туоз, пылко целовал свою ученицу, чему она отнюдь не противилась. "Если бы Кинаст видел", - думал Дидерих, но он и сам почувствовал себя задетым. - Вы не находите, графиня, - сказал он, - что учитель музыки слишком натуралистично играет? - Но это вполне соответствует моему замыслу, - удивленно ответила она. - Я, видите ли, полагал лишь... - неуверенно пробормотал Дидерих и испуганно умолк: из-за кулис показалась не то фрау Геслинг, не то какая-то другая дама, очень на нее похожая. Эмми тоже оказалась тут, молодую чету застукали, поднялся крик, плач. Вулков повысил голос. - Не-е-т, бургомистр. Стариком Буком вам теперь не отговориться. Пусть он и протащил резолюцию насчет городской биржи труда: все дело в том, как проводить ее в жизнь, а это уж от вас зависит. Доктор Шеффельвейс хотел сказать что-то в свое оправдание, но Магда закричала, что у нее и в мыслях нет выйти за такого человека, для него, дескать, и служанка хороша. - Ей следовало бы взять еще более вульгарный тон, - заметила авторша. - Ведь они parvenus*. ______________ * Выскочки (фр.). И Дидерих, улыбаясь, поддакнул, хотя вся эта передряга в доме, так напоминавшем его собственный, привела его в полное смятение. Про себя он согласился с Эмми, которая заявила, что такого положения нельзя больше терпеть ни минуты, и позвала служанку. А когда та появилась, - вот чертовщина! - оказалось, что это тайная графиня. Неожиданно в тишине, вызванной ее появлением, прогудел бас Вулкова: - Да бросьте вы меня морочить разговорами о вашем гражданском долге. Разрушать сельское хозяйство - это, по-вашему, гражданский долг? В публике многие оглянулись; президентша в ужасе прошелестела: - Оттохен, бога ради! - Что там такое? - Он подошел к двери. - Пусть только попробуют пикнуть! Но никто не сделал такой попытки. Вулков повернулся к бургомистру. - Ведь ясно, что вашей биржей труда вы отнимаете рабочую силу у нас, землевладельцев Восточной Пруссии{273}. И кроме того: на этой несчастной бирже есть даже представители рабочих - а вы берете на себя еще и посредничество в сельском хозяйстве. К чему это приведет? К объединению батраков, конечно. Так ведь, бургомистерчик? - Его лапища опустилась на податливое плечо доктора Шеффельвейса. - Все ваши махинации мы насквозь видим. И не потерпим их! На сцене вулковская племянница обращалась к публике: семье фабриканта не положено было слышать ее монолог. - Как? Мне, графской дочери, стать женой учителя музыки? Никогда! Хоть эти люди сулят мне приданое, но пусть другие унижаются ради денег. Я знаю, к чему обязывает меня мое высокое происхождение! В зале зааплодировали. Фрау Гарниш и фрау Тиц утирали слезы, вызванные благородством чувств тайной графини. Однако слезы полились вновь, когда племянница сказала: - Но где мне, служанке, найти жениха столь же высокого происхождения? Бургомистр, очевидно, отважился на какое-то возражение, потому что Вулков сердито крикнул: - Устраивать безработных - не мое дело! Я ради них разоряться не намерен. В свой карман залезать не позволю! Тут Дидерих не мог больше сдержаться и, расшаркавшись, отвесил поклон регирунгспрезиденту. Но и у президентши были все основания отнести поклон на свой счет. - Знаю, - прошептала она, умиленная, - это место мне удалось. - Ваше искусство, графиня, находит прямой путь к сердцам, - сказал Дидерих. И так как Магда и Эмми шумно хлопнули крышкой рояля, а потом дверьми, он прибавил: - Высокодраматическое искусство! - И тут же, повернувшись в другую сторону: - На следующей неделе состоятся выборы двух гласных на места Лауэра и Бука-младшего. Хорошо, что Вольфганг Бук отказался добровольно. - Позаботьтесь, - сказал Вулков, - чтобы на их места попали приличные люди. У вас как будто хорошие отношения с "Нетцигским листком"? Дидерих таинственно понизил голос: - Я пока еще держусь в тени, господин президент. Так лучше для блага националистической идеи. - Смотрите-ка! - сказал Вулков и сам пристально посмотрел на Дидериха. - Вы, я вижу, сами не прочь выставить свою кандидатуру? - Готов принести такую жертву. В органах городского самоуправления слишком мало надежных людей - с националистической точки зрения. - А что бы вы сделали, если бы вас избрали? - Позаботился бы о скорейшей ликвидации биржи труда. - Ну конечно, - сказал Вулков, - вполне естественно для националистически мыслящего немца. - Я офицер, - говорил между тем на сцене лейтенант, - и не потерплю, дорогая Магда, чтобы с этой девушкой, пусть она всего лишь бедная служанка, плохо обращались. Лейтенант из первого акта, неимущий кузен, которому прочили в жены тайную графиню, - жених Магды! Зрители дрожали от волнения. Фрау фон Вулков сама это заметила. - Драматические ситуации - моя сильная сторона, - сказала она потрясенному Дидериху. У доктора Шеффельвейса не было времени предаваться художественным эмоциям, его томило предчувствие больших неприятностей. - Никто, - уверял он, - не приветствовал бы так радостно новые веяния... - Знаем мы эти песни, голубчик. Радостно приветствовать, когда это ничего не стоит, на это вы мастак. - Необходимо провести решительную черту между преданными монархистами и бунтарями! - подхватил Дидерих. Бургомистр умоляюще воздел руки. - Господа! Не поймите меня превратно. Я на все готов. Но что пользы от черты, если у нас почти все, кто не голосует за свободомыслящих, голосуют за социал-демократов? Вулков яростно хрюкнул и взял с буфетной стойки сардельку. Но Дидерих сохранял несокрушимую веру в успех. - Если выборы без вмешательства не обещают положительных результатов, значит, надо вмешаться, только и всего. - Но как это сделать? - сказал Вулков. Вулковская племянница тем временем опять взывала к публике: - Он не может не узнать во мне графини, ведь он - отпрыск того же аристократического рода, что и я! - О графиня, - воскликнул Дидерих, - я сгораю от любопытства: узнает он в ней графиню? - Конечно, узнает, - ответила президентша. - Уже по хорошим манерам они узнают друг друга. И в самом деле, лейтенант и племянница переглянулись; Магда и Эмми вместе с фрау Геслинг ели сыр с ножа. Дидерих стоял, раскрыв рот. Публику невоспитанность семьи фабриканта рассмешила. Племянницы Бука, фрау Кон, Густа Даймхен - все ликовали, И Вулков тоже прислушался. Он слизнул жир с пальцев и сказал: - Ну, Фрида, твое дело в шляпе, они смеются. Сочинительница и впрямь удивительно расцвела. Ее глаза за стеклами пенсне лихорадочно блестели, из груди вырывались вздохи, ей не сиделось на месте, осмелев, она даже высунулась из буфетной в зал, тотчас же многие повернули головы и устремили на нее любопытные взгляды, а теща бургомистра помахала ей ручкой. Взбудораженная сочинительница громко шепнула через плечо: - Господи, битва выиграна. - Если б и у нас это так же быстро делалось, - молвил ее супруг. - Итак, милейший доктор, как же вы думаете прибрать к рукам нетцигчан? - Господин президент! - Дидерих прижал руку к сердцу. - В Нетциге воцарится истинно монархический дух, ручаюсь головой и всем своим достоянием. - Прекрасно, - сказал Вулков. - Ибо, - продолжал Дидерих, - у нас есть агитатор, которого я назвал бы первоклассным. Да, первоклассным, - повторил он, объемля этим словом все. - И это его величество, это сам кайзер! Доктор Шеффельвейс торопливо подтянулся. - Исключительнейшая личность... Весь порыв и действие... Оригинальный мыслитель... - Конечно, - сказал Вулков. Он уперся кулаками в колени и разглядывал пол, точно призадумавшийся людоед. Дидерих и бургомистр заметили вдруг, что он искоса примеривается к ним взглядом. - Господа, - он замялся, - ну, так и быть, скажу вам. Я полагаю, что рейхстаг будет распущен. Дидерих и доктор Шеффельвейс подались вперед, они прошептали: - Господину президенту это доподлинно известно?.. - Недавно мы с военным министром были на охоте у моего кузена господина фон Квицина. Дидерих расшаркался. Он что-то лопотал, он сам не знал что. Он это предрек! Еще в тот вечер, когда его принимали в ферейн ветеранов, он ссылался на слова, якобы сказанные его величеством, - а может быть, и не "якобы"?.. Ведь Дидерих в своей речи прямо заявил от имени кайзера: "Я разгоню всю эту лавочку". И вот так оно и будет - совершенно так, как если бы он, Дидерих, действовал сам. Его охватил мистический трепет... Тем временем Вулков продолжал: - Эйген Рихтер и компания отжили свой век. Если они не проглотят законопроект о военном бюджете, им крышка. - И Вулков провел кулаком по губам, точно пир людоедов начинался. Дидерих овладел собой. - Это... это величественно! Нет никаких сомнений, все это личная инициатива кайзера. Доктор Шеффельвейс побледнел. - Значит, предстоят новые выборы в рейхстаг? А я так радовался, что у нас там столь надежный депутат... - Он еще больше перепугался. - То есть Кюлеман, конечно, тоже друг Рихтера... - Злопыхатель! - фыркнул Дидерих. - Бродяга, не помнящий родства! - Он вращал глазами. - На сей раз Нетциг с ними покончит! Мне бы только в гласные пройти, господин бургомистр! - И что тогда? - спросил Вулков. Дидерих сам не знал. К счастью, в зале произошел какой-то переполох: там задвигали стулья и кто-то попросил открыть главные двери. Это был Кюлеман. Больной старик, с трудом неся свое грузное тело, торопливо прошел по зеркальной галерее. В буфетной нашли, что со времен процесса он сильно сдал. - Будь его воля, он оправдал бы Лауэра, но большинством голосов было решено иначе, - сказал Дидерих. - Камни в почках, говорят, ведут к смертельному исходу, - заметил доктор Шеффельвейс. - А в рейхстаге мы для него те же почечные камни, - сострил Вулков. Бургомистр подхихикнул. Дидерих сделал круглые глаза. Он наклонился к уху Вулкова и прошептал: - Его завещание... - А что там такое? - Он оставляет свое состояние городу, - важно объяснил доктор Шеффельвейс. - Возможно, мы построим на эти деньги приют для грудных младенцев. - Приют для грудных младенцев? - презрительно фыркнул Дидерих. - По-вашему, это предел патриотизма? - Вот оно что! - Вулков кивнул Дидериху в знак одобрения. - Сколько у него монет? - По меньшей мере полмиллиона, - сказал бургомистр и поспешил заверить: - Я был бы счастлив, если б удалось добиться... - Это очень просто, - уверенно сказал Дидерих. Вдруг в зале засмеялись, и засмеялись совсем не так, как прежде, а искренне, от души и, без всякого сомнения, - злорадно. Президентша, словно спасаясь бегством, кинулась за стойку, казалось, она готова забраться под нее. - Боже праведный! - заныла фрау фон Вулков - Все погибло! - Да ну? - протянул ее супруг и, грозно насупившись, стал в дверях. Но и это не смогло сдержать веселье в зале. Магда говорила тайной графине: "Поворачивайся живей, деревенская чушка! Подай господину лейтенанту кофе!" - "Чаю!" - поправлял чей-то голос. "Кофе!" - повторяла Магда; голос настаивал на своем. Магда - на своем. Публика поняла, что это пререкаются Магда и суфлер. К счастью, лейтенант нашел выход из положения, он звякнул шпорами и сказал: "Прошу того и другого", - после чего публика засмеялась уже добродушно. Но президентша кипела от негодования. - Вот вам публика! Она была и остается зверем! - скрежеща зубами, проговорила фрау фон Вулков. - На всякую старуху бывает проруха, - сказал супруг и подмигнул Дидериху. - Но если люди понимают друг друга, - так же многозначительно ответил Дидерих, - прорухи никогда не будет. И тут он счел за благо всецело посвятить себя фрау фон Вулков и ее творению. Пусть бургомистр тем временем предает своих друзей и обещает Вулкову исполнить все его пожелания относительно выборов. - Моя сестра - дура, - сказал Дидерих. - Дома я ее проберу. Фрау фон Вулков пренебрежительно усмехнулась. - Бедняжка, она делает, что может. Но публика! Какая нестерпимая беззастенчивость, какая неблагодарность! Ведь только что автора так вознесли, так восхищались его идеалами! - Поверьте, графиня, - проникновенно сказал Дидерих, - не вам одной приходится делать столь горький вывод. Такова уж общественная жизнь. - Он думал об энтузиазме, который всех обуревал после его столкновения с оскорбителем величества, и об испытаниях, посыпавшихся затем на его голову. - В конечном счете правда все-таки торжествует! - заключил он. - Вы тоже такого мнения? - сказала она с улыбкой, точно пробившейся сквозь тучу. - Да. Доброе. Истинное. Прекрасное. - Она протянула ему тонкую руку. - Верю, друг мой, что мы с вами найдем общий язык. Дидерих, понимая, что несет в себе это мгновенье, смело приложился к пальчикам фрау фон Вулков и щелкнул каблуками. Прижав руку к сердцу, он сказал проникновенным голосом: - Поверьте мне, графиня... Вулковская племянница и юный Шпрециус остались наедине, он наконец узнал в ней униженную графиню, она в нем - неимущего кузена; им было уже известно, что они предназначены друг для друга, и вот они вдвоем мечтают о будущем блеске, о зале, сверкающем позолотой, где они вместе с другими избранниками смиренно и гордо будут упиваться лучами монаршей милости... Президентша вздохнула. - Вам я могу признаться, - произнесла она. - Я здесь очень тоскую по двору. Если по рождению принадлежишь, подобно мне, к дворцовой знати... А теперь... Дидерих увидел за стеклами ее пенсне две слезинки. Эта нечаянно открывшаяся ему трагедия из жизни аристократов так его потрясла, что он стал во фронт. - Ваше сиятельство, - сказал он сдержанно и отрывисто. - Значит, тайная графиня?.. - Он испугался и умолк. Как раз в эту минуту бургомистр своим бесцветным голосом говорил на ухо фон Вулкову, что Кюлеман не будет больше выставлять свою кандидатуру, а на его место свободомыслящие собираются выдвинуть доктора Гейтейфеля. Он соглашался с Вулковом, что надо уже сейчас, пока еще никто не ждет роспуска рейхстага, предпринять необходимые контрмеры... Дидерих осмелился наконец прервать молчание, он сказал тихо и бережно: - Но надеюсь, графиня, что все кончится хорошо? Их ведь никто больше не разлучит? Фрау фон Вулков овладела собой и с большим тактом перешла от интимного тона душевных излияний к тону непринужденной болтовни: - Боже мой, господин доктор, что вы хотите, этот злосчастный денежный вопрос! Разве могут наши молодые люди быть счастливы? - Почему бы им не обратиться в суд? - воскликнул Дидерих, оскорбленный в своем чувстве законности. Но фрау фон Вулков поморщилась: - Fi donc!* Это привело бы к тому, что молодой граф, то есть Ядассон, объявил бы своего отца психически неполноценным. В третьем акте, который вы сейчас увидите, Ядассон угрожает этим лейтенанту в сцене, по-моему, удавшейся мне. Неужели лейтенанту взять такой грех на душу? А дробление родового имущества? В вашей среде это, быть может, не встретило бы особых возражений. Но у нас, видите ли, многое, невозможно. ______________ * Что вы! (фр.). Дидерих поклонился. - Высшие сферы руководствуются понятиями, недоступными нашему пониманию. Да, пожалуй, и пониманию судей. Президентша кротко улыбнулась: - И вот лейтенант очень деликатно отказывается от тайной графини и женится на дочери фабриканта. - На Магде? - Разумеется. А тайная графиня выходит за учителя музыки. Так угодно высшим силам, дорогой доктор, перед которыми там, - в голосе ее послышались глухие нотки, - остается лишь склониться. У Дидериха было еще одно сомнение, но он затаил его. Почему бы лейтенанту не жениться на молодой графине без приданого? Дидериха, с его мягким, чувствительным сердцем, такая идиллия вполне удовлетворила бы. Но увы! В нынешние суровые времена иные взгляды на вещи. Занавес опустился, и публика, поборов волнение, вызванное спектаклем, наградила щедрыми аплодисментами молодого лейтенанта и служанку, - они, конечно, долго еще будут страдать от своей тяжелой участи, ведь они лишены доступа ко двору. - Это действительно ужасно! - вздыхали фрау Гарниш и фрау Кон. Возле буфетной стойки Вулков сказал в заключение беседы с бургомистром: - Мы еще вправим мозги этой банде! - Затем тяжело опустил свою лапищу на плечо Дидериху. - Ну что, милейший доктор, моя жена уже пригласила вас на чашку чая? - Само собой, и приходите поскорее! - Фрау фон Вулков протянула ему руку для поцелуя, и Дидерих, совершенно счастливый, удалился. Сам Вулков выразил желание встретиться с ним! Он готов плечом к плечу с Дидерихом завоевать Нетциг! Пока супруга президента, окруженная восхищенными зрителями, принимала в зеркальной галерее поздравления, Дидерих обрабатывал общественное мнение. Гейтейфель, Кон, Гарниш и еще несколько человек мешали ему. Они - правда, очень сдержанно - давали понять, что пьеса, на их взгляд, чистейшая дичь. Дидериху пришлось выразительно намекнуть на превосходный третий акт, и только тогда они замолчали. Он подробно продиктовал все, что ему было известно о драматурге, редактору Нотгрошену, который очень спешил, - номер газеты уже верстался. - Если насочините какого-нибудь вздору, я отхлещу вас по щекам вашей же стряпней! Поняли, вы, писака? Нотгрошен поблагодарил и простился. Кюнхен, слышавший весь разговор, ухватил Дидериха за пуговицу и визгливо затараторил: - Послушайте, драгоценнейший! Одно только вы должны были еще сказать нашему господину обер-сплетнику... Редактор, услышав свое прозвище, вернулся, а Кюнхен продолжал: - Дивное творенье достопочтеннейшей фрау фон Вулков было уже однажды предвосхищено, и не кем иным, как нашим непревзойденным мастером Гете в его "Побочной дочери"{282}. А высшей похвалы, надо полагать, нельзя и придумать для писательницы. Дидерих не был уверен в полезности кюнхенского открытия, но счел излишним поделиться с ним своими сомнениями. Старикашка уже несся с разлетающимися волосами сквозь толпу; издали видно было, как он шаркает ножкой, излагая фрау фон Вулков результаты своих сравнительных изысканий. И, разумеется, он потерпел фиаско, какого даже Дидерих не мог предугадать. Президентша отрезала ледяным тоном: - Вы что-то напутали, господин профессор. И вообще разве "Побочная дочь" сочинение Гете? - спросила она, недоверчиво морщась. Кюнхен уверял ее, что тут не может быть ошибки, но тщетно. - Во всяком случав, вы читали в журнале "Семейный очаг" мой роман, а я его только инсценировала. Все мои произведения строго оригинальны. Я полагаю, что присутствующие, - она обвела взглядом окруживших ее нетцигчан, - в корне пресекут злостные слухи. Она кивком отпустила Кюнхена, и он отошел, судорожно ловя открытым ртом воздух. Дидерих, с ноткой презрительной жалости в голосе, напомнил ему о Нотгрошене, который уже испарился вместе с опасными сведениями, и Кюнхен бросился за редактором, чтобы предупредить катастрофу. Окинув взглядом зал, Дидерих увидел, что картина переменилась: публика теснилась не только вокруг жены президента, но и вокруг старого Бука. Это было поразительно, но таковы уж люди; они раскаивались, что дали сегодня волю своим инстинктам. Один за другим они благоговейно подходили к старику, и на лицах их читалось желание забыть о случившемся. Так велика была, невзирая на тяжелые потрясения, власть исстари признанной традиции! И Дидерих решил, что лучше не отставать от большинства, это может обратить на себя внимание. Удостоверившись, что Вулков уехал, он направился к Буку засвидетельствовать свое почтение. Возле старика, который сидел в мягком кресле, специально для него поставленном у самой сцены, в эту минуту никого не было; его рука как-то удивительно трогательно свисала с подлокотника. Он поднял глаза на Дидериха. - Вот и вы, мой дорогой Геслинг. Я часто сожалел о том, что вы ни разу больше не зашли... - сказал он очень просто и благожелательно. Дидерих мгновенно почувствовал, как на глаза у него навертываются слезы. Он протянул старику руку, обрадовался, что Бук задержал ее в своей, и забормотал что-то о делах, заботах и, "честно говоря", - его обуяла внезапная потребность в честности, - о сомнениях и колебаниях. - Как хорошо, - сказал старик, - что мне не приходится только догадываться о ваших сомнениях и колебаниях, а вы сами признаетесь в них. Вы молоды и, конечно, поддаетесь господствующим умонастроениям. Мне не хотелось бы впасть в старческую нетерпимость. Дидерих опустил голову. Он понял - это прощение за судебный процесс, стоивший гражданской чести зятю старого Бука; у него перехватило дыхание от такого великодушия и... такого безграничного презрения. Старик, правда, прибавил: - Я уважаю борьбу и хорошо знаю, что это такое, вот почему я далек от ненависти к тем, кто борется против моих близких. Дидерих, боясь, что эта тема слишком далеко заведет их, стал от всего отпираться. Он, дескать, сам не знает... Иной раз тебя вовлекают в такие дела... Старик выручил его: - Понимаю. Вы ищете себя и еще не нашли. Его седая остроконечная бородка нырнула в шелковый шарф, а когда вынырнула, Дидерих понял, что разговор примет новый оборот. - Вы так еще и не купили соседний дом? - спросил господин Бук. - Ваши планы, по-видимому, изменились? Дидерих подумал: "Он все знает", - и ему уже казалось, что раскрыты все его тайные помыслы. Старик хитро и добродушно усмехнулся: - Вы, очевидно, хотите сначала перевести свою фабрику на новое место и уже затем расширить ее? Мне представляется, что вы задумали продать свой дом и только ждете подходящего случая... а у меня как раз наметился такой случай... - И, внезапно взглянув в глаза Дидериху, он сказал: - Город предполагает учредить приют для грудных младенцев. "Старый пес! - подумал Дидерих. - Да это же ставка на смерть его лучшего друга". В то же мгновение у него блеснула идея: вот оно! Теперь он знает, что предложить Вулкову для завоевания Нетцига. - Нет, нет, господин Бук, - пробормотал он. - Отцовское наследие я продавать не собираюсь. Старик еще раз взял его руку в свою. - Я не хочу быть искусителем. Ваше уважение к памяти отца делает вам честь. "Осел", - подумал Дидерих. - Что ж, придется нам подыскать другой участок. Быть может, вы нам посодействуете? Бескорыстное служение обществу, дорогой Геслинг, всегда очень ценно, даже если оно временно устремляется на ложный путь. - Он поднялся. - Если вы захотите выставить свою кандидатуру в гласные, обещаю вам поддержку. Дидерих уставился на него, ничего не понимая. Глаза старика светились глубокой синевой, он предлагал Дидериху почетный пост, с которого Дидерих спихнул его зятя. Остается одно из двух: либо клюнуть, либо сгореть со стыда. Дидерих предпочел щелкнуть каблуками и корректно поблагодарить. - Вот видите, - ответил господин Бук на изъявление благодарности, - служение обществу перебрасывает мост от молодого поколения к старому и даже к тем, кого уже нет в живых. Описав рукой широкий полукруг, он указал на стены: из нарисованных глубин смотрели прошлые поколения, запечатленные живописцами в веселых, уже выцветающих тонах. Старик Бук улыбнулся девушке в кринолине и одновременно своей племяннице и Мете Гарниш, проходившим мимо. Когда Бук повернулся лицом к старому бургомистру, который выходил из городских ворот, окруженный детьми и цветами, Дидериха поразило необычайное сходство между обоими. Бук показывал то на одну, то на другую фигуру стенной росписи. - Об этом господине я много слышал. А с этой дамой был лично знаком. Разве не похож тот священник на пастора Циллиха? Нет, между ними не может быть серьезных расхождений. Мы, люди доброй воли, связаны обетом стремиться ко всеобщему прогрессу; связаны хотя бы теми, кто оставил нам "Гармонию". "Хороша гармония, нечего сказать", - подумал Дидерих, помышляя об одном: под каким бы предлогом улизнуть. Старик, по обыкновению, перешел от деловых разговоров к сентиментальной болтовне. "Как ни верти, а писака проглядывает", - снова сказал про себя Дидерих. Мимо них прошли Густа Даймхен и Инга Тиц. Густа держала Ингу под руку, а та расписывала волнения, которые ей пришлось пережить за кулисами. - А какой был ужас, когда они там завели: кофе, чай, кофе, чай... - В следующий раз Вольфганг сочинит драму получше этой, - уверяла Густа, - и я получу в ней роль. Инга выдернула руку и отстранилась от Густы, в глазах у нее стоял испуг. - Вот как? - произнесла она, и наивное оживление, игравшее на пухлом лице Густы, сразу померкло. - А почему бы и нет? - возмущенно спросила она плачущим голосом. - Чего ты так вскинулась? Дидерих, который слышал вопрос Густы и мог бы ей ответить, поспешно повернулся к старому Буку. Тот продолжал болтать: - Тогда, как и теперь, у нас были друзья, но были и враги. Хотя бы вон тот изрядно слинявший железный рыцарь, это пугало, которым стращают детей, вон там, в нише у городских ворот. Жестокий дон Антонио Манрике, генерал от кавалерии, в Тридцатилетнюю войну разоривший наш бедный Нетциг; если бы не Рикештрассе, названная по твоему имени, Манрике, последний его отзвук давно бы развеялся... Он тоже был один из тех, кому не по вкусу пришлось наше свободомыслие и кто стремился сокрушить нас. Старик вдруг затрясся от беззвучного смеха и взял Дидериха за руку. - Вам не кажется, что он похож на нашего фон Вулкова? Дидерих придал своему лицу еще более сдержанное выражение, но старик ничего не замечал, он оживился, ему пришла в голову какая-то новая мысль. Он повел Дидериха в уголок, загороженный кадками с комнатными растениями, и показал две фигуры, изображенные на стене: пастушок страстно простирает руки к пастушке, между ними ручей. Пастушка собирается перепрыгнуть к нему. - Как, по-вашему, соединятся они? - зашептал старик. - Это знают теперь лишь немногие, я в том числе. - Он оглянулся по сторонам - не наблюдают ли за ними - и вдруг открыл маленькую дверцу, которую непосвященный никогда бы не обнаружил. Пастушка на дверях двинулась навстречу возлюбленному. Еще мгновение, и в темноте за дверью она непременно упадет в объятия пастушка... Старик указал в глубь комнаты: - Она называется "Приют любви". Свет фонаря, который горел где-то во дворе, падал через незанавешенное окно на зеркало и тонконогую кушетку. Старик вдыхал удушливый воздух, хлынувший из комнаты, невесть сколько времени не проветриваемой, и блаженно улыбался каким-то своим, далеким воспоминаниям. Постояв немного, он прикрыл маленькую дверцу. Дидерих же, которого все это не очень занимало, увидел нечто, сулившее более сильные ощущения. Это был член окружного суда Фрицше; да, Фрицше. По-видимому, отпуск его кончился, он вернулся с юга и явился на вечер, правда, с опозданием и без Юдифи Лауэр, - ее-то отпуск затягивался на все время, пока супруг сидит за решеткой. Где бы Фрицше ни проходил, как-то странно дергаясь и тем выдавая свое смущение и неловкость, вслед за ним несся шепоток, и все, кто с ним раскланивался, украдкой косились на старика бука. Фрицше, как видно, понимал, что ему необходимо что-то предпринять, он подтянулся и решительно двинулся в атаку. Старик, никак не ожидавший его появления, вдруг увидел его перед собой. Он так побледнел, что Дидерих испугался и уже протянул руки, готовый поддержать его. Но все обошлось благополучно, старик овладел собой. Он стоял, напряженно выпрямившись, судорожно откинув назад плечи, и холодно смотрел прямо в лицо человеку, совратившему его дочь. - Так скоро вернулись, господин советник? - громко спросил он. Фрицше сделал попытку весело улыбнуться. - Прекрасная погода была нынче на юге. Но то что в наших краях! А искусство! - Здесь мы видим лишь его слабый отблеск. - И старик, не спускавший глаз с Фрицше, указал на стены. Его выдержка произвела впечатление на многих, кто следил за ним, подстерегая мгновенье слабости. Он стоял неколебимо, он держал себя с достоинством, а ведь в его положении была бы простительна известная несдержанность. Он держал себя с достоинством, один за всех - за свою разрушенную семью, за тех, кто некогда следовал за ним и теперь покинул его. В это мгновенье он снискал симпатии кое-кого из присутствующих, - и это было все, что он выиграл взамен столь многого, утраченого им... Дидерих слышал, как он сказал сухо и четко: - Лишь во имя сохранения этого дома и этой живописи я добился, чтобы в план реконструкции старого города были внесены изменения. Пусть это всего лишь картины прошлого, но художественное произведение, увековечивающее свою эпоху и ее нравы, вправе рассчитывать на вечность. И Дидерих незаметно скрылся - ему стыдно было за Фрицше. Теща бургомистра спросила у него, что сказал старик по поводу "Тайной графини". Дидерих стал припоминать, и оказалось, что тот даже не упомянул о пьесе. Оба были разочарованы. Вдруг Дидерих заметил, что Кетхен Циллих бросает на него насмешливые взгляды, но уж кому-кому, а ей бы следовало держать себя тише воды, ниже травы. - Интересно знать, фрейлейн Кетхен, - довольно громко сказал он, - что вы думаете о "Зеленом ангеле"? - О зеленом ангеле? - повторила она еще громче. - Это вы, что ли? - И рассмеялась ему в лицо. - Вам бы не мешало быть поосторожнее, - сказал он, наморщив лоб. - Я считаю своим долгом поговорить с вашим уважаемым отцом. - Папа! - тотчас же крикнула Кетхен. Дидерих испугался. К счастью, пастор Циллих не услышал. - Я, конечно, немедленно рассказала папе о нашей маленькой прогулке. Что в ней зазорного, ведь это были только вы. Она чересчур зарвалась. Дидерих засопел: - А для любителей красивых ушей там был Ядассон. - Видя, что попал в цель, он прибавил: - В следующий раз, когда мы встретимся в "Зеленом ангеле", мы выкрасим ему уши в зеленый цвет, это создает настроение. - Вы думаете, вся суть в ушах? - спросила она, взглянув на него с таким безмерным презрением, что он решил любыми средствами проучить ее. Они стояли в углу, в том самом, где были кадки с комнатными растениями. - Как вы думаете, - спросил он, - удастся пастушке перепрыгнуть через ручей и осчастливить пастуха? - Овца вы, - сказала она. Дидерих пропустил ее слова мимо ушей, подошел к стене и стал ее ощупывать. Вот и дверь. - Видите? Она прыгает! Кетхен подошла поближе и, с любопытством вытянув шею, просунула голову в дверь. Вдруг - толчок в спину, и она очутилась в потайной комнате. Дидерих захлопнул дверь и, прерывисто дыша, молча обхватил Кетхен. - Выпустите меня, я буду царапаться! - взвизгнула она и хотела поднять крик. Но ее вдруг разобрал смех, и она обессилела. А Дидерих все подталкивал ее к кушетке. Рукопашная с Кетхен, ее обнаженные руки и плечи окончательно лишили его самообладания. - Ну вот, - пыхтел он, - теперь я вам покажу. - При каждой отбитой пяди он повторял: - Теперь я вам покажу овцу! Ага, кто считает девушку порядочной и питает серьезные намерения, тот - овца. Ну, я вам покажу овцу. Он еще поднатужился и повалил ее на кушетку. - Ой! - крикнула она и задохнулась от смеха. - Что еще вы мне покажете? Вдруг она стала отбиваться всерьез и вырвалась; в полосе света от газового фонаря, падавшего через незанавешенное окно, она сидела встрепанная, разгоряченная, устремив взгляд на дверь. Дидерих повернул голову: на пороге стояла Густа Даймхен. Она ошеломленно уставилась на обоих; у Кетхен глаза чуть не выскочили из орбит. Дидерих, стоявший коленями на кушетке, едва не свернул себе шею... Густа притворила за собой дверь; решительными шагами она подошла к Кетхен. - Потаскуха! - вырвалось у нее из глубины души. - От такой же слышу! - быстро ответила Кетхен. Густа задохнулась. Она ловила ртом воздух, она смотрела то на Дидериха, то на Кетхен так беспомощно и возмущенно, что в глазах у нее блеснули слезы. - Фрейлейн Густа, это же только шутка, - сказал Дидерих. Но его слова встретили плохой прием. Густа крикнула: - Вас-то я знаю, от вас всего можно ждать! - Вот как, ты его знаешь, - насмешливо протянула Кетхен. Она встала, Густа шагнула ей навстречу. Дидерих, улучив удобный момент, с достоинством отступил в сторону, предоставив дамам самим переговорить друг с другом. - И вот такое приходится видеть! Кетхен в ответ: - Ничего ты не видела. Чего ради вообще тебе смотреть? Теперь и Дидериху все это показалось странным, тем более что Густа молчала. Кетхен явно брала верх. Высоко вскинув голову, она сказала: - С твоей стороны это вообще странно. У кого так подмочена репутация, как у тебя!.. Густа сразу встревожилась. - У меня? - протянула она. - Это почему же? Кетхен приняла вид оскорбленной невинности, и Дидерих отчаянно перетрухнул. - Сама знаешь. Мне совестно об этом говорить. - Ничего я не знаю, - жалобно прохныкала Густа. - Даже не верится, что на свете бывают такие вещи, - сказала Кетхен и презрительно наморщила нос. - Да что ж это, наконец, такое! - вспылила Густа. - Что вы все взъелись на меня? Дидерих предложил: - Давайте лучше уйдем отсюда. Но Густа топнула ногой: - Я с места не двинусь, пока не узнаю, в чем дело. Весь вечер пялятся на меня так, будто я бабушку родную зарезала. Кетхен отвернулась: - Ничего удивительного. Будь довольна, если тебя вообще не вышвырнули отсюда вместе с твоим сводным братом Вольфгангом. - С кем?.. С моим сводным братом?.. Почему братом? В глубокой тишине слышно было, как тяжело дышит Густа: она обводила комнату блуждающим взглядом. И вдруг поняла. - Какая низость! - в ужасе крикнула она. По лицу Кетхен расползлась блаженная улыбка. А Дидерих от всего открещивался и уверял, что он здесь ни при чем. Густа показала пальцем на Кетхен. - Это все вы, негодницы, выдумали! Вы завидуете моим деньгам! - Как же! - сказала Кетхен. - Кому нужны деньги с такой придачей? - Ведь это все неправда! - взвизгнула Густа, бросилась ничком на кушетку и горестно заплакала. - О боже, боже, что ж это такое! - Теперь ты понимаешь? - сказала Кетхен без тени сочувствия. Густа всхлипывала все громче. Дидерих дотронулся до ее плеча. - Фрейлейн Густа, вы ведь не хотите, чтобы сюда сбежались люди. - Он пытался утешить ее. - Все это одни догадки! Сходства между вами никакого. Но такое утешение лишь подхлестнуло Густу. Она вскочила и перешла в атаку. - Ты... ты вообще известная птичка, - зашипела она в лицо Кетхен. - Я всем расскажу, что видела! - Так тебе и поверят! Так и поверят! Таким, как ты, ни одна душа не поверит. А обо мне все знают, что я порядочная девушка. - Порядочная! Одерни хоть юбку! - С такой низкой особой... - Можешь сравниться только ты. Обе вдруг испугались, замолкли на полуслове и как вкопанные застыли друг против друга с искаженными от страха и ненависти толстощекими лицами, очень похожие друг на друга. Выпятив грудь, вздернув плечи, руки в боки, они надулись так, что, казалось, их воздушные бальные платья вот-вот лопнут. Густа еще раз предприняла вылазку: - А я все равно расскажу! Но Кетхен закусила удила: - В таком случае поторопись, не то я опережу тебя и повсюду раззвоню, что не ты, а я нашла эту дверь и застукала здесь вас обоих. В ответ Густа только заморгала. Тогда Кетхен, внезапно протрезвев, прибавила: - Должна же я думать о своей репутации, для тебя-то все это, разумеется, уже не имеет значения. Дидерих встретился глазами с Густой, взгляд его скользнул по ее фигуре и нашел сверкавший на мизинце бриллиант, который они вместе выудили в тряпье. Он рыцарски улыбнулся, а Густа покраснела и почти вплотную придвинулась к нему, точно хотела прильнуть. Кетхен кралась к дверям. Склонившись над плечом Густы, Дидерих тихо сказал: - Однако ваш жених надолго оставляет вас и одиночестве. - Ах, что о нем толковать, - ответила она. Он еще ниже склонил голову и прижался подбородком к плечу Густы. Она не шевелилась. - Жаль, - сказал он и так неожиданно отступил, что Густа едва не упала. Она вдруг поняла, что ее положение коренным образом изменилось. Ее деньги уже не козырь, цена такому мужчине, как Дидерих, куда выше. В глазах ее появилось жалкое выражение. - На месте вашего жениха, - сдержанно сказал Дидерих, - я действовал бы иначе. Кетхен с величайшей осторожностью прикрыла за собой дверь и вернулась. - Знаете, что я вам скажу? - Она приложила палец к губам. - Третье действие началось и, думаю, давно уже. - О боже! - сказала Густа, а Дидерих заключил: - Значит, мы в ловушке. Он обшарил стены, ища запасной выход: даже отодвинул кушетку. Не найдя второй двери, он рассердился: - Это и вправду настоящая ловушка. И ради такого вот старого барака господин Бук обошел при реконструкции эту улицу. Он у меня дождется, что я ее снесу! Мне бы только в гласные пройти! Кетхен хихикнула: - Чего вы злитесь? Здесь очень мило. Что хочешь, то и делай. И она прыгнула через кушетку. Густа вдруг оживилась и последовала за ней. Но она зацепилась и застряла. Дидерих подхватил ее. Кетхен тоже повисла на нем. Он подмигнул обеим. - Ну, что теперь? - Предлагайте, - сказала Кетхен. - Вам и карты в руки! Мы друг друга теперь узнали. - И терять нам нечего, - сказала Густа. Все трое прыснули со смеху. Но Кетхен пришла в ужас: - Дети, в этом зеркале я похожа на свою покойную бабушку. - Оно совсем черное. - И все исцарапано. Они прильнули лицами к стеклу и в тусклом свете газового фонаря увидели на стекле старые даты, сдвоенные сердца, вазы, фигурки амуров и даже могилы, и на каждом рисунке - какое-нибудь восклицание или ласкательное имя. Они с трудом разбирали слова. - Здесь на урне... нет, что за чушь! - воскликнула Кетхен. - "Теперь лишь мы познаем страдание". Почему? Только потому, что они попали в эту комнату? Вот ненормальные! - Зато мы вполне нормальны, - заявил Дидерих. - Фрейлейн Густа, дайте ваш бриллиант! Он нацарапал три сердца, сделал надпись и предложил девушкам прочесть. Когда они с визгом отвернулись, он гордо сказал: - Недаром же комната зовется "Приют любви"! Внезапно у Густы вырвался крик ужаса: - Там кто-то подсматривает! И правда, из-за зеркала высовывалось мертвенно-бледное лицо!.. Кетхен бросилась к дверям. - Идите сюда, - позвал Дидерих. - Это же нарисовано. Зеркало с одной стороны отделялось от стены, он повернул его немного. И теперь стала видна вся фигура. - Это все та же пастушка, которая прыгала через ручей! - Все уже свершилось, - сказал Дидерих, так как пастушка сидела и плакала. На задней стенке зеркала виден был удаляющийся пастушок. - А вот и выход! - Дидерих показал на полоску света, проникавшую сквозь щель, и пошарил по стене. - Когда все свершилось, открывается выход. - С этими словами он прошел вперед. - Со мной ничего еще не свершилось, - насмешливо бросила ему вслед Кетхен. - И со мной тоже... - печально проронила Густа. Дидерих прикинулся глухим, он установил, что они находятся в маленьком салоне позади буфета. Поспешно добравшись до зеркальной галереи, он смешался с толпой, только что хлынувшей из зрительного зала. Публика еще была под впечатлением трагической участи тайной графини, которой все же пришлось соединиться узами брака с учителем музыки. Фрау Гарниш, фрау Кон, теща бургомистра - у всех были заплаканные глаза. Ядассон, уже без грима, явившийся пожать лавры, встретил у дам плохой прием. - Это вы во всем виноваты, господин асессор! Она все-таки ваша родная сестра! - Простите, сударыни! - И Ядассон произнес речь в защиту своих прав. Ведь он законный наследник графских владений! Мета Гарниш сказала: - Но у вас был слишком вызывающий вид! Тотчас же все взгляды устремились на его уши; послышались смешки. И Дидерих, в предчувствии близкой мести, со сладостно бьющимся сердцем взял под руку Ядассона, пронзительным голосом вопрошавшего, в чем же, наконец, дело, - и повел его туда, где президентша, прощаясь с Кунце, выражала майору свою живейшую признательность за его услуги, которые так способствовали успеху пьесы. Увидев Ядассона, она попросту показала ему спину. Ядассон так и примерз к полу, Дидерих не мог сдвинуть его с места. - Что с вами? - осведомился он с наигранным участием. - Ах да, фрау фон Вулков. Вы ей не понравились. Прокурором, сказала она, вам не быть. Очень уж торчат у вас уши. Дидерих был ко всему готов, но такой чудовищной гримасы он не ожидал! Куда девалась высокомерная резкость, которую Ядассон всю жизнь вырабатывал в себе! - Я это знал, - прошептал он, но в этих словах, сказанных шепотом, слышался мучительный вопль... Вдруг он весь задергался, точно приплясывал на месте, и закричал: - Вам смешно, драгоценнейший! Но вы и не подозреваете, чем владеете. Ваша внешность - капитал. Дайте мне ваше лицо, ничего больше, и через десять лет я министр! - Но-но! - воскликнул Дидерих. - Всего лица вам и не нужно, достаточно одних ушей. - А вы не продадите их мне? - спросил Ядассон и так взглянул на Дидериха, что тот не на шутку струхнул. - А разве это возможно? - неуверенно возразил он. Ядассон с циничной усмешкой на губах уже подходил к Гейтейфелю. - Господин доктор, вы ведь специалист по ушам. Гейтейфель рассказал, что и в самом деле, - пока, правда, лишь в Париже, - такие операции делаются: уши можно уменьшить вдвое. - Да их и не к чему убирать целиком, - заметил Гейтейфель. - Половина еще вам пригодится. Ядассон уже вполне овладел собой. - Остроумно! Бесподобно! Расскажу в суде. Ах, пройдоха! - И он похлопал Гейтейфеля по животу. Дидерих тем временем решил уделить внимание сестрам, которые только что вышли из гардеробной, переодетые к балу. Их поздравляли с успехом, а они рассказывали о волнениях, пережитых на сцене. - Чай, кофе, боже мой! У меня душа в пятки ушла, - говорила Магда. Дидерих, на правах брата, тоже принимал поздравления. Он шел между сестрами. Магда опиралась на его руку, зато Эмми ему пришлось удерживать чуть ли не силой. - Прекрати эту комедию! - шипела она. А он, расточая улыбки и приветствия, в промежутках глухо рычал ей на ухо: - У тебя, правда, была маленькая роль, но будь довольна, что тебе хоть такую-то дали. Бери пример с Магды. Магда кокетливо прильнула к нему, проявляя готовность изображать идиллию семейного счастья так долго, как он того пожелает. - Детка, - сказал ей Дидерих с нежностью и уважением, - ты имела успех. Но, должен сказать, и я тоже. - Он даже сделал ей комплимент. - Ты сегодня прелесть как хороша. Даже досадно отдавать тебя за Кинаста. А после того, как президентша, уходя, благосклонно кивнула им, они уже встречали на своем пути только почтительнейшие улыбки. В зале очистили место для танцев; в углу за пальмами оркестр грянул полонез. Дидерих, грациозно склонившись перед Магдой, торжествующе повел ее сразу же за майором Кунце, открывшим бал. Так они прошли мимо Густы Даймхен. Густа не танцевала. Она сидела рядом с кривобокой фрейлейн Кюнхен и смотрела на них взглядом побитой собаки. От выражения ее лица Дидериху стало не по себе, как в ту минуту, когда он увидел Лауэра за тюремной решеткой. - Бедная Густа, - сказала Магда. Дидерих насупился. - Да, да, это все оттого же. - Но, в сущности, отчего же? - И Магда, прищурившись, посмотрела на него исподлобья. - Не все ли равно, дитя мое, это так - и все тут. - Дидель, пригласи ее на вальс. - Не могу. Долг перед самим собой на первом месте. И он сейчас же покинул зал. Молодой Шпрециус, теперь уже не лейтенант, а снова гимназист-выпускник, пригласил на танец кривобокую фрейлейн Кюнхен, которая весь вечер подпирала стены. Вероятно, он старался снискать благосклонность ее отца. Густа Даймхен осталась в одиночестве... Дидерих прошелся по боковым комнатам, где мужчины постарше играли в карты, получил длинный нос от фрейлейн Кетхен, которую застал с каким-то актером в укромном уголке за дверью, и добрался до буфета. Здесь за столиком расположился Вольфганг Бук; он зарисовывал в записной книжке мамаш, сидевших вдоль стен в ожидании дочерей. - Очень талантливо, - сказал Дидерих. - А портрет своей невесты вы уже набросали? - С этой стороны она для меня не представляет интереса, - ответил Бук таким безразличным голосом, что Дидерих даже усомнился, заинтересовало ли бы вообще жениха Густы то, что произошло в "Приюте любви". - Вас никогда не поймешь, - разочарованно сказал он. - Зато вас нетрудно понять, - заметил Бук. - Когда вы произносили на суде свой длинный монолог, мне хотелось вас зарисовать. - Совершенно достаточно было вашей речи; в ней вы попытались, к счастью неудачно, скомпрометировать меня и в самом презренном виде представить мою деятельность. Дидерих сверкнул испепеляющим оком. Бук с удивлением посмотрел на него. - Вы, кажется, обиделись. А я ведь так хорошо говорил. - Он помотал головой и улыбнулся задумчиво и восхищенно. - Хотите, разопьем бутылочку шампанского? - сказал он. - Мы с вами?.. - переспросил Дидерих. Но все же не отказался. - Своим решением суд отметил, что ваши упреки адресованы не только мне, а всем немцам националистического образа мыслей. И я считаю этот вопрос исчерпанным. - Что будем пить? Гейдзик? - Дидериху пришлось волей-неволей чокнуться с ним. - Вы не можете не признать, милейший Геслинг, что так основательно, как я, вашей особой никто еще не занимался... Скажу откровенно, роль, которую вы разыграли на суде, интересовала меня больше, чем моя собственная. Потом, дома, я сам исполнил ее перед зеркалом. - Моя роль? Вы, вероятно, хотели сказать - мои убеждения. По-вашему, правда, характерная фигура нашего времени - актер. - Я тогда имел в виду... другого. Но вы видите, что за объектами для наблюдения мне так далеко ходить не приходится. Если бы завтра мне не надо было защищать прачку, якобы укравшую у Вулковов кальсоны, я, может быть, сыграл бы Гамлета. Ваше здоровье! - Ваше здоровье! Для этого вам, во всяком случае, нет нужды обзаводиться убеждениями. - Боже ты мой, да они у меня есть. Но никогда не менять их?.. Значит, вы советуете мне стать актером? - спросил Бук. Дидерих уже открыл было рот, чтобы одобрить намерения Бука, но в это мгновенье вошла Густа, и он покраснел: именно о ней он и подумал, когда Бук задал свой вопрос. - Тем временем перестоится мой горшок с колбасой и капустой, а ведь это такое вкусное блюдо, - мечтательно сказал Вольфганг. Густа, бесшумно подкравшись сзади, закрыла ему глаза руками и спросила: - Кто это? - Оно самое, - сказал Бук и легонько шлепнул ее. - У вас здесь, видно, интересный разговор? Может, мне уйти? - спросила Густа. Дидерих поспешил принести ей стул; но, честно говоря, он предпочел бы остаться вдвоем с Буком: лихорадочный блеск ее глаз не предвещал ничего доброго. Она говорила быстрее обычного: - В сущности, вы одного поля ягода. Только почему-то чинитесь, церемонии разводите. - Это взаимное уважение, - сказал Бук. Дидерих смутился, но тут с языка у него сорвалось нечто такое, чему он и сам удивился: - Вы понимаете, фрейлейн Густа, когда мы расстаемся с вашим уважаемым женихом, я злюсь на него, но при следующей встрече опять ему рад. Он выпрямился. - Должен сказать, что не будь я националистом, он бы меня им сделал. - Зато будь я националистом, - мягко улыбаясь, молвил Бук, - он бы меня живо отвадил. В этом вся прелесть. Но Густа была явно чем-то встревожена. Она была бледна и нервно глотала слюну. - Я хочу тебе кое-что сказать, Вольфганг. Держу пари, тебе сделается дурно. - Господин Розе, подайте нам вашего генесси! - крикнул Бук. Он смешивал коньяк с шампанским, а Дидерих вцепился в руку Густы и, так как бальный оркестр в это мгновение оглушительно загремел, умоляюще шепнул: - Не глупите! Она пренебрежительно улыбнулась: - Доктор Геслинг трусит! Он находит эту сплетню слишком подлой, по-моему же, она просто уморительна, - и Густа громко рассмеялась. - Как тебе это нравится? Говорят, будто твой отец и моя мать... Ты понимаешь? И поэтому якобы мы с тобой... ты понимаешь? Бук медленно повернул голову, потом ухмыльнулся: - А хотя бы и так. Густа уже не смеялась. - То есть, что значит хотя бы и так? - А то, что если нетцигчане верят в нечто подобное, значит, это им не в диковинку, и нечего волноваться. - Пустые слова, - отрезала Густа. - От них ни тепло, ни холодно. Дидерих решил отмежеваться от такой точки зрения. - Поскользнуться может всякий. Но никто не может безнаказанно пренебречь мнением окружающих. - Он все думает, - вставила Густа, - что рожден не для этого мира. Дидерих в тон ей: - Времена нынче суровы. Кто не защищается, тот погибает. Впадая в истерический восторг, Густа выкрикнула: - Доктор Геслинг не то что ты! Он за меня вступился! У меня есть доказательство, я об этом узнала от Меты Гарниш; я ее вынудила заговорить. Он вообще единственный, кто за меня заступился. На твоем месте он проучил бы тех, кто осмеливается обливать меня грязью. Дидерих кивнул, как бы подписываясь под этими словами. Бук вертел перед собой бокал, глядя на свое отражение в стекле. Вдруг он резко отодвинул его. - А кто вам сказал, что у меня нет желания как следует проучить кого-нибудь одного - так вот выхватить одного, не выбирая, - ведь почти все тут одинаково безмозглы и гнусны. Он закрыл глаза. Густа пожала голыми плечами. - Болтовня, они вовсе не глупы, они знают, чего хотят. Эти дураки умных за пояс заткнут, - вызывающе объявила она, и Дидерих иронически кивнул. Но тут Бук поднял на него глаза, из которых вдруг будто глянуло безумие. Судорожно водя дрожащими кулаками вокруг шеи, он заговорил: - Если же... - он вдруг охрип, - если же я схвачу за горло того мерзавца, который все это плетет, который воплощает в себе все, что есть низменного и злого в людях; если я схвачу за горло его, этот собирательный образ всего бесчеловечного, всего недочеловеческого... Дидерих, белее своей бальной сорочки, бочком соскользнул со стула и медленно попятился назад. Густа вскрикнула, вскочила и в страхе прижалась к стене. - Это все коньяк! - крикнул ей Дидерих. Но ярость, горевшая в глазах Бука, которые метались между Густой и Дидерихом и грозили лютой расправой, вдруг улеглась. - Смесь-то мне теперь нипочем, привык, - сказал он. - Я только хотел показать, что мы и это можем. Дидерих с шумом опустился на стул. - Вы все-таки комедиант, и только, - сказал он возмущенно. - Вы думаете? - спросил Бук, и веселые огоньки в его глазах разгорелись ярче. Густа презрительно поморщилась. - Ну, хорошо, развлекайтесь себе здесь, а я пойду, - сказала она и встала. Неожиданно перед ними вырос член суда Фрицше, он отвесил поклон сначала ей, потом Буку. Не разрешит ли господин адвокат протанцевать с его невестой котильон? Он говорил крайне вежливо, как бы примирительно. Бук сдвинул брови и ничего не ответил. Но Густа уже подала руку Фрицше. Бук невидящими глазами поглядел им вслед, лоб его прорезала глубокая поперечная складка. "Да, да, милейший, - думал Дидерих, - удовольствие небольшое встретить господина, который только что совершил с твоей сестрой увеселительную поездку, а теперь уводит твою невесту, и ты совершенно бессилен помешать этому, потому что шумом только раздуешь скандал, тем более что твоя помолвка уже сама по себе скандальна". Бук встрепенулся. - А знаете, - сказал он, - только теперь мне по-настоящему захотелось связать себя брачными узами с фрейлейн Даймхен. Раньше я не видел в этом ничего из ряда вон выходящего, теперь же нетцигские жители придали моему сватовству особую пикантность. - Вы находите? - выжал из себя Дидерих, озадаченный столь неожиданной реакцией. - А почему бы нет? Мы с вами антиподы, мы внедряем в здешнюю жизнь передовые течения нашей аморальной эпохи. Мы подхлестываем жизнь. Дух времени пока еще бродит по этому городу в войлочных туфлях. - Мы дадим ему шпоры, - пообещал Дидерих. - За шпоры! - За шпоры! Но только за мои шпоры! - Испепеляющий взор... - Ваш скептицизм и бесхребетное мировоззрение не современны. - Дидерих шумно фыркнул. - Красоты духа нынче никому не нужны. Националистическому действию, - он стукнул кулаком по столу, - националистическому действию принадлежит будущее! Бук снисходительно улыбнулся: - Будущее? В том-то и дело, что это заблуждение. Националистическое действие! Вот уже сто лет, как оно отжило. То, что мы видим и что нам еще предстоит увидеть, это его агония и смрад его разложения. Амбре не из приятных. - От вас я ничего другого и не ожидал, вам ведь ничего не стоит втоптать в грязь самое святое. - Святое! Неприкосновенное! Скажем сразу - вечное! Верно ведь? Вне идеалов вашего национализма люди больше никогда, никогда не будут жить. Прежде, возможно, и жили, в тот темный период истории, который еще не знал вас. А теперь вы вышли на арену, и миру, очевидно, дальше идти некуда. Воспитать националистическое чванство и взрастить ненависть между нациями - вот ваша цель, и нет ничего превыше нее. - Мы живем в суровое время, - серьезно подтвердил Дидерих. - Не столь суровое, сколь косное... Я не убежден, что люди, которым выпало на долю жить в Тридцатилетнюю войну, верили в нерушимость своего, тоже отнюдь не мягкого, времени. И я убежден, что те, кто страдал от произвола эпохи рококо{300}, не считали его необоримым, иначе они не совершили бы революции. Где на просторах истории, доступных нашему обозрению, можно найти эпоху, которая объявила бы себя непреходящей и козыряла перед вечностью своей печальной ограниченностью? Которая суеверно клеймила бы каждого, сколько-нибудь ее опередившего? Быть чуждым национализму - это вызывает в вас скорее ужас, чем ненависть. Но бродяги, не помнящие родства, следуют за вами по пятам. Они там, в зале{300}, взгляните! Дидерих расплескал свое шампанское - так порывисто он оглянулся. Неужели Наполеон Фишер со своими единомышленниками ворвался сюда?.. Бук беззвучно от души хохотал. - Не поймите меня буквально, я имел в виду тех безмолвных людей, что запечатлены на этих стенах. Почему у них такие веселые лица? Что дает им право легким шагом ступать по дорогам, усеянным цветами, и наслаждаться гармонией? О друзья! - Бук поднял бокал, глядя через головы танцующих на фрески. - О вы, друзья человечества и прекрасного будущего, люди широкой души, чуждые мрачному эгоизму националистического союза сородичей! О вы, души, объемлющие мир, вернитесь! Даже среди нас найдутся еще люди, которые ждут вас! Он выпил свое вино. Дидерих с презрением заметил, что он плачет. Впрочем, Бук тут же лукаво прищурился. - А вы, нынешнее поколение, наверное, и не знаете, что это за шарф повязан через плечо у старого бургомистра, так светло улыбающегося вон там, на заднем плане, среди должностных лиц и пастушек? Краски шарфа поблекли; вы, конечно, воображаете, что это ваши национальные цвета? Нет, это цвета французской триколоры{301}, трехцветного знамени. Новое в то время, оно не было знаменем одной страны, это были цвета зари, встававшей над всем человечеством. Носить эти цвета считалось доказательством наиболее благородных убеждений, или, как сказали бы вы, - строго корректных. Ваше здоровье! Но Дидерих незаметно отодвинулся вместе со стулом и опасливо озирался по сторонам, не слышит ли кто эти речи. - Вы пьяны, - пробормотал он и, чтобы спасти положение, крикнул: - Господин Розе, еще бутылку! - Он выпрямился и важно посмотрел на Бука. - Вы, по-видимому, забыли, что потом был Бисмарк! - И не он один, - сказал Бук. - Европу со всех сторон загоняли в национальные теснины. Допустим, такое явление было неизбежно. Допустим, за тесниной открывались обетованные просторы... Но вы-то разве следовали за вашим Бисмарком, пока он был прав? Нет, он силком тащил вас за собой{301}, вы роптали на него. А теперь, когда вам следовало бы пойти дальше, чем пошел он, вы цепляетесь за его бессильную тень. Ибо обмен веществ у вас, националистов, совершается до отчаяния медленно. Пока вы смекнули, что перед вами великий человек, он уже перестал быть великим. - Вы еще узнаете его! - посулил Дидерих. - Кровь и железо были и остаются самым действенным методом лечения! Сила выше права!{301} - Возвещая этот символ веры, он весь побагровел. Но и Бук разгорячился. - Сила! Власть! Власть нельзя вечно носить на острие штыка, словно колбасу на вертеле. В наши дни единственная реальная сила - это мир! Разыгрывайте комедию насилия! Бряцайте оружием перед воображаемыми врагами, внешними и внутренними. К счастью, вам не дано свершать! - Не дано! - Дидерих пыхтел так, точно изо всех сил раздувал огонь. - Его величество кайзер сказал{302}: "Уж лучше пусть лягут костьми все восемнадцать армейских корпусов и сорок два миллиона жителей..." - "Ибо, где реет германский орел{302}..." - воскликнул Бук с неожиданным пылом, и еще неистовей: "Никаких парламентских резолюций; армия - вот наш единственный оплот". - "Вы призваны прежде всего оборонять меня от внешних и внутренних врагов!" - не отставал Дидерих. - "Защищать от шайки изменников!" - орал Бук. - "Кучка людей..." - "Недостойная называться немцами!" - подхватил Дидерих. И оба хором: - "Будь то отец родной или брат - расстреливать!" Шум, поднятый ими, привлек внимание танцоров, заходивших в буфет промочить горло. Они позвали своих дам полюбоваться зрелищем героического опьянения. Даже заядлые картежники и те вставали из-за ломберных столов и заглядывали в буфет. Все с любопытством наблюдали за Дидерихом и его собутыльником; а они, раскачиваясь на стульях, судорожно уцепившись за край стола, с остекленелыми глазами и оскаленными зубами орали друг другу в лицо: - "...врага, и это мой враг". - "В стране есть лишь один властелин, второго я не потерплю!" - "Я могу быть очень суров!" Оба старались перекричать друг друга. - "Ложная гуманность!" - "Не помнящие родства бродяги - враги божественного миропорядка!" - "Должны быть вырваны с корнем!" В стену полетела бутылка. - "Растопчу!" - "Германский прах!.. С ночных туфель!.. Дни славы!.." В это мгновение сквозь толпу зрителей ощупью пробралась девушка с завязанными глазами: это была Густа Даймхен. Ей полагалось таким образом найти себе кавалера. Она остановилась за спиной Дидериха, ощупала его и хотела увлечь за собой. Но он уперся, грозно повторяя: "Дни славы!" Она сдернула с глаз повязку, с ужасом посмотрела на него и позвала Магду и Эмми. Бук тоже понял, что, видимо, пора уходить. Незаметно поддерживая приятеля, он подталкивал его к выходу, но в дверях Дидерих все же еще раз повернулся к танцующей, глазеющей толпе и, хотя уже не способен был метать молнии остекленевшими глазами, крикнул, властно выпрямившись: - "Растопчу!" Тут его свели вниз и усадили в карету. На следующий день Дидерих встал в двенадцатом часу с отчаянной головной болью и, выйдя в столовую, очень удивился, когда Эмми тотчас же с возмущенным видом покинула комнату. Но как только Магда осторожно намекнула ему на некоторые подробности его вчерашнего поведения, он сразу сообразил, в чем дело. - Неужели я это сделал? И при дамах? Существует много возможностей выказать себя истинным немцем. Но для дам приходится изыскивать особые... В таких случаях, разумеется, следует срочно самым чистосердечным и корректным образом загладить свою вину. Хотя Дидерих с трудом глядел на свет божий, он все же твердо знал, что надо сделать. Пока ждали парадную пароконную карету, за которой послали, он облачился в сюртук, повязал белый галстук и надел цилиндр; садясь, вручил кучеру составленный Магдой список и отправился в путь. Повсюду он спрашивал дам - некоторых даже вспугнул из-за стола и, не вполне отдавая себе отчет, кто перед ним - фрау Гарниш, фрау Даймхен или фрау Тиц, - произносил осипшим с перепоя голосом: - В присутствии дам... Признаю... Как истинный немец... Самым чистосердечным и корректным образом... В половине второго Дидерих был уже дома. Со вздохом сел за обед. - Все улажено! Послеобеденные часы он посвятил решению более трудной задачи. Он вызвал к себе Наполеона Фишера. - Господин Фишер, - начал он, жестом приглашая его сесть. - Я принимаю вас здесь, а не в конторе потому, что наши с вами дела Зетбира не касаются. Речь идет о политике. Наполеон Фишер кивнул, словно хотел сказать, что он, мол, так и думал. Он, видно, уже привык к таким доверительным беседам, по первому же знаку Дидериха взял из коробки сигару и даже закинул ногу на ногу. Дидерих далеко не был так уверен в себе, он долго сопел и вдруг решился идти напролом, ринуться к цели с открытым забралом. Как Бисмарк. - Я, видите ли, хочу пройти в гласные, - заявил он, - и для этого вы мне нужны. Механик взглянул на него исподлобья. - И вы мне нужны, - сказал он. - Я тоже хочу пройти в гласные. - Не может быть! Вот так так! Я ждал всего, но... - Небось опять припасли свои кроны? - Фишер оскалил желтые зубы. Он уже не прятал своей ухмылки. Дидерих понял, что на этот счет сговориться с ним будет труднее, чем насчет изувеченной работницы. - Понимаете, господин доктор, - сказал Наполеон, - одно из двух вакантных мест получит наша партия, это как пить дать. Второе, вероятно, достанется свободомыслящим. Если вы хотите свалить их, вам без нас не обойтись. - Это-то я понимаю, - сказал Дидерих. - Правда, поддержка старика Бука мне обеспечена. Но, по всей вероятности, не все его единомышленники настолько наивны, чтобы голосовать за меня, если я пойду по списку свободомыслящих. Вернее будет и с вами вступить в соглашение. - Я уже представляю себе, как это сделать, - сказал Наполеон. - Давно, знаете ли, я слежу за вами и думаю, когда же это господин доктор вступит на политическую арену? Не пора ли? - Наполеон пускал в воздух колечки сигарного дыма, так уверенно он себя чувствовал. - Ваш процесс, господин доктор, а потом эта штука с ферейном ветеранов и прочее, все это хорошая реклама. Но для политического деятеля важно только одно - сколько голосов он соберет. Наполеон делился с Дидерихом своим богатым опытом! Когда он заговорил о "националистическом балагане", Дидерих было вскинулся, но Наполеон быстро поставил его на место. - Чего вы хотите? Мы в нашей партии питаем к национал-балаганщикам самые уважительные чувства. С вами куда лучше делать дела, чем со свободомыслящими. От буржуазной демократии скоро останутся рожки да ножки. - А мы и те выкинем на свалку! - воскликнул Дидерих. Союзники рассмеялись от удовольствия. Дидерих достал бутылку пива. - Од-на-ко, - раздельно произнес социал-демократ и выложил свое условие: - Город должен помочь нашей партии построить дом профессиональных союзов. - И вы осмеливаетесь требовать это от националиста?! - взвился Дидерих. - Если мы этого националиста не поддержим, какой ему прок от национализма? - хладнокровно и насмешливо ответил его собеседник. Как ни ерепенился Дидерих, как ни молил о пощаде, ему все же пришлось выдать письменное обязательство в том, что он не только сам проголосует за постройку дома профессиональных союзов, но и обработает в этом направлении своих единомышленников. Расписавшись, он сразу же грубо объявил, что разговор окончен, и выхватил из рук Наполеона бутылку с пивом. Но механик только подмигнул ему. Пусть господин доктор радуется, что ведет переговоры с ним, Наполеоном Фишером, а не с хозяином партийного кабачка Рилле. Этот Рилле выдвигает свою кандидатуру, и уж он бы на такой сговор не пошел. А в партии мнения разделились; таким образом, в интересах Дидериха поддержать кандидатуру Фишера через газеты, на которые он имеет влияние. - Вы, господин доктор, пожалуй, спасибо не скажете, если посторонние люди, как Рилле, например, попробуют сунуть нос в ваши делишки. Мы с вами - дело другое. Нам не впервой вместе хоронить концы. С этими словами он ушел, оставив Дидериха наедине со своими чувствами. "Нам не впервой вместе хоронить концы!" - повторил он про себя и весь затрясся от страха, который сменяли приступы гнева. И такое посмел сказать ему этот пес, его собственный кули, которого он в любой момент может выставить на улицу! Нет, честно говоря - не может, ведь они вместе хоронили концы. Голландер! Изувеченная работница! Одна тайна влечет за собой другую. Теперь Дидерих и его рабочий связаны друг с другом не только на фабрике, но и в политике. Уж лучше бы связаться с кабатчиком Рилле. Однако тогда возникает опасность, что Наполеон в отместку разгласит все их махинации. Дидерих понимал, что он вынужден помочь Фишеру устранить с его пути Рилле. - Но мы еще поговорим с тобой! - И Дидерих потряс поднятым к потолку кулаком. - Пусть через десять лет, но я с тобой рассчитаюсь! Теперь следовало нанести визит старику Буку и почтительно выслушать весь тот добродетельный и сентиментальный вздор, которым он его попотчует. И вот Дидерих - кандидат от партии свободомыслящих... В "Нетцигском листке", прямо под статьей, тепло рекомендовавшей избирателям доктора Геслинга как человека, гражданина и политического деятеля, была напечатана более мелким шрифтом заметка с резким протестом против кандидатуры рабочего Фишера. В социал-демократической партии, мол, достаточно самостоятельных хозяев, - что, к сожалению, надо признать, - и ей незачем навязывать простого рабочего в качестве коллеги представителям буржуазии. В частности, неужели доктор Геслинг будет поставлен перед необходимостью общаться в лоне городского самоуправления со своим собственным механиком?! Этот выпад буржуазной газеты восстановил среди социал-демократов полное единодушие: даже Рилле волей-неволей был вынужден высказаться за Наполеона, и на выборах он прошел с блеском. Дидерих получил от выставившей его партии только половину нужных ему голосов, спасли его социал-демократы. Новых гласных одновременно представили магистрату. Бургомистр доктор Шеффельвейс поздравил их, указав, что с одной стороны - энергичный представитель буржуазии, а с другой - целеустремленный рабочий... И уже на следующем заседании Дидерих принял деятельное участие в обсуждении очередных дел. В повестке дня значился вопрос о канализации Геббельхенштрассе. Многие старые дома этого предместья и теперь, на пороге двадцатого столетия, все еще пользовались выгребными ямами; их ядовитые испарения то и дело проникали в соседние районы. В тот вечер, когда Дидерих попал в "Зеленый ангел", он сам в этом убедился. И он энергично восстал против финансовых и технических соображений одного из членов магистрата. Требование, предъявляемое во славу цивилизации, выше мелочных расчетов. - "Германский дух - это культура!" - воскликнул Дидерих. - Милостивые государи! Так сказал ни более ни менее как его императорское величество кайзер. А по другому случаю его величество изволили выразиться так: "Подобному свинству нужно положить конец". Во всех начинаниях, где нужно проявить размах, пусть вдохновляет нас возвышенный пример его величества, а потому, милостивые государи... - Ура! - послышался одинокий голос слева, и Дидерих увидел ухмыляющееся лицо Наполеона Фишера. Тогда он выпрямился, он метал испепеляющие взоры. - Совершенно верно! - громко воскликнул он в ответ. - Лучшего заключения для моей речи не придумаешь! Его величеству кайзеру ура, ура, ура! Смущенное молчание... Но так как социал-демократы смеялись, то среди правых несколько человек крикнуло "ура". Доктор Гейтейфель тем временем внес запрос, не является ли, в сущности, оскорблением величества упоминание его имени в такой странной связи? Председательствующий немедленно прекратил прения. В прессе же дебаты продолжались, "Глас народа" утверждал, что доктор Геслинг вносит в заседание магистрата дух самого гнусного раболепия, меж тем как "Нетцигский листок" называл его речь вдохновляющим выступлением пламенного патриота. И только когда на словопрения в прессе откликнулась берлинская "Локаль-анцейгер", всем стало ясно, что произошло событие большого значения. Газета его величества на все лады расхваливала мужественное выступление нетцигского городского гласного доктора Геслинга. Она с удовлетворением отмечала, что новый дух решительного национализма, который проповедует кайзер, завоевывает всю страну. Призыв кайзера услышан, граждане пробуждаются от спячки, происходит размежевание между теми, кто за кайзера, и теми, кто против него. "Пусть доктор Геслинг послужит примером для многих славных представителей наших городов!" Дидерих уже с неделю носил на груди этот номер газеты. И вот однажды, в ранний утренний час, он, сделав крюк, чтобы обойти Кайзер-Вильгельмштрассе, с заднего хода проскользнул в пивную Клапша, где его дожидались Наполеон Фишер и хозяин партийного кабачка Рилле. Хотя в пивной не было ни души, все трое забились в самый дальний угол. Фрейлейн Клапш не успела принести гостям пива, как ее тотчас же выпроводили: сам Клапш, подслушивавший у дверей, не мог ничего уловить, кроме шушуканья. Он попытался воспользоваться окошечком, через которое подавал пиво в часы оживленной торговли, но опытный в этом деле Рилле захлопнул окошечко у него перед носом. И все-таки Клапш успел заметить, что доктор Геслинг вскочил и как будто грозился уйти. К этому он, как националист, никогда руки не приложит!.. Позднее, однако, фрейлейн Клапш, которую позвали, чтобы расплатиться за пиво, уверяла, что она видела бумагу, где стояли подписи всех троих. В тот же день Эмми и Магда получили от фрау фон Вулков приглашение на чашку чая, и Дидерих сопровождал их. Гордо вскинув головы, шествовали брат и сестры по Кайзер-Вильгельмштрассе. Проходя мимо масонской ложи, Дидерих сдержанно приподнял цилиндр, приветствуя знакомых, которые стояли на крыльце и с удивлением смотрели, как он входит в резиденцию регирунгспрезидента. Часового он приветствовал фамильярным движением руки. В гардеробной брат и сестры встретили офицеров и их дам, с которыми обе фрейлейн Геслинг были уже знакомы. Звякнув шпорами, лейтенант фон Брицен помог Эмми снять пальто; она поблагодарила его через плечо, что твоя графиня, и наступила Дидериху на ногу: помни, мол, где находишься, и не поскользнись. И в самом деле, когда лейтенант фон Брицен согласился наконец пройти первым в гостиную, когда кончились восторженные расшаркивания перед президентшей, которая представила Дидериха всему обществу, какая же почетная и опасная задача встала перед ним - сидеть на легком стульчике, втиснувшись между двумя дамскими туалетами, держать на весу чашку чая и в то же время с очаровательной улыбкой принимать и передавать вазу с пирожными, а между двумя глотками не забыть сказать несколько любезных слов о выдающемся успехе "Тайной графини", несколько сдержанно-серьезных - во славу обширной деятельности господина регирунгспрезидента, несколько решительных - против крамолы, с уверением в собственных верноподданнических чувствах, и при этом все время подкармливать вулковскую собаку, которая стоит тут же и клянчит. О невзыскательном обществе, собиравшемся в погребке или в ферейне ветеранов, не стоило и вспоминать: здесь нужно было, не моргая, с судорожной улыбкой смотреть в бесцветные, водянистые глаза капитана фон Кекерица, человека с бледной лысиной и огненно-красным - от середины лба до подбородка - лицом, и слушать его рассказы о происшествиях на учебном плацу. И вот, когда от напряженного ожидания вопроса, служил ли ты в армии, тебя заранее бросает в пот, сидящая рядом дама с гладко зачесанными наверх белокурыми волосами и облупленным носом нежданно-негаданно заводит с тобой разговор о лошадях... На этот раз Дидериха выручила Эмми. Поддерживаемая лейтенантом фон Бриценом, с которым она, казалось, была уже коротко знакома, Эмми искусно вступила в разговор о лошадях, пересыпая свою речь специальными терминами, и даже не побоялась тут же сочинить миф о прогулках верхом по горным перевалам, которые она будто бы совершала в имении своей тетки. Когда же лейтенант предложил ей вместе отправиться верхом за город, она отговорилась тем, что, дескать, фрау Геслинг не разрешает ей ездить верхом. Дидерих не узнавал Эмми. Своими талантами, от которых Дидериха оторопь брала, она затмила Магду; а Магде ведь удалось подцепить жениха! Дидерих не без ужаса подумал, как в тот раз, когда возвращался из "Зеленого ангела", о неведомых путях, на которые может вступить девушка, если... Вдруг он заметил, что, отвлекшись своими мыслями, он прослушал вопрос хозяйки дома, и все молчат в ожидании его ответа. Он оглянулся, как бы прося о помощи, но встретил лишь неумолимый взгляд, устремленный на него с большого портрета: это был он, бледный, каменный, в красной форме гусара, одна рука на бедре, кончики усов у самых глаз, какой холодный блеск в глазах, глядевших через плечо! Дидерих затрясся, он захлебнулся чаем, фон Брицен похлопал его по спине. Одна дама, которая все время усиленно налегала на еду, собралась петь... В музыкальном салоне все расположились группами. Дидерих, остановившись в дверях, вынул украдкой часы и вдруг услышал у себя за спиной покашливание хозяйки дома. - Я понимаю, дорогой доктор, что не нам и нашей легкой, слишком легкой болтовне вы жертвуете свое время, столь драгоценное для человека, обремененного важными обязанностями. Мой муж ждет вас. Идемте!.. Приложив палец к губам, она пошла вперед. Миновали коридор, пересекли пустую переднюю. Тихо-тихо жена президента постучала в дверь. Ответа не было. Она робко оглянулась на Дидериха; у него тоже душа в пятки ушла. - Оттохен, - позвала она, нежно прильнув к запертой двери. Они прислушались. Наконец, после паузы, из кабинета президента донесся страшный бас: - Дался тебе Оттохен! Скажи своим остолопам, пусть лакают чай без меня! - Он так занят! - прошептала фрау фон Вулков, слегка побледнев. - Неблагонадежные подрывают его здоровье... К сожалению, я вынуждена вернуться к гостям. О вас доложит лакей... - И она ушла. Дидерих тщетно ждал лакея. Потянулись долгие минуты. Но вот появился огромный вулковский пес; он с презрением прошел мимо Дидериха и царапнул дверь. Тотчас же раздалось: "Шнапс, войди!" - и дог сам открыл дверь. Воспользовавшись тем, что она осталась распахнутой, Дидерих дерзнул вместе с ним проскользнуть в комнату. Фон Вулков, окутанный клубами табачного дыма, сидел за письменным столом, спиной к дверям. - Добрый день, господин регирунгспрезидент, - сказал Дидерих, щелкнув каблуками. - Да ну, Шнапс, никак, и ты научился языком чесать? - спросил Вулков, не оборачиваясь. Он сложил вчетверо какую-то бумагу, неторопливо закурил новую сигару... "Ну, наконец-то", - подумал Дидерих. Но Вулков опять принялся писать. Одна лишь собака интересовалась Дидерихом. По-видимому, она решила, что здесь гость еще менее на месте, чем за дверью, ее презрение перешло в открытую неприязнь; оскалив зубы, дог обнюхивал брюки Дидериха. Это было, пожалуй, уже не простое обнюхивание. Дидерих, стараясь не шуметь, переступал с ноги на ногу, а дог урчал грозно, но приглушенно, прекрасно понимая, что иначе хозяин заставит его прекратить игру. Дидериху как-то удалось поставить между собой и своим врагом стул и, вцепившись в его спинку, вертеться то быстрее, то медленнее, - надо было все время быть начеку, как бы Шнапс не наскочил сбоку. Один раз Вулков чуть-чуть повернул голову, и Дидериху показалось, что он ухмыльнулся. Наконец псу наскучила игра, он подошел к хозяину, и тот погладил его; улегшись около кресла Вулкова, дог смелым взглядом охотника мерил Дидериха, вытиравшего пот с лица. "Проклятая скотина", - ругнулся Дидерих, и вдруг все в нем заклокотало. Он задыхался от негодования и густого табачного дыма; подавляя кашель, он думал: "Кто я такой, что позволяю так со мной обращаться? Последний смазчик на моей фабрике не потерпел бы такого обращения. У меня докторский диплом! Я член городского самоуправления! Этот невежественный наглец нуждается во мне больше, чем я в нем". Все, что Дидерих увидел и перечувствовал в гостиной жены президента, предстало теперь перед ним в зловещем свете. Над ним потешались. Молокосос лейтенант хлопал его по спине! Эти службисты и знатные дуры без конца несли вздор, а он сидел среди них болван болваном! "За чей счет живут эти чванливые тунеядцы? За наш!" Его убеждения, его чувства - все в один миг рассыпалось в душе Дидериха, и из-под обломков взметнулось жаркое пламя ненависти. "Кровопийцы! Только и умеете, что саблей бряцать! Высокомерная сволочь!.. Мы расправимся со всей вашей бандой! Дождетесь!" Его кулаки сами собой сжимались, в припадке немого бешенства он видел растоптанным, развеянным в прах все: правительство, армию, чиновничество, все органы власти и ее самое - власть. Власть, которой мы позволяем топтать себя и лобызаем ее копыта! Против которой мы бессильны, потому что любим ее. Она у нас в крови, потому что преклонение перед ней у нас в крови! Мы ее атомы, мельчайшая молекула в ее плевке!.. Со стены, сквозь сизое облако, смотрело ее бескровное лицо, железное, беспощадное, сверкающее; Дидерих, не помня себя от ярости, поднял кулак. Вулковский пес зарычал, а из-под регирунгспрезидента раздался раскатистый треск - и Дидерих испуганно сжался. Он не понимал, что за наваждение нашло на него. Здание порядка, вновь восстановленное в его душе, еще слегка пошатывалось. Господин регирунгспрезидент занят важными государственными делами. Вполне естественно, что приходится ждать, пока тебя заметят, а тогда уж знай высказывай свой благонамеренный образ мыслей и заботься о собственном преуспеянии. - А, это вы, ученый муж? - сказал господин фон Вулков и повернулся к нему вместе с креслом. - Как дела? Вы становитесь настоящим государственным деятелем! Что ж, займите, займите сие почетное место. - Льщу себя надеждой, - пробормотал Дидерих. - Кое-чего уже удалось добиться на благо дела национализма. Вулков пустил ему в лицо мощную струю дыма и почти вплотную приблизил к нему свои плотоядные маленькие глаза монгольского разреза. - Прежде всего, голубчик, вы добились того, что прошли в гласные. Каким образом - разбираться не будем. Так или иначе, это вам сейчас очень на руку, фабрика ваша, говорят, совсем захирела. - Дидерих вздрогнул, а Вулков оглушительно захохотал. - Чего это вы? Мы ведь свои люди. Как вы думаете, что я здесь написал? - Он положил свою лапищу на большой лист бумаги и целиком закрыл его. - Я требую от министра этакого маленького орла для некоего господина Геслинга, в знак признания его заслуг: внедрения благонамеренного образа мыслей в Нетциге... Вы, верно, не ожидали от меня такой любезности? - прибавил он, ибо Дидерих, ослепленный, оглушенный, с бессмысленным выражением лица, не вставая со стула, непрерывно кланялся. - Не знаю, право, чем... - произнес он наконец. - Мои скромные заслуги... - Лиха беда - начало, - сказал Вулков. - Это лишь поощрение. Ваша позиция в процессе Лауэра была недурна. Ну, а ваше "ура" кайзеру в конце прений о канализации привело всю антимонархическую печать в совершеннейшее неистовство. В трех городах возбуждено по этому поводу дело об оскорблении величества Приходится подчеркнуть, что мы вас поддерживаем и поощряем. - Для меня лучшая награда, - воскликнул Дидерих, - что имя мое, имя ничем не примечательного бюргера, напечатанное в "Локаль-анцейгере", предстанет пред светлейшие очи его императорского величества! - Ну, а теперь возьмите-ка сигару, - сказал Вулков, и Дидерих понял, что начинается деловая часть беседы. Уже в пылу восторженных чувств у него мелькнуло сомнение, не кроется ли за вулковской милостью совершенно особая причина. Дидерих пустил пробный шар: - Ассигнования на постройку железной дороги до Раценгаузена город все же одобрит. Вулков помотал головой. - Ваше счастье. А то у нас есть более дешевый проект, по которому Нетциг вообще останется в стороне, помните это. Так что позаботьтесь, чтобы ваши гласные не чудили. Ну, а когда вынесете решение снабжать током имение Квицин? - Магистрат против этого. - Дидерих воздел руки, как бы моля о пощаде. - Для города это убыточно, а господин фон Квицин не платит нам никаких налогов... Но я, как националист... - Я бы этого просил. Иначе мой кузен господин фон Квицин возьмет да построит себе собственную электрическую станцию, ему это, сами понимаете, обойдется недорого: в имение моего кузена ездят охотиться два министра... И тогда он собьет ваши цены на электричество в Нетциге. Дидерих выпрямился. - Господин регирунгспрезидент, я готов, врагам наперекор, высоко держать в Нетциге знамя национализма. - И понизив голос: - От одного врага мы можем немедленно избавиться, от врага особенно злостного - это старый Клюзинг из Гаузенфельда. - От этого? - Вулков презрительно ухмыльнулся. - Он у меня ручной. Он поставляет бумагу для окружных газет. - А уверены ли вы, что он не поставляет еще больше бумаги неблагонамеренным газетам? Прошу прощения, но на этот счет, господин президент, я, пожалуй, все-таки информирован лучше. - "Нетцигский листок" стал теперь более надежен с точки зрения национализма. - Да, конечно... - Дидерих многозначительно кивнул. - С того самого дня, как старик Клюзинг вынужден был передать мне часть поставок. Гаузенфельдская фабрика, сказал он, перегружена. Разумеется, он опасался, что я сговорюсь с какой-либо из конкурирующих националистических газет. А быть может... - Дидерих снова выдержал выразительную паузу, - господин президент предпочтет передать заказы на бумагу для окружных газет националистическому предприятию? - Значит... вы поставляете теперь бумагу для "Нетцигского листка"? - Я никогда не поступлюсь своим националистическим образом мыслей настолько, чтобы поставлять бумагу газете, пока она содержится на деньги свободомыслящих. - Ну и прекрасно. - Вулков уперся кулаками в ляжки. - Все понятно, можете не распространяться на этот счет. "Нетцигский листок" вы хотите заграбастать для себя целиком да еще и окружные газеты прихватить. Вероятно, не откажетесь и от поставок правительству. Что еще? - Господин президент, - деловито ответил Дидерих, - я не какой-нибудь Клюзинг, я с крамольниками на сделки не иду. Если бы вы, как председатель Библейского общества{315}, захотели оказать поддержку моему предприятию, смею надеяться, что дело национализма от этого только выиграло бы. - Ну и прекрасно, - повторил Вулков и подмигнул. Дидерих выложил свой козырь. - Господин президент! Пока владельцем гаузенфельдской фабрики является Клюзинг, она не перестанет быть рассадником крамолы. Из восьмисот рабочих там нет ни одного, кто не голосовал бы за социал-демократов. - А у вас? Дидерих ударил себя в грудь. - Бог свидетель, что я предпочел бы закрыть свою фабрику и обречь себя и своих домашних на лишения и невзгоды, но не потерпел бы ни одного рабочего немонархиста. - Весьма полезный образ мыслей, - сказал Вулков. Дидерих посмотрел на него чистосердечным взглядом. - Я принимаю только таких рабочих, которые служили в армии; у меня сорок человек ветеранов последней войны. Зеленую молодежь я у себя не держу, особенно с того случая, когда часовой уложил на поле чести, как изволили выразиться его величество кайзер, одного моего рабочего, которого я застукал с невестой за мешками с тряпьем. - Это уж ваша забота, милейший доктор, - отмахнулся Вулков. Но Дидерих твердо шел к намеченной цели, не давая сбить себя с толку. - Нельзя допустить, чтобы за горой тряпья вершилась крамола. С вашим тряпьем, - я имею в виду политику, - дело обстоит иначе... Тут крамола может нам пригодиться, чтобы из свободомыслящего тряпья изготовить белую монархическую бумагу. Дидерих сделал чрезвычайно глубокомысленное лицо. На Вулкова, видимо, слова его не произвели никакого впечатления. Он зловеще ухмылялся. - Молодой человек, я ведь тоже не вчера родился. Выкладывайте начистоту, что вы там со своим механиком измыслили? - Видя, что Дидерих колеблется, Вулков продолжал: - А это тоже ветеран войны? Что скажете, господин гласный? Дидерих глотнул слюну. Окольных путей не оставалось. - Господин президент! - воскликнул он решительно и, понизив голос, скороговоркой лихорадочно продолжал: - Этот человек хочет попасть в рейхстаг. С точки зрения националистической его кандидатура выгоднее кандидатуры Гейтейфеля. Во-первых, либералы со страху откачнутся к националистам, а во-вторых, если Наполеон Фишер пройдет на выборах, у нас в Нетциге будет памятник кайзеру Вильгельму. Все это письменно закреплено. Он развернул перед Вулковом листок бумаги. Вулков прочитал его, поднялся, ногой отшвырнул от себя стул и зашагал по комнате, глубоко затягиваясь и толчками выпуская дым. - Значит, Кюлеман отправляется к праотцам, а на его полмиллиона город вместо приюта для грудных младенцев воздвигает памятник кайзеру Вильгельму. - Вулков остановился перед Дидерихом. - Это, милейший, вам нужно зарубить себе на носу в ваших же собственных интересах! Если в рейхстаг от Нетцига пройдет социал-демократ, а в Нетциге не будет памятника Вильгельму Великому, вы меня узнаете. Я из вас фрикасе сделаю! Я изрублю вас так, что вас даже в приют для грудных младенцев откажутся взять! Дидерих вместе со стулом откатился к стене. - Господин президент! Во имя великого дела национализма я все ставлю на карту: себя, свое достояние, свое будущее. Но и со мной, как со всяким человеком, может случиться... - Тогда да смилуется над вами бог. - А вдруг кюлемановы камни в почках еще рассосутся? - Вы за все ответите! Тут и я рискую головой! - Яростно куря, Вулков грохнулся в свое кресло. Когда облако табачного дыма рассеялось, он повеселел. - То, что я вам сказал на балу в "Гармонии", подтверждается. Рейхстаг долго не продержится, двигайте ваши дела в городе. Помогите мне свалить Бука, я помогу вам подкопаться под Клюзинга. - Господин президент! - Улыбка Вулкова так окрылила Дидериха, что он уже не в силах был сдерживать себя. - Если бы вы намекнули ему, что намерены отобрать у него заказы! Он не станет поднимать шума, опасаться вам нечего, но он предпримет необходимые шаги. Быть может, вступит в переговоры... - Со своим преемником, - закончил Вулков его мысль. Тут Дидерих вскочил со стула и забегал по комнате. - Если б вы только знали, господин президент! Гаузенфельд - это, если можно так выразиться, машина в тысячу лошадиных сил! И что же? Она стоит, ее ест ржа. За отсутствием тока, другими словами - духа нашего времени, размаха! - Которого у вас, как видно, хоть отбавляй, - ввернул Вулков. - У меня он служит делу национализма! - воскликнул Дидерих. Он снова заговорил о памятнике. - Комитет по сооружению монумента кайзеру Вильгельму почтет за счастье, если нам удастся... если вы, господин президент... будете столь великодушны, что согласитесь принять на себя звание почетного председателя комитета, чем выкажете ваш драгоценнейший интерес к нашему делу. - Не возражаю, - сказал Вулков. - Самоотверженную деятельность своего почетного председателя комитет сумеет оценить по достоинству. - Объяснитесь точнее! - В голосе Вулкова пророкотали гневные нотки, но Дидерих в раже ничего не заметил. - В нашем комитете эта идея уже рассматривалась. Желательно воздвигнуть памятника самом оживленном месте города и разбить вокруг парк для народных гуляний как символ неразрывной связи властелина с народом. Для этой цели мы наметили довольно большой участок в центре города; там легко будет заполучить близлежащие строения. Это Мейзештрассе. - Так, так. Мейзештрассе. - Брови Вулкова сдвинулись, предвещая грозу. Дидерих почуял недоброе, но остановиться уже не мог. - Мы задумали обеспечить за собой упомянутые участки раньше, чем город вплотную займется этим делом, и тем самым предупредить возможность противозаконных спекуляций. Само собою разумеется, что нашему почетному председателю принадлежит право первым... Дидерих оборвал себя на полуслове и стремительно попятился: буря грянула. - Сударь! Вы за кого меня принимаете? Я что, ваш коммерческий агент, что ли? Неслыханно! Беспримерно! Какой-то купчишка осмеливается предложить королевскому регирунгспрезиденту обстряпывать с ним его грязные дела! Вулков нечеловечески ревел и надвигался на отступавшего Дидериха, обдавая его жаром своего тела и особым, одному ему присущим запахом. Собака тоже вскочила и ринулась в атаку. Казалось, вся комната, яростно рыча и завывая, кинулась на Дидериха. - Вы ответите за тяжкое оскорбление должностного лица, сударь! - орал Вулков, а Дидерих, нащупывая позади себя дверь, гадал: кто первый вцепится ему в горло - собака или Вулков. Его трусливо бегающие глаза остановились на бледном лице, оно грозило ему со стены, оно метало молнии. Вот она и схватила его за горло - власть! Он зарвался, он возомнил себя на равной ноге с нею! Это была его погибель, она, власть, обрушилась на него всем ужасом светопреставления... Вдруг дверь за письменным столом открылась, и вошел человек в форме полицейского. Но трясущемуся Дидериху теперь было уже все равно. Вулкова присутствие полицейского навело на новую адскую мысль. - Я могу, выскочка вы несчастный, велеть немедленно арестовать вас за подкуп должностного лица, за попытку подкупа высшей государственной инстанции имперского округа! Я брошу вас за решетку, я пущу вас по миру! На полицейского офицера этот страшный суд произвел куда более слабое впечатление, чем на Дидериха. Положив бумагу на стол, полицейский вышел. Впрочем, и сам Вулков круто повернулся и опять закурил свою сигару. Дидерих для него больше не существовал. И Шнапс тоже не замечал его, словно он был пустое место! Наконец Дидерих отважился молитвенно сложить руки. Его шатало. - Господин президент, - заговорил он шепотом, - господин президент, с разрешения вашей милости, я позволю себе... с вашего разрешения, позвольте мне установить, что здесь произошло печальнейшее недоразумение. Да разве бы я при моем националистическом образе мыслей осмелился... Да как это возможно? Он подождал, но никто, видимо, его не слушал. - Если бы я думал о своей выгоде, - продолжал он несколько более внятно, - а не пекся бы неусыпно об интересах националистических, я был бы теперь не здесь, а у пресловутого господина Бука. Ведь этот господин, даю честное слово, предложил мне продать мой участок городу, либералы задумали построить там приют для грудных младенцев. Но я с негодованием отверг это наглое требование и нашел прямой путь к вам, ваша милость. Ибо лучше, сказал я, памятник кайзеру Вильгельму Великому в сердце, чем приют для грудных младенцев в кармане, сказал я, и открыто скажу это и сейчас. Так как Дидерих заговорил громче, Вулков повернулся к нему. - Вы все еще здесь? - спросил он. И Дидерих ответил вновь замершим голосом: - Господин регирунгспрезидент... - Что вам от меня нужно? Я с вами не знаком. Никогда не имел с вами никаких дел. - Господин президент, в интересах дела национализма... - С лицами, которые спекулируют земельными участками, я не веду никаких дел. Продайте ваш участок, и баста. Тогда поговорим. Дидерих, белый как мел, чувствуя себя раздавленным, пролепетал: - А если я соглашусь, наш договор остается в силе? Орден? Намек Клюзингу? Почетный председатель? Вулков скроил гримасу: - Ладно уж! Но продать немедленно. Дидерих задыхался. - Я принесу эту жертву, - сказал он. - Самое драгоценное, чем обладает истый монархист, - мои верноподданнические чувства должны быть превыше всякого подозрения. - Разумеется, - буркнул Вулков, и Дидерих ретировался, гордый своим отступлением, хотя его и удручало сознание, что Вулков едва терпит его как союзника, точно так же как он едва терпит своего механика. Магду и Эмми он застал в салоне; они сидели одни-одинешеньки, перелистывая какой-то роскошный альбом. Гости разошлись, фрау Вулков также покинула их: ей надо было переодеться к предстоящему вечеру у супруги полковника фон Гафке. - Моя беседа с господином Вулковом дала вполне удовлетворительные результаты для обеих сторон, - сказал он сестрам, а когда они вышли на улицу, добавил: - Только сейчас я понял, что значит, когда ведут переговоры два корректных человека. В нынешнем деловом мире с его еврейским засильем об этом и представления не имеют. Эмми, возбужденная не меньше Дидериха, заявила, что она собирается брать уроки верховой езды. - Если я дам тебе на это денег, - сказал Дидерих, но лишь порядка ради. Он был горд за Эмми. - Скажи, у лейтенанта фон Брицена есть сестры? - спросил он. - Постарайся познакомиться с ними и добиться для всех нас приглашения на ближайший прием у фрау фон Гафке. - Как раз в эту минуту на противоположной стороне проходил сам полковник. Дидерих долго смотрел ему вслед. - Я прекрасно знаю, что оглядываться неприлично, но ведь это высшая власть, а она так притягательна! Договор с Вулковом только прибавил Дидериху забот. Реальному обязательству продать дом он мог противопоставить всего лишь надежды и перспективы, - очень дерзкие надежды и туманные перспективы... Однажды в воскресенье - морозило и уже темнело - Дидерих отправился в городской парк и на уединенной дорожке повстречал Вольфганга Бука. - Я все-таки иду на сцену, - заявил Бук. - Решено окончательно. - А адвокатская карьера? А женитьба? - Я пробовал стать на этот путь, но театр влечет сильнее. Там, знаете ли, меньше ломают комедию, честнее делают свое дело. Да и женщины красивей. - Это еще не основание, - ответил Дидерих. Но Бук говорил серьезно: - Должен признаться, что пущенный о нас с Густой слух позабавил меня. Но, с другой стороны, при всей его нелепости он существует, девушка страдает, и я не могу ее больше компрометировать. Дидерих искоса бросил на Бука испытующий взгляд: у него создалось впечатление, что Вольфганг ухватился за эту сплетню лишь как за предлог уклониться от женитьбы. - Вы, конечно, понимаете, - строго сказал Дидерих, - в какое положение ставите свою невесту. Теперь ее не всякий согласится взять замуж. Надо быть рыцарем, чтобы сделать это. Бук был того же мнения. - При таких обстоятельствах, - многозначительно сказал он, - подлинно современному человеку с широким взглядом на вещи должно доставить особое удовлетворение вступиться за девушку и поднять ее до себя. В данном случае, когда ко всему в придачу есть деньги, благородство в конце концов непременно восторжествует: вспомните божий суд в "Лоэнгрине"{322}. - А "Лоэнгрин" тут при чем? Но Бук, чем-то явно обеспокоенный, не ответил: они были у Саксонских ворот. - Зайдемте? - спросил Бук. - Куда? - А вот сюда. Швейнихенштрассе, семьдесят семь. Надо же в конце концов сказать ей, быть может, вы могли бы... Дидерих присвистнул сквозь зубы. - Ну, знаете. Вы до сих пор ей ничего не сказали? Вы сообщаете об этом сначала посторонним? Что же, ваше дело, драгоценнейший, только меня, пожалуйста, не впутывайте, я не имею обыкновения объявлять чужим невестам о расторжении помолвки. - Сделайте исключение, - попросил Бук. - В жизни для меня всякие сцены очень тягостны. - Я человек принципа, - сказал Дидерих. Бук пошел на уступки: - Я вас не прошу что-либо говорить. Пусть ваша роль будет бессловесная, вы и тогда послужите мне моральной поддержкой. - Моральной? - переспросил Дидерих. - В качестве, так сказать, представителя рокового слуха. - Что вы хотите сказать? - Я шучу. Вот мы и пришли, идемте! И Дидерих, смущенный последними словами Бука, без возражений двинулся за ним. Фрау Даймхен не оказалось дома, а Густа заставила себя ждать. Бук пошел взглянуть, что ее задерживает. Наконец она вошла, но одна. - Как будто и Вольфганг был здесь? - спросила она. Бук сбежал! - Понять не могу, - сказал Дидерих. - У него был к вам неотложный разговор. - Густа покраснела. Дидерих повернулся к дверям. - В таком случае разрешите и мне откланяться! - А какой у него был разговор? - допытывалась она. - Ведь не часто случается, чтобы ему было что-либо нужно. И зачем он привел вас? - На это я также ничего не могу ответить. Должен сказать, что я решительно осуждаю его: в таких случаях свидетелей не приводят. Моей вины здесь нет, прощайте! Но чем смущеннее он на нее глядел, тем настойчивее она добивалась объяснений. - Я не желаю вмешиваться в дела третьих лиц, - сказал он наконец. - Да еще если третье лицо дезертирует и уклоняется от выполнения своих первейших обязанностей. Густа широко раскрытыми глазами смотрела ему в рот, ловя каждое слово. Когда Дидерих договорил, она одно мгновение стояла неподвижно, потом порывисто закрыла руками лицо и заплакала. Видно было, как вздулись ее щеки, а сквозь пальцы капали слезы. У нее не оказалось носового платка; Дидерих одолжил ей свой. Он растерялся при виде такого отчаяния. - В конце концов вы не так уж много потеряли в его лице. - И это говорите вы! - накинулась на него Густа. - Кто, как не вы, травил его! Вы, который... Мне кажется более чем странным, что он именно вас прислал сюда... - Что вы имеете в виду? - в свою очередь, насторожился Дидерих. - Полагаю, что вы, многоуважаемая фрейлейн, не хуже моего знаете, чего можно ожидать от сего господина. Ибо там, где образ мыслен дряблый, там все дряблое. - Она смерила его ироническим взглядом, но он произнес еще строже: - Я все это наперед предсказывал. - Вам это было выгодно, потому и предсказывали, - язвительно бросила она. А он насмешливо: - Вольфганг сам просил помешивать в его горшке. А если бы горшок не был обернут сотенными купюрами, он давно перестоялся бы. - Да что вы знаете! - вырвалось у Густы. - В том-то и дело, этого-то я не могу ему простить, что ему все трын-трава. Даже мои деньги! Дидерих был потрясен. - С таким человеком нельзя иметь дело, - решительно сказал он. - У подобных людей нет ничего святого, на них ни в чем нельзя положиться. - Дидерих назидательно кивнул головой: - Кто равнодушен к деньгам, тот не понимает жизни. - В таком случае вы-то ее прекрасно понимаете, - отпарировала Густа и слабо улыбнулась. - Будем надеяться, - сказал он. Она подошла к нему ближе и, часто моргая, смотрела на него сквозь не просохшие еще слезы. - Вы все-таки оказались правы. Думаете, я очень буду горевать? - Она скривила губы. - Да я вообще его не любила. Попросту ждала случая избавиться от него. А он, как видите, оказался таким невежей, что сам оставил меня... Обойдемся и без него, - прибавила она, бросая на Дидериха обольстительный взгляд. Но Дидерих лишь отобрал у нее свой носовой платок, а остальное, очевидно, его