта болтовня? -- подумал Исана, касаясь пальцами горячего лба Дзина, тот всхлипнул еще разок и затих. Исана понял, что Коротыш чудовищно предал Свободных мореплавателей и замыслил новое, еще более чудовищное предательство. Но в конце концов Исана снова забылся беспокойным сном -- что еще ему, собственно, оставалось? Глава 13 СУД НАД КОРОТЫШОМ Издали доносились крики подростков. В комнате стало жарко. Исана вспотел, хотя и не был укрыт одеялом. Тело его покрылось потом не только от жары, был еще один, другой источник тепла. Исана непроизвольно вытянул перед собой руку. Ее тотчас оттолкнула маленькая горячая ладонь. Дзин заболел -- электрическим разрядом промелькнуло в мозгу Исана, и он мгновенно проснулся. Дзин отвергал слова и прикосновения отца, только когда испытывал физические страдания. -- Дзин, тебе жарко? Тебе больно? Дзин, Дзин, ты заболел? -- страдальчески шептал Исана. Дзин молчал. Но чувствовалось, что ребенок не спит и уже давно борется в одиночестве со своим недомоганием. Коротыш, который, конечно, проснулся раньше Исана и только ждал подходящего случая, чтобы заговорить, заявил спокойно, хотя язык его не слушался, будто во рту он держал пинг-понговый шарик: -- Почему вы не зажжете свет? На улице давно уже день, и светомаскировка бессмысленна. Нажав на выключатель, Исана вернулся к закутанному в одеяло кокону -- лицо Дзина с закрытыми глазами было пунцовым, как стручок перца, потные волосы прилипли к голове. Коротыш тоже потряс Исана своим необычным видом. Голова его вспухла и, казалось, росла прямо из плеч. -- Он заболел. У него высокая температура. -- В Союзе свободных мореплавателей есть начинающий врач. Еще когда заболел Бой, мы поняли, что без врача нам не обойтись, в вовлекли его в Союз. Надо показать ему Дзина. -- Тебе самому нужна помощь, -- сказал Исана. -- Мне это уже ни к чему, -- решительно отрезал Коротыш. Исана попытался телепатически передать сыну, что быстро вернется, но Дзин, тихо застонав, открыл глаза, повел ими из-под опухших век и, не узнавая никого вокруг, закрыл снова. -- Я должен немедленно поговорить с Такаки. Откройте! -- взволнованно крикнул Исана, рассчитывая на помощь в постигшей его беде. Выйдя на яркий, ослепивший его свет, он покачнулся, теряя равновесие. Ухватился за какой-то твердый предмет, прищурился и увидел Тамакити, который, подняв ногу на ступеньку, выставил вперед ствол вмнтовки. -- Думали, выстрелю, и закрыли глаза? -- насмешливо спросил Тамакити, упрямо держась прежнего тона в разговоре с Исана. Исана не оставалось ничего иного, как молча спуститься с веранды. Посмотрев на возвышавшийся впереди за кустами покрытый лавой склон, он снова увидел вчерашний персик. И, не удержавшись, воззвал про себя к душе персика: Сделай так, чтобы у ребенка спал жар. Следуя за Тамакити, Исана шел по той же тропинке, по которой плелся вчера ночью: они спустились по лестнице, выдолбленной в лаве и укрепленной досками. Потом направились к площадке, достаточно большой, чтобы на ней мог развернуться мощный грузовик. Исана сразу бросилась в глаза стена из вулканических ядер -- в обхват каждое, -- окружавшая площадку и лишь с запада оставлявшая широкую, точно лощина, дорогу. От багрово-черных вулканических ядер поднимался пар. -- Дождь прошел. И теперь с согретых солнцем камней испаряется влага, -- сказал Тамакити. На холме у северного края площадки, точно птичье гнездо, прилепился домик, где Исана провел ночь. Обрывавшийся к морю южный склон порос кустарником и деревьями, на восточном -- стояло строение барачного типа. -- Такаки, он говорит, что у него к тебе дело, -- позвал Тамакити, быстрым шагом миновав площадку и, как был, в ботинках, переступив порог барака. Едва поспевая за ним, Исана вошел и увидел Такаки, сидевшего за столом в комнате, устланной циновками. Исана тоже окликнул его, и когда Такаки повернулся к нему, разделявшая барак деревянная перегородка вдруг раздвинулась рывком и показалась кухня, оттуда выглянула Инаго в спортивной майке и крикнула: -- Почему не взяли с собой Дзина?! Он еще спит? -- Заболел. Не могу понять, что с ним, он весь горит, -- сказал Исана. -- Я приведу сейчас Доктора. Он с группой на учениях. -- Нет, ты, Инаго, продолжай готовить еду. -- Лежавший рядом подросток поднялся. -- Я сам схожу за Доктором. -- Доктор -- это корабельный врач Союза свободных мореплавателей. Во всех болезнях разбирается. Он учился на медицинском факультете, -- Инаго старалась успокоить Исана. -- Может, поедите чего-нибудь, пока он придет? -- Нет уж, поем вместе с Дзином. --Я сама покормлю его, когда понесу еду Коротышу. -- Мне бы хотелось вам кое-что показать, -- сказал Такаки. -- В вещах Коротыша были вырезки из газет и его работы. Я их видел раньше. Что вы о них думаете? -- Я ничего не слышал об этих фотографиях. Покажи-ка. -- Тамакити, опередив Исана, проворно схватил большой конверт из плотной бумаги. -- Осторожно. Все-таки это его работы, -- сказал Такаки. Инаго протянула Исана миску с едой, и в нос ему ударил запах свинины и лука; он взял лежавшие на миске палочки, но аппетита не было. -- Я бы хотел узнать ваше мнение об этих фотографиях. -- Такаки разложил на циновке снимки, и Исана поставил миску с едой на полу стены. На первой фотографии около необычного низкого умывальника в туалетной комнате, огромной, как общественная баня, толпились дети в пижамах. Но они не умывались, а просто висели, вцепившись руками в умывальник, или стояли, держась за него. На первом плане стоял ребенок, выглядевший старше остальных. Он оперся подбородком об умывальник и, отталкиваясь плоскими, как весла, коленями, пытался подтянуться и влезть на него... Вцепившиеся в умывальник длинные худые руки были явно бессильны. Еще три фотографии, запечатлевшие три момента из жизни одного и того же мальчика, создавали впечатление ретроспекции. Вот мальчик, он совсем еще мал, стоит, опираясь на костыли. На второй -- он, только уже подросший, едет в кресле-каталке в школу. Движение спиц на фото напоминало брызги. И третья -- здесь мальчик выглядел маленьким старичком, он был уже не в состоянии двигаться и лежал на кровати, укрытый простыней. -- За эту серию фотографий Коротыш получил премию Ассоциации фоторепортеров, -- сказал Такаки. -- Они сняты в клинике, где лежат дети с атрофией мышц. Он назвал ее "Усыхающие дети". Посмотрев эти фотографии, я подумал, что Коротыш вовсе не сжимается, как утверждает, а просто сумасшедший -- у него мания, будто он сжимается. -- И теперь, чтобы снова получить премию Ассоциации фоторепортеров, он задумал серию фотографий про нас и выдумал свою жалостливую историю. Вот сволочь! -- воскликнул Тамакити. -- Дать добавки? -- спросила Инаго, выглянув из кухни. -- Исана не хочет есть твое варево, Инаго. Видишь, даже не притронулся, -- в тон ей сказал Тамакити. -- Значит, Дзин и вовсе не станет это есть, -- расстроилась Инаго. -- Нет-нет, просто слишком горячо, я ждал, пока остынет, -- оправдывался Исана. Не успел он приняться за еду, как вбежал юноша, впустив в комнату клубы пара, поднимавшиеся от вулканических ядер. Ему было чуть больше двадцати лет. На нем была военная полевая форма, которую можно купить на распродажах, устраиваемых американской армией, или сшитая по ее образцу из маскировочной ткани, и пилотка. В руках он держал полевую аптечку, тоже, видимо, приобретенную на одной из таких распродаж. -- Такаки, ты звал меня? -- крикнул он из прихожей, прерывисто дыша, излучая бодрость и здоровье. -- Дай только плеснуть водички на голову. -- Здесь сейчас ребенок, -- объяснила Инаго Доктору. -- Все Свободные мореплаватели очень его любят. Говорить он не очень-то мастер, но слух у него божественный... Доктор вернулся в барак, вытирая голову полотенцем. -- Температура есть? Кашляет? Рвало? -- спросил Доктор. -- Нет, только жар, -- ответил Исана, подозревая, что перед ним дилетант. -- Если это обычная простуда, то в такое время года ничего страшного в ней нет, -- сказал Доктор. -- Может, рассказать, чем болел Дзин раньше? -- вмешалась Инаго. -- Вскоре после рождения с ним случилась ужасная история. -- Что бы вы мне ни рассказывали, прежде всего нужно осмотреть ребенка и тогда уж поставить диагноз. -- Не знаю, будет ли есть Дзин, но я все равно отнесу ему еду. И прихвачу холодной воды и кипятку. Может, еще что понадобится? -- По-моему, у нас должен быть консервированный суп, -- сказал Доктор, -- Мы, правда, ведем строгий контроль за расходованием консервов, но ведь на нынешних учениях этот случай особый, верно? -- Пусть особый, разве из-за этого мы должны нарушать правила, которые сами установили? -- прервал его Тамакити. -- В особых случаях нами предусмотрено общее обсуждение. -- Инаго может использовать консервы по своему усмотрению, -- сказал Такаки. -- Если так, можно, значит, нарушать все, что угодно. Понимал это один лишь Коротыш. И докатился до того, что стал нашим врагом... -- Тамакити, приведи-ка сюда своего врага. А твоя бессмысленная грубость ни к чему. Доктор пока осмотрит Дзина, а ты возвращайся с Коротышом. -- Пусть Исана захватит с собой холодной воды и кипятку, -- засуетилась Инаго, выполняя указания Такаки. Исана с ведрами в руках и Доктор с полевой аптечкой покинули барак. Тамакити с еще одним подростком уже пересекли площадку и теперь взбегали вверх, поднимая черную пыль. Идя вслед за ними по лестнице, на которой не улеглась еще пыль, Исана увидел за стеной из вулканических ядер огромную дзелькву. На фоне моря, отражавшего солнечные лучи и блестевшего как зеркало, дзельква, широко раскинувшая свои могучие черные ветви и закрывавшая ими яркое небо, казалась одинокой, но на самом деле из того же корня рос еще один ствол, может, немного потоньше первого, однако не уступавший ему в высоте и еще шире раскинувший свои ветви. Душа дзельквы невозмутимым голосом охладила горящую душу Исана: Спокойно, спокойно! Тамакити с напарником, толкая Коротыша в спину, вели его вниз. -- Не слишком ли, Тамакити? Может, лучше помочь человеку, у него ведь лицо как набитый мешок? -- возмутился Доктор. Израненное, в кровоподтеках и шрамах лицо Коротыша при ярком свете являло страшное зрелище. Но прежде чем Тамакити успел ответить, Коротыш, глянув на Доктора сквозь щелочки заплывших глаз, как через бамбуковые шторы, крикнул: -- Чем помогать мне живому, лучше проведи как следует судебно-медицинскую экспертизу, когда меня казнят. А сумеешь, сделай и вскрытие! Коротыш спокойно, как на прогулке, проследовал мимо опешившего Доктора. Когда они молча вошли в дом, Доктор подсунул под дверь, чтоб не закрылась, неизвестно когда подобранный им кусок лавы, и в комнату проник свет. Он открыл и окно, обращенное к косогору. Дзин, грустный, лежал на боку, -- Дзин, Дзин, -- позвал Исана, но горящее лицо ребенка было неподвижным. Лишь чуть дрогнули закрытые веки. -- Дзин, хочешь воды? -- спросил Доктор. Слово "вода" произвело поразительный эффект. Ребенок приоткрыл ничего не видящие глаза и, тяжело дыша, выпятил нижнюю губу. Зачерпнув металлическим ковшиком воды, такой холодной, что ведро даже запотело, Исана приподнял Дзина и поднес ковшик к его губам. Вытянув их, точно бабочка хоботок, Дзин, тяжело дыша, стал жадно пить и выпил ковшик до дна. Обнимая обессилевшего сына, Исана физически ощущал, как вода охлаждает разгоряченное тельце ребенка. Исана поднес еще один ковшик к влажным губам Дзина, но тот отстранился, наклонив голову к плечу. -- У ребенка есть чувство меры, -- сказал Доктор. Он раздел Дзина. -- О, на животе сыпь! -- воскликнул Доктор. -- Вас ночью не кусали насекомые? -- Нет, кажется, -- ответил Исана, разглядывая сыпь на животе тяжело дышавшего сына. -- Дзин болел ветрянкой? -- А что такое ветрянка? Я не знаю, что это за болезнь... -- Значит, ветрянкой не болел. Не может быть, чтобы такой заботливый отец, как вы, не запомнил, если ребенок болел ветрянкой, -- сказал Доктор. -- Пусть для вас не будет неожиданностью. Завтра все его тело покроется сыпью. С головы до ног, и даже во рту будет сыпь. -- Болезнь опасная?.. -- Обычно нет. В редких случаях дает осложнение -- воспаление мозга. Доктор был слегка возбужден тем, что ему удалось собственными силами поставить диагноз. Жар его возбуждения, передавшись Исана, умерил беспокойство. -- Когда появится свежая сыпь, нужно смазать кожу успокоительной мазью. Сейчас я протру его тело, вымою руки и обстригу ногти. Доктор действовал ловко и умело. Ясно, что он получил основательную подготовку. -- Может быть, нужны уколы или какое-нибудь лекарство? -- спросил Исана. -- Нет, от ветрянки, насколько мне известно, никаких уколов и лекарств нет. Самое лучшее -- дать болезни протекать естественно. Нужно ждать -- сперва появления сыпи, а потом -- пока она сойдет. -- Но ведь ребенок будет ужасно страдать? -- Разумеется, -- откровенно сказал Доктор. -- А можно протирать тело, когда такой жар? -- встревоженно спросила Инаго, она принесла котелок с супом. -- Что с ним? Что у тебя болит, Дзин? Дзин с трудом приоткрыл глаза, услышав ее голос. И Исана снова привиделось, будто сам он уже умер, а все происходящее -- это отражение в его сознании. -- Похоже на ветрянку. Уже и сыпь вроде появилась, -- сказал Доктор. -- Не бойся, это не страшная сыпь, Дзин, -- с явным облегчением сказала Инаго, устроившись возле него на коленях. Когда Доктор закончил обтирание, Инаго поспешно укутала ребенка, Исана увидел прямо перед собой ее круглый зад, выглянувший из-под короткой юбки. Трусики, прозрачные от бесчисленных стирок, почти ничего не скрывали. -- Инаго, чего оголилась, хочешь нас обольстить? -- спросил Доктор. Исана оторопел. Но Инаго и не подумала изменить позу, прильнув к тельцу Дзина, она лишь повернула голову и ответила серьезно и печально: -- Подумаешь, смотрите сколько влезет! Я так волнуюсь за Дзина! Хотя мне не хочется, чтоб за мной подглядывали. И чтобы смеялись, тоже не хочется. -- Да, это я некстати, ты уж не сердись, -- смутился Доктор и, немного помолчав, добавил: -- Мы должны идти судить Коротыша, последи, чтобы Дзин не расчесывал сыпь. Она будет все время появляться. -- Посидите с ним, -- извиняющимся тоном попросил Исана, вставая. Спускаясь по вырубленным в лаве и укрепленным досками ступеням, Исана посмотрел на двустволую дзелькву, высившуюся на западе на фоне моря, и обратился про себя к душам деревьев: Спасибо, спасибо, что сын заболел лишь безобидной ветрянкой. С площадки, куда они спускались, доносился гомон, но никого не было видно. Все сидели в бараке, ожидая начала суда, двери были распахнуты. Члены команды ждали, когда придут специалист по словам и Доктор Союза свободных мореплавателей, чтобы принять участие в суде над Коротышом. Сам Коротыш сидел посреди комнаты на возвышении, положив на колени руки в наручниках и чуть запрокинув голову, чтобы сквозь вспухшие веки видеть происходящее вокруг. Он выглядел бодро, и по сравнению с ним обветренное лицо Такаки, сидевшего насупясь в глубине комнаты, казалось еще мрачнее, будто именно он был обвиняемым. В противоположность ему, Тамакити и Красномордый, расположившиеся у самой двери, так что Коротыш загораживал их от Такаки, явно ощущали себя обвинителями. Винтовка, которую принес Тамакити, торчала между колен Боя, выполнявшего роль судебного стражника, если возвышение, где сидел Коротыш, можно было назвать скамьей подсудимых. Остальные подростки, человек десять, сидели лицом к обвиняемому на циновках, расстеленных по дощатому полу. -- Вы не согласились бы сесть рядом со мной и вести судебный протокол? Боюсь, без секретаря Коротыш не будет говорить, -- позвал Такаки Исана, который вместе с Доктором направился в глубь барака. -- Если я ему еще разок врежу, сразу перестанет требовать протокола, -- раздраженно вмешался Тамакити. -- Нужен не просто протокол, а подробнейшая запись всего, что я буду говорить, -- сказал Коротыш, игнорируя слова Тамакити. -- Прошу вас. Если вы не запишете все самым подробным образом, они не поймут, что я хотел сделать, как не поймут и того, что сделали сами. Очень вас прошу. Когда Бой чуть не убил вас, помог вам не кто иной, как я, ведь правда? А Тамакити, помните, подстрекал Боя. Он хотел продолжать, но Тамакити, привстав на колени, размахнулся и ударил его левой рукой по горлу. Звякнув наручниками. Коротыш схватился руками за горло. Со свистом вобрав в себя воздух, он продолжал: -- Исана, я прошу вас.. Поведение Тамакити, да и всех остальных, молча сидевших на этом суде, казалось Исана показным и неестественным. Если он не согласится выступить в качестве секретаря, они устроят еще более жестокое и отвратительное представление. Он сел рядом с Такаки, где были уже приготовлены бумага и шариковая ручка. -- Итак, начнем, -- сказал Такаки уныло, нарочито демонстрируя, как ему надоела пустая перепалка. После возбужденных слов Коротыша его спокойная интонация вызвала смех. Оглядевшись вокруг, Исана увидел среди гогочущих подростков солдата сил самообороны. Он сидел в стороне от других, вытянув ноги -- рядом с ним никто устроиться уже не мог. Сидел, развалившись, как сторонний наблюдатель, но его военная выправка сразу бросалась в глаза и заставляла почувствовать, насколько сильнее он нетренированных подростков из Союза свободных мореплавателей. -- Начинаем судебное заседание в связи с изменой и предательством Коротыша, который сфотографировал военные учения Союза свободных мореплавателей и продал снимки еженедельнику, -- сказал Красномордый и, ожидая взрыва смеха, заранее покраснел, но смеха не последовало. -- Однако, -- продолжал он, -- сначала, может быть, Такаки подробно изложит, в чем преступление Коротыша? -- Разве это не я должен сделать? -- перебил его Тамакити. -- Я -- обвинитель. По-моему, порядок ведения суда именно такой? -- А не должны ли вы сначала спросить, признаю ли я себя виновным? -- бросил Коротыш, и по комнате снова прокатился смех. -- В детективных романах начинают с предъявления обвинения: Коротыш, признаешь ли ты себя виновным? -- Хорошо, я спрошу, -- сказал Такаки деловито и решительно. -- Коротыш, признаешь ли ты себя виновным? -- Признаю! Когда Коротыш прокричал это своим писклявым голосом, раздался новый взрыв смеха. Бывший солдат тоже засмеялся -- несколько снисходительно, как зритель, присутствующий на спектакле. -- Солдат, кажется, чувствует себя посторонним, -- тихо сказал Исана, наклоняясь к Такаки; тот, скривив свое загорелое, словно обтянутое промасленной бумагой лицо, ждал, когда прекратится смех. -- Он считает себя независимым военным советником. Его дело -- научить нас ползать по-пластунски и обращаться с винтовкой и автоматом, -- тихо ответил Такаки, постукивая красным карандашом по конверту с вещественными доказательствами -- фотографиями Коротыша. -- Мнит, будто он не чета членам Союза свободных мореплавателей. Не знаю уж, на каком основании он причисляет себя к элите. Он-то уверен, что в его лице мы получили прекрасного наставника. -- Однако дорога назад, в казарму, пожалуй, ему закрыта. Если у него нет увольнительной, разумеется. Поступок его равносилен дезертирству. -- Такие случаи в силах самообороны не редкость. Солдат останется здесь, пока игра его интересует, а когда надоест, преспокойно нарушит наш договор и вернется в казарму. -- Но вряд ли он думает, будто винтовки, обращению с которыми он вас обучает, добыты законно? -- Он еще не видел у нас ни одного боевого патрона, -- сказал Такаки. -- Ему сказано, что у американцев можно легко достать винтовки, списанные во Вьетнаме, и мы их достали, починили и используем для военной игры. Мы сказали ему это, и никаких сомнений у него не возникло. -- Я признал себя виновным и хочу объяснить почему, -- серьезно потребовал Коротыш. -- Зачем? Ты виновен, ты признал это, и нам больше ничего не нужно, верно? -- спросил Тамакити, обращаясь к товарищам. -- Верно. Чего его слушать, -- сказал Бой и несколько раз стукнул прикладом об пол. -- Заткните ему глотку, заткните глотку! -- Ах, так? Ты, Тамакити, обвинитель? Тогда скажи, на каком основании я признан виновным! И представь доказательства, -- бросил вызов Коротыш. -- Ты... -- гневно начал Тамакити, ко, опасаясь ловушки Коротыша, сдержался и продолжал уже с меньшей горячностью: -- Ты нарушил устав Союза свободных мореплавателей. В своих подлых личных целях, из-за своего грязного честолюбия ты сфотографировал учения Союза свободных мореплавателей и продал фотографии своему поганому еженедельнику. Вот в чем ты виновен! -- ТОЛЬКО В ЭТОМ? -- А тебе мало? Может, ты еще и своровал чего-нибудь? -- спросил Тамакити. Слушатели или, вернее, присяжные реагировали так, будто их вдруг пощекотали. Но Коротыш, не обращая внимания на смех и издевки, перешел в наступление. -- И на этом основании я признан виновным? -- закричал он писклявым голосом. -- Да. Ты же сам признал свою вину, -- сказал Тамакити, возводя укрепления на случай неизвестно откуда грозящей контратаки. -- Обвинение должно представить доказательства моей вины! Мое признание еще не может служить доказательством! Может, я все выдумал. Ты говоришь, я сам признал свою вину и, значит, виновен: но чтобы выставить себя виновным, чего не наболтаешь. -- Нет уж, мы тебя здорово измолотили и вырвали у тебя правду. -- Но почему ты уверен, что это правда? Признание, вырванное у меня под пыткой? Обвинитель публично заявляет, что подверг меня пытке и силой заставил признаться, и сам предъявляет подобное признание в качестве доказательства -- да разве это суд? Вот уж не знал, что бывают такие суды. -- Не бей! -- Такаки резко одернул Тамакити, увидев, что тот готов броситься на Коротыша. -- Ты говоришь об уставе Союза свободных мореплавателей, но разве такой устав существует? А если и существует, где в нем статья, запрещающая знакомить посторонних с фотографиями членов Союза свободных мореплавателей? -- спросил Коротыш, обращаясь не столько к Тамакити, сколько ко всем подросткам. -- Впрочем, это не столь уж важно. Важнее другое, своим обвинением Тамакити сводит на нет значение сегодняшнего суда. Если я виновен лишь в том, в чем меня обвиняет Тамакити, то приговор, который мне вынесет Союз свободных мореплавателей за передачу нескольких фотографий еженедельнику, может быть только один -- изгнание из Союза. Я уж не говорю о том, что меня еще и избили. Если я побегу в полицию Идзу, ничего страшного вам не грозит -- вы моментально уйдете на яхте в море и утопите оружие и боеприпасы, так что у полиции не будет никаких улик против Свободных мореплавателей. Все сведется к тому, что избили фоторепортера, снявшего военную игру каких-то хулиганов. Объективно это будет выглядеть именно так, правда? Полиция может привлечь вас к ответственности только за угон автомашин. Но сможет ли она это доказать? Что же касается идейной подоплеки деятельности Союза, то никто не сможет доказать его связей с политическими группировками -- ни с ультраправыми, ни с ультралевыми! Что это значит? А вот что: Союз свободных мореплавателей существует сам по себе, не совершая ничего предосудительного, занимаясь невинной игрой, о которой теперь оповещена полиция. Если же вы хотите, чтобы полиции стало известно кое-что другое, воспользуйтесь сегодняшним судом и сами провалите свой Союз. Этого вы хотите? Коротыш одержал победу. Побледневший Тамакити повернулся к Красномордому, но тот потупился и отвел глаза. Царившее в комнате оживление увяло. С видом победителя Коротыш заглянул в записки Исана, чтоб убедиться, насколько тщательно ведется протокол. Потом, чеканя слова, он повторил подросткам многое из сказанного им прежде Исана: -- Я -- Коротыш! И независимо от того, буду я членом Союза свободных мореплавателей или нет, я сжимаюсь, сжимаюсь и сжимаюсь; недалек тот день, когда мой скелет и мои внутренности будут не в состоянии выдержать давление, которому они подвергаются, и я умру. Если использовать ядерную терминологию, произойдет взрыв -- имплоужен. Я умру от взрыва, обращенного внутрь. И в тот самый день я окажусь пророком атомного века! Я первым оповещу мир о том, что человечество начало движение вспять и в теле каждого человека появились гены, направляющие его развитие и рост в обратную сторону. У меня есть целая серия фотографий, показывающих, как я сжимаюсь, с их помощью я обращусь к средствам массовой информации всего мира. Только так я смогу выполнить свою миссию перед человечеством! У меня нет причин цепляться за Союз свободных мореплавателей. Вы спросите, почему на этом суде я настаиваю на своей виновности? Да потому, что я хочу в недрах Союза возвестить, к чему приведет сжатие моего тела, и поведать об этом через апостолов, которые будут передавать из уст в уста мое пророчество. Я хочу, чтобы Союз свободных мореплавателей использовал мое тело, внутреннее давление в котором беспрерывно растет, как детонатор ядерного взрыва! Чтобы, когда надо мной, виновным, свершится приговор, сквозь пламя и грохот вывести на орбиту ракету Союза свободных мореплавателей, то есть вас? Коротыш эффектно умолк, но ответом ему было лишь неловкое молчание. Тут, видимо, он и почувствовал, что его никто не понял. Он сверкнул глазами из-под опухших век и облизнул бледным языком вспухшие, в запекшейся крови губы. Это странное, настороженное молчание точно парализовало и Коротыша, и подростков. Потом Такаки все тем же сонным голосом сказал: -- Ты, Коротышка, все время повторяешь: вина, приговор, вина. Ладно, но каким должен быть приговор? Ты полагаешь, если мы даже признаем тебя виновным, наказание сведется к тому, что мы изобьем тебя и вышвырнем вон, не так ли? И даже если ты после этого побежишь в полицию, никакие неприятности нам не грозят; это -- твои слова. Тогда объясни, каким образом Союз свободных мореплавателей произведет твой ядерный взрыв и вознесется ввысь, как ракета? Как? Объясни нам. Атмосфера в комнате опять стала легкой и непринужденной. И хотя кое-что оставалось еще неясным, сети красноречия, опутавшие было подростков, стали расползаться, и требовалось уже совсем немногое, чтобы вновь зазвучали насмешки над Коротышом. Но он не упустил случая приостановить подобное развитие событий: -- В тот день, когда у Свободных мореплавателей кончились боеприпасы, в сумках для фотопринадлежностей я привез динамит из нашего оружейного склада. По дороге в Toкио я припрятал часть динамита в камере хранения на станции Атами, где я обедал. Думаю, этого достаточно и объяснений больше не требуется? Если Свободные мореплаватели изобьют меня и вышвырнут вон, я возьму динамит и совершу нападение на банк в Атами, потом сделаю вид, будто нападение провалилось, и взорву себя. Представляете, как безумно обрадуются этой новости в еженедельнике, которому я продал фотографии. Они немедленно опубликуют все фотографии военных учений. В этом случае японская полиция сразу же мобилизует все свои средства -- научные и политические, -- чтобы состряпать из вас опасную для общества вооруженную организацию. Не верите? Мне-то что, я, Коротыш, взорвусь. Без мук и страданий -- что может быть лучше? Этой своей речью он не только вернул утраченные позиции, но и перетянул на свою сторону подростков, сидевших в комнате. Даже бывший солдат, который до этого с глупым самодовольством смотрел на происходящее, не скрывая любопытства, прислушивался к его словам. -- На этом суде я старался убедить вас в своей виновности. Зачем, как вы думаете? Чтобы заставить казнить меня, -- надменно заявил Коротыш, чутко уловив нерешительность аудитории. -- Вот почему я... -- Все ясно, Коротышка, -- перебил его Такаки. -- У нас сейчас идет суд, не все же высказываться одному обвиняемому? Существует еще перекрестный допрос, мы должны допросить тебя. Тамакити и Красномордый представляют обвинение, я -- защиту... -- Ничьей защиты мне не нужно! -- подскочил Коротыш. -- В таком случае это будет перекрестный допрос с тремя обвинителями. Отвечай, Коротышка, -- сказал Такаки и поднял голову, раньше он все время сидел понурясь. -- На самом ли деле ты -- Коротыш и у тебя физически сокращается тело? Или ты, как бы это сказать, Коротыш лишь психически и вообразил, будто тело твое сжимается? -- Ответ на такой вопрос однозначен, -- сказал, паясничая, Коротыш. -- Если я действительно сокращаюсь физически, то отвечу: да! Не так ли? Если же я больной, одержимый психической манией, то без колебаний скажу: я вовсе не сумасшедший, и я сокращаюсь физически; то есть снова отвечу: да! Верно? -- Тогда я поставлю вопрос иначе, Коротышка. В чем истинная причина, сделавшая тебя физическим или психическим коротышкой? Мне кажется, ты до сих пор об этом ничего не сказал. -- Конкретная причина, говоришь? Уж не значит ли это, что, будь такая причина и у вас, Союз свободных мореплавателей набирался бы из одних коротышек? На этот раз даже Бой хмыкнул в тон Тамакити, а Красномордый покраснел до слез. Подростки же, чувствуя, что Такаки совершил промах, сидели молча, затаив дыхание. -- Я стал Коротышом потому, что в моем организме появились гены сокращения. Именно в том, что я -- Коротыш, и состоит пророчество будущего, ожидающего все человечество! Такаки вынул из конверта, по которому он до сих пор постукивал красным карандашом, фотографии детей, больных атрофией мышц, и бросил их Коротышу. Тот с видом победителя, сощурясь, посмотрел на фотографии. -- Я, Коротышка, и твою "речь по случаю получения премии" тоже вырезал. Прочти ему, Красномордый. -- "Наиболее сильным впечатлением было то, что для детей в этой больнице время течет в обратном направлении, -- читал Красномордый тонким дрожащим голосом. -- Мне кажется, я могу утверждать это потому, что каждый новый день мучений больных детей приносит в их мышцы нечто противоположное тому, что появляется в мышцах обычных детей по мере их роста. Три года назад, когда я начал их фотографировать, они могли сами ходить из дому на процедуры, теперь, чтобы добраться до лечебницы, они должны сесть в каталку, в будущем году они, наверно, не смогут без посторонней помощи встать с постели. Современная медицина не в силах остановить это обратное течение времени в организме детей. Герой одной юмористической телевизионной передачи молил: время, остановись! Не в этих ли словах заключены все помыслы несчастных детей? Множество больных детей взывает: время, остановись!.." -- Достаточно, Красномордый, -- сказал Такаки. -- Эти слова "время, остановись!" очень подходят к твоему писклявому голосу, Коротышка. Ты что, и на церемонии вручения премии тоже изобразил на своем лице кротость и скорбь и пропищал: "Время, остановись!"? Слова Такаки были полны ненависти. Подростки слушали его затаив дыхание. Коротыш же, казалось, погрузился в свои мысли и ничего не видел вокруг. -- Вот почему я хочу, Коротыш, снова вернуться к тому вопросу, который ты высмеял как логическую бессмыслицу. Возможно, он был сформулирован недостаточно четко. Но его можно задать и по-другому, -- возвысил голос Такаки. -- Не правда ли, ты не сжимаешься ни физически, ни психически, просто ты -- репортер и, прикрываясь этой выдумкой, пробрался к нам, чтобы заснять жизнь Союза свободных мореплавателей? Вот как я хочу поставить вопрос... Ты со злым умыслом фотографировал нас и продал снимки еженедельнику, и если теперь Союз свободных мореплавателей не перейдет к действиям, твоим фотографиям -- грош цена. Вот ты и решил нас спровоцировать, да? -- Отвечай, Коротыш! -- ломающимся голосом закричал Тамакити. Эти же слова выкрикнул и Бой. Крики наполнили комнату. -- Отвечай! Отвечай! -- вопили подростки. Бывший солдат тупо уставился на Коротыша. Вокруг бушевали крики. Даже Доктор кричал с возмущением: -- Отвечай, Коротыш! Глава 14 ПОД КИТОВЫМ ДЕРЕВОМ Коротыш молча смотрел на фотографии, похожий на загнанную крысу, мечущуюся по огромной площади, не зная, куда бежать, где искать спасения. Возбужденные голоса подростков звучали все громче. Коротыш молчал, опустив голову. Такаки снова чертил красным карандашом на конверте из-под фотографий какую-то геометрическую фигуру. Внешне он был спокоен, но по щекам, туго обтянутым кожей, расползался румянец. -- Сколько ты получил за фотографии в этом журнале? Отвечай!.. Небось не меньше, чем за фото голых девочек? Отвечай!.. -- Наших криков никто не услышит? -- спросил у Такаки Исана. -- Вокруг стоят часовые. Они просматривают весь район, кроме, конечно, прибрежных зарослей, -- ответил Такаки. Коротыш аккуратно сложил валявшиеся на циновке фотографии. В движениях его, хотя и скованных наручниками, чувствовалась профессиональная сноровка. Превозмогая боль в затекших коленях, он с трудом встал сразу на обе ноги. Весь вид его говорил об отчаянии. -- Я действительно делал эти фотографии и получил за них премию... Но совершенно забыл о них. И сам удивился, увидев их снова. Пытаюсь припомнить, не забыл ли уже я о них, как только начал сжиматься. Я и в самом деле потрясен, самому не верится, что можно вот так начисто забыть... Тамакити вскочил и рукояткой альпинистского ножа ударил Коротыша по голове. Тот как подкошенный рухнул на колени, но сознания не потерял и устоял на коленях. Руки, скованные наручниками, висели плетьми. Но вдруг тело его вновь обрело силу, и, как поникшая трава, напившись воды, распрямляется, так и он встал -- сначала на одну ногу, потом на другую. И без всякого страха, тяжело дыша, продолжал грустно и спокойно: -- Я и вправду забыл об этих фотографиях; И, увидев их, был потрясен сильнее всех вас. Возможно, я, когда сам стал сжиматься, совсем упустил из виду, что, кроме меня, существуют и дети, которые тоже сжимаются. Но что это значит? Почему я забыл о них, хотя был уверен, что и после меня среди людей будут все время появляться коротыши?.. Что означает этот факт?.. Он тяжело вздохнул, и между его вспухших посиневших век показались слезы. -- Но все равно я, Коротыш, виновен. Казните меня, -- воззвал он плачущим голосом. Атмосфера в комнате изменилась. Бывший солдат, хотя и не особенно тронутый стенаниями Коротыша, все же слегка расчувствовался и с туповатой прямотой спросил из-за спин молчавших подростков: -- А болезнь тех детей не инфекционная? Может, вы заразились, когда фотографировали их? --Да разве такая болезнь может быть инфекционной? -- возмутился Доктор. -- Что ты мелешь? Из-за таких дураков, как ты, и появляется дискриминация. Тупица. -- Что, что, дискриминация? -- переспросил бывший солдат, но Доктор пропустил его вопрос мимо ушей. Подростки не питали особой симпатии к солдату, но насмехаться над ним не стали. Они, точно утратив дар речи, впились глазами в стоявшего на возвышении Коротыша. -- Нам мало, что ты признал себя виновным, нам нужно, чтобы ты раскаялся. Очень просто. Мы будем тебя бить и подсказывать нужные слова. Или ты сам желаешь плакать и вопить: простите, простите? -- сказал Тамакити. Ноги не слушались Коротыша, колени дрожали, но он поднялся сам, отказавшись от руки, протянутой Тамакити. Тот улыбнулся, чуть сморщив лицо. -- Я требовал раскаяния, а Коротышка ничего не ответил, что ж, врежьте ему, но только не до потери сознания, -- сказал Тамакити Бою и еще двум подросткам, а сам выпачканной в крови ладонью наотмашь ударил Коротыша по лицу. -- Пока не ответишь, я хоть сто раз буду требовать от тебя раскаяния и бить, бить! Врежьте ему, ребята, по тридцать три раза. Сотый вмажет Красномордый... Кайся, Коротышка! Говори: я пролез в Союз свободных мореплавателей, чтобы продать еженедельнику фотографии и нажиться, я хотел совратить молодых ребят. Вот что я за личность. -- Я признаю себя виновным. Но не в том, что ты говоришь. Ты просто хам! Сам и раскаивайся! Не успели подростки, которым было поручено избивать Коротыша, размахнуться, как Тамакити снова ударил его по.лицу. -- Кайся, Коротышка: я пролез в Союз свободных мореплавателей, чтобы продать еженедельнику фотографии и нажиться, я хотел совратить молодых ребят. Вот что я за личность. Один из подростков ударил Коротыша, и тот, не открывая глаз, взмахнул скованными руками, стараясь сохранить равновесие. Чтобы не закричать от боли, он прикусил губу, всю в черных струпьях и свежих ранах. -- Кайся, Коротышка! Я пролез в Союз свободных мореплавателей, чтобы продать еженедельнику фотографии и нажиться, я хотел совратить молодых ребят... Исана подумал, что, если Такаки уловит момент, когда чувство опустошенности, овладевшее собравшимися, дойдет до крайней точки, и скажет: прекратите, мне противно это, -- суд над Коротышом окончится ничем. Действительно, в эту минуту Такаки, бросив взгляд на Исана, заговорил. Но заговорил как человек практичный, не позволяющий отвращению отвлекать себя от дела. -- Коротыш утверждает, что он сжимается, нужно проверить, верно ли это, -- предложил он. -- Суд поступит справедливо, если предоставит возможность телу Коротыша таким образом свидетельствовать в его пользу. Давайте поглядим на его сжимающееся тело. -- Верно, -- живо откликнулся Тамакити. -- Если тело у него сжимается -- значит, ладони и ступни должны быть непомерно велики. Будет несправедливо, если мы сами не убедимся: да, он сжимается. Все оживились. Даже Коротыш, обессилевший под градом ударов и думавший лишь о том, как бы устоять на ногах. Когда Бой стал раздевать его, он попытался помочь ему. Раздевать человека в наручниках было неудобно. -- Давай разрежем рубаху, -- сказал Тамакити. Тамакити, как хирург, оказывающий помощь при ожоге, альпинистским ножом разрезал рубаху Коротыша, от пота и крови прилипшую к его телу. Такаки опустил голову к конверту и внимательно разглядывал свой рисунок. Нагромождение геометрических фигур все больше напоминало могучий узловатый ствол с густой шапкой листвы. Скорее всего-- Китовое дерево... -- Ты режиссер этого спектакля, Такаки, -- шепнул ему Исана. -- Но главную роль в нем играет Тамакити. -- А может быть, режиссер -- Коротыш? Разве не он втянул меня в эту историю? Я ли не старался избежать ее? Посмотрите-ка, посмотрите. -- Такаки сказал это угрюмо, хотя взгляд его указывал только на рубаху, брюки и нижнее белье. Поднять глаза на обнаженную жертву он не желал. -- И главную роль исполняет тоже Коротыш. Причем с большим мастерством... Коротыш стоял теперь, наклонившись вперед. Оживленный гомон подростков, когда перед ними предстал совершенно голый человек, стал спадать, и воцарилась тишина. Коротыш опустил плечи, ссутулился, выпятил живот и сложил на нем скованные наручниками руки. Казалось, он хочет скрыть под иссинячерной кожей свои могучие мышцы. Плечи, благодаря развитой мускулатуре, сильно выдавались вперед. Мышцы на боках, как две огромные ладони, охватывали тело. В них было что-то отталкивающее. Казалось, могучая мускулатура живет самостоятельной, независимой от тела жизнью. Глядя на обнаженного Коротыша, Исана вдруг услыхал, как подсознательно обращается к душам деревьев: Действительно, это тело, в котором под давлением мышц костяк сжимается и одновременно начинают отмирать сами мышцы. И только жалкие внутренности, не сопротивляясь, пытаются вырваться наружу. Пока сознание Исана не стало противиться увиденному, его подсознание, поддерживаемое душами деревьев, уверовало в слова Коротыша и жаждало утвердиться в том, что Коротыш действительно сжимается и, более того, дошел до самого предела сжатия, за которым лежит смерть... Тамакити повернулся к Бою. -- Ну-ка, осмотри его как следует, -- сказал он, а сам носком ботинка, выпачканного в вулканическом пепле, ударил Коротыша в пах. Тот вздрогнул и повернулся к Тамакити, угрожающе вскинув голову, его вспухшие веки и губы были плотно сжаты. -- Может, воткнуть ему эту штуку, Тамакити? -- спросил Бой, едва сдерживая смех, и вытащил из-за пояса заостренную на конце палку. Она была аккуратно обработана ножом, а рукоятка вырезана в виде рыбы. -- Это -- подарок Боя на память о суде? Чтобы больше не плакать из-за того, что во сне уже дважды ничего не случилось! -- шутливо поблагодарил Тамакити -- так командующий благодарит своего гвардейца за отличную службу. Бой рассмеялся шутке, смех его подхватили остальные подростки. Тамакити ткнул Коротыша заостренным концом палки в пах. Не все сразу поняли, что это -- ложный удар. Продолжая свою игру, Тамакити медленно зашел Коротышу за спину и слегка пнул его коленом под зад. Захваченный врасплох, Коротыш шагнул вперед -- раз, другой... Тамакити присел и с силой всадил ему палку пониже спины. Тот с воплем рухнул на дощатый пол. Не умолкая, Коротыш выгнулся колесом, как креветка. С конца палки закапала кровь... Усилия Доктора остановить кровотечение были тщетны... -- Я ничего не могу сделать, -- причитал Доктор. -- Какой ужас, с этим я ничего не могу поделать. -- Может, все-таки удастся остановить кровь? -- подбадривал его Исана, стараясь удержать извивающегося Коротыша. -- Все равно, я же не знаю, что у него там разворочено внутри... Ничего не поделаешь, нужно вызывать "скорую помощь" и везти в больницу. -- Не отвезти ли его на машине в больницу в Атами?! -- крикнул кто-то. -- Нельзя. На нашей машине мы его так растрясем, что он и ста метров не проедет, умрет! -- закричал в ответ Доктор. -- Да и вообще это не годится... Коротыш не захочет, чтобы его лечили посторонние... Нет, это не ГОДИТСЯ... В голосе Доктора слышалось отчаяние. По-прежнему бесстрастный Такаки все же встал, широко ступая, подошел к валявшемуся на полу Коротышу и стал разглядывать его. Потом пошел прямо к двери, властно бросив: -- Пусть кто-нибудь заменит Исана! Вы пойдете со мной. Двое подростков подхватили Коротыша, и Исана отполз на коленях в сторону. Брюки его были выпачканы в крови, но чистить их было некогда. Он пошел вслед за Такаки к дзелькве, высившейся на фоне моря и стены, сложенной из вулканических ядер. Такаки -- он широко шагал, стиснув губы и устремив в землю горящий взгляд, -- вдруг повернулся к Исана. Они пошли рядом и молча дошли до пышущей жаром стены, потом повернули назад. В этот момент Такаки впервые посмотрел прямо в глаза Исана, но опять ничего не сказал. У входа в барак Такаки закричал: -- Коротыш сам настаивает, что виновен. Просил, чтобы его казнили. Есть возражения? Подростки молчали. Никто не хотел говорить. -- Хорошо! -- сказал Такаки. -- Коротыш виновен. Казним его... Запомните: Коротыш получил тяжелое ранение, но произошел несчастный случай. Никто в этом не повинен. Пока каждый из вас свободен и ни в чем не замешан, верно? Вы просто очевидцы несчастного случая. Но, участвуя в казни, ответственности не избежит никто. Смерть Коротыша падет на головы всех. Те, кто не хочет участвовать в казни, могут уйти. Казнь я избрал такую: положим Коротыша у стены и каждый бросит в него камень. (Значит, тем самым способом, какой он еще ребенком видел больной во сне, подумал Исана. Он с детства смутно помнил, что в деревне у них людей казнили именно так. И должен был признать, что отныне сильнее прежнего поверил в существование Китового дерева Такаки.) Кто против, могут уйти. Но только сейчас. Тот, кто уйдет из Союза свободных мореплавателей после казни, -- предатель. По-моему, это справедливо, вспомним идею, во имя которой Свободные мореплаватели казнят Коротыша. Он умрет ради сплочения нашей команды. Согласны? Тогда собирайте подходящие камни, по одному на каждого, и складывайте посредине площадки. Позовите часовых тоже. А вас я попрошу позвать Инаго. Исана почувствовал на себе вопросительный взгляд побледневшего солдата, на полголовы возвышавшегося над остальными подростками. Но он думал, как бы побыстрее рассказать обо всем Инаго. Он сомневался лишь, стоит ли сообщать ей правду о том, что ему показалось странным и непоследовательным в поведении бывшего солдата. Не обращая внимания на солдата, Исана выскочил на площадку и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал вверх по вырубленной в лаве лестнице. -- Дзин только что заснул, -- подняв голову, сказала Инаго, лежавшая рядом с ребенком. -- Он, бедняга, весь, с головы до ног, покрылся сыпью. -- И лицо? -- точно во сне, спросил Исана, с беспокойством подумав, что у него совсем вылетела из головы болезнь Дзина. -- Суд над Коротышом закончился? -- Закончился, но произошел несчастный случай... Ужасное несчастье... -- Коротышка покончил с собой? -- быстро спросила Инаго. -- Он всегда страдал от того, что сжимается, и вечно искал случая покончить с собой. -- ...Нет, не умер еще. Ему, видно, поранили внутренности. Доктор говорит, что бессилен помочь ему, а сам Коротыш не хочет в больницу. Но если оставить его так, он умрет в мучениях. Поэтому Такаки предложил казнить Коротыша, тот и сам на этом настаивал. Никто не высказался против. -- Коротышка и вправду хотел покончить с собой. И Такаки пытается ему помочь. Ее спокойный, уверенный тон поразил Исана. Но широко раскрытые от страха, горящие карие глаза Инаго были полны слез. Осторожно, чтобы не побеспокоить Дзина, она поднялась с постели. -- Такаки велел позвать часовых и тебя. Все должны участвовать в казни. И еще сказал, чтобы те, кто против, -- ушли. Но, может, тебе, Инаго, лучше остаться здесь с ребенком? -- Нет, я пойду. Взгляну, кстати, как там мой солдат. Дзин ведь заснул, -- с непостижимым спокойствием сказала Инаго, вытирая слезы. Кончиком языка она слизывала капли с уголков губ, и их горько-соленый вкус вызывал новый поток слез. -- Что ж, поступай, как знаешь, -- сказал Исана. На площадке все уже было готово для казни. Солнце чуть склонилось к западу, и у стены -- она теперь, на фоне совершенно черной земли, казалась подернутой красной дымкой -- было постелено толстое одеяло, на нем, скорчась, лежал Коротыш. В трех метрах от него, став полукругом, вооруженные камнями подростки ждали начала казни; Такаки с Доктором стояли в стороне. Они смотрели, как Исана и Инаго сбегают вниз по ступенькам, лица их, как и каменная стена, были подернуты красной дымкой. Инаго, спустившись на площадку, даже не взглянула на Такаки и Доктора и, пройдя между подростками и стеной, подбежала к Коротышу. Ничуть не смущаясь его наготы -- все тело Коротыша было залито черной, как деготь, кровью, -- она присела на корточки у его головы, бессильно лежавшей на одеяле, и посмотрела ему в лицо. Он больше не стонал. Один глаз его утонул в мягких складках одеяла, другой сквозь опухшие веки смотрел в пространство между одеялом и землей. На вспухшем почерневшем лице его было написано не страдание, а скорее насмешка. -- Коротышка, Коротышка, -- решилась наконец прошептать Инаго. И, не слыша ответа, вдруг громко, словно отчаявшись, закричала: -- Коротышка, ты умер?! -- Но тот лишь беззвучно пошевелил губами. Горящие глаза Инаго наполнились слезами;. -- Доктор, неужели нельзя ему сделать какой-нибудь укол? -- осуждающе спросила она. Доктор потупился. Больше она не обращала никакого внимания ни на Коротыша, ни на Доктора. Она встала и направилась прямо к солдату, который с мрачным лицом, держа в руке камень, стоял среди застывших в ожидании подростков. -- Ты-то зачем хочешь участвовать в казни? -- спросила Инаго, и бывший солдат стыдливо выпустил из рук камень и отступил за спины подростков. Такаки вопросительно посмотрел на Исана, выбравшего место рядом с Доктором. Но тот решительно замотал головой. Это послужило для Такаки сигналом к действию. Он поднял камень, брошенный бывшим солдатом, и, став на его место, почти без замаха, с силой швырнул булыжник. Камень попал в живот Коротыша, и тело его сложилось пополам. Тут подростки, все разом, швырнули свои камни. Коротыш задергался, потом замер и, казалось, сжался еще больше. Такаки молча поднял с земли автомат, вынул из кармана магазин и протянул солдату: -- Заряди. Стоявшая рядом Инаго, задрав голову, пристально посмотрела в лицо растерявшемуся солдату. Ее полные слез глаза призывали его отказаться. Но бывший солдат малодушно отвел взгляд и зарядил автомат. Вместо Такаки его взял Тамакити и, поставив на одиночные выстрелы, передал Такаки. Тот подошел к Коротышу и, загородив его собой, выстрелил -- то ли в голову, то ли в грудь. Звук выстрела пронзил выстроившихся полукругом подростков и горячим ветром отразился от каменной стены. Такаки вздрогнул, положил у стены автомат и приказал замолкшим товарищам: -- Нужно его похоронить. Быстро сюда четверо! Остальным -- все собрать и сматываться! Исана посмотрел на закатное небо, предвещавшее бурю. -- Вы ничего не заметили? -- шепнул оказавшийся вдруг рядом с ним Такаки, глядя на стаю скворцов, кружащихся над дзельквой. Но Исана промолчал, мысли его были заняты тем, что он вроде не может управлять своим зрением и в то же время способен видеть все вокруг до мельчайших подробностей. -- Тип здесь один побежал доносить, и мне пришлось уйти, не дождавшись конца погребения, -- продолжал Такаки, как ни в чем не бывало. -- Представляете, солдат, прихватив заряженный автомат, бросил Инаго и сбежал. Теперь нужно смыться отсюда поскорее. Хорошо бы перехватить его, пока он еще ничего не натворил... Глава 15 БЕГЛЕЦ, ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ, ОТСТАВШИЕ Сразу был создан отряд преследования Было решено: пока полиция не перекроет дороги, всем группам ехать по платным шоссе. Бывший солдат удрал на мощном мотоцикле, и можно было предположить, что он изберет платную дорогу, где легче развить большую скорость. Правда, на первом же полицейском посту он мог укрыться и попросить защиты -- так что в плане погони надо было учесть и это весьма существенное обстоятельство. И удастся ли догнать мотоцикл, выехавший на полчаса раньше? Тамакити во главе группы, направившейся к Атами, несмотря на запрет, взял с собой автомат, такой же, с каким скрылся солдат, и сунул за пазуху гранату. Отговорить его от этого не удалось. Как-никак Тамакити -- ответственный за оружие. Остальное оружие завернули в одеяло и в наемном автомобиле отвезли в камеру хранения на станции Ито. Если проблема с бывшим солдатом как-то решится, оружие можно будет доставить на той же машине на оружейный склад в подвале разрушенной киностудии. Двое оставшихся подростков облазили весь лагерь, уничтожая следы пребывания большой группы людей. Опасаясь, что вот-вот может нагрянуть моторизованная полиция, они трудились не покладая рук. Для гарантии решили не жечь мусор, а на плечах сквозь заросли кустарника дотащить его до самого конца мыса и выбросить в море, когда прилив достигнет высшей точки. Через час после захода солнца и эти подростки тоже покинули лагерь. Осененный десятками тысяч листьев персика, в которых виднелись сотни плодов, Исана провожал взглядом Такаки -- он до конца руководил действиями подростков и уехал вместе с ними. Опустив голову, Исана побрел туда, где остался ребенок, его из-за болезни нельзя было трогать с места, и девушка, брошенная беглецом. В комнате с занавешенными окнами стояла духота, и жар, исходивший от ребенка, почти ощутимо поднимался к потолку, увлекая за собой пылинки. Исана присел на корточки и посмотрел на Дзина -- лицо его, сплошь покрытое сыпью, отекло и казалось утыканным темно-красными кнопками. Сложенные на груди руки были забинтованы, чтобы он не расчесывал сыпь, -- Дзин был похож на маленького боксера. Инаго, лежавшая рядом с ним на узком кусочке матраса, ближе к окну, разглядывала обметавшую его сыпь и далее не подняла глаза на Исана. Он лег прямо на циновку, около матраса. -- Такаки здорово разозлился, что я помогла солдату украсть автомат и бензин? -- спросила Инаго смущенно. -- Он ничего мне не сказал, -- ответил Исана. -- Так это ты помогла украсть автомат и бензин? -- Когда солдата попросили вынуть из автомата магазин, я стояла рядом. И сразу увидела, что он хочет сбежать и ломает голову, как это лучше сделать. Я спросила у него, есть ли в мотоцикле бензин; угадав мои мысли, он чуть не задохся от злости. Тут я ему говорю: бензин, мол, хранится там же, где и оружие. Взяли мы автомат и пошли, вроде положить его на место, а сами -- за бензином. Я, пока он наливал бак, стояла рядом и загораживала его, чтоб никто не увидел. Потом мне пришло в голову: а вдруг бинты на руках у Дзина ослабли да замотались вокруг шеи. Сбегаю, думаю, погляжу; ну а солдата попросила подождать минутку... Вернулась, а его и след простыл. Я даже растерялась. Печальный вздох Инаго поразил Исана в самое сердце. И ему вдруг захотелось вздохнуть, скрыв свой вздох за тяжелым дыханием Дзина. -- Почему "растерялась"? Просто уверена была, что солдат без меня не справится, -- продолжала Инаго, обернувшись к молчавшему Исана. Потом умолкла и съежилась, затаив дыхание и как бы заново переживая минувшее потрясение. -- Но теперь, -- сказал Исана сочувственно, -- когда солдат мчится на мотоцикле, он наверняка клянет себя, понимая, как ты ему нужна. -- Нет, у него одна мысль: не отказал бы мотор, уйти бы от Свободных мореплавателей и добраться до Токио. Только вряд ли это ему удастся. Каждый раз, когда сзади затрещат выхлопные газы, он будет думать: в меня стреляют -- и в конце концов разобьется от страха... Будь я с ним, он мог бы не беспокоиться, что делается у него за спиной... Инаго умолкла и всхлипнула -- так тихо, будто это заплакал Дзин, замученный сыпью. -- Ну, до полицейского поста в Ито или Атами уж он доберется, -- сказал Исана, ощущая, как в нем поднимается ненависть к солдату. -- Он все равно не остановится до самого Токио, -- возразила Инаго. -- Хочет вернуться в свою часть, там, мол, его защитят. Думает, если вернется с автоматом, который украли у сил самообороны, ему простят дезертирство, а начальство с полицией всегда договорится. До нашей встречи вся жизнь для него заключалась в службе, и он непременно захочет вернуться в часть. Через некоторое время раздался шум мотора въехавшей на площадку машины, -- казалось, звук идет из-под земли. Исана и Инаго вскочили, будто подброшенные, но делать ничего не стали. Машина громко просигналила, потом послышался голос Такаки: -- Я вернулся. Мы побоялись, как бы ребята не приняли нас за дорожную полицию. Еще обстреляют ненароком, -- это говорилось явно для Инаго. Громко топая, Такаки взбежал вверх по ступенькам, Исана открыл дверь и, помня о светомаскировке, сразу прикрыл ее за собой, Такаки, посветив карманным фонариком, удостоверился, что на темной веранде стоит один Исана. Помолчав, он зашептал возбужденно: -- Черепаха, даже с опозданием пустившись в погоню, пожалуй, все равно догонит зайца. В заливе у Ито, куда загоняют дельфинов... Такаки прибегнул к иносказаниям, щадя чувства Инаго. Исана повернулся к закрытой двери и сказал: -- Солдат, наверно, не доберется до полиции. Его, скорее всего, прижмут к бухте и схватят. -- Возможно, -- согласился Такаки, не таясь больше от Инаго. -- Мы примерно определили район, где он мог бы спрятаться. Тамакити с ребятами прочесывают все вокруг. Не хотите посмотреть, как идет операция? За Дзином присмотрит Инаго. -- Все будет в порядке. Идите, Исана. Заодно проследите, чтобы Тамакити с дружками не учинили над солдатом расправу! -- громко крикнула из-за двери Инаго. На площадке с включенным мотором стоял новенький "фольксваген". Такаки угнал его по дороге. -- Солдата, похоже, обуяла мания преследования -- ему кажется, что погоня перекрыла все пути, -- рассказывал Такаки, осторожно трогая с места машину -- она, угодив в глубокую колею, проложенную тяжелыми грузовиками, скребла брюхом по земле, -- потом до отказа выжал газ. -- Честно говоря, мы уже совсем махнули рукой. Да и отряд преследования был организован скорей для того, чтобы самим сразу смотаться отсюда. И вдруг чисто случайно мы открыли, где он прячется. Сперва решили узнавать у всех встречных мотоциклистов, не видел ли кто солдата на мотоцикле. Его машину, "триумф-750", не часто встретишь на японских дорогах. Уж ее-то ни один настоящий мотоциклист не проглядит. Да только никто вроде "триумфа " не встречал. На станции Атами нас уже ждала группа, перевозившая оружие в Ито. И они говорят: в закусочной, где собираются всегда мотоциклисты со скоростной автострады Токио -- Нагоя, Тамакити напоролся на какого-то типа, угнавшего мотоцикл солдата! Представляете? Тот ехал на попутных и отдыхал у развилки трех дорог -- одна как раз вела к бухте. И вдруг подъезжает солдат, загоняет свой мотоцикл в заросли, забрасывает его ветками, травой и пешком топает к деревне у бухты. Задумал, наверно, спереть на прокатной станции моторку и драпать морем. Яхтой-то он управлять не умеет. Но с лодок, если они стоят у причала, моторы снимают и хранят в сарае, вот ему и пришлось спрятаться и ждать, пока не вернутся ловцы кальмаров, а там -- стащить с их лодки мотор. Ребята решили схватить его, когда он выйдет из прибрежных кустов и подойдет к сараю; Тамакити устроил там засаду. Он на такие дела мастер. -- Ну и ловкач же этот Тамакити, -- сказал Исана. -- Просто места на скоростной автостраде, где собираются мотоциклисты, известны всем. А среди мотоциклистов Тамакити как рыба в воде. Я с ним и познакомился-то на сборище мотоциклистов. Тамакити с приятелем днем работали на авторемонтном заводе, а ночи напролет выделывали разные рискованные штуки на мотоциклах. Простая и очень опасная игра: ребята мчатся на полной скорости навстречу друг другу по берегу реки Тамагава -- кто раньше свернет. Игра опасная, но очень уж немудреная, и скоро она им надоела, вот они и стали искать более острых ощущений. Забавы эти продолжались обычно до утра. Но однажды игра закончилась трагически. Раньше бывали, правда, увечья, но смертельных случаев не было. Раненого оставляли всегда у больницы, а ребята держали язык за зубами, чтобы полиция не помешала их развлечениям. Подобрались как-то двое игроков -- таких, что с самого начала знали: ни один из них в сторону не свернет и они непременно столкнутся. Удерживать их никто не стал, и они с громкими криками понеслись навстречу друг другу и -- столкнулись. Разбитые мотоциклы и трупы положили у обочины дороги, и сразу же двое других ребят стали садиться на мотоциклы. Но тут... я их остановил. Разве не страшно, когда люди не в силах сдержать рвущуюся через край агрессивность и, развлекаясь этой дурацкой игрой, убивают себя. Я убедил ребят и сколотил из них первую пятерку Союза свободных мореплавателей. Тамакити был заводилой в этих играх на берегу реки Тамагава. -- Послушать тебя, так сорвиголова -- один Тамакити, а остальные -- пай-мальчики... "Фольксваген" выбрался с мыса на асфальтированное шоссе и повернул к Ито. Их обогнала только одна машина, перевозящая рыбу, навстречу же не попалось ни одной, будто движение по шоссе было односторонним. Хотя стояла глубокая ночь, все равно было странно, что движение вдруг прекратилось. -- Мне кажется, слышны выстрелы, -- неожиданно сказал Такаки. Он опустил стекло, и тугой, просоленный ветер донес до них звук выстрелов. -- Это солдат. Стреляли из автомата, -- сказал Такаки, задумавшись, но продолжая гнать машину вперед. Вскоре они доехали до места, откуда открывался вид на цепочку огней, уходившую вдоль побережья и кончавшуюся огромным скопищем городских огней. Далеко внизу виднелась небольшая бухта, глубоко вдававшаяся в мыс, по которому они только что проехали. Маленький поселок, обращенный к бухте, был освещен с моря прожекторами стоявших на якоре рыбачьих шхун. Но было светло еще и оттого, что одно такое судно горело на берегу. Покрытая сверкающей рябью бухта, охваченная с двух сторон распахнутыми руками волнорезов, напоминала разломанный пополам гранат. Тянувшаяся вдоль побережья от дальних городских огней дорога доходила до гавани, а оттуда резко взбегала по крутому склону и вливалась в шоссе, на котором стояла машина. Косогор был весь как на ладони, освещенный фарами шедших вереницей машин. Водители ехали медленно, а то и вовсе останавливались, пытаясь разглядеть, что же творится в гавани. Машины, тянувшиеся внизу, вдоль побережья, обогнала, сверкая огнями, патрульная машина. За ней, завывая сиренами, промчалось еще несколько патрульных машин. Как только Такаки поднял стекло и медленно поехал дальше, навстречу им выскочил мотоцикл. Мотоциклист подъехал к обочине, погасил фары и повернул к ним мрачное свое лицо -- это был Тамакити. Черты его выражали откровенную жестокость человека, давшего выход распиравшей его агрессивности. Такаки остановил "фольксваген". -- Что там за выстрелы? -- сурово, с неодобрением спросил он. -- Тот самый автомат, с которым солдат уехал. Из него палили в море пьяные рыбаки. А еще раньше солдат, прижатый рыбаками к воде, выстрелил в себя и умер. -- С чего это вдруг рыбаки шли облавой на солдата? -- Я бросил гранату в рыбачью шхуну, ее как раз вытащили на берег и только что выкрасили, а сам спрятался в кустах на косогоре. Шхуна загорелась, и рыбаки стали рыскать по берегу, ища виновника пожара. Мы-то наверху были в безопасности. У солдата на плече висел автомат, и, когда его обнаружили, он, я думаю, так и не смог убедить рыбаков, что не бросал гранату. Тамакити торжествующе повернулся к Исана: -- В это время года рыбаки, они сами рассказывали, загоняют в бухту сотни, а то и тысячи дельфинов и убивают. Может быть, уничтожив их шхуну, я тем самым вознес заупокойную молитву по душам китов? Дельфины же -- родичи китов. Вереница машин, подгоняемая полицейскими, пришла в движение. Лица юношей и девушек в стремительно набиравших скорость машинах, точно полосовавших своим свистом "фольксваген", исчезали одно за другим, и на них была та же мрачная жестокость, что и на лице Тамакити. -- Если так будет продолжаться, ты, Такаки, еще час не сможешь развернуться. Подожди-ка, я задержу машины. Мне все равно нужно возвращаться, организовать группу по перевозке оружия, -- сказал Тамакити и резко вывернул мотоцикл у самой обочины. -- Б общем, посоветовав мне съездить за вами, он избавил меня от хлопот и сам провернул всю операцию. Он, по-моему, начисто забыл о своем безобразном поведении во время суда над Коротышом, и к нему вернулась его обычная самоуверенность, правда? -- сказал Такаки с нескрываемым раздражением и вместе с тем с какой-то странной печалью человека, ответственного за своих товарищей. -- Примитивный тип. Проблему с фотографиями, проданными Коротышом, он так и не разрешил, и тем не менее... Такаки -- он, вопреки всему, снова обрел прекрасное расположение духа -- и помрачневший Исана всю ночь напролет мчались в машине бок о бок с молодежью, направлявшейся к морю, и в поисках молока и хоть какой-то еды добрались наконец до маленького курортного городка. Там им удалось даже купить карманный фонарь и транзисторный приемник. Такаки считал, что в связи со взрывом и автоматной стрельбой, скорее всего, останавливать и осматривать будут только машины, идущие из Идзу в сторону Токио, а не те, которые едут к оконечности полуострова. Из экстренного сообщения, переданного поздно ночью, стало ясно, что, хотя источник оружия еще не раскрыт, полиция на данном этапе считает инцидент в рыбачьем поселке делом рук одного лишь бывшего солдата сил самообороны. Вернувшись с Исана на мыс, где проводились военные учения, Такаки заявил, что для благополучной перевозки оружия он должен быстрее присоединиться к слишком нетерпеливому Тамакити и его товарищам. Таким образом, рассказать Инаго о смерти бывшего солдата выпало на долю специалиста по словам Союза свободных мореплавателей, Выйдя из "фольксвагена" при въезде на площадку, Исана увидел за черными верхушками деревьев, там, где сливались море и темное небо, начинающую розоветь белую полоску -- над морем занимался рассвет. Он должен был пойти к Инаго, оберегавшей Дзина. Но если она сейчас спит, стыдно даже подумать о том, что он разбудит ее ради того, чтобы сообщить о самоубийстве солдата. Если же она не спит и ждет его, то как невыносимо тяжело, чувствовал он, будет ему выстоять под градом заранее подготовленных вопросов... Застыв в бессилии, точно придавленный невероятной тяжестью, Исана обратил безмолвный вопль отчаяния к душам деревьев и душам китов: Помогите, помогите мне. И по тропинке, протянувшейся от его души к душам деревьев и душам китов, проплыли призраки Коротыша и бывшего солдата, погибших, как падающие звезды. С черного неба на него опустилась сеть безотчетного страха. Опутанный ею, Исана, думая лишь о том, как бы спастись, укрыться, побежал к бараку, совсем позабыв о том, что, если Инаго не спит, он обрекает ее на долгое, тщетное ожидание. Он даже придумал оправдание своего бегства: здесь, в этом помещении, Коротыш и бывший солдат были еще живыми, значит, оно никак не связано с их призраками. Войдя внутрь, Исана лег во тьме на циновку и накрылся с головой одеялом. Лишь после этого он сбросил ботинки и положил рядом с ними карманный фонарь, транзистор и пакет с едой. Обхватив голову руками, скорчившись, Исана стонал, тело его дрожало. От висков к ушам потекла теплая струйка... Кровь! Кровь Коротыша? -- похолодел он, но этого не могло быть. Не распрямляясь, он высунул из-под одеяла руку и взял фонарь. Только тогда он почувствовал острую боль в правой ладони, лежавшей на виске, и понял, что стонал он от боли. Посветив фонарем, он обнаружил на ладони, у самых пальцев, рану. Из неглубокого пореза сочилась кровь. Кусты поранили его руку -- это предостережение или наказание, ниспосланное душами деревьев. Он стал зализывать порез. Вкус крови вызвал рвотный спазм в пустом желудке. Он вытер губы о плечо. О-о-ой, я ранен! Где я поранился? Меня поранили кусты! Пошла кровь, и мне больно, больно! -- жаловался он утопавшим во тьме бесчисленным душам деревьев и душам китов. Мельком взглянув на рану, он положил руку на живот и закрыл глаза, но форма пореза и цвет его остались в памяти, и он почувствовал, что именно такие раны пойдут теперь по всему его телу. Да, так и будет -- ведь все его раны, с самого детства, очертаньями и цветом были только такими, как эта. Перебирая в памяти давние раны, он мысленно обозревал всю прожитую жизнь. В этот острейший момент своей неудавшейся жизни он почему-то вдруг разволновался из-за пустяковой царапины, начисто позабыв о страданиях своего умственно отсталого ребенка, сплошь покрытого сыпью, и притаился здесь, в бараке, пытаясь уснуть. Он пытался уснуть, сознавая, что не только был сообщником линчевателей, но и находится в том самом помещении, где совершено преступление... Неужто судьбу немолодого уже человека, оказавшегося в безвыходном положении и только что раненного снова, до конца его дней будет определять рана, полученная еще на заре жизни? Нет-нет, мне это и в голову не приходило. Нет, каждый раз, когда я, чистый и гордый мальчик, а потом подросток, ранил себя, у меня никогда не появлялось такой мысли, -- поведал Исана душам деревьев и душам китов о чувствах, пережитых им в прошлом. Потом он стал вспоминать свои раны, точно видел сон и во сне рассказывал душам деревьев и душам китов историю каждой из них. Так он заглушил страх каплю за каплей потерять всю свою кровь... Плотно закрыв глаза, Исана начал укладываться поудобнее... Еще во сне он услышал звучание каких-то струнных инструментов. Исана разом открыл глаза и, подняв голову, стал осматриваться вокруг. Через чуть раздвинутую перегородку из кухни лился яркий дневной свет. Исчезло все лежавшее рядом с его освещенным теперь одеялом: и пакет с едой, и транзистор, и карманный фонарь. Если радио слушает Инаго, наверно, она и сама узнает о смерти бывшего солдата. А может, уже узнала... Исана встал, дошел до двери, щурясь от яркого света, заглянул в кухню и увидел сидящую на корточках возле умывальника Инаго, она слушала стоявший прямо на земле транзистор. На ней была кофта с круглым воротом и короткими рукавами, похожая на нижнюю рубаху, и желтые штаны до колен, слишком широкие ей и потому заложенные на поясе глубокими складками. Ее соломенная шляпа с узкими полями раскачивалась, будто Инаго время от времени что-то черпала ею, кончики пальцев ее скребли землю. Она трясла головой, стряхивая слезы, а из намоченной ими пыли скатывала шарики, похожие на мух. Ослепнув от света, Исана попятился в темноту. Инаго, заметив его, встала. -- Боитесь говорить со мной о солдате, прячетесь? Не волнуйтесь, я все услышала по радио, -- сказала она. -- Он покончил с собой и, значит, все-таки убежал от погони; это лучше, чем если б его убил Тамакити. Холодным серебром, точно шарики ртути, блеснули слезинки; глаза за этим блеском были чуть красноватыми, будто Инаго плавала под водой с открытыми глазами. Обычно горящие глаза ее смягчились, стали жалкими и беззащитными, и голос -- она говорила, все время стряхивая слезинки, -- был слабым и хриплым. -- Макароны, которые вы привезли, уже сварены. Я их разогрею, а вы пока вымойтесь, Дзин не любит запаха пота, -- сказала она. Действительно, он обратил внимание, что от тела Инаго, которое, как у всех Свободных мореплавателей, пахло обычно потом, теперь исходил чистый, свежий запах. Снова войдя в светлую кухню, Исана увидел стиральную машину, большие старые ведра, рядом -- газовую плиту, от которой тянулся шланг к баллону под навесом барака, там висели большая китайская сковорода и кастрюля. Стоял там и необыкновенно пузатый чайник; и, хотя вся эта утварь находилась прямо под открытым небом, на ней не было ни пылинки. Рано утром Инаго, слушая по радио сообщение о смерти бывшего солдата, все привела в порядок, вымылась сама и теперь плакала, скатывая кончиками пальцев земляные шарики. -- Вода в ведрах немного согрелась на солнце, -- сказала она, снимая с шеста для сушки белья, лежавшего прямо на комьях лавы, махровое полотенце, и протянула его Исана. Рядом с блестевшими на солнце ведрами на куске лавы лежало кругло смыленное мыло. Видимо, Инаго, ничем не загородившись, мыла здесь свое обнаженное тело. Не понимая, почему бы Исана не сделать то же самое, она выжидательно смотрела на него, широко раскрыв заплаканные глаза. Потом аккуратно собрала одежду, которую Исана, переступая : босыми ногами по раскаленной на солнце лаве, снял и разбросал вокруг, и положила в стиральную машину. Исана зачерпнул жестяным ковшом на длинной ручке воды из ведра и вылил на голову. Вода действительно лишь чуть согрелась на солнце, и кожа, в которой пот разверз все поры, восприняла ее как удар. Вздрагивая и подвывая, как собака, он начал намыливаться. Теперь он уже не думал, что Инаго неотрывно смотрит на него, и стал тщательно, без стеснения, мылить пах. Вдруг Инаго, стоявшая у стиральной машины, сказала: -- Телом вы похожи на того японского солдата, который долго скрывался на Филиппинах, -- я его видела по телевизору. С тех пор как Исана начал свою затворническую жизнь, у него исчез жирок, появились упругие очертания мышц, и тело стало неказистым, но крепким, как у чернорабочего. Однако сам он нисколько не задумывался сейчас над тем, какое впечатление производит его тело... Вся его одежда, замоченная в машине, была покрыта обильной пеной, и ему не оставалось ничего другого, как, обмотав бедра полотенцем, сесть на солнцепеке на вулканическое ядро и греть охлажденное водой тело. Когда он уселся, опустив плечи и сведя колени, и глянул вниз, на ноги, то увидел, что между набрякшими пальцами чернеет грязь. В этой неудобной позе он ел макароны, политые консервированным мясным соусом: ну точно; пострадавший от стихийного бедствия. А Инаго, как внимательная сиделка, ухаживающая за пострадавшим, дала ему миску мясного бульона. Хотя внутри Исана еще ощущал озноб, тело снаружи нагрелось до боли, особенно накалился затылок. Он прикрыл голову ладонью и в такой комической позе, уткнувшись лицом в миску, пил бульон. -- Могу дать добавки, -- сказала Инаго, когда он выпил все до дна, но Исана так наелся, что ему даже стало не по себе, и он замотал головой, раскалившейся на солнце. -- Вы ели так жадно, вот я и подумала, не захотите ли добавки. Привыкли, наверно, есть быстро потому, что давно живете вдвоем с Дзином -- без чужих глаз. Хотя Дзин ест медленно, -- сказала Инаго. -- Нужно отнести ему бульона и молока, вы мне поможете? У него обметало сыпью даже рот, есть сухие макароны ему, я думаю, будет больно. -- Может, мелко накрошить их в бульон? Дзин больше всего на свете любит макароны. -- Я так и сделала, -- сказала Инаго. Исана еще раз полил голову водой, поправил обмотанное вокруг бедер полотенце, надел ботинки на босу ногу и с кастрюлей бульона в руках пошел вслед за Инаго, тащившей огромный чайник с вскипяченным молоком и посуду. Дзин не спал. Он лежал посредине матраса и, сощурясь, смотрел в потолок. Сыпь сплошь усеяла его веки до самых ресниц, высыпала даже в ушах. Руки и ноги, торчавшие из-под белья Инаго, надетого на него вместо пижамы, были обметаны сыпью. Но кожа нигде не была расчесана. Исана схватил обмотанные бинтом пальчики Дзина -- свидетельство его детского долготерпения. Он узнал отца, но в сонных от жара глазах его отразилось недовольство, и Исана тотчас отнял руку. -- Дзин, Дзин, ты крепись. Дзин будет крепиться, -- шептал Исана, но Дзин и не пытался ему ответить. -- Пожалуй, сыпи больше не прибавилось, -- сказала Инаго. -- Да и прежняя вроде побледнела. Ветрянка твоя, Дзин, пошла на убыль. Ну, поднатужься и съешь суп. Дзин будет есть суп с макаронами? Вздутые от сыпи, пересохшие губы сына чуть шевельнулись. Исана не уловил, отказ ли то был или согласие. Но Инаго, сразу поняв больного ребенка, сказала мягко; -- Ну что ж, Дзин, не хочешь супа -- не надо. Давай попьем молочка. Поддерживая малыша за шею, осторожно, чтобы не содрать крупные зерна сыпи, притаившиеся, как солдаты в засаде, Инаго приподняла его голову и стала поить молоком из ложки. -- Вот Дзин и выпил молочка. Умница. Доктор ведь говорил, у тебя и в животике тоже сыпь, помнишь? Теперь там разлилось молочко. Умница, Дзин, -- говорила Инаго, вливая ему в рот вторую ложку и стараясь не касаться сыпи, обметавшей губы. Когда Инаго, уговорив ребенка выпить четыре ложки молока, снова опустила его голову на матрас, он едва заметно вздрогнул, тихо вытянул по бокам лежавшие прежде на груди забинтованные руки и размеренно задышал. Инаго, подняв на Исана все еще красные от слез глаза, сказала: -- Он, даже если задремлет и вроде обо всем забывает, никогда не расчесывает сыпь. Во сне и то не расчесывает. Вот пройдет у него ветрянка, и он снова станет нашим красавчиком Дзином. -- Это твоя заслуга. Заболей он ветрянкой, когда мы были вдвоем, расчесал бы небось ногтями всю свою сыпь, -- сказал Исана. -- Я и не думал, что ты такая прекрасная сиделка... -- Когда Свободные мореплаватели выйдут в море, я буду и коком, и медсестрой. А может, пока Дзин спит, разденемся и позагораем на морском солнце? Ведь здесь, на вершине мыса, взморье ничуть не хуже, чем внизу, правда?.. По радио говорили, что, когда рыбаки настигли солдата, туда понаехало видимо-невидимо народу на автомобилях и мотоциклах, катили всю ночь напролет -- искупаться в море. Разве можно отдать море на откуп этим людям? Как-никак мы -- Свободные мореплаватели. Инаго, взяв в углу комнаты две свернутые циновки, выбросила их за окно, стараясь попасть на площадку внизу. И сразу сдернула рубаху, оставшись в одних желтых штанах до колен, нахлобучила узкополую соломенную шляпу и, накинув на нее махровое полотенце, выскочила из дому. Перед Исана мелькнуло ее тело, тугое, обтянутое кожей с самой малостью жира, и торчащая вперед грудь с необычно длинными цилиндриками сосков. Она была гораздо светлее остального, смуглого от загара тела и казалась необыкновенно мягкой, податливой. Постелив циновки узкой стороной к тени, лет жавшей под стеной из вулканических ядер солнце уже перешло зенит, -- Инаго легла на одну из них, спрятав в тени голову. Исана прихватил ковш с водой и поставил его между циновок. Потом лег на спину, полив сначала голову водой. Из приемника, который Инаго установила на выступе стены, лилась музыка. Вдруг раздались сигналы поверки времени. Долгая жизнь в убежище отучила Исана интересоваться точным временем, и он проспал их. Но, услыхав начавшиеся после сигналов последние известия, сразу проснулся. Инаго тоже слушала, откинув назад голову, словно плыла на спине. Диктор сообщал, что самоубийство солдата, случившееся прошлой ночью, вызвало широкий резонанс и привело к чрезвычайному запросу в парламенте. Покончивший с собой солдат сил самообороны без всякой, как считали его товарищи, причины неожиданно покинул казарму, не взяв ничего из вещей, и больше не вернулся. Он был вовсе не из тех, кто имел политические расхождения с правительством, напротив, как положительный молодой человек, осознавал необходимость национальной обороны. Автомат, из которого он застрелился -- образец 64, калибр 7,62 миллиметра, -- находится на вооружении сил самообороны и числится украденным. Граната, брошенная солдатом перед самым самоубийством, похищена, вероятно, с американской базы на Окинаве. Предполагают, что в самом скором времени обнаружатся связи солдата с левыми экстремистами. Перечисляем основные инциденты, случившиеся в этом году по вине экстремистски настроенных студентов с применением оружия и взрывчатки... -- Такаки, если только он слушает эту передачу, совсем небось нос повесил, -- сказала Инаго, когда снова началась музыка, и вздохнула, будто ее сморил зной. -- Ведь он, создавая Союз свободных мореплавателей, не хотел связываться с политикой. Люди, обожающие политику, либо уже стоят у власти, либо придут к ней завтра. Закон и сила всегда за них. А на нашей стороне ни закона, ни силы, и чтобы нас не перебили под шумок, мы должны бежать в море. У нас у всех есть опыт насилия, и мы знаем: те, на чьей стороне закон и сила, рано или поздно расправятся с нами, прибегнув к насилию. Нам нужно поскорее бежать в море. Бой ревниво хранит тайну штаба нашего Союза -- помните, где стоит половина корабля, -- и хотел убить вас только за то, что вы посторонний, из-за вечного страха, как бы люди, на чьей стороне закон и сила, не отняли наш корабль. Палуба, мачты и надстройки настоящего судна были для нас залогом того, что Свободные мореплаватели в конце концов заимеют свой корабль. И вправду, на оснащенном корабле Свободные мореплаватели могли бы сразу выйти в море. Такаки решил, что весь экипаж откажется от японского гражданства. Он узнавал, вроде бы конституцией такое право предусмотрено? -- Статья двадцать вторая... -- Тогда мы стали бы гражданами страны Свободных мореплавателей и смогли жить, не боясь, что кто-то нас уничтожит. Мы будем спокойно плавать по морям, никак не завися от людей, на чьей стороне закон и сила. -- Но вы ведь в любом уголке мира можете подвергнуться нападению со стороны тех, в чьих руках сила и закон? -- Вот потому-то Тамакити и запасал оружие. И у всех был немалый опыт насилия. Но в конце концов нас все равно захотят уничтожить, поэтому мы загрузили корабль динамитом, чтобы в любую минуту можно было его взорвать. Ведь сообщи мы по радио жителям побережья, что мы зажаты в кольцо и у нас один только выход -- взорвать себя, люди, конечно, снабдили бы Свободных мореплавателей пищей и водой и выступили против полиции и морских сил самообороны. Люди на земле проникнутся к нам симпатией. Так говорит Такаки. -- Возможно, все так и будет, -- согласился Исана. -- Мы обратимся к людям по радио, но вовсе не собираемся связываться с теми, на чьей стороне закон и сила. У нас ни с кем нет ничего общего. А если в море выйдет еще один корабль с людьми, которые думают так же, как Свободные мореплаватели, мы встретимся с этим судном, но... Говорят, если люди с какими-то политическими взглядами совершат даже бредовые действия, они все равно приведут в движение множество шестеренок; значит, и бредовые действия имеют свой смысл. Такаки ненавистна эта мысль. Действия Свободных мореплавателей, пусть и бредовые, не приведут в движение никаких шестеренок. Союз свободных мореплавателей -- чуждый всему организму нарост, так говорит Такаки. -- Нарост? Но как добиться, чтобы люди примирились с существованием этого нароста? -- спросил Исана. -- Безразлично, удастся ли Свободным мореплавателям выйти в море... -- Если Коротышка в самом деле сжимался, через него можно было бы передать всем людям, что Союз свободных мореплавателей точь-в-точь как нарост. Интересно, что за человек был Коротышка? Сжимался он или нет?.. Исана и Инаго лежали сейчас на земле, политой кровью Коротыша. Они поежились от этой неприятной мысли. У самого уха Исана что-то тихо зашуршало. Он поднял это "что-то", положил на ладонь и, щурясь на горячем, ярком солнце, сверкавшем с голубого неба, стал изучать. Это был засохший уже, но совсем недавно опавший лист дикого персика. Взяв его большим и указательным пальцами, Исана посмотрел сквозь него на небо. На листе ярко выделялись желтые пятна. Прожилки расчертили его густо-зелеными толстыми линиями, яснее проступавшими к краям, -- прожилки были мясистее высохшей пластины листа. Исана ежедневно наблюдал листья деревьев. Сейчас он снова подумал, что еще в незапамятные времена лист подсказал человеку форму корабля. В таком случае человек благодаря дереву, как образу и как материалу, встретился с китом, -- сказал Исана, обращаясь к душам деревьев и душам китов. -- Если б Такаки раскрыл все планы Свободных мореплавателей, солдат сбежал бы в первый же день, -- сказала Инаго, перевернувшись на живот. Скосив глаза, Исана снова увидел блестевшую от пота, точно смазанную маслом, грудь девушки. В том месте, где груди сходились, кожа чуть морщинилась и призывно розовела молодостью девичьего тела. -- Так что огорчаться из-за бегства солдата -- не случись, конечно, всего, что было потом, -- не стоит. Да и умер он, так и не пойманный Свободными мореплавателями, а значит, до конца действовал по собственной воле... Инаго замолкла и улыбнулась своими покрасневшими глазами, заметив внимательный взгляд Исана, обращенный к ее груди. Улыбнулась впервые после бегства солдата. Раньше, даже подбадривая Дзийа, она не улыбалась. Глава 16 ВСПЫШКА ЧУВСТВЕННОСТИ (1) Поздно ночью Дзин, не издавший ни стона с тех пор, как заболел ветрянкой, вдруг жалобно заплакал, словно почувствовал, что его страдания достигли высшей точки. Вытянув в темноте белые, в бинтах, ручки, он изо всех сил двигал ими, стараясь ухватиться за что-то невидимое. Исана наблюдал за ним в мерцающем лунном свете, проникавшем через окно -- ставни оставались открытыми. Наконец Инаго, спящая рядом с Дзином, приподнялась -- верхняя часть ее тела была, как и утром, обнажена, -- взяла в свои ладони дергающиеся ручки ребенка и в порыве нежности прижала их к груди. Наутро сыпь побледнела и стала сходить. Проснувшись, Дзин тихо сказал: -- Это дрозд. -- Ой, Дзин, да ты совсем здоров, -- бодрым голосом откликнулась Инаго, и Исана, услыхав ее слова, испытал огромную радость. -- Наверно, уже можно возвращаться в Токио? -- Нет, как бы не содрать нарывы. Думаю, лучше ему побыть здесь еще денька два, -- ответила Инаго. -- Я чувствую, в Токио ничего хорошего нас не ждет... Она говорила подавленно и мрачно, но весь ее вид со сведенными коленями и распрямленной спиной казался вызовом какой-то грозной и страшной силе. Быстро надев кофту, она застегнула пуговицы и выбежала из комнаты -- приготовить Дзину еду. Потом, вся светясь радостью, Инаго принесла неизменные макароны, политые консервированным соусом. И Дзин спокойно и размеренно съел огромную порцию -- Исана ни разу не видел, чтобы он съедал столько макарон. Затем он выпил много воды, Инаго обтерла его вспотевшее тельце, и он снова лег на матрац, который, пока он ел, проветривался на солнце. Дзин удовлетворенно вздохнул и, улыбнувшись, посмотрел сперва на Инаго, потом на Исана. Он снова услышал голоса множества птиц и сообщил: -- Это синий соловей... Это сэндайский соловей. И сразу заснул глубоким сном... -- Он и впрямь здорово разбирается в птицах, -- восхищенно сказала Инаго. В голосе ее звучало явное благоговение, вряд ли объяснимое только голодом и усталостью. Но голод, испытываемый Исана, помог ему глубже проникнуть в смысл ее слов. Оставив спящего Дзина, они сошли вниз, приготовили еду и, сидя на кусках лавы, поели. Потом снова отправились загорать, но солнце припекало сильнее вчерашнего, и они облили друг друга водой с головы до ног. Боясь разбудить Дзина, оба не проронили ни слова. Покрытая легким загаром, блестящая, упругая кожа Инаго, казалось, радостно поглощает солнечные лучи, а кожа Исана, надолго замуровавшего себя в убежище, покраснела от ожогов и вздулась волдырями, В конце концов им пришлось вернуться в барак и немного остыть. Там, в полутьме, вдыхая запах пота друг друга, они вдруг уловили еще одну, новую причину их бегства в барак. И все более запутывавшийся узел их чувств одним махом разрубила Инаго, спросив: -- Может, переспим? -- Да, -- ответил Исана с признательностью застенчивого человека. Сверкнув белками широко раскрытых глаз, Инаго накинула на голову полотенце и выбежала из барака посмотреть, что делает Дзин. "Может, переспим", -- повторил про себя, улыбаясь, Исана. Это не была самодовольная улыбка, но все же он сразу перестал улыбаться, забеспокоившись, а вдруг ничего не получится? Он так давно не знал женщины. -- Дзин крепко спит. Ведь во время болезни он почти совсем не спал, -- сказала, вбегая, запыхавшаяся Инаго. Девушка разделась, и Исана увидел, какая она соблазнительно стройная. -- Я давно не знал женщины, и в первый раз у нас, наверно, ничего не получится. Но потом все будет в порядке. На лице Инаго появилось какое-то неопределенное выражение, и Исана устыдился своих оправданий... -- Вот видишь, -- сказал Исана. -- Что "видишь"? Мне было очень хорошо, -- ответила Инаго. -- Правда? А я подумал... Инаго потупилась и тихо засмеялась. Исана грустно улыбнулся. Прижавшись снова к ее телу, покрытому капельками пота, он понял: лучшее, что приносит физическая близость, это ощущение родства двух людей. -- Ты говоришь "хорошо". В этом слове заключен слишком общий смысл, -- заговорил он. Широко открытые глаза Инаго, когда она подняла голову, лежавшую на его груди, затуманились. Наверно, она старалась соотнести его слова со своими собственными ощущениями. -- Возможно... -- сказала она, пристально глядя на него и не опуская голову. -- Может, у тебя этого раньше вообще не было? -- Нет, почему же... -- Наверно, было, но не по-настоящему. -- Наверно, -- рассеянно сказала Инаго. -- Какой вы все-таки ласковый. Казалось бы, вам-то какое дело? -- Ты не права. Это всегда касается обоих. Как ты могла спать с солдатом, думая, что ему нет до этого никакого дела? Инаго молчала. Подняв голову, Исана увидел в ее глазах слезы. -- Противно... Противно, когда вспоминаю, как обманывала солдата, -- сказала она дрожащим голосом. -- Но он так старался, и я не могла не обманывать его, а на самом деле ничего не было. Противно... Она всхлипывала. Снова взглянув на нее, Исана прочел в ее глазах, вымытых слезами, желание... В тот день они заснули, тесно прижавшись друг к другу. Они спали в одной комнате с Дзином, Исана чувствовал, что между ними возникла прочная близость. Хотя кризис миновал, болезнь Дзина не позволяла еще дня три-четыре везти его поездом в Токио. Поэтому Исана и Инаго вынуждены были оставаться на месте. Они любовались деревьями и кустами, мечтали, лежа на солнцепеке, предавались ласкам. Они собирали и ели спелые плоды дикого персика. Наполнив ведро свежей водой и поставив его в прохладное место, они охлаждали в нем персики. Инаго удивлялась и потешалась, глядя, как серьезно и обстоятельно Исана ест плоды дикого дерева. Обращаясь к душам деревьев и душам китов, Исана размышлял о двух предметах. Одним из них была смерть. Он боялся, что его близость с Инаго, которая, как он надеялся, будет расти, вдруг прекратится -- он теперь страшился смерти. И в его мозгу, воспаленном жаром и любовью, воскресали точно вызванные страхом смерти слова харис биайос (насильственная ласка) смерти, запомнившиеся еще с тех пор, когда он занимался древними языками. Раньше Исана уже говорил Такаки и думал именно то, что говорил: я с удовольствием приму смерть; другой радости у меня, замкнувшегося в убежище, нет и быть не может... Но теперь у него действительно появилось предчувствие, будто он, обессилев, будет застигнут харис биайос смерти. Это предчувствие возникло в связи с насильственной смертью Коротыша и бывшего солдата. Оно питалось страхом, что его неожиданно уничтожат как раз в тот момент, когда он в качестве учителя будет вести занятия чувственного возрождения. Если бы мне удалось по-настоящему воскресить эту девчонку, -- взывал Исана к душам деревьев и душам китов, с досадой сознавая свое бессилие. О Дзине он совсем перестал думать... Вторым объектом его размышлений была дальнейшая деятельность Союза свободных мореплавателей. Эта девчонка не мыслит своей жизни без Союза свободных мореплавателей, и если я не продумаю всего, что касается их планов, более конкретно и реально, то не смогу отблагодарить ее даже за ту серьезность, с какой она относится к нашей близости, -- беспомощно взывал он к душам деревьев и душам китов. -- Я получил от нашей близости колоссальное наслаждение, но сам доставить ей такое же наслаждение оказался не в силах. Он даже выработал для Союза свободных мореплавателей смелый план, который раньше, когда он укрывался в убежище, ему и в голову бы не пришел. Придумал реальный способ заполучить корабль, достаточно большой, чтобы плавать в открытом море. Решено: он потребует у Наоби раздела наследства Кэ и на свою долю приобретет корабль. Разве нельзя осуществить раздел заранее, еще при жизни Кэ? Если Наоби или умирающий Кэ спросят, зачем мне вдруг потребовался корабль, скажу, что я собираюсь уйти в плаванье, которое обдумал до мелочей за долгие годы, проведенные в убежище, -- ведь надо же защитить самых крупных млекопитающих, которым грозит полное истребление во всех морях и океанах. Наоби, несомненно, ухватится за это предложение, рассудив, что и для ее предвыборной кампании будет гораздо полезнее сообщение о том, что Исана и его товарищи отправились в морской поход защищать китов, а не сидят в своем атомном убежище. И впрямь, выйдя в открытое море, Исана мог бы на более близком расстоянии общаться с душами китов, а Дзин пополнил бы свою память голосами морских птиц... Возвратившись в Токио и спускаясь по обрамленной высокой травой дороге, идущей из города на холме в заболоченную низину, Исана и Инаго вдруг увидели нечто неожиданное. -- Союз свободных мореплавателей горит! -- закричала Инаго так громко, что уставший Дзин вздрогнул от испуга... Перед их глазами, привыкшими к высокому небу над мысом, расстилалось затянутое облаками небо, такое низкое, что, казалось, до него можно было дотянуться рукой; и это небо подпирал огромный столб дыма, поднимавшийся из развалин киностудии. У его пылающего прозрачно-красного основания низко стелилась ярко-багровая пена. В лучах закатного солнца заболоченную низину, устланную густым ковром травы, все больше заволакивало дымом. Но, возможно, горел лишь один, ближайший к ним павильон киностудии. Наверно, его снесли, а обломки сгребли бульдозером в одно место -- подальше от остальных построек; крупные деревянные детали увезли на лесосклад для продажи, а мелочь подожгли. По обеим сторонам пылавшего костра симметрично стояли два бульдозера, словно символы замысла людей, ответственных за ведущиеся здесь работы; когда костер стлался по ветру, за ним можно было рассмотреть стену уцелевшего павильона. -- Наверно, команда Союза свободных мореплавателей арестована, а тайник разрушен? спросила Инаго. -- Вряд ли, зачем так бездумно уничтожать место преступления? -- сказал Исана. Глубокое беспокойство, охватившее Исана и Инаго, передалось Дзину, которого они держали за руки. Вид его напомнил Исана еврейского мальчика с поднятыми вверх руками из какого-то документального фильма -- его отправляли из гетто в концлагерь. У входа в убежище их напугала еще одна неожиданность. Пытаясь отпереть дверь ключом, они обнаружили, что она закрыта изнутри на цепочку. Но открыли ее вовсе не засевшие в засаде полицейские, а Такаки, Тамакити и Красномордый, и страхи тут же рассеялись. Войдя в прихожую, Исана и Дзин от усталости и пережитого потрясения не проронили ни слова. Голова Тамакити, подн