------------------------------------------------------------------------------------------
     Рассказ.
     Впервые (под  названием "Великий человек")  опубликован  в ноябре  1925
года в журнале "Интернэшнл мэгазин"
     Перевод с английского Н. Галь, 1985 г.
     OCR   &   spellcheck   by   GreyAngel   (greyangel_galaxy@mail.ru),
20.11.2004
     ------------------------------------------------------------------------------------------

     Меня мало интересуют знаменитости, и я всегда терпеть  не  мог страсть,
которой одержимы столь  многие --  непременно жать руки  великим мира  сего.
Когда  мне  предлагают познакомиться с  кем-то, кого возвышают над  простыми
смертными  чины  или  заслуги,  я  стараюсь, подыскав  благовидный  предлог,
уклониться от  этой  чести; и когда  мой друг  Диего Торре хотел представить
меня  Санта  Анье,  я   отказался.  Но  на  сей  раз   объяснил  свой  отказ
чистосердечно:  Санта  Анья  не  только  великий  поэт,  он  еще   и  фигура
романтическая,  и занятно было бы увидеть на склоне  его  дней человека, чьи
приключения стали (по крайней мере, в  Испании) легендой; но я знал,  что он
стар  и болен, -- надо полагать, его только утомит появление постороннего, и
притом  иностранца. Калисто де Санта  Анья  был последним  отпрыском Великой
Школы; в мире, где  байронизм  не в почете, он  жил по Байрону и описал свою
бурную жизнь в стихах, принесших ему  славу,  какой  не ведал  ни  один  его
современник. Не могу судить о  его творениях, потому что прочитал их впервые
в двадцать три года и тогда пришел от них в восторг; полные страсти, дерзкой
отваги, буйства красок и жизненных сил, они вскружили мне голову -- и по сей
день эти звучные строки и  покоряющие  ритмы неотделимы для меня от чарующих
воспоминаний юности, и  сердце мое начинает биться чаще всякий раз, как я их
перечитываю.  Я склонен  думать,  что в странах,  где  говорят  по-испански,
Калисто де  Санта  Анью чтят по  заслугам. В ту  давнюю  пору  вся  молодежь
повторяла  его  стихи,  и  мои  друзья  без  конца  рассказывали  мне о  его
неукротимом  нраве,  о  его  пылких речах (ибо он был не только поэт,  но  и
политик),  о  его язвительном  остроумии  и  любовных  похождениях.  Он  был
мятежник, безрассудно смел, и подчас бросал вызов законам; но  прежде  всего
он был любовник. Все мы знали о его страсти к такой-то великой актрисе или к
некоей божественной певице, --  мы ведь зачитывались  пламенными сонетами, в
которых он  живописал свою любовь, свои страдания, свой гнев, мы твердили их
наизусть!  -- и  нам было  известно,  что испанская  принцесса, надменнейшая
наследница  Бурбонов,  уступила  его  мольбам,  а  когда  он  ее   разлюбил,
постриглась в монахини. Ведь когда какому-нибудь из Филиппов, ее царственных
предков  надоедала любовница,  она  уходила  в  монастырь,  ибо не  пристало
возлюбленной короля принять потом любовь другого,  а  разве Калисто де Санта
Анья  не  выше  всех земных  королей? И  мы воздавали  хвалы  романтическому
поступку принцессы -- это делает ей честь и лестно для нашего поэта.
     Но все  это было  много лет назад, и дон Калисто, презрев мир,  который
больше ничего  не мог ему  предложить, уже четверть  века жил отшельником  в
своем родном городе Эсихе. Я собрался побывать там (я как раз приехал недели
на две  в Севилью)  не ради Санта  Аньи, просто это  прелестный  андалусский
городок,  милый  мне  и со  многим  для  меня  связанный, и,  узнав  о  моем
намерении, Диего Торре  предложил  представить меня  поэту. По-видимому, дон
Калисто изредка позволял писателям младшего поколения навещать его и порой в
беседах с ними проявлял тот же пыл, что зажигал слушателей в славные дни его
расцвета.
     -- А какой он теперь с виду? -- спросил я.
     -- Великолепен.
     -- Есть у вас его фотография?
     --  Если  б была! С тридцати пяти лет он не  позволяет себя снимать. По
его словам, он хочет, чтобы потомки знали его только молодым.
     Признаться, этот намек на тщеславие меня растрогал. Я знал, в молодости
Санта  Анья был красавцем,  и  сонет,  написанный им,  когда он  понял,  что
молодость  миновала, берет  за сердце:  чувствуется, с какой болью, с  какой
горькой насмешкой следил поэт  за  увяданием своей  редкой красоты,  которая
прежде так всех восхищала.
     Однако я отклонил предложение друга; мне довольно было вновь перечитать
хорошо знакомые  стихи, вообще  же я предпочитал свободно  бродить по  тихим
солнечным улицам Эсихи. И потому несколько даже испугался, получив вечером в
день  приезда  собственноручную записку великого  человека. Из письма  Диего
Торре он узнал о моем  приезде, писал Сайта Анья, и ему будет очень приятно,
если назавтра  в одиннадцать  часов  утра  я его  навещу. Теперь  мне ничего
другого не оставалось -- в назначенный час надо было к нему явиться.
     Гостиница  моя  была  на  главной  площади,  в это весеннее  утро очень
оживленной, но  стоило  свернуть  за угол --  и казалось,  я  иду по городу,
покинутому  жителями. Улицы, эти  извилистые белые  улочки,  были  пустынны,
разве  что изредка  степенно пройдет  женщина  вся в  черном,  возвращаясь с
богослужения.  Эсиха  --  город церквей,  куда  ни пойдешь, то  и дело перед
глазами изъеденные временем стены или башня,  на которой свили гнездо аисты.
В одном месте  я приостановился, глядя на проходящую  мимо вереницу осликов.
На них были выцветшие красные чепраки, и уж не знаю, что за груз несли они в
свисающих по бокам корзинах.  А когда-то Эсиха была городом не из последних,
и на многих воротах перед белыми домами красовались внушительные гербы, ведь
в  этот  отдаленный уголок стремились богачи Нового Света, и здесь на склоне
лет селились авантюристы, которые нажили себе состояния в Северной и в Южной
Америке. В одном  из таких  домов жил  и дон Калисто, и, когда я  позвонил у
решетчатой калитки, мне приятна была мысль, что жилище его так ему подходит.
В тяжелых воротах было какое-то  обветшалое  величие, и  оно гармонировало с
моим  представлением о прославленном  поэте. Я слышал, как отдавался в  доме
звонок,  но  никто не  отворил мне, и я позвонил  еще  раз, и еще. Наконец к
калитке подошла усатая старуха.
     -- Что вам? -- спросила она.
     Ее черные глаза были еще красивы, но лицо угрюмое, и я подумал, что это
она, должно  быть,  заботится  о  старом поэте.  Я  подал  ей свою  визитную
карточку.
     -- Ваш хозяин меня ждет.
     Она  отворила  железную калитку и впустила меня.  Попросила подождать и
ушла по  лестнице в  дом.  После  раскаленной  солнцем  улицы патио  радовал
прохладой. Он был благородных пропорций, и можно было подумать, что построен
он каким-нибудь последователем конкистадоров; но  краска потускнела,  плитка
под ногами разбита, кое-где отвалились большие куски штукатурки. Всюду следы
бедности,  но отнюдь  не убожество. Я знал, что дон  Калисто  беден.  Бывали
времена,  когда  деньги  доставались  ему  легко,  но  он  относился  к  ним
пренебрежительно и тратил  щедрой  рукой. И явно  живет  теперь  в нужде, но
замечать ее ниже его достоинства. Посреди патио стоял стол, по сторонам  его
качалки, на столе --  газеты двухнедельной давности. Знать  бы, каким грезам
предается старик, сидя здесь теплыми летними вечерами и  покуривая сигарету,
подумал  я.   По  стенам  под  аркадой  развешаны  были  потемневшие,  дурно
написанные  испанские  полотна, кое-где  стояли  старинные  пыльные bargueo
(шкафчик с  выдвижными  ящиками  - исп.)  с блестящей,  местами поврежденной
инкрустацией.  По сторонам двери висела пара старинных  пистолетов,  и  я  с
удовольствием вообразил, что они-то и послужили дону Калисто в знаменитейшей
из его многочисленных дуэлей, когда ради танцовщицы Пепы  Монтаньес (теперь,
наверно, она беззубая старая карга) он убил герцога Дос Эрманоса.
     Все  вокруг  пробуждало  образы,  которые  я  смутно  угадывал,  и  так
подходило знаменитому  поэту-романтику, что дух  этого дома всецело завладел
моим  воображением.  Эта  благородная  нищета окружает  его сейчас  столь же
славным ореолом,  как былое великолепие  его юности; в  нем тоже  сохранился
давний  дух  конкистадоров, и ему очень к  лицу  кончить  свою прославленную
жизнь в этих великолепных полуразрушенных стенах. Конечно же, так и подобает
жить и умереть поэту. Я пришел сюда довольно равнодушно, даже немного скучая
в  предвидении  этой встречи, но  постепенно  мною овладело беспокойство.  Я
закурил  сигарету. Пришел я  точно к назначенному  часу и теперь недоумевал,
что  же  задерживает старика.  Тишина странно тревожила. В этом тихом  патио
толпились тени прошлого, и давно минувший, невозвратный  век вновь обрел для
меня  некую призрачную жизнь. В те дни людей отличали страсть  и неукротимый
дух, от каких в нашем мире не осталось и следа. Мы уже не способны поступать
столь безрассудно и геройствовать столь театрально.
     Я услышал какое-то  движение, и  сердце  мое забилось быстрей. Теперь я
волновался,  и когда увидел наконец, как он спускается по  лестнице,  у меня
даже дух захватило. В руках он держал мою карточку. Он был высок, очень худ,
кожа чуть  с желтизной, точно  старая слоновая кость;  грива  седых волос, а
густые брови  еще  темны, и  от этого  мрачнее  кажется огонь, сверкающий  в
великолепных глазах. Поразительно, что в такие годы  его глаза еще сохранили
свой блеск.  Орлиный нос, плотно  сжатые  губы.  На ходу он не сводил с меня
глаз, в них не  было  приветливости, казалось, он холодно меня оценивает. Он
был  в черном, в  руке  широкополая  шляпа.  Во  всей осанке  уверенность  и
достоинство. Он был такой, каким я хотел бы его видеть, и, глядя на  него, я
понял, как он потрясал умы и покорял сердца. Да, весь его облик говорил: это
поэт.
     Он спустился  в  патио  и  медленно подошел ко  мне.  Взор  у  него был
поистине орлиный. Для меня настала неповторимая минута, вот он  передо мной,
наследник   великих   испанских  поэтов  прошлого  --  за  ним  мне  видятся
великолепный Эррера, задушевный тоскующий Фрай  Луис, мистик Хуан де ла Крус
и  сложный,  темный Гонгора.  Он -- последний в  этой  длинной череде, и  он
достойно шел по их стопам. Странно, в душе моей зазвучала прелестная, нежная
песнь, самое знаменитое из лирических творений дона Калисто.
     Я смешался. По счастью,  у меня  заранее заготовлены были первые  слова
приветствия.
     -- Маэстро,  для меня, чужестранца, необычайная честь  познакомиться со
столь великим поэтом.
     В проницательных глазах мелькнула насмешливая искорка, и  суровые  губы
на миг дрогнули улыбкой.
     -- Я не поэт,  сеньор,  я  торгую щетиной.  Вы попали не по адресу. Дон
Калисто живет в соседнем доме.
     Я ошибся дверью.

Популярность: 23, Last-modified: Sun, 28 Nov 2004 11:21:05 GMT