это станет известно, мой дорогой Смоллетт, непременно станет. - Вы его убили? - воскликнул Смоллетт. - Не я - Миллисент, - сказал чистую правду мистер Принси. - Ах, черт! - вскричал Смоллетт. - Именно, что черт, - подтвердил мистер Принси. - Вы бы сразу вспомнили о случайно услышанном - и догадались. - Возможно, - согласился Смоллетт. - Наверное, догадался бы. - Стало быть, - сделал вывод мистер Принси, - из-за вас у нас теперь проблемой больше. - Почему она его убила? - спросил Смоллетт. - Да-а, обычная история, - сказал мистер Принси, поморщившись. - Омерзительная и постыдная. И прискорбная тоже. Она взяла в голову, что он в нее влюблен. - А-а, ну конечно, - понял Смоллетт. - А он рассказал ей об этой Брэнгуин-Дэвис. - Ясно. - Смоллетт кивнул. - Мне совершенно не хочется, - продолжал мастер Принси, - чтобы ее признали сумасшедшей либо убийцей. Тогда мне в этих краях жизни не будет. - Пожалуй, вы правы, - признал Смоллетт. - С другой стороны, - развивал тему мистер Принси, - об этом знаете вы. - Да, - сказал Смоллетт. - Вопрос в том, буду ли я держать язык за зубами. Но я дам вам обещание... - Вопрос в том, смогу ли я вам верить, - сказал мистер Принси. - Но я дам обещание, - повторил Смоллетт. - Вы его сдержите, если все сойдет гладко, - вел свою линию мистер Принси. - А вдруг кто-то что-то заподозрит, начнут расспрашивать, как тогда? Вы испугаетесь, не захотите попасть в соучастники. - Ну, не знаю, - буркнул Смоллетт. - Зато я знаю, - заявил мистер Принси. - И что прикажете с вами делать? - Я, собственно говоря, не вижу никаких вариантов, - сказал Смоллетт. - Укокошить еще и меня - на такую глупость вы не пойдете. Куда вы денете два трупа? - А по-моему, - сказал мистер Принси, - тут я рискую меньше. Несчастный случай - вот и все объяснение. Или, допустим, вы с Уитерсом оба исчезаете. Почему нет? Такое возможно. - Слушайте, - заволновался Смоллетт, - вы же не собираетесь... - Это вы слушайте, - перебил его мистер Принси. - Выход найти можно. Выход есть, Смоллетт. Вы сами мне его подсказали. - Я? - изумился Смоллетт. - Какой? - Вы сказали, что убили бы Уитерса, - объяснил мистер Принси. - У вас есть мотив. - Я пошутил, - промямлил Смоллетт. - Вы все время шутите, - заметил мистер Принси. - Люди считают, что в ваших шутках есть доля правды. Так вот, Смоллетт, доверять вам я не могу, придется вам доверять мне. Либо я убью вас сейчас же, прямо тут. Я не шучу. Так что вам предстоит выбирать между жизнью и смертью. - Продолжайте, - буркнул Смоллетт. - Вон там - сточная яма. - Мистер Принси заговорил быстро и напористо. - Туда я положу Уитерса. Про то, что он приходил сюда, никому из посторонних не известно. Искать его в этой яме не будет никто, если только не проболтаетесь вы. Так вот - вы дадите мне доказательство того, что Уитерса убили вы. - С какой стати? - воскликнул Смоллетт. - Тогда у меня будет гарантия, что вы никому и ничего не вякнете, - пояснил мистер Принси. - Какое доказательство? - спросил Смоллетт. - Джордж, - позвал мистер Принси, - врежь-ка ему по морде как следует. - Господи! - охнул Смоллетт. - Еще раз, - велел мистер Принси. - Смотри костяшки себе не расшиби. - Ой! - Извините, - сказал мистер Принси. - Но нам нужны следы борьбы между вами и Уитерсом. Тогда едва ли у вас возникнет желание идти в полицию. - Почему вы мне не верите на слово? - взмолился Смоллетт. - Поверю, когда мы закончим, - обрадовал его мистер Принси. - Джордж, возьми столбик для крокета. Через платок. Да, как я тебе сказал. Смоллетт, а вы беритесь за свободный конец этого столбика. Не возьметесь - застрелю. - О черт, - простонал Смоллетт. - Ладно. - Выдерни из его головы несколько волосинок, Джордж, - распорядился мистер Принси. - Ты не забыл, что с ними сделать? Теперь, Смоллетт, берите вон тот стержень и подденьте за кольцо плиту. Уитерс лежит в соседнем стойле. Вам придется приволочь его сюда и скинуть в яму. - Ни за что к нему не притронусь, - сказал Смоллетт. - Отойди в сторону, Джордж, - распорядился мистер Принси, поднимая ружье. - Погодите! - закричал Смоллетт. - Погодите. - Он сделал, как было ведено. Мистер Принси вытер пот со лба. - Слушайте меня, - сказал он. - Бояться нечего, можно не сомневаться. Помните, никто не знает, что Уитерс заглянул сюда. Все думают, что он пошел в Басс-Хилл. Целых пять миль-такой участок поди обыщи. Искать в нашей выгребной яме никому и в голову не придет. Ну, видите, что бояться нечего? - Пожалуй, - неуверенно произнес Смоллетт. - Теперь идем в дом, - сказал мистер Принси. - Эту крысу нам, видно, никогда не поймать. Они вошли в дом. Горничная как раз подавала чай в гостиной. - Представь себе, дорогая, - обратился мистер Принси к жене, - мы пошли в конюшню, чтобы подстрелить крысу, а нашли капитана Смоллетта. Не обижайтесь, дорогой друг, это шутка. - Вы, наверное, шли по проселку за домом, - предположила миссис Принси. - Да. Да. Так оно и было, - пробормотал Смоллетт в некотором смятении. - У вас губа кровоточит, - сказал Джордж, - передавая ему чашку чая. - Я... я ее чуть ушиб. - Сказать Бриджет, чтобы принесла йода? - участливо спросила миссис Принси. Горничная в ожидании подняла голову. - Не беспокойтесь, пожалуйста, - сказал Смоллетт. - Пустяки. - Очень хорошо, Бриджет. - Миссис Принси кивнула служанке. - Можете идти. - Смоллетт очень добр, - вступил мистер Принси после ухода служанки. - Про наши неприятности ему все известно. Мы можем на него положиться. Он дал слово чести. - Правда, капитан Смоллетт? - воскликнула миссис Принси. - Вы действительно хороший человек. - Не тревожьтесь, старина, - успокоил гостя мистер Принси. - Они никогда ничего не найдут. Вскоре Смоллетт стал прощаться. Миссис Принси крепко стиснула его руку. На глазах ее выступили слезы. Втроем они смотрели, как он удаляется по дорожке. Потом мистер Принси несколько минут что-то с жаром доказывал жене, а потом они вдвоем поднялись наверх и с еще большим жаром стали что-то доказывать Миллисент. Когда прошел дождь - а прошел он довольно быстро, - мистер Принси вышел прогуляться по конюшенному двору. Вернувшись, он снял телефонную трубку. - Соедините меня с полицейским участком Басс-Хилл, - попросил он. - Побыстрее... Алло, это полиция? Говорит мистер Принси, из Эбботс-Лэкстона. Боюсь, у нас здесь произошло нечто ужасное. Пожалуйста, пришлите кого-нибудь, и поскорее. НА ПОЛПУТИ В АД Перевод. Куняева Н. , 1991 г. Поспешно решив покончить счеты с жизнью, Луис Терлоу подумал, что может по крайней мере не спешить с этим. Он заглянул в банковскую книжку: на счету у него оставалось сто с небольшим фунтов. - Прекрасно, - заметил он. - Съеду-ка я с этой вонючей квартиры и пороскошествую недельку в "Барашке". Еще разок вкушу всех маленьких радостей жизни, прежде чем сказать им "прости". И он снял номер в "Барашке", где вконец загонял мальчишек-посыльных. То они неслись на Пиккадилли покупать хризантемы - ему хотелось вдохнуть аромат наступающей осени, которую он уже не застанет. То он отправлял их в Сохо за французскими сигаретами, чей вкус оживлял воспоминания об одной прелестной гостинице с видом на Сену. Он распорядился доставить из галереи в Нейи на несколько дней маленькое полотно Мане - "чуть-чуть пожить с творением прекрасного", объяснял он с весьма загадочной улыбкой. Можете не сомневаться, что он ел и пил только самое отменное; кусочек того, глоток другого - ведь ему со стольким предстояло проститься. В последний вечер он позвонил Селии: ему заблагорассудилось еще раз услышать ее голос. Сам он, понятно, хранил молчание, хотя его так и подбивало сказать: "Чем все время трещать "Алло", сказала бы лучше "Прощай". Но она с ним уже попрощалась, а его учили не жертвовать хорошим вкусом ради дурного словца. Он положил трубку и выдвинул ящик ночного столика, где хранил купленный в несколько приемов запас веронала. "Что-то многовато придется глотать, - подумал он. - Все познается в сравнении. Я льстил себе, что далек от тех суматошных и бестолковых самоубийц, кто сломя голову кидается выжигать себе потроха, наглотавшись какой-нибудь химии. Теперь же мне кажется, что завершить столь приятную неделю, впихнув в себя два десятка таблеток и запив их двадцатью глотками, едва ли намного утонченнее. Впрочем, такова жизнь. Не будем нервничать и спешить". Рассудив так, он поудобнее устроился на подушках, поздравил себя с выбором пижамы и поставил на столик некую фотографию, прислонив ее к будильнику. - Аппетита у меня никакого, - посетовал он. - Заставляю себя есть, только чтоб друзей ублажить. Нет ничего занудней безнадежно влюбленного. С этими словами он жеманно приступил к своей последней легкой, неприхотливой и скудной трапезе. Таблетки подействовали довольно быстро. Наш герой смежил веки. Он оформил на лице улыбку, какую пристало иметь человеку со вкусом, когда его поутру застают мертвым. Он отключил тот моторчик, что тянет нас сквозь время, и приготовился отлететь в долину теней. Полет был долгим. Он не предвидел ему конца и тем более удивился, когда обнаружил, что никакого "ничто" не существует, а вот мертвое тело в самом удобном спальном номере отеля "Барашек", напротив, существует самым очевиднейшим образом. - Вот и я, - сказал он. - Мертвый! В отеле "Барашек"! Эта свежая мысль мигом подняла его с постели. Он обратил внимание, что тело, однако, осталось в кровати, и с радостью отметил, что улыбка все еще на месте и имеет наилучший вид. Он подошел к зеркалу посмотреть, способно ли его теперешнее лицо принять столь же тонкое выражение, но, заглянув в стекло, ровным счетом ничего не увидел. Однако же у него несомненно имелись руки и ноги, и он чувствовал, что может по-прежнему вскидывать бровь характерным движением. По всему этому он заключил, что он почти такой же, только другой. - Я всего лишь сделался невидимкой, - констатировал он, - в чем, конечно, есть свои преимущества. Он тут же решил выйти на улицу немножечко поразвлечься. Спустившись по лестнице, он проследовал за уходившим посетителем сквозь вращающиеся двери и через минуту уже шагал по Корк-стрит. Судя по всему, был первый час ночи; ему повстречались полисмен, пара такси и несколько дам, и никто его решительно не заметил. Не прошел он, однако, и двадцати ярдов - он как раз поравнялся с мастерской своего портного, - как некто худой и черный отделился от теней, что окутывали ограду перед ателье, и произнес, возникнув у него за плечом: - Провались оно в преисподнюю, приятель, и долго же ты собирался! Луиса слегка обескуражило, что он оказался не таким полным невидимкой, как считал поначалу. Он в свою очередь воззрился на незнакомца и увидел, что глаза у того светятся, как у кошки, а это говорило об особенно остром зрении. - Уж не я ли, - спросил Луис, - заставил вас ждать? - Да из-за вас я тут болтаюсь и мерзну целую неделю, - сердито ответил незнакомец. На дворе был сентябрь, ночи стояли хотя и прохладные, но отнюдь не морозные. Сопоставив одно с другим, Луис спросил: - Неужели вы все это время ждали, чтобы меня, так сказать, арестовать в связи с моим недавним самоубийством? - Затем и ждал, - подтвердил бес. - Охоткой пойдете или как? - Любезнейший друг, - сказал Луис, - я знаю, что вы при исполнении, да и вообще я не из тех, кто устраивает на улице сцены. Простите, если заставил вас маяться на холоде, но, честно говоря, я и понятия не имел о вашем существовании, так что не принимайте мое опоздание столь болезненно. - Вот-вот, болезнь, она из меня так и прет, - сварливо пожаловался бес. - Готов поклясться, что подхватил грипп, бог его побери! - С этими словами он отчаянно чихнул и добавил: - Хуже всего, что и путь нам придется проделать такой человеческий. Я на много недель выйду из строя. - Ну что же вы так расчихались, прямо сердце надрывается! - воскликнул наш герой. - Вам доводилось пробовать кветч, что подают в клубе "Крысоловка"? - Какой такой кветч? - поинтересовался бес, не переставая чихать. - На вкус - жидкий огонь, - ответил Луис. - Если не ошибаюсь, его готовят из сливовых косточек, хотя почему именно из них - этого не знаю. Может быть, лечить простуду вроде вашей. - Жидкий огонь, вот как? - И глаза незнакомца разгорелись, как огоньки сигарет. - Пойдемте отведаем, за чем дело стало, - предложил Луис. - Уж и не знаю, - замялся бес. - Мы ведь припозднились на неделю по вашей милости, так что вполне могли бы задержаться еще на полчасика ради меня. Да только, боюсь, если там про это прознают, шуму не оберешься. Луис заверил беса, что и дополнительные полчаса тоже следует списать на его, Луиса, счет. - Вы простудились по моей нерасторопности, - - объяснил он. - Поэтому за время, необходимое для вашего лечения, ответственность несу я, и только я. Тот поверил ему с готовностью, натолкнувшей нашего героя на мысль, что бес, должно быть, из самых простых. Итак, наша парочка направилась в "Крысоловку". Когда они пересекали Пиккадилли, попутчик, указав Луису на станцию подземки, заметил: - Сюда-то я вас и доставлю после того, как мы пропустим по рюмке как-вы-его-там-называли. - По этой линии нам в Ад не попасть, - ответил Луис, - разве что в Бэронз Корт {Район в северной части Лондона, застроенный в конце XIX в. }. Их, правда, легко спутать, так что ошибка простительна. - Никакой ошибки, - возразил бес. - Перейдемте-ка на ту сторону, я покажу вам, в чем тут хитрость. Они вошли в вестибюль и, мило болтая, спустились по эскалатору. Народу в подземке было много, но в толпе заурядных пассажиров наши друзья не привлекли к себе ни малейшего внимания. Этой линией пользуются много джентльменов демонической внешности и столько же других - с обличьем мертвецов. К тому же (чуть не забыл!) они ведь были невидимы. Когда они достигли самой нижней платформы, к которой подкатывают поезда, бес сказал: "Идем!" - и увлек Луиса в переход, до тех пор ни разу не попадавшийся тому на глаза. Оттуда доносился еще более оглушительный грохот и несло совсем уже раскаленным воздухом. Луис увидел табло с надписью "Держитесь неправой стороны" и через несколько шагов очутился у пасти эскалатора, какой нашему герою не привиделся бы даже во сне: он низвергался от того места, где они остановились, и с ревом и стоном устремлялся в тайные недра земли. Свет в шахте давали обычные лампы. Луис, чье зрение, по-видимому, невероятно обострилось, разглядел, что далеко-далеко внизу этой бесконечной ленты черные тени уступают место голубым, а лампы - звездам. Однако и после этого подвижная лестница, похоже, убегала в черт знает какую даль. В остальном же она напоминала любой другой эскалатор, не считая мелочей. Например, стены шахты были украшены живописной рекламой искушений, и некоторые из них показались Луису весьма любопытными. Он свободно мог ступить на эскалатор - здесь не было ни турникета, ни контролеров, - но, как мы видели, он не жаловал спешки. Время от времени его и его спутника толкали другие бесы, следовавшие со своими подконвойными. Боюсь, кое-кто из последних вел себя не самым достойным образом, и их приходилось тащить силой, как принято в полиции. Зрелище было весьма униаительное. Тем не менее Луис с интересом отметил, что стоило адским полицейским и их жертвам ступить на эскалатор, как тот, словно ощутив их вес, мгновенно набирал чудовищную скорость. Потрясающее зрелище являла собой эта узкая бегущая лента, озаренная призрачными огнями, ревущая, низвергающаяся и выгибающаяся дугой на всем протяжении от Земли до Ада, а расстояние между ними куда больше, чем можно вообразить. - Как же вы обходились до эпохи механизации? - спросил Луис. - Скакали сернами со звезды на звезду, как же еще, - ответил бес. - Великолепно! - изрек Луис. - А сейчас пойдем выпьем. Бес согласился, и они отправились в "Крысоловку", где, уютно примостившись в уголке у стойки, воздали должное полной бутылке знаменитого кветча. С презрением отказавшись от стакана, бес присосался к горлышку, и пораженный Луис узрел, как сверхкрепкое фирменное бренди закипело ключом. Напиток, видимо, пришелся бесу по вкусу. Выдув все до капли, он всосал заодно и бутылку - расплавленное стекло сплющилось по бокам наподобие шкурки крыжовника, когда его высасывает ребенок. Втянув в себя сосуд, бес ухмыльнулся, сделал губы уточкой и выдул стекло - теперь он скорее походил на курильщика, выпускающего свою первую утреннюю затяжку. Более того, выдуваемая стеклянная масса приняла у него не первоначальную форму бутылки, но застыла в очаровательную скульптурную группу, очень забавную и исполненную с бесподобным реализмом. - Адам и Ева, - лаконично откомментировал бес, ставя статуэтку на стол, чтобы остыла. - Изумительно, просто изумительно! - воскликнул Луис. - А Марса с Венерой можешь? - Ага, - сказал бес. Луис незамедлительно реквизировал еще полдюжины кветча. Он задал бесу пару-другую сюжетов, описание которых вряд ли представит интерес для читателя. Бесу, однако, каждое задание казалось почему-то смешнее предыдущего, а когда он икнул, работая над леди Годивой, и увидел, что стало со статуэткой, то едва не зашелся от хохота. Дело в том, что он таки здорово поднабрался. Луис же подбрасывал ему все новые темы - не столько из любви к искусству, сколько из нежелания прокатиться на том самом эскалаторе. Но вот наступила минута, когда бес уже не мог выпить и капли. Он встал, побренчал монетами (у бесов водится монета - вот куда они уплывают, наши денежки!) и надул щеки. - У-уф! - сказал он, икнув. - Простуде моей вроде бы полегчало. А нет - так ну ее в Ад! - и вся недолга! Ха-ха! Будьте уверены, Луис не забыл сообщить бесу, что тот - парень хоть куда. - Ну вот, - произнес наш герой, когда они вышли из клуба и остановились на ступеньках, - тебе, помнится, в эту сторону, а мне - в другую. Он скорчил приятную мину, приподнял шляпу и пошел себе восвояси, боясь перевести дух, пока не повернул за угол. Решив, что опасность уже позади, он сказал: - Слава Богу, удалось избавиться от этого малого! Подведем итоги. Я мертв, невидим, а ночь только начинается. Не сходить ли к Селии поглядеть, что она сейчас поделывает? Но пуститься в эту скороспелую авантюру он не успел: жесткие пальцы стиснули ему предплечье, он обернулся и увидел своего верного стража. - А вот и ты, - сказал Луис. - Я все гадал, куда это ты исчез. - Надрался как бог, - молвил бес, ухмыляясь. - А теперь проводи-ка ты меня до дому. Ничего другого Луису не оставалось. Они направились на Пиккадилли. Бес придерживал его за запястье, разумеется, крайне тактично, только Луис предпочел бы вообще обойтись без него. Таким манером они, непринужденно болтая, снова спустились в подземку и вышли на платформу линии "Пиккадилли-Серкус" - ту самую, где адская скважина зияет для тех, кому дано ее видеть. И кто бы, вы думали, попался в эту минуту Луису на глаза - в цилиндре, белом шелковом кашне и при полном параде? Проклятый мерзавец, его удачливый соперник ловил последний поезд, поспешая домой. Луиса осенило. - Держу пари, - обратился он к бесу, - у тебя не хватит силенок пронести меня на спине отсюда до эскалатора. Презрительно хмыкнув, бес подставил спину. Отчаянно напрягшись, Луис схватил соперника за талию и взвалил бесу на закорки. Бес зажал его ноги под мышками и припустил с резвостью призового рысака. - За два пенса снесу аж до самого Ада! - гаркнул он с пьяной бравадой. - Заметано! - воскликнул Луис; он бежал вприпрыжку за ними, дабы сполна насладиться дивным зрелищем. Млея от восторга, он проследил, как они скакнули на эскалатор, а тот, как показалось нашему герою, прибавил скорости еще заметнее и резвее, чем раньше. Луис поднялся на улицу вне себя от счастья. Он немного прошелся и вдруг надумал заглянуть в "Барашек" посмотреть, как там поживает его труп. Не без досады он обнаружил, что впечатляющая улыбка, над которой он столько бился, вянет буквально у него на глазах и вообще как-то по-идиотски скособочилась. Без всякой задней мысли он инстинктивно скользнул в свое тело, чтобы вернуть улыбку на место. От этого у него засвербило в носу, он не удержался, чихнул, открыл глаза - и выяснил, что живой и здоровый лежит в роскошном спальном номере отеля "Барашек". - Ну и ну, - произнес он, поглядев на ночной столик. - Неужели я незаметно уснул, проглотив всего пару таблеток? Нет, недаром говорят, что поспешность нужна только при ловле блох. Я, наверное, видел сон - но все было прямо как наяву! Словом, он порадовался тому, что жив, а через пару дней порадовался еще больше, когда до него дошли новости, свидетельствующие о том, что это все-таки был не сон. Соперника Луиса объявили без вести пропавшим - последними его видели два приятеля у входа на станцию подземки "Пиккадилли-Серкус" во вторник в самом начале первого. - Кто бы подумал? - заметил Луис. - Как бы то ни было, а не сходить ли проведать Селию? Наш герой, однако, познал, как хорошо не спешить, и, прежде чем идти, взял да и передумал, так что вообще никуда не пошел, а уехал на осень в Париж, чем и доказал: девушки, легкомысленно отказывающиеся от низкорослых голубоглазых мужчин, рискуют остаться при собственном интересе. ВСАДНИЦА НА СЕРОМ КОНЕ Перевод. Ливергант A. , 1991 г. Кингвуд был последним отпрыском старинного англо-ирландского рода, который на протяжении трех столетий буйствовал в графстве Клэр. Кончилось тем, что все их особняки были проданы или сожжены многострадальными ирландцами, а из тысяч акров земли не осталось и фута. У Рингвуда, однако, сохранилось несколько сот фунтов годового дохода, и, растеряв свои родовые поместья, он унаследовал по крайней мере исконную семейную черту считать всю Ирландию собственной вотчиной и наслаждаться изобилием лошадей, лисиц, лососей, дичи и девушек. В погоне за этими удовольствиями Рингвуд в любое время года рыскал повсюду, от Донегола до Уэкс-форда. Не было охоты, во главе которой он не скакал бы на чужой лошади; не было мосэ, на котором бы он подолгу не стоял с удочкой погожим майским утром; не было сельского трактира, где бы он, уютно устроившись после обеда у камелька, не храпел ненастным зимним днем. Был у него закадычный друг по имени Бейтс, человек одного с ним происхождения и склада. Такой же долговязый, как Рингвуд, так же стесненный в средствах, с таким же костлявым обветренным лицом, Бейтс был так же груб и самонадеян и отличался такими же, как его друг, барскими замашками по отношению к молоденьким деревенским девушкам. Эти пройдохи ни разу не написали друг другу ни строчки: обычно один из них отлично знал, где найти другого. Частенько какой-нибудь проводник, почтительно закрывая глаза на то, что Рингвуд едет в купе первого класса по билету третьего, доверительно сообщал ему, что мистер Бейтс проследовал в этом направлении не далее как в прошлый вторник и сошел в Киллорглине пострелять бекасов недельку-другую. А какая-нибудь застенчивая горничная в сырой спальне рыбацкого трактира улучала минуту шепнуть Бейтсу, что Рингвуд отправился в Лоу-Корриб поудить щуку. Такого рода устную "информацию" поставляли друзьям полицейские и священники, старьевщики и лесничие, даже бродяги на дорогах. И если оказывалось, что одному из них улыбнулось счастье, другой не мешкая собирал свой потрепанный рюкзак, складывал удочки и ружья и снимался с места, чтобы разделить с другом добычу. Как-то зимой, когда Рингвуд под вечер возвращался с пустыми руками с Баллинирского болота, его окликнул проезжавший мимо в двуколке, которую и теперь иной раз встретишь в Ирландии, одноглазый торговец лошадьми, его старинный знакомый. Сей достойный муж сообщил нашему герою, что он только что из Голуэя, где видел мистера Бейтса, который направлялся в деревню под названием Нокдерри и просил его при встрече обязательно рассказать об этом мистеру Рингвуду. Обмозговав это сообщение, Рингвуд отметил, что в нем присутствует слово "обязательно", но ровным счетом ничего не говорится, охотится его друг, или ловит рыбу, или ему посчастливилось встретить какого-нибудь креза, который готов за бесценок расстаться с парой охотничьих лошадей. "Если так, он наверняка назвал бы его по имени. Бьюсь об заклад, это пара подружек. Не иначе!"При мысли об этом он хмыкнул, по-лисьи повел своим длинным носом и, не теряя времени даром, собрал вещи и отправился в Нокдерри, где никогда прежде не бывал, хотя, охотясь на зверей, птиц и девочек, исколесил уже всю страну. Нокдерри оказалась тихой, заброшенной деревушкой, находившейся далеко в стороне от разбитой дороги. Кругом привычно громоздились низкие голые холмы, в долине бежала речушка, а над лесом торчала полуразрушенная башня, к которой тянулась заросшая лесная дорога. Сама деревня ничем не отличалась от остальных: жалкие домишки, покосившаяся мельница, пара пивных да трактир - вполне сносный при условии, что постоялец свыкся с грубой сельской стряпней. Здесь и остановился взятый Рингвудом напрокат автомобиль, и наш герой осведомился у хозяйки трактира о своем друге, мистере Бейтсе. - Как же, как же, - сказала хозяйка, - этот джентльмен живет у нас, ваша честь. То есть жить-то он живет, только его нет. - Как так? - Здесь его вещи, он занял самую большую комнату, хотя у меня есть еще одна, ничуть не, хуже, и пробыл у нас добрую половину недели, но позавчера вышел пройтись и, поверите ли, сэр, с тех пор как в воду канул. - Найдется. Дайте мне комнату, я дождусь его. Итак, он поселился в трактире и прождал друга весь вечер, но Бейтс не возвращался. В Ирландии, впрочем, такое случается часто, и единственно, что вселяло в Рингвуда нетерпение, были подружки, с которыми ему хотелось поскорее познакомиться. Последующие день-два он занимался исключительно тем, что разгуливал по улочкам и закоулкам деревни в надежде отыскать этих красоток - или любых других. Ему было совершенно безразлично, каких именно, хотя в принципе он предпочел бы простую крестьянку, так как обременять себя длительной осадой не собирался. Наконец через два дня, находясь примерно в миле от деревни, он увидал в ранних сумерках девушку, которая гнала по проселочной дороге стадо грязных коров. Наш герой взглянул на нее и, хищно ощерившись, замер на месте. В этот момент он как никогда смахивал на лису. Девушка казалась совсем юной, ее голые ноги были забрызганы грязью и оцарапаны кустарником, но была она так хороша собой, что барская кровь всех поколений Рингвудов закипела в жилах их последнего отпрыска, и он вдруг испытал непреодолимое желание выпить кружку парного молока. Поэтому, постояв с минуту, он неторопливо зашагал следом, намереваюсь свернуть к коровнику и попросить об одолжении выпить невинной влаги, а заодно и перекинуться парой слов. Но ведь не зря говорят, что раз уж везет, так везет. Стоило Рингвуду пуститься следом за своей обольстительницей, твердя про себя, что другой такой нет во всем графстве, как вдруг он услышал стук копыт и, подняв голову, увидел, что к нему шагом приближается серая лошадь, которая, видно, только что появилась из-за угла, потому что еще мгновение назад никакой лошади и в помине не было. Впрочем, в серой лошади еще не было бы ничего примечательного-тем более если хочется поскорее выпить парного молока, - не отличайся она от всех остальных" лошадей ее статей и масти по крайней мере тем, что была она какая-то странная-не верховая и не охотничья, она как-то необычно ставила ноги, хотя порода и сказывалась в круто выгнутой шее, небольшой голове и широких ноздрях. К тому же-и это занимало Рингвуда куда больше, чем ее порода и родословная, - серая лошадь несла в седле девушку, краше которой - это уже совершенно очевидно - не было на всем свете. Рингвуд посмотрел на нее, а она, медленно приближаясь в сумерках, подняла глаза и посмотрела наг Рингвуда. И в тот же миг Рингвуд забыл о маленькой пастушке. Да что там пастушка, он забыл обо всем на свете. Лошадь подошла еще ближе, а девушка и Рингвуд не сводили друг с друга глаз. То было не любопытство, то была любовь-с первого взгляда и до гробовой доски. В следующий миг лошадь поравнялась с ним и, немного ускорив шаг, прошла мимо. Но Рингвуд не мог заставить себя побежать за ней, крикнуть; он был так потрясен, что стоял словно вкопаяный и только смотрел ей вслед. Он видел, как лошадь и всадница медленно растворяются в зимних сумерках. Он успел заметить, что немного поодаль девушка свернула с дороги возле сломанных ворот. Въезжая в ворота, она обернулась и свистнула, и тут только Рингвуд обратил внимание на то, что рядом с ним стоит ее собака и обнюхивает его. Сначала ему показалось, что это некрупный волкодав, но потом он рассмотрел, что это всего лишь высокая поджарая косматая борзая. Собака, поджав хвост и прихрамывая, затрусила к своей хозяйке, и он вдруг понял, что бедное животное не так давно жестоко избили: на ребрах под редкой шерстью видны были шрамы. Собака, впрочем, его занимала мало. Справившись с охватившим его волнением, Рингвуд поспешил к воротам. Когда он поравнялся с ними, всадница уже скрылась из вида, но он узнал заброшенную аллею, ведущую к старой башне на склоне холма. Решив, что на сегодня с него хватит, Рингвуд пустился в обратный путь. Бейтс еще не вернулся, что, впрочем, было только к лучшему: Рингвуд хотел провести вечер в одиночестве и разработать подробный план действий. "За такую лошадь никто не даст и двадцати фунтов, - размышлял он. - Выходит, она не богата. Тем лучше! Кроме того, одета девушка неважно. Я толком не разглядел, что на ней было, - кажется, какой-то плащ или накидка. Не модница, прямо скажем. И живет в этой старой башне! А я-то думал, она давно развалилась. Впрочем, должно быть, внизу пара комнат осталась. Разоренное гнездо! Видно, из хорошей семьи, голубая кровь, аристократка без гроша за душой-томится в этой забытой Богом дыре, вдали от людей. Мужчин, наверное, годами не видит. Не зря она так смотрела на меня. Господи! Знать бы только, что она там одна, я бы на разговоры да вздохи времени не терял. Правда, у нее могут быть отец или брат, мало ли кто. Ничего, мы своего добьемся". Когда хозяйка принесла лампу, он спросил ее: - Скажите, кто эта молодая особа, которая ездит верхом на низкорослой, неприметной такой серой лошадке? - Молодая особа, сэр? На серой лошади? - Да, она повстречалась мне за деревней. Повернула к башне, в старую аллею. - Пресвятая Богородица! - воскликнула добрая женщина. - Да ведь это красавица Мурраг. - Мурраг? Ее так зовут? М-да! Старинное ирландское имя, ничего не скажешь. - Да, имя старое, ваша честь. Еще до прихода англичан они были королями и королевами в Коннахте. И у нее самой, говорят, лицо как у королевы. - Правильно говорят. Вот что, миссис Дойл, принесите-ка мне разбавленного виски. Очень обяжете. Его подмывало спросить хозяйку, живет ли в башне вместе с красавицей Мурраг кто-нибудь вроде отца или брата, но он придерживался принципа "словами делу не поможешь", особенно в подобных пикантных случаях. Поэтому, сев к огню, он принялся услаждать себя воспоминаниями о том, какой взгляд подарила ему прекрасная незнакомка, и в конце концов пришел к выводу, что даже самого незначительного повода будет достаточно, чтобы явиться к ней с визитом. Выдумать на месте любой предлог всегда было для Рингвуда парой пустяков, а потому на следующий же день после обеда, переодевшись, он отправился к заброшенной аллее. Войдя в ворота, он оказался под сенью влажных от дождя, раскидистых деревьев, которые так разрослись, что под ними уже сгущалась вечерняя мгла. Он посмотрел вперед, рассчитывая увидеть в конце аллеи башню, но аллея поворачивала, и башня скрывалась за сомкнутыми стволами. Дойдя до конца аллеи, он увидел вдали чью-то фигуру и, присмотревшись, узнал в ней прекрасную незнакомку, которая стояла у входа, будто поджидая именно его. - Добрый день, мисс Мурраг, - сказал он еще издали. - Простите за вторжение. Дело в том, что всего месяц назад я имел удовольствие встретить в Корке вашего дальнего родственника. Когда он подошел поближе и вновь увидел ее глаза, слова разом застыли у него во рту, ибо взгляд ее был куда сильнее пустых слов. - Я знала, что вы придете, - сказала она. - Боже! - воскликнул он. - Как я мог не прийти! Скажите, вы здесь одна? - Совершенно одна, - ответила она и протянула ему руку, словно собираясь вести за собой. Благословляя судьбу, Рингвуд хотел было взять ее за руку, как вдруг на него бросилась ее поджарая собака и чуть не сшибла его с ног. - Лежать! - крикнула она. - Назад! - Собака съежилась, заскулила и отползла в сторону, прижимаясь брюхом к земле. - С ним иначе нельзя. - Хороший пес, - сказал Рингвуд. - Видать, малый не промах. Люблю борзых. Умные собаки. Что? Ты хочешь поговорить со мной, старина? Ухаживая за женщинами, Рингвуд имел обыкновение делать комплименты их собакам, но на сей раз зверь и правда скулил и урчал необычайно выразительно. - Молчи! - сказала девушка, опять замахнувшись. И собака затихла. - Паршивый пес. Вы пришли сюда для того, - сказала она Рингвуду, - чтобы расхваливать эту подлую тварь, жалкую дворнягу? - Тут она снова бросила на него взгляд, и он разом забыл про несчастную собаку. Она протянула ему руку, он взял ее, и они пошли к башне. Рингвуд был на седьмом небе. "Вот повезло, - думал он. - Уламывал бы сейчас эту деревенскую девчонку где-нибудь в сыром, вонючем хлеву. Наверняка бы еще распустила нюни и побежала матери жаловаться. А тут - совсем другое дело". В этот момент девушка распахнула тяжелую дверь и, приказав собаке лечь, повела нашего героя по огромному пустому, выложенному камнем коридору в небольшую комнату со сводчатым потолком, которая если и напоминала хлев, так только тем, что в ней, как бывает в старых каменных помещениях, было сыро и отдавало плесенью. Однако в огне уютно потрескивали поленья, а перед камином стоял широкий низкий диван. В целом комната была обставлена необыкновенно скромно, в старинном вкусе. "Прямо Кэтлин-ни-Холиэн {Кэтлин-ни-Холиэн (Кэтлин, дочь Холиэна) - метонимия и символ Ирландии В одноименной пьесе ирландского поэта и драматурга У. - Б. Йейтса (1865-1939) Кэтлин-ни-Холиэн-старая женщина, которая призывает ирландцев к борьбе за независимость и преображается в прекрасную девушку.}, - подумал Рингвуд. - Так, так! Мечты о любви в "Кельтских сумерках" {"Кельтские сумерки" - движение ирландских поэтов-символистов и филологов начала века во главе с Йейтсом, проникнутое ностальгией по героическому прошлому древних кельтов.}. Похоже, она и не пытается скрыть это". Девушка опустилась на диван и сделала ему знак сесть рядом. Оба молчали. В доме не было слышно ни звука, только ветер гудел снаружи да собака тихо скулила и скреблась в дверь. Наконец девушка заговорила. - Ведь вы из англичан, - мрачно сказала она. - Не упрекайте меня в этом, - ответил Рингвуд. - Мои предки пришли сюда в тысяча шестьсот пятьдесят шестом году. Конечно, я понимаю, для Гэльской лиги {Гэльская лига-националистическая организация ирландской интеллигенции, ставившая своей целью возрождение ирландского (гэльского) языка, вышедшего из употребления. Основана в 1893 г.} это не срок, но все же, думаю, мы вправе сказать, что Ирландия стала для нас вторым домом. - Терпимости, - сказала она. - Будем говорить о политике? - спросил он. - Неужели нам с вами, сидя здесь вдвоем, у огня, нечего больше сказать друг другу? - Вы бы хотели говорить о любви, - сказала она с улыбкой. - А между тем вы из тех людей, кто порочит доброе имя несчастных ирландских девушек. - Вы совсем не за того меня принимаете. Я из тех людей, кто живет замкнутой и однообразной жизнью в ожидании единственной любви, хотя порой мне кажется, что это несбыточная мечта. - Да, но ведь еще вчера вы глазели на ирландскую крестьянку, которая гнала по дороге стадо коров. - Глазел? Что ж, допустим. Но стоило мне увидеть вас, и я напрочь забыл о ней. - Такова была моя воля, - сказала она, протягивая ему обе руки. - Хотите остаться со мной? - И вы еще спрашиваете?! - с восторгом воскликнул он. - Навсегда? - Навсегда! - крикнул Рингвуд. - Навеки! - Он вообще предпочитал не скупиться на громкие посулы, только бы не уронить себя в глазах своей дамы. Но тут она посмотрела на него с такой доверчивостью, что он сам поверил в искренность своих слов. - Ax! - вскричал он. - Колдунья! - И заключил ее в свои объятия. Он коснулся губами ее губ и в тот же миг потерял над собой власть. Обычно он гордился своим хладнокровием, но на этот раз был не в силах совладать со страстью; рассудок, казалось, без остатка растворился в ее жарком пламени. Утратив всякую способность соображать, он только слышал, как она твердит: "Навеки! Навеки!" - а потом все пропало, и он уснул. Спал он, как видно, довольно долго. Ему показалось, что разбудил его стук открывающейся и закрывающейся двери. В первый момент он растерялся, не вполне понимая, где находится. В комнате теперь было совсем темно, огонь в камине еле теплился. Чтобы окончательно прийти в себя, он заморгал, прислушался. Вдруг он услышал, как рядом с ним что-то невнятное бормочет ему Бейтс, как будто он тоже спросонья или, вернее, с похмелья. - Я так и знал, что ты сюда явишься, - говорил Бейтс. - Чего я только не делал, чтобы остановить тебя. - Привет! - сказал Рингвуд, полагая, что он задремал у камина в деревенском трактире. - Бейтс? Боже, я, должно быть, крепко заснул. Чудно как-то себя чувствую. Проклятье! Значит, это был сон! Зажги свет, старина. Наверное, уже поздно. Пора ужинать. Сейчас крикну хозяйку. - Ради Бога, не надо, - хрипло сказал Бейтс. - Если подашь голос, она прибьет нас. - Что-что? Прибьет нас? Что ты мелешь? В этот момент в камине перевернулось полено, слабое пламя занялось вновь, и Рингвуд увидел чьи-то длинные, косматые лапы. И все понял. СЛУЧАЙ НА ОЗЕРЕ Перевод. Макарова М. , 1991 г. Мистер Бисли, которому вчера исполнилось пятьдесят лет, утром во время бритья обнаружил, что он поразительно похож на мышь. Пи-пи! - пропищал он своему отражению, обреченно пожав плечами. - Ну что, дождался? Разве могло быть иначе при такой жене, как Мария? Недаром она частенько напоминала мне котеночка. Котеночек давно вырос и отрастил когти. Затянув узкий галстук, мистер Бисли поспешил вниз, оторванный от своих дум страхом опоздать к столу. Сразу же после завтрака он открывал магазинчик, который (участь любого провинциального лавочника) донимал его бессмысленной суетой до десяти вечера. Несколько раз на дню к нему заходила супруга и, не стесняясь покупателей, отчитывала за обнаруженные ею промахи и ошибки. Единственным его утешением была утренняя свежая газета, развернув которую, он всегда искал очередную статью мистера Бисли. По пятницам недолгое удовольствие можно было продлить: приносили его любимый еженедельник "Нейчер Сай-енс Марвелз". Этот естественнонаучный журнал, можно сказать, пробивал брешь в несносных буднях, сквозь которую он попадал в мир совершенно невероятный. В это утро невероятное снизошло и до самого мистера Бисли. Оно явилось в виде запечатанного в длинный конверт роскошного бланка солидной юридической фирмы. - Дорогая, хочешь верь, хочешь нет, но я получил в наследство четыреста тысяч долларов, - сообщил мистер Бисли супруге. - Откуда! Дай-ка взглянуть! - воскликнула миссис Бисли. - Ну что ты вцепился в эту бумажку. - На, читай. Тебе ведь везде нужно сунуть свой нос. Как же я могу лишить тебя такого удовольствия. - Вон как ты сразу заговорил, - ехидно заметила она. - Да, - произнес, ковыряя в зубах, мистер Бисли, - значит, теперь у меня есть четыреста тысяч; - И мы сможем купить квартиру в Нью-Йорке или даже домик в Майами, - добавила его супруга. - Забирай половину суммы и делай с этими деньгами все, что тебе угодно, лично я собираюсь путешествовать. Услышав это, миссис Бисли замерла от ужаса, который охватывал ее всякий раз, когда посягали на ее собственность, пусть даже неновую и бесполезную. - Ради того, чтобы гоняться за какими-то туземками, ты готов бросить собственную жену, - помолчав, сказала миссис Бисли. - Я думала, ты уже угомонился. - Меня интересуют лишь такие, которых я видел на фотографиях Рипли, со вставленными в губы тарелками. А в "Нейчер Сайенс Марвелз" мне попадались с длинными как у жирафа шеями. Хочу посмотреть на этих туземок, на пигмеев, на райских птиц и на юкатанские храмы древних майя. Да, я согласен поделить деньги пополам, потому что ты предпочитаешь городской комфорт, тебе подавай приличное общество. А мне хочется попутешествовать. Можем поехать вместе, если ты не против. - Ладно, едем. Но учти, я жертвую собой, чтобы уберечь тебя от опасных соблазнов. И когда тебе наконец надоест глазеть на всякую чепуху, мы купим квартиру в Нью-Йорке и дом в Майами. Итак, затаив в душе обиду и злость, миссис Бисли отправилась с мужем, готовая на любые адские муки, лишь бы помешать ему, хоть немного, насладиться райскими, на его взгляд, удовольствиями. Они забрались в самое сердце девственных лесов, и каждое оконце их нехитрого, срубленного из неотесанных бревен жилища обрамляло поистине сезанновский пейзаж: отвесные лучи голубыми пирамидами пересекали перпендикуляры елей или искристо дробились на свежей трепещущей зелени. А окно их дома в Андах очерчивало ослепительно лазурный квадрат, в нижнем углу которого иногда появлялось белейшее, похожее на ватный тампон облачко. На одном из тропических островов морской прибой каждое утро, как настоящий, причем явно не лишенный вкуса hotelier {Хозяин гостиницы}, оставлял у двери их хижины подарок: морскую звезду, ракушку или высохшую лиловую водоросль. Миссис Бисли, с ее вульгарными склонностями, предпочла бы, конечно, бутылку хорошего пива или свежий номер "Экземинера". Везде и всюду она тосковала о квартире в Нью-Йорке и о домике в Майами и старательно изводила беднягу мужа за то, что он лишил ее этого счастья. Стоило какой-нибудь райской птице облюбовать ветку над его головой, заботливая супруга зычным воплем торопилась спугнуть редкостное пернатое, чтобы мистер Бисли ни в коем случае не успел его рассмотреть. То она якобы случайно перепутала час отправления экскурсии к юкатанским храмам, то оттащила его от броненосца, притворившись, что ей в глаз попала соринка. А при виде знаменитых балийских грудей, которыми их обладательницы, будто полновесными гроздьями, так и манили скорей причалить к берегу, она на середине трапа развернулась и решительно двинулась назад, энергично подталкивая перед собой упирающегося супруга. Ко всему прочему, она твердила, что в Буэнос-Айресе следует остановиться надолго, ей необходимо прилично одеться, привести в порядок лицо, волосы и, естественно, побывать на скачках. Мистер Бисли, желая быть справедливым, не противился и заказал номер в дорогой гостинице. Однажды, когда жена была на скачках, наш путешественник случайно познакомился с расположившимся в шезлонге невысоким господином, как оказалось, врачом из Португалии, и вскоре они увлеченно обсуждали гоацинов, анаконд и аксолотлей. - Кстати говоря, я недавно вернулся с верховьев Амазонки, - сообщил маленький португалец, - там потрясающие болота и озера. Индейцы мне рассказывали, что в одном из этих озер обитает еще не известное ученым животное: нечто среднее между крупным аллигатором и черепахой, с длинной шеей и саблевидными зубами. - Интереснейший, надо полагать, экземпляр! - восхищенно воскликнул мистер Бисли. - Да, экземпляр интересный, - согласился португалец. - Вот бы туда попасть! Поговорить с теми индейцами! Как бы я хотел взглянуть на этого зверя! Вы очень заняты? Не хотите присоединиться к небольшой экспедиции? Португалец согласился, и они сразу обговорили все нюансы предстоящего путешествия. Возвратившаяся со скачек миссис Бисли была просто ошарашена известием о том, что они чуть не сию секунду отправляются к каким-то вымирающим индейцам у какого-то затерянного в лесах Амазонки озера. Она накинулась на португальца, но тот лишь молча кивал головой, поскольку его целиком устраивали условия, предложенные мистером Бисли. Все время, пока они поднимались вверх по Амазонке, миссис Бисли с остервенением втолковывала мужу, что никакого чудища не существует и что он доверился наглому мошеннику. К ее постоянному нытью супруг уже притерпелся, но при всяком намеке на доктора мистер Бисли страдальчески морщился, сгорая от стыда. К тому же у нее был громкий пронзительный голос, и, проплыв по знаменитой реке многие тысячи миль, мистер Бисли видел только зады и хвосты обратившихся в бегство тапиров, паукообразных обезьян и муравьедов, которые торопились укрыться в джунглях. Наконец они добрались до нужного озера. - А откуда тебе известно, что это то самое озеро? - не сдавалась миссис Бисли. - Мало ли тут озер. Что этому твоему португальцу говорят индейцы? Ты ведь ни слова не понимаешь. Тебе что скажут, то и ладно. Как же, дождешься ты своего зверя. Мистер Бисли молчал. А португалец успел разузнать, что у индейцев где-то есть заброшенная хижина, которую им после упорных поисков удалось обнаружить. В ней они и поселились. Потянулись монотонные дни. Мистер Бисли, жестоко искусанный москитами, с утра залегал в тростниках с биноклем. Однако смотреть было не на что. Миссис Бисли решила, что пора отомстить за все ее муки. - Я больше здесь не останусь, - объявила она с привычно оскорбленным видом. - Мало того что я позволила тебе затащить меня сюда. Изо всех сил о тебе заботилась. Проплыла сотни миль в одном каноэ с дикарями. Теперь я должна еще смотреть, как ты переводишь деньги на какого-то проходимца. Завтра же утром едем в Парагвай. - Как хочешь, это твое дело, - сказал мистер Бисли. - Я выпишу тебе чек на твои двести тысяч. Попробуй нанять какое-нибудь встречное каноэ, спустишься на нем вниз. А я останусь здесь. - Что ж, поглядим, - сказала миссис Бисли. Ей совсем ни к чему было ехать одной, ведь не дай Бог ему тут будет без нее хорошо. Даже получив обещанный чек, она продолжала пугать мужа отъездом, вдруг он передумает, тогда последнее слово останется все-таки за ней, а не передумает... это она ему тоже потом припомнит. Как-то она проснулась раньше обычного и вышла набрать к завтраку опостылевших ей изысканных фруктов, в изобилии произраставших неподалеку от хижины. Пройдя несколько шагов, она случайно бросила взгляд на песчаный берег и увидела там отпечаток когтистой косолапой ступни, примерно в ярд шириной, метрах в трех от первого отпечатка виднелся точно такой же второй. Замечательные следы не вызвали у нее ни страха, ни любопытства - одну лишь досаду, оттого что прав оказался муж, а маленький португалец вовсе никакой не мошенник. Она даже не вскрикнула от удивления, не побежала будить мужчин, только зашипела, будто гусыня. Не долго думая эта ужасная женщина сорвала с ближайшей пальмы огромный лист и вмиг изничтожила уникальные, не известные цивилизованному миру следы. Она стала искать новые и с кривой усмешкой тоже их стерла. Она продвигалась все дальше и дальше, пока цепочка следов не привела ее к самому краю теплой отмели. Разделавшись с последним когтистым отпечатком, миссис Бисли выпрямилась и оглянулась на хижину. - Ты еще об этом узнаешь, - пообещала она мирно спавшему супругу, - через несколько лет, в Майами, когда ты станешь слишком стар для второго такого путешествия. В этот момент вода за ее спиной всколыхнулась, и миссис Бисли ухватили чьи-то частые, очень похожие на сабли зубы. У нее не было времени убедиться в наличии всех прочих перечисленных португальцем свойств, но чудище несомненно обладало и ими. Она успела коротко вскрикнуть, но, поскольку в последнее время миссис Бисли то и дело повышала голос, крик получился таким хриплым, что если бы его и услышали, то наверняка спутали бы с очень похожим криком мегатерия, который, впрочем, считается вымершим. Однако чуть погодя из чащи действительно вылез последний, доживающий свои дни мегатерий, огляделся в поисках собрата и, безнадежно понурившись, отправился восвояси. Вскоре проснулся мистер Бисли и, не обнаружив поблизости супруги, стал будить доктора. - Вы видели мою жену? - О да! - ответил маленький португалец и снова закрыл глаза. Мистер Бисли отправился на поиски, но через какое-то время вернулся один. - Видимо, моя жена все-таки сбежала. Ее следы ведут к озеру, наверное, уговорила кого-нибудь из туземцев отвезти ее на каноэ. Она давно грозилась это сделать, ей не терпится купить домик в Майами. - Что ж, город неплохой, - сказал португалец, - Хотя в некоторых отношениях Буэнос-Айрес все же лучше. Да, наше с вами чудовище вконец меня разочаровало. Не вернуться ли нам в Буэнос-Айрес, там тоже имеются презанятные вещицы - такие вашему Рипли и не снились. - Нет, вы замечательный человек! - воскликнул мистер Бисли. - Вы почти убедили меня, что и в городской жизни есть свои прелести. - Раз так и если вам тут действительно надоело, можем уехать хоть завтра. Какие на некоторых тропических островах водятся девушки! Вот это, я понимаю, чудо природы, хотя они и не украшают себе губ обеденными тарелками, а в их танцах, ручаюсь, вы обнаружите все тайны искусства. ПЕРЕСТРАХОВКА Перевод: Муравьев В., 1991 г. Алиса и Эрвин были безмятежно счастливы, ни дать ни взять юная чета в семейной киноидиллии. Они были даже счастливее любых киносупругов, потому что миловались не на глазах у публики и без оглядки на цензуру. Пером не описать, с каким упоением Алиса бросалась на шею Эрвину, когда тот возвращался со службы, и с каким восторгом Эрвин расточал ей ответные ласки. По крайней мере часа два они даже и не думали обедать. Да и через два часа дело шло еле-еле, вперемежку с нежностями и шалостями, укусами в шейку и шепотками на ушко, и прежде чем подать блюдо на стол, надо было вдоволь нацеловаться, поприжиматься и подурачиться. Когда же наконец они садились за еду, то ели, уверяю вас, с отменным аппетитом. Но и тут он не упускал случая перебросить что попригляднее ей на тарелку, а она то и дело отбирала самые лакомые кусочки и всовывала их ему в раскрытые и слегка выпяченные губы. После обеда они устраивались вдвоем в одном кресле, совершенно как попугайчики в клеточке, и он вдавался в подробное перечисление ее прелестей, а она воздавала должное его вкусу и наблюдательности. Впрочем, эти утехи длились недолго, потому что оба торопились лечь пораньше, чтобы наутро встать бодрыми и свежими. Редкая ночь у них пропадала впустую: он обязательно просыпался раз-другой и зажигал свет - убедиться, что она ему не просто приснилась. Она сонно мигала в розовом сиянии ночника и ничуть не сердилась, что ее будят; происходил восхитительный разговорчик, и вскоре оба блаженно засыпали. Мужу, которому по вечерам так хорошо дома, незачем застревать после работы в кабаках и забегаловках. Редко-редко Эрвин, так уж и быть, соглашался поддержать компанию, но и то вдруг вспоминал свою милочку - такую полненькую, мягонькую, сладенькую, кругленькую - и подскакивал на месте или подпрыгивал на полметра. - Чего ты скачешь? - спрашивали друзья. - На гвоздь, что ли, сел? - Нет-нет, - уклончиво отвечал он. - Это у меня просто душа играет. Это жизнь во мне кипит. Затем он, как дурак, улыбался во весь рот, поспешно прощался с друзьями и сломя голову бежал домой, чтобы срочно увериться в подлинности своего чудесного достояния - нежных, милых и несравненных округлостей, составлявших его очаровательную женушку. И вот однажды, мчась домой со всех ног, он опрометью ринулся через улицу, а из-за угла выскочило такси. По счастью, водитель успел резко затормозить, а то бы Эрвина сшибло, как кеглю, и не видать бы ему больше своей лапушки. Эта мысль привела его в ужас, и он никак не мог от нее отделаться. В тот вечер они по обыкновению сидели вдвоем в кресле, и она нежно оглаживала его бледноватые щеки, а он вытягивал губы, как голодная горилла при виде бутылки с молоком, пытаясь перехватить и чмокнуть ее руку. В такой позиции у них было заведено выслушивать его отчет обо всех событиях долгого дня, в особенности о том, как он погибал от тоски по ней. - Да вот, кстати, - сказал он, - я ведь чуть было и вправду не погиб при переходе через улицу, и если бы водитель такси не успел затормозить, то меня бысшибло, как кеглю. И может, не видать бы мне больше моей лапушки. При этих словах ее губы задрожали, а глаза переполнились слезами. - Если бы ты меня больше не увидел, - сказала она, - то и я бы тоже тебя больше не увидела. - Я как раз так и подумал, - сказал Эрвин. - У нас с тобой всегда одинаковые мысли, - сказала она. Но это не утешало: в тот вечер их мысли были беспросветно печальны. - А завтра целый день, - сказала, всхлипывая, Алиса, - целый день ты мне будешь видеться раздавленным на мостовой. Нет, это мне не по силам! Я просто лягу и умру. - Ну зачем ты так говоришь, - простонал Эр-вин. - Теперь я буду думать, как ты, скорчившись, лежишь на коврике. Я сойду с ума или умру. Час от часу не легче, - пожаловался он, - Если ты умрешь оттого, что подумаешь, что я умер оттого, что... Нет, это слишком! Я этого не вынесу! - И я не вынесу, - сказала она. Они крепко-крепко обнялись, и поцелуи их стали очень солеными от слез. Есть мнение, что это придает им особую прелесть, как подсоленному арахису, который оттого делается еще слаще. Но Эрвин с Алисой слишком горевали, чтобы оценить такие тонкости: каждый из них думал только о том, каково ему будет, если другой внезапно умрет. Поэтому они всю ночь глаз не сомкнули, и Эрвин лишен был удовольствия грезить о своей Алисе, зажигать свет и видеть ее наяву. А ей не выпало радости сонно мигать в розовом сиянье ночника и смотреть, как он склоняется над нею, восторженно выпучив глаза. Они возместили свою утрату страстными и пылкими объятиями. Потому-то, когда холодный, серый и трезвый рассвет заглянул в их окошко, огорченные супруги и сами были такие спокойные, бледные и трезвые, какими ни разу не бывали со дня первой встречи. - Алиса, - сказал Эрвин, - мы должны проявить мужество. Надо подготовиться к любым ударам судьбы и сделать все возможное, чтобы найти утешение в невзгодах. - У меня останется одно утешение - слезы, - сказала она. - Да и у меня тоже, - подтвердил он. - Но где тебе лучше будет плакать - в нетопленой мансарде, прерываясь, чтобы подмести пол и приготовить еду, или в роскошном особняке, с норковой шубкой на плечах и с кучей прислуги, которая подаст и приберет? - Лучше пусть уж мне подают, - сказала она. - Я тогда смогу спокойно плакать взахлеб. А в норковой шубке я не простужусь и не буду чихать во время рыданий. - А я лучше буду плакать на яхте, - сказал он, - где мои слезы покажутся солеными морскими брызгами и никто не подумает, что у меня глаза на мокром месте. Давай застрахуем свою жизнь, дорогая, чтобы на худой конец плакать без помех. Давай пожертвуем на это девять десятых наших денег. - На жизнь у нас останется совсем немножко, - сказала она. - Но тем лучше, любимый мой, зато можно будет утешиться по-настоящему. - То же самое и я подумал, - сказал он. - У нас с тобой всегда одинаковые мысли. Я сегодня же принесу наши страховые полисы. - И еще давай, - воскликнула она, - давай застрахуем нашу дорогую птичку! - и указала на пернатую пленницу, которую они никогда не укрывали наночь, чтобы ее страстные трели сливались с их нежными восторгами. - Ты права, - сказал он. - Положим на нее десять долларов. Щебет ее будет утешать меня жемчужным переливом, если я овдовею. В этот день Эрвин пошел и застраховался на девять десятых своего заработка. - Мы бедны, - сказал он, возвратившись домой, - но навеки неразлучны. Если судьба отнимет у нас блаженство, то нам, по крайней мере, достанется много тысяч долларов. - Да ну их совсем, - сказала она. - Гадкие доллары! - Вот именно, - сказал он. - Давай-ка обедать. Я сегодня сэкономил на ленче и голоден как никогда. - Сейчас накормлю, - сказала она. - Я сэкономила на рынке и купила новый концентрат, дешевый-дешевый, и в нем витамины на все буквы, хватит, чтобы неделю поддерживать на высшем уровне жизненные силы целой семьи. Так на пакете написано. - Превосходно! - сказал он. - Уж наши организмы не подведут: твой обменчик милых, сладких и нежных веществ и мой обменище грубых, жестких и низменных веществ на пару составят из этих витаминных букв все на свете ласкательные-целовательные-прикасательные словечки. Перспектива была заманчивая, но дни шли за днями, и выяснилось, что если бы их обоюдный обмен веществ и правда стал составлять любовный словарь, то очень бы тощая получилась книжонка. Должно быть, изготовителя концентрата ввел в заблуждение какой-нибудь ученый-иностранец и на пакете не все было правильно написано. Эрвин так ослабел, что уже не мог подпрыгивать на полметра при мысли о своей дорогой, нежной, упоительно кругленькой женушке. Правда, Алиса так отощала, что не с чего стало и подпрыгивать. Сморщенные чулки обвисали на ее костлявых ногах. "Что-то она, - думал Эрвин, - теперь не кидается мне на шею с таким восторгом, как бывало. Да оно, может, и слава Богу. Зато я - с каким бы восторгом я кинулся на бифштекс из вырезки!" И эта новая неотвязная мысль, и кашица из опилок, и бесчисленные денежные заботы, все пуще осаждавшие любящих супругов с уменьшением их доходов на девять десятых, - словом, все это вместе часто не давало Эрвину спать ночами, но теперь ему уже не хотелось включать свет и любоваться своей ненаглядной. В последний раз, когда он склонился над нею, она приняла его физиономию за омлет. - Ах, это ты! - проворчала она и сердито отвернулась. Они испробовали концентрат на канарейке, которая не долго думая шлепнулась на спинку, задрала ножки и околела. - Хорошо хоть мы за нее получим пятьдесят долларов, - заметил Эрвин. - А ведь это всего лишь птица! - Надеюсь, у нас с тобой не было одинаковой мысли? - спросила Алиса. - Конечно нет, - сказал он. - Как ты могла такое вообразить? - Я ничего такого не воображаю, - сказала она. - А на что мы истратим эти деньги? Купим другую канарейку? - Нет, - сказал он. - Что нам канарейка! Давай лучше купим большую, жирную курицу и зажарим ее. - Так и сделаем, - -сказала она. - А к ней - картошки, грибов, фасоли, шоколадный торт, сливки и кофе. - Да, - сказал он. - Кофе обязательно. Свари душистый, крепкий, горький кофе, чтоб в голову ударял, ну, сама знаешь какой. - Знаю, - сказала она, - и сварю самый душистый, самый крепкий, самый горький. В тот вечер тарелки очень быстро оказывались на столе и еще быстрее пустели. - Да уж, душистый и крепкий кофе, - сказал Эр-вин. - И горький. - Правда, какой горький? - сказала она. - А ты случайно не переставил чашки, пока я ходила на кухню? - Нет, милая, - сказал Эрвин. - Я было подумал, что ты их переставила. Действительно, и в голову ударяет. - Ой, Эрвин! - воскликнула Алиса. - Неужели у нас с тобой все-таки была одинаковая мысль? - Похоже на то! - воскликнул Эрвин, кидаясь к дверям быстрее, чем во дни былые, когда он во всю прыть мчался домой из кабаков и забегаловок. - Мне надо к врачу! - И мне тоже, - сказала она, пытаясь первой открыть дверь. Но яд мгновенно одолел их ослабшие организмы. Отпихивая друг друга от дверей, они одновременно рухнули на коврик, и через почтовую щель их засыпало неоплаченными счетами. СТАРАЯ ДРУЖБА Перевод: Ливергант А., 1991 г. В квартире, на пятом этаже дома, находившегося в huitieme arrondissement {Восьмом округе (фр ).}, сильно пахло мебельным лаком. Вообще говоря, все парижские квартиры, владельцы которых имеют сорок тысяч годового дохода, в зависимости от стиля жизни делятся на две категории: в одних стоит солидный запах мебельного лака, в других - легкомысленный аромат духов. По своему складу и темпераменту мосье и мадам Дюпре вполне заслужили вдыхать пряный аромат духов; супругов, однако же, на протяжении целых двадцати лет преследовал унылый запах мебельного лака. Причиной такой несправедливости была безумная - и не на чем не основанная - ревность мужа к жене и жены к мужу, которая и вызвала у обоих преждевременное умерщвление плоти. Мосье мучился ревностью, ибо подозревал, что мадам вышла за него замуж не без некоторого сожаления. Что же касается мадам, то она ревновала мужа по той же причине, по какой скряга не доверяет слуге, которому изрядно не доплачивает. Впрочем, у нее для ревности некоторые основания были: в те редкие случаи, когда супруги Дюпре отправлялись в кафе, муж искал глазами свежий номер "La Vie Parisienne" {"Парижская жизнь" (фр.) - название бульварной парижской газеты }, и если его внимание привлекала какая-нибудь пикантная фотография, он подолгу не сводил с нее глаз. Отсюда - чинная обстановка их парижской квартиры; отсюда же - еженедельный обряд натирания мебели терпким лаком - оплотом респектабельности и пуританского смирения. Но сегодня к запаху лака примешивался и запах лекарств: мадам Дюпре умирала от самого заурядного воспаления легких. Ее супруг сидел у постели умирающей, то и дело прижимал к совершенно сухим глазам носовой платок и мечтал выкурить сигарету. - Дорогой, - едва слышно проговорила мадам Дюпре, - о чем ты думаешь? Я же сказала: "Перчатки надо покупать у Паскаля. Там не такие дикие цены... " - Дорогая, - ответил мосье Дюпре, - извини, я ударился в воспоминания. Помнишь, как мы всюду ходили вместе, - ты, я и Робер? Это было еще до его отъезда на Мартинику, до нашей свадьбы. Боже, как мы дружили! Мы поделились бы друг с другом последней сигаретой! - Робер! Робер! - прохрипела мадам Дюпре. - Как бы я хотела, чтобы ты пришел на мои похороны... И тут мосье Дюпре вдруг осенило. - Господи! - вскричал он, хлопнув себя по колену. - Так значит, это был Робер?! Мадам Дюпре не ответила, только слабо улыбнулась и отошла в мир иной. Ее муж, придя в некоторое замешательство, чмокнул пару раз покойную в лоб, после чего повалился было у кровати на колени, но тут же встал, потирая ушибленную ногу. "Двадцать лет! - пробормотал он, украдкой бросив взгляд на зеркало. - Надо дать знать доктору, нотариусу, гробовщику, тетушке Габриэле, кузенам, Бланшарам. Придется идти в мэрию. А ведь там не покуришь. Можно, конечно, покурить и здесь, но придут люди, почувствуют запах табака и скажут, что я непочтительно отношусь к покойникам. Может, буквально на пять минут спуститься на улицу? В конце концов, что такое пять минут после двадцати лет совместной жизни!" Мосье Дюпре спустился по лестнице, вышел из подъезда и, полной грудью вдохнув нежный вечерний воздух, закурил долгожданную сигарету. После первой же затяжки его полное лицо расплылось в блаженной улыбке. - Ах, бедный мосье Дюпре! - воскликнула, вынырнув из своей каморки, консьержка. - Как себя чувствует мадам? Бедняжка очень страдает? Мосье Дюпре сообразил, что блаженная улыбка и дымящаяся сигарета никак не вяжутся с болью утраты и объяснить консьержке, что его супруга скончалась всего несколько минут назад, будет нелегко. - Благодарю вас, - сказал он. - Сейчас она не страдает. Она... спит. Консьержка с оптимизмом смотрела в будущее. - Может, еще и поправится, - обнадежила она мосье Дюпре. - Ведь мадам родом из Анжера. Вы же знаете пословицу о женщинах из Анжера... Консьержка еще долго что-то говорила, но мосье Дюпре ее не слушал. "Пойду наверх, - подумал он, - и сделаю печальное открытие. А потом вернусь и с более подобающим видом сообщу о случившемся этой старой корове. Господи! А ведь мне еще идти к доктору, нотариусу, заниматься похоронами, сообщать печальную весть родственникам... Сигарета уже кончилась, а я даже не заметил, как ее выкурил. Во всякой цивилизованной стране скорбящего вдовца не обременяют хлопотами". Консьержка удалилась, но наверняка ненадолго, скоро она вновь пойдет на него в атаку. Мосье Дюпре захотелось выкурить еще одну сигарету, но на покое, чтобы окончательно прийти в себя. Он так нервничал, что ему было совершенно необходимо зайти в какое-нибудь маленькое кафе, пропустить стаканчик перно, подышать целебным воздухом парижских кабачков - куда более ароматным, чем мебельный лак. "Сигарету, стакан перно, - размечтался мосье Дюпре, - а потом сытный ужин. Ну, а после ужина грех не выпить рюмку коньяка: его даже врачи рекомендуют, ведь он полезен для пищеварения. Но что такое одна рюмка коньяка?" "Могу ответить, - сказал мосье Дюпре, обращаясь к пробегавшей мимо собаке. - Первая рюмка носит чисто утилитарный характер. Ее можно сравнить с красавицей, целиком посвятившей себя служению людям, уходу за больными, например. Все это, конечно, прекрасно, но хочется познакомиться с сестрой этой красавицы. Она-то и есть вторая рюмка коньяка: сестре она ничем не уступает, зато, в отличие от нее, всегда готова предаться невинным забавам... Двадцать лет!" И мосье Дюпре поднялся наверх за шляпой. Он решил пойти в кафе "Виктуар", что на бульваре Монпарнас; в это кафе, еще в бытность своюстудентами, не раз захаживали он, она и Робер - если было на что, разумеется. "Посидеть в "Виктуар", - подумалось ему, - будет куда уместнее в этот скорбный час, чем бегать по врачам и родственникам. А кухня там в свое время была отменной". Вскоре он уже сидел за столиком и потягивал перно из высокого бокала. Каждый глоток был подобен поцелую любимой женщины, а потому требовал повторения. Мосье Дюпре заказал второй бокал и не отказал себе в удовольствии заглянуть в "La Vie Parisienne". "Что там ни говори, - заговорил он сам с собой, - а жизнь отличная штука. - И вдовец осмотрелся по сторонам в надежде найти подтверждение своей мысли. - Вон те две малютки, - подумал он, - по-моему, очень даже не прочь. Интересно знать, у них под платьем такие же очаровательные кружева, как на этой фотографии?" Его воображение разыгралось, он представил себе одну довольно рискованную ситуацию и плотоядно захихикал, испытав сильное желание хлопнуть кого-нибудь по заду. "Что же я делал все эти долгие двадцать лет?" - спросил мосье Дюпре самого себя и вынужден был ответить: "Ничего!"Мосье Дюпре вновь поднял глаза в надежде поймать взгляд двух весьма привлекательных молодых особ, но, к его глубочайшему разочарованию, они исчезли. Тогда он осмотрелся по сторонам, решив, что прелестные малютки просто пересели за другой стол, и тут его глазам предстало совершенно невероятное зрелище: буквально в нескольких шагах от него сидела... мадам Дюпре, собственной персоной, живая и здоровая. Она была в своей некогда модной серой шляпке и потягивала перно из такого же, как и у мужа, высокого бокала. Мадам тут же перехватила его взгляд, поджала губки, хмыкнула и с ядовитой улыбочкой посмотрела на супруга. Подхватив свой бокал, мосье Дюпре поспешил пересесть за ее столик. - Дорогая, - повинился он, - я пришел в кафе, чтобы немного отвлечься... Вместо ответа мадам одним глотком осушила свой бокал и в задумчивости опустила голову. - Еще одно перно! - крикнул мосье Дюпре, подзывая официанта. - А впрочем, принесите два. Угрызения совести - вещь по-своему страшная, а потому захваченному на месте преступления мосье Дюпре казалось, что его супруге известны самые тайные его намерения, даже те, что касались двух прехорошеньких малюток. Наш герой ожидал, что на него обрушится целый поток упреков, и можете представить себе его облегчение, когда он увидел, что жена совершенно спокойно и даже благожелательно смотрит на него сквозь бокал, содержимое которого, словно по волшебству, исчезало за ее кокетливо надутыми губками. - Мари, - проговорил мосье Дюпре с улыбкой, - не кажется ли тебе, что мы с тобой вели слишком добродетельную жизнь? В конце концов, сейчас двадцатый век. А ведь у тебя великолепная фигура. На губах мадам Дюпре заиграла снисходительная улыбка. В этот момент дверь в кафе распахнулась, и вошел мужчина, который с порога стал озираться по сторонам. Мосье Дюпре встретился с ним глазами. - Нет, не может быть! - воскликнул он. - Так вот, Мари, у меня возникла блестящая идея. Уверен, ты будешь поражена. Однако мадам Дюпре тоже заметила вошедшего. Она ослепительно улыбнулась и помахала ему рукой. Мужчина улыбнулся ей в ответ, причем без всякого удивления, и быстрым шагом направился к ее столику. - Робер! - вскричала мадам Дюпре. - Боже мой! - вскричал мосье Дюпре. - Это и в самом деле Робер. Невозможно передать счастье, охватившее трех старых друзей, которых связывали воспоминания, нисколько не потускневшие за двадцать лет. К тому же все трое были уже навеселе, ибо и Робер, это сразу бросалось в глаза, уже где-то пропустил стаканчик-другой. - Неужели это ты?! - воскликнул он, глядя на мосье Дюпре. - Глазам своим не верю. Как тесен мир! Мосье Дюпре, от удивления и вовсе лишившийся дара речи, сидел молча, время от времени похлопывая Робера по спине. Выпив по последней, они перешли из кафе в соседний ресторан. - Что вы делали все эти годы? - спросил Робер, когда все трое уселись за столик. - Ничего особенного, - ответила мадам Дюпре. - Никогда не поверю! - вскричал Робер, широко улыбаясь. - Неужели? Зато сегодня мы проведем незабываемый вечер. Мы будем пить вино, которое в студенческие годы было нам не по карману. Ты знаешь, Мари, какое вино я имею в виду? - "Эрмитаж", - ответил за жену мосье Дюпре, успевший уже познакомиться с меню. - Восемьдесят франков бутылка! Ну и что?! Плевать на восемьдесят франков! От такого вина голова идет кругом. Но сначала шампанское! Чтобы у нас все было как на свадьбе. И даже лучше! - Браво! - вскричал Робер. - Отлично сказано. - Что будем есть? - спросил мосье Дюпре. - Изучайте меню, друзья мои, а не пяльтесь друг на друга, словно вы оба только что восстали из мертвых. Надо заказать что-нибудь остренькое. Мари, если ты будешь есть чеснок, то и я буду есть чеснок. Ха! Ха! Ха! - Никакого чеснока, - заявил Робер. - Никакого чеснока, - поддакнула мадам Дюпре. - Что? - удивился ее муж. - Ты же всегда обожала чеснок. - Вкусы меняются, - возразила мадам Дюпре. - Верно, - согласился супруг. - Об этом я тебе и толковал, когда появился Робер. Хорошо бы магазины были еще открыты. Я хочу преподнести тебе подарок, Мари. Одну маленькую штучку, которую я. высмотрел в журнале. Господи, как порочен мир! Грехом буквально пропитан воздух! Как жаль, Мари, наших с тобой напрасно прожитых лет. А вот и шампанское. У меня есть тост: долой воздержание! Да здравствует веселье! - Да здравствует веселье! - с энтузиазмом подхватили его друзья, чокаясь шампанским. - К чему стыдиться! - громко расхохотавшись, вскричал мосье Дюпре. - Мы ведь женаты двадцать лет. Мари. А Робер все это время прожил на Мартинике. Скажи, они что же там, все как один черные? - Все как один черные? - подхватила мадам Дюпре и, захихикав, щелкнула Робера по носу. - Обнимитесь! - неожиданно для самого себя громовым голосом вскричал мосье Дюпре и, привстав, положил жене и Роберу руки на плечи. - Ну, смелей, поцелуй ее! В свое время она ведь питала к тебе слабость. Ты этого не мог знать, друг мой. А я знаю. Я все знаю. До сих пор помню, как в нашу первую брачную ночь я подумал: "Она явно кем-то увлечена". Двадцать лет! Мари, ты никогда не была так хороша, как сегодня! Сколько же получится, если триста шестьдесят пять помножить на двадцать? - И мосье Дюпре, потрясенный, вероятно, громадной цифрой, получившейся в результате умножения, горько расплакался. Мосье Дюпре рыдал, а его жена и Робер, такие же пьяные, перегнувшись через стол и стукаясь лбами, хохотали до упаду. Когда официант принес коньяк, мосье Дюпре немного успокоился и заявил: - Сегодня мы за все должны отыграться. Вы со мной согласны? - Полностью, - ответил Робер, расцеловав друга в обе щеки. - Взгляни на нее, - сказал мосье Дюпре. - Ведь ей всего сорок лет. Ах, если бы только магазины были еще открыты! Робер, дружище, позволь, я скажу кое-что тебе на ухо. Робер подставил ухо, но мосье Дюпре говорить был не в силах и только громко расхохотался, вынудив Робера за неимением полотенца воспользоваться салфеткой. - К черту твои магазины! - вскричал Робер. - Зачем нам магазины, когда есть кафе, бары, bistros, boites {Ресторанчики, кабачки (фр. ).}, ночные клубы, кабаре и прочие заведения. На бульвары, друзья! И, провозгласив этот клич, он вскочил из-за стола и бросился к двери. Чета Дюпре нетвердой походкой последовала за ним. На улице прохожие с улыбкой оглядывались на развеселую троицу. Дорогая серая шляпка мадам сползла ей на нос, она поправила ее пальцем, да так небрежно, что шляпка съехала на затылок. Друзья взялись за руки и запели песню про разбитую кастрюлю. Они посетили несколько баров, и с каждым разом им становилось все веселее и веселее. Мосье Дюпре и Робер, изображая, как в студенческие годы, карликов, семенили на согнутых ногах, так что их плащи подметали тротуар, а мадам разобрал такой смех, что она была вынуждена на какое-то время свернуть в укромную аллею, разделявшую Рю-Гийом и Авеню-де-Гаскон. - Мне кажется, - икая, проговорил мосье Дюпре, когда его супруга к ним присоединилась, - мне кажется, нам пора домой. Роберу эта мысль явно не понравилась-так, во всяком случае, надо было понимать изданный им неприличный звук. - Mes amis, - сказал он, обнимая друзей за плечи и скорчив смешную и трогательную мину, - mes amis, mes amis, pourquoi pas le bordel? {Друзья мои... друзья мои, друзья мои, почему бы нам не пойти в бордель? (фр. )} - Тут он зашелся глупым смехом, который тут же подхватили супруги Дюпре. - На дворе ведь как-никак двадцатый век, - захихикал мосье Дюпре. - И потом, должны же мы уважить нашего друга Робера! - Это было бы в порядке вещей, - согласилась мадам Дюпре. - Будет что вспомнить. И они, шатаясь, отправились в заведение под вывеской "Trois Jolies Japonaises" {"Три красавицы японки"(фр. )}, персонал которого наверняка носил бы кимоно, если бы внутри не было так душно. Духота и погубила мосье Дюпре. Не успели они сесть за столик на первом этаже, как он, испытав непреодолимое желание остудить разгоряченное лицо, лег головой на стеклянную крышку стола и мгновенно уснул. Спустя некоторое время чьи-то заботливые руки подняли мосье Дюпре со стула, довели до двери и, возможно, даже слегка подтолкнули, отчего он нетвердой походкой двинулся по улице, перебирая ногами на манер заводной игрушки. Одним словом, домой он кое-как все же добрался. На следующее утро наш герой пробудился от сна на узком диванчике в столовой, и в ноздри ему сразу же ударил целительный запах мебельного лака. Болел живот, мутило, кружилась голова. Вчерашняя пирушка почти полностью выветрилась из памяти. "Слава Богу, ей не суждено узнать, в каком я вчера виде вернулся, - подумал мосье Дюпре, бросив виноватый взгляд на закрытую дверь спальни. - Представляю, как бы она расстроилась! Что-что?! Не может быть! Вчера вечером она была со мной?! Какой, однако ж, отравой поят в наши дни. И все же... Нет, это исключается!" "Надо вызвать доктора, - вспомнил он. - И гробовщика. А также нотариуса, тетушек, кузенов, друзей-будь они все прокляты! Ах, моя бедная голова!" С этими словами он кое-как поднялся с дивана, поплелся в коридор и открыл дверь спальни. От того, что мосье Дюпре там увидел (а вернее, не увидел), голова у него и вовсе пошла кругом. Кровать была пуста. Мадам Дюпре исчезла. Стиснув виски, мосье Дюпре бросился вон из квартиры и с пятого этажа, перескакивая через ступеньки, опрометью понесся вниз к консьержке. - Мадам! - вскричал он, обращаясь к этому неусыпному стражу. - Моя жена исчезла! - Вчера вечером я сама видела, как мадам Дюпре в своей серой шляпке вышла из подъезда, - ответила консьержка. - Вскоре после вас. - Но ведь она умерла!!! - взвыл мосье Дюпре. - Сомневаюсь, - возразила консьержка. - Не хочу вас расстраивать, мосье, но не забывайте: мадам Дюпре из Анжера. Вы же знаете пословицу. И, пожав плечами, она удалилась в свою комнатку под лестницей. - Стало быть, это заговор! - ахнул мосье Дюпре. - Она и этот гнусный тип сговорились между собой. Надо немедленно заявить в полицию. Он сел на трамвай и поехал в Шатле, но когда трамвай, уже набрав скорость, громыхая, несся по улице, мосье Дюпре, к вящему своему удивлению, увидел вдруг на Рю-де-Клиши-так, по крайней мере, ему показалось - знакомую парочку: обнявшись, мадам Дюпре и Робер, вдрызг пьяные, заворачивали за угол. Мосье Дюпре выскочил на ближайшей остановке, побежал назад, но возлюбленных и след простыл. Герой наш настолько разволновался, что решил пока что в полицию не обращаться, взял такси и поехал домой перевести дух. К несчастью, машина, на которой он ехал, попала в затор, и тут, в скользнувшем мимо такси, мосье Дюпре совершенно отчетливо увидел свою супругу в объятиях Робера: оба были совершенно неприлично пьяны и решительно ничего вокруг не замечали. "А меня, значит, как не было!" - в сердцах воскликнул мосье Дюпре, велев шоферу ехать следом. Следом так следом. Они доехали до Порт-де-Нейи, но тут впереди идущее такси наконец остановилось, и из него вместо мадам Дюпре и Робера вышел пожилой господин с лицом и манерами крупного дипломата. Мосье Дюпре расплатился с таксистом - сумма оказалась немалой - и отправился домой на метро. Выходя из поезда, он обратил внимание, как в последний вагон с трудом втискивается какая-то обнявшаяся парочка. Наш герой бросился было к ним, но тут двери захлопнулись, и поезд скрылся в туннеле. Обессилев, мосье Дюпре прислонился к стене и вдруг услышал знакомый мужской голос: - Ты ли это, Дюпре? Да, теперь я вижу, это ты. Что с тобой? Тебе нехорошо? - Хорошего мало, - слабым голосом ответил наш герой, подняв глаза на приближающегося к нему мужчину. - Меня, мой дорогой Лабиш, бросила жена. Она, поверишь ли, спуталась с Робером Креспиньи, и сейчас они, пьяные, разгуливают в непотребном виде по городу. - Нет, голубчик, - возразил Лабиш, - ты что-то путаешь. Пожалуйста, успокойся. Мы, мужья, бываем порой излишне ревнивы. Креспиньи при всем желании не мог увести у тебя жену. Последний раз я видел его три месяца назад. Он вернулся с Мартиники и лежал в больнице. Неделю спустя он умер. На Мартинике ведь все спиваются. ГАДКИЙ УТЕНОК Перевод. Ливергант А. , 1991 г. Два молодых человека, один богатый, другой бедный, однажды разговорились по душам. - Послушай, Поль, - сказал богатый бедному, - почему бы в самом деле тебе не жениться на моей сестре? - Странная мысль, - удивился Поль. - Ты же знаешь, я весь в долгах. - Я не расчетлив, - возразил другу Генри Веномри, - и предпочитаю, чтобы моя сестра вышла замуж за приличного, порядочного и достойного человека вроде тебя, а не за какого-нибудь богатого, растленного негодяя, циника и пресыщенного подонка. - Да, пресыщенным меня никак не назовешь, - улыбнулся Поль. - Но ведь, будучи в Бостоне, я не имел счастья познакомиться с твоей семьей. - Я очень люблю сестренку, - вздохнул Генри. - Еще бы! Когда ты был маленьким, она наверняка по-матерински ухаживала за тобой. Могу себе представить, маленькая мама! - Нет, нет, сестра на десять лет моложе меня. Ей всего-то двадцать восемь. - Ага! Стало быть, в наследство она вступила во времена кризиса. - По счастью, ее капитал вложен в надежное дело и дает сорок тысяч годового дохода. - Все это прекрасно, Генри, но ведь мы с тобой светские люди и превыше всего ценим свободу. Я, конечно, люблю детей, но... - Помилуй, иметь детей вовсе не обязательно; это уж ты сам решай. - У тебя, Генри, должно быть, обворожительная сестра. Расскажи мне про нее подробнее. Она, наверно, очень маленькая, да? Совсем крошка? - И Поль вытянул руку на высоте тридцати дюймов от пола. - Крошка?! Я бы этого не сказал. - То есть? - Только не подумай, мой милый, что рост у нее шесть футов четыре дюйма, - успокоил друга Генри. - А сколько? Шесть футов три дюйма? - С половиной. Кроме того, скажу тебе по секрету, сестра довольно полная женщина. Я бы даже сказал, толстая. И очень. - Подумать только! Но характер у нее, надеюсь, хороший? - Ангельский. Видел бы ты, как она нянчит своих кукол. - Прости за нескромный вопрос. Генри, она случайно не умственно отсталая? - Как тебе сказать... Читает и пишет она превосходно. - Замечательно! Стало быть, когда я буду в отъезде, мы сможем переписываться. - Разумеется. Знаменитым боксерам, во всяком случае, сестра пишет необычайно живые письма, хотя, откровенно говоря, орфография у нее хромает. - Любовь к знаменитостям, насколько я понимаю, предполагает натуру страстную? - Да, сестра привязчива. Судя по тем письмам, что попадаются нам в руки, из нее получится преданная жена. Однако у моих родителей, к сожалению, устаревшие представления о жизни, а боксеры - трусливые твари. Я же хочу, чтобы у сестры был хороший муж. - А пока, если я тебя правильно понял, она чиста, как первый снег. Восхитительно! - В детстве она была замкнутой, тихой девочкой, однако есть в ней какая-то необузданность, которая и вызывает у меня опасения. А вдруг один из боксеров все-таки ответит на ее пылкие чувства?! Такой ведь и обидеть может. - А я бы, - воскликнул Поль, - писал ей любовные письма и по старинному обычаю кланялся при встрече! М-да... Откровенно говоря, я боюсь только одного: как бы не обидеть ее, не причинить ей боль своей черствостью, равнодушием. - Ну, Поль, это уж твоя забота, а не моя. Главное, не робей. Помни: смелость города берет! - Ты прав, Генри. Что ж, позволь мне, по крайней мере, отправиться с тобой в Бостон и познакомиться с твоей сестрой. - К сожалению, тебе придется поехать без меня. Разве ты забыл, через неделю я уезжаю в Европу. Впрочем - я дам тебе с собой рекомендательное письмо. Когда все было решено, Поль простился с другом и, в задумчивости походив по улицам, решил навестить Ольгу. - Милая Ольга, - сказал ей Поль, - я пришел сообщить тебе совершенно сногсшибательную новость. Отныне я богат. - Признавайся, она красива? - Вроде бы не очень. Я ее еще не видел, но рост у нее - шесть футов три дюйма. К тому же она очень толстая. - Бедный Поль! В таком случае у нее почти наверняка растут на лице волосы. Что с тобой будет? - Я слышал также, что она немного туповата. - Туповата?! Что же тогда будет со мной? - Зато у нее, милая Ольга, годовой доход - сорок тысяч. - Имей в виду, Поль, если женщина ревнует, она способна на все. А я, кажется, начинаю ревновать. - Но, согласись, Ольга, сорок тысяч нам с тобой не помешают. - Да, и все-таки... - А что все-таки, милая Ольга? Где же еще взять сорок тысяч? - Ты меня уговорил, Поль. Скажи, я правильно поняла, у твоей гигантской невесты умственное развитие девятилетней девочки? Или двенадцатилетней? - По словам Генри, даже семилетней. Она до неприличия невинна. Пишет письма боксерам и играет в куклы. - Правда? Странно. Играть в куклы, по-моему, очень скучно. Послушай, Поль, а к чему вообще такая спешка? Я ведь еще не продала браслет, который ты нашел в Палм-Бич. На него мы смогли бы прожить несколько недель. Напоследок. - А я, признаться, собирался преподнести этот браслет невесте - обожаю, знаешь ли, делать дорогие подарки. Впрочем, не важно. Может, что-нибудь еще подвернется. Я ведь люблю тебя, Ольга. - А раз любишь, обещай, что раньше, чем через месяц, в Бостон не поедешь. Знаешь, я решила коротко постричься. Я сейчас очень занята, поэтому встречаться мы будем только по воскресеньям, зато у тебя будет время проститься с холостой жизнью. - Хорошо, Ольга, так и поступим. Сказано-сделано. Ровно через месяц Ольга проводила своего возлюбленного в Бостон, и Поль был потрясен тем, как превосходно она держалась. По прибытии в Бостон Поль с рекомендательным письмом явился в дом своего друга и был обласкан старой миссис Веномри. - Вы все еще холостяк? - с участием спросила его хозяйка дома. - Дело в том, - ответил Поль, - что я просто не могу заставить себя взять в жены современную девицу. Эти лохмы, плоская грудь, цинизм, многоопытность! Куда, скажите на милость, девались пышные формы, невинность, задушевность - все то, что отличало невест в прошлом?! Впрочем, заговорил я об этом лишь потому... - В таком случае вам бы наверняка понравилась наша Этель. Это девушка в вашем вкусе: высокая, полная, пышет здоровьем. А какая нежная, какая трогательная! Вам просто необходимо с ней познакомиться. С ней и с ее женихом. Может, вы придете на свадьбу? - Для меня это была бы большая честь, но, к сожалению, я вынужден в самое ближайшее время возвратиться в Нью-Йорк. Вернувшись, Поль немедленно отправился к Ольге, но квартира ее была заперта. Девушка уехала, не оставив адреса, - Поль, как вы догадываетесь, искал ее по всему городу, но, увы, безуспешно. Вскоре он прочел в газете объявление о свадьбе мисс Веномри и некоего мистера Колфакса. Молодожены, говорилось в газете, в настоящий момент находятся на пути в Нью-Йорк и остановятся в "Ритц-Карл-тоне". "Зайду в отель и взгляну на невесту, - решил Поль. - Быть может, ее физические недостатки не стоят все же сорока тысяч в год". Поль приехал в "Ритц-Карлтон", сел в холле и вскоре увидел, как из лифта вышла счастливая невеста-громадное, бесформенное существо. "Вот что значит жить естественной жизнью! Есть, по крайней мере, возможность сохранить свое лицо", - подумал Поль и стал искать глазами жениха. Тут его взгляду предстало живое личико, выглядывающее из-за бедра слоноподобной Этель. "Вероятно, это и есть жених, - решил Поль. - Какая у него благородная, располагающая к себе внешность! Где-то, впрочем, я его уже видел... "Дабы в этом удостовериться, Поль подошел поближе и, к вящему своему изумлению, обнаружил, что жених - это не кто иной, как Ольга, его обожаемая Ольга, только переодетая в мужскую одежду. - Моя дорогая Ольга, - не медля ни минуты, обратился к своей возлюбленной Поль, - здорово же ты меня провела. Скажи, а что думает обо всем этом твоя soit-disant {Так называемая (фр.)} невеста? - Мой дорогой Поль, - отвечала ему Ольга, - ты же прекрасно понимаешь, зачем я на это пошла. - Боюсь, как бы не было скандала. Ты себе даже не представляешь, на что способны злые языки. - Ты недооцениваешь невинность моей жены, которая, как выяснилось, и в самом деле играет в куклы. Кроме того, согласись, Поль, в роли жениха я даю меньше оснований для ревности, чем давал бы ты. Знаешь что? Иди ко мне в секретари. Бедному Полю ничего не оставалось как принять это предложение, и некоторое время он вполне сносно выполнял свои обязанности. По счастью, Генри Веномри из Европы не возвращался. Однажды после званого обеда в доме Колфаксов, когда исполинская молодая жена отправилась на покой, несколько мужчин, в том числе элегантный мистер Колфакс и его секретарь, сидели в гостиной, курили и беседовали о женщинах, чему самозваный мистер Колфакс, в отличие от своего секретаря, был несказанно рад. Разговор заЪаел о женском обаянии. - Моя жена, к чему скрывать, - существо на редкость простодушное, - заявил прелестный обманщик. - Вместе с тем под ее naivete {Наивностью (фр.).} - я это чувствую, более того, я в этом убежден, хотя доказательствами не располагаю, - скрывается незаурядная личность. Что вы на это скажете, господа? - Все очень просто, мой дорогой Колфакс, - ответил именитый доктор. - Обворожительное простодушие вашей, с позволения сказать, супруги, а также ее несколько... мужеподобный облик вызваны незначительным эндокринным нарушением, которое - если, разумеется, вы этого хотите - легко устранимо. Что собой представляет миссис Колфакс на самом деле, сказать сейчас совершенно невозможно. - Любопытно, очень любопытно... - задумчиво произнес юный самозванец, заинтересованный словами доктора. - Поверьте, она может оказаться худенькой живой девушкой, порхающей, словно бабочка, - предположил почтенный эскулап. - Это ведь все равно что вырезать у кита серую амбру, - заметил также принимавший участие в беседе известный путешественник. - Или вскрывать захоронения эпохи неолита, - подхватил выдающийся археолог. - Или раздевать эскимоску на Рождество, - сострил знаменитый сердцеед. - Результаты могут быть самые неожиданные, - с дрожью в голосе заметил Поль, которого одолевало тягостное предчувствие. Но на его слова никто из присутствующих не обратил ни малейшего внимания - все были необычайно увлечены предстоящим экспериментом. - Привозите жену в Париж, - предложил доктор. - Там у меня есть небольшая клиника и все необходимое для операции. - Мы выезжаем немедленно! - воскликнул юный самозванец. - Вы же, Поль, останетесь здесь и в наше отсутствие займетесь неотложными делами. Итак, Поль вынужден был остаться в Бостоне, а Этель с супругом, в сопровождении доктора, а также путешественника, археолога и, естественно, сердцееда, отправилась первым же пароходом в Европу. "Мой дорогой Поль, результаты нашего эксперимента, уверена, удивят, а может, и немного расстроят тебя, хотя ты же всегда верил в высшую справедливость. В результате лечения Этель похудела на целых сто фунтов и превратилась в стройного, энергичного, остроумного и очень красивого молодого человека. "Какой абсурд, что меня столько лет называли Этель!" - пожаловался он мне, узнав о происшедшей с ним метаморфозе. "А по-твоему, не абсурд, что меня называют твоим мужем?!"- тут же возразила ему я. Короче говоря, тайное в конце концов стало явным, и тут уж ничего не поделаешь. Мой рассказ он выслушал совершенно спокойно и с улыбкой сказал: "Что ж, сделанного не воротишь". Я же, со своей стороны, поклялась, что больше никогда не стану его обманывать. Чтобы избежать сплетен, мы решили остаться в Европе - история ведь, сам понимаешь, получилась совершенно анекдотическая. Впрочем, мой милый Поль, окажись на моем месте ты, ситуация была бы еще более анекдотической. А точнее, трагической. Твоя Ольга". ОБНАДЕЖИВАЮЩИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ Перевод. Макарова М., 1991 г. Бывают люди, для которых лучшая их пора настает, когда им уже далеко за пятьдесят. К этой породе безусловно принадлежат все мужчины по фамилии Мерчисон. Классический мистер Мерчисон обязан обладать розовыми щеками, белоснежными бакенбардами и запасом хорошего портвейна. Женщины с такой фамилией попадаются крайне редко. И остается лишь гадать, каким чудом до сих пор сохранилась эта порода, ибо все Мерчисоны холосты, таково их четвертое обязательное свойство. К счастью, они как правило бывают юристами, причем старой школы, а уж законникам из старой когорты как никому известны всяческие деликатные секреты. Совершенствуя себя денно и нощно на протяжении пятидесяти с лишком лет, мистер Бенджамин Мерчисон превратился в почти образцового представителя этой человечьей разновидности. Его вполне можно было бы выставлять в музее, правда, в виде чучела ему уже не удалось бы так сиять, так дружески подмигивать. Он был очень состоятельным человеком и мог бы стать даже богатым, но большинство считающихся у юристов прибыльными дел совсем его не привлекали. В конце концов, он сделался непозволительно разборчивым, самое время отправиться на покой, но многие его старые друзья умерли, и мистеру Мерчисону приходилось заниматься распределением оставшегося имущества между их детьми, для этих бесчисленных выводков он был теперь и опекуном, и доверенным лицом, и советчиком, и другом, и просто дядей Беном. Что он действительно любил, так это ездить к своим юным друзьям в гости, а они очень любили его принимать. Однако у нашего почти образцового Мерчисона имелась некая, тщательно скрываемая им от других причуда. Сущий пустяк, прихоть, о которой и упоминать неловко. Так вот, больше всего на свете ему хотелось поджечь какой-нибудь дом и любоваться потом буйным пламенем. А что тут зазорного? Кто бы отказался изредка потешить себя таким ярким зрелищем? Что и говорить, эффектно, очень эффектно, восхитительно. Обычно мы настолько вымуштрованы, что гоним от себя прочь любое необычное желание. В душе мистера Мерчисона странная мечта прочно укоренилась, а затем расцвела будто огненный цветок. Стоило мистеру Мерчисону вообразить желанную картину, а она преследовала его все чаще, как лицо его озарялось блаженной улыбкой, и он, к удовольствию окружающих, принимался деловито потирать руки. Потом он протягивал их вперед, как бы наслаждаясь приветливым теплом рождественского костра. Это милое чудачество придавало ему еще больше обаяния. Очарованные его уютной добротой, молоденькие жены всех его подопечных и proteges тотчас определяли его в будущие крестные. Так повелось, что мистера Мерчисона первым приглашали посмотреть на новый дом. - О! Я рад, что вы решили выбрать колониальный стиль, - восклицал он, глядя поверх голов Миллисент и Родни на их новый, с иголочки, домик. - И деревянный; дерево всегда хорошо. В таких домах летом прохладно, а зимой, поверьте мне, очень тепло. И конечно, имеется вместительный погреб. Прекрасно! Просто превосходно! Здесь, значит, главный вход;а напротив, надо полагать, запасной? Весьма остроумно. И тяга хорошая-это самое главное. Длинные портьеры как раз в моем вкусе. Знаешь, Миллисент, некоторым почему-то нравятся узенькие и короткие;а я признаю только длинные. У вас восхитительный домик, мои дорогие. Надеюсь, вы все застраховали? - Все что можно, - сказал Родни. - А что прикажете делать со старинными вещами? Сколько сил потратила на них Милли, сколько аукционов объездила. Буквально каждая вещица досталась ей потоми кровью, этого не застрахуешь. Случись что, бедняжка Милли не переживет. Будем надеяться на лучшее, ' видите, стучу по дереву. А почему мы вдруг заговорили на эту тему? Выслушав Родни, сияющий мистер Мерчисон слегка потускнел, ибо мысль о том, как он чуть было не огорчил молодых хозяев, мигом охладила его заветные пылкие мечты. На следующую неделю он отправился на машине в Беркшир, к Баку с Идой, чудная старинная усадьба на холме, до ближайшей пожарной части с единственной лошаденкой четыре мили. На редкость удачно расположена. В ясную ветреную ночь пламя будет видно миль на пятьдесят. Но Бак был архитектором, и все конкурсные проекты делал дома, в свободное время. Его кабинет был забит этими проектами. Дом Люси и Дика порадовал его тремя высокими фронтонами, которые позволяли рассчитывать на самые неожиданные и яркие эффекты, и мистер Мерчисон уже потирал руки на манер индейца, добывающего огонь из деревянных палочек. - Ну и ловко у вас получается, дядя Бен, - радостно улыбаясь, заметила Люси. - Того и гляди, искры полетят. Электрические, разумеется. Она доверительно сообщила, что Дик заканчивает наконец свою книгу о популяциях насекомых, по всему дому разложены его черновики и выписки из справочников, за пять лет их столько накопилось, зато ее Дик скоро станет знаменитым. В общем, мистеру Мерчисону пришлось отправиться дальше. У Сесилии он обнаружил все до единой книги ее отца. У Джона семейные портреты. У Тома и Лизбет-малыша Тома и малышку Лизбет. Прогуливаясь утром по какой-нибудь деревне, куда его пригласили на выходные, мистер Мерчисон не раз чувствовал искушение разузнать у встречных крестьян, чья это там заброшенная конюшня и не намеревается ли хозяин по сходной цене ее продать. Но он решительно брал себя в руки, не желая уступать сомнительным порывам. Как это ни печально, милейшему старому джентльмену довелось еще и еще испытывать танталовы муки, очутившись под кровом очередного, просто созданного для пожара дома, ибо всегда обнаруживались досадные препятствия, не остановившие бы, впрочем, обладателя менее доброго сердца. И вот он получил письмо от Марка и Вики, с которыми порядочное время не виделся и которые, не скупясь на восклицательные знаки, умоляли посетить их потрясающее новое жилище. "Приезжайте, согрейте ваш дом своим теплом!" - просили они. Приступить к согреванию он решил в ближайшую же субботу. Марк и Вики ждали его на станции. - Что все это значит? - строго спросил он у них. - Завели новый дом, а мне ни слова! Я весь дрожу от нетерпения! Ну, рассказывайте, вы сами его построили или... - Пусть Марк рассказывает, - сердито буркнула Вики. - Я к этому дому не имею никакого отношения. Кроме того, что меня заставили в нем жить. - Он принадлежал маминому дяде, - пояснил Марк, включив мотор и резко набирая скорость. - А теперь он мой. - За грехи маминых дядей расплачиваются дети, - нарочито веселым голосом добавила Вики. - Ну а что с вашим "Уиллоудейлом"? - спросил мистер Мерчисон. - Мне казалось, что вы очень привязаны к этому особнячку. - Мы действительно к нему привязаны, - подтвердил Марк. - Лучше меня не расстраивайте, - вздохнула Вики. - Как вспомню наш сад... - Да, лучше ее не расстраивать, - посоветовал Марк. - "Уиллоудейл" нам пришлось сдать. " Чтобы выплатить налоги - за дядин дом. Двадцать восемь комнат! Попробуй такой сдать или продать! Остается только жить тут самим. Вот уже и ворота. Сейчас все сами увидите. Прошу. - Невероятно! Невероятно! - Вот-вот, все только это и твердят, - проворчала Вики. - Замок с берегов Рейна, обшитый досками. - И чем-то смахивающий на Тадж-Махал, - добавил Марк. - Ну да, конечно! - воскликнул мистер Мерчисон. - Знаю, я рискую показаться старомодным, но поверьте, это дом с весьма обнадеживающими перспективами. Какие башенки! А те, если я не ошибаюсь, летящие контраверсы! И этот своеобразный минарет, завершающий композицию! Если еще найти удачный ракурс... - Тут мистер Мерчисон засиял, давно уже не случалось ему сиять так ослепительно. - Входите же, дядя Бен! - позвала Вики. - Не обращайте на меня внимания, дорогие мои, - сказал он, потирая руки. - Не обращайте на старого чудака внимания! Наверное, я выгляжу несколько странным... Не скрою, вашему замку недостает поэзии. И все-таки он обнадеживает. К тому же он, видимо, на солидную сумму застрахован. - Да, эти пройдохи страховые агенты успели неплохо поживиться. Но от меня они ничего не получат. Давайте-ка сюда ваши вещи. - Только не урони большой ящик. В нем дюжина бутылок. Думаю, тебе это вино понравится. Поставь ящик в п