бюро находок вокзала Уэно. - У меня гораздо больше дел, чем ты думаешь, - говорит он, не отрывая глаз от бумаг. - Но я взял за правило проводить с каждым новичком индивидуальное собеседование. Между фразами повисают паузы длиной с милю. - Кто я, ты знаешь. - Скрип ручки. - А ты... - Он сверяется со списком. - Эидзи Миякэ. Он смотрит на меня, ожидая, что я кивну. Киваю. - Миякэ. - Он произносит мое имя так, словно это название пищевой добавки. - Раньше работал на апельсиновой плантации, - он перебирает страницы, и я узнаю свой почерк, - на острове, каком - неважно, к югу от Кюсю. Сельскохозяйственные работы. На стене над Аоямой висят портреты его выдающихся предшественников. Я представляю, как они спорят каждое утро, кому из них восставать из мертвых и принимать бразды правления кабинетом на очередной утомительный день. В кабинете пахнет потемневшими на солнце картонными папками. Гудит компьютер. Сияют клюшки для гольфа. - Кто тебя нанял? Эта женщина, Сасаки? Киваю. Раздается стук в дверь, и секретарша вносит поднос с чаем. - Я беседую со стажером, госпожа Маруи! - раздраженно шипит Аойяма. - И это значит, что чай с десяти тридцати пяти переносится на десять сорок пять, так? Сбитая с толку, госпожа Маруи кланяется, извиняется и ретируется. - Подойди к тому окну, Миякэ, выгляни и расскажи, что видишь. Выполняю. - Мойщика окон, господин. Этот человек не воспринимает иронии. - Под мойщиком окон. Поезда, что прибывают и отправляются в тени отеля "Терминус". Утренние пассажиры. Тележки с багажом. Толкущиеся без дела, потерявшиеся, опоздавшие, встречающие, встречаемые. Машины для мытья платформ. - Вокзал Уэно. - Расскажи, Миякэ, что такое вокзал Уэно? Этот вопрос ставит меня в тупик. - Вокзал Уэно, - Аояма сам отвечает на свой вопрос, - исключительный механизм. Один из самых точных хронометров на земле. В мире. А этот недоступный ни для пожара, ни для воров кабинет - один из его нервных центров. С этого пульта управления я могу получить доступ... практически ко всему. Вокзал Уэно - это наша жизнь, Миякэ. Ты служишь ему, он служит тебе. Он обеспечивает твой карьерный рост. Тебе оказана честь на время стать деталью этого механизма. Я и сам начинал с должности низкой, как у тебя, но пунктуальностью, упорством, неподкупностью... Звонит телефон, и я перестаю для него существовать. Лицо его вспыхивает, как лампочка большой мощности, в голосе - радостное возбуждение: - О, господин! Какая честь... да... в самом деле... в самом деле... вполне. Превосходное предложение. Осмелюсь добавить... да, конечно. Безусловно... в членских взносах? Бесподобно... превосходно... могу ли я предложить... в самом деле. Перенесено на пятницу? Как это верно... мы все с огромным нетерпением ожидаем известий о том, как мы поработали. Спасибо... вполне... Могу ли я... - Аояма вешает трубку и тупо на нее смотрит. Вежливо покашливаю. Аояма поднимает взгляд. - На чем я остановился? - Детали и неподкупность. - Неподкупность. - Но мысли его уже далеко. Он закрывает глаза и потирает переносицу. - Твой испытательный срок - шесть месяцев. В марте тебе представится возможность сдать экзамены для служащих Японской железной дороги. Значит, тебя наняла госпожа Сасаки. Вот уж кто не образец для подражания. Из тех, кто хочет быть и женщиной и мужчиной в одном лице. Не ушла с работы даже после замужества. Муж у нее умер - печально, конечно, но люди умирают каждый день, это еще не повод для того, чтобы метить на мужскую должность в качестве компенсации. Итак, Миякэ. Избавься от своего акцента. Слушай дикторов Эн-эйч-кей[29]. Вытряхни мусор из мозгов. В мое время средние школы готовили тигров. Сейчас они выпускают павлинов. Ты свободен. Я кланяюсь и закрываю за собой дверь, но он уже не смотрит в мою сторону. Рядом с кабинетом никого нет. Сбоку от стены стоит поднос. Сам себе удивляясь, я открываю крышку чайника и плюю в него. Должно быть, стресс. Бюро находок - неплохое место для работы. Приходится носить малопривлекательную униформу сотрудника Японской железной дороги, но рабочий день заканчивается в шесть, а по линии Кита Сендзю вокзал Уэно находится всего в нескольких станциях от Умедзимы, откуда до "Падающей звезды" рукой подать. В течение шестимесячного испытательного срока я буду получать жалованье раз в неделю, что вполне меня устраивает. Мне повезло. Эту работу нашел для меня Бунтаро. Когда я в прошлую пятницу вернулся из " Пан-Оптикона", он сказал, что слышал, будто здесь может открыться вакансия: не заинтересует ли это меня? "Еще бы!" - ответил я и не успел оглянуться, как уже проходил собеседование с госпожой Сасаки. Дама суровая и бывалая - токийский вариант моей бабушки, - она, однако, поговорив со мной полчаса, предложила мне это место. Утром я составляю каталоги - наклеиваю этикетки с данными о дате/времени/номере поезда на предметы, собранные кондукторами и уборщиками на конечных станциях, и укладываю их на соответствующую металлическую полку. Госпожа Сасаки заведует бюро находок и сидит в боковом кабинете, где разбирается с ценными предметами: бумажниками, платежными картами, драгоценностями - всем, что должно регистрироваться в полиции. Суга учит меня обращаться с вещами, не имеющими особой ценности, которые хранятся в заднем помещении. - Здесь не так много естественного света, да? - говорит Суга. - Но можно легко определить, какой сейчас месяц, по тому, что сюда попадает. С ноября по февраль - лыжи и сноуборды. В марте - дипломы. В июне - завал свадебных подарков. В июле - горы купальников. С хорошим дождичком приносит сотни зонтов. Работа не самая вдохновляющая, но все лучше, чем носиться по авторемонтной площадке или развозить пиццу, помсм. После обеда я сижу за стойкой, ожидая тех, кто придет заявить права на свою собственность, или отвечаю на звонки. В часы пик, разумеется, дел больше всего, но часов с трех пополудни работа скорее напоминает отдых. Самый частый посетитель - мои воспоминания. x x x Листья такие зеленые, что кажутся синими. Мы с Андзу играем в гляделки: пристально смотрим друг на друга, и тот, кто заставит другого улыбнуться и отвести взгляд, выигрывает. Я корчу Андзу рожицы, но ей нипочем. В ее глазах Клеопатры пляшут бронзовые искорки. Она выигрывает. Она выигрывает - как всегда, - приблизив свои широко раскрытые глаза к моим. Потом возвращается на свою ветку и сквозь лист смотрит на солнце. Закрывает солнце растопыренной ладошкой. Небольшая перепонка между большим и указательным пальцами ее руки наливается ярко-красным цветом. Она смотрит на море. - Сейчас будет прилив. - Отлив. - Прилив. Твой камень-кит уже ныряет. Мои мысли заняты чудесными футбольными подвигами. - Я раньше действительно верила в то, что ты рассказывал про камень- кит. Крученые подачи и стремительные броски вниз, чтобы отбить головой. - Ты нес такую чушь. - А? - Про то, что он волшебный. - Кто волшебный? - Камень-кит, глухота! - Я не говорил, что он волшебный. - Говорил. Ты говорил, что это настоящий кит, которого бог грома превратил в камень, и что однажды, когда мы подрастем, мы поплывем к нему, и, как только мы на него ступим, заклятие исчезнет, и он будет так благодарен, что отвезет нас, куда мы пожелаем, даже к Маме и Папе. Я так сильно старалась представить себе это, что иногда даже видела, будто в телескоп. Мама надевала жемчужное ожерелье, а Папа мыл машину. - Я никогда ничего такого не говорил. - Говорил, говорил. И на днях я поплыву к нему. - Никогда, ни в коем случае, ты не заплывешь так далеко. Девчонки не так хорошо плавают, как мальчишки. Андзу лениво пытается пнуть меня в голову. - Я легко могу туда доплыть! - В мечтах. Это очень далеко. - В твоих мечтах. Волны разбиваются о серый китовый бок. - Может быть, это действительно кит, - высказываю я предположение. - Окаменелый. Андзу фыркает. - Это просто кусок скалы. Он даже не похож на кита. В следующий раз, когда мы пойдем на секретный пляж, я доплыву до него - вот увидишь, - заберусь на него и буду над тобой смеяться. Паром на Кагосиму уползает за горизонт. - Завтра в это время... - начинаю я. - Да, да, завтра в это время ты будешь в Кагосиме. Вы встанете очень рано, чтобы успеть на паром и приехать в начальную городскую школу к десяти утра. Третьи классы, потом вторые, потом ваш матч. Потом вы пойдете в ресторан при девятиэтажном отеле, будете есть и слушать, как господин Икеда объясняет, почему вы проиграли. А в воскресенье утром вернетесь обратно. Ты мне это уже миллион раз говорил, Эидзи. - Что ж поделать, если ты завидуешь. - Завидую? Тому, как одиннадцать вонючих мальчишек гоняют мешок с воздухом по колено в грязи? - Раньше футбол тебе нравился. - Раньше ты мочился на футон. Ох. - Ты завидуешь, что я еду в Кагосиму, а ты - нет. Андзу высокомерно молчит. Скрип дерева. Я не ожидал, что Андзу так быстро потеряет интерес к нашему спору. - Смотри, - говорит она. Андзу поднимается во весь рост, расставляет ноги, пытаясь встать поустойчивей, отпускает руки... - Прекрати, - говорю я. И моя сестра прыгает в пустоту Крик вырывается из моей груди Андзу проносится мимо и со смехом приземляется на ветку внизу, а потом снова ныряет вниз - к следующей ветке. Она исчезает в листве, но смех ее слышится еще долго. x x x Стрелки "Фудзифильма" показали два часа и двинулись дальше. Ночь, как она есть, набита минутами, но они одна за другой истекают. Моя капсула набита Хламом. Посмотрите значение слова "хлам" в словаре, и вы получите картинку моей капсулы над "Падающей звездой". Жалкая колония в империи Хлама. Старый телевизор, футон из рисовой соломы, складной столик, поднос с разрозненной кухонной утварью, спасибо жене Бунтаро, чашки с грибковыми культурами, ревущий холодильник с хромированными нашлепками. Вентилятор. Стопка журналов "Скрин", от которых избавился Бунтаро. С Якусимы я привез только рюкзак с одеждой, "Дискмен"[30], диски с записями Джона Леннона и гитару. В день моего приезда Бунтаро посмотрел на нее с опаской. - Ты ведь не собираешься эту штуку подключать? - Нет, - ответил я. - Акустическую можешь оставить, - сказал он. - Но если притащишь электрическую, окажешься на улице. Так записано в договоре. Я не собираюсь с ней общаться. Ни за что. Она попытается отговорить меня от поисков отца. Интересно, сколько времени понадобится таракану, чтобы умереть? Клеевая ловушка называется "тараканий мотель", на стенках у нее нарисованы окна, двери и цветы. Искусственные тараканы машут всеми шестью лапками: "Заходите, заходите!" В качестве приманки внутри лежит пахнущий луком пакетик - в любом приличном токийском супермаркете можно купить ловушки с запахом карри, креветок и копченостей. Когда я вошел, Таракан меня поприветствовал. Он даже не потрудился изобразить испуг. Он усмехнулся. И кто же у нас теперь смеется последним? Я! Нет. Он. Я не могу уснуть. На Якусиме ночь значит сон. Больше заняться особенно нечем. В Токио ночь не значит сон. Панки гоняют по торговым пассажам на скейтах. Хостессы[3 1] подавляют зевоту и поглядывают на "ролексы" клиентов. Бандиты Якудзы чинят разборки на опустевших строительных площадках. Школьники младше меня устраивают турниры по секс-гимнастике в отелях любви[32]. Где-то наверху мой собрат по бессоннице спускает в туалете воду. Труба у меня за головой начинает петь. Прошлая среда, мой второй день в качестве трутня на вокзале Уэно. В обеденный перерыв оттягиваюсь по-большому в туалетной кабинке, покуривая " Салем". Вдруг слышу, как открывается дверь, скрипит "молния", и по фарфору писсуара бьет струя мочи. Потом раздается голос - это Суга, повернутый на компьютерах тип, чье место я займу в конце недели, когда он вернется в колледж. Очевидно, думает, что он здесь один. - Извините, вы - Суга? Это ваша вина? Он говорит не своим обычным голосом, а голосом мультяшного персонажа - такие упражнения наверняка здорово дерут связки. - Не хочу вспоминать, не хочу вспоминать, не хочу вспоминать. Не заставляйте. Нельзя меня заставлять. Не заставите. Забудьте! Забудьте! Забудьте! Его голос становится обычным - вкрадчивым и гнусавым: - Я не виноват. Такое со всяким могло случиться. С кем угодно. Не слушайте их. Я в затруднении. Если я сейчас выйду, мы оба будем смущены до чертиков. У меня такое ощущение, будто я подслушал, как он во сне бормочет какой-то секрет. Но если и дальше сидеть здесь, что я еще услышу? Как он расчленил труп у себя в ванной и кусок за куском выбрасывал его вместе с мусором? Если он обнаружит меня, то решит, что я подслушивал. Спускаю воду и долго- долго натягиваю брюки. Когда я наконец выхожу из кабинки, Суги уже нет. Мою руки и возвращаюсь в офис кружным путем, мимо журнальных киосков. Госпожа Сасаки разбирается с клиентом. Суга сидит в задней комнате, поедая свой обед; я предлагаю ему "Салем". Он говорит, что не курит. Я забыл, вчера он уже говорил мне. Подхожу к зеркалу, притворяясь, будто что-то попало в глаз. Если я буду слишком любезен, до него может дойти, что это я слышал, как он изображает потерю памяти. Вернувшись за стойку, Суга взгромоздился на табуретку и уткнулся в журнал "МастерХакер". У Суги странное телосложение - излишек веса сосредоточен вокруг живота, а задница совсем плоская. Руки длинные, как у инопланетянина. Он страдает экземой. На лице лекарствам удалось ее подавить, но тыльная сторона ладоней покрыта чешуйками, и даже в жару он носит рубашки с длинным рукавом, чтобы скрыть руки. В заднем помещении меня ждет тележка с вещами, потерянными в послеполуденных поездах. Суга ухмыляется: - Ну что, уже пообщался с Заместителем Начальника Вокзала Аоямой? Я киваю. Суга откладывает журнал. - Не позволяй себя запугать. Он не такая большая шишка, какой себя мнит. Помсм, его скоро уволят. Готовятся большие передвижки, госпожа Сасаки говорила на прошлой неделе. Меня-то это не волнует. С понедельника у меня начинается интернатура в "Ай-би-эм"[33]. А еще через неделю - опять в универ. Мне дают отдельный кабинет для работы над диссертацией. Загляни ко мне как-нибудь. Императорский универ, девятый этаж. Это рядом с Отаномизу. Я нарисую, как пройти, а там позвонишь с проходной. Я пишу магистерскую[34] по системному программированию, но, между нами и находками говоря, все это академическое дерьмо - лишь прикрытие вот для чего. - Он помахивает своим " МастерХакером". - Я один из пяти лучших хакеров Японии. Мы все знаем друг друга. Обмениваемся сообщениями. Взламываем системы и оставляем свои метки. Как те, кто рисует граффити. В Японии нет такого компьютера, который я не мог бы взломать, вот. В Пентагоне - ты ведь знаешь, что такое Пентагон, да, мозговой центр американской обороны - есть секретный сайт под названием " Священный Грааль". Защиту для него разрабатывают лучшие компьютерщики, вот. Если ты взламываешь "Священный Грааль", значит, ты лучше, чем они, и тогда появляются люди в черном и предлагают тебе работу. Вот чем я хочу заняться. В Императорском универе стоят самые скоростные модемы по эту сторону двадцать пятого века. Стоит мне получить доступ к этим малюткам, и я в дамках. И тогда, у-у-ух, я смотаюсь из этой выгребной ямы под названием Токио. Полный улет. Вы больше в жизни меня здесь не увидите. Работая, смотрю, как Суга читает "МастерХакер". Каждый раз, дочитав очередную колонку текста, он вздергивает брови. Интересно, что Суга не назвал бы выгребной ямой? Что может осчастливить Сугу? Странно, но, когда я вспоминаю, что буду жить здесь лишь до тех пор, пока не найду своего отца, Токио мне почти нравится. У меня такое чувство, будто я на каникулах на другой планете, где выдаю себя за местного жителя. Может, я даже останусь здесь еще на какое-то время. Мне нравится показывать проездной сотрудника ЯЖД контролеру у турникета. Мне нравится, что никто не сует свой нос в чужие дела. Нравится, что рекламные плакаты меняют раз в неделю - на Якусиме их меняют раз в десять лет. Мне нравится каждый день ездить в метро от Кита Сендзю до Уэно, нравится тот отрезок пути, когда поезд идет под уклон, ныряет под землю и превращается в подводную лодку. Мне нравится смотреть, как мимо на разной скорости проходят другие подводные лодки, и можно в шутку воображать, что едешь в обратную сторону. Мне нравится ловить взгляды пассажиров в параллельных окнах - будто одновременно вспоминаются две истории. По утрам отрезок между Кита Сендзю и Уэно забит до невероятия. Когда поезд меняет скорость, мы, трутни, все, как один, апатично качаемся и пошатываемся. Обычно только любовники и близнецы становятся так близко друг к другу. Мне нравится, что в подводной лодке не нужно ничего решать. Нравится приглушенный стук колес. Токио - это один огромный механизм, состоящий из деталей помельче. Трутням известно предназначение лишь их собственных крохотных винтиков. Интересно, каково предназначение Токио? Для чего он? Я уже выучил названия станций между тем местом, где живу, и Уэно. Я знаю, где стать, чтобы сойти как можно ближе к выходу в город. "Никогда не садись в первый вагон, - говорит дядя Асфальт. - Если поезд с чем-нибудь столкнется, его раздавит всмятку - и будь предельно внимателен на платформе, когда поезд подходит, чтобы тебя не столкнули под колеса". Мне нравится вдыхать настой из запахов пота, духов, раздавленной еды, копоти, косметики. Мне нравится вглядываться в отражения лиц, пока не покажется, что я могу листать их воспоминания. Подводные лодки возят трутней, черепа возят воспоминания, и то, что для одного человека - выгребная яма, для другого может быть раем. x x x - Эидзи! Андзу, кто же еще. Луна сияет, словно прилетевший за добычей НЛО, воздух насыщен благовониями, которые бабушка воскуряет в жилых комнатах, чтобы отпугнуть комаров. Андзу говорит шепотом, чтобы не разбудить ее: - Эидзи! Забравшись на высокий подоконник, она обхватывает колени руками. На татами[35] и выцветшей фузуме[36] пляшут бамбуковые тени. - Эидзи! Ты не спишь? - Сплю. - Я наблюдала за тобой. Ты - это я, только мальчик. Но ты храпишь. Она хочет разбудить меня, вот и злит. - Не храплю. - Храпишь, как свинья. Угадай, где я была. Дайте мне поспать. - В туалетной яме. - На крыше! Туда можно залезть по балконному шесту. Я нашла дорогу. Там так тепло. Если смотреть на Луну долго-долго, то увидишь, как она движется. Я не могла уснуть. Какой-то настырный комар все время меня будил. - А меня будит моя настырная сестра. Завтра у меня футбольный матч. Мне нужно выспаться. - Значит, тебе нужно ночью чего-нибудь съесть, чтобы подкрепиться. Смотри. Сбоку стоит поднос. Омоти[37], соевый соус, маринованный дайкон[38], арахисовое печенье, чай. У нас будут неприятности. - Когда Пшеничка узнает, она... Андзу выражением лица и голосом пытается изобразить Пшеничку: - Может, ваша мать и дала вам кости, малютки, но за то, что у вас в голове, благодарите только меня! Я смеюсь, как всегда. - Ты одна ходила на кухню? - Я сказала привидениям, что я - одна из них, и они мне поверили. Андзу подпрыгивает и бесшумно приземляется мне в ноги. Я понимаю, что сопротивление бесполезно, поэтому сажусь и кусаю скрипучий кусок маринованной редьки. Андзу проскальзывает ко мне под футон и макает омоти в блюдце с соевым соусом. - Мне снова снилось, что я летаю. Только приходилось махать крыльями изо всех сил, чтобы удержаться в воздухе. Я видела, как целая толпа людей ходит туда-сюда, а еще ту полосатую цирковую палатку, где жила мама. Я уже хотела спикировать на нее, когда этот комар меня разбудил. - Ты поосторожней со своими падениями. Андзу жует. - Что? - Если тебе приснится, что ты падаешь и бьешься о землю, ты на самом деле умрешь, прямо в постели. Какое-то время Андзу продолжает жевать. - Кто так говорит? - Ученые так говорят. - Чепуха. - Ученые это доказали! - Если тебе приснилось, что ты упал, ударился о землю и умер, как может кто-нибудь узнать, что тебе снилось? Я обдумываю эту мысль. Андзу молча наслаждается победой. Лягушки то начинают свой концерт, то умолкают, будто миллионы маримб[39]. Где-то далеко спит море. Мы громко жуем одну омоти за другой. Вдруг Андзу начинает говорить странным голосом - я не помню, чтобы она когда-нибудь раньше так говорила: - Я больше не вижу ее лица, Эидзи. - Чьего лица? - Маминого. А ты? - Она болеет. Она лежит в специальной больнице. Голос Андзу дрожит. - А если это неправда? А? - Это правда! У меня такое чувство, будто я проглотил нож. - Она такая же, как на фотографиях. - Это старые фотографии. Почему сейчас? Андзу вытирает глаза ночной рубашкой и отводит взгляд. Я слышу, как она стискивает зубы и давит что-то в горле. - Сегодня после обеда, когда ты был на тренировке, Пшеничка послала меня в магазин госпожи Танака купить пачку стирального порошка. Там была госпожа Оки со своей сестрой из Кагосимы. Они стояли в глубине магазина и не сразу меня заметили, поэтому я все слышала. Нож вонзается мне в кишки. - Слышала что? - Госпожа Оки сказала: "Эта девчонка Миякэ, конечно, здесь не показывается". Госпожа Танака сказала: "Конечно, у нее нет на это права". Госпожа Оки сказала: "Не смеет. Бросила двоих детишек на бабушку и дядьев, а сама живет в Токио со своими роскошными мужчинами, модными квартирами и машинами". Потом она увидела меня. Нож поворачивается. Сдавленно всхлипывая, Андзу ловит ртом воздух. - И что? - Выронила яйца и поскорее вышла. В лунном свете тонет мотылек. Я вытираю Андзу слезы. Они такие теплые. Потом она отталкивает меня и упрямо съеживается. - Послушай. - Я гадаю, что бы такое сказать. - Эта госпожа Оки со своей сестрой из Кагосимы и госпожа Танака вместе с ними - ведьмы, которые пьют собственную мочу. Я предлагаю ей кусок маринованного дайкона, но Андзу качает головой. Лишь бормочет: - Разбитые яйца. Повсюду. x x x "Фудзифильм" показывает 02:34. Спать. Спать. Ты засыпаешь. Твои веки тяжелееееееют. Дайте мне поспать. Пожалуйста. Мне завтра на работу. Уже сегодня. Закрываю глаза - и вижу тело, падающее в никуда. Кубарем. Таракан до сих пор сражается с клеем. У тараканов есть особые органы чувств, благодаря которым они пускаются наутек еще до того, как информация об опасности поступит в мозг. И как ученым удается узнавать такие вещи? Тараканы даже книги едят, если не попадется ничего посочнее. Кошка бы вышибла из Таракана дух. Кошка. Кошка знает тайну жизни и смерти. Среда, вечер, я возвращаюсь с работы. - Ну, как дела в конторе, любезный? - спрашивает Бунтаро, потягивая из банки кофе со льдом. - Неплохо, - отвечаю я. Бунтаро допивает последние капли. - А что у тебя за коллеги? - Я еще мало с кем знаком. Суга, парень, место которого я займу, мнит себя самым крутым киберпреступником всех времен и народов. Госпоже Сасаки, моему боссу, я, похоже, не очень-то по душе, но мне она все равно нравится. Господин Аояма, ее босс, такой напыщенный тип, что удивительно, как не скрипит при ходьбе. Бунтаро закидывает банку в мусорное ведро, и тут входит клиент со стопкой видеокассет. Я забираюсь в свою капсулу, падаю на футон и в сотый раз читаю письмо Акико Като. Пока в комнате сгущаются сумерки, поигрываю на гитаре. Я еще не могу позволить себе купить подходящие светильники, поэтому довольствуюсь дряхлой лампой, которую мой предшественник держал в глубине шкафа. Внезапно решаюсь себе признаться, что смутная надежда, которой я тешил себя всю жизнь, будто, приехав в Токио, рано или поздно встречу своего отца, - смехотворна. Достойна жалости. Вместо того чтобы принести освобождение, правда погружает меня в такое уныние, что я не могу больше играть. Сворачиваю футон, усаживаюсь на него и включаю телевизор, спасенный на прошлой неделе из кучи мусора. Этот телевизор - полное дерьмо. Зеленый цвет в нем становится сиреневым, а синий - розовым. Я настроил пять каналов, и еще один с помехами. Все передачи - тоже дерьмо. Губернатор Токио заявляет, что в случае землетрясения все черные, испанцы и корейцы взбесятся и начнут грабить, насиловать и мародерствовать. Переключаю канал. Фермер рассказывает, как свиньи жиреют, поедая собственное дерьмо. Переключаю канал. Токийские "Гиганты" одерживают верх над хиросимским " Карпом"[40]. Достаю из холодильника упаковку уцененного суси[41]. Переключаю канал. Идет игра, в которой участникам задают вопросы о мелких подробностях отрывка из фильма, который они только что видели. Краем глаза замечаю крадущуюся тень. Вдруг она бросается прямо на меня, и я чуть не роняю свой ужин на пол. - А-а-а-а! Мне под ноги прыгает черная кошка. Она зевает во всю свою клыкастую пасть. Кончик хвоста у нее белый. На шее - ошейник в шотландскую клетку. - Кошка, - бессмысленно бормочу я, пока пульс пытается вернуться к нормальному ритму. Должно быть, она спрыгнула на балкон с карниза и пролезла внутрь сквозь дыру в москитной сетке. - Ты же потерялась! Кошка не из тех, кого легко смутить. Я резко топаю ногой, как люди обычно делают, чтобы отпугнуть животных, но ее этим не проймешь. Кошка смотрит на суси и облизывается. - Послушай, - говорю я, - пойди и поищи домохозяйку, у которой в холодильнике полно остатков от ужина. Кошка невозмутимо молчит. - Одно блюдечко молока, - говорю я ей, - И ты уйдешь. Кошка опустошает его, едва я успеваю налить. Еще. - Это последнее, ладно? Пока кошка лакает молоко, на этот раз более сдержанно, я спрашиваю себя, с каких это пор я разговариваю с животными. Она смотрит, как я сдуваю пушинку с последнего кусочка суси. Так что в итоге мне достается пачка крекеров, а Кошка уминает свежую рыбу, осьминога и тресковую икру. Если выйти из вокзала Уэно в парк, пройти мимо концертного зала с музеями и обойти вокруг фонтана, то вы попадете в аллею, обсаженную высоким кустарником. Здесь, в палатках, сооруженных из кусков небесно-голубого полиэтилена и деревянных шестов, живут бездомные. В самых лучших есть даже двери. Я думаю, именно там живет Дама с фотографиями. Она появилась у стойки для приема заявлений во вторник, прямо перед обеденным перерывом. Это был самый жаркий день за всю неделю. Асфальт напоминал размякший шоколад. На ней был плотно повязанный головной платок, длинная юбка непонятной расцветки и потрепанные теннисные тапочки. Сорок, пятьдесят, шестьдесят лет - по обветренному лицу с глубоко въевшейся грязью невозможно было угадать ее возраст. Суга ухмыльнулся и, заявив, что у него перерыв, улизнул в туалет предаваться самобичеванию. Эта бездомная женщина напомнила мне фермерских жен с Якусимы, только она еще более заторможенная. Ее взгляд не может удержаться на одной точке. Голос у нее надтреснутый и шипящий. - Я их потеряла. - Что вы потеряли? Она переминается с ноги на ногу. - Вам их еще не приносили? Тянусь к стопке бланков заявлений о пропаже. - Так что вы потеряли? Она кидает на меня быстрый взгляд. - Фотографии. - Вы потеряли фотографии? Она достает из кармана луковицу и начинает счищать хрустящую коричневую шелуху. У нее почерневшие, покрытые струпьями пальцы. Повторяю попытку. - Вы потеряли фотографии в поезде или на вокзале? Она по-прежнему уклоняется от ответа. - Старые-то мне вернули... - Мне бы очень помогло, если бы вы рассказали немного подробнее о... Она лижет луковицу. - А вот новые я обратно не получила. - Это были ценные фотографии? Она кусает луковицу. Луковица хрустит. Из бокового кабинета выходит госпожа Сасаки и кивает Даме с фотографиями. - Ну и пекло сегодня. Дама с фотографиями говорит, жуя луковую жвачку: - Они мне нужны, чтобы прикрыть часы. - Боюсь, сегодня у нас фотографий нет. Возможно, завтра вы их найдете. Не пробовали искать около пруда Синобазу[42]? Дама с фотографиями хмурится. - Что это моим фотографиям там делать? Госпожа Сасаки пожимает плечами. - Как знать? В жару там прохладно. Она кивает. - Как знать... И бредет прочь. - Она постоянный клиент? Госпожа Сасаки направляется к письменному столу. - Мы входим в ее маршрут. Просто будь с ней вежлив, это ведь ничего не стоит. Ты понял, что за "фотографии" она имела в виду? - Наверно, какой-нибудь семейный альбом? - Сначала я тоже поняла ее буквально. - Госпожа Сасаки, как всегда, точно выбирает слова. - Но, похоже, что она говорит о своих воспоминаниях. Мы смотрим, как она исчезает в мерцающем свете. Цикады гудят то тише, то громче. - Мы - это всего лишь наши воспоминания. x x x Луна передвинулась. Успокоившись, Андзу маленькими глотками пьет чай. Я где-то на границе между сном и бодрствованием. Изо всех сил пытаюсь вспомнить мамино лицо. Мне кажется, что я помню запах ее духов, но точно сказать не могу. Чувствую, как Андзу устраивается внутри калачика, которым я свернулся. Она все еще думает о маме. - Последний раз мы с ней виделись в доме дяди Толстосума в Кагосиме. Когда в последний раз уезжали с Якусимы. - В день рождения секретного пляжа. Два года назад? - Три. Два года назад был день рождения надувной лодки. - Она уехала так неожиданно. Пробыла целую неделю, а потом просто исчезла. - Хочешь, расскажу секрет? Я тотчас просыпаюсь. - Настоящий? - Я уже не маленькая. Конечно, настоящий. - Тогда давай. - Пшеничка велела никому не рассказывать, даже тебе. - О чем? - О том, почему она тогда уехала. Я говорю о маме. - И ты молчала три года? Я думал, она уехала, потому что заболела. Андзу зевает, демонстрируя равнодушие к тому, что я думаю или думал. - Расскажи. - В тот день я плохо себя чувствовала. Ты был на футбольной тренировке. Я делала уроки за столом на первом этаже. Мама стала готовить темпуру[43]. - Голос Андзу будто надломился. По мне, лучше бы она рыдала. - Она макала в тесто разные странные вещи. - Какие странные вещи? - Несъедобные. Свои часики, свечку, чайный пакетик, лампочку. Лампочка лопнула в кипящем масле, а мама нехорошо засмеялась. Кольцо. Потом она положила все это на блюдо со слоем мисо[44] и поставила передо мной. - И что ты сказала? - Ничего. - А она? - Она сказала, что это игра. Я сказала: "Ты пьяная". Она ответила, что это все из-за Якусимы. Я спросила, почему она не может играть без выпивки. Она спросила, почему мне не нравится, как она готовит. Она велела, чтобы я съела свой ужин, как примерная девочка. Я сказала: "Я не могу есть такие вещи". И она рассердилась. Помнишь, какой ужасной она иногда бывала, когда приезжала к нам? Я не помню, как она выглядит, но это я помню. - Что было потом? - Пришла тетя Толстосум и увела ее в спальню. Я слышала... - Андзу глотает слезы. - Она плакала. - Мама плакала? - Тетя Толстосум вернулась и сказала, что если я кому-нибудь расскажу об этом, то может прийти плохой доктор и забрать маму. - Андзу хмурится. - Поэтому я вроде как заставила себя об этом забыть. Но не по-настоящему. Ухает сова. Я должен заснуть. Андзу покачивается, медленно-медленно. Вдалеке лает собака, потревоженная реальностью или воспоминанием. - Не езди завтра в Кагосиму, Эидзи. - Я должен ехать. Я защитник. - Не езди. Я не понимаю. - Почему? - Тогда поезжай. Мне плевать. - Всего на два дня. Андзу кричит: - Не ты один можешь совершать взрослые поступки! - Что ты хочешь сказать? - Я-то знаю, а ты догадайся! - Что ты хочешь сделать? - Узнаешь, когда вернешься со своего футбола! - Скажи! - Я тебя не слышу! Ты в Кагосиме! - Скажи! - Я встревожен. В голосе у нее злорадство: - Увидишь. Увидишь. - Все равно, кому интересно, что ты там задумала? - Утром я видела жемчужную змею! Теперь я уверен, что она врет. Жемчужная змея - это глупая сказка, которую бабушка рассказывает, чтобы нас напугать. Она говорит, что эта змея жила в амбаре семьи Миякэ еще до того, как она сама родилась, и что она появляется, чтобы возвестить о приближении смерти. Мы с Андзу давным-давно перестали в нее верить, только бабушке это невдомек. Мне обидно, что Андзу думает, будто меня можно запугать и заставить повиноваться россказнями о жемчужной змее. Мартовская птица-полуночник пытается вспомнить свою песню. Она то и дело выбивается из темы и начинает заново. Каждую весну я вспоминаю эту птицу, а к сезону дождей снова забываю. Потом мне все же хочется помириться с сестренкой, но она уже спит или притворяется спящей. x x x Я и не заметил, как стрелки "Фудзифильма" контрабандой протащили три часа через границу времени. До рассвета еще часа два. Ночь сплела уже три четверти своей липкой паутины. На работе я весь день буду как выжатый лимон. Госпожа Сасаки предупредила, что в субботу дел больше, чем в будни, потому что те, кто едет на работу, лучше следят за багажом, чем те, кто в выходные отправляется за покупками или с пятницы гуляет всю ночь напролет, кроме того, многие ждут субботы, чтобы прийти забрать то, что потеряли. Наверно, повсюду будут крутиться репортеры, вынюхивая что-нибудь новенькое про господина Аояму. Бедняга. Внезапно и бесцеремонно, словно пуля над ухом, звонннннннннит телефон. Этот буравящий звук вселяет чувство вины и страха. Телефон звонннннннннит. Странно. Телефон появился у меня только на прошлой неделе. Никто не знает моего номера. Телефон звонннннннннит. А вдруг это какой-нибудь извращенец забавляется, выбирая номера наугад? Стоит ответить, и моргнуть не успею, как этот психопат окажется в моем душе. Ни за что. Телефон звонннннннннит. Бунтаро? Что-то случилось? Но что? Телефон звонннннннннит. Стоп. Мой номер знают в "Осуги и Босуги" - допустим, одна из коллег Акико Като прочитала мое письмо прежде, чем та пустила его в машинку для резки бумаг, и невольно прониклась сочувствием к моему положению. Она связывается с моим отцом, которому приходится ждать, пока уснет его жена, прежде чем собраться с духом и позвонить мне. Он прячет свой хриплый, торопливый шепот в закрытой комнате. "Возьми трубку!" Телефон звонннннннннит. Пора делать выбор. Нет. Пусть он замолчит. "Возьми трубку!" Я слетаю со своего футона, цепляюсь ногой за крючки застежки, спотыкаюсь о футляр от гитары и кидаюсь к трубке. - Алло! - Гони голод вон - съешь пиццу Нерон! - поет мужской голос. - Алло! - Гони голод вон - съешь пиццу Нерон! - Мужчина слегка раздражен. - Да, вы это уже сказали. - В жизни не сочинял такого глупого джингла! - Голос становится мягче. - Я тоже. - Слушайте, молодой человек, вы принесли нам в офис флаеры, в которых говорится, что первые двести человек, которые позвонят вам до или после часа пик и пропоют: "Гони голод вон - съешь пиццу Нерон!" - получат бесплатно пиццу среднего размера на свой выбор. Что я сейчас и проделал. Я хочу свою обычную "Камикадзе": корж с моцареллой, банан, перепелиные яйца, гребешки, тройная порция чили, чернила осьминога. Перец не режьте. Я люблю его сосать. Дайте сосредоточиться. Итак, попал я в число первых двух сотен или нет? - Это шутка? - Лучше бы это было не так. Я всю ночь на работе и просто умираю от голода. - Похоже, вы ошиблись номером. - Не может быть. Это пиццерия "У Нерона", так ведь? - Нет. - Вы уверены? - Ага. - Означает ли это, что я побеспокоил частное лицо в четвертом часу утра? - Угу. - Мне очень, просто ужасно жаль. Я не нахожу слов. - Не беспокойтесь. Все равно у меня бессонница. - Простите, я говорил с вами так пренебрежительно! Я думал, вы - один из этих болванов, разносчиков пиццы. - Ничего-ничего. Но, если говорить о пицце, у вас очень странный вкус. Он с затаенной гордостью прищелкивает языком. Он старше, чем я думал. - Я сам ее изобрел. В "Нероне" ее прозвали "Камикадзе" - я однажды слышал, как девушка, что принимает заказы, говорит так повару. Тут весь секрет - в банане. Он склеивает все. Так или иначе, не смею отнимать у вас время. Еще раз примите мои самые искренние извинения. Моему поступку нет прощения. Нет прощения. - Он вешает трубку. x x x Я просыпаюсь в одиночестве. Летние звезды в окне почти совсем растаяли. Футон Андзу лежит на полу, небрежно отброшенный. Так похоже на Андзу. Снова забралась на крышу? Приподнимаю москитную сетку. - Андзу? Андзу! Ветер раскачивает бамбук, и слышится кваканье лягушек. Прекрасно. Хочет дуться, пусть дуется. Через пятнадцать минут я уже оделся, позавтракал и шагаю по дороге к порту Анбо со своей спортивной сумкой и новой бейсболкой, которую Андзу купила для меня на карманные деньги, подаренные дядей Асфальтом. Я ловлю взглядом паром на Кагосиму, освещенный, как звездолет на стартовой площадке, и от волнения у меня бегут мурашки по коже. Наконец-то этот день настал. Я еду в Кагосиму, один, и я отказываюсь чувствовать себя виноватым из-за того, что покидаю свою глупую завистливую сестрицу на одну-единственную ночь. Отказываюсь. Да и можно ли верить в то, что она ночью наговорила о нашей матери? В последнее время она какая-то странная. Метеор оставляет царапину на темном пурпуре неба. Темный пурпур неба стирает царапину метеора. И тут мне в голову приходит грандиозная мысль. Это самая замечательная мысль в моей жизни. Я буду тренироваться, тренироваться и тренироваться и стану таким выдающимся футболистом, что в свой двадцатый день рождения буду сражаться за Японию против Бразилии в финале Кубка мира. На шестидесятой минуте Япония будет проигрывать восемь - ноль, тогда меня вызовут на замену, и я забью три хет-трика[45] подряд к концу дополнительного времени. Я буду в новостях в газетах и по телевизору во всем мире. Мама так гордится мной, что бросает пить, но самое главное - отец видит меня, узнает и едет в аэропорт встречать самолет нашей команды. Конечно, Андзу тоже там, вместе с мамой, и мы воссоединяемся на глазах у всего мира. Как здорово. Как просто. Я весь горю от собственной гениальности и обретенной надежды. В одном из домиков Анбо светится огонек, а когда я прохожу по висячему мосту, то вижу всплеск на воде. Прыгает лосось. Там, где начинается устье реки, лощина становится крутой и узкой. Пшеничка и старики из Анбо называют ее Горлом. Здесь полно привидений, но мне не страшно. Я и боюсь, и надеюсь, что Андзу нападет на меня из своей засады. Лиц, что видятся между сосен, на самом деле нет. В том месте, где в сезон дождей дорогу затапливает вода, стоят ворота-тори, которые указывают на начало тропинки, змейкой бегущей вверх по холму к храму бога грома. Пшеничка предупреждала, чтобы мы не играли там. Она говорила, что, если не считать кедров Дземон[46], бог грома - самый древний обитатель Якусимы. Стоит выказать ему малейшее неуважение, и, как только выйдешь в море, поднимется цунами и утопит тебя. Андзу хотела спросить, не то же ли самое случилось с нашим дедушкой, отцом мамы, но я заставил ее поклясться, что она этого не сделает. Госпожа Оки говорила кому-то из нашего класса, что он утонул в канаве лицом вниз, напившись до бесчувствия. Так или иначе, жители деревни никогда не беспокоят бога грома по таким мелочам, как экзамены, деньги или свадьбы, - с этим они идут в новый храм отца Какимото, что рядом с банком. Но с просьбой о рождении ребенка, за благословением рыбацкой лодки или с заупокойной молитвой об умерших родственниках они взбираются по ступеням храма бога грома. Всегда в одиночку. Я смотрю на свои часы с эмблемой Зэкса Омеги. Времени полно. Сегодня в Кагосиме начинается мой путь на Кубок мира, и мне понадобится любая помощь, какую только можно получить. Поиски нашего отца - большое дело. Для нас с Андзу нет ничего важнее. Не раздумывая больше, я забрасываю спортивную сумку за покрытый мхом камень и, вдохновленный порывом благочестия, бегу вверх по скользким от грязи ступеням. x x x Кладу трубку. Странный тип, чего он так долго извинялся? Может, хоть этот звонок снимет с меня заклятье бессонницы. Может, тело осознает, как оно устало, и наконец-то отключится. Ложусь на спину и пялюсь вверх, делая ходы шахматным конем по плиткам потолка, пока не забываю, на каких уже был. Начинаю снова. После третьей попытки до меня доходит бессмысленность этого занятия. Если мне не удается уснуть, то я с таким же успехом могу думать о письме. О Другом Письме. О Большом Письме. Оно пришло - когда же? - в четверг. Вчера. Ну хорошо, позавчера. Я вернулся в "Падающую звезду" совершенно без сил. На девятой платформе, самой дальней от бюро находок, кто-то забыл тридцать шесть шаров для боулинга, а Суга снова проделал свой фокус с исчезновением, так что мне пришлось перетаскивать их оттуда самому, один за другим. Позже оказалось, что они принадлежат команде, которая ожидала их прибытия на Центральном токийском вокзале. Я открываю для себя, что, когда дело касается потерянного имущества, законы вероятности работают иначе. Госпожа Сасаки однажды обнаружила в тележке человеческий скелет, засунутый в рюкзак. Его забыл в поезде студент-медик, возвращаясь с прощальной вечеринки у профессора. Так или иначе, когда я прихожу в " Падающую звезду", с меня капает пот, а Бунтаро сидит на своей табуретке за конторкой, ложка за ложкой отправляет себе в рот мороженое из зеленого чая и изучает в лупу какой-то листок бумаги. - Эй, парень, - говорит он, - хочешь посмотреть на моего сына? Это странно, потому что Бунтаро как-то говорил, что у него нет детей. Он показывает листок с расплывчатым темным пятном. Я хмуро смотрю на своего светящегося гордостью домовладельца. - Чудеса ультразвукового исследования! - восклицает он. - Внутри матки! Смотрю на живот Бунтаро, и тот вспыхивает. - Очень смешно. Мы уже решили, как его назовем. Вернее, жена решила. Но я согласен. Хочешь узнать, какое имя мы выбрали? - Конечно, - отвечаю я. - Кодаи. "Ко" - путешествие, "дай" - великий. Великое Путешествие. - Классное имя, - говорю я (и действительно так думаю). Бунтаро любуется на Кодаи под разными углами. - Видишь его носик? А вот ножка. Прелесть, а? - Прелестней не бывает. А это что за креветка? - А откуда мы, по-твоему, знаем, что он - это он, а, гений? - О! Простите. - Тебе пришло еще одно письмо. Я бы соорудил для тебя персональный почтовый ящик, но тогда я бы лишился удовольствия вскрывать письма своих жильцов над паром. Вот. Он вручает мне простой белый конверт: первоначально отправлен из Миязаки, а сюда переслан дядей Толстосумом из Кагосимы. Вскрываю его и обнаруживаю три помятых листа бумаги. На телеэкране сталкиваются вертолеты и взрываются здания. Брюс Уиллис снимает темные очки и, прищурившись, смотрит на этот ад. Прочитав первую строчку, я понимаю, от кого это письмо. Запихиваю его в карман куртки и взбираюсь вверх по лестнице - не хочу, чтобы Бунтаро видел мое лицо. x x x На ступенях, ведущих к храму бога грома, полно паутины, которая цепляется за меня, рвется и липнет к лицу. Карамельно-прозрачные пауки. Я падаю и пачкаю колени в грязи. Пытаюсь выкинуть из головы все слышанные когда-то истории о том, что на этих ступенях живут привидения умерших детей, но когда пытаешься забыть что-нибудь, то тут же и вспоминаешь. Надо мной возвышаются гигантские папоротники. В расселинах среди корней прячутся речные крабы. Проносится мимо и исчезает в зарослях олень. Сосредоточившись на грядущем воссоединении с отцом, которое произойдет, как только мой план принесет плоды, я бегу, бегу и вдруг оказываюсь на очищенной от зарослей площадке перед храмом, на самой вершине холма. Отсюда видно все на многие мили кругом. К просыпающемуся небу рывками вздымаются островные горы. Море разглаживает утренняя заря. Я могу рассмотреть иллюминаторы якусимского парома. Взволнованный, приближаюсь к колоколу и оглядываюсь в надежде увидеть взрослого и спросить разрешения. Я никогда еще не будил бога. Каждый Новый год Пшеничка водит нас с Андзу в храм на берегу бухты, чтобы купить нам новые амулеты с нашим знаком зодиака, но это всего лишь увеселительная прогулка, чтобы увидеться с родственниками и соседями и дать им потрепать нас по голове. Здесь же все по-настоящему. Волшебство всерьез. Только я и бог грома в своей замшелой дреме. Хватаю веревку, на которой раскачивается язык колокола... С первым ударом звон разливается по лесу, распугивая фазанов. Со вторым ударом реактивные истребители сотрясает вибрация. С третьим ударом железные двери навеки смыкаются. Интересно, слышит ли Андзу этот колокол там, где она сейчас дуется? Вот вернусь завтра и расскажу, что это был я. Она никогда не признается, но моя смелость произведет на нее впечатление. Это похоже на то, о чем она обычно мечтает. Я приближаюсь к самому храму. Бог грома бросает на меня сердитый взгляд. Его лицо - слитые воедино ненависть, тайфун и ночной кошмар. Отступать уже поздно. Он проснулся. Моя монетка со звоном падает в ящик для пожертвований, я трижды хлопаю в ладоши и закрываю глаза. - Доброе утро, э-э, бог грома. Меня зовут Эидзи Миякэ. Я живу вместе с Андзу и Пшеничкой в доме у начала дороги через лощину, за большим домом Кава-ками. Но ты, наверно, это знаешь. Я разбудил тебя, чтобы просить о помощи. Я хочу стать лучшим футболистом Японии. Это важно, очень важно, поэтому, пожалуйста, не наказывай меня, как того таксиста. - А что взамен? - спрашивает тишина. - Когда я стану знаменитым футболистом, то, э-э, вернусь сюда и построю заново твой храм, и все такое. А пока все, что я в силах дать тебе, ты можешь взять. Возьми. Не нужно просить меня, просто возьми. Тишина вздыхает: - Все, что угодно? - Все, что угодно. - Все? Ты уверен? - Я сказал "все, что угодно", значит, так оно и есть. Тишина длится девять дней и девять ночей. - Будь по-твоему. Я открываю глаза. За самолетом тянется розово-золотистый хвост. Голуби выписывают прогноз погоды. Внизу, в порту Анбо, паром на Кагосиму дает гудок; я вижу, как к нему подъезжают машины. Вдруг все лесные часы начинают бить крыльями, метаться, кричать и выть, пробуждаясь к жизни. Я устремляюсь прочь и лечу вниз по скользким от грязи ступеням, где призраки умерших детей растворяются в первых лучах солнца. x x x Горная клиника Миязаки 25 августа Здравствуй, Эидзи! Как же мне начать это письмо? Одно у меня получилось раздраженное, другое - жалостливое, третье - остроумное, оно начиналось словами: "Привет, я - твоя мать, приятно познакомиться". Потом еще одно начиналось с "Прости меня". Они порваны, лежат рядом с мусорным ведром в углу. Я уже ни на что не гожусь. Жаркое лето, правда? Я поняла, что оно будет таким, когда сезон дождей не настал в положенный срок. (Хотя, наверно, на Якусиме-то дожди идут. Когда их там не было?) Итак, тебе уже почти двадцать лет. Двадцать. Куда ушли все эти годы? Хочешь знать, сколько мне исполнится через месяц? Слишком много, чтобы сказать. Я здесь, чтобы подлечить нервы и справиться с алкоголизмом. Мне так не хотелось возвращаться на Кюсю, но горная прохлада помогает с этим смириться. Мой лечащий врач посоветовала написать тебе. Сначала я отказывалась, но она меня переупрямила. По-моему, это неправильно - хоть я и хочу написать тебе, но после стольких лет было бы намного, намного проще этого не делать. Все же я написала этот рассказ (больше похожий на воспоминания). Врач говорит, что единственный способ избавиться от боли, которую они мне причиняют, - рассказать о них тебе. Так что, если угодно, я написала это из эгоизма. Но все по порядку. Когда-то я была молодой матерью, которая жила в Токио со своими маленькими детьми - тобой и Андзу. За квартиру платил твой отец, но эта история не о нем и даже не об Андзу. А о нас с тобой. В те дни можно было сказать, что я неплохо устроена - двухуровневая квартира на девятом этаже в модном квартале, на балконе - ящики с цветами, очень богатый любовник, которому не нужно стирать рубашки, потому что для этого у него есть жена. Когда я покидала Якусиму, вы с Андзу, должна признать, не входили в мои планы, но все же жить так, как я двадцать лет назад, было лучше, чем жить среди апельсинов и островных сплетен, к чему готовила меня моя мать (твоя бабушка) вместе с семейством Синтаро Бабы, предназначив меня (за моей спиной, как водится) ему в жены. Поверь, четверть века назад он был грубияном и невежей, и я совершенно уверена, что таким и остался. Нелегко об этом писать. Я была несчастна. Мне было двадцать три года, и меня называли красавицей. Но единственная компания, на которую может рассчитывать молодая мать, это другие молодые матери. А они - самый жестокий клан на свете, если ты в него не вписываешься. Когда они выяснили, что я "вторая жена", то решили, что я оказываю дурное влияние, и обратились к администрации дома с требованием меня выселить. Ваш отец был достаточно влиятелен, чтобы воспрепятствовать этому, но никто из них больше не сказал со мною и двух слов. Как ты знаешь, никто на Якусиме не знал про вас (еще), и мысль о том, чтобы жить там, под постоянными косыми взглядами, была невыносима. Примерно тогда же твой отец завел себе новую любовницу. Ребенок не добавляет женщине сексуальной привлекательности. Двойня уменьшает привлекательность еще вдвое. Наш разрыв был отвратителен - ты не захотел бы знать подробности, поверь мне. (Если бы и захотел, я не хочу их вспоминать.) Когда я была беременна, он клялся, что обо всем позаботится. Наивный цветок, я не понимала, что он говорил только о деньгах. Как все слабые мужчины, он изображал полное смущение и считал, что все его простят. Делом занялись его адвокаты, и я больше никогда его не видела. (И никогда этого не хотела.) Мне было позволено жить в той самой квартире, но не продавать ее - дело было во времена экономики мыльного пузыря, и цены на недвижимость удваивались каждые полгода. Это случилось вскоре после того, как вам исполнился год. Я - дурная женщина. (Я всегда была такой, но, по крайней мере, сейчас я это понимаю.) Некоторые женщины созданы для материнства, словно были матерями еще до того, как ими стали, я же ни в коей мере не была для этого создана. Я и сейчас терпеть не могу маленьких детей. Все деньги, что адвокат вашего отца присылал на ваше содержание, я тратила на нелегальную няню-филиппинку[47], чтобы иметь возможность уходить из дома. Я часто сидела в кафе, наблюдая, как мимо проходят люди. Женщины моего возраста, которые работают в банках, составляют букеты, ходят за покупками. То есть занимаются повседневными делами, которые я так презирала, пока не забеременела. Прошло два года. Я работала в ночном баре, но меня там совершенно заездили. Я подцепила богатого покровителя, и каждый раз, когда я возвращалась домой, вы с Андзу напоминали мне о том, с чем богатые покровители нас оставляют. (Пеленки, рев и бессонные ночи.) Однажды утром мы с тобой остались дома вдвоем - накануне у тебя был жар, поэтому няня повела в детский сад одну Андзу. Не в тот, что поблизости - мафия молодых матерей пригрозила его директору бойкотом, если вас туда примут, - нам приходилось возить вас в другой округ. Ты орал как резаный. Может, из-за температуры, может, потому, что Андзу с тобой не было. Я всю ночь была на работе, поэтому запила несколько пилюль водкой и предоставила тебя самому себе. Следующее, что я помню, это то, как ты тарабанишь в мою дверь - конечно, к тому времени ты уже ходил. Мигрень не давала мне уснуть. Сон пропал. Я наорала на тебя, чтобы ты убирался. Конечно, ты заревел еще громче. Я снова заорала. Молчание. Потом я услышала, как ты сказал это слово. Должно быть, выучил его в детском саду. - Папочка. Во мне что-то сломалось. Совершенно спокойно я решила сбросить тебя с балкона. Новые чернила, новая ручка. Неудивительно, что моя ручка кончилась на таком драматическом месте. Итак. Совершенно спокойно. Я решила сбросить тебя с балкона. Эти шесть слов объясняют всю нашу дальнейшую жизнь. Но они ни в коем случае меня не оправдывают. Я именно не "хотела" сбросить тебя с балкона. Я сделала это. На самом деле. Так трудно это написать. Вот как все было. Я распахнула дверь своей спальни - она открывалась наружу, - быстро протащила тебя по натертому паркету и перекинула через перила - с глаз долой. И похолодела... но уже не могла остановить твое падение, даже если бы стала сверхчеловеком. Ты не кричал, пока падал. Представь, что с лестницы падает мешок с книгами. Ты упал с таким же звуком. Я все ждала и ждала, что ты закричишь. Время вдруг помчалось с утроенной скоростью, догоняя само себя. Ты лежал внизу, из уха у тебя текла кровь. Эта картина до сих пор у меня перед глазами. (И появляется всякий раз, когда я спускаюсь по лестнице.) У меня началась истерика. В скорой помощи были вынуждены накричать на меня, чтобы я говорила внятно. Потом, когда я положила трубку, угадай, что я увидела? Ты сидел и слизывал с пальцев кровь. Говорят, дети иногда становятся мягкими, как тряпичные куклы. Это и спасло тебя от более сильных повреждений. Доктор сказал, что тебе повезло, но он имел в виду, что повезло мне. Водка, которой от меня несло, сильно подпортила мой рассказ о том, как ты перелез через заграждение. На самом деле повезло всем нам. Я поняла, что едва не убила тебя и едва не угодила до конца жизни в тюрьму. Не могу поверить, что наконец-то это пишу. Три дня спустя я выплатила няне месячное жалованье и сказала, что увожу вас к бабушке погостить. Воспитывать вас с Андзу сама я была психически неспособна. Остальное ты знаешь. Я пишу это не для того, чтобы получить твое сочувствие или прощение. Такие вещи ни прощению, ни сочувствию не подлежат. Но эти воспоминания даже теперь не дают мне спать, и разделить их с тобой - единственный известный мне способ облегчить их тяжесть. Я хочу выздороветь. То есть... ...по тому, как смята бумага, ты можешь понять - или не можешь? - что я скомкала это письмо и бросила в корзину. Не целясь. И что же? Оно попало прямо внутрь, даже не задев за край. Кто знает? Возможно, это тот самый случай, когда суеверие срабатывает. Пойду суну его под дверь доктору Судзуки, пока снова не передумала. Если захочешь позвонить мне, звони по номеру на грифе. Дело твое. Я хочу... Время на "Фудзифильме" приближается к четырем. Как правильно реагировать на новость о том, что твоя мать хотела тебя убить? После трех лет молчания. Я привык к тому, что матери нет рядом, что она где-то там, но не слишком близко. Так не чувствуешь боли. Если же что-то сдвинуть, боюсь, боль снова будет мучить меня. Единственный план, который приходит мне в голову: "Не Делать Ничего". Если это побег от реальности, пусть так. Я вырежу на резиновом штампе: "Бегу от реальности" - и это будет моим официальным ответом. Я не могу смириться с тем, что мой отец "нигде", но то, что моя мать "где-то там", меня вполне устраивает. Я-то знаю, что имею в виду, даже если не могу выразить это словами. Таракан все еще борется. Мне хочется на него посмотреть. Подбираюсь к холодильнику - ну и сыро сегодня. Звездочки на мотеле вздрагивают, когда я поднимаю его с пола. Таракан в панике. Какая- то часть меня хочет освободить его, другая требует его немедленной смерти. Заставляю себя заглянуть внутрь. Бешено крутятся усики, яростно подняты крылья! Это зрелище настолько отвратительно, что я роняю мотель - он приземляется на крышу. Теперь Таракан умирает вверх ногами - бедный блестящий ублюдок, - но прикасаться к мотелю руками больше не хочется. Ищу что-нибудь, чем его можно перевернуть. Копаюсь в мусорном ведре - с опаской, вдруг там сидит Тараканий Братец - и нахожу расплющенную коробку из-под Кошкиного печенья. В четверг, прочитав письмо, я отложил его в сторону и лежал, ничего не делая, уж не знаю, как долго. Я уже собирался перечитать его, как появилась Кошка - прыгнула ко мне на колени и показала свое плечо. Запекшаяся кровь, голая кожа - выдран клок шерсти. - Ты влезла в драку? На минуту письмо забывается. Я не умею оказывать первую помощь, тем более кошкам, но, наверное, рану следует продезинфицировать. Конечно же, у меня нет ничего похожего на антисептик, поэтому я спускаюсь вниз и спрашиваю у Бунтаро. Бунтаро останавливает кассету в тот момент, когда "Титаник" поднимается килем вверх и люди падают с длиннющей палубы, вынимает сигарету из пачки "Кастера" и закуривает, не предлагая мне. - Молчи. Получив еще одно письмо от таинственного адвоката в юбке, в котором говорится, что все кончено, он так подавлен, что решает вспороть себе живот, но у него есть только лишь маникюрные ножницы, поэтому... - У меня там раненая кошка. Бунтаро мрачнеет. - Что-что, парень? - Раненая кошка. - Ты держишь в моей квартире животных? - Нет. Она заходит, только когда хочет есть. - Или когда ей нужна медицинская помощь? - У нее просто царапина. Нужно смазать чем-нибудь дезинфицирующим. - Эидзи Миякэ - звериный доктор. - Бунтаро, ну пожалуйста. Он, ворча, роется под кассой. Вытаскивает пыльную красную коробочку, отчего ему под ноги валится куча всякого хлама, и протягивает мне. - Не замажьте кровью татами. "Паразит тупозадый, небось стриг деньги на новый татами с каждого жильца, а на самом деле не менял его с 1969 года!" - не этими словами отвечаю я своему домовладельцу и благодетелю, нашедшему работу. Я просто смиренно киваю. - Кровь уже не течет. Там только ранка, которую нужно обработать. - Как эта кошка выглядит? Может, моя жена знает ее хозяина. - Черная, лапы и хвост белые, клетчатый ошейник с серебряной пряжкой. - Ни адреса хозяина, ни имени? Я отрицательно качаю головой. - Спасибо вам. - Начинаю отступать. - Не очень-то к ней привязывайся, - кричит Бунтаро мне вслед. - Помни пункт договора: "Вы не будете держать никаких животных, кроме кактусов". Обернувшись, смотрю на него сверху вниз: - Какого договора? Бунтаро гадко усмехается и хлопает себя по лбу. Закрываю дверь капсулы и принимаюсь за Кошку. Гамамелис наверняка жжет ее - нас с Андзу он всегда жег, когда Пшеничка мазала нам царапины, - но Кошка даже не вздрагивает. - Девочкам не пристало ввязываться в драки, - говорю я ей. Выбрасываю ватку и возвращаю Бунтаро его аптечку. Кошка устраивается поудобнее на моей юкате[48]. Странно. Из всех людей Кошка выбрала меня, чтобы о ней позаботиться, меня, а не кого-то еще. Над стойкой для заявлений появляется голова. Она принадлежит долговязой девчонке лет одиннадцати, одетой в спортивный костюм с изображениями Микки и Дональда и с красными бантами в волосах. Ее глаза просто огромны. - Добрый день, - говорит она. - Я шла по указателям. Это бюро находок? - Да, - отвечаю я. - Ты что-нибудь потеряла? - Мамочку, - говорит она. - Она постоянно уходит без моего разрешения. Я неодобрительно хмыкаю. - Тебя можно понять. Что мне делать? В своем рассказе Суга опустил главу о потерявшихся детях; сам он ушел за тележкой в другое крыло вокзала. Госпожа Сасаки на обеде. Где-то мамаша бегает в истерике, представляя себе колеса поезда и похитителей, промышляющих донорскими органами. Я в растерянности. - Почему бы тебе не залезть на стойку, - говорю я девочке. Она взбирается наверх. Так. Что мне делать? - Вы не хотите спросить, как меня зовут? - спрашивает девочка. - Конечно, хочу. Как тебя зовут? - Юки Тийо. Вы не хотите вызвать мамочку по большому громкоговорителю? - Конечно, конечно. Иду в боковой кабинет. Госпожа Сасаки упоминала о громкоговорящей системе оповещения, но Суга никогда не показывал мне, как ею пользоваться. Повернуть этот ключ, щелкнуть этим выключателем. Надеюсь, все правильно. Под надписью "Говорите" зажигается зеленый огонек. Я откашливаюсь и наклоняюсь к микрофону. Над Уэно разносится звук моего кашля. Когда Юки Тийо слышит свое имя, она чуть не лопается от гордости. Я горю от смущения. Юки Тийо изучает меня взглядом. - Итак, Юки. Сколько тебе лет? - Десять. Но мамочка запрещает мне разговаривать с незнакомыми. - Но ты уже говорила со мной. - Только потому, что мне нужно было, чтобы вы позвали мамочку. - Ты неблагодарный ребенок. Я слышу шаги Аоямы, затем вижу его самого. Его ботинки, его ключи. - Ты! Миякэ! Очевидно, я по уши в дерьме. - Добрый день... - Не надо мне никаких "Добрых дней"! С каких это пор ты уполномочен делать сообщения по громкой связи? У меня пересохло в горле. - Я не думал, что... - А если бы к Уэно мчался поезд с порванным тормозным кабелем? - Его глаза мечут молнии. - А если бы пришлось делать объявление об эвакуации! - Вены у него на лбу набухают. - А если бы пришло предупреждение, что бомба заложена? - Он меня уволит? - А ты, ты занимаешь громкую связь лишь для того, чтобы попросить мать какой-то потерявшейся девчонки пройти в бюро находок на втором этаже! - Он делает паузу, чтобы набрать в грудь воздуха. - Ты, ты превращаешь порядок в подростковый бардак! - Тра-ля-ля! - К стойке мягко подходит женщина в леопардовой шкуре. - Мамочка! - Юки Тийо машет рукой. - Дорогая моя, ты же знаешь, как мама расстраивается, когда ты вот так исчезаешь. У этого милого юноши из-за тебя неприятности? Она локтем отодвигает Аояму в сторону и водружает на стойку фирменные пакеты с покупками. Самоуверенно и вызывающе улыбается. - Мне невероятно жаль, молодой человек. Что я могу поделать? Юки играет в эту милую игру каждый раз, когда мы идем по магазинам, так, милая? Муж говорит, что с возрастом это пройдет. Я должна где-нибудь расписаться? - Нет, мадам. Аояма молча кипит от злости. - Позвольте мне чем-нибудь отблагодарить вас. - Правда, мадам, ничего не нужно. - Вы просто душка. - Она поворачивается к Аояме. - Отлично! Носильщик! Я подавляю смешок на секунду позже, чем надо. Аояма излучает прямо- таки ядерное бешенство. - Нет, мадам, я заместитель начальника вокзала. - О! В этом наряде вы похожи на носильщика. Пойдем, Юки. Когда мать уводит Юки, она оборачивается ко мне: - Извините, что напрягла вас. Аояма слишком разъярен, чтобы напрягать меня еще больше. - Ты, Миякэ, ты, я тебе это припомню! Я сегодня же отправлю рапорт о твоем произволе в дисциплинарную комиссию! Он стремительно удаляется. Не пора ли мне считать себя безработным? Из задней комнаты выходит Суга. - У тебя просто талант раздражать людей, Миякэ. - Ты все время был там? - Мне показалось, ты владеешь ситуацией. Мне хочется его убить. Что тут скажешь? x x x Я плыву на пароме! Сколько раз мы с Андзу наблюдали за ним, а сейчас я сам плыву на нем! Палуба раскачивается; ветер такой сильный, что к бортовой качке добавляется килевая. Якусима, огромная страна, где я живу, медленно, но верно уменьшается. Господин Икеда разглядывает берег в армейский бинокль. Морские птицы парят над кораблем. Второклассники спорят, что будет, если паром начнет тонуть и нам придется драться за места в спасательных шлюпках. Кто-то смотрит телевизор, кого-то гонят оттуда, где находиться запрещено. Кого-то тошнит в туалете. Рокочет двигатель. Вдыхаю его выхлопы. Смотрю, как корпус корабля скользит по разлетающимся брызгами волнам. Если бы я уже не решил стать звездой футбола, я бы стал моряком. Ищу взглядом храм бога грома, но он скрыт утренней дымкой. Вот бы Андзу была здесь. Интересно, что она будет сегодня делать? Пытаюсь вспомнить, когда в последний раз мы провели день врозь. Забираюсь в прошлое все дальше и дальше, но такого дня никогда не было. Якусима стала размером с амбар. Появляются и исчезают за кормой другие острова. Якусима помещается в кольце из большого и указательного пальцев. У меня шатается зуб. Господин Икеда стоит рядом на палубе. - Сакурадзима! - кричит он мне сквозь ветер и шум двигателя, указывая вперед. Вулкан вырастает из моря и заполняет собою треть неба. Еще одну треть застилают аккуратные, плотные клубы дыма, извергающиеся из зазубренного кратера. - Ты можешь ощутить вкус этого пепла, - кричит господин Икеда, - у себя во рту! А вон там - это Кагосима! Уже? Наше путешествие должно длиться три часа. Сверяюсь со своим Зэксом Омегой и обнаруживаю, что прошло почти три часа. Вот и Кагосима. Какая огромная! Вся Анбо, наша деревня, могла бы уместиться между двумя причалами этого порта. Огромные здания, гигантские краны, громадные сухогрузы, на их бортах написаны названия таких мест, о большинстве из которых я никогда не слышал. Наверное, когда я был здесь в последний раз, мне отключили память. Или, может, это было ночью? Вот откуда начинается мир. Будет что рассказать Андзу. То-то она удивится. x x x Если верить "Фудзифильму", четыре часа проскочили мимо пятнадцать минут назад. Самое большее, на что теперь можно надеяться, - это два часа сна, и на работе я буду еле жив скорее от недосыпания, чем от избытка дел. Вчера Суга работал последний день, так что после обеда я останусь там совершенно один. До сих пор вижу падающее тело. Таракан затих. Убежал? Вынашивает планы мести? Или уснул и видит сны: сексапильные ляжки тараканих, преющие отбросы? Говорят, что на каждого таракана, которого вы видите, приходится девяносто его сородичей, недоступных взгляду. Под половицами, в пустотах, за шкафами. Под футонами. "Бедная мама, - она надеется, что я так думаю. - Пусть она бросила нас на дядюшек, когда нам было по три года, но что было, то быльем поросло. Сегодня же ей позвоню". Ни за что! Забудь об этом! Мне кажется, я слышу, как Токио зашевелился. Чешется шея. Чешу ее. Чешется спина. Чешу ее. Чешется в паху. Чешу в паху. Как только проснется Токио, считай, все надежды на сон пошли прахом. Вентилятор размешивает зной. Как она посмела написать мне такое письмо? Я так устал, когда ложился, так почему же не сплю? - Последняя пятница, - говорит Суга. - Полный улет. Завтра - свобода. Помсм, тебе надо поступить в колледж, Миякэ. Это круче, чем просто зарабатывать на жизнь. На самом деле я его не слушаю - накануне вечером я узнал, что, когда мне было три года, мать решила сбросить меня с девятого этажа, - но когда он снова произносит это слово, не выдерживаю: - Что за слово ты все время повторяешь? Суга изображает недоумение. - Какое слово? - "Помсм". - О, прости, - извиняется Суга, но по тону его этого не скажешь. - Совсем забыл. - Забыл? - Большинство моих друзей - компьютерщики. Хакеры. И у нас - свой язык, вот. "Помсм" по-английски означает "по моему скромному мнению". Что-то вроде "Я думаю, что...". Классное словечко, правда? Звонит телефон. Суга смотрит - я снимаю трубку. - Довольны собой, Миякэ? - В знакомом голосе кипит злоба. - Господин Аояма? - Ты работаешь на них, ведь так? - Вы имеете в виду, на вокзал Уэно? - Не притворяйся! Я знаю, что ты работаешь на советников! - Каких советников? - Говорю же, брось придуриваться! Я тебя насквозь вижу! Ты приходил в мой кабинет, чтобы шпионить. Вынюхивать. Высматривать. Я понял, что за игру ты ведешь. А потом, позавчера, эта твоя провокация. Это было задумано, чтобы выманить меня из кабинета и скопировать мои файлы. Все сходится. Посмотрю я, как ты будешь это отрицать! - Клянусь, господин Аояма, здесь какая-то ошибка... - Ошибка? - Аояма переходит на крик. - Ты прав! Это самая большая ошибка в твоей лицемерной жизни! Я служил Уэно еще до твоего рождения! У меня есть друзья в министерстве транспорта! Я окончил престижный университет! Трудно поверить, что можно кричать еще громче, но ему это удается. - Если твои хозяева полагают, что меня можно "реструктурировать" и засадить в какую-нибудь Акиту[49] на конечную станцию с двумя платформами и общежитием из бумаги, то они глубоко заблуждаются! У меня за спиной годы службы! Он запинается, пыхтит и выпускает последнюю угрозу: - Уэно имеет стандарты! Уэно имеет системы! Если эти невежественные подонки, ленивые паразиты, твои хозяева, хотят войны, я устрою им войну, а ты, ты, ты погибнешь в перекрестном огне! Он вешает трубку. Суга смотрит на меня: - О чем это он? Почему я? Почему всегда я? - Понятия не имею. x x x - Как бы это помягче сказать? - Господин Икеда шагает взад-вперед, произнося в перерыве между таймами напутственную речь. - Парни. Вы полное дерьмо. Разгильдяи. Недочеловеки. Даже не млекопитающие. Сплошной позор. Вонючие отбросы. Сборище близоруких хромых ленивцев. Лишь благодаря чуду противник не вкатил нам девять голов, и имя этому чуду Мицуи. Мицуи жует жвачку, наслаждаясь вкусом диктаторского расположения. Он талантливый и напористый вратарь. По счастью, ему не хватает воображения, чтобы использовать свою напористость для затевания разборок на поле. Отец Мицуи - самый "прославленный" на Якусиме алкоголик, так что наш вратарь с раннего возраста привык следить за траекторией полета самых разных метательных снарядов. Икеда продолжает: - Живи мы в более цивилизованный век, я бы потребовал, чтобы все остальные совершили сеппуку. Тем не менее вы все обреете головы наголо в знак позора, если мы проиграем. Защитники. Несмотря на героические усилия господина Мицуи, сколько раз противник попал в перекладину? Накамори? - Три раза. - А в стойку? Я посасываю теплый апельсин, регулирую наколенники, наблюдаю за напутственной речью в команде противника - их тренер смеется. Спертый запах мальчишеского пота и футбольной экипировки. После полудня небо затянуло тучами. Вулкан пускает клубы дыма. - Миякэ? В стойку? - Э-э, дважды, - говорю я наугад. - Э-э, дважды. Э-э, верно. Э-э, Накаяма, середина поля значит " середина поля", а не "середина штрафной зоны". Атака значит, что мы " атакуем ворота противника". Сколько раз их вратарю приходилось касаться мяча? Накамура? - Не очень часто. Икеда трет себе виски. - На самом деле ни разу! Ни разу! Он провел три - отдельных - свидания с тремя - отдельными - девчонками из группы поддержки! Слушайте меня! Я снимаю матч на видео! Парни, завтра у меня день рождения. Если вы не подарите мне ничью, вы до конца своих дней себе этого не простите. Во втором тайме ветер на нашей стороне. Ваша задача - окопаться и продержаться до конца. И еще: не допускайте пенальти. Вчера я напоил их тренера, и он похвастался, что игрок, который у них бьет штрафные, никогда не промахивается. Никогда. И помните - если вдруг у вас ручки-ножки ослабнут - моя камера наблюдает за вами; я буду разбираться с каждым как мужчина с мужчиной. x x x Судья дает свисток, возвещая о начале второго тайма. Тремя секундами позже мы теряем мяч. На мгновение я вспоминаю свой договор с богом. Каким же полезным он оказался. Я изо всех сил пытаюсь выглядеть получше перед камерой Икеды - кружу по полю, кричу "Пас!", издаю вопли и всячески стараюсь избегать мяча. - Перехватывай и бей! - вопит Икеда. Расстановка 4 - 3 - 3 сбивается в 10 - 0 - 0, и наша штрафная зона превращается в пинбольное поле[50]: пинки, крики, ругань. Я играю на публику, изображая травму, но никто на меня не смотрит. Раз за разом Мицуи, несмотря на трудности, блестяще спасает ворота, отчаянно подпрыгивает, отбивает мяч в воздухе. - По местам! - вопит Икеда. Если бы только я мог стать таким, как Мицуи. Назавтра обо мне бы написали во всех спортивных газетах. Раз за разом противник атакует, но защитники, сгрудившись, отстаивают наши ворота. Бриз усиливается и превращается в ветер. Я совершаю отчаянную попытку принять верхнюю подачу - и это мне удается, - но мяч бьет меня по макушке, едва ее не расплющив, и летит дальше, в глубь нашей половины поля. Судья свистит: нарушение правил - не знаю почему, но Икеда все равно обвинит в этом меня. Накатани и Накамура, наши звезды, получают по желтой карточке за то, что сбили друг друга с ног. Я поворачиваюсь - и мяч отскакивает от моего лица. Угловой. - Кретины! - вопит Икеда. Элбоу борется с мальчишкой-мутантом ростом вдвое выше меня, с глазами головореза. Зуб, который просто шатался, вдруг начинает шататься очень сильно. Мицуи нырком отбивает мяч. Один из болельщиков противника кидает в Накату, нашего нападающего, рисовый шарик, и тот с лета наносит ответный удар. Накаяма принимает мяч, посылает его вверх - мяч подхватывает ветер, и мы все с криками "Банзай!" бросаемся за ним - По местам! - вопит Икеда. Зуб болтается на ниточке. Противник отступает. Мы бросаемся вперед. Я уже слышу звуки военных оркестров. Но тут нападающие противника стеной понеслись к нашим воротам - мяч у них. Ловушка? Ловушка! - Задницы! - вопит Икеда. У меня уже не осталось дыхания, но я бегу назад, надеясь урвать хоть крупицу удачи после того, как нам забьют гол. Мицуи с ревом, почище истребителя "Зеро", выбегает из ворот, чтобы сократить угол. В отместку нападающий противника бьет по мячу за секунду до столкновения - хруст костей - не в силах затормозить, я налетаю прямо на них - бутсой попав кому- то по голове, падаю, по инерции лечу дальше, скольжу по посыпанной гравием вратарской площадке и рукой останавливаю мяч прямо перед линией ворот. Напряженное молчание. Свисток судьи врывается мне в уши. Мицуи - красная карточка, мне - желтая, нападающему - поездка в больницу, нам всем - выволочка от Икеды, противнику - штрафной удар. А у нашей команды нет вратаря. Икеда разражается потоком брани, выпуская пар. - Ты неплохо поработал руками, Миякэ. Ты пойдешь в ворота. Мои товарищи по команде подхватывают это предложение на лету. Что ж, жертвенные агнцы должны молчать. Плетусь к вратарской площадке. Кожа на ногах от колен и выше у меня ободрана. Противник выстраивается в штрафной зоне. Справа и слева от меня - пустота. Подающий противника злорадствует, наматывая собранные в крысиный хвостик волосы себе на мизинец. Каждое мгновение барабанным боем отдается у меня в ушах. Барабанный бой замедляется. Свисток. Мир вокруг застывает. А вот и он. Бог грома. Помнишь меня? У нас уговор. x x x Суга грузит содержимое своего ящика в сумку. Слышится вой полицейских сирен. Когда это было? Всего лишь вчера. Длинный коридор, в который выходит бюро находок, соединяет оба крыла вокзала Уэно, поэтому в нем всегда довольно много народу, но на этот раз там царит особое оживление, и мы перегибаемся через стойку посмотреть, в чем дело. Мимо стремительно несется команда телевизионщиков - ведущий, оператор Эн-эйч-кей, увешанный объективами, ассистент с насаженным на шест микрофоном и молодой парень, толкающий нечто вроде тележки. Это не компания уровня "снимем-махровую- утку", что частенько здесь появляется. Чувство высокой миссии, которое они излучают, расчищает им путь сквозь встречный поток пассажиров. - Об этом стоит разузнать побольше, - говорит Суга. - Держи оборону, Миякэ. Пахнет скандалом. Он пулей вылетает из кабинета, и тут же звонит телефон: - Бюро находок? Я звоню узнать насчет парика одного моего друга... - Я испускаю стон. У нас сотни париков. К счастью, это парик в стиле глэм-рок, усыпанный блестками, так что за пять минут отсутствия Суги мне удается его опознать. - Аояма свихнулся! - Суга возбужденно выкладывает новости. - Все микросхемы в башке погорели! И это в мой последний день! - Аояма? - вспоминаю телефонный звонок. - Вчера вышел приказ. Высшее руководство токийского отделения ЯЖД решило убрать его с глаз долой. По распоряжению нового губернатора все крупные токийские вокзалы перетряхиваются, а Аояма - это символ неприкасаемых[51]. Советник - парень десять лет преподавал в гарвардской бизнес-школе - сообщил ему эту новость в присутствии группы младших менеджеров: получилось что-то вроде семинара "как понизить кого-нибудь в должности". - Кошмар. - Кошмар начался потом. Аояма вытаскивает арбалет, вот... - Арбалет? - Арбалет. И целится советнику в грудь, вот. Должно быть, предчувствовал, что это случится. Он приказывает всем помощникам, кроме одного, выйти, если только они не желают понаблюдать, как стрела пронзит человеческое сердце. Полная шиза. Потом Аояма бросает оставшемуся менеджеру моток альпинистской веревки и приказывает привязать советника к креслу. И приказывает менеджеру выйти. Потом запирает дверь изнутри - до того, как прибежала служба охраны. - И чего он требует? - Еще никто не знает. Вызвали полицию, поэтому телевизионщики тоже приехали. Подошел директор и попытался разогнать журналистов, но нас все равно покажут в вечерних новостях! Настоящая бомба. Думаю, скоро подъедут отряды спецназа и переговорщики в пуленепробиваемых жилетах. Ничего подобного в Уэно еще не было. Событие всенародного масштаба! x x x Я ныряю влево и понимаю, что мяч ушел вправо. От удара о землю у меня перехватывает дыхание и хрустят кости. Противник ревет. Я выплевываю зуб. Он лежит на земле, он больше не часть меня. Белый, со сгустком крови. Зачем вставать? Из-за меня матч проигран, я потерял друзей, футбол, славу, надежду найти отца - все, кроме Андзу. Не нужно было уезжать с Якусимы. Местные жители навсегда запомнят мой позор. Как я теперь вернусь домой? Лежу в грязи посреди вратарской площадки - если я разрыдаюсь прямо здесь, как... - Вставай, Миякэ! - Накамори, капитан команды. Поднимаю глаза. Мальчишка с крысиным хвостиком схватился за голову. Противник трусит прочь. Судья указывает на одиннадцатиметровую отметку. Смотрю в наши ворота. Пусто. Где же мяч? И тут я понимаю, что произошло. Мяч пролетел мимо. Бог грома треплет меня по волосам. Благодарю тебя. О, благодарю! Сможешь ли ты, мой сверхъестественный покровитель, продлить мою удачу на оставшиеся двадцать пять минут? Пожалуйста! Я кладу мяч на землю для удара от ворот. - Хорошо отбил, - презрительно усмехается болельщик противника. - По местам! - вопит Икеда. - Пошли, пошли, пошли! Я пытаюсь поймать взгляд кого-нибудь из нашей команды, но каждый отводит глаза, боясь, что я передам ему пас. Что делать? Ветер усиливается. - Послушай, - молю я бога грома, - сделай меня таким же великим вратарем, как Мацуи, хотя бы на эту игру, и мое будущее принадлежит тебе. Я знаю, ты спас меня только что. Не отворачивайся же теперь. Пожалуйста. Пожалуйста. Отбегаю на несколько шагов назад, делаю три глубоких вдоха, бросаюсь к мячу и... прекрасный, ловкий, сильный, быстрый, как ракета, божественный удар. Бог грома перехватывает мяч, когда тот взлетает на высоту дома, и с лета посылает через все поле. Мяч парит над нападающими противника. Защитники медленно бегут на свою половину поля, не зная, что бьют по их воротам. Зрители не верят своим глазам. Игроки оглядываются, не понимая, куда мог деться мяч. Вратарь противника фотографируется с девочкой, и мяч падает на землю раньше, чем он понимает, что требуются его услуги. В панике он бросается за линию ворот. Мяч перескакивает через вратаря, и южный ветер направляет его вниз, прямо в сетку. x x x Прогулка пешком от станции Кита Сендзю до "Падающей звезды" обычно проветривает мне мозги, но сейчас я не могу не думать об Аояме, который заперся в своем кабинете, целясь арбалетной стрелой в голову чиновнику в красных подтяжках и костюме в тонкую полоску. Суга остался там после работы, но мне хотелось побыстрее убраться. Я даже не попрощался с Сугой. В " Падающей звезде" Бунтаро приклеился к телевизору, черпая ложкой мороженое с австралийским орехом. - Ну, ты даешь, Миякэ. Ты у нас просто посланник рока. - Что вы имеете в виду? - Взгляни на экран! В Уэно не случалось ничего подобного, пока ты не начал там работать. Обмахиваясь бейсболкой, смотрю на экран. Камера с увеличением показывает кабинет Аоямы снаружи, снимая, как я думаю, из отеля "Терминус". Жалюзи закрыты. "Вокзал Уэно в осаде". - Не может быть и речи о том, - убеждает полицейский толпу журналистов, - чтобы в настоящий момент проводить захват с применением силы. - Внушают ему ложное чувство безопасности, - говорит Бунтаро. - Что за тип этот Аояма? Он что, на грани тяжелого помешательства? Или любитель работать на публику? - Не знаю... Он просто несчастен. А я плюнул ему в чайник. Устало поднимаюсь по лестнице. - Ты не будешь смотреть? - Нет. - О, кстати. Насчет этой твоей кошки. Я выглядываю вниз: - Вы нашли ее хозяина? Одним глазом Бунтаро продолжает смотреть телевизор: - Нет, дружище, но, похоже, она отправилась к прародителям. Если только у нее не было близнеца. Сходство поразительное. Утром еду я на своем скутере и что, как ты думаешь, вижу у сточной канавы напротив "Лоусонз"[52]? Дохлую кошку, а над ней жужжат мухи. Черная, белые лапы и хвост, клетчатый ошейник с серебряной пряжкой, в точности, как ты описал. Когда я приехал сюда, то исполнил свой гражданский долг и позвонил в муниципалитет, но кто-то уже сообщил о ней. Нельзя, чтобы подобные вещи валялись на улице в такую жару. Это мой самый плохой день. - Извини, что принес дурные вести, и вообще... То есть второй самый плохой. - Это всего лишь кошка, - бормочу я. Захожу в свою капсулу, сажусь и понимаю, что не хочу ничего, кроме как докурить пачку "Данхилла". Телевизор смотреть не хочется. По пути я купил лапшу в стаканчике и упаковку мятой клубники, но аппетита нет. Слушаю, как улицу заполняет вечер. x x x Когда на следующее утро паром везет нас обратно, Якусима никак не может обрести свою полную величину. День сияет солнечным светом, но впечатление, что этот бесконечный остров - всего лишь ее уменьшенная копия, только усиливается. Я высматриваю Андзу на волноломе - и, когда не нахожу, признаюсь себе, что мое приподнятое настроение подпорчено. Андзу - мастер дуться, но тридцать шесть часов - это слишком, даже для моей сестры. Расстегиваю молнию спортивной сумки - приз лучшему игроку матча вспыхивает на солнце. Ищу взглядом храм бога грома - и на этот раз нахожу. Пассажиры потоком устремляются вниз по деревянным сходням, и мои товарищи по команде исчезают в приехавших за ними автомобилях. Я машу им рукой. Господин Икеда хлопает меня по плечу и, как это ни удивительно, улыбается. - Хочешь, подвезу? - Нет, спасибо, меня будет встречать сестра. - Хорошо. Завтра первым делом тренировка. И скажу еще раз, ты хорошо поработал, Миякэ. Повернул всю игру. Три - ноль! Три - ноль! - Икеда сияет при мысли об одержанной победе. - Тренер-то их, кретин, жирная рожа, перестал ухмыляться! Он был в отчаянии, я поймал это в камеру! Направляясь из порта вверх по центральной улице, через старый мост, всю дорогу до горла лощины я пинаю камешек. Камешек повинуется любому моему желанию. В рисовых полях отражается солнце. Показались первые стрекозы. Это начало долгого пути, в конце которого Кубок мира. Заброшенный дом глядит на меня пустыми глазницами окон. Я прохожу мимо ворот-тори, и у меня возникает желание сейчас же побежать наверх и поблагодарить бога грома - но сначала я хочу увидеться с Андзу. Висячий мост вздрагивает под моими шагами. В воде виден косяк крошечных рыбок. Андзу наверняка дома, помогает бабушке готовить обед. Беспокоиться не о чем. Я открываю входную дверь: - Я вернулся! Топот Андзу... Нет никакого топота. По обуви у стены вижу, что бабушки тоже нет. Должно быть, они отправились навестить дядю Асфальта, и мы случайно разминулись у нового здания порта, пока господин Икеда со мной разговаривал. Я залпом выпиваю стакан молока и ныряю на диван. Закрывая глаза, на внутренней стороне своих век вижу, как футбольный мяч выписывает правильную параболу, выгибающуюся над вулканом и прогибающуюся под перекладиной стоящих вдалеке ворот. x x x - Миякэ! Бунтаро, кто же еще. Я слишком резко поднимаю голову, и шею сводит. Громкий стук в дверь моей капсулы. - Иди быстрее сюда! Быстрее! Кубарем скатываюсь вниз. Вокруг телевизора Бунтаро сгрудились посетители. "Прямой репортаж из центра событий, связанных с захватом заложника на вокзале Уэно". Снимают камерой ночного видения: освещенные детали оранжевые, а темные - коричневые. Мне не нужно спрашивать, что происходит, потому что об этом рассказывает комментатор: - Жалюзи подняты! Окно открывается, и... какая-то фигура... господин Аояма... да, это он, я могу утверждать, что фигура, вылезающая из окна, это господин Аояма... он на карнизе... свет падает на него сзади... подождите... я получаю... - Трещат помехи. - Советник... не пострадал! Полиция захватила кабинет! Или выбили дверь, или... итак, Аояма, по всей видимости, сдержал свое обещание не... но теперь вопрос в том... О, он, конечно же, не спрыгнет... Лицо в окне, я могу утверждать, что это один из полицейских, он пытается отговорить Аояму от... сейчас он имеет дело с крайне возбужденным человеком... он будет говорить, что... Аояма прыгает с карниза. Аояма уже не жив, но еще не умер. Тело переворачивается в воздухе и падает, долго-долго. x x x Меня будят шаги в коридоре. Открываю глаза. Приз сверкает на столе - доказательство, что весь этот замечательный вчерашний день мне не приснился. В обитую ветхими деревянными панелями комнату, где мои дядюшки и мама провели детство, льется вечерний свет. Передо мной - бабушка и господин Кирин, один из четырех полицейских Якусимы. - Я вернулся, - говорю я встревожено. - Мы выиграли. Бабушка не обращает внимания на мои слова: - Андзу не говорила, что собирается куда-нибудь пойти? - Нет. Где она? - Если ты врешь, я, я, я... Господин Кирин осторожно усаживает бабушку на диван и обращается ко мне: - Эидзи... Мне становится нехорошо. - Что с Андзу? - Похоже, Андзу сбежала... Он недоговаривает. - Не может быть, она бы мне сказала. Не может быть. Бабушкин голос надломлен: - Так что же она тебе сказала? Вчера вечером она говорила мне, что собирается к дяде Асфальту. А сегодня в обед он позвонил узнать, почему она передумала. Если это игра, которую вы вдвоем затеяли, мало вам не покажется! Господин Кирин садится на другой конец дивана. - Подумай, Эидзи. У вас есть какое-нибудь тайное место, где она могла бы спрятаться? В первую очередь я думаю о деревьях. Потом с тошнотворной уверенностью вспоминаю про камень-кит. Чтобы сравняться со мной. Ее купальник... Бегу наверх. Выдвигаю ящик. Я прав - его нет. Вспоминаю свое обещание богу грома. Все, что я в силах дать тебе, ты можешь взять. Возьми. Господин Кирин возникает в дверях спальни. - В чем дело, Эидзи-кан? - Ищите в море, - вырвалось у меня. И мир рухнул. x x x "Фудзифильм" извещает, что почти пять. Встаю, иду отлить. Из зеркала в туалетной кабинке на меня с легким удивлением смотрит трутень. Хочется курить. Пачка "Данхилла" пуста, но одна сигарета все же осталась - закатилась под гладильную доску. Прикуриваю от газовой плитки и выхожу на балкон. Рассвет чертит контуры и заполняет их красками. Токио шумит, как прибой, звук накатывает издалека и разбивается совсем близко. Итак, конец господину Аояме. Его время истекло, вот он и прыгнул. Отмываю чашку от плесени и готовлю себе растворимый кофе. Выношу фотографию Андзу на балкон и пью кофе в ее компании. Думаю о письме, что прислала мама, и расклад становится ясным. Сегодня обязательно нужно вымыть посуду. Кидаю взгляд на тараканий мотель - и снова смотрю на него. Таракан сбежал. Остались оторванная лапка и микроскопическая кучка тараканьего дерьма. Я достаю белье для стирки и складываю в аккуратную стопку. Настраиваю гитару и прохожусь по аккордам босса новы, но эти знойные переборы не подходят к моему настроению. Отлично, мама. Ты - мой план "Б". Проси чего хочешь, скажи только, как найти нашего отца. Почти шесть. Рано, конечно, но в больницах рано встают. Я набираю номер, пока не передумал. - Доброе утро. Горная клиника Миязаки слушает. - Здравствуйте. Пожалуйста, соедините меня с комнатой Марико Миякэ. - Боюсь, это невозможно. - Еще рано? - Уже поздно. Госпожа Миякэ выписалась вчера вечером. О, нет. - Вы уверены? - Вполне. И даже прихватила в качестве сувенира наши полотенца. - Это ее сын. Мне нужно связаться с ней. Срочно. - Я уверена, что так оно и есть, но если наши гости принимают решение нас покинуть, они уже не бродят поблизости. - Она оставила адрес, по которому с ней можно было бы связаться? Она даже не дает себе труда притвориться, что проверяет. - Нет. - Как она себя чувствовала? - Поговорите с ее лечащим врачом. - Во сколько он начинает работу? - Она. Но доктор Судзуки не станет обсуждать свою пациентку с кем бы то ни было. Даже с ее сыном. Если бы только я позвонил вчера, если бы, если бы. - Вы с ней знакомы? - С госпожой Миякэ? Конечно. Я штатная медсестра. - Скажите, она была... в порядке? - Это зависит от того, что вы имеете в виду под "в порядке". - Что ж, вы мне очень помогли. Огромное спасибо. Она парирует, не отвечая на мою иронию: - Пожалуйста. Щелк, треньк, щелк, ууууууууу............ План "Б" накрылся. Подводные лодки пустились в плавание, я полностью проснулся, но ехать на работу все равно еще слишком рано. Вот так ночка. Я чувствую себя так, словно меня пропустили через мясорубку. В час затишья, между одиннадцатью и двенадцатью, Бунтаро позвал меня вниз выкурить по сигарете. Мы немного поговорили. Я почти забыл о том, что он - мой домовладелец-кровопийца. Я вставляю в "Дискмен" "Plastic Ono Band"[53] и укладываюсь на футон, всего на минутку. Рев бездны и барабанный бой. "Plastic Ono Band" давно закончился, когда в мои сны проникает мягкий шлепающий звук. Сначала мне кажется, что это капает кран, но тут я чувствую, как она устраивается внутри калачика, которым я свернулся. Открываю глаза. - Эй, считается, что ты умерла. Она зевает, демонстрируя равнодушие к тому, что я думаю или думал. Просто рассматривает меня своими глазами Клеопатры, в которых пляшут бронзовые искорки. x x x Древесные волокна в шее бога грома рвутся с визгом и скрежетом. Я крепко обхватил ее ногами - не думал, что перепилю ее так быстро. Шея переламывается, ножовка с лязгом падает, я теряю равновесие и лечу вниз между спиной бога и стеной храма. Мне кажется, что я лечу бесконечно долго. От удара об пол перехватывает дыхание. Позвоночник цел, но через час я буду просто ходячий синяк. Голова моего врага катится прочь, деревянная по деревянному полу, потом останавливается и смотрит прямо на меня. Ненависть, мстительность, зависть, гнев - все туго скручено в одну гримасу. На одной ноздре капля моей крови. В лесу чересчур тихо. Ни взрослых, ни полицейской машины, ни бабушки. Черный дрозд замолчал. Лишь грохот океанских пушечных залпов у скал, далеко внизу. Все боги связаны узами родства, и с этого дня они ополчатся против меня. В моей жизни не будет ни капли счастья. Ну и пусть. Я встаю на ноги. Поднимаю отпиленную голову, положив ее на руку, как младенца, и выношу из храма на край скалы. Волны перекатываются через горб камня-кита, мелкие брызги разлетаются во все стороны. Раз, два, три - я смотрю на отпиленную голову бога грома, пока она не исчезает в белой пене. Теперь я тоже должен исчезнуть. ============================================================================ Три ВИДЕОИГРЫ ============================================================================ x x x Краем глаза успеваю увидеть, как моего отца запихивают в фургон без номерных знаков, припаркованный на другой стороне бейсбольной площадки. Я бы узнал его где угодно. Он барабанит по заднему стеклу, но фургон уже выехал за ворота и исчезает в клубах токийской гари. Я вспрыгиваю на наш патрульный стратоцикл, снимаю бейсболку и пристраиваю ее на панель управления. Сверкает мятная улыбка Зиззи, и мы срываемся с места, постепенно превращаясь в точку. Мимо скользят лавандово-синие облака. Я навожу пистолет на какого-то вертлявого школьника, но на этот раз все обстоит именно так, как кажется. Верх черного, как ночь, "кадиллака" поднимается, и оттуда высовывается лобстер-гангстерБах! Панцирь и клешни разлетаются во все стороны. Я поливаю пулями заднее стекло, и автомобиль взрывается, вспыхивая разноцветным пламенем. Фургон сворачивает на дорогу, ведущую в аэропорт. В тоннеле нас подрезает машина "скорой помощи" - размахивающий скальпелем медик прыгает к нам на капот с глазами, выпученными от яростиБах!По яйцам!Бах! Блевотина на капотеБах! Мутант шатается, но не умираетБах! Подброшенный силой выстрела, он пробивает рекламный шит. Перезагрузка. - Ты мой лучший стрелок, - проникновенно шепчет Зиззи. Мы добираемся до аэропорта как раз вовремя, чтобы увидеть, как моего отца втаскивают в ванильный самолетик "Сессна"[54]. Я не решаюсь стрелять в его похитителей с такого расстояния, боясь промахнуться. Мощный чокмакоптер заслоняет солнце, и оттуда по веревкам на землю гроздьями скатываются зомби. Еще в воздухе я десятками превращаю их в месиво, но эта армия смерти пополняется слишком быстро. - Зэкс, милый! - говорит Зиззи. - Мегаоружие в "Макдоналдсе"! Я стреляю по золотым аркам и выбираю скорострельную базуку двадцать третьего века. Когда я кошу врагов, она издает урчание; вскоре вся взлетно- посадочная полоса усеяна подергивающимися конечностями. Я палю по чокмакоптеру, пока тот не пикирует на цистерны с топливом. Мир озаряется ярко-розовыми октановыми взрывами. - Нам туда, Зэкс! Мы настигнем похитителей твоего отца в их лаборатории! Взмываем вверх и преследуем "Сессну"; нажимаю на кнопку джойстика, чтобы пропустить вступление. Мы входим в преисподнюю. В клоаках стоит тишина. Мертвая тишина. И тут появляется гигагидра, девять ее голов источают зеленую слизь, покачиваясь на девяти извивающихся, как лассо, шеяхБах! В капусту. Перезагрузка. Но из одного обрубка вырастают две новые головы. - Зажарь урода! - визжит Зиззи. Я целюсь в туловище многоголовой твари и привожу в действие огнемет. Ввв-у-у-у-рррш! Тварь, скукожившись, улетает прочь, подхваченная струей малинового пламени. Белокожая Лилит - Бах! - только ее и видели. Рой кибер- ос - бахбахбах - перезагрузка. Я собственными руками приближаю свою смерть. Туннель сужается и заходит в тупик. Невидимая глазу железная дверь со скрипом открывается - на пороге силуэт ученого. - Сынок! Ты нашел меня! Наконец-то! Расслабившись, опускаю свою руку- оружие. - Ты как раз вовремя, - он срывает накладную бороду, его портфель трансформируется в гранатомет, - чтобы умереть! Из шершавого сумрака вылетают тучи самонаводящихся на тепло моего тела ракет. Бахбахбах! Большая часть ракет остается невредимой, и мне не удается даже прицелиться в самозванца. На экран брызжут алые пиксели горячей крови. - Зэкс, - умоляет моя сестра, - не покидай меня здесь - вставь монетку, давай еще. Милый, не уходи. x x x - Милый, - передразнивает голос за спиной, - не уходи! Меняю оружие и оборачиваюсь посмотреть на этого зрителя с его тупоумными овациями. Первая мысль - слишком он классно выглядит, чтобы шляться по игровым центрам. Старше меня, гладко зализанный конский хвост, серьга в ухе. Так может выглядеть известная поп-звезда. - Впервые в преисподней, да? - Его голос выдает уроженца Токио. Я киваю. Мир реальный постепенно обретает свои очертания. - Со мной было то же самое, когда я спустился туда в первый раз. Звуки лазерных выстрелов, вой вампиров, дребезжание монет, непрерывная музыка видеоигр. - О! - Ты увидел своего отца и потерял бдительность. Грязный трюк! В следующий раз пристрели яйцеголового на месте. Чтобы убить его, нужно примерно девять выстрелов. - Что ж. Извини, что умер и испортил тебе удовольствие. Невозможно пожать плечами более небрежно. - Ты приговорен с первой монеты. Ты платишь, чтобы отсрочить свой конец, но видеоигра всегда выигрывает, рано или поздно. Вторая половина моей сигареты скончалась в пепельнице. - Глубокая мысль. - На самом деле я ждал свою подружку в бильярдной наверху. Похоже, она играет в игру типа "опоздай-держи-его-на-крючке". Вот я и пошел вниз - убедиться, что она не перепутала и не ждет меня снаружи. А тут ты - с головой ушел в "Зэкса Омегу и Кровавую Луну"[55]: я не удержался, остановился посмотреть. Ты знаешь, что высовываешь язык, когда напряженно думаешь? - Нет. - На самом деле это игра для двоих. У меня целая неделя ушла, чтобы разобраться с ней. - Наверное, ты потратил целое состояние. - Нет. Дистрибьютор работает на человека, который работает на моего отца. На это нечего ответить. - Что ж, надеюсь, твоя подружка скоро появится. - Лучше бы пришла, стерва. Иначе я с нее шкуру спущу. Субботний вечер в Сибуя[56] бурлит оживлением. Спустя неделю после той бессонной ночи я решил пойти осмотреться. Квартал удовольствий пышет таким жаром, что, кажется, вспыхнет, стоит кому-то разок чиркнуть спичкой. В прошлом году дядя Банк водил меня в свой бар в Кагосиме, но это ничто по сравнению с местом, где я нахожусь сейчас. Цены тоже не сравнить. В барах - полчища трутней, галстуки оттянуты, воротнички расстегнуты. Трутни женского пола сбросили офисную униформу и запихали в наплечные сумки. Не слишком ли строго я сужу трутней, учитывая, что теперь я - один из них? Но я только притворяюсь, что я один из них. Возможно, нас всех ждет один конец. Такой же, как господина Аояму. Парочки - у них свидания. Американцы с красивыми женщинами в лунных очках. Держу пари, что у той официантки с прекрасной шеей телефонная книжка забита приятелями, похожими на того, что наблюдал за мной в игровом центре. Огромная реклама "ПЕЙТЕ КОКА-КОЛУ" - пурпур адского пламени и лилейная белизна небес. Иду дальше, посасывая бомбочку с шампанским. Хостессы прощально машут престарелым президентам компаний, усаживая их в такси. Вот залитый янтарным светом ресторан, где все друг с другом знакомы. Мимо на скутере проезжает гигантского роста монгольский воин, справа и слева от него едут девушки, наряженные кроликами, и раздают листовки с рекламой какого-то торгового комплекса. Девуш