ает руку и открывает маленький рот. Но офицер выгоняет его наружу вместе с матерью. Затем он отдает распоряжение сжечь дом вместе с двором, якобы для того, чтобы обеспечить сектор обзора и обстрела. Дым волнами плывет в мою сторону, вызывая тошноту, и, принимая желтый и зеленый оттенки, окутывает мою голову. А я стою неподвижно и стараюсь не дышать, я слышу раздирающий душу вопль женщины и то, как задыхается ребенок. Но я не шевелюсь и не дышу. "Надо убивать, чтобы не быть убитым самому, - говорит офицер. - Это закон войны, и никто не может от этого уйти". ..."Навести мою дорогую жену, - говорит мне товарищ. - Отвези ей этот пакет, я тут кое-что собрал из съестного. Передай ей от меня привет и скажи, что я постоянно думаю о ней". И вот я сижу напротив жены своего товарища. Она просит меня рассказывать обо всем, она рада, и мы пьем. Я хочу идти, но она не отпускает меня. "К чему торопиться, разве здесь, у меня, так плохо?" - говорит она. В помещении тепло и становится еще теплее. Тогда она говорит: "Располагайся поудобнее и не стесняйся". Хорошо, я снимаю китель. А зачем она снимает свою блузку да еще чулки? Ах да, в комнате тепло, и нам так хорошо сидеть вдвоем, как она говорит, а кроме того, она мне доверяет. Это мне нравится, и за это мы пьем еще. А потом она вдруг говорит, придвигаясь ко мне: "Ты всегда так долго бываешь нерешительным? Или, может быть, ты совсем разучился? А может быть, я тебе не нравлюсь?" "Нет, - отвечаю я, - такая ты мне не нравишься". Затем я даю ей пощечину - бью по этому прекрасному, но глупому и похотливому лицу. ..."Теперь вы офицер, - говорит мне командир. - И я полагаю, что вы будете достойны этого производства, лейтенант Крафт". "Попробую", - отвечаю я. Сто двадцать солдат - мне подчиненных, мне доверенных, судьба которых в моих руках, - всегда со мною. Я совершаю вместе с ними марши, сплю между ними, мы разделяем нашу пищу, сигареты, справляем рядом друг с другом свою нужду и убиваем тоже совместно, плечом к плечу, месяц за месяцем, день и ночь. Некоторые выбывают, поступают новые - немало и погибает. Одни погибают случайно или выполняя приказ, некоторые потому, что не хотят больше жить. Смерть всегда рядом с нами. Меня, однако, она щадит. Чтобы сохранить меня? Если так, то для чего? ..."Теперь вы стали обер-лейтенантом, Крафт, - говорит мне командир. - И я надеюсь, что вы будете достойны этого". Он произносит эти слова, я их выслушиваю, но ничего не говорю в ответ. А что это, собственно, такое - быть достойным? Родину, или то, что называется родиной, - когда-то маленький, тихий и как бы немного заспанный город - теперь не узнать. Как из-под земли там вырос гидролизный завод. Котлы и трубы на площади в несколько квадратных километров. Да кроме того, еще и поселок для инженерно-технического персонала, бараки для рабочих и служащих. И суда на Одере, переоборудованные для жилья, - старые калоши, плавучие сараи - для чернорабочих и перемещенных лиц. Время от времени некоторые из них болтаются, повешенные на реях или в носовой части этих судов, видимые издалека, - за саботаж, шпионаж, попытку к бегству и тому подобное. Здесь же казармы и помещения для расквартирования охраны и органов безопасности. В довершение вокруг расположены двенадцать зенитных батарей. И вот однажды ночью сюда посыпались бомбы! Авианалет продолжался всего тридцать пять минут, но маленький городок перестал существовать. Погибли и мои родители. Эти годы отмечены военными кампаниями и женщинами: трупы, убийства и секс. Польша, западный пригород Варшавы, полусгоревший, с отвратительными запахами дом, в котором жила женщина по имени Аня, продолжительность знакомства - два дня. Франция, Париж, одна из гостиниц на Монмартре, вблизи которой - встреча с Раймондой, всего таких встреч - четыре за шесть недель. Россия, городок неподалеку от Тулы, девушка, имени которой я даже не знаю, продолжительность общения - двадцать минут. И все это за продукты, шнапс, пропуска. Почти всегда после этого отвращение к - самому себе. Никогда никакой любви, даже тогда, когда в этой игре участвовали немецкие девушки, как, например, во время одной из поездок ночью по железной дороге, или на грузовом автотранспорте, на котором следовали к месту назначения девушки вспомогательной службы, или же в операционной палатке, пока отсыпался перебравший накануне врач. И вот появилась девушка, с которой у меня связано глубокое беспокойство. Мне доставляет удовольствие находиться с нею вместе. При этом даже после проведенной вместе ночи ей можно смотреть в глаза. У нее приятный, обезоруживающий смех. В наших отношениях нет ничего гнетущего, ничего, что вызывало бы отвращение. Появилось даже чувство, которое можно назвать желанием ее видеть. Или говоря точнее - потребностью! Но потребность, как это ни странно, без жажды поразвлечься. Все это немного пугает после всего того, что было в минувшие годы. И что самое страшное: я несколько раз пытался сказать ей то, чего не хотел бы говорить никогда и никому: "Я тебя люблю!" Но я этого, наверное, не скажу. Прежде всего из-за нее самой. Эту девушку зовут Эльфрида Радемахер. 4. УЧЕБНО-ТРЕНИРОВОЧНАЯ ИГРА ПЕРЕНОСИТСЯ - Господа, - сказал майор Фрей собравшимся офицерам, - мне поручено сообщить вам, что генерал планирует проведение учебно-тренировочной игры сразу же после ужина. - И господин генерал будет заниматься ею в одиночку? - тут же спросил капитан Федерс, дружески улыбаясь. - Господин генерал со всем офицерским составом школы! - поправил его майор не без твердости в голосе. Фрей не любил, когда подчиненные перебивали его во время изложения им какой-либо мысли, и уж совсем не терпел, когда его поправляли. А этот капитан Федерс поступал иногда таким образом, как будто он взял себе в аренду военную мудрость. Да, с ним нужно быть поосторожнее. Ибо капитан Федерс был, с одной стороны, лучшим преподавателем тактики, что признавалось всеми в военной школе, а с другой - обладал острым языком, которого следовало побаиваться. К тому же эта довольно-таки неприятная и щекотливая история с его женой. Итак, на него лучше не наступать, а по возможности обходить, ибо Федерс был опасен. Опасной, по меньшей мере, была манера Федерса простосердечно задавать различные вопросы. Он всегда хотел все знать. Он хотел даже знать, знает ли что-нибудь вообще спрашиваемый им. - Указана ли тема учебно-тренировочной игры, господин майор? - задал он новый вопрос. - Нет, - ответил тот. - А предположительная продолжительность ее? - Тоже нет, - сказал майор Фрей немного раздражительно. Этими двумя безобидными вопросами Федерс продемонстрировал всему собравшемуся офицерскому составу, что майор не более чем один из обычных передатчиков распоряжений - по крайней мере в сфере деятельности генерал-майора Модерзона. - Ну прекрасно, - сказал Федерс, - тогда мы еще разок изобразим начальную школу. Во всяком случае шансы на спокойную ночь равны нулю. Если уже генерал начнет учебно-тренировочную игру, он не закончит ее до тех пор, пока не настреляет десяток оленей. Поэтому я могу лишь сказать: приятного аппетита, господа! Собравшиеся в фойе казино офицеры военной школы - начальники курсов и потоков, преподаватели тактики и офицеры-инструкторы, к тому же еще группа административного аппарата - хозяйственники, плановики и организаторы, всего свыше сорока человек, стояли с довольно-таки мрачными лицами. Казалось, молниеносные вводные и решения генерала висели над ними наподобие грозовых облаков. В свете ламп отсвечивали рыцарские кресты. Куда ни глянь, ни одной груди, на которой не висел бы, по меньшей мере, Железный крест. Знаки за участие в ближнем бою, за уничтоженные танки, ордена за участие в военных кампаниях, ордена за заслуги и медали за выслугу лет - все это было само собой разумеющимся. "Немецкий крест в золоте" не был здесь чем-то необыкновенным. А над сверкающими украшениями - в большинстве своем серьезные, замкнутые лица профессиональных солдат. В глазах читалось беспокойство, иногда озабоченность и очень редко равнодушие. - Господа, - сказал капитан Федерс, - я предлагаю просто-напросто начинать. В конце концов, генерал всегда точно начинает прием пищи, невзирая на то, что кого-то еще может и не быть. - Это плохая шутка, господин капитан Федерс, - возразил с укором майор Фрей, начальник 2-го учебного курса. И другие офицеры, казалось, не были настроены воспринимать шутки подобного рода. Даже при сильном электрическом свете лица их были темными. Самой молчаливой была группа офицеров, стоявших в непосредственной близости от двери в столовую. Это были жертвы обычного порядка за столом. Порядок расположения сидящих устанавливался адъютантом перед каждым совместным ужином с помощью унтер-офицера, по гражданской профессии - учителя средней школы, под лозунгом: каждый офицер должен в определенной последовательности сидеть за столом командира! Никто не освобождался от такой чести. Только иногда генерал сам высказывал пожелания в отношении своих соседей по столу, что вызывало большое беспокойство тех, кого это касалось. И как раз сегодня был именно такой случай. Ноги капитана Катера подкашивались, желудок грозил взбунтоваться, поскольку для него было предусмотрено место слева от генерала. Что это означает на этот раз, становилось абсолютно ясно, если бросить взгляд на карточку с порядком расположения сидящих за столом. Справа от генерала должен был сидеть старший военный советник юстиции Вирман. И для обер-лейтенанта Крафта было предусмотрено место за этим столом - как раз напротив генерала. - Итак, господа, - заметил с некоторой заинтересованностью капитан Федерс, подходя ближе к жертвам указанного порядка за сегодняшним столом, - как вы себя чувствуете-то? Ведь, в конце концов, вы занесены в карточку меню. - Я довольно-таки жесткий, - ответил обер-лейтенант Крафт. - Меня, полагаю, будет не так-то легко переварить. - Так, - сказал Федерс, разглядывая капитана Катера с видимым желанием зацепить того, - если бы я был генералом, я бы предпочел жаркое из дикого кабанчика. - Но вы ведь не генерал, - зло буркнул Катер. - Вы всего-навсего преподаватель тактики здесь, и к тому же еще женаты. - Однако, господа, - заметил старший военный советник юстиции Вирман примирительно, - я не понимаю, чего же вы хотите? Порядок расположения за столом ведь еще не акция государственного масштаба. - Обычно-то нет, - возразил Федерс. - Но у нашего генерала иногда и мимолетный взгляд может быть прелюдией к похоронам с государственными почестями. И здесь вы встретите своего самого большого конкурента, Вирман. Вы только даете толкование законам, генерал же некоторые устанавливает сам. - Но не для меня, - сказал Вирман, полагая, что может позволить себе даже улыбнуться с видом превосходства. По знаку фельдфебеля из казино появились ординарцы. Они несли супницы. Держа их в вытянутых руках, они продефилировали мимо офицеров в столовую. Из этого стало ясно, что к казино приближается генерал, - выставленный наблюдатель заметил его появление. Теперь замолкли и те немногие, которые до этого разговаривали между собой. Офицеры подтянулись. Младшие по званию автоматически отступили на второй план, чтобы старшие по званию сразу же попали в поле зрения генерала. - Господа офицеры, господин генерал! - крикнул майор Фрей. Но эта команда была излишней. Господа офицеры и так стояли как застывшие - дух дисциплины, казалось, превратил их в бетон. Размеренным шагом мимо них прошел генерал-майор Модерзон. Его сопровождал адъютант - но на него никто не обращал внимания. Офицеры видели только своего генерала. А тот остановился точно на расстоянии одного шага до порога двери и оттуда осмотрел присутствующих. Казалось, он собирается их пересчитать и записать по одному. Только после этого он приложил руку к козырьку фуражки и сказал: - Добрый вечер, господа! - Добрый вечер, господин генерал! - ответили офицеры хором. Генерал кивнул головой не то чтобы признательно, но утвердительно, поскольку приветствие, произнесенное хором, было отработано по созвучию и силе голосов. - Прошу стоять "вольно", - сказал он. Господа офицеры последовали его распоряжению немедленно, отставив левую ногу немного вперед и в сторону и слегка расслабившись. Говорить, однако, никто не осмеливался. Генерал-майор Модерзон снял фуражку, расстегнул шинель и сбросил ее. Фуражку, а затем и шинель он протянул застывшим ординарцам. Оказание какой-либо помощи в осуществлении этой простейшей операции он принципиально отклонял. Офицеры следили за каждым движением генерала с напряженным интересом. Они увидели, как он достал из-за обшлага рукава записку, развернул ее и прочитал. Это выглядело почти так, как если бы он принял к сведению содержание депеши с объявлением войны. Затем генерал посмотрел на собравшихся и сказал: - Тема сегодняшней учебно-тренировочной игры - "пожар в казарме". Общее замешательство достигло своего кульминационного момента. Объявленная тема таила в себе массу взрывоопасных неожиданностей - опытные офицеры почувствовали это сразу же. Они могли создавать штурмовые и поисковые группы, занимать ротные позиции и, если бы возникла необходимость, организовать марш целых дивизий, но "пожар в казарме" - этого не было в их учебных планах, да и практического опыта в этой области, даже самого малейшего, они не имели. - А вы уже составили свои завещания, господа? - спросил Федерс с удовлетворением, хотя и несколько пониженным голосом. - Ибо я опасаюсь, что во время этого "пожара в казарме" довольно многие будут поджарены наподобие поросят на вертеле. Из дверей появился фельдфебель из казино - своего рода старший официант, имеющий полную военную подготовку. За его спиной два ординарца стали открывать раздвижные двери, ведущие в столовую. Фельдфебель из казино подошел к генералу так, как будто перед ним был сам император. Он остановился, выпятил грудь, держа пальцы рук строго по швам брюк, отчеканил: - Докладываю господину генералу - суп подан! Модерзон слегка кивнул головой, поскольку к подчиненным из числа нижних чинов он всегда старался проявлять внимание и чуткость. Он прошел сквозь строй сорока шести расступившихся перед ним офицеров и направился в столовую. Прикомандированные на этот вечер к его столу следовали за ним по пятам, остальные вошли туда вслед за ними. Никто из них все еще не осмеливался разговаривать. Столовая была обставлена не без великогерманской роскоши: на полу ковер цвета листвы деревьев с тонким, легким орнаментом; облицованные под дуб стены, украшенные со значением инкрустацией из дубовых листьев; когда-то снежно-белый потолок с грубоватой лепкой, также изображавшей дубовые листья. С потолка свисала пышная люстра из листовой меди с керамическими свечами. Вокруг на стенах - портреты так называемых полководцев и государственных деятелей новейшей немецкой истории впечатляющих размеров. А на противоположной от входа стене громадного размера портрет фюрера, написанный маслом. - Прошу чувствовать себя непринужденно, господа, как всегда, - объявил слегка приглушенно майор Фрей, поскольку решение простейших организационных вопросов генерал всегда предоставлял старшему по званию офицеру из числа присутствующих. Офицеры расселись за отдельные столики. Ближе к столу генерала начальники курсов и потоков вперемежку с преподавателями тактики. Далее следовали офицеры-инструкторы, а завершали все остальные - трое интендантов, в том числе казначей, два врача, инженер мастерских и зондерфюрер. Майор Фрей сказал: - Докладываю господину генералу - офицерский состав в сборе для вечерней трапезы. Генерал-майор Модерзон кивнул едва заметно головой и сел, все сорок шесть офицеров последовали его примеру. Генерал зачерпнул ложкой суп, все присутствующие сделали то же самое. Вначале они ели молча, если не принимать во внимание громкого прихлебывания, раздававшегося время от времени, так как генерал не сказал ни слова и сам не дал разрешения говорить другим. Время от времени Модерзон бросал испытующий взгляд на офицеров. И видел, что очень немногие ели с аппетитом. Причина этого заключалась не только в жидком и не очень-то вкусном картофельном супе. Офицеры внутренне готовились к предстоящей им в завершение ужина учебно-тренировочной игре - "пожар в казарме". Это заметно портило им аппетит. Только когда было подано второе блюдо - телятина с зеленым горошком, - генерал начал говорить. Он обратился к старшему военному советнику юстиции Вирману и спросил, слегка растягивая слова: - Итак, вы собираетесь заняться еще и вторым делом в моем хозяйстве, не завершив первого? Вирман почувствовал облегчение. Наконец-то к нему обратились с разговором. И он бодро ответил: - Расследование обстоятельств и причин, повлекших за собой смерть лейтенанта Баркова, остается, естественно, моей главной задачей, господин генерал. Что же касается дела об изнасиловании... - Так называемом изнасиловании, - поправил его обер-лейтенант Крафт негромко, но так, чтобы его можно было услышать. Генерал бросил короткий испытующий взгляд на обер-лейтенанта, затем вновь вернулся к еде. Но не было никакого сомнения в том, что слушал он внимательно. Старший военный советник юстиции продолжал с пылом: - Ну хорошо, что касается этого так называемого изнасилования, я только хотел предоставить в ваше распоряжение свои знания, помощь, о которой просил и которую одобрил господин капитан Катер, но от которой господин обер-лейтенант Крафт, по-видимому, отказывается. - И по весьма веской причине, - ответил обер-лейтенант Крафт твердо. - Ибо еще ничего не выяснено и абсолютно ничего не доказано. - Позвольте, - перебил его Вирман, - но вы, как не имеющий юридического образования, вряд ли можете судить об этом. - Это вполне возможно, - сказал Крафт с настойчивостью. - Но мне поручено разбирательство этого случая, и поэтому я сужу о нем так, как считаю правильным. - Уместным, - поправил его генерал. При этом он даже не поднял голову от тарелки. Казалось, он сконцентрировал все внимание на картофелине, которую в это время медленно раздавливал. Это неожиданное замечание заставило его соседей по столу на время умолкнуть. Капитан Катер давился куском телятины. Вирман думал с напряжением о замечании генерала, пытаясь сделать из него выводы. Крафт же был лишь удивлен тем, что Модерзон так внимательно прислушивался к разговору - генерал, по всей видимости, обращал внимание на каждый нюанс. - Подобный случай, господин генерал, - сказал после долгого раздумья Вирман, - требует, по моему мнению, все же большего, чем обычное войсковое расследование. Поэтому я посчитал своим долгом оказать господину капитану Катеру необходимую помощь. Так как в данном случае дело идет не об обычных происшествиях, которые могут случаться ежедневно, как, например, невыполнение приказа, обворовывание товарищей или дезертирство, - здесь даже незначительная деталь может играть решающую роль с юридической точки зрения. - Господин Вирман, - сказал генерал, не повышая голоса, но очень резко, - мы здесь находимся на ужине. Старший военный советник юстиции захлопнул рот, как на шарнире. Его и без того тонкие губы превратились в щелочку. Он заметно покраснел, ибо почувствовал себя как ученик, подвергшийся назидательному нравоучению перед всем классом, а этого с ним со времен шестого класса не случалось. Офицеры с видимым удовольствием, хотя и с надлежащей сдержанностью, наслаждались зрелищем. Генерал продолжал есть как ни в чем не бывало. Обер-лейтенант Крафт отложил в сторону нож и вилку и впервые посмотрел на Модерзона внимательно: он увидел удлиненный угловатый череп, как бы вытесанный из грубого камня, однако выполненный четко и обозримо, несколько глубоких складок, шедших от переносицы мимо рта к подбородку, серые, как скала, глаза, высокий лоб под коротко остриженными белыми волосами. Крафту показалось, что генерал напоминает ему благородного, но непонятного по своей сути тракенского жеребца. - Приятного аппетита, господа, - сказал генерал и поднялся. - Приятного аппетита, господин генерал! - ответил офицерский хор. - Запланированная учебно-тренировочная игра, - объявил деловито адъютант, - состоится здесь, в этом зале, через пятнадцать минут. - Ну, господин старший военный советник юстиции, - дружески спросил капитан Федерс, - как вам понравился ужин? - На мой вкус, он был слегка переперчен, - ответил Вирман и хохотнул, претендуя на наличие юмора. Но в смехе его не было ничего естественного. Большинство офицеров вернулись в фойе, хотя бы для того только, чтобы уйти из поля зрения генерала. Они использовали перерыв, чтобы выкурить еще по одной сигарете. К тому же они пытались получить информацию о предстоящей учебно-тренировочной игре, и, естественно, в первую очередь через капитана Федерса. - Господа, - сказал Федерс, отклоняя их вопросы, - я тоже не в курсе дела. Откуда мне знать, что должно происходить при возникновении пожара в казарме? Только тогда, когда я буду знать подробности этой игры, мне могут прийти в голову те или иные ходы. Но ведь я не ясновидящий, хотя и являюсь преподавателем тактики в военной школе. Беспокойство среди офицеров росло. Между ними клубились облака дыма. Некоторые заглядывали через открытую дверь в столовую, которая была превращена ординарцами в своеобразную классную комнату: на заднем плане стояла доска, перед нею две подставки для карт, а впереди стол генерала - наподобие кафедры. Столы и стулья офицеров были расставлены как школьные парты. - Во всяком случае, - заметил старший военный советник юстиции Вирман, - я доволен хотя бы тем, что это мероприятие меня не касается. - А еще более довольны вы были, вероятно, если бы получили разрешение заняться поближе тремя решительными в своих действиях девушками, не так ли? - Господин капитан Федерс, - ответил Вирман, придавая разговору серьезный тон, - для меня ведь вопрос носит чисто деловой характер, и дело не в трех сомнительных созданиях женского рода. - Но ведь одно нельзя отделить от другого. - Господин капитан, я же юрист! - Именно поэтому, - бросил реплику Федерс. - Если бы вы были медиком, скажем, психиатром или же гинекологом, тогда я бы, пожалуй, сказал себе: ну да, это ведь его работа, он к этому привык. Но если появляется юрист, который до этого брал на зубок лишь старых вояк, а теперь должен заглянуть под юбку трем молодым девушкам, я могу лишь, уважаемый, отнестись к этому с определенным подозрением и даже скептически. - Мне не нравится ваша фантазия, - сказал Вирман холодно. Ему хотелось добавить: "которая похожа на фантазию генерала". Но он промолчал. Он с достоинством нес свои подозрения и не забывал их. Он уже раскусил офицеров подобного сорта. Такой человек, как этот Модерзон, сознательно или несознательно вызывал упаднические мысли. Уже только из принципа он, Вирман, должен был рассматривать подобных людей как чрезвычайно сомнительных. - У вас отсутствует доверие к ответственным органам государства, - бросил он, прежде чем уйти. Капитан Федерс посмотрел ему вслед и сказал: - Тут ему нужно отдать должное - он не дурак. Но это может быть и недостатком. - Господ офицеров просят занять места и подготовиться к началу учебно-тренировочной игры, - объявил адъютант. Господ офицеров не нужно было просить дважды. Они поспешно загасили свои сигареты, прервали разговоры и направились в столовую - учебный класс для офицеров. Рассевшись по местам, они с ожиданием смотрели на генерала. Генерал-майор Модерзон сидел за своим кафедроподобным столом и работал. Приход офицеров нисколько ему не помешал, по всей видимости. Он просматривал документы, которые ему положил адъютант, заносил свои заметки в блокнот, лежавший перед ним. Адъютант объявил еще раз: - Руководитель учебно-тренировочной игры - господин майор Фрей, начальник второго курса. Так была обозначена первая жертва этого вечера. Дальнейшие последуют, ибо цель подобной игры была двоякой. Прежде всего должны быть рассмотрены теоретически все возможные на практике ситуации. Затем многие из присутствующих получали специальные задачи, и только после этого шаг за шагом проигрывалось тушение пожара. Каждый из облеченных таким заданием должен был кратко и в то же время исчерпывающе доложить, что бы он в реальном случае стал делать или какие распоряжения отдавать. Например, в качестве руководителя команды заграждения, старшего группы тушения, начальника склада вещевого имущества и тому подобное; если того хотел Модерзон - всю ночь, до утра. И капитан Федерс, многоопытный преподаватель тактики, заявил своим внимательно слушающим соседям: - В самое глупое положение попадет на этот раз тот, кто будет изображать из себя дежурного офицера. - Дежурный офицер, - зачитал адъютант с листка, покрытого заметками генерала, - обер-лейтенант Крафт. Крафт с трудом подавил вертевшееся у него на языке крепчайшее выражение. И он, будучи старым служакой, сразу же понял, что ему выпала самая неблагодарная задача этой учебно-тренировочной игры. Он, по-видимому, попался на глаза генералу, и это беспокоило Крафта. - Могу я получить инструкцию дежурному? - спросил он. Генерал кивнул головой. И адъютант передал обер-лейтенанту Крафту эту инструкцию. Офицеры с интересом разглядывали жертву сегодняшнего вечера. При этом они не проявляли никаких фальшивых чувств - кто-то же должен был быть ею: а на этот раз такой жертвой оказался Крафт. Нельзя вмешиваться без спросу в разговор генерала за столом! Адъютант зачитал длинный список участников - никто из присутствующих не был забыт. Каждый получил более или менее важную роль: или задачу контроля за той или иной функцией, или же особую, подробно не расписанную функцию. Офицерам становилось жарко. Ловушки были расставлены - кто еще, кроме Крафта, влетит в них? Адъютант зачитал исходную обстановку: - Предположительно в районе расквартирования четвертого потока произошел пожар. Причина его неизвестна. Размеры пока тоже неизвестны. День - воскресенье. Время - один час тридцать восемь минут. Учебно-тренировочная игра начинается. Капитан Федерс ухмыльнулся счастливо: он сразу же обнаружил опаснейшие моменты и позиции этой игры. "Четвертый поток, - шепотом сообщил он своему окружению, - расположен почти в центре казармы - какая прекрасная возможность распространения огня! И к тому же именно в воскресенье, ранним утром, когда вряд ли кто из фенрихов вернется из увольнения. А это связано с осложнениями! Вот дыма-то будет. Я уже сейчас чувствую его зловоние". - Пожалуйста, господин майор Фрей, - сказал адъютант по взгляду генерал-майора Модерзона, - игра началась. - Тревога, - объявил майор Фрей слегка сдавленным голосом. Начало было таким образом положено. Фрею оставалось лишь найти теперь того, кто продолжил бы игру. - Итак, пожар в расположении четвертого потока. Что делает личный состав четвертого потока? - Я передам сигнал тревоги дальше, - ответил офицер, на которого была возложена эта функция. - Я оповещу в свою очередь дежурного офицера. Все глаза были теперь устремлены на обер-лейтенанта Крафта. Тот откинулся на спинку стула. Он был полон решимости не дать обскакать себя так просто и не быть барашком, которого должны подвести объединенными усилиями под нож. И поэтому он спросил: - Является ли инструкция действующей? - Конечно, - сразу же ответил майор Фрей. - Инструкция есть инструкция. - Значит ли это, - настойчиво задал Крафт следующий вопрос, - что я должен руководствоваться этой инструкцией? - Да конечно же! - воскликнул Фрей с некоторой жесткостью в голосе и чрезвычайно невоздержанно. - Что предписано, тем и следует руководствоваться. Любой приказ имеет такую же силу, как и закон. А письменный приказ тем более является законом. Выражение лица Крафта не оставляло никакого сомнения в том, что он относится к формулировкам майора как к чрезвычайно избитым. Офицеры почувствовали сенсационное развитие событий. Они бросали слегка озадаченные и в то же время полные надежды взгляды то на Крафта, то на майора Фрея, то на генерала Модерзона. И генерал заявил, не меняя выражения лица: - Инструкция дежурному является руководством к действиям, господин обер-лейтенант Крафт. - В таком случае, господин генерал, для проигрыша этой учебно-тренировочной игры не хватает необходимых достоверных источников. - Это было заявление, равносильное в глазах присутствующих самоубийству. - Поскольку эта инструкция дежурному не соответствует положению дел ни в начале, ни в конце. В зале установилась тишина, как перед ударом грома. Лицо капитана Федерса застыло в ухмылке. Не выдержав напряжения, вскрикнул капитан Катер. Следующий кульминационный момент этого вечера был достигнут. А генерал спросил подчеркнуто мягким голосом: - Объясните, пожалуйста, поподробнее свою мысль, господин обер-лейтенант Крафт. Крафт устало кивнул. Мужество грозило покинуть его так же внезапно, как и появилось. Его охватило давящее чувство, что он зашел слишком далеко. - Итак, - спросил генерал уничтожающе вежливо, - я слушаю. - Господин генерал, - сказал наконец обер-лейтенант Крафт, - эта инструкция не только неточна в отдельных разделах, но и противоречит сама себе в важнейших пунктах. Это касается, например, последовательности включения гидрантов, данных под номерами один, два, три и четыре, что является абсурдным, исходя из их реального расположения. Если дежурный офицер станет придерживаться этой инструкции, он будет мотаться по помещению взад и вперед, бесполезно тратя драгоценное время. Поскольку правильная последовательность включения гидрантов должна быть: четыре, один, три, два. - Что-нибудь еще, господин обер-лейтенант Крафт? - спросил генерал все так же мягко. Крафт привел еще четыре примера, которыми старался доказать недостатки инструкции: неполнота системы оповещения по тревоге, неправильное описание огнетушителей, складирование взрывчатых веществ не в том месте, где они должны бы быть, недостаточность оборудования караульного помещения баграми, лопатами и топорами. Таким образом, если дежурный офицер будет следовать этой инструкции, казарма сгорит полностью, прежде чем даже будут подключены пожарные рукава. - Пожалуйста, дайте мне инструкцию, - сказал генерал. Инструкция была передана Модерзону. Он перелистал ее и просмотрел те места, о которых только что говорилось. На лице его не отразилось ничего. Оно оставалось таким же неподвижным и безучастным, как и во время ужина. Глаза всех присутствующих были устремлены на него, однако генерал воспринимал это так естественно, как если бы его освещало солнце. Затем он поднял голову, посмотрел на Крафта и спросил: - Когда вы обратили внимание на недостатки инструкции дежурному, господин обер-лейтенант Крафт? - Три дня назад, - ответил Крафт, - когда я был дежурным офицером. - В таком случае, - сказал генерал Модерзон, - я должен был бы знать об этом еще два дня назад. Вы не дали соответствующего рапорта. Будьте у меня завтра в десять часов для доклада. - Слушаюсь, господин генерал! - Впрочем, что касается этой инструкции, - сказал затем генерал, - она действительно является сплошной чепухой. По ней нельзя действовать. Через несколько дней она будет переработана. Учебно-тренировочная игра в связи с этим переносится. Доброго вечера, господа. 5. НОЧЬ ПОСЛЕ ПОГРЕБЕНИЯ Вытянутая в длину возвышенность над Майном. Здесь находились казармы, в которых была расположена военная школа. На картах этот пункт значился как высота с отметкой 201. Однако довольно-таки многие считали его центром мира. Под этой высотой, в ровной долине, которую огибала излучина Майна, лежал небольшой городок Вильдлинген. Его узкие улицы и переулки с многочисленными изгибами напоминали кишечник. Бледно-голубой лунный свет освещал все вокруг. Снег лежал как покрывало. Казалось, везде господствовал тяжелый, как свинец, сон. Ибо большая война была далеко. Ни одна из ее дорог не проходила еще через Вильдлинген-на-Майне. И вот здесь-то, в стороне от них, скрытно создавались зародышевые клетки уничтожения людей по всем правилам науки. Сейчас, однако, большая машина по их производству - военная школа стояла тихо. Отдыхали как инженеры войны, так и их инструменты. Поскольку, хотя сама война и не знала сна, воины не могли без него обходиться. И для довольно многих этот сон был только переходом к смерти. Но смерть, как правило, держится в стороне от учеников войны - фенрихов. Зачем ей мешать тому, что не в последнюю очередь ей же самой и служит? Здесь жертвы ее были редкостью. Она забирала их к себе просто по привычке, а также для того, чтобы о ней совсем-то не забывали и помнили о ее вездесущности. На могильных плитах кладбища Вильдлингена-на-Майне, расположенного между городком и казармой, пока еще преобладали цифры, свидетельствующие о почтенном возрасте покоившихся там людей. Один лишь лейтенант Барков со своими двадцатью двумя годами как-то не вписывался в такое окружение. Но эта ошибка, по всей вероятности, вскоре будет поправлена. Месяцу во всяком случае было полностью безразлично, что он освещает. Он смотрел на все свысока, как делал это всегда и раньше, не вглядываясь в пары влюбленных и в трупы, в старый город и новые здания фабрики войны. Люди могли писать о нем стихи, смотреть на него, проклинать его присутствие. Он всходил и заходил, появлялся или скрывался за тучами. Часовой, стоявший у ворот казармы, казался для него пылинкой, старый городок - согнувшимся червячком, а военная школа - пустым орехом. Но в этой военной школе дышала тысяча людей. Тысяча людей спала и переваривала пищу. Потоки струящейся крови выполняли свою обычную работу. Миллиарды пор пропускали воздух, как фильтрующий слой в противогазе. Ни одна полоска света не пробивалась сквозь затемненные окна. За закрытыми дверями скапливался сладковатый запах тел и гнилостный дух одеял, матрасов и половых досок. Запахи ночи смешивались и превращались в плотную, тяжелую, затрудняющую дыхание массу, окружающую набитых в тесные помещения спящих людей. Но не всем был дан сон. Да и не каждый искал его. Некоторым же вообще не было разрешено найти его. Фенрих, стоявший часовым у ворот, почувствовал холод, усталость и скуку. Ничего другого он не чувствовал. И он сказал про себя: "Проклятое дерьмо!" Что он при этом имел в виду, он и сам точно не знал. Единственное, что он знал наверняка, было то, что он должен стать офицером! Но почему это должно было быть так, он давно уже не думал. Он выполнял учебную программу. Караульная служба также была в нее включена в соответствии с учебным планом. Так что все было правильно. - Ты еще не устала? - спросила Эльфрида Радемахер девушку, сидевшую на своей постели. - Когда мне было столько лет, как тебе теперь, я в это время уже давно спала. - Ты всего на несколько лет старше меня, - ответила девушка. - Но чем позже, тем, кажется, ты становишься бодрее. Эльфрида Радемахер посмотрела в зеркальце, стоявшее перед ней, старательно причесала свои волосы. И пока она их расчесывала, внимательно смотрела на сидевшую за ней девушку, которую хорошо было видно в зеркале. Эта девушка всего несколько дней находилась в казарме - пополнение для первой кухни. Там она выполняла всю черновую работу. И только в дневное время. Так как Ирена Яблонски, так звали девушку, была еще молода - ей было немногим более шестнадцати лет, - это учитывалось в работе. - Ты собираешься уходить? - спросила девушка. - У меня еще дела, - сухо ответила Эльфрида. - Могу себе представить твои дела, - сказала девушка. - Тебя это не касается, - возразила Эльфрида недовольно. - Лучше ложись спать. Ирена Яблонски мяукнула и откинулась на свою кровать. Она чувствовала себя взрослой и хотела, чтобы к ней и относились соответственно. Потом она, однако, испугалась этого. Действительно, в последнее время она спала гораздо хуже. Эльфрида делала вид, что не обращает на девушку никакого внимания. Эта Ирена Яблонски была одной из пяти девушек, с которыми она вместе располагалась в комнате. Маленькое, нежное существо, которое легко сломать, с большими глазами и хорошо развитой грудью. Вполне зрелая, судя по этой груди. Еще дитя, если посмотреть на ее лицо. - А ты не можешь взять меня с собой? - спросила девушка. - Нет, - ответила решительно Эльфрида. - Если ты меня не возьмешь с собой, я просто пойду с другими. Другие - это были четыре девушки, с которыми они вместе жили в этой комнате: две работали на коммутаторе, одна - в регистратуре и одна - в санчасти. Все они были взрослыми, опытными девушками, ни о чем не задумывающимися, вплоть до безразличия, как это обычно имело место после двух-трех лет казарменной жизни. Они уже спали, но только две из них - в собственных постелях. - То, что можете вы, - сказала Ирена недовольно, - я тоже могу. - Нет, ты этого еще не можешь, - ответила Эльфрида. - Для таких вещей ты слишком молода. Она посмотрела вокруг себя: обстановка в комнате была обычной для всех казарм, но представляла собой нечто промежуточное - не совсем так, как у рядового состава, скорее как у унтер-офицеров и фельдфебелей. Здесь имелись даже ночные столики, положенные только офицерам. Но тем не менее все было стандартным. Однако обычная картина несколько смягчалась скатертями и покрывалами, бумажными цветами и другими украшениями. Присутствия женщин в этой казарме не заметить было нельзя. Они сдались и смирились со всем еще не полностью. - Послушай-ка, - сказала Эльфрида Ирене Яблонски, - может быть, это и хорошо, что ты не обольщаешь себя никакими надеждами в том определенном вопросе, который, скажем так, ты принимаешь близко к сердцу. Ты еще слишком молода для этого, и мне тебя просто жаль. Я тоже когда-то была такой, как и ты, абсолютно такой же. И я проделала все то, что составляет твое сокровенное желание. Ну и вот, этим ничем заниматься даже не стоило - понимаешь? Все это бессмысленно. - Но ты ведь продолжаешь этим заниматься - не так ли? - Да, - ответила Эльфрида открыто. - Ибо наконец-то у меня появилась надежда, что это занятие себя оправдает. - Разве так не всегда думают? Эльфрида кивнула. Она отвернулась и подумала: "Если больше нельзя на что-то надеяться, что тогда? Что будет тогда?" И сказала тихо: - Он не такой, как другие, мне думается. Капитан Ратсхельм рассматривал то, что не давало ему покоя из чувства долга. Он подготовился к служебным делам на завтрашний день, написал пространное письмо матери и стал умиротворенно прислушиваться к последним звукам и шумам, предшествующим вечерней поверке: топот босых ног бегущих по коридору, журчание воды в умывальнике и туалете, короткий обмен фразами, несколько шутливых замечаний, громкий смех молодых парней. А потом - шаги дежурного офицера-инструктора, который обходил спальные помещения курсантов, - твердые шаги, легкое позвякивание, когда окованный железом каблук попадал на камень, короткие, отрывистые доклады. И, наконец, вызванная искусственно тишина, которая поэтому казалась какой-то особенно удручающей. Таков был порядок. Те из курсантов, кто хотел спать, могли отправляться спать, и никто не имел права им мешать - естественно, это касалось их товарищей. Начальство же могло делать это в любое время, не говоря уже о подъемах по тревоге и других специальных мероприятиях. Те же, кто хотел еще поработать, могли не ложиться до двадцати четырех часов. В этом случае они не должны были создавать ни малейшего шума ни при каких обстоятельствах. Теперь наступил особый час Ратсхельма. Ибо капитан сделал своим принципом, чтобы курсанты знали, что он готов в любое время проявить о них заботу! По одному ему только известному плану, который он, кстати говоря, считал хорошо продуманным, он и действовал: то он появлялся у курсантов ранним утром, сразу же после подъема, и присутствовал при утреннем туалете и на зарядке, то, как теперь, поздним вечером. Ратсхельм вышел из комнаты, в которой жил. Он твердо прошагал по коридору своего потока, вышел через входную дверь, проследовал по площадке для построении и главному плацу, свернул за склад с боеприпасами и вышел к бараку, в котором размещалось учебное отделение "X". Помещение для расквартирования курсантов носило временный характер, поскольку казарма постепенно становилась маленькой для выполнения своих больших задач. Таким образом, были построены дополнительные бараки. И самые молодые из кандидатов в офицеры, собранные в учебном отделении "X", были, естественно, первыми, кто на себе прочувствовал это. Подобные жилые сараи не казались Ратсхельму каким-то несчастьем. Только то, что они находились в стороне от основных помещений, вызывало его озабоченность. Ибо это требовало повышенного контроля. Ратсхельм вошел в узкий коридор барака. Полный ожидания, он осмотрелся. Но то, что он увидел, а точнее говоря, не увидел, разочаровало его. Ни в одной из комнат, двери которых были застеклены, свет не горел. Казалось, курсанты действительно уже спали. А это означало, что они не имели ни малейшего желания еще поработать, хотя это им подчеркнуто разрешалось. Ратсхельм подсветил своим карманным фонариком таблички с номерами комнат и вошел в комнату под номером семь. Располагавшиеся там четверо курсантов уже спали, во всяком случае не было никаких признаков, что это было не так. Один из них даже храпел на своей койке. Другие лежали тихо и неподвижно, как бы сломленные усталостью, почти как мертвые. И тем не менее в комнате было хорошо прибрано. Ратсхельм определил это тотчас же опытным глазом и порадовался этому. Затем он осветил карманным фонариком кровати. И тут он заметил пару открытых глаз, которые смотрели на него без тени сонливости. - Ну, Хохбауэр, - сказал Ратсхельм шепотом и подошел ближе, - вы еще не спите. - Я только что кончил работать, господин капитан, - ответил Хохбауэр также шепотом. Капитан довольно улыбнулся; это была улыбка знатока, стоящего в картинной галерее перед своим любимым полотном. Он считал себя счастливым, имея таких фенрихов в своем потоке. - Над чем же вы так поздно работали, Хохбауэр? - спросил он заинтересованно. И в его хорошо поставленном баритоне прозвучала отцовская нотка благоволения. - Я читал Клаузевица, - ответил курсант. - Весьма полезная литература, - заметил Ратсхельм одобрительно. - Боюсь только, господин капитан, - сказал Хохбауэр доверительно, - что я столкнулся с некоторыми неясностями. Не то чтобы я сомневался в высказываниях Клаузевица, но там есть такие места, которые я не совсем понимаю. - Ну, если дело только в этом, мой дорогой Хохбауэр, приходите прямо ко мне. Как-нибудь во внеслужебное время. Что касается меня, хоть завтра вечером. Вы же знаете, где я живу. Я вам обязательно помогу. Для этого мы здесь и находимся! - Благодарю, господин капитан, - ответил осчастливленный курсант. И, лежа в кровати, он подтянулся, выпятив грудь, как бы отдавая честь. Ночная рубаха раскрылась на груди, и стала видна его матово-блестящая кожа и личный знак. Ратсхельм кивнул ему и быстро вышел - казалось, он куда-то заторопился. Генерал-майор Модерзон сидел за письменным столом. Сильный свет лампы падал на его угловатое лицо. Создавалось полное впечатление, что вместо живого человека за столом восковая фигура. Однако генерал работал. На столе перед ним лежал раскрытый документ. Это было личное дело, на обложке которого жирными печатными буквами было написано: "Крафт Карл, обер-лейтенант". Модерзон жил в так называемом домике для гостей, который примыкал к казино, и занимал две комнаты. В одной из них он обычно работал, в другой спал. И за все время, пока он здесь находился, комнаты эти использовались только по своему прямому назначению и ни в одной из них не делалось того, для чего была предназначена другая. Генерал сидел за письменным столом одетый по всей форме. Трудно было даже представить его в рубашке с открытым воротом или засученными рукавами. Даже денщик Модерзона очень редко видел его в подтяжках или носках. Для генерала существовали только одетые и раздетые солдаты - одетые небрежно не имели в его глазах права на существование. И поэтому для него было само собой разумеющимся, что даже посреди ночи в своей собственной комнате он был одет так же безукоризненно, как если бы проводил смотр или парад. Китель из камвольной пряжи, слегка потертый на рукавах, так что слегка проглядывали нитки, но безукоризненно чистый и выглаженный, теперь был застегнут на все пуговицы. Золотые дубовые листья на петлицах, казалось, магически мерцали в свете лампы. Орел на левой стороне груди выглядел выгоревшим и застиранным. На его кителе не было ни одного ордена, ни почетных знаков отличия, хотя Модерзон был обладателем почти всех наград, которые вообще существовали в Германии. Генерал придавал большое значение силе воздействия своей личности, а не побрякушкам. И все же выражение лица генерала несколько изменилось, что являлось скупым подтверждением того обстоятельства, что теперь он был совершенно один. Он почти благодушно смотрел на личное дело, лежавшее перед ним. Внимательно прочитав одну за другой характеристики и сравнив их между собой, генерал пришел к выводу, что их составляли неумелые работники. Ибо, судя по этим характеристикам, нынешний обер-лейтенант Крафт был человеком без особенностей, хорошим, почти бравым солдатом, надежным и проявляющим рвение к службе. Но в действительности, видимо, было что-то все-таки не так. Генерал еще раз перечитал характеристики. Он упорно искал определенные выражения, даже незначительные, сказанные как бы между прочим, и он нашел их. При этом он едва заметно улыбнулся. Так, например, в характеристике на бывшего унтер-офицера Крафта значилось: "...проявляет особое упорство в ущерб дисциплине, поскольку чувство ее у него еще не развито в должной степени... решения принимает быстро и смело..." А в характеристике на лейтенанта Крафта он прочитал: "...может выполнять задачи самостоятельно... имеет своенравный характер... обладает энергией, хотя подчас и не знает, как применить ее правильно... примерный командир... имея умелого и умного начальника, способен даже на необычное..." Последняя характеристика, написанная незадолго до откомандирования Крафта в военную школу, содержала следующие наводящие на размышления замечания: "...имеет склонность к критике... может быть использован в самых различных областях, хотя и не является особенно удобным подчиненным... обладает ярко выраженным чувством справедливости..." Все, вместе взятое, составляло всего несколько слов, выделенных из многих нейтральных, ничего не говорящих формулировок, избитых выражений и дешевых обобщений. Но эти немногие слова давали основания предполагать, что этот Крафт был необычайной личностью. Он подозрительно часто менял места своей службы, но всегда с прекрасной характеристикой. По-видимому, ее давали для того, чтобы было легче сплавить его в другое место. А теперь он приземлился здесь, и именно в военной школе, в хозяйстве генерал-майора Модерзона, которого за глаза все называли "ледяной горой" или даже "последним из пруссаков". Модерзон закрыл личное дело Крафта. Блокнот, который он приготовил для записей, остался чистым. Генерал прикрыл глаза, как будто ему мешал яркий свет настольной лампы. И по-прежнему лицо его не выдавало того, о чем он думал. Однако скупая улыбка все же осталась. Модерзон прошел в спальню. Здесь стояла походная кровать, а кроме нее стул и шкаф, да еще умывальник - и больше ничего. Генерал расстегнул китель и достал портмоне. В нем лежала фотография размером с почтовую карточку. На ней был изображен молодой офицер с угловатым лицом, глаза его смотрели открыто и вопросительно, в них не было веселой беззаботности, но тихая и вместе с тем уверенная решительность. Генерал смотрел на фотографию, и в глазах его появлялась какая-то теплота. А выражение жесткости на лице уступило место тихой печали. На фотографии был запечатлен лейтенант Барков, похороненный день назад. И обер-лейтенант Крафт также не мог уснуть этой ночью. Но причиной бессонницы у него была не совесть, которая не давала бы ему покоя, - то была Эльфрида Радемахер. - Полагаю, что никто не видел, как ты шла сюда, - сказал Крафт слегка озабоченно. - А если бы и видели! - ответила Эльфрида с видимой беззаботностью и присела к нему на кровать. Ей казалось, что она знает, что нужно мужчине: спокойная, веселая беззаботность. Только никаких проблем! - А что скажут девушки, с которыми ты живешь? - То же самое, что говорю я, когда они не ночуют в собственных постелях, то есть ничего. Крафт прислушался к ночной тишине, но, кажется, не было слышно ничего, что могло бы его обеспокоить - не считая Эльфриды. Он нашел, что в этой казарме господствуют своеобразные порядки и традиции, хотя бы потому, что они возможны в хозяйстве такого генерала, как Модерзон. - К тому же мне наплевать на все, - добавила Эльфрида. Крафт не совсем понимал эту девушку. Собственно говоря, все у нее было очень просто, без каких-либо осложнений и проблем, что было, конечно, приятно. Но она была не такой, какой хотела казаться, - Крафт это чувствовал. Он всегда ловил себя на этой мысли, когда думал о ней. Ну что же, говорил он себе тогда, по-видимому, она хочет доставить удовольствие не столько себе, сколько мне. То, что она делала, имело что-то общее с женской заботой. - У тебя нет никаких сомнений и беспокойства? - спросил Крафт. - А почему ты это спрашиваешь? - ответила она вопросом на вопрос. - Мы ведь друг другу нравимся, а этого вполне достаточно. - Мне-то да, - сказал Крафт. - А что, если до капитана Катера дойдет, как ты проводишь свои ночи? Ведь он, в конце концов, отвечает за тебя и других девушек. Эльфрида рассмеялась. Это был беззаботный смех, но прозвучал он опасно громко. - Только Катеру и не хватало изображать из себя блюстителя нравственности. - А ты что же, и с ним набиралась специального опыта? - спросил Крафт. И с изумлением отметил, что почувствовал себя немного несчастным при этой мысли. Эльфрида прекратила смех. Она выпрямилась, посмотрела на него темными глазами и сказала: - Я здесь уже два года - с момента создания этой военной школы. Живу с более чем сорока другими девушками в штабном здании, в отдельном изолированном коридоре, и у нас имеется даже свой собственный вход. В течение дня мы работаем в канцеляриях, в столовой, на коммутаторе, на складах и в мастерских. Мы являемся женским гражданским персоналом и дали обязательство работать здесь в военное время. Ежедневно, изо дня в день, мы общаемся с мужчинами, вокруг нас - тысячи мужчин. И нет ничего удивительного, что у нас иногда появляется желание быть и ночью вместе с мужчинами. - В таком случае я очень рад, что из этой тысячи ты выбрала именно меня. - По многим причинам, - ответила Эльфрида. - Потому, что твоя комната находится в том же здании, что и моя. Это значительно упрощает дело. И еще потому, что мы оба работаем в одном подразделении, а именно в административно-хозяйственной роте, в результате чего можем лучше согласовать свое свободное время. А кроме того, есть и еще одна причина, Карл, и немаловажная, - ты мне нравишься. Я не хочу этим сказать, что люблю тебя. Я не люблю громких слов, к тому же они сделались такими ничтожными в наше тяжелое время, в которое мы вынуждены жить. Но ты мне очень нравишься. И только поэтому я делаю то, что делаю сейчас. Что же касается капитана Катера, то он не значится в моем сравнительно небольшом списке - и никогда там не окажется. Крафт смотрел на нее, полный любви и желания, и хотел уже обнять ее. Но она отстранилась и посмотрела на него почти печально: - Я, собственно, не олицетворяю собой саму порядочность, и в этом мне тебя, право же, не стоит уверять. Но в то же время не само собой разумеется, что я нахожусь здесь и что между нами все произошло так быстро. Есть и еще что-то. Она тяжело вздохнула, и он истолковал это неправильно. - Иди же ко мне! - сказал он нетерпеливо. Эльфрида покачала головой. - Есть и еще что-то, - повторила она охрипшим вдруг голосом. - Это что-то вроде страха. Конечно, глупо с моей стороны говорить так. Но с первой же встречи у меня такое чувство, что все между нами будет очень непродолжительным. Не смейся надо мной, Карл. Я знаю, что на этой войне нет ничего длительного. Все приходит и уходит, здесь любят и здесь же обманывают, ищут забвения и забывают. Ну что ж поделаешь, с этим необходимо считаться. Но это не все - на этот раз не все. - Иди ко мне, - сказал он снова и обнял ее. Он не понимал, о чем она говорит. Его губы коснулись ее уха, и ему показалось, что он слышит, как по ее жилам течет кровь. - Ты замерзла, девочка. Иди, я тебя согрею. - Я боюсь... - ответила она. Она действительно дрожала в его руках, и он решил, что от холода. Он ни о чем не хотел думать, слышать, знать. Он хотел забыться. И он не расслышал поэтому, как она сказала: "Я боюсь за тебя". - Да, вот такие-то дела, - сказал капитан Катер в глубокой задумчивости. - Тут без устали выполняешь свой долг, а что за это получаешь? Тебя ставят с ног на голову! Постоянно попадаешь в затруднительное положение! И только потому, что где-то есть человек, считающий себя последним из пруссаков, для которого уставы и наставления важнее человеческих качеств. Капитан Катер сидел в одной из задних комнат казино в самом дальнем углу. Мягкий свет настольной лампы освещал его круглое как луна лицо. Перед ним стояла пузатенькая бутылка красного вина. Напротив сидел Вирман, старший военный советник юстиции. Оба выглядели озабоченными. Они, нахмурясь, смотрели на бутылку красного вина, которая заслуживала того, чтобы за нею сидели куда более веселые лица - так как это был "поммард", одно из благороднейших вин, виноград для которого вызрел под солнцем Франции. У Катера было еще несколько ящиков такого вина в подвале, но он опасался, что вряд ли сможет им насладиться. Ибо генерал, казалось, не собирался устраивать ему сносную жизнь. Катер же, по его собственному мнению, был душа-человек и отличный организатор. Но Модерзон, конечно, не сумеет оценить по достоинству такие тонкости. Во всем вермахте, пожалуй, не найдешь второго такого! И вот как раз такого человека назначают начальником военной школы, в которой капитан Катер является командиром административно-хозяйственной роты! - Генерал, - сказал Вирман, - кажется, довольно-таки своенравный господин. - Эта формулировка была употреблена с высочайшей осторожностью; она, казалось, не содержала в себе ни вызова, ни обвинения. Это была вирмановская тактика. Он всегда старался быть весьма осторожным в выборе слов - они почти всегда звучали у него как для протокола. Но интонация, с которой они были произнесены, давала возможность Катеру предположить, что в это время чувствовал Вирман. Старший военный советник юстиции Вирман, подчиненный инспектору военных школ, опытный юрист, надежный слуга рейха, сверкающий меч правосудия, имеющий на своей совести и в послужном списке более двух десятков смертных приговоров, - и вот как раз его Модерзон разделал под орех как какого-то неспособного младшего судейского чиновника! Перед всем офицерским составом школы! Катер, естественно, должен был видеть в нем своего союзника. - Между нами, - сказал Катер и нагнулся к нему доверительно. - Генерал не только своевольный человек, он более того - просто уму непостижимый человек! Ему не хватает, я бы сказал, радости жизни. Он глотает самые лучшие, благороднейшие вина, курит отборные сигары, но лицо его не становится приветливее, даже если он видит перед собой прелестную девушку... - Но его интереса к определенным молодым офицерам вряд ли можно не заметить, - перебил его Вирман. И при этом изобразил на лице, как ему самому казалось, тонкую и многозначительную улыбку. Он весьма мягко и осторожно, по его мнению, затронул эту печальную истину. Капитан Катер, отпивая вино из бокала, слегка пролил его. Красное вино закапало его китель, но он не обратил на это внимания. Он напряженно думал. Фраза, произнесенная только что старшим военным советником юстиции, звучала сама по себе вполне безобидно. Но то, как произнес ее Вирман и как он улыбнулся при этом, насторожило Катера. И он спросил осторожно: - Вы действительно так думаете? - Я вообще ничего не думаю, - сразу же отозвался Вирман. - Я и не пытался намекать на что-то. Я только исходил из предпосылки, чисто умозрительной, что, пожалуй, ни один человек, за исключением нашего фюрера, не может принимать безошибочных решений. Даже в том случае, если он, к счастью, может опираться на существующие законы. И вот что я, собственно, хотел сказать: определенные человеческие симпатии не исключаются полностью и у генералов. - И не всегда это безопасно для других - в этом вы правы. - Катер кивнул головой. - Все это нередко во вред бравому, честному человеку, скромному и надежному офицеру. А в моем специфическом случае к этому добавляется еще и то, что этот Крафт намерен занять мой пост командира административно-хозяйственной роты. Его поведение ничем другим объяснить нельзя. - Оно конечно, - сказал Вирман, растягивая слова, - вашим другом генерал, конечно, не является. А этот Крафт кажется довольно-таки энергичным и ни на что не взирающим парнем. Может быть, ему и удастся действительно вытеснить вас, ибо такую ключевую позицию, какую занимаете вы, каждый был бы не прочь занимать. Но этот Крафт может стать вашим преемником только в том случае, если генерал даст на то свое согласие, будет этого желать и способствовать этому. - А это уж не так и исключено, - поддержал его Катер. - Ибо что вообще понимает генерал в моих особых способностях? При этом я выполняю здесь свой долг, как и он. Но он не способен этого оценить. Это человек односторонний, говоря доверительно и между нами. Ну хорошо, он что-то понимает в стратегии и тактике. Но он так и не понял простой истины, существующей уже тысячи лет - столько, сколько существуют солдаты, - которая гласит: солдат, чувствующий голод и жажду, - солдат только наполовину. Старший военный советник юстиции отнесся неодобрительно к примитивным толкованиям Катера, его несдержанному недовольству и его неосторожной прямоте, но он даже не подумал использовать их в своих интересах. И, вдыхая с удовольствием терпкий аромат красного вина, Вирман обронил: - По-видимому, многое бы изменилось и было бы по-другому - и не только для вас, - если бы в этой военной школе был другой начальник, с которым было бы приятно работать. Катер тупо уставился на старшего военного советника юстиции. Он быстро наполнил свой бокал и жадно осушил его одним глотком. На его круглом, луноподобном лице отразилась новая надежда. Он видел перед собой ящики, которые он зарезервировал в подвале - на благо своих товарищей-офицеров и свое собственное. Он видел себя пожинающим плоды своего труда и энергии, а также своих способностей без всякой угрозы, а тем более опасности. И он спросил: - Вы думаете, это можно осуществить? - В зависимости от кое-каких обстоятельств, - ответил старший военный советник юстиции, растягивая слова. - И от чего же это зависит? - Ну, - сказал Вирман осторожно, - я исхожу из того, естественно, что вы прекрасно понимаете, что моей основной задачей является исключительно служение справедливому делу. - Конечно, это само собой разумеющаяся предпосылка, - охотно поддакнул Катер. - Мой дорогой капитан Катер, - продолжал Вирман, - что нам необходимо, так это кое-какой материал. Достаточно только зацепки. Уже только одна возможность преступления достаточна для того, чтобы возбудить дело. Возбуждение же дела в большинстве случаев означает одновременное отстранение от службы. Я обращаю особое внимание на два пункта. Во-первых, та личность, о которой мы говорим, ни разу не высказывалась однозначно и одобрительно о нашем государственном порядке и о фюрере. Возникает вопрос: отмечались ли какие-либо замечания, действия, письменные высказывания и распоряжения, из которых видно было бы отрицательное отношение к существующему государственному порядку и нашему фюреру? Это имело бы довольно-таки весомое значение. Во-вторых, означенная личность проявляет явный интерес ко всему, что связано с лейтенантом Барковом, а также к нему лично. Почему? Что за этим скрывается? Может быть, это и есть исходный пункт? Подумайте-ка об этом, если вы заинтересованы в том, чтобы оставаться здесь еще долгое время в качестве командира административно-хозяйственной роты! - За мной, друзья! - крикнул фенрих Вебер приглушенно. - Только не поддаваться усталости. Кто хочет стать офицером, должен находить выход из любого жизненного положения. Фенрихи Меслер и Редниц передвигались скрытно по территории военной школы. Фенрих Эгон Вебер находился в десяти - пятнадцати шагах впереди. Все трое двигались в тени гаражей, избегая открытых мест, казарменных дорог и маршрутов часовых. Они направлялись в сторону комендатуры. Согнувшись, они скользили как тени в ночи, как если бы об их подготовке заботился сам Карл Мей, а не великогерманский вермахт. Карманы их сильно оттопыривались - в них находились бутылки. Один из них прятал в согнутой ладони горящую сигарету. - Не так быстро, камераден, - сказал фенрих Редниц, даже не слишком-то понижая голос. - Мы не должны нестись сломя голову, к тому же следует и подкрепиться. - Мы и так потеряли слишком много времени, - заметил Меслер озабоченно. - Нам не следовало обращать внимания на Хохбауэра. Совсем не обязательно докладывать ему, что мы собираемся делать! Ты же знаешь, что он против подобных экстравагантных мероприятий. - С Хохбауэром нужно поддерживать хорошие отношения, - ответил Вебер примирительно. - Он наверняка будет еще у нас командиром учебного отделения. Еще немного - и он обведет капитана Ратсхельма вокруг пальца. - Дружище, - заметил Меслер задумчиво, - если до этого дойдет, мы все окажемся в помойном ведре. - Хохбауэр отличный товарищ, - настаивал Эгон Вебер, и он действительно думал так, как говорил. - А ты, Вебер, ведешь себя как глупая шелудивая собака, - проговорил Редниц дружелюбно. - Рано или поздно и у тебя раскроются глаза. Поспорим? Они находились возле кухни и, укрывшись в густой тени сарая для хранения инструментов, посматривали в сторону комендатуры. Луна в это время великодушно зашла за набежавшее облачко. Фенрих Эгон Вебер откупорил бутылку и отпил из нее большой глоток. Затем он передал бутылку по кругу, как и заведено среди друзей. Редниц осуществлял наблюдение: не видно ли приближающегося врага - постового или офицера. - Что будем делать, если нас застукают? - спросил фенрих Эгон Вебер. - Прикинемся дурачками, - ответил Редниц. - А что будем говорить? - Все, что ни придет в голову, - только не правду. Для Редница, казалось, не существовало ничего, над чем бы он не стал тут же шутить. Меслер же систематически изыскивал любую возможность, которая уготовила бы ему удовольствие, при этом он не был слишком разборчивым. А курсант Эгон Вебер принимал участие во всем, куда бы его ни приглашали, - от посещения церкви до похода в дом радостей и от тайной вечери до битвы на Заале. Для этого было достаточно только апеллировать к его товариществу и физической силе. Тогда он мог ворочать скалы. Его все, без исключения, любили и уважали, и производство в офицеры ему было почти гарантировано. - А если сейчас появится дежурный, - допытывался Эгон Вебер, - что тогда? - Тогда, - сказал Редниц и взял в руки бутылку, - любой из нас бросится ему навстречу, чтобы принести себя в жертву. Я думаю что им окажешься ты, Вебер. Поскольку ты, по-видимому, не позволишь лишить себя этой чести. - Ну хорошо, - отозвался Эгон Вебер невозмутимо: - Предположим, что так оно и будет. Но ведь дежурный офицер захочет узнать, что я здесь делаю. - А ты лунатик и ходишь во сне, Эгон, - что же еще?! - С бутылкой в кармане? - Вот как раз поэтому! - заверил его Редниц вполне серьезно. - Без бутылки ты выглядел бы вполне нормальным. - К чему эта болтовня?! - вмешался Меслер настойчиво. - Чего мы еще ждем? Сейчас ничего другого, как вперед, к коровкам! - Не так прытко, - предупреждающе заметил Редниц. - Если не продумаем всего досконально и не будем осторожны, то обязательно окажемся в луже. Я сейчас пойду в разведку и разузнаю обстановку. - Ты просто-напросто хочешь выбрать себе кусочек получше, - проговорил недоверчиво Меслер. - По-моему, это не по-товарищески. - А если кто-либо вздумает поступить не по-товарищески, - сказал Эгон Вебер, призовой борец и признанный забияка во всем учебном отделении "X", - для того я могу стать весьма неуютным. Против такой силы убеждения Редниц был бессилен. Таким образом, оставалось лишь поступить так, как их учил на своих занятиях капитан Федерс: любое начатое дело необходимо строго проводить в жизнь, если только изменения обстановки стратегического порядка не потребуют нового планирования и других действий. Однако об "изменениях стратегического порядка" пока не было и речи: не было видно ни одного офицера, часовые, по-видимому, дремали в укромных уголках. А в помещении комендатуры, там, внизу, в подвале, находились бедные милые скучающие девушки-связистки. В казарме в послеобеденное время только и говорили о том, что произошло прошедшей ночью. Курсант Вебер узнал некоторые подробности от заведующего спортивным инвентарем. А тому, в свою очередь, об этом поведал повар - унтер-офицер, который являлся приятелем писаря отдела личного состава. А тот уже был близким другом самого потерпевшего унтер-офицера связи. Короче говоря: адрес точный, найти его было относительно нетрудно. Ведь девушкам следовало помочь! - Итак, вперед! - сказал фенрих Редниц, как бы подавая сигнал к атаке. Меслер и Эгон Вебер последовали за ним в предвкушении приключений. Они взяли бутылки за горлышко и помахивали ими, как ручными гранатами. Фенрихи, пригнувшись, пересекли рывком бетонированную главную дорогу казармы и исчезли в здании комендатуры, намереваясь взять штурмом помещение коммутатора и самих девушек. Но когда они туда добрались, там находилась уже другая тройка. Капитана Федерса, преподавателя тактики учебного отделения "X", окутывали густые облака табачного дыма. Федерс сидел, думал, писал и устало курил. Он пытался сконцентрировать мысли на учебном плане на следующий день: перевозка по железной дороге пехотного батальона. Но он никак не мог сосредоточиться. И спать ему также не хотелось. Ночь вокруг него, казалось, была наполнена звуками: как будто где-то летели самолеты или по ту сторону возвышенности непрерывно гремели проходящие мимо поезда. Но он знал, что ошибается. Вокруг не было ничего, кроме поднимающегося вверх кольцами сигаретного дыма, голых стен его комнаты и деревянных досок пола, сквозь которые проникал холод. Ни один звук не доносился до его ушей - ничего из того, что окружало его: стонущее дыхание спящих под одеялами людей, глухие удары сердца, журчание воды, топочущие шаги постовых или возня лежащих в обнимку парочек. Обо всем этом он знал, но ничего не слышал. Капитан Федерс, преподаватель тактики, одна из умнейших, по общему признанию, голов в военной школе, находящий всегда удовольствие в том, чтобы приводить других в смятение, постоянно готовый к язвительным замечаниям, насмешник по призванию, отрицающий все из чистой любви к отрицанию, был хладнокровным и находчивым насмешником, только когда имел хотя бы одного слушателя. Когда же он был один, как сейчас, это был уставший человек с покрытым морщинами лицом и глазами, в которых отражалась беспомощность. Он внимательно прислушался. Он хотел слышать только для того, чтобы знать, что он действительно слышит то, о чем говорило ему его сознание. Он затянулся сигаретой - это он слышал. Он выпустил изо рта дым - это он также слышал. А вот свою жену, которая спала в соседнем помещении и должна была неспокойно ворочаться во сне, откидывая одеяло, и тяжело дышать открытым ртом, он, как ни напрягался, не слышал. "Все как будто вымерло, - сказал Федерс про себя. - Все, кажется, прекратило свое существование". Марион, его жена, была так же обязана нести военную службу, как и другие женщины в казарме. Предыдущий начальник военной школы способствовал ее назначению в Вильдлинген-на-Майне, что само по себе можно было рассматривать как акт великодушия. Он позаботился даже о том, чтобы оба получили небольшую квартиру в доме для гостей, поскольку фрау Марион отлично умела понимать его. Нынешний начальник, генерал-майор Модерзон, мирился с этим положением молча. То, что он будет санкционировать его и дальше, вряд ли можно было предполагать. Казалось, для Модерзона не существует никакой частной жизни, тем более в его военной школе. Собственно говоря, для Федерса это, может быть, было бы и лучше, особенно в этом вопросе. Но у него не хватало сил сказать это своей жене с надлежащей прямотой. Он вновь попытался сосредоточиться. Он хотел услышать ее, чтобы еще раз убедиться - вновь и вновь, - насколько мучительно и бессмысленно все было. Но он ничего не услышал. Он поднялся, подошел к двери, ведущей в спальню, открыл ее и включил верхний свет. Перед ним лежала Марион, его жена, с коротко подстриженными волосами цвета льна, загорелая, с полными плечами, с которых сползло одеяло, и вырисовывающимися под одеялом бедрами, немного потная ото сна, отчего она магически светилась при свете лампы. - Ты будешь ложиться? - спросила она, приоткрыв глаза и моргая, и повернулась на спину. - Нет, - ответил он. - Почему ты не ложишься? - спросила она снова, с трудом открывая рот. - Мне нужна одна книга, - ответил Федерс. И он взял с полки первую попавшуюся ему под руку книгу. Затем он резко повернулся, потушил свет и покинул комнату. Сев снова за письменный стол, он некоторое время оставался неподвижным. Отложив в сторону книгу, он уставился на ярко светящую лампочку, плавающие под потолком облака дыма от двух десятков выкуренных им сигарет и темноту, которая окружала его, как бы прислушиваясь. И в этот момент ему стало абсолютно ясно, что жизнь - во всяком случае его собственная - была дерьмом. И вряд ли стоила даже того, чтобы быть прерванной. Луна скользила по небосклону. Очертания казарм потерялись в бледной изморози ночи. Все контуры стерлись. Крыши зданий казались более прямыми. Улицы смешались с травяным покровом и превратились в одну серую массу. Казалось, стены ушли в землю - настолько плоским и однообразным выглядело все вокруг. Тысяча людей находилась полностью в бессознательном состоянии. Едва ли нашелся хотя бы один, который сейчас забылся бы не полностью. Даже на часового напала тяжелая дремота. Часовой вряд ли осознавал, что находилось вокруг него. Полнейшая пустота была единственным элементом его спокойствия. Совершенно вымерший мир был бы, пожалуй, самым удобным для охраны из всех миров. Тянущееся бесконечно долго время отобрало у часового все: и его живые чувства, и осторожные мечтания, и слабо тлеющие возвышенные мысли, и сверлящие душу малодушие и уныние. Часовой представлял собой кусочек механической жизни со спящим мозгом. На высотке над Вильдлингеном-на-Майне, на которой теперь стояла казарма, когда-то был виноградник. Еще какие-то две сотни лет назад из этого особого сорта винограда готовилось вино, называвшееся "Вильдлинген гальгенберг". Это было терпкое, ароматное, крепкое вино, как говорили специалисты. Но затем наступили тяжелые времена, люди охотнее пили водку, нежели вино, чтобы быстрее и полнее достичь опьянения. И вновь настало великое историческое время - как об этом писалось по обязанности, а то и по сознанию долга в журналах и вещалось по радио. Немецкий народ, утверждалось в них, вновь осознал свою великую историческую миссию. Таким образом, в одно прекрасное утро 1934 года на этих холмах появились автомашины повышенной проходимости. Офицеры, инженеры и управленческие чиновники все осмотрели, кивнули головой и сказали свое решающее слово. Вильдлингену была оказана честь стать гарнизонным городом. Вильдлингенцы, готовые охотно служить, а еще больше желавшие заработать, были этим обстоятельством очень довольны. Через два года на высотке уже стояла казарма. Через некоторое время там стал дислоцироваться пехотный батальон. И в Вильдлинген потекли деньги. У бравых горожан на глаза навернулись слезы при виде молодцеватых солдат. И цифра рождаемости в городе резко подскочила вверх. Когда же началась война, на этом месте стал располагаться запасной пехотный батальон. Но изменилось немногое. Разве лишь то, что бравые горожане плакали теперь не от умиления. Но цифра рождаемости возросла еще больше. Зачатие и смерть оказались братьями. На второй год войны в казармах над Вильдлингеном стала размещаться 5-я военная школа. Первым ее начальником был генерал-майор Риттер фон Трипплер, который затем был убит на Восточном фронте. Второй начальник - полковник Зенгер - пал жертвой расследования его злоупотреблений военным имуществом. Третий начальник - полковник барон фон Фритшлер и Гайерштайн - убран за неспособностью, что было доказано со всей очевидностью, и направлен на Балканский фронт, где получил самые высокие награды. Четвертым начальником был назначен генерал-майор Модерзон. Теперь генерал-майор Модерзон спал, дыша спокойно и равномерно. Он лежал в своей постели, как в гробу, в положении, которое можно было бы даже назвать картинным. Не было ни одного жизненного положения, в котором Модерзон не являл бы собой образца. И Вирман, старший военный советник юстиции, тоже спал. Он лежал, зажатый актами, покрытыми пылью процессов, и дышал тяжело. Таким же тяжелым был и сон, в который впал Катер, командир административно-хозяйственной роты. Три бутылки красного вина освободили его от какого бы то ни было беспокойства. Рядом с обер-лейтенантом Крафтом все еще находилась Эльфрида Радемахер. На их лицах можно было прочитать желание, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Капитан Ратсхельм улыбался во сне. Он видел сон, в котором стоял на лугу, покрытом цветами, рядом со своей крепкой и тем не менее элегантной женой, окруженной стайкой дорогих ему ребятишек-крепышей. И все они - его семья, ребятишки и другие люди - были фенрихами - фенрихами его потока, его фенрихами. Но никто из его фенрихов не видел во сне капитана Ратсхельма, в том числе и Хохбауэр. Он почти никогда не видел снов. А если Хохбауэр предавался мечтам в бодрствующем состоянии, они принимали красную, золотую и коричневую окраску и вращались вокруг поднимающейся до небес славы, достоинства и значения, силы и могущества. Для достижения великой цели он готов был принести любую жертву, какую можно было только представить! Его любимый фюрер в тяжелую минуту взялся даже за кисть - на что-то подобное был готов и он, если бы ему не оставалось никакого выбора. Фенрихи Меслер, Редниц и Вебер заснули чрезвычайно недовольными. Территория, к которой они так стремились, оказалась занятой, и их разочарование было очень большим. Но они не пали духом. Ведь курс их подготовки начался совсем недавно - говоря точнее, двадцать один день назад. В их распоряжении оставалось целых восемь недель, и они были полны решимости использовать их как следует. Капитан Федерс все еще никак не мог уснуть. Он посмотрел на свои часы: стрелки ползли убийственно медленно. Он закрыл глаза, почувствовал желание охватить нечто дрожащими, покрытыми чернильными пятнами ладонями и увидел безнадежную пустоту. Все было мертвым. Да и сама жизнь - не более как переход от смерти к смерти. Все подвержено вымиранию. И часовой, стоявший у ворот на посту, зевнул, широко раскрыв рот. 6. ПОДБОР ОФИЦЕРА-ВОСПИТАТЕЛЯ - Мне приказано явиться в десять часов к господину генералу, - сказал обер-лейтенант Крафт девушке, вопросительно посмотревшей на него. - В таком случае я вынуждена попросить вас дождаться своего времени, господин обер-лейтенант. Крафт демонстративно посмотрел на часы: было без пяти минут десять. И он сказал об этом. Он даже показал на свои часы. - Правильно, - дружелюбно и сдержанно ответила девушка. - Вы пришли раньше на пять минут. Девушка, с которой он разговаривал, была Сибилла Бахнер. Она работала в приемной генерала вместе с его адъютантом, которому была подчинена. Но Бирингера, адъютанта, на месте не было; возможно, по заданию командира он пересчитывал порции солдатского хлеба. Сибилла Бахнер во всяком случае была настроена действовать точно в духе генерала - она не предложила ему сесть. Крафт сел. И сел на стул адъютанта. Он положил ногу на ногу и стал рассматривать Сибиллу Бахнер с вызывающим интересом. - Стало быть, вы, - промолвил Крафт, - являетесь, так сказать, правой рукой генерала, если можно так выразиться. - Я работаю здесь машинисткой, господин обер-лейтенант, - иных задач и обязанностей у меня нет. Есть еще вопросы? Сибилла Бахнер улыбнулась, улыбка ее была чуточку снисходительной. Казалось, она явно привыкла к тому, что ее пристально разглядывают и расспрашивают. - Давно ли вы, собственно говоря, - полюбопытствовал Крафт, работаете здесь, в этой конторе, фрейлейн Бахнер? - Раньше господина генерала, - ответила Сибилла и посмотрела на него со скупой чиновничьей приветливостью. - Это, очевидно, как раз то, что вас интересует, господин обер-лейтенант. Господин генерал не привел меня, не назначил себе в помощники - он лишь перенял меня. - Во всех отношениях? - Без каких-либо служебных ограничений. Сибилла Бахнер сказала об этом откровенно. При этом она поправила стопку бумаги на своем письменном столике, приставленном сбоку к столу адъютанта. Казалось, она собирается с головой уйти в работу. У Крафта была отличная возможность подробнее рассмотреть ее. Эта Сибилла Бахнер среди женщин в казарме была на особом положении, как раз потому, что она работала в непосредственном окружении командира. Это обязывало держать язык за зубами. Собственная, изолированная комната должна была помочь ей хранить эту добродетель. Но эта комната находилась не в отдаленной части коридора штабного здания, где были комнаты для большинства женского персонала, а в так называемой гостинице. Недалеко от комнаты генерала. Такое расположение наводило на размышления. Коснись кого другого, все было бы ясно. Но Модерзон был вне подозрений. Представить себе, что этот генерал мог иметь какую-либо человеческую слабость, могли лишь немногие. И то только потому, что Сибилла Бахнер, казалось, умела сделать любую слабость объяснимой. Ибо она в свои двадцать пять лет была красива яркой, почти чужеземной красотой: кожа цвета персика, темные, как ночь, большие глаза; шелковистые волосы платком обрамляли ее лицо - и на этом лице слегка выделялись скулы и чувственно-нежный рот. Крафт перестал разглядывать Бахнер, тем более что она, казалось, действительно работает. Секретарши же, состоящие в интимных отношениях со своими начальниками, не имеют обыкновения чем-то заниматься. И он не заметил у нее ни одного жеста, не услышал от нее ни одного слова, которые бы означали, что она желает, чтобы с нею обходились как с доверенным лицом высокопоставленного шефа. Она была или очень порядочной, или очень хитрой. Но в любом случае она была для него не более как мимолетной знакомой, которая скоро будет забыта. Так как через несколько минут, в этом он не сомневался, его кратковременное пребывание в военном училище закончится. - Десять часов, господин обер-лейтенант Крафт, - приветливо сказала Сибилла Бахнер. - Входите, пожалуйста. - Так прямо и входить? - удивленно спросил Крафт, так как за это время Бахнер не выходила из приемной, не говорила по телефону; ее не вызывал начальник, ей не передавалось никаких сообщений - она только лишь посмотрела на часы. - Десять часов, - сказала Сибилла Бахнер, и ее осторожная улыбка стала более заметной. - Господин генерал очень ценит пунктуальность и имеет обыкновение четко соблюдать свой распорядок дня. Пожалуйста, входите, господин обер-лейтенант. Без стука. Сибилла Бахнер осталась одна в приемной генерала. Она посмотрела на стены, на которых висели учебные планы - больше ничего. Повсюду лежали папки, документы, уставы - на столе адъютанта, на ее столе, на полках, на подоконниках и даже на полу. Все вокруг нее было связано с работой. Она выдвинула один из ящиков своего стола. Там лежало зеркало, она посмотрелась в него. То, что она увидела, придало ее задумчивому лицу выражение разочарованной грусти: она понемногу старела, проводя свою жизнь среди бумажной пыли и стука пишущей машинки - на задворках войны. Заслышав шаги, Сибилла быстро задвинула ящик. Вошел адъютант. Лицо в зеркале исчезло. На его месте показалась какая-то связка папок. - Ну, - спросил обер-лейтенант Бирингер, адъютант, - этот Крафт уже у генерала? Сибилла Бахнер кивнула: - Только он пришел на пять минут раньше. И не похоже, чтобы он был особенно удручен. Наоборот, он был изрядно дерзок. Эти слова были сами по себе комплиментом, так как приемную считали преддверием ада: тут собирались беспокойные, нервные, оцепеневшие от страха личности - по меньшей мере за десять минут до назначенного времени, чтобы при всех обстоятельствах быть пунктуальными. Крафт, стало быть, не относился к этому несамостоятельному большинству. - Он дерзил, фрейлейн Бахнер? Он вам нравится? - Я считаю этого человека слишком упрямым. - Это неплохое начало, - сказал Бирингер. - Я вовсе и не думаю начинать что-либо подобное, - резко сказала Сибилла Бахнер. - А почему, собственно говоря, "не думаю"? - ласково ответил адъютант, давая девушке возможность хорошенько подумать над этим. - Вы знаете, как я вас высоко ценю, фрейлейн Бахнер, а моя жена любит вас, как сестру. И поэтому мы тревожимся о вас. Вы работаете слишком много. Вы слишком часто пребываете в одиночестве. Может быть, было бы гораздо лучше, если бы вы позволили себе немножко развлечься, а? Сибилла Бахнер открыто посмотрела на адъютанта. Гладкое, чуть бледное лицо Бирингера было очень невзрачным. Он немного походил на кандидата на должность преподавателя. И ни в коем случае не относился к тем, кого называют военной косточкой. Но он был человеком с шестым чувством на все, что касалось генерала. Он заменял генералу счетную машину и целую стопу блокнотов; он освобождал его от уймы пустой работы. - Господин Бирингер, - сказала Сибилла Бахнер, - моя работа здесь целиком занимает меня. Я не желаю никаких развлечений. Адъютант сделал вид, что углубился в документ. - Ну да, - сказал он затем протяжно и осторожно, - это в принципе нас устраивает. Генерал тоже занят лишь своей работой и больше ничем. Он тоже не желает никаких развлечений. - Пожалуйста, избавьте себя от подобных ненужных замечаний, господин Бирингер, - сказала Сибилла Бахнер возмущенно. - Охотно, - сказал адъютант, - очень охотно, поскольку они действительно не нужны. Поверьте, фрейлейн Бахнер, я знаю генерала уже длительное время, задолго до того, как вы узнали его. Вы должны поверить, что у него нет личной жизни и он не хочет ее иметь. И если вы умная девушка, то найдите себе своевременно кого-нибудь, кто отвлечет вас от возможных напрасных надежд - этого обер-лейтенанта Крафта, например. Разумеется, при условии, что мы сохраним в школе этого Крафта. Но это решает генерал. - Господин генерал, обер-лейтенант Крафт по вашему приказанию прибыл! Генерал-майор Модерзон сидел за письменным столом, стоявшим точно против входной двери. Расстояние между ними составляло семь метров; тут лежала примитивная, зеленая, сотканная из веревок дорожка. Перед столом стоял единственный стул с жестким сиденьем. Генерал, не прерывая своей работы - он делал выписки из документа - и не взглянув на Крафта, сказал: - Подойдите, пожалуйста, ближе, господин обер-лейтенант Крафт. Садитесь. Крафт послушно сел. Он посчитал, что Модерзон с ним слишком церемонится. Он ожидал двух-трех вводных и в то же время заключительных слов - коротких, сильных, - на неподдельном жаргоне чистокровных военных. Но на сей раз у генерала, по-видимому, было время. То, что он называл Крафта не только по имени и чину, но к тому же настойчиво говорил ему "господин", - все это не имело большого значения. Эти слова были связаны лишь "с соблюдением формы". И это была одна из тех условностей, соблюдению которой генерал придавал особое значение. - Господин обер-лейтенант Крафт, - сказал Модерзон. При этом он впервые посмотрел открыто на своего посетителя - абсолютно бесстрастным, но испытующим взглядом специалиста, в высшей степени владеющего своей особой областью, - известно ли вам, почему вы были откомандированы в военное училище? - Никак нет, господин генерал, - правдиво ответил обер-лейтенант. - Не считаете ли вы, что вас в эту команду привели ваши способности? - Не думаю, господин генерал. - Вы не думаете? - протяжно спросил Модерзон. Такие слова он воспринимал неохотно. - Офицер не думает - он знает, он считает, он придерживается точки зрения. Так как же? - Я считаю, господин генерал, что мои способности для этого прикомандирования не играли решающей роли. - Что же в таком случае? - Какой-то офицер из нашей части должен был быть откомандирован, и выбор пал на меня. - Без причин? - Причина мне неизвестна, господин генерал. Обер-лейтенант Крафт чувствовал себя сейчас не совсем в своей тарелке. Он был готов к крепкой головомойке со стороны генерала, а не к допросу. Он попытался отреагировать самым проверенным на опытных солдатах способом: он притворился глупым, отвечал по возможности кратко и не упускал случая согласиться для вида с мнением своего начальника. Такой метод обычно сберегал время и нервы, но не у Модерзона. Генерал пододвинул к себе один из листков, лежавших на письменном столе, и спросил: - Знакомы ли вы, господин обер-лейтенант, с собственным личным делом? - Нет, господин генерал, - правдиво ответил Крафт. Модерзон слегка удивился. Но это удивление было едва уловимо. Лишь его рука, которая хотела снова отодвинуть листок, на секунду прервала свое движение. Ибо генерал знал обычную практику. Личные дела хотя и были в принципе "секретными", но всегда имелись средства и пути заглянуть в них, стоило только проявить достаточно желания и хитрости. А этот Крафт был тертым калачом, генерал чувствовал это со всей определенностью. Итак, оставалось сделать вывод, что он вовсе не хотел заглядывать в свое личное дело, оно было ему безразлично. По всей вероятности, он знал по опыту, с какими случайностями связано накопление таких документов. - Почему вы, на ваш взгляд, стали в этом военном училище офицером административно-хозяйственной роты, а не офицером у фенрихов? Это был вопрос, который Крафт сам часто задавал себе. Он был переведен сюда якобы для того, чтобы воспитывать фенрихов, а приземлился без задержки у капитана Катера, среди торгашей и интендантов. Почему произошло так? Откуда ему было знать! Но случилось именно так! - На этот набор, проходящий курс обучения, прибыло, вероятно, одним офицером больше, господин генерал. Стало быть, кого-то надо было направить в административно-хозяйственную роту, случайно им оказался я. - Подобных случайностей в моей сфере деятельности не бывает, господин обер-лейтенант. Собственно говоря, Крафт должен был знать это. Однако генерал вполне сознательно требовал прямых ответов. Поэтому старший лейтенант не медлил, а отвечал, как умел. - Господин генерал, - сказал он, - меня, видимо, считают так называемым неудобным подчиненным. И это, вероятно, недалеко от истины. Куда бы я ни пришел, от меня быстро избавляются. Понемногу я свыкаюсь с этим. Эти слова не тронули генерала. - Господин обер-лейтенант Крафт, - сказал он, - из записи в вашем личном деле я прихожу к заключению, что между вами и вашим бывшим командиром полка господином полковником Хольцапфелем были, видимо, разногласия. Объясните мне, пожалуйста, все это. - Господин генерал, - почти весело ответил Крафт, - в свое время я донес, что господин полковник Хольцапфель расхищает казенные товары. Господин полковник имел привычку держать при себе свой собственный обоз и не только считал уместным утаивать от действующих частей их фронтовой рацион, он лишал их также боевых машин, чтобы перевозить свои ящики со спиртным и продуктами в тыл. Господин полковник был отдан под суд трибунала, ему сделали предупреждение и перевели в другое место, а его преемник откомандировал меня в военное училище. - У вас, стало быть, не было никаких сомнений, господин обер-лейтенант Крафт, когда вы писали донос на начальника? - Никак нет, господин генерал. Ибо мой донос был направлен не против начальника, а против жулика. Генерал ничем не показал, что он думает об этом ответе. - Вы закончили, - начал он без всякого перехода, - ваше расследование этого случая с мнимым изнасилованием позавчера ночью? - Так точно, господин генерал. - С каким результатом? - Отчет с практическим материалом по делу об изнасиловании не соответствовал бы действительному положению вещей. Три девушки правдоподобно утверждают, что они сначала просто хотели пошутить. Они не могли предполагать, какие масштабы эта шутка примет. Кроме того, на так называемом месте преступления были найдены три пустые бутылки. Унтер-офицер Кротенкопф сознался, что по крайней мере одну выпил он сам - во время этого происшествия. Это обстоятельство убедительно исключает изнасилование. Все это дело можно урегулировать дисциплинарным путем. - Все лица, причастные к этому случаю, будут переведены в другие части в двадцать четыре часа, - сказал генерал таким тоном, как будто он говорил о погоде. - Каждый из них в разные стороны; каждый не ближе трехсот километров от училища. Сообщите об этом капитану Катеру. Я ожидаю его с докладом об исполнении приказа завтра в полдень. - Слушаюсь, господин генерал, - только и смог произнести обер-лейтенант. - Далее, господин обер-лейтенант Крафт. В течение сегодняшнего дня вы передадите свои обязанности офицера административно-хозяйственной роты капитану Катеру и примете учебное отделение "Хайнрих". Я сам сегодня днем объявлю о назначении вас на должность офицера-воспитателя, он же офицер-инструктор. Завтра утром вы приступите к исполнению своих служебных обязанностей. - Слушаюсь, господин генерал, - сказал обер-лейтенант, не скрывая своего удивления. Генерал Модерзон снова опустил глаза, как с облегчением заметил Крафт. Генерал написал несколько слов на бумажке и отодвинул ее направо от себя. Затем он взял новую бумажку и стал покрывать ее записями. Крафт почувствовал себя здесь лишним. Кроме того, от пережитого страха он испытывал потребность выпить рюмочку коньяку. А капитан Катер с радостью даст ему целую бутылку. Ибо благодаря этому распоряжению, которое только что отдал генерал, командир административно-хозяйственной роты, кажется, пока что избежал грозящего ему смещения с должности. Однако обер-лейтенанту Крафту еще не было дано разрешение уйти. Генерал закончил свои записи. Затем он просмотрел документ, который все это время лежал перед ним. Он развернул его почти торжественно. После этого он внимательно посмотрел на Крафта. - Господин обер-лейтенант Крафт, вы знаете, что последним офицером-воспитателем в отделении "Хайнрих" был господин лейтенант Барков? Крафт ответил на этот вопрос утвердительно. - А вы знаете подробности, которые привели его к смерти? - Никак нет, господин генерал. Модерзон выпрямился и, сохраняя осанку, откинулся на спинку стула. Руки он положил на стол. Его пальцы касались тонкой красной корочки документа, лежащего перед ним. Генерал сказал: - Дело было так. Лейтенант Барков - это было двадцать шестого января, после четырнадцати часов - проводил со своим учебным отделением занятия по инженерному делу у пункта подслушивания. Нужно было взорвать пятикилограммовый заряд. Лейтенант Барков не смог до взрыва своевременно уйти в укрытие. Он был почти полностью разорван на куски. - Я очень мало знал лейтенанта Баркова, господин генерал. - Я знал его близко, - сказал генерал, и его голос прозвучал глухо. - Он был превосходным офицером, очень серьезно относился к делу и, несмотря на свою молодость, был очень осторожен. В инженерных приборах, в особенности во взрывчатых веществах, он разбирался очень хорошо. На Восточном фронте он проводил сложные взрывы мостов. - Тогда, господин генерал, я не понимаю, как дело могло дойти до такого несчастного случая. - А это и не был несчастный случай, - сказал генерал. - Это было убийство. - Убийство, господин генерал? Это слово не вязалось с официальностью помещения, оно не вязалось с лицом генерала, оно было здесь просто неуместным. - Я хотел бы, чтобы мне не нужно было больше произносить это слово, - сказал генерал. - Вы второй человек, которому я говорю его. Другой человек, который знает об этом, - старший военный советник юстиции. Вирман. Я затребовал его у инспектора военных училищ с тем, чтобы этот случай был расследован надлежащим образом. - А господин старший военный советник юстиции Вирман присоединяется к вашему предположению, господин генерал? Он тоже считает, что это было убийство? - Нет, - сказал генерал. - Но это ничего не меняет: это было действительно убийство. И ничто другое. Я это знаю от лейтенанта Баркова. Перед смертью он мне делал совершенно ясные намеки, которые я считал тогда невероятными. Однако все его подозрения подтвердились на деле. Ну ладно, вы ведь сами займетесь этим делом, господин обер-лейтенант Крафт. Я предоставлю в ваше распоряжение все касающиеся этого дела документы. Вы получите доступ к документам военного трибунала. Вы получите возможность обсуждать со мной все подробности. И мне, вероятно, не нужно напоминать вам, что это должно оставаться в тайне. - С какой целью вы информируете меня об этом, господин генерал? - С тем, чтобы вы искали и нашли убийцу, - сказал Модерзон. - Он может быть только в учебном отделении "Хайнрих" - в вашем отделении, господин обер-лейтенант Крафт. И я надеюсь, что вы справитесь с этой задачей. Можете рассчитывать на мою поддержку. На сегодня все. Вы можете идти. ВЫПИСКА ИЗ СУДЕБНОГО ПРОТОКОЛА N II БИОГРАФИЯ КАПИТАНА ЭРИХА ФЕДЕРСА, ИЛИ СМЫСЛ СЛУЧАЯ "Родился 17 июня 1915 года в Аалене, земля Вюртемберг. Отец, Константин Федерс, - евангелический священник. Мать - Ева-Мария Федерс, урожденная Кнотек. Я вырос в Аалене". Первое, что я яснее всего помню, - сложенные для молитвы руки. И еще голос, который, казалось, все время пел. И слова, которые произносил этот голос, были красивы и значительны. Это - мой отец: темное одеяние, белоснежное белье, почтенное, торжественное лицо. Терпкий запах табака, исходящий от него, вызывает у меня тошноту. По воскресеньям к нему примешивается запах сухого вина. Гортанный, довольный смех, когда он осматривает и ощупывает меня. Вокруг меня звуки органа - сначала ликующие, затем гудящие, затем бушующие. Могущественная сила, обрушивающаяся на меня. Под конец глухой, резко шипящий свист, все подавляющий визг, хрипящее бряцание. Отец удерживает меня у самых воздушных клапанов органа. "Великолепно! - кричит он. - Разве это не великолепно?" Я тоже ору, дико, безудержно и терпеливо. "Жаль, - говорит разочарованно отец, - он совсем не музыкален". Мать похожа на тень, очень нежная, очень безмолвная, всегда тихая - даже тогда, когда плачет. Но мать плачет только тогда, когда думает, что она одна. Но она редко бывает одна, в большинстве случаев я бываю с ней: за гардинами, в углу рядом со шкафом, под диваном. И тогда я выхожу и говорю: "Почему ты плачешь, мама?" И она отвечает: "Но я ведь совсем не плачу, мой мальчик". Тогда я иду к отцу и спрашиваю: "Почему мама плачет?" И отец отвечает: "Но ведь она не плачет, сынок! Разве ты плачешь, мать?" "Ну что ты", - отвечает она. Я же говорю: "Почему у нас все лгут?" За это отец наказывает меня, ибо я нарушил четвертую заповедь. Заповеди о том, что нельзя бить детей, не существует. Сын фабриканта Хернле все время хочет играть со мной дома, на фабрике ему этого не разрешают. У фабриканта Хернле прокатывают и режут жесть, и иногда отрезают пальцы и руки. В церкви подобное, конечно, исключено; кроме того, здесь никто не следит за нами, если, конечно, нет богослужения. Хернле же все время пытается забраться куда-нибудь повыше, лучше всего на колокольню, где висят колокола. Здесь он свешивает из оконного проема сначала одну ногу, потом другую, а затем высовывается весь до пояса. "Делай, как я, - говорит он мне, - если ты не трус!" "Трус я или нет, я не знаю, я знаю только, что я не такой дурак", - говорю я. И это правда. Хернле теряет равновесие и ломает себе все кости. "Как это могло случиться? Почему ты не смотрел за ним?!" - восклицает отец. "А почему я должен был за ним смотреть? Я ведь не высовывался". "Боже мой, что за ребенка я произвел на свет?!" Меня этот вопрос интересует тоже. "С 1921 года я учился в начальной школе в Аалене, с 1925 года в гимназии, где в 1934 году с годичной задержкой сдал экзамен на аттестат зрелости. За исключением этой годичной задержки школьное время прошло без особых отклонений". В состязаниях по прыжкам в высоту у церкви я достигаю двух метров тридцати сантиметров. Это рекордная высота для местных мальчишек, однако один мальчик из Геппингена, который приехал к нам на летние каникулы, прыгнул на целых четыре сантиметра выше - правда, только после продолжительной тренировки. Состязания в прыжках у церкви проходят на канатах во время колокольного звона. Мы натягиваем канат, а потом подпрыгиваем с его помощью в высоту. Кто сильнее всех натянет канат, тот достигает наибольшей высоты и одновременно производит самый торжественный звон. Кроме того, заключаются пари - и мои друзья почти всегда выигрывают. "Вы богохульники!" - ругает нас отец, когда узнает, почему мы так охотно и хорошо звоним в колокола. Шнорр, учитель, бывает у нас дома. "Он очень образованный человек, - говорит мне отец, - и ты должен уважать его; кроме того, мы с ним друзья, и позднее, когда ты пойдешь в гимназию, он будет твоим учителем. Стало быть, уважай его и давай ему это понять!" Но я терпеть не могу Шнорра - он всегда задает такие вопросы, как: сколько будет двенадцатью восемнадцать, как пишется слово "инженер" и когда была битва в Тевтобургском лесу. И всякий раз он задает другие вопр