я расколю его надвое и съем прямо на месте. - Узкий отрезок заканчивается, и Великан прибавляет скорость. - От лунатизма меня вылечили. Я тогда вроде как без сознания был. Но это записано в моей лицензии, поэтому профсоюзная работа и опасные грузы не для меня. А жена? Дети? Я слишком боюсь того, что могу сотворить с ними однажды, если это снова начнется. Так что, видишь... - Великан затягивается, высасывая из своей сигареты все соки. - Будь осторожен с тем, что тебе снится. - Ученые называют это "Эффектом Аи Имадзо". - Ее голос звучит так отчетливо, словно она в соседней комнате. - Светила психологии сделали все возможное, чтобы разгадать эту загадку, но так и не пришли к окончательному мнению. Почему, ну почему, стоит мне приготовить мужчине обед, как он тут же прыгает в первый попавшийся грузовик и сматывается из города? Я не ожидал, что она будет шутить. - Я пытался дозвониться до тебя утром. - Было бы так удобно сказать, что в колебаниях моего настроения виноват старый друг диабет, но, по правде сказать, во всем виноват мой старый друг "я". - Перестань, Аи, я был... - Заткнись. Нет. Это была моя вина. - Но... - Прими мои извинения, или нашей дружбе конец. Подумать только, я - из всех людей на земле - читаю тебе лекции о том, как ты должен вести себя с твоей матерью. - Ты была права. Мама позвонила мне из Миязаки. Вчера вечером. - Сатико говорила. Это хорошо, но то, что я оказалась права, не извиняет мои нравоучения. Все равно. Я сижу на своей табуретке для игры на пианино и крашу ногти на ногах. А ты где, лицо, скрывающееся от правосудия? - Кормлю москитов перед придорожным кафе под названием "У Окатана". - В Японии десять тысяч придорожных кафе под названием "У Окатана". - Это находится между, э-э, ниоткуда и... никуда. - Должно быть, это в Гифу. - На самом деле, я думаю, что так оно и есть. Один дальнобойщик подвез меня и высадил здесь, после того, как по телефону велел своему приятелю - по прозвищу Рыба-Монах - подобрать меня, когда тот поедет в Фукуоку. До меня у него намечен кулачный бой с каким-то скрюченным техником с автозаправки, который позволил себе непристойные замечания насчет его жены. - Молись, чтобы он победил без сотрясения мозга. Бедный Миякэ - застрять в фильме Никкацу[153] о дальнобойщиках. - Это не самый быстрый способ добраться до Кюсю, зато самый дешевый. У меня новости. - Какие? - Поставь свой лак на пол. Я не хочу, чтобы ты оставила пятно на табуретке. - Что случилось? - Последние девять лет своей жизни я прожил в самой тихой деревне самого тихого острова в самой тихой префектуре Японии. Вокруг всегда было одно и то же. Дети всегда так говорят, где бы они ни жили, но на Якусиме это действительно так. С тех пор как мы виделись в последний раз, случилось то, чего никогда не стучалось раньше. Это был самый фантастический день моей жизни. И когда я скажу тебе, кого я встретил сегодня утром... - Судя по тому, как это звучит, мне нужно тебе перезвонить. Дай-ка свой номер. x x x - Эидзи! - Она влезает на высокий подоконник и садится, обхватив колени руками. Бамбуковые тени раскачиваются и шелестят по татами и выцветшей фузуме. - Эидзи! Иди сюда быстрее! Я встаю и подхожу к окну. Зубная нить путается паутиной. Из окна бабушкиного дома я вижу парк Уэно, только все гуляющие уже разбрелись по домам. Но Андзу еще здесь, стоит на коленях перед останками древнего кедра. Я вылезаю наружу. Воздушный змей солнечного света, что принадлежит Андзу, запутался в ветвях на самом верху. Он сверкает темным золотом. Андзу в отчаянии: - Посмотри! Мой змей зацепился! Я становлюсь на колени рядом с ней - видеть ее в слезах невыносимо - и пытаюсь ее подбодрить: - Так отцепи его! Ты чудесно лазаешь по деревьям! Андзу испускает недавно усвоенный ею вздох: - У меня диабет, гений, помнишь? - Она показывает вниз; ее ноги - как подушка для булавок, истыканная иглами для инъекций. - Освободи его, Эидзи! Вот почему я начинаю карабкаться вверх - мои пальцы впиваются в шкуру рептилии. Из дальней долины доносится блеяние овец. Я нахожу пару своих выброшенных носков, столь грязных, что спасению они не подлежат. Проходит целая жизнь, надвигается темнота, кружит ветер, прилетают вороны. Я боюсь, что воздушный змей солнечного света изорвется в клочья раньше, чем я до него доберусь. Где в этом вихре листвы может он спрятаться? Несколько минут спустя я обнаруживаю его на самой верхней ветке. Какой-то мужчина, все еще без лица. - Зачем ты лезешь на мое дерево? - вопрошает он. - Я ищу воздушного змея своей сестры, - объясняю я. Он хмурит брови. - Охотиться за воздушными змеями важнее, чем заботиться о сестре? Внезапно я осознаю, что оставил Андзу совсем одну - на сколько же дней? - в бабушкином доме, не подумав о том, что ей нужны вода и пища. Кто откроет консервы ей на обед? Мое беспокойство усиливается, когда я вижу, как обветшал этот дом: с карнизов свешивается кустарник, еще одна суровая зима окончательно его развалит. Неужели правда, что прошло уже девять лет? Дверная ручка со сломанным язычком бесполезно болтается - стоит мне постучать, дверь падает внутрь вместе с косяком. За стропилами тенью скользит Кошка. В моей капсуле лежит футляр от гитары. А в футляре лежит Андзу. Она не может открыть спасательные люки изнутри, и ей становится нечем дышать - я слышу ее беспомощный стук, я бросаюсь к ней, дергаю замки, но они так заржавели... x x x - И тут я просыпаюсь, и оказывается, что это был сон! Рыба-Монах так и сияет в отсветах приборной доски, весь в коже плюс жилет на шнуровке. Хриплый смешок, один, второй, третий. У него самые резиновые губы из всех, какими может - или могло бы - обладать человеческое существо. Я сижу в другом грузовике, который мчится сквозь дождливое гиперпространство. Мимо со скоростью света проносится дорожный знак - скоростное шоссе Мейсин, выезд на Оцу, 9 км. Часы на приборной доске высвечивают 21:09. - Забавное это дело, сны, - говорит Рыба-Монах. - Хонда рассказывал тебе свою лунатическую историю? Мешок дерьма. Все дело в том, что он внушает женщинам отвращение. Просто и ясно. Сны. Я специально читал о них. На самом деле никто не знает, что такое сны. Ученые не могут договориться. В одном лагере считают, что это ваш гиппокамп роется в воспоминаниях в вашем левом полушарии. Потом правое полушарие собирает все эти невероятные истории и соединяет их с образами. Рыба-Монах не ожидает, что я что-то скажу ему в ответ, - если бы меня здесь не было, он завел бы этот разговор с куклой Зиззи Хикару. Выезд на Киото, 18 км. - Мы скорее пишем сценарии, чем просто видим сны. Вот так-то. По ветровому стеклу бредет покрытое пушком насекомое. - Я тебе не рассказывал свою историю про сон? У нас у всех есть хотя бы одна такая. Мне было столько же лет, как тебе. Я был влюблен. Или, может быть, страдал душевной болезнью. Это одно и то же. Вот так-то. Она - Кирара ее звали - была такая изнеженная, комнатная девочка. Мы ходили в один плавательный клуб. В те времена у меня было клевое тело. Ее папочка был тайным лидером в одной фашистской организации. В какой? Ах, да, в министерстве образования. Что ставило Кирару намного выше всех в моем классе. Но для меня это было неважно. Я был околдован. В школе я снял копию с какого-то любовного стихотворения из одной книги. И получил поцелуй! У меня и сейчас осталась эта козлиная привлекательность для прекрасного пола, перед которой тогда не устояла Кирара. Мы стали ездить на свидания к бассейну на машине моего двоюродного брата. Считали звезды. Считали ее родинки. Никогда раньше я не знал подобного блаженства и больше уже не узнаю. А потом до ее отца дошли слухи о том, как мы проводим время. Я не подходил на роль принца для его принцессы. Совсем. Одно слово Папочки, и она бросила меня, словно покрытый струпьями труп. Даже сменила плавательный клуб. Для Кирары я был всего лишь промежуточным блюдом, от которого отщипывают кусочек, а она для меня была целым меню в ресторане любви. Ну, я потерял рассудок. Сошел с ума. Я продолжал посылать ей стихи. Кирара не обращала на них внимания. Я перестал спать, есть, думать. Я решил доказать ей свою преданность, совершив самоубийство. Мой план был таков: добраться до Моря Деревьев у подножия Фудзи и наглотаться снотворного. Способ не оригинальный, я понимаю, но мне было восемнадцать, а у моего дяди в том лесу была хижина. Утром, перед отъездом, я отправил Кираре письмо, в котором писал, что не могу жить без ее любви и что у меня нет другого выхода, кроме как умереть, и описал место, где собирался совершить свой подвиг, - разве есть смысл умирать за любовь, если этого никто не заметит, правда? Сел на первый же поезд, сошел на тихой сельской станции и пошел к цели. Погода все время меняла настроение, я - нет. Никогда в своей жизни я не был так уверен в принятом решении. Я отыскал хижину своего дяди и пошел дальше, пока не вышел на поляну. Вот нужное место, подумал я. И угадай, что я увидел, высоко в воздухе? - Э-э... птицу? - Кирару! Мою возлюбленную с петлей на шее! Ее ноги потихоньку крутились то в одну сторону, то в другую. Какое зрелище! Раздутая, в дерьме, вороны и личинки уже делают свое дело. - Это... - Было так жутко, что я проснулся - все еще в поезде, который нес меня к горе Фудзи. А еще говорят, откровений не бывает! Я сошел на следующей же станции, сел на обратный поезд и поехал домой. На коврике перед дверью я нашел свое письмо, в котором сообщал о самоубийстве, непрочитанное и даже невскрытое, на лицевой стороне кроваво-красной ручкой нацарапано: "Вернуть отправителю". Кирара - или ее отец - вернули его, даже не прочитав. Почувствовал ли я себя глупо? Потом она поступила в университет и уехала, и... - Рыба-Монах притормаживает, чтобы пропустить какой-то грузовик. Водитель машет ему рукой. - Я увидел Кирару снова много лет спустя. В аэропорту Кансай, издалека. Шикарный муж, золотые побрякушки, капризный ребенок в коляске. Угадай, что пронеслось у меня в голове? - Ревность? - Ничего. Я не почувствовал ни-че-го. Я был готов повеситься из-за нее, но я никогда не любил ее. Не любил по-настоящему. Я только думал, что люблю. - Мы въезжаем в тоннель, полный эха и воздуха. - У таких историй должна быть мораль. Вот моя мораль. Доверяй своим снам. А не тому, что ты думаешь наяву. x x x Еще тоннели, мосты через низины, станции техобслуживания. Наш грузовик трясется по скоростному шоссе Тогуку до самого рассвета. Тридцати минут двадцать первого века хватает на то, чтобы покрыть расстояние, на которое знать и священники прошлых веков тратили целые дни. Полудождь, полутуман, дворники двигаются, как заторможенные. Формы снова обретают имена, а имена - формы. Островки в устьях рек. Цапли на рыбалке. Лавандовые бетономешалки запечатывают берега. Выложенные кирпичом тоннели в горных склонах. Склад ящиков из-под пива, бесконечный и однообразный, как Утопия. Я представляю, как моя мать лежит, не в силах заснуть, в сотнях километров отсюда, и думает обо мне. Я все еще не могу прийти в себя от того, как напросился в Миязаки. Интересно, для нее это тоже сюрприз? Волнуется ли она сейчас так же, как я? Выезд на Окаяму. Над заводскими трубами клубится дым. Рыба-Монах беспрестанно мурлычет себе под нос одну и ту же песенку. Машины подчиняются дорогам, а не тем, кто их водит, - грузовики меняют водителей так же легко, как масло. Приезды нашей матери на Якусиму были пыткой. Между тем временем, когда она бросила нас, и днем, когда утонула Андзу, она приезжала примерно раз в год. Выезд на Фукуяму. Пламя лижет угол затянутого дымкой поля. Земля очищается от деревьев за неделю, разравнивается за месяц, асфальтируется за полдня - и с тех пор о ней больше не вспоминают. Земля трескается, покрывается зеленью, потом ее душат и раскорчевывают. Провода, провисшие и туго натянутые от столба к столбу, пальцы скорости, дергающие за ослабшие гитарные струны. Моя бабушка отказывалась с ней встречаться, поэтому она всегда останавливалась у дяди Патинко в Камияки - главном порту - накануне вечером. Нас всегда одевали в школьную форму. Тетя Патинко специально водила нас к парикмахеру. Конечно, все знали. Она брала такси от причала, хотя даже пешком до дома дяди Патинко было идти не больше десяти минут. Ей отводили лучшую комнату, а тетя развлекала ее светской беседой, которую она поддерживала с убийственным вниманием к самым бесцветным деталям. Выезд на Хиросиму. Монах выключает дворники. Рекламные щиты расхваливают банк, который лопнул много месяцев тому назад. Горы, что спускаются к побережью Японского моря, поворачивают время вспять. Черно-белые окраины городов, похожие друг на друга, как близнецы. Много лет спустя дядя Асфальт рассказал мне - после шести банок пива, - что дядя Патинко заставлял нашу мать приезжать, это было условием содержания, которое он ей посылал. Я думаю, он хотел, как лучше, но было неправильно принуждать нас видеться. Мы отвечали на вопросы, которые она нам задавала. Всегда одни и те же вопросы, не задевающие болезненных тем: какие предметы в школе нам нравятся больше всего? Какие предметы в школе нам нравятся меньше всего? Чем мы занимаемся после школы? Наш разговор напоминал беседу следователя и подследственного. Ни проблеска нежности. Выезд на Токуяму. Именно здесь Субару Цукияма, мой двоюродный дед, прожил свои последние недели в Японии. Сегодня он не узнал бы префектуру Ямагути. Поле для гольфа, сработанное на месте холма, огорожено зеленой сеткой. По нему туда-сюда двигаются микроскопические фигурки. Я вновь вспоминаю о почтовом вирусе и думаю о том, разносит ли он еще опасные новости Козуэ Ямая. Теперь он не имеет ко мне ни малейшего отношения. Видимые последствия все равно, что верхушка айсберга: большая часть того, к чему приводит большинство действий, невидима для того, кто эти действия совершает. Побелевшее небо повисло над головой грязным ковром - утро забывает о недавнем дожде, как маленькая девочка забывает о том, что собиралась дуться на кого-нибудь до конца своих дней. Я думаю, Андзу наверняка была бы более разговорчива с матерью, если бы не чувствовала мое раздражение; тогда она тоже закрывалась, как устрица. Мать курила одну сигарету за другой. Ее образ, запечатленный моей памятью, плавает в сигаретном дыму. Тетя Патинко никогда не задавала ей личных вопросов, по крайней мере в нашем присутствии, поэтому все, что мы знали, было подслушано из-за стенной перегородки. Потом, вечером, она садилась на " комету" до Кагосимы, и все вздыхали с облегчением. Однажды она осталась на два дня - должно быть, это тогда Андзу видела, как мать готовит темпуру из своего кольца, - но тот затянувшийся визит никогда больше не повторялся. Выезд на Ямагути. Дерево раскачивается само по себе на безветренном склоне холма. Горы сглаживаются. Ее не было на похоронах Андзу. Сплетни, кровавый спорт нашего острова, донесли, что она улетела на Гуам "по работе" за день до того, как Андзу погибла, и не оставила номера, по которому с ней можно было бы связаться в экстренном случае. Были и другие версии, менее снисходительные. Я заковал себя в трехдюймовую броню безразличия по отношению к ней. В последний раз, когда мы виделись - единственный раз без Андзу, - мне было четырнадцать. Это было в Кагосиме, в старом доме дяди Толстосума. У нее были короткие волосы и кричащие драгоценности. И темные очки. Я пришел туда, потому что мне приказали. Думаю, она тоже. - Ты вырос, Эидзи, - сказала она, когда я втащился в комнату и сел на стул. Я был твердо настроен на ссору. - А ты нет. Тетя Толстосум поспешно сказала: - Эидзи так вытянулся за последние месяцы. А его учитель музыки говорит, что он прирожденный гитарист. Как жаль, что ты не захватил гитару, Эидзи. Мама с удовольствием бы послушала, как ты играешь. Я обратился к дужке ее очков: - Мама? У меня ее нет, тетя. Она умерла еще раньше, чем Андзу утонула. У меня где-то есть отец, но матери нет. Вы же знаете. Мать пряталась в сигаретном дыму. Тетя Толстосум разливала чай. - Твоя мама проделала долгий путь, чтобы с тобой увидеться, и мне кажется, тебе следует извиниться. Я уже был готов встать и уйти, но мать опередила меня. Она взяла сумочку и повернулась в тете Толстосум: - В этом нет необходимости. Он не сказал ничего, с чем я была бы не согласна. С чем я действительно не согласна, так это с тем, что нас заставляют продолжать эти семейные беседы, когда совершенно ясно, что никакой семьи у нас нет и беседовать не о чем. Я знаю, что вы делаете это из благих побуждений, но благие побуждения могут обернуться невыносимой мукой, вы поймете это, если подсчитаете весь вред, который они уже принесли. Передайте привет моему брату. Через пятьдесят минут будет ночной поезд в Токио, надеюсь успеть на него. Может быть, прошедшие годы немного изменили текст, но это основное из того, что было сказано. Может быть, темные очки я прибавил от себя, но глаз своей матери я не помню. Рыба-Монах открывает банку кофе и включает радио. Когда мы проезжаем мост Симоносеки[154], словно за компанию, включается солнце. Я снова на Кюсю. Я улыбаюсь, сам не зная чему. Душа, воссоединившись с телом, которое она покинула навсегда, поражается, что все осталось в рабочем состоянии, - вот как я себя чувствую. Сломанные заборы, буйство диких цветов, нетронутая земля. Кюсю для Японии - это потусторонний мир, живущий по диким законам. Все мифические создания выползли, выскочили или выплыли с Кюсю. Рыба-Монах вспоминает о моем присутствии: - Как говорила моя дорогая мамочка каждое утро: "Вставай пораньше, рассвет - это дар небес". Вот так-то. Через двадцать минут будем в Китакюсю... x x x - Господин Аояма! Пожалуйста, примите мои самые искренние соболезнования по случаю, э-э, вашей смерти. Господин Аояма опускает свой бинокль и возится с настройкой. На нем униформа сотрудника ЯЖД, но выглядит он намного элегантнее, чем когда-то в Уэно. - Смерть - это не так плохо, Миякэ, когда она наконец приходит. Это как получить старый долг. Кстати, я должен извиниться за то, что обвинил тебя в шпионаже. - Забудьте. У вас был сильнейший стресс. Господин Аояма поглаживает верхнюю губу: - Я сбрил усы. - И правильно сделали, начальник вокзала. Если честно, они вам не шли. - Я думаю, что человек должен как-то увековечивать память о важнейших вехах своей жизни. - И для вас нет более важной вехи, чем смерть. - Ты верно подметил, Миякэ. - Можно спросить вас, как я умер? - Ты жив до мозга костей! Твое тело находится в автобусе, который едет из Китакюсю в Миязаки. Это всего лишь сон. - Мне никогда раньше не снились такие... непохожие на сон сны. - Сны живых людей могут зависеть от их Умерших. Присмотрись повнимательней... Мы летим. Господин Аояма летит свободным стилем, как Супермен. У меня за спиной приторочен ранец с реактивным двигателем, как у Зэкса Омеги. Под нами - розовые меренги облаков. Земля набегает накипью и уносится прочь. - Еще одно преимущество, которым мы, умершие, располагаем, - это неограниченная свобода восторгаться величием мироздания. - Вы - мой Умерший? - Я нанял тебя, а ты нанял меня. - А почему Андзу никогда не приходила? - Почти. - Господин Аояма смотрит на часы у себя на руке. - Над этим вопросом работают. - Значит, мертвые действительно, э-э, общаются с живыми? - Тоже мне, большое дело. - И вы действительно можете видеть... все? - Я думаю о своих проделках с Зиззи Хикару. - Да, если хотим. Но ты бы стал смотреть телевизор с миллиардом каналов? Так мало внимания к божественным предначертаниям. Творящие зло воображают, что их преступлениям нет равных, но если бы они только знали. Нет. Цель моего появления в твоих утренних снах - искупление грехов. - Э-э... ваших или моих? - Наших. Я так плохо обращался с тобой в Уэно. Даже при том, что ты плюнул в мой чайник. - Мне очень не по себе оттого, что я это сделал. Господин Аояма смотрит в свой бинокль. - Газетам, что выйдут через пару дней, будет не по себе до невероятия. Взгляни. Искупление близко. - Господин Аояма указывает вниз. Облака расползаются, как древние свитки, - и я вижу наш тайный пляж, прибрежную скалу и камень-кит. На камне-ките, ссутулившись в горестном одиночестве, сидит девочка. Андзу, конечно. - Незаконченное дело, Миякэ. - Я не понимаю. - Поймешь. Реактивный двигатель у меня за спиной сбивается с ритма и глохнет. Я вижу свою мать - лицо с обложки фильма ужасов, - но и она, и балкон девятого этажа со свистом исчезают в небе над Токио. Переворачиваюсь и вижу, как мне навстречу с предельной скоростью несется детская площадка, и вспоминаю, что если я не проснусь, прежде чем ударюсь о землю, я... x x x Я просыпаюсь с криком "Ааааааа!" на заднем сиденье междугородного автобуса - его двери с шипением закрываются, и он трогается с места. Сажусь прямо и щурюсь от света. Да, это автобус. Рыба-Монах предлагал поспрашивать дальнобойщиков в Китакюсю, не едет ли кто-нибудь на юг, в сторону Миязаки, но мать ждет, что я приеду сразу после обеда. Я не хочу рисковать и опаздывать. Еще до того, как я уснул, рядом со мной на заднее сиденье села пожилая женщина. В руках у нее мелькают вязальные спицы, лицо круглое и щербатое, как луна, и мне кажется, что она увлекается ароматерапией, потому что я чувствую запах... какого-то растения, название которого не могу вспомнить. Своим загаром она напоминает блестящий на солнце апельсин. Между нами стоит корзина с хурмой. Не той водянистой хурмой, которую продают в Токио, - хурма, что лежит в ее корзине, может расти только в сказках. Это хурма, которая стоит риска навлечь на себя гнев сказочных колдунов. У меня текут слюнки - последние сутки я почти ничего не ел. - Предлагаю обмен, - говорит госпожа Хурма. - Одну хурму за твой сон. Мне неловко. - Я что-нибудь бормотал? Она не отрывает взгляда от петель своего вязанья. - Я собираю сны. И я рассказываю ей свой сон, не упоминая о том, что Андзу - моя сестра. Ее спицы стучат, как мечи, скрещенные на отдаленном холме. - Вам меня не обсчитать, молодой человек. О чем вы умолчали? И я признаюсь, что Андзу моя сестра-двойняшка. Госпожа Хурма на минутку задумывается. - Когда она ушла, эта несчастная? - Ушла откуда? - С лицевой стороны, конечно же. - С лицевой стороны... - Жизни. Нет, ее спицы стучат, как трость слепого. - Девять лет назад. Как вы узнали? - В четверг на страстной неделе мне исполнится восемьдесят один. Ее ли мысли витают где-то, мои ли где-то бредут. Она зевает. Маленькие, белые зубы. Я думаю о Кошке. Она спускает петлю. - Сны - это берега, в которых океан сущностей обретает твердь формы. Пляжи, по которым "когда-нибудь-будет", "однажды-было" и "не-будет-никогда" могут прогуливаться среди "ныне-есть". Ты ведь считаешь, что я старуха, поседевшая от суеверий и, вероятно, законченная сумасшедшая. Выразиться лучше я бы не смог. - Конечно, я сумасшедшая. Иначе откуда бы мне знать все, что я знаю? Я боюсь обидеть ее, поэтому спрашиваю, что, по ее мнению, означает мой сон. Она улыбается, обнажая зубы. Она знает, что я смотрю на нее свысока. - Тебя разыскивают. - Разыскивают? Кто? - Я не даю бесплатных консультаций. Возьми свою хурму, мальчик. После Токио Миязаки кажется просто игрушечным. На автовокзале я иду в бюро информации для туристов, чтобы узнать, где клиника, в которой находится моя мать. Никто о ней даже не слышал, но когда я показываю адрес, мне говорят, что нужно сесть на автобус до Кирисимы. Ближайший будет не раньше, чем через час, поэтому я иду в туалет на вокзале, чищу зубы и усаживаюсь в зале ожидания, где пью сладкий холодный кофе из банки и наблюдаю за подъезжающими и отъезжающими автобусами и пассажирами. Мимо неторопливо проходят местные жители. Облака никуда не спешат, а в фонтанах под пальмами висят радуги. Отошедшая от дел собака с мутными глазами подходит ко мне и обнюхивает в знак приветствия. Женщина на сносях пытается удержать в повиновении выводок разбегающихся в разные стороны детишек-попрыгунчиков. Я вспоминаю про свою хурму - моя бабушка говорит, что беременные ни в коем случае не должны есть хурму - и перочинным ножом срезаю с нее кожицу. Пальцы становятся липкими, но плод, блестящий, как жемчужина, просто великолепен. Я выплевываю блестящие косточки. Один из мальчиков научился свистеть, но пока только одну мелодию. Мать смотрит, как дети прыгают между пластмассовыми сиденьями. Интересно, где их отец. Когда они добираются до огнетушителя, она, наконец, делает замечание: - Если вы это тронете, дяди, что следят за порядком, рассердятся! Выхожу пройтись. В сувенирном магазинчике, полном вещей, не распроданных с пятидесятых годов, мне попадается на глаза чаша с поблекшими пластмассовыми фруктами, на которых улыбаются веселые рожицы. Я покупаю ее для Бунтаро, чтобы отблагодарить за брелок с Зиззи Хикару. В "Лоусонз" я покупаю упаковку бомбочек с шампанским и до самого прихода автобуса читаю журналы. Наверное, я должен волноваться, но у меня нет на это сил. Я даже не знаю, какой сегодня день. Я ожидаю увидеть фешенебельное заведение с автостоянками и пандусами для кресел-каталок, расположенное на окраине города, - вместо этого автобус по узкой дороге углубляется в сельскую местность. Когда мы проезжаем расстояние еще на тысячу иен, один фермер показывает мне на проселочную дорогу и говорит, чтобы я шел по ней до самого конца. - Вы не сможете пройти мимо, - уверяет он, что обычно предвещает неприятности. По одну сторону дороги бежит вверх склон поросшего соснами холма; по другую - убирают и развешивают для просушки пучки раннего риса. На тропе мне попадается большой плоский круглый камень. Сверчки выводят трели и выстукивают морзянку. Я кладу камень в свой рюкзак. Мир вокруг расцвечен розовато-лиловым, ярко-розовым и белым. Вся земля. Весь воздух. Я иду, иду. Начинаю волноваться - через двадцать минут уже виден конец дороги, но клиники и следа нет. Огородные пугала, наполовину смешные, наполовину ужасные, бросают на меня косые взгляды. Большие головы, костлявые шеи. Асфальтовое покрытие заканчивается, заканчивается и сама дорога, рядом с кучкой ветхих деревенских домиков у подножия горы, на которой ранняя осень уже оставила свои отметины. Пот течет у меня по спине, скапливаясь на пояснице, - наверняка от меня несет чем угодно, только не свежестью. Может быть, водитель автобуса не там меня высадил? Решаю пойти на ферму и спросить. Жаворонок больше не поет, и вокруг повисла громкая тишина. Овощные грядки, подсолнухи, голубые простыни, развешанные на солнце. На небольшом возвышении в саду камней, где хозяйничает ползучий пырей, стоит традиционный чайный домик, крытый соломой. Я уже прохожу было мимо калитки, как вдруг вижу написанную от руки вывеску: "Миязаки, Горная клиника". Несмотря на все признаки того, что место обитаемо, вокруг никого нет. У парадного входа не видно ни колокольчика, ни звонка, поэтому я просто открываю дверь и вхожу в прохладную приемную, где какая-то женщина - уборщица? - в белой униформе пытается превратить горы папок в холмы. Эта битва заранее проиграна. Тут она замечает меня. - Привет. - Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, не мог бы я, э-э, поговорить с дежурной сестрой? - Вы можете поговорить со мной, если хотите. Меня зовут Судзуки. Я врач. А вы? - Э-э, Эидзи Миякэ. Я приехал навестить свою мать, она пациентка. Марико Миякэ. Доктор Судзуки издает долгое "Агаааааааа". - И вы здесь тоже желанный гость, Эидзи Миякэ. Да, наша блудная сестра все утро была как на иголках. Мы предпочитаем говорить "гости", а не " пациенты", если это не слишком высокопарно звучит. Мы думали, что ты позвонишь из Миязаки. Трудно было нас найти? Боюсь, до нас довольно долго добираться. Я считаю, что при нашей жизни, когда мы ежеминутно окружены людьми, одиночество оказывает лечебное воздействие. Ты уже ел? Сейчас все обедают в столовой. - Я съел рисовый шарик в автобусе... Доктор Судзуки видит, что я нервничаю оттого, что мне придется встретиться с матерью под посторонними взглядами. - Тогда, может быть, подождешь в чайном домике? Мы гордимся им - один из наших гостей был мастером чайной церемонии, и будет снова, если я хоть что-нибудь понимаю в своем деле. Он сделал его по образцу чайного домика Сэнно-Соеки. К пойду скажу твоей маме, что тот, кого она так ждала, уже здесь. - Доктор... Доктор Судзуки поворачивается, крутанувшись на одной ноге. - Да? - Ничего. Мне показалось, что она улыбается. - Просто будь собой. Я скидываю обувь и забираюсь в прохладную, размером в четыре с половиной татами хижину. Смотрю на гудящий сад. Пчелы, ползучие бобы, лаванда. Выпиваю немного ячменного чая - он успел согреться и вспениться - из бутылки, что купил в Миязаки. Бабочка-папирус цепляется к потолку и складывает крылышки. Ложусь на спину и закрываю глаза - всего на секунду. x x x Нью-Йорк встречает меня снежным зарядом и стаями серых ворон. Я знаю ту, что сидит за рулем моего большого желтого такси, но ее имя постоянно выскальзывает из памяти. С трудом пробираюсь сквозь толпу журналистов с пучеглазыми объективами и оказываюсь в студии звукозаписи, где Джон Леннон большими глотками пьет свой ячменный чай. - Эидзи! Твоя гитара потеряла надежду! С тех пор как мне исполнилось двенадцать, я мечтал о встрече с этим полубогом. Моя мечта сбылась, и мой английский в сто раз лучше, чем я смел надеяться, но все, что мне удается выдавить из себя, это: - Извините, что опоздал, господин Леннон. Великий человек пожимает плечами в точности, как Юзу Дэймон. - После того как ты девять лет учил мои песни, можешь называть меня Джоном. Называй как хочешь. Только не Полом. - Все смеются над этой шуткой. - Позволь мне представить тебя остальным членам группы. С Йоко ты уже встречался, однажды летом, в Каруидзаве, мы ехали на велосипедах... Йоко Оно одета как Пиковая Дама. - Все в порядке, Шон, - говорит она мне. - Мамочка просто ищет свою руку в снегу[155]. Это кажется нам безумно смешным, и мы разражаемся хохотом. Потом Джон Леннон указывает на фортепьяно. - А за клавиатурой, леди и члены, с вашего позволения, господин Клод Дебюсси. Композитор чихает, и у него изо рта вылетает зуб, что вызывает новый приступ хохота, - чем больше вылетает зубов, тем больше мы хохочем. - Моя подруга-пианистка, Аи Имадзо, - обращаюсь я к Дебюсси, - поклоняется вашей музыке. Она выиграла стипендию Парижской консерватории, только ее отец запретил ей ехать. - Мой французский тоже великолепен! - Тогда ее отец просто дерьмо, боров-сифилитик, - говорит Дебюсси, опускаясь на колени, чтобы подобрать свои зубы. - А госпожа Имадзо - исключительная женщина. Скажите ей, чтобы ехала! У меня слабость к азиаткам. Я в парке Уэно, среди кустов и палаток, где живут бездомные. Мне кажется, что это не очень подходящее место для интервью, но Джон сам предложил пойти сюда. - Джон, о чем в действительности поется в "Tomorrow Never Knows"[156]? Джон принимает позу мыслителя. - Я никогда этого не знал. Мы беспомощно смеемся. - Но ведь ты ее написал! - Нет, Эидзи, я никогда... - Он смахивает с глаз слезы. - Это она меня написала! В эту секунду Дои приподнимает полотнище, закрывающее вход в палатку, и вручает нам пиццу. Открываем коробку - в ней лежит прессованная марихуана. Дама с фотографиями - похоже, что мы у нее в гостях - достает нож для пирогов с отполированным черепом горностая на рукоятке. Всем достается по тонкому ломтику - на вкус это как зеленый чай. - Какую песню Джона ты любишь больше всего, Эидзи-кан? Я вдруг понимаю, что Дама с фотографиями - это Козуэ Ямая, работающая под прикрытием, - нам всем становится очень смешно. - "Сон ? 9"[157], - отвечаю я. - Это настоящий шедевр. Джону нравится мой ответ, и он изображает жестами индийского божка, напевая "Ah, bowakama pousse pousse". Даже дельфин из прозрачного пластика перед научным музеем посмеивается. Мои легкие наполняются смехом, мне становится действительно трудно дышать. - Дело в том, - продолжает Джон, - что "Сон ? 9" произошел от " Норвежского леса". И там и там рассказывается о привидениях. "Она" в " Норвежском лесу" проклинает тебя, обрекая на одиночество. "Две души, танцующие так странно" в "Сне ? 9" даруют благословенную гармонию. Но люди предпочитают одиночество, а не гармонию. - А что означает это название? - Девятый сон начинается всякий раз, когда что-нибудь заканчивается. Появляется какой-то разъяренный гуру: - Почему ты забросил поиски нирваны? - Если ты такой глубокий мыслитель, - фыркает Джон, - сам знаешь, почему! Я смеюсь с таким надрывом, что... x x x - Я просыпаюсь. И вижу свою мать в дверях чайного домика. Аи выключает музыку. - Ты проснулся от смеха? Что она подумала? - Потом она призналась, что подумала, будто у меня припадок. А еще позже она сказала, что Андзу часто смеялась во сне, когда была совсем маленькая. - Вы долго говорили? - Три часа. Пока не спала жара. Я только что вернулся в Миязаки. - И ни ты, ни она не испытывали особой неловкости? - Не знаю... Мы будто заключили молчаливое соглашение. Она отбросила роль матери, а я отбросил роль сына. - Судя по твоим рассказам, вы и раньше не играли эти роли. - Это так. Я хочу сказать, что я согласился не судить ее, как "Мать", а она согласилась не сравнивать меня с образцом "Сына". - И... как вы поладили? - Я думаю, мы можем стать, э-э, в каком-то смысле... - Друзьями? - Не буду притворяться, что праздник любви и мира в самом разгаре. Мы словно шли по минному полю, избегая касаться взрывоопасных тем, на которые когда-нибудь нам все же придется поговорить. Но... Она мне почти понравилась. Она - живой человек. Настоящая женщина. - Даже я могла бы тебе это сказать. - Я знаю, но я всегда думал о ней как о журнальном персонаже, который делает то-то и то-то, но который никогда ничего не чувствует. А сегодня я увидел в ней женщину, которой уже за сорок и у которой была не такая уж легкая жизнь, как расписывали якусимские сплетники. Когда она говорит, чувствуется, что ей можно верить. Не то что ее письмам. Она рассказала мне об алкоголизме, о том, что алкоголь может сделать с человеком. Не сваливая все на алкоголь, а просто как ученый, который исследует болезнь. А угадай, что я узнал про свою гитару? Оказывается, когда-то гитара принадлежала ей! Все эти годы я играл на ее гитаре и даже не знал, что она тоже умеет играть. - А этот гостиничный магнат из Нагано там был? - Он приезжает раз в две недели, на выходные, сегодня его не было. Но я обещал, что приеду еще раз, в следующую субботу. - Здорово. Убедись, что у него благородные намерения. А как же твой настоящий отец? - Это была одна из взрывоопасных тем. Может, как-нибудь в другой раз. Она спросила, понравилось ли мне в Токио и много ли у меня друзей. Я похвастался, что одна моя подруга - гениальная пианистка. - Ну просто клуб для элиты. Где ты будешь ночевать? - Доктор Судзуки предложила разложить футон где-нибудь в уголке, но я сяду на поезд до Кагосимы и остановлюсь у дяди. - У дяди Толстосума, так? А завтра утром сядешь на паром до Якусимы и навестишь могилу своей сестры? - Откуда ты знаешь? По киноэкрану неба несется поток торопливых облаков. - Я, знаешь ли, действительно слушаю тебя, когда ты рассказываешь про Андзу. И про свои сны. У меня прекрасный слух. x x x Заскучавший горизонт широко зевает. Эта береговая полоса, что скрывается под водой при каждом приливе, тянется до самого моря Хиюга Нада к югу от пролива Бунго, куда плыл мой двоюродный дед в своем последнем путешествии на борту I-333. Если бы существовал бинокль, достаточно мощный, чтобы поймать в фокус сороковые годы, мы могли бы помахать друг другу рукой. Может быть, он мне тоже приснится. Может быть, время и есть та сила, которая отводит каждому моменту реальности свое место, но сны не подчиняются его правилам. До меня доносится запах осенних фруктов. - Боже, как тесен мир, - говорит госпожа Хурма. - Здравствуй, еще раз. Можно присесть? - Конечно. - Я закидываю рюкзак на багажную полку. Она садится осторожно, будто боится поставить себе синяк. - Тебе понравилась моя хурма? - Э-э, она была очень вкусной. Спасибо. А как вам мой сон? - Бывали и получше. - Странная старуха вынимает свое вязанье. - Можно спросить, что вы делаете со снами, которые, э-э, собираете? - А что ты делаешь с хурмой? - Я ее ем. - Старухам тоже нужно чем-то питаться. Я жду объяснения, но госпожа Хурма ничего не объясняет. Мимо проносятся атомная электростанция, фрегат на якоре, одинокий серфингист. Мне кажется, что вежливость обязывает поддержать разговор. - Вы едете в Кагосиму? - Просто в ту сторону. - Собираетесь навестить родственников? - Я еду на конференцию. Я жду, что она скажет мне, на какую конференцию можно ехать, когда тебе восемьдесят один год - по выращиванию фруктов? По рукоделию? - но она поглощена вязанием. Я думаю о распаде атомов. - Вы как бы толкователь снов? В ее глаза, которые совершенно лишены радужной оболочки, опасно долго смотреть. - Моя младшая сестра, которая занимается деловыми вопросами, описывает нашу профессию словом "канализационщики". Кажется, я ослышался. - Канализационщик. Это ведь, э-э, в каком-то роде инженер? Госпожа Хурма трясет головой в пароксизме легкого гнева: - Говорила я сестре. Эта словесная путаница сбивает людей с толку. Раз мы ведьмы, говорила я ей, "ведьмы" - то самое слово, которым мы должны себя называть. Придется снова с ней скандалить. Это шарф для моей бабушки. Она изведет меня, если найдет в нем хоть один изъян. - Извините, вы сказали, что вы - ведьма? - Почти на пенсии, с тех пор, как мне исполнилось пятьсот. Я считаю, что нужно уступать дорогу молодым. Или она меня очень умело разыгрывает, или совершенно сошла с ума. - Никогда бы не подумал. Она хмурит брови над своим вязаньем. - Конечно, нет. Твой мир освещен телевидением, унизан спутниками, запечатан молчанием. Сама мысль о каких-то женщинах, которые черпают жизненную энергию в снах, является, как ты сказал, совершенно безумной. Пытаюсь найти достойный ответ. - Не беспокойся. Неверие - добрый помощник в нашем деле. Когда на эти берега пришла Эра Разума, мы первые вздохнули с облегчением. - Как же можно, э-э, есть сны? - Ты слишком дитя своего времени, чтобы понять. Сновидение - это слияние сущности и формы. Это слияние высвобождает энергию - потому-то сон, если он со сновидениями, так бодрит. На самом деле, если бы ты не видел снов, то не смог бы сохранить здравый рассудок больше недели. Такие старухи, как я, живут, питаясь снами молодых здоровых людей, как ты. - Разве разумно рассказывать все это первому встречному? - А почему нет? Любого, кто станет настаивать на том, что это правда, запрут в лечебнице. Я смутно жалею, что съел ту хурму. - Я, э-э, мне нужно в уборную. Когда я иду в туалет, мне кажется, что поезд стоит на месте, а пейзаж за окном и я вместе с ним летим с одинаковой скоростью, раскачиваясь в разные стороны. Моя попутчица начинает меня пугать - не столько тем, что она говорит, сколько тем, как. И как к этому относиться? Но когда я возвращаюсь на свое место, то обнаруживаю, что она исчезла. x x x Красная чума истребила все живое на земном шаре. Последняя ворона сорвала последний кусок плоти с последней кости. Выжили только мы с Аи, благодаря своему естественному иммунитету. Мы живем в чайном зале "Амадеус". Орбиты спутников спускаются все ниже и ниже, и теперь тучи электронных объектов проплывают прямо за нашим балконом, так близко, что до них можно дотронуться. Мы с Аи развлекаемся долгими прогулками по Токио. Я выбираю для Аи бриллианты, а она ищет самые прекрасные гитары для меня. Аи дает " живой" концерт в "Будокане", играя "Арабеску" Дебюсси, потом я прогоняю свой репертуар из песен Леннона. Мы выступаем по очереди, чтобы создать друг другу аудиторию. Аи до сих пор делает вкуснейшие салаты и подает их на телевизионных тарелках. Мы прожили так, как брат и сестра, довольно долго. Однажды мы слышим на балконе какой-то свистящий звук. Фьюииииииииить. Выглядываем через приоткрытое окно и видим страшную птицу, которая направляется в нашу сторону. Размером со свинью, надутая, как индюк, взъерошенная, как гриф. С клювом острым, как лезвие ножовки. Ее затуманенные алкоголем глаза напоминают сочащиеся язвы. Каждые несколько шагов она извергает яйцо величиной с глазное яблоко и, ерзая, садится на него, чтобы протолкнуть обратно. - Быстрей! - говорит Аи. - Закрой окно! Она хочет забраться внутрь! Она права, но я не решаюсь это сделать - этот клюв одним ударом может разорвать мне запястье. Поздно! Птица запрыгивает внутрь, задевая стул, - он падает с глухим стуком - и вразвалку идет по ковру. Мы с Аи пятимся, со страхом и любопытством. За этим может последовать великое зло, но может и великое благо. Птица важно расхаживает по залу и разглядывает его с придирчивостью потенциального покупателя. В конце концов она взгромождается на свадебный торт и говорит - голосом Дои: - Эту кошку в парике, что болтается под потолком, нужно будет убрать, мэн, и это только начало. По рукам? x x x - Миякэ, снова ты! - говорит Аи, но по голосу слышно, что ей приятен мой звонок. - Я слышала в новостях, что в Кагосиме объявлено штормовое предупреждение. Ты уже там? - Еще нет. Мне нужно пересесть на другой поезд в... - я читаю указатель, - в Мияконодзо. - Никогда не слышала об этом месте. - Оно известно только машинистам. Я тебе мешаю, ты занята? - Я тут целовалась с одним очень сексуальным итальянцем по имени Доменико Скарлатти[158]. - Просто для того, чтобы заставить нас с Клодом ревновать. - Скарлатти даже более мертв, чем Дебюсси. Но, ах, его сонаты... - Мне приснился вот какой сон: там была ты с этой паршивой индейкой... - Эидзи Миякэ и его убийственный шарм. Ты поэтому мне позвонил? - Нет, на самом деле я позвонил тебе, чтобы сказать, что, э-э, когда я проснулся, я понял, что, вероятно, влюблен в тебя, и я подумал, что это такая вещь, которую ты должна знать. - Ты, вероятно, влюблен в меня? Это наверняка самое романтичное из того, что мне кто-либо когда-либо говорил. - Я сказал "вероятно", потому что боялся, что покажусь слишком самонадеянным. Но если ты настаиваешь, э-э, да, я определенно влюблен в тебя. - Почему ты говоришь мне это сейчас, когда ты уехал за тысячу километров? Почему ты не ухаживал за мной, когда я приходила в твою капсулу? - Ты хотела, чтобы я это сделал? - А ты думаешь, что я тащилась в такую даль, на Кита Сендзю, чтобы поболтать с тобой перед обедом? У меня над головой лопается яйцо, и желткообразное счастье стекает вниз. - Почему же ты ничего не сказала? - Ты мужчина. Ты должен рисковать своим достоинством и самоуважением. - Это так несправедливо, госпожа Имадзо. - Несправедливо? Попробуй побыть женщиной. - Для меня это полная неожиданность. Я ничего не знал об этом, когда ты приходила. Я хочу сказать, что, разумеется, не выставил бы тебя за дверь, если бы, э-э... - Это стоило того, чтобы увидеть во сне гнилую индейку. - Паршивую, не гнилую. К тому же она была довольно милая. А ты против? - Скарлатти разрешил мне сыграть для тебя. Аллегро. Аи играет, пока не кончается моя телефонная карточка. Кажется, я ей нравлюсь. Поезд прибывает на вокзал Кагосимы под вечерним небом, которое предвещает конец света. Призраки сонаты Скарлатти кружатся у меня в голове, танцуя танго, вальс и джигу. Всякий раз, когда я думаю об этой девушке, мое сердце подпрыгивает, как кальмар. Кондуктор объявляет, что из-за приближения тайфуна движение поездов по всем направлениям отменяется вплоть до особого распоряжения - по меньшей мере до завтрашнего утра. Половина пассажиров стонет. Кондуктор добавляет, что движение автобусов и трамваев тоже может быть приостановлено. Другая половина стонет. Передо мной встает задача, решить которую нужно прямо сейчас, и любовь здесь бессильна. Дядя Толстосум живет за цепью холмов к северу от Кагосимы - пешком туда идти часа два. Я звоню ему, надеясь, что он заскочит за мной на машине, но линия занята. Лучше всего пойти в порт и найти ночлег в зале ожидания у причала, откуда отплывает паром. На автобусной стоянке мощные порывы ветра упражняются в кикбоксинге. Пальмы гудят от напряжения, флаги плещутся, картонные коробки удирают изо всех сил. Кругом никого, магазины закрываются раньше обычного. Завернув за угол, я выхожу на Портовый бульвар, где исполинской силы ветер едва не уносит меня в Нагасаки. Идти приходится согнувшись. Вулкан на острове Сакурадзима по-прежнему на месте, но сегодня вечером он выглядит как-то не так. В потемневшем море безумствуют волны. Пройдя сотню метров, я обнаруживаю, что влип, - электронное табло сообщает, что весь портовый комплекс закрыт. Доехать до дома дяди Толстосума на такси? Неудобно: платить ведь придется ему. Остановиться в гостинице? Но тогда утром нечем будет платить за билет. Бедность иногда действительно достает. Просить пощады в полицейской будке - нет. Укрыться у входа в какой-нибудь зал игровых автоматов - нет, но возможно. В конце концов я решаю идти к дяде Толстосуму пешком - часам к девяти буду на месте. Я иду напрямик через школьный стадион, где девять лет назад я забил единственный за всю свою короткую карьеру гол. Мелкий гравий роится в воздухе и впивается мне в глаза. Я прохожу мимо железнодорожного вокзала и иду дальше по прибрежному шоссе, но ветер встречный, поэтому я продвигаюсь очень медленно. Машин нет. Я пытаюсь дозвониться до дяди Толстосума из телефонной будки, но, судя по всему, ни одна линия не работает. Мимо проносятся предметы, обычно не обладающие аэродинамическими свойствами, - автомобильные чехлы, ящики из- под пива, трехколесные велосипеды. Море грохочет, ветер воет, волны атакуют оборонительные укрепления и хлещут меня солеными брызгами. Я прохожу крытую автобусную остановку без крыши. Я подумываю о том, чтобы остановиться у какого-нибудь придорожного дома и попроситься переночевать в коридоре у входа. Прохожу дерево, в ствол которого врезалась крыша автобусной остановки. Потом слышу свиииииист. Инстинктивно пригибаюсь к земле, и мимо меня, подпрыгивая, проносится черный зверь - тракторная покрышка! Теперь я уже боюсь, что окончу свои дни, превратившись в придорожное месиво. За стеной вровень с глазами я вижу сад Изо-тэйен. Меня приводили сюда на экскурсии, и я вспоминаю кирпичные домики с беседками, - возможно, там можно укрыться? Я карабкаюсь на стену - ветер перебрасывает меня на другую сторону, и я приземляюсь на машущую ветками бугенвиллею. Тихий летний сад сейчас во власти демонических сил. Какая-то сумасшедшая женщина барабанит в какую-то дверь, снова и снова. Мне туда; я ползу, бреду, плыву; летящие ветки жалят лицо. Вверх по крутому склону, и я достигаю временного укрытия. Пахнет компостом, брезентом, шпагатом - я попал в сарай для садовых инструментов. Щеколда сломана, но я подтягиваю мешок с землей и крепко подпираю дверь. Строение дрожит, но быть внутри все равно лучше, чем снаружи. Глаза привыкают к темноте. Целый арсенал лопат, совков, садовых вил, грабель. У одной из стен узкая перегородка, но сейчас слишком темно, чтобы заглядывать за нее. Во-первых, я собираю горшки и, насколько это в моих силах, исправляю ущерб, причиненный вторжением ветра. Во-вторых, устраиваю себе постель из того, что есть под рукой. В-третьих, допиваю бутылку зеленого чая, которую купил в Мияковсеравногде. В-четвертых, ложусь на свое ложе, слушаю, как тайфун бодает рогом старый сарай, и терзаюсь от беспокойства. В-пятых, я прекращаю беспокоиться и пытаюсь вычленить отдельные голоса в этом сумасшедшем ревущем хоре. x x x Мочевой пузырь больше не внутри моего тела - золотистый мешочек, напоминающий эмбрион. Он болтается в паху, причиняя боль. Я в Ливерпуле - определяю это по мини-автомобилям и всклокоченным прическам - и пытаюсь найти туалет. В Англии сила притяжения сильнее - подъем по ступеням этого собора просто изнуряет меня. Дверь в виде люка. Я пролезаю в него спиной вперед, чтобы не повредить малютку-пузырь на животе. - Секундочку, капитан! - говорит Лао-Цзы из-за проволочной сетки. - Вам нужен входной билет. - Я уже заплатил в аэропорту. - Вы мало заплатили. Давайте-ка еще десять тысяч иен. Цена дикая, но либо заплатить, либо обмочиться в штаны. С трудом извлекаю бумажник, сворачиваю купюру трубочкой и просовываю сквозь сетку. Лао-Цзы разрывает ее на две части, с хрустом комкает и запихивает себе в ноздри, чтобы остановить кровотечение. - Итак. Где туалет? - спрашиваю я. Лао-Цзы смотрит на мой набухший мочевой пузырь. - Я вас лучше провожу. Ливерпульский собор - это крысиный лабиринт, выложенный плитками. Лао- Цзы ползет вперед на животе. Я следую за ним на спине. Вниз по стенам сплошной завесой струится вода. Иногда брызги летят мне прямо в лицо. Мой малютка-пузырь начинает вопить голосом тюленя, которого тащат на сушу против воли. - Мы ведь уже пришли? - У меня спирает дыхание. Я - в гроте. Встаю в полный рост. Со сталактитов капает вода. Перед писсуарами выстроились в ряд мужчины в форме. Я жду. Я жду. Но никто из них не двигается. - Полковник Сандерс! - Генерал Макартур хлопает меня по плечу. - Один из этих туземцев стащил мою платиновую зажигалку! Она стоит целое состояние, черт возьми! Вы ничего о ней не слышали? Я был помещен в тело куриного магната, чтобы шпионить в ставке главнокомандующего и выяснить, известно ли им что-нибудь о проекте кайтен. Как странно быть таким толстым. Я знаю, что за этими словами лежит скрытый смысл, но с поющим мочевым пузырем трудно сосредоточиться. - Нет? - Генерал Макартур чихает, извергая целый фонтан. - Как бы то ни было, Лемме подбросит вас в порт. Американский "джип" едет в порт Кагосимы. Мой пузырь теперь как ребенок, цепляющийся мне за пояс. Я боюсь, что он лопнет от внезапного толчка, но мы прибываем к причалу, от которого отходит паром, совершенно благополучно. К несчастью, с началом войны портовый комплекс перестроили, и все указатели составлены на языке Брайля[159]. Я подумываю, не отлить ли в урну, но боюсь, что в газетах появятся заголовки: "Местный Мальчишка Миякэ не Обучен Ходить в Туалет" - и, спотыкаясь, иду по коридору. Моча толчками вытекает из умирающего тайного агента. Мой мочевой пузырь так переполнен, что его тяжело нести. - Сюда, - шипит невидимый провожатый. Я оказываюсь в новеньком туалете, огромном, как аэропорт. Пол, стена, потолок, светильники, раковины, писсуары, двери кабинок - слепящего снежно- белого цвета. Единственный, кроме меня, клиент маячит вдалеке крошечной точкой. Адвокат. Я подхожу к ближайшему писсуару, прислоняю своего золотистого близнеца к стене и... Адвокат мурлычет "Beautiful Boy"[160] так фальшиво, что мой мочевой пузырь съеживается. Я пристально смотрю на него и вздрагиваю от ужаса - он стоит прямо рядом со мной, отливая в сторону. У него нет лица. x x x Просыпаюсь с переполненным до истерики мочевым пузырем от ужасного грохота прямо над ухом. Когда я немного отодвигаю мешок с песком, тайфун с силой тарана обрушивается на дверь. Мочусь в щель. Моча тут же улетает прочь и, вполне вероятно, достигает берегов Китайского моря. Я возвращаюсь к своему гнездышку из брезента, но спать под разыгравшуюся в ночном небе дьявольскую свистопляску невозможно. Бог грома шагает по Кагосиме, ища меня. Интересно, почему я так отчетливо помню свои сны - обычно они испаряются, стоит мне открыть глаза. Когда началось мое бесконечное путешествие по дядюшкам, после Андзу, я представлял себе, что где-то, в доме и семье с рекламных картинок, живет Настоящий Эидзи Миякэ. Каждую ночь он видит меня во сне. И что на самом деле я - это сон Настоящего Эидзи Миякэ. Когда я засыпал и видел сны, он просыпался и вспоминал свой сон, который для меня был явью. И наоборот. Тайфун переводит дух и продолжает атаку, превратившись в бурю. Сарай уже никуда не денется. Чувствую под спиной что-то твердое - это небольшой плоский круглый камень. Кладу его в рюкзак. Когда буря утихает до просто сильного ветра, я в изумлении слышу чей-то храп - внутри сарая! Заглядываю за узкую перегородку. Женщина. Спит. Она не похожа на садовницу - должно быть, приезжая, которую тайфун тоже застиг врасплох. Может быть, она побоялась сказать о своем присутствии и просто уснула? Разбудить ее? Или напугаю до смерти? Она открывает глаза. - Э-э... - начинаю я. - Наконец-то ты нашел меня. Она вскакивает, и полы ее кимоно расходятся. Я настолько поражен, что не могу вымолвить ни слова. На долю секунды я принимаю ее за мать Юки Тийо, той девочки, что однажды в Уэно объявила о собственной пропаже. Она влажным пальчиком проводит по моим соскам, а другая ее рука исследует, что там у меня в трусах, - это неправильно, я признался в любви Аи, - но тут ее губы раскрываются мне навстречу, и миллионы крошечных серебристых рыбок меняют направление. Я не могу с этим бороться. Я не могу двинуться, отвернуться, ответить. Я кончаю. Из-за ее плеча я мельком вижу госпожу Хурму. Она восседает на мешке с землей и высасывает из хурмы сочную мякоть. И выплевывает блестящие косточки. x x x Оргия богов превратила залитый солнцем сад в груду мусора. Соки, капающие из его зеленых вен, наполняют воздух ароматами. Растерзанные цветы, поломанные ветви, кусты, вырванные с корнем. Я нахожу маленький плоский круглый камешек. Кладу его в рюкзак. Хорошо бы побыть здесь еще, посмотреть на пруд, но я хочу избежать встречи с владельцем сарая, и, кроме того, до парома на Якусиму осталось всего полтора часа. Я продираюсь сквозь растерзанную бугенвиллею и перелезаю через стену, к удивлению школьницы в проезжающем мимо автобусе. Она - единственный свидетель. Иду обратно между тех же домов, их обитатели уже встали и обсуждают починку заборов. Я останавливаюсь у "Лоусонз" и покупаю бутылку грейпфрутового сока "Минитмэйд" и рамэн[161] в стаканчике - со вкусом кимчи[162] - и прошу продавщицу налить кипятка. Завтракаю на волноломе. Сакурадзима извергает свой пепел в безукоризненно чистое небо, а море отглажено самым тщательным образом. Тайфуны разрушают миры до основания, но наступающее следом утро приводит миры в порядок. Я звоню дяде Толстосуму, сообщаю, что жив - говорю, что переночевал у друзей в Кагосиме, - а потом иду пешком до самого порта. Паром ждет - автомобили и грузовики уже сбиваются на палубе в стадо под присмотром портовых грузчиков, которые машут флажками и свистят. Я заполняю посадочный талон, плачу за проезд, умываюсь, чищу зубы и ищу телефон. - В новостях сообщали о тайфуне, - сказала Аи, - но он не привлек большого внимания из-за голубей. - Голуби захватили все газеты? - Вчера весь день по всему Токио голуби залетали в здания, сталкивались с машинами. Как в каком-нибудь безумном фильме катастроф. Можешь себе представить: по всем каналам - слухи, теории, эксперты. Секретные правительственные испытания, птичий грипп, последователи культа Аум, перемещения магнитных волн, предвестники землетрясения. Кроме того, у луны вчера ночью было самое яркое гало[163] за последние двадцать семь лет. Никто не знает, как воздействуют на голубей кристаллы льда в атмосфере, но обстановка накаляется еще больше. А сегодня утром я вышла купить кофе к завтраку, а камфорное дерево перед тюрьмой черным-черно от ворон! Это было страшнее, чем репетиция любительского духового оркестра! Честно, было такое ощущение, что вот-вот явится сам князь тьмы. - Куда уж тут моему жалкому тайфуну. - Давай сменим тему, пока не пошли гудки. Вчера я поговорила с Сатико, когда она уходила на работу. Если тебе будет негде остановиться, когда вернешься в Токио, ты сможешь ночевать здесь. На диване. Если я так скажу. Раз в три дня ты будешь делать уборку и готовить. И ни в коем случае не подходить к телефону, а то бабушка Сатико подумает, что ее внучка живет с любовником. - Эй... - Больше всего мне нравится "Если я так скажу". - Спасибо. - Пока не за что. Обдумай. Когда я сажусь на паром, попадаюсь на глаза нескольким жителям острова из числа своих знакомых. Матери одноклассников, друзья двоюродных братьев, оптовый торговец сахарным тростником и фруктами, который ведет дела с дядей Апельсином. Они расспрашивают меня о жизни в Токио, больше из вежливости, чем из интереса. Я говорю, что вернулся забрать зимнюю одежду, пока не наступили холода. Все говорят о тайфуне и о том, во что обойдутся восстановительные работы и кому придется за них платить. Я прячусь на палубе второго класса и устраиваю из своего рюкзака что-то вроде заградительного барьера, чтобы спокойно вздремнуть. Палуба вокруг меня занята дамами из туристического клуба в Канзаи. Их экипировка состоит из фланелевых рубашек, телогреек, непромокаемых брюк, дурацких шапок и удобной для ходьбы обуви. Они разворачивают карты и обсуждают свой маршрут. Островитян отличить легко - у них скучающий вид. Из-за того, что вчера после обеда не было ни одного рейса, паром все продолжает наполняться пассажирами. Я перебегаю глазами от одного человека к другому, пока не встречаюсь взглядом с мужчиной, формой нижней челюсти и скул напоминающим борзую, который спрашивает меня, во сколько паром прибывает в Камияки, главный порт Якусимы. За информацию он платит неочищенными земляными орехами. Из вежливости беру несколько штук, но они крайне быстро вызывают привыкание. Мы со смаком приканчиваем большую часть пакета, складывая маленький курган из пустых скорлупок. Борзая - издатель из Отиаи и знает бюро находок в Уэно - он однажды встречался с сестрой госпожи Сасаки на литературном ужине. Двигатели ррррррррревут, пробуждаясь к жизни, туристки издают "Ууууууууу!", вид в иллюминаторах разворачивается и плавно исчезает. Девятичасовой выпуск новостей посвящен ожидаемой отставке очередного премьер-министра после провала коалиции. - Нет ничего более устаревшего, чем эти утренние новости, - говорит Борзая, - и ничего более современного, чем труды Перикла. Скоро, по мере отдаления от берега, сигнал слабеет, новости превращаются в свист, и включается видеофильм о национальном парке Кирисима- Яку. Все жители острова знают его текст наизусть. Он убаюкивает нас, как колыбельная. x x x Вся Япония залита бетоном. Остатки священных лесов вырублены на палочки для еды, Внутреннее море заасфальтировано и объявлено национальной автостоянкой, а там, где когда-то высились горы, исчезают в облаках жилые дома. Когда люди достигают двадцати лет, им ампутируют ноги, а туловища оснащают интерфейсом и подключают напрямую к модернизированным скейтбордам - для домашнего и офисного использования - или к более крупным средствам передвижения для дальних поездок. Мне исполнилось двадцать в сентябре, так что я сильно запоздал с этой сакральной операцией. Но я хочу сохранить свои ноги в целости, поэтому вступаю в движение сопротивления. Меня повели на встречу с тремя нашими вождями, которые живут в Мияконодзо, местечке, недосягаемом для автомобилей. Тела у них тоже ампутированы - для пущей маскировки. Их головы выстроились в ряд под палящим солнцем. Их шеи в медицинских корсетах прибиты к краю кегельбанной ямы, и я понимаю, что передо мной Гандзо, Набэ и Какизаки. К счастью, увидев меня, они взволнованно моргают: - Мессия! Мессия! Мессия! Это приводит меня в замешательство. - Вы уверены? По всей видимости, да. - Ты тот, кому откроется священное послание! Только ты выведешь человечество из стремительного погружения в бездну бесконечных страданий! Звучит великолепно. - Как? У Какизаки отваливается нижняя челюсть, но он успел сказать: - Вытащи пробку. У себя под ногами я вижу пробку для ванной на блестящей цепочке. Тяну. Внизу земля - с тех пор как принят закон об асфальтировании, земля запрещена. Она шевелится, и из дыры, извиваясь, выползает червь. За ним еще, и еще, и еще. Последние японские черви. Они извиваются и ползут каждый на предназначенное ему место на расчерченной на клетки площадке - девять вдоль, девять поперек. В каждой клетке - иероглиф или буква японского алфавита, написанные не штрихами кисти, а телами червей. Это - единый текст. И еще это - смерть для червей: раскаленный дегтебетон для их нежных тел все равно что плита. Запекаясь, они пахнут тунцом и майонезом. Но их самопожертвование не напрасно. В этом восьмидесяти одном знаке я читаю истины - тайны сердец и умов, элементарных частиц и любви, мира и времени. Эти истины сверкают ослепительным нефритовым светом на сетчатке глаз моей памяти. Я передам эту мудрость своим истомившимся от жажды собратьям, и в безводных пустынях зацветут цветы. x x x - Миякэ! Миякэ, болван! Просыпайся! Надо мной плавает перевернутое вверх тормашками лицо господина Икеды, моего бывшего учителя физкультуры. У него в руке засыхает наполовину съеденный сандвич с тунцом и майонезом. Я резко, с раздраженным стоном, приподнимаюсь. Господин Икеда предполагает, что я просто еще не совсем проснулся. Мне нужно что-то вспомнить... - Я видел тебя у причала, но потом сказал себе: "Нет, Миякэ в далеком Эдо!" Почему ты так быстро вернулся? Большой город оказался не по зубам, а? Я что-то забываю. Что? - Не совсем так. На самом деле, я... - Ах, быть молодым в Токио. Я бы тебе позавидовал, если бы сам этого не испытал. В Токио я познал первые два Великих Успеха своей жизни. Я с полпинка поступил в лучший спортивный университет - тебе такой и не снился, - к тому же в молодости я умел отрываться по полной. Какие были деньки! А какие ночи! Мое прозвище среди дам говорило само за себя. Ас. Ас Икеда. Потом, на своем первом преподавательском посту я собрал одну из лучших школьных футбольных команд в Японии. Мы бы прошли весь путь до отборочных соревнований на кубок страны, если бы судья не оказался престарелым, слепым, хромоногим, продажным, слюнявым мешком дерьма. Мы с моими мальчиками - знаешь, как нас называли? Неукротимые! Не то, что... - господин Икеда с отвращением машет рукой в сторону своих учеников, одетых в тренировочные футболки с надписями "Средняя школа Якусимы, младший класс", - это сборище болванов. - У вас был товарищеский матч? - Не вижу ничего товарищеского в этом разжиревшем в чужой заднице солитере - тренере из Кагосимы. Во время тайфуна я молился, чтобы в его дом врезался грузовик с чем-нибудь огнеопасным. - И какой был счет? Лицо господина Икеды искажает гримаса. - "Пьяницы из Кагосимы" - двадцать; "Болваны из Якусимы" - один. Я не могу устоять перед соблазном повернуть нож в ране: - Один гол? Это обнадеживающий знак. - "Пьяницы из Кагосимы" вкатили этот гол сами себе. - Господин Икеда, надувшись, отходит в сторону. Одна из туристок щелкает выключателем видеокамеры - мы наверняка попали в ее репортаж о пребывании на Якусиме. Выглядываю в иллюминатор - мой остров выползает из-за горизонта. Премьер-министр обещает, что под его руководством наша страна по качеству жизни превратится в сверхдержаву. Борзая с хрустом чистит земляной орех. - Политикам и спортивным тренерам нужно быть достаточно умными, чтобы вести игру, но достаточно тупыми, чтобы думать, что это они ее ведут. Я вспоминаю свой сон. - Ты страдаешь морской болезнью? - спрашивает Борзая. - Или это был твой бывший учитель физкультуры? - Я... Мне приснилось, что я был кем-то вроде Санзохоси, который принес буддистские сутры из Индии. Мне было открыто божественное знание, которое необходимо, чтобы спасти человечество от самого себя. - Предлагаю шесть процентов от продажи первых десяти тысяч экземпляров и девять процентов от каждых следующих десяти тысяч. - Но я помню только одно слово. - Какое же? - "Свинка"... - Как в... - В той болезни, от которой распухает шея. - "Свинка", и что дальше? - Свинка... и ничего. - Сделка отменяется. - Борзая трясет пакетом. - Я съел последний орех. Якусима растет с каждым брошенным на нее взглядом. Когда уезжаешь откуда-нибудь, возникает странное чувство, но когда возвращаешься, чувство еще более странное. За восемь недель ничего не изменилось, но ничто уже не будет прежним. Мост через реку Камияки, бархатные складки гор, уныло-серые крутые склоны. Книга, которую вы читаете, уже не та, которой она была до того, как вы начали ее читать. Может быть, девушка, с которой вы спите, уже не та, с которой вы легли в постель. Вот и причал; один из тех, кто бросает нам канаты, что-то кричит мне и машет рукой. Это партнер дядюшки Дегтебетона по маджонгу и выпивке. Спускают сходни, и я вливаюсь в толпу высаживающихся на берег пассажиров. Мне нужно засвидетельствовать свое почтение главе семьи - дяде Патинко. Но цель моего путешествия - засвидетельствовать свое почтение Андзу. Когда прохожу мимо кассы, где продают билеты на паром, рядом со мной притормаживает фургон, и оптовый торговец, который ведет дела с дядей Апельсином, предлагает меня подвезти. - Вы доедете до Анбо? - Залезай. Мы трогаемся. - Сегодня теплый день, - говорю я. - Скоро будет дождь, - отвечает он. Дождь на Якусиме - всегда верная ставка. Торговец не любит много говорить, поэтому и мне можно молчать, не опасаясь неловкости. Он жестом предлагает мне угоститься из большого мешка местными апельсинами сорта " понкан", которые являются главной статьей островного экспорта и которые можно назвать самым вкусным фруктом из всех, что растут в нашей стране, если не во всей Азии. Должно быть, с тех пор как я приехал на Якусиму, я съел десять тысяч этих апельсинов. Разрежьте меня, и внутри будет апельсиновый сок. Я рассматриваю подзабытые детали своего дома. Ржавые бочки из-под горючего, поставленные стоймя племенем туристов, крошечный полевой аэродром, умирающая лесопилка. Здесь, на далеком юго-западе, деревья еще не сбросили свой поношенный наряд из летних листьев. Мы обгоняем кучку соревнующихся велосипедистов в ярких и блестящих, как тропические рыбки, костюмах. Дорога круто забирает вверх. Проезжаем по мосту, над водопадом, - и перед нами деревня Анбо. Кладбище полно шумящих, снующих насекомых. Деревья шуршат листвой, переваливший на вторую половину день исходит душным зноем. Древний рецепт октября. Угол семьи Миякэ, обнесенный оградой, один из самых ухоженных - моя бабушка до сих пор приходит сюда каждое утро, наводит порядок, выдергивает сорняки, подметает и меняет полевые цветы. Я кланяюсь перед главным серым надгробием и иду вдоль ограды к черному камню поменьше, поставленному Андзу. На нем выбито посмертное имя, которое выбрал для нее священник, но я думаю, что это просто еще один способ урвать побольше денег со скорбящих родственников. Моя сестра все еще Андзу Миякэ. Я поливаю надгробие минеральной водой. Ставлю свой букет цветов, в дополнение к тем, что принесла наша бабушка. Жаль, я не знаю, как называются эти цветы. Гроздья белых звезд, розовые хвосты комет, малиновые, нанизанные на длинный стебель ягоды. Я предлагаю ей бомбочку с шампанским и разворачиваю еще одну для себя. Потом зажигаю благовония. - Это, - говорю я ей, - подарок от мамы. Она дала мне денег, и я купил их в храме рядом с вокзалом в Миязаки. Я достаю три плоских камня и складываю из них пирамидку. Потом сажусь на ступеньку и прижимаю ухо к полированной поверхности надгробного камня, сильно-сильно, чтобы проверить, не услышу ли чего-нибудь. За краем земли мирно дышит море. Я хочу поцеловать надгробную плиту и делаю это, единственный свидетель - какая-то темная птица с розовыми глазами. Прислоняюсь к камню спиной и сижу, ни о чем не думая, пока моя бомбочка не взрывается. Все кончается так быстро. Горы, простые мелодии, настоящая дружба. С горы Мияноура ползет туман, застилая солнце и превращая морскую синеву в грязь. Я принес с собой дневник нашего двоюродного деда, чтобы прочитать Андзу несколько отрывков, потому что они оба умерли на дне моря. Но я думаю, что Андзу прекрасно услышит, даже если я буду тихонько читать его про себя, здесь ли, в другом ли месте, неважно. Мне не нужно рассказывать ни о чем, что случилось в Токио. То, что я здесь, важнее слов - для нее, для меня, для нас. Муравьи обнаружили бомбочку с шампанским Андзу. - Эй, Андзу. Угадай, кого я собираюсь навестить? В последний раз, когда я шел по этой тропинке через лощину, я нес приз лучшему-игроку-матча и пинал ногой камушек. Я был примерно на треть меньше ростом, чем сейчас. И сейчас я почти готов встретить здесь себя самого, одиннадцатилетнего. Тропу заполонили сорняки. Ни души вокруг. Соловей поет, рассказывая об ином мире, обезьяна пронзительно кричит, рассказывая об этом. Я прохожу ворота-тори и каменных львов. Чтобы восстановить пропавшую голову бога, из Киото приезжал знаменитый мастер, и туристический центр напечатал в рекламных буклетах его новое лицо. Я замечаю, что лес уже почти стер крутую тропинку. С каждой зимой верующих становится все меньше. Значит, боги тоже умирают, совсем как поп-звезды и сестры. Висячий мост уже не кажется безопасным, как раньше. Мои шаги звучат скорее глухо, чем звонко, словно его деревянный настил может рассыпаться в любой день. Река внизу распухла от ночного дождя. Больше половины рисовых полей в лощине заброшено. Фермеры тоже умирают, а их сыновья зарабатывают деньги в Кагосиме, или в Кита-кюсю, или в Осаке. Террасам рисовых полей и ветхим амбарам позволено умереть своей смертью - тайфуны дешевле строителей. Теперь в лощине хозяйничают насекомые. Я пинаю ногой камушки. На карнизе бабушкиного дома разросся дикий кустарник. Я смотрю на этот старый дом, а тем временем туман густеет и превращается в дождь. Бабушка - недобрая женщина, но и она любила Андзу своей жестокой любовью. Когда убираешь картину, ничто не мешает видеть раму. В худшем случае она закричит, чтобы я убирался прочь, но после всего, что случилось со мной за эти семь недель, это уже не кажется таким страшным. - Бабушка? Я пробираюсь по траве во двор, и мне на ум приходит старая сказка о волшебнице, которая сидит за прялкой и ждет, когда ее загулявший муж вернется домой; дом ветшает и превращается в развалины, а она не стареет ни на один день. Замечаю перламутровое движение между замшелых камней - кольца змеи! Не видно ни головы, ни хвоста, но кольца туловища толщиной с мою руку. Змея скрывается за ржавеющим плугом. Кажется, Андзу что-то говорила о жемчужной змее? Или мне это приснилось? Смутно припоминаю, как бабушка рассказывала о змее, которая жила под амбаром, когда она была маленькая, и которая считалась предвестницей смерти в нашей семье. Это наверняка суеверие. Змеи не живут семьдесят лет. Я так думаю. Я стучу по косяку двери и с трудом открываю тугую дверь. Звучит радио. - Бабушка? Это Эидзи. Я приподнимаю сетку от насекомых, ступаю в прохладу дома и делаю глубокий вдох. Сакэ для готовки, влажное дерево, химический туалет. Фимиам из комнаты с татами. У пожилых людей свой особенный запах - я полагаю, они говорят то же самое про молодых. Убегает мышь. Радио означает, что бабушки, скорее всего, нет дома. У нее была привычка оставлять радио для собаки, а когда собака умерла, она стала оставлять радио для дома. - Бабушка? Я заглядываю в комнату с татами, не обращая внимания на странное чувство, что именно в эту секунду кто-то умер. К подножию семейного алтаря прислонена метелка из перьев. Висящие на стенах свитки со сценами осени, ваза с цветами, шкафчик, полный всяких побрякушек и безделиц, скопившихся за ее островную жизнь. Она никогда не покидала Якусиму. Дождь брызжет сквозь москитную сетку, поэтому я задвигаю стекло. Я когда-то боялся входить в эту комнату: Андзу - нет. Во время О-бона[164] она всегда ложилась снаружи и ждала, а потом врывалась внутрь, чтобы поймать духов, которые ели вишню, что оставляла им бабушка. Я смотрю на усопших в черной лаковой шкатулке. Одетых в непромокаемую одежду, костюмы, военную форму, наряды, одолженные у фотографов. А вот и моя сестра, улыбается во весь рот, в тот день, когда она пошла в начальную школу. - Бабушка? Я иду на кухню, угощаюсь стаканом холодной воды и сажусь на диван, где мы с Андзу пытались - безуспешно - летать. Она винила в наших неудачах мои слабые экстрасенсорные способности, потому что у нее самой они были до того развиты, что она могла гнуть ложки с их помощью. Целые годы я верил ей. Диван издает "бамммммммммс", но после долгой ходьбы по жаре он кажется таким удобным, даже слишком удобным... x x x Мне снятся все, кто видит сны, вы все. Мне снятся морозные узоры на храмовом колоколе. Мне снится прозрачная вода, стекающая с копья Идзанаги. Мне снится, как эти капли каменеют, превращаясь в острова, которые мы называем Японией. Мне снятся летучие рыбы и созвездие Плеяд. Мне снятся чешуйки кожи в щелках клавиатуры. Мне снятся города и завязи. Мне снится память о чем-то, разделенная на восемь частей. Мне снится девочка, которая тонет, одна, без слова жалобы. Мне снится ее юное тело, с которым играют волны и течения, пока оно не растворяется в морской синеве и не остается ничего. Мне снится камень-кит, закутанный в водоросли и обросший ракушками, который на это смотрит. Мне снится сообщение, которое пузырьками поднимается из его воздушного клапана. - Мы прерываем программу, чтобы передать экстренный выпуск новостей... x x x - Мощное землетрясение произошло в центральном округе Токио буквально минуту назад. Национальное сейсмологическое бюро сообщает о толчке силой в 7,3 балла по шкале Рихтера, что превосходит великое землетрясение 1995 года в Канзаи. Всему бассейну Канто нанесен серьезный ущерб. Наших слушателей в Токийском округе просим сохранять спокойствие и, по возможности, покинуть здания, чтобы не подвергаться опасности оказаться под обвалом. Будьте готовы к последующим толчкам. Не пользуйтесь лифтами. Выключите газ и электроприборы. Старайтесь держаться подальше от окон. Подразделение быстрого реагирования сейсмологической службы в данный момент устанавливает, насколько сильна вероятность цунами. Все передачи прекращаются до особого распоряжения. Мы будем передавать экстренные сводки в режиме нон-стоп, если получим новые сведения. Повторяю... В комнате холодно. Я тут же убавляю звук и хватаю старинный телефон. Делаю три попытки, но номер Аи молчит. И номер Бунтаро. И номер "Нерона". Уэно не отвечает. От токийского оператора - ничего. Я отдал бы все, чтобы это был сон. Все, что угодно. Эфир сотовой связи и телефонные кабели заблокированы - потому, что полстраны пытается дозвониться в столицу, или потому, что Токио превратился в груды развалин под облаками бетонной пыли? Снаружи целый век тихого дождя падает на листву, камни и сосновые иглы лощины. Внутри диктор сообщает о том, что в стране объявлено чрезвычайное положение. Мне мерещится, что оконное стекло взрывается перед лицом Аи или что металлическая балка врезается в ее пианино. Мне мерещится тысяча вещей. Я хватаю сумку, проношусь по коридору, всовываю ноги в кроссовки и со скрипом открываю тугую дверь. И бегу. ============================================================================ Девять ============================================================================ ============================================================================ примечания [1]Порт на острове Кюсю (Здесь и даме прим, перев.). [2]Район Токио, деловой центр. [3]Небольшой остров у южной оконечности острова Кюсю. [4]Древнекитайский мыслитель, основоположник даосизма. [5]Песня Джона Леннона, 1971 год. [6]Фешенебельный район Токио, торговый центр. [7]Главный герой цикла фильмов Джорджа Лукаса "Звездные войны". [8]Персонаж комиксов и видеоигр. [9]Фильм режиссера Ридли Скотта, 1982 год, по роману Филипа Дика. [10]Спальный матрас с одеялом. [11]Вид многоголосия. [12]Теплое сезонное поверхностное течение у берегов Эквадора и Перу, считается причиной разрушительных ураганов. [13]Песня "Битлз" (1967). [14]Синтоистский храм, построенный в 1869 году. [15]Район Токио. [16]Символический вход в синтоистский храм. [17]Вид колдовства. [18]В годы Второй мировой войны - флагман японского флота. [19]Песня группы "The Village People" (1978). [20]По названию книги Томаса Мора (1478 - 1535) "Утопия" (место, которого нет), страна с идеальным общественным устройством. [21]Несгибаемый, упрямый (нем.). [22]Район в Токио, далеко от центра. [23]Национальный вид фехтования на бамбуковых мечах. [24]Имеется в виду одно из древних синтоистских божеств, ками. [25]То же, что мотороллер. [26]Очень небольшой остров у южной оконечности Кюсю. [27]Хищная птица семейства ястребиных; то же, что сарыч. [28]"Небесный замок Лапута" (1986) - анимационный приключенческий фильм режиссера Хаяо Миязаки. [29]Национальная телерадиокомпания, аналог британской Би-би-си. [30]Мини-плеер для компакт-дисков фирмы "Сони". [31]Женщины, развлекающие посетителей в ночных барах; партнерши в платных танцах. [32]Отель, предназначенный исключительно для интимных встреч, где можно снять комнату с почасовой оплатой. [33]"Интернэшнл бизнес мэшинз" - компания, выпускающая аппаратное и программное компьютерное обеспечение. [34]Диссертация на степень магистра, которая в зарубежных университетах пишется после окончания второй ступени высшего образования и в большинстве случаев является альтернативой экзаменам. [35]Маты для пола из рисовой соломы. [36]Ширма из рисовой бумаги. [37]Лепешки из клейкого риса. [38]Японская редька. [39]Маримба - африканский ударный музыкальный инструмент. [40]Речь идет о бейсбольных командах. [41]Шарик из риса с уксусом и сахаром и кусочком сырой рыбы или морепродуктов. [42]Пруд в парке Уэно. [43]Рыба, морепродукты и овощи, жаренные в кляре. [44]Ферментная паста из соевых бобов. [45]Три гола, забитых одним и тем же игроком за одну игру. [46]Самая древняя культурная формация Японских островов (5000 - 200 гг. до н.э.). [47]В Японии нелегальные иммигрантки из Филиппин чаще всего работают нянями. [48]Свободная рубашка [49]Город на западном побережье северной оконечности острова Хонсю. [50]Пинбол - настольная игра, в которой игрок, выпустив с помощью поршня шарик, пытается попасть в лузы на игольчатой поверхности [51]В Японии - сотрудники, которые так долго работали в своей компании, что их не увольняли только по этой причине. [52]Сеть магазинов, продающих периодику и мелкие сладости. [53]Альбом Джона Леннона (1970). [54]Немецкая марка небольших спортивных самолетов. [55]Название видеоигры. [56]Район Токио, в котором сосредоточены ночные заведения [57]Лапша с соевым творогом. [58]Компании, производящие видеоигры и аппаратные средства, чтобы в них играть. [59]Оригинальное название "The Hustler", режиссер Р. Россен, 1961 год. [60]Администратор у гастролирующей группы. [61]М. Мусоргский, фортепианный цикл 1874 года. [62]Баллада Роберта Бернса. [63]Лос-Анджелес. [64]Национальная обувь - подошвы с перемычкой для большого пальца. [65]Здесь: "истинный" (лат.). [66]Обращение к хозяйке в салоне гейш. [67]Марка пива. [68]Д. Макартур (1880 - 1964) - во время Второй мировой войны командовал вооруженными силами США на Дальнем Востоке, с 1945 по 1951 годы - командующий оккупационными войсками союзников в Японии. [69]Персонаж комиксов. [70]Тропический фрукт. [71]Стадион, построенный к Олимпийским играм 1964 года. [72]В греческой мифологии то же, что Атлант, титан, поддерживающий небесный свод. [73]Национальная японская борьба. [74]Наконец-то (итал.). [75]Компания, производящая видеоигры. [76]Песня "Битлз", 1965 год. [77]Альбом Джона Леннона 1973 года. [78]Комиксы. [79]"Серебряное поколение" - японское выражение для обозначения пожилых людей и стариков. [80]Японская тоталитарная религиозная секта. [81]В Японии, где нумерация домов не указывает на их местонахождение, одна из основных обязанностей полицейских - разъяснять, где находится то или иное здание. [82]Землетрясение в 1923 г. полностью разрушило Токио; землетрясение в 1995 г. нанесло серьезный ущерб Кобэ - крупному портовому городу. [83]Разновидность лапши из клейкой, неотбеленной пшеничной муки с добавлением соли, ее, как правило, едят летом в холодном виде. [84]Перефразированное изречение с врат Ада "Оставь надежду, всяк сюда входящий" из поэмы Данте Алигьери (1265 - 1321) "Божественная комедия". [85]Персонаж японского мультфильма "Карманные монстры". [86]Африканский танец. [87]Блюдо из жаренного на огне мяса. [88]Современные модели банкоматов позволяют не только снимать деньги со счета, но и выполнять денежные переводы (например, производить оплату коммунальных услуг и т.п.). [89]Овощи в тесте. [90]Американская рок-группа. [91]Лапша из гречишной муки. [92]При въезде на платное скоростное шоссе. [93]Зал игровых автоматов. [94]Военно-морская база США на Гавайях, по которой японская авиация нанесла внезапный удар в декабре 1941 года, после чего США вступили в войну с Японией. [95]Мафиозная группировка, действующая в Гонконге. [96]В скандинавской мифологии - бог грома, бури и плодородия. [97]Игра слов: прямое значение "candy"- конфета, сладость; переносное - наркотик. [98]Современный японский писатель (род 1949). [99]Разновидность тунца. [100]Тертый зеленый хрен. [101]Подставка, позволяющая передвигаться больным и очень пожилым людям. [102]Песня из альбома Мэрайи Кери, 1993 год. [103]Блюдо из бобов. [104]"Кевлар" - волокнистый материал на основе полиамидов. [105]Птица отряда голубеобразных, обитавшая на островах Индийского океана и истребленная в XVIII веке. [106]Абердин - город на восточном побережье Шотландии. [107]Съесть несколько маленьких пирожных с кремом и выпить чашку чая. [108]Черный чай с бергамотом. [109]Зимнее жилище канадских эскимосов; делается из снега в виде купола, изнутри покрывается шкурами. [110]"Стилтон" - сорт жирного сыра с очень резким запахом [111]Per se (лат.) - сами по себе, как таковые. [112]Марка пива. [113]Американский бомбардировщик. [114]Наиболее престижные университеты восточного побережья США (в т.ч. Гарвард, Йель и др.) [115]Острый мексиканский соус. [116]Рай. [117]Суп из ферментной бобовой (соевой) пасты. [118]Культурно-исторический период развития Японии, 300 - 710 гг. н.э. [119]"Человек в высоком замке", 1962 год. [120]Автор - Анри Ален-Фурнье (1886 - 1914). [121]Самый крупный остров архипелага Рюкю, на юге Японии. [122]Эдо - первоначальное название Токио, одновременно - название культурно- исторического периода (1600- 1868), характеризующегося жесткой самоизоляцией Японии от внешнего мира. [123]Португальское название Тайваня. [124]Жанр японского театра. [125]Цыпленок, жаренный по-кентуккийски. [126]Человек, прославившийся изобретением вышеуказанного блюда. [127]Американский бомбардировщик, был на вооружении в годы Второй мировой войны. [128]Вид фруктового желе. [129]Альбом Джона Леннона, выпущен посмертно в 1984 году. [130]Режиссер Г. Хоблит, 1982 год. [131]Город на острове Хонсю на побережье Японского моря. [132]Верховный главнокомандующий объединенными вооруженными силами НАТО. [133]Колье-ошейник. [134]Перри Мэтью Колбрайт (1794 - 1858) угрозой военных действий вынудил японское правительство подписать договор 1854 года, положивший конец более чем двухвековой самоизоляции Японии от внешнего мира. [135]Режиссер Брайан де Пальма, 1996 год. [136]Лекарство для сердечных больных. [137]Японский суперэкспресс. [138]Режиссер Роберт Уайз, 1965 год. [139]Настоящее имя Такеси Китано (род. 1947) - известный японский актер и режиссер. [140]Режиссер Фрэнк Дэрэбонт, 1994 год. [141]Массачусетский технологический институт. [142]Песня группы "The Doors" (1971). [143]Посмертный альбом 1986 года. [144]Здесь - "волею судьбы" [145]Песня из альбома Марвина Гея, 1968 год. [146]Французский композитор (1866 - 1925). [147]Красные бобы. [148]Песня из альбома Кэрол Кинг "Tapestry", 1971 год. [149]Индекс котировок на токийской фондовой бирже. [150]Один из самых престижных токийских университетов. [151]Действующий вулкан на острове Хонсю, 3776 м. [152]Город на острове Хонсю. [153]Старейшая японская киностудия (основана в 1912 году), в 70- 80-х гг. переживала упадок. [154]Мост, соединяющий острова Хонсю и Кюсю. [155]"Mummy's Only Looking for Her Hand in the Snow" - название одной из песен Йоко Оно. [156]Песня из альбома "Битлз" "Revolver" (1966). [157]Песня из альбома "Walls and Bridges" (1974). [158]Итальянский композитор и клавесинист (1685 - 1757). [159]Брайль, Луи (1809 - 1852) - разработал рельефно-точечный алфавит для слепых. [160]Джон Леннон, песня из альбома "Double Fantasy" (1980). [161]Лапша быстрого приготовления из пшеничной муки. [162]Острая корейская капуста. [163]Гало (от греч. halos - крут, диск) - светлые круги, дуги, столбы, пятна, наблюдаемые вокруг или вблизи дисков Солнца и Луны. Вызываются преломлением и отражением света ледяными кристаллами, взвешенными в воздухе. [164]Праздник поминовения, когда призываются души усопших родственников, в середине августа.