- -- -- -- -- Неужели Харузекъ совсeмъ не придетъ? На церквахъ запeли колокола. 190 Еще четверть часа я подожду, а потомъ уйду изъ дому, буду бродить по оживленнымъ улицамъ, полнымъ людьми въ праздничныхъ платьяхъ, -- смeшаюсь съ веселой толпой въ богатой части города, увижу красивыхъ женщинъ съ прелестными лицами, съ изящными руками и ногами. Я встрeчу тамъ, можетъ быть, случайно Харузека, -- сталъ я оправдываться самъ передъ собой. И чтобы скорeй убить время, досталъ съ книжной полки старинную колоду картъ для тарока. -- -- -- Быть можетъ, я найду въ картинкахъ что-нибудь подходящее для камеи? Я сталъ искать "пагадъ". Но его не было. Куда же онъ дeвался? Я сталъ опять перебирать карты и задумался надъ ихъ загадочнымъ смысломъ. Въ особенности вотъ -- "повeшенный" -- что можетъ онъ означать? Между небомъ и землей на веревкe виситъ человeкъ, -- голова его закинута назадъ, руки связаны за спиной, -- правая голень закинута за лeвую ногу, -- точно крестъ надъ опрокинутымъ треугольникомъ. Загадочный символъ. Но вотъ, наконецъ-то! Навeрное, Харузекъ. Или еще кто-нибудь? Прiятный сюрпризъ: это Мирiамъ. -- -- -- -- -- -- "Знаете, Мирiамъ, я только что хотeлъ зайти къ вамъ и предложить вамъ немного прокатиться". -- Я сказалъ, конечно, неправду, но не смутился. "Вeдь вы не откажетесь? У меня сегодня такъ хорошо на душe, -- и вы, Мирiамъ -- именно вы должны увeнчать мою радость". 191 "-- -- прокатиться?" повторила она съ такимъ изумленiемъ, что я невольно громко разсмeялся. "Развe мое предложенiе такъ необыкновенно?" "Нeтъ, нeтъ, но --" она не могла подыскать словъ, "мнe какъ-то странно. Прокатиться!" "Ничего въ этомъ страннаго нeтъ. Подумайте только -- сотни тысячъ людей, въ сущности, только это и дeлаютъ". "Да, -- другiе!" согласилась она, все еще въ полномъ недоумeнiи. Я взялъ ее за руки: "Мнe хотeлось бы, Мирiамъ, чтобы радости, выпадающiя на долю другихъ, доставались въ безконечно большей степени вамъ". Она вдругъ поблeднeла, какъ полотно, и по ея неподвижному, застывшему взгляду я понялъ, о чемъ она думаетъ. Мнe это придало бодрости: "Вы не должны вeчно думать", началъ я ее уговаривать, -- "объ этомъ -- -- о чудe. Мирiамъ, обeщайте же мнe, -- ну, хотя бы ради нашей дружбы". Она почувствовала въ моихъ словахъ тайный страхъ и посмотрeла на меня удивленно. "Если бы это на васъ не такъ дeйствовало, я бы за васъ только радовался, но такъ? -- -- Знаете, Мирiамъ, я за васъ очень волнуюсь -- -- за ваше -- за ваше -- ну, какъ бы мнe выразиться -- за ваше душевное состоянiе! Не понимайте моихъ словъ буквально, но -- -- мнe бы хотeлось, чтобы этого чуда не было вовсе". Я ждалъ, что она начнетъ со мной спорить, но она была настолько погружена въ свои мысли, что только кивнула мнe головой. 192 "Чудо снeдаетъ вамъ душу. Развe я не правъ, Мирiамъ?" Она очнулась: "Мнe самой иногда хочется, чтобъ его не было". Для меня блеснулъ лучъ надежды. "Но когда я подумаю", -- она говорила медленно и какъ бы въ забытьи, "что наступитъ когда-нибудь время, когда я должна буду жить безъ чуда -- --" "Вы же можете въ одинъ прекрасный день стать богатой и тогда вамъ уже больше не нужно" -- неосторожно прервалъ я ее, но сейчасъ же замолчалъ, замeтивъ на ея лицe возмущенiе, -- "я хочу сказать: можетъ же быть такъ, что вы когда-нибудь избавитесь отъ всeхъ вашихъ заботъ, -- и чудеса примутъ тогда духовный характеръ, -- превратятся во внутреннiя переживанiя". Она покачала головой и отвeтила сухо: "внутреннiя переживанiя -- не чудеса. Мнe вообще странно, что есть люди, у которыхъ ихъ нeтъ. -- Съ ранняго дeтства, каждый день, каждую ночь у меня бываютъ --" (она вдругъ оборвала фразу, и я понялъ, что ей знакомо еще нeчто другое, о чемъ она не говорила со мной никогда, -- быть можетъ, выявленiе незримыхъ событiй, подобное тому, что испытывалъ я) -- "но не въ этомъ дeло. Если бы даже появился вдругъ кто-нибудь и сталъ прикосновенiемъ руки исцeлять немощныхъ, -- я все равно не назвала бы этого чудомъ. Только когда безжизненная матерiя -- земля -- одухотворится и всe законы природы нарушатся, только тогда совершится то, о чемъ я мечтаю съ тeхъ поръ, какъ себя помню. Какъ-то, однажды отецъ мнe сказалъ: есть двe стороны каббалы -- 193 магическая и абстрактная, которыя согласовать между собой невозможно. Магическая сторона еще можетъ обусловить абстрактную, -- но наоборотъ -- никогда. Магическая сторона -- это даръ, -- абстрактной же можно достичь, хотя бы при помощи руководителя". -- Она вернулась опять къ своему: "я жажду именно дара. То, чего я сама способна достичь, для меня безразлично и не имeетъ ни малeйшей цeны. Но стоитъ, повторяю, мнe подумать, что можетъ наступить время, когда мнe придется жить безъ чудесъ", -- я замeтилъ, какъ судорожно сжались ея пальцы и меня охватила боль и раскаянiе, -- "мнe кажется, я готова умереть при одной мысли объ этой возможности". "Можетъ быть, по этой причинe вамъ и хотeлось бы, чтобы чудо никогда не свершалось?" спросилъ я. "Отчасти. Но есть и другая причина. Я -- я --" она на мгновенiе задумалась -- "я еще не созрeла достаточно, чтобы въ такой формe пережить чудо. Да, именно такъ. Какъ бы объяснить это вамъ? Ну, вотъ представьте себe для примeра, что уже много лeтъ я каждую ночь вижу одинъ и тотъ же сонъ съ новымъ и новымъ его продолженiемъ. Въ этомъ снe меня просвeщаетъ нeкто -- ну, скажемъ хотя бы, существо съ того свeта: рисуя мнe мой собственный образъ и его постепенныя измeненiя, это существо мнe показываетъ, насколько далека я отъ магической зрeлости и отъ способности пережить чудо; оно же даетъ мнe отвeты на всe вопросы, которые днемъ заботятъ меня, -- и отвeты эти я могу когда угодно провeрить. Вы поймете меня: такое существо 194 замeняетъ человeку величайшее счастье, доступное на землe; оно -- мостъ, соединяющiй меня съ другимъ мiромъ, -- лeстница Iакова, по которой я могу подняться къ свeту надъ мракомъ повседневности, оно -- мой руководитель и другъ. -- Я вeрю въ то, что, уповая на "него", никогда не солгавшаго мнe, я не заблужусь на темныхъ тропахъ, по которымъ стремится моя душа, и не впаду въ безумiе и вeчный мракъ. -- Но вотъ вдругъ, вопреки всему, что онъ говорилъ мнe, я вижу передъ собой чудо! Кому же мнe вeрить? Неужели же все, чeмъ я была преисполнена долгiе годы, одинъ лишь обманъ? Если бы во мнe зародились сомнeнiя, я ринулась бы внизъ головой въ бездонную пропасть. -- И все-таки чудо свершилось! Я была бы безумно счастлива, если бы -- --" "Если бы что -- --?" прервалъ я ее, затаивъ дыханiе. Можетъ быть, она сама произнесетъ это слово, и я получу возможность во всемъ ей сознаться? "-- -- если бы я узнала, что я ошиблась, -- что это было вовсе не чудо! Но въ то же время я такъ же твердо увeрена, какъ въ томъ, что я сижу здeсь, что я бы погибла"; (у меня замерло сердце) -- "неужели же -- снова упасть съ неба на землю? Развe человeкъ способенъ пережить это?" "Попросите же помощи у отца", замeтилъ я, содрогаясь отъ страха. "У отца? Помощи?" -- она посмотрeла на меня съ недоумeнiемъ. -- "Разъ для меня существуютъ всего два пути, какъ можетъ онъ найти третiй? -- Знаете, что было бы единственнымъ спасенiемъ для меня? Если бы со мной случилось то же, 195 что съ вами. Если бы я вдругъ забыла все, что лежитъ позади -- всю свою жизнь до этой минуты. -- Какъ странно: то, что для васъ величайшее горе, для меня было бы величайшимъ счастьемъ!" Мы долго молчали. Потомъ вдругъ она взяла меня за руку и улыбнулась. "Я не хочу, чтобы вы грустили изъ-за меня", -- (она утeшала меня, -- она меня!), "только что вы были такой счастливый, такъ радовались веснe, а сейчасъ вы -- воплощенная скорбь. Мнe вообще не слeдовало вамъ ничего говорить. Забудьте обо всемъ этомъ, -- будьте такимъ же веселымъ, какъ раньше! -- Я вeдь такъ рада -- --" "Вы? Рады? Мирiамъ?" съ горечью перебилъ я ее. Она убeжденно отвeтила: "Да! Рада! Когда я къ вамъ шла, мнe было почему-то такъ страшно, -- сама не знаю, почему: я не могла отдeлаться отъ чувства, что вамъ грозитъ большая опасность", -- я напряженно прислушался, -- "но вмeсто того, чтобы радоваться, что вы здоровы и веселы, я васъ разстроила и -- --" Я заставилъ себя улыбнуться: "вы можете это исправить: поeдемте погулять". (Я старался говорить какъ можно болeе беззаботно.) "Мнe хочется хоть разъ попробовать разсeять ваши мрачныя мысли. Что ни говорите, а все-таки вы далеко еще не египетскiй чародeй, а покамeстъ всего навсего молоденькая дeвушка, -- смотрите, какъ бы весеннiй вeтеръ не подшутилъ и надъ вами". Она вдругъ совсeмъ развеселилась: "Что съ вами сегодня, господинъ Пернатъ? Такимъ я васъ еще никогда не видала. -- Кстати, 196 весеннiй вeтеръ: у насъ, у евреевъ, этимъ "вeтромъ" управляютъ родители. Мы должны только повиноваться. И дeйствительно повинуемся. Это у насъ въ крови. Хотя у меня лично нeтъ", добавила она серьезно, "моя мать наотрeзъ отказалась, когда ее хотeли выдать за безобразнаго Аарона Вассертрума". "Что? Вашу мать? За старьевщика Вассертрума?" Мирiамъ кивнула головой. "Изъ этого ничего, слава Богу, не вышло. Но для несчастнаго это было смертельнымъ ударомъ". "По вашему, для несчастнаго? Да вeдь онъ же преступникъ!" вскричалъ я. Она задумчиво покачала головой. "Конечно, преступникъ. Но быть въ его шкурe и не стать преступникомъ, могъ бы только пророкъ". Я съ любопытствомъ спросилъ: "Вы хорошо его знаете? Меня это очень интересуетъ. По особымъ соображенiямъ -- --" "Если бы вы побывали въ его лавкe, господинъ Пернатъ, вы сейчасъ же узнали бы, что онъ собой представляетъ. Я такъ говорю, потому что ребенкомъ бывала тамъ часто. -- Почему вы на меня смотрите съ такимъ удивленiемъ? Развe это такъ странно? -- Ко мнe онъ относился всегда хорошо и по-дружески. Разъ какъ-то даже, я помню, онъ подарилъ мнe большой блестящiй камень, -- онъ мнe особенно понравился у него въ лавкe. Но мать сказала, что это бриллiантъ, и мнe пришлось, конечно, сейчасъ же отнести его обратно. Сначала онъ долго не хотeлъ его брать, а потомъ вдругъ вырвалъ изъ рукъ и съ яростью закинулъ въ уголъ. Но я замeтила, что на 197 глазахъ у него выступили слезы. Я уже знала тогда немного по-древне-еврейски и поняла, что онъ пробормоталъ про себя: "Проклятье на всемъ, къ чему я ни прикасаюсь". -- -- Я въ послeднiй разъ была тогда у него. Съ тeхъ поръ онъ меня никогда больше не приглашалъ. Я знаю, почему: если бы я не старалась его утeшить, все пошло бы по-старому, -- но мнe стало вдругъ безконечно жаль его, я ему это сказала, -- и онъ ужъ не хотeлъ меня больше видeть. -- Вы не понимаете этого, господинъ Пернатъ? Вeдь это такъ просто: онъ не совсeмъ нормаленъ, онъ страшно подозрителенъ, -- въ немъ сейчасъ же пробуждается недовeрiе, какъ только кто-нибудь хочетъ подойти къ нему ближе. Онъ считаетъ себя болeе уродливымъ, чeмъ онъ есть на самомъ дeлe, -- если это только вообще возможно. Этимъ объясняется и весь его характеръ, и всe поступки. Говорятъ, жена любила его, -- быть можетъ, скорeе жалeла, чeмъ любила, но какъ бы то ни было, а это всe знали. И только онъ одинъ въ это не вeрилъ. Ему повсюду чудится злоба и ненависть. Исключенiе онъ дeлалъ только для своего сына. Это объясняется, можетъ быть, тeмъ, что тотъ выросъ у него на глазахъ, что онъ былъ свидeтелемъ развитiя въ ребенкe всeхъ его качествъ съ самаго ихъ зарожденiя и потому никакъ не могъ питать къ нему недовeрiя, -- или же попросту нашей еврейской кровью: склонностью изливать все свое чувство любви исключительно на потомство. Это, вeроятно, инстинктивная боязнь нашего племени, -- боязнь умереть, не выполнивъ миссiи, о которой мы позабыли, но 198 которая смутно продолжаетъ въ насъ жить. Кто знаетъ?! Въ томъ, какъ онъ воспиталъ своего сына, проявилось не только благоразумiе, но, пожалуй, и мудрость, которая прямо-таки поражаетъ у такого необразованнаго человeка, какъ Вассертрумъ. Съ тонкимъ пониманiемъ психолога онъ отстранялъ отъ ребенка всякое переживанiе, которое могло бы способствовать развитiю у него совeсти: онъ хотeлъ избавить его отъ всeхъ будущихъ душевныхъ страданiй. Въ учителя онъ взялъ ему извeстнаго ученаго, который придерживался взгляда, что животныя безчувственны и что боль не что иное, какъ механическiй рефлексъ. Выжать изъ каждаго столько радости и наслажденiя, сколько онъ вообще способенъ дать, и потомъ отбросить его, какъ пустую, ненужную скорлупу, -- такова приблизительно сущность его дальновидной педагогической системы. Что при этомъ главную роль, въ качествe лозунга и пути къ "могуществу" играли деньги, -- вы легко можете себe, конечно, представить, господинъ Пернатъ. И такъ же, какъ онъ самъ тщательно скрываетъ свое богатство для того, чтобы окутывать мракомъ предeлы своего влiянiя и силы, такъ и для сына придумалъ онъ такой же способъ, -- съ тeмъ, однако, что избавилъ его отъ страданiй внeшне убогой, нищенской жизни: онъ пропиталъ его насквозь дьявольской ложью о "красотe", внушилъ ему внeшнiе и внутреннiе прiемы эстетики и научилъ его: наружно изображать прекрасную, стройную лилiю, а внутри, въ душe, быть кровожаднымъ хищникомъ. 199 Конечно, вся эта теорiя "красоты" едва ли была его собственнымъ изобрeтенiемъ, -- онъ, навeрное, внесъ только свои "поправки" въ добрый совeтъ, который подалъ ему кто-нибудь, болeе просвeщенный. Никогда онъ не ропталъ на то, что впослeдствiи сынъ отъ него отрекался, гдe и когда только могъ. Наоборотъ, онъ считалъ это его долгомъ: въ его любви не было эгоизма, -- -- мой отецъ какъ-то сказалъ: такая любовь не умираетъ вмeстe со смертью". Мирiамъ замолчала. Я видeлъ, что она продолжаетъ начатую мысль про себя, и услыхалъ это по ея измeнившемуся тону, когда она вдругъ сказала: "Странные плоды растутъ на древe еврейства". "Скажите, Мирiамъ", спросилъ я ее, "вы никогда не слыхали, будто у Вассертрума стоитъ въ лавкe восковая фигура? Я ужъ не помню, кто мнe объ этомъ разсказывалъ, -- можетъ быть, мнe только приснилось -- --" "Нeтъ, нeтъ, это правда, господинъ Пернатъ. Въ углу, гдe онъ спитъ на соломенномъ тюфякe, посреди всякаго хлама дeйствительно стоитъ восковая фигура въ человeческiй ростъ. Онъ давно прiобрeлъ ее въ какомъ-то балаганe, -- говорятъ, потому только, что она похожа на одну дeвушку -- христiанку -- которая была будто бы когда-то его любовницей". "Мать Харузека!" мелькнуло у меня въ головe. "Вы не знаете, кто она, Мирiамъ?" Мирiамъ покачала головой. "Если васъ это интересуетъ -- я могу узнать". "Ахъ, нeтъ, Мирiамъ, не надо. Мнe совершенно безразлично". (По ея блестящимъ глазамъ я 200 замeтилъ, что она говорила съ увлеченiемъ. Надо постараться, чтобы она опять не вернулась къ старому, рeшилъ я про себя.) "Но вотъ меня очень интересуетъ вопросъ, который вы мелькомъ затронули. Вы говорили о "весеннемъ вeтрe". Вашъ отецъ, навeрное, вамъ не станетъ предписывать, за кого вы должны выйти замужъ". Она весело разсмeялась: "Мой отецъ? Ну, еще бы!" "Для меня это огромное счастье". "Почему?" наивно спросила она. "Да потому, что, значитъ, у меня есть все-таки шансы". Это была шутка, -- она такъ и поняла мои слова, но все-таки быстро вскочила и подошла къ окну, чтобы не показать мнe, какъ она покраснeла. Я началъ опять, чтобъ вывести ее изъ смущенiя: "Какъ старый другъ, я попрошу васъ объ одномъ: вы должны мнe сказать, когда вы рeшите выйти замужъ. -- Или, можетъ быть, вы думаете вообще остаться старой дeвой?" "Нeтъ, нeтъ!" -- она такъ энергично запротестовала, что я невольно долженъ былъ улыбнуться -- "когда-нибудь я все-таки выйду замужъ!" "Ну, конечно. Еще бы! " Она разсердилась, какъ подростокъ. "Неужели вы хоть минутку не можете быть серьезнымъ, господинъ Пернатъ?" -- Я послушно принялъ серьезный видъ, и она опять сeла. "Такъ вотъ: если я и сказала, что когда-нибудь все-таки выйду замужъ, то это значитъ, что хотя до сихъ поръ я и не ломала себe надъ этимъ головы, тeмъ не менeе, навeрное, не понимала бы смысла 201 жизни, если бы вдругъ рeшила, что, родившись женщиной, должна остаться бездeтной." Въ первый разъ замeтилъ я въ ея лицe черты женственности. Она продолжала тихо: "Въ своихъ грезахъ я часто представляю себe, что конечная цeль есть слiянiе двухъ существъ въ одно цeлое, въ то, что можетъ, какъ символъ, являть собою "гермафродитъ". -- Вы никогда не читали о древнеегипетскомъ культe Озириса?" Я напряженно слушалъ: "Гермафродитъ -- -- " "Ну, да: магическое соединенiе мужского и женскаго начала рода человeческаго въ полубогe. Это конечная цeль. -- Нeтъ, скорeе даже не конечная цeль, а начало новаго пути, -- вeчнаго, -- пути безъ конца". "И вы надeетесь", спросилъ я взволнованно, "найти именно того, кого ищете? Развe не можетъ быть, что онъ живетъ гдe-нибудь въ другой части свeта, что его вообще нeтъ на землe?" "Этого я знать не могу", отвeтила она просто, "я могу только ждать. Если онъ отдeленъ отъ меня временемъ и пространствомъ, -- я лично въ это не вeрю, иначе зачeмъ бы я родилась тутъ въ гетто, -- или же насъ раздeляетъ съ нимъ пропасть взаимнаго невeдeнiя -- -- и я такъ и не встрeчу его, -- ну, тогда, значитъ, моя жизнь не имeла ни малeйшаго смысла и была лишь нелeпой игрой глупаго демона. -- Но, пожалуйста, не будемъ больше говорить объ этомъ", попросила она, "а то достаточно только высказать эту мысль, какъ она получаетъ уже некрасивый земной оттeнокъ, -- а мнe бы не хотeлось -- --" Она вдругъ замолчала. 202 "Чего бы вамъ не хотeлось, Мирiамъ?" Она подняла руку. Быстро встала и приговорила: "Къ вамъ гости, господинъ Пернатъ!" На лeстницe послышался шелестъ платья. Рeзкiй стукъ въ дверь. И: Ангелина! Мирiамъ хотeла было уйти. Но я ее удержалъ: "Позвольте представить: дочь моего друга -- графиня -- --" "Къ вамъ нельзя даже подъeхать. Всюду мостовая разрыта. Мейстеръ Пернатъ, когда же вы переeдете, наконецъ, въ болeе приличную мeстность? На улицe таетъ снeгъ, небо радуется, -- прямо грудь разрывается, -- а вы сидите въ своей берлогe, какъ старый сычъ... Впрочемъ, знаете, вчера я была у своего ювелира, -- онъ мнe сказалъ, что вы великiй художникъ, самый лучшiй рeзчикъ камей, какiе сейчасъ существуютъ, а, можетъ быть, и величайшiй изъ всeхъ, какiе вообще когда-либо были?!" -- Ангелина болтала, какъ ручеекъ. Я былъ очарованъ. Видeлъ передъ собой только ея голубые сiяющiе глаза, ея маленькiя ножки въ крохотныхъ лаковыхъ туфелькахъ, -- ея изящное личико, закутанное мeхомъ, розовый кончикъ уха. Она не унималась. "Мой экипажъ на углу. Я такъ боялась не застать васъ дома. Вы, должно быть, еще не обeдали? Мы поeдемъ сперва, -- да, куда жъ мы поeдемъ сперва? Мы поeдемъ -- -- подождите-ка: хотите въ Баумгартенъ -- -- или, знаете, лучше всего за городъ, -- тамъ пахнетъ весной, распускаются почки. Идемте же скорeе, идемте, 203 -- берите же шляпу. А потомъ вы у меня пообeдаете -- мы поболтаемъ до вечера, -- Да берите же шляпу! Чего же вы ждете? -- У меня въ экипажe теплый, мягкiй плэдъ, -- мы закутаемся въ него до ушей и такъ тeсно прижмемся, что будетъ тепло". Что мнe было сказать ей? Что я только что пригласилъ покататься вотъ эту дочь моего друга? -- -- -- Я не успeлъ еще вымолвить слова, какъ Мирiамъ поспeшно простилась съ Ангелиной. Я проводилъ ее до двери, хотя она и протестовала. "Послушайте, Мирiамъ -- здeсь, на лeстницe я не могу сказать вамъ, конечно -- -- но я такъ глубоко преданъ вамъ -- мнe въ тысячу разъ было бы прiятнeе съ вами-- --" "Неудобно заставлять ждать даму, -- господинъ Пернатъ", отвeтила она, "прощайте, желаю прiятно провести время!" Она сказала это сердечно, искренне, непритворно, но я все же замeтилъ, что блескъ въ ея глазахъ сразу потухъ. Она быстро сбeжала по лeстницe, -- у меня болeзненно сжалось сердце. Мнe казалось, будто я потерялъ цeлый мiръ. -- -- -- -- -- -- Какъ пьяный, сидeлъ я около Ангелины. Мы быстро мчались по улицамъ, полнымъ народа. Могучiй прибой жизни настолько оглушилъ меня, что я различалъ только отдeльныя яркiя пятна въ мелькавшей мимо картинe: сверкающiе камни въ ушахъ и на цeпочкахъ отъ муфтъ, лоснящiеся цилиндры, бeлыя перчатки дамъ, 204 пуделя съ розовымъ бантикомъ, съ лаемъ вцeпившагося въ наши колеса, покрытыхъ бeлой пeной лошадей, несшихся намъ навстрeчу въ серебряной упряжи, витрину магазина съ ослeпительными драгоцeнностями и бeлоснeжными жемчужными нитями, блескъ шелка на стройныхъ дeвичьихъ бедрахъ. Рeзкiй вeтеръ, дувшiй намъ прямо въ лицо, дeлалъ еще болeе ощутительной опьяняющую теплоту тeла Ангелины. Полицейскiе на перекресткахъ почтительно уступали дорогу, когда мы проносились мимо нихъ. Потомъ мы поeхали шагомъ по набережной, запруженной вереницею экипажей, -- мимо разрушеннаго каменнаго моста, черезъ густую толпу любопытныхъ зeвакъ. Я не смотрeлъ по сторонамъ: -- малeйшiй звукъ изъ устъ Ангелины, движенiе рeсницъ, бeглая игра ея губъ, -- глядeть на все это было для меня безмeрно важнeе, чeмъ наблюдать, какъ остатки быковъ тамъ внизу подставляютъ свои плечи напору ледяныхъ глыбъ. -- -- -- Дорожки парка. Утрамбованная, упругая почва. Потомъ шуршанiе листьевъ подъ копытами лошадей, влажный воздухъ, оголенные исполины-деревья съ множествомъ вороньихъ гнeздъ, мертвыя лужайки съ бeлыми островками исчезающаго снeга, -- все проносилось мимо меня, какъ во снe. Лишь какъ-то вскользь, почти равнодушно Ангелина вспомнила о докторe Савiоли. "Сейчасъ, когда всякая опасность уже миновала", замeтила она съ очаровательной, дeтской 205 наивностью, "когда я знаю вдобавокъ, что и ему значительно лучше, мнe представляется вся эта исторiя невыносимо скучной. -- Мнe хочется опять хоть немного порадоваться, закрыть глаза и окунуться въ блестящiй водоворотъ жизни. Мнe кажется, таковы ужъ всe женщины. Онe только въ этомъ не хотятъ признаваться. Или же настолько глупы, что сами не замeчаютъ. А какъ по-вашему?" Но она даже не слышала, что я ей отвeтилъ. "Впрочемъ, меня женщины нисколько не интересуютъ. Не подумайте, что я хочу вамъ польстить: но -- право, простая близость симпатичнаго мужчины мнe несравненно прiятнeе, чeмъ самый интересный разговоръ съ умной женщиной. Въ концe концовъ вeдь всe эти разговоры -- одинъ только вздоръ. Въ лучшемъ случаe -- о нарядахъ. Но мода вовсе не такъ уже часто мeняется -- -- Не правда ли, я легкомысленна?" спросила она вдругъ такъ кокетливо, что я, увлеченный ея обаянiемъ, еле удержался, чтобы не схватить ея головку и не поцeловать ее въ шею, -- "ну, скажите же, что я легкомысленна!" Она еще ближе придвинулась и еще тeснeе прижалась ко мнe. Мы миновали аллею и eхали теперь мимо парка съ закутанными въ солому деревьями, -- они напоминали мнe туловища чудовищъ съ отрубленными конечностями и головами. На скамейкахъ, грeясь на солнцe сидeли люди, смотрeли намъ вслeдъ и шептались. Мы молчали и отдались своимъ мыслямъ. -- Ангелина совершенно другая, -- она нисколько не похожа на ту, которую рисовало до сихъ поръ мое воображенiе. Какъ будто сегодня только 206 впервые она дeйствительно предстала передо мной. Развe это та самая женщина, которую я старался тогда утeшить въ соборe? Я не могъ отвести взгляда отъ ея полураскрытаго рта. Она все еще не говорила ни слова. Казалось, передъ ней проносились какiя-то картины. Экипажъ выeхалъ на влажную лужайку. Запахло пробуждающейся землей. "Знаете -- -- графиня -- --?" "Называйте меня Ангелиной," тихо прервала она меня. "Знаете, Ангелина -- -- сегодня всю ночь вы мнe снились?" глухо вырвалось у меня. Она сдeлала легкое движенiе, какъ будто захотeла высвободить свою руку изъ моей руки, и посмотрeла на меня удивленно. "Какъ странно! А мнe снились вы! -- И какъ разъ сейчасъ я думала объ этомъ!" Разговоръ снова замолкъ. И мы оба почувствовали, что снилось намъ одно и то же. Я ощущалъ это по бiенiю ея пульса. Рука ея едва замeтно дрожала у меня на груди. Она какъ-то судорожно отвела отъ меня взглядъ -- -- -- Я медленно поднесъ къ губамъ ея руку, снялъ ароматную бeлую перчатку, -- услышалъ, какъ дыханiе ея стало прерывистымъ -- -- и, обезумeвъ отъ любви, впился губами въ ея ладонь. -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- Нeсколько часовъ спустя, шатаясь, какъ пьяный, я спускался въ вечернемъ туманe внизъ, по направленiю къ городу. Я шелъ, не зная куда, 207 и долгое время безсознательно кружился на одномъ мeстe. Потомъ очутился у рeки, перегнулся черезъ желeзныя перила и смотрeлъ на бушующiя волны. Я все еще чувствовалъ у себя на шеe руки Ангелины, видeлъ передъ собою каменный бассейнъ фонтана, съ плавающими въ немъ, гнiющими желтыми листьями, у котораго мы уже съ ней прощались когда-то давно, -- и снова, какъ вотъ только сейчасъ, она шла рядомъ со мной, по мерзлому, сумеречному парку своего замка, молча склонивъ мнe на плечо свою голову. Я сeлъ на скамью и низко надвинулъ шляпу, -- я грезилъ. Волны били о набережную, и шумъ ихъ поглощалъ послeднiе неясные звуки засыпавшаго города. Когда время отъ времени я плотнeе закутывался въ плащъ и открывалъ при этомъ глаза, рeка все больше и больше скрывалась въ тeни, пока, наконецъ, побeжденная мрачной, тяжелой ночью, не превратилась въ черную пелену, -- только пeна плотины бeлой, сiяющей полосой тянулась поперекъ къ противоположному берегу. Меня страшила мысль о возвращенiи въ мое печальное жилище. Блескъ короткихъ вечернихъ часовъ навeки отдалилъ меня отъ него. Нeсколько недeль, а, быть можетъ, и дней, -- счастье промелькнетъ -- -- и не останется ничего, кромe грустнаго, прекраснаго воспоминанiя. И тогда? Тогда я буду чужимъ и тутъ и тамъ, и на томъ и на этомъ берегу рeки. 208 Я поднялся. Передъ тeмъ какъ вернуться въ мрачное гетто, мнe захотeлось еще разъ взглянуть черезъ рeшетку парка на замокъ, за окнами котораго спала она -- -- Я направился по тому пути, откуда пришелъ, -- пробирался ощупью въ густомъ туманe мимо безконечнаго ряда домовъ, по соннымъ площадямъ, -- передо мной вдругъ грозно вставали черные памятники, одинокiя караульныя будки и вычурныя украшенiя старинныхъ фасадовъ. Тусклый свeтъ фонаря выросталъ въ туманe въ огромный фантастическiй кругъ изъ поблекшихъ радужныхъ красокъ, сжимался потомъ въ желтоватый пронизывающiй глазъ и таялъ, наконецъ, позади. Мои ноги касались широкихъ каменныхъ ступеней, посыпанныхъ гравiемъ. Куда я иду? По какому-то ущелью, круто поднимающемуся кверху? Справа и слeва высокая каменная ограда. Черезъ нее перевeшиваются оголенные сучья деревьевъ. Они точно съ неба: стволовъ не видно, они скрыты густымъ туманомъ. Моя шляпа задeваетъ за что-то: сухiя тонкiя вeтки ломаются, падаютъ и, коснувшись плаща, исчезаютъ въ сeрой мглe, скрывающей отъ меня мои ноги. Но вотъ яркая точка: одинокiй огонекъ гдe-то -- далеко -- далеко -- загадочный -- -- точно между землею и небомъ. Должно быть, я заблудился. По всей вeроятности, это старый замковый подъемъ, возлe садовъ Фюрстенберга. -- -- -- Потомъ какая-то вязкая тропинка. -- И, наконецъ, опять мостовая. 209 Передо мной исполинская тeнь, -- голова въ черномъ, каменномъ колпакe: "Далиборка", башня голода, гдe погибали когда-то люди, между тeмъ какъ короли внизу, въ "Оленьемъ рву", гонялись за дичью. Узкiй, извилистый переулокъ съ бойницами, такой узкiй, что еле пройти одному -- -- и передо мной вдругъ рядъ домиковъ, ростомъ не многимъ выше меня. Вытянувъ руки, я доставалъ до ихъ крышъ. Я очутился на "улицe золотыхъ дeлъ мастеровъ", -- въ среднiе вeка алхимики плавили здeсь философскiй камень и отравляли лунные лучи. Отсюда одинъ только выходъ: пойти обратно, тeмъ же путемъ. Но я не нашелъ отверстiя въ стeнe и натолкнулся на деревянную калитку. Ничего не подeлаешь, -- придется кого-нибудь разбудить, попросить показать дорогу, -- подумалъ я. Какъ странно, -- этотъ домъ преграждаетъ здeсь улицу, -- онъ выше другихъ и въ немъ, какъ видно, живутъ. Я не могъ вспомнить, видeлъ ли я его уже когда-нибудь. Онъ, навeрное, бeлый, -- поэтому-то онъ такъ ярко и вырисовывается въ туманe. Я прохожу черезъ калитку по узкой садовой тропинкe, прижимаюсь лицомъ къ окну, -- все темно. Стучу въ окно. -- Въ дверяхъ показывается съ горящей свeчой дряхлый старикъ, старческой невeрной походкой доходитъ до середины комнаты, останавливается, медленно поворачиваетъ голову къ запыленнымъ алхимическимъ ретортамъ и колбамъ вдоль стeнъ, смотритъ 210 задумчиво на огромную паутину въ углахъ и устремляетъ затeмъ пристальный взглядъ на меня. Тeнь отъ скулъ падаетъ на впадины его глазъ, -- и кажется, будто онe у него пустыя, какъ у мумiи. Онъ, очевидно, не замeчаетъ меня. Я снова стучу. Онъ не слышитъ. И, какъ лунатикъ, снова беззвучно выходитъ изъ комнаты. Напрасно я жду. Стучу въ дверь: нeтъ отвeта. -- -- -- -- -- -- -- -- -- Мнe не оставалось ничего, какъ снова искать выхода изъ тупика. Наконецъ, мнe удалось все-таки выбраться. Не лучше ли мнe пойти къ людямъ? -- Къ своимъ друзьямъ: къ Цваку, Прокопу, Фрисландеру, -- они, навeрное, сейчасъ въ "Старомъ бездeльникe", -- я долженъ хоть на нeсколько часовъ заглушить свою безумную жажду поцeлуевъ Ангелины. Я ускорилъ шаги. -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- Точно трилистникъ изъ мертвецовъ, сидeли они втроемъ вокругъ стараго, прогнившаго стола съ тонкими глиняными трубками въ зубахъ. Комната была полна дыма. Ихъ лица было очень трудно различить, настолько темно-бурыя стeны поглощали весь, и безъ того уже скудный, свeтъ отъ старомодной висячей лампы. А въ углу высохшая, какъ палка, молчаливая, старая кельнерша съ вeчнымъ чулкомъ и спицами въ рукахъ, съ безцвeтнымъ взглядомъ и желтымъ утинымъ носомъ. 211 Закрытыя двери были завeшаны поблекшими красными драпировками, такъ что голоса посeтителей изъ сосeдней комнаты доносились сюда, точно тихое жужжанiе пчелинаго роя. Фрисландеръ, въ конусообразной шляпe съ широкими полями, съ нависшими усами, землистымъ цвeтомъ лица и шрамомъ подъ глазомъ, напоминалъ утонувшаго голландца давно прошедшихъ вeковъ. Iозуа Прокопъ всадилъ вилку въ свои длинные какъ у музыканта кудри, не переставая отбивалъ тактъ неимовeрно длинными, костлявыми пальцами и съ недоумeнiемъ наблюдалъ, какъ Цвакъ пробовалъ нарядить пузатую бутылку арака въ красное платьице марiонетки. "Это Бабинскiй", съ серьезнымъ видомъ объяснилъ мнe Фрисландеръ. "Вы не знаете, кто такой Бабинскiй? Цвакъ, разскажите же поскорeе Пернату, кто былъ Бабинскiй!" "Бабинскiй", началъ сейчасъ же Цвакъ, не отрываясь ни на секунду отъ работы, "Бабинскiй былъ когда-то извeстнымъ разбойникомъ въ Прагe. Долгiе годы занимался онъ своимъ гнуснымъ дeломъ. Никому не приходило и въ голову подозрeвать его. Но мало-помалу стали обращать на себя вниманiе случаи исчезновенiя членовъ семействъ изъ высшаго общества. Вначалe это замалчивали, потому что и въ этомъ есть свои хорошiя стороны: по крайней мeрe лишнимъ ртомъ становилось меньше; но въ концe концовъ молчать ужъ было нельзя, -- могла пострадать репутацiя, могли пойти всевозможные толки. Въ особенности въ тeхъ случаяхъ, когда исчезали безслeдно дeвицы-невeсты. 212 Кромe того и чувство собственнаго достоинства требовало поддержанiя внeшняго престижа безупречной семейной жизни. Объявленiя въ газетахъ, вродe: "Вернись, прошлое забыто" -- стали появляться все чаще и чаще. Бабинскiй, легкомысленный, какъ почти всe профессiональные убiйцы, не учелъ этого обстоятельства. Въ концe концовъ объявленiя обратили на себя всеобщее вниманiе. Неутомимая дeятельность дала возможность Бабинскому, отличавшемуся вообще склонностью къ идиллическому образу жизни, прiобрeсти себe со временемъ маленькiй, уютный домикъ въ прелестной деревушкe Кричъ возлe Праги. Домикъ сiялъ чистотой и опрятностью, и садикъ передъ нимъ былъ полонъ цвeтущей геранью. Такъ какъ доходы не позволяли ему расширить владeнiя, то для того, чтобы незамeтно хоронить свои жертвы, онъ долженъ былъ устроить вмeсто цвeточной клумбы, какъ ни прискорбно ему это было, поросшiй травой, простой, но для цeлей удобный могильный курганъ. Его онъ могъ безъ труда увеличивать, когда того требовалъ успeхъ дeла или удачный сезонъ. На этомъ курганe Бабинскiй отдыхалъ каждый вечеръ послe тяжкихъ трудовъ, наслаждался лучами заходящаго солнца и выводилъ на флейтe разныя печальныя мелодiи". -- -- -- "Постойте!" рeзко перебилъ его Iозуа Прокопъ, досталъ изъ кармана большой ключъ, приложилъ его къ губамъ и сталъ насвистывать. "Цимцерлимъ--цамбусла--де". "Развe вы его слышали, что такъ хорошо знаете мелодiю?" удивленно спросилъ Фрисландеръ. 213 Прокопъ бросилъ на него негодующiй взглядъ. "Нeтъ. Къ сожалeнiю, онъ жилъ слишкомъ давно. Но то, что онъ могъ играть, мнe, какъ композитору, должно быть извeстно. Вы во всякомъ случаe судить объ этомъ не можете: вы не музыкальны. -- -- Цимцерлимъ--цамбусла--бусла--де". Цвакъ внимательно слушалъ Прокопа и продолжалъ, когда тотъ спряталъ свой ключъ: "Постоянный ростъ кургана вызвалъ въ концe концовъ подозрeнiе у сосeдей. Но заслуга разоблаченiя Бабинскаго принадлежитъ одному полицейскому изъ предмeстiя Цицкова. Онъ случайно видeлъ издали, какъ тотъ задушилъ пожилую даму изъ высшаго общества. Это и положило навeки предeлъ преступной дeятельности чудовища. Бабинскаго арестовали въ его уютномъ убeжищe. Судъ, признавъ смягчающiя вину обстоятельства, приговорилъ его къ смертной казни черезъ повeшенiе. Необходимыя принадлежности для казни было поручено доставить по сходной цeнe фирмe Бр. Лейпенъ "Торговля канатами и веревками оптомъ и въ розницу" и вручить ихъ подъ расписку одному изъ высшихъ чиновъ казначейства. Какъ бы то ни было, но во время казни веревка оборвалась, Бабинскаго помиловали и приговорили къ пожизненному заключенiю въ тюрьмe. Двадцать лeтъ провелъ убiйца въ стeнахъ св. Панкратiя, и ни разу съ его устъ не сорвалось ни слова упрека -- еще и сейчасъ служащiе тюрьмы отзываются съ похвалой объ его образцовомъ поведенiи: въ торжественные дни рожденiя 214 императора ему разрeшалось даже играть на флейтe; --" Прокопъ полeзъ было опять въ карманъ за ключомъ, но Цвакъ остановилъ его. "-- въ силу всеобщей амнистiи Бабинскому сократили срокъ наказанiя, выпустили на свободу, и онъ получилъ мeсто привратника въ монастырe "Сестеръ милосердныхъ". Легкiя садовыя работы, которыя онъ исполнялъ, между прочимъ, мало обременяли его -- за свою прежнюю дeятельность онъ прiобрeлъ такой большой опытъ въ работe заступомъ, что у него оставалось достаточно свободнаго времени для просвeщенiя ума и сердца высоконравственнымъ, тщательно подобраннымъ чтенiемъ. Послeдствiя всего этого оказались чрезвычайно отрадными. По субботамъ, когда настоятельница отпускала его погулять и немного разсeяться, онъ всякiй разъ возвращался домой очень рано и говорилъ, что его удручаетъ всеобщiй упадокъ морали; по вечерамъ улицы переполнены такимъ подозрительнымъ сбродомъ, что долгъ каждаго мирнаго гражданина возвращаться домой какъ можно раньше. Въ Прагe въ это время почти во всeхъ магазинахъ стали продаваться маленькiя восковыя фигурки въ красныхъ плащахъ, изображавшiя Бабинскаго. Ихъ покупали почти всe семьи, такъ или иначе отъ него пострадавшiя. Фигурки были выставлены повсюду въ витринахъ и ничто такъ сильно не возмущало Бабинскаго, какъ именно эти фигурки. 215 "Въ высокой степени недостойно все время колоть глаза человeку напоминанiемъ о заблужденiяхъ его молодости. Это свидeтельствуетъ объ огрубeнiи нравовъ", говорилъ въ такихъ случаяхъ Бабинскiй, "очень прискорбно, что власти не запрещаютъ этого открытаго безобразiя". Передъ смертью онъ еще разъ вспомнилъ объ этомъ. И не напрасно, потому что вскорe затeмъ полицiя дeйствительно запретила продавать фигурки Бабинскаго". -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- Цвакъ хлебнулъ большой глотокъ грогу, -- всe трое мефистофельски улыбнулись, -- онъ осторожно повернулся къ безцвeтной кельнершe, и я замeтилъ, какъ она смахнула слезу. -- -- -- -- -- -- "Ну, а отъ васъ мы такъ-таки ничего не услышимъ -- -- кромe, понятно, того, что въ благодарность за испытанное художественное наслажденiе, вы насъ сегодня угощаете, досточтимый коллега?" спросилъ меня Фрисландеръ послe продолжительнаго общаго молчанiя. Я разсказалъ имъ о своихъ скитанiяхъ въ туманe. Когда я дошелъ до описанiя бeлаго дома, всe трое настолько заинтересовались, что вынули трубки изо рта -- а когда я кончилъ, Прокопъ стукнулъ кулакомъ по столу и воскликнулъ: "Это уже просто изъ рукъ вонъ -- --! Всe легенды, какiя только у насъ существуютъ, Пернату приходится переживать самолично. -- Кстати -- помните тогда эту исторiю съ Големомъ? Она разъяснилась". 216 "То есть, какъ разъяснилась?" спросилъ я удивленно. "Вы знаете сумасшедшаго нищаго еврея Гашиля? Нeтъ? Ну, такъ вотъ: этотъ Гашиль и оказался Големомъ". "Нищiй -- Големомъ?" "Да, да, Гашиль былъ Големомъ. Сегодня среди бeлаго дня привидeнiе мирно разгуливало по Сальпитергассе въ своемъ знаменитомъ старинномъ нарядe XVII вeка, и тутъ-то одинъ мясникъ арканомъ его и поймалъ". "Въ чемъ дeло? Я ровно ничего не понимаю", сказалъ я. "Я же вамъ говорю: это былъ Гашиль. Говорятъ, онъ давно уже нашелъ этотъ нарядъ гдe-то въ воротахъ. -- Да -- а вотъ насчетъ бeлаго дома, это дeйствительно страшно интересно. Дeло въ томъ, что существуетъ преданiе, будто тамъ наверху, на улицe, гдe жили алхимики, есть домъ, который виденъ только въ туманные вечера и то только особымъ "счастливчикамъ". Его называютъ "стeной у послeдняго фонаря". Днемъ тамъ лежитъ только большой сeрый камень, -- на самомъ краю высокаго обрыва надъ Оленьимъ рвомъ. Вы должны быть счастливы, Пернатъ, что не пошли дальше: вы непремeнно свалились бы въ пропасть и сломали бы себe шею. Подъ камнемъ, говорятъ, зарытъ огромный кладъ. Камень этотъ заложилъ тутъ будто бы орденъ "азiатскихъ братьевъ", основателей Праги; тутъ должны были построить домъ, въ которомъ передъ концомъ свeта будетъ жить человeкъ -- вeрнeе, гермафродитъ, -- существо, наполовину мужчина, наполовину женщина. И на гербe у 217 него будетъ заяцъ, -- кстати, заяцъ вeдь символъ Озириса, -- отсюда, навeрное, и обычай eсть зайца на Пасху. А до тeхъ поръ, согласно преданiю, тамъ своей собственной персоной сторожитъ Мафусаилъ, чтобы дьяволъ не оплодотворилъ камня и не произвелъ отъ него сына, такъ называемаго Армилоса. -- Вы никогда не слыхали объ этомъ Армилосe? -- Извeстно даже, какъ онъ будетъ выглядeть, -- вeрнeе, извeстно только старымъ раввинамъ: -- волосы у него будутъ изъ золота, завязанные сзади косой, -- два пробора, серповидной формы глаза и руки длиною до пятъ". "Надо нарисовать этого франта", пробурчалъ Фрисландеръ и сталъ искать карандашъ. "Ну-съ, такъ вотъ, Пернатъ: если когда-нибудь вамъ посчастливится сдeлаться гермафродитомъ и, кстати, найти зарытый кладъ, -- вы ужъ не забудьте, что я былъ всегда вашимъ преданнымъ другомъ", закончилъ свой разсказъ Прокопъ. -- Мнe было не до шутокъ, -- на душe у меня было почему-то тоскливо. Хотя Цвакъ и не зналъ, конечно, въ чемъ дeло, но онъ сразу замeтилъ мое настроенiе и поспeшилъ меня выручить: "Какъ ни какъ, а въ высшей степени странно и даже жутко немного, что у Перната было видeнiе какъ разъ на томъ самомъ мeстe, о которомъ упоминаетъ преданiе! -- Это совпаденiе, мимо котораго не можетъ пройти равнодушно человeкъ, обладающiй способностью видeть то, что не доступно его осязанiю. -- Нeтъ, что ни говорите, а, по моему, сверхчувственное -- все-таки самое любопытное. -- А по-вашему?" 218 Фрисландеръ и Прокопъ стали серьезнeе. Но всe мы не сочли нужнымъ отвeтить. "А какъ ваше мнeнiе, Евлалiя?" повторилъ свой вопросъ Цвакъ, обернувшись. Старая кельнерша почесала затылокъ вязальной иглой, -- вздохнула, покраснeла и проговорила: "Отстаньте! Безобразникъ вы эдакiй!" -- -- -- -- -- -- "Какая страшно напряженная атмосфера была сегодня весь день", замeтилъ Фрисландеръ, когда немного улеглось наше веселое настроенiе, "я не былъ въ состоянiи даже взяться за кисть. И почему-то у меня изъ головы не выходила Розина, -- помните, какъ она тогда танцовала во фракe?" "Развe она опять нашлась?" спросилъ я. "Вотъ тебe на: нашлась! Полицiя заключила теперь съ ней долгосрочный контрактъ! -- Можетъ быть, ее замeтилъ тогда комиссаръ у Лойзичека -- -- Во всякомъ случаe она развиваетъ сейчасъ лихорадочную дeятельность и весьма способствуетъ наплыву постороннихъ въ еврейскiй кварталъ. За это короткое время она здорово похорошeла". "Просто удивительно, когда подумаешь, что можетъ женщина сдeлать съ мужчиной, стоитъ ей только влюбить его въ себя", замeтилъ Цвакъ. "Чтобы заработать деньги и имeть возможность пойти къ ней, этотъ бeдняга Яромиръ сталъ вдругъ художникомъ. Онъ ходитъ по кабачкамъ и вырeзываетъ силуэты посeтителей, -- говорятъ, очень похожiе". Прокопъ не разслышалъ послeднихъ словъ и облизнулся: 219 "Правда? Развe Розина такъ ужъ похорошeла? А вы не пробовали завязать съ ней интрижку, Фрисландеръ?" Кельнерша сорвалась съ мeста и негодующе вышла изъ комнаты. "Ханжа! Нечего сказать -- корчитъ изъ себя добродeтель!" недовольно пробурчалъ вслeдъ ей Прокопъ. "Что вы къ ней придираетесь? Да и вообще -- она, кажется, кончила вязать свой чулокъ", успокоилъ его Цвакъ. -- -- -- -- -- -- Хозяинъ принесъ еще грогу, и разговоръ мало помалу принялъ слишкомъ легкомысленный характеръ. Слишкомъ легкомысленный, -- во мнe и такъ ужъ бурлила кровь. Я старался не слушать, но чeмъ больше я уходилъ въ себя и думалъ объ Ангелинe, тeмъ настойчивeе звучали у меня въ ушахъ ихъ слова. Я неожиданно распрощался. Туманъ слегка порeдeлъ и кололъ, точно тонкими ледяными иголками. Но названiй улицъ прочесть было все-таки невозможно и я опять заблудился. Я очутился на другой улицe и только что хотeлъ повернуть, какъ меня кто-то окликнулъ: "Господинъ Пернатъ! Господинъ Пернатъ!" Я оглядeлся вокругъ, поднялъ голову. Никого! Передо мной была открытая дверь, надъ ней стыдливый, маленькiй красный фонарикъ, -- мнe показалось, будто въ подъeздe стоитъ кто-то въ свeтломъ. И снова шопотъ: "Господинъ Пернатъ! Господинъ Пернатъ!" 220 Я съ удивленiемъ вошелъ въ подъeздъ, -- вокругъ моей шеи обвились теплыя женскiя руки, -- и при слабомъ свeтe, пробивавшемся изъ узкой щели въ дверяхъ, я увидeлъ, что ко мнe нeжно прижималась Розина. -- -- -- -- -- -- 221 -------- ХИТРОСТЬ. Сeрый, сумрачный день. Я проснулся поздно, -- спалъ тяжело, безъ сновидeнiй, какъ въ летаргiи. Старая служанка или вовсе не приходила, или забыла протопить печку. Въ ней была только холодная зола. На мебели пыль. Полъ не выметенъ. Дрожа отъ холода, я ходилъ взадъ и впередъ. Въ комнатe былъ отвратительный запахъ сивухи. Пальто, костюмъ -- все пахло табачнымъ дымомъ. Я распахнулъ окно и снова закрылъ: холодный, сырой воздухъ улицы былъ невыносимъ. На крышахъ неподвижно сидeли воробьи съ мокрыми перышками. Куда ни взгляни, повсюду унылая безнадежность. И во мнe самомъ все было разбито, разорвано. Какъ обносилась обивка на креслe! Изъ дыръ торчитъ конскiй волосъ. Надо позвать обойщика -- -- хотя зачeмъ, въ сущности? -- -- пусть останется такъ, -- -- еще одно никчемное поколeнiе, а потомъ все равно превратится въ труху. А на окнахъ -- какiя безвкусныя, нелeпыя занавeски, -- какiя-то тряпки! 222 Почему не свить мнe изъ нихъ веревку и не повeситься?! По крайней мeрe у меня не будетъ уже больше передъ глазами всeхъ этихъ безобразныхъ вещей, -- кончится все это мучительное, безысходное горе, -- -- разъ навсегда. Да! Это самое разумное! Покончить со всeмъ. Сегодня же. Сейчасъ еще -- утромъ. Не ходить даже обeдать. Какая гадость -- лишать себя жизни съ полнымъ желудкомъ. Лежать въ сырой землe съ непереваренной, гнiющею пищей. Только бы никогда не свeтило больше солнце, не проникало бы въ душу со своей наглой ложью о радостяхъ жизни. Нeтъ, я не дамъ себя больше дурачить, я не буду больше игрушкой въ рукахъ коварной, нелeпой судьбы, которая то поднимаетъ меня, то вновь бросаетъ куда-то, -- только для того, чтобъ я понялъ тщету земного, -- то, что давнымъ давно мнe извeстно, извeстно каждому ребенку, каждой собакe на улицe. Бeдная, бeдная Мирiамъ! Если бы хоть ей я могъ помочь какъ-нибудь! Нужно было прежде всего принять рeшенiе, твердое неизмeнное рeшенiе, -- пока вновь не проснется во мнe проклятая жажда жизни и не нарисуетъ новыхъ иллюзiй. Какую пользу принесли мнe всe эти знаменiя изъ потусторонняго мiра? Ничего, рeшительно ничего. Развe только то, что я все время блуждалъ по заколдованному кругу и почувствовалъ теперь всю нестерпимую муку земного существованiя... 223 Оставалось только одно. Я подсчиталъ на память, сколько денегъ было у меня еще въ банкe. Да, только такъ. Это хотя и немного, но все-таки единственное, что можетъ оказаться еще цeннымъ во всей моей ничтожной жизни. Все, что у меня еще есть -- и эти нeсколько драгоцeнныхъ камней въ моемъ ящикe -- я сложу въ пакетъ и отошлю Мирiамъ. По крайней мeрe на два, три года она будетъ избавлена отъ заботъ о завтрашнемъ днe. И напишу письмо Гиллелю, -- ему я разскажу о "чудесахъ" Мирiамъ. Онъ одинъ ей можетъ помочь. Я зналъ: онъ найдетъ, что ей посовeтовать. Я досталъ камни, положилъ ихъ въ карманъ и взглянулъ на часы: если сейчасъ отправиться въ банкъ -- черезъ часъ все можно покончить. И еще букетъ красныхъ розъ Ангелинe! -- -- -- Во мнe снова раздался крикъ боли и безумной страсти. Еще день пожить -- хотя бы еще единственный день. Чтобы затeмъ еще разъ пережить это мучительное отчаянiе? Нeтъ, нельзя ждать ни минуты! Я почувствовалъ словно удовлетворенiе, что не уступилъ своей слабости. Я оглянулся вокругъ. Не надо ли еще что-нибудь сдeлать? Да, вотъ: напильникъ. Я сунулъ его въ карманъ, -- я его брошу на улицe, -- я ужъ давно рeшилъ это сдeлать. Онъ былъ мнe ненавистенъ. Еще немного, -- и изъ за него я сталъ бы убiйцей. -- -- -- -- -- -- 224 Кто это опять тамъ ко мнe? Старьевщикъ. "Я на минутку, господинъ Пернатъ", пробормоталъ онъ въ отчаянiи, когда я ему сказалъ, что мнe некогда. "На одну только минутку. Два слова". По лицу его градомъ катился потъ; онъ весь дрожалъ отъ волненiя. "Могу я поговорить съ вами наединe, господинъ Пернатъ? Мнe бы не хотeлось, чтобы опять пришелъ этотъ -- -- Гиллель. Заприте-ка лучше дверь или давайте пойдемъ вонъ въ ту комнату", -- своимъ обычнымъ порывистымъ жестомъ онъ увлекъ меня за собой. Зорко оглядeвшись вокругъ, онъ прошепталъ хриплымъ голосомъ: "Вы знаете -- -- я передумалъ. Такъ будетъ лучше. Иначе ничего не выходитъ. Ладно. Что было, то было". Я старался прочесть у него въ глазахъ правду. Онъ выдержалъ мой взглядъ и судорожно уцeпился рукой за спинку кресла, -- такого усилiя ему это стоило. "Я очень радъ, господинъ Вассертрумъ", -- я старался быть съ нимъ возможно любезнeе, "жизнь и безъ того печальна, незачeмъ еще отравлять ее ненавистью". "Право, точно читаешь печатную книгу", -- онъ вздохнулъ облегченно, полeзъ въ карманъ и опять вынулъ золотые часы съ погнутыми крышками. "А чтобы вы убeдились, что я искрененъ, не откажитесь принять отъ меня этотъ пустякъ. Въ подарокъ". 225 "Зачeмъ это нужно?", сталъ я отказываться, "не подумайте, что я -- -- ", но тутъ я вспомнилъ, что разсказывала мнe про него Мирiамъ, и протянулъ руку, чтобы его не обидeть. Онъ не обратилъ на это вниманiя, поблeднeлъ вдругъ, какъ полотно, и прохрипeлъ: "Вотъ! Вотъ! Такъ я и зналъ. Опять этотъ Гиллель! Стучатъ!" Я прислушался и вошелъ въ первую комнату, закрывъ наполовину за собой дверь для его успокоенiя. Но на сей разъ это былъ не Гиллель. Въ комнату вошелъ Харузекъ. Въ знакъ того, что онъ знаетъ, кто у меня, онъ приложилъ палецъ къ губамъ и въ то же мгновенiе, не ожидая, что я скажу, засыпалъ меня цeлымъ потокомъ словъ: "Ахъ, достопочтенный, дорогой мейстеръ Пернатъ, -- у меня нeтъ словъ выразить радость, что я засталъ васъ одного и въ полномъ благополучiи". -- -- Онъ говорилъ, какъ актеръ, -- его напыщенныя, искусственныя фразы такъ рeзко диссонировали съ его искаженнымъ лицомъ, что мнe стало больно и жутко. "Мейстеръ, -- я никогда не посмeлъ бы явиться къ вамъ въ томъ оборванномъ видe, въ какомъ вы, должно быть, не разъ меня видали на улицe, -- впрочемъ, что говорю я: видали! -- Вы не разъ даже милостиво подавали мнe руку. Знаете, кому я обязанъ тeмъ, что сегодня я могъ къ вамъ притти въ бeломъ воротничкe и опрятномъ костюмe? -- -- Одному изъ благороднeйшихъ людей нашего города. Къ сожалeнiю, многiе на его счетъ заблуждаются. Но зато я весь проникаюсь трогательнымъ чувствомъ, какъ только вспоминаю о немъ. 226 Живя самъ скромно, онъ щедрой рукой одeляетъ нуждающихся и бeдныхъ. Съ давнихъ поръ, видя, какъ онъ съ печальнымъ видомъ стоитъ передъ лавкой, я всей душой стремился подойти къ нему и молча пожать ему руку. Нeсколько дней тому назадъ онъ окликнулъ меня, далъ мнe денегъ, и благодаря этому я получилъ возможность купить себe въ разсрочку костюмъ. Вы догадались теперь, мейстеръ Пернатъ, кто былъ моимъ благодeтелемъ? -- Я говорю это съ гордостью, потому что я всегда одинъ только чувствовалъ, какое золотое сердце бьется въ его груди. Да -- это былъ господинъ Ааронъ Вассертрумъ!" -- -- -- -- -- Я понялъ, конечно, что Харузекъ игралъ эту комедiю ради старьевщика, который все это слушалъ за дверью. Но мнe было неясно, какую цeль онъ преслeдовалъ; мнe казалось, что такой грубой лестью никакъ нельзя обмануть подозрительнаго и недовeрчиваго Вассертрума. По скептическому выраженiю моего лица Харузекъ понялъ, повидимому, мою мысль и покачалъ съ улыбкой головой. Его послeдующiя слова должны были, очевидно, показать мнe, что онъ отлично знаетъ этого человeка, -- знаетъ, на какую удочку его можно поддeть. "Да, да! Господинъ -- Ааронъ -- Вассертрумъ. Мнe больно, что я не могу сказать ему самому, какъ безконечно я ему благодаренъ. Но васъ, мейстеръ, я умоляю: не говорите ему никогда, что я былъ у васъ и все разсказалъ. -- Я знаю: людской эгоизмъ ожесточилъ его, вселилъ въ его душу глубокое, непреодолимое, -- но, къ сожалeнiю, вполнe основательное недовeрiе. 227 Я психiатръ, но кромe того и чутье мнe подсказываетъ, что будетъ лучше, если господинъ Вассертрумъ никогда не узнаетъ, какого я о немъ мнeнiя. Я и самъ отъ него это скрою. -- Вeдь иначе это значило бы посeять сомнeнiе въ его несчастной душe. А этого я не хочу. Пусть ужъ онъ лучше сочтетъ меня неблагодарнымъ. Мейстеръ Пернатъ! Я самъ несчастный, я самъ съ дeтства знаю, что значитъ быть одинокимъ и всeми покинутымъ. Мнe неизвeстно даже, кто былъ мой отецъ. Не видалъ никогда я въ глаза и своей матери. Она, говорятъ, умерла совсeмъ молодой -- --" голосъ Харузека зазвучалъ вдругъ загадочно и какъ-то странно настойчиво: "Я убeжденъ, что она была изъ числа тeхъ глубокихъ натуръ, которыя никогда не говорятъ о своей безграничной любви. Такимъ же я считаю и господина Вассертрума. У меня сохранилась страничка изъ дневника моей матери, -- я ее всегда ношу на груди, -- въ ней написано, что хотя отецъ мой и былъ некрасивъ, но она любила его такъ, какъ, пожалуй, ни одна женщина въ мiрe не любитъ мужчину. И все-таки она, повидимому, никогда ему этого не говорила. -- Быть можетъ, по той же причинe, почему я, напримeръ, ни за что не сказалъ бы господину Вассертруму, какую я питаю къ нему благодарность. Но изъ дневника я узналъ и еще кое-что, -- правда, скорeе догадался, потому что многихъ словъ разобрать невозможно, -- они смыты слезами: отецъ мой -- да сгинетъ память о немъ на землe и на небe! -- отецъ мой обращался, повидимому, отвратительно съ матерью". 228 Харузекъ неожиданно съ такой силою упалъ на колeни, что затрещалъ полъ, и закричалъ безумнымъ, раздирающимъ душу голосомъ. Я не могъ сразу понять, продолжаетъ ли онъ играть комедiю или въ самомъ дeлe лишился разсудка: "Всемогущiй, -- имени коего не смeетъ произносить человeкъ, -- во прахe простираюсь я передъ Тобой: будь проклятъ отецъ мой, будь проклятъ во вeки вeковъ!" Послeднiя слова онъ буквально прохрипeлъ. Потомъ, широко раскрывъ глаза, напряженно прислушался. По его лицу скользнула сатанинская улыбка. Мнe тоже показалось, будто за перегородкой послышался легкiй стонъ Вассертрума. "Простите меня, мейстеръ", спустя минуту заговорилъ снова Харузекъ сдавленнымъ голосомъ, "простите, что я не сдержался, но я день и ночь молю Провидeнiе, чтобы Оно ниспослало моему отцу, кто бы онъ ни былъ, самую страшную смерть, какую себe только можно представить". Я невольно хотeлъ что-то ему возразить, но онъ поспeшно перебилъ меня: "А теперь, мейстеръ Пернатъ, теперь позвольте обратиться къ вамъ съ просьбой. У господина Вассертрума былъ воспитанникъ, котораго онъ безконечно любилъ. Кажется, это былъ его племянникъ. Говорили даже, что чуть ли не сынъ. Но этому я не вeрю: вeдь тогда у него была бы та же фамилiя. А того звали: Вассори, д-ръ Теодоръ Вассори. У меня слезы выступаютъ на глазахъ, когда я о немъ вспоминаю. Я всей душой былъ ему 229 преданъ, какъ будто меня связывали съ нимъ тeсныя узы родства и любви". Харузекъ всхлипнулъ, точно не могъ говорить отъ волненiя. "Ахъ, и вотъ этой благородной души вдругъ не стало! Ахъ, ахъ! По какой-то мнe до сихъ поръ неизвeстной причинe, -- онъ покончилъ съ собой. Меня тоже, наряду съ другими, позвали на помощь, -- но, увы -- увы, было ужъ поздно! Когда потомъ я остался одинъ около покойнаго и покрылъ поцeлуями его блeдную, холодную руку, -- я взялъ, -- я долженъ сейчасъ въ этомъ признаться, -- да и что-жъ тутъ такого? вeдь это не воровство! -- я взялъ у него съ груди розу и вотъ этотъ пузырекъ, -- его содержимымъ несчастный безвременно пресeкъ нить своей цвeтущей жизни". Харузекъ досталъ изъ кармана пузырекъ и дрожащимъ голосомъ продолжалъ: "Я вамъ оставляю тутъ то и другое, -- и увядшую розу и пузырекъ. Они были для меня памятью о покойномъ другe. Сколько разъ въ минуты внутренней пустоты, душевнаго одиночества и тоски по матери я призывалъ смерть и бралъ въ руки этотъ пузырекъ. Для меня всегда было сладостнымъ утeшенiемъ сознанiе, что достаточно мнe вылить его содержимое на платокъ и вдохнуть его въ себя, чтобы безболeзненно перенестись въ ту страну, гдe любимый мой, дорогой Теодоръ нашелъ вeчное успокоенiе отъ этой юдоли скорби. Многоуважаемый мейстеръ, я попрошу васъ -- ради этого я и пришелъ къ вамъ -- взять эти вещи и передать ихъ господину Вассертруму. 230 Скажите ему, что вы ихъ получили отъ человeка, близкаго д-ру Вассори, но что имени его вы обeщали не называть, -- ну, хотя бы отъ дамы. Онъ вамъ повeритъ, и для него эти вещи будутъ такимъ же дорогимъ воспоминанiемъ, какимъ были онe до сихъ поръ для меня. Пусть онe будутъ моей тайной благодарностью. Я бeденъ, и это все, что у меня есть. Мнe будетъ прiятно сознанiе, что онъ ихъ получитъ и въ то же время не будетъ знать, что я ему ихъ подарилъ. Это дастъ мнe невыразимо отрадное чувство. А теперь, дорогой мейстеръ, прощайте. Примите заранeе мою сердечную благодарность". Онъ крeпко пожалъ мнe руку и мигнулъ глазомъ. Но я не понялъ его, и онъ шепнулъ мнe что-то едва слышно. "Подождите, господинъ Харузекъ, я провожу васъ немного", повторилъ я механически слова, которыя прочелъ у него на устахъ, и вышелъ съ нимъ вмeстe. На темной площадкe перваго этажа мы остановились. Я началъ прощаться съ Харузекомъ. "Я знаю, зачeмъ вы разыграли всю эту комедiю. -- -- Вы -- вы хотите, чтобы Вассертрумъ отравился этимъ пузырькомъ!" сказалъ я ему. "Конечно", взволнованно отвeтилъ Харузекъ. "Неужели же вы думаете, я буду способствовать этому?" "Этого вовсе не нужно". "Но вeдь вы же сами просили меня передать пузырекъ Вассертруму!" Харузекъ покачалъ головой. 231 "Когда вы вернетесь, вы увидите, что онъ его уже взялъ". "Откуда у васъ эта увeренность?" спросилъ я удивленно. "Такой человeкъ, какъ Вассертрумъ, никогда не покончитъ съ собой -- онъ слишкомъ большой трусъ для этого -- да и кромe того онъ ничего не сдeлаетъ по внезапному импульсу". "Значитъ, вы плохо знаете непреодолимую силу внушенiя", серьезнымъ тономъ перебилъ меня Харузекъ. "Вы были бы, возможно, и правы, если бы я говорилъ простыми словами. Но я заранeе разсчиталъ каждую фразу. На такихъ негодяевъ дeйствуетъ только самый отвратительный пафосъ. Повeрьте мнe. Я могъ бы нарисовать вамъ его физiономiю при каждомъ моемъ словe. Нeтъ такой самой отъявленной пошлости, которая не была бы способна вызвать слезы и проникнуть въ душу черни, изолгавшейся до мозга костей! Неужели вы думаете, что если бы не это, то давнымъ давно не сравняли бы съ поверхностью земли всe театры? Сентиментальность -- первый признакъ всякаго негодяя. Тысячи бeдныхъ могутъ умирать съ голоду, никто не проронитъ ни слезинки, но достаточно комедiанту облечься въ отрепья и закатить на сценe глаза, какъ всe начинаютъ ревeть. -- -- Быть можетъ, старикъ Вассертрумъ и забудетъ завтра то, отъ чего у него только что трепетно билось сердце -- все равно, каждое мое слово воскреснетъ вновь въ его памяти, какъ только наступитъ минута, когда онъ покажется себe самому достойнымъ всяческой жалости. Въ такiя минуты великой скорби достаточно малeйшаго толчка, -- а объ немъ я уже позабочусь, -- чтобы самый отъявленный трусъ 232 потянулся къ яду. Нужно только, чтобы ядъ былъ всегда подъ рукой. Его сынокъ тоже, навeрное, не такъ легко бы рeшился, если бы я заботливо о немъ не подумалъ". "Харузекъ, вы ужасный человeкъ", воскликнулъ я возмущенно. "Неужели же вы не чувствуете -- -- --" Онъ зажалъ мнe рукой ротъ и увлекъ за собой въ глубокую нишу въ стeнe. "Тише! Вотъ онъ!" Невeрными шагами, держась за стeну, Вассертрумъ спускался по лeстницe и, качаясь, прошелъ мимо насъ. Харузекъ торопливо пожалъ мнe руку и пошелъ за нимъ слeдомъ. -- -- -- Вернувшись къ себe въ комнату, я увидeлъ, что роза и пузырекъ исчезли, а вмeсто нихъ на столe очутились золотые, погнутые часы старьевщика. -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- Мнe выдадутъ деньги только черезъ недeлю, -- это обычный срокъ, -- сказали мнe въ банкe. Нельзя ли поговорить съ директоромъ? я очень спeшу и долженъ черезъ часъ уeхать, -- настаивалъ я. Мнe отвeтили, что директора видeть нельзя и все равно онъ не можетъ измeнить правилъ банка. Какой-то субъектъ съ стекляннымъ глазомъ, вмeстe со мной подошедшiй къ окошечку, разсмeялся. Такъ, значитъ, мнe придется ждать смерти цeлую мучительную, страшную недeлю! Мнe показалось это вeчностью. -- -- 233 Я былъ такъ убитъ горемъ, что не замeтилъ даже, сколько времени проходилъ взадъ и впередъ передъ дверьми какого-то кафе. Наконецъ, я вошелъ туда, -- только, чтобы избавиться отъ противнаго субъекта съ стекляннымъ глазомъ. Онъ пошелъ за мною слeдомъ изъ банка, не отставалъ ни на шагъ и, когда я оборачивался, принимался искать на землe, какъ будто потерялъ что-то. На немъ былъ свeтлый, клeтчатый, совсeмъ узкiй пиджакъ и черныя засаленныя брюки, какъ мeшки колыхавшiеся вокругъ его ногъ. На лeвомъ ботинкe виднeлась большая вздутая заплата въ формe яйца; казалось, будто на пальцe ноги, подъ ботинкомъ, онъ носитъ большое кольцо. Не успeлъ я еще сeсть, какъ онъ тоже вошелъ и усeлся неподалеку за столикъ. Я подумалъ, что онъ собирается попросить у меня что-нибудь и полeзъ было за кошелькомъ, когда замeтилъ на его толстомъ мясистомъ пальцe огромный бриллiантъ. Нeсколько часовъ просидeлъ я въ кафе,-- мнe казалось, я сойду съ ума отъ волненiя, -- но куда же итти? Домой? Или бродить по улицамъ? Одно страшнeе другого. Спертый воздухъ, безпрестанное, нелeпое чмоканье биллiардныхъ шаровъ, сухой непрерывный кашель подслeповатаго господина погруженнаго въ чтенiе газеты, длинноногiй пeхотный лейтенантъ, то ковыряющiй въ носу, то приглаживающiй усы передъ зеркальцемъ желтыми отъ табака пальцами, кучка одeтыхъ въ коричневыя бархатныя куртки противныхъ, потныхъ, болтливыхъ итальянцевъ въ углу за карточнымъ столомъ, дико 234 визжащихъ, стучащихъ по столу кулаками, то и дeло плюющихъ на полъ съ такимъ видомъ, какъ будто у нихъ была рвота! Быть вынужденнымъ видeть все это, отраженнымъ, вдобавокъ, два--три раза въ стeнныхъ зеркалахъ! У меня кровь постепенно застывала въ жилахъ. -- Стемнeло. Лакей съ плоскими ступнями и кривыми колeнями сталъ было длиннымъ шестомъ зажигать газовую люстру, но потомъ, покачавъ головой, убeдился, что она не горитъ. Всякiй разъ, оборачиваясь, я ловилъ пристальный, хмурый взглядъ субъекта съ стекляннымъ глазомъ, -- но онъ сейчасъ же закрывался газетой или же опускалъ свои грязные усы въ давнымъ давно выпитую чашку кофе. Котелокъ свой онъ нахлобучилъ такъ низко на голову, что уши торчали почти горизонтально. Казалось, онъ и не помышляетъ уходить. Мнe стало невыносимо. Я расплатился и всталъ. Закрывая за собой стеклянную дверь, я почувствовалъ, что кто-то съ другой стороны берется за ручку. Я обернулся: Опять этотъ субъектъ! Внe себя я повернулъ было влeво по направленiю къ еврейскому кварталу, но онъ быстро подошелъ и преградилъ мнe дорогу. "Вы съ ума спятили!" закричалъ я на него. "Направо", коротко сказалъ онъ. "Въ чемъ дeло?" Онъ нагло посмотрeлъ на меня: "Вы Пернатъ?" "Вы хотeли, навeрное, сказать: господинъ Пернатъ?" 235 Онъ злорадно расхохотался: "Ну, безъ фокусовъ! Отправляйтесь со мной!" "Вы обалдeли? Да кто жъ вы такой?" закричалъ я. Онъ не отвeтилъ, отвернулъ полу пиджака и осторожно показалъ мнe старый металлическiй значокъ, прикрeпленный къ подкладкe. Я понялъ: передо мной былъ агентъ тайной полицiи. Онъ меня арестуетъ. "Такъ скажите же, ради Бога, въ чемъ дeло?" "Въ свое время узнаете. А теперь въ управленiе!" отвeтилъ онъ грубо. "Ну, живо!" Я предложилъ ему взять извозчика. "Нечего тамъ!" Мы отправились въ полицiю. -- -- -- -- -- -- Жандармъ подвелъ меня къ двери. Алоизъ Отчинъ. Полицейскiй совeтникъ. Прочелъ я на бeлой дощечкe. "Можете войти", сказалъ жандармъ. Въ комнатe другъ противъ друга стояли двe высокихъ конторки. Нeсколько старыхъ стульевъ. На стeнe портретъ императора. На подоконникe стеклянная банка съ золотыми рыбками. И больше ничего. Изъ-подъ лeвой конторки выглядывала чья-то искривленная ступня, обутая въ толстую войлочную 236 туфлю, надъ которой свисала бахрома сeрыхъ брюкъ. Послышался легкiй шумъ. Кто-то пробормоталъ нeсколько словъ по-чешски, и въ то же мгновенiе изъ-за правой конторки показался полицейскiй совeтникъ. Маленькiй господинъ съ сeдой бородкой. У него была странная манера: -- передъ тeмъ какъ начать говорить, онъ скалилъ зубы, какъ человeкъ, старающiйся взглянуть прямо на яркое солнце. При этомъ онъ какъ-то особенно щурилъ глаза за очками, что еще больше увеличивало отвратительное и гнусное выраженiе его лица. "Вы Атаназiусъ Пернатъ, вы -- --" онъ опустилъ глаза на бумагу, на которой ничего написано не было -- "вы -- рeзчикъ камей?" Войлочная туфля подъ лeвой конторкой ожила и уцeпилась за ножку стула. Послышался скрипъ пера. Я отвeтилъ: "Да, я Пернатъ, рeзчикъ камей". "Ну, наконецъ-то, господинъ -- -- Пернатъ, -- да, Пернатъ! Наконецъ-то". Полицейскiй совeтникъ сталъ вдругъ необыкновенно любезенъ, какъ будто получилъ какое-то особенно отрадное извeстiе, -- протянулъ мнe обe руки и изо всeхъ силъ старался изобразить на своемъ лицe добродушiе. "Итакъ, господинъ Пернатъ, разскажите-ка мнe, что вы по цeлымъ днямъ дeлаете?" "Мнe кажется, господинъ Отчинъ, это нисколько васъ не касается", отвeтилъ я холодно. Онъ прищурилъ глаза, выждалъ немного и выпалилъ неожиданно: "Давно графиня въ связи съ Савiоли?" 237 Я былъ почему-то готовъ къ такому вопросу и не моргнулъ глазомъ. Искусными и ловкими вопросами онъ хотeлъ уличить меня въ противорeчiи, но, какъ ни билось у меня сердце отъ ужаса, я все же ничeмъ не выдалъ себя и продолжалъ упорно настаивать, что никогда не слыхалъ даже имени Савiоли, что съ Ангелиной я знакомъ еще съ дeтства, когда былъ живъ мой покойный отецъ, и что она часто заказывала мнe камеи. Несмотря на все это, я сознавалъ превосходно, что полицейскiй совeтникъ чувствуетъ мою ложь и бeсится отъ досады, что не можетъ у меня ничего выпытать. Онъ слегка задумался, потомъ потянулъ меня за рукавъ поближе къ себe, показалъ предостерегающе пальцемъ на лeвую конторку и прошепталъ на ухо: "Атаназiусъ! Вашъ покойный отецъ былъ моимъ лучшимъ другомъ. Я хочу васъ спасти, Атаназiусъ! Но вы должны мнe все разсказать про графиню. Слышите -- все!" Я не понялъ, что это должно было значить. "Что вы хотите этимъ сказать? Вы хотите меня спасти?" громко спросилъ я. Войлочная туфля съ досадой опустилась на полъ. Полицейскiй совeтникъ позеленeлъ отъ злости. Поднялъ верхнюю губу. И притаился. -- Я зналъ, что онъ сейчасъ опять разразится (его манера ошеломлять напомнила мнe Вассертрума) и тоже сталъ ждать. Надъ конторкой показалось козлиное лицо обладателя войлочной туфли -- -- вдругъ полицейскiй совeтникъ во все горло крикнулъ: "Убiйца". 238 Я остолбенeлъ отъ изумленiя. Козлиное лицо снова съ недовольнымъ видомъ спряталось за конторку. Полицейскiй совeтникъ былъ тоже, повидимому, смущенъ моимъ хладнокровiемъ, но старался скрыть это: придвинулъ стулъ и попросилъ меня сeсть. "Такъ вы отказываетесь, господинъ Пернатъ, сообщить мнe требуемыя свeдeнiя о графинe?" "Я, къ сожалeнiю, не могу вамъ ничего сообщить, господинъ совeтникъ, -- по крайней мeрe ничего для васъ интереснаго. Во-первыхъ, я никакого Савiоли не знаю, а, во-вторыхъ, я твердо убeжденъ, что всe слухи объ измeнe графини мужу -- гнусная клевета". "Вы готовы это подтвердить подъ присягой?" У меня захватило дыханiе. "Конечно. Когда угодно". "Гмъ. Прекрасно". Воцарилось продолжительное молчанiе. Полицейскiй совeтникъ, повидимому, о чемъ-то усиленно размышлялъ. Когда онъ снова поднялъ глаза, на его физiономiи появилась дeланная печаль. Я невольно вспомнилъ о Харузекe, когда онъ заговорилъ голосомъ, въ которомъ слышались слезы: "Мнe же вы можете сказать, Атаназiусъ, -- мнe, старому другу вашего батюшки, -- я вeдь носилъ васъ на рукахъ -- --" я едва удержался отъ улыбки -- онъ былъ не больше чeмъ на десять лeтъ старше меня -- "не правда ли, Атаназiусъ, это вeдь была самооборона?" Козлиное лицо снова показалось изъ-за конторки. 239 "Какая самооборона?" спросилъ я, недоумeвая. "Да -- -- съ Цотманомъ!" закричалъ мнe совeтникъ прямо въ лицо. Это имя поразило меня, какъ ударомъ ножа. Цотманъ! Цотманъ! Часы! Имя Цотмана выгравировано на крышкe часовъ. Я почувствовалъ, какъ вся кровь прилила у меня къ сердцу: злодeй Вассертрумъ далъ мнe часы, чтобы навлечь на меня подозрeнiе въ убiйствe. Полицейскiй совeтникъ сбросилъ тотчасъ же маску, оскалилъ зубы и прищурилъ глаза: "Такъ, стало быть, вы сознаетесь въ убiйствe, Пернатъ?" "Это недоразумeнiе, ужасное недоразумeнiе. Ради Бога, выслушайте меня. Я объясню вамъ, господинъ совeтникъ -- --!" вскричалъ я. "Разскажите же мнe все о графинe", быстро перебилъ онъ меня: "обращаю ваше вниманiе: это можетъ улучшить ваше положенiе". "Я могу только повторить еще разъ: графиня невиновна". Онъ стиснулъ зубы и обратился къ козлиному лицу: "Запишите: Пернатъ сознается въ убiйствe страхового агента Карла Цотмана". Меня охватило безумное бeшенство. "Негодяй!" заревeлъ я. "Какъ вы смeете!?" Я хотeлъ въ него чeмъ-нибудь бросить. Но въ то же мгновенiе меня схватили два полицейскихъ и надeли наручники. Полицейскiй совeтникъ нахохлился, какъ пeтухъ на навозной кучe. 240 "А откуда эти часы?" -- у него появились вдругъ въ рукахъ золотые часы съ погнутой крышкой, -- "Скажите-ка лучше, вы сняли ихъ съ несчастнаго Цотмана, когда онъ былъ еще живъ?" Я вновь совсeмъ успокоился и твердо отвeтилъ: "Эти часы подарилъ мнe сегодня утромъ торговецъ старьемъ Ааронъ Вассертрумъ". Раздался смeхъ, напоминавшiй лошадиное ржанiе. Я увидeлъ, какъ искривленная ступня вмeстe съ войлочной туфлей заплясала отъ удовольствiя подъ конторкой. 241 -------- МУКА. Со скованными руками, въ сопровожденiи жандарма съ винтовкой на плечe, пришлось мнe пройти по ярко освeщеннымъ улицамъ. По обeимъ сторонамъ отъ меня съ гиканьемъ бeжали толпы уличныхъ мальчишекъ, -- женщины раскрывали окна, грозили шумовками и пускали мнe вслeдъ ругательства. Уже издали увидeлъ я, наконецъ, величественное зданiе суда съ надписью на фронтонe: "Карающее правосудiе -- оплот праведныхъ." Распахнулись широкiя ворота, и я вошелъ въ сeни, гдe пахло кухней. При моемъ появленiи человeкъ съ длинной бородой, съ шашкой на боку, въ мундирe и форменной фуражкe, -- босой, въ длинныхъ подштанникахъ, завязанныхъ тесемкой у самыхъ щиколокъ, -- всталъ, отставилъ въ сторону кофейную мельницу, которую до этого держалъ на колeняхъ, и велeлъ мнe раздeться. Обыскалъ мои карманы, вынулъ все, что въ нихъ было и спросилъ -- нeтъ ли на мнe клоповъ. Послe моего отрицательнаго отвeта, онъ снялъ съ меня кольца и сказалъ, что я могу снова одeться. Меня повели вверхъ по лeстницe и потомъ по корридорамъ, гдe въ оконныхъ нишахъ стояли большiе сeрые ящики съ крышками. 242 Вдоль противоположной стeны длиннымъ рядомъ тянулись желeзныя двери съ засовами и маленькими рeшетчатыми окошками съ газовыми рожками надъ каждымъ. Тюремный надзиратель, исполинскаго роста, солдатъ по виду -- первое симпатичное лицо за нeсколько часовъ -- открылъ одну изъ дверей, толкнулъ меня въ темную дыру на подобiе шкафа, съ тяжелымъ отвратительнымъ запахомъ и заперъ. Я остался въ полной темнотe и старался ощупью орiентироваться. Колeно мое ударилось о жестяной чанъ. Наконецъ, мнe удалось нащупать ручку двери, -- было настолько тeсно, что я едва могъ повернуться, -- я очутился въ камерe. Вдоль каждой стeны -- пара наръ съ соломенными тюфяками. Проходъ между ними шириною не болeе шага. Высоко на передней стeнe окно съ желeзной рeшеткой. Черезъ него пробивался тусклый свeтъ вечерняго неба. Въ камерe стояла нестерпимая жара. Воздухъ былъ пропитанъ запахомъ стараго платья. Когда глаза мои освоились съ темнотой, я увидeлъ, что на трехъ нарахъ -- четвертыя были пустыя -- сидятъ люди въ сeрой арестантской одеждe, -- закрывъ лица руками и опершись локтями въ колeни. Никто не произносилъ ни слова. Я сeлъ на пустыя нары и началъ ждать. Ждалъ часъ. Два -- три часа! Заслыша въ корридорe шаги, я всякiй разъ вскакивалъ, 243 Вотъ, вотъ идутъ за мной и поведутъ къ судебному слeдователю. Но всякiй разъ я разочаровывался, всякiй разъ шаги замирали вдали. Я сорвалъ съ себя воротникъ, мнe казалось, я задыхаюсь. Я слышалъ, какъ одинъ арестантъ за другимъ, кряхтя, разлеглись по койкамъ. "Нельзя ли открыть окно наверху?" громко спросилъ я въ отчаянiи. И самъ испугался своего голоса. "Ничего не выйдетъ", проворчалъ одинъ изъ арестантовъ на койкe. Я все-таки сталъ шарить по стeнe: нащупалъ полку -- -- двe кружки съ водой -- -- корки сухого хлeба. Наконецъ, съ трудомъ, ухватился за желeзные прутья рeшетки и прижался лицомъ къ щели окна, чтобъ вдохнуть хоть немного свeжаго воздуха. Такъ я стоялъ до тeхъ поръ, пока у меня не задрожали колeни. Передъ моими глазами разстилался однообразный, черно-сeрый ночной туманъ. Холодные прутья рeшетки вспотeли. Скоро, навeрное, полночь. Позади меня слышался храпъ. Не спалъ, повидимому, только одинъ арестантъ: онъ все время ворочался на своемъ сeнникe и по временамъ еле слышно стоналъ. Когда же настанетъ, наконецъ, утро? Ахъ вотъ, опять бьютъ часы. Дрожащими губами я началъ считать: 244 Одинъ, два, три! -- Слава Богу, еще нeсколько часовъ и начнетъ разсвeтать. Но часы били дальше: Четыре? пять? -- Холодный потъ выступилъ у меня на лбу. -- Шесть!! -- Семь -- -- -- было одиннадцать часовъ. Прошелъ всего одинъ часъ, съ тeхъ поръ какъ я въ послeднiй разъ слышалъ бой. Мало-помалу мысли мои прояснились: Вассертрумъ всучилъ мнe часы пропавшаго Цотмана, чтобы навлечь на меня подозрeнiе въ убiйствe. -- Значитъ, убiйца онъ самъ, -- какъ же иначе могли бы попасть къ нему въ руки часы? Если бы онъ нашелъ гдe-нибудь трупъ и только потомъ его обобралъ, онъ, навeрное, соблазнился бы тысячью гульденовъ, которые оффицiально были назначены за нахожденiе пропавшаго. -- Но трупъ вeдь не найденъ: афиши все еще расклеены по угламъ, я это замeтилъ по дорогe въ тюрьму. Что доносъ на меня сдeлалъ старьевщикъ, это очевидно. Ясно и то, что онъ заодно съ полицейскимъ совeтникомъ, -- по крайней мeрe въ томъ, что касается Ангелины. Иначе, къ чему тогда весь допросъ по поводу Савiоли? Съ другой стороны, изъ этого явствуетъ, что у Вассертрума все еще нeтъ въ рукахъ писемъ Ангелины. Я задумался -- -- -- И вдругъ мнe стало все ясно съ такой поразительной отчетливостью, какъ будто я самъ тамъ присутствовалъ. 245 Да, иначе и быть не могло: во время обыска въ моей комнатe вмeстe со своими прiятелями-полицейскими, Вассертрумъ тайкомъ завладeлъ желeзной шкатулкой, въ которой разсчитывалъ найти нужныя ему доказательства, -- не сумeлъ ее сразу открыть, потому что ключъ былъ у меня и -- -- быть можетъ, какъ разъ сейчасъ, въ эту минуту взламываетъ ее у себя въ лавкe. Съ отчаянiемъ бeшенства сотрясалъ я прутья рeшетки -- -- и видeлъ передъ собой Вассертрума, какъ онъ роется въ письмахъ Ангелины -- Если бы я только могъ извeстить Харузека, чтобы онъ по крайней мeрe во время предупредилъ Савiоли! Одно мгновенiе я ухватился за мысль, что вeсть о моемъ арестe съ быстротой молнiи облетeла уже еврейскiй кварталъ, и всe мои надежды устремились на Харузека, какъ на ангела-спасителя. Съ его сатанинскимъ коварствомъ старьевщикъ бороться не въ силахъ. "Я схвачу его за горло какъ разъ въ ту минуту, когда онъ рeшится кинуться на д-ра Савiоли", сказалъ какъ-то Харузекъ. Но черезъ мгновенiе я утратилъ уже эту увeренность, и меня охватилъ безумный страхъ: а что, если Харузекъ опоздаетъ? Тогда Ангелина погибла. -- -- -- Я до крови кусалъ себe губы и рвалъ на себe волосы, раскаиваясь, что тогда же не сжегъ эти письма; -- -- -- я поклялся убить Вассертрума, какъ только выйду опять на свободу. Покончу ли я жизнь самоубiйствомъ или меня повeсятъ -- не все ли равно! 246 Я ни минуты не сомнeвался, что слeдователь повeритъ мнe, если я разскажу ему всю исторiю съ часами и сообщу объ угрозахъ Вассертрума. Я завтра же непремeнно буду свободенъ. И слeдователь велитъ арестовать Вассертрума по подозрeнiю въ убiйствe. Я считалъ часы и молилъ Бога, чтобы они проходили скорeе. И смотрeлъ въ окно въ черную мглу. Начало, наконецъ, свeтать: сперва неяснымъ темнымъ пятномъ, потомъ все болeе отчетливо обрисовался въ туманe громадный мeдный кругъ: циферблатъ часовъ на старинной башнe. Но на нихъ не было стрeлокъ -- -- новая пытка. Наконецъ, пробило пять. Я услышалъ, что арестанты проснулись и позeвывая заговорили между собою по-чешски. Одинъ голосъ мнe показался знакомымъ; я обернулся, слeзъ съ полки -- и увидeлъ рябого Лойзу: онъ сидeлъ на нарахъ, напротивъ, и удивленно уставился на меня. У обоихъ другихъ были наглыя лица. Они оглядывали меня съ величайшимъ презрeнiемъ. "За укрывательство краденаго? А?" спросилъ вполголоса одинъ другого и подтолкнулъ его локтемъ. Другой что-то пренебрежительно буркнулъ, порылся въ тюфякe, досталъ оттуда листъ черной бумаги и разостлалъ на полу. Потомъ налилъ на него изъ кружки немного воды, сталъ на колeни, посмотрeлся, какъ въ зеркало, и пальцами пригладилъ волосы. Съ величайшей аккуратностью вытеревъ вслeдъ за этимъ бумагу, онъ спряталъ ее снова подъ койку. 247 "Панъ Пернатъ, панъ Пернатъ", не переставая, бормоталъ Лойза, широко раскрывъ глаза, какъ будто увидалъ передъ собой привидeнiе. "Сударики знакомы между собой, я замeчаю," сказалъ нечесанный на характерномъ дiалектe чешскаго вeнца и иронически отвeсилъ мнe поклонъ: "Разрeшите представиться: моя фамилiя Фоссатка. Черный Фоссатка. -- -- -- За поджогъ", добавилъ онъ съ гордостью, октавою ниже. Франтъ сплюнулъ на полъ, презрительно взглянулъ на меня, указалъ пальцемъ на грудь и лаконически заявилъ: "За кражу со взломомъ". Я молчалъ. "Ну, а вы, графъ, по подозрeнiю въ чемъ?" спросилъ вeнецъ послe минуты молчанiя. Я было задумался, но потомъ отвeтилъ спокойно: "Въ убiйствe съ цeлью ограбленiя". Оба были до крайности удивлены, -- насмeшливое выраженiе лица смeнилось выраженiемъ безграничнаго почтенiя, и оба въ одинъ голосъ воскликнули: "Вотъ это я понимаю". Увидeвъ, что я не обращаю на нихъ никакого вниманiя, они усeлись въ уголъ и начали о чемъ-то шептаться. Неожиданно, причесанный подошелъ ко мнe, пощупалъ мои мускулы, и покачивая головой, вернулся къ товарищу. "Вы здeсь по подозрeнiю въ убiйствe Цотмана?" незамeтно спросилъ я Лойзу. Онъ кивнулъ головой. "Да, и давно уже". Снова прошло нeсколько секундъ. 248 Я закрылъ глаза и притворился спящимъ. "Господинъ Пернатъ. Господинъ Пернатъ!" услыхалъ я вдругъ совсeмъ тихiй голосъ Лойзы. "Что?" -- -- Я сдeлалъ видъ, что проснулся. "Простите, господинъ Пернатъ, простите -- не знаете ли вы, что съ Розиной? -- Она дома?" бормоталъ бeдный парень. Мнe стало невыразимо жаль его: онъ смотрeлъ на меня воспаленными глазами и въ отчаянiи ломалъ руки. "Ей хорошо. Она сейчасъ кельнерша -- въ "Старомъ Бездeльникe", солгалъ я. Я замeтилъ, что онъ облегченно вздохнулъ. -- -- -- -- -- -- Два арестанта молча внесли на доскe кружки съ отваромъ изъ колбасы и три изъ нихъ оставили въ камерe. Спустя нeсколько часовъ снова загремeли засовы, и надзиратель повелъ меня къ слeдователю. У меня дрожали отъ волненiя колeни, когда мы шли вверхъ и внизъ по безконечнымъ лeстницамъ. "Какъ вы думаете, могутъ меня еще сегодня отпустить на свободу?" робко спросилъ я надзирателя. Я замeтилъ, какъ онъ участливо подавилъ улыбку. "Гмъ. Сегодня? Гмъ -- -- Богъ мой, все вeдь возможно!" -- У меня морозъ пробeжалъ по кожe. Снова прочелъ я на дверяхъ на бeлой эмалированной дощечкe: Баронъ Карлъ фонъ-Лейзетретеръ Судебный слeдователь. 249 Снова пустынная комната и двe конторки на высокихъ ножкахъ. -- Пожилой высокiй господинъ съ сeдыми баками, красными, толстыми губами, -- въ черномъ длинномъ сюртукe и въ сапогахъ со скрипомъ. "Вы господинъ Пернатъ?" "Да". "Рeзчикъ камей?" "Да". "Камера No. 70?" "Да". "По подозрeнiю въ убiйствe Цотмана?" "Позвольте, господинъ слeдователь -- --" "По подозрeнiю въ убiйствe Цотмана?" "Вeроятно. Я думаю такъ. Но -- --" "Сознаетесь?" "Въ чемъ же мнe сознаваться, господинъ слeдователь, я вeдь ни въ чемъ не повиненъ!" "Сознаетесь?" "Нeтъ". "Тогда вы будете числиться за слeдователемъ. -- Надзиратель, отведите его". "Выслушайте же меня, господинъ слeдователь, я непремeнно долженъ быть дома сегодня же. У меня важныя дeла -- --" Позади второй конторки кто-то тихонько хихикнулъ. Баронъ осклабился. -- "Отведите его, надзиратель". -- -- -- -- -- -- Проходилъ день за днемъ, смeнялись недeли, а я все еще сидeлъ въ камерe. Въ полдень насъ выводили на тюремный дворъ; вмeстe съ другими слeдственными заключенными 250 и отбывавшими наказанiе парами ходили мы въ теченiе сорока минутъ по кругу, по мокрой землe. Разговаривать было запрещено. Посрединe площадки стояло голое, засыхавшее дерево, въ кору котораго вросла овальная икона Божiей Матери подъ стекломъ. Вдоль стeнъ росли чахлые кусты бирючины, съ листьями, почти черными отъ копоти. А вокругъ -- рeшетчатыя окна камеръ, изъ нихъ глядeли иногда сeрыя лица съ безкровными губами. Потомъ мы вновь возвращались въ свои дыры -- на хлeбъ, воду, отваръ, а по воскресеньямъ на гнилую чечевицу. Одинъ еще разъ меня снова допрашивали: Есть ли у меня свидeтели, что "господинъ" Вассертрумъ подарилъ мнe часы? "Да: господинъ Шмая Гиллель -- -- то есть -- нeтъ (я вспомнилъ, что его при этомъ не было) -- -- но вотъ, господинъ Харузекъ, -- нeтъ, и онъ тоже не былъ при этомъ". "Такъ, значитъ, нeтъ никого?" "Нeтъ, никого, господинъ слeдователь". Снова хихиканье за конторкой и снова: "Уведите его, надзиратель!" -- -- -- Мое волненiе за Ангелину смeнилось глухой покорностью судьбe: моментъ, когда я могъ дрожать за нее, давно миновалъ. Либо месть Вассертрума уже осуществилась, либо же вмeшался Харузекъ, -- успокаивалъ я себя. Но заботы о Мирiамъ доводили меня до сумасшествiя! Я представлялъ себe, какъ она каждую минуту ждетъ повторенiя чуда, -- какъ по утрамъ выбeгаетъ 251 къ булочнику и трепетными руками ощупываетъ хлeбъ, -- какъ, быть можетъ, волнуется за меня. По ночамъ я иногда просыпался, влeзалъ на полку, смотрeлъ на мeдный кругъ башенныхъ часовъ и страстно мечталъ, чтобы мысли мои дошли до Гиллеля и посовeтовали ему помочь Мирiамъ и избавить ее отъ мучительнаго ожиданiя чуда. Потомъ я снова бросался на свой тюфякъ и старался не дышать, -- чтобы вызвать передъ собой образъ своего двойника и послать его къ ней въ утeшенiе. Однажды онъ появился у моего изголовья съ надписью "Хабратъ Цере Ауръ Бохеръ" на груди, -- я едва не вскрикнулъ отъ радости, что все теперь пойдетъ хорошо, -- но онъ ужъ исчезъ -- я не успeлъ ему даже дать приказанiе отправиться къ Мирiамъ. Неужели я такъ и не получу вeсточки отъ друзей? Развe запрещено писать сюда письма? -- спросилъ я своихъ товарищей но камерe. Они не имeли понятiя. Они никогда писемъ не получали, -- впрочемъ, имъ и писать то вeдь некому, -- отвeчали они. Надзиратель обeщалъ мнe при случаe справиться. Я обгрызъ себe всe ногти; волосы мои спутались, -- здeсь не полагалось ни ножницъ, ни гребенки, ни щетки. Не давали и воды для умыванья. Меня почти все время тошнило, потому что въ отваръ клали соду вмeсто соли -- тюремное правило: "для предупрежденiя развитiя полового влеченiя". 252 Время тянулось въ сeромъ, страшномъ однообразiи. Вращалось въ кругe, точно колесо пытки. По временамъ -- никто не обращалъ на это вниманiя -- кто-нибудь изъ насъ вскакивалъ и часами бeгалъ взадъ и впередъ, какъ затравленный звeрь, -- -- но потомъ снова безпомощно опускался на нары и снова принимался съ тупымъ видомъ ждать -- ждать -- и ждать. Когда наступалъ вечеръ, клопы, точно муравьи, покрывали всe стeны, -- я положительно недоумeвалъ, почему же привратникъ съ шашкой и въ подштанникахъ такъ добросовeстно допытывался, нeтъ ли у меня насeкомыхъ. Быть можетъ, боялись, что произойдетъ скрещенiе различныхъ породъ насeкомыхъ? По средамъ утромъ показывалась обычно фигура тюремнаго врача, доктора Розенблата, съ головой, какъ у свиньи, въ шляпe съ большими полями и въ широкихъ брюкахъ. Онъ освeдомлялся, всe ли въ добромъ здоровьи. Когда кто-нибудь жаловался -- безразлично, на что -- онъ прописывалъ цинковую мазь для втиранiя. Однажды явился вмeстe съ нимъ предсeдатель суда, -- высокiй, раздушенный "представитель высшаго общества" съ печатью всeхъ отвратительныхъ пороковъ на лбу, -- и осмотрeлъ, все ли въ порядкe: "не повeсился ли кто-нибудь", какъ выразился причесанный арестантъ. Я подошелъ къ нему, чтобы изложить свою просьбу. Но онъ спрятался сейчасъ же за надзирателя и выхватилъ револьверъ. "Что ему надо?" закричалъ онъ. 253 Нeтъ ли для меня писемъ, освeдомился я вeжливо. Вмeсто отвeта докторъ Розенблатъ толкнулъ меня въ грудь и сейчасъ же отскочилъ. Поспeшилъ скрыться и предсeдатель. Только въ окошко камеры онъ крикнулъ, чтобы я лучше сознался въ убiйствe. А до того никакихъ писемъ мнe не видать. -- -- -- -- -- -- Я давно ужъ успeлъ привыкнуть и къ скверному воздуху и къ жарe. Меня постоянно знобило. Даже, когда было солнце. Изъ бывшихъ въ камерe арестантовъ двое уже нeсколько разъ смeнились, но я не обращалъ на это вниманiя. Въ камеру приводили то карманниковъ или грабителей, то фальшивомонетчиковъ, то укрывателей краденнаго. Что переживалось вчера, то забывалось сегодня. Передъ заботами о Мирiамъ тускнeли всe внeшнiя событiя. Только одно изъ нихъ запечатлeлось въ моей памяти -- и потомъ часто являлось во снe. Я стоялъ однажды на полкe, устремивъ взглядъ на небо, какъ вдругъ почувствовалъ, что что-то острое укололо меня въ ногу. Я осмотрeлъ брюки и нашелъ свой напильникъ, -- онъ, очевидно, проскользнулъ черезъ карманъ между матерiей и подкладкой. Навe