и змея, то ли сороконожка. Во мне есть что-то дьявольское и страшно сексуальное.

Она похотливо прищурила фарфоровые глазки.

-- Вам не кажется, -- она теснее прижалась ко мне, -- что надо найти что-нибудь выпить, а? Я все ждала, что вон тот гусь, -- жест в сторону Джеральда, -- соизволит

445

поухаживать за мной, но, похоже, не дождусь. А что здесь творится? Намечается скандал, или что? Кстати, меня зовут Пегги. А вас?

Я назвался своим именем.

-- Официально меня здесь знают как Химмельвейса. -- В моем сознании возник образ подмигивающей лошади.

-- Официально, -- эхом откликнулась она. -- Не понимаю. Официально что?

-- Бредятина, полный бред. -- Я постучал себя по голове.

-- Понятно. Я попала на сборище мудаков. Я сразу так и подумала. Послушайте, а из-за чего сыр-бор? Зачем он их собрал? Хочет вытрясти из них монету? Пусть начнет с меня, я устрою ему небольшой сюрприз.

-- Вряд ли он станет приставать к вам. Во всяком случае таким образом. -- Снова образ подмигивающей лошади.

-- Ах, даже так! Все ясно! -- Она холодным взглядом окинула собравшихся. -- Выбор невелик. Слепцы' -- Она смерила презрительным взглядом, явно желая поддразнить, столпившихся вокруг ведьм.

-- А вы чем занимаетесь? -- неожиданно поинтересовалась она.

-- Чем занимаюсь? Пишу...

-- А дальше? В самом деле? А что вы пишете? История? Биология?..

-- Непристойные книжки. -- Я постарался изобразить на лице смущение.

-- В каком смысле непристойные? Непристойные-непристойные или просто неприличные?

-- Мне кажется просто неприличные.

-- Вроде истории леди Чаттерби или Чаттерсли, как там ее звали? Надеюсь, не такое дерьмо? Я засмеялся.

-- Нет, нет, совсем другое... Просто порнокнижки. Вы же знаете все эти вещи: душки-крошки-страсти-мордасти...

-- Тише! Не забывайте, где находитесь! -- она оглянулась украдкой.

-- А почему бы нам не найти уголок, где можно спокойно посидеть и поговорить. А что еще вы знаете? Начало прозвучало многообещающе. Как вы сказали, вы -- козел, да? Ну, в смысле Стрелец?

-- Козерог.

-- Козерог. Отлично, пошли! Я забыла, когда вы родились? Я хочу запомнить... Все Козероги такие, как вы? Боже правый, я-то думала, что я невероятно сексуальна,

446

но, похоже, мне предстоит многому научиться. Пошли туда, где нас никто не услышит. Итак, все сначала. Что вы пишете? Неприкрытые что?

-- Душки-крошки-чмок-трах...

Она взглянула на меня, словно собираясь благословить. Потом протянула мне руку.

-- Дайте вашу пять, дружище! Мы говорим на одном языке. А теперь попробуйте это немного приукрасить, с того места, где вы остановились. Хорошо было сказано, чистая монета. Расскажите-ка мне о каких-нибудь любовных штучках. Давайте! Смелее! У меня уже намокли штанишки! Придумайте что-нибудь! Немного фантазии! Мать вашу, встретить такого человека! И где! Здесь! Надо выпить! Только не приносите эту прокисшую ослиную мочу! Лучше бурбон, если, конечно, найдете. Подождите, не убегайте. Скажите что-нибудь перед уходом. Начните с крошек, -- как в прошлый раз. Только прибавьте что-нибудь этакое. Мы с вами еще прогремим сегодня. Только не говорите таких слов, хорошо? Это слишком грубо. Подойдите, я хочу шепнуть вам кое-что на ухо.

Наклоняясь к ней, я заметил Джеральда, направляющегося прямо к нам.

-- Прогоните его, -- прошептала моя спутница, -- он похож на кусок триппера.

-- О чем это вы шепчетесь? -- игриво осведомился Джеральд, сияя, как близнецы ХеХе*.

-- Э, братец мой, никогда не догадаетесь... Не догадаетесь ведь? -- она развязно рассмеялась. По выражению лица Джеральда я понял, что смех получился слишком громким.

Джеральд низко навис над нами и спросил sotto:

-- Надеюсь, не о сексе?

Женщина изумленно воззрилась на него, в ее взгляде сквозил притворный ужас.

-- Вы ясновидящий! Как вы догадались? Прочитали по губам?

-- По вашим губам я могу читать даже в темноте. -- Джеральд смерил ее испепеляющим взором.

-- Надеюсь, вы не опуститесь до оскорблений. Я и сама немного разбираюсь в этих фокусах. Пусть я и не сильна в астрологии, но вас я раскусила. Ваш номер не пройдет.

-- Ш-ш-ш, тише, -- Джеральд прижал палец к губам. -- Умоляю, только не здесь. Вы ведь не станете меня разоблачать перед всеми!

-- Не стану, если вы раздобудете что-нибудь выпить.

-- В Китае -- символ счастья

447

Где ваши запасы? Я принесу. Скажите только, где взять. А то от вас только лимонада и можно дождаться.

Джеральд начал было опять что-то нашептывать ей на ухо, но в этот момент его ухватила за полы пиджака только что впорхнувшее очаровательное создание.

-- Диана! Вы? Вот радость-то! Я и мечтать не мог о вашем приходе! -- Он, вальсируя, увлек ее в дальний угол комнаты, не потрудившись даже представить нам гостью. И наверное поздравляя себя с нежданным избавлением.

-- Грязный, дешевый потаскун, -- процедила сквозь зубы блондинка. -- Так и не сказал, где хранится выпивка. Голову, видите ли, потерял от этой Дианы... Ха! Да он грохнется в обморок при виде ... -- этой, ну понимаете, о чем я, -- мохнатенькой...

В таких местах не дадут спокойно посидеть, обязательно кто-нибудь привяжется. Пока Пегги шарила в буфете в поисках ликера, норвежка с лицом старой девы, разливавшая чай в соседней комнате, решительно направилась ко мне, таща за собой известного психоаналитика -- Водолея, явно обойденного вниманием Венеры. Он был похож на дантиста, превратившегося в одинокую крысу. Вставные зубы голубовато поблескивали из-под налипшей жевательной резинки. Рот был растянут в приклеенной улыбке, попеременно выражавшей удовлетворение, подозрение, восторг и омерзение. Норвежка, бывшая медиумом, взирала на него с благоговейным трепетом, ловя каждый вздох, каждый звук, срывавшийся с его губ. Она была классической Рыбой, в ее жилах текло молоко сострадания ближнему. Ей хотелось, чтобы все исстрадавшиеся души приходили излечиваться к доктору Бландербассу. "Это -- уникум", -- захлебываясь от восторга, рассказывала она, когда доктор откланялся. Она сравнивала его с Парацельсом, с Пифагором и даже с Гермесом Трисмегистом. Слово за слово мы незаметно затронули тему реинкарнации. Она помнила три своих перевоплощения, в одном из которых ей довелось быть мужчиной. Это было во времена фараонов, задолго до того, как церковники извратили древнюю мудрость. Она не спеша плела свою карму, свято веря, что лет так через миллион ей удастся вырваться из колеса жизни и смерти.

-- Время -- ничто, -- полуприкрыв глаза, бормотала она. -- Столько нужно сделать... столько дел... Почему вы не пробуете пирожные? Сама пекла.

Она взяла меня под руку и повела в соседнюю комнату, где разливала чай престарелая дама, чей возраст вполне позволял ей быть Дочерью Революции.

-- Миссис фарквар, -- сказала моя спутница, продол-

448

жая держать меня за руку, -- этот джентльмен хочет попробовать наши пирожные. Мы только что имели грандиозную беседу с доктором Бландербассом, не правда ли? -- она заискивающе посмотрела мне в глаза взглядом дрессированного пуделя.

-- Миссис Фарквар -- настоящая ясновидица, -- продолжала она, протягивая мне восхитительное пирожное и чашку чая. -- Она дружила с самой мадам Блаватской. Вы, конечно, читали "Тайную доктрину"? Да что я спрашиваю... вы же наш.

Я заметил, что миссис фарквар как-то странно поглядывает на меня. Она смотрела не в глаза, а куда-то поверх, откуда у меня начинали расти волосы на голове. Я решил, что сзади стоит леди Эстенброк, и над моей головой раскачиваются три вишенки.

Тут миссис Фарквар раскрыла рот.

-- Какая изумительная аура! Лиловая с цикламеновым оттенком! Только взгляните! -- с этими словами она бесцеремонно дернула норвежку за руку, буквально силой заставив ее упасть на колени и тыкая пальцем в пятно на стене, дюйма на три повыше моих сильно поредевших волос.

-- Норма, видишь? Сощурь один глаз. Теперь видишь?.. Да вот же она!

Норма скрючилась в три погибели, изо всех сил прищурившись, но была вынуждена признаться, что ничего не видит.

-- Это же видно невооруженным взглядом. Ее просто нельзя не увидеть. Смотри-смотри. Сейчас и ты увидишь.

Теперь вокруг меня столпилось уже несколько женщин, квохтая, как наседки, и извиваясь, силились разглядеть сияние, окутавшее мой череп. Одна из них клялась и божилась, что видит его вполне отчетливо, но оказалось, что в зеленых и черных тонах -- вместо лилового с цикламеном. Это окончательно вывело миссис Фарквар из равновесия. Она принялась столь яростно разливать чай, что опрокинула полную до краев чашку с горячей жидкостью на свое лавандовое платье. Норма страшно переполошилась. Она бестолково суетилась вокруг миссис Фарквар, ну вылитая мокрая курица.

Когда миссис фарквар выпрямилась, все увидели ужасное пятно. Можно было подумать, что миссис Фарквар, закрутившись с делами, совсем забылась... Я стоял, не сводя глаз с пятна, и непроизвольно провел рукой над головой, словно желая окунуть ее в лиловое сияние собственной ауры.

Откуда ни возьмись появился гладковыбритый, пред-

449

ставительный декоратор интерьеров, типичный "голубой" понимающе улыбнулся мне и вкрадчивым бархатным голосом сказал, что у меня просто сногосшибательная аура.

-- Я не видел ничего подобного уже целую вечность! -- воскликнул он, небрежным жестом набирая полную горсть домашних пирожных. -- Моя собственная настолько безобразна, что о ней даже говорить не хочется... Во всяком случае, мне так говорили. У вас, должно быть, прекрасный характер. От остальных я отличаюсь лишь тем, что я яснослышащий. Моя мечта -- иметь дар ясновидения, а вы? или вы им обладаете? Мне кажется, что вы... ах, как глупо с моей стороны спрашивать. С такой аурой, как ваша... -- Он слегка придвинулся и игриво вильнул бедрами. Я подумал, что он сейчас взмахнет рукой и закричит "Йо-хо-хо!" Но этого не произошло.

-- Вы художник? -- отважился спросить я, когда прекратились заигрывания.

-- Пожалуй, можно сказать и так, -- ответил он, скромно потупившись. -- Я люблю прекрасное. И ненавижу точные науки, цифры... Разумеется, большую часть жизни я провел за границей, -- это развивает вкус, согласны? Вы бывали во Флоренции? А в Равенне? Флоренция -- очаровательное местечко? Зачем мы воюем? Просто голова кругом идет! Кровь! Грязь! Хоть бы англичане пощадили Равенну. Эти ужасные бомбы! Тьфу!..

К нашей беседе присоединилась стоявшая рядом женщина. Удача, пожаловалась она, отвернулась от нее семь лет назад, когда ей гадали по руке на Майорке. К счастью, она отложила кругленькую сумму на черный день -- миллион -- не моргнув глазом, уточнила она. С тех пор, как она занялась посреднической деятельностью, дела заметно улучшились. Именно благодаря деньгам она смогла заработать себе репутацию. Она только что провернула одно дельце, подыскала кому-то хорошее место за три тысячи в неделю. Еще так будет продолжаться, то голодная смерть ей не грозит. Работой она довольна. Каждый должен найти себе какое-нибудь занятие, чтобы мозги не сохли. Все лучше, чем торчать дома и мучаться вопросом, что еще придумает правительство с твоими денежками.

Я поинтересовался, не связана ли она с Адвентистами Седьмого Дня. Она широко улыбнулась, обнажив золотые зубы.

-- Нет, уже не имею. Верую сама по себе.

-- А откуда вы знаете Джеральда? -- спросил я.

-- Ах, Джеральд... -- от ее жуткого смеха у меня зашевелились волосы; -- Мы познакомились на матче по боксу. Он сидел с каким-то человеком, похожим на индийского

450

набоба, я попросила дать мне прикурить. Он спросил, не Весы ли я. Я не поняла, о чем он спрашивает. Тогда он

сказал:

-- Вы родились между первым и пятым октября? Я ответила, что родилась первого октября. -- Значит, вы родились под знаком Весов. Я была настолько ошарашена что позволила ему составить мой гороскоп. С тех пор дела пошли в гору. Я была как во сне. До сих пор не могу понять... Что? Невероятно! Просите у кого-то прикурить, а вам в ответ называют дату вашего рождения. Этот Джеральд, он неподражаем. Я шагу не ступлю, не посоветовавшись с ним.

-- А вы не можете устроить меня в кино? -- полюбопытствовал я. -- Джеральд сказал, что у меня сейчас удачное время.

-- Разве вы актер? -- она выглядела заметно удивленной.

-- Нет, писатель. Из меня мог выйти неплохой сценарист, добротный киношный писака, если бы мне представился счастливый случай.

-- Как у вас с диалогами?

-- Вроде ничего. Хотите послушать? Ну скажем... Идут двое по улице. Они поспешно удаляются подальше с места происшествия. Стемнело, они заблудились. Один из них взвинчен до предела... Диалог...

"Взволнованный человек:

-- Не знаешь, куда я мог засунуть эти бумаги? Спокойный человек:

-- Строить предположения зачастую то же самое, что изучать траекторию биллиардного шара, катящегося по столу без сукна.

Взволнованный:

-- Что? Ах, если они попадут в чужие руки, я пропал. Спокойный:

-- Ты и так пропал. Твоя песенка уже спета... Взволнованный:

-- Думаешь, меня обчистили, пока мы там стояли? Но почему тогда не взяли мой часы с цепочкой? Как это объяснить?

Спокойный:

-- Никак. Я ничего не предполагаю и ничего не объясняю. Я всего лишь наблюдатель. Взволнованный:

-- Может, позвонить в полицию? Господи, нельзя же сидеть сложа руки. Спокойный:

-- Ты хочешь сказать, что ты должен что-то пред-

451

принять. Лично я собираюсь домой спать. Ну вот, здесь мы и разойдемся. Спокойной ночи, приятных сновидений. Пока!

Взволнованный:

-- Ты не можешь бросить меня вот так! Ты хотел сказать, что пойдешь со мной дальше... Ведь так? Спокойный:

-- Я всегда говорю только то, что хочу сказать. Спокойной ночи и приятных сновидений."

-- Я могу продолжать в таком же духе еще полчаса. Ну как? Очень плохо? Это экспромт, без подготовки. Если это записать на бумаге, то получится немножко иначе. Если не возражаете, я попробую еще раз. На этот раз, две женщины. Ждут автобуса. Идет дождь, у них нет зонтиков...

-- Прошу прощения, -- перебила меня мадам Весы, -- но мне пора. Рада была познакомиться. Я уверена, что вы без труда найдете себе работу в Голливуде.

Меня оставили, словно забытый мокрый зонтик. Интересно, моя аура еще светится или уже погасла. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания.

Старые перечницы, прополоскав свои кишки тепловатым чаем, засобирались по домам, чтобы успеть к обеду. По очереди они осторожно отрывали свои задницы с насиженных мест и ковыляли к двери, опираясь, кто на трости, кто на костыли, кто на зонтики, а кто на клюшки для гольфа. В конце концов, осталась одна леди Эстенброк. Она о чем-то увлеченно беседовала с толстой кубинкой, одетой в мутоновую шубку от Батрика. Они говорили сразу на нескольких языках. Их леди Эстенброк знала в совершенстве. Я стоял за каучуковым деревом в двух футах позади них, пытаясь разобрать эту белиберду. Когда гости подходили прощаться, леди Эстенброк кренилась вперед, словно у нее были сломаны суставы:, поворачивалась, словно механическая кукла, и протягивала свою холодную липкую и влажную лапку, на которой, переливаясь, сверкали кольца с драгоценными камнями. Шоферы полукругом стояли у дверей, готовые в любой момент подхватить своих престарелых подопечных. Джеральд каждого своего клиента доводил до автомобиля. Его можно было принять за маститого костоправа, только что положившего в карман солидный гонорар. Когда последние гости ушли, он встал у двери, потирая бровь, вытащил из кармана брюк серебрянный портсигар, зажег сигарету и выпустил из ноздрей тоненькую струйку дыма. Серп полумесяца низко висел над линией горизонта. Джеральд несколько мгновений смотрел на него, сделал еще пару затяжек, отбросил сигарету в сторону. Перед тем, как зайти в дом, он ищущим

452

взглядом обвел опустевшую улицу. На его лице мелькнула тень разочарования; интересующая его особа так и не появилась. Он рассеянно пожевал губами пустоту, причмокнул.

-- Проклятье! Совсем забыл! -- чуть не вырвалось у него, и он ринулся на кухню, где наверняка припас что-нибудь для "внутреннего употребления".

Леди Эстенброк все еще говорила с кубинкой, на этот раз по-французски. Из нее лились потоки слов о Жан ле Пин, Каннах, По, других известных курортах. Да, она повидала мир, долгое время жила на юге Франции, исколесила Италию, Турцию, Югославию, Северную Африку. Лицо кубинки ничего не выражало, она поигрывала миниатюрным веером с ручкой, выточенной из слоновой кости, скорей всего украденным из какого-то музея. Пот крупными каплями падал на ее гигантский бюст. Она то и дело вытирала гигантскую щель между туго стиснутыми грудями крошечным шелковым платочком. Причем проделывала она это как бы между прочим, ни разу не опустив глаз. Леди Эстенброк делала вид, что не замечает этих неподобающих жестов. Задумайся она хоть на секунду, она бы пришла в ужас. Леди Эстенброк, судя по всему, потеряла интерес к собственной груди в тот момент, когда та высохла и потеряла свою актуальность.

Кубинка была невероятно толста, и стул ей был явно мал. Ей было безумно неудобно. Ее задняя часть свешивалась с сиденья, словно кусок размороженной печени. Когда леди Эстенброк отводила глаза, кубинка украдкой почесывала задницу ручкой крохотного веера. В какой-то момент, не подозревая о моем присутствии, она с остервенением стала чесаться чуть ли не от шеи до того места, где кончалась спина. Ей явно было не до бессвязных высказываний леди Эстенброк. Ее единственным желанием было как можно скорей добраться до дома, содрать корсет и скрестись, скрестись, словно шелудивая собака.

Представьте мое изумление, когда я услышал, что подошедшего к ней невысокого, энергичного, щегольски одетого человека она представила как своего мужа. Мне и в голову не могло прийти, что она может быть замужем, но он стоял передо мной, из плоти и крови, с моноклем в глазу, держа в руках палевые перчатки. Со слов кубинки я понял, что ее муж -- итальянский граф, архитектор. В его облике мирно соседствовали упрямство и настороженность, в нем было что-то от хищной птицы и от денди одновременно. Он без сомнения обладал поэтической натурой, из тех, кто в порыве вдохновения сочиняя очередную фразу или интонацию, переворачивает дом вверх дном,

453

прыгает с потолка, раскачивается на люстре. Его легко можно было представить в средневековом камзоле с огромным алым сердцем поперек груди и облегающих икры чулках.

С ангельским терпением, в котором, однако, сквозила злость, он стоял за спинкой стула, на котором сидела его жена, и ждал, пока она завершит seance с леди Эстенброк. Непередаваемая словами мрачная резкость придавала ему сходство с итальянским цирюльником, выжидающим удобный момент, чтобы перерезать горло своей супруге. Я был уверен, что не успеют они усесться в машину, как он схватит ее за горло и не ослабит железной хватки до тех пор, пока она не посинеет и из груди не вырвется хрип.

В комнате осталось человек десять, не больше. В основном Девы и Близнецы. Они пребывали в легком оцепенении, вялой апатии, вызванной изнуряющим, душным зноем и несмолкаемым гудением насекомых. Джеральд был у себя в спальне, на стенах которой горделиво красовались фотографии его любимых кинозвезд -- само собой из числа его клиентов. Рядом с ним за письменным столом сидела довольно симпатичная особа. Они были поглощены изучением гороскопа. Я вспомнил, что она пришла с красивым молодым человеком, то ли любовником, то ли мужем, и что они разбежались в разные стороны, едва переступив порог дома.

Молодой человек оказался актером; он снимался в вестернах студии "Юниверсал" и обладал особой привлекательностью человека, находящегося на грани безумия. Он нервно слонялся из угла в угол, метался от одной кучки гостей к другой, ни к кому не приближаясь слишком близко, пристраивался где-то с краю, некоторое время прислушивался и неожиданно шарахался в сторону, как резвый жеребенок. Я видел, что ему смертельно хочется хоть с кем-нибудь поговорить. Но никто не давал ему такой возможности. Наконец он обессиленно рухнул на диван, рядом с уродливой низкорослой дамой, на которую он даже не обратил внимания. Он безутешно озирался вокруг, готовый взорваться в ответ на любую провокацию.

В дверях появилась женщина с огненно-рыжими, пламенеющими волосами и фиалковыми глазами; ее сопровождал высокий молодой авиатор, с плечами Атланта, резко очерченным лицом и хищным носом, словом, самый настоящий летчик. "Всем привет!" -- сказала она, предполагая, как само разумеющееся, что все присутствующие узнали ее. -- "Как видите, я пришла... Не ждали?.. Не верите своим глазам, да? Не слышу комплиментов... Я вся обратилась в слух", -- казалось, говорила она, усаживаясь

454

на расшатанном стуле, у нее была неестественно прямая спина, можно было подумать, что она проглотила аршин, ее глаза метали искры, носком туфельки она отбивала нетерпеливую дробь. Чопорная безупречность английского произношения резко контрастировала с ее подвижным лицом. Она могла быть Кончитой Монтенегро или Лулу Негоробору. Все, что угодно, но только не цветком Британской империи. Я тихонько поинтересовался, кто она такая. Мне объяснили, что она танцовщица из Бразилии, делающая карьеру на поприще кино.

Бразильский павлин -- вот самое подходящее определение для нее. Суета сует! Тщеславие -- и только оно! -- было написано на ее лице. Она выдвинула стул на середину комнаты -- чтобы внимание оцепенелого собрания было всецело отдано ей и никому больше.

-- Мы прилетели из Рио, -- рассказывала она. -- Я всегда путешествую самолетом. Конечно, это экстравагантно, но мне всегда не терпится!.. Собаку пришлось оставить горничной. Я ненавижу эти глупые церемонии... Я...

Я... Я... Я... Я... Похоже, мысль о существовании второго или третьего лица никогда не приходила ей в голову. Даже о погоде она говорила, постоянно вставляя бесчисленные "Я". Она была подобна сверкающему айсбергу, "Я" затопляло собой все вокруг, подчиняло себе все, было необходимо ей, как Иона киту. Мыски ее туфелек пританцовывали в такт ее словам. Элегантные мыски лаковых туфелек, способные выписывать любые замысловатые фигуры. От этих мысков можно было свалиться замертво.

Меня удивила некоторая скованность ее тела. Только пальцы ног и голова жили своей жизнью, -- остальное словно было под анестезией. Из глубин этого неподвижного торса шел удивительный голос, обольстительный и отталкивающий одновременно, он очаровывал и вместе с тем нестерпимо резал слух. Каждое слово было заранее отрепетировано и произнесено сотни, а то и тысячи раз. Ее можно было сравнить с крысоловом, насвистывающим одну и ту же мелодию, в цепких, живых глазах читалась смертельная -- до слез -- скука, она задыхалась от скуки. Она ничего из себя не представляла, никого, кроме себя, не слышала, ее не замутненное мыслью сознание напоминало нержавеющую сталь.

-- Само собой, я Близнец, -- доносились до меня ее слова, произнесенные тоном, не оставляющим сомнений в том, что, пролетая над грешной землей, именно ее Господь отметил своим поцелуем. -- Да-да, я весьма двойственная натура. -- Я... Я... Я... Даже свою двойственность она преподносила с заглавной буквы.

455

В комнату вошел Джеральд.

-- Лолита! -- воскликнул он, придавая своему фальцету дополнительную визгливую восторженность. -- Как мило с твоей стороны! Ты грандиозна! -- Он открыл свои объятия, едва касаясь ее кончиками пальцев, как партнер по танцу, восхищенный взгляд жадно обшаривал ее с головы до пят. Джеральд буквально пожирал ее глазами.

Мне надоел этот фарс, мой взгляд остановился на женщине, сидевшей за письменным столом в спальне. Она достала из сумочки носовой платок и поднесла его к глазам. Потом, стиснув руки, вознесла очи. Казалось, она обезумела от горя.

-- Дорогая Лолита, как славно, что ты приехала! Ты самолетом? Это прелестно! Ах, душечка, ты такая сумасбродка! Какая восхитительная шляпка... откуда? Конечно из Рио! Надеюсь, ты не торопишься нас покинуть! Мне столько нужно рассказать тебе! Твоя Венера сегодня просто обворожительна!

Лолита без тени смущения внимала потоку комплиментов, который обрушил на нее хозяин дома. Уж она-то знала о положении своей Венеры побольше, чем Джеральд и все магистры черной и белой магии вместе взятые. Ее Венера скрывалась у нее между ног, и самое главное, всегда была в узде. Затмение любовной жизни Лолиты наступало разве что при месячных. Хотя даже они не служили помехой, ибо порой можно обойтись и не раздвигая ног, а изобретательность Лолиты не знала границ.

Когда она встала, ее тело несколько ожило. От ее бедер, казалось, исходило сияние, незаметное в сидячей позе. Она играла ими так же, как кокетка бровями, -- с лукавством изгибая то одно, то другое. Это была скрытая под маской легкого флирта мастурбация, сродни тем штучкам, к которым прибегали благонравные пансионерки, когда их руки были заняты.

С живостью подтаявшей сосульки она продефилировала в спальню. Ее голос зазвучал по-иному. Он шел, казалось, из самого пояса Венеры; он был сочный и жирный, точно редиска в сметане.

-- Когда вы освободитесь, -- произнесла она, бросив взгляд через плечо на фигуру в спальню, -- я бы хотела немного поболтать с вами.

Это прозвучало как: "Побыстрей отделайся от этой сопли в сахаре и я расскажу тебе о своих сногсшибательных похождениях".

-- Мы сейчас закончим, -- пообещал Джеральд, напряженно поворачивая голову в сторону спальни.

-- Поторопись! -- предупредила Лолита, -- а то я скоро

456

ухожу. -- Неуловимое движение левого бедра подстегивало: -- Пошевеливайся. Я не собираюсь тут рассиживаться!

В этот момент вошел бразильский воздухоплаватель, нагруженный подносом с сэндвичами и шерри. Лолита с жадностью набросилась на еду. Ковбой с безумным взглядом маньяка вскочил на ноги и без разбора стал хватать руками все, что лежало на подносе. Леди Эстенброк сидела, забившись в свой угол, презрительно ожидая, пока ей передадут блюдо. Все вдруг насторожились. Смолкло гудение насекомых, спала жара. От всеобщей апатии не осталось и следа.

Минута, о которой так долго мечтал ковбой, наконец-то настала. Минута его коронного выхода, которой он немедленно воспользовался. Его глубокий голос, несмотря на истеричные нотки, был тем не менее не лишен обаяния. Он принадлежал к той породе хи-менов, созданных на киностудиях, которые более всего страдают от собственной благоприобретенной мужественности. Ему хотелось поделиться одолевающими его страхами. Было заметно, что он не знает, с чего начать, но он был полон решимости заставить всех себя слушать чего бы ему это не стоило. И вот, словно все весь день только это и обсуждали, он заговорил о шрапнельных ранах. Он хотел заставить всех почувствовать, каково это -- быть разорванным в клочья, истекать кровью, -- особенно под чужим небом, -- без надежды на спасение. Ему до чертиков надоели эти сумасшедшие скачки на диких лошадях, надоело продираться сквозь непролазные заросли колючей чапарелли за сто пятьдесят баксов в неделю. Когда-то он лицедействовал на Востоке, причем был неплохим актером, и хотя звезд с неба он не хватал, тем не менее, он был больше, чем просто ковбой, объезжающий перед камерой лошадей. Он мечтал ринуться очертя голову в ситуацию, в которой раскрылись бы его истинные таланты. Он был голоден, и не исключено, что возможная причина, по которой его жена уединилась с Джеральдом в спальне, крылась в том, что там можно было поесть. Судя по всему, сто пятьдесят долларов в неделю случались раз в месяц, а то и реже, а остальное время им приходилось грызть лошадиную шкуру. Вполне возможно и то, что его жена уединилась с Джеральдом, чтобы выяснить причины импотенции мужа. Множество вопросов висело в воздухе, вне и внутри жестоких описаний шрапнельных ран, от которых застывала кровь.

Это был на редкость решительный дикоглазый молодой человек -- настоящий Скорпион. Казалось, будь ему дозволено упасть в корчах на ковер, вцепиться зубами Лолите

457

в лодыжку, запустить бокалом шерри в открытое окно, он так и сделает. Что-то, имеющее весьма смутное отношение к актерской профессии, снедало его изнутри. То ли его незавидное положение в кино. То ли тот факт, что его жена слишком скоро забеременела. То ли масса проблем, связанных с мировой катастрофой. Как бы то ни было, он по всем статьям оказался в мертвой точке, и чем больше он метался, тем сильнее запутывался, тем сильнее затуманивался его рассудок... Если бы хоть кто-нибудь поговорил с ним, если бы хоть кто-нибудь возмутился его дикими, бессвязными высказываниями... Но нет, никто и рта не раскрыл. Все сидели как послушное стадо баранов и наблюдали, как он постепенно увязает в непроходимых дебрях своих кошмаров.

К слову сказать, было довольно трудно уследить, как он сам ориентируется -- среди свистящих над головой пуль. Он упомянул как минимум девять различных стран -- и все на одном дыхании. Родом он из Варшавы, его бомбили под Роттердамом, морем он добрался до Дюнкерка, его сбили под Фермопилами, он улетел на Крит, где его подобрали рыбаки, и наконец сейчас он бороздил дебри Австралии, подъедая объедки с тарелок каннибалов. То ли он в самом деле участвовал во всех этих кровавых бедствиях, то ли просто репетировал роль для новой радиопередачи, понять было нельзя. Он использовал все до единого местоимения -- личные, возвратные, притяжательные -- все без разбора. То он управлял самолетом, то был солдатом, потерявшим свою часть, то флибустьером, идущим по следам побежденной армии. То он жил, питаясь мышами и селедкой, то хлестал шампанское словно Эрик фон Штрохейм. Но всегда и везде, при любом стечении обстоятельств, он был жалок и несчастен. Нет таких слов, чтобы выразить всю полноту его ничтожества и страданий, словами нельзя описать, насколько жалким он хотел предстать в наших глазах, как хотел, чтобы мы поверили и прониклись его мучениями.

Не выдержав эту лихорадочную агонию, я решил побродить по саду вокруг дома. На дорожке, ведущей в сад, я встретил уже знакомого Стрельца Умберто, который только что выскользнул из объятий горбуньи, обезображенной экземой. Мы пошли в сад, где обнаружили столик для пинг-понга. Юная пара, представившаяся братом и сестрой, предложила нам сыграть партию, разделившись на пары. Только мы начали, как на заднем крыльце возник злополучный ковбой; некоторое время он молча и угрюмо изучал нас, потом скрылся в доме. Тут выскочила невероятно загорелая дама, из которой ключом била энергия, и

458

жадно уставилась на нас. Она напоминала быка в юбке -- из ноздрей вырывалось пламя, груди колыхались, как зрелые канталупы*. Первый шарик от ее удара раскололся пополам, второй улетел за изгородь, третий попал моему другу Умберто в глаз. После этого она презрительно удалилась, бросив на прощание, что предпочитает бадминтон.

Через несколько секунд вышел Джеральд и попросил остаться на обед. "Оформитель интерьеров самолично готовит для нас спагетти", -- сказал Джеральд.

-- Не вздумайте сбежать, -- предупредил он, притворно грозя нам пальцем.

Мы хором отказались от его приглашения. (Неужели он не видит, что мы умираем от скуки?)

-- Вы, что, не любите спагетти? Они не достаточно хороши для вас, да? -- Джеральд стал похож на избалованного ребенка, у которого отняли любимую игрушку.

-- Может, выпьем немного вина? -- предложил я в надежде, что он поймет намек и скажет, что уже готовят коктейли.

-- Не волнуйтесь. Вы, Козероги, чертовски практичны. Конечно, у нас найдется что-нибудь для вас выпить.

-- А что именно? -- поинтересовался Умберто, у которого за весь день изрядно пересохло в горле.

-- Ш-ш-ш, тише! Играйте в пинг-понг. Где ваши манеры? -- ужаснулся Джеральд.

-- Но я умираю от жажды, -- продолжал настаивать Умберто.

-- Зайдите в дом, я дам вам стакан холодной воды. Вам станет гораздо лучше. Вы слишком взволнованы. Кроме того, вам следует беречь свою печень. Вино для вас яд.

-- Тогда предложите мне что-нибудь взамен вина, -- потребовал Умберто, твердо вознамеревшись выдавить из хозяина хоть каплю алкоголя.

-- Опомнитесь, Стрелец! Извольте вести себя, как джентльмен. Здесь вам не ночлежка какого-нибудь Бэрримора. Идите проветритесь и продолжайте вашу игру. Я пришлю вам очаровательную девушку, она сыграет с вами пару партий. -- С этими словами он развернулся и просочился в дверь.

-- Как вам это нравится? -- взорвался Умберто, отшвыривая ракетку в сторону и натягивая пиджак. -- В таком случае я сам найду себе что-нибудь выпить. -- Он осмотрелся по сторонам, надеясь, что кто-нибудь составит ему компанию. Брат восхитительной Лео согласился сопровождать его.
_________
* Сорт дыни.

459

-- Только не долго! -- произнесла жена Умберто. Умберто внезапно вспомнил, что забыл что-то важное. Он подошел к жене и спросил, где ее сумочка.

-- Мне нужно немного мелочи. -- Порывшись, он выудил оттуда пару чеков.

-- Значит, мы не увидим его несколько часов, -- заметила его жена.

Не успели они отойти, как появилась обещанная "очаровашка" лет шестнадцати, застенчивая, неуклюжая, усыпанная юношескими прыщами, с морковно-рыжими волосами. Джеральд высунул голову и ободряюще кивнул. Но оказалось, что у всех одновременно пропало желание продолжать игру. Девочка чуть не плакала. Но в этот момент вновь появился бык в юбке; рванувшись к столу, она схватила ракетку.

-- Я сыграю с тобой, -- сказала она прыщавой красотке, и над головой последней со свистом пронесся шарик.

-- Круто... -- пробормотал бык в юбке, в нетерпении хлопая себя ракеткой по бедрам, пока юная разиня ползала на карачках среди розовых кустов в поисках шарика.

Мы сели на крыльцо, наблюдая за этой парой. Сестра Лео с золотыми искорками в глазах с увлечением делилась впечатлениями от австралийских дюн. Она призналась, что приехала в Калифорнию, чтобы быть поближе к брату, чья воинская часть базируется неподалеку. Она устроилась на работу в магазин, в кондитерский отдел, где продает сладости.

-- Только бы Родни не напился, -- пробормотала она. -- Ему много не надо. Умберто не станет спаивать его, как вы думаете?

Мы уверили ее, что ее брат в хороших руках.

-- А то влипнет в какую-нибудь историю. Пьяный, он готов приставать к кому угодно. А вокруг столько всякой заразы, вы понимаете, о чем я говорю. Это одна из причин, по которой я стараюсь не оставлять его одного. Ладно, если бы он нашел себе приличную девушку из хорошей семьи, а то все эти женщины... Конечно, все мальчишки иногда цепляют какую-нибудь гадость... Родни не очень любил сидеть дома. Но мы с ним всегда отлично ладили... -- Тут она посмотрела на меня и воскликнула:

-- Вы улыбаетесь... Я глупости говорю, глупости?

-- Что вы, напротив. Меня очень тронула ваша история.

-- Тронула? Что вы хотите сказать? Думаете, Родни неженка?

-- Я ничего не думаю о Родни.

460

-- Вы думаете, что что-то не в порядке со мной.

-- Я вообще не думаю, что что-то не в порядке...

-- Вы, наверное, решили, что я влюблена в него, да? -- Это предположение развеселило ее. -- Что ж, если хотите знать правду, я действительно влюблена в него. Не будь он моим братом, я вышла бы за него замуж. А вы?

-- Не знаю, -- отозвался я. -- Мне никогда не доводилось быть сестрой.

На заднем крыльце показалась женщина. Она выбросила мусор в помойное ведро. Странно, она была не похожа на кухарку -- у ее был слишком одухотворенный

вид.

-- Не простудитесь, -- предупредила она. -- Здесь очень коварные ночи. Обед скоро будет готов. -- Она одарила нас материнской улыбкой, постояла минутку, придерживая руками опущенную матку, и скрылась в доме.

-- Кто это? -- удивился я.

-- Моя мама, -- ответила мисс Лео. -- Правда, милая?

-- В самом деле, -- меня удивило, что ее мать прислуживает Джеральду, выполняя грязную работу.

-- Она квакерша. Кстати, можете звать меня просто Кэрол. Это мое имя. Мама не верит в астрологию, но она любит Джеральда. Она считает его беспомощным.

-- А вы тоже квакерша?

-- Нет, я неверующая. Я простая провинциалка. Весьма недалекая.

-- Вы мне не кажетесь недалекой.

-- Ну может быть, не так уж чтобы совсем... Но все равно...

-- С чего вы взяли?

-- Я прислушиваюсь к разговорам других. Я знаю, какое впечатление производят мои слова, когда я открываю рот. Видите ли, у меня простые, банальные мысли. Большинство людей так сложны для меня. Я слушаю их, но не понимаю, о чем они говорят.

-- Это звучит в высшей степени разумно, -- признал я. -- Скажите, вы часто видите сны? Вопрос ошарашил ее.

-- Почему вы спросили? Откуда вы знаете?

-- Все люди видят сны, разве вам это неизвестно?

-- Да, я слышала об этом... но вы ведь не это имели в виду. Большинство забывает свои сны, не так ли? Я кивнул.

-- А я нет, -- неожиданно просияла Кэрол. -- Я помню все до мельчайших подробностей. Мне снятся чудесные сны. Может быть, именно поэтому я больше никак не развиваю свой ум. Я вижу сны дни напролет, так же, как и

461

ночью. Это проще, мне кажется. Я предпочитаю видеть сны, нежели размышлять... понимаете, о чем я? Я притворился озадаченным.

-- Конечно, вы понимаете, -- продолжала она. -- Можно долго-долго думать о чем-нибудь и ни до чего не додуматься. Но когда вы спите, у вас есть все -- все, что душе угодно, все происходит так, как вам хочется. Наверное, это отупляет, но мне все равно. Я бы не стала ничего менять, даже если бы и могла...

-- Послушайте, Кэрол, -- перебил я ее, -- а вы не могли бы мне рассказать свои сны. Вы можете вспомнить, например, тот, что вы видели вчера? Или позавчера?

Кэрол милостиво улыбнулась.

-- Конечно, могу. Я расскажу вам тот, который мне снится постоянно... Хотя слова только портят. Я не могу описать великолепные краски, которые я вижу, или музыку, которую слышу. Даже если бы я была писателем, вряд ли я смогла бы передать их. Во всяком случае, в книжках я не смогла найти ничего похожего на мои сны. Конечно, писателей не очень интересуют сны. Они описывают жизнь или то, о чем люди думают. Наверное, они просто не видят сны, как я. Мне снится то, что никогда не произойдет... не может произойти, мне так кажется... хотя я не понимаю, почему бы и нет. Во сне все происходит так, как нам бы хотелось, чтобы это происходило. Я живу в своем воображении, поэтому со мной ничего не происходит. Я ничего по-настоящему не хочу -- просто жить... жить вечно. Возможно, это звучит глупо, но это именно так. Я не понимаю, почему мы должны умирать. Люди умирают, потому что сами этого хотят, так я думаю. Я где-то читала, что жизнь -- это лишь сон. Эта мысль крепко засела в моей голове. И чем больше я наблюдаю жизнь, тем более справедливым кажется мне это утверждение. Мы все живем выдуманной нами жизнью... в выдуманном нами мире.

Она умолкла и серьезно посмотрела на. меня.

-- Вам не кажутся бессмыслицей мои слова? Я бы не хотела продолжать разговор, пока не почувствую, что вы меня-понимаете.

Я заверил ее, что слушаю очень внимательно, и что все, что она говорит, мне глубоко симпатично. От этих слов она расцвела и несказанно похорошела. Радужная, с поволокой, оболочка глаз вспыхнула золотистыми искорками. Она не сказала ничего, что могло показаться глупым, подумал я, ожидая продолжения.

-- Я не рассказала вам об этом, о моих снах, но может быть, вы уже и сами догадались... Я часто заранее знаю,

462

что со мной произойдет. Например, прошлой ночью мне снилось, что я собираюсь на праздник, праздник в лунном свете, там я должна встретить человека, который расскажет мне странные вещи обо мне самой. Над его головой сияние. Он приехал из чужой страны, но он не иностранец. У него мягкий, успокаивающий голос; протяжная, неспешная речь -- совсем, как у вас.

-- Что вы ожидаете услышать о себе, Кэрол? -- я опять перебил ее. -- Какие странные вещи?

Она замолчала, словно подыскивая нужные слова. Потом произнесла с неподдельной искренностью и наивностью:

-- Я расскажу вам, что я имею в виду. Нет, не про мою любовь к брату -- это же так естественно. Только люди с грязными мыслями считают дикостью любовь между родственниками... Я сейчас не об этом хочу рассказать. А о музыке, которую слышу, и о красках, которые вижу. В моих снах мне слышится не земная музыка, и цвета совсем не те, которые мы видим на небе или на полях. Это Изначальная Музыка, она дала начало всей той музыке, которая существует сейчас, и все теперешние цвета произошли из того, который мне снится. Когда-то они все были одним, говорил тот человек из сна. Но это было миллионы лет назад, сказал он. И когда он сказал это, мне стало ясно, что он тоже понимает. Будто мы были знакомы в другой жизни. Но из его речей мне стало ясно, что о таких вещах очень опасно распространяться на публике. Внезапно я испугалась, что если я не буду соблюдать осторожность, меня сочтут сумасшедшей и упрячут туда, где я никогда больше не увижу снов. Меня страшило не то, что я сойду с ума -- а то, что, упрятав меня, они уничтожат мои сновидения, мою жизнь. Тогда этот человек сказал то, что всерьез испугало меня. Он сказал: "Ты уже безумна, милая. Тебе нечего бояться". И исчез. В следующее мгновенье я все увидела в обычных красках, только они были все перепутаны. Трава стала не зеленой, а лиловой; лошади -- голубыми; мужчины и женщины -- серыми, пепельно-серыми, словно духи дьявола; солнце стало черным, луна -- зеленой. Тогда я поняла, что действительно сошла с ума. Я стала искать своего брата и нашла его, разглядывающим себя в зеркале. Я заглянула ему через плечо и не узнала его. Из зеркала на меня смотрел незнакомец. Я позвала его по имени, начала трясти, но он продолжал смотреть на свое отражение. Наконец до меня дошло, что он сам себя не узнает. Боже, подумала я, мы оба безумны. Хуже всего было то, что я больше не любила его. Мне

464

хотелось убежать, но я не могла, меня парализовал страх... И я проснулась.

-- Едва ли можно назвать это хорошим сном, не правда, ли?

-- Нет, -- ответила Кэрол, -- иногда так здорово увидеть все перевернутым вверх ногами. Мне никогда не забыть ни того, как прекрасна была трава, ни того, как меня поразило черное солнце... Теперь я вспоминаю, что звезды светили ярко-ярко. Они были почти над головой. Все сверкало и переливалось гораздо ярче, чем на желтом солнце. Вы замечали когда-нибудь, как прекрасно все вокруг после дождя, особенно ближе к вечеру, когда солнце садится? Представьте, звезды у вас над головой сделались в двадцать раз больше, чем мы обычно привыкли их видеть. Вы понимаете меня? Может быть, в один прекрасный день, когда Земля сойдет со своей орбиты, все станет именно так. Кто знает? Миллион лет назад земля выглядела совсем по-другому, правда? Зеленый цвет был зеленее, красный -- краснее. Все было увеличено в тысячи раз -- по крайней мере, мне так кажется. Некоторые говорят, что мы не видим солнце по-настоящему, только его отблеск. А настоящее солнце, оно такое яркое, что слабый человеческий глаз просто не может вынести его свет. Наши глаза мало что могут увидеть. Забавно, когда закрываешь глаза и засыпаешь, то видишь все гораздо лучше, ярче, чище, прекрасней. Что же это за глаза у нас? Где они? Если одно видение реально, то почему другое -- нет? Что же реально? Мы, что, все становимся безумными во сне? А если нет, то почему бы нам не спать всегда? Или это считается ненормальным? Помните, я предупреждала вас, что я глупая. Я вижу все в розовом свете. Но у меня не получается выдумывать их. Да и ни у кого бы не получилось.

Тут вернулись Умберто и Родни с видом рассеянным и радостным. Джеральд лихорадочно суетился, навязчиво предлагая гостям попробовать спагетти. "Они отвратительны, но зато фрикадельки удались", -- шепнул он мне на ухо. С тарелками в руках мы робко выстроились перед норвежкой, раздававшей сие блюдо. Все это напоминало то ли столовую, то ли солдатскую кухню. Декоратор интерьеров ходил от одного к другому с миской тертого сыра и посыпал эту свежевыданную блевотину, выдаваемую за томатный соус. Он лучился самодовольством, он так любовался собой, что забыл сам поесть. (А может, он уже был сыт...) Джеральд порхал, как ангелочек, восклицая: "Не правда ли, восхитительный вкус? Вам достались фрикадельки?" Выпорхнув у меня из-за спины, он легонько под-

465

толкнул меня локтем и неслышно прошептал: еле слышно прошелестел: "Ненавижу спагетти... Гадость!"

Эта сцена была прервана появлением очередных гостей -- молоденьких существ -- возможно, среди них были будущие звезды. Одного из них звали Клод, пухлощекий блондин с вьющимися волосами. Похоже, он знал всех и вся, особенно это касалось женщин, которые сюсюкали и тискали его, словно любимую игрушку.

-- А я-то думал, что вечеринка уже закончилась, -- извинился он за свой "пижамный" вид. Пронзительным голосом, напоминавшим козлиное блеяние, он завопил на всю комнату:

-- Джеральд! Джеральд! Ну где же ты, Джеральд? (Джеральд тем временем нырнул на кухню, чтобы скрыть свое раздражение.)

-- Эй, Джеральд! Когда я наконец получу работу? Джеральд, ты слышишь меня? Когда я начну работать? Джеральд вышел с шипящей сковородкой в руках.

-- Если ты не заткнешь свой поганый рот, -- произнес он, угрожающе приближаясь к душке Клоду и размахивая сковородкой у него над головой, -- я огрею тебя вот этой штукой!

-- Но ты обещал, что я получу что-нибудь до конца месяца! -- взвизгнул Клод, явно получая удовольствие от того, что поставил Джеральда в неловкое положение.

-- Я не обещал этого, -- возмутился Джеральд. -- Я сказал, что у тебя есть все шансы. Если ты будешь упорно работать. А ты, лентяй, ждешь, когда на тебя посыплется манна небесная. Уймись и съешь немного спагетти. От тебя столько шума... -- Джеральд вновь скрылся в кухне.

Клод вскочил на ноги и последовал за ним. Я слышал, как он канючил:

-- Джеральдине, я сморозил глупость, да? -- его голос звучал все глуше и глуше и в результате совсем стих, словно кто-то зажал ему рот ладонью.

Тем временем стол в гостиной отодвинули к стене, и какая-то молодая пара, интересная и крутая, завертелась в зажигательном ритме джиттербага. Они танцевали в одиночестве: остальные смотрели и восхищенно ахали. У миниатюрной, хорошенькой партнерши, стройной и подвижной, было лицо Нелл Бринкли, загримированной под Клару Бау. Ее ноги дергались, словно у лягушки под скальпелем. Молодой человек, лет девятнадцати был слишком хорош, чтобы его можно было описать. Слова меркли рядом с его красотой. Он был похож на фавна с дрезденского фарфора, типичное дитя Калифорнии, которому было определено стать либо эстрадным певцом, либо современным

466

Тарзаном. Клод смотрел на них с нескрываемым презрением. Он без конца теребил свои непослушные кудри и вызывающе откидывал голову назад.

К моему изумлению, Джеральд вдруг разошелся и начал приставать к жене Умберто. Он был невероятно напорист и потрясающе самоуверен. Джеральд наседал на даму, цокая каблуками, словно петух, вышедший на прогулку. Деликатность и изысканность ему с успехом заменяла поразительная гибкость и артистизм. У него были свои представления об исполнении джиттербага.

Будучи уже навеселе, он остановился перед Умберто и спросил:

-- Почему вы не танцуете со своей женой? Она превосходно танцует.

Умберто редко танцевал с женой -- это уже давно осталось в прошлом. Но Джеральд был настойчив.

-- Нет, вы должны станцевать с ней! -- воскликнул он, привлекая всеобщее внимание к Умберто.

Умберто поволокся на нетвердых ногах, с трудом отрывая их от пола и что-то бессвязно бормоча. Он проклинал Джеральда за то, что тот поставил его перед всеми в идиотское положение.

Лолита кипела от ярости, что ее никто не приглашает. Она проплыла через всю комнату, оглушительно стуча каблуками, и подошла к своему бразильцу.

-- Нам пора, -- прошипела она. -- Отвези меня домой Не дожидаясь ответа, она схватила его за руку и потащила прочь из комнаты, весело восклицая голосом, в котором, однако, слышался яд:

-- Доброй ночи! Доброй ночи всем! Доброй ночи! (Посмотрите, я покидаю вас, я, Лолита. Я презираю вас. Вы мне до смерти надоели! Я, танцовщица, удаляюсь. Я танцую только перед публикой. Когда я танцую, у всех перехватывает дыхание! Я -- Лолита! Мне жаль времени, потраченного на вас...)

В ее звонком медовом голосе слышались отравленные нотки. У двери, где уже торчал Джеральд, чтобы попрощаться с ней, она остановилась, чтобы оглядеть остающихся, посмотреть на эффект, произведенный ее внезапным уходом. Никто не обращал на нее внимания. Необходимо было что-то сделать, что-то из ряда вон выходящее чтобы привлечь к себе внимание. И она громко позвала своим пронзительным, театральным, британским голосом:

-- Леди Эстенброк! Прошу вас, на одну минутку! Мне надо вам кое-что сказать...

Леди Эстенброк, сидевшая в кресле, будто ее пригвоздили, с трудом поднялась на ноги. Видимо, ее никогда так

467

не звали, словно на судебное разбирательство, но волнение, охватившее ее при звуке собственного имени, сознание того, что все глаза устремлены сейчас на нее одну, пересилили возмущение и обиду, клокотавшие в ней. Она двигалась, точно корабль, терпящий бедствие, шляпка сбилась на бок и колыхалась под нелепым углом, внушительный нос-клюв придавал ей сходство с хищной птицей.

-- Моя дорогая леди Эстенброк, -- Лолита говорила вроде бы приглушенным, замогильным голосом опытной чревовещательницы, который, однако, разносился по всей комнате.

-- Надеюсь, вы простите меня за столь поспешное исчезновение. Обязательно приходите на генеральную репетицию, хорошо? Было ужасно приятно повидать вас. Непременно навестите меня в Рио, обещайте! Я улетаю через несколько дней. До свидания, счастливо оставаться! До свидания всем!

Она бросила в нашу сторону легкий снисходительный кивок, словно говоря: "Теперь, когда вы поняли, кто я такая, может быть, в другой раз вы будете более вежливы. Все видели леди Эстенброк, со всех ног ковыляющую ко мне? Мне стоит только пальцем шевельнуть, и весь мир будет плясать вокруг меня".

Ее эскорт, с увешанной медалями грудью, удалился, как и возник -- без единого слова. Смерть на поле боя была его единственным шансом прославиться. К тому же это должно было укрепить имидж Лолиты в глазах общественного мнения. В глазах рябило от будущих заголовков первых полос газет. "Отважный бразильский летчик убит в Ливии." Несколько строк о боевых успехах воздушного аса и длинная душещипательная история о его безутешной невесте Лолите, прославленной танцовщице, играющей главную роль в большой картине совместного производства Мицу---Вайолет--Люфтганза под названием "Роза пустыни". И, конечно, фотографии, демонстрирующие прогремевшие на весь мир бедра Лолиты. А где-нибудь в самом низу или на другой странице маленькими буквами будет "по секрету" сообщено о том, что Лолита, чье сердце навсегда разбито трагической гибелью бразильца, положила глаз на очередного лихого офицера, на этот раз -- артиллериста. Их неоднократно видели вместе в отсутствие бразильца. Лолита питала слабость к высоким широкоплечим молодым людям, отличившимся в борьбе за свободу... И т. д. и т. п. до тех пор, пока рекламный отдел Мицу--Вайолет--Люфтганза не сочтет, что тема гибели

468

бразильца исчерпана до конца. Конечно, на следующем фильме не удастся кривотолков, сплетен и шушуканья по углам. А если удача по-прежнему будет сопутствовать Лолите, то артиллериста ждет та же славная участь -- геройская смерть. Тогда можно будет надеяться попасть уже на двойной разворот...

Я рассеянно опустился на диван, ровно возле приземистого, словоохотливого создания, которого весь день старался избегать.

-- Меня зовут Рубиоль, -- пропела она, оборачиваясь и глядя на меня неприятно уплывающим взглядом. -- Миссис Рубиоль...

Вместо того, чтобы представиться в ответ, я забормотал:

-- Рубиоль... Рубиоль... Где-то я слышал это имя раньше. -- И хотя дураку было ясно, что во всех Соединенных Штатах может быть только один такой монстр, миссис Рубиоль засветилась, задохнувшись от удовольствия.

-- Вам приходилось бывать в Венеции? А Карлсбаде? -- по-птичьи куковала она. -- Мы с мужем жили за границей -- до войны. Вы, вероятно, слышали о н е м... он очень известный изобретатель. Знаете, эти трехзубые сверла... для бурения нефтяных скважин...

Я улыбнулся.

-- Единственные сверла, которые мне доводилось видеть -- это в кабинете у зубного.

-- У вас не технического склада ум, так? Мы-то страсть как любим всю эту технику с механикой. Время такое. Мы живем в техническом веке.

-- Да, я уже это где-то слышал -- отозвался я.

-- Хотите сказать, что не верите в это?

-- Ну что вы, верю. Только нахожу это весьма и весьма прискорбным. Я ненавижу все механическое.

-- Живи вы среди нас, вы бы так не говорили. Мы ни о чем другом не говорим. Вам стоит как-нибудь пообедать с нами, вечером... Наши обеденные вечеринки пользуются большим успехом.

Я решил не прерывать ее.

-- От каждого требуется какой-то вклад... новая идея... что-то, что заинтересовало бы всех...

-- А как у вас кормят? --заинтересовался я. -- У вас хороший повар? Меня не волнует, о чем говорят, когда еда хорошо приготовлена.

-- Какой вы забавный! -- хихикнула она. -- Само собой, кормят прекрасно.

469

-- Это замечательно. Это интересует меня больше всего. А что у вас подают? Дичь, ростбифы, бифштексы? Я люблю хороший ростбиф, не слишком пережаренный, с кровью. Еще я люблю свежие фрукты... не эту консервированную дрянь, которую у вас подают в ресторанах. Вы можете сварить настоящий compote? Из слив... Пальчики оближешь! Значит, вы говорите, ваш муж инженер?

-- Изобретатель.

-- Ах, ну конечно, изобретатель. Это уже лучше. А какой он? Компанейский?

-- Вам он понравится. Вы с ним чем-то похожи... Он даже говорит примерно, как вы. -- Ее опять понесло. Он такая душка, когда начинает рассказывать о своих изобретениях...

-- Вы когда-нибудь ели жареных утят -- или фазанов? -- перебил я ее.

-- Конечно... Так о чем я говорила? Ах да, о моем муже. Когда мы были в Лондоне, Черчилль пригласил его...

-- Черчилль? -- с идиотским видом переспросил я, словно никогда не слышал этого имени.

-- Ну да... Уинстон Черчилль, премьер...

-- Ах да, я что-то слышал о нем.

-- Эта война будет выиграна в воздухе, так говорит мой муж. Мы должны строить больше самолетов. Поэтому Черч...

-- Я ничего не смыслю в самолетах... Никогда не доводилось летать, -- вставил я.

-- Это не имеет значения, -- не растерялась миссис Рубиоль. -- Я сама поднималась в воздух всего раза три или четыре. Но если...

-- Давайте поговорим о воздушных шарах... Они нравятся мне куда больше. Помните Сантоса Дюмона? Направляясь в Новую Шотландию, он стартовал с верхушки Эйфелевой башни. Это, должно быть, захватывающее зрелище... Так что вы говорили о Черчилле? Простите, я перебил вас.

Миссис Рубиоль изготовилась произнести длинную впечатляющую речь о tete-a-tete ее мужа с Черчиллем.

-- Я вам сейчас кое-что расскажу, -- не дав ей раскрыть рта, поспешно произнес я. -- Больше всего я уважаю обеды, где не скупятся на спиртное. Знаете, все расслабляются, потом возникает спор, кто-то получает удар в челюсть. Обсуждение серьезных проблем за обеденным столом плохо сказывается на пищеварении. Кстати, на ва-

470

щи обеды надо приходить в смокинге? У меня его нет... Я только хотел предупредить вас.

-- Приходите в чем хотите, естественно, -- миссис Рубиоль едва ли обращала внимание на мои перебивания.

-- Отлично! У меня всего один костюм, тот, что на мне. Он не слишком плох, как вы считаете?

Миссис Рубиолъ благосклонно улыбнулась.

-- Порой вы напоминаете мне Сомерсета Моэма, -- прощебетала она. -- Я познакомилась с ним на судне, возвращаясь из Италии. Такой обаятельный скромный человек! Никто, кроме меня, не знал, кто он такой. Он путешествовал инкогнито...

-- Вы случайно не заметили, он косолапил?

-- Косолапил? -- с тупым изумлением переспросила миссис Рубиоль.

-- Ну да, косолапил... Разве вы не читали его знаменитейший роман "Бремя ...

-- "Бремя страсти"! -- воскликнула миссис Рубиоль, счастливая тем, что хоть и неправильно, но все же вспомнила название. -- Нет, не читала, но я видела фильм. Он такой мерзкий...

-- Он ужасный, но не мерзкий, -- отважился возразить я. -- По-веселому ужасный.

-- Мне совсем не понравилась Анабелл, -- сказала миссис Рубиоль.

-- Мне тоже. Но зато Бэтт Дэвис была совсем не плоха

-- Не помню. А кого она играла? -- спросила миссис Рубиоль.

-- Дочь стрелочника, разве вы не помните?

-- Отчего же, конечно, помню! -- воскликнула миссис Рубиоль, тщетно силясь вспомнить то, чего она никогда не видела.

-- Помните, она еще грохнулась с лестницы с полным подносом тарелок?

-- Да, да, разумеется! Конечно, теперь я все вспомнила Она была прелестна, не правда ли? Какое это было падение!

-- Так мы говорили о Черчилле.

-- Да, так вот, значит... Постойте, дайте мне подумать.. О чем же я хотела вам рассказать?

-- Прежде всего, скажите мне, -- заметил я, -- правда ли, что он никогда не вынимает изо рта сигару, ни на минуту? Говорят, он даже во сне не расстается с ней. Хотя, это не важно. Я лишь хотел узнать, в жизни он такой же дурак, каким его показывают на экране, или нет.

471

-- Что???? -- заверещала миссис Рубиоль.-- Черчилль дурак? Несльканно! Да он самый выдающийся человек в Англии!

-- Следующий после Уайтхеда, вы хотите сказать.

-- Уайтхеда?

-- Ну да, человека, который вывел в свет Гертруду Стайн. Вы слышали о Гертруде Стайн? Нет? Ну тогда вы должны были слышать об Эрнесте Хемингуэе.

-- Да-да, конечно, теперь припоминаю. Она была его первой женой.

-- Совершенно верно, -- согласился я. -- Они поженились в Понт-Эйвене и развелись в Авиньоне. О Уайтхеде тогда еще никто не слышал. Ему принадлежит крылатая фраза "божественная энтропия"... или это Эддингтон сказал... Не помню точно. Неважно, в общем, году в 1919 Гертруда Стайн написала свои "Нежные бутоны", -- Хемингуэй тогда еще не перебесился. Вы помните процесс Ставинского? -- когда Ловенштейн прыгнул с аэроплана и упал в Северное море.. С тех пор много воды утекло...

-- Я, наверное, в то время была во Флоренции, -- сказала миссис Рубиоль.

-- А я в Люксембурге. Вам доводилось бывать в Люксембурге, миссис Рубиоль? Нет? Прелестное место. Никогда не забуду завтрак с Великой Герцогиней. Ее нельзя назвать красавицей в общепринятом смысле, эту Великую Герцогиню. А ссора между Элеонорой Рузвельт и королевой Вильгельминой -- улавливаете, о чем я? Она тогда страдала подагрой. Да, так что вы хотели сказать о Черчилле?

-- Я уже не помню. Вы совершенно запутали меня, -- пожаловалась миссис Рубиоль. -- Вы скачете с одной темы на другую. Вы очень странный собеседник. -- Она вновь было попыталась изречь что-то... -- Расскажите немного о себе, -- продолжила она. -- Вы до сих пор ни слова о себе не произнесли.

-- О, это легко исправить, -- ответил я. -- Что вас интересует? Я был пять раз женат, у меня трое детей, двое из них нормальные. Я зарабатываю 375 тысяч в год, много путешествую, не увлекаюсь ни охотой, ни рыбалкой, люблю животных, верю в астрологию, магию, телепатию, не делаю по утрам зарядку, медленно пережевываю пищу, обожаю землю, мух, всякую заразу, ненавижу аэропланы и автомобили, верю в рассвет и т. д. По случайному стечению обстоятельств родился 26 декабря 1891 года. Это

472

сделало меня Козерогом с двойной грыжей. Всего три года, как я обхожусь без бандажа. Вы слышали о Лурде, городе чудес? Так вот, в Лурде я навсегда расстался с бандажом. Никакого чуда не произошло. Бандаж раскололся, а я был слишком беден, чтобы купить новый. Меня воспитывали в лютеранской вере, а лютеране не верят в чудеса. В гроте Святой Бернардетты я видел множество костылей, горы костылей, но ни одного бандажа. По правде говоря, миссис Рубиоль, грыжа вовсе не так страшна, как о ней говорят. В особенности, двойная грыжа. Срабатывает закон компенсации. Я вспоминаю своего друга, который страдал от сенной лихорадки. Тут действительно есть из-за чего беспокоиться. Конечно, не поедешь в Лурд за излечением от сенной лихорадки. Дело в том, что еще не изобрели лекарства от сенной лихорадки, вам это известно?

Миссис Рубиоль покачала головой с непритворным испугом и изумлением.

-- Куда проще, -- продолжал я вдохновенно, -- бороться с проказой. Вам никогда не доводилось бывать в колонии для прокаженных? А я как-то провел там целый день. Это в районе Крита. Я собирался посетить Кносс, посмотреть на руины, как меня очаровал один доктор с Мадагаскара. Он так увлекательно рассказывал о колонии прокаженных, что я решил поехать вместе с ним. Мы волшебно провели завтрак с прокаженными. Если не ошибаюсь, нам давали вареных омаров с окрой и луком. А какое было вино! Синее, словно чернила. Они называли его "Слезы Прокаженных". Уже потом я узнал, что почва была буквально напичкана кобальтом, магнием, слюдой. Некоторые из прокаженных были довольно состоятельными людьми... как индейцы Оклахомы. И очень жизнерадостными, хотя никогда нельзя было понять наверняка, плачут они или смеются, -- так обезображены были их лица. Там был один молодой американец из Каламазу. Его отец владел фабрикой по производству бисквитов в Рей сине. Он был членом Фи-Бета-Каппа клуба Принстонского университета. Интересовался археологией. У него очень рано сгнили руки. Но он научился управлять своими культями. У него был приличный доход и он мог окружить себя комфортом. Он женился на крестьянке... такой же, как и он сам... прокаженной... Уж не знаю, как их там называют Она была турчанка и не понимала ни слова по-английски. Но это не мешало им. Они без памяти любили друг друга. Они общались на языке жестов. Короче, я там превосходно

473

провел время. Вино было превосходным. Вы никогда не пробовали омаров? Сначала резина-резиной, но к этому вкусу быстро привыкаешь. Еда там гораздо вкуснее, чем, например, в Атланте. Я как-то ел там однажды... У меня чуть не взорвались внутренности. А как вы понимаете, заключенные едят хуже посетителей... Атланта -- это настоящая помойка. Кажется, нам давали жареную мамалыгу и свиной жир. На это достаточно было только посмотреть, и желудок взрывался. А кофе! Уму непостижимо! Не знаю, как вы, а я считаю, что кофе должен быть черным. Он должен быть чуть жирным... маслянистым таким. Они говорят, что все зависит от сушилки для кофе, то есть жаровни.

Миссис Рубиоль не имела ничего против сигареты. (Мне показалось, что она лихорадочно озирается в поисках другого собеседника.)

-- Моя дорогая миссис Рубиоль, -- продолжал я, поднося ей зажигалку и чуть не опалив ей губы. -- Мне было весьма приятно побеседовать с вами. Наша беседа доставила мне огромное наслаждение. Вы не знаете, который час? На прошлой неделе я заложил свои часы.

-- Боюсь, мне пора, -- поспешно произнесла миссис Рубиоль, взглянув на часы.

-- Ради бога, не уходите, -- взмолился я. -- Вы не представляете, как я счастлив общаться с вами. Вы начали говорить о Черчилле, но я грубейшим, возмутительным образом перебил вас...

Миссис Рубиоль, несколько смягчившись, вновь скорчила гримаску...

-- Перед тем, как вы начнете, -- сказал я, приятно удивившись легкой судороге, исказившей ее лицо, -- должен сказать одну вещь. О Уайтхеде. Я недавно упоминал о нем. Так вот, о теории "божественной энтропии". Энтропия -- значит остановка ... как у часов. Идея заключается в том, что со временем, или, как говорят физики, с течением времени, все имеет тенденцию останавливаться. Вопрос вот в чем. Что будет, если наша вселенная замедлит свой ход -- и вовсе остановится? Вы никогда не задумывались над этим? А в этом нет ничего невозможного. Конечно, Спиноза давным-давно сформулировал свою теорию космологического часового механизма. Из данного пантеизма логически вытекает то, что в один прекрасный день все кончится, так повелел Господь. Греки пришли к тому же выводу лет за пятьсот до Рождества Христова.

474

Они даже вывели идею извечного обновления, а это на порядок выше теории Уайтхеда. Вы наверняка сталкивались с этой идеей. Кажется, она встречается в "Вагнеровском деле". А может еще где-то... Как бы то ни было, Уайтхед, будучи англичанином, принадлежал к правящей верхушке, само собой скептически относился к романтическим идеям девятнадцатого века. Его собственные теории, принципы, разработанные в лаборатории, следовали sui generis над теориями Дарвина и Хаксли. Говорят, что несмотря на строгие традиции, которые не давали ему развернуться, в его метафизике ясно прослеживается влияние Гекеля, -- не Гегеля, прошу не путать -- которого в свое время называли Кромвелем морфологии. Резюмируя вышесказанное, -- с единственной целью, -- освежить вашу память... -- Я проницательно взглянул на нее, от моего взгляда ее опять передернуло. Я перепугался, что ее вот-вот хватит удар. Я не представлял, о чем говорить дальше, в моей голове не было ни единой мысли. Я просто открыл рот и не раздумывая стал продолжать...

-- Всегда существовало две школы мысли, как вы знаете, -- о физической природе вселенной. Я мог бы вернуть вас к атомической теории Эмпедокла, для пущей достоверности, но это только уведет нас в сторону от основной проблемы... Я пытаюсь донести до вас, миссис Рубиоль, вот что: когда Гертруда Стайн услышала звон гонга и объявила профессора Альберта Уайтхеда гением, она положила начало полемике, последствия которой будут расхлебывать еще не одну тысячу лет. Повторяю, профессор Уайтхед размышлял над вот какой проблемой: может быть, вселенная -- это машина, которая, как и все в мире, замедляет ход, а это влечет за собой в свою очередь неизбежное угасание жизни повсеместно, и не только жизни, но и любого движения, даже движения вселенной. Или в этой вселенной все же незримо присутствует принцип восстановления? Если верно последнее, тогда Смерть теряет свое значение, и все наши метафизические доктрины -- сплошная евхаристика и эсхатология. Но я не хочу морочить вам голову этими эпистемологическими тонкостями. В последние тридцать лет наметился сдвиг в направлении, указанном Св. Фомой Аквинским. Рассуждая диалектически, здесь больше не о чем спорить. Мы выбрались на твердую почву... terra firma по Лонгину. Отсюда и растущий интерес к циклическим теориям... доказательство споров, возникших вокруг прохождения через меридиан Плутона, Неп-

475

туна и Урана. Не подумайте, что я детально изучал все эти теории и открытия, ... вовсе нет! Я только хочу отметить, что по странному пространственному параллелелизму, теории, развиваемые в одной области, например в астрофизике, удивительным образом отражаются в остальных сферах, сферах, на первый взгляд, абсолютно не связанных, взять например, геомансию и гидродинамику. Вы тут упомянули аэроплан, его решающее значение на завершающем этапе этой войны. Все верно. И все же, без точных знаний метеорологических факторов Летающая Крепость превратится в помеху в развитии умелой, подготовленной воздушной армады. Летающая Крепость, миссис Рубиоль, чтобы вам стало ясно, имеет такое же отношение к механической птице будущего, как динозавр к геликоптеру. Покорение стратосферы -- это всего лишь ступенька в развитии авиации. Мы лишь подражаем птицам. Чтобы быть более точным, -- хищным птицам. Мы создаем воздушных динозавров, полагая испугать полевую мышь. Но нам остается только размышлять о древнем происхождении тараканов, чтобы дать вам наиболее абсурдный пример, чтобы убедиться в том, насколько неэффективно было маниакальное развитие строения скелета у динозавров. Муравья никогда не удастся запутать до смерти, равно, как и кузнечика. Они с нами и в наши дни, поскольку они были с pithecantropus erectus. А где теперь те динозавры, которые странствовали по первобытным степям? Замерзли в тундрах Арктики, как вам известно...

Дослушав до этих слов, миссис Рубиоль внезапно начала по-настоящему трястись. Проследив направление, которое указывал ее нос, ставший голубоватым, словно брюшко кобры, в тусклом свете гостиной, мои глаза увидели нечто, похожее на страшный сон. "Наша прелесть" Клод, сидя на коленях у Джеральда, вливал по глоточку драгоценный элексир в пересохшую глотку Джеральда. Джеральд тем временем играл с золотыми кудрями Клода. Миссис Рубиоль сделала вид, будто ничего не заметила. Она достала маленькое зеркальце и начала усердно припудривать нос.

Из смежной комнаты неожиданно показался Умберто. В одной руке он держал бутылку виски, в другой пустой бокал. Раскланиваясь во все стороны, он нежно всем улыбался, словно благословляя нас.

-- Кто это? -- пролепетала миссис Рубиоль, силясь вспомнить, где она видела этого человека.

476

-- Как же, неужели вы забыли? -- удивился я. -- Мы виделись с ним в доме профессора Шенберга прошлой осенью. Умберто -- помощник гинеколога в санатории для шизофреников в Новой Каледонии.

-- Выпить хотите? -- предложил Умберто, уставившись в немом изумлении на миссис Рубиоль.

-- Конечно, хочет. Дайте сюда бутылку. -- Я поднялся, схватил бутылку и прижал ее к губам миссис Рубиоль. Дрожа и задыхаясь, совершенно не соображая, что ей делать, миссис Рубиоль сделала несколько больших глотков и в горле у нее забулькало. Тогда я приложился к бутылке сам и тоже проглотил изрядно.

-- Дело принимает интересный оборот, -- заметил я. -- Вот теперь мы наконец-то можем усесться где-нибудь и спокойно без помех, удобно устроившись, уютно поболтать, вам не кажется?

Умберто настороженно прислушивался, навострив ушки на макушке. В одной руке он по-прежнему держал пустой бокал, другая рука тщетно шарила воздух в поисках бутылки. Казалось, он забыл, что мы забрали ее. Казалось, у него онемели пальцы, свободной рукой он поднял воротник пальто пиджака.

Заметив на столе позади миссис Рубиоль хорошенькую маленькую вазочку, я быстро выбросил из нее уже увядшие цветы и щедрой рукой наполнил ее виски.

-- Будем пить отсюда, --предложил я. -- Так проще.

-- Если не ошибаюсь, вы Рыба, -- проговорил Умберто, яростно раскачиваясь над миссис Рубиоль. -- Я вижу это по вашим глазам. Не говорите мне, когда вы родились, скажите только дату...

-- Он имеет в виду место... широту и долготу. Назовите заодно и азимут; ему будет проще.

-- Минутку, минутку, -- вмешался Умберто. -- Не сбивайте ее с толку.

-- Сбиваю? Ничто не собьет с толку нашу миссис Рубиоль. Я прав, миссис Рубиоль?

-- Да, -- пролепетала она.

Я поднес вазу к ее губам и влил в нее полчашки виски. В столовой Джеральд и Клод продолжали кормление из клювика в клювик. Казалось, они забыли обо всем на свете. В жутковатом, неестественном свете, слившиеся, как сиамские близнецы, они мне живо напомнили акварель, которую я недавно нарисовал. Она так и называлась: "Молодожены".

477

-- Вы что-то хотели сказать, -- напомнил я, глядя в упор на Умберто, который описывал круги вокруг своей оси и с замороженным изумлением таращился на "молодоженов".

-- М-да, -- ответствовал Умберто, медленно поворачиваясь в мою сторону, но не в силах отвести глаз от запретного зрелища. -- Я хотел спросить, не дадите ли вы мне немного выпить.

-- Сейчас я вам налью.

-- Куда? -- спросил он, глядя в дальний угол комнаты, будто там стояла чистая красивая плевательница, в которой было припрятано охлажденное спиртное.

-- Интересно, -- продолжал он, -- куда запропастилась моя жена. Надеюсь, она не забрала машину. -- Он выжидательно протянул свободную руку, словно был уверен, что бутылка вернется в исходное положение сама собой. Это напоминало замедленную съемку фокусника в индийских клубах.

-- Ваша жена давно уехала, -- сказал я. -- С авиатором.

-- В Южную Америку? Да она рехнулась! -- Он сделал несколько нетвердых шагов по направлению к бутылке.

-- Вам не кажется, что надо было бы спросить миссис Рубиоль, не хочет ли она тоже выпить? -- намекнул я. Он замер, как вкопанный.

-- Выпить? Да она уже и так вылакала не меньше галлона. Или у меня глюки?

-- Дорогой друг, да она еще и наперстка не выпила. Она лишь понюхала, вот и все. Дайте-ка мне ваш стакан. Пусть она хоть попробует.

Он машинально протянул бокал. Не успел я его схватить, как он выронил его из рук и, развернувшись на каблуках, шатаясь, побрел на кухню.

-- В этом доме должны быть еще стаканы, -- хрипло пробормотал он, рассекая столовую, словно она была окутана густым туманом.

-- Это ужасно, ужасно, -- раздался голос Джеральда. -- Стрельцов постоянно мучает жажда. -- Пауза. Потом, резко, словно выжившая из ума, раскудахтавшаяся наседка:

-- Эй вы, только не переверните там все вверх дном, вы, мелкий пакостник! Стаканы на верхней полке, слева, у стенки. Бестолковый вы стрелок. От этих стрельцов одни неприятности... -- Опять тишина. -- Между прочим, сей-

478

час полтретьего ночи. А вечер закончился в полночь. Золушка сегодня уже не появится.

-- Что такое? -- заволновался Умберто, выходя из кухни с полным подносом стаканов.

-- Я сказал, что вечеринка давным-давно закончилась. Но вы такая эксклюзивная штучка, что мы сделали для вас исключение -- и для ваших друзей, там, в другой комнате. Особенно этот грязный писателишка, ваш приятель. Это самый странный Козерог, какого я только встречал в жизни. Если бы он не был человеком, я бы решил, что он пиявка.

Миссис Рубиоль с немым ужасом посмотрела на меня.

-- Как вы думаете, он собирается выставить нас? -- вопрошали ее глаза.

-- Моя дорогая миссис Рубиоль, -- сказал я рассудительно, -- он не осмелится выставить нас -- это сильно подорвет репутацию этого дома.

-- Не хотите ли вы сказать, что выпили эту вазу до дна?

Я буквально чувствовал, как ее бьет нервная дрожь, когда она шатаясь вставала на ноги.

-- Сядьте, -- невежливо остановил ее Умберто, толкая ее обратно. Он потянулся за бутылкой, вернее туда, где он думал, находится бутылка, и начал разливать так, словно у него на самом деле что-то было в руках. -- Сначала надо выпить, -- промурлыкал он.

На подносе стояло пять стаканов. Пустых.

-- А где остальные? -- спросил я.

-- Вам мало? Разве этого не достаточно? -- Он пошарил под кушеткой, ища бутылку.

-- Мало чего? -- спросил я. -- Я спрашиваю про людей.

-- А я пытаюсь найти бутылку. Остальные стаканы на полке, -- упрямо ответил Умберто.

-- Почему вы не идете домой? -- закричал Джеральд.

-- Кажется, что нам действительно следует уйти, -- сказала миссис Рубиоль, не делая попытки подняться.

Умберто уже наполовину залез под кушетку. Бутылка стояла на полу рядом с миссис Рубиоль.

-- Как вы думаете, что он ищет? -- спросила она. С отсутствующим видом она потягивала из вазы вино маленькими глотками.

-- Выключите свет, когда будете уходить, -- крикнул

479

Джеральд. -- И непременно заберите с собой Стрельца. Я не собираюсь отвечать за него.

Умберто пытался встать на ноги -- с кушеткой на спине и миссис Рубиоль на кушетке. В смятении миссис Рубиоль пролила немного виски Умберто на брюки.

-- Кто это писает на меня? -- завопил он, совершая какие-то невероятные ухищрения, пытаясь освободиться от кушетки.

-- Если кто-то писает, -- подал голос Джеральд, -- то это наверняка этот козел Козерог.

Миссис Рубиоль вцепилась в спинку кушетки, словно моряк, чудом выбравшийся из кораблекрушения.

-- Лежите спокойно, Умберто, -- сказал я, -- я вытащу вас.

-- Что это на меня упало? -- жалобно заныл Умберто. -- Какой бардак! -- Он ощупал свой зад, думая, уж не приснилось ли ему, что он промок. -- Поскольку я не ходил по-большому ... Ха-ха! Кака! Чудесно! -- хихикнул он.

Миссис Рубиоль очень рассмешили последние слова. Она издала какие-то кудахтающие звуки и начала задыхаться от смеха.

-- Если вы отправитесь спать, все до одного, я не буду возражать! -- прокричал Джеральд. -- У вас нет чувства собственности? Ни минуты нельзя побыть одному!

Умберто наконец высвободился; он лежал распластавшись на полу и сопел как рыба-кит, вытащенная из воды. Тут в поле его зрения попала бутылка. Он буквально на глазах расплющился, как по волшебству, и потянулся к ней руками, словно это был спасательный крут. Манипулируя таким образом, он обхватил колени миссис Рубиоль.

-- Пожалуйста... -- прошептала она растерянно.

-- Пожалуйста, иди к черту! -- ответил Умберто, -- сейчас моя очередь!

-- Поосторожней с ковром, -- заорал Джеральд. -- Надеюсь, это не тот козел, у которого были сложности. Туалет наверху.

-- Ну это уж слишком, -- сказала миссис Рубиоль, -- я не привыкла к такому обращению. -- Она замолкла с обезумевшим видом. Глядя на меня в упор, она сказала:

-- Отвезите меня кто-нибудь домой, пожалуйста.

-- О чем разговор! -- ответил я. -- Умберто отвезет вас на машине домой.

-- Но разве он может вести машину -- в таком состоянии?

480

-- Он может вести в любом состоянии, главное, чтобы под руками был руль. '

-- Но может быть, безопаснее будет, если меня отвезете вы?

-- Я не умею водить машину. Хотя могу поучиться, -- быстро добавил я, -- если вы покажете мне, как работает эта проклятая штука.

-- Почему бы вам не поехать самой? -- осведомился Умберто, вливая в себя еще глоток.

-- Я бы давно это сделала, -- ответила миссис Рубиоль, но у меня вместо ноги протез.

-- Что??? -- опешил Умберто. --Вы хотите сказать, что...

Но миссис Рубиоль не дали возможности объяснить, что она хотела сказать.

-- Позвоните в полицию! -- загудел Джеральд. -- Они отвезут вас за бесплатно.

-- Отличная мысль! Звоните в полицию, -- откликнулся Умберто.

"Неплохая идея!" -- подумал я про себя. Я уже собирался спросить, где телефон, но Джеральд опередил меня.

-- Друзья мои, он в комнате... Только осторожно, не уроните лампу. -- Голос звучал устало.

-- А нас не арестуют? -- услышал я миссис Рубиоль, идя в соседнюю комнату.

Сняв трубку, я вдруг сообразил, что не знаю, как вызывают полицию.

-- Как туда звонить?

-- Просто вопите ПОЛИЦИЯ! -- посоветовал Умберто. -- Вас услышат.

Я вызвал телефонистку и попросил соединить меня с полицией.

-- Что-нибудь случилось? -- спросила она.

-- Нет, мне просто нужно поговорить с дежурным офицером.

Через секунду в трубке раздался хриплый заспанный голос.

-- Слушаю!

-- Алло! Добрый вечер! -- сказал я. Никакого ответа. -- Алло, алло, вы слышите меня?-- закричал я. После долгого молчания тот же хриплый голос осведомился:

-- Слушаю, говорите, что случилось? Умер кто-нибудь?

-- Нет, никто не умер.

481

--Говорите же! Вы что, с перепугу язык проглотили?

-- Нет, со мной все в порядке.

-- Рассказывайте! Облегчите душу! Что случилось, несчастный случай?

-- Да нет же, все в порядке. Только...

-- Что значит в порядке? А что вы тогда звоните? В чем дело?

-- Минутку. Давайте я все объясню...

-- Хорошо, хорошо, продолжайте, объясняйте. Но только в темпе. Да поживей! Я не могу всю ночь сидеть на телефоне.

-- Значит так... Дело вот в чем... -- начал я.

-- Послушайте, давайте без предисловий. Что случилось? Кто пострадал? На вас напали?

-- Нет, нет, ничего подобного. Послушайте, мы только хотели узнать...

-- Ах вот как! Очень умный, да? Время хотел спросить, да?

-- Нет, честное слово. Я не обманываю вас. Я серьезно.

-- В таком случае говорите. Если вы не можете говорить, я сейчас пришлю за вами полицейский фургон.

-- Фургон? Нет, пожалуйста, не надо фургон. Не могли бы вы прислать машину... Ну, обычную полицейскую машину с радио и всем остальным...

-- И с мягкими сиденьями? Я вас понял. Уверен, мы сможем выслать прелестную маленькую машинку. Вам "паккард" или "роллс-ройс"?

-- Послушайте, шеф...

-- Я вам не шеф! А теперь для разнообразия вы послушайте меня. Заткните свою пасть, вы слышите меня? Сколько вас там?

-- Нас тут трое, шеф. Мы думали...

-- Трое, говорите? Превосходно! Насколько я понимаю, среди вас дама. Она растянула ногу, правильно? А теперь слушайте. Вы хотите спать по ночам? И вы не хотите, чтобы на вас надели браслеты, да? Вот что я вам скажу! Подите в ванную... положите туда мягкую подушку... и не забудьте одеяла! Теперь все трое полезайте в ванну -- слышите меня? -- и чтоб я вас не слышал. Эй! Когда вы там удобно устроитесь, включите холодную воду и утопитесь!

Отбой! В трубке раздались короткие гудки.

-- Ну что? -- проорал Джеральд. -- Приедут?

482

-- Не думаю. Нам посоветовали забраться в ванну и утопиться.

-- А вам не приходило в голову отправиться домой пешком? По-моему небольшая прогулка вам не повредит. Козероги довольно активные существа. -- С этими словами он появился из темноты.

-- Но у миссис Рубиоль протез, -- взмолился я.

-- Ничего, допрыгает.

Миссис Рубиоль была оскорблена до глубины души. Она поднялась с неожиданной резвостью и пошла к двери.

-- Не отпускайте ее, -- закричал Умберто. -- Я провожу ее.

-- Прекрасно, -- проорал Джеральд. -- Будьте паинькой, проводите ее и возьмите с полки пирожок. Да не забудьте прихватить с собой этого козла.

Он посмотрел на меня с неприкрытой угрозой во взгляде. Клод в пижаме бочком прокрался к нам. Миссис Рубиоль отвернулась.

У меня возникло предчувствие, что нас сейчас возьмут за шиворот и вышвырнут.

-- Минутку, -- сказал Умберто, так и не выпустив из рук бутылку. Он тоскливо посмотрел на миссис Рубиоль

-- Ну, что еще? -- поторопил Джеральд, подходя ближе.

-- Но миссис Рубиоль... -- запинаясь, начал Умберто. И с болью и изумлением уставился на ее ногу.

-- Я тут подумал, -- продолжал он, не зная, как сформулировать свою мысль. -- Мне пришло в голову, что раз уж мы собрались на прогулку, то если она снимет... то есть, я хочу сказать, что могли бы... -- Он беспомощно взмахнул руками. Бутылка выскользнула на пол.

Сидя на полу, не зная, как выразить словами свое беспокойство, Умберто импульсивно пополз к миссис Рубиоль Неожиданно, оказавшись от нее в непосредственной близости, он обхватил ее колени руками.

-- Прошу простить, я только хотел узнать, какая... -- пробормотал он.

Миссис Рубиоль подняла здоровую ногу и с силой отпихнула Умберто. Он откатился к кривоногой, шаткой этажерке, увлекая за собой мраморную статуэтку. К счастью, она упала на ковер; только рука отломалась у локтя.

-- Уберите его отсюда, пока он не перевернул весь дом! -- прошипел Джеральд. С этими словами он склонился над распростертой фигурой Умберто и с помощью Клода кое-как усадил его.

483

-- Бог мой, да он сделан из резины. -- Он чуть не плакал от злости.

Умберто соскользнул на пол.

-- Ему надо выпить, -- тихо подсказал я.

-- Дайте ему бутылку и пусть выкатывается отсюда. Тут вам не винный завод. Втроем мы стали пытаться поставить Умберто на ноги. Миссис Рубиоль любезно забрала у него из рук бутылку и поднесла ее ко- рту Умберто.

-- Есть хочу, -- слабо пробормотал он.

-- Кажется, он хочет сэндвич, -- перевел я, не повышая голоса.

-- И сигарету, -- прошептал Умберто. -- Маленькую затяжку.

--Драконовы яйца! -- простонал Клод. -- Пойду погрею спагетти.

--Не хочу спагетти, -- запротестовал Умберто. -- Только фрикадельки.

-- Нет, ты будешь есть спагетти, -- сказал Джеральд. -- Я же ясно сказал, что здесь не винный завод. И не закусочная. Это скорей зверинец.

-- Уже поздно, -- подал голос Умберто. -- Если только миссис Рубиоль...

-- Забудьте про миссис Рубиоль, -- огрызнулся Джеральд. -- Я сам провожу ее домой.

-- Какой вы милый! -- пробормотал Умберто. Он секунду поразмышлял. -- Интересно, почему вы этого не сделали с самого начала? Почему вам это сразу не пришло в голову?

-- Ш-ш-ш. Заткнитесь! Вы, Стрельцы, как малые дети. Неожиданно раздался звонок в дверь. Наверняка, полиция.

Джеральд вдруг превратился в электрического угря. Он в мгновение ока сгреб Умберто и усадил на кушетку. Бутылку ногой отбросили под кушетку.

-- Теперь слушай внимательно, Козерог, -- произнес он, хватая меня за лацканы пиджака. -- Быстро думай! Шевели мозгами. Это твой дом и это ты устраивал эту пирушку. Ты это я. Понял? Ситуация под контролем. Кто-то звонил, но он уже ушел. Я присмотрю за Клодом. Иди открывай, -- и он исчез словно вспышка молнии.

Я открыл дверь и увидел человека в строгом костюме. Он не спешил врываться и снимать у нас отпечатки пальцев.

-- Заходите, -- сказал я, стараясь держаться как можно естественней, чтобы все поверили, что это мой дом и что сейчас на дворе белый день.

484

-- Где труп? -- первое, что я услышал от него.

-- Здесь нет никакого трупа. Мы все живы.

-- Я вижу.

-- Позвольте, я все объясню... -- я начал заикаться.

-- Успокойтесь, -- мягко сказал он. -- Все о'кей. Не возражаете, я присяду.

Изо рта у него шел неприятный запах.

-- Это ваш брат? -- спросил он, кивая на Умберто.

-- Нет, постоялец.

-- Трепач? Подходящее имя. Простите, вы не предложите мне выпить? Я увидел свет и подумал...

-- Дайте ему выпить, -- сказал Умберто. -- И мне тоже. Не надо мне никаких спагетти.

-- Спагетти? -- переспросил незнакомец. -- Я просил только выпить.

-- Вы приехали на машине? -- спросил Умберто.

-- Нет, -- последовал ответ. После короткой паузы он почтительно спросил:

-- Тело наверху?

-- Здесь нет никакого тела.

-- Странно, -- удивился посетитель.,-- Меня послали забрать тело. -- Он был невозмутим, как скала.

-- Кто вы? -- спросил я. -- Кто вас послал?

-- А разве вы не вызывали нас? -- удивился человечек.

-- Никто вас не вызывал.

-- Должно быть я перепутал адрес. А вы уверены, что здесь никто не умер, примерно с час назад?

-- Дайте ему выпить, -- сказал Умберто, пошатываясь. -- Я хочу послушать, что он скажет.

-- Кто просил вас приехать? -- вставил я. -- Кто вы?

-- Он прав, дайте мне выпить, и я все вам расскажу. Мы всегда сперва принимаем по маленькой.

-- Кто это мы? -- поинтересовался Умберто, трезвея просто на глазах. -- Ну дайте же ему кто-нибудь выпить. И не забудьте про меня.

-- А вы астролог? -- осведомился человечек.

-- Д-да. -- Интересно, что он еще спросит.

-- Люди говорят вам, когда они родились, да? Но никто никогда не сможет сказать вам, когда умрет, так?

-- Здесь никто не умирал. -- Его руки пытались нашарить стакан.

-- Успокойтесь, пожалуйста. Я верю вам. Но мы не приходим, пока не наступает окоченение.

-- Опять это "мы". Кто вы, наконец? Чем вы занимаетесь? -- Умберто почти кричал.

485

-- Я одеваю их, -- вежливо улыбнувшись, ответил человечек.

-- А другие, они что делают?

-- Они сидят вокруг и весело ждут.

-- Чего? -- спросил я.

-- Ждут клиентов.

Миссис Рубиоль наконец извлекла бутылку из-под кушетки. Я подумал, что должен представить ее.

-- Это миссис Рубиоль. Еще одно тело... еще теплое.

-- Вы сыщик? -- спросила она, протягивая руку.

-- Сыщик? С чего вы взяли? Пауза.

. -- Миледи, я всего навсего гробовщик. Кто-то позвонил и попросил нас приехать. Я надел шляпу и направился сюда. Мы тут всего в двух кварталах от вас. -- Он достал бумажник, вытащил визитную карточку и протянул ей. -- МакАллистер и компания. Это мы. Никакого шума, никакой суеты.

-- О боже! -- воскликнул Умберто. -- Гробовщик, ни больше, ни меньше. Нет, я должен съесть фрикадельку. Спотыкаясь, он пошел в столовую. -- Эй, -- раздался его вопль. -- Что происходит? Куда подевались эти субъекты?

Я пошел на кухню. Они словно испарились. Я открыл заднюю дверь и выглянул на улицу. Тишина.

-- Удрали, -- объявил я. -- Давайте заглянем в кладовую и посмотрим, что осталось там. Я бы не отказался от яичницы с ветчиной.

-- И я, -- присоединился Умберто. -- Яичница с ветчиной. -- Он замолчал, словно обдумывая что-то. -- Как вы думаете, там не завалялась где-нибудь еще одна бутылка?

-- Наверняка, завалялась, -- заверил я его. -- Все перевернем, но найдем. Здесь должна быть золотая жила. Попросите гробовщика вам помочь.

МУДРОСТЬ СЕРДЦА

The Wisdom of the Heart

ЭССЕ

Никогда не забуду тот вечер, когда мне в руки попал "Воинственный танец". Я сидел в кафе ("Букет Алезии"), когда вошел мой хороший приятель Дейвид Эдгар и навязал мне эту книгу. Я тогда жил, можно сказать, по соседству, на "Вилла Сера". Вскоре после этого я отправился в Лондон и там встретился с д-ром Хоу -- в его кабинете на Харли стрит.

Приблизительно в то же время я познакомился с двумя другими выдающимися психоаналитиками: д-ром Отто Ранком и д-ром Рене Альенди, чьи работы произвели на меня глубокое впечатление. И примерно тогда же мне попалась первая книга Алана Уоттса "Дух дзен-буддизма".

И где-то в ту же пору я, в поисках места, откуда был бы лучше виден Юпитер, моя счастливая звезда, забрался на крышу своей студии, пришел в неописуемый восторг и, спускаясь по лестнице, оступился и рухнул вниз, вышибив дверь зеркального стекла. На другой день мой друг Морикан, о котором я написал в "Дьяволе в раю", принес мне подробное астрологическое объяснение случившегося.

Без преувеличения, интересное было время.

Каждая книга психиатра, в дополнение к философской основе его лечебной методики, в некоторой степени раскрывает суть проблемы, лицом к лицу с которой его ставит жизнь. Действительно, самый факт написания подобной книги есть с его стороны признание ложности ситуации, в которой находятся пациент и психоаналитик. В попытке посредством просвещения публики расширить сферу своего воздействия, психоаналитик косвенно сообщает нам о желании отказаться от ненужной роли целителя, которую ему навязали. Хотя фактически каждый день он повторяет пациентам ту истину, что они сами должны исцелить себя, на практике количество пациентов растет с угрожающей быстротой, так что порой целитель бывает вынужден искать другого целителя -- для себя. Некоторые психиатры всего лишь такие же жалкие, такие же измученные стра-

489

хом человеческие создания, как их пациенты, которые обращаются к ним в поисках облегчения. Многие из них перепутали оправданное принятие на себя роли с самопожертвованием, с напрасным принесением себя в жертву. Вместо того, чтобы, к примеру, раскрывать тайну физического и душевного здоровья, они избирают более легкий путь, обычно имеющий разрушительные последствия, оставляя эту тайну своим пациентам. Вместо того, чтобы просто оставаться людьми, они пытаются исцелять и обращать в свою веру, стать дарующими жизнь спасателями для того только, чтобы в конце обнаружить, что распяли самих себя. Если Христос умер на кресте, дабы проповедать идею самопожертвования, то это было сделано ради того, чтобы указать на важность этого сущностного закона жизни, а не для того, чтобы люди следовали Его примеру. "Распятие -- закон жизни", -- говорит Хоу, и так оно и есть, но это должно понимать символически, а не буквально.

Повсюду в своих книгах* он обращается к созерцательному, или Восточному образу жизни и, можно так же сказать, к такого же рода искусству. Искусство жизни основано на ритме: удача--неудача, прилив--отлив, свет--тьма, жизнь--смерть. С принятием жизни -- хорошей и плохой, праведной и неправедной твоей и моей -- во всех ее проявлениях, застывшая оборонительная жизнь, которую клянет большинство людей, превращается в танец, "танец жизни", по выражению Хевлока Эллиса. Истинное назначение танца -- метаморфоза. Человек может танцевать с горя и от радости; он может танцевать просто так, безо всякой причины, как это доказала Элба Гуара. Но суть в том, что простой акт танца преображает элементы, его составляющие; танец, точно так же, как жизнь, несет в себе свой конец. Приятие этого обстоятельства, любого обстоятельства, рождает подъем, ритмический импульс к самовыражению. Умение расслабляться, конечно, первая вещь которой должен научиться танцовщик. Это так же первое, чем должен овладеть пациент, когда он оказывается один на один с психоаналитиком. Это первое, чему должен научиться любой человек, чтобы жить. Это чрезвычайно трудно, ибо означает самоотвержение, полное самоотвержение. Вся концепция Хоу основана на этой простой, но революционной идее полного и безусловного самоотвержения. Это религиозное мироощущение: приятие боли
_____________
* И Грэм Хоу "Я-субъект и Я-объект", "Вреэдя и дитя" "Воинственный танец"

490

страдания, несчастья и так далее. Это окружная дорога, которая, в конце концов, всегда оказывается самой короткой. Подобное миропонимание подразумевает усвоение жизненного опыта, самоосуществление, послушание и дисциплину: кривая временной дуги естественного развития предпочтительней быстрой, гибельной прямой. Это -- путь мудрости, путь, который должен, в конечном счете, быть выбран, потому что все другие пути только подводят к нему.

Немного есть книг о мудрости -- или лучше сказать, об искусстве жить? -- которые подверглись бы столь тщательному изучению, как эти три книги. Профессиональный философ склонен смотреть на них с недоверием из-за откровенной простоты авторских умозаключений. В отличие от психоаналитика, философ-профессионал редко получает радостную возможность видеть свои теории подвергнутыми испытанию. Что касается психоаналитика, то его мысль всегда насущна, как повседневные дела. Он подвергается испытанию в каждый момент своей жизни. В данном случае мы имеем дело с человеком, для которого писать это тайное наслаждение, факт, могущий быть в высшей степени поучительным для многих писателей, тратящих часы, чтобы выдавить из себя мыслишку.

Хоу глядит на мир, который есть здесь и сейчас. Он видит его во многом таким, каким этот мир предстает пациенту, приходящему к нему за помощью. "Истина состоит в том, что мы больны, -- говорит он, и добавляет: -- причина болезни в нас самих". Если с нами что-то не так, заключает он, то это что-то не такого рода, чтобы можно было его излечить палкой или штыком. Исцеление достигается метафизическим путем, а не терапевтическим: дело не в том, чтобы обнаружить и удалить источник боли. "Это как если бы мы изменили карту самой жизни посредством изменения нашего отношения к ней", -- поясняет Хоу. Это извечная умственная гимнастика, известная всем мудрецам, которая лежит в самой основе метафизики.

Жизнь, как все мы знаем, -- битва, и человек, будучи частью жизни, сам есть воплощение битвы. Если он видит факт и приемлет его, он способен, невзирая на битву, изведать мир души и радоваться ему. Но чтобы прийти к такому концу, который есть начало (ибо мы еще не начинали жить!), человек должен усвоить доктрину приятия, или, что то же самое, безусловного самоотвержения, которое есть любовь. И тут я должен сказать, что, по моему мнению, автор идет дальше любых теорий жизни, какие до сих пор излагали психоаналитики; он показывает себя чем-

491

то большим, нежели врачеватель -- художником жизни, человеком, способным избрать самый рискованный курс лечения: неколебимой верой. Верой в жизнь, позвольте тут же добавить, верой свободной и гибкой, равной всякой неотложной помощи и достаточно широкой, чтобы включить в себя смерть, так же как другие так называемые беды. Ибо при таком широком и взвешенном взгляде на жизнь, смерть уже не "последний враг" и не "конец"; если, как он подчеркивает, врачевателю и отведена роль, то это роль "повитухи" смерти. (Читатель, желающий продлить удовольствие, может заглянуть в тибетскую "Книгу мертвых".)

Все представление о четырехмерной реальности, которое составляет метафизику Хоу, покоится на осмыслении приятия. Четвертый элемент -- это Время, или говоря иначе, о чем прекрасно знал Гете, -- развитие. Подобно тому, как семя развивается, растет в естественном ходе времени, так и мир растет, и так же умирает, и так же возрождается вновь. Это полная противоположность ходячему представлению о "прогрессе", запрягшем вместе дьявольских драконов воли, решимости, цели и борьбы -- или скорее напротив, спустившем их с цепи. Прогресс, в его западном варианте, это путь напрямик, через непреодолимые препятствия, это создание себе трудностей и помех на всем .протяжении пути, а в итоге -- саморазрушение Идея Хоу -- это восточная идея, пришедшая к нам с искусством джиу-джитсу, где само препятствие используется для его преодоления. Этот метод столь же пригоден для одоления того, что мы называем болезнью, или смертью, или злом, как и для одоления противника. Секрет состоит в знании, что силой можно управлять, так же, как бояться ее -- больше, чем что-либо другое, ее можно обращать во благо или зло, на пользу или во вред в соответствии с желанием. Человек в его настоящем полном страхов состоянии, похоже, имеет лишь единственное желание -- бежать куда глаза глядят, и в этом состоянии он пребывает неизбывно как в кошмаре. Он не только отказывается признать свои страхи, хуже того, он боится своих страхов. Все кажется бесконечно хуже, чем есть на самом деле, говорит Хоу, "просто потому, что мы пытаемся убежать". Это настоящий Рай Невроза, смола страха и тревоги, в которой, пока не сделаем усилия освободиться, мы можем увязнуть навсегда. Воображать, что кто-то посторонний в образе ли психоаналитика, диктатора, Спасителя, или даже Бога, придет

492

освободить нас -- чистое безумие. На всех спасательных шлюпок не хватит, и в любом случае, как указывает автор, нужнее спасательных шлюпок -- маяки. Более полное, более ясное понимание, а не большее количество спасател