реница монахов, как никто их не останавливает, как толпа почтительно расступается перед ними, и сердца наши учащенно бились, комок подступал к горлу, а глаза наполнялись слезами радости и гордости; и мы старались заглянуть в их лица, прикрытые капюшонами, и если бы кто-нибудь из них оказался нашим боевым товарищем, мы бы дали им понять, что мы также сторонники Жанны и полны решимости сражаться за правое дело. Какими же, однако, глупцами мы были. Но мы были молоды, как вам известно, а молодость на все надеется и всему верит. Глава XX Утром я был уже на своем служебном посту, - на одном из помостов высотою в рост человека, воздвигнутом на кладбище у стен церкви святого Уэна. На этом же помосте толпились представители духовенства, знатные горожане и несколько юристов. Перед ним, на небольшом расстоянии, был воздвигнут другой помост пошире, с красивым навесом от дождя и солнца, устланный дорогими коврами; там. стояло много удобных стульев и среди них в центре два тронных кресла, роскошных и высоких. Одно из них занимал представитель английского короля, принц крови, его высокопреосвященство кардинал Винчестерский, другое - Кошон, епископ города Бовэ. Рядом с ними и вокруг сидели три епископа, вице-инквизитор, восемь аббатов и шестьдесят два монаха и благочестивых законника, входивших в состав суда на процессе Жанны. Шагах в двадцати перед этими двумя помостами находился третий, построенный из камня в виде усеченной пирамиды со ступеньками. В центре этого безобразного сооружения торчал позорный столб; у столба были навалены дрова и вязанки хвороста. У подножия пирамиды стояли три фигуры в ярко-красных одеждах - палач и его подручные. Перед ними - жаровня с кучей раскаленных угольев, а в стороне неподалеку - большая поленница сухих дров и хвороста, доставленных сюда не менее чем на шести возах. Как странно! На вид, кажется, мы так тщедушны, так беспомощны; и все же легче превратить в пепел гранитную статую, чем сжечь человеческое тело. Вид приготовленного костра вызывал во мне острую физическую боль, болезненно трепетал каждый нерв в моем теле, но как я ни отворачивался, взор мой все время устремлялся туда: такова притягательная сила ужасного и необычного. Пространство, занимаемое помостами и костром, было оцеплено английскими солдатами, стоявшими плечом к плечу плотной стеной, угрюмыми и величественными, в начищенных до блеска стальных доспехах; а за ними, во все стороны - море человеческих голов; всюду и везде, насколько можно было охватить глазом, в окнах и на коньках крыш расположились зрители. Ни движения, ни шороха; казалось, все вымерло. Зловещая тишина усугублялась полумраком. Свинцово-серое небо было покрыто грозовыми тучами, низко нависшими над землей; на горизонте время от времени вспыхивали бледные зарницы, и глухое ворчание грома доносилось издалека. Наконец, тишина была нарушена. Где-то за площадью послышались неясные, но такие знакомые звуки - грубая, отрывистая команда, и я увидел, как человеческое море расступилось и показалась группа людей, мерно двигающаяся к нам. Я вздрогнул, напряженно всматриваясь. Неужели Ла Гир со своими молодцами? Нет, не их шаги, не их выправка. Это под усиленной охраной вели Жанну д'Арк. Надежда моя угасла, сердце заныло в тоске. Слабую, измученную, ее все-таки заставили идти; они старались вымотать из нее последние силы. Расстояние было невелико - всего несколько сот ярдов, но как бы ни был краток этот путь, он был не легким для человека, пролежавшего неподвижно в оковах несколько месяцев и почти разучившегося ходить. Ведь на протяжении целого года Жанна знала лишь холодные стены сырого каземата, а теперь должна была тащиться пешком в предгрозовой духоте хмурого весеннего утра. Когда она входила в ворота, шатаясь от изнеможения, возле нее, нашептывая ей что-то на ухо, все время вертелся гнусный Луазелер. Впоследствии мы узнали, что он пробыл у нее в темнице все это утро, изводя своими наставлениями и соблазняя коварными обещаниями. Еще и теперь, у кладбищенских ворот, он продолжал свое мерзкое дело, уговаривая ее уступить всему, что от нее потребуют здесь, и уверяя, что если она последует его совету, все будет хорошо: она сразу же избавится от ужасных англичан и обретет приют и убежище под надежной защитой матери-церкви. Подлая тварь, кретин с холодным жабьим сердцем! Поднявшись по ступенькам, Жанна присела на помост, закрыла глаза и уронила голову на грудь; и так сидела, сложив руки на коленях, отрешенная, безразличная ко всему, думая, очевидно, только об одном - покое. Она была бледна - бледна, как алебастровое изваяние. Как оживилась вся эта многочисленная толпа, с каким жадным любопытством тысячи глаз рассматривали эту хрупкую девушку! И это естественно: люди понимали, что, наконец-то, они получили возможность хоть раз взглянуть на человека, которого они так давно мечтали увидеть, что перед ними та самая женщина, имя и слава которой наполнили всю Европу, затмив своим блеском имена и славу других; перед ними Жанна д'Арк - величайшее чудо своего времени, которому суждено быть чудом всех времен! Изумление было всеобщим, и я читал, как по книге, мысли народа: "Невероятно! Непостижимо! Может ли быть, чтобы это крохотное существо, эта девочка, прелестная девочка, милая, добрая девочка - брала Штурмом крепости и, возглавив войска, двигала их вперед к победе, сдувая, как пушинку, могущество Англии на всем пути своего следования, воевала без устали и выдержала длительный бой, одинокая и покинутая всеми, со сворой ученейших мракобесов Франции, и выиграла бы этот свой последний бой наверняка, если бы борьба была честной и справедливой!" Очевидно Кошон все же побаивался Маншона, заметив его явное сочувствие Жанне, ибо на месте Маншона оказался другой протоколист; таким образом, мы с моим хозяином остались не у дел и должны были сидеть и смотреть на происходящее. Мне казалось, сделано было все, что только можно было придумать, чтобы изнурить тело и душу Жанны, но я ошибся; придумали еще одно издевательство - стали читать ей длинное нравоучение. Духота и жара становились невыносимыми. Когда проповедник начал, она взглянула на него так печально, так тоскливо! - и снова опустила голову. Этим проповедником был Гийом Эрар, выдающийся оратор. Темой своей проповеди он избрал некоторые пункты пресловутых "Двенадцати наветов". Из этого мерзкого сосуда он черпал клевету и ложь и, смачивая их слюною бешенства, приукрашивая и преувеличивая, бесстыдно изрыгал на Жанну; он клеймил ее всеми оскорбительными именами и прозвищами, собранными в "Двенадцати наветах", и, по мере своего выступления, приходил во все большее и большее неистовство; но все его старания были напрасны. Жанна словно погрузилась в глубокую задумчивость и, казалось, ничего не слышала. Наконец, он разразился громовой тирадой: - О Франция, как жестоко тебя обманули! Ты всегда была очагом христианства, а ныне Карл, именующий себя твоим королем и правителем, как еретик и вероотступник, возлагает свои упования на слова и деяния презренной и гнусной женщины! Жанна подняла голову, и глаза ее сверкнули. Проповедник тотчас же обратился к ней: - Тебе я говорю это, Жанна, и повторяю еще раз: твой король вероотступник и еретик! Ах, ее лично он мог поносить и оскорблять сколько угодно - она стерпела бы все, но и в свой смертный час она не могла допустить, чтобы кто-нибудь задевал честь этого неблагодарного пса, этого предателя - нашего короля, первейший долг которого - в эту минуту находиться здесь с мечом в руке, чтобы разогнать этих гадин и спасти человека, служившего ему верой и правдой, человека, которым мог бы гордиться любой король. И он бы, конечно, был здесь, не будь он таким, как я его только что назвал. Благородная душа Жанны была глубоко уязвлена, она повернула голову к проповеднику и бросила ему в лицо несколько слов с такой страстностью, которая сразу подтвердила толпе все то, что она знала о неукротимом духе Жанны д'Арк. - Клянусь своей верой, - сказала она, - клянусь перед лицом смерти, что он благороднейший из всех христиан, честнейший и преданнейший сын веры и церкви. Послышались бурные аплодисменты. Толпа приветствовала Жанну. Это разозлило проповедника, жаждавшего заполучить этот знак признания в свой адрес и теперь обманувшегося в своих лучших ожиданиях. Это что же такое? Он трудился в поте лица, а награда досталась другому! Он топнул ногой и крикнул шерифу: - Заставьте ее прикусить язык! - Его крик вызвал общий смех. Толпа не могла питать уважения к дюжему мужчине, призывающему полицейскую власть для того, чтобы защитить его от несчастной, истерзанной девушки. Одной фразой Жанна повредила его усилиям больше, чем он помог черному делу сотней красноречивейших фраз. Проповедник был смущен, и ему нелегко было оправиться, чтобы продолжать свою проповедь. Впрочем, напрасно он так волновался: толпа, в подавляющем большинстве, поддерживала англичан. Она лишь на мгновение поддалась закону человеческой природы - непреложному закону откликаться и рукоплескать бойкому и меткому возражению, кто бы его ни сделал. В сущности, толпа была за проповедника и, пошумев немного, быстро успокоилась. Ведь эти люди собрались сюда поглядеть, как будут сжигать Жанну д'Арк, и если это свершится без большой задержки, они останутся довольны. Но вот проповедник потребовал от Жанны безоговорочного подчинения церкви. Он предъявил это требование с большой уверенностью, ибо от Луазелера и Бопера получил заверения, что она истощена и измучена предельно и оказывать сопротивление больше не в состоянии. Действительно, глядя на нее, можно было с этим согласиться. Тем не менее, она еще раз попыталась защищаться и ответила слабым голосом: - Что касается существа дела, то я уже предлагала моим судьям передать все сведения о моих словах и поступках нашему святейшему отцу папе, к которому, а прежде всего к богу, я и взываю. Опять таки, по своей природной мудрости, сама того не сознавая, она сделала важнейшее заявление. Но теперь, когда готов был костер, а вокруг стояли тысячи врагов, ее слова уже ничем не могли ей помочь; и все же, услышав их, церковники побледнели, а проповедник, учуяв опасность, поспешил перевести речь на другое. И не удивительно, что эти злодеи испугались; ведь обращение Жанны к папе лишало Кошона его юридических прав и аннулировало все, что им и его судьями было состряпано до сих пор и могло быть сделано впредь. Затем Жанна повторила, что все ее действия и высказывания определялись волею божьей, но потом, когда попытались вторично замешать в это дело короля и близких к нему лиц, она резко оборвала оратора: - Ответственность за мои слова и поступки, - заявила она твердо, - не падает ни на моего короля, ни на кого-либо другого. Если в них и есть какая-либо ошибка, отвечаю за все я, и никто другой. Ее спросили, согласна ли она отречься от тех слов и действий, которые ее судьями были признаны греховными и преступными. Ее ответ снова вызвал замешательство: - Я взываю к богу, и пусть нас рассудит бог и папа. Опять папа! Священники попали в тупик. Перед ними был человек, от которого требовали, чтобы он подчинился церкви, и он охотно соглашается, признает власть ее главы и законно апеллирует к этой власти. Чего же еще от нее требовать? И как отвечать на такое неожиданное предложение? Озадаченные судьи, собравшись в кучу, начали шептаться, спорить и доказывать. Наконец они пришли к довольно неуклюжему предлогу, по-видимому лучшему, какой только могли найти при сложившихся обстоятельствах: они заявили, что папа чересчур далеко, что, во всяком случае, нет особой надобности обращаться к нему, ибо присутствующие здесь судьи облечены надлежащими полномочиями и достаточно авторитетны, чтобы довести дело до конца, и что они в полной мере олицетворяют церковь. В другое время и в другом месте они, возможно, сами бы посмеялись над подобным чванством, но теперь им было не до смеха. Толпа начинала проявлять нетерпение. Положение становилось угрожающим. Людям надоело стоять, все изнемогали от жары, к тому же надвигалась гроза; на горизонте все чаще и чаще сверкали молнии, и все явственнее слышались отдаленные раскаты грома. Надо было поторапливаться. Эрар показал Жанне документ, заранее заготовленный, и потребовал от нее отречения. - Отречения? Какого отречения? Она не понимала этого слова. Судья Масье разъяснил ей. Истерзанная, измученная, она напрягала все свои силы, но никак не могла уловить смысл того, что от нее требовали. Все смешалось у нее в голове. И, отчаявшись, она воскликнула голосом, полным мольбы: - Взываю ко вселенской церкви, должна я отречься или нет? Эрар провозгласил: - Ты должна отречься, сейчас же, или будешь сейчас же сожжена! Услышав эти страшные слова, она подняла голову и только теперь впервые увидела костер и жаровню с раскаленными углями, казавшимися еще более красными, еще более жуткими в предгрозовом сумраке. Задыхаясь, она вскочила с места, бормоча что-то бессвязное и растерянно оглядываясь, ошеломленная, потрясенная, испуганная, словно ее внезапно разбудили и она не знает, где находится. Священники, как стая воронов, сгрудились вокруг нее, умоляя подписать бумагу; со всех сторон раздавались голоса, требующие, просящие, умоляющие; в толпе послышались истерические крики. - Подпиши, подпиши! - уговаривали священники. - Подпиши, подписывай - и будешь спасена! - доносилось отовсюду. А Луазелер, как дьявол, шептал ей на ухо: - Делай, как я говорил тебе, не губи себя! Жанна посмотрела на окружающих, и голос ее прозвучал, как стон: - Ах, нехорошо вы делаете, соблазняя меня. Судьи присоединились к общему требованию и, желая показать, что сердцам их не чуждо сострадание, ласково обратились к Жанне: - О, Жанна, нам так жаль тебя! Возьми назад свои показания, иначе мы будем вынуждены свершить приговор. И тогда зазвучал еще один голос, с высокого помоста - голос торжественный и властный, прокатившийся по площади, как похоронный звон, - голос Кошона, читавшего смертный приговор. Силы Жанны иссякли. Несколько мгновений она стояла, дико и бессмысленно озираясь, потом медленно опустилась на колени, склонила голову и сказала: - Я повинуюсь. Ей не дали опомниться, понимая, чем это грозит. Как только роковые слова сорвались с ее уст, судья Масье начал читать ей текст отречения, и она повторяла за ним каждое слово машинально, бессознательно и улыбаясь; ее мысли витали где-то далеко-далеко, в мире ином и прекрасном. Затем этот краткий документ, всего в шесть строк, незаметно спрятали, а на его место подложили другой в несколько страниц, и она, ничего не заметив, поставила на нем свой крестик, при этом трогательно извинилась, что писать не обучена. Но секретарь" английского короля был тут как тут и любезно согласился помочь ее горю: он водил ее рукой, и она начертала свое имя: "Jehanne", Великое злодеяние было совершено. Она подписала - что? Этого она не знала; зато другие знали, хорошо знали. Она подписала бумагу, в которой признавала себя колдуньей, сообщницей нечистой силы, лгуньей, хулительницей бога и его ангелов, кровожадной бунтовщицей, сеятельницей смуты, гнусной посланницей сатаны; эта же подпись обязывала ее снова облечься в женскую одежду. Были там и другие обязательства, предусмотрительно придуманные, чтобы погубить ее. Луазелер протиснулся вперед и похвалил ее за смирение и за "благостный труд сегодняшнего дня". Но она все еще была как во сне и едва слышала, что ей говорят. Вслед за этим Кошон произнес слова, отменяющие вердикт об отлучении и возвращающие ее в лоно столь любимой ею церкви со всеми дорогими для нее привилегиями веры. О, это она расслышала! Лицо ее прояснилось, выражая глубокую признательность и даже радость. Но как непродолжительно было это счастливое мгновение! Кошон без малейшего смущения добавил следующие убийственные слова: - А дабы она могла раскаяться в своих грехах и не повторяла их впредь, она приговаривается к пожизненному заключению и будет питаться хлебом скорби и водой душевных страданий. Пожизненное заключение! Ей это и не снилось, никогда ей не намекал на это ни Луазелер, ни кто-либо другой. Луазелер определенно говорил, что "все обойдется хорошо". А заключительные слова Эрара здесь на этом самом помосте, когда он убеждал ее отречься от своих заблуждений, были прямым и недвусмысленным обещанием: если она последует его совету, ее немедленно освободят. Какое-то мгновение она стояла безмолвно, точно пораженная громом; потом ее вдруг осенила мысль: она с облегчением вспомнила, что было еще одно обещание, данное ей самим Кошоном, - обещание перевести ее в церковную тюрьму, под надзор милосердных монахинь вместо грубых иноземных солдат. И, покорная, грустная, она обратилась к собранию священников: - Ну что же, служители церкви, ведите меня в вашу тюрьму, не оставляйте меня в руках англичан, - и с этими словами она подняла свои цепи и приготовилась идти. Но, увы, последовало постыдное распоряжение Кошона, сопровождаемое наглой усмешкой: - Отведите ее в ту тюрьму, откуда ее привели! Бедная обманутая девушка! Она стояла пораженная, подавленная, убитая горем. Ее обманули, оклеветали, предали, - и теперь она ясно увидела это. Бой барабанов нарушил гробовую тишину, и на какой-то миг она поверила в чудесное избавление, обещанное ей "голосами" - я прочел это на ее просиявшем лице, в ее взгляде; потом она поняла: явилась тюремная стража, чтобы забрать ее; она поняла все, и лучистые глаза ее погасли, погасли навсегда. Но вот она вздрогнула, голова ее закачалась, как у человека, терпящего невыносимую боль, или у обреченного, которому пронзили сердце; медленно, усталой поступью она удалялась от нас, закрыв лицо руками и горько рыдая. Глава XXI У нас нет оснований утверждать, что в Руане, кроме кардинала Винчестерского, были еще люди, посвященные в тайну той скрытой игры, которую вел Кошон. Теперь вы можете себе представить, как велико было изумление многотысячной толпы горожан на площади и церковников на обоих помостах: все буквально остолбенели, увидев, что Жанна д'Арк, жива и невредима, вырвалась из когтей и ускользает после столь сложных приготовлений и такого томительного ожидания. Долгое время никто не шевельнулся и не мог вымолвить ни слова: столь невероятным казался факт, что великолепное Сооружение из дров осталось незанятым, а его добыча ушла. Наконец гнев прорвался: послышались яростные крики, проклятия, обвинения в предательстве, полетели даже камни, и один увесистый голыш, брошенный чьей-то меткой рукой, чуть не убил кардинала Винчестерского - просвистел у него над ухом. Но того, кто его запустил, вряд ли можно упрекнуть за промах, - человек был раздражен, а когда человек раздражен, он никогда не попадает в цель. Толпа на площади бушевала. Церковники на помостах ссорились между собой. Капеллан кардинала разошелся настолько, что, позабыв всякие приличия, напал на его преосвященство епископа города Бовэ и, потрясай кулаком перед его носом, воскликнул: - Клянусь богом, ты изменник! - Лжешь! - возразил епископ. Это он-то изменник? И с ним, пожалуй, можно согласиться. Во всяком случае, англичанин не имел права обвинять его в измене, ибо из всех французов, предавших родину, Кошон был самым последовательным слугой своих господ. Граф Варвик также потерял самообладание. Он был доблестным воином, но когда требовалась сообразительность, когда в дело замешивались интриги, происки и плутовство, - тут он не был догадливее других. В простоте душевной он искренне негодовал и клялся, что с королем Англии обошлись вероломно и что Жанну д'Арк преднамеренно уберегли от костра. Но ему ласково шепнули на ухо: - Не волнуйтесь, милорд, скоро она опять будет в наших руках. По всей вероятности, новость уже успела распространиться, ибо хорошие вести столь же крылаты, как и дурные. Так или иначе, шум утихал, да и само огромное море народа постепенно убывало, растекалось мелкими ручейками, и, наконец, к полудню этого черного четверга площадь опустела. Мы, двое юношей, были счастливы, безгранично счастливы, счастливы как никогда; и мы не скрывали своей радости. Жанна была спасена! Мы это знали, и этого было достаточно. Франция узнает об этом ужасном дне -и тогда!.. О, тогда ее доблестные сыны, тысяча за тысячей, колонна за колонной явятся сюда, и гнев их будет, как гнев океана, разбуженного штормовым ветром; волна за волной они обрушатся на этот обреченный город, - и Жанна д'Арк снова поднимется на гребне народной волны, поднимется - и возглавит новый поход! Через шесть-семь дней, через неделю не больше - благородная Франция, благодарная Франция, негодующая Франция загремит у руанских ворот. Будем же считать часы, минуты, секунды! О день счастья и упоительного восторга! Как бьется и поет сердце в груди! Мы были молоды тогда, мы были очень молоды... Вы думаете, изнуренной пленнице дали возможность отдохнуть и выспаться после того, как она, израсходовав жалкий остаток своих сил, добралась, наконец, до своей темницы? Нет, да и могла ли она отдыхать, когда по ее следам гналась эта черная собачья свора? Кошон и несколько других его приспешников тотчас же явились к ней в знакомый им каземат. Они нашли ее в состоянии близком к обмороку, неподвижно сидящей в углу. Они напомнили ей, что она отреклась и дала определенные обещания, в том числе - обещание переодеться в женскую одежду, и что, если она опять впадет в ересь и вернется на путь заблуждений, церковь отвернется от нее навсегда. Она терпеливо их слушала, но смысла слов не улавливала. Как больной, принявший слишком большую дозу снотворного, она жаждала лишь одного: забыться, заснуть, освободиться от своих назойливых мучителей и остаться в одиночестве, и она механически делала все, что требовал от нее Кошон, почти не имея представления о том, что она делает и чем это все может кончиться. Она без возражений надела платье, принесенное ей Кошоном и его прихвостнями, и, лишь надев его, постепенно начала приходить в себя и смутно догадываться, что с нею произошло. Кошон удалился счастливый и удовлетворенный: наконец-то Жанна облеклась в женскую одежду; кроме того, ей по всей форме было сделано предупреждение об ответственности за малейшее нарушение взятых ею обязательств. Он был непосредственным очевидцем этих фактов. Чего же еще желать лучшего? А что если нарушений не будет? В таком случае ее надо заставить, создать для этого условия. Разве Кошон не намекнул английской страже, что отныне, если охрана сочтет необходимым применить к ней самый жесткий, самый суровый режим, она может действовать, не опасаясь последствий: официальные власти будут смотреть на все сквозь пальцы? Конечно, намекнул и весьма прозрачно намекнул. Меры были приняты, и с этого дня жизнь Жанны в тюрьме стала невыносимой. Не спрашивайте меня о подробностях - я не в силах об этом рассказывать. Глава XXII Пятница и суббота были для нас с Ноэлем счастливыми днями. Мы погрузились в мечтания. Нашему взору представлялась Франция восставшая, Франция на коне, Франция в походе, Франция у ворот Руана. Ура!.. Руан обращен в пепелище, и Жанна освобождена. Наше воображение пылало, сердца наполнялись гордостью, в сладком восторге кружилась голова. Ах, юность, юность!.. Но об этом я, кажется, уже говорил. Мы, конечно, ничего не знали о том, что происходило в тюремной башне в четверг после полудня. Мы полагали, если Жанна отреклась от всего и снова принята в лоно всепрощающей церкви, то теперь с ней должны обращаться хорошо и ее пребывание в тюрьме будет, по меньшей мере, сносным. Довольные и спокойные за будущее, мы строили всевозможные планы и горячо обсуждали свое участие в предстоящей борьбе за освобождение нашей дорогой узницы в эти радостные два дня, счастливейшие из всех памятных дней моей жизни. Наступило воскресное утро. Я проснулся рано, наслаждаясь теплой, солнечной погодой и размышляя. Размышляя, как всегда, об освобождении Жанны - о чем же еще? Это была моя единственная мысль, единственная цель, и я уже предвкушал счастливый исход. Вдруг откуда-то издали, вероятно с улицы, раздались голоса; вскоре они приблизились, и я отчетливо услышал: - Жанна д'Арк снова твердит свое! Пора покончить с колдуньей! Я оцепенел, кровь застыла в моих жилах. Хотя это случилось более шестидесяти лет тому назад, эти слова до сих пор звенят у меня в ушах, как и в то давно прошедшее светлое майское утро. Как странно устроен человек: воспоминания о том, что переполнило нас счастьем, исчезают бесследно, но как упорно держатся наши горькие воспоминания!.. Вскоре и другие голоса подхватили этот крик - десять, двадцать, сто, тысяча голосов; казалось, весь мир наполнился жестоким злорадством. Шум нарастал: топот и шлепанье бегущих, веселые приветствия, громкий смех, трескотня барабанов, гул и грохот духового оркестра, оскверняющего неуместной музыкой святость воскресного дня. Около полудня Маншону и мне было приказано явиться к Жанне в тюрьму - приказано самим Кошоном. К этому времени подозрения среди англичан и их солдат вспыхнули с новой силой, и весь Руан был в крайнем раздражении. Мы могли видеть достаточно примеров этому из своих окон, мимо которых, потрясая кулаками, сновали взад и вперед разъяренные толпы людей с искаженными злобой лицами. Вскоре мы узнали, что и в самой крепости обстановка была угрожающей; там у ворот собралась огромная толпа горожан, считавших, что версия о новых преступлениях Жанны - не что иное, как новая ложь, очередной подвох этой свиньи - Кошона. В толпе было немало полупьяных английских солдат, которые уже не ограничивались руганью и криками, а дали волю рукам. Они схватили нескольких ретивых святых отцов, пытавшихся проникнуть в замок; едва-едва удалось вырвать их и спасти от неминуемой расправы. Маншон, услышав об этом, отказался идти. Он заявил, что не сделает ни шагу без личной охраны от графа Варвика. На следующее утро Варвик прислал десяток солдат, и мы отправились. За истекшие сутки волнения не только не улеглись, но еще больше усилились. Правда, солдаты защищали нас от телесных увечий, но когда мы пробирались сквозь толпу у стен крепости, нас буквально смешивали с грязью, оскорбляя всячески. Я терпеливо все выносил, а в душе, не без тайного удовольствия, говорил себе: "Ничего, ребята, через три-четыре дня ваши длинные языки начнут болтать иначе. Интересно будет послушать, как это получится". По моему мнению, это были люди обреченные. Сколько из них уцелеет после того, как свершится предстоящее освобождение? Ведь их горстка - палачу работы на полчаса, не больше. Но, как оказалось, слухи не были лишены оснований. Жанна нарушила взятое на себя обязательство. Она сидела в своей камере в цепях, одетая по-прежнему в мужское платье. Она никого не винила, не жаловалась, не упрекала. Не в ее обычае было обвинять слугу за то, что он выполнил приказ своего хозяина; теперь ум ее прояснился, и она ясно сознавала, что преимущество, которое они возымели над ней со вчерашнего утра, исходило не от подчиненных, а от хозяина, от ее злейшего врага - Кошона. А случилось вот что. Ранним утром, в воскресенье, пока Жанна спала, один из охранников выкрал ее женское платье, а на его место подложил мужское. Проснувшись, она увидела, что одежда не та, и попросила вернуть ей женское платье, но ей в этом отказали. Она заявила протест, ссылаясь на то, что ей запрещено носить мужскую одежду. Но стража упорствовала. Из простого чувства стыдливости она вынуждена была снова одеться в мужское, более того, она поняла, что ей уже не спасти свою жизнь, если на каждом шагу ей приходится бороться с таким неслыханным вероломством, и она оделась в мужскую одежду, заранее зная, чем это кончится. Она изнемогла в борьбе, бедняжка. Мы проследовали за Кошоном, вице-инквизитором и другими священниками (их было шесть или восемь - не помню), и я увидел Жанну сидящей на своей кровати - измученную, подавленную, все еще в оковах. А ведь я надеялся найти ее совсем в. ином положении. И теперь я не знал, что мне делать, как быть. Удар был слишком велик. Я сразу же отбросил мысль, что она изменила своему обещанию. Возможно, я и верил слухам, но понять, как это произошло, не мог. Победа Кошона была полной. Долгое время он ходил раздраженный, озабоченный, угрюмый, но теперь эта хмурость с него сошла, уступив место тупому, безмятежному самодовольству. Его багровое прыщеватое лицо расплылось в злорадной улыбке. Он шел, влача свою пышную фиолетовую сутану, и остановился перед Жанной, широко расставив ноги; и так стоял с минуту, вперив в нее хищный взгляд и явно наслаждаясь видом этого несчастного, загубленного создания, завоевавшего ему столь высокое место среди верноподданных слуг кроткого и милосердного владыки вселенной, спасителя мира - господа нашего Иисуса Христа, при условии, конечно, если англичане сдержат слово, данное этому выродку, этому живому олицетворению вероломства. Судьи немедленно приступили к допросу. Один из них, некий Маргери, человек скорее наблюдательный, чем осторожный, заметив перемену в одежде Жанны, сказал: - Тут что-то не так. Вряд ли это могло случиться без постороннего вмешательства. Не скрывается ли за этим нечто худшее? - Тысяча чертей! - завопил Кошон в ярости. - Или вы заткнете свою глотку, или вам поставят кляп! - Арманьяк! Предатель! - закричали солдаты охраны и, выставив алебарды, бросились на Маргери. С трудом удалось их удержать. Прямодушный судья легко мог поплатиться жизнью. Бедняга отошел в сторону и больше не осмеливался помогать следствию. Допрос продолжался. - Ты почему оделась в мужскую одежду? Ответа Жанны я не расслышал, ибо в этот момент у одного из солдат алебарда выскользнула из рук и с грохотом упала на каменные плиты пола; но мне показалось, будто Жанна сказала, что таково было ее желание. - Но ты же обещала и поклялась быть во всем послушной. Я с трепетом ждал ее ответа, и, когда ответ последовал, он оказался таким, как я и предполагал. Она спокойно сказала: - Не помню. Я не думала и не намеревалась давать такой клятвы. Мои опасения подтвердились. Я ведь был уверен, что в четверг, стоя у костра, она говорила и действовала бессознательно, и ее ответ доказал это. - Вы же сами дали мне право снова надеть мужскую одежду, - продолжала она. - Вы первые нарушили свое слово. Вы обещали допустить меня к мессе и к причастию, вы обещали избавить меня от цепей; но, как видите, они до сих пор на мне. - И все же ты отреклась и дала клятву не облекаться больше в мужскую одежду. Тогда Жанна, охваченная скорбью, простерла свои закованные руки к этим бесчувственным людям и промолвила с потрясающей искренностью: - Лучше умереть, чем терпеть эти муки. Но если с меня снимут цепи, если мне разрешат слушать мессу, если меня переведут в монастырскую тюрьму и приставят надсмотрщицей женщину вместо мужчины, то я покорюсь и буду послушно выполнять все, что вы сочтете за благо. Кошон лишь презрительно фыркнул. Оказать ей честь и соблюсти соглашение? Выполнить ее условия? К чему это? Игра стоила свеч, пока было выгодно; а теперь, когда дело выиграно, в расчет следует принимать другое, более важное. Она изобличена, она в мужской одежде, и этого достаточно. Но нельзя ли ее спровоцировать еще? Изобличить в новых нарушениях, дополнительно к содеянному? И Кошон, сурово напомнив ей об отречении, спросил, была ли у нее беседа с "голосами" после четверга, при этом он напомнил ей об ее отречении. - Да, - ответила она. Да, у нее была беседа с "голосами" и, как я полагаю, именно об отречении. Она чистосердечно заверила их еще раз, что ее миссия от бога, причем говорила все это совершенно спокойно, не допуская и мысли, чтобы она могла когда-либо сознательно отречься от этого. Таким образом, я еще раз убедился, что она не имела ясного представления о том, что она делала в четверг утром, стоя у костра. Наконец, она сказала: - Мои голоса сказали мне, что я допустила большую ошибку, признав греховными все дела свои. Она вздохнула и добавила с трогательной простотой: - Но я так боялась огня и, вероятно, поэтому допустила ошибку. Итак, боязнь огня заставила ее подписать бумагу, содержания которой она не понимала тогда, но поняла теперь по откровению "голосов" и по свидетельству своих гонителей. Теперь она была в здравом рассудке, менее измучена; к ней снова вернулось ее мужество, а с ним и природная правдивость. Она спокойно и смело говорила правду, сознавая, что тем самым обрекает себя на мучительную смерть в том самом огне, которого так страшилась. Ее ответ был пространен, откровенен, она ничего не утаивала и ничего не смягчала. Я вздрогнул, услышав ее исповедь, мне стало ясно: она сама себе выносит смертный приговор. То же почувствовал и бедный Маншон. И он написал на полях протокола: "Responsio mortifera" - роковой ответ. Да, ее ответ был роковым, и все это знали. Наступила гнетущая тишина, как в комнате умирающего, когда его близкие прислушиваются и, тяжело вздыхая, шепчут друг другу: "все кончено". Здесь тоже все было кончено, но Кошон, желая вколотить еще один гвоздь в готовый гроб, обратился к Жанне со следующим вопросом: - Ты все еще веришь, что тебе являлись святая Маргарита и святая Екатерина? Это были их "голоса"? - Да, и они исходят от бога. - Но ты же отреклась от них на эшафоте? Тогда Жанна заявила во всеуслышание, что она никогда не имела намерения отрекаться от них и что если (я подчеркиваю это "если") она на эшафоте и отступила от истины, то лишь из боязни быть сожженной на костре. Как видите, все вернулось к старому. Конечно, она не знала и никогда бы не вспомнила того, что говорила там, если бы ей не подсказали эти люди и ее "голоса". И она закончила свою исповедь печальными, трогательными словами: - Позвольте мне умереть. Покарайте меня сразу, чтобы я долго не мучилась. Я не могу больше выносить заточения. Душа, рожденная для света и свободы, так истомилась в неволе, что готова была принять избавление в любой его форме, даже в такой. Кое-кто из судей был смущен и даже опечален, но большинство не проявляло никакого сочувствия. Во дворе замка мы встретили графа Варвика и полсотни англичан, с нетерпением ждавших новостей. Не успев поравняться с ними, Кошон со смехом воскликнул - да, да, этот гнусный могильщик, погубивший невинную, беспомощную, покинутую всеми девушку, смеялся и радостно потирал руки: - Можете быть спокойны - с ней все покончено! Глава XXIII Юность легко впадает в отчаяние, - и мы с Ноэлем убедились в этом; но юности свойственно гак же легко переходить от отчаяния к надежде, - и надежды окрылили нас. Мы снова вспомнили смутные обещания ее "голосов" и сказали друг другу, что славное освобождение свершится в последний момент, - что все, что было, это еще не последний момент, и только теперь приближается час великих свершений: явится король, подоспеет Ла Гир, явятся наши ветераны, а за ними - и вся Франция. Итак, мы снова воспрянули духом, и нам уже слышалась - в воображении, конечно, - волнующая музыка боя: нарастающий гул атаки, яростные крики, звон и скрежет железа; мысленно мы уже могли представить себе нашу пленницу свободной, сбросившей цепи, с мечом в руке. Но сладостная мечта, озарив наши души, быстро исчезла. Поздно вечером ко мне явился Маншон и сказал: - Я только что из тюрьмы, и у меня к вам поручение от этой несчастной. Поручение ко мне! Если бы он был более наблюдательным, мне думается, он сразу бы догадался, кто я, - понял бы, что мое равнодушие к судьбе узницы - только притворство, ибо, застигнутый врасплох, я был так растерян, так тронут этой высокой честью, что не мог утаить своих чувств. - Поручение ко мне, ваше преподобие? - Да. Она хочет, чтобы вы что-то для нее сделали. Она сказала, что заметила молодого человека, который мне помогает в суде, что у него доброе лицо; она спросила меня, не будет ли он столь любезен оказать ей одно одолжение. Я ответил: конечно, вы окажете, и спросил ее, что она имеет в виду. Она сказала, что имеет в виду письмо, - не напишете ли вы письмо ее матери? Я сказал: конечно, вы напишете, и добавил, что сам готов это сделать для нее с удовольствием. Но она не согласилась, мотивируя свой отказ тем, что я и без того загружен работой, а вот вашему молодому помощнику, сказала она, не составит особого труда оказать небольшую услугу человеку, не умеющему ни читать, ни писать. Я сказал, что сейчас же пошлю за вами, и она как-то сразу просияла. Она даже улыбнулась, будто готовилась к встрече с близким другом. Бедная девушка! Но мне не разрешили. Как я ни старался - ничего не помогло; приказ остается приказом: вход в тюрьму строго воспрещен, туда допускаются лишь официальные лица, как и прежде. Я вернулся ни с чем и сказал ей об этом, она вздохнула и опять опечалилась. Вот что она просит вас написать ее матери. Должен признаться, мне ее послание кажется несколько странным и бессвязным, но она уверяла, что мать ее все поймет. Передайте от нее "пламенную любовь и низкий поклон семье и всем деревенским друзьям" и скажите, что "спасение не придет, ибо в эту ночь - и это уже в третий раз в течение года, в последний раз - ей привиделось Дерево". - Как странно! - Да, действительно странно, но она именно так сказала и заверила, что ее родители все поймут. Потом, погрузившись в мечтания, она вдруг заговорила сама с собой; из ее шепота я разобрал несколько слов какой-то песни или баллады, которые она повторила два или три раза, и они, очевидно, приносили ей отраду и утешение. Я записал эти строки, полагая, что они имеют какое-то отношение к ее письму и могут быть полезны; но вижу, что нет, - это просто обрывки воспоминаний, проносящихся в усталом уме, лишенные смысла, или во всяком случае прямой связи с ее просьбой. Я взял у него бумагу и нашел в ней именно то, что подсказывало мне мое сердце: А в горький час тоски по ней Яви их взору сень ветвей, - Земли родной виденье! Надежды больше не было. Теперь я это знал. Я знал, что письмо Жанны было посланием к нам с Ноэлем точно так же, как и к ее семье, и что Жанна хотела развеять наши иллюзии и лично заявить: удар неотвратим, и нам, ее солдатам, следует принять его как должное и покориться воле божьей и, покоряясь неизбежному, найти в этом утешение. Это было похоже на нее: она всегда думала не о себе, а о других. Да, сердце ее болело за нас; она все время думала о нас, самых скромных из ее подчиненных, и старалась смягчить наше горе, облегчить бремя наших забот, - она, которая допивала свою горькую чашу до дна, она, которая вступала в долину смертных теней. Я написал это письмо. Вам понятно, чего мне это стоило, и о своих чувствах я умолчу. Я написал его той самой деревянной палочкой - "стилем", которой были мною начертаны на пергаменте первые слова, продиктованные Жанной д'Арк - ее воззвание к англичанам с требованием покинуть Францию; это было два года тому назад, когда она была семнадцатилетней девушкой, а теперь этим самым "стилем" я начертал ее последние слова, ее прощальные слова. И тогда я сломал палочку. Перо, служившее верой и правдой Жанне д'Арк при жизни, после ее смерти не должно было служить никому на земле, - это было бы профанацией! На следующий день, 29 мая, Кошон вызвал своих приспешников, и сорок два из них были тут как тут. Отрадно сознавать, что остальные двадцать человек устыдились и не пришли. Эти сорок два судьи признали Жанну неисправимой еретичкой и постановили передать ее в руки гражданских властей. Кошон поблагодарил их. После чего он распорядился, чтобы утром следующего дня Жанну доставили на площадь, называемую Старым Рынком; там она должна быть передана судьям гражданским, а те, в свою очередь, передадут ее палачу. Это означало, что она будет сожжена на костре. Всю вторую половину дня и весь вечер вторника 29 мая распространялась эта весть, и люди из окрестностей стекались в Руан, чтобы увидеть трагедию; по крайней мере, все те, кто мог доказать свои симпатии к англичанам и рассчитывал на получение пропуска. Давка на улицах усиливалась с каждым часом, возбуждение толпы - тоже. И снова мне бросилась в глаза одна характерная черта, которую я наблюдал и раньше: многие в душе жалели Жанну. Всякий раз, когда над ней нависала большая опасность, в народе проявлялась эта хорошая черта; так и теперь - на многих лицах можно было прочесть безмолвную скорбь. В среду рано утром Мартин Ладвеню и еще один монах были посланы к Жанне, чтобы приготовить ее к казни; Маншон и я отправились с ними, - тяжкая мне выпала участь. Мы шли по темным, гулким коридорам, сворачивая то в одну, то в другую сторону, все глубже и глубже проникая в огромное чрево каменного замка, пока, наконец, не очутились перед Жанной. Не замечая нас, она сидела в глубокой задумчивости, сложив на коленях руки и опустив голову; лицо ее было очень печально. О чем она думала в эти последние минуты? Кто это мог знать! О доме, о мирных пастбищах, о друзьях, с которыми ей никогда больше не суждено увидеться? О своих горьких обидах, о своем одиночестве, о жестокостях, которые обрушились на нее? Или о смерти, той смерти, которой она желала и которая теперь была так близка? А, может быть, о той мучительной смерти, которая была ей уготована? Надеюсь, не о ней, ибо она боялась больше всего такой смерти и самая мысль о ней повергала ее в ужас. Она так боялась казни, что, мне казалось, силою воли должна была подавить в себе страх, думать о лучшем и, уповая на бога, ждать легкой и мирной кончины. А следовательно, страшная весть, которую мы ей принесли, могла быть для нее полной неожиданностью. Некоторое время мы молча стояли перед нею, но она все еще не замечала нас, поглощенная своими грустными мыслями. Наконец Мартин Ладвеню негромко окликнул: - Жанна! Вздрогнув, она взглянула на него и со слабой улыбкой отозвалась: - Говорите. Вы что-то хотите сообщить мне? - Да, бедное дитя мое. Постарайся перенести это. Как ты считаешь, ты сможешь перенести?.. - Да, - промолвила она тихо и снова поникла головой. - Я пришел приготовить тебя к смерти. Легкий трепет пробежал по ее измученному телу. Тягостная, гнетущая пауза. Сердца наши учащенно бились. Наконец она спросила все тем же тихим голосом: - Когда? Откуда-то издалека послышался глухой, заунывный церковный звон. - Сейчас. Время уже подходит. И опять по ее телу - легкая дрожь. - Уже! Так скоро! И снова молчание - гнетущее, тягостное. Лишь мерные удары колокола, повторяемые эхом в гулких коридорах замка. И мы, окаменев, стояли и слушали этот погребальный звон. Жанна спросила: - Какой смертью я должна умереть? - На костре. - О, я так и знала! Так и знала! - Она вскочила как безумная, вцепилась пальцами в свои волосы и, дрожа всем телом, начала рыдать. Она изливала свою скорбь в слезах и причитаниях, обращаясь то к одному, то к другому, с мольбою вглядывалась в наши лица, ища у нас помощи и участия. Бедная, бедная, она судила о других по себе, ибо сама никогда не отказывала в этом ни одному живому существу, даже раненым врагам своим. - Жестокие, жестокие люди, что вы со мной делаете! Неужели мое тело, никогда никем не оскверненное, должно быть сегодня же предано огню и превращено в пепел? Ах, я предпочла бы, чтобы мне семь раз отрубили голову, нежели принять такую мучительную смерть! Они же обещали, если я подчинюсь им, перевести меня в тюрьму при монастыре, и если бы я была там, а не в руках моих лютых врагов, меня бы не постигла эта страшная участь. Боже милосердный, судья праведный и неподкупный, за что, за что такая вопиющая несправедливость! Это было невыносимо. Все отвернулись, роняя слезы. И в тот же миг я очутился на коленях у ее ног. Сразу же сообразив, что я подвергаюсь опасности, она наклонилась и прошептала мне на ухо: "Встань! Не губи себя, добрая душа. Да благословит тебя бог!" - И я почувствовал быстрое пожатие ее руки. Моя рука была последней, которой она коснулась при жизни. Никто этого не заметил, история об этом умалчивает, но это было именно так, как я говорю. И тогда появился Кошон. Увидев епископа, она подошла к нему и с горечью воскликнула: - Епископ, я умираю из-за тебя. Он не был ни пристыжен, ни растроган, и ответил как можно более мягко: - Будь терпелива, Жанна. Ты умираешь потому, что не сдержала своего обещания и вернулась к прежним грехам. - Увы! - сказала она. - Если бы меня перевели в церковную тюрьму под надзор благочестивых монахинь, как ты обещал, этого не случилось бы. За все это ты ответишь перед богом! Кошона передернуло; елейная улыбка миротворца мгновенно исчезла с его лица, он повернулся и вышел. Жанна стояла задумавшись. Она начала успокаиваться, ее рыдания становились глуше и реже, слезы еще струились по ее щекам, но она старалась сдержаться и лишь изредка тяжело вздыхала; наконец она подняла глаза и увидела Пьера Мориса, пришедшего вместе с епископом. - Мэтр Пьер, - обратилась она к нему. - Где я буду в эту ночь? - Разве ты не уповаешь на господа? - спросил тот. - Да, и по милости божьей нынче же буду на небесах. Мартин Ладвеню принял от нее исповедь; потом она попросила допустить ее к причастию. Но как допустить к причастию человека, который был публично отлучен от церкви и имел теперь на это не больше прав, чем какой-нибудь некрещеный язычник. Монах не осмелился единолично решить этот вопрос и послал к епископу служителя спросить, что ему делать. Все законы, божеские и человеческие, были одинаковы для Кошона: он не уважал ни тех, ни других. И все же он разрешил выполнить просьбу Жанны. Ее последние слова, по-видимому, испугали Кошона, - жестокие люди часто трусливы. Святые дары были немедленно доставлены несчастной узнице, дабы она вкусила их и приобщилась к господу. Настала торжественная минута. Пока мы находились внутри тюрьмы, двор замка постепенно заполнился простым народом; мужчины и женщины, прослышав, что происходит в темнице Жанны, движимые жалостью, спешили пробраться в крепость, чтобы сделать "что-нибудь хорошее, а что - они и сами не знали. За воротами крепости также гудели толпы руанцев, и, когда показалась процессия с колокольчиком и зажженными свечами, направлявшаяся в тюрьму к Жанне, и пронесли ковчежец с дарами, народ упал на колени и начал молиться за нее; многие плакали. А когда в темнице свершалось великое таинство, до наших ушей доносилось протяжное пение: это невидимые нами толпы скорбящего народа возносили молитвы по отлетающей душе. Теперь боязнь умереть на костре покинула Жанну д'Арк, а если и вернется, то лишь на одно краткое мгновение, - страх сменился душевной ясностью и мужеством, которые уже не покинут ее до конца. Глава XXIV В девять часов утра Орлеанская Дева, Освободительница Франции, во всей красе своей непорочной юности направилась в путь, чтобы отдать свою жизнь за родину" которую она так беззаветно любила, и за короля, который, предал ее. Ее посадили в телегу, как уголовную преступницу. В некотором отношении с нею обошлись даже хуже, чем с уголовными преступниками: она еще должна была выслушать приговор гражданского суда, а между тем ей уже заранее надели на голову колпак в виде митры, на котором было написано: "ЕРЕТИЧКА - КЛЯТВОПРЕСТУПНИЦА - ВЕРООТСТУПНИЦА- ИДОЛОПОКЛОННИЦА". В той же телеге вместе с нею сидели монах Мартин Ладвеню и адвокат Жан Масье. В длинной белой одежде она была прекрасна, как ангел. Когда телега выехала из мрака крепостных ворот и поток солнечного света залил ее белую фигуру, в толпе пронесся гул: "Видение! Небесное видение!", и тысячи собравшихся упали на колени; многие женщины плакали; снова послышалась трогательная молитва за умирающих, и это пение, нарастая мощной волной, было последним прощанием, благословением и утешением, сопровождавшими ее на всем ее скорбном пути к месту казни. "Смилуйся над нею, господи! Святая мученица Маргарита, сжалься над нею! Молитесь за нее, святые праведники, мученики и страстотерпцы, молитесь за нее! Ангелы и архангелы, вступитесь за нее! От гнева своего избавь ее, господи! Молим, просим тебя, милосердный боже, - спаси ее и помилуй!" Истинно и справедливо сказано в одном из исторических документов: "Бедный, беспомощный народ ничего не мог дать Жанне д'Арк, кроме своих молитв, но молитвы эти, надо полагать, не были бесполезными. В истории не много найдется событий более волнующих, чем эта плачущая, молящаяся, беспомощная толпа с зажженными свечами, коленопреклоненная на булыжной мостовой перед стенами старой крепости". И так было на всем пути: тысячные толпы людей стояли на коленях с мигающими огоньками восковых свечей в руках; площадь перед тюрьмой и прилегающие к ней улицы походили на поле, усеянное золотыми цветами. Но были и такие, которые не встали на колени в тот скорбный час, - это были английские солдаты. Они стояли плечом к плечу сплошной стеной по обе стороны пути, а за этой живой, бездушной стеной стоял на коленях и рыдал народ Франции. И пока длилось это скорбное шествие, какой-то обезумевший человек в одежде священника лихорадочно пробирался сквозь толпу, все время пытаясь пробиться сквозь цепь солдат и приблизиться к осужденной. Наконец, ему это удалось; с воплями и стонами он упал на колени перед телегой, простер в отчаянии руки к Жанне и жалобно закричал: - О, прости, прости меня! Это был Луазелер. И Жанна простила его, - простила от всего сердца, которое всегда было полно любви, сострадания и жалости ко всем несчастным, хотя бы они и страдали по заслугам. Она не упрекнула ни единым словом эту ничтожную тварь, этого гнусного лицемера, который день и ночь лебезил перед ней, вероломно толкая в могилу. Солдаты расправились бы с ним скоро, но граф Варвик спас ему жизнь. Что сталось с ним потом, - неизвестно {Прим. стр.424}. Он куда-то исчез, удалился от мира, терзаемый угрызениями совести. На площади Старого Рынка возвышались два помоста, костер и столб, перенесенные сюда с кладбища у церкви святого Уэна. На помостах, как и прежде, находились: на одном - Жанна и ее судьи, на другом - светская и духовная знать, среди которой первые места занимали Кошон и кардинал Винчестерский. Площадь была до отказа забита народом; в окнах и на крышах зданий - гроздья людских голов. Когда приготовления закончились, шум постепенно прекратился; народ застыл в ожидании, и наступила торжественная тишина. Тогда по приказанию Кошона священник Никола Миди произнес проповедь, в которой объяснил, что когда какая-либо из ветвей виноградной лозы - под лозой, конечно, подразумевалась церковь - поражена болезнью и загнивает, ее следует отсечь, иначе гниение распространится и погубит весь виноградник. Он старался доказать, что Жанна своими злодеяниями представляет смертельную угрозу для святости и чистоты церкви и поэтому-де необходимо ее сжечь. Заканчивая свою весьма убедительную проповедь, он сделал внушительную паузу и, обратившись к осужденной, сказал: - Жанна, церковь больше не может покровительствовать тебе. Ступай с миром! Жанну тут же отвели в угол и поместили отдельно, на виду у всех, в знак того, что церковь покинула ее; она сидела на помосте одинокая, смиренная, терпеливо ожидая конца. Теперь к ней обратился с речью епископ Кошон. Ему советовали зачитать подписанное ею отречение, и он взял этот документ с собой, но в самый последний момент изменил свое намерение, опасаясь, как бы Жанна не сказала всю правду, а именно: что она никогда сознательно ни от чего не отрекалась, - и тем самым изобличила бы его и покрыла вечным позором. Он лишь напомнил, что ей не следует забывать о своих прегрешениях, раскаяться в них и подумать о спасении души. Затем Кошон торжественно провозгласил, что отныне и навсегда она отлучается от церкви и отрубается как негодная ветвь. После чего он передал ее в руки гражданских властей для суда и расправы. Жанна, обливаясь слезами, встала на колени и начала молиться. За кого? За себя? О нет - за короля Франции! Ее чистый и кроткий голос, полный страстного пафоса, проникал во все сердца. Она ни разу не вспомнила о его вероломстве и двуличии, она не думала о том, как трусливо он бросил ее в беде, не вспомнила, что именно из-за его черной неблагодарности ей предстоит умереть здесь мучительной смертью, - она помнила лишь одно: он - ее король, а она - его верная и любящая подданная, что его враги подрывают его дело злыми наговорами и ложными обвинениями, а он, бедняжка, не в силах защитить себя. Итак, перед лицом смерти она забыла о своем личном горе, чтобы убедить всех слушавших ее быть справедливыми к нему и верить, что он добр, благороден и справедлив; что его ни в коем случае нельзя осуждать за ее действия - он не вдохновлял их и не настаивал на них, он чист и не несет за них никакой ответственности. В заключение она в простых и трогательных словах попросила всех присутствующих помолиться за нее и простить ей грехи; попросила об этом врагов своих и тех, кто, возможно, чувствовал к ней сострадание в глубине сердца. Едва ли там был хоть один человек, кого бы это не тронуло, - даже англичане, даже судьи заволновались; у многих вздрагивали губы и глаза затуманились слезами; да что говорить, таились слезы в глазах даже у английского кардинала: для политических дел у этого политикана было каменное сердце, но, очевидно, было у него и сердце человеческое. Председатель гражданского суда, которому надлежало выполнить формальности и огласить приговор, был так смущен, что позабыл о своих обязанностях, и Жанна отправилась на казнь без объявления приговора; таким образом, незаконно начатое незаконно продолжалось и закончилось беззаконием. Судья ограничился тем, что сказал страже: "Возьмите ее!", а палачу: "Делай свое дело!" Жанна попросила подать ей крест. Никто не мог выполнить ее просьбу - креста под руками не оказалось. Тогда один из английских солдат, в простоте своего доброго сердца, схватил у какого-то бедняка палку, переломил ее надвое, связал обе половинки крест-накрест и подал ей; она поцеловала этот крест и пыталась прикрепить у себя на груди. Тогда Изамбар де ла Пьер сходил в ближайшую церковь и принес ей освященный крест; она поцеловала и этот крест, прижала его к груди, а потом снова и снова целовала его, орошая горячими слезами и вознося благодарение богу и его святым... И вот, вся в слезах, прижимая крест к губам, она взошла по крутым ступенькам на вершину эшафота в сопровождении монаха Изамбара. Ей помогли взобраться на высокую кучу дров, сложенных в клетку вокруг столба в одну треть его высоты; она встала на них, прислонясь спиной к столбу, и толпа, затаив дыхание, смотрела на нее. Палач поднялся к ней и, опоясав цепями ее хрупкое тело, крепко привязал ее к столбу. Потом он спустился вниз, чтобы довершить свое страшное дело; там, наверху, она осталась одна - чудесная, милая девушка, у которой когда-то было столько друзей, которую так уважали и так безгранично любили. Я видел все это как сквозь туман: глаза мои были полны слез, сердце разрывалось на части, силы покидали меня. Я оставался на месте, но все, о чем я расскажу вам в дальнейшем, я знаю лишь со слов очевидцев. Я сидел неподвижно, трагические звуки пронзали мой слух и терзали душу, но говорю вам еще раз: последнее, что запечатлелось в моей памяти в тот горестный час, был образ Жанны д'Арк во всей прелести ее цветущей юности, еще не искаженный страшными муками. Этот образ, нетронутый временем, я сохраню в своем сердце до конца моих дней. А теперь я продолжу свой рассказ. Если кто-либо думал, что в такой торжественный час, когда все преступники обычно признаются и раскаиваются в грехах, она тоже отречется от всего, раскается и скажет, что ее великие дела были злыми делами, что сатана и дьяволы наущали ее, - тот глубоко ошибался. Подобная мысль не приходила в ее светлую голову. Она не думала ни о себе, ни о своих страданиях - она думала о других и о бедах, которые могут случиться в будущем. Обведя скорбным взглядом окрестность, над которой высились башни и шпили этого прекрасного города, она сказала: - О Руан, Руан! Неужели я должна умереть здесь и тебе суждено быть моей могилой? Ах, Руан, Руан, я так боюсь, что тебя постигнет возмездие за мою смерть! Столб дыма прорвался сквозь поленницу вверх, закрыв ее лицо; на какое-то мгновение ее охватил ужас, и она закричала: "Воды! Дайте мне святой воды!" Но в следующее мгновение страх ее развеялся и больше не терзал ее. Она услышала, как внизу под ней с треском бушевал огонь, и немедленно ее охватило беспокойство за ближнего, которому грозила опасность, - за монаха Изамбара. Она отдала ему свой крест и попросила держать крест перед ее лицом, чтобы ее взгляд мог черпать в нем надежду и утешение до тех пор, пока душа ее не отойдет в мир господний. Когда взвилось пламя, она велела монаху отойти от огня и лишь тогда успокоилась, сказав: - Держи крест так, чтобы я могла его видеть до конца. Но и тут Кошон, этот бессовестный человек, эта черная душа, погрязшая в преступлениях, не мог дать ей спокойно умереть; он подошел к костру и закричал: - В последний раз говорю тебе, Жанна, покайся и моли бога о пощаде! - Я гибну из-за тебя! - проговорила она, и это были последние слова, сказанные ею при жизни. Густые клубы дыма, прорезаемые красными языками пламени, поднялись над костром и скрыли ее из виду; но и в этой огненной пучине еще раздавался ее голос, вдохновенно и громко произносивший молитвы; временами, когда порыв ветра относил дым и пламя в сторону, можно было еще рассмотреть обращенное к небу лицо и шевелящиеся губы. Наконец, огромный столб пламени с шипением взвился вверх, и больше никто не видел ни этого лица, ни этой фигуры, и ее голос навсегда умолк. Да, она ушла от нас - наша незабвенная Жанна д'Арк. Вы ничтожны и слабы, слова, если не в силах рассказать, как богатейший мир сразу осиротел и обнищал! ЗАКЛЮЧЕНИЕ Жак, брат Жанны, умер в Домреми во время Великого руанского процесса, как и предсказывала Жанна еще в дни нашей ранней юности; тогда же она сказала, что остальные из нас отправятся на великую войну. Ее бедный отец, услышав о мученической кончине дочери, умер от горя. Ее матери город Орлеан назначил пенсию, и на эти средства она жила до конца своей долгой жизни. Через двадцать четыре года после гибели своей прославленной дочери она а зимнее время отважилась отправиться в Париж и присутствовала на открытии диспута в Соборе Парижской Богоматери, положившего начало реабилитации Жанны. Париж был переполнен тогда приезжими со всех концов страны, прибывшими туда, чтобы взглянуть на эту почтенную женщину. Я не могу без волнения вспомнить торжественный момент, когда она, согбенная старушка, проходила в собор сквозь огромную толпу народа, выстроившегося на ее пути; и люди расступались перед ней и вытирали слезы, а она спокойно шла под величественными сводами собора навстречу ожидавшим ее почестям. С ней были Жан и Пьер, - уже не те беззаботные юноши, которые вместе с нами отправлялись в поход из Вокулера, а закаленные в боях ветераны с пробивающейся сединой в волосах. После мученической кончины Жанны мы с Ноэлем возвратились в Домреми, но вскоре, когда коннетабль Ришмон сменил ла Тремуйля в качестве главного советника при короле и приступил к завершению великого дела Жанны, мы снова надели боевые доспехи, вернулись в строй и сражались за короля все время, пока продолжались войны и стычки и пока вся Франция не была очищена от англичан. Об этом мечтала Жанна, а ее воля была для нас законом - все равно, жива она или мертва. Все воины ее личного штаба, оставшиеся в живых, были верны ее памяти и сражались за короля до конца. Жизнь раскидала нас, бывших товарищей, по всей Франции, но когда пал Париж, это событие свело нас всех вместе. То был великий, радостный день и вместе с тем очень грустный: мы вступили в освобожденную столицу, но Жанны не было среди нас. Мы с Ноэлем почти всю жизнь были неразлучны; я был при нем и в его смертный час. Случилось это в последнем большом сражении этой войны. В том же сражении погиб и старый, испытанный противник Жанны - Тальбот. Ему было тогда восемьдесят пять лет, и всю свою жизнь он провел в боях. Это был свирепый старый лев с развевающейся гривой седых волос, неукротимый духом и полный неиссякаемой энергии; он сражался доблестно и самоотверженно и встретил свою смерть, как герой. Ла Гир пережил Жанну на тринадцать лет; конечно, он все время воевал, ибо борьба с поработителями родины была единственной его отрадой. Я совсем не встречался с ним в эти годы - мы жили порознь, - но слава о нем никогда не умолкала. Бастард Орлеанский, д'Алансон и д'Олон дожили до полного освобождения Франции, и они вместе с Жаном и Пьером д'Арк, Паскерелем и мной давали показания на Процессе реабилитации. Но вот уже прошло много лет, как все они почиют вечным сном. Из всех соратников Жанны д'Арк остался только я один. Она как-то сказала, что я должен буду жить до тех пор, пока не изгладятся из памяти народной все эти войны, но, как видите, это предсказание не сбылось. Живи я тысячу лет, то и тогда бы оно не сбылось, ибо все, что связано с именем Жанны д'Арк, бессмертно. Члены ее семейства женились, вышли замуж и оставили потомков. Потомки эти принадлежат к высшему сословию, но их имя и кровная связь с Жанной обеспечивают им такой почет, какого не имеют и не могут иметь самые родовитые дворяне. Вы, наверное, видели, как народ приветствовал детей, которые приходили ко мне вчера с визитом вежливости. Это не потому, что они отпрыски дворян, а потому, что они внуки родных братьев Жанны д'Арк. Скажу несколько слов о реабилитации. Жанна короновала короля в Реймсе. В благодарность за это он допустил, чтобы ее затравили насмерть, не пошевелив даже пальцем, чтобы спасти ее. Двадцать три года он был равнодушен к ее памяти, он был равнодушен к тому постыдному факту, что ее доброе имя очернили и оклеветали церковники только лишь за то, что она совершала подвиги, стремясь спасти короля и его королевство; ему было безразлично, что Франция, сгорая от стыда, с нетерпением ждала того дня, когда она смоет с себя позор и восстановит доброе имя своей Освободительницы. Помните и не забывайте: ему все это было безразлично. И вдруг - о, чудо! - он изменился и сам соблаговолил восстановить справедливость к памяти бедной Жанны. Что это? Быть может, в конце концов, он воспылал к ней благодарностью? А может быть, угрызения совести смягчили его черствое сердце? О нет, на это была причина более основательная, более веская. Совесть - ничто для таких людей. Дело в том, что теперь, когда англичане были окончательно изгнаны из Франции, они, презирая французского короля, начали открыто поговаривать о том, что сей бездарный монарх заполучил корону из рук женщины, которую сама церковь уличила в сообщничестве с сатаной и сожгла как колдунью; следовательно, намекали они, его власть незаконна. Разве может уважающий себя народ терпеть на троне подобного короля? Тогда-то и пришла пора пробудиться от спячки, и король больше не дремал. Вот почему Карл VII вдруг воспылал желанием восстановить справедливость к памяти своей благодетельницы и проявил столь похвальное усердие. Он обратился с апелляционной жалобой к папе {Прим. стр.431}, а папа назначил расширенную комиссию из авторитетнейших представителей духовенства для расследования всех фактов жизни Жанны и вынесения своего заключения. Комиссия заседала попеременно в Париже, Домреми, Руане, Орлеане и в ряде других мест и занималась расследованием в течение нескольких месяцев. Она изучила протоколы всех судебных процессов над Жанной, допрашивала бастарда Орлеанского, герцога Алансонского, д'Олона, Паскереля, Курселя, Из амбар а де ла Пьера, Маншона, меня и многих других, чьи имена и фамилии я упоминал в своем повествовании; было допрошено еще около ста других свидетелей, чьи имена вам неизвестны, а именно - друзей Жанны по Домреми, Вокулеру, Орлеану и другим местам, а также несколько судей и иных лиц, принимавших участие в Руанском процессе или присутствовавших при ее отречении и мученической кончине. Этим обстоятельным расследованием было твердо установлено, что как нравственный облик Жанны, так и вся история ее жизни абсолютно безупречны. Заключение комиссии было подробно записано в протокол для сохранения на вечные времена. Я присутствовал почти на всех заседаниях и снова встретил многих своих знакомых, которых не видел целую четверть века, и среди них несколько дорогих мне людей - наших генералов и ее - Катерину Буше (увы, уже замужнюю!), а также и других лиц, о которых вспоминаю с горечью, ненавистью и презрением - это были Бопер, Курсель и ряд их единомышленников. Встретил я там Ометту и маленькую Манжетту, - обеим им теперь уже под пятьдесят, у обеих мужья и дети. Видел также отца Ноэля и родителей Паладина и Подсолнуха. Отрадно было слышать, как герцог Алансонский с величайшей похвалой говорил об исключительных военных способностях Жанны, а бастард Орлеанский в своей блестящей речи полностью согласился с ним, а затем рассказал, как очаровательна и добра была Жанна, как горяча, стремительна и непоколебима в своих убеждениях, как по-детски она была шаловлива и весела, остроумна, нежна, преисполнена великодушия, сострадания и всех других добродетелей, имя которым - честность, чистота, благородство и обаяние. Он как бы воскрешал ее передо мной, и сердце мое обливалось кровью. На этом я закончу свое повествование о Жанне д'Арк, этой чудесной девушке, этой светлой личности, этом человеке великого сердца, который в одном не имеет и не будет иметь себе равных - в чистоте побуждений, в полном отсутствии своекорыстия, эгоизма и личного честолюбия. В этом человеке вам не найти и следов этих побуждений, как бы вы ни искали; чего нельзя сказать о других известных личностях, упоминаемых в истории, если не говорить об истории священной. Любовь к родине, как ее понимала Жанна д'Арк, - это нечто гораздо большее, чем простое чувство, - это страсть, самозабвение. Она была воплощением духа патриотизма, его олицетворением, - патриотизмом живым, во плоти и крови, осязаемым на ощупь и видимым на глаз. Любовь, Милосердие, Сострадание, Доблесть, Война, Мир, Поэзия, Музыка - все это можно символизировать чем угодно, выразить в образе мужчины или женщины любого возраста; но хрупкая, стройная девушка в расцвете ранней юности, с венцом мученицы на челе и с мечом в руке, разрубившим цепи чужеземного владычества на теле своей родины, - это ли не самый точный символ ПАТРИОТИЗМА, который будет жить в веках до скончания времен? КОММЕНТАРИИ Первая половина 90-х годов прошлого столетия была наиболее плодотворным периодом в творчестве Марка Твена. Тогда еще были живы жена и дочери писателя, и Марка Твена не угнетало чувство личного одиночества. В этот период он написал очень много. Вслед за выходом в свет повести "Простофиля Вильсон" Марк Твен создает и свой большой исторический роман о народной героине далекого прошлого, простой французской девушке Жанне д'Арк, сумевшей поднять народ на борьбу и избавить свою страну от иноземного порабощения. Как отмечал М.Твен в своих записных книжках, замысел написать книгу о французской народной героине возник у него еще в ранней юности, но только в 80-х годах писатель занялся сбором материалов о Жанне д'Арк и исторических документов времен Столетней войны. М.Твен приступил к работе над романом в конце 1893 года и закончил его весной 1895 г. Незадолго до смерти, ЗО ноября 1908 года, Твен в своей записной книжке записал следующее: "Из всех своих книг я больше всего люблю "Жанну д'Арк"; это лучшая из них; я это прекрасно знаю... Она доставила мне в семь раз больше удовольствия, чем все остальные... " Еще в процессе работы над романом Марк Твен заметил: "Это будет серьезная книга; для меня она значит больше, чем все мои Начинания, которые я когда-либо предпринимал". В статье "Два Марка Твена" Т. Драйзер писал: "Твен сам потребовал, чтобы она вышла под чужим именем, настолько отличалась она от тех его произведений, которые в то время нравились ему самому. Он опасался недоброжелательного приема и, прежде чем поставить свое имя, хотел узнать, как отнесется читатель к книге. И если бы ее приняли плохо, книга так и осталась бы под псевдонимом вплоть до смерти Твена. Но как ни своеобразно было это произведение, общее мнение было благожелательным, и Твен признал свое авторство" [Т. Драйзер. "Два Марка Твена". Сочинения, т. II, стр. 583]. Это еще одно доказательство того, что для писателя-реалиста и демократа читательский интерес - это вопрос принципа. Тот факт, что Марк Твен посвятил свою книгу верному другу жизни, "неутомимому литературному советчику и редактору" - жене Оливии Ленгдон Клеменс в день их серебряной свадьбы в 1895 г., также свидетельствует о высокой оценке писателем своего произведения. Настоящий перевод сделан по английскому изданию романа М.Твена ("Joan of Ark" by M. Twain, Chatto and Windus, London, 1907), просмотренному самим автором. Подзаголовки глав, сопровождавшие текст при опубликовании романа в журнале "Харпера мэгезин" без указания фамилии автора и в первом американском издании 1896 г. уже с указанием имени М.Твена как "переводчика", в указанном издании, по желанию самого М.Твена, изъяты "как излишние для взрослой читающей публики". Несколько цензурных купюр, имевших место в указанном издании, устранены, и первоначальный авторский текст восстановлен по американскому изданию книги ("Joan of Ark", Harper and Brothers, New-Jork, 1896). Первый русский перевод романа М.Твена о Жанне д'Арк появился в 1897 году в издании А. С. Суворина. В книге имеются большие цензурные сокращения, выхолащивающие порой социально-политическую оценку описываемых автором событий. До самого последнего времени роман на русском языке повторно не издавался. Стр.2. Луи де Конт (Луи де Кут) - личность историческая. Это земляк и друг детства Жанны д'Арк, впоследствии один из сподвижников в походах и - после ее смерти - свидетель на Процессе реабилитации Жанны д'Арк в Париже в 1455 г. Его показания, данные на Процессе под присягой, занесены в протокол и, наряду с другими документами той эпохи, используются историками в качестве первоисточников при описании подвигов Жанны д'Арк. Жан Франсуа Альден - вымышленное имя переводчика якобы найденной в национальном архиве Франции старофранцузской рукописи личных воспоминаний о Жанне д'Арк ее пажа и секретаря Луи де Конта. Этим псевдонимом М.Твен прикрывал свое авторство при печатании романа в журнале "Харперс мэгезин" в 1896 т. Стр.17. Лайош Кошут (1802-1894) - наряду с великим венгерским поэтом и демократом Шандором Петефи, - выдающийся литератор, один из вождей венгерской революции, глава венгерского революционного правительства в 1848-1849 гг., национальный герой Венгрии. Стр.19. Предисловие переводчика. - Авторский прием вести хронологическое повествование об исторических событиях не от себя, а от имени вымышленного участника этих событий давал возможность М.Твену выступить не только в "серьезной книге", но и прибегнуть в повествовании к некоторой стилизации в духе средневековой хроники, а также к оценке самих исторических событий того времени с позиций человека XV столетия, разделявшего средневековые суеверия и предрассудки. Кроме того - и это, пожалуй, главное, - такой прием устраивал свободомыслящего демократа М.Твена в том смысле, что он мог вовсе отмежеваться от суеверных представлений самой д'Арк о таинственных "видениях" и "голосах", играющих в сюжетном развитии романа немалую роль. Рупором трактовки реальных исторических событий в их своеобразном фантастическом освещении писатель избрал сьера Луи де Конта - пажа и секретаря Жанны д'Арк в период ее легендарной деятельности, свидетеля ее трагической гибели на костре инквизиции в Руане. Книга первая Глава I Стр.25. ... на ее убийц в сутанах - то есть французских мракобесов, представителей католической церкви, верных слуг иноземных захватчиков - англичан, по приказу которых был начат позорный процесс против национальной героини Франции, завершившийся 31 мая 1431 года публичным сожжением Жанны д'Арк на костре в Руане. Глава II Стр.26. Арманьяки-патриоты - представители влиятельной феодальной группировки в царствование французского короля Карла VI Безумного (1380-1422). Получили свое название от фамилии графов Арманьяков, возглавлявших эту клику в борьбе за власть с другой феодальной группировкой - бургундцами. Арманьяки, поддержавшие французского наследного принца Карла (будущего французского короля Карла VII (1403-1461), считали себя патриотами и именовались "французской партией"; бургундцы же, находившиеся в союзе с англичанами, признавали наследником французского престола английского короля Генриха V и назывались "английской партией". После победы англичан над французами при Азенкуре (октябрь 1415 г. ) английский король Генрих V заключил союз с герцогом Бургундским и вскоре занял весь север Франции вместе с Парижем. Стр.27. Банды "вольных дружинников" - шайки так называемых "routiers" (франц. ) - разбойников с большой дороги. В те времена феодальной вольницы, когда вооруженный разбой и грабеж считались во Франции делом вполне обычным, участники этих банд, состоявших из дезертиров и разоренных войною крестьян, снискали себе печальную славу первых бандитов и грабителей во всей Западной Европе. Дворяне-феодалы в Бургундии и в соседней с ней Лотарингии, которая входила в состав Германской империи, находились в состоянии непрерывных междоусобных войн друг с другом. В ходе этих войн они порой прибегали и к услугам банд "вольных братии" с больших дорог, которые безжалостно убивали, грабили, жгли, угоняли скот и вытаптывали посевы. Стр.28. ... и у нас появилось трое пап сразу. - Имеется в виду следующий факт из истории папства. В описываемое время (с 1378 по 1417 год) католическая церковь переживала период раскола: часть кардиналов избрала папу, который, как и его предшественники (с начала XIV в. ), своей резиденцией избрал г. Авиньон (в провинции Прованс на юге Франции); другая часть кардиналов, не находившихся в зависимости от французских королей, избрала антипапу, вновь обосновавшегося в Риме и перенесшего туда свой престол. Оставшаяся в Авиньоне курия стала периодически выбирать своих пап, а римская - своих. Между этими двумя соперничающими партиями духовенства велись долгие и скандальные споры, в ходе которых вскрылось много позорных дел в истории борьбы духовных клик за власть и доходы с верующей паствы. Беспокоясь за упавший престиж католической церкви и стремясь несколько ограничить власть и доходы Ватикана, монархи ряда католических государств - Испании, королевства Неаполя и Сицилии, Австрии и др. - попытались подчинить папу законодательной власти соборов (съездов) высшего духовенства разных стран. В 1409 году первый такой собор состоялся в городе Пизе. Он утвердил решение о низложении обоих тогдашних пап - Григория XII из курии "авиньонских пленников" (вассалов французских королей) и Бенедикта XIII - резидента Ватикана и, приступая к выборам нового папы, взял с кандидатов клятву провести совместно с собором реформу церкви. Избранный на Пизанском соборе папа Александр V немедленно нарушил клятву и разогнал собор. Низложенные папы Григорий XII и Бенедикт XIII, не признав решение Собора правомочным, не отказались от своих притязаний, и таким образом, как отмечает здесь современник, "появилось трое пап сразу". Спор между взаимно проклинавшими друг друга папами продолжался вплоть до созыва следующего, Констанцского собора (1414-1418), который формально покончил с расколом, занявшись не столько "очищением" церкви, сколько подавлением социальных движений, принимавших в то время религиозную форму. Глава IV Стр.46. ... двенадцать паладинов (от латинск. palatinus - дворцовый) - сподвижники германского короля Карла Великого. Во время последнего неудачного похода Карла Великого в Испанию в 778 году двенадцать паладинов составляли арьергард его войск при отступлении из страны. Героические отряды вольнолюбивых стрелков басков (северная провинция Испании на границе с Францией) устроили в Ронсевальском ущелье Пиренеев засаду и уничтожили весь арьергард завоевателя. Как утверждается в летописи, в числе этих двенадцати паладинов был бретонский маркграф (французский удельный князь) Роланд. Это событие легло в основу французского героического эпоса - известной "Песни о Роланде". Глава V Стр.48. ... начинали разбираться не хуже старших в войнах. - Истребительная захватническая война королевской Англии против Франции, вошедшая в историю под названием Столетней (1337-1453), длилась с небольшими перерывами 116 лет. Еще в XII столетии английские бароны вторглись со своими полчищами на исконные французские земли по эту сторону Ламанша и вдоль Атлантического побережья, установив свое господство почти на двух третях всей территории французского королевства. Феодальные владения этих баронов - вассалов английской королевской династии Плантагенетов - отрезали Францию от морских путей на севере и на западе. Но в конце XII века короли Франции с помощью городского и сельского ополчения добились больших успехов в освободительной борьбе против иноземных захватчиков, и к началу Столетней войны в руках англичан сохранялась лишь Гиень - небольшая плодородная цветущая область в низовье реки Гаронны на юго-западе Франции. Но побитые английские феодалы не унимались. Они мечтали о возвращении прежних земель Плантагенетов на континенте. Английских баронов манили богатые французские провинции с их благодатным климатом, древними городами, трудолюбивым народом. Новые земли - новые доходы с земель и с крестьян, новые грабежи - таковы были цели войны, задуманной в Лондоне. Англия пыталась подчинить себе графство Фландрское (нынешняя Бельгия) - одну из самых передовых и цветущих стран Европы. Фландрский граф номинально считался вассалом французской короны, но фактически был самостоятельным и полновластным сеньором. Франция вступилась за Фландрию, завязалась борьба между двумя монархами - английским и французским - за господство над этой страной. Это было второй причиной новой войны. В 1328 году скончался бездетный французский король Карл IV Красивый. Династия французских монархов из рода Капетингов пресеклась, и феодалам предстояло избрать нового короля. Английский король Эдуард III, двоюродный брат скончавшегося Карла IV, предъявил свои претензии на корону Франции. Но французские феодалы, не желая делить с английскими баронами власть, а также делиться с ними доходами и проливать кровь в войнах за короля-иноземца, решительно отказали. Отказ был облечен в законную форму. Услужливые законоведы вспомнили древнюю "Салическую правду" (так называемый Салический закон - одну из статей обычного права древних племен салических франков), по которой женщины не имели права наследовать землю. А Эдуард III был родственником Капетингов по женской линии, стало быть, согласно этому закону, его домогательства были необоснованными. Вскоре французские бараны избрали своим королем отдаленного отпрыска угасшей династии - Филиппа VI Валуа. Эдуард III в 1337г., под предлогом возвращения ему "законного" трона Франции, начал войну, которой суждено было растянуться более чем на сто лет. Лучше подготовленное, хорошо оснащенное и организованное английское войско быстро добилось крупных побед. Битвы при Креси (1346 г. ) и при Пуатье (1356 г. ), захват почтя всей Фландрии, тяжкий и позорный для французов мир в Бретиньи (1360 г. ), по которому в руках англичан оставались, помимо Гиени, еще три французские провинции, - таков был исход первого периода Столетней войны. Однако во второй половине XIV века французы, извлекшие уроки из тяжелых поражений, улучшили оснащение и выучку своих войск и начали постепенно теснить захватчиков. В 1398 г. Англия, истощенная войной, запросила перемирия, и оно было заключено на 28 лет. Но еще до истечения срока перемирия воинственные английские феодалы напали на Францию. В ночь на 13 августа 1415 года многочисленный английский флот вошел в устье Сены. На берег Франции снова вступила армия английского короля Генриха V, который лично командовал высадившимися экспедиционными войсками. Положение Франции к тому времени было угрожающим. Разоренная длительными войнами, подрывавшими экономическую жизнь страны, ее торговлю и ремесла, разграбленная отрядами наемников и шайками "дружинников" с больших дорог, переходивших на службу то к своим, то к иноземным феодалам, ослабленная сепаратистскими тенденциями и прямым предательством феодальной верхушки, страна переживала тяжелейшие дни своей истории. Победа над Францией казалась Генриху V легким делом. И действительно - первая же крупная битва при Азенкуре в октябре 1415 года была выиграна английским королем. Англичане занимают весь север Франции вместе с Парижем, на их сторону открыто переходит много крупных феодалов во главе с герцогом Бургундским. Французское королевское правительство позорно отказалось от дальнейшей вооруженной борьбы с захватчиками. В 1420 г. французский король Карл VI Безумный заключил с англичанами неслыханно тяжкий мир в городе Труа. По условиям мирного договора, Карл VI признавал своим наследником английского короля Генриха V (1387-1422), лишив всех прав на трон своего сына - наследного принца Карла. Генрих V был объявлен регентом Франции. Наследный принц Карл, опасаясь физической расправы со стороны вассалов отца и матери - вероломной королевы Изабеллы - был вынужден бежать на юг страны в городок Бурж (недалеко от Орлеана) и укрыться в замке Шинон. Таким образом, стране грозила полная катастрофа, полная потеря самостоятельности. Но вскоре смерть унесла обоих монархов - и победителя Генриха V и побежденного Карла VI. Королем двух крупнейших государств Западной Европы был провозглашен девятимесячный Генрих VI Ланкастерский. После смерти своего отца и Карла VI Генрих VI долгие годы оспаривал французскую корону и даже был коронован в Париже в декабре 1431 г. Но младенец-король еще и не подозревал о своем монаршем величии, когда события, являвшиеся свидетельством глубочайшего кризиса феодального строя, полной неспособности королевской власти и дворянства прекратить бедствия Франции, дали миру образцы героического патриотизма французского народа, поднявшегося в эти дни на ожесточенную повстанческую войну с иноземцами. Настроения народных масс, разоренных войной и междоусобицами феодальных клик и воодушевленных стремлением спасти родину, найдут свое наиболее полное выражение в деятельности Жанны д'Арк (1412-1431) - французской патриотки, возглавившей освободительную борьбу против английских захватчиков. Глава VI Стр.60. Дюнуа - граф Жан Дюнуа (1402-1468) - побочный сын герцога Луи (Людовика) Орлеанского, имевший тогда официальный титул - монсеньер бастард (от франц. batard - внебрачный), один из самых талантливых французских полководцев и стойких приверженцев Жанны д'Арк. После ее гибели руководил многими военными действиями против англичан. В 1439 году получил графский титул Дюнуа в дар от своего брата, герцога Карла Орлеанского. Стр.61. Сентрайль - Жан-Потон де Сентрайль, французский полководец, принимавший участие в Столетней войне. Являлся также одним из главных военачальников патриотов-арманьяков, составлявших ядро французской партии. Ла Гир - Этьен де Виноль (1390-1443), по прозвищу Ла Гир (старофранц. la ire-гнев, ярость), прославленный французский полководец и военачальник, постоянный сподвижник Жанны д'Арк в ее главнейших боевых операциях. Считался приверженцем дофина Карла (будущего французского короли Карла VII) и оставался ему верным в пору его величайших неудач. Принимал активное участие в сражениях за снятие осады Орлеана; в 1430 г. пытался спасти Жанну д'Арк из английского плена, но был схвачен, бежал и снова предводительствовал войсками в войне с англичанами. С 1434 г. был маршалом Франции. Ла Гир - одна из самых колоритных фигур в когорте французских полководцев эпохи Столетней войны. Известный своей неустрашимой храбростью и отвагой, любивший всегда повторять свой девиз: "хочешь уцелеть - наноси удар первым", - он был грозой для захватчиков, которые называли его не иначе как "гнев божий". Однако в пору своей ранней военной карьеры, отличаясь своим молодечеством и стойким сопротивлением захватчикам французской земли, он вместе с тем не брезговал и грабежом. Стр.64. Первый пэр (от франц. pair - букв. равный) - титул высшего дворянства. Великий коннетабль Франции (от франц. connetable - букв. полицейский). - Чин великого коннетабля в средневековой Франции - что-то вроде главного конюшего при королевском дворе, позднее титул главнокомандующего сухопутными силами французского королевства. Глава VIII Стр.73. ... дофина, который станет королем. - В средневековой Франции дофин - титул наследного принца, еще не коронованного на престол. Стр.76. ... Солсбери готовится к походу на Орлеан. - Томас Монтегю граф Солсбери (1384?-1428) - двоюродный брат Генриха V, искусный и опытный военачальник английской армии, участник битв при Азенкуре и Вертеле, в которых победа досталась англичанам. С начала лета 1428 г. Солсбери командовал английским войском при осаде Орлеана. В бою 17 октября 1428 г. был смертельно ранен камнем, отвалившимся во время обстрела от крепостной стены. С пробитым черепом Солсбери был отвезен в крепость Менг, где и умер через несколько дней. Стр.77. Робер де Бодрикур - комендант (градоначальник) городка Вокулер. Он принял Жанну д'Арк и, выделив конный отряд охраны, отправил ее к дофину Карлу в замок Шинон. Книга вторая Глава II Стр.85. Мерлин - легендарный уэльский поэт, прорицатель и маг, живший будто бы в VI в. н. э. при дворе легендарного британского короля Артура. На его "пророчествах", сфабрикованных в значительно более позднюю эпоху, многие порабощенные народы Западной Европы (уэльсцы - в Англии, а в данной книге и простой народ захваченных областей Франции) основывали свои надежды в борьбе за независимость против англичан. Стр.88. ... дофин проиграл сражение под Орлеаном. - Речь идет о бое между французами и отрядом англичан, разыгравшемся в начале февраля 1429 г. у деревни Руврэ под Орлеаном и вошедшем в историю под названием "Селедочной битвы". Французский гарнизон осажденного англичанами Орлеана получил донесение, что из оккупированного Парижа к Орлеану направляется английский отряд пополнения с обозом, который ведет главный камергер короля, видный английский полководец сэр Джон Фастольф (или Фальстаф, как он назван Вильямом Шекспиром в его хронике "Генрих IV"). Сразу же по получении этого известия ему навстречу из Орлеана был выслан полуторатысячный отряд во главе с видными капитанами французского гарнизона - Вильямом Стюартом - командиром шотландского войска, сражавшегося на стороне французов, - Ла Гиром, маршалом де Буссаком (см. примечание к Стр.154) и др. На четвертый день французский отряд, сблизившись с противником, дал бой, который завершился поражением французов. Французы упустили время для нанесения внезапного удара, а англичане, разгадав замысел врага, применили излюбленную в рыцарские времена тактику круговой "оглобельной обороны": используя в качестве прикрытия повозки и бочонки с сельдями, они сперва отбили атаки превосходящих сил противника, а затем, перейдя в контратаку, разгромили силы французов. Французы в этом сражении потеряли пятьсот человек, были убиты капитаны конных отрядов шотландцы Вильям Стюарт и его брат Джон Стюарт - непримиримые враги англичан, и многие другие военачальники. Англичане назвали день своей победы при Руврэ "днем селедок", так как обоз, на который напали французы, вез осаждающим Орлеан английским войскам соленую рыбу. Глава V Стр.109. ... изменник де ла Тремуйль (1385?-1466). - Жорж де ла Тремуйль - первый министр и фаворит Карла VII, поддерживавший тайно английскую партию и всеми средствами боровшийся с влиянием Жанны д'Арк на армию и народ. В 1433 г. был насильно отстранен от двора сторонниками коннетабля Ришмона. Архиепископ Реймский. - Ренье де Шартр - духовный советник короля Карла VII, один из лютых врагов Жанны д'Арк. Когда Жанна была захвачена в плен и продана англичанам для суда над ней, он в обращении к жителям Реймса злорадно писал, что "сам бог покарал ее за гордыню". Стр.111. ... старый ветеран Рауль де Гокур. - Видный участник войны с англичанами при королях Карле VI и Карле VII. Далее в тексте романа утверждается, что Рауль де Гокур занимал пост бальи города Орлеана, что, однако, не подтверждается историческими материалами. Бальи - должностное лицо в крупных городах средневековой Франции, нечто вроде начальника гарнизона. Глава VI Стр.121. В твоем сердце кроется мучительная тревога... - Эти слова, приписываемые историками Жанне, послужили позднее основой для одной из множества легенд, которыми постепенно обросла история девушки из Домреми. Говорили, что Жанна разгадала какую-то тайну, известную только дофину Карлу, и этим завоевала его доверие. Но Жанна лишь сказала, что Карл - истинный, законный наследник престола, и этим произвела на дофина глубокое впечатление. В устах девушки эти слова имели вполне определенный смысл: королем Франции должен стать французский принц. Народ не признал предательской сделки мирного договора, заключенного в Труа, и Жанна в простых словах выразила это перед дофином. В те времена ходили упорные слухи, что покойный король Карл VI Безумный фактически не был отцом дофина. Распускали эти слухи англичане и их наемники. На малодушного Карла это действовало самым удручающим образом: в глубине души он начинал сомневаться в своих правах на корону. Поэтому, когда Жанна во всеуслышание назвала его законным наследником, суеверный дофин как бы услыхал в этих словах ответ на мучивший его вопрос и сразу почувствовал расположение к девушке. Глава VIII Стр.136. ... советника городского парламента. - Парламенты в средневековой Франции - высшие суды, формально пользовавшиеся значительными политическими правами. Они существовали во Франции вплоть до французской буржуазной революции 1789 года. В описываемое Твеном время в Пуатье своего парламента не было, но в нем - в одном из немногих городов, еще подвластных французской короне, - сосредоточились многие из эвакуировавшихся учреждений, в частности парламенты Парижа и Бордо. Глава X Стр.140. ... существует древний меч. - В исторических источниках имеется много легенд о "чудесном" происхождении этого "священного" меча. Согласно этим легендам, святая Екатерина, явившись к Жанне, будто бы указала ей место, где зарыт старинный меч, которым был вооружен французский король Карл Мартелл в день битвы при Пуатье 700 лет тому назад (4 октября 732 г. ), когда тяжелая конница франков разбила арабов и положила предел их дальнейшему продвижению в Европу. Считалось, что этот "священный" меч придаст ее рукам чудесную силу. Но некоторые историки находят объяснение этого эпизода в том, что все стены древней часовни св. Екатерины в Фьербуа были в те времена увешаны доспехами и оружием, которое французские воины оставляли там в качестве приношения по обету. Св. Екатерина считалась покровительницей воинов, особенно пленных и раненых, и оружие жертвовалось ей за удачный побег из плена или исцеление от ран. Глава XII Стр.153. Это подтверждает и Мишле. - Жюль Мишле (1798-1874) - известный французский историк, автор многотомных трудов по истории Франции - книг, по которым М.Твен проверял достоверность описываемых им в романе событий Мишле за свои Демократические и антиклерикальные взгляды после поражения революции 1848 г. подвергался преследованиям и был лишен кафедры в Парижском университете. Глава XIII Стр.154. Маршал де Буссак. - Жан де Бросс, сеньор де Буссак (1375?-1433), один из маршалов Франции в эпоху Столетней войны, участвовал в большинстве сражений с англичанами при короле Карле VII. Сьер де Рец - Жиль де Рец (в некоторых исторических документах - сьер де Рэ, - 1404-1440) - также маршал французских войск. Флоран д'Илье (1401-1459) - французский полководец, военачальник наемных гасконских отрядов. Стр.157. ... не позволит нечестивому врагу глумиться над герцогом Орлеанским. - Речь идет о Карле Орлеанском (1391-1465), двоюродном брате Карла VII, который был пленен англичанами в битве при Азенкуре в 1415 г. и провел в плену почти двадцать пять лет. В 1439 г. был выкуплен. Глава XIV Стр.161. Герцог Бедфордский. - Джон Плантагенет (1389-1435) - потомок королей Англии династии Плантагенетов, брат английского короля Генриха V. После смерти Генриха V он провозгласил королем Англии и Франции малолетнего Генриха VI, опекуном которого являлся. Будучи регентом Франции во второй период Столетней войны, Бедфорд в союзе с герцогами Бургундским и Бретонским успешно сражался с французскими войсками. В конце 20-х годов испытывал серьезные затруднения в пополнениях своих экспедиционных сил. Вильям де ла Поль (Уильям Пуль) - граф, впоследствии герцог Суффольк. После Бедфорда командовал английскими войсками, осаждавшими Орлеан, но был вынужден отступить под ударами войск Жанны д'Арк. В битве под Жаржо английские войска под его командованием были ею же наголову разбиты, а сам граф Суффольк вместе с братом Александром де ла Полем (по другим источникам, - Джоном Пулем) был захвачен в плен, но вскоре отпущен без выкупа по приказу Карла VII. В 1451 году по обвинению в лихоимстве и измене был казнен на эшафоте в Лондонском Тауэре. Стр.162. Лорд Тальбот. - Джон Тальбот, граф Шрусбери (1373?-1453) - английский полководец, известный своим бесстрашием и агрессивностью. С 1417 года принимал длительное и почти непрерывное участие в Столетней войне и много раз был главнокомандующим английскими войсками во Франции. До появления Жанны д'Арк одержал над французами ряд побед. Был разбит Жанной д'Арк под Орлеаном, в крепости Менг и на равнине Бос, где он был ранен и сдался в плен, но французский король вскоре освободил его без выкупа. Глава XVIII Стр.183. ... расступились, как воды Красного моря. - По библейскому преданию, когда Моисей выводил иудеев из плена, воды Красного моря расступились перед ним. Глава XXII Стр.201. ... железный дротик, пущенный из арбалета. - Железные дротики - холодное оружие в виде стрел, широко применялось в средневековых войнах вплоть до появления огнестрельного оружия. Арбалет (от франц. arbalete - самострел) - старинное оружие особого устройства - лук для метания дротиков, стрел, камней и пр. Глава XXIII Стр.208. ... для игры в волан. - Волан (франц. volant) - небольшой, закругленный по концам кусок дерева с насаженными у одного конца перьями. Употребляется для игры, носящей то же название - игра в волан. Стр.211. ... констебль шерифа. - Констебль (от англ. constable) - полицейский. Шериф (англ. sheriff) - в современной Англии и США, а в описываемые в романе времена и во Франции - высшее административное и судебное должностное лицо графства или области. Глава XXVII Стр.225. Видам (от лат. vice, dominus) - лицо, которое в средние века временно замещало епископа и командовало его войсками. Стр.226. ... хорошо помнят о чудовищных зверствах Карла Храброго в Динане. - Герцог Бургундский Карл Храбрый (Смелый), сын герцога Карла Доброго, в 1435 г. заключил с Карлом VII сепаратный мир, по которому Бургундия стала независимым от Франции государством. В дальнейшем, ведя истребительные захватнические войны, Карл Храбрый присоединил к Бургундскому герцогству ряд важнейших промышленных и торговых областей Западной Европы - часть Голландии, Брабант, Люксембург и др. В 1466 г. герцог Карл Храбрый учинил кровавую расправу над восставшими жителями города Динана, пытавшимися освободиться из-под его власти. В тексте указание на этот исторический факт исходит будто бы от Луи де Конта, который писал свои воспоминания о Жанне д'Арк в конце 60-х годов XV века. Глава XXXIII Стр.251. Бедфорд понял это и попытался исправить ошибку, короновав своего короля. - Речь идет о следующем историческом факте: после смерти своего отца и Карла VI - короля Франции, английский король Генрих VI еще долгие годы оспаривал французскую корону и, по настоянию Бедфорда, даже был коронован в Париже (в декабре 1431 года, уже после сожжения на костре Жанны д'Арк). Таким образом, у Франции в то время оказалось два короля. Глава XXXV Стр.261. Хлодвиг (Кловис) - король, основатель Франкского государства (род. в 406 г., умер в 511 г. ); в 486 году завоевал последние римские владения в Галлии; позже разбил алеманов и вестготов; в 496 году принял католичество, был окрещен святым Реми в Реймском соборе. Глава XXXIX Стр.291. Пьер Кошон (?-1442) - ректор Парижского университета, а позже епископ города Бовэ, добровольный слуга англичан. У Кошона были свои основания ненавидеть Жанну д'Арк: победы ее армии на севере страны вынудили его покинуть свое прибыльное епископство и, спасаясь от гнева населения города Бовэ, поддерживавшего Карла VII, искать спасения в Руане. Во время Руанского суда над Жанной д'Арк он, состоя на жалованье у англичан, председательствовал в суде и, таким образом, являлся убийцей Жанны. Однако не только он был главным виновником в ее уничтожении, в убийстве Жанны были виновны и богословы Парижского университета и высшие органы "святой" инквизиции Ватикана. Книга третья Глава VI Стр.327. Когда я позже прибыла во Францию... - Родная деревня Жанны д'Арк - Домреми (поместье собора святого Реми) хотя и входила во владения французского короля, но не полностью. Другая часть той же деревни - по другую сторону ручья, пересекающего Домреми с запада на восток, находилась уже во владении герцогства Барруа. Жители северной части деревни считались королевскими подданными, жители же южной ее части - подданными Германской империи (Лотарингия в те времена входила в состав Германской империи). Поэтому у местного лотарингского населения было представление о Франции не как о своей стране, а как бы об иностранном государстве. Глава IX Стр.343. ... ты получила письмо от графа д'Арманьяка. - Гасконский феодал, могущественный вассал французской короны граф Пьер д'Арманьяк (1380?-1456) был отлучен "законным" папой и