его официальное положение, в других целях. Коль скоро государство не собиралось помогать ему, когда он нуждался в такой помощи, он не видел никаких оснований для того, чтобы платить государству хотя бы пенс в виде налога. В конце концов, в официальном несуществовании были и свои положительные моменты. По мере того как один за другим проходили зимние месяцы, деньги на счетах молодых Флоузов неуклонно прибавлялись. Компания, страховавшая операции издательства Шортстэдов, перевела миллион фунтов стерлингов на счет Локхарта в один из банков Сити, откуда часть денег была переведена на счет Джессики в Ист-Пэрсли. Объявления о продаже домов постепенно исчезали, и Сэндикот-Кресчент обживали новые жильцы. Локхарт рассчитал свою кампанию по выживанию прежних съемщиков с великолепной финансовой точностью. Собственность поднималась цене, и потому каждый из домов пошел не меньше, чем за пятьдесят тысяч фунтов. К Рождеству на счете Джессики было уже 478 тысяч фунтов, но уважение к ней главы местного банка поднялось даже еще выше. Управляющий банком предложил ей свои консультации и, в частности, посоветовал вложить во что-нибудь деньги, лежащие на ее счету. Локхарт категорически заявил, чтобы она не делала подобной глупости. У него были свои планы в отношении этих денег, не имевшие ничего общего с какими-либо акциями или ценными бумагами. Кроме того, управляющий банком весьма досконально разъяснил Джессике, какой налог на приращение капитала придется ей заплатить, а Локхарт вообще не собирался этого делать. Многозначительно улыбаясь, он стал подолгу возиться в их домашней мастерской. Это позволяло скоротать время, особенно в тот период, когда шла продажа домов. К тому же после того как он весьма преуспел на чердаке в доме Вильсонов, Локхарт всерьез увлекся радиоделом и научился тут многому. Он даже купил все необходимые детали для стереосистемы, а потом сам соорудил ее. Он что-то придумывал и мастерил с таким же энтузиазмом, с каким его дед занимался выведением гончих. В результате очень скоро весь дом номер 12 оказался оборудован таким образом, что Локхарт, переходя из комнаты в комнату, мог при помощи карманного устройства включать одни громкоговорители и выключать другие, и таким образом повсюду, куда бы он ни шел, его сопровождала музыка. Он буквально помешался на магнитофонах, и у него их была масса -- от самых маленьких, на батарейках, до огромных, специально сконструированных, с барабанами диаметром в целый ярд, которые вмещали столько пленки, что могли непрерывно играть на протяжении двадцати четырех часов, а затем сами перематывали пленку и начинали снова -- и так до бесконечности. Локхарт мог сутки напролет проигрывать свои записи. Но точно так же он мог сутки напролет и записывать, причем независимо от того, в какой комнате находился. Время от времени он вдруг разражался странными песнями о крови, битвах, драках за скот -- песнями, которые удивляли его самого, были совершенно неуместны на Сэндикот-Кресчент и, казалось, появлялись сами откуда-то изнутри, без всякого его участия. В голове у него постоянно звучали какие-то слова, и все чаще он ловил себя на том, что говорит на каком-то трудноразличимом диалекте, мало похожем даже на весьма специфический говор Северного Тайна. Вместе со словами приходил и ритм, и из всего этого возникала какая-то дикая музыка, напоминающая завывание ветра в трубе во время сильной бури. В этой музыке не было ни жалости, ни сострадания, ни милосердия, как не было их ни в ветре, ни в других явлениях природы; только грубая, обнаженная красота, силой переносившая его из того реального мира, в котором он находился физически, в какой-то другой, в котором он на самом деле существовал. Где он существовал? Это было какое-то странное ощущение: чувствовать, что у тебя есть еще какое-то бытие -- как если бы один из его предков, ярый проповедник опоры на самого себя и преклонения перед героями, вдруг стал бы смиренным прихожанином какой-нибудь местной церкви. Однако ум Локхарта занимали не столько эти сложности, сколько те практические проблемы, с которыми он сталкивался; а странные слова и дикая музыка возникали лишь временами, обычно когда он чувствовал себя не в своей тарелке. Надо признать, он все чаще испытывал ощущения, которые наверняка вызвали бы презрение и осуждение со стороны его деда, большого поклонника того из Фаулеров, чья великая работа "Употребление и самоунижение" была настольной книгой старика по вопросам мастурбации. На Локхарте постепенно начали сказываться стрессы, вызываемые его нежеланием вторгаться в плоть своей ангелоподобной Джессики. И когда он возился в мастерской, что-нибудь припаивая или конструируя, сознание его терзали сексуальные фантазии. В них было нечто столь же пещерное, доисторическое, как и в тех первобытных лесах, что мерещились Вышибале в ту ночь, когда его напичкали наркотиком. Вместе с такими фантазиями приходило и чувство вины. Случались даже моменты, когда он готов был уступить своему желанию, но Локхарт отбрасывал от себя подобные мысли и отдавался своим занятиям с тем же упоением, с каким когда-то стрелял овец. Это было плохим лекарством, но пока что оно действовало. Когда-нибудь, когда он станет хозяином Флоуз-Холла, владельцем пяти тысяч акров земли, у него появятся и дети; но только тогда, и не раньше. А пока что он и Джессика будут вести целомудренный образ жизни, а при необходимости прибегать к вибраторам и ручным приемам. Рассуждения Локхарта были примитивны, но они шли от ощущения, что ему еще только предстоит определить свою судьбу; и, пока этот момент не пришел, он остается как бы нечистым. Момент драматического поворота судьбы пришел раньше, чем Локхарт ожидал. В конце декабря раздался телефонный звонок. Это был Балстрод, звонивший из Гексама. -- Мальчик мой, -- сказал он мрачно и уныло, -- у меня плохие новости. Твой отец, я хочу сказать -- твой дед, опасно болен. Доктор Мэгрю считает, что надежды на его выздоровление очень мало. Думаю, тебе надо немедленно приехать. Локхарт отправился в путь на своем новеньком "ровере", в душе своей уже приговорив старую миссис Флоуз к смерти. Заливавшуюся слезами Джессику он оставил дома. -- Неужели я ничем не смогу помочь? -- спрашивала она, но Локхарт отрицательно качал в ответ головой. Если дед помирал из-за каких-либо козней старой миссис Флоуз, то присутствие ее дочери могло только помешать Локхарту осуществить его планы в отношении старой ведьмы. Но едва он въехал через мост в ворота Флоуз-Холла, как. узнал от Додда, что старик упал. Произошло это, конечно, не по его собственному желанию, но по крайней мере и не вследствие каких-нибудь происков его жены, которая в тот момент находилась в огороде. За последнее Додд ручался головой. -- Не поскользнулся ли он на какой-нибудь банановой шкурке? -спросил Локхарт. -- Нет, -- ответил Додд. -- Он поскользнулся у себя в кабинете и, падая, ударился головой о ведро с углем. Я услышал, как он упал, и перенес его наверх. Локхарт поднялся на второй этаж и, отметя прочь все причитания миссис Флоуз словами "Замолчи, женщина!", вошел в спальню деда. Старик лежал в постели, рядом с ним сидел доктор Мэгрю, щупая его пульс. -- Сердце у него достаточно сильное. Меня тревожит его голова. Надо бы проверить на рентгене, нет ли у него трещины в черепе, но я боюсь везти его по разбитой дороге, -- сказал врач. -- Доверимся Всевышнему и силам самого организма. Как бы желая продемонстрировать эти силы, старый Флоуз открыл налитые злобой глаза, обозвал доктора Мэгрю негодяем и конокрадом, после чего глаза его снова закрылись, и он опять погрузился в состояние комы. Локхарт, Мэгрю и Додд спустились вниз. -- Он может умереть в любой момент, -- сказал доктор, -- но может и оставаться в таком состоянии еще долгие месяцы. -- Хотелось бы надеяться именно на последнее, -- проговорил Додд, многозначительно посмотрев на Локхарта, -- он не может умереть, пока не найден отец. -- Локхарт согласно кивнул. У него в мозгу сидела та же самая мысль. В тот же вечер, после того как уехал доктор Мэгрю, пообещав вернуться утром, Локхарт и Додд вдвоем, без миссис. Флоуз, совещались на кухне. -- Прежде всего надо сделать так, чтобы эта женщина и близко к нему не подходила, -- сказал Додд. -- Она придушит его подушкой при первой же возможности. -- Запрем ее в комнате и будем открывать, только чтобы покормить, -- ответил Локхарт. Додд исчез и вернулся через несколько минут со словами, что ведьма закрыта в ее конуре; -- Он не должен умереть, -- встретил его Локхарт. -- Это уже от Бога зависит, -- ответил Додд, -- ты же слышал, что сказал врач. -- Слышал. Но все равно повторяю: он не должен умереть. Взрыв раздавшихся сверху громких проклятий показал, что пока еще старый Флоуз оправдывает их надежды. -- Время от времени он так кричит. И проклинает всех на свете. -- Вот как? -- ответил Локхарт.-- Ты дал мне хорошую идею. На следующее утро, еще до того, как приехал доктор Мэгрю, Локхарт поднялся и укатил по разбитой дороге в Гексам, а оттуда в Ньюкастл. Он провел там весь день, заходя в магазины, торгующие радиоаппаратурой и деталями, и вернулся, доверху нагруженный покупками. -- Как он? -- спросил Локхарт, когда вместе с Доддом они заносили коробки в дом. -- Так же. То спит, то орет. Но доктор говорит, что надежды мало. И старая сука тоже стала подавать голос. Я сказал ей, чтобы она заткнулась, а то останется без еды. Локхарт распаковал магнитофон и вскоре уже сидел у. кровати старика, а дед орал в микрофон свои проклятия. -- Гнусные свиньи, затаившиеся негодяи, шотландские выродки! -- выкрикивал он. Локхарт получше закрепил микрофон у него на шее. -- Я больше не потерплю ваших приставаний и подглядываний! И уберите этот чертов стетоскоп с моей груди. Присосались как пиявки, сволочи! У меня не сердце болит, а голова. Всю ночь напролет старик поливал этот продавшийся дьяволу мир и его несправедливости, а Локхарт и Додд по очереди включали и выключали магнитофон и меняли пленку. В эту ночь выпал снег, и дорога, ведущая через Флоузовское болото, стала непроходимой. Додд подбрасывал уголь в горевший в спальне камин, и его огонь старый Флоуз принял за пламя ада. Соответственно изменился и его язык, ставший еще более грубым. Что бы там ни происходило, он не собирался мирно спускаться в мрачное подземное царство, относительно которого столько раз высказывал неверие в его существование. -- Я вижу тебя, черт! -- кричал старик. -- Клянусь Люцифером, я тебя за хвост-то поймаю. Проваливай отсюда! Но время от времени он вдруг внезапно перескакивал на что-то другое. -- Добрый день, мадам! -- заявлял он бодро. -- Сегодня прекрасная погода для охоты. Не сомневаюсь, что гончие легко возьмут след. Эх, быть бы мне снова молодым, как бы я промчался верхом за своей стаей! С каждым днем старик все больше слабел и мысли его все чаще обращались к религии. -- Не верю я в Бога, -- бормотал он, -- но если Бог все же есть, то, сотворяя мир, этот старый дурак натворил черт-те что. Старый Добсон, каменщик из Бэлси, и тот бы сделал лучше, хотя он был не ахти какой мастер, несмотря на то, что греки учили его, как надо строить Флоуз-Холл. Сидевший около магнитофона Локхарт выключил его и спросил, кто такой был Добсон, но мистер Флоуз вновь переключился на сотворение мира. Локхарт снова включил магнитофон. -- Боже, Боже, Боже, -- бормотал старик, -- если эта свинья не существует, Богу должно быть стыдно за это, и это единственное кредо, которого должен придерживаться человек. Действовать таким образом, чтобы Богу было стыдно за то, что он не существует. Между ворами больше чести и честности, чем среди молящихся Богу лицемеров, у которых в руках Библия, а в сердце -- только жажда выгоды. Я не ходил в церковь пятьдесят лет. Ну, может быть, только разок-другой на похороны. Я и сейчас не пойду. Пусть уж лучше меня заколотят в бочку, как этого еретика-утилитариста Бентама, чем похоронят с моими проклятыми предками. Локхарт отметил про себя эти слова старого Флоуза. Он, однако, не обращал никакого внимания на жалобы миссис Флоуз, что они не имеют права запирать ее в комнате и что там скопилось уже по колено нечистот. Локхарт поручил Додду передать ей рулон туалетной бумаги и сказать, чтобы она выбрасывала содержимое своего горшка в окно. Так миссис Флоуз и поступила к несчастью для Додда, который в это время проходил внизу. После чего Додд стал обходить это окно далеко стороной и два дня не давал миссис Флоуз есть. Снег продолжал идти, старый Флоуз по-прежнему проклинал всех и вся, особенно ругая доктора Мэгрю, не дававшего ему покоя, -- тогда как на самом деле ему досаждал не врач, но Локхарт или Додд с магнитофоном. Он обрушивал свои распаленные проклятия и на голову Балстрода, выкрикивая, что не желает никогда больше видеть этого паразита-сутяжника. Последнее пожелание вполне могло сбыться, учитывая, что из-за снегопадов Балстрод не мог добраться до Флоуз-Холла. В перерывах между подобными вспышками он спал, и жизнь медленно, но неотвратимо уходила из него. Локхарт и Додд сидели на кухне, глядя на огонь, и строили планы на случай его неизбежного конца. На Локхарта особенно сильное впечатление произвело неоднократно выраженное стариком нежелание быть похороненным. Додд, со своей стороны, обратил внимание на то, что если исходить из отношения старика к пламени камина в его комнате, то можно предположить, что он не желал быть и кремированным. -- Либо одно, либо другое, -- сказал как-то Додд в один из таких вечеров. -- Пока стоят холода, он продержится. Но сомневаюсь, что летом соседство с ним будет приятно. Решение нашел Локхарт. Произошло это как-то вечером, когда он стоял в нижней части башни, разглядывая покрытые пылью стяги и развешанные по стенам головы зверей и старинное оружие. И когда в холодный предрассветный час старый Флоуз, пробормотав последнее проклятие миру, отошел из него, Локхарт был к этому уже готов. -- Держи магнитофоны включенными, -- сказал он Додду, -- и не пускай к нему никого. -- Но он уже ничего больше не скажет, -- ответил Додд. Локхарт переключил магнитофон с записи на воспроизведение, и голос старого Флоуза продолжал разноситься по дому как будто уже с того света. Показав Додду, как менять кассеты, чтобы избежать слишком частых повторений одного и того же, Локхарт вышел из дому и направился прямиком через болота к Томбстоун-Ло -- Могильному Камню -- и дому мисс Дейнтри в Фэарспринге. Дорога заняла у него больше времени, чем он рассчитывал. Снег лежал глубокий, а сугробы, которые намело вдоль каменных стен, были еще глубже, так что только после полудня он съехал по склону холма к ее дому. Мисс Дейнтри приветствовала его в своей обычной грубоватой манере. -- Думала, я тебя уже больше не увижу, -- сказала она, когда Локхарт уселся отогреваться у плиты на кухне. -- А вы меня и не видели, -- ответил Локхарт. -- Меня тут не было, и я не брал у вас машину на пару дней. Мисс Дейнтри недоверчиво поглядела на него. -- То и другое неправда, -- сказала она. -- Ты здесь, а машину я тебе не дам. -- Так сдайте напрокат. Двадцать фунтов в день с условием, что она никогда не покидала вашего гаража и что я тут не был. -- Договорились, -- ответила мисс Дейнтри. -- Еще чего-нибудь нужно? -- Потрошителя, -- сказал Локхарт. Мисс Дейнтри оцепенела. -- Это я не могу. А потом, подумай о жене. -- Да нет, того, что потрошит животных и набивает чучела. И, желательно, живет как можно дальше отсюда. Мисс Дейнтри вздохнула с облегчением: -- Так тебе нужен таксидермист. Есть один отличный в Манчестере. Но я о нем знаю только понаслышке. -- Отныне вы о нем вообще ничего не знаете, -- сказал Локхарт, записывая адрес, -- беру с вас в том слово. -- Он положил на стол стофунтовую бумажку, мисс Дейнтри согласно кивнула. В этот вечер мистер Таглиони, таксидермист и специалист по длительному сохранению, трудился над чучелом Оливера, недавно сдохшего любимого пуделя некоей миссис Причард. Его работу прервал стук в дверь. На улице перед входом, в уже сгустившейся темноте стоял высокий человек, лицо которого трудно было разглядеть из-за высоко замотанного шарфа и опущенного козырька шапки. -- Здравствуйте, -- сказал Таглиони, -- могу вам чем-нибудь помочь? -- Быть может, и сможете, -- ответил незнакомец. -- Вы один живете? Таглиони кивнул, слегка занервничав. Одной из отрицательных сторон его профессии было то, что редкая женщина согласилась бы делить дом с мужчиной, добывающим себе средства к существованию потрошением трупов и набиванием чучел. -- Мне сказали, что вы отличный таксидермист, -- незнакомец протиснулся мимо Таглиони в коридор. -- Это так, -- с гордостью произнес Таглиони. -- Вы любое чучело можете сделать? -- В вопросе пришедшего прозвучала нотка скептицизма. -- Какое угодно, -- ответил Таглиони. -- Рыбы, лисицы, домашней птицы, фазана. Назовите что хотите, и я это вделаю. Локхарт назвал. -- Бенвенуто Челлини! -- поразился Таглиони, переходя от удивления на родной язык. -- Мама мия, вы это что, Серьезно?! Локхарт подтвердил, что совершенно серьезно. Вытащив из кармана пальто огромный револьвер, он направил его на Таглиони. -- Но это же незаконно! Это неслыханно! Это... Револьвер уперся ему в живот. -- Я сказал, что надо набить, и ты набьешь, -- проговорила закутанная фигура. -- Даю тебе десять минут на сбор инструмента и всего необходимого, и мы едем. -- Надо выпить, -- сказал Таглиони, и в него насильно влили полбутылки бренди. Через десять минут таксидермист, с завязанными глазами, пьяный и вроде бы немного тронувшийся, был погружен на заднее сиденье машины мисс Дейнтри и увезен на север. К трем часам утра машина была уже спрятана на заброшенном заводике по обжигу извести неподалеку от Блэк-Покрингтона, а прямо через болота шагал высокий, одетый в темное человек, через плечо у которого был переброшен бесчувственный Таглиони. В четыре часа утра они достигли Флоуз-Холла. Локхарт отпер винный погреб и положил таксидермиста на пол. Додд не спал и был наверху. -- Сделай крепкий кофе, а потом пойдешь со мной, -- сказал ему Локхарт. Полчаса спустя Таглиони удалось привести в чувство, для чего ему в рот влили крепкий и обжигающе горячий кофе. Первым, на что наткнулся его преисполненный ужаса взгляд, было лежавшее на столе тело мертвого старика. Вторым был револьвер Локхарта, третьим -- Додд, скрывший свое лицо под маской. -- А теперь за работу, -- сказал Локхарт. Таглиони от волнения непрерывно сглатывал. -- Либер готт, мне заниматься подобной штукой... -- Это не штука, -- мрачно произнес Локхарт, и Таглиони вздрогнул от того, как были сказаны эти слова. -- Никогда в жизни не делал чучела человека, -- бормотал он, роясь в своей сумке. -- Почему было не позвать бальзамировщика? -- Потому что я хочу, чтобы суставы были подвижны. -- Чтобы суставы были подвижны?! -- Руки, ноги и голова, -- сказал Локхарт. -- Он должен быть в состоянии сидеть. -- Ноги, руки и шею я, возможно, смогу сделать. Но с тазобедренными суставами ничего не выйдет. Он будет или только сидеть, или стоять. Что-то одно. -- Сидеть, -- сказал Локхарт. -- За работу. И вот пока вдова спала наверху, даже не подозревая о постигшей ее столь долгожданной тяжелой утрате, в погребе началась жуткая работа по изготовлению чучела старого Флоуза. Проснувшись, миссис Флоуз услышала, что из комнаты старика доносятся его обычные проклятия. Услышал их и работавший в погребе Таглиони, почувствовавший себя при этих звуках отвратительно. Самочувствие Додда было немногим лучше. Ему не доставляла большого удовольствия необходимость вытаскивать из погреба ведра и опорожнять их в парнике, где выращивали огурцы и где под засыпанными снегом стеклами никто не мог бы увидеть эту процедуру. -- Возможно, огурцы станут расти и лучше, -- пробурчал Додд после пятого путешествия с ведром, -- но мне от всего этого лучше не становится. Я теперь никогда и притронуться к огурцам не смогу без того, чтобы не вспоминать при этом старого чертягу. Он спустился в погреб и пожаловался Локхарту: -- Почему бы нам не воспользоваться просто выгребной ямой? -- Потому что он не хотел, чтобы его хоронили, и я намерен во всем придерживаться его вели, -- ответил Локхарт. -- Попробовал бы ты сам вынести несколько таких ведер,-- с горечью сказал мистер Додд. Таглиони произнес нечто неразборчивое. Он бормотал себе под нос что-то непонятное на своем родном итальянском языке, а когда Локхарт, не подумав, вышел ненадолго из погреба, то, вернувшись, обнаружил, что таксидермист для снятия напряжения опустошил за эти минуты две бутылки выдержанного портвейна, который держал для себя покойный Флоуз. Додд не вынес вида пьяного таксидермиста, по локоть запустившего руки в тело его горячо оплакиваемого хозяина. Он выбрался из погреба, но наверху его встретил загробный голос покойника, продолжавшего сыпать из спальни проклятиями. -- Чтоб тебя черт побрал, свинья, кровопийца, сатанинское отродье. Ты и у голодного нищего последний кусок отнять способен, -- громко и достаточно удачно, учитывая обстоятельства, ругался покойник. Когда часом позже Локхарт предложил приготовить на обед что-нибудь поплотнее, вроде печенки и бекона, чтобы заодно протрезвить таксидермиста, Додд категорически отказался. -- Готовь сам что хочешь, -- сказал он, -- а я теперь до Сретения Господня к мясу не притронусь. -- Тогда иди вниз и следи, чтобы он больше не пил, -- приказал Локхарт. Додд неохотно полез назад в погреб и, спустившись, обнаружил, что Таглиони отпробовал всего, что там было. Останки покойного Флоуза являли собой малоприятное зрелище. Заметная фигура при жизни, после смерти он явно был не в лучшей форме. Однако Додд сумел собрать все свое мужество. Между тем Таглиони, бормоча себе под нос, все глубже и глубже запускал руки в останки, пока наконец не потребовал чего-то. Додд решил, что он требует легкие. Это было уже слишком. -- Ты сам их выпотрошил, -- закричал Додд, -- какие еще легкие тебе нужны? Что я, потащу их из парника обратно? Сбегай сам, если тебе надо! Пока Таглиони сумел наконец объяснить, что он всего лишь просил больше света[21], Додда дважды вырвало, а у итальянца был в кровь разбит нос. Локхарт спустился вниз и разнял их. -- Я тут больше с этим итальянским упырем сидеть не буду, -- яростно протестовал Додд. -- Он лица от зада отличить не может. -- Я только попросил побольше света, -- сказал Таглиони, -- а он начал блевать, как будто я потребовал что-то ужасное. -- Ты и схлопочешь что-нибудь ужасное, если мне придется здесь с тобой сидеть, -- пригрозил Додд. Итальянец пожал плечами. -- Вы притащили меня сюда, чтобы сделать из этого человека чучело. Я не напрашивался к вам. Я просил, чтобы меня сюда не привозили. А теперь, когда я его набиваю, вы говорите, что я получу что-то ужасное. Зачем вы мне это говорите? Мне это не нужно. Ни за что. Я уже получил нечто ужасное -- те воспоминания, которые теперь останутся со мной. На всю жизнь. А моя совесть? Вы думаете, моя вера позволяет мне делать чучела из людей, да? Локхарт поспешно отправил Додда наверх и сказал ему, чтобы тот сменил пленки на магнитофоне. Репертуар проклятий начинал становиться несколько однообразным. Даже миссис Флоуз уже жаловалась по этому поводу. -- Он уже в двадцать пятый раз говорит Мэгрю, чтобы тот убирался из дома, -- кричала она через запертую дверь своей спальни. -- Почему же этот негодяй не убирается? Он что, не понимает, что его не хотят здесь видеть?! Додд снял старую кассету и поставил другую, на которой было написано: "Рай и ад: их возможное существование". Сам он ни на секунду не усомнился бы в том, что ад существует. Его существование доказывалось уже хотя бы тем, что в это самое время происходило в погребе. В существовании рая он не был столь уверен, однако хотел бы обрести такую уверенность тоже. Он только начал было внимательно прислушиваться к аргументам старика, которые тот нашел на смертном одре, отчасти позаимствовав их у Карлайла, изучавшего мистическую сторону Святого Духа, как на лестнице раздались шаги. Додд выглянул из комнаты старого Флоуза и увидел, что по лестнице поднимается доктор Мэгрю. Додд быстро захлопнул дверь и поспешно поставил прежнюю кассету, обозначенную как "Мэгрю и Балстрод: мнение о них". Но, к сожалению, он поставил ее той стороной, на которой было записано мнение о Балстроде, и через минуту Мэгрю с удовольствием услышал, как один его дорогой друг, мистер Флоуз, обзывает другого его дорогого друга, адвоката, отродьем сифилитической проститутки, прирожденным сутяжником, которому нельзя было давать появиться на свет, но, раз уж он родился, следовало бы кастрировать еще в колыбели, пока он не начал доить таких, как мистер Флоуз, лишая их достатка своими вечно негодными советами. По крайней мере, эти слова заставили доктора Мэгрю остановиться. Он всегда высоко ценил мнение старого Флоуза, и ему было любопытно послушать, что тот скажет дальше. Тем временем Додд подошел к окну и посмотрел на улицу. Снег стаял уже настолько, что доктор на своей машине смог добраться до моста. Теперь Додду предстояло выдумать какую-либо причину, чтобы не пустить доктора к его уже скончавшемуся пациенту. Но Додда спас Локхарт, вышедший в этот момент из погреба с подносом, на котором стояли остатки обеда Таглиони. -- О, доктор Мэгрю, -- приветствовал его Локхарт, плотно закрывая за собой дверь в погреб, -- как хорошо, что вы приехали. Деду сегодня намного лучше. -- Да, я слышу, -- ответил врач. Додд в это время пытался поменять кассету, а Таглиони, возвращенный к жизни хорошим обедом, попробовал подражать Карузо, но получалось у него весьма скверно. -- Судя по этим звукам, ему поразительно лучше. Миссис Флоуз из-за двери своей комнаты захотела узнать, неужели этот проклятый доктор приехал снова. -- Если он опять станет требовать, чтобы доктор Мэгрю убирался из дома, я просто сойду с ума, -- кричала она. От такого обилия звуков доктор Мэгрю растерялся. Флоуз в своей спальне перешел на политику и разносил правительство Болдуина, стоявшее у власти в 1935 году, за его малодушие. Было слышно, как в то же самое время в погребе кто-то громко пел "О белла, белла кариссимо...". Локхарт покачал головой. -- Пойдемте вниз выпьем, -- сказал он. -- Дед сегодня в каком-то странном состоянии. Доктор Мэгрю тоже был в странном состоянии. Разнимая Додда и таксидермиста, Локхарт, мягко говоря, несколько перепачкался в крови. На подносе, который он продолжал держать в руках, в кофейной чашке лежало нечто такое, что было -- Мэгрю мог поклясться в этом на основании своего многолетнего врачебного опыта -- человеческим аппендиксом. Таглиони бросил его туда по своей рассеянности. Все это, вместе взятое, привело доктора в такое состояние, что ему просто необходимо было выпить. Он с готовностью пошел вслед за Локхартом вниз и вскоре уже стаканчик за стаканчиком опрокидывал изготовленное Доддом нортумберлендское виски. -- Знаете, -- сказал он, когда почувствовал себя немного лучше, -- я никогда не думал, что ваш дед такого плохого мнения о Балстроде. -- А вы не думаете, что это может быть просто следствием сотрясения мозга? Вы же сами говорили, что удар при падении повлиял на его мозг. Таглиони, предоставленный в погребе самому себе, снова взялся за выдержанный портвейн и одновременно с этим перешел на Верди. Доктор Мэгрю с удивлением уставился в пол. -- Или мне мерещится, -- сказал он, -- или же кто-то поет у вас в подполе. Локхарт покачал головой. -- Я ничего не слышу, -- твердо ответил он. -- О Боже, -- доктор со страхом огляделся вокруг,--- вы действительно ничего не слышите? -- Только деда, как он шумит наверху. -- Это я тоже слышу, -- сказал Мэгрю. -- Но... -- Он с суеверным страхом посмотрел на пол. -- Впрочем, коль вы так говорите... А кстати, вы всегда дома заматываете лицо шарфом? Локхарт окровавленной рукой снял с себя шарф. Снизу донесся новый музыкальный всплеск. На сей раз это была неаполитанская песня. -- Думаю, я лучше поеду, -- сказал доктор, неуверенно поднимаясь. -- Я рад, что деду сегодня настолько лучше. Заеду снова, когда сам буду чувствовать себя получше. Локхарт проводил его до двери и уже прощался с ним, когда снизу раздался истошный вопль таксидермиста. -- Глаза, -- кричал он, -- О Боже, я забыл привезти глаза! Что же нам теперь делать?! Доктор Мэгрю не сомневался в том, что следует делать ему. Он в последний раз посмотрел полубезумным взглядом на дом и быстро, но как-то неуверенно направился по дорожке к своей машине. Дома, в которых в пустых кофейных чашках валяются человеческие аппендиксы и кто-то заявляет, что забыл привезти свои глаза, -- такие дома не для него. Он твердо решил, что, как только вернется к себе, сразу же посоветуется с собственным врачом. Локхарт, оставшись один, как ни в чем не бывало вернулся в дом и успокоил расстроенного Таглиони. -- Не волнуйтесь, -- сказал он, -- я что-нибудь сделаю. Я вам достану пару глаз. -- Где я? -- стонал таксидермист. -- Что со мной происходит? Миссис Флоуз наверху точно знала, где она находится, но тоже не могла понять, что с ней происходит. Она выглянула в окно как раз в тот момент, когда не привыкший отказываться от своего мнения доктор Мэгрю спешил к своей машине. Затем она увидела, как из дома появился Локхарт и прошел к башне. Назад он возвращался, неся с собой пару стеклянных глаз, вынутых им из чучела тигра, подстреленного дедом в Индии в 1910 году. Локхарт считал, что эти глаза как нельзя лучше подойдут для затеянного им дела. В конце концов, старый Флоуз всегда был свирепым людоедом. Глава семнадцатая Весь этот день, следующий, а потом и третий Таглиони продолжал свою жуткую работу, Локхарт готовил, а Додд сидел в своем сарае и с чувством обиды и возмущения смотрел на огуречный парник. Миссис Флоуз в своей комнате дошла до ручки от доносившихся до нее через весь дом тирад мужа, рассуждавшего о рае и аде, о грехах, вине и проклятии. Она ничего не имела бы против того, чтобы старый дурень помер или хотя бы перестал повторяться, но он снова и снова выкрикивал одно и то же, и миссис Флоуз уже готова была не останавливаться ни перед снегом, ни перед бурей, ни перед покрывшим все льдом, ни даже перед высотой, на которой находилось окно ее комнаты, только бы сбежать из этого сумасшедшего дома. Она связала вместе несколько простынь, разорвала на полосы одеяла и тоже связала их друг с другом и с простынями, прикрепив конец получившейся длинной веревки к кровати. После чего, нацепив на себя всю самую теплую одежду, какая у нее была, миссис Флоуз выбралась в окно и, скорее, соскользнула, чем спустилась на землю. Ночь была темной, снег успел почти растаять, и на черном фоне грязи и болот ее не было видно. По дорожке, покрытой жидкой грязью, она пошлепала к мосту, прошла его и уже пыталась открыть ворота, когда услышала позади себя тот же самый звук, которым встретил ее Флоуз-Холл, когда она сюда приехала, -- лай собак. Они еще были во внутреннем дворе, но в окне ее спальни ярко горел свет; когда же она выбиралась оттуда, света в комнате не было. Миссис Флоуз отошла от ворот и побежала, а точнее, поспешила, скользя и спотыкаясь в темноте, вдоль канала, отчаянно надеясь, что ей удастся выбраться из огороженной части имения к холмам через тоннель в одном из холмов, по которому шла протока. Уже на бегу она услышала скрип открываемых ворот, и лай гончих стал слышен ближе. Миссис Флоуз слом" голову бросилась в темноту, поскользнулась и упала, вскочила на ноги, снова поскользнулась и вновь упала, но на этот раз уже в канал. Там было мелко, но вода в протоке была страшно холодной. Она попробовала выбраться на другую сторону, но соскользнула назад в воду и отказалась от дальнейших попыток. Вместо этого она побрела по колено в ледяной воде к видневшейся впереди темной громаде холма и еще более темному отверстию тоннеля в нем. С каждым ее неуверенным шагом это отверстие становилось все больше и казалось все страшнее. Миссис Флоуз замедлила шаг. Отверстие тоннеля в холме напомнило ей о Гадесе -- греческом боге подземного царства теней; лай собак позади вызывал в сознании образ Плутона, но не того веселого пса из мультфильмов Диснея, а страшного божества из царства ада, на чей алтарь богатства ради богатства она так бездумно молилась. Миссис Флоуз не была женщиной образованной, но все же знала достаточно, чтобы сообразить, что угодила в ловушку и выбора у нее практически не осталось: позади были псы, впереди ее скорее всего унесло бы в бездонное море, причем и в том и в другом случае она угодила бы в ад. Пока она раздумывала в нерешительности, лай гончих вдруг почему-то перестал приближаться. На фоне линии горизонта она увидела всадника, хлещущего вокруг себя плеткой. -- Назад, мерзавцы, -- орал Локхарт, -- назад, на псарню, скоты чертовы! Ветром его голос донесло до миссис Флоуз, и на какое-то мгновение она даже испытала к своему зятю чувство благодарности. Но уже в следующую минуту ее иллюзии рассеялись. Тем же тоном, каким он только что орал на собак, Локхарт отчитывал Додда за глупость. -- Ты что, старый идиот, забыл, что сказано в завещании? Пусть только эта сука отойдет больше чем на милю от дома, и она теряет все права на наследство. Так и пускай себе катится ко всем чертям! -- Об этом я не подумал, -- сокрушенно произнес Додд и повернул свою лошадь назад к дому, вслед за собаками. Локхарт поехал за ним. Миссис Флоуз больше не колебалась. Она тоже позабыла об этой статье завещания. Нет, она не намерена катиться ко всем чертям. Отчаянным усилием она выкарабкалась из канала и побрела назад к дому. Добравшись до него, она уже не смогла взобраться к себе в комнату по простыням и направилась к двери. Дверь оказалась незаперта. Она вошла и, дрожа от холода, остановилась в темноте. Дверь на кухню была открыта, а за другой дверью, ведущей в погреб, ярко горел свет. Миссис Флоуз надо было выпить что-нибудь крепкое, чтобы согреться. Она тихонько подошла к двери погреба и распахнула ее. В следующий же момент крики миссис Флоуз разнеслись по всему дому. Прямо перед ней на голом, заляпанном кровью деревянном столе сидел старый Флоуз, тоже совершенно голый, с огромным шрамом, шедшим от паха до горла, и смотрел на нее в упор, как тигр. Позади него стоял Таглиони с куском грязной ваты в руках, и миссис Флоуз показалось, что он пытается запихнуть эту вату в череп ее мужа. Работая, Таглиони мурлыкал себе под нос мелодию из "Севильского цирюльника". Увидев эту сцену, миссис Флоуз громко вскрикнула и упала в обморок. Локхарт отнес ее в комнату и бросил на кровать. Не приходя в себя, миссис Флоуз что-то очень быстро и неразборчиво бормотала. Локхарт втащил в окно свешивавшиеся вниз простыни и накрепко привязал миссис Флоуз к кровати. -- Больше прогулок при луне не будет, -- весело сказал он и вышел, заперев за собой дверь. Слова его оказались пророческими. Когда утром Додд принес ей завтрак, миссис Флоуз лежала, взглядом ненормальной уставившись в потолок, и продолжала что-то бормотать про себя. А внизу, в погребе, бормотал Таглиони, Вторжение миссис Флоуз и случившаяся с ней истерика окончательно деморализовали его. Набивать чучело из человеческого трупа и так было малоприятным занятием, но, когда в разгар работы появляется еще и рыдающая вдова, это уже слишком. -- Отвезите меня домой,-- умолял он Локхарта, -- ради Бога, отправьте меня домой! Но Локхарт был неумолим: -- Вначале надо закончить работу. Он должен говорить и шевелить руками. Таглиони посмотрел на лицо чучела. -- Таксидермия -- это одно. А изготовление движущихся кукол -- другое, -- сказал он. -- Вы хотели, чтобы я набил чучело, я его набил. Теперь вы хотите, чтобы я заставил его говорить. Я что, чудотворец? О таких вещах надо просить Господа. -- Я никого не прошу. Я приказываю, -- констатировал Локхарт и извлек откуда-то маленький динамик. -- Вставьте это ему под язык. -- Языка нет, -- ответил Таглиони. -- Я ничего внутри не оставил. -- Вставьте тогда в горло, -- согласился Локхарт и продолжал: -- А этот приемник установите ему в череп. -- Он протянул Таглиони миниатюрное приемное устройство. Но Таглиони сопротивлялся. -- Некуда. Череп набит ватой. -- Ну так выбросьте часть ваты, вставьте эту штуку и оставьте место для батареек. И кстати, я хочу, чтобы у него двигалась челюсть. У меня есть тут для этого электрический моторчик. Вот, смотрите. К полудню старого Флоуза оборудовали звуковыми эффектами. Когда работа завершилась, можно было-- нажать на кнопку и послушать, как бьется его сердце. При нажатии на другую кнопку дистанционного управления начинали вращаться даже его тигриные глаза. Не мог он только ходить или лежать. В остальном же он выглядел даже гораздо более здоровым, чем в последнее время при жизни, и выражался как обычно. -- Отлично, -- сказал Локхарт, когда они тщательно проверили старика. -- А теперь можно выпить сколько влезет. -- Кому можно? -- спросил Таглиони, к этому времени окончательно переставший соображать, где он находится и что с ним происходит. -- Ему или мне? -- Тебе, -- ответил Локхарт и оставил итальянца наедине с его мыслями и с содержимым погреба. Сам же Локхарт поднялся наверх и обнаружил, что Додд тоже был пьян. Даже его крепкая, стойкая душа не вынесла звуков голоса хозяина, исходивших из этой жуткой куклы в погребе, и Додд успел уже наполовину опустошить бутылку своего нортумберлендского виски. Локхарт отнял у него остатки. -- Мне нужна твоя помощь, -- сказал он. -- Надо перенести старика в постель. Бедренные суставы у него неподвижны, поэтому надо осторожно заносить его на поворотах. Додд начал было протестовать и сопротивляться, но в конце концов они вдвоем оттащили старого Флоуза, облаченного в его красную фланелевую ночную рубаху, в постель, где он и сидел, шумя на весь дом и призывая Всевышнего спасти его душу. -- Согласись, он почти как настоящий, -- сказал Локхарт. -- Жаль, что мы поздно начали записывать его тирады. -- Жаль, что мы вообще стали их записывать, -- пьяно возразил Додд, -- и хорошо бы еще, чтобы он не двигал так челюстью. Мне это напоминает золотую рыбку, которая страдает астмой. -- Но глаза хороши, -- радовался Локхарт. -- Я их вытащил из тигра. -- Я и сам догадался, -- ответил Додд и вдруг перешел на Блейка: -- "Взгляд тигриный горит в ночи. Кто зажег этот взгляд, скажи?" -- Я, -- гордо заявил Локхарт, -- а сейчас я сделаю для него каталку, чтобы он мог сам передвигаться по дому. Я буду управлять ею по радио. Так никто не усомнится в том, что он жив. А у меня будет время проверить, не отец ли мне этот Боскомб из Аризоны. -- Боскомб? Кто такой Боскомб? -- удивился Додд. -- И с чего ты взял, что он был твоим отцом? -- Он много писал матери, -- ответил Локхарт и рассказал, как к нему попали эти письма. -- Только зря потратишь время, гоняясь за этим человеком, -- сказал Додд, выслушав рассказ. -- Мисс Дейнтри была права. Я припоминаю этого коротышку. Ничтожество, на которое твоя мать не обращала никакого внимания. Ищи ближе к дому. -- Он -- единственная зацепка, которая у меня есть, -- ответил Локхарт. -- Если, конечно, ты не можешь предложить более вероятного кандидата. Додд отрицательно покачал головой: -- Нет, но вот что я тебе скажу. Старая сука поняла, к чему ты клонишь, и знает, что старик помер. Если ты уедешь в Америку, она найдет способ выбраться из дома и уведомить Балстрода. Ты сам видел, что она выкинула в ту ночь. Эта баба отчаянно опасна. А итальянец, который сидит внизу, видел все, что мы сделали. Этого ты не учел. Локхарт посидел какое-то время молча, размышляя над услышанным. -- Я собирался отвезти его назад в Манчестер, -- сказал он наконец. -- Он тоже не знает, где был. -- Да, но он видел дом и наши лица, -- возразил Додд, -- и, если еще эта баба начнет трепаться, что из ее мужа сделали чучело, полиция быстро сообразит, что к чему. Таглиони в погребе насоображался уже настолько, что ничего больше не соображал. Он сидел в окружении пустых бутылок из-под портвейна и заплетающимся языком, но достаточно громко утверждал, что он -- лучший потрошитель в мире. Обычно он не любил пользоваться этими словами, но сейчас язык отказывался ему повиноваться, и произнести "таксидермист" он бы не смог ни за что. -- Опять он расхвастался, -- сказал Додд, когда они с Локхартом остановились у ведущей в погреб лестницы. -- Тоже мне, лучший в мире потрошитель. По мне, так у этого слова достаточно много значений. Даже слишком много, я бы сказал[22]. Миссис Флоуз в полной мере разделяла его неприязнь к этому слову. Репертуар Таглиони приводил ее в ужас. Особенно сейчас, когда она была привязана к той самой кровати, на которой когда-то "накачивал" ее муж, ныне сам набитый всякой дрянью. Ее настроение еще сильнее портил и сам старый Флоуз. Додд поставил кассету, обозначенную как "История семьи: откровения". Благодаря Локхарту и его смекалке в электронике кассеты могли сейчас звучать безостановочно, автоматически перематываясь в нужный момент. Кассета была рассчитана на сорок пять минут, три минуты занимала ее перемотка. Миссис Флоуз приходилось практически непрерывно и одновременно слушать доносившееся снизу пьяное бахвальство Таглиони и идущие из комнаты по другую сторону лестницы бесконечные повторения историй про Палача Флоуза, про восходящего на костер Епископа Флоуза и про Менестреля Флоуза. Последняя история сопровождалась пением куплетов из его песни, сочиненной, когда он сидел под виселицей. Эта-то часть и донимала миссис Флоуз больше всего. Повесьте за ноги меня, Чтоб видеть мог весь свет, К чему приводит голова, Коли ума в ней нет. Первая строфа была достаточно плоха, но остальные были еще хуже. Она уже не меньше пятнадцати раз прослушала требование Менестреля вернуть ему его член, даже разорвав для этого пополам зад сэра Освальда, ибо Менестрелю невтерпеж отлить. Вдова сама была сейчас примерно в таком же состоянии: член ей был ни к чему, а вот отлить было действительно невтерпеж, и ждать больше она уже не могла. А Локхарт и Додд весь день сидели в кухне, обсуждая, что им делать дальше, так что докричаться до них было невозможно. -- Нельзя отпускать итальяшку, -- говорил Додд. -- Уж лучше избавиться от него совсем. Но мысли Локхарта работали в более практическом направлении. Многократно повторенная Таглиони похвальба, будто он -- лучший потрошитель во всем мире, и, по меньшей мере, двусмысленность подобного утверждения дали Локхарту богатую пищу для размышлений. Странным казалось ему и отношение ко всему этому Додда. Его уверенность в том, что Боскомб из Аризоны не был ни любовником мисс Флоуз, ни отцом Локхарта, звучала убедительно. Когда Додд что-то утверждал, это всегда в конце концов оказывалось правдой. Безусловно, он не врал Локхарту, по крайней мере, не делал этого никогда раньше. Сейчас он столь же категорически утверждал, что в письмах не может быть никакого намека на возможного отца Локхарта. О том же самом его предупреждали и мисс Дейнтри, и старая цыганка: "Бумага и чернила не принесут тебе добра". Локхарт признавал этот факт, но без Боскомба у него не было вообще никакой возможности найти своего отца до того, как распространится известие о смерти его деда. В этом отношении Додд был прав: миссис Флоуз знала о смерти мужа и сделала бы эту смерть всеобщим достоянием, как только оказалась бы на свободе. Наконец ее истошные вопли, заглушившие и семейную хронику старого Флоуза, и зловещие утверждения Таглиони, вынудили Локхарта прийти ей на помощь. Отпирая дверь ее комнаты, Локхарт слушал ее мольбы о том, что она лопнет, если ей не дадут немедленно отлить. Он отвязал ее, и миссис Флоуз галопом понеслась на улицу в уборную. Когда она вернулась и вошла в кухню, Локхарт уже принял решение. -- Я нашел отца, -- объявил он. Миссис Флоуз негодующе уставилась на него. -- Врешь, -- ответила она. -- Ты лжец и убийца. Я видела, что вы сделали с дедом, и не думай... Локхарт не стал ничего доказывать. Вдвоем с Доддом они затащили миссис Флоуз в комнату и снова прикрутили ее к кровати. Но на этот раз они еще и заткнули ей рот кляпом. -- Я тебя предупреждал, что старая ведьма слишком много знает, -- сказал Додд. -- А поскольку она жила ради денег, то она без них не помрет, как ты ей ни грози. -- Значит, надо опередить ее, -- сказал Локхарт и направился в погреб. Таглиони, допивавший пятую бутылку, смотрел налитыми кровью глазами, видя Локхарта как будто в тумане. -- Лучший такси... потрошитель в мире. Я. Это я, -- бормотал он. -- Назовите что хотите. Лиса, фазан, птица. Я выпотрошу и набью. А сейчас я выпотрошил человека. А, каково? -- Папочка, -- сказал Локхарт и обнял Таглиони за плечи, -- дорогой мой папочка. -- Папочка? Чей, мать вашу, папочка? -- спросил Таглиони, слишком пьяный, чтобы понять ту роль, которая ему отныне отводилась. Локхарт помог ему подняться на ноги и повел его вверх по лестнице. На кухне Додд стоял у плиты с кофейником. Локхарт усадил таксидермиста на скамью, прислонив его к спинке так, чтобы тот не падал, и попытался сосредоточить его внимание на внезапно открышемся отцовстве. Но у того все плыло перед глазами. Лишь через час, влив в него добрую пинту кофе и впихнув хороший бифштекс, таксидермиста удалось немного протрезвить. И на протяжении всего этого времени Локхарт называл его "папочкой". Именно это и выводило итальянца из себя больше всего. -- Какой я тебе папочка, -- возражал он. -- Не понимаю, о чем вы это тут говорите. Локхарт отправился в кабинет деда и открыл там сейф, спрятанный за полкой с книгами. Вернулся он с сумкой из моющейся замши. Он показал Таглиони, чтобы тот подошел к столу, а затем вывалил перед ним содержимое сумки. Тысяча золотых соверенов раскатилась по добела выскобленному дереву. Таглиони с изумлением уставился на них. -- Что это за деньги? -- спросил он. Он взял со стола одну из монет и попробовал ее на зуб. -- Золото. Чистое золото. -- Это все твое, папочка, -- сказал Локхарт. Таглиони в первый раз проглотил слово "папочка". -- Мое? Вы расплачиваетесь со мной золотом за то, что я сделал чучело? Локхарт отрицательно покачал головой: -- Нет, папочка, кое за что другое. -- За что? -- с подозрением в голосе спросил таксидермист. -- За то, что ты станешь моим отцом, -- ответил Локхарт. Глаза Таглиони завращались почти так же, как глаза тигра в кукле старика. -- Твоим отцом? -- поперхнулся он. -- Ты хочешь, чтобы я был твоим отцом? Зачем мне быть твоим отцом? У тебя что, своего нет? -- Я незаконнорожденный, -- сказал Локхарт, но Таглиони уже и сам это понял. -- Ну и что? У незаконнорожденных тоже всегда есть отец. Или твоя мать была девой Марией? -- Оставь мою мать в покое, -- сказал Локхарт. Додд тем временем сунул в жарко пылавший огонь кочергу. Когда она раскалилась добела, Таглиони решился. Локхарт почти не оставил ему выбора. -- Хорошо, я согласен. Я скажу этому Балстроду, что я твой отец. Я не против. А ты даешь мне эти деньги. Я согласен. На все, что ты скажешь. Локхарт наговорил ему немало. В том числе и о тюрьме, которая ждет таксидермиста, сделавшего из старика чучело. А перед этим, скорее всего, убившего этого старика, чтобы украсть тысячу золотых соверенов из его сейфа. -- Я никогда не убивал, -- стал лихорадочно оправдываться Таглиони, -- ты это знаешь. Когда я сюда приехал, он был уже мертв. -- Докажи, -- сказал Локхарт. -- Где его внутренности, по которым полиция и судебные эксперты смогут определить, когда он умер? -- В парнике для огурцов, -- машинально произнес Додд. Это обстоятельство постоянно угнетало его. -- Неважно, -- сказал Локхарт, -- я просто хочу подчеркнуть: ты никогда не сможешь доказать, что не убивал моего деда. А мотив убийства -- вот эти деньги. А кроме того, в этой стране не любят иностранцев. Присяжные будут настроены против тебя. Таглиони согласился, что это вполне возможно. По крайней мере, повсюду, где ему довелось побывать в этой стране, он чувствовал неприязнь к себе. -- Хорошо, хорошо. Я скажу все, что ты хочешь, чтобы я сказал. А потом я смогу уехать со всеми этими деньгами? Так? -- Так, -- подтвердил Локхарт, -- даю тебе слово джентльмена. Вечером того же дня Додд отправился в Блэк-Покрингтон и, забрав вначале припрятанную на известковом заводике машину мисс Дейнтри, поехал в Гексам предупредить мистера Балстрода, что его и доктора Мэгрю просят на следующий день прибыть во Флоуз-Холл и удостоверить под присягой заявление отца Локхарта о том, что именно он стал в свое время причиной беременности мисс Флоуз. После этого Додд отогнал машину в Дайвит-Холл. Локхарт и Таглиони сидели вдвоем на кухне, итальянец запоминал то, что ему придется потом говорить. Наверху миссис Флоуз готовилась к борьбе. Она твердо решила: ничто, даже возможность получить сказочное богатство, не заставит ее лежать в этой комнате, дожидаясь такого же конца, какой постиг ее мужа. Будь что будет, но она должна освободиться от этой привязи и скрыться из имения. И пусть за ней гонятся все своры старого Флоуза, от своего плана она не откажется: побег должен состояться. Поскольку рот у нее был заткнут кляпом и выражать свои чувства вслух она все равно не могла, миссис Флоуз целиком сосредоточилась на тех веревках, что привязывали ее к железной основе кровати. Ей удалось дотянуться руками до нижней части кровати, и она шарила там с упорством и настойчивостью, отражавшими всю меру испытаемого ею страха. А в Гексаме в это время мистер Балстрод упорно уговаривал доктора Мэгрю поехать с ним вместе наутро во Флоуз-Холл. Доктор же упрямо не соглашался. Его последняя поездка в это имение произвела на него незабываемое впечатление. -- Балстрод, -- говорил он, -- мне нелегко нарушить профессиональную клятву и рассказать тебе о том, о чем говорил человек, который долгие годы был моим другом и который, возможно, лежит сейчас на смертном одре. Но я должен тебе сказать: старина Эдвин крайне плохо отзывался о тебе, когда я был у него в последний раз. -- Ну и что? -- возражал Балстрод. -- Не сомневаюсь, что он говорил все это в бреду. И вообще не стоит обращать внимание на слова выжившего из ума старика. -- Это верно, -- соглашался доктор, -- но в его высказываниях была такая четкость мысли, которая не позволяет мне считать его выжившим из ума. -- Например? -- спросил Балстрод. Но доктор Мэгрю не был готов воспроизвести слова, сказанные старым Флоузом. -- Я не хочу повторять оскорбления, -- ответил он, -- но я поеду во Флоуз-Холл только в двух случаях: если Эдвин готов извиниться перед тобой или если он уже умер. Балстрод же смотрел на дело скорее с философской и практически-финансовой точек зрения. -- Тебе виднее, -- сказал он, -- ты его личный врач. Что же касается меня, я не намерен отказываться от тех гонораров, что он платит мне как своему адвокату. Имение большое, передача его по наследству потребует немалых хлопот. Кроме того, завещание сформулировано достаточно двусмысленно и открывает возможность оспорить его в суде. Если Локхарт действительно нашел своего отца, я очень сомневаюсь, что миссис Флоуз не оспорит этого через суд, а доход от столь затяжного дела может оказаться весьма приличным. Было бы глупо после стольких лет дружеских отношений с Эдвином бросить его на произвол судьбы в тот момент, когда он во мне нуждается. -- Ну, будь по-твоему, -- уступил в конце концов доктор Мэгрю. -- Я поеду с тобой. Но я предупреждаю: во Флоуз-Холле творятся странные дела и мне они очень не нравятся. Глава восемнадцатая Все, что он увидел во Флоуз-Холле на следующий день, понравилось ему еще меньше. Утром Балстрод остановил машину у въезда на мост и стал дожидаться, пока Додд откроет ворота. Даже с этого расстояния можно было слышать голос старого Флоуза, который разносил Всевышнего, возлагая на него ответственность за то мерзкое состояние, в котором пребывал мир. Отношение Балстрода к тому, что они услышали, как всегда, было более прагматичным, нежели у доктора. -- Не могу сказать, что разделяю его взгляды и чувства, -- сказал Балстрод, -- но если он действительно говорил обо мне что-то скверное, то, по крайней мере, я в неплохой компании. Компания, в которой он оказался несколько минут спустя, со всей очевидностью не подходила под это определение. Внешний вид Таглиони не вызывал к нему особого доверия. Таксидермист пережил за последнее время слишком много неописуемых ужасов и потому находился далеко не в лучшей форме. К тому же почти всю ночь напролет Локхарт добивался того, чтобы его "папочка" был бы безукоризнен в исполнении этой новой для него роли. Последствия перепоя, страх и сильный недосып отнюдь не способствовали благообразности облика Таглиони. Собственная одежда его пострадала в процессе работы, и потому Локхарт дал ему кое-что из гардероба деда вместо заляпанной кровью его одежды; однако вещи старого Флоуза оказались таксидермисту не очень впору. При виде его взгляд Балстрода выразил обескураженность и ужас, а взгляд доктора Мэгрю -- сугубо профессиональную озабоченность его состоянием. -- На мой взгляд, он выглядит просто больным человеком, -- прошептал врач адвокату, когда они шли вслед за Локхартом в кабинет. -- Не берусь судить о его здоровье, -- ответил Балстрод, -- но облачение у него явно неподобающее. -- По мне, он не тот человек, состояние которого позволяет ему быть сейчас поротым до тех пор, пока жизнь его не повиснет на ниточке, -- сказал доктор Мэгрю. Балстрод резко остановился. -- О Боже, -- пробормотал он, -- я совершенно забыл об этом условии! Таглиони вообще не имел об этом понятия. Ему даже в голову не могло прийти нечто подобное. Единственное, о чем он мечтал, это выбраться как можно быстрее из этого страшного дома, сохранив свою жизнь, репутацию и деньги. -- Чего мы ждем? -- спросил он, видя, что Балстрод замешкался. -- Действительно, -- поддержал его Локхарт, -- давайте переходить к делу. Балстрод сглотнул. -- Мне кажется, было бы правильнее, если бы здесь присутствовали ваш дед и его жена, -- сказал адвокат. -- В конце концов, один из них написал завещание, выразив в нем свою последнюю волю, а другая лишается тех привилегий, которые она при иных обстоятельствах получила бы в соответствии с его волей. -- Дед сказал, что он плохо себя чувствует и не хочет вставать с постели, -- ответил Локхарт и подождал, пока не раздались новые выкрики Флоуза, на этот раз проезжавшегося по поводу профессиональных качеств доктора Мэгрю. -- Не кривя душой, могу то же самое сказать и в отношении моей тещи. Она сейчас недомогает. И кроме того, появление моего отца со всеми вытекающими отсюда для нее финансовыми последствиями, естественно, привело ее, мягко говоря, в нервное и раздраженное состояние. Последние слова были истинной правдой. Ночь, проведенная в непрерывных попытках перетереть связывавшие ее веревки о железный каркас кровати, действительно привела миссис Флоуз в состояние раздражения и нервного возбуждения, и тем не менее она все еще не прекращала свои попытки. А тем временем внизу, в кабинете, Таглиони уже слово в слово повторял все то, чему научил его Локхарт. Балстрод записывал и, вопреки его собственным ожиданиям, слова Таглиони производили на него впечатление. Таглиони заявил, что в то время он работал временным рабочим в одной из местных фирм, и поскольку он был итальянцем, то это само по себе привлекало к нему внимание мисс Флоуз. -- Я ничего не мог поделать, -- оправдывался Таглиони, -- я итальянец, а английские женщины... -- ну, вы знаете, что это такое. -- Знаем, -- подтвердил Балстрод, который догадывался, что последует дальше, и был не расположен все это выслушивать. -- И вы влюбились друг в друга? -- спросил он, чтобы хоть чем-то скрасить обнаруженную покойной мисс Клариссой Флоуз прискорбную склонность к иностранцам. -- Да. Мы влюбились. Можно и так записать. Балстрод записывал, бормоча про себя, что ему не доставляет удовольствия узнавать такого рода подробности про мисс Флоуз. -- Ну и что было дальше? -- А вы как думаете? Я ее трахнул[22]. Балстрод вытер вспотевшую лысину носовым платком, а доктор Мэгрю злобно сверкнул на итальянца глазами. -- У вас состоялось половое сношение с мисс Флоуз? -- спросил адвокат, когда снова обрел дар речи. -- Половое сношение? Не знаю. Мы потрахались. Это же так называется, верно? Вначале я ее, потом она меня, потом... -- Сейчас получишь, если не заткнешься! -- заорал Мэгрю. -- А что я такого сказал? -- удивился Таглиони. -- Вы же... Но тут вмешался Локхарт. -- Не думаю, что нам стоит вдаваться в дальнейшие подробности, -- примирительно сказал он. Балстрод с энтузиазмом согласился. -- И вы готовы заявить под присягой, что являетесь отцом этого человека и не сомневаетесь в своем отцовстве? -- спросил он. Таглиони подтвердил все перечисленное адвокатом. -- Тогда подпишите тут, -- показал Балстрод и дал ему ручку. Таглиони расписался. Подлинность его подписи была засвидетельствована доктором Мэгрю. -- И позвольте узнать ваш род занятий? -- необдуманно спросил Балстрод. -- Вы хотите сказать -- чем я зарабатываю? -- переспросил Таглиони. Балстрод кивнул. Таглиони поколебался, но затем решил хоть раз за сегодняшнее утро сказать правду. Мэгрю готов был броситься и растерзать его, и Локхарт поспешно выпроводил итальянца из комнаты. Балстрод и Мэгрю остались вдвоем в кабинете, не в силах вымолвить ни слова. -- Нет, вам приходилось слышать нечто подобное?! -- выговорил наконец Мэгрю, когда его сердцебиение более или менее пришло в норму. -- И у этой скотины еще хватало наглости стоять тут и рассказывать... -- Дорогой Мэгрю, -- ответил Балстрод, -- только теперь я понимаю, почему старик включил в завещание условие, что отец его незаконнорожденного внука должен быть порот до тех пор, пока его жизнь не повиснет на ниточке. Он, по-видимому, обо всем этом догадывался. Доктор Мэгрю выразил свое согласие с таким предположением. -- Лично я хотел бы, -- заявил он, -- чтобы это условие было сформулировано жестче: пороть, пока его жизнь не слетит с этой ниточки. -- Слетит куда? -- поинтересовался адвокат. -- Пока она не оборвется, -- ответил доктор Мэгрю и налил себе флоуз-холловского виски из графина, стоявшего в углу на подносе, Балстрод присоединился к нему. -- Это поднимает очень интересный вопрос, -- сказал он после того, как они по очереди выпили за здоровье друг друга, а потом и за то, чтобы Таглиони досталось по заслугам. -- А именно вопрос о том, что может практически означать выражение "жизнь, повисшая на ниточке". Суть вопроса -- как определить прочность этой ниточки, как предвидеть момент, когда она оборвется. -- Я как-то не думал об этом, -- ответил доктор Мэгрю, -- но сейчас, после того, что вы сказали, такая формулировка вызывает у меня серьезные возражения. Точнее, мне кажется, было бы сказать "на волосок от смерти". -- Это все равно не отвечает на вопрос. Жизнь -- это время. Мы ведь говорим о продолжительности жизни человека, а не о том, какое место его жизнь занимает в пространстве. А слова "на волосок от смерти" характеризуют именно место в пространстве, но ничего не говорят нам о моменте времени. -- Но мы же говорим о долгой жизни, -- возразил Мэгрю, -- а это предполагает и какое-то ее протяжение в пространстве. Если, например, под долгой жизнью мы будем понимать восемьдесят лет -- я полагаю, такой срок можно назвать долгой жизнью, -- тогда нормальной продолжительностью жизни можно считать, скажем, семьдесят. Лично мне доставляет удовольствие то, что, судя по комплекции этого паршивого итальяшки и по его общему состоянию, эта скотина не дотянет до сроков, отмеренных человеку в Библии. И далеко не дотянет. На всякий случай, просто чтобы подстраховаться, допустим, что он дожил бы до шестидесяти лет. Значит, по отношению к шестидесяти годам висеть на ниточке -- это... Их дискуссию прервало появление Локхарта, сообщившего, что, дабы не беспокоить деда и недомогающую миссис Флоуз, он решил провести вторую часть сегодняшней церемонии в башне. -- Додд готовит его к порке, -- сказал Локхарт, предложив пройти туда. Два старика последовали за ним, продолжая увлеченно обсуждать, как практически понимать смысл выражения "жизнь, которая висит на ниточке". -- У этого состояния, -- продолжал спор Мэгрю, -- есть как бы две грани: на ниточке до момента смерти и сразу же после него. Но сама смерть -- это очень неопределенное состояние, и поэтому, прежде чем начинать выполнение этого условия завещания, следовало бы решить, что конкретно оно подразумевает. Некоторые авторитеты считают, что смерть наступает в тот момент, когда перестает биться сердце. Другие утверждают, что мозг, как орган сознания, способен функционировать еще в течение какого-то времени после того, как останавливается сердце. Поэтому, сэр, давайте определим, что... -- Доктор Мэгрю, -- возразил Балстрод, -- они в это время пересекали крошечный садик, -- будучи юристом, я не компетентен выносить суждения по таким вопросам. Выражение "пока жизнь его не повиснет на ниточке" означает, что человеку не дадут умереть. Я никоим образом не принял бы никакого участия в оформлении завещания и последней воли, если бы они предполагали убийство отца Локхарта -- независимо от того, что я лично думаю по поводу всего этого дела. Убийство противозаконно... -- Порка тоже противозаконна, -- заметил Мэгрю. -- Вставлять в завещание условие, гласящее, что человек должен быть порот до тех пор, пока жизнь его не повиснет на ниточке, -- значит делать нас обоих соучастниками преступления. В этот момент они вошли в башню, и последние слова доктора отразились эхом от древнего оружия и пропыленных знамен. Безглазый тигр скалил зубы над большим камином. Таглиони, прикованный кандалами к противоположной от камина стене, увидев вошедших, стал бурно выражать свое несогласие с происходящим. -- Что значит пороть? -- закричал он, но Додд вложил ему в рот пулю. -- Чтобы было что пожевать, -- пояснил он. -- Старый армейский обычай. Таглиони выплюнул пулю. -- Вы что, с ума посходили? -- снова завопил он. -- Что еще вам от меня надо? Сперва я... -- Зажми пулю зубами, -- прервал его Додд и сунул пулю обратно. Таглиони сопротивлялся, не давая впихнуть ее себе в рот, но в конце концов был вынужден взять ее за щеку, и снаружи это место выглядело чем-то вроде небольшого флюса. -- Не хочу я, чтобы меня пороли! Меня позвали сюда набить его, я и набил[23]. А теперь... -- Благодарю вас, мистер Додд, -- сказал Балстрод, когда слуга заставил итальянца замолчать, забив ему в рот грязный носовой платок. -- Эти постоянные упоминания набивания и накачек больше, чем что-либо иное, убеждают меня в том, что в данном случае условия завещания должны быть выполнены скорее в соответствии с духом закона, нежели с его буквой. Лично мне это слово кажется абсолютно предосудительным и нежелательным для использования. -- Мне показалось, что он употреблял его в мужском роде, -- вставил доктор Мэгрю. -- Могу поклясться, что он сказал "набить его". Таглиони тоже мог бы в этом поклясться, но пуля у него во рту в сочетании с грязным платком Додда была не только омерзительна на вкус, но и не давала дышать, а потому его мысли были уже далеко от спорящих. Лицо его из мертвенно-бледного постепенно становилось черным. Локхарт в дальнем углу зала разминался, отрабатывая удары плеткой на фигуре в рыцарских доспехах, и вся комната была наполнена звоном железа. Этот звук напомнил Балстроду о необходимости блюсти высокую профессиональную честь. -- Я все еще не убежден, что нам следует начинать эту часть процедуры, не определив предварительно точного значения формулировки "пока его жизнь не повиснет на ниточке", -- сказал он. -- Может быть, стоило бы спросить у самого мистера Флоуза, что именно он имел в виду, когда оговаривал это условие. -- Сомневаюсь, чтобы от него можно было получить сейчас разумный ответ, -- сказал Додд, быстро прикидывая в уме, на какой кассете может быть записано хотя бы что-то близкое к ответу на подобный вопрос. Но его спас доктор Мэгрю, обеспокоенный тем, что Таглиони чернел на глазах. -- Надо бы дать вашему отцу немного отдышаться, -- сказал он Локхарту. -- Клятва Гиппократа, которую я давал, не позволяет мне оставаться равнодушным при виде смерти от удушения. Конечно, если бы это была процедура повешения... Додд вынул у Таглиони изо рта платок и пулю, и итальянец немного пришел в себя, цвет его лица стал более или менее нормальным. Одновременно он обрел и дар речи и начал громко, энергично кричать и доказывать что-то по-итальянски. Однако его усилия оказались напрасными. Балстрод и Мэгрю, не слыша друг друга из-за его криков и потому будучи не в состоянии продолжать ранее начатую дискуссию, повернулись и вышли в сад, не скрывая своего отвращения к Таглиони. -- На мой взгляд, подобная трусость заслуживает всяческого презрения, -- сказал Балстрод. -- Впрочем, итальянцы очень плохо воевали в эту войну. -- Это так, но сейчас нам от этого не легче, -- ответил доктор Мэгрю. -- Однако как человек, способный испытывать сострадание даже к такой скотине, я бы предложил, чтобы мы действовали в строгом соответствии с завещанием и выпороли бы этого негодяя так, чтобы жизнь его повисла на ниточке. -- Но... -- начал было Балстрод, однако Мэгрю уже повернулся, возвратился в банкетный зал башни и сквозь стоявший там грохот пытался что-то сказать Додду. Додд вышел из зала и через пять минут вернулся с линейкой и карандашом. Мэгрю взял то и другое и подошел к Таглиони. Поставив линейку примерно на дюйм выше его плеча, доктор нанес на стену карандашом метку, а потом проделал то же самое еще в нескольких местах справа и слева от итальянца, соединив затем полученные метки одной линией так, что позади Таглиони на оштукатуренной стене возник его силуэт. -- Кажется, я все сделал абсолютно точно, -- с гордостью заявил он. -- Локхарт, мальчик мои, можешь начинать. Выпори этот силуэт, и это станет строжайшим, вплоть до каждой буквы, выполнением условий завещания твоего деда[24]. Локхарт подошел, размахивая плеткой, но в этот момент Таглиони сам исполнил требования завещания: он соскользнул вниз по стене и молча повис на своих кандалах. Локхарт с нескрываемой досадой глядел на него. -- Почему у него такой странный цвет лица? -- спросил он. Доктор Мэгрю открыл свою сумку и достал стетоскоп. Через минуту он покачал головой и констатировал, что Таглиони мертв. -- Вот и решение нашего спора, -- сказал Балстрод. -- Но что же, черт побери, нам теперь делать? Пока что, однако, всем было не до ответа на этот вопрос. Из дому донеслись вдруг ужасающие крики. Миссис Флоуз сумела-таки освободиться и, судя по ее воплям, увидела, что осталось от ее покойного мужа. Маленькая группа людей, находившихся в зале башни, слышала -- за исключением Таглиони -- как эти крики сменились ненормальным смехом. -- Будь проклята эта сука, -- выругался Додд, рванувшись к двери, -- и как я позабыл, что ее нельзя так долго оставлять одну! -- И он бегом устремился через двор в дом. Локхарт и два старейших друга его деда последовали за ним. Войдя в дом, они увидели, что на верхней площадке лестницы стояла миссис Флоуз, а под лестницей корчился Додд, обеими руками держась за пах. -- Хватай ее сзади, -- посоветовал он Локхарту, -- спереди она не дается. -- Эта женщина сошла с ума, -- проговорил доктор Мэгрю. Впрочем, это было ясно и без его слов. Локхарт помчался к черной лестнице. Стоя наверху, миссис Флоуз продолжала выкрикивать, что старик давно уже мертв. -- Сами посмотрите! -- прокричала она и бросилась к себе в комнату. Мэгрю и Балстрод начали осторожно подниматься вверх по лестнице. -- Если эта женщина действительно лишилась рассудка, -- проговорил Балстрод, -- то все происшедшее тем более достойно сожаления. Потеряв рассудок, она, по завещанию, тем самым утрачивает и всяческое право на наследование имения. А значит, не было необходимости в получении заявления под присягой от этого отвратительного иностранца. -- Не говоря уже о том, что эта скотина еще и умерла, -- добавил Мэгрю. -- Полагаю, нам надо зайти и поздороваться с Эдвином. Они повернули к спальне старого Флоуза. Додд снизу, от лестницы, пытался отговорить их от этого. -- Он никого не принимает! -- кричал Додд, но до них не дошел истинный смысл этой фразы. Когда наверху появился Локхарт, незаметно прокравшийся по задней лестнице, чтобы избежать удара в пах от ненормальной тещи, лестничная площадка была уже пуста, а в спальне старика доктор Мэгрю, достав стетоскоп, прикладывал его к груди мистера Флоуза. Это непродуманное движение врача вызвало бурю поразительной двигательной активности его пациента. То ли старику что-то не понравилось в манерах самого доктора, то ли Балстрод случайно зацепил кнопки дистанционного управления, но только механизм, приводивший в движение покойника, внезапно заработал. Старик дико замахал руками, его глаза бешено завращались, рот начал открываться и захлопываться, а ноги конвульсивно задергались. Не было только звука -- вначале одного лишь звука, а потом еще и простыни, которую дергающиеся ноги моментально сбросили с постели, и опутывавшие под ней покойника электрические провода предстали на всеобщее обозрение. Таглиони вывел провода из тела в том месте, где это было удобнее всего сделать, и потому вся картина чем-то напоминала жуткую уретру, извергающую электронную мочу. Как и утверждал в свое время Таглиони, никому, кто увидел бы старика со стороны или даже попытался бы осмотреть его, не пришло бы в голову заглядывать в это место. Безусловно, ни у Мэгрю, ни у Балстрода тоже не могло и мысли возникнуть, чтобы сюда заглянуть; но сейчас, когда переплетение проводов обнажилось само, они взгляда не могли оторвать от этого места. -- Распределительная коробка, заземление и антенна, -- пояснил вошедший в комнату Локхарт-- -- Усилитель смонтирован под кроватью, и мне остается только регулировать громкость... -- Не надо, Бога ради, не надо нам больше ничего показывать, -- взмолился Балстрод, который был в любом случае неспособен отличить одно приспособление от другого. Движения старого Флоуза внушали ему ужас. -- У меня здесь по десять ватт на канале, -- продолжал Локхарт, но Мэгрю перебил его. -- Я, как медик, никогда не приветствовал эвфаназию, -- задохнулся он, -- но чтобы пытаться продлить жизнь человека сверх всяких разумных и гуманных пределов... О Боже! Не обращая внимания на мольбы Балстрода, Локхарт повернул регулятор громкости, и старик, продолжая махать руками и дергаться, подал голос. -- Всегда так с нами было, -- рявкнул он (впрочем, доктор Мэгрю был уверен в ошибочности этого утверждения, ибо отлично знал, что со старым Флоузом так было вовсе не всегда). -- Кровь Флоузов бежит по нашим жилам, неся в себе заразу грехов всех предков наших. Грехи и ханжество в нас столь переплелись, что многим Флоузам пришлось изведать путь мучеников, потакая желаниям и слабостям своим, и зову праотцов. Будь все иначе, не обладала бы наследственность такой неодолимой силой. Но ее предначертанья познал я сам -- и слишком хорошо, -- чтоб ныне сомневаться в глубинной мощи тех страстей закоренелых, что властно... Властным и неодолимым желанием Балстрода и доктора Мэгрю было, несомненно, поскорее выбраться из этой комнаты ко всем чертям и как можно дальше унести ноги от этого места. Но их удерживал какой-то магнетизм в голосе старика (на звучавшей кассете значилось: "Флоуз, Эдвин Тиндейл; самооценка"), а также и то, что между ними и дверью из комнаты неодолимой стеной стояли Локхарт и Додд. -- И искренне скажу вам, от сердца самого, что чувствую себя в душе разбойником болотным не менее, чем бритом и человеком, к цивилизации принадлежащим. Хотя -- где та цивилизация, в которой я был рожден, воспитан? Которая нас наполняла чувством, помогавшим переносить невзгоды, -- гордостью за то, что в Англии рожден? Где ныне умелец гордый или тот работник, что жил, на одного себя надеясь в этом мире? Где те правители и те машины, которым, сам их не имея, завидовал весь мир? Все в прошлом, все ушло. Их место занял жалкий попрошайка, с протянутой рукой стоящий англичанин, что ждет -- когда и чем поможет ему мир? Но сам при этом работать не желает; и товары, что с охотою б купили за границей, делать уж не может. Одежды обветшали; все покатилось вниз... И так случилось только потому, что не нашлось политика, который имел бы смелость правду всем сказать. Лишь раболепствовать они были способны да льстить толпе, гонясь за голосами, что покупали власть им -- впрочем, пустую, как обещанья их и они сами. Нет, Гарди с Дизраэли иначе видаться был должен смысл демократии. А эта накипь -- Вильсон, да и тори тоже, -- все норовит вначале превратить людей в толпу, дав хлеба им и зрелищ; затем их презирает. Вот так пропала, сгинула навек та Англия, в которой я родился. Законы попирают те люди, депутаты и министры, что их поставлены творить в парламенте и соблюдать в правленьи. Чему же следовать простому человеку? Какой закон он может уважать? Он -- тот, кто вне закона сам поставлен и загнан в угол чиновниками, что себе жируют на деньги, с труженика взысканные или с него же обманом взятые, а то и просто украденные из его кармана. Черви-бюрократы уж доедают гниющий труп страны, той Англии прекрасной, что ими же убита... Локхарт выключил старика, и Мэгрю с Балстродом перевели застывшее от ужаса дыхание. Но их передышка оказалась предельно короткой. У Локхарта было для них заготовлено кое-что почище. -- Я сделал из него чучело, -- с гордостью произнес он, -- и вы, доктор, признали его здоровым; когда он был уже мертв. Признали, доктор, не отрицайте, -- Додд тому свидетель. Додд согласно кивнул: -- Я слышал, как доктор это говорил. -- А вы, -- Локхарт повернулся к Балстроду, -- способствовали убийству моего отца. Грех отцеубийства... -- Ничего подобного я не делал, -- перебил его адвокат. -- Я отказываюсь... -- Кто писал и оформлял завещание моего деда: вы или не вы? -- спросил Локхарт. Балстрод молчал. -- Вы, и потому мы все трое можем быть обвинены в том, что являемся соучастниками убийства. Я бы хотел, чтобы вы очень тщательно продумали все возможные последствия этого. Мэгрю и Балстроду стало казаться, что с ними говорит не Локхарт. В его голосе они безошибочно почувствовали интонации старого Флоуза, чучело которого сидело сейчас рядом с ними: ту же самую непоколебимую самонадеянность и ту же самую убийственную логику, которую не могли подорвать ни любое количество выпитого портвейна, ни научные аргументы, ни теперь уже сама смерть. И потому врач и адвокат последовали его советам в самом буквальном смысле слова и очень тщательно взвесили все возможные последствия создавшегося положения. -- Должен признаться, -- произнес наконец Балстрод, -- я ошеломлен. Как старейший друг вашего деда, я считаю себя обязанным действовать в его наилучших интересах и таким образом, который он бы одобрил. -- Очень сомневаюсь, что он одобрил бы изготовление из своего трупа чучела, -- сказал доктор Мэгрю. -- Лично я точно бы не одобрил, чтобы из меня сделали бы что-то подобное. -- С другой стороны, как представитель закона, уполномоченный к приведению под присягу, я обязан выполнять свой долг, и мои дружеские обязательства вступают в противоречие с моим профессиональным долгом. Но если бы было установлено, что мистер Таглиони умер естественной смертью... Он выжидающе посмотрел на доктора Мэгрю. -- Не думаю, что следователь сочтет обстоятельства, в которых произошла смерть, позволяющими сделать такой вывод. Человек, прикованный за руки к стене, конечно, мог умереть естественной смертью, но он выбрал для этого противоестественные место и позу. В комнате повисло мрачное молчание. Наконец заговорил Додд: -- Мы можем добавить его к содержимому огуречных парников. -- К содержимому огуречных парников? -- в один голос спросили Мэгрю и Балстрод, но Локхарт не стал удовлетворять их любопытство. -- Мой дед говорил о том, что не хочет быть похороненным, -- сказал Локхарт, -- и я намерен выполнить все его желания полностью. Два старика непроизвольно посмотрели на своего покойного друга. -- Не думаю, что было бы разумно держать его под каким-нибудь стеклянным колпаком, -- сказал Мэгрю, -- и ошибочно было бы полагать, что мы сможем до бесконечности поддерживать у всех иллюзию, будто он еще жив. Я предполагаю, что его вдове известно реальное положение. Додд кивком выразил свое согласие с этими словами. -- С другой стороны, -- сказал Локхарт, -- мы могли бы похоронить вместо него Таглиони. Суставы деда закреплены так, что ему понадобился бы гроб очень причудливой формы, а это вызвало бы разговоры и пересуды, которые нам совсем ни к чему. Балстрод и Мэгрю были того же мнения. -- Тогда Додд подыщет место, где он мог бы сидеть, -- продолжил Локхарт, -- а мистеру Таглиони мы предоставим честь присоединиться к предкам Флоузов в Блэк-Покрингтоне. Доктор Мэгрю, надеюсь, у вас не вызовет возражений предложение выписать свидетельство 6 смерти -- от естественных причин -- моего деда? Мэгрю с сомнением разглядывал чучело своего бывшего пациента. -- Скажем так: на мой взгляд, его внешний вид не дает мне оснований предполагать какие-либо иные причины, -- ответил он. -- Думаю, я всегда могу сказать, что он прошел путем всех смертных и ушел, куда мы все уйдем. -- Унеся с собой те тысячи ударов судьбы, что неизменно плоть вытерпеть должна. По-моему, эти слова очень подходят в данном случае. На том и порешили. Через два дня из имения Флоуз-Холл выехал траурный кортеж. Его открывал брогэм, на котором везли гроб с телом Таглиони. Кортеж проделал свой скорбный путь меж очерчивавших границы разных владений каменных стен и через редкие ворота в них до церкви в Блэк-Покрингтоне. После короткой панихиды, во время которой викарий трогательно и непреднамеренно в точку говорил о том, как умерший любил дикую природу, разных животных и какие прилагал усилия к их сохранению, останки таксидермиста были преданы вечному покою под камнем, на котором были выбиты слова: "Эдвин Тиндейл Флоуз из Флоуз-Холла. Родился в 1887 году. Предстал перед Создателем в 1977 году". Чуть ниже этих слов были сочиненные Локхартом загадочные стихи, посвященные им обоим: Один иль двое здесь лежат? -- Не спрашивай, прознавший. Кто б ни был он, он здесь зарыт, Отец, меня признавший. Мистер Балстрод и доктор Мэгрю, прочитав эти стихи, сочли их весьма приличествующими случаю и даже свидетельствующими об отменном вкусе. -- Мне только не нравится слово "лежат", -- сказал доктор Мэгрю. -- А у меня самые серьезные возражения против того, чтобы Таглиони называл себя отцом незаконнорожденного, -- сказал Балстрод. -- И у этого "меня признавший" есть какой-то нехороший оттенок. Впрочем, не думаю, что мы когда-нибудь узнаем всю правду. -- Искренне надеюсь, что до нее не докопается никто другой, -- ответил ему Мэгрю. -А вдова у Таглиони осталась, не знаете? Балстрод считал, что лучше даже не пытаться наводить такие справки. Вдовы самого мистера Флоуза на похоронах, естественно, не было. Она с безумным видом бродила по пустому дому и время от времени издавала крики, больше похожие на вой; но их звуки терялись в завываниях псов старого Флоуза, оплакивавших кончину своего создателя. И как бы отдавая ушедшему королевские почести, время от времени с артиллерийского полигона доносился звук пушечного выстрела. -- Хорошо, если бы старая сука сама отправилась той же дорогой, -- сказал Локхарт, когда закончились поминки. -- Это бы сняло с нас массу проблем. -- Да, это верно, -- согласился мистер Додд. -- Если теща живет в одном доме с молодыми, из этого никогда ничего хорошего не получается. А вы с женой, наверное, скоро сюда переедете? -- Как только я закончу со всеми финансовыми делами, мистер Додд, -- ответил Локхарт. -- У меня есть еще на юге пара дел, которыми надо заняться. На следующий день он сел в Ньюкастле на поезд и к вечеру был уже снова на Сэндикот-Кресчент. Глава девятнадцатая Там все изменилось. Все дома были уже распроданы, даже полуразрушенный "баухаус" О'Брайена, и Сэндикот-Кресчент снова стал тихой пригородной улочкой, покой которой не нарушало ничто. Счет Джессики в местном банке поднялся уже до 659 тысяч фунтов, что вызывало восторг управляющего банком и нетерпеливое ожидание налоговой службы, предвкушавшей, какую долю с этого счета она получит в порядке налога на приращение капитала. Миллион, полученный Локхартом за тот ущерб, что нанесли ему мисс Голдринг и ее преданные издатели, лежал в банке в Сити, и на него шли проценты. До этого счета налоговая служба дотянуться не могла: по закону она не имела прав взимать налог с доходов, полученных такими общественно полезными способами, как азартные игры, всевозможные лотереи и тотализаторы, выигрыши по вкладам и акциям. Даже призы за игру в бинго были неприкосновенны для налоговой инспекции. Со счета Джессики налог еще не был уплачен, и Локхарт был преисполнен решимости сделать все, чтобы его и не пришлось платить. -- Тебе надо сделать очень простую вещь, -- сказал он Джессике на следующее утро. -- Встреться с управляющим и скажи ему, что ты хочешь снять весь вклад и получить его банкнотами по одному фунту стерлингов. Поняла? Джессика ответила утвердительно и отправилась в банк с большим пустым чемоданом. Когда она вернулась, чемодан был по-прежнему пуст. -- Управляющий мне ничего не выдал, -- рассказывала она со слезами на глазах. -- Он сказал, что не рекомендует так поступать и что если я хочу взять все деньги со счета, то должна предупреждать об этом за неделю. -- Ах, вот как, -- ответил Локхарт. -- В таком случае сходим после обеда еще раз вместе и предупредим его за неделю. Беседа с управляющим банком оказалась нелегкой. Его прежняя учтивость исчезла почти что начисто, когда он узнал, что столь крупный вкладчик намеревается закрыть свой счет и при этом еще получить причитающуюся ему сумму столь мелкими купюрами, -- и все это вопреки самым искренним советам управляющего. -- Всю сумму старыми однофунтовыми банкнотами? -- Управляющий не верил собственным ушам. -- Вы это серьезно? Потребуется же такая работа, чтобы пересчитать... -- С той суммы, которая лежит на счете моей жены, вы заработали неплохие проценты, -- возразил Локхарт. -- И при этом вы еще берете с нас за свои услуги. -- Но мы вынуждены, -- оправдывался управляющий. -- В конце концов... -- Кроме того, вы обязаны возвращать вклады по первому требованию их владельцев и делать это в той форме, в какой они хотят, -- продолжал Локхарт. -- Моя жена предпочитает старые однофунтовые банкноты. -- Я не понимаю, зачем ей это нужно, -- упорствовал управляющий. -- На мой взгляд, было бы верхом глупости выйти отсюда с чемоданом бумажек, которые, если что-то произойдет, вы даже не сможете потом разыскать и вернуть. Вас же могут просто ограбить по дороге. -- Нас вполне могут ограбить прямо здесь, -- настаивал на своем Локхарт. -- На мой взгляд, нас уже ограбили: какую прибыль с вложенных в банк денег получаете вы сами и какой процент платите из нее вкладчикам?! К тому же с того момента, как деньги легли на счет, инфляция их непрерывно съедала. Вы же не станете отрицать этого? Этого отрицать управляющий действительно не мог. -- Но тут ведь нет вины банка, -- возражал он. -- Инфляция -- проблема общенациональная. Если, однако, вас интересует мое мнение насчет того, как лучше всего вложить деньги... -- У нас есть свои соображения, -- перебил его Локхарт. -- А пока мы согласны продержать этот счет в вашем банке еще неделю при условии, что по прошествии этого времени мы получим всю сумму в старых однофунтовых банкнотах. Надеюсь, мы достигли в этом вопросе взаимопонимания. Управляющий так не считал, но что-то в выражении липа Локхарта Флоуза остановило его. -- Хорошо, -- сказал он, -- приходите в следующий четверг, все будет готово. Джессика и Локхарт вернулись домой и провели всю следующую неделю в сборах и упаковке вещей. -- Думаю, лучше всего отправить мебель по железной дороге, -- сказал Локхарт. -- Но ведь там так часто все теряют? Вспомни, что они сделали с мамочкиной машиной! -- При отправке по железной дороге есть одно преимущество, дорогая. Иногда вещи действительно не приходят по назначению. Зато они никогда не возвращаются туда, откуда были отправлены. Именно на это я и рассчитываю: никто не докопается, куда мы уехали. -- Локхарт, какой же ты умница! -- восхитилась Джессика. -- А я об этом и не подумала. Но почему ты адресуешь этот ящик мистеру Джонсу в Эдинбург? Мы ведь не знаем никакого Джонса из Эдинбурга. -- Любовь моя, -- ответил Локхарт, -- ни мы такого не знаем, ни железная дорога его не знает. А там я возьму грузовик, встречу и получу вещи, и, я уверен, никто не сможет выследить нас. -- Ты хочешь сказать, что нам придется скрываться? -- спросила Джессика. -- Нет, не скрываться, -- ответил Локхарт. -- Но ты же помнишь, как мне доказали, что в статистическом и бюрократическом смыслах я не существую и не имею права на ту социальную защиту, которую мне якобы обеспечивает государство. Раз так, то я не собираюсь и делиться с этим государством тем, что мне удалось заработать самому. Я не намереваюсь платить ему ни пенни подоходного налога, ни пенни налога на приращение капитала, ни одного пенса ни за что. Я не существую. Значит, все мое будет моим. -- Я обо всем этом так не думала, но ты прав, -- сказала Джессика. -- В конце концов, это только честно. -- Ничего честного тут нет, -- возразил Локхарт. -- Знаешь такую поговорку, дорогой, -- в любви и на войне все честно, -- сказала Джессика. -- Это просто выворачиваете слов наизнанку, -- ответил Локхарт, -- или же признание того, что никаких правил вообще не существует. А тогда все честно в любви, на войне и при уклонении от налогов. Верно, Вышибала? Бультерьер поглядел на хозяина снизу вверх и завилял огрызком хвоста. Ему нравилось жить у молодых Флоузов. Похоже, они одобряли тот тип поведения, ради которого и выводилась эта порода собак: умение крепко вцепиться во что-нибудь зубами и держать мертвой хваткой, несмотря ни на что. К следующему четвергу все, что находилось в доме, было упаковано и отправлено железной дорогой в Эдинбург на имя некоего мистера Джонса. Оставалось только сходить в банк и наполнить чемодан старыми однофунтовыми банкнотами. Локхарт уже точно таким же образом снял со счета свой миллион. Управляющий банка в Сити отнесся к необычному желанию клиента с гораздо большим пониманием, нежели его коллега в Ист-Пэрсли. Локхарт объяснил ему, что деньги нужны немедленно для заключения сделки с одним из "нефтяных шейхов" из Саудовской Аравии; однако шейх хочет получить всю сумму в металлической монете, лучше всего в пятипенсовиках. Перспектива отсчитывать миллион фунтов стерлингов пятипенсовыми монетами настолько ошеломила управляющего, что он буквально лез вон из кожи, уговаривая Локхарта взять причитающуюся ему сумму купюрами по одному фунту. В конце концов Локхарт неохотно согласился, но при условии, что купюры будут старые. -- Но почему старые? -- удивился управляющий. -- Мне кажется, новые были бы гораздо предпочтительнее. -- Этот шейх ко всему относится с крайним подозрением, -- объяснил Локхарт. -- Он хотел бы получить эти деньги в монете, поскольку считает, что так меньше вероятности, что деньги окажутся фальшивыми. Если я дам ему новые банкноты, он непременно решит, что его надувают. -- Но он легко может проверить подлинность банкнот у нас или же в Английском банке, -- сказал управляющий, явно не ведавший, что в денежных делах репутация Англии заметно катится вниз. Локхарт пояснил, что шейх буквально воспринимает известную поговорку "слово англичанина крепко, как оковы" и считает всех англичан лжецами на том основании, что стоимость английских ценных бумаг неуклонно снижается[25]. -- Господи, до чего же мы докатились, -- только и смог выговорить в ответ управляющий. Тем не менее он вручил Локхарту миллион фунтов стерлингов в старых однофунтовых банкнотах и испытал чувство благодарности судьбе уже хотя бы за то, что подобный привередливый клиент больше не заглянет в его банк. Уговорить управляющего банком в Ист-Пэрсли оказалось куда сложнее. -- Я по-прежнему считаю, что вы поступаете в высшей степени неразумно, -- заявил он, когда Джессика снова пришла к нему с пустым чемоданом. -- Уверен, что ваша матушка никогда не действовала бы столь поспешно и необдуманно. Она всегда была предельно благоразумна во всех денежных вопросах. У нее был ум расчетливого финансиста. До сих пор помню, как еще в 1972 году она посоветовала мне покупать золото, -- и очень жалею сейчас, что не последовал тогда этому совету. Интерес миссис Флоуз к золоту, как выяснилось, не пропал. В те самые минуты, когда в банке Ист-Пэрсли происходил описанный разговор, миссис Флоуз шла по тропинке, постепенно удаляясь от Флоуз-Холла. Она довольно часто останавливалась, чтобы подобрать очередной валяющийся на тропинке золотой соверен. На некотором удалении впереди нее шел Додд и периодически бросал на дорожку монеты из того сокровища, которое было обещано Таглиони. За первую тысячу ярдов он разбросал по дороге двести золотых соверенов -- по одной монете каждые пять ярдов. После этого он увеличил расстояние между монетами до двадцати ярдов. Однако миссис Флоуз, ничего не замечая вокруг и бормоча что-то себе под нос, с жадностью продолжала свой путь. К исходу второй тысячи ярдов Додд разбросал уже в общей сложности двести пятьдесят соверенов; их нашла и подняла шедшая сзади миссис Флоуз. Выложенная золотом тропинка вела ее на запад -- мимо водохранилища, мимо окружавшего его соснового леса и дальше, через открытые болота. К исходу трех тысяч ярдов в кожаной сумке Додда оставалось еще семьсот соверенов. Он приостановился около щита, на котором было написано: "Опасно! Полигон Министерства обороны. Вход и въезд категорически запрещены!". На какое-то мгновение Додд задумался над смыслом этого объявления и моральной стороной того, что он делал. Но затем увидел, что полигон затягивается дымкой тумана, и, будучи человеком чести, решил, что начатое дело надо доводить до конца. "Что хорошо для гусыни, то хорошо и для гусака", -- пробормотал он, а затем несколько изменил это выражение, придя к мысли: что плохо для гусыни, требует некоторого риска от гусака. Он бросил на землю еще несколько монет, на этот раз поближе друг к другу, чтобы ускорить шаг того, кто должен был быть позади. К исходу четвертой тысячи ярдов в сумке у него еще оставались пятьсот соверенов, а пятой -- четыреста. Монеты на тропинке попадались все чаще, туман между тем становился все гуще. Когда позади остались восемь тысяч ярдов, Додд вытряхнул на землю то, что еще было в сумке, и разбросал последние монеты в зарослях вереска так, чтобы их пришлось искать. Затем он повернул назад и побежал. Миссис Флоуз нигде не было видно, но в тумане хорошо слышалось ее странное бормотание. В это время послышался звук выстрела и первый снаряд разорвался на склоне холма. Над головой Додда просвистели осколки, и он помчался еще быстрее. Миссис Флоуз на разрыв снаряда не среагировала. Не обращая никакого внимания на начавшуюся артиллерийскую стрельбу, она продолжала идти вперед, время от времени останавливаясь за очередным пополнением клада, который, подобно ожившей легенде, влек ее все дальше и заставлял ничего не замечать вокруг себя. Если эта золотая дорожка идет и дальше, то она станет богатой женщиной. Рыночная цена каждого старинного соверена была двадцать шесть фунтов, причем цена на золото постоянно росла. Она уже нашла семьсот блестящих монеток. Миссис Флоуз виделось великолепное будущее. Она уедет из Флоуз-Холла, станет жить в роскоши, с новым мужем. На этот раз с молодым, которым можно будет командовать, которого можно будет заставить работать и который сможет удовлетворить ее сексуальные требования. С каждой новой найденной монеткой жадность ее разгоралась все сильнее и она все глубже и глубже погружалась в подсчеты неожиданно свалившегося состояния. Вдруг золотая дорожка кончилась, однако в зарослях вереска был виден блеск золотых монет. Миссис Флоуз, старательно разводя траву руками, начала прочесывать все вокруг этого места. "Не пропустить бы ни одной монетки", -- бормотала она. Артиллеристы, занявшие позиции в нескольких милях к югу, тоже старались изо всех сил -- но их задачей было поразить цель. Саму цель они не видели, однако дистанция до нее была известна, во время пристрелочных выстрелов они сумели взять место расположения цели в вилку и теперь готовились дать залп. Миссис Флоуз нашла наконец самый последний соверен, уселась на землю и стала считать собранные в подол юбки монеты. "Одна, две, три, четыре, пять..." -- дальше она не успела. Королевская артиллерия подтвердила свою репутацию, и залп из шести орудий попал прямо в цель. На том месте, где сидела миссис Флоуз, образовалась большая воронка, по периметру которой была раскидана тысяча соверенов, чем-то напоминавшая золотое конфетти, которое обычно разбрасывают на экстравагантных свадьбах. Впрочем, миссис Флоуз всегда стремилась выйти замуж за хорошие деньги и так и поступала при жизни. Как учила ее еще в детстве алчная мамаша: "Не просто выходя замуж за деньги, но переселяйся туда, где эти деньги находятся". Туда и отправилась миссис Флоуз. Додд возвращался назад в имение, совесть его была чиста. Он рисковал собственной жизнью, чтобы избавиться от старой ведьмы. Как говорил кто-то из поэтов: "Свобода на острие шпаги! Так победим или умрем за нее!". Додд, как умел, боролся за свою свободу и остался жив. Шагая по направлению к Флоуз-Холлу, он насвистывал песенку: "Коль двое встретились в пути, среди ржаного поля, один другого смог убить -- не плакать же второму?!". Да, старина Робби Бернс знал, о чем писал, подумал Додд, пусть даже он слегка ошибся с местом. Вернувшись в имение, мистер Додд растопил камин в кабинете старика, а потом принес свою волынку, уселся на кухне и сыграл старинную песню о "Двух воронах" -- как бы в память и подтверждение того, что над белыми костями миссис Флоуз теперь будут вечно дуть ветры. Он доигрывал последние такты, когда от запертых ворот при въезде на мост раздался звук автомобильного сигнала. Додд вскочил и побежал приветствовать Локхарта и его жену. -- Какой прекрасный день! -- сказал он, открывая ворота. -- Флоузы возвращаются в родовое гнездо. -- Да, теперь уже окончательно и навсегда, -- ответил Локхарт. Вечером, во время ужина, Локхарт занял за столом то место, за которым раньше всегда сидел его дед. Напротив него сидела Джессика. При свете свечей она казалась еще более прекрасной и невинной, чем всегда. Локхарт провозгласил тост в ее честь. Как и предсказывала цыганка, к нему снова вернулся его дар: он знал, что отныне является подлинным главой семейства Флоузов, и это знание освобождало его от взятого на себя ранее обета целомудрия. Поздно вечером, когда Додд играл сочиненное им по случаю возвращения хозяев собственное произведение, а Вышибала и колли настороженно приглядывались и принюхивались друг к другу, Локхарт и Джессика лежали в постели, держа друг друга в объятиях. На этот раз они не только целовались. Их взаимное счастье было столь велико и сильно, что лишь по окончании весьма позднего завтрака на следующий день было замечено отсутствие миссис Флоуз. -- Я не видел ее со вчерашнего дня, -- сказал Додд. -- Она пошла погулять по болотам, и настроение у нее было гораздо лучше, чем обычно в последнее время. Локхарт заглянул в ее комнату и обнаружил, что постель оставалась нетронутой. -- Да, это странно, -- согласился Додд, -- но я уверен, что она отдыхает где-нибудь в доме. Джессика, однако, была слишком очарована домом и не особенно скучала без матери. Она переходила из комнаты в комнату, внимательно разглядывала портреты, дорогую старинную мебель и строила планы на будущее. -- Я думаю, что в старой гардеробной деда мы могли бы сделать детскую, -- сказала она Локхарту. -- По-моему, это неплохая мысль. Тогда ребенок будет все время рядом с нами. Локхарт соглашался со всеми ее предложениями: голова его была занята не будущими детьми, а другими делами. Вместе с Доддом он закрылся в кабинете. -- Куда ты убрал деньги -- туда же в стену, где и старик? -- спросил Локхарт. -- Да. Чемоданы там спрятаны надежно. Но ведь ты же говорил, что искать их никто не будет? -- ответил Додд. -- Я не уверен. Надо быть готовым ко всему. В любом случае, расставаться с тем, что мне принадлежит, я не собираюсь. Если они не найдут денег, то могут попытаться захватить дом и все, что в нем находится. Думаю, мы должны заранее подготовиться и к такому повороту событий. -- Его будет довольно трудно захватить силой, -- сказал Додд, -- Если, конечно, ты не имеешь в виду что-то иное. Локхарт молчал, машинально водя ручкой по листу бумаги, на котором возникал силуэт болотного разбойника. -- Я бы хотел избежать подобной необходимости, -- ответил он после долгого молчания. -- Поговорю вначале с Балстродом. Он всегда занимался налогами деда. Съезди в Покрингтон, позвони ему, чтобы он приехал. Балстрод приехал на следующий день. Локхарт встретил его, сидя за письменным столом в кабинете деда, и адвокату показалось, что в молодом человеке, которого он привык считать незаконнорожденным ублюдком, произошла серьезная перемена. -- Хочу, чтобы ты знал, Балстрод, -- сказал Локхарт после того, как они обменялись приветствиями, -- что я не собираюсь платить налог на наследство с этого имения. Балстрод откашлялся, прочищая горло. -- Полагаю, нам удастся избежать слишком высокой оценки наследуемого имущества, -- ответил он. -- Это имение всегда приносило одни только убытки. А кроме того, ваш дед не признавал никаких счетов и всегда стремился рассчитываться только наличными. И наконец, я, как его адвокат, имею определенное влияние на Уаймена. -- Что, что? -- переспросил Ло