что это всего лишь игра воображения. Борюсь за власть над своим дыханием и чихаю. Раньше я не смотрел на Кожаный пиджак, не приглядывался к нему. Его лицо - последнее, что мне суждено увидеть. Не так я представлял себе лицо смерти. Довольно некрасивое, немного странное, подчеркнуто невосприимчивое к любым проявлениям чувств по поводу событий, которым, по желанию своего обладателя, стало свидетелем. Давай. Слишком пошло вымаливать себе жизнь. Итак, последние слова? "Хорошо бы ты этого не делал". Как проникновенно. - Предлагаю пригнуться, - говорит Кожаный пиджак. - Пригнуться? Казнь в подобострастной позе. Зачем? - К земле. В, как это говорится, позе эмбриона. К чему все это? Покойнику все равно. - Пригнись ради собственной безопасности, - настаивает мой убийца. Я изображаю тупое негодование, что Кожаный пиджак истолковывает как " нет". Кожаный пиджак заряжает пистолет. - Что ж, я тебя предупредил. Так много звезд. Для чего они? x x x Тунец, морские ушки, люциан, лососевая икра, бонито[99], яичный тофу, мочки человечьих ушей. Целая гора суси. Васаби[100] смешан с соевым соусом, чтобы отбить у сырой рыбы неприятный привкус. От него соевый соус сворачивается, превращается в вязкую кровь. Перестань думать о кегельбане. Перестань. Кажется, после этих собачьих дел мы едем уже целую ночь, но на часах только 22:14. Осталось чуть больше ста минут, говорю я себе, но трудно поверить во что-то хорошее. Я в тисках простуды, и мне станет еще хуже. Вливаю себе в горло немного воды; начинает пучить живот. Даже дышать тяжело. Ресторан весь в нашем распоряжении. Здесь сидела какая-то семья, но, едва нас увидев, исчезла. Пожилая официантка сохраняет спокойствие, но повар спрятался в кухне. Я бы тоже не прочь, будь у меня такая возможность. Франкенштейн кидает мне сосиску. - Почему у тебя такая постная рожа, молокосос? Можно подумать, ты потерял родителей. Ящерица макает васаби в соевый соус. - Может, он решил, что мастиф, которого я пристрелил у Гойти, и был его без вести пропавший папочка. - Морино тычет в мою сторону кончиком сигары. - Улыбнись пошире и терпи! Помни о своих предках! Ты же образец законопослушного японца! Улыбнись пошире и терпи, пока твои циммеровские костыли[101] не прогнутся, вода, которую ты пьешь, не превратится в оксид ртути, а вся твоя страна - в автостоянку от побережья до побережья. Я не нападаю на Японию. Я люблю ее. В большинстве стран сила на побегушках у хозяев жизни. В Японии мы, сила, и есть хозяева жизни. Япония - это лодка, и у руля стоим мы. Так улыбнись пошире. И терпи. Пусть мне и приходится терпеть, но я ни за что не стану улыбаться тому, что втянут в бандитские разборки. Единственное, чему стоит улыбаться, так это тому, что, пока мы не выйдем из ресторана, не случится ничего худшего. Ящерица указывает в угол зала: - Отец! Блестящая от слюны жвачка из суси. - Смотри, что я тут нашел - у них есть караоке! - Удовольствие из удовольствий. - Морино смотрит на Франкенштейна. - Пусть песня расправит крылья. Франкенштейн поет песню на английском языке с припевом: "I can't liiiiiiiiive, If living is without yoo-ooo-ooo, I can't giiiiiiiiive, I can' t take any moooooore"[102]. Трубачи подвывают, растягивая гласные. Это невыносимо; легче смотреть, как из суси выползают личинки. Кожаный пиджак потягивает молоко из стакана, сидя в углу. С виду он тоже не принадлежит этой компании. Морино подзывает пожилую официантку, которая обслуживает нас, подавляя нервную дрожь. - Пой. Не возражая, она исполняет энку под названием "Вишневый цвет над озером", об игроке в маджонг, который кончает с собой, так как не может оплатить долг чести, но только после девяносто девяти куплетов. Ящерица поет песню "Электродный инцест" группы с тем же названием. В ней нет ни куплетов, ни припевов, ни смены аккордов. Трубачи громко хлопают, когда Ящерица исполняет на столе танец индейки и тискает микрофон. Наконец песня заканчивается, и Морино жестом приказывает мне встать. - Нет, - решительно заявляю я. - Я не пою. Комки суси градом летят мне в лицо. Трубачи мычат, выражая неодобрение. - Я не люблю музыку. - Чушь, - говорит Морино. - Мой друг детектив сказал, что у тебя двадцать компакт-дисков с записями того застреленного битла, папка с нотами и гитара. - Откуда ему это известно? - Ночные кошмары хорошо поработали. Я смахиваю с лица рис. - Вы приказали взломать дверь в мою комнату? Морино поднимает свой стакан, чтобы официантка его наполнила. - Если бы я считал, что ты хоть пальцем прикоснулся к моей малышке, ты, полусирота невоспитанная, я бы приказал взломать тебя, а не твою дверь. Так что будь благодарен. - Ненавижу караоке и петь не буду. Ящерица отрывисто передразнивает: - Ненавижу караоке и петь не буду. Потом впечатывает кулак мне в глаз, и стол превращается в потолок. Потихоньку прихожу в себя. Глаз почти поет, наливаясь кровью. - Весь день мечтал. - Ящерица осматривает костяшки пальцев. - Отец приказал тебе петь. Я бы должен испугаться, но мотаю головой. Крови нет. Франкенштейн кладет палочку для еды на указательный и безымянный пальцы, рыгает и с хрустом ломает ее средним пальцем. - Я бы сказал, что Миякэ нарушает договор, Отец. Морино поднимает палец. - Вы должны проявить снисхождение. Он так изменился, когда его сестра утонула. У них была своя маленькая страна. Черт, у них был свой собственный язык. Как жаль, что этот тщеславный козел в тот день, когда она умерла, смылся в Кагосиму Эй! - Он щелкает пальцами, подзывая официантку. - Еще эдамамэ[103]! Отравленный простудными микробами, я не могу понять, то ли у Морино есть дар ясновидения, то ли универсальный ключ к глубинам сознания. Так или иначе, я испытываю желание вонзить ему в глаз палочку для еды. Я представляю себе, как это проделываю. Струя жидкости. Его бородавка подрагивает. Готов поклясться - эта штука за мной следит. Если верить часам в "кадиллаке", мы выехали на дорогу, идущую по внешнему краю отвоеванной земли, в 23:04. Мы все еще едем по ней, хотя прошло уже полчаса. Машину сотрясает музыка военного оркестра, а меня сотрясает лихорадка или, может быть, это машину лихорадит, а во мне звучит музыка. Я был в нескольких миллиметрах от того, чтобы стать убийцей. Я и сейчас в нескольких миллиметрах от этого. Может ли случайное изменение скорости вращения и угла удара действительно меня оправдать? Я бросил. Меня вынудили. Но я бросил. Еще час, и папка с документами будет у меня. Плюс великолепный фингал. Я ожидал, что претендента на трон Якудзы в Токио будет сопровождать многочисленная вооруженная армия, но нет. Только два " кадиллака". Из носа непрерывно течет, а шея онемела, словно на нее надели нечто вроде корсета. Может, какой-нибудь кодекс чести обязывает эти два клана избегать насильственных действий. А может - пожалуйста, только не это, - их цель - совершить показательное самоубийство. Убеждаю себя, что если бы Морино принадлежал к типу камикадзе, он бы не дожил до своего возраста и уж, во всяком случае, не набрал бы своего веса, но я уже не знаю, что и думать. Никто не разговаривает. Морино звонит Маме-сан, в "Пиковую Даму", я полагаю. - Мириам еще на работе? Я звонил ей домой. Скажите ей, пусть перезвонит мне на мобильный, как только вернется. Ящерица с Франкенштейном курят свой "Кэмел", Морино - сигару. Я слишком болен, курить не хочется. Шербетка хнычет в наркотическом сне. Море такое спокойное, что по нему можно ходить, а небо усыпано звездами. Полная луна висит всего в нескольких дюймах, ни дать ни взять - лампочка в тридцать ватт. Морино делает еще один звонок, но никто не отвечает. - Какая-то медсестра говорила мне, что самоубийцы предпочитают умирать в полнолуние. Самоубийцы и почему-то лошади. Наконец мы замедляем ход и паркуемся перпендикулярно "кадиллаку" трубачей - таков стратегический замысел, я думаю. Вылезаю из машины. Затекшие мышцы ноют. Ну вот, опять строительная площадка. Окрестности Токио - это либо руины, либо строительные площадки. Гигантское здание аэропорта - пока только гигантский фундамент. Плоская, как стол для пула, отвоеванная земля тянется до самых гор. Справа и слева от места, где мы стоим, возвышается мост без центральной секции. Слышно, как море лениво плещется рядом с дамбой. - Послушай, Миякэ, - огонек его зажигалки пляшет в темноте, - ты можешь забраться на этот мост. Гадаю, в чем здесь подвох. - Нагасаки - наш противник, а ты не вписываешься в образ. Я не хочу, чтобы думали, будто я набираю людей в детском саду. Ящерица хихикает. - Вы отдадите мне папку с документами? - Как ты мне надоел! Не раньше полуночи, черт побери! Пошел! Не успел я сделать нескольких шагов, как Кожаный пиджак, стоящий на куче валунов, свистит. - Наши друзья едут. Девять машин. - Девять. - Франкенштейн пожимает плечами. - Я надеялся, что будет больше, но девять тоже неплохо. Бегу вверх по склону. Сейчас этот мост будет мне самым надежным укрытием. С другой стороны, это прекрасная камера, из которой я никуда не денусь. По моим подсчетам, я в тридцати метрах над землей, достаточно высоко, чтобы голова закружилась и яйца съежились. Из-за парапета смотрю, как подъезжают машины Нагасаки. Они останавливаются полукругом вокруг " кадиллаков" Морино и на полную мощность включают клаксоны. Они посадят себе двигатели. Из каждой машины выходят по четыре человека в военных куртках, шлемах и с автоматическими винтовками. Занимают огневые позиции. Уже не в первый раз за сегодняшний день я чувствую себя персонажем боевика. Морино и его люди надевают солнечные очки. Никакого оружия, никаких приборов ночного видения. В одной руке Морино держит мегафон, другую опустил в карман. Тридцать шесть вооруженных до зубов мужчин против семи. Из машины не спеша вылезает человек в белом костюме, его прикрывают два телохранителя. Я жду приказа открыть огонь. Никакой папки не будет. Все напрасно. Голос Морино эхом разносится над отвоеванной землей, как будто сама ночь говорит из его мегафона: - Юн Нагасаки. Есть у тебя последнее желание? - Ты меня просто поражаешь, Морино. Как низко ты пал! Слухи преуменьшают степень твоего падения. Пять усталых головорезов, один бывший торговец оружием - я сам тебя убью, Сахбатаар, и это будет так мучительно, что даже тебя проймет, - и безоружный мальчишка для удовольствий, что прячется на мосту. Вот тебе и надежное укрытие. - Это и есть твой отряд возмездия? Или, может, у тебя авианосец в гавани? Или ты рассчитываешь, что я умру от глубокого разочарования? - Я вызвал тебя, чтобы объявить свой вердикт. - У тебя что, третичный сифилис? Или ты превратился в супермена? - Я позволю тебе извиниться с честью. Ты можешь убить себя сам. - Это более чем глупо, Морино, это грубо. Давай разберемся. Ты серьезно подпортил мне открытие "Ксанаду". Я чуть грыжу себе не нажил, упражняясь в логике, дабы убедить газетчиков, что Озаки выпал из окна случайно. Ты швырял шары для боулинга в трех моих менеджеров, пока не расквасил им черепа всмятку - оригинально, не могу отрицать, но такие крайности меня раздражают, - потом ты старомодным способом убил двух ни в чем не повинных охранников и пристрелил мою лучшую собаку. Мою собаку, Морино, вот что действительно меня достает. Ты же любитель. Ни один делец высокого стиля никогда, никогда не тронет животное. - Стиль? Импортировать из Штатов непроверенное дерьмо под видом говяжьих отбивных и травить школьников в Вакаяме химикатом O-157, а потом заставить своих пуделей из министерства сельского хозяйства обвинить во всем фермеров, что выращивают редиску, это что, "стиль"? Шантажировать банкиров отчетами, которые ты сам заставил их состряпать, отказавшись возвращать займы, что набрал в эпоху экономики мыльного пузыря, - "стиль"'? Ты считаешь, что махинации вроде "Платите сполна, господин Производитель Продуктов Питания, или вам придется заплатить за бритвенное лезвие в детских консервах", - "стиль"? - Твоя неспособность усвоить ту простую вещь, что с 1970 года мир шагнул далеко вперед, и есть причина, почему именно я унаследовал и расширил интересы Цуру, а ты выжимаешь свой доход из владельцев заведений в Синдзюку, принуждая их отдавать тебе лишнюю мелочь. Неужели, о, неужели ты думаешь, что через пять минут еще будешь жив? - Ты забыл, что у меня есть два секретных оружия. - Да? Сгораю от любопытства. - Твое пламенное любопытство и есть мое первое оружие, Нагасаки. Даже в старые времена ты сначала говорил, а потом стрелял. - И второе твое оружие такое же страшное, как первое? - Позвольте представить вам, леди, - мне трудно уловить следующее слово - ...NimQ6. - Nim - Q - 6? Волшебный писающий гоблин? Открывалка для пива? - Пластиковая взрывчатка, разработанная израильскими спецслужбами. - Никогда не слышал. - Конечно, ты никогда о ней не слышал. Израиль не дает рекламу в " Тайм". Но микрочастицы NimQ6 нанесены на спусковой механизм пистолетов, что в руках у твоих немых горилл. Таким же составом присыпаны изнутри ваши шикарные кевларовые [104]шлемы. Мой присутствующий здесь коллега, господин Сахбатаар, лично наблюдал за комплектованием вашего снаряжения, когда переправлял его от своего русского поставщика. Кое-кто из людей Нагасаки оборачивается и смотрит на своего босса. Нагасаки складывает руки на груди. - В этой жалкой истории про жалких тупых блефующих козлов, у которых на руках нет ни одной верной карты, Морино, самый жалкий, самый тупой блефующий козел - это ты. Как ты думаешь, каким оружием я замочил людей Цуру, черт возьми? Если бы в этой херне был хоть грамм правды, мы бы уже знали об этом. - Вы не узнали об этом, потому что ты был мне нужен, чтобы похоронить группировку Цуру. За что я тебе благодарен... - Поблагодари меня, когда твои лживые кишки выпадут через дырки от пуль. А сейчас - город ждет меня. Держитесь подальше от машин, щенки. Я заказывал их сам через нашего общего монгола и не хочу повредить краску. Морино гасит свою сигару о блестящий кузов "кадиллака". - Заткнись и слушай. Ты сказал: "Хоть грамм правды". Микрочастицы NimQ6 весят одну двадцатую грамма. Как точка на странице. Эта взрывчатка обладает превосходной устойчивостью, даже в условиях продолжительного огневого воздействия, пока - вот в чем прелесть, - пока не подвергнется колебаниям особой, очень высокой частоты. Тогда микрочастица взрывается с силой, достаточной, чтобы разорвать тело на части. Единственное излучающее устройство к востоку от Сирии встроено в мой мобильный телефон. Для меня, дрожащего в холодном поту на высоте тридцати метров, возможно, со снайпером, прицелившимся мне в голову, это звучит не очень убедительно. Нагасаки изображает скуку. - Довольно этой псевдонаучной чепухи, Морино, я... - Повесели меня еще десять секунд. NimQ6 - это штука будущего. Вводишь код - из предосторожности я проделал это заранее - и просто нажимаешь кнопку набора номера. Вот так... Гром и грохот; цветы взрывов. Падаю. Ударные волны сносят пласты воздуха. Грохот эхом отдается в горах. Наконец я выглядываю из-за парапета. Люди Нагасаки валяются там, где стояли. Те, на кого не падает яркий свет фар, лежат темными кучами, те же, кто в пятне света, красны от крови, как пол скотобойни. У большинства туловищ ноги на месте, но руки с автоматами унесло прочь. Головы же - взорванные армейскими шлемами - просто нигде. Я не знаю слов, которыми можно такое описывать. Такое бывает только в фильмах про войну, в фильмах ужасов - в кошмарах. Дверца "кадиллака" открывается, и вываливается Шербетка. Она визжит, как будто увидела паука у себя в ванной. - Йа-а-а-а! Ящерица развязно вторит: - Йа-а-а-а-а-а-а-а-а! Пошли вы йа-а-а-а-а-а-а-а-а-ха-ха-а-а-а-а-а-а-й! Нагасаки еще жив - на нем не было шлема, череп ему не снесло - и пытается встать на ноги. Обе его руки по самый локоть превратились в раздробленные обрубки. Морино медленно подходит и приставляет к уху своего врага мегафон: - Разве наука не прекрасна? Бах! Мегафон поворачивается ко мне. - Сезонный фейерверк, Миякэ. Теперь слушай. Полночь миновала. Так что папка с документами, что лежит в "кадиллаке", вся твоя. Да. Отец держит свое слово. К сожалению, ты не сможешь воспользоваться заработанной в поте лица информацией, потому что исчезнешь с лица земли, как последний дронт[105 ]. Я взял тебя с собой на случай, если бы Нагасаки призвал к оружию твоего отца. Я считал этого кретина намного хитрее, чем он оказался, так что мы получили лишнего свидетеля вместо возможного козыря. Господин Сахбатаар предложил свои услуги, чтобы пустить тебе пулю в лоб, и, так как он является главным архитектором моего гениального плана, разве мог я ему отказать? Прощай. Если это облегчит твои страдания, скажу, что тебя забудут без следа: ты прожил скучную, беззвучную и бесцветную жизнь. Кстати, твой отец - такое же ничтожество, как и ты. Сладких снов. x x x К чему это? Покойнику все равно. - Пригнись - ради собственной же безопасности, - настаивает мой убийца. Страх сводит мой ответ к выражению тупого негодования. - Нет? - Кожаный пиджак заряжает пистолет. - Что ж, я тебя предупредил. У него в руке не пистолет, а мобильный телефон. Он набирает номер, перегибается через парапет, направляет мобильник на "кадиллаки" и пригибается к земле. Ночь разрывается, обнажая потроха, меня сбивает с ног сплошной стеной грохота, мост вздрагивает, с неба градом сыплются осколки камней и металла, я успеваю увидеть, как пылающий кусок машины параболой взмывает вверх, и папка с моим отцом превращается в тлеющие угольки. Ночь застегивает молнию. Эхо с грохотом откатывается от гор. Мне в скулу врезается гравий. Пытаюсь приподняться - к моему удивлению, тело еще способно двигаться. Из воронок на месте "кадиллаков" поднимаются столбы дыма. Кожаный пиджак опять набирает номер. Прижимаюсь к земле, гадая, что здесь еще можно взорвать, - может, он ходячая бомба и взрывает главную улику, то есть самого себя? - но на сей раз мобильный телефон и есть просто мобильный телефон. - Господин Цуру? Говорит Сахбатаар. Ваши пожелания насчет господина Нагасаки и господина Морино выполнены. В самом деле, господин Цуру. Что они посеяли, то и пожали. Он убирает мобильник и смотрит на меня. Все вокруг горит и трещит. У меня течет кровь из прокушенной губы. - Будете меня убивать? - Вот думаю. А ты боишься? - Очень боюсь. - Страх - не обязательно признак слабости. Я презираю слабость, но также презираю тех, кто любит убивать впустую. Чтобы остаться в живых, ты должен убедить себя, что сегодняшняя ночь - это чужой кошмар, в который ты забрел совершенно случайно. К рассвету найди место, чтобы спрятаться, и не высовывайся много дней. Если обратишься в полицию, будешь немедленно убит. Ясно? Киваю и чихаю. Ночь тонет в клубах дыма. ============================================================================ Пять ОБИТЕЛЬ СКАЗОК ============================================================================ x x x НА ПОЛЯХ Козел-Сочинитель вглядывался в беззвездную ночь. Его дыхание легкой дымкой ложилось на ветровое стекло. Первые заморозки пустили в бокал вина из эдельвейсов вафельку льда. Козел-Сочинитель насчитал три шума. Потрескивание свечи на старинном бюро; воинственное бормотание во сне госпожи Хохлатки: "Безразличие - обратная сторона заботливости, Амариллис Брумхед!" - и храп Питекантропа в гамаке под днищем дилижанса. Четвертый шум - шепоты, которых ждал Козел-Сочинитель, был пока далеко, и он стал искать свои почтенные очки, желая пролистать книгу стихов, сочиненных в девятом веке принцессой Нукадой. Козел-Сочинитель откопал этот томик однажды в Дели, в четверг, в грозу. С середины лета все ночи были похожи друг на друга. Почтенный дилижанс останавливался на ночлег, Козел- Сочинитель просыпался, и ничто не могло заставить его снова уснуть. Один, два, три часа спустя приходили шепоты. Козел-Сочинитель никому не рассказывал, что у него бессонница, даже Питекантропу и, уж конечно, не госпоже Хохлатке, которая, несомненно, прописала бы ему какое-нибудь противное "целебное средство", в сто раз хуже, чем сам недуг. Сначала Козел- Сочинитель думал, что шепоты - это шум Абердинских водопадов[106], близ которых они тогда стояли, но отверг эту теорию, когда шепоты последовали за ним и в другие места. По второй своей теории, он сошел с ума. Но во всем остальном его умственные способности оказались не затронуты, и Козел- Сочинитель пришел к мысли, что шепоты исходят из авторучки - той самой, которой госпожа Сенагон писала свои записки у изголовья более тринадцати тысяч полумесяцев тому назад. Тут Козел-Сочинитель услышал тихое шипение, потом шелест, и сердце его забилось быстрее. Он сунул принцессу Нукаду на полку и прижался ухом к ручке, лежащей на столе. "Да, - подумал он. - Вот и они". В этот вечер слова звучали, как никогда, отчетливо - только слушай! " Ересь" - здесь, "там-там" - там, "вороная кобыла в узде" - везде. Козел- Сочинитель взял авторучку и стал писать, вначале медленно, пока слова падали по капле, но постепенно из-под его пера потекли целые предложения, полные слов, льющихся через край. - Ах, мой господин, это ни в какие ворота не лезет! - Госпожа Хохлатка раздвинула плотные шторы. - Если вам хочется побродить, когда выходите по малой нужде, закутайтесь, как положено! Если у вас разыграется ревматизм, Простаку опять придется таскать вас на себе, попомните мое слово. Козел-Сочинитель с трудом разлепил веки. - Даже во сне нет покоя, госпожа Хохлатка: мне снилось, что я искал м- металлоискателем норвежские девятиугольники в какой-то дельте, где время навеки замерло в среду утром. Госпожа Хохлатка потуже затянула завязки фартука. - Я девяносто девять раз вам говорила, мой господин: "Сливки и мед - сладкий сон не придет". Но вы все равно ужинаете по-девонширски[107]. Ну-ка, поднимайтесь. Завтрак на столе. Граф Грей[108] с занзибарской копченой селедкой. Поджаренной на гриле, как вы любите. - Госпожа Хохлатка бросила взгляд на пейзаж за окном. - И впрямь уныло, что и говорить. Козел-Сочинитель нашел свое пенсне и выглянул в окно. Почтенный дилижанс стоял у холодной обочины, за которой стихийно раскинулись тихие вересковые пустоши. - Чернильный ландшафт, небеса цвета бумажной массы. У меня почти не осталось сомнений, госпожа Хохлатка: мы залезли на поля. Рододендроны из дендрария... - Мрачное имя для мрачного места, - произнесла госпожа Хохлатка. - Почва здесь слишком кислая, чтобы цвет мог пустить корни. Один м- маргинальный герцог попытался завести плантацию нарциссов, но желтый тут же выцвел. Здесь даже вечнозеленые растения не зеленеют. Не слышно птиц, вороны не летают. - Ай, да бог с ними, мой господин. Селедка ваша стынет. Козел-Сочинитель нахмурился: - Странное дело, госпожа Хохлатка, но аппетит меня покинул. Нельзя ли попросить вас выложить рыбу на блюдо, я потом съем ее потихоньку. А пока плесните чаю, вполне доста... - Козел-Сочинитель забыл договорить. - Вот досада! Ночью я написал несколько десятков страниц - куда они могли деться? Он заглянул под стол, в стол, за стол - страницы исчезли. - Это катастрофа! Я начал писать несказанно сказочную сказку! Хотя госпожа Хохлатка и прослужила у Козла-Сочинителя не один десяток лет, она рассердилась на него из-за селедки. - Осмелюсь заметить, мой господин, это был просто очередной писательский сон. Помните, вам приснилось, что вы написали "Отверженных"? Ваш издатель целую неделю убеждал вас не привлекать Виктора Гюго к суду - вы-то хотели подвергнуть его публичной порке. Дверь со стуком отворилась, и в салон ворвался ветер. В проеме, заслоняя его волосатым грязным торсом, стояло страшного вида доисторическое создание. На языке плоти и крови оно промычало нечто нечленораздельное. Госпожа Хохлатка сердито уставилась на него. - Не смей топтать своими грязными ножищами мой чистый ковер! - И тебя с добрым утром, Питекантроп! - Козел-Сочинитель позабыл о пропавших страницах. - Что ты там держишь, друг мой? Питекантроп повернулся к госпоже Хохлатке и приоткрыл сложенные лодочкой ладони. Над комком земли светилась головка нежного белого цветка. - Вы только посмотрите! - воскликнул Козел-Сочинитель. - Подснежник из Снежных гор! В сентябре! Какое изящество! Какая редкость! На госпожу Хохлатку это произвело гораздо меньшее впечатление. - Стану я благодарить тебя за то, что ты выкапываешь из навоза сорняки и таскаешь их куда ни попадя! Никогда не встречала такого бездельника! И закрой дверь с той стороны! Ты что, хочешь, чтобы мы с Господином умерли от воспаления легких? Питекантроп уныло заворчал и закрыл дверь. - Волосатый дикарь, вот он кто. - Госпожа Хохлатка принялась отскребать сковородку из-под селедки. - Дикарь! Козлу-Сочинителю было обидно за своего друга, но он знал, что лучше не попадать госпоже Хохлатке под горячую руку. x x x Итак, я просыпаюсь, упершись взглядом в очередной незнакомый потолок, и незаметно для себя начинаю играть в амнезию. Я оцепенел и хочу остаться в оцепенении. Я часто играл в эту игру после смерти Андзу, начав девятилетнее путешествие по гостевым комнатам дядюшек с их хрусткими футонами из рисовой соломы: "Эидзи погостит этот месяц у нас" - и кузенами, у которых всегда была под рукой ядерная боеголовка, возникни между нами хоть какой-то спор: " Если тебе здесь не нравится, отправляйся домой к своей бабушке!" Так или иначе, эта игра состоит в том, чтобы как можно дольше задержать чувство, что не знаешь, где находишься. Считаю до десяти, но это не помогает мне подобрать ключ к настоящему. Я спал в центре гостиной на надувном диване, за бледными шторами скрывается широкая застекленная дверь на веранду. Во рту у меня язва размером с лошадиное копыто. Бах! взрывается бомба памяти. Головы в кегельбане. Перед глазами стоит Морино, освещенный огоньком сигары. Монгол на недостроенном мосту. Разминаю затекшие мышцы. Нос и горло основательно забиты - простуда взяла свое; тело само себя наказывает, независимо от мозга-идиота. Как долго я спал? Кто покормил Кошку? Пачка сигарет "Ларк" на кофейном столике. Осталось всего три штуки, и я выкуриваю их одну за другой, чиркая спичками. На зубах толстый налет. В комнате тепло. Я спал в одежде, пах и подмышки сопрели. Нужно открыть окно, но я еще не могу заставить себя двигаться. Пока я лежу здесь, не может произойти ничего нового, а расстояние, отделяющее меня от смерти, что поглотила тридцать, сорок человек, растет. У меня вырывается стон. Невозможно избавиться от того, что я видел. Это прогремит в новостях на всю страну, если не на весь мир. Войны Якудзы - отныне и до самого нового года. Снова стон. Судебные эксперты будут ползать по полю боя с пинцетами в руках. Бригада из Отдела особо тяжких преступлений будет опрашивать посетителей "Ксанаду". Девушка из зала патинко, уже снискавшем себе недобрую славу, расскажет репортерам о мошеннике, назвавшемся сыном управляющего за считаные секунды до того, как самого господина Озаки выбросили из окна комнаты охраны на втором этаже. Полицейские будут делать наброски углем. А что делать мне? И что захочет сделать со мной этот невидимый м-р Цуру? Что сталось с Мамой-сан и "Пиковой Дамой"? У меня нет никаких планов. Мне нечего курить. У меня нет салфеток, чтобы высморкаться. Изо всех сил прислушиваюсь и слышу... полнейшую тишину. Как бы я развеял утреннюю хандру, если бы бросил курить? Сигареты дают встряску по полной программе - ничего подобного реклама здорового образа жизни не предлагает. Жаль, что пришлось спать в джинсах, но я побоялся раздеться - вдруг проснусь от звука взламываемой двери и придется бежать. Страх еще не прошел. Хуже, чем ждать землетрясения. Но что делать, если я услышу незваного гостя? Прятаться? Где? Я даже не знаю, сколько этажей в этом доме. Я встаю. Первая остановка - туалет. Он японский: сидишь на корточках, рядом чаша с пахучими травами. Здоровый, чистый способ испражняться - в западных туалетах выше риск всяких неприятностей. Из сливного бачка вырывается Ниагарский водопад. Кухня выложена терракотовыми плитками и сияет чистотой - судя по отпечаткам испачканных в муке пальцев на книгах с рецептами, хозяин любит готовить. Каждый предмет кухонной утвари висит на отдельном крючке. В окно видны пустой навес для машины и разбитый перед домом сад. Розы, сорняки, кормушка для птиц. Высокая изгородь из бирючины скрывает дом от внешнего мира. Шкаф для швабр и веников набит битком, но он слишком на виду, так что прятаться в нем бесполезно. Гостиная - типично японская: устланный татами пол, буддистский алтарь с фотографиями давно и недавно почивших родственников, ниша для цветов и висящий на стене развернутый свиток с иероглифами - попытайся я их прочитать, у меня разболелась бы голова. Ни телевизора, ни стереосистемы, ни телефона - лишь факс без трубки на одной из просторных книжных полок. Книги - старинные собрания сказок с иллюстрациями. "Лунная принцесса", " Урасима Таро", "Гон-лисица". В доме идеальный порядок - дети здесь явно не живут. Слегка приоткрываю шторы. Сад за домом, несомненно, предмет чей-то гордости - он создан, чтобы радовать глаз. Пруд больше, чем у моей бабушки, - вижу, как в зеленой воде мелькает карп. Над ряской скользят поздние стрекозы. Каменный фонарь на островке. Горшки с лавандой и высокие заросли бамбука, такие густые, что в них можно спрятаться. Птичье гнездо в оранжевом почтовом ящике, прибитом к стволу серебристой березы. На такой сад можно смотреть часами. Он распускается, как цветок. Неудивительно, что в этом доме нет телевизора. Поднимаюсь на второй этаж. Мои босые ноги ступают по ковру, пушистому, как снег. Роскошная ванна с кранами в виде морских коньков. Хозяйская спальня - ее убранство наводит на мысль о средних лет супружеской паре. Спальня поменьше - для гостей. Хорошо. Спрятаться тут негде. Нужно быть девяти лет от роду, чтобы найти по- настоящему укромные местечки в обычном доме. Однажды Андзу обыграла меня, спрятавшись в стиральной машине. Решив уже, что моя экскурсия окончена, я вдруг замечаю в конце лестничной площадки филенчатую дверцу большого шкафа. Ее ручка крутится вхолостую, но дверь все равно распахивается. Полки внутри - не полки, а ступеньки крутой лестницы. Сверху свешивается толстая веревка с завязанными узлами, чтобы легче было подниматься. Уже на третьей ступеньке стукаюсь головой о потолок, и он поддается. Толкаю его, и чем выше поднимается крышка люка, тем шире становится полоска дневного света. Я ошибся. Это лучше, чем просто укромное место. Я попал в библиотеку/кабинет с книжным населением самой большой плотности, какую я когда-либо встречал. Стены из книг, башни из книг, книжные проспекты, книжные переулки. Книжные россыпи, книжная кладка. Мягкие обложки, твердые обложки, атласы, справочники, альманахи. Книг на девять жизней. Этих книг хватит, чтобы построить иглу[109] и в нем спрятаться. Комната насыщена книгами. Зеркала удваивают и утраивают их. Из такого количества книг можно сложить Великую Китайскую стену. Книг столько, что начинаю сомневаться, не книга ли я сам. Свет проникает в комнату через треугольное окошко под потолком. На полу - сетка тени. Кроме книжных шкафов и прогибающихся полок, единственный предмет мебели - это старомодный письменный стол-бюро с квадратными прорезями, чтобы кидать в них счета и другие документы. Похожий был у моей бабушки. И до сих пор есть, я думаю. На бюро лежат две стопки бумаги: одна - белоснежно-чистая, как накрахмаленные рубашки, другая - рукопись на особом лакированном подносе. Не могу удержаться. Сажусь и начинаю читать первую страницу. x x x Козел-Сочинитель работал все утро, пытаясь восстановить фрагменты несказанно сказочной сказки, которую ему нашептали перед рассветом, но это оказалось так же тяжко, как таскать тюки на полуденном пекле. Госпожа Хохлатка отжимала-полоскала простыни. Питекантроп приводил в чувство двигатель почтенного дилижанса. Наконец Козел-Сочинитель встал из-за старинного бюро, чтобы посмотреть в словаре, как правильно пишется слово zwitterion, но его отвлек gustviter, a durzi и theopneust заманили еще дальше. Незаметно подкралась дремота. Последнее, о чем подумал Козел- Сочинитель, - что словарь на поверку оказался подушкой, или наоборот. Когда Козел-Сочинитель очнулся от краткого сна и вернулся к старинному бюро, он решил, что все еще спит. Страницы, которые он написал до того, как его сморило, исчезли! Невероятно! Госпожа Хохлатка, он был уверен, не посмела бы и прикоснуться к старинному бюро. Оставалось лишь одно объяснение. - Вор! - закричал Козел-Сочинитель. - Вор! Вор! Госпожа Хохлатка вбежала в салон, роняя прищепки. - Мой господин! Что случилось? - Меня ограбили, госпожа Хохлатка, пока я спал! Ворвался Питекантроп с гаечным ключом. - Моя восстановленная несказанно сказочная сказка испарилась! - Но как это могло случиться, мой господин? Я развешивала белье, но ничегошеньки не видела! - Возможно, вор был так мал, что вошел и вышел через выхлопную трубу! Госпоже Хохлатке это предположение показалось несколько натянутым, но она последовала наружу за Козлом-Сочинителем и Питекантропом, чтобы взглянуть на почтенный дилижанс сзади. Питекантроп опустился на колени, понюхал грязь в колее под колесом. И замычал. - Грязный грызун? - переспросил Козел-Сочинитель. - Чуть больше мыши? Ага! Тогда мы м-можем сделать вывод, что вор - это грязная крыса! Вперед, друзья! М-мы должны задержать этого прохвоста и объяснить ему кое-что насчет авторских прав! Мой милый Питекантроп - веди нас! Вздернув бровь, Питекантроп изучал землю. По небу волоком влеклось облако- колокол. Следы вели в сторону от торной дороги, по нехоженой тропинке, через сонную лощинку, за озерцо гнилой воды. Вдруг госпожа Хохлатка вскрикнула: - Что это там за чертовщина! На краю запруды стоял шест с перекладиной, а на нем - Пугало, в самом плачевном состоянии. Глаза и уши были выклеваны, а из прорехи на боку при каждом дуновении ветра сыпалась мелкая солома, будто кровь из раны. Козел- Сочинитель подошел поближе. - Гм. Добрый день, Пугало. Пугало подняло голову - медленнее, чем месяц поднимается над вспаханным полем. - Прошу прощения за беспокойство, - начал Козел-Сочинитель, - но не пробегала ли тут грязная крыска с краденым манускриптом? Рот Пугала открывался медленнее, чем распускаются розы. - Сегодня... - Великолепно! - воскликнул Козел-Сочинитель. - Скажи, в какую сторону побежал вор? - Сегодня... мы с отцом будем сидеть в Раю... В эту самую секунду на край запруды прыгнули два цербера, вонзили влажные от слюны клыки в бедное Пугало, сорвали его с шеста и растерзали в клочья. Сильный удар лапой отшвырнул Козла-Сочинителя в сторону. Питекантроп прыжком достиг госпожи Хохлатки и подхватил ее на руки. От пугала остались лишь лохмотья, прибитые к деревяшке. Козел-Сочинитель пытался вспомнить, что можно делать, а чего нельзя, когда имеешь дело с бешеными собаками. Притворяться мертвым? Смотреть им в глаза? Убегать со всех ног? - Это научит его, - прорычала старшая собака, - как выдавать сюжет! - Что делать с этими тремя, босс? - спросила младшая собака, принюхиваясь. Козел-Сочинитель чувствовал на себе их жаркое дыхание. - Хорошие собачки. - Он говорит как писатель, - прорычала младшая собака. - Пахнет так же. Писатель он и есть. - Нет времени, - пролаяла старшая собака. - Наш создатель уходит! - Сначала я хочу попрактиковаться на Бородаче! Питекантроп приготовился защищать друга, но церберы скачками помчались прочь по холмам и низинам полей, пока не превратились в два пятнышка на сморщенном горизонте. - Ну и ну! - воскликнула госпожа Хохлатка. Потом заметила, что все еще пребывает на руках у Питекантропа. - Сейчас же поставь меня на землю, деревенщина неотесанная! x x x Внизу хлопает дверь, и рукопись отходит на второй план. Мое сердце сотрясают сейсмические толчки, и я задерживаю дыхание. Кто-то пришел. Кто- то пришел за мной. Бунтаро уже отозвался бы. Так скоро? Как они меня нашли? Инстинкт самосохранения, притупившийся за время знакомства с Морино, включается на полную мощность. Они пядь за пядью обыскивают гостиную, кухню, сад. Я оставил на диване носки. Еще - пустая пачка из-под сигарет. Я поставил на место откидную крышку люка и втянул веревку, но закрыл ли я филенчатую дверь? Можно сдаться и надеяться на пощаду. Забудь. Якудза не знает, что такое пощада. Спрячься здесь, под книгами. Но если книги обвалятся, я выдам себя. Есть здесь что-нибудь, что может сойти за оружие? Жду, когда на полках-ступеньках зазвучат шаги, - ничего. Либо незваные гости действуют молча, либо я имею дело только с одним. Вот мой план на крайний случай: встану над люком с трехтонным трехтомником "Критического обзора японского "романа "Я", когда дверь достаточно откроется, сброшу эти книги вниз и, надеюсь, собью этого типа с ног. Потом спрыгну сам - если у него пистолет, меня ждут неприятности, - переломаю ему ребра и помчусь прочь. Жду. Еще жду. Сосредоточься. Я жду. А действительно ли хлопнула дверь? Я оставил заднее окно приоткрытым - может, это был ветер? Сосредоточься! Я жду. Никого. Руки ноют. Я не выдерживаю. - Эй? Никакой волны насилия. Испугался сказки, которую сам же и сочинил. Я плохо кончу. Уже после полудня я спускаюсь вниз. В комнате для гостей в платяном шкафу нахожу полотенца и простыни и укладываю их на полки-ступеньки за филенчатой дверью так, чтобы непрошеный гость подумал, что это просто шкаф для белья. Собираю следы своего пребывания в пластиковый мешок и засовываю его под раковину. Я должен уничтожать всякий свой след, как только его оставлю. Мне пора бы проголодаться - когда же я в последний раз ел? - но желудок будто исчез. Хочется курить, но о том, чтобы выйти наружу, не может быть и речи. Кофе был бы в самый раз, но я нахожу только зеленый чай - и завариваю его. Сморкаюсь - на мгновение слух возвращается, но потом уши снова закладывает, - открываю застекленную дверь, сажусь на ступеньку и пью чай. Карп в пруду то появляется, то исчезает. Птичка с ярко-красной шеей высматривает земляных червей. Наблюдаю за муравьями. Цикады выводят: " мазззмезззмезззмезззмеззз-маззззззззз". В доме нет ни часов, ни даже календаря. В саду есть солнечные часы, но день сегодня слишком облачный, чтобы тень была четкой. По моим ощущениям, сейчас часа три. В листьях бамбука шуршит легкий ветерок. Над водой столб мошкары. Маленькими глотками пью чай, не чувствуя вкуса. Посмотрите на меня. Четыре недели назад я плыл на утреннем пароме в Кагосиму с завтраком в коробке, что дала мне тетушка Апельсин. Я был уверен, что найду своего отца за неделю. Посмотрите, кого - что - я нашел вместо него. Катастрофа! Лето пропало, все остальное - тоже. Гудит факс. Вздрогнув, проливаю чай. Сообщение от Бунтаро, в котором говорится, что он приедет около шести, если не помешают пробки. Сколько осталось до шести? Времени нужна точка отсчета, чтобы оно имело смысл. На стене над факсом в рамке из ракушек висит фотография мужчины и женщины лет пятидесяти. Наверное, это их дом. Солнечным днем они сидят за столиком тенистого кафе. Он вот-вот рассмеется тому, что она только что сказала. Она следит за выражением моего лица, спрашивая, действительно ли мне понравился ее рассказ, или я только притворяюсь из вежливости. Странно. Ее лицо мне знакомо. Знакомо, и ему невозможно солгать. "Правда, - говорит она. - Мы уже встречались". Мы смотрим друг на друга, а потом я ненадолго возвращаюсь в ее сад, где стрекозы проживают всю свою жизнь. x x x - Ты вполне уверен, м-мой дорогой друг, - переспрашивает Козел-Сочинитель, - что следы заканчиваются у этой грязной груды гнилья? Питекантроп промычал "да", пробрался в подобие дворика и подобрал что- то с земли. - Селедочные кости! - взвизгнула госпожа Хохлатка. - Тогда я должен признать, - сказал Козел-Сочинитель, - что мы проследили за нашей добычей до самого логова. - На вид противней некуда, - сказала госпожа Хохлатка. - Так бы и разнесла. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что жилище строили тщательно: за кирпич сошли пустые консервные банки и битые бутылки, за раствор - картофельные очистки, горелая рисовая шелуха и листовки "Голосуйте за меня!". К куче было приставлено велосипедное крыло, которое вело в нору, где было темно, как в голенище резинового сапога. Козел-Сочинитель прищурился и заглянул внутрь. - Так, значит, наш взломщик обитает в этой лачуге? Воняет почище стилтонского сыра[110]. - В лачуге?- гневно раздалось в ответ. - Оставьте мне мою лачугу, валите в свой ржавый дилижанс и валите в свой ржавый дилижанс! - Ага! Так ты дома, вор! Сию же минуту отдай мой манускрипт! - А не пошел бы ты на NG, Джо Чмо! - Мыло и вода! - выдохнула госпожа Хохлатка. Козел-Сочинитель опустил рога. - При дамах!!! Из норы высунулась крошечная лапка с оттопыренным пальцем. - Если эта тощая птица - дама, то я Фрэнк Синатра! Предупреждаю: если вы не свалите отсюда на счет "пять", я быстренько пришью вам домогательство - ко вторнику вы своих Х!Х?й не признаете! - Законность! В самом деле. Этот вопрос требует отдельного рассмотрения! Ты проник в наш почтенный дилижанс, украл занзибарскую селедку и м-мою несказанно сказочную сказку! К тому же, негодяй, мы шли слишком долго и не намерены возвращаться с пустыми руками! - О-о-о, угрозы! Я просто @$## в штаны! Питекантроп нетерпеливо заворчал, подобрался к конусовидной куче и снес у нее верхушку, отчего куча уменьшилась примерно на четверть. Внутри сидела потрясенная крыса, а секунду спустя - разъяренная крыса. - Совсем на IXXX? рехнулся? Ты чуть башку мне не снес, неандерталец длиннорукий! Козел-Сочинитель пристально посмотрел сквозь пенсне. - Примечательный факт - наш вор является прямым сородичем mus musculus domesticus. - Я тебе не домашняя крыса, старый хрен! Я - Единственный и Неповторимый Вольный Крыс! Ну попробовал я твоей паршивой селедки - и из-за этого весь шум-гам? А сказок никаких я и знать не знаю. Чтобы !@$# подтирать, у меня есть "Еженедельник японского общества изучения китов". Клянусь, если ты и дальше будешь порочить мое доброе имя, мой адвокат засудит вас по самые !@#@% , и плакали ваши !#Х$ы! - Губки-мочалки! Шампуни-детергенты! - зажала уши госпожа Хохлатка. Вольный Крыс разошелся пуще: - Веди себя как курица, а не как яйцо! Ты здесь на полях - живи по закону маргиналий! - Вольный Крыс отдал честь одним пальцем. - Слава крысам! Наш союз един! Вольный Крыс непобедим! - с этим кличем грызун исчез в недрах полуразрушенной кучи. Питекантроп вопросительно мыкнул. - Согласна, - сказала госпожа Хохлатка. - Безразличие - обратная сторона заботливости. Козел-Сочинитель печально покачал головой. У него разыгрался артрит. - Без сомнения, друзья мои, Вольный Крыс - существо крайне неприятное, но плохие м-манеры per se[111] еще не преступление. Боюсь, что м- мистическая пропажа м-моего м-манускрипта останется неразгаданной. Давайте вернемся в почтенный дилижанс. Думаю, мы покинем здешние м-места сегодня же вечером. Вечером на полях царило безмерное умиротворение. Госпожа Хохлатка пекла свой чудесный пирог с лопухом в утешение Козлу-Сочинителю, а Питекантроп заделывал дыру в крыше. Козел-Сочинитель закончил правку последней страницы и положил ее на поднос к остальным. Переписанная заново, несказанно сказочная сказка потеряла ту изумительную выразительность, которая осталась у него в памяти. - Пора ужинать, - позвала госпожа Хохлатка. - Вы, должно быть, умираете с голоду, мой господин. - Странно сказать, но я не смогу проглотить ни м-малюсенького кусочка. - Но, мой господин! Вы же за целый день ничего не съели! Питекантроп заворчал сквозь дыру в крыше, выражая озабоченность. Козел-Сочинитель задумался. - И что из того? - Все переживаете из-за пропавших сказок, мой господин? Скоро мы уедем, и поля с их ворами и прочим добром останутся далеко позади. Питекантроп о чем-то задумался, потом яростно замычал. - Что еще за чертовщина, дикарь! Заткнись! Господин и так достаточно расстроен. Козел-Сочинитель нахмурился. - М-мой дорогой друг, что тебя так взволновало? Госпожа Хохлатка выронила поваренную книгу. - Мой господин! Что это вы едите? - А в чем дело? Это всего лишь бумажная жвачка... У Козла-Сочинителя отвисла челюсть. Тайное стало явным. Госпожа Хохлатка облекла правду в слова: - Мой господин! Вы ели собственные страницы, едва успев их написать! Слова застряли у Козла-Сочинителя в горле. x x x Когда начинает темнеть, я выключаю свет и жду Бунтаро на кухне: меня не видно, а сам я увижу, как он подъедет, и пойму, что это Бунтаро, а не кто- то еще. Я всматриваюсь в узор из плиток на стене, а минуты тем временем кружатся в своем предсмертном танце. Вот наконец и фары машины Бунтаро, их свет пляшет под навесом. Мне до сих пор странно, что Бунтаро существует не только за прилавком "Падающей звезды", но и где-то еще. Ненавижу зависеть. Я прожил последние девять лет, стараясь не зависеть ни от кого и ни от чего - будь то щедрость, милосердие, привязанность, сочувствие, деньги. И вот к чему я пришел. Отпираю парадную дверь. - Привет! - Извини, что опоздал. Сплошные пробки. Твоя лихорадка прошла? - Превратилась в простуду. - Так вот почему ты говоришь, как попугай. Держи: здесь упаковка " Эбису экспорт"[112], шесть банок, - утолить жажду на крайний случай - и ужин из "Хокка-Хокка". Съешь, пока он не остыл и не стал вкусом похож на то, из чего сделан. - Он вручает мне сумку и снимает сандалии. - И сигареты. Я не знаю, что ты куришь, так что купил "Пис". - Спасибо... Извини, нет аппетита. - Неважно. Я полагаю, твоя пылкая страсть к никотину не угасла? - "Пис" - это отлично. - А почему ты сидишь в темноте? - Просто так. По пути в гостиную я зажигаю свет. - Ого! - Бунтаро смотрит на мой фингал. - Красота! - А кто сейчас в "Падающей звезде"? - Жена. А ты думал? - Но ведь ей нельзя волноваться. Я хотел сказать, э-э, что она ведь беременна. - Хуже, чем беременна: она беременна, и ей скучно. Честно сказать, мы с утра немного повздорили. Она говорит, что устала оттого, что с ней обращаются, как с китом-инвалидом, и что если она посмотрит еще хоть одну дневную программу о том, как делать кукол из пластиковых бутылок, то купит пистолет. Да, если тебе интересно, она знает, что произошло. Но есть и хорошая новость: похоже, она - единственный человек в мире, кто это знает. - Что? - В новостях ничего. В газетах - тоже. - Невозможно. Бунтаро пожимает плечами: - Парень, ничего не было. - Но это было. - Нет, если этого не было в новостях. - Ты мне веришь? - Эй! Я всю ночь просидел за баранкой, вспомни об этом, дурень. - Значит, все - выстрелы, взрывы?.. - Засекречено. Или, возможно, все замели до того, как полиция успела что-нибудь узнать. Якудза сама убирает за собой дерьмо, вот если бы она так же скрывала свой аппетит. Благодари судьбу, парень. Значит, нам одной заботой меньше. - А как же с управляющим патинко? - Да мало ли что? Выпал из окна, когда полез менять перегоревшую лампочку. Мы выходим с сад и курим на ступеньках. Сумерки растворяются в темноте. В пруду плещется карп. Я выключаю свет, чтобы не налетела мошкара. Лягушки квакают то тише, то громче. - Скажи, деревенский житель, чем лягушки отличаются от жаб? - спрашивает Бунтаро. - Жабы живут вечно. Лягушки прыгают под колеса. - С меня брали налоги на твое обучение. - Бунтаро, еще одна вещь. Помнишь, я говорил про кошку... - Эта животина? Да их с моей женой уже водой не разлить. Ее будущее обеспечено. Пора кормить рыб. Он заходит в дом и возвращается с коробкой чего-то рассыпчатого, пахнущего так же, как еда из "Хокка-Хокка". Мы по очереди кидаем в пруд щепотки корма. Карп молотит хвостом и хлюпает. - Бунтаро, я действительно тебе очень благодарен. - За рыбий корм? Пустяки. - Я не о рыбьем корме. - А, сигареты. Потом расплатишься. Я замолкаю. x x x ГОЛОДНЫЙ ГОРОД Госпожа Хохлатка снесла последнее яйцо за эту неделю. Она обернула его ватой, положила вместе с другими в плетеную корзину и накрыла салфеткой. Потом в последний раз пробежала глазами список покупок: вязальная спица номер девять, лосьон против блох, индийские чернила цвета индиго, польский полироль, занзибарский марципан, две связки свежих светских свечей. В дверь ее будуара постучали, потом раздалось "гм" Козла-Сочинителя. - Да, мой господин? Дверь со скрипом приоткрылась, и Козел-Сочинитель поверх очков заглянул в щель. - Я вижу, вы собираетесь на рынок, госпожа Хохлатка? - Да, мой господин. Хочу продать свои яйца. - Замечательно, замечательно. В этих местах я чувствую катастрофическую нехватку коротких рассказов. Я подумал, может быть, вы отнесете одну из моих книг на рынок, вдруг мимо будет проходить какой- нибудь книготорговец. Мало ли, что может случиться. Предложение, спрос и все такое... - Ваша правда, мой господин. Госпожа Хохлатка была настроена скептически, но не хотела оскорбить чувства Козла-Сочинителя и поэтому положила книгу в карман фартука. Дверь со стуком отворилась, и в комнату ворвался ветер. На пороге вопросительно мычал Питекантроп. - Да, - ответила госпожа Хохлатка. - Я ухожу. Нет, пойти со мной нельзя - я не хочу, чтобы ты опять распугал всех покупателей, как в тот раз au marche в Марракеше. Питекантроп пробормотал что-то насчет одолжения и раскрыл перед госпожой Хохлаткой сложенные ладони. Она чуть не выронила корзину. - Черви! У меня в будуаре! Здесь живут уважаемые, сытые создания! Они не едят червей! Да как ты посмел подумать, что можно эту дрянь положить рядом с моими чудесными свежими яйцами! Убирайся отсюда сейчас же! Невежа! "Храни, Господи, мои перья", - думала госпожа Хохлатка, проходя по разоренным пустошам. Что здесь случилось? Когда-то пейзаж радовал глаз, но сейчас поля, засеянные злаками, были мертвы или умирали, деревья обгорели или вовсе превратились в щепки, а выжженная до сажи земля испещрена воронками. Ржавые стволы искореженных танков торчали из пробоин, как готовые к бою мужские члены. Чертыхался чертополох. Разорванная труба цедила нечистоты в болото из оборванных проводов. От него исходило такое зловоние, что госпожа Хохлатка закрыла нос шалью. - Что за чертовщина! Вдруг небеса взвизгнули во всю силу своих легких. Госпожа Хохлатка едва успела загородить собой драгоценную корзину с яйцами и прикрыть уши крыльями, как от оглушительного звукового удара фартук у нее задрался выше головы, а панталоны вздулись. Взрывная волна схлынула. Госпожа Хохлатка огляделась и поднялась на ноги. Посмотрев вверх, она увидела прелюбопытное зрелище: какой-то хиппи на психоделически раскрашенной доске для серфинга падал с неба прямо на нее! Она непроизвольно схватила корзину и порхнула за большую бочку с надписью "Активный апельсин". Хиппи на предельной скорости врезался в грязь. Из получившегося от столкновения кратера полетели камни и характерные звуки. Госпожа Хохлатка смотрела, как оседает пыль, слишком пораженная, чтобы произнести хоть слово, даже про себя. Из кратера раздался стон. - О, мэн! - Хиппи перебросил себя через край воронки. У него были ярко- рыжие дреды, огромные солнечные очки и подрагивающий над головой нимб. - Мэн. Увидев госпожу Хохлатку, он изобразил рукой знак мира. - Добрый день, мэм. К госпоже Хохлатке вернулась способность шевелить языком: - Рискованное было падение, не иначе. - Проклятые "Призраки"[113]! Сдули меня подчистую! Даже не увидел, как они подлетели. Наверняка сейчас бомбят город, если там еще осталось, что бомбить. Но раз у них есть боеприпасы, то они должны их израсходовать. - Вы ничего себе не сломали? - Только гордость, мэм, спасибо, что спросили. Я, видите ли, бессмертен. - Простите? - Бессмертен. Меня зовут Бог. Чрезвычайно рад с вами познакомиться. Это сбило госпожу Хохлатку с толку. Нужно ли сделать реверанс? - Я просто очарована, иначе не скажешь. Но если город вот-вот начнут бомбить, не должны ли вы что-нибудь сделать? Бог поправил свой нимб. - Сделал бы, если бы мог, мэм, но если военные решили закидать какую- нибудь страну бомбами, что ж... - Он пожал плечами. - Было время, когда у нас было право божественного вето на ведение войн, но наши исполнительные полномочия мало-помалу сошли на нет, и теперь никому и в голову не приходит с нами советоваться. - Подумать только... а могу я спросить, что нужно, чтобы прекратить войну? Бог изобразил задумчивость. - Сказать по правде, мэм, я никогда не хотел быть Богом. Папочка настоял, семейные традиции и все такое. Я провалился на экзаменах в божественные колледжи Плющевой Лиги[114] и подался в Калифорнию. - Лицо Бога приняло мечтательное выражение. - Крутой прибой, золотой песок, а девочки! Какие девочки... Божественное вмешательство было обязательным предметом, но я пропустил почти все лекции ради компании покорителей Большой волны! Прекращать войны? Это все равно что лезть в липкую плевательницу с гуакамолой[115], мэм. Университет я закончил, хоть и нахватав трояков, и единственное, что запало мне в голову, это тот трюк с водой и вином. Папочка пытался на меня повлиять, но небеса, мэм, - Бог понизил голос, - это сплошное кумовство. Если бы вы знали, что творится в Золотом Городе[116], вы бы подумали, что франкмасоны всюду пробиваются исключительно своим умом. Важно не то, что ты знаешь, важно, кого знаешь и откуда. Закадычным друзьям Всемогущего доставались местечки с устойчивой демократией, и никто из нас никогда не имел дела с зонами военных действий или миротворческими миссиями. Мэм, вы не знаете время? Госпожа Хохлатка взглянула на часы: - Без двадцати пяти одиннадцать. - Ах, чтоб его! Мне нужно вернуть видеокассеты в прокат, а не то снова оштрафуют! Бог щелкнул пальцами, и его доска для серфинга зависла над воронкой. Бог вспрыгнул на нее и помахал солнечными очками: - Было чрезвычайно приятно побеседовать, мэм. Если с вами случится какая-нибудь неприятность, просто пошлите мне взмах крыла и молитву! Он согнулся в позицию кунг-фу и унесся прочь. Госпожа Хохлатка смотрела, как этот убогий бог исчезает из виду. - Да. Ну, надо спешить. x x x Я просыпаюсь в румяной дымке предрассветных сумерек и дико кричу - надо мной склонилась пожилая женщина в черном. Судорожно дернувшись, падаю с дивана. - Успокойся, - говорит пожилая женщина, - успокойся, малыш. Тебе приснился сон. Это я, госпожа Сасаки с вокзала Уэно. Госпожа Сасаки. Я расслабляю сведенные судорогой мышцы - вдох, выдох. Госпожа Сасаки? Дымка рассеивается. Она улыбается, качая головой: - Извини, что напугала. С возвращением в мир живых. Бунтаро забыл сказать, что я зайду сегодня утром, так ведь? Я расслабляюсь и глубоко дышу. - Доброе утро... Она ставит на пол спортивную сумку. - Я принесла тебе кое-какие вещи из твоей квартиры. По-моему, с ними тебе будет удобнее. Если бы я знала про фингал, захватила бы примочку. Мне стыдно, что госпожа Сасаки видела бедлам, в котором я живу. - Признаюсь, я думала, ты уже на ногах. Почему ты не спишь в комнате для гостей, глупыш? У меня во рту пересохло, точно я наелся песка. - Наверное, здесь мне кажется безопасней. Госпожа Сасаки, откуда Бунтаро узнал ваш номер в Уэно? Откуда вы знаете про "Падающую звезду" и про Бунтаро? - Я его мать. - Госпожа Сасаки улыбается, видя мое изумление. - Знаешь, у нас у всех где-нибудь есть мать. Даже у Бунтаро. Все встает на свои места. - Почему же ни вы, ни он не говорили об этом? - Ты не спрашивал. - Мне и в голову не приходило спросить. - Тогда зачем нам было об этом говорить? - А моя работа? - Бунтаро помог тебе попасть на собеседование, но работу ты получил сам. Это неважно. Мы обсудим, что делать с твоим местом в Уэно, после завтрака. Всему свое время. Сначала тебе надо вымыться и побриться. Ты выглядишь так, словно неделю жил в палатке с бездомными в парке Уэно. Дальше опускаться уже некуда. Пока ты будешь в душе, я все приготовлю, и надеюсь, что ты съешь больше меня. Какой смысл спасать твою шкуру, если ты устраиваешь голодовку? Я стою в душе целую вечность, пока не пропариваюсь до костей, - подушечки пальцев сморщиваются. Намыливаюсь три раза, от макушки до пяток. Когда я выхожу, то чувствую, что простуда немного отступила, и я потерял в весе. Теперь я бреюсь. Мне везет: бриться мне нужно лишь раз в неделю. Ребята из нашего класса обычно хвастались, как часто они бреются, но на свете есть сотни других вещей, на которые я гораздо охотнее потратил бы время, чем скрести сталью по своим волосяным фолликулам. Однако предложение госпожи Сасаки в некотором роде приказ. Дядюшка Толстосум пару лет назад подарил мне электробритву, но дядюшка Асфальт рассмеялся, увидев ее, и сказал, что настоящие мужчины бреются лезвиями. Моя первая пачка одноразовых "Бик" еще не кончилась. Плещу на лицо холодной водой и промываю станок под холодным краном - дядюшка Асфальт говорит, что от холода лезвие сжимается и делается острее. Я вспоминаю его всякий раз, когда бреюсь. Намазываю лицо гелем для бритья "Айс блю", особенно густо - желобок между носом и верхней губой, - почему для этого места не придумали названия? - и ямочку на подбородке, и основание нижней челюсти, где обычно режусь. Жду, пока гель начнет жечь кожу. Затем начинаю с плоских мест рядом с ушами, где не так больно. Вообще- то мне нравится эта боль. Напряженная, всепоглощающая. Чтобы справиться с болью, надо в нее нырнуть. Вокруг носа. Ой! Споласкиваю лицо, провожаю колючую липкую массу до самого стока раковины. Еще холодной воды. Мну свой подбитый глаз, пока он не начинает болеть. Чистые трусы, футболка, шорты. Доносится запах еды. Спускаюсь вниз и кладу бритвенные принадлежности обратно в сумку. Ловлю на себе взгляд дамы с фотографии в ракушечной рамке. - Ну как, теперь лучше? Да не волнуйся ты так. Здесь ты в полной безопасности. Расскажи мне, что случилось. Расскажи мне свою историю. Давай. Расскажи. Монгол исчез, как будто его и не было. Горящие "кадиллаки" разразились очередным всплеском аплодисментов. Ко мне стремительно возвращалась способность рассуждать, и я понимал, что должен убраться оттуда как можно быстрее. Я затрусил вниз по мосту. Бежать было незачем - я знал, что у меня впереди целая ночь. Я не смотрел за парапет и не оглядывался. Мне это и в голову не приходило. Густой дым смешивался с парами плутония. Я приказал себе превратиться в машину, которая покрывает расстояние. Пробегал сотню шагов и сотню проходил шагом, раз, другой, третий, по объездной дороге, вглядываясь в залитую лунным светом даль. Если бы навстречу кто-нибудь ехал, я спрятался бы внизу за насыпью - склон состоял из тех же штампованных бетонных блоков с большими отверстиями, которыми наращивают береговую линию. Ужас, шок, вина, облегчение: все это было бы объяснимо, но я не чувствовал ничего. Только желание проложить как можно большее расстояние между собой и всем, что я видел. Звезды побледнели. Страх, что меня схватят и обвинят в преступлениях на отвоеванной земле, открыл во мне дополнительные запасы выносливости, и я продолжал передвигаться в режиме "сто на сто" до самого контрольно-пропускного пункта, за которым объездная дорога повернула и слилась с шоссе, что вело вдоль побережья обратно к "Ксанаду". Рассвет уже подпаливал горизонт, и движение на главной дороге в Токио становилось оживленнее. Луна, как таблетка аспирина, растворялась в теплой воде утра. Водители и пассажиры с удивлением глазели на меня. Никому бы и в голову не пришло идти по шоссе пешком, там даже не было тротуара, только нечто вроде приподнятой кромки - они считали, что я сбежал из лечебницы для душевнобольных. Я было подумал об автостопе, но сообразил, что это может привлечь внимание. Как бы я объяснил, что я здесь делаю? Послышался вой полицейских сирен. К счастью, в этот момент я проходил мимо семейного ресторана - я вошел и сделал вид, что говорю по телефону. Я ошибся: это была не полиция, а две машины "скорой помощи". Что делать? Лихорадка барабанила мне в мозг. У меня не было никакого плана действий, кроме как позвонить Бунтаро и умолять о помощи, но до одиннадцати в "Падающей звезде" его не будет, а его домашнего телефона я не знал, к тому же боялся, что он вывалит мои пожитки на тротуар, едва услышит, с какой компанией я связался. - С тобой все в порядке, милок? - спросила официантка за кассой. - Может, дать что-нибудь для глаза? Она смотрела на меня с такой добротой, что единственным способом не разрыдаться было грубо уйти, ничего не ответив. Завидую ее сыну. Путь лежал через промышленную зону, - по крайней мере, у меня под ногами был тротуар. Все фонари одновременно погасли. Вдоль дороги тянулись бесконечные фабричные корпуса. Все они производят вещи для других фабричных корпусов: полки для стеллажей, упаковку, коробки передач для грузоподъемников. Барабанный бой смолк, но теперь лихорадка поджаривала содержимое моего черепа изнутри. Мои силы были на исходе. Нужно вернуться к семейному ресторану, думал я, и упасть на руки того ангела милосердия. Упасть? Больницы, доктора, вопросы? Двадцатилетние не падают на улице ни с того ни с сего. Ресторан остался слишком далеко. Перед фабрикой, производящей уплотнитель для черепицы, стояла скамейка. Не знаю, зачем и кому здесь понадобилась скамейка, но я с благодарностью уселся на нее, в тень от гигантского кроссовка фирмы "Найк". Я ненавижу этот мир. "Найк - ФИНИША НЕ СУЩЕСТВУЕТ". За поросшим сорняками пустырем виднелись "Ксанаду" и " Валгалла". Порочный круг. Где-то взорвалась зажигательная шашка, и в небо стремительно выкатилось солнце. Запела какая-то птица - длинная, словно человеческий свист, нота, а в конце - звездный дождь птичьей трели. И еще, и еще. Клянусь, на Якусиме есть такая же птица. Усилием воли я заставил себя подняться и направиться к "Ксанаду", где можно найти кондиционер и местечко, чтобы поспать, пока не придет время звонить в "Падающую звезду". Себя-то я заставил, но тело не двинулось с места. Рядом притормозила белая машина. Бип-бип. Гудящая белая машина. Проезжай. Открыв дверь, водитель перегнулся через пассажирское сиденье: - Послушай, парень, я не Зиззи Хикару, но если у тебя нет предложений получше, залезай. Не одна секунда прошла, прежде чем я осознал, что водителем был Бунтаро. Осунувшийся, встревоженный Бунтаро. У меня не было сил гадать - как, кто, когда, почему. Через полминуты я уже спал. x x x Город, где была рыночная площадь, представлял собой изломанный лабиринт из искрошенного кирпича и вырванных с корнем деревьев. Мечеть на холме, пострадавшая от прямого попадания, являла взгляду развороченные внутренности и выбитые окна. Ее пустые глазницы безучастно взирали на город. Опрокинутые и разграбленные трамваи. На обочинах - брошенные дети: из-под сморщенной кожи выпирали кости. Над их глазами, полными слез, вились мухи. Стервятники кружили так низко, что был слышен шорох их перьев, а по сточным канавам шныряли гиены. Белый "джип" какой-то миротворческой организации, едва не задавив госпожу Хохлатку, проехал мимо, непрерывно щелкая фотокамерами и снимая сюжеты для новостей. Госпожа Хохлатка подошла к огромной статуе, которая царственно высилась над руинами. "Любимый главнокомандующий" - гласила табличка. В тени статуи изможденный человек жарил над огнем червей, чтобы накормить семью. Лощеный, напыщенный, блестящий, с нависшими бровями и глазами навыкате диктатор на постаменте был полной противоположностью изможденного человека внизу, чей скелет, казалось, состоял из скрученных одежных вешалок. - Извините, - сказала госпожа Хохлатка. - Я ищу рыночную площадь. Он сердито посмотрел на нее. - Вы на ней стоите. Госпожа Хохлатка поняла, что он говорит вполне серьезно. - Этот пустырь? - Здесь идет война, леди, если вы не заметили! - Но ведь людям все равно нужно есть? - Есть что? Мы в осаде. - В осаде? Изможденный человек поднес червяка ко рту своего сына, который осторожно снял его с палочек и сжевал безо всякого выражения. - Ну, в наши дни "осаду" называют "санкциями". Это слово легче проглотить. - Подумать только... а между кем идет война? - Шш-ш-ш! - Человек оглянулся по сторонам. - Это засекречено! За подобные вопросы вас арестуют! - Но вы же все равно видите это, когда солдаты сражаются друг с другом? - Солдаты? Они никогда не сражаются друг с другом! Они же могут пострадать! У них джентльменское соглашение - никогда не стрелять в людей в форме. Цель любой войны в том, чтобы истребить как можно больше гражданских лиц. - Какой ужас! А потом госпожа Хохлатка довольно опрометчиво сказала: - Похоже, мне так и не удастся продать свои яйца. Мешок из-под удобрений зашевелился - из него выползла жена изможденного человека. - Яйца? Изможденный человек попытался шикнуть на нее, но она пронзительно завизжала: - Яйца! Это слово ударной волной разлеталось во все стороны, сотрясая полуденное безмолвие. - Яйца! Из канав вылезали безрукие сироты. - Яйца! По мостовой стучали клюками старухи. - Яйца! В бездверных дверных проемах появлялись мужчины с ввалившимися от голода глазами. - Яйца! Статую окружило зловещее сборище. Госпожа Хохлатка попыталась разрядить обстановку: - Что вы, что вы, не нужно... Толпа заволновалась - на госпожу Хохлатку налетел ураган гула, ропота и жадно протянутых рук и унес ее корзину прочь. Толпа взревела. Госпожа Хохлатка в ужасе закудахтала, видя, как ее яйца катятся во все стороны и превращаются в размазанное по земле месиво из скорлупы, желтка и белка. Госпожа Хохлатка захлопала крыльями и поднялась над толпой - она не летала с тех пор, как была желторотым цыпленком, и ей удалось продержаться в воздухе лишь считаные секунды. Единственным местом поблизости, которое могло бы сойти за насест, оказались похожие на велосипедный руль усы любимого главнокомандующего. Толпа наблюдала за ней, охваченная благоговейным страхом. - Она взлетела! Эта дама взлетела! Лишь немногие еще дрались за ошметки раздавленных яиц. Остальные глазели на госпожу Хохлатку. Какой-то малыш первым произнес это вслух: - Никакая она не дама! - Я безусловно дама! - негодующе возразила госпожа Хохлатка. - Мой отец был королем курятника! - Дамы не летают! Это курица! - Я - дама! И вдруг - слово охватило голодный город, как греческий огонь охватывает колючие кустарники Коринфа. Не "дама", не "курица", а: - Курятина! Курятина! Курятина! x x x Госпожа Сасаки наливает суп мисо[117] из кастрюльки в стоящую передо мной глубокую лакированную тарелку. Рыба-коиваси и кубики тофу. Андзу любила коиваси - наша бабушка всегда подавала ее именно так. Паста из соевых бобов кружится на дне тарелки, словно оседает взбаламученный ил. Желтый маринованный дайкон, рисовые шарики с лососем, завернутые и листья водорослей. Настоящая домашняя еда. У себя и капсуле я живу на тостах и йогурте, да и то если встану пораньше, такие же вещи готовить слишком хлопотно. Я знаю, что должен бы умирать от голода, но мой аппетит все еще не проснулся. Я ем, чтобы не огорчить госпожу Сасаки. Когда бабушкин пес Цезарь умирал, он ел, чтобы просто не огорчать ее. - Госпожа Сасаки, я могу вас спросить? - Догадываюсь, что тебе интересно. - Где я? Она передает мне тарелку. - Ты не спросил у Бунтаро? - Вчера я не мог собраться с мыслями. Совсем. - Что ж, ты в доме моей сестры и зятя. - Они - та пара на фото в ракушечной рамке, что висит над факсом? - Да. Я сама сделала этот снимок. - А где они сейчас? - В Германии. Ее книги там очень популярны, поэтому издатель устроил ей литературное турне. Ее муж изучает европейские языки, так что, пока она исполняет свой писательский долг, он роется в университетских библиотеках. Я прихлебываю суп. - Это здорово. Так она писатель? Это она работает на чердаке? - Ей больше нравится, когда ее называют "рассказчицей". А я все думала, сумеешь ли ты найти кабинет. - Но ведь это ничего, что я туда забрался? Я, э-э, даже начал читать рассказы, которые нашел на столе. - Не думаю, что моя сестра стала бы возражать. Непрочитанные рассказы - не рассказы. - Ваша сестра, наверное, особенный человек. - Доешь-ка рисовые шарики. Почему ты так считаешь? - Из-за этого дома. Мы в Токио, но кажется, что вокруг лес времен Кофунского периода[118]. Ни телефонов, ни телевизора, ни компьютера. Когда госпожа Сасаки улыбается, ее губы складываются бантиком. - Я обязательно ей передам. Ей это понравится. Моей сестре не нужен телефон - видишь ли, она глухая от рождения. А мой зять считает, что этому миру нужно меньше коммуникации, а не больше. Госпожа Сасаки берет апельсин, режет кружочками на деревянной доске и выжимает сок для приправы. Садится за стол. - Миякэ-кан, я думаю, тебе не стоит возвращаться в Уэно. У нас нет доказательств того, что те люди или их сообщники хотят тебя найти, но у нас нет и доказательств того, что они этого не хотят. Мне кажется, что рисковать нельзя. Ведь в пятницу они знали, где тебя найти. На всякий случай я позаботилась, чтобы твое личное дело в Уэно затерялось. Думаю, тебе надо тихо посидеть здесь до конца недели. Если кто-нибудь будет расспрашивать про тебя в "Падающей звезде", Бунтаро скажет, что ты уехал из города. Если нет - на горизонте чисто. Это разумно. - Я согласен. - О будущем побеспокоишься через неделю, - Госпожа Сасаки разливает чай. - А пока - отдыхай. В жизни мы не столько преодолеваем трудности, сколько переживаем их. Зеленый чай с ячменными зернами. - Почему вы с Бунтаро мне помогаете? - "Кому" значит больше, чем "почему". Ешь. - Я не понимаю. - Неважно, Эидзи. В тот же день, позднее. Звонок в дверь, и сердце снова уходит в пятки. Откладываю рукопись. Если это не Бунтаро и не госпожа Сасаки, то кто? Я сижу в кабинете на чердаке, но все равно слышу, как поворачивается ключ в замке парадной двери. Я уже привык к тишине, наполняющей этот дом, и уже различаю, что мне кажется, а что нет. Вот распахивается дверь, шаги в коридоре. Книги замерли, прислушиваясь вместе со мной. - Миякэ! Расслабься! Это Юзу Дэймон! Выходи, выходи, хватит прятаться! Мне дал ключ твой домовладелец. Мы сталкиваемся на лестнице. - Выглядишь лучше, чем в прошлый раз, - замечаю я. - Большинство жертв дорожных происшествий выглядит лучше, чем я выглядел в прошлую пятницу, - отвечает он. - А вот ты выглядишь хуже. Ух ты! Это они так тебе глаз разукрасили? - На его футболке надпись: "Все мы смертны". - Я пришел извиниться перед тобой. Я даже подумал, что должен отрезать себе мизинец. - Что бы я стал делать с твоим мизинцем? - Да что угодно. Заспиртовал бы его и держал в шкатулке с эмалью: идеальная штука, чтобы ковырять в носу в изысканном обществе. А какой предмет для разговора: "Знаете, когда-то он принадлежал знаменитому Юзу Дэймону". - Спасибо, но уж лучше я буду делать это собственным пальцем. И потом, - я неопределенно машу рукой, - я ведь сам решил вернуться, ты тут ни при чем. - Да, кстати, вот тебе десять пачек сигарет, чтобы ты смог перекантоваться, - говорит он. Я понимаю, что он до сих пор в сомнениях насчет того, хочу я его убить или нет. - Если бы я отрубал себе палец всякий раз, когда приходилось извиняться, сейчас от моей руки осталась бы одна лопатка. "Мальборо". Я вспомнил, что ты курил "Мальборо" в бильярдном зале в тот великий вечер. А твой домовладелец подумал, что тебе понравится, если твоя гитара составит тебе компанию, так что я захватил ее с собой. Она внизу, в коридоре. Ну, как ты? Как я? Странно, но я не сержусь. - Спасибо, - говорю я. Он пожимает плечами. - Ну, учитывая... Я пожимаю плечами. - Пойдем покурим в саду. Как только я начинаю свой рассказ - с того момента, как затолкал его в такси, - я не могу остановиться до самого конца, - когда Бунтаро затолкал меня в свою машину. Не помню, чтобы я когда-нибудь так много говорил. Дэймон не перебивает, только зажигает нам сигареты и достает пиво из холодильника. Я рассказываю ему даже про своего отца, и зачем я вообще приехал в Токио. Когда я наконец заканчиваю, солнце уже село. - Что меня удивляет, - говорю я, - так это отсутствие шума в прессе. Как могут сорок человек погибнуть - и не тихой смертью, заметь, а со взрывами и пальбой, как в боевиках, - и чтобы об этом даже не сообщили? Пчелы зависли над лавандой. - Разборки Якудзы выставляют полицейских идиотами, а политиканов - подхалимами. Что, как всем известно, так и есть. Но если признать это публично, у токийских избирателей может возникнуть вопрос, зачем они вообще платят налоги. Так что телевидение к таким вещам и близко не подпускают. - А газеты? - Журналистам скармливают сообщения о битвах, которые уже выиграны или проиграны высоко в верхах. Настоящие, чувствующие материал журналисты - в черном списке, их не пускают на пресс-конференции, поэтому газеты не могут держать их в штате. Правда, ловко? - Тогда зачем вообще нужны новости? - Людям нужны книги комиксов и волшебные сказки. Смотри, стрекоза! В старину поэты-монахи определяли неделю и месяц по цвету и блеску стрекозьих - как их там? - фюзеляжей. - Он поигрывает зажигалкой. - Ты рассказал своему домовладельцу об этом без купюр? - Постарался смягчить жестокость. И не стал упоминать об угрозах убить его жену, раз человек, который хотел это сделать... мертв. Не знаю, что уместно было рассказать, а от чего его начнут мучить кошмары. Дэймон кивает. - Бывает, что нет совершенно правильного решения, и все, что можно сделать, - это выбрать наименее неправильное. А тебе это снится? - Я не очень много сплю. - Я открываю банку пива. - Что ты думаешь делать? - Папаша считает, что мне нужно на время исчезнуть, и это единственное, в чем я с ним согласен. Утром улетаю обратно в Штаты. С женой. Я проливаю пиво. - Ты женат? С каких пор? Дэймон смотрит на часы. - Уже пять часов. Его лицо на секунду озаряет улыбка неподдельной радости. - Мириам? Кань Хьо Юнь? Улыбка исчезает. - Ее настоящее имя Мин. Его знают очень немногие, но мы перед тобой в долгу. До меня дошло, что она применила к тебе свой знаменитый удар ногой. - Я пришил их обратно. Мин? У нее каждый раз новое имя. - Это останется насовсем. Мы чокаемся своими банками. - Поздравляю. Быстрая, э-э, свадьба. - Так было задумано - пожениться тайно и сбежать. - А мне казалось, что вы ненавидите друг друга. - Ненавидим. - Дэймон внимательно изучает свои руки. - Любим. - Твои родители знают? - Они уже десять лет как живут раздельно, - конечно, соблюдая все приличия. Но они вроде как утратили право давать мне советы... - Дэймон поигрывает своей зажигалкой, - по поводу моей личной жизни. - Значит, тебе нужно спешить к, э-э, Мин-сан? - Да. Мне нужно ехать, чтобы забрать билеты на самолет. Но, пока я не ушел, ты не покажешь мне фотографию своего отца? Я достаю ее из бумажника. Он внимательно изучает снимок и отрицательно качает головой. - Мне жаль, но я никогда не видел этого парня. Стой, послушай, я спрошу своего папашу, не сможет ли он выяснить, как связаться с тем детективом, которого обычно нанимал Морино. Якудза обычно пользуется услугами одного-двух доверенных лиц. Я не могу обещать наверняка, сейчас в полицейском департаменте мэрии настоящая неразбериха, никто не знает, кто, когда и с кем. К тому же Цуру, по всей видимости, вернулся из Сингапура, правда, лишившись части памяти и рассудка, - он явно нужен кому-то в качестве подставного лица. Но я постараюсь. Потом будешь действовать сам, но, по крайней мере, это поможет тебе составить план "Б". - План "Ж". Любой намек лучше, чем ничего. Мы идем в коридор. Дэймон обувает сандалии. - Ну, бывай. - Бывай. Приятного медового месяца. - Вот что мне в тебе нравится, Миякэ. - Что именно? Он залезает в свой "порш" и машет рукой. x x x - Связать ее! - завывала одна часть толпы. - В духовку ее! - завывала другая. - Зажарить ее с картошкой! И словами не передать, как хотелось госпоже Хохлатке, чтобы из развалин выбежал Питекантроп и унес ее в безопасное место. Она бы и не пикнула, даже найдя у него в волосах блоху. - Куриных крылышек! - вопили выстроившиеся в ряд малыши. - Жареной картошки! Откуда ни возьмись появилась лестница, и госпожа Хохлатка с ужасом поняла, что толпа сейчас заберется на статую любимого главнокомандующего и отправит ее, госпожу Хохлатку, в духовку. Разве Козел-Сочинитель сможет без нее обойтись? Он же умрет с голоду. И тут госпожа Хохлатка вспомнила про книгу, что он ей дал. - Постойте! - закудахтала она. - И вы получите на обед кое-что повкуснее, чем старая, жесткая курица! Толпа замерла в ожидании. Госпожа Хохлатка потрясла спасительной книгой: - Рассказы! Потрепанная проститутка прогоготала: - Мой живот рассказами не набьешь! Лестница придвинулась ближе. Госпожа Хохлатка задохнулась от волнения. - Значит, вы слушали не те рассказы! - Докажи! - завопил образина в измазанной золой мешковине. - Прочитай- ка нам один рассказ, посмотрим, смогут ли они нас насытить! Госпожа Хохлатка открыла первую страницу, желая, чтобы почерк Козла- Сочинителя был покрупнее. - "Однажды некий канатоходец отправился на водопады Сатурна, чтобы устроить самое великолепное представление на канате из всех, какие когда- либо устраивались или будут устраиваться. Наступил долгожданный вечер, и канатоходец приготовился бросить вызов смерти своим отважным выступлением. Ему должна была понадобиться каждая крупица его внимания. У него над головой вращалось множество лун. У него под ногами бесконечный водопад Сатурна падал, падал, падал в безбрежный океан, так далеко внизу, что шума воды не было слышно. Когда канатоходец дошел до середины этого величественного безмолвия, он, к своему изумлению, увидел девушку, которая неторопливо по канату шла к нему навстречу. Зачем описывать девушку его мечты? Вы и так знаете, какая она. - Что ты здесь делаешь? - спросил канатоходец. - Я пришла спросить, веришь ли ты в привидения? Канатоходец нахмурился. - В привидения? А ты веришь в привидения? Девушка его мечты улыбнулась и ответила: - Конечно, верю. И спрыгнула с каната. Охваченный ужасом, канатоходец последовал за ней в ее медленном падении, но она растворилась в лунном свете задолго до того, как удариться о воду..." Булыжник пролетел всего в паре сантиметров от госпожи Хохлатки. - Я все еще голоден! - завопил образина в измазанной золой мешковине. К туловищу любимого главнокомандующего прислонили лестницу. Толпа не на жизнь, а на смерть боролась за то, чтобы влезть наверх. - Подождите, подождите, сейчас вы будете смеяться, только дайте мне прочитать вам вот это. - Госпожа Хохлатка захлопала крыльями, потеряла место, откуда собиралась читать, и открыла книгу на девятой странице. - Боже! Боже! Почему ты меня оставил? Полуденное солнце сначала сделалось коричневым, потом посерело, побледнело и, наконец, побагровело. Толпа замолкла, - потом занервничала - и впала в истерику. - Призраки! - закричали все, как один. - Все в бомбоубежища! Мужчины, женщины и дети исчезали, проскальзывая в щели, трещины и штольни, пока госпожа Хохлатка не осталась наедине с любимым главнокомандующим и телом чернокожего обитателя рыночной площади, чей череп оказался пробит брошенным в госпожу Хохлатку булыжником. - Слава тебе, Господи, - выдохнула госпожа Хохлатка. - Какой потрясающе энергичный народ! - заметил Бог, зависая рядом на своей доске для серфинга. - Мэм. - Бог? - Вы меня звали, не правда ли? - Я вас звала? - Это место уже не то, что раньше, мэм. Не подбросить ли вас куда- нибудь еще? Госпожа Хохлатка с облегчением закудахтала: - О, Бог! Вы прибыли как раз вовремя! Они здесь просто каннибалы, просто каннибалы! Если это не слишком дерзко с моей стороны, я была бы очень благодарна, если бы вы отнесли меня обратно к нашему почтенному дилижансу. - Залезайте на борт, мэм. - Бог придвинул доску для серфинга вплотную к похожим на велосипедный руль усам любимого главнокомандующего. - И держитесь крепче! Госпожа Хохлатка потуже затянула шаль и стала смотреть, как голодный город уносится вдаль. Почему люди не ценят того, что так прекрасно и приносит такую пользу? Почему они разрушают то, в чем больше всего нуждаются? Госпожа Хохлатка не понимала людей. Она их в самом деле не понимала. x x x Снова усевшись на ступеньку веранды, я закуриваю еще одну сигарету. Что-то эта пачка "Мальборо" тяжеловата. Заглядываю внутрь. Платиновая зажигалка Юзу Дэймона. Сбоку надпись на английском, и я беру словарь, чтобы выяснить, что она означает: "Генералу Макартуру по случаю семьдесят первого дня рождения, январь 1951, от Репатриационного комитета граждан Айти - горячо просим помочь нашим братьям, захваченным СССР". Так, значит, эта зажигалка и в самом деле настоящая реликвия! Она наверняка стоит... сколько? Много. Слишком много. Я иду через дом обратно и выглядываю за дверь, но Дэймона уже нет. Гул спортивной машины - может, его, может, нет - сливается с обычным дневным шумом. Это больше, чем мизинец. Я смотрю на нее, и мне становится грустно. Интересно, много ли граждан Айти увидели родные берега? x x x ПАУТИНА КОРОЛЕВЫ ЭРИХНИДЫ Питекантроп выглянул из гамака под днищем. Почтенный дилижанс совершал свое тряское ночное путешествие. Белые полосы и огоньки отражателей вспыхивали в несущейся навстречу непроглядной тьме, как лосось в реке гиперпространства. Питекантроп любил убаюкивающее покачивание гамака, когда дилижанс заносило на поворотах, и встречный ветер, что трепал ему волосы. Пегий кролик, завороженный светом фар, вжался в дорогу и, ничуть не пострадав, проскочил между колесами, - едва не столкнувшись нос к носу с Питекантропом. "Круто! - подумал кролик, обнаружив, что остался цел и невредим. - Ангел смерти - просто урод! Надо поскорей рассказать своим!" Баю-бай... Питекантроп зевнул и скользнул обратно в гамак, устраиваясь поудобней посреди сломанных птичьих костей, севших батареек, замасленных тряпок и корочек стилтона. Последнее, о чем он подумал, засыпая, - что не почтенный дилижанс движется по земле, а земля движется под его древними неподвижными колесами. Гул пылесоса в будуаре госпожи Хохлатки, как раз у него над головой, не дал Питекантропу досмотреть утренние сны, ему поневоле пришлось стать ранней пташкой. Почтенный дилижанс стоял неподвижно. Еще не успев вылезти из-под него, Питекантроп понял, что они заехали в место пожарче, чем секстет саксофонов в Сахаре. Пожевав жареной саранчи, он вылез и оказался в бесплодной охряной пустыне, где не было ничего, кроме булыжников, валунов и выбеленных костей всяких чудищ. Солнце, как голое глазное яблоко, не моргая, смотрело с неба, подернутого розоватой дымкой сухого зноя. Ветер пустыни даже не пытался остудить мир, по которому странствовал. Дорога бежала вдаль прямо, как математическая константа, стремящаяся к точке схода. Когда Питекантроп напряг мощные бицепсы, забарабанил в грудь, широкую, как три пивных бочонка, и испустил громоподобный рык, пустыня откликнулась кворумом квохчущих вскриков. Дверь дилижанса отворилась, и госпожа Хохлатка, встав на пороге, вытряхнула из скатерти крошки от завтрака. - Разве можно так безбожно орать! Козел-Сочинитель слез по ступенькам и втянул в себя воздух пустыни. - Доброе утро. Питекантроп промычал приветствие и вопрос. - По-моему, - ответил Козел-Сочинитель, - мы где-то на северных территориях, но Австралии или М-марса, я точно не знаю. У кого бы спросить... Козлу-Сочинителю не суждено было закончить свою фразу, потому что, появившись из ниоткуда, вокруг почтенного дилижанса волшебным вихрем закружились птицы - ухающие, щебечущие, кричащие, оглушительно орущие птицы, многих из которых не видели с тех пор, как мифы перестали быть обычными сплетнями. - Археоптерикс!- воскликнул Козел-Сочинитель. - Гусь Тьюликера! Кетсалькоатль! Гагарки с мыса Злой Безнадеги! Ночной полдневный козодой! Послушайте! Послушайте этот напев! Отрывки! Я слышу отрывки! Козел-Сочинитель закрыл глаза, и по его лицу разлился кайф. Питекантроп глазел во все глаза, вспоминая детство, проведенное в окаменелых лесах. Госпожа Хохлатка в поисках укрытия нырнула под почтенный дилижанс. Птицы исчезли, разлетевшись во все стороны, так же внезапно, как и появились. - Экстраординарная авифауна! - заявил Козел-Сочинитель. - Выходите, госпожа Хохлатка! Знаете, я ведь слышал отрывки несказанно сказочной сказки! Ее пели эти птицы! Извините, друзья мои, но м-мне нужно сию же секунду вернуться к старинному бюро! x x x Проходит еще два или три ничем не примечательных дня. Вот как я их провожу. Встаю поздно, курю в саду и пью чай с тостами. Наблюдаю, как бледнеет опухоль на глазу. Прибираю в гостиной и на кухне, прячу мусор и отправляюсь читать на чердак. Там я чувствую себя безопаснее всего. Я превращаюсь в автомат для чтения. Я читаю детективные рассказы Когоро Акети. Я читаю " Кухню" Банана Есимото и проникаюсь к ней неприязнью, сам не знаю, почему. Я читаю "Сестер Макиока" Юнитиро Танизаки и прихожу в восторг. Я читаю странный роман Филипа Дика о параллельном мире, в котором Вторую мировую войну выиграли Япония с Германией, а какой-то писатель пишет странный роман о параллельном мире, в котором эту войну выиграли Америка с Англией[119]. Я читаю "Больше не человека" Озами Дацаи, но его главный герой испытывает такую жалость к самому себе, что мне хочется, чтобы он бросился в море задолго до того, как он это делает. Андзу много читала - не то что я. Сейчас я вспоминаю, что ревновал ее к книгам за те часы жизни, что она дарила им, а не мне. Наши уроки японского в школе были, скорее, созданы, чтобы отбить охоту к чтению, со всеми этими вопросами вроде: "Какое слово наиболее полно выражает чувство, которое мы испытываем, читая следующие строки: "Когда мой отец уходил в свое последнее плавание, над волнами разносились печальные крики чаек": а) ностальгия; б) горечь; в) тоска; г) причастность к высшим силам; д) умиление". "Мы". Что за придурок этот "мы"? Я его никогда не встречал. Сегодня утром я читаю французский роман "Большой Мольн"[120]. Я просто пухну от книг. На закуску между завтраком, обедом и ужином я читаю рассказы про Козла-Сочинителя, которые написала сестра госпожи Сасаки. Их здесь множество. Госпожа Сасаки говорит, что ее сестра писала их для своего племянника Бунтаро, когда тот был маленьким. Бунтаро был когда-то ребенком? Странно. Теперь же она пишет их по утрам, чтобы разогреться. Когда много читаешь, хочется есть. Проголодавшись, я спускаюсь на кухню и беру что-нибудь из холодильника и еще яблоко или банан. Потом большим сачком очищаю пруд от опавших листьев и кормлю рыбу. Потом поднимаюсь обратно на чердак и снова читаю, пока не стемнеет. Закрыв треугольное окно светозащитной бумагой, играю на гитаре, пока не придет Бунтаро или госпожа Сасаки. Мы вместе ужинаем и болтаем - ни в "Падающей звезде", ни в Уэно обо мне так никто и не спрашивал. До сих пор. После ужина запираю дверь на замок, задвигаю засов и накидываю цепочку, отжимаюсь и приседаю вволю, потом принимаю душ. Сплю я по-прежнему внизу на диване, где уж точно услышу незваных гостей, прежде чем они до меня доберутся. Читаю почти до утра; в конце концов засыпаю. Мне снятся пустые, размытые сны - зум-объективы, машины на стоянках, многозначительные улыбки незнакомых людей... Я снова стал чувствовать запахи. Никогда я не чувствовал их так остро, как сейчас. Вновь исследую дом, на этот раз по запахам. Гостиная - это полировка, татами, благовония. Кухня - растительное масло для жарки, нержавеющая сталь, терпкая смородина. Хозяйская спальня - белье, жасмин, лак. В саду - лиственный дух, пруд с его обитателями, привкус дыма. В этом доме так тихо! Малейший шорох сразу обращает на себя внимание, как в метро визгливый голос, говорящий по мобильнику. Я слышу звуки, о которых раньше и не подозревал. Пульсация крови в жилах, скрип суставов, когда я поднимаюсь по полкам-ступенькам, вибрация от проезжающих машин. Вороны и двери на отдаленных улицах, муха, таранящая оконное стекло, выбиваемый футон. Гудит факс. Откладываю "Большого Мольна", спускаюсь и вижу на полу сообщение. МИЯКЭ. ДЕТЕКТИВ МОРИНО ПОЛУЧИТ КОРРЕСПОНДЕНЦИЮ ПО УКАЗАННОМУ НИЖЕ АДРЕСУ. БУДЬ ОСТОРОЖЕН. НЕ ДАВАЙ АДРЕСА, ПОКА НЕ УВЕРЕН, ЧТО ВСЕ В ПОРЯДКЕ. НАШ РЕЙС 30 МИН. НАДЕЮСЬ, ТЫ НАЙДЕШЬ ТОГО ЧЕЛОВЕКА. Дальше идет номер почтового ящика в Эдогавабаси. Я переписываю его на клапан от сигаретной пачки и прячу в бумажник, а факсовое сообщение поджигаю в пепельнице с помощью зажигалки генерала Дугласа Макартура. Это чересчур драматично, но я люблю смотреть на огонь. Бросаю взгляд на фотографию сестры госпожи Сасаки. Охлажденное вино у нее в бокале наполняет воздух своим ароматом. - Итак, - говорит она, - что будет в следующей главе? x x x Козел-Сочинитель уселся за старинное бюро. Витиеватые фразы вились в дюйме от его головы, ожидая, когда он пришпилит их к бумаге. Козел-Сочинитель не мог найти ручку. "Странно, - думал он. - Я точно помню, что положил ее сюда, на блокнот, когда услышал утреннее мычание Питекантропа..." Он посмотрел там, где она должна быть, потом там, куда она случайно могла закатиться, и, наконец, там, где ее наверняка быть не могло. Из этого следовал только один вывод. - Вор! - закричал Козел-Сочинитель. - Вор! Вор! Питекантроп с госпожой Хохлаткой бросились в дилижанс - она-то точно знала, что делать. - Нет-нет, мой господин. Позвольте объяснить: ваша закусочная бумага лежит вот здесь, а ваши записи и все... Козел-Сочинитель затряс головой. - Нет, госпожа Хохлатка! М-мой манускрипт на м-месте, но моя авторучка! Язык моего воображения! Та самая ручка, которой леди Сенагон писала свои записки у изголовья больше тринадцати тысяч полумесяцев тому назад! Эти птицы были просто тактикой-дидактикой, приманкой - нас отвлекли, чтобы вор мог сделать свое дело! - Куда катится мир? - воскликнула госпожа Хохлатка. - Ограбить ближнего своего! Питекантроп вопросительно замычал. - Кто? Завистников полно, они спят и видят, как бы покончить с моим пером! - Козел-Сочинитель застонал со слезами в голосе. - Без моей авторучки моя карьера окончательно окончена! Критики меня де-ре-инк( онструкти)визируют! - Только через мой труп, мой господин! Не теряйте головы! Мы уже раз отыскали вора и снова отыщем! Разве не так? - обратилась госпожа Хохлатка к Питекантропу. Питекантроп до того обрадовался, что миссис Хохлушка заговорила с ним, что радостно замычал и не стал обращать ее внимание на то, что если искать следы в грязи полей было делом пустяковым, то искать их в заветренной, раскаленной пустыне было задачей совершенно другого порядка. - Вы, госпожа Хохлатка, - сказал Козел-Сочинитель, беря себя в руки, - как всегда, абсолютно правы. Давайте применим к дилемме логику. Моя ручка пропала. Где обычно находят ручки? В конце предложений. А где находят концы предложений? В конце строк. Ну сколько строк можно найти в пустыне? Госпожа Хохлатка выглянула в окно. - Здесь только одна линия, что может сойти за строку, мой господин. - Что же это за линия, моя дражайшая госпожа Хохлатка? - Ну как же, мой господин, - та, что идет по центру дороги! Козел-Сочинитель зацокал копытами. - К оружию, друзья мои! Мы идем на войну! Госпожа Хохлатка выбивалась из сил, обливаясь потом под своей парасолькой, и боялась, что следующее яйцо снесет вкрутую. С Питекантропа пот лил градом, а раскаленный асфальт прожигал ему пятки до дыр. Козлу-Сочинителю виделись глаголы-миражи, замерзающие и тающие снова. Жестокое солнце выпустило в полуденные просторы порцию раскаленного свинца. Само время повторялось и останавливалось. Козел- Сочинитель промокнул брови выжатым носовым платком и удостоверился, что то, что, как ему показалось, ему показалось, так и было на самом деле. - Ага! Радуйтесь, друзья мои! Белые строки сворачивают с дороги, моя авторучка наверняка где-то недалеко! Госпожа Хохлатка настояла, чтобы они выпили грушевой шипучки перед тем, как пуститься в пустыню. Если бы белая строка не указывала им путь, даже Питекантроп заблудился бы в этих огнедышащих валунах, выступах и скалах, булыжниках и глыбах. Рептилии застыли на месте, переминаясь с ноги на ногу. Питекантроп чувствовал, что за ними наблюдают, но ничего не сказал из боязни огорчить госпожу Хохлатку. - Послушайте, - сказал Козел-Сочинитель, глава экспедиции, - мы, кажется, уже... здесь. Они втроем доплелись до самого края фарфоровой воронки, настолько же крутой, насколько и широкой. В центре воронки зияла дыра. - Экстраординарно, - пробормотал Козел-Сочинитель. - Примитивная культура, доросшая до радиотелескопических технологий, не известная остальному миру... - Вы можете называть это радио-теле-чем-угодно, мой господин, но уж кухонную-то раковину я ни с чем не спутаю, если она передо мной окажется. Ее нужно драить каждый понедельник, иначе... - Киииииироооооооооук! - Дурноглазый зубоклювый птеродактиль спикировал из-за кромки кратера, норовя сбросить Козла-Сочинителя прямо в раковину. - Мой господин! - закудахтала госпожа Хохлатка; копыта Козла- Сочинителя заскользили по керамической поверхности. - Мой господин! Я иду! Я спасу вас! Госпожа Хохлатка бросилась ему наперерез, но Козел-Сочинитель уже исчез в черной дыре. Госпожа Хохлатка, не в силах выйти из своего крутого пике, последовала за ним. Питекантроп смотрел, как птеродактиль заходит на второй круг, готовясь к новой атаке. - Киииииироооооооооукииираааааааааау! Питекантроп не боялся ни динозавров, ни кого другого, но мысль, что госпожа Хохлатка окажется лицом к лицу с опасностью в полном одиночестве, заставила его в волнении затрясти головой. Он заскользил вниз по кратеру. Бездонная чернота отдалась глухим стуком. x x x Я сижу за старинным бюро перед чистым лицом бумаги, и на какое-то мгновение письмо кажется мне идеальным. Фотография моего отца лежит рядом. Как написать письмо настоящему живому частному детективу? "Здравствуйте, вы меня не знаете, но..." - не пойдет. "Здравствуйте, Я последний личный помощник Морино и пишу вам с просьбой заменить меня..." - не пойдет. "Здравствуйте, меня зовут Эидзи Миякэ - вы не так давно следили за мной, чтобы..." - не пойдет. Я решаю написать все просто и кратко. "Прошу Вас выслать копию личного досье Эидзи Миякэ на п/я 333 "Токио ивнинг мэйл ". Спасибо". Если сработает, то сработает; если нет, то, что бы я ни написал, все будет равно неубедительно. Снова спускаюсь в сад и сжигаю три черновика - если бы Бунтаро или госпожа Сасаки их нашли, то сказали бы, что я сумасшедший, не говоря уж о том, что безответственный, и, конечно, были бы правы. Писать человеку, который связан с Морино! Но если бы этот человек представлял угрозу, мы бы уже наверняка знали об этом. Он прочесывал мою капсулу по поручению Морино, так что знает, где я живу. Я кладу записку в конверт, пишу на нем адрес и запечатываю. Это - самая легкая часть дела. Теперь нужно выйти отсюда и отправить его. Низко надвигаю на лоб бейсболку, снимаю ключ с крючка возле двери и обуваюсь. Поднимаю задвижку на воротах и выхожу в реальный мир. Ни скрипа тормозов, ни таинственных машин. Только тихая улочка в спальном районе на пологом склоне холма. Все дома стоят в стороне от дороги, за высокими заборами с автоматическими воротами. На некоторых установлены видеокамеры. Любой из этих домов стоит больше, чем целая деревня на Якусиме. "Может пойти дождь, - говорит погода, - а может и не пойти". Интересно, живет ли Аи Имадзо на такой же улице, с таким же окном в спальне, за такой же изгородью из бирючины. До меня доносится девичий смех - из переулка вылетает подросток на велосипеде, с девчонкой, стоящей на раме заднего колеса. - Какая невероятная история! - повторяет она, смеясь и откидывая волосы. - Невероятная! Склон ведет к оживленной широкой улице со множеством магазинов. Какими странными кажутся эти суета и шум. Каждая машина уверена, что движется во имя какой-то высокой цели. Я чувствую себя привидением, что вернулось туда, где никогда не было особенно счастливо. Прохожу мимо супермаркета, на витрине которого лежат манго и папайи, изящно украшенные лентами. В проходах между рядами детвора играет в фишки. На парковке перед супермаркетом люди, сидя в машинах, смотрят телевизор. Какая-то тетка усаживает беспородного песика в корзину своего велосипеда. Молодая беременная женщина моего возраста идет по улице, держа руки на животе. Строители карабкаются по арматуре, паяльная лампа с шипением извергает пламя, подобное магниевой вспышке. Игровая площадка детского сада: детишки в разноцветных шапочках, у каждой группы - свой цвет, рассыпались по дорожкам в броуновском движении. Зачем все это? А еще меня поражает то, что я невидим. Никто не останавливаетс