каться вверх. Когда голова бога грома исчезает в океане, я подбираюсь по склону горы к бабушкиному дому; Свет в нем погашен. Осеннее утро, в любую минуту может пойти дождь. Я карабкаюсь вверх. Безымянные водопады, мягкие листья, ягоды в желтовато-зеленых лужицах. Карабкаюсь вверх. Прогибаются ветки, колышется папоротник, корни цепляются за ноги. Карабкаюсь вверх. Ем арахис и апельсины, чтобы забраться в лес как можно выше и глубже. К ноге присасывается пиявка, царит леденящая тишина, серый день клонится к вечеру, я теряю представление о времени. Карабкаюсь вверх. Деревья высятся, как надгробия, расступаются, пропуская в лесное лоно, воюют друг с другом. Пот стекает холодными струйками. Карабкаюсь вверх. Наверху все покрыто мхом. От его яркой зелени слепнешь, как от горя, он глушит шаги, как снег, он пушистый, как лапки тарантула. Если заснешь здесь, тоже покроешься мхом. Ноги дрожат от напряжения, я сажусь на землю, и тут сквозь абажур леса пробивается мутная луна. Мне холодно, и я кутаюсь в свое одеяло, притулившись к древнему поваленному кедру. Я не боюсь. Чтобы бояться, нужно ценить себя. Но в первый раз за эти три дня я чего-то хочу. Я хочу, чтобы бог леса превратил меня в кедр. От самых старых жителей острова я слышал, что если пойти в горы ночью, когда бог леса считает свои деревья, он включит тебя в их число и превратит в дерево. Кричат звери, сгущается темнота, пальцы ног немеют от холода. Я вспоминаю Андзу. Несмотря на холод, засыпаю. Несмотря на усталость, просыпаюсь. Вдоль ствола упавшего дерева осторожно пробирается белая лисица. Она останавливается, поворачивает голову и смотрит на меня более чем человеческими глазами. Меж моих ветвей повис туман, а там, где прежде было мое ухо, птицы свили себе гнездо. Я хочу поблагодарить бога леса, но у меня нет больше рта. Не имеет значения. Теперь ничто не имеет значения, на веки вечные. Проснувшись с затекшими руками и ногами - уже не дерево, а снова маленький мальчик, у которого течет из носа, а горло сжато простудой, - я плачу и плачу, и плачу, и плачу, и плачу, и плачу. "Milk and Honey" кончился, плеер с урчанием замолкает. Воздушный змей солнечного света переместился на заваленную хламом полку, откуда, шевеля усиками, на меня взирает Таракан. Подпрыгиваю, хватаю флакон с морилкой, но Таракан бежит вниз по стене и скрывается в щели между стеной и полом - я выстреливаю туда примерно треть флакона. И остаюсь стоять в позе охотника на мамонтов, совершенно опустошенный. Я убежал в глубь острова, чтобы понять, зачем Андзу росла рядом со мной, клетка за клеткой, день за днем, если ей было суждено умереть, не дожив до двенадцатого дня рождения. Я так и не нашел ответа на этот вопрос. На следующий день я благополучно спускаюсь - в доме Апельсинов все бьются в истерике из-за моего исчезновения, - но, если разобраться, действительно ли я вернулся? Что, если суть Эидзи Миякэ так и осталась там, на Якусиме, превращенная в кедр на затерянном в тумане склоне горы, а мои попытки найти отца всего лишь расплывчатый... путь... в никуда? "Фудзифильм" говорит, что пора готовить " Падающую звезду" к открытию. Наступает день, и дел слишком много, чтобы думать о том, что все это значит. К счастью для меня. x x x 7 ноября Погода тихая, по небу плывут легкие облака. Я сижу в общей спальне после банкета по случаю нашего отплытия. Я до отвала наелся рыбы, белого риса, сушеных водорослей, каштанов, консервированных фруктов и выпил сакэ, которое нам прислал сам император. Так как погода сегодня прекрасная, церемонию по случаю окончания подготовки подразделения Кукусуи провели на открытом воздухе, на спортивной площадке. Присутствовала вся база - от коменданта Удзины до последнего поваренка. Над базой, кораблями и подводными лодками одновременно подняли флаги с восходящим солнцем. Духовой оркестр играл кимигайо. На нас были мундиры, специально сшитые для нашего подразделения кайтен: черные, с синей отделкой и вышитыми на левой стороне груди зелеными хризантемами. Вице-адмирал шестого флота Мива оказал нам честь, лично выступив перед нами. Он прекрасный оратор и непревзойденный тактик морского боя, и его слова запали нам в самую душу. - В этой последней схватке с теми, кто убивал ваших отцов и насиловал ваших матерей, вы - мстители. Да не пребудет с вами мир, если вы дадите врагу победить! Смерть легче перышка, но долг тяжелее горы! "Кай" и "Тен" означают "Поворот" и "Небеса", поэтому я заклинаю вас, поверните небеса так, чтобы на земле богов снова засиял свет! Один за другим мы спускались с подиума, и вице-адмирал вручал каждому ленту хатимаки, чтобы обвязать голову, как в древности делали самураи, и меч для сеппуку, чтобы напомнить о том, что наши жизни принадлежат Его Императорскому Величеству, и не допустить унижения плена, если роковая случайность помешает нам поразить цель. Под последние звуки кимигайо мы поклонились портрету императора. Потом священник повел нас в синтоистский храм помолиться о славе. Абэ, Гото и Кусакабэ пишут письма родным, я тоже напишу вам и вложу в конверт прядь волос и ногти для сожжения. Я изложу в письме свою последнюю волю, но еще раз повторяю здесь: Такара, до возвращения Отца ты - глава семьи Цукияма. Какие бы испытания ни ожидали тебя, храни наш меч. Передай своим сыновьям и сыновьям своих сыновей цельность и чистоту нашего имени. Моя душа поселится в храме Ясукуни, с мириадом моих братьев, которые тоже отдали жизнь за императора. Приди туда помолиться, принеси наш меч, и пусть на его клинке заиграет свет. Я буду ждать. 8 ноября Погода: ясно, легкая дымка. Кленовые листья горят багрянцем. I-333 покинула берег Оцусимы. Проводы состоялись в 9:00 у пристани. Чтобы снять хронику нашего отплытия, пригласили бригаду операторов. Я помахал рукой в камеру, когда проходил мимо, Такара, на случай, если вы с друзьями в Нагасаки пойдете в кино и ты увидишь меня. Лейтенант Камибеппу произнес речь от имени подразделения Кукусуи, в которой поблагодарил наших наставников, извинился за наши ошибки и пообещал, что каждый пилот кайтен сделает все, что в его силах, чтобы наша страна нами гордилась. После этого мы отдельно поблагодарили госпожу Осигэ. Она задыхалась от волнения и не могла говорить, но слова часто портят то, что хочет сказать сердце. Офицеры подняли за нас тост с омики и под крики "Банзай!" взошли на борт подводных лодок. Мы стояли над своими кайтен и махали оставшимся на берегу товарищам, пока не зашли за западную оконечность острова. Маленькая флотилия рыбачьих лодок и тренировочных каноэ проводила нас в открытое море. Гото смотрел на дочерей рыбаков в бинокль Кусакабэ. Абэ только что объявил, что техническая проверка состоится на час раньше, поэтому рассказ о I-333 я отложу до завтра. 9 ноября Погода: утром шел дождь; после обеда небо прояснилось, а по морю пошла рябь. Гото, который любит играть словами, когда речь заходит о нашей жизни на подлодке, говорит, что "нас словно закупорили в жестяной фляжке и пустили по течению". В эту жестяную фляжку втиснуты носовой торпедный отсек, каюты офицеров, носовые батареи, насосный отсек, боевая рубка, аппаратный отсек, кают-компания, каюты матросов на 60 человек, носовой и кормовой машинный отсеки, кормовые торпедные отсеки. Мазут сравнивает I-333 с железным китом. Я восхищаюсь экипажем подлодки: они стоят на боевом дежурстве с начала войны и за это время провели на берегу всего 10 дней! Я здесь только день, но мне уже больно бегать или кидать бейсбольный мяч. Я скучаю по нашим оцусимским футонам - на I-333 мы спим на узких полках с бортиками, чтобы не упасть. Воздух спертый, свет тусклый. Я должен подражать выносливости команды. Даже когда просто идешь, приходится изгибаться, особенно в начале похода, когда все коридоры заполнены ящиками с провизией. Здесь есть только два места, где можно побыть в одиночестве. Одно из них - кайтен, в которую можно забраться изнутри по специально сконструированным трубам между палубой подлодки и нижним люком самой торпеды. Второе - туалет. (Однако туалеты на подводной лодке не приспособлены для того, чтобы находиться в них долго.) Кроме этого, капитан Ёкота разрешил нам выходить на мастик, если обстановка спокойная. Конечно, я обязан докладывать дежурному офицеру, когда выхожу на верхнюю палубу, чтобы он предупредил меня в случае экстренного погружения. После вечерних занятий гимнастикой я присоединился к вахтенному мичману на правом борту боевой рубки. Ночью аппаратный отсек "приспособлен к темноте" - разрешены только красные лампочки, так что капитан и наблюдатели могут переходить с нижней палубы на верхнюю и обратно без потери ночного зрения. Я смотрю на белые брызги, оседающие на носу подлодки, и на пенистый след за кормой. В лунную ночь они могут стать прекрасным ориентиром для бомбардировщиков. Мичман сказал, что берег к западу от нас - это мыс Сата-мисаки, префектура Кагосима. Край Японии теряется в зареве облаков. x x x - ЭидзззМиякэ! - Из неоновой ночи в "Падающую звезду" вваливается Масанобу Суга, спотыкается и с размаху падает на пол. Расквасив нос, он улыбается и смотрит на меня - он так пьян, что его мозг не понимает, как больно его телу. Пошатываясь, он встает на одно колено, как будто собирается просить моей руки. Выбежав из-за прилавка, ныряю поднять его очки, пока он их не раздавил. Суга думает, что я пытаюсь ему помочь, и отпихивает меня с возгласом: "Ггг-горе-мне!" Потом встает, устойчивый, как новорожденный жираф, и падает спиной на стеллаж с военными фильмами. Стеллаж опрокидывается, и сотни коробок из-под кассет каскадом сыплются ему на голову. Клиентка - к счастью, только одна - сквозь полукруглые очки поливает нас смертоносными лучами. Суга смотрит на упавший стеллаж. - Здесь в-в-о-дится полтигейст, Миякэ. Мне н-н-у-жноп-п-е-реться воното... се... секундо... - Он, как канатоходец, добирается да прилавка и упирается взглядом в монитор. - "Кассибланка". На самом деле это "Бегущий по лезвию". Поправляю стеллаж, собираю коробки. Голова у Суги болтается, как у сломанной куклы. - Мияки. - Суга. Рад, э-э... Суга теряет контроль над слюноотделением. На лету перехватываю сталактит слюны, подставив "Токио пост". - Ннепьян, яникогда н-н-е пьян-н-ею, т-тольконея. Я счастлив, счастлив, с-с-ча-стлив, да, м-может б-быть, но все п-под контролем. Разворот. У него подгибаются колени, и он пальцами цепляется за край прилавка, будто сейчас слетит в пропасть. Даже дядюшка Патинко, надравшись виски, никогда не доходил до столь безнадежного состояния. - Зашелтя н-навестить, госпожа Сасаки сказала, ты уволился. Пока-пока, Уэно, пока-пока, плохие-вибры, плохие, плохие вибры Уэно, где все эти потерянные-позабытые сироты умирали после войны, ты, ты этознал? Мерли, как мухи, бедняжки... бедняжки... На глазах у Суги слезы, и одна из них стекает по рябой щеке. Специалистка по смертоносным лучам визжит, будто ее собрались изнасиловать: - Это уже слишком! От ваших выходок, молодые люди, просто наизнанку выворачивает! Она уходит прежде, чем я успеваю извиниться. На какую-то секунду мне хочется, чтобы Суга вырубился, - я бы притворился, что не знаю его, и, может, его увезла бы "скорая". - Суга! Иди домой! Ты слишком пьян! Суга чихает и смотрит на меня опухшими акульими глазками. - Я п-проклят. - Тебе хватит денег на такси? - П-проклят. - Суга, ты помнишь свой адрес? Он зажмуривается и осознанно, изо всех сил бьется головой о прилавок; к счастью, сил у него немного, он с трудом держит шею, но лицо все равно перекашивается от боли. Я держу его голову, но он отталкивает меня. - Я проклят, Миякэ! Понимаешь ты это? Проклят! Один пончик! За один жалкий хренов пончик! Маленький мальчик, совсем мааленький, стоял прямзадвее-рью, дверью булочной, он плакал, что хочет выйти... Слезы снова наворачиваются у него на глаза, и Сугу бьет дрожь. Так дрожат испуганные собаки. - Суга, моя комната наверху, я сейчас... - Один... - Удар! - жалкий... - Удар! - пончик. Я открыл дверь, маленький мальчик выбегает, прыг-скок... - Суга страдальчески закатывает глаза. - У него на футболке Бэтмен и Робин, маленький мальчик, прям- насередину... дороги... - Суга всхлипывает и задыхается от рыданий. - Чтотыдумаешь, я сделал, Миякэ? Бросился спасать, а? Нет, Миякэ, нет-нет-нет - застыл, застыл, я застыл. На месте, Миякэ. Видел. Слышал. Видел и слышал. Машина. Тормоза. Маленький мальчик. Бух, бух, бух. Он взлетел, маленький мальчик, взлетел, как волан, бум-бум, боулингшар, кровьнадороге, фломастер... - Суга впивается ногтями себе в лицо, будто хочет содрать с него кожу - я сжимаю его ладони в своих кулаках. Суга теряет способность сопротивляться. - Мать, она... бросается, бросается мимоменя, и воет... АааааааАаааааАааааааааааа,... Я бегу. Бегу, бегу, бегу-Бегу, Миякэ, не останавливаясь, никогда, беги, Суга,. беги, ты У-БИЙ-ЦА... Суга-убийца. - Суга глотает комок в горле. - Жалеешь, что не отравилананас, правда? Почему, думаешь, у меня кожа, как терка для сыра? Я проклят. Перехожудорогу, вижу маленького мальчика. Я сновавижу маленького мальчика, вижу маленького мальчика. Проклят. Проклят. - Его глаза закрываются. Понятно. Я закрываю кассу на ключ и тащу Сугу вверх по лестнице, как мешок. - Вот туалет. Если ты обмочишься на мой футон, я сожгу все твои компьютеры паяльной лампой, понял? Суга? Ты меня слышишь? Суга кивает и бормочет что-то нечленораздельное. - Я буду внизу. Внизу у кассы стоит девушка в футболке, разрисованной коровами, и держит в руках все фильмы с Бредом Питтом, какие есть в салоне. Она смотрит на часы и тяжело вздыхает. - Извините, что заставил вас ждать, - говорю я. Она игнорирует мои слова. Слышу, как Суга блюет. Раз - девушка с коровами озадачена. Два - девушка с коровами нарушает обет не обращать ни на что внимания и вопросительно на меня смотрит. Три - девушка с коровами открывает рот: - Вы ничего не слышите? Я смотрю на нее, как на буйную сумасшедшую. - Ничего. А почему вы спрашиваете? Она уходит, и я ставлю выпавшие коробки обратно на стеллаж. Из туалета доносится звук сливного бачка, что успокаивает. Дальше все идет своим чередом. Я смотрю "Бегущего по лезвию" и не могу различить, кто из героев человек, а кто - клон. Интересно, сколько лет Суга носит на себе свое проклятие? Я забыл, что у других тоже может быть боль в душе. Почти одиннадцать, а ночной прохлады как не бывало. Сверху доносится несколько глухих ударов - по крайней мере не придется объясняться с Бунтаро за труп. Слышу плеск; на какую-то секунду мне кажется, что жара сменилась дождем; потом до меня доходит, что это не так - просто, если вспомнить вопрос трехнедельной давности, у Суги действительно легко получается обмочить свои два пальца. Еще один подарочек к утру. Включаю кондиционер на полную мощность и достаю из-под прилавка дневник своего деда и словарь иероглифов. Теплые отношения между Субару и Такарой, его младшим братом, резко отличаются от холодности между моим отцом и Такарой, моим дедом. Адмирал Райзо упомянул о "вражде", и это меня беспокоит. Мои тетки на Якусиме благополучно использовали меня в качестве снаряда в своих бесконечных изощренных сражениях, и я не могу избавиться от чувства, что снова вот-вот окажусь в театре военных действий. x x x 10 ноября Дела обстоят слишком скверно, чтобы нам позволялось выходить на мостик. Абэ напоминает, что мы - незаменимые детали своих кайтен. I-333 слишком качает, чтобы мы могли проверять их исправность. Мы чувствуем определенную сдержанность в отношении к нам команды I-333. Некоторая дистанция, наверное, естественна, но иногда их поведение граничит с холодностью. Например, из разговоров я узнал, что радист первого класса Хосокава вырос в Нагасаки, и, когда мы вышли в коридор после ужина, обратился к нему на нашем местном диалекте. Он вздрогнул и ответил мне официальным тоном. Когда Абэ предложил, чтобы пилоты кайтен помогали с уборкой, капитан Ёкота коротко ответил, что наше предложение великодушно, но об этом не может быть и речи. Абэ считает, что эти люди смотрят на нас как на своего рода богов и просто не умеют выразить благоговение. Гото заметил, что три с половиной года постоянных погружений не могли не сказаться на их душевном здоровье. Кусакабэ предположил, что они считают нас сумасшедшими. Это разозлило Абэ. Кусакабэ спокойно сказал, что жить на подводной лодке - значит постоянно ускользать из лап смерти, в то время как мы сами ищем с ней встречи. Абэ вспомнил о своем звании и приказал Кусакабэ - и Гото - никогда больше не высказывать вслух ничего подобного, потому что такие мысли оскорбляют преданность и патриотизм. Я промолчал, чтобы не нарушать гармонию, но про себя согласился с Гото. Даже у самых младших членов команды глаза стариков. 11 ноября В основном условия благоприятные. Ртуть в термометре поднимается по мере того, как теплеет море. Если отсоединить кайтен от корпуса лодки, снова установить их не удастся, поэтому мы не можем совершать проверочные пуски. Но мы все равно должны находиться какое-то время в кайтен, чтобы проверять состояние двигателя и других систем и поддерживать их в рабочем состоянии. Больше всего мне нравится смотреть в перископ кайтен на летящее мимо море, особенно когда I-333 идет под водой. Мы продвигаемся к югу; я замечаю, как меняются обитатели подводного царства. Например, сегодня я видел ламантина. Он проплыл мимо, как корова. Мы прошли сквозь стаю пестрых тропических рыб цвета ноготков, сне га и сирени. После обеда появилась пара дельфинов и поплыла рядом с нами. Они, должно быть, смеялись про себя, глядя на такую занятную рыбу. Хоть бы судьба так же улыбнулась нашей миссии. Гото пошутил: "Если китайский бандит, американский империалист и английский генерал вместе спрыгнут с крыши, кто разобьется первым?" Никто этого не знал, поэтому Гото дал подсказку: "Какая разница?" 12 ноября Собирается гроза, но дождя еще нет. Капитан Ёкота не стесняется в выражениях, критикуя наше правительство, но это еще мягко сказано. Если бы гражданское лицо позволило себе столь неуважительные высказывания, его наверняка арестовала бы секретная служба. Сегодня за ужином капитан открыл бутылку рома. Я слышал об этом напитке только из сказок про пиратов, которые мне читали в детстве. Он определенно развязывает язык. Абэ пил меньше всех, он всегда мало пьет, а капитан Ёкота опрокидывал стакан себе в рот, словно холодный чай в жару. Сначала капитан Ёкота набросился на Адмиралтейство за то, что поражение у острова Мидуэй скрыли и наложили табу на эту тему; вместо того чтобы извлечь из него урок. "Единственная стратегия, которую признает наше флотское командование, - если верить капитану Ёкоте, - это навязать противнику "решительные военные действия", как в сражении при Цусиме с русскими. Но в этой войне такого не будет. Американцы не настолько глупы". Премьер-министра Тодзо он назвал "армейским болваном первой величины", потому что тот приказал оккупировать необитаемые острова Аляски: "Зачем? Чтобы освобождать чаек от англосаксонской тирании?" Принц Хигасикуни "так глуп, что не догадался бы вылить мочу из своего сапога, если бы распоряжения были написаны на каблуке". Гото рассмеялся, Кусакабэ улыбнулся, а Абэ слегка покраснел. Я не знал, как реагировать. Капитан Ёкота убежден, что нефтяные месторождения Вест-Индии до сих пор были бы территорией Японии, если бы военные действовали сообща, а не воевали друг с другом, и всерьез развивали бы радарные технологии. Сейчас мы должны обращаться за помощью к немцам и просить радарные установки у них. Он обвиняет императорскую армию в том, что она, не сообщая Верховному командованию, использует подводные лодки как "тачки" для переброски войск, оказавшихся в безвыходном положении на Рабауле и других островах, захваченных американцами. Больше всего меня беспокоит твердое убеждение капитана в том, что наши секретные коды давно расшифрованы. Абэ поторопился, возможно, слишком, заметить, что эти коды были разработаны криптологом из Токийского императорского университета и что они недоступны пониманию западного разума. Капитан Ёкота возразил, что ни один криптолог из Токийского императорского университета не нарывался в открытом море на засаду эсминцев, которым были точно известны координаты его судна. x x x - Но что, если... - распутываю петли телефонного шнура. - Если ты права, и смысл жизни - это просто то, к чему "стремится" сознание, то почему у разных людей разный смысл жизни? Почему у некоторых его нет совсем? Или они забыли о смысле? - Опыт, влияние окружения, болезни, разводы. Что это за шум? - Суга храпит. - Разве кошки могут так громко храпеть? - Суга - это человек. В каком-то смысле. - О! И Суга это "он" или "она"? Я тщетно пытаюсь уловить в ее голосе нотки ревности. - "Он". Друг перебрал и свалился, не дойдя до дома. Я разрешил ему лечь на полу, но он занял мой футон. Ты что-то сказала? - Уже не помню... Вспомнила. Хочешь, я скажу тебе что-то личное, о себе? Я выпрямляюсь. - Конечно, хочу. - У меня диабет третьей степени. Каждый вечер последние тринадцать лет я колю себе в руку инсулин. Соблюдаю специальную диету. Если этого не делать, резко снизится сахар в крови. От острой гипогликемии я могу умереть. Смысл моей жизни в том, чтобы держать равновесие между смертью и сахаром. У людей, в чьи гены не встроена бомба с часовым механизмом, вряд ли будет такой же смысл жизни. Может быть, самое главное отличие между людьми вот в чем: как они понимают, зачем живут. Суга стонет во сне. Мерцает огонек моей сигареты. - Мм-м. - Что с тобой сегодня, Миякэ? Гашу сигарету в пепельнице из пивной банки. - Для меня смыслом жизни всегда была встреча с отцом. А сейчас я почти... что я буду делать после того, как встречусь с ним? - Зачем сейчас об этом беспокоиться? - Не знаю. Я беспокоюсь о многих вещах и не могу перестать. - Эидзи Миякэ, я хочу переспать с тобой прямо сейчас. Я давлюсь дымом. - Что? - Я пошутила. Хотела доказать, что ты можешь перестать беспокоиться, если захочешь. Вот Дебюсси никогда не задумывался о смысле жизни. - Дебюсси? Он из какой группы? - Клод Дебюсси. Скажи, что ты шутишь. - Клод Дебюсси... Он играл на ударных у Джимми Хендрикса, верно? - Не богохульствуй, даже в шутку, или орлы выклюют тебе печень. Я играю его пьесу на завтрашнем прослушивании. Хочешь послушать? - Конечно. Это впервые. В трубке раздается стук и шорох. - Ложись и смотри на звезды. - Ночью над Кита Сендзю горит только неон. - Тогда я сыграю тебе "Et la lune descend sur le temple qui fut". - Пощады. - "И луна освещает разрушенный храм". - Ты говоришь по-французски так же хорошо, как делаешь все остальное? - Я хочу сбежать во Францию с тех пор, как мне исполнилось шесть лет, вспомни. - Франция. Какой изысканный смысл жизни. - Шш-ш-ш, или ты не услышишь звезд. x x x На сковородке шипит масло. Я небрежно разбиваю второе яйцо - обломки скорлупы прилипают к пальцам, и из него вываливается напоминающая сперму масса. Мне нравится рассматривать прозрачную пленку, что прикрывает белок. Я почти успеваю спасти тост, отламываю обуглившиеся края и кидаю их в раковину. Груда на моем футоне шевелится: - Уууоооеееаааиии. Суга - эта безобразная двоякодышащая рыба - приподнимает голову и обозревает капсулу. Гашу окурок "Филипп Морриса" о скорлупу; раздвигаю шторы. В комнату вырывается поток грязного утреннего света, освещая скопившуюся за три дня грязную посуду и разбросанные носки и газеты. Нельзя сказать, что Суга хорошо выглядит. Шея у него розовая, как у вареного осьминога, а через все лицо тянется вулканическая гряда комариных укусов. Он моргает. - Миякэ? Что ты здесь делаешь? - Я здесь живу. - О! А что я здесь делаю? - Вчера ты здесь вырубился. - Я сейчас надую, как динозавр. Где у тебя писсуар? Я кивком показываю ему дорогу. Суга встает и идет. И идет, и идет. Наконец он выходит из туалета, зевает и застегивает ширинку. - У тебя в туалете воняет почти так же, как в Уэно. Вонь такая, будто там кто-то долго блевал. - Как насчет отличной яичницы на завтрак, она плавает в таком чудесном масле? - Так это меня вчера рвало? - Ты любезно спустил большую часть в унитаз. Заходи, всегда тебе рад. - Я готов выпить целый бассейн. Я наливаю в пивную кружку воды из-под крана. Суга выпивает ее всю - глотком, длинным, как марафонский забег. - Спасибо. Ты не угостишь меня кофе? Я отдаю Суге свой и ставлю на плитку новый ковшик с водой. Суга сворачивает футон в плотный сверток, садится за стол, пьет кофе, издает " аааааах" и опускает рукава рубашки, чтобы спрятать экзему. - Не знал, что ты играешь на гитаре. Эта малышка на качелях - твоя сестренка? Он почти угадал. - Да. - Я кладу яичницу на тост, убираю мусор и сажусь завтракать. - Тогда этот человек в смешных темных очках - твой отец? Желток растекается. - Не совсем. Это Джон Леннон. Суга трет виски большими пальцами. - Я о нем слышал. Он из "Бич бойз", верно? Итак, где я нахожусь? - Над видеопрокатом в Кита Сендзю. - Когда я сюда пришел? - Вчера вечером, около одиннадцати. - Ты живешь над своей работой? Наверняка дорога отнимает чертовски много времени. - Скажи спасибо, что мне было куда оттащить твою тушу, не то сейчас ты бы лежал в канаве, и какая-нибудь собака мочилась бы на тебя. Как ты вчера добрался сюда? Доехал от станции на такси? Ты был не в том состоянии, чтобы идти пешком в такую даль. Суга беспомощно мотает головой. - Я действительно не помню. Яичница удалась. - А почему ты решил меня навестить? Суга пожимает плечами. - Миякэ, вчера, под мухой... надеюсь, я не наболтал каких-нибудь глупостей? Я всегда несу чушь несусветную, когда напьюсь. Если я чего- нибудь наговорил, в этом, ну, знаешь, не было ни слова правды. Один вздор. Все, что я сказал. Или мог сказать. - Логично. - Но я ведь не говорил ничего, ну, из ряда вон, правда? - Нет, Суга. Ничего. Суга уверенно кивает. - Так я и думал. Алкоголь. Фу, Входит Кошка и тут же признает в Суге ласковую руку. - Привет, красавица! - Суга ласкает Кошку, а Кошка тем временем пытается определить, как обстоят дела с кормежкой. - И как тебе живется с этой подозрительной личностью? - Твоя благодарность просто потрясающа. - Почему ты ушел из Уэно всего через две недели после пожизненного приговора? - Семейные дела. А у тебя, э-э, сегодня семинары? Суга пожимает плечами. - Какой у нас сегодня день? - Четверг. - Я не знаю, чем сегодня займусь. - А как же поиски "Священного Грааля"? - Бессмыслица. - Суга снимает очки и трет переносицу. Сейчас ему можно дать лет шестьдесят. - Совершенно бесполезная трата времени. Я забросил хакерство. - Я не ослышался? - Я взломал черный ход Пентагона две недели назад. И угадай, что я нашел? - "Священного Грааля" там не было? Суга пятерней приглаживает волосы. - Девять миллиардов "Священных Граалей". Я заглянул в один. Я обнаружил еще девять миллиардов "Священных Граалей". А в каждом из них? - Девять миллиардов "Священных Граалей"? - Мне пора собираться на работу. Суга вздыхает: - Все это оказалось просто шуткой кого-то типа в правительстве, у которого пунктик насчет компьютеров. Каждый час, что я провел, пытаясь взломать эту пустышку - а если сложить их все, получатся месяцы, - я мог бы прожить с большей пользой для себя. Меня тошнит от одного вида компьютера. - Так чем же ты занимаешься в университете? - Я не занимаюсь. Я гуляю. Сплю. - А может, поискать другой сайт для взлома? Достаю чистую рубашку с карниза для штор. Она сухая, но мятая - приходится включить утюг. - Для хакеров, - вздыхает Суга, - ну, для лучших из них, поиски " Священного Грааля" - это высший смысл хакерства, вот. Нехакерам этого не понять. Представь, что ты вдруг выяснил, скажем, что твой отец не такой, как ты его представлял. Мне даже не с кем разделить эту новость. Мне все равно не поверят. Подумают, что я перешел на другую сторону. Добавляю свою тарелку к коллекции в раковине и пытаюсь найти пару одинаковых носков. Ну, хоть примерно. - Девять миллиардов "Священных Граалей", наполненных девятью миллиардами "Священных Граалей", - раскладываю гладильную доску. - Прекрасный способ спрятать "Священный Грааль". Я сказал это неожиданно для себя, и Суга, уже открыв рот, чтобы ответить, решает промолчать. Он гладит Кошку, которая издает девяносто урчаний в минуту. Утюг пышет паром. Суга открывает рот. - Нет, - говорит он. - Я проверил выборочно сотни файлов "Грааля" со всего документа. "Священный Грааль" - просто упражнение на бесконечность. На бессмысленность. x x x 13 ноября Какая погода, неизвестно. Идем в режиме радиомолчания. Десять минут назад вахтенный объявил тревогу - эскадра "Молний" направилась прямо в нашу сторону. Последовало тщательно отрепетированное столпотворение - команда принялась готовить I-333 к погружению. "Вахтенные вниз! Погружаемся! Погружаемся!" Мы с Абэ, Гото и Кусакабэ вернулись на свои койки. "Задраить люки!" Балластный отсек наполнился морской водой. Воздух, вытесняемый через бортовые клапаны, устремился наружу с пронзительным воем. I-333 наклонилась на десять градусов. Начали взрываться электрические лампочки. В ушах звенит тупая боль. Теперь наша жизнь в руках команды. Мы погрузились на максимальную глубину в 80 метров. Корпус I-333 стонет - я никогда не слышал ничего подобного. Никто не отваживается произнести ни звука. Капитан Ёкота сказал, что, по слухам, противник бросает в море буи, которые служат гидролокаторами и позволяют акустическим торпедам обнаружить и уничтожить подводную лодку. Возможно, капитан Ёкота прав: мужество - прекрасное качество для солдата, но техника прекрасно его заменяет. Я постоянно думаю о толще воды над головой. Но больше всего на I-333 я ненавижу запах: он насилует мое обоняние каждый раз, когда я спускаюсь с мостика. Пот, экскременты, гниющие продукты и люди. Люди, люди, люди. На берегу сюрпризам радуются. Они нарушают тупое однообразие и возбуждают. На подлодке сюрпризы смертельны. Я пишу эти слова, чтобы отвлечься. Абэ медитирует. Гото молится. Кусакабэ читает. Пилот кайтен - самое опасное средство уничтожения в истории морских сражений, но каким же уязвимым я сейчас себя чувствую. 14 ноября Погода портится. I-333 находится на полпути от цели. Отношения между Абэ и Кусакабэ ухудшились. Вчера вечером Абэ вызвал его на партию в шахматы, а когда Кусакабэ отказался, заявил: - Странно, что пилот кайтен боится проиграть игру. Обвинение было замаскировано шуткой, но шутки всегда таят в себе нечто большее. Мне кажется, что Абэ ревнует к территории, которую Кусакабэ отказывается с ним разделить. Кусакабэ молча отложил книгу и разложил шахматную доску. Он разгромил Абэ, как ты разгромил бы шестилетнего мальчугана. Он делал ход за десять секунд. Абэ обдумывал свои ходы дольше, его лицо мрачнело, но он никак не хотел признавать свое поражение. Три пешки Кусакабэ вышли и ферзи, а король Абэ все стоял в углу доски, ожидая своей неизбежной участи. Наконец Абэ положил своего короля на доску и пошутил: - Мне остается надеяться, что свою миссию ты выполнишь с таким же успехом, с каким играешь в шахматы. Кусакабэ ответил: - Американцы - серьезные противники, лейтенант. Мы с Гото опасались, что от словесных оскорблений они перейдут к действиям, но Абэ спокойно убрал шахматные фигуры. - Американцы - изнеженная и малодушная нация. Без своего оружия янки ничего не стоят. Кусакабэ сложил доску. - Мы проиграли эту войну, потому что наглотались своей пропаганды. Она связывает нам руки. Абэ вышел из себя, схватил доску и швырнул ее через всю каюту. - Тогда почему же ты здесь, пилот кайтен? Кусакабэ с вызовом смотрит на нашего старшего офицера: - Смысл моей жертвы в том, чтобы помочь Токио договориться о менее унизительной капитуляции. Абэ шипит от злости: - Капитуляции? Это слово - проклятие для духа Ямато-дамаси! Мы освободили Малайю за десять недель! Мы бомбили Дарвин! Мы вышвырнули англичан из Бенгальского залива! Своим оружием мы создали на востоке содружество процветания, которое превзошло некогда созданное Чингисханом! Восемь углов под одной крышей! Кусакабэ не выказал ни злости, ни желания согласиться: - Очень жаль, что дух Ямато-дамаси не придумал, как удержать эту крышу, чтобы она не рухнула нам на голову. Абэ хрипло закричал: - Твои слова позорят символ на твоей форме! Они оскорбляют твое подразделение! Если бы мы были на Оцусиме, я составил бы на тебя рапорт, как на мятежника! Мы говорим о добре и зле! Божественная воля очевидна! Кусакабэ ответил: - Мы говорим о размере бомб. Я хочу потопить вражеский авианосец, но не для тебя, лейтенант, не для нашего подразделения, не для благородных господ или этих клоунов в Токио, а потому, что чем меньше американских самолетов будет сбрасывать на Японию бомбы, тем больше вероятность того, что мои сестры доживут до конца этой глупой кровавой войны. Абэ дважды с силой ударил Кусакабэ в лицо правой рукой, а левой ударил снизу под подбородок. Кусакабэ зашатался и сказал: - Прекрасный способ убеждать, лейтенант. Гото встал между ними. Я не мог даже пошевелиться, так я был потрясен. Абэ плюнул в Кусакабэ и выбежал из каюты, но на подводной лодке не слишком много мест, куда можно убежать. Я намочил платок, чтобы приложить его к синяку, но Кусакабэ снова принялся за книгу, будто ничего не случилось. Он так спокоен, что я почти уверен: он нарочно выводит Абэ из себя, чтобы тот от него отстал. 15 ноября Погода: дождь и ветер, мы зацепили тайфун. У меня легкая диарея, но в лазарете мне дали надежное лекарство. Мы потеряли связь с I-37, нашей сестрой в этом походе. Проверка всех систем кайтен заняла почти весь день. После вчерашнего столкновения Абэ заговаривает с нами только в случае крайней необходимости. Кусакабэ обращается к нему с неизменной вежливостью. Его правый глаз наполовину заплыл и посинел. Гото сказал команде, что Кусакабэ упал со своей койки. Я спросил Кусакабэ, в силе ли еще его предложение дать мне почитать книгу английского кабуки, и он ответил, что да, и посоветовал мне одну пьесу о самом доблестном воине Рима. Послушай: " Так дайте мне войну, скажу вам я: она прекрасней мира так, как день прекрасней ночи; в ней волшебство само, в ней жизнь сама, она понятна так, и чувства в ней клокочут. А мир так вял, оцепенел; он нем, он глух, он сонен, безразличен; приносит он ублюдков больше, чем войны алчут гибели мужчин". Даже когда в каюту вошел Абэ, я все равно продолжал читать. Однако западные принципы воинской доблести меня озадачили. Этот солдат, Кориолан, рассуждает о чести, но когда он понимает, что римляне предали его, то вместо того, чтобы выразить свое негодование и совершить харакири, он дезертирует и сражается на стороне врага! Где же тут честь? Сегодня после обеда мы заметили американский транспорт, идущий без конвоя, но капитану Ёкоте дан строжайший приказ не выпускать обычных торпед, пока кайтен не выполнят свое задание. Гото поклялся, что он, со своей стороны, и слова бы не сказал Адмиралтейству, если бы капитан Ёкота пренебрег этим указанием. I- 47 передала сообщение о двух вражеских линкорах в двадцати километрах к юго- юго-востоку, и мы дали этому транспорту уйти. Ближе к вечеру мы с Гото сделали из картона модель военного корабля и отрабатывали углы захода на цель с воображаемым перископом. Потом Гото посмотрел на меня и сказал, просто, как будто о погоде: - Цукияма, я хочу познакомить тебя с моей женой. На этот раз он был совершенно серьезен. Они поженились во время нашего последнего увольнения. - Если она захочет снова выйти замуж после моей смерти, - сказал он, больше обращаясь к себе самому, чем ко мне, - я уже дал ей свое благословение. У нее может быть другой муж, но у меня никогда не будет другой жены. Потом Гото спросил, почему я вызвался добровольцем в силы особого назначения. Тебе может показаться очень странным, что мы никогда не говорили на эту тему на Оцусиме или даже в Наре, но тогда наши помыслы были слишком заняты "как", чтобы отвлекаться на "почему". Я ответил, и мой ответ неизменен: я верю, что план кайтен именно то, для чего я был рожден. x x x Суга неуклюже спускается вниз. - Привет. - Привет. - Я закрываю дневник. - Как самочувствие? - Голова просто раскалывается. - Где-то здесь у моего босса была аптечка... - У меня иммунитет к обезболивающим. Я отмыл твой туалет. Я еще никогда не мыл туалетов. Надеюсь, что нашел нужные тряпки и все такое. - Спасибо. Суга чихает и некоторое время смотрит на экран. Это американский фильм - у нас в основном американские, - который я выбрал наугад, он называется " Офицер и джентльмен"[130]. По надписям на коробке я решил, что он может быть про войну в Тихом океане и моряков, с которыми сражался мой двоюродный дед, но ошибся. Главный герой - у него страдальческая крысиная физиономия - застрял в лагере для новобранцев где-то в восьмидесятых. - Что ж, - говорит Суга, - я понимаю, почему ты послал Уэно подальше. И это все, что ты делаешь? Целый день протираешь штаны перед экраном и смотришь фильмы? - Это то же самое, если я скажу, что ты протираешь штаны перед мониторами своих компьютеров. Суга рассматривает стеллаж с новинками. - Видеопрокаты доживают последние дни. Скоро люди будут загружать фильмы из Сети, вот. В формате DCDI. Технология уже существует, ждут только, когда рынок созреет. Забыл спросить, как поживает та кореяночка, которую ты выслеживал? - Э-э, я ошибся, она была не та, кто мне нужен. Ядовито-зеленый джип, сотрясающийся от вневременной музыки, загромождает тротуар. Лолита на пассажирском сиденье выплевывает из окна вишневые косточки, а в это время далай-лама стремительно врывается в салон с пушистым белым хорьком - наряженным в розовый с зеленым галстук-бабочку - в одной руке и тремя кассетами в другой. - "Ясон и аргонавты" нас взволновал, "Синдбад" привел в уныние, " Титаник" поразил в самое сердце. Мифы уже не те, что были. Я-то знаю, я сам их писал. Я проверяю срок возврата и благодарю его. Далай-лама летящей походкой выходит на улицу и машет нам лапкой своего хорька. Хорек зевает. Джип срывается с места, и отголоски музыки растворяются в окружающем шуме. Суга смотрит вслед сквозь стеклянную дверь. - Хотел бы я иметь такого друга. Я звонил бы ему каждый раз, когда почувствую себя неудачником, так вот, просто, чтобы напомнить себе, как я, в сущности, нормален. - Суга зевает, протирает очки краем футболки и выходит за порог, чтобы посмотреть на погоду. - Итак, новый день. - Комнаты ожидания при зале для прослушиваний похожи на палаты для сумасшедших, - голос Аи пробивается сквозь шквал помех, - или для изучающих методы психологической войны. Музыканты хуже, чем шахматисты мирового класса, которые пинают друг друга под столом. Один мальчик из музыкальной школы в Тохо ест чесночный йогурт и читает французские ругательства по разговорнику. Вслух. Другой распевает буддистские мантры вместе со своей мамочкой. Две девушки обсуждают самых популярных самоубийц в музыкальной академии, которые не вынесли напряжения. - Даже если музыка, что ты будешь играть, покажется твоим судьям вполовину хуже, чем показалась мне вчера ночью, ты пройдешь. - Ты небеспристрастен, Миякэ. Они не дают баллов за красивые шейки. Все равно конкурс на стипендию Парижской консерватории не проходит просто так. Сквозь него продираются, ломая ногти, по трупам таких же подающих надежды, как ты. Как гладиаторы в Древнем Риме, с той разницей, что если проиграешь, то должен изобразить вежливую улыбку и принять кару. Играть для тебя по телефону - не то же самое, что выступать перед комиссией из типов, похожих на восставших из ада военных преступников, от которых зависит мое будущее, моя мечта и смысл всей моей жизни. Если я провалю это прослушивание, меня ждут частные уроки для миленьких доченек богатеньких бездельниц до самой смерти. - Будут и другие прослушивания, - вставляю я. - Ты не то говоришь. - Когда объявят результаты? - Сегодня в пять, после того, как выступит последний кандидат; завтра судьи возвращаются во Францию. Подожди, кто-то идет. - У меня в ухе шипят помехи и раздается приглушенное бормотание. - Через две минуты моя очередь. Найди какие-нибудь сильные, ободряющие, умные слова. - Э-э, удачи. От ходьбы ее дыхание меняет ритм. - Я тут думала... - О чем? - О смысле жизни, конечно. Я нашла новый ответ. - Да? - Мы обретаем смысл своей жизни, проходя или проваливая серию тестов. - А от кого зависит, пройдешь ты или провалишься? В трубке звучит эхо ее шагов и трещат помехи. - От тебя самого. Клиенты приходят, клиенты уходят. Устойчивой популярностью пользуются фильмы о конце света - они нарасхват - должно быть, такое поветрие. Я думаю о том, как Аи справилась с прослушиванием. Я всегда считал, что неплохо играю на гитаре, но по сравнению с ней я просто неуклюжий любитель. Входит измученная мамаша и просит посоветовать фильм, который заставил бы ее деток на часок заткнуться. Преодолеваю искушение подсунуть ей "Пэм, даму из Амстердама" - "Ну как, мадам, это заставило их заткнуться, не так ли?" - и предлагаю "Небесный замок Лапута". Подхожу к двери - в небе горит опалово- карамельный закат. Мимо, рыча, словно лев на прогулке, проезжает "Харлей Дэвидсон". Его хромированная сбруя сверкает, как комета, а за рулем восседает парень в кожаных брюках, фирменной футболке с разрезами и надписью "ЧЕРТ, КАК Я КРУТ" и в армейском мотоциклетном шлеме, на котором нарисован утенок из мультфильма. Его подружка, чьи прекрасные руки исчезают в рукавах футболки, а волосы отливают янтарным блеском, не кто иная, как Кофе. Кофе из отеля любви! Надутые губы, бесконечно длинные ноги. Я прячусь за плакатом с Кеном Такакурой и смотрю, как мотоцикл лавирует в потоке машин. Точно, Кофе - или ее клон. Теперь я уже не так уверен. У Кофе в Токио миллионы клонов. Сажусь и открываю дневник своего деда. Что бы сказал Субару Цукияма о сегодняшней Японии? Стоило ли за нее умирать? Может быть, он сказал бы, что эта Япония не та, за которую он умер. Япония, за которую он умер, так никогда и не родилась. Это был всего лишь один из проектов ее будущего: тогда он обсуждался, но потом был отвергнут ради другого. Может быть, это счастье для него, что он не увидел Японии, которую было решено создать. Я не могу выбрать, чью сторону принять в понедельник при встрече с дедом. Жаль, что я не умею смотреть на все с разных точек зрения, как Дэймон. Жаль, что адмирал Райзо не дал мне подсказки. Должен ли я восхищаться самурайским духом и все такое? Это важно? Все, чего я хочу - это чтобы мой дед познакомил меня с моим отцом. Ничего больше. Интересно, как бы я себя повел, попади я на ту войну? Смог бы я спокойно сидеть в брюхе железного кита, несущего меня навстречу смерти? Мне столько же лет, сколько было моему двоюродному деду, когда он погиб. Наверное, тогда я бы не был тем, что я есть. Был бы совсем другим человеком. Странная мысль - мне сейчас пришло в голову, что я создан не самим собой и не родителями, а Японией, которая родилась после войны. Субару Цукияма был создан Японией, которая умерла с капитуляцией. Вероятно, чертовски трудно быть сыном обеих, как Такара Цукияма. x x x 18 ноября Погода: тропическая жара, слепящее солнце. Утром я провел полчаса на наблюдательной платформе перед перископами. Вахтенный одолжил мне свой бинокль. Мы находимся в шестидесяти километрах к западу от атолла Улити. Самолет-разведчик с базы Трук сообщил, что там находятся двести судов противника, включая четыре авианосца. Эфир заполонили вражеские радиопередачи. Капитан Ёкота принял решение не дожидаться I-37. поскольку с тех пор, как мы в последний раз обменялись с ней сообщениями, прошло уже пять дней. Вызывать ее на очень низкой радиочастоте в такой близости от позиций противника опасно. Я надеюсь, что она просто запаздывает. Потонуть так близко от цели было бы жестокой иронией для пилотов кайтен. Мы пожелали I-36 и I-47 удачной охоты и повернули на восток к островам Палау. I-333 приблизилась к Пелелиу примерно в 18:00. Этот архипелаг прекрасен, как земли из старинных сказок, но он такой же дикий, как те ландшафты, что я когда-то рисовал в своих тетрадках. Я увидел коралловые острова, извилистые цепочки прибрежных скал, расселины, выдающиеся далеко в море мысы, болота и песчаные отмели. В глаза бросались следы недавних сражений. Четырнадцатая дивизия Квантунской армии скоро заставит врага дорого заплатить за оккупацию этих островов. Местные военные базы и аэродромы были в числе наиболее подготовленных к войне, потому что Палау считались японской территорией, с тех пор как в 1919 году Лига наций выдала нам мандат на управление ими. Но враг не знает, какой ценой ему придется заплатить за то, что он бросил якорь у прохода Коссол. Вахтенный увидел вражеский самолет- разведчик, и мы пошли на погружение. Поскольку наш сегодняшний ужин, по всей вероятности, будет последним, капитан Ёкота принес старенький граммофон и две пластинки. Я сразу же узнал одну из тех мелодий, что часто заводил наш отец, до того как джаз был запрещен из-за своего разлагающего влияния. Музыканта зовут Дзиу Керингутон. Как странно слушать американский джаз, перед тем как отправиться убивать американцев. 19 ноября Погода: ясно, море по большей части спокойное. Тихая последняя ночь. I-333 идет с поднятым перископом. Мазут пообещал заехать в Нагасаки и передать этот дневник тебе в руки, Такара. Мои товарищи пишут прощальные письма родным. Кусакабэ спросил у Абэ совета насчет одного редкого иероглифа для своего хайку. Абэ ответил ему безо всякой злобы. Я не силен в поэзии. Мазут сейчас в последний раз проверяет наши кайтен и их пусковые механизмы. Капитан Ёкота приближается к устью прохода Коссол, выписывая медленную кривую. Мы помолились в специально отведенной под храм каюте и воскурили фимиам в дар местному богу. Гото сжег свой картонный авианосец и принес в дар его пепел. Мы изучили картографическую схему района цели с замерами глубины. За прощальным ужином мы поблагодарили команду за то, что они доставили нас сюда живыми и невредимыми. Мы подняли тосты за успех нашей миссии и за императора. Я в последний раз поднялся на мостик, чтобы посмотреть на луну и звезды и выкурить сигаретку с вахтенным мичманом. Луна была полная и яркая. Она напомнила мне зеркало, перед которым матушка и Яэко накладывали косметику Меньше чем через три часа эта луна позволит мне четко увидеть цель. Три часа. Это все, что осталось мне пройти по дороге жизни, если не случится ничего непредвиденного. Теперь мои мысли заняты тем, как лучше использовать все свои навыки для того, чтобы нанести врагу смертельный удар. Сейчас я передам этот дневник Мазуту. Проживи мою жизнь за меня, Такара, а я умру за тебя. Живи долго, братишка. x x x Я еще не слышал, чтобы у Аи был такой несчастный голос. Я и не предполагал, что такой есть в ее репертуаре. Я глажу Кошку. - Твой отец знает, как много значит для тебя консерватория? - Этот человек точно знает, сколько она для меня значит. - И он знает, как трудно получить стипендию? - Да. - Почему же он запретил тебе поехать? Почему его не переполняет гордость за свою дочь? - Ниигата[131] достаточно хороша для него, значит, Ниигата будет достаточно хороша и для меня. Он отказывается говорить "музыка". Он говорит "треньканье". - А что думает твоя мать? - Моя мать? "Думает"? Она разучилась думать еще в свой медовый месяц. Она говорит: "Повинуйся отцу!" Снова и снова. Она так долго позволяла ему заканчивать свои фразы, что теперь он и начинает их тоже. Она даже извиняется перед ним за то, что вынуждает на себя кричать. Моя сестра по приказу отца вышла замуж за владельца крупнейшего завода по производству бетона на побережье Японского моря, и теперь она превращается в нашу мать. Это ужасно. Она слышала про большие озоновые дыры над Австрией, так что... - Австрией? Наверное, она имела в виду Австралию? - Их знания об окружающем мире за пределами Японии ограничиваются расстоянием, на которое они могут отплыть от берега. Извини, если я говорю слишком резко. Потом они натравили на меня брата. Он управляет филиалом фирмы Этого Человека, так что можешь представить, как он мне посочувствовал. Он сказал, что я разрушаю семейную гармонию. При моем диабете французская еда будет для меня смертельна - как будто ему когда-нибудь было дело до моего диабета, - и от всех этих волнений у матери подскочит давление, и она может в прямом смысле взорваться. Тогда я буду виновна в смерти матери и, кроме того, в неповиновении Этому Человеку. Что это за шум? Снова Суга? - На этот раз Кошка. Она сочувствует тебе, но не знает, как это высказать, все слова какие-то стертые. Она надеется, что все закончится хорошо. - Передай ей спасибо. Иногда я жалею, что не курю. - Прижми рот к трубке - я вдохну в него дым. - Подростки иногда воображают, что их родители не настоящие их родители. Сегодня вечером я поняла, почему. Правда в том, что Этот Человек не может примириться с мыслью, что я могу обойтись без него. Он хочет править своим миром, как ему угодно. Он боится, как бы его подчиненные не узнали, что он не способен управлять собственной дочерью. Настоящая блошиная семейка! Честное слово, иногда я думаю, что лучше бы мне быть сиротой. Ой! О... прости, Миякэ... - Эй, не надо так расстраиваться. - Сегодня мой чип такта вышел из строя. Мне надо отключиться и оставить тебя в покое. Я уже полчаса распускаю нюни. - Ты можешь распускать нюни всю ночь. Правда, Кошка? Кошка, благослови ее, Боже, тут же мяукает. - Слышишь? Валяй дальше. x x x - Выглядишь на пять лет моложе, - говорю я Бунтаро в воскресенье вечером, когда он вернулся с Окинавы, и это действительно так. - Значит, если я съезжу в отпуск еще четыре раза, буду выглядеть на двадцать один? Он вручает мне брелок с Зиззи Хикару - как большинство наших кумиров, Зиззи родом с Окинавы, - которая сбрасывает одежду, если подуть на его пластиковый корпус. - О, спасибо, - говорю я, - он станет моей фамильной реликвией. Рад, что вернулся? - Д-да. - Бунтаро окидывает взглядом "Падающую звезду". - Нет. Да. - Что ж. Матико-сан понравилось? - Даже слишком. Она хочет туда переехать. Завтра. Бунтаро чешет затылок. - Кодаи скоро родится... из-за этого начинаешь по-другому на все смотреть. Ты бы хотел вырасти в Токио? Я вспоминаю письмо своей матери, то, которое про балкон. - Скорее нет. Бунтаро кивает и смотрит на часы. - У тебя, должно быть, скопилась куча дел, парень. Это не так, но я понимаю, что он хочет поскорее засесть за бумаги, поэтому отправляюсь в свою капсулу и собираю грязное белье. Пытаюсь позвонить Аи, но никто не отвечает. Сегодня с верхних этажей доносятся адские звуки. Мужская ругань, визг младенцев, гул стиральных машин. Завтра понедельник - встреча с дедом. Ложусь на свой футон и начинаю разбирать три оставшиеся страницы дневника. Они написаны на разной бумаге, буквы сжаты, и читать их все труднее. Поверху листы проштампованы красным, по-английски: "SCAP"[132] - этого у меня в словаре нет - и "Военный цензор". Эти надписи наполовину скрывают написанное карандашом по-японски: "...эти слова... моральная собственность... Такары Цукиямы..." И адрес в Нагасаки, который ничего мне не говорит. x x x 20 ноября Погода - неизвестна. Умер, но еще жив. Один в кайтен. Последние шесть часов. В 2:45 капитан Ёкота пришел к нам в каюту - объявить, что атака кайтен начнется через пятнадцать минут. Встали в круг и повязали друг другу хатимаки. Гото: "Просто еще один тренировочный заплыв, ребята". Абэ Кусакабэ: "Ты чертовски хорошо играешь в шахматы, мичман". Кусакабэ: "У тебя чертовски сильный удар левой, лейтенант". Прошли по I-333, поблагодарили команду за то, что они благополучно доставили нас сюда. Отдали честь каждому. Пожали друг другу руки, перед тем как войти в кайтен, каждый через свой шлюз. Мазут задраил за нами люки. Его лицо - последнее, что я видел. I-333 погрузилась, чтобы как можно ближе подойти к цели. Радист первого класса Хосокава поддерживал с нами телефонную связь до самого пуска, чтобы дать окончательную ориентацию. Абэ стартовал в 3:15. Слышал, как стукнул зажим. Гото стартовал в 3:20. Кусакабэ отплыл в 3:35. Следующие пять минут я думал о многих вещах, было трудно сосредоточиться. Хосокава на диалекте Нагасаки: "Я буду думать о тебе. Да пребудет с тобой слава". Последние человеческие слова. Носовые зажимы отпущены. Запустил двигатель. Хвостовые зажимы отпущены. Свободное плавание. Круто забираю влево, чтобы избежать столкновения с боевой рубкой и ножницами перископа. Следую на восток-юго-восток, держась на глубине пяти метров. Всплыл на поверхность в 3:42, чтобы уточнить местонахождение визуально. На фоне огней гавани четко вижу вражеский флот. Корабли для перевозки личного состава, танкеры, по меньшей мере три линкора, три эсминца, два тяжелых крейсера. Авианосцев нет, но прицелиться есть в кого. Американцы, которые едят, спят, срут, курят, болтают. И я, их палач. Странное чувство. По стратегическому плану, который разработали на I-333, первые кайтен должны были ударить по отдаленным целям - чтобы сбить с толку. Как в детской считалочке: До-ре-ни- си-ма-со-ка? Ка-ми-са-ма-но-ю-то-взрыв. Кайтен раскачивает ударной волной. Установил перископ, вижу топливный танкер, розовое пламя, дым уже заволакивает звезды. Второй взрыв. Оранжевый. Прекрасно, ужасно, глаз не оторвать. Языки пламени взвиваются все выше, освещают пролив ярче, чем день. Начались поиски, погружаюсь. Сон наяву. Я есть, но меня нет. Выбрал ближайший крупный корабль, сманеврировал, чтобы оказаться под правильным углом к цели. Клаксоны, шум двигателей, суматоха. Еще один сильный взрыв - кайтен, глубинная бомба, не знаю. Патрульный катер? Вибрация ближе, ближе, ближе - погружаюсь на восемь метров - прошел мимо. Довольно сильный взрыв по правому борту. Одиночество - страшно, что братья оставили меня одного среди врагов чуждой мне расы. Снизил скорость до двух км/ч, всплыл, чтобы уточнить местонахождение. Огонь, дым, поражены две цели. Выбрал по очертаниям большой корабль точно на западе - легкий крейсер? Сто пятьдесят метров. В глаза ударил поисковый прожектор, но меня выручила суматоха на берегу. Погрузился на шесть-семь метров. Увеличил скорость до восемнадцати км/ч. Странное чувство полета. Обратного пути нет. Всплыл, последняя проверка. Крейсер прямо по курсу. Восемьдесят метров. Видел суетящиеся фигурки. Муравьи. Светлячки. Погрузился на пять метров. Включил боеголовку. Мысль: "Это моя последняя мысль". Открыл дроссель - максимальная скорость. Ускорение отбросило меня назад, сильно... приближение семьдесят метров, шестьдесят, пятьдесят, сорок, тридцать, двадцать, столкновение в следующую секунду, столкновение сейчас Резкий звон, словно колокол. Бешеное вращение - верх = низ, низ = верх, крутит, швыряет из стороны в сторону, вверх-вниз, незакрепленные предметы летают, я тоже. Легкие пусты. Так это смерть, думаю я, если думаю. Могут ли мертвые думать? Голову кольцом сжимает боль, все мысли стерты. Корпус трещит от килевой качки > крен вниз > остановка, корпус вибрирует. Рев двигателей, руль сломан, свободно болтается, визг двигателей, запах горящего масла - вдруг я понимаю, что жив и должен заглушить двигатели, но двигатели глохнут сами. Провал. Боеголовка не взорвалась. Кайтен отскочила от корпуса = бамбуковое копье от стальной каски. Прицел перископа порезал лицо, сломал нос. Прислушался к звукам с поверхности. Попытался взорвать тротил вручную, бил по корпусу гаечным ключом. Оторвал ноготь. От удара сломался хронометр. Минуты или часы, не могу сказать. Чернота в перископе > теперь голубизна. Фляжка с виски. Выпью, положу эти страницы во фляжку, Такара. Послание в бутылке в брюхе мертвой акулы. Ты знаешь эту песню, Такара? Трупы плывут, вздутые трупы. Трупы покоятся в бездне морской, Трупы почили в горных лугах, Мы умрем, мы умрем, умрем за императора И никогда не посмотрим назад. Покоюсь в бездне морской. Воздух заканчивается. Или мне кажется, что заканчивается. Уже? Меня могут найти ныряльщики - тайфун раскачает меня и вытолкнет на берег - останусь здесь навсегда. Кайтен - это не путь к славной смерти. Кайтен - это урна. Море - могила. Не вините нас, тех, кто умер задолго до рассвета жизни. x x x - Безнадега, - отвечает женщина, и это не Аи. Уже за полночь, но, кажется, мой звонок ее скорее забавляет, чем злит. У нее сильный акцент уроженки Осаки. - Очень жаль. - А могу я спросить, когда госпожа Имадзо должна вернуться? - Спросить-то можешь, но отвечу ли я - это другой вопрос. - Когда госпожа Имадзо вернется? Пожалуйста! - А теперь главная новость сегодняшнего вечера: Аи Имадзо призвана в родовое гнездо в Ниигате и отчаянно надеется, что ей удастся возобновить переговоры, которые зашли в тупик. Когда репортеры спросили непокорную госпожу Имадзо, как долго продлится саммит, нам было сказано: "Столько, сколько понадобится". Оставайтесь с нами! - Значит, несколько дней? - Теперь моя очередь. Ты - тот парень-каратист? - Нет. Парень, который бьет головой. - Тот самый. Приятно наконец услышать твой бесплотный голос, каратист. Аи называет тебя парнем, который бьет головой, но, по-моему, каратист звучит лучше. - Э-э, неуверен. Когда Аи вернется, не могли бы вы... - От своей бабушки я унаследовала способность к телепатии. Я знала, что это ты звонишь. Ты не хочешь узнать, кто я? - Вы, вероятно, та осторожная и застенчивая девушка, с которой Аи снимает квартиру? - В яблочко! Итак. На этот раз Аи встречается с нормальным человеком, или ты еще один гном-психопат? - Не то чтобы встречается... - Я заглатываю наживку. - "Гном-психопат"? - Точно. Восемьдесят процентов поклонников Аи делают успешную карьеру в производстве фильмов ужасов. Последний был Обитатель Черной лагуны. С перепонками на лапах, шлепающий, влагонепроницаемый, ловил МУХ кончиком языка. Звонил в полночь и квакал до рассвета. Водил "вольво", носил блейзеры, раздавал диски с мадригалами собственного исполнения и бесплатно делился фантазиями, когда Аи просила сказать, что ее нет дома. Они с Аи поженились бы в токийском Диснейленде и отправились бы в путешествие по Афинам, Монреалю и Парижу вместе со своими тремя сыновьями, Делиусом, Сибелиусом и Йойо. Однажды позвонила его мать - она хотела узнать телефон родителей Аи в Ниигате, чтобы начать переговоры о браке напрямую с производителем. Нам с Аи пришлось немного присочинить и сказать, что ее друг сидит в тюрьме за то, что чуть не придушил ее предыдущего поклонника. - Обещаю, что моя мать никогда не позвонит, но... - Когда-нибудь работал в пиццерии, каратист? - В пиццерии? А почему вы спрашиваете? - Аи говорила, что с завтрашнего дня тебе нужна работа. - Это правда, но я никогда не работал в пиццерии. - Не беспокойся. С этим и шимпанзе справится. В самом деле, когда-то у нас работало много этих пушистых лесных обитателей. Время паршивое - с полуночи до восьми утра, - на кухне жара, как на солнечном ядре, но за ночную смену хорошо платят. Это в центре - "У Нерона", напротив кафе " Юпитер", где имел место легендарный удар головой. Плюс к тому ты будешь работать со мной. Аи говорила, как меня зовут? - Э-э... - Конечно же, обо мне она думает в последнюю очередь. Сатико Сера. Как в "Che Sara, Sara, как там дальше, ли-ла, ли-ла". Ну, почти. Сможешь начать завтра вечером? В понедельник? - Я не хочу отговаривать вас дать мне работу, которая мне так нужна, госпожа Сера, но, может быть, вы захотите сначала познакомиться со мной? Сатико Сера говорит замогильным голосом: - Эидзи Миякэ, наивный сын Якусимы... Я все о тебе знаю... x x x - Господин Миякэ? - Я вхожу в чайный зал "Амадеус", и метрдотель перестает перебирать пальцами. Брови дугой: суть искусства метрдотеля - в умении правильно двигать бровями. - Пожалуйста, следуйте за мной. Цукиямы ждут вас. Цукиямы? Неужели дед убедил моего отца прийти сюда вместе с ним? Народу больше, чем в прошлый раз - поминки, многие посетители в черном, - и мне трудно сразу найти двух мужчин, пожилого и средних лет, похожих на меня. Поэтому, когда дворецкий отодвигает стул за столиком, где сидят женщина и девушка моих лет, я уверен, что он ошибся. Он бровями говорит, что ошибки нет, и я стою с глупым видом, а дамы оценивающе на меня смотрят. - Прикажете принести еще чашку, мадам? - спрашивает метрдотель. Женщина отсылает его со словами: - Естественно, нет. Девушка в упор смотрит на меня - ее взгляд говорит: "И это дерьмо до сих пор не согнулось пополам?" - в то время как моя память ловит сходство... Андзу! Круглолицая, с короткими подкрученными волосами, хмурая Андзу. У нас с ней одинаковые брови перышком. - Эидзи Миякэ, - говорит она, и я киваю, будто это был вопрос. - Ты жалкое, бесстыдное ничтожество. Вдруг я все понимаю. Это моя сводная сестра. Моя мачеха трогает пальцем бронзовый чокер[133] у себя на шее - он такой широкий и толстый, что выдержал бы удар топора - и вздыхает. - Постараемся сделать эту встречу как можно более краткой и безболезненной. Садитесь, господин Миякэ. Сажусь. Чайный зал "Амадеус" отходит на задний план, будто на экране видеокамеры. - Госпожа Цукияма. - я ищу какую-нибудь любезность, - спасибо вам за письмо, которое вы мне прислали месяц назад. Фальшивое удивление. - "Спасибо"? Ирония - вот с чего вы начинаете, господин Миякэ? Я оглядываюсь по сторонам. - Э-э... на самом деле, я ожидал увидеть здесь своего деда... - Да, мы знаем. Ваша встреча была записана у него в ежедневнике. К сожалению, мой свекор не может прийти. - О... понятно. Вы заперли его в шкафу? Голос моей сводной сестры звучит как пощечина: - Дедушка скончался три дня назад. Вот тебе. Мимо проходит официантка с подносом, полным ватрушек с малиной. Моя мачеха изображает фальшивую улыбку: - Я откровенно поражаюсь, как в прошлый понедельник вы ухитрились не заметить, насколько он болен. Эта беготня туда-сюда под вашу дудку, эта дурацкая конспирация. Вероятно, вы страшно горды собой. Какая чушь. - Я не встречался с ним в прошлый понедельник. - Лжец! - бросает моя сводная сестра. - Лжец! Мама уже сказала - у нас есть его ежедневник, куда он записывал встречи! Угадай, с кем он собирался встретиться здесь неделю назад! Мне хочется заклеить ей рот клейкой лентой. - Но в понедельник мой дед был еще в больнице. Моя мачеха принимает позу руки-на-столе-голова-на-руках. - Ваша ложь ставит нас всех в неловкое положение, господин Миякэ. Нам точно известно, что в прошлый понедельник мой свекор выходил из больницы, чтобы встретиться с вами! Он не спрашивал разрешения у дежурной сестры, потому что не получил бы его. Он был слишком болен. - Я не лгу! Мой дед был слишком болен, чтобы прийти, и прислал своего друга. - Какого друга? - Адмирала Райзо. Мачеха и сводная сестра переглядываются. Сводная сестра сдавленно смеется, мачеха улыбается - ее рот растягивается в напомаженную ниточку. Эти губы целует мой отец. - Тогда ты действительно встречался с дедушкой, - заявляет моя сводная сестра. - Но был слишком туп, чтобы узнать его! Мое самообладание на пределе. Я перевожу взгляд на мачеху, ожидая объяснений. - Это последний розыгрыш моего свекра. - Зачем моему деду притворяться этим адмиралом Райзо? Моя сводная сестра стучит кулаком по столу: - Он тебе не дед! Я не обращаю на нее внимания. В глазах моей мачехи сверкает война. - Он давал вам подписывать какие-либо документы? - Зачем, - повторяю я. - Зачем моему деду выдавать себя за кого-то другого? - Вы подписывали что-нибудь? Это ни к чему не ведет. Забросив руки за голову, откидываюсь и изучаю потолок, чтобы успокоиться. "Да, друг мой, - говорит мне Моцарт. - Ты влип. Но разбираться с этим тебе самому. Я тут ни при чем". Нестерпимо хочется курить. - Госпожа Цукияма, эта вражда вам так необходима? - "Вражда", - бормочет моя сводная сестра. - Милое выражение. - Что мне сделать, чтобы доказать вам, что все, чего я хочу, - это встретиться со своим отцом? Мачеха наклоняет голову. - Успокойтесь, господин Миякэ... Я не выдерживаю: - Нет, госпожа Цукияма, я сыт по горло вашим спокойствием! Я не... - Господин Миякэ, вы устраиваете... - Заткнитесь и слушайте! Мне не нужны ваши деньги! Мне не нужна ваша помощь! И я не собираюсь вас шантажировать! Да с чего вы взяли, что я хочу вас шантажировать? Я так, так, так устал от беготни по этому городу в поисках собственного отца! Вам угодно презирать меня, прекрасно, я это переживу. Просто позвольте мне встретиться с ним - всего один раз - и если он сам скажет мне, что не хочет меня видеть, так и быть, я исчезну из вашей жизни и начну жить своей собственной, как и должно быть. Вот чего я хочу. Больше ничего. Это так трудно понять? Я слишком много прошу? Я опустошен. Сводная сестра колеблется. С лица мачехи наконец-то сходит ее невыносимая презрительная усмешка. Кажется, я заставил их себя выслушать. А заодно и половину посетителей чайного зала "Амадеус". - На самом деле, да. - Мачеха наливает себе и своей надутой, как поросенок, дочурке слабый чай из рифленого чайника. - Вы слишком много просите. Допустим, я принимаю ваши заверения, что вы не собираетесь причинять зло моей семье, господин Миякэ. Допустим даже, что я отчасти сочувствую вашему положению. Основного положения дел это не меняет. - Основного положения дел? - Об этом неприятно говорить. Мой муж не хочет с вами встречаться. Похоже, вы верите в какой-то заговор, цель которого - помешать вашей встрече. Это не так. Мы здесь не для того, чтобы сбить вас со следа. Мы здесь по воле моего мужа, чтобы просить вас: пожалуйста, оставьте его в покое. Он содержал вас не для того, чтобы посеять надежду на будущее воссоединение, - он покупал себе право остаться для вас никем. Это так трудно понять? Мы слишком много просим? Мне хочется плакать. - Почему он сам мне этого не скажет? - Если в двух словах, - мачеха отхлебывает чай, - от стыда. Он стыдится вас. - Как он может стыдиться сына, с которым отказывается встречаться? - Мой муж не стыдится вашего происхождения, он стыдится того, чем вы занимаетесь. Один из посетителей в конце зала неожиданно встает, отодвигая стул назад. - Вы причиняете боль ему, нам, себе. Пожалуйста, хватит. Официантка с размаху натыкается на стул. Чашки и ватрушки с малиной соскальзывают с подноса, и тонкий фарфор со звоном разлетается на куски под дружное "Оооооооооо". Мачеха, сводная сестра и я вместе с ними наблюдаем за происшествием. Подплывает метрдотель, чтобы лично наблюдать за процессом уборки. Извинения с одной стороны, заверения, приказы, губки для чистки ковров, совки для мусора - с другой. Шестьдесят секунд спустя не остается ничего, что напоминало бы о великом ватрушечном кризисе. - Хорошо, - говорю я. - Хорошо? - переспрашивает сводная сестра. Я обращаюсь к женщине, которую мой отец выбрал себе в жены. - Хорошо, вы победили. Она этого не ожидала. Я сам не ожидал. Она пристально смотрит мне в лицо, ища подвох. Никакого подвоха. - Мой отец - просто тем, что сам он ни разу не пытался встретиться со мной или написать мне - уже давно ясно дал понять, как он ко мне относится. Я... Я не знаю, я никак не хотел в это верить. А теперь передайте ему, - в прозрачной, как слеза, вазе стоит абрикосовая гвоздика, - привет. Привет и пока. Мачеха не спускает с меня глаз. Я встаю, чтобы уйти. - Ты получил это от дедушки? - бросает сводная сестра. Она кивает головой на дневник пилота кайтен, завернутый в черную ткань. - Потому что тогда это принадлежит Цукиямам. Я смотрю на эту анти-Андзу. Если бы она попросила вежливо, я бы согласился отдать его. - Это мой обед. Я спешу на работу; Я ухожу из чайного зала "Амадеус", не оглядываясь, и уношу дневник с собой. Дворецкий вызывает лифт и кланяется, пока двери закрываются. Я один в этой коробке - играет "On Top of the World" группы "Карпентерз". Эта мелодия вызывает у меня зубовный скрежет, но я слишком опустошен, чтобы кого-нибудь ненавидеть. Я ошеломлен только что принятым решением. На табло мигают номера этажей. Я действительно так думаю? Мой отец никогда не захочет со мной встретиться... Значит, мои поиски... бессмысленны? Им конец? Смысл моей жизни перечеркнут? Наверное, да, - я действительно так думаю. - Первый этаж, - сообщает лифт. Двери открываются, и внутрь врывается толпа очень спешащих людей. Мне приходится пробиваться к выходу, пока двери не закрылись и меня снова не унесло туда, откуда я только что ушел. ============================================================================ Семь КАРТЫ ============================================================================ x x x Сатико Сера, третий мой босс за последние четыре недели, не преувеличивала: в пекарне "Нерона" жарко, как в преисподней, а мою работу - составлять пиццу по номерам - могла бы делать даже обезьяна. Размером пекарня напоминает крысиную нору - пять шагов в длину и один в ширину, с одного конца в ней отгорожено подобие загона со шкафчиками и стульями для разносчиков-мотоциклистов. Сатико и Томоми стоят за прилавком и принимают заказы по телефону или от заказчиков, которые приходят сами и передают бланки через окошечко. Я кладу на коржи начинку по названию пиццы на гигантской таблице во всю стену, с цветными ярлычками вместо надписей - для обезьян, которые не умеют читать. Так, например, в большом круге с надписью "Пальба в Чикаго" наклеены маленькие фотографии томатной пасты, шариков мясного фарша, колбасы, чили, красного и желтого сладкого перца, сыра; "Медовый месяц на Гавайях" - помидоры, ананас, тунец, кокосовый орех; "Нерономан" - пепперони, сметана, каперсы, оливки и королевские креветки. Коржи тоже разные: толстые, хрустящие, с травами, с моцареллой. Начинки живут в огромном холодильнике величиной с пещеру - на каждый отдельный контейнер наклеена фотография содержимого. Положив нужную начинку, суешь пиццы в двухколейную газовую геенну. Ролики транспортера протаскивают их сквозь ее раскаленное нутро со скоростью около десяти сантиметров в минуту, хотя, если заказов много, можно залезть в печь щипцами и заставить пиццу родиться недоношенной. - Весь фокус в том, чтобы правильно рассчитать время, - говорит Сатико, собирая волосы в хвост. - В идеале пицца кладется в коробку - и к ней приклеивается бланк заказа - в ту секунду, когда разносчик возвращается с предыдущего вызова. Через полчаса Сатико оставляет меня одного. Забавно - заказы сыплются один за другим и не прекращаются даже между часом и двумя ночи, поэтому, в отличие от бюро находок в Уэно или "Падающей звезды", у меня почти не остается времени на раздумья. Наши клиенты - студенты, карточные шулеры, деловые люди, работающие ночами: Синдзюку - это ночные джунгли. Пью воду литрами, теряю литры воды с потом - ни разу даже отлить не понадобилось. Кроме всего прочего, здесь есть вытяжка - она шумит, как паром, - и крошечный радиоприемник - он ловит только местную станцию, застрявшую где- то в восьмидесятых. Еще есть довольно поверхностная карта мира, чтобы изводить рабов этого ада мыслями о тех странах - и живущих там женщинах разных цветов кожи, - куда им не дано поехать. Стрелки настенных часов медленно ползут вперед. Сатико именно такова, какой я ее себе представлял по телефону: безалаберная, организованная, нервная, невозмутимая. Томоми - злая ведьма, она работает в "Нероне" со времен адмирала Перри[134] и отнюдь не собирается нарушать размеренность своей жизни ради повышения в должности. Она болтает с друзьями по телефону, заигрывает с разносчиками, выбирает курсы рукоделия, на которые никогда не запишется, и бросает прозрачные намеки на интрижку с хозяином "Нерона" икс лет назад и на вред, который она могла бы причинить его браку, окажись милая ее сердцу гармония под угрозой. Ее голос может резать листовую сталь, ее смех похож на оглушительную, яркую джазовую импровизацию. Разносчики сменяются каждую неделю; сегодня очередь Онизуки и Дои. У Онизуки гвоздь в нижней губе и горчично-желтые волосы, вместо униформы "Пицца Нерон" он носит косуху с черепом. Когда Сатико знакомит нас, он говорит: - Парень, что работал здесь до тебя, путал заказы. Клиенты меня с дерьмом мешали. Не путай заказы. Он родом из Тохуку и до сих пор не избавился от северного акцента, густого, как сырая нефть, - это меня несколько беспокоит: вдруг я спутаю смертельную угрозу с замечанием о погоде? Дои уже в возрасте, ему за сорок, он прихрамывает, и на лице у него - выражение распятого Христа. Страдальческий, мутный взгляд, будто с экранной заставки, не слишком много волос на голове, зато с избытком на подбородке. - Не давай Онизуке себя запутать, мэн, - говорит он. - Он славный. Бесплатно присматривал за моей тачкой. Травку куришь? Я отвечаю "нет"; он грустно качает головой. - Вы, молодые, тратите лучшие годы впустую, потом будете жалеть, мэн. Хочешь, познакомлю с друзьями, которые знают толк в вечеринках? Обслужат по первому классу, все в пределах разумного. В клетку входит Томоми - у нее дар подслушивать. - В пределах разумного? Хочешь узнать, насколько это разумно, вообрази НЛО шириной с милю, которое играет музыку из "Миссия невыполнима"[135] над императорским дворцом. В три утра Сатико приносит мне кружку самого крепкого кофе на свете - такого густого, что в него можно втыкать карандаши, - и я забываю об усталости. Онизука ждет в клетушке для персонала и больше со мной не заговаривает. Дважды мне почти удалось выкурить сигарету перед центральным входом в пиццерию. Отсюда открывается великолепный вид на "Пан-Оптикон". Предупредительные огни для самолетов мигают от заката до рассвета. Настоящий Нью-Йорк. Оба раза геенна призывала меня обратно прежде, чем я успевал докурить. Пока я жду, когда "Клуб здоровья" - спаржа, сметана, оливки, ломтики картофеля, чеснок - выплывет из геенны, Дои наклоняется над окошечком: - Миякэ, ты знаешь, как я голоден? - Как ты голоден, Дои? - Я так голоден, что готов отрубить себе палец и сжевать его. - Тогда ты действительно голоден. - Дай-ка нож. Выражением лица переспрашиваю, стоит ли мне это делать. - Передай мне нож, мэн, положение критическое. - Будь осторожен - лезвие острое. - А иначе зачем же он нужен, мэн? Дои кладет большой палец левой руки на разделочную доску, прикладывает к нему лезвие ножа и сильно бьет по рукоятке кулаком правой. Лезвие проходит прямо по суставу. По столу течет кровь - Дои задерживает дыхание: - Ого, не хило! Он берет свой палец и отправляет в рот. Чпок. Я захлебываюсь сухим воздухом. Дои медленно жует, определяя, как оно на вкус. - Хрящевато, мэн, а вообще ничего! - Дои выплевывает косточку, обглоданную до белизны. Я роняю все, что держал в руках. В окошечке появляется Сатико - я показываю пальцем, проглатывая подступивший к горлу комок. - Дои! - Она разражается руганью. - Примадонна ты эдакая! Что, нашел новую аудиторию? Извини, Миякэ, я должна была предупредить, что у Дои есть хобби: школа фокусников. Дои изображает наступательную позицию кунг-фу: - Священная Академия иллюзионистов - это тебе не хобби, атаманша. Наступит день, и перед "Будоканом" выстроятся очереди, чтобы попасть на мое представление. - Он машет передо мной двумя невредимыми большими пальцами. - По глазам видно, что этому Сиякэ чертовски не хватает волшебства. - Миякэ, - поправляет Сатико. - И ему тоже, - заявляет Дои. Я не знаю, как на это реагировать, - просто чувствую облегчение оттого, что кровь оказалась всего лишь томатным соком. Пять часов. Утро готовится к выходу. Сатико просит приготовить несколько порций мини-салата: я мою латук и маленькие помидорчики. Заказов на пиццу снова становится больше - кто же ест пиццу на завтрак? Но прежде чем я успеваю это узнать, Сатико возвращается и заявляет голосом верховного судьи: - Эидзи Миякэ, властью, данной мне императором Нероном, принимая во внимание ваше примерное поведение, я объявляю, что ваше пожизненное заключение прерывается на шестнадцать часов. Тем не менее в полночь вам надлежит вновь явиться в данное исправительное учреждение для отбывания новых восьми часов каторги. Я хмурюсь. - А? Сатико показывает на часы: - Уже восемь. Надеюсь, тебе есть куда пойти? Дверь пиццерии открывается. Сатико глядит по сторонам и снова на меня, будто хочет сказать "ага!". - За воротами узника ждет посетитель. ...Аи говорит, что ей все равно куда, только не в кафе "Юпитер", и мы идем по Синдзюку в поисках места, где можно позавтракать. Разговор поначалу не клеится - мы ведь не встречались с того самого дня в кафе "Юпитер", хотя на прошлой неделе проболтали по телефону, должно быть, больше суток. - Если влажность еще усилится, - решаюсь я, - то это будет уже дождь. Аи поднимает лицо к небу: - Знаешь, это и так уже дождь. Она приехала на автобусе из Ниигаты вчера вечером и устала с дороги. Я весь потный и всклокоченный, как постель в борделе. Мне так кажется. - Ну, как все прошло с твоим отцом? Аи хмыкает. - Безнадежно. Я знала, что это будет... - начинает она. Произношу положенные звуки в положенное время, но, как это всегда бывает, когда люди обсуждают со мной свои трудности с родителями, я чувствую себя, как будто мне рассказывают о состоянии здоровья того органа, которого у меня нет. И все же меня просто распирает от радости: Аи пришла ко мне, чтобы вместе позавтракать. Мы проходим мимо маленького храма - Аи прерывает разговор, смотрит на деревья, ворота тори, соломенные канаты и бумажные свитки. Позади апельсина, бутылки виски и вазы с хризантемами восседает статуя дзизо. Пожилой человек застыл, погруженный в молитву. - Музыканты суеверны? - спрашиваю я. - Это зависит от инструмента. Струнники - с технической точки зрения, пианисты тоже к ним относятся - могут позволить себе роскошь репетировать, пока не получится так, как нужно, а любые ошибки, которые мы все же делаем, обычно проглатываются оркестром. Тем же, кто играет на духовых, деревянных и особенно медных, тяжелее. Как бы хорошо ты ни играл, одна неудачная нота - и божественная Девятая симфония Брукнера разражается - гм, метафора моего последнего дирижера - натужным пуканьем. Почти все, кто играет на духовых, по утрам пьют кофе с бета-блокаторами[136] вместо печенья. А специалисты по пицце с Якусимы суеверны? - Последний раз, когда я был в храме, я приходил туда, э-э, чтобы отпилить голову богу. - Молнией? - Всего лишь ножовкой из набора юного плотника. Она видит, что я говорю серьезно. - Этот бог не дал тебе того, чего ты хотел? - Этот бог дал мне именно то, чего я хотел. - И поэтому ты отпилил ему голову? - Ага. - Мне нужно быть осторожней с исполнением твоих желаний. - Аи Имадзо, я, Эидзи Миякэ, клянусь, что никогда не отпилю тебе голову. - Тогда все в порядке. А тебя не отправили в исправительную колонию для малолетних за разрушение религиозных памятников? - До сегодняшнего утра я никому об этом не рассказывал. Аи окидывает меня взглядом, который может иметь девяносто девять значений. Над входом в "Макдоналдс" висит электронное табло с количеством свободных мест - цифры на ней мигают, изменяясь по единице то в ту, то в другую сторону. В сиденья вмонтированы детекторы, догадываюсь я. Аи говорит, чтобы я занял столик на втором этаже и подождал, пока она стоит в очереди, а я слишком устал, чтобы спорить. В "Макдоналдсе" воняет "Макдоналдсом", но, по крайней мере, это зловоние заглушит мое собственное - зловоние Миякэ, немытого кухонного раба. На втором этаже расположилась стайка медсестер- практиканток - они курят, жалуются друг другу на жизнь и пронзительно хохочут в мобильники. Я подсчитываю деньги, которые только что заработал, и усталость отступает. Сейчас в "Макдоналдсе" европейские недели - на стене висит видеоэкран, по которому ползут виды Рима, а усыпляющая музыка затягивает, как водоворот. Наверху лестницы появляется Аи с подносом и оглядывается. Надо бы помахать, но мне нравится на нее смотреть. Черные легинсы, небесно-голубая футболка под шелковой рубашкой цвета спелых ягод и янтарные сережки. Если бы Аи была медсестрой, я бы сломал позвоночник, только бы попасть к ней в палату. - У них кончился шоколадный коктейль, - говорит она. - Я взяла банановый. Я вижу, у тебя извращенное пристрастие к медсестрам. - Они, должно быть, э-э, ходят за мной по пятам. Аи вставляет соломинку в крышку моего коктейля. - Только в мечтах - ты воняешь сыром. Сатико говорит, что среди ваших покупателей много медсестер - у них практика через дорогу. Вон то серое здание - больница Сенсодзи. - А я думал, тюрьма. Ты будешь только зеленый чай? - Зеленый чай - это все, что мне по расписанию можно до обеда. - О, я опять забыл. Извини. - Не извиняйся. Диабет - это болезнь, а не грех. - Я не имел в виду... - Успокойся, успокойся; я знаю. Ешь. Под окном течет мощный поток трутней - государственные служащие спешат добраться до своих столов раньше, чем начальник отдела усядется за свой. - Когда-то давным-давно, - говорит Аи, - люди строили Токио. Но с тех пор что-то изменилось, пошло не так, и теперь Токио строит людей. Я жду, когда струйка коктейля растворится у меня на языке. - Так, значит, твой отец сказал, что, если ты его не послушаешь и поедешь в Париж, ты больше не сможешь вернуться в Ниигату. - А я сказала, что хорошо, если ему так угодно. - Значит, ты не поедешь в Париж? - Я поеду в Париж. И никогда не вернусь в Ниигату. - Твой отец действительно имел в виду то, что сказал? - Его термоядерная угроза предназначалась матери, а не мне. "Если ты хочешь, чтобы в старости за тобой ухаживала твоя дочь, ты заставишь ее остаться". Знаешь, почти сразу после этого разговора он отправился играть в патинко. Мать разразилась шквалом рыданий, чего он и ждал. Я думаю: в каком веке мы живем? Знаешь, в горах вокруг Ниигаты есть деревни, куда жен завозят с Филиппин партиями по двадцать человек, потому что как только местные девушки становятся совершеннолетними, они садятся на самый быстрый синкансен[137] и уезжают подальше. Мужчины не могут понять, почему. - Значит, ты победила. Ты едешь в Париж. - В немилости, но я еду. Я закуриваю "Джей-пи-эс". - Ты такая твердая, Аи. Она качает головой. - Эта разница между тем, как тебя воспринимают другие и как ты сам себя воспринимаешь - это... загадка для меня. По-моему, это ты твердый. По- моему, я - такая же твердая, как твой коктейль, который, кстати, на девять частей состоит из свиного жира. Я очень хочу, чтобы мои родители гордились мной. Настоящая твердость - это когда тебе не нужно постоянное одобрение других. На римском балконе при свете заходящего солнца девушка ставит подсолнухи в терракотовую вазу. Она замечает оператора, хмурится, надувает губы, встряхивает волосами и исчезает. Аи раскачивает чайный пакетик, вынимая его из кипятка и опуская обратно. - Честное слово, они, кажется, были бы счастливее, если бы я окончила двухгодичные курсы визажистов в каком-нибудь женском колледже, вышла замуж за дантиста и произвела на свет выводок младенцев. Музыка. Ты питаешься ею, но и она питается тобой. - И все же. По сравнению с семейством Миякэ твоя семья - просто фон Триппы из "Звуков музыки"[138]. Аи раскачивает пакетик. - Фон Траппы. Капкан. У нашего столика из ниоткуда появляется малышка лет пяти и смотрит на Аи. - Откуда малыши попадают в мамины животики? - Их приносят аисты, - говорит Аи. Похоже, малышка сомневается. - А где аисты их берут? - В Париже, - отвечаю я и получаю улыбку Аи. На лестнице появляется отец девочки с подносом еды в ярких обертках, и она убегает. Судя по всему, он хороший отец. Аи смотрит на меня. Я представляю, каким ее лицо будет в глубокой старости и каким оно было, когда она была совсем маленькой девочкой. Я никогда никому не смотрел в глаза так долго с тех пор, как мы с Андзу играли в гляделки. Будь это в кино, а не в "Макдоналдсе", мы бы поцеловались. А может, то, что не поцеловались, сближает нас еще больше. Преданность, печаль, хорошие новости, плохие дни. - Хорошо, - наконец произношу я, и Аи не спрашивает: "Хорошо что?" Она ногтем стирает защитный слой с карточки "МакТериакибургера". - Смотри. Я выиграла коробку с детским обедом и заводной индюшкой. Наверняка это добрый знак. Ты разрешишь купить тебе новую бейсболку? - Эту мне подарила Андзу, - отвечаю я, прежде чем успеваю передумать. Аи хмурится. - Кто это? - Моя сестра-двойняшка. Аи хмурится еще больше. - Ты говорил, что был единственным ребенком. Отступать поздно. - Я солгал. Только один раз. И хочу это исправить. У меня еще целая куча вещей, чтобы тебе рассказать: я встретился с дедом - спасибо объявлению, дать которое ты мне посоветовала, - а потом приходили моя мачеха и сводная сестра. Это, правда, было больше похоже на засаду, чем на встречу. А еще я решил, что пытаться найти того, кто явно не хочет меня видеть, даже если это мой отец, значит получить одни разочарования, поэтому я бросил это... В чем дело? Аи кипит от гнева: - Это так похоже на тебя, Миякэ! Я пытаюсь понять. - Что похоже? Аи стучит себе по лбу костяшками пальцев. - Ладно, ладно. Начни с сестры-двойняшки. А потом про мачеху. Давай. ...Около полудня я плыву в "Падающую звезду", лучась радостью, как световая волна. Сегодня у Аи занятия до самого вечера, но она зайдет ко мне в капсулу завтра... Среда - приходится остановиться, чтобы вспомнить, какой сегодня день недели. Я думаю об Аи девяносто девять раз в час. Было смешно, когда мы прощались в Синдзюку - мы безнадежно заблудились, потому что я шел за ней, а она - за мной. Сегодня прогулка от станции Кита Сендзю доставляет мне удовольствие. Кусты, осенние деревья, чмокающие леденцами дети в колясках, - сегодня они скрашивают это уродливое болото под названием Токио. - Доброе утро, Эидзи-кан, - весело говорит Матико. - От тебя несет сыром. Она смотрит фильм Бита Такеси[139], снятый на Окинаве. - Хороший режиссер, но только нужно быть очень классным актером, чтобы играть плохие роли. Матико показывает мне отпускные фотографии и дарит одну, которая мне понравилась: апельсиновая роща на склоне укутанного туманом холма. Мы разговариваем о "Нероне". Матико умеет заставить меня почувствовать себя интересным - я чуть не рассказываю ей про Аи, но не хочу показаться сентиментальным, и, кроме того, рассказывать пока особенно не о чем, поэтому я залезаю к себе в капсулу. - Эидзи-кан! Я забыла вам отдать! Сегодня утром принесли. Я спускаюсь взять пакет - маленький пухлый конверт, меньше просто не бывает. Адресат - господин Фудзин Еда - кто это? - проживает в Хакодатэ на Хоккайдо. На лицевой стороне конверта штамп: "АДРЕСАТ НЕИЗВЕСТЕН". На обороте в графе "ОТПРАВИТЕЛЬ" на приклеенном ярлычке написаны мое имя и адрес. - Что-то не так? - спрашивает Матико. Я оставляю свои догадки при себе и отвечаю: - Ничего. И все же что-то не так - я его не отправлял. Когда я поднимаюсь наверх, изодранное кухонное полотенце вытесняет из головы таинственный пакет - Кошка, очевидно, рассердилась, что ей пришлось провести ночь в одиночестве. Я надеюсь, она перестанет рвать все подряд, прежде чем доберется до моих рубашек. Я иду под душ, подбираю с пола клочья и наигрываю на гитаре "All you need is love" в версии Хаулина Вульфа. Я должен бы падать от усталости, но сна ни в одном глазу. Вспоминаю про пакет. Вскрываю. Внутри лежит лазерный диск, завернутый в письмо. Я выковыриваю в стакан немного льда из контейнера и наливаю воды. Люблю постукивание тающих кубиков льда. Токио, 1 октября Меня зовут Козуэ Ямая. Каким бы неправдоподобным или жестоким ни показался вам мой рассказ о последних девяти годах моей жизни, я прошу вас дочитать его до конца. Вы держите в руках мое завещание. Я прошу вас стать моим законным душеприказчиком. Заканчивать просто, но любое начало - это конец чего-то другого, что началось еще раньше. Я решила начать с одного вечера в сезон дождей, девять лет назад. В те дни меня звали Макино Матани. Это была домохозяйка с двухлетним сыном, ее муж был владельцем компании, которая занималась финансовыми операциями. Она сама недавно закончила коммерческий факультет в престижном женском колледже в Кобэ. На Новый год она обменивалась поздравительными открытками с подругами по колледжу, которые были замужем за дантистами, судьями и государственными служащими. Обычная жизнь. Я отчетливо помню ее последние мгновения: мой сын играл в пластмассовую железную дорогу, а я возилась в душевой - смывала разросшуюся за сезон дождей плесень. Слышно было, как по телевизору идут экстренные выпуски новостей о наводнениях и оползнях на западе Японии. Раздался звонок. Я приоткрыла дверь, и тут же на нее с разбега навалились трое мужчин и порвали цепочку, которой муж приучил меня пользоваться. Они потребовали сказать, где он прячется. Я потребовала сказать, кто они такие. Один из них сильно ударил меня по лицу - так, что выбил зуб. - Мы исполнители по делу твоего мужа, - прорычал он, - и вопросы задаем мы. Двое обыскивали дом, а третий смотрел, как я пытаюсь успокоить рыдающего сына. Он угрожал покалечить ребенка, если я не скажу, где мой муж. Я позвонила мужу на работу - мне ответили, что утром он звонил и сказался больным. Я позвонила на мобильный - номер отключен. Я позвонила на пейджер - тишина. Я была уже на грани истерики - головорез, что следил за мной, плеснул мне в стакан виски моего мужа, но я не смогла его проглотить. Мой сын смотрел на все это большими испуганными глазами. Двое других вернулись с коробкой личных вещей моего мужа и моими драгоценностями. Дальше стало совсем плохо. Мне рассказали, что мой муж задолжал больше пятидесяти миллионов иен одной кредитной организации, за которой стояла Якудза. В нашем страховом полисе было указано, что в случае его самоубийства все выплаты получит эта организация. В случае неуплаты долга наш дом со всем, что в нем было, становился ее собственностью. - А это, - сказал самый жестокий из трех, - включает и вас. Моего сына увели в другую комнату. Мне сказали, что я несу ответственность за долги своего мужа, избили и изнасиловали, сфотографировав это, чтобы "гарантировать повиновение". Я молча терпела эту пытку ради сына. Если бы я отказалась подчиняться, они бы разослали эти фотографии по всем адресам из моей записной книжки. Месяц спустя я жила в комнате без окон где-то в районе Букару в Осаке. Меня отправили в бордель; не позволялось ни поддерживать отношения с внешним миром, ни выходить из здания - ничего, кроме секса с клиентами. Возможно, вы не верите, что в Японии в двадцать первом веке существует сексуальное рабство. Вашему неведению можно позавидовать, но именно благодаря вашему неверию такое рабство и может безнаказанно процветать. Я сама не поверила бы, что "уважаемых" женщин можно превратить в проституток, но владельцы таких заведений - мастера своего дела. У меня отобрали все, что принадлежало моей прежней жизни и могло напомнить, кем я была, - все, кроме моего сына. Мне позволили взять с собой сына - чтобы не дать спастись с помощью самоубийства. Мои клиенты не только знали о том, что я пленница, они получали от этого дополнительное удовольствие; если бы это получило огласку, они стали бы соучастниками преступления. Последняя стена между мною и окружающим миром была, пожалуй, самой крепкой - этот феномен психологи называют "синдромом заложника": убеждение, что я заслужила свою судьбу и в том, что со мной произошло, нет никакого "преступления". В конце концов, теперь я была "шлюхой" - разве имела я право навлекать позор на своих старых друзей или даже на свою мать и обращаться к ним за помощью? Пусть лучше они считают, что я скрылась за границу вместе с мужем-банкротом. На моем этаже жили еще шесть женщин, у троих были дети - младше, чем мой сын. Человек, который меня изнасиловал, был нашим сутенером - это у него мы должны были просить еду, лекарства, даже подгузники для детей. Еще он давал нам наркотики, в разумном количестве. И лично наблюдал, чтобы мы не приняли слишком большую дозу. Мы придумали себе новые имена, и через какое-то время прежняя жизнь оказалась отрезана от той, которую мы вели теперь. Мы все мечтали убить нашего хозяина, когда-нибудь потом, в будущем, когда выйдем на свободу, но все мы понимали, что никогда не посмеем вернуться в Осаку. Нам приходилось по очереди заботиться о детях, пока их матери работали. Наш сутенер сказал, что, как только мы отработаем сумму, которую задолжали члены наших семей, нас отпустят на все четыре стороны, поэтому, чем усерднее мы угождаем клиентам, тем быстрее выйдем оттуда. Осенью они выпустили девушку, которая проработала в борделе два года. Так мы думали. Мое "освобождение" пришло раньше, потому что у меня случился нервный срыв. Клиенты жаловались сутенеру, что я не угождаю им. Сутенер поговорил со мной. Он мог быть добрым, если хотел. Это было еще одно его оружие. Он сказал мне, что договорился с моими кредиторами, и ночью нас с сыном перевезут в другое заведение. Мы отметили это событие джином с тоником. Я проснулась, завернутая в одеяло, в темноте, в духоте. Голова раскалывалась от алкоголя и наркотиков. Сына со мной не было. На мне была ночная рубашка, которую я носила в борделе. На какую-то секунду я подумала, что меня похоронили заживо, но потом, ощупав все вокруг, поняла, что нахожусь в багажнике какой-то машины. Я нашла домкрат, и, в конце концов, мне удалось выбраться. Машина стояла в запертом гараже. В боковом зеркале я увидела отражение сутенера и похолодела. Он спал. Потом я увидела, что у него нет носа. Кто-то сунул пистолет ему в ноздри и нажал на курок. Нигде не было и следов моего сына. Я побежала было, но не успела выбраться из гаража, как ко мне вернулась способность соображать. Я была неведомо где, без гроша в кармане; все, кто меня помнил, считали, что я исчезла. Мои бывшие хозяева решат, что меня похитила или убила та же банда, что убила сутенера. Поколебавшись, я вернулась и стала шарить по карманам его пиджака в надежде найти бумажник. У него в паху на ремне болталась дорожная сумка. В сумке лежала пачка банкнот по десять тысяч иен толщиной в несколько дюймов. Я никогда не видела столько денег. Выбравшись из гаража, я обнаружила, что нахожусь на огромной территории центральной больницы Осаки, в единственном месте, где бледная как смерть женщина в ночной рубашке могла затеряться. Нет времени подробно рассказывать о последующих годах моей жизни. Год я провела в женских приютах и дешевых отелях. Банковские счета открыла на вымышленные имена. Смыслом моей жизни стало найти сына. О бывшем муже я не вспоминала. Я наняла частного детектива, чтобы собрать сведения о группировке Якудзы, которая удерживала меня в заточении. Через неделю детектив вернул аванс - его предупредили, что не следует соваться в это дело. Сочувствуя мне и ощущая свою вину, он в итоге предложил поработать у него секретаршей/бухгалтером. Это был умный деловой ход, потому что его клиентура на три четверти состояла из женщин, которые хотели проследить за своими мужьями, чтобы иметь возможность при разводе требовать больше денег. Они предпочитали обсуждать грязные подробности с женщиной. С супружеской неверностью как с гинекологией. Они рекомендовали наше агентство своим подругам, и дело процветало. Я начала сопровождать своего босса в расследованиях. Женщины - все равно что невидимки, даже для самых подозрительных мужчин. (Потом я выяснила, что организация, которой принадлежал бордель, уничтожила все компьютерные данные на меня и моего сына. Я пользовалась привилегией быть женщиной, которой не существует.) Жизнь в борделе закалила меня настолько же, насколько изуродовала. Через три года мой босс предложил мне стать его партнером, а когда рак, которым он был болен, в конце концов убил его, я взяла дело в свои руки. Все это время я собирала данные об организации, которая убила Макино Матани с сыном и создала Козуэ Ямаю. Эта организация колоссальна по размерам, безымянна и многоголова. У нее нет названия. В нее входят более шести тысяч человек. Я добилась того, что меня представили ее лидерам, я даже получ