 выражал согласие Питера Пипера, автора романа "Девства ради помедлите
о мужчины", на рекламное турне по Соединенным Штатам.
     --  С  одним  условием,--  сказал  виновник  торжества,  когда  Френсик
откупоривал по этому случаю бутылку шампанского.
     -- С каким?-- спросил Френсик.
     -- Что  мисс Футл поедет со  мною,-- сказал Пипер. Пробке; выстрелила в
потолок. Соня, разлегшаяся на тахте, весело рассмеялась.
     -- Я "за",-- сказала она.
     Френсик был  тоже "за". Вскоре он переволок осоловелого Пипера в другую
комнату и уложил его на постель. Во сне Пипер блаженно улыбался.

        Глава 5
     Проснувшись  наутро,  Пипер  лежал  и   млел  в  тихом  ликовании.  Его
публикуют.  Он едет в  Америку. Он влюблен. Все его мечтания сбылись  разом,
как по волшебству. И  совесть Пипера не грызла.  Он встал,  пошел в ванную и
одобрительно поглядел на свое отражение: в нем явно проступали черты, прежде
незаметные.  Что он был обязан своим нечаянным счастьем чужому остеохондрозу
-- это  он  уже  перешагнул.  Гений его заслужил награду и вот  получил  ее.
Долгие  годы разочарований  несколько  притупили принципы, вдохновлявшие его
ненапечатанные романы. К  тому  же  недавно  ему подвернулась  автобиография
Бенвенуто Челлини. "Каждый в  долгу перед  своим талантом",-- сказал  Пипер,
бреясь,  затуманенному отражению, мысленно добавив, что  упускать  удачу  --
значит пренебрегать фортуной. Да, и ведь еще Соня Футл!
     Пипер  был столь предан своему таланту, что на чувства к живым  людям у
него времени почти  не оставалось, а какое было --тратилось на увиливание от
хищных  незамужних хозяек пансионов  и на  смутное обожание  их  молоденьких
постоялиц.  И  все  девушки,  которые  ему  попадались,  со  второго   слова
обнаруживали полное безразличие к литературе. Пипер берег  себя для  великой
любви, такой же, какая обуревала персонажей читанных им великих романов: для
общения  облагороженных  умов.  И  Соня  Футл, чувствовал он, была  та самая
женщина,  которая  его  поистине  оценила  и  с  которой  он мог  установить
подлинные  отношения. Последние сомнения  насчет поездки  в Америку  чьим-то
дублером отпадали, раз Соня едет с  ним. Пипер  добрился, пошел  на  кухню и
прочел  записку  от  Френсика:  он,  мол,  ушел  в  контору,  а  Пипер чтобы
устраивался  как  дома. Пипер  стал устраиваться как дома. Он  позавтракал и
понес свои дневник  с бутылкой полуиспарившихся чернил  в кабинет  Френсика,
где, за широким письменным столом, принялся выписывать лучезарный образ Сони
Футл.

     В отличие от Пипера, Френсик был настроен вовсе не лучезарно.
     -- Того и гляди, лопнет все это дело,-- сказал он прибывшей Соне.-- Ну,
напоили  мы  бедолагу, ну,  подписал  он договор,  а вот  теперь возьмет  да
откажется, что тогда?
     -- Я ему откажусь,-- сказала Соня.-- Он  у нас нынче  получит аванс  за
поездку, а ты веди его к Коркадилам, кончай с договором на "Поиски". Пришьем
намертво.
     --  Такую  бы  речь да  в уста  Хатчмейеру,-- сказал Френсик.-- Ишь ты,
пришьем,  говоришь, намертво. Опорное  слово --  намертво. М-да,  а у  меня,
видишь ли, сомнения.
     -- Да ведь для него же стараемся,-- сказала Соня,-- Единственный способ
протолкнуть "Поиски" в печать: ты что, знаешь другой? Френсик  кивнул в знак
согласия: не знает.
     --  У  Джефри  будет  припадок,  когда  он  увидит,  что  ему  всучили.
"Волшебную гору" в Ист-Финчли -- это же глаза на лоб полезут! Почитала бы ты
Пипера под Конрада в том же самом Ист-Финчли, поняла бы, чем торгуешь.
     --  Я  подожду  рецензий,--  сказала  Соня.--  Пока  что  мы худо-бедно
отхватили  четверть   миллиона,  фунтов,  Френзи,   не  каких-нибудь  вшивых
долларов. Ты об этом подумай.
     -- Я об этом  и думаю,-- сказал френсик.-- А ты, наоборот, прикинь, что
будет, если дело сорвется. Мы ведь в безработные попадем.
     --  Ничего  не сорвется.  Я  тут  звонила  Элеоноре  Бизли,  заведующей
телепрограммой "Книги, которые вы прочтете". С нею у нас расчеты особые. Так
вот она согласилась втиснуть Пипера на будущей неделе...
     -- Нет,-- сказал Френсик.-- Этого не будет. Не дам я тебе Пипера никуда
втискивать.
     -- Слушай, лапочка,-- сказала Соня,-- давай ковать железо, пока горячо.
Заявит  Пипер на всю Англию, что  он  автор "Девства"  -- и вляпался  обеими
ногами.
     Френсик бросил на нее осуждающий взгляд.
     --  Вляпался обеими  ногами? Чудесно.  Ай  да  мы,  не  хуже  мафии.  И
пожалуйста, не  зови меня "лапочкой". Как угодно,  только не  "лапочкой".  А
насчет  заявлений  на  всю  Англию -- как, по-твоему,  это  очень понравится
Кэдволладайну и его безымянному клиенту?
     --  Кэдволладайн  в принципе согласился  на  дублера,-- сказала Соня.--
Какие у него могут быть претензии?
     --  Есть, знаешь ли, разница между "в принципе" и "на деле",--  заметил
Френсик.-- Он всего-то навсего обещал снестись по этому поводу с клиентом.
     -- Ну и что же?
     -- Пока  ничего,-- сказал Френсик,--  и я даже как-то надеюсь,  что тот
запретит.  По  крайней мере  хоть  перестану разрываться  между  совестью  и
корыстью.
     Но не суждено  ему  было  перестать  разрываться.  Через полчаса пришла
телеграмма:   КЛИЕНТ   СОГЛАСЕН  ЗАМЕЩЕНИЕ  ТЧК  АНОНИМНОСТЬ  ПРЕВЫШЕ  ВСЕГО
КЭДВОЛЛАДАЙН.
     -- Теперь что хотим, то и делаем,-- сказала      .-- Пойду соглашусь за
Пипера выступать в среду и  попробую устроить очерк о  нем в "Гардиан". А ты
давай к Джефри, чтоб сегодня обстряпать договор на "Поиски".
     --  Не так-то это просто,-- сказал  Френсик.-- Джефри  ведь думает, что
Пипер  написал "Девство", а Пипер "Девства" не только не писал, но даже и не
читал...
     -- Вот и поведи его обедать, поднакачай, а там уж...
     --   Слушай,--   сказал   Френсик,--  ты,   может,  это  --   займешься
киднэппингом? У тебя получится.

     Между тем  Пипера  вовсе  не  нужно  было  накачивать.  Он  пребывал  в
блаженном состоянии духа,  обосновался у Сони в  кабинете и многозначительно
поглядывал на нее, пока она  звонила туда-сюда, предлагая ежедневным газетам
интервью  с автором  проданного  за неслыханную  цену  романа "Девства  ради
помедлите о  мужчины".  По  соседству Френсик занимался  обычными делами. Он
позвонил  Джефри  Коркадилу,  договорился,  что  Пипер  подъедет  во  второй
половине дня, рассеянно выслушал скулеж двух авторов, бившихся  над сюжетом,
постарался их убедить,  что все образуется, и отмахивался от своей интуиции,
которая подсказывала ему, что  с Пипером  фирма "Френсик и  Футл" зарвалась,
Наконец, когда Пипер пошел в уборную, Френсик перехватил Соню.
     -- Чего  это?-- по-заокеански  лаконично спросил он, выдавая тем  самым
свое смятение.
     -- "Гардиан" согласилась взять у него интервью завтра, а из "Телеграфа"
говорят...
     -- Я про Пипера. Чего это он ухмыляется и глаза пучит?
     Соня улыбнулась.
     --  А  тебе  в  голову  не  приходило,  что  он,  может  быть,  ко  мне
неравнодушен?
     -- Нет,-- сказал Френсик.-- Что другое, а это, упаси бог, не приходило.
     -- Тогда исчезни,-- сказала Соня, перестав  улыбаться.  Френсик исчез и
поразмыслил над  этой нежданной и  ошеломительной новостью. Он привык твердо
полагать,  что  для   нормальных  мужчин  Соня  интереса   не  представляет,
неравнодушен  к  ней  один  Хатчмейер,  а Хатчмейер  разбирался  в книгах  и
женщинах,  как  свинья  в  апельсинах.  Если  Пипер  в  нее  скоропалительно
влюбился, то это совсем запутывало ситуацию, и без того, на взгляд Френсика,
достаточно запутанную. Он сел за стол, соображая, что ему сулит влюбленность
Пипера.
     -- Зато теперь мое дело  сторона,--  проворчал он  и снова сунул нос  в
соседний кабинет. Но  Пипер был уже там  и глядел на Соню обожающим  взором.
Френсик  вернулся  к себе и позвонил ей.-- Попался голубок,--  сказал  он.--
Корми его с рук, ставь корытце и укладывай, если угодно, к себе в постельку.
Человек одурел.
     --  Хочешь  --  ревнуй,  не  хочешь  -- не  ревнуй,-- отозвалась  Соня,
улыбаясь при этом Пиперу.
     --  Просто  умываю  руки,-- возразил Френсик.-- Не желаю участвовать  в
растлении невинности.
     -- Претит?-- поддразнила Соня.
     -- Чрезвычайно,-- ответил Френсик и положил трубку.
     -- Кто это звонил?-- спросил Пипер.
     -- Так, один редактор издательства "Хейнеманн". У него ко мне слабость.
     -- Хм,-- буркнул Пипер.
     И пока Френсик обедал  у себя в клубе, что бывало лишь,  когда ущемляли
его  личность, тщеславие или  остаток  мужского  достоинства,  Соня потащила
одурелого Пипера  в "Уилерз" и  пичкала  его  мартини, рейнским, лососиной и
своим  объемистым обаянием. За обедом  он успел  на разные лады сообщить ей,
что  она  --  первая  женщина   в  его  жизни,  чья  неотразимая  физическая
привлекательность равна  духовной, женщина,  созданная для него и к тому  же
сознающая истинную природу творческого акта. Соня отнюдь не привыкла к таким
пылким изъяснениям. Дотоле редкие попытки соблазнить ее были немногословны и
обычно  ограничивались  вопросом,  даст  она или  не даст,  так что методика
Пипера, почти  целиком заимствованная у Ганса Касторпа из "Волшебной горы" и
для пущей  живости сдобренная Лоуренсом, показалась ей обворожительной. Есть
в нем что-то старомодное, решила она, и так это мило, так непривычно. К тому
же Пипер,  изнуренный писательскими трудами, был все же представителен  и не
лишен угловатого  шарма, а Соне с ее комплекцией угловатый шарм требовался в
самом неограниченном  количестве.  Словом, такси до Коркадилов ловила вконец
раскрасневшаяся и разомлевшая Соня.
     -- Только  язык там  не  слишком  распускай,-- предупредила она,  когда
машина колесила по лондонским улицам.--  Джефри Коркадил -- важная шишка, он
привык сам разговаривать.  Верно,  он  закидает комплиментами  "Девства ради
помедлите о мужчины", а ты знай себе кивай.
     Пипер кивнул. В  обновленном, радостном мире  все было возможно  и  все
позволено.  Ему же, как признанному автору, кстати  и подобала скромность. У
Коркадилов  он  показал  себя  с  наилучшей  стороны.   Вдохновившись  видом
чернильницы Троллопа  под стеклом, он пустился  описывать  свою писательскую
технологию, особо  подчеркнул значение  полуиспарившихся  чернил,  обменялся
договорами на "Поиски" и ответил на похвалы "Девству", которое Джефри назвал
первоклассным романом, очень уместной иронической улыбкой.
     --  Поразительно,  как  только  он  ухитрился  написать   эту  похабную
книжонку,-- прошептал Джефри Соне на прощанье.-- Я, знаете,  ожидал  увидеть
какого-нибудь патлатого  хиппи, а тут --  милочка, да он же прямиком с Ноева
ковчега!
     --  Не  надо  судить  по наружности,--  заметила  Соня.--  Дивная будет
реклама  для  "Девства"!  Я  ему  устроила выступление в  программе  "Книги,
которые вы прочтете".
     -- Ой, какая вы умничка,-- сказал  Джефри.--  А как американская сделка
-- это уже точно?
     -- Точнее некуда,-- заверила Соня.
     Они опять взяли такси и поехали на Ланьярд-Лейн.
     -- Бесподобно,-- сказала она Пиперу.-- Давай и  впредь говори про ручки
и чернила, рассказывай, как пишешь свои книги, и помалкивай об их содержании
-- тогда все будет в лучшем виде.
     --  О  содержании,  по-моему,  и речи не  было,-- отозвался  Пипер.-- Я
думал, что разговор пойдет совсем иначе, что мы больше коснемся литературы.
     Он высадился на Чаринг-Кросс-Роуд и остаток дня листал книги в магазине
"Фойлз", а Соня вернулась в контору --доложиться Френсику.
     -- Как по маслу,-- сказала она.-- Джефри он оставил в дураках.
     -- Ничего удивительного,-- проворчал Френсик.-- Дурацкое дело нехитрое.
А  вот погоди, как начнет  его допрашивать  Элеонора  Бизли  про изображение
сексуального "я" восьмидесятилетней женщины... тогда все и ухнет.
     --  Она  не  начнет.  Я  сказала  ей,  что  он  избегает  разговоров  о
завершенных вещах: пусть, мол, выспрашивает биографию  и как он  работает. А
про перья и  чернила у него выходит очень убедительно. Ты, кстати, знал, что
он  употребляет полуиспарившиеся чернила и гроссбухи  в  кожаных переплетах?
Правда, странно?
     --  Скорее  странно,  что  он  не  пишет  гусиными  перьями,--   сказал
Френсик.-- Одно бы уж к одному.
     --  Вот-вот.  Завтра  утром --  интервью Джиму  Флосси для "Гардиан"; а
"Телеграф" хочет дать очерк о  нем в цветном приложении к вечернему выпуску.
Я тебе говорю -- телега покатилась.
     Вечером, по пути к себе на квартиру,  Френсик мог воочию убедиться, что
телега  и в самом деле покатилась. Газетные  киоски оповещали: СДЕЛКА  ВЕКА:
ДВА МИЛЛИОНА БРИТАНСКОМУ РОМАНИСТУ.
     -- Какие сети мы сплетаем, когда  обманывать решаем,-- вздохнул Френсик
и купил  газету.  Рядом  с  ним  Пипер любовно поглаживал  новоприобретенное
увесистое издание  "Доктора Фаустуса"  в зеленой  обложке и  соображал,  как
использовать манновский симфонизм в своем третьем романе.

        Глава 6
     На следующее утро телега  разогналась не на шутку. Навидавшись Сони  во
сне, готовый  к дальнейшим испытаниям, Пипер явился в контору обсуждать свою
жизнь,  литературные  мнения  и  творческие  установки  с  Джимом  Флосси из
"Гардиан".  Френсик  и Соня были  начеку,  опасаясь какого-нибудь  срыва, но
опасались они напрасно. Может, романы Пипера и оставляли желать  лучшего, но
как мнимый  романист он был на  высоте.  Он  поговорил  о Литературе вообще,
язвительно  упомянул   двух-трех  нынешних  корифеев,  но   большей   частью
превозносил полуиспарившиеся  чернила и обличал вечные перья, препятствующие
литературному творчеству.
     -- Мое писательское кредо --  мастеровитость,-- объявил он,--  я верю в
уменья былых времен, в ясность и отчетливость письма.
     Он  рассказал,  как  Пальмерстон  требовал от служащих по международной
части  прежде  всего  хорошего  почерка,  и заклеймил  презрением  шариковые
авторучки.  Его  пристрастие к каллиграфии так подавляло, что мистер  Флосси
скоренько закруглился, на удивление себе ни  словом не обмолвившись  о книге
-- виновнице интервью.
     -- Да, таких авторов мне пока что встречать  не доводилось,-- признался
он провожавшей его Соне.-- Насчет киплинговской-то бумаги, бог ты мой, а?
     --  Чего же вы хотите от  гения?-- спросила  в  ответ  Соня.-- Чтоб  он
рекламировал свой собственный блистательный роман?
     -- А что, этот гений в самом деле написал блистательный роман?
     --  Купленный  за   два  миллиона  долларов.   Вот  как  нынче  ценятся
откровения.
     -- Да еще  невесть чьи,-- сказал мистер Флосси, нечаянно угодив в самую
точку.
     Даже Френсик, предвидевший неминуемую катастрофу, несколько успокоился.
     -- Если он дальше так будет держаться, то мы, пожалуй, выйдем сухими из
воды,-- сказал он.
     -- Пройдем  яко  по  суху,-- подхватила  Соня.  После  обеда поехали  в
Гринвич-Парк:  Пипер  мимоходом обронил, что  некогда  проживал  близ  места
взрыва в  "Тайном агенте"  Конрада,  и фотограф  из "Дейли  телеграф"  хотел
непременно заснять его, так сказать, на месте происшествия.
     --  Это  будет  драматичнее,--  сказал  он,  явно  полагая, будто взрыв
произошел  в  действительности.   Они  сели  на   речной  трамвай  у   моста
Чаринг-Кросс, и Пипер сообщил очередному интервьюеру, мисс Памеле Теннистон,
что Конрад очень сильно повлиял на него.  Мисс Теннистон занесла этот факт к
себе  в  блокнотик. Пипер  сказал, что  Диккенс  на  него тоже повлиял. Мисс
Теннистон  и  это записала. По  пути от  Лондона  до Гринвича  она  исписала
влияниями  весь  блокнот;  собственно  же  о  творчестве  Пипера  было  едва
упомянуто.
     --  Насколько мне  известно, роман  "Девства ради  помедлите о мужчины"
представляет  собой  историю любви семнадцатилетнего юноши...-- начала  было
она, но Соня тут же вмешалась.
     -- Мистер Пипер не намерен обсуждать содержание романа, отрезала она.--
Мы его держим в некотором секрете.
     -- Но он же может сказать...
     -- Скажем просто,  что это  книга первостепенной важности,  открывающая
новые  перспективы  преодоления  возрастных  барьеров,--  предложила Соня  и
увлекла Пипера фотографироваться -- почему-то на борту "Катти Сарка" у Музея
мореходства и возле Обсерватории. Мисс Теннистон уныло плелась за ними.
     -- На  обратном  пути  только про  чернила и  гроссбухи,-- шепнула Соня
Пиперу, и тот внял ее совету. В конце концов мисс Теннистон вернулась к себе
в  редакцию  и  сочинила очерк с корабельно-мореходным оттенком, а  Соня тем
временем отконвоировала поднадзорного в свою контору.
     -- Превосходно,-- сказала она.
     -- Да, но не лучше ли мне все-таки прочесть книгу, раз уж я будто бы ее
написал? Ведь я даже не знаю, о чем она.
     -- Прочтешь на пароходе, по пути в Штаты.
     -- На пароходе?-- удивился Пипер.
     --  Плыть  куда  приятнее,  чем  лететь,--  сказала Соня.-- И Хатчмейер
готовит тебе в Нью-Йорке  гала-прием, а в гавани легче собрать толпы. Ладно,
с интервью покончено, а телепрограмма  в будущую среду. Поезжай-ка ты в свой
Эксфорт,  соберись  в  дорогу.  Возвращайся  к вечеру  во  вторник,  я  тебя
проинструктирую накануне выступления. Отплываем в четверг из Саутгемптона.
     -- Ты изумительная,-- пылко сказал Пипер.-- Ты сама не понимаешь, какая
ты.
     Он  успел на вечерний эксфортский поезд. Соня засиделась в конторе: она
сладко грустила. Ей еще никогда не говорили, что она изумительная.

     Френсик на следующее утро ей тоже этого не сказал. Он  ворвался в белой
ярости, размахивая свежим номером "Гардиан".
     -- Ты, кажется, уверяла,  что разговор без меня шел только о чернилах и
перьях!-- заорал он на изумленную Соню.
     -- Ну да. И он вел себя просто ангелом.
     --  Тогда будь добра, объясни  мне, откуда взялось вот  это  про  Грэма
Грина!-- вопил  Френсик, тыча  ей  под  нос статью.-- Да-да,  именно  здесь:
второсортный писака. Грэм Грин -- второсортный писака! Все  слышали? Да он у
тебя полоумный!
     Соня прочла статью и нехотя признала, что это, пожалуй, слишком.
     --  Зато неплохая реклама,-- добавила она.-- Такие высказывания сделают
ему имя у читателя.
     --  Скорее  составят  материал  для  судебного  процесса,--  огрызнулся
Френсик.-- Ты почитай, почитай вот про "Подругу  французского лейтенанта"...
Да Пипер в жизни слова не написал, достойного публикации, а тут он, изволите
видеть, мигом раздраконил с  полдюжины  первейших романистов! Слушай, что он
говорит про  Во, цитирую: "...крайне примитивное  воображение и низкопробный
стиль".  Да было б ему  известно, что Ивлин Во  -- один  из лучших стилистов
нашего времени! Или  "примитивное воображение" -- сам-то  он, идиот собачий,
хоть  бы  что-нибудь  мог  вообразить!  Нет, скажу я  тебе, по  сравнению  с
разгулявшимся Пипером ящик Пандоры -- это просто зефиры и амуры!
     -- Он имеет право на свои мнения,-- упрямо сказала Соня.
     -- На такие  мнения никто права не  имеет,-- отрезал  Френсик.-- Одному
богу известно,  что  скажет клиент Кэдволладайна, когда  прочтет приписанные
ему  изречения, и  вряд  ли  Джефри  Коркадилу будет приятно  узнать, что он
публикует автора, для которого Грэм Грин -- второсортный писака!
     Он удалился к себе и  мрачно  размышлял  о том, откуда и  что громыхнет
теперь. Чутье безобразно подводило его.
     Гром  грянул  незамедлительно,  однако  с  самой  неожиданной  стороны.
Громыхнул   сам   Пипер.   Он   вернулся  в  эксфортский  пансион   Гленигл,
переполненный  любовью к Соне,  к жизни,  к  своей новообретенной  репутации
романиста и предчувствиями будущего счастья,-- вернулся и  нашел на почтовом
столике бандероль.  В ней была  верстка "Девства ради помедлите о мужчины" и
письмо  от Джефри Коркадила  с нижайшей  просьбой  не задерживать  ее. Пипер
поднялся  с бандеролью к себе и сел за чтение. Это было  в девять вечера.  К
полуночи он дочитал до половины широко раскрытыми глазами.  В  два он кончил
читать  роман  и  начал  писать  письмо  Джефри  Коркадилу,  где  постарался
недвусмысленно   выразить  свое  отношение  к  "Девству"   как  роману,  как
порнографии и  как надругательству над человеческим достоинством и интимными
переживаниями. Письмо  получилось  длинное. В  шесть утра он  опустил  его в
почтовый  ящик и лишь после  этого улегся в постель, измученный многочасовым
омерзением  и  терзаемый  совсем  иными,  прямо  противоположными  вечерним,
чувствами к  мисс  Футл.  Пролежав  без  сна  несколько  часов,  он  наконец
задремал, очнулся  после полудня и неверным шагом побрел гулять по берегу --
а  может быть,  и  покончить с  собой. Женщина, которую он  любил и  которой
доверял,  провела,  оплела, обманула его. Хитрыми  уловками она вынудила его
принять на  себя  авторство гнусной, тошнотворной, порнографической...  нет,
слов тут не хватало. Никогда он ей этого не простит. Примерно час он тусклым
взором созерцал океанскую гладь; потом вернулся  в пансион полон решимости и
сочинил немногословную  телеграмму--оповещение,  что  он  не  намерен  далее
участвовать в комедии и  не желает более никогда в жизни  видеть  мисс Футл.
Отправив ее,  он поведал дневнику самые свои черные  мысли, поужинал  и  лег
спать.
     Утром  гроза разразилась над Лондоном.  Френсик благодушествовал. Пипер
убрался  из  его  квартиры, и  тем  самым  отпала  необходимость разыгрывать
гостеприимство перед типом,  чья речь состояла  из  требований относиться  к
литературе   серьезно  и  перечисления  женских  достоинств  Сони  Футл.   И
требования и перечисления  были Френсику  очень не по вкусу,  а  когда Пипер
стал читать за завтраком вслух  пассажи  из "Доктора Фауста", Френсик убежал
из собственного дома даже раньше обычного. Теперь Пипер был в Эксфорте, утро
прошло  без истязаний; но в конторе его ждали иные ужасы, Бледная как смерть
Соня чуть не в слезах комкала какую-то телеграмму, и только он было собрался
спросить ее, в чем дело, как зазвонил  телефон. Френсик  снял трубку: Джефри
Коркадил.
     -- Вероятно, это у  вас такая манера шутить?-- грозно  полюбопытствовал
он.
     -- То есть  какая?-- спросил Френсик, думая о статье в "Гардиан" насчет
Грэма Грина.
     -- Да письмо же!-- заорал Джефри.
     -- Какое письмо?
     --  Да от Пипера! Вероятно,  это очень  смешно, что он  поливает грязью
собственную книжонку?!
     -- Что там такое с его книгой?-- заорал Френсик в свой черед.
     -- Как, то есть, "что там такое"? Прекрасно вы знаете, о чем я!
     -- Понятия не имею!-- крикнул Френсик.
     <i>--</i>  Он  тут  пишет,  что это  мерзейшая  писанина, которую  ему  выпало
несчастье читать...
     -- Вот  дерьмо,-- сказал  Френсик,  лихорадочно соображая,  где  же это
Пипер раздобыл экземпляр "Девства".
     --  И про  это есть,-- сказал Джефри.--  Где же  там  у него? Ага, вот:
"Если  вы хоть  на миг предполагаете, что  я  готов по коммерческим  мотивам
проституировать  свой  пока что неведомый, но, полагаю, отнюдь  не ничтожный
талант, приняв самую отдаленную, как бы вчуже, ответственность за то, что по
моему   и   всякому   нормальному   разумению  можно  определить  лишь   как
порнографические извержения словесных экскрементов..." Вот оно! Я же помнил,
что где-то будет про дерьмо. Ну, и что скажете?
     Френсик ядовито поглядел на Соню и подумал, что бы ему такое сказать.
     --  Н-не знаю,--  промямлил он,-- в самом деле странно.  Откуда он взял
эту чертову книгу?
     --  Как,  то  есть,  "откуда  он  взял"?-- возопил Джефри.--  Он же  ее
написал, нет, что ли?
     -- Видимо, да,--  сказал Френсик, соображая,  не безопасней ли заявить,
что он не знает, кто ее написал, а Пипер -- мошенник. Не слишком безопасная,
впрочем, позиция.
     -- Что  значит "видимо, да"? Я послал ему верстку собственной его книги
и  получил в ответ  дикое письмо. Можно  подумать, что он впервые читает эту
гадость. Он у вас сумасшедший или как?
     -- Да,-- согласился Френсик, приняв  это предположение как ниспосланное
с небес,-- да,  напряжение  последних  недель... нервозность и  все  прочее.
Очень, знаете ли, перенапряжен. С ним бывает.
     Ярость Джефри Коркадила немного улеглась.
     -- Не то чтобы  я особенно удивился,-- признал он.-- Если уж кто спит с
восьмидесятилетней  старухой, он, конечно, должен быть слегка не в себе. Ну,
и что мне теперь делать с версткой?
     --  Пришлите  ее мне, я  с  ним  разберусь,--  сказал  Френсик.-- И  на
будущее:  не  адресуйтесь вы  к  Пиперу без  меня,  ладно?  Я, кажется,  его
понимаю.
     -- Рад, что хоть кто-то его понимает,-- сказал Джефри.-- Лично я больше
таких писем получать не хочу.
     Френсик положил трубку и обернулся к Соне.
     -- Ну,-- закричал он,-- ну, я так и знал! Так и знал, что это случится!
Слышала, что он сказал? Соня печально кивнула.
     --  Это  наша  ошибка,-- сказала она.--  Нужно было предупредить, чтобы
верстку прислали нам.
     -- Черт с ней,  с версткой,--  скрипнул  зубами Френсик,-- ошиблись  мы
раньше,  когда вообще  связались с Пипером. Ну что нам дался Пипер? На свете
сколько угодно  нормальных, небрезгливых,  по-хорошему озабоченных  деньгами
авторов, готовых подписаться под любой дребеденью, а ты подсунула мне своего
Пипера.
     -- Уж поздно разговаривать,-- сказала  Соня,-- ты лучше посмотри, какая
от него телеграмма.
     Френсик посмотрел и рухнул в кресло.
     --  "Неизбывно твой Пипер"? В телеграмме? Никогда бы  не поверил... Ну,
что ж,  по крайней мере конец нашим скорбям, хотя один  дьявол знает, как мы
объясним Джефри, что с Хатчмейером все пошло насмарку...
     -- Не пошло,-- сказала Соня.
     -- Но Пипер же пишет...
     -- Плевать, что он пишет. Я его хоть на себе повезу в Штаты. Он получил
хорошие  деньги, мы  запродали  его  паршивую книжонку, и он  обязан  ехать.
Поздно уже расторгать договоры. Еду в Эксфорт, разберусь на месте.
     -- Послушайся ты меня, оставь  его в  покое,-- сказал Френсик.-- С этим
молодым гением...-- Но  тут зазвонил телефон,  и когда через десять минут он
дообсудил  с мисс  Голд новую концовку "Рокового рывка", Сони  и в помине не
было.-- "В аду нет фурии такой"...-- пробурчал он и пошел к себе в кабинет.

     Время было послеобеденное, и Пипер прогуливался по  набережной, квелый,
как запоздалая  перелетная птица,  которую  подвели  ее  биологические часы.
Летом он  обычно переселялся в  глубь страны, в места подешевле; но уж очень
по душе ему был Эксфорт, маленький курорт, сохранявший эдвардианское, слегка
чопорное обличье и как бы объединивший Ист-Финчли с  Давосом. Он чувствовал,
что Томасу  Манну  понравился  бы  Эксфорт:  ботанические  садики, поле  для
гольфа, пирс и мозаичные туалеты, эстрада и пансионатские домики, обращенные
на  юг,  к Франции. В  маленьком парке,  отделявшем Гленигльский  пансион от
набережной, росло даже несколько пальм. Пипер  прошел под их сенью, поднялся
по ступеням и как раз поспел к чаю.
     Но вместо чая  в холле ожидала его Соня Футл. Она, не переводя дыхания,
примчалась из  Лондона,  дорогой отработала  тактику, а  короткая  стычка  с
миссис Окли насчет кофе для приезжих еще укрепила Сонину боеготовность. Ведь
Пипер  отверг в ее липе  не только литературного  агента, но  и женщину, а в
этом смысле с нею шутки были плохи.
     -- Нет, уж  ты  меня  выслушаешь,--  заявила она столь громогласно, что
невольными слушателями стали все обитатели  пансионата.-- Не так все просто,
как тебе кажется. Ты взял деньги и теперь...
     -- Ради бога,-- опешил Пипер,-- не кричи так. Что люди подумают?
     Вопрос  был дурацкий. Люди глядели на них во  все  глаза и явно  думали
одно и то же, простое и очевидное.
     -- Подумают, что ты не стоишь женского доверия,-- еще громче возгласила
Соня, используя момент,-- что ты не хозяин своему слову, что ты...
     Но Пипер обратился в бегство. Рыдающая Соня не отставала  от него ни на
ступенях, ни на улице.
     -- Ты  подло  обманул  меня.  Ты  воспользовался моей  неопытностью, ты
внушил мне...
     Пипер наобум  свернул в парк и там, под  пальмами, попробовал перейти в
наступление.
     -- Это я тебя обманул?-- возмутился он.-- Ты сказала мне, что книга...
     -- Ничего подобного. Я сказала,  что это бестселлер. Я не говорила, что
она хорошая.
     --   Хорошая?   Отвратительная!   Чистейшей   воды   порнография!   Она
подрывает...
     --  Порнография?  Ты  шутишь,  наверное.  Или  не  читал  никого  после
Хемингуэя,   если  думаешь,  что   всякое  описание  сексуальной   жизни  --
порнография.
     --  Нет,-- запротестовал  Пипер,-- нет, но  я думаю, что такое описание
подрывает самые устои английской литературы...
     -- Не рядись в высокие слова. Ты просто сыграл на том, что Френзи верит
в твой талант. Битых десять лет он впустую пытался пробить тебя в печать,  и
теперь, когда нам чудом это удалось, ты изволишь артачиться.
     --  Не артачиться.  Я не знал, что за ужас  эта книга. Я обязан  беречь
свою репутацию, и если мое имя будет стоять на обложке...
     -- Твою репутацию?  А как с нашей репутацией?-- горько  вопросила Соня.
Они чуть  не смяли автобусную очередь, но  в  последний  момент  исхитрились
обойти ее с фланга.-- Ты подумал, что ты с нею делаешь?
     Пипер покачал головой.
     -- Ладно, бог с нами, речь о тебе. Какую такую репутацию?
     -- Писательскую,-- сказал Пипер.
     -- Кто из них слышал о тебе?-- воззвала Соня к автобусной очереди.
     По-видимому, никто не слышал. Пипер кинулся к берегу боковой аллейкой.
     --  Больше того --  никто и не  услышит!-- кричала ему вслед Соня.-- Ты
думаешь, Коркадилы  станут теперь публиковать твои "Поиски"? Разуверься. Они
затаскают тебя по судам, оберут до гроша и занесут в черный список.
     -- Меня -- в черный список?-- не понял Пипер.
     -- Да, тебя -- в черный список авторов, отрезанных от печати.
     --  На  Коркадилах  свет  все же  клином не сошелся,-- возразил  Пипер,
чрезвычайно растерянный.
     -- Если ты угодил в черный  список,  тебя никто не  станет  печатать,--
немедля нашлась Соня.-- Ты после этого конченый писатель, finito.
     Пипер  поглядел  на  морскую  рябь  и  подумал,  каково  быть  конченым
писателем, finito. Довольно ужасно.
     --  И  ты  в самом деле  думаешь...-- начал он,  но  Соня  уже  сменила
пластинку.
     -- Ты говорил,  что любишь  меня,-- прорыдала она, хлопнувшись на песок
неподалеку от пожилой четы.-- Ты сказал, что мы...
     -- О господи,-- сказал Пипер.-- Перестань  же, пожалуйста. Ну, хоть  не
здесь.
     Но Соня не перестала: и там, и  во всех других местах она то выставляла
напоказ сокровенные чувства,  то  угрожала Пиперу судебным преследованием за
нарушение условий договора,  то сулила ему  славу гениального писателя, если
договор будет соблюден. Наконец он начал поддаваться. Черный список огорошил
его.
     -- Что  ж, наверное, можно печататься потом под другим именем,-- сказал
он, стоя у края пирса. Но Соня покачала головой.
     -- Милый,  какой  ты наивный,--  сказал она.-- Неужели ты не понимаешь,
что ты сразу виден во всех  своих  созданиях. Ты же  не сможешь скрыть своей
единственности, своей яркой оригинальности...
     -- Наверное, не смогу,-- скромно признал Пипер,-- это правда.
     -- Ну конечно, правда.  Ты  же не какой-нибудь  писака,  сочинитель  по
шаблону. Ты -- это ты: Питер Пипер. Френзи всегда говорил, что ты уникален.
     -- Да?-- сказал Пипер.
     --  Он  положил  на тебя больше сил  и времени, чем  на  любого другого
нашего автора. Он  верил  в тебя, как ни  в кого,-- и вот наконец выпал твой
случай, твоя возможность пробиться к славе...
     -- С помощью чьей-то чужой омерзительной книги,-- заметил Пипер.
     --  Ну  и пусть чужой,  хуже, если  б собственной.  Вспомни "Святилище"
Фолкнера. И изнасилование. Кукурузный початок.
     -- Ты хочешь  сказать, что  это  написал не Фолкнер?-- в  ужасе спросил
Пипер.
     -- Да нет, именно  что он.  Написал, чтобы его заметили, чтобы добиться
признания.  До  "Святилища"  его  книги  не  раскупались,  а  после он  стал
знаменитостью.  Тебе  же  сам  бог  послал  чужое  "Девство":  ты ничуть  не
отступаешь от своих творческих принципов.
     -- Под таким углом я об этом не думал,-- признался Пипер.
     --   А  потом,  уже   известным  и  великим  романистом,  ты   напишешь
автобиографию и разъяснишь все про "Девство",-- продолжала Соня.
     -- Да, напишу,-- сказал Пипер.
     -- Так едешь?
     -- Да. Да, еду.
     -- Ой, милый.
     Они поцеловались на краю пирса, и осеребренная луной волна прибоя мягко
всплеснула под их ногами.

        Глава 7
     Через  два  дня  торжествующая,  но изнуренная  Соня  переступила порог
конторы и объявила, что Пипер разубежден и согласен.
     --  И  ты  привезла его с  собой?-- недоверчиво  спросил Френсик.-- Это
после  той  телеграммы?  Господи  боже мой, да  ты  прямо  околдовала  этого
беднягу: ни дать ни взять Цирцея с любимым боровом. Как это тебе удалось?
     --  Устроила сцену и  отослала  его к  Фолкнеру,-- лаконично  объяснила
Соня.
     Френсик пришел в ужас.
     -- Только не к Фолкнеру. Он уже был прошлым летом. Даже Манна -- и того
легче примирить с Ист-Финчли. Я теперь всякий раз, как вижу пилон...
     --  Я  ему  говорила  не   про  "Пилон"  (роман  У.  Фолкнера),  а  про
"Святилище".
     -- Ну, это еще куда ни шло,-- вздохнул Френсик.-- Хотя представить себе
кончину  миссис Пипер  в  мемфисском бардаке, перемещенном в Голдерс-Грин...
Так он готов ехать в турне? Невероятно.
     --  Ты забываешь, что мое призвание -- торговля,-- сказала  Соня.-- Мне
бы в Сахаре жарой торговать.
     -- Верю, верю.  Да, после  его письма Джефри я уж  думал, что дело наше
пропащее. И он,  значит, вполне примирился с  авторством,  по его выражению,
наиотвратнейшей писанины, какую ему выпало несчастье читать?
     -- Он  считает, что  это  --  необходимый  шаг  на пути  к признанию,--
сказала  Соня.--  Я  кое-как убедила  его на  время  поступиться критическим
чутьем, чтобы достичь...
     --  Какое у него  к  черту  критическое чутье,-- прервал Френсик,--  не
морочь мне голову. Только нянчиться я с ним больше не согласен.
     -- Поживет у меня,-- сказала Соня,--  и нечего ухмыляться. Я хочу, чтоб
он был все время под рукой.
     Френсик подавил ухмылку.
     -- Что же у вас теперь на очереди?
     --   Программа   "Книги,  которые  вы   прочтете".  Будет  проба  перед
телевыступлениями в Штатах.
     -- Пожалуйста,-- согласился Френсик.-- И уж во всяком случае это способ
сделать  его  автором "Девства"  -- с помощью, что называется,  максимальной
огласки. После этого куда он денется, вляпается, так сказать, обеими ногами.
     --  Френзи, милочка,--  сказала  Соня,--  ты прирожденный  паникер. Все
пройдет как нельзя лучше.
     -- Твоими бы  устами  да мед пить,-- сказал Френсик,-- но  я успокоюсь,
когда  вы  отбудете в  Штаты. А то налить-то нальешь, да мимо  рта пронесешь
и...
     --  Не пронесем,-- самодовольно сказала Соня,--  не тот случай. Пипер у
нас пойдет на телевидение...
     -- Как агнец на заклание?-- предложил Френсик.
     Эта вполне уместная аналогия пришла в  голову и самому Пиперу, которого
уже начали мучить угрызения совести.
     "Нет, Соню  я несомненно люблю,-- поведал он своему дневнику; теперь, у
Сони  на  квартире,  дневник  служил  ему  средством   самовыражения  вместо
"Поисков".--  Но вот вопрос: не жертвую ли я своей честью художника, что там
Соня ни говори о Вийоне?"
     К тому же  и конец Вийона Пиперу не импонировал. Для  самоуспокоения он
снова перечел  интервью с Фолкнером в  сборнике  "Писатели  о своем  труде".
Взгляд мистера Фолкнера на творческую личность весьма  и весьма обнадеживал.
"Художник совершенно аморален,-- читал Пипер,-- в  том смысле, что он берет,
заимствует,  клянчит и крадет у всякого  и каждого,  лишь бы завершить  свой
труд". Пипер изучил интервью с первого до последнего слова: наверное, зря он
бросил свою миссисипскую версию поисков, перестраиваясь на "Волшебную гору".
Френсик  забраковал  "Поиски"  в Йокнапатофе под  тем  предлогом,  что такая
плотная проза как-то не  годится для  романа об  отрочестве. Но ведь Френсик
опутан денежными соображениями. Вообще-то Пипера  очень удивила  неколебимая
вера Френсика в  его талант. Он  уж начал  было  подозревать,  будто Френсик
откупается от него  ежегодными обедами; но  Соня  заверила  его, что  ничего
подобного. Милая  Соня.  Сколько от нее  радости. Пипер  восторженно отметил
этот  факт  в своем дневнике  и включил  телевизор. Пора  было лепить образ,
подходящий для телепрограммы "Книги, которые вы прочтете". Соня сказала, что
образ -- это очень важно,  и Пипер, с его обычным навыком подражателя, решил
уподобиться Герберту Гербисону (популярный  диктор английского телевидения).
Когда Соня вечером явилась  домой,  он  сидел  за ее  туалетным  столиком  и
снисходительно цедил в зеркальце благозвучные и затертые фразы.
     -- Тебе  нужно всего-навсего быть самим  собой,-- объяснила  она ему.--
Копировать кого-то нет ни малейшего смысла.
     -- Самим собой?-- удивился Пипер.
     -- Ну да, держаться непринужденно. Как со мной.
     -- Ты думаешь, это будет правильно?
     -- Милый, это будет  бесподобно. Я договорилась с Элеонорой Бизли, чтоб
она из  тебя жилы не тянула. Можешь  рассказывать ей, как ты работаешь,  про
перья и прочее.
     -- Лишь бы она не  стала меня спрашивать, почему я  написал эту чертову
книгу,-- мрачно сказал Пипер.
     --  Ты  их  просто  очаруешь,--  уверенно сказала  Соня.  И  продолжала
настаивать, что все сойдет за милую душу через три дня, когда  Пипера повели
гримироваться для интервью.

     На  этот раз  Соня ошиблась.  Даже  Джефри  Коркадил, чьи авторы  редко
писали "Книги, которые вы прочтете", так что он эту программу  почти никогда
не смотрел,-- и тот заметил, что Пипер несколько не в  себе.  Он сообщил это
Френсику,  к  которому  был  приглашен на  случай,  если  понадобятся  новые
безотлагательные объяснения, кто же все-таки написал "Девства ради помедлите
о мужчины".
     -- Да, пожалуй,  что действительно  не  очень-то,-- согласился Френсик,
тоскливо  глядя на телеэкран.  И  то сказать, сидел Пипер  напротив Элеоноры
Бизли под тающим заглавием передачи с видом умалишенного.
     --  Сегодня у  нас  в студии мистер  Питер Пипер,-- сказала мисс Бизли,
адресуясь к  телекамере,--  чей  первый  роман  "Девства  ради  помедлите  о
мужчины" вскоре  выходит в издательстве Коркадилов, ценою 3 фунта 95 пенсов.
Право  его  публикации  было  приобретено за  неслыханную сумму в (микрофон,
задетый ногою Пипера, сдобно хрюкнул)... американским издателем.
     -- Что ж,  неслыханную --  это тоже годится,-- сказал  Френсик.-- Нам и
такая реклама отнюдь не помешает.
     Но мисс Бизли поспешила  восполнить нечаянный  пробел. Она обернулась к
Пиперу.
     -- Два миллиона  долларов  --  очень  щедрая плата за  первый  роман,--
сказала она.-- Вы, надо полагать, были весьма поражены, оказавшись...
     Пипер с грохотом  скрестил ноги. На сей раз ему удалось не только пнуть
микрофон, но заодно и опрокинуть стакан воды на столе.
     -- Прошу прощения,-- выкрикнул он. Вода  стекала  по ноге мисс Бизли, а
она продолжала выжидательно улыбаться.-- Да, весьма поражен.
     -- Вы не ожидали такого потрясающего успеха?
     -- Нет,-- сказал Пипер.
     -- Господи, да хоть бы  он дергаться перестал,-- сказал Джефри.-- Можно
подумать, что у него пляска святого Витта.
     Мисс Бизли ободряюще улыбнулась.
     -- А вы не хотели бы рассказать нам что-нибудь о том, как возник  у вас
замысел этой книги?-- спросила она.
     Пипер дико поглядел в глаза миллионам телезрителей.
     -- Я  не...-- начал он, но тут  нога  его судорожно  дернулась  и опять
сшибла  микрофон. Френсик закрыл глаза, а  телевизор глухо зарокотал.  Когда
Френсик  отважился снова посмотреть  на  экран,  его заполняла настоятельная
улыбка мисс Бизли.
     --  "Девства  ради" --  очень необычная  книга,--  говорила она.--  Это
история чувства, рассказ о  том, как молодой человек полюбил женщину гораздо
старше его годами. Скажите, а вы долго размышляли над своим сюжетом? То есть
давно ли эта тема захватила ваше воображение?
     На  экране  снова  крупным планом  появился  Пипер. Лоб  его был  усеян
бисером пота, челюсти ходили ходуном.
     -- Да,-- простонал он наконец.
     --  О боже, мне это  зрелище  просто  не  по  силам,-- сказал Джефри.--
Беднягу, кажется, сейчас хватит удар.
     --  И роман ваш, конечно, потребовал немалых трудов?-- спрашивала далее
мисс Бизли,
     Пипер снова  принялся ловить воздух  ртом, отчаянно озирая  телестудию.
Потом глотнул воды и выдавил: "Да".
     Френсик отер платком лоб.
     --  Да,  кстати,--  сказала  неутомимая мисс Бизли  с веселой  улыбкой,
отдававшей  помешательством,--  насколько  я  знаю,  у  вас  очень  и  очень
своеобразный  стиль  работы.  Вы  ведь, помнится, говорили мне,  что  пишете
всегда набело?
     -- Да,-- сказал Пипер.
     -- И пользуетесь особыми чернилами?
     Пипер по-особому заскрежетал зубами и кивнул.
     -- А мысль эту подал вам Киплинг?
     -- Да. "Кое-что про меня". Это там,-- отрывисто подтвердил Пипер.
     -- Ну, кажется, пошло,-- сказал Джефри, однако мисс  Бизли обманула его
надежды: она слыхом не слыхала об автобиографии Киплинга.
     -- Кое-что про вас мы найдем в вашем романе?-- спросила она, оживляясь.
Пипер метнул на нее яростный взгляд. Вопрос ему явно не понравился.
     -- "Кое-что про меня" -- там о чернилах,-- сказал он.
     --  Про вас --  о  чернилах?--  несколько  недоуменно заулыбалась  мисс
Бизли.
     -- Он готовил чернила по особому рецепту,-- сказал Пипер,-- вернее, бой
ему их готовил.
     --  Бой?  О,  как  это  интересно,--  проговорила  мисс  Бизли, не  чая
выбраться из дебрей. Но Пипер завел ее еще глубже.
     -- Если сам готовишь индийские чернила -- они темнее.
     -- Конечно, еще бы.  И что же --  такие темные, очень густые  индийские
чернила помогают вам писать?
     -- Да нет,-- сказал Пипер,-- они залепляют перо. Я пробовал  разбавлять
обыкновенными -  никакого толку.  Канальцы все равно засоряются.--  Он вдруг
замолк и с ненавистью поглядел на мисс Бизли.
     <i>--</i> Канальцы?  Вы говорите  -- канальцы  засоряются?-- переспросила она,
очевидно полагая, что Пипер имеет в виду некие тайные протоки вдохновения.--
То  есть ваша...--  Она тщетно попыталась  на  ходу  приискать  какой-нибудь
современный кибернетический термин.-- Ваша, так сказать, муза...
     --  Ведьма,--  поправил  Пипер,  верный  Киплингу.  Мисс  Бизли  снесла
оскорбление как должное.
     -- Вы говорили о чернилах,-- подсказала она.
     -- Я  сказал, что они засоряли канальцы. Я не мог написать больше слова
за один раз.
     --  Оно  и неудивительно,--  заметил Джефри.-- Ужасно  было бы странно,
если б мог.
     По-видимому, это соображение пришло на ум и самому Пиперу.
     --  То  есть  приходилось  все  время  прерываться и прочищать  перо,--
объяснил он.-- Так что теперь я...-- Он запнулся,-- Это глупо звучит.
     -- Это  звучит  идиотически,-- сказал Джефри, но  мисс  Бизли и ухом не
повела.
     -- Продолжайте, продолжайте,-- подбодрила она.
     -- Ну,  теперь я беру бутылку Полуночных, даю им наполовину испариться,
и когда  они становятся  такие,  знаете, клейкие, я  макаю перо и...-- Пипер
исчерпался.
     -- О, как это интересно,-- сказала мисс Бизли.
     -- Все-таки хоть что-то высказал, и  на том спасибо,-- заметил  Джефри.
Сидевший  рядом  Френсик скорбно смотрел на  экран.  Теперь он понимал яснее
ясного, что  затея  с Пипером  была  обречена  изначально:  черт его  дернул
согласиться!  Раньше  или  позже  все  должно  было  пойти  кувырком.  Как и
телепередача. Тем временем мисс Бизли рискнула вернуться к роману.
     -- Читая  вашу  книгу,--  сказала она,-- я  поразилась, как глубоко  вы
поняли,  что  сексуальное  жизнеощущение  зрелой  женщины  должно  выявиться
физически. Не  ошибусь ли  я, предположив,  что     вашем  творчестве  силен
автобиографический момент?
     Пипер злобно вылупился на нее. Мало того, что он якобы написал "Девства
будь  оно проклято  ради помедлите о  мужчины", теперь он же еще оказывается
извращенцем-героем  этих похабных похождений -- нет, слуга покорный! Френсик
понял его чувства и ушел с головой в кресло.
     -- Что  вы  сказали?-- взревел  Пипер,  возвращаясь  к прежней взрывной
манере выражения, но уже без всякой запинки.-- Вы  всерьез думаете,  будто я
могу подписаться под такой гадостью?
     -- Ну, я, естественно, думала...-- начала мисс Бизли, но Пипер отмел ее
предположения:
     -- Все это более чем отвратительно. Юноша и восьмидесятилетняя старуха!
Это подрывает самые основы английской литературы.  Это гнусные,  чудовищные,
патологические излияния, которым не место в печати, и если вы полагаете...
     Но зрители программы "Книги, которые вы прочтете" опять-таки никогда не
узнали, что, по мнению  Пипера,  полагала мисс Бизли. Собеседников заслонила
мощная  фигура женщины, явно очень взволнованной,-- она кричала:  "Прервать!
Прервать!" -- и бешено махала руками.
     --  Господи,  святая  воля  твоя,-- ахнул  Джефри,--  это  что  еще  за
дьявольщина?
     Френсик  не отвечал. Он только  зажмурился,  чтобы  не видеть, как Соня
Футл  неистово мечется по студии, пытаясь уберечь  многомиллионную аудиторию
от жутких  признаний Пипера. Телевизор угрожающе заскрежетал. Френсик открыл
глаза: перед  его  взором мелькнул  летящий микрофон  и воцарился беззвучный
хаос. В  понятном предположении,  что на  студию  проник по ее душу какой-то
полоумный мститель, мисс Бизли сорвалась со стула и кинулась к дверям.
     Пипер ошалело  озирался,  а Соня, зацепившись  ногой за кабель,  сшибла
стол, покрытый стеклом,  и растянулась на полу с  задранной юбкой. Несколько
мгновений она брыкалась на  виду у  публики, затем экран померк  и появилась
надпись   --  ПО  НЕЗАВИСЯЩИМ   ОТ  НАС  ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ  ПЕРЕДАЧА  ВРЕМЕННО
ПРЕКРАЩЕНА.  Френсик уныло вперился взглядом в эти слова. Они  вполне  шли к
делу.  Да, обстоятельства  уже ни от кого  не  зависели, это было совершенно
ясно. Принципиальность  Пипера и дикая выходка Сони Футл положила конец  его
карьере литературного агента. Утренние газеты выйдут с заголовками "Автор --
не автор".  Хатчмейер расторгнет договор и почти наверняка заставит уплатить
неустойку.  Словом, предвиделись ужасы без  конца  и края.  Френсик повернул
голову и встретил любопытствующий взгляд Джефри.
     -- Мисс Футл  собственной  персоной?--  спросил он.  Френсик машинально
кивнул.
     ---  Чего же ради  она  крушила телестудию?  В  жизни  не видел  ничего
удивительнее. Автор,  чтоб  ему было пусто,  принимается честить собственный
роман. Как он  там  выразился? Гнусные, чудовищные, патологические излияния,
подрывающие самые основы английской литературы. Не успеваешь опомниться, как
откуда ни возьмись является его агент  в женском  облике,  словно гигантский
джинн из бутылки. орет "Прервать!" и швыряется микрофонами. Какой-то кошмар.
     Френсик лихорадочно подыскивал объяснения.
     -- Пожалуй, что вернее назвать хэппенингом,-- выдавил он.
     -- Хэппенингом?
     --  Ну,  знаете, ряд происшествий вне  причинно-следственных  связей,--
промямлил Френсик.
     -- Причинно... следственных?..-- повторил  Джефри.-- По-вашему,  это не
будет иметь последствий?
     О последствиях Френсик думать не хотел.
     -- Ну, во всяком случае такое интервью долго не забудется,-- сказал он.
     --  Не забудется?--  воззрился на него  Джефри.-- Да, уж я  думаю,  оно
войдет  в  анналы.--  Он осекся  и разинул рот.--Хэппенинг?  Вы  сказали  --
хэппенинг? Бог мой, так это, значит, ваших рук дело?
     -- Моих рук что?-- спросил Френсик.
     --  Ваших рук  дело.  Ах,  вы,  стало  быть,  инсценировали  весь  этот
кавардак.  Пиперу  велели  наговорить  несуразицы  про  свой  роман,  а  тут
врывается мисс  Футл,  буйствует перед  телеэкраном, и вы  делаете  громовую
рекламу...
     Френсик прикинул и счел это объяснение лучше подлинного.
     -- А что, ведь неплохая реклама,-- скромно сказал он.--  Нынче, знаете,
все интервью проходят как-то вяло. Джефри снова подлил виски в стакан.
     -- Что ж, снимаю  перед вами  шляпу,-- сказал он.-- У  меня  бы духу не
хватило  измыслить  что-нибудь  подобное. И  кстати,  ох  как  поделом  этой
Элеоноре Бизли!
     У Френсика отлегло от души. Если бы еще перехватить Соню. прежде чем ее
арестуют  или что там  делают  с людьми, которые громят телестудии и срывают
передачи,-- и Пипера, пока он еще не  успел все испортить своим литературным
гонором,-- тогда, может быть, и удастся что-нибудь спасти.

     Но  перехватывать  было  незачем.  Соня  с  Пипером  давно  сбежали  из
телестудии под аккомпанемент визгливых  проклятий и  угроз  Элеоноры Бизли и
пронзительных  заверений  режиссера программы, что им это  даром не пройдет.
Они промчались по коридору, кинулись в лифт и захлопнули дверцы.
     -- Что ты хотела сказать своим...-- начал Пипер по пути вниз.
     -- Замри,-- сказала Соня.-- Если б не я, хороши бы мы все были по твоей
милости, болтун несчастный!
     -- Но она же сказала...
     --  Плевать,  что  она  сказала,--  прикрикнула  на него  Соня,--  меня
волнует, что  сказал ты.  Каково: автор сообщает миллионам зрителей, что его
роман -- дерьмо!
     -- Но это же не мой роман,-- возразил Пипер.
     -- Нет уж, милый, теперь твой. Погоди, увидишь завтрашние газеты. Одних
заголовков  хватит, чтобы прославить тебя на всю страну.  АВТОР ГЛУМИТСЯ  ПО
ТЕЛЕВИДЕНИЮ НАД СОБСТВЕННЫМ РОМАНОМ.  Толкуй  после этого, что  ты не  писал
"Девства"! Черта с два кто-нибудь поверит!
     -- Господи боже мой,-- сказал Пипер.-- Что же нам делать?
     --- Уносить  отсюда ноги, да поживее,-- сказала Соня, раскрывая дверцы.
Они пробежали через  вестибюль и уселись в машину. Двадцатью  минутами позже
Соня выключила зажигание v своего подъезда.
     --  Собирай  вещи,-- сказала  она.--  Надо удирать,  покуда  пресса  не
чухнулась.
     Пипер  паковал  чемоданы,  снедаемый  противоречивыми  чувствами.   Ему
навязали авторство омерзительной  книги,  пути назад пет,  придется ехать  в
турне  по  Штатам,  и  он  влюблен  в  Соню.  Закончив  сборы,  он попытался
напоследок оказать сопротивление.
     -- Слушай,  я серьезно вряд  ли это вынесу,-- сказал  он Соне,  которая
волокла чемоданы к двери.-- Просто нервов не хватит.
     -- А у меня, по-твоему, хватит, и у  Френзи тоже?  Он же мог умереть от
потрясения. Ведь он сердечник.
     --- Он сердечник?-- сказал Пипер.-- Понятия не имел.

     Не  имел  об  этом понятия  и Френсик, через час разбуженный телефонным
звонком.
     -- Я сердечник?-- сказал он.-- И  ты  нарочно  будишь меня среди  ночи,
чтобы сообщить мне об этом?
     -- Единственный  был способ образумить его. Никак  не мог опомниться от
этой паскуды Бизли.
     --  Это я насилу опомнился  от вашей  передачи. А  тут еще над ухом все
время зудел Джефри Презабавно, конечно, почтенному издателю слушать, как его
автор поносит свою книгу,  называя ее гнусными, патологическими  излияниями.
Очень душеполезное переживание. И вдобавок Джефри решил, что это ты по моему
наущению выскочила с воплем "Прервать!".
     -- По твоему наущению?-- переспросила Соня.-- Мне пришлось, чтобы...
     -- Я-то все понимаю, а он думает, что мы ударили рекламой по нервам.
     -- Но  это же  прекрасно,--  обрадовалась  Соня.--  Опять,  значит,  мы
вылезли как ни в чем не бывало.
     -- Если не завязли  по  самые  уши,-- мрачно  отозвался  Френсик.--  Ты
вообще-то где? Почему звонишь из автомата?
     -- Едем в Саутгемптон,-- сказала Соня.-- Без  проволочек, пока он снова
не  начал  пятиться.  На "Елизавете  Второй" есть  свободная каюта, отплытие
завтра. Я больше  рисковать не хочу: мы попадем на борт любой  ценой. А если
все-таки  не выйдет  --  запру  его  от  газетчиков  в  номере  какой-нибудь
захудалой гостиницы  и  не выпущу, пока он не  выучит  назубок  все, что ему
полагается говорить о "Девстве".
     -- Полагается? Назубок? Что он тебе -- попугай?
     Но Соня дала отбой и через минуту  уже вела  машину  дальше по дороге в
Саутгемптон.

     Утром отупелый и измотанный Пипер нетвердыми шагами взошел  по трапу  и
спустился в свою  каюту.  Соня  задержалась наверху,  чтобы дать  телеграмму
Хатчмейеру.

        Глава 8
     В Нью-Йорке Хатчмейеру принес эту телеграмму его главный администратор,
некто Макморди.
     --Торопимся,  значит,--  сказал Хатчмейер.-- Ну давайте торопитесь.  Мы
тоже кота за  хвост тянуть не будем, только и всего. Так  вот, Макморди, мне
надо, чтоб вы ему устроили встречу небывалую! Понятно? Выкладывайтесь на все
сто. На чем думаете сыграть?
     --  С такой  книгой  разве  что расшевелить Лигу Престарелых Африканок,
пусть кидаются на него, как на битла.
     -- Престарелые на битлов не кидаются.
     -- О'кей,  значит,  он не битл, а воскресший  Рудольфо Валентино  или в
этом роде. Какой-нибудь такой киноактер из двадцатых.
     -- Похоже на дело,-- кивнул Хатчмейер.-- Ностальгия и тому подобное. Но
слабовато. От престарелых особого толку не будет.
     --  Никакого,--  подтвердил  Макморди.--  Вот  если  бы этот  Пипер был
нудист, антисемит  и  педераст, а с  ним  любовник-кубинец, негр  по фамилии
О'Хара -- тут бы я расстарался. А такой субъект, охочий до старух...
     -- Макморди,  сколько раз вам говорить, что субъект -- это одно, а  его
подача  --  другое.  Никакой  связи  тут не  требуется.  Как  хотите,  так и
подавайте.
     -- Да, но кому какое дело до английского автора с его первым романом?
     -- Мне,-- сказал Хатчмейер.-- Мне до него дело, а я хочу чтоб было дело
еще  ста миллионам телезрителей. Понятно?  Вот так.  Через неделю про Пипера
должна  услышать  вся  Америка, а уж  как  -- это  ваша забота.  Делайте что
хотите, но  на берег  чтоб он  ступил,  как  Линдберг  после  атлантического
перелета.  Жмите  на все  кнопки, тормошите все  организации, заигрывайте  с
любыми лобби -- и давайте окружайте его ореолом.
     --  Ореолом?--  усомнился  Макморди.--  Это  с такой-то  фотографией на
обложке еще и ореолом окружить? Да у него вид как из психбольницы.
     -- Ну и пусть из психбольницы! Мало ли какой у него вид? Главное  -- за
один день сделать  его  мечтой  всех  старых дев. Подключите  феминисток,  и
насчет звездоманов у вас неплохая идея.
     -- Старушонки, феминистки, педерасты,  минитмены -- этак, чего доброго,
мы устроим погром в гавани.
     --  Погром,--  сказал Хатчмейер,-- это  хорошо. Напустите на  него всех
разом.  Пришибут  полицейского  --  порядок,  хватит   какую-нибудь  старуху
кондрашка -- тоже неплохо. Спихнут его  в воду --  еще лучше.  Разделаем его
так, что скопом за ним побегут, только он дунет в дудку.
     -- В дудку?-- переспросил Макморди.
     -- Ну да, как крысы за Крысоловом.
     -- Крысы? Еще и крыс туда же?
     Хатчмейер жалостливо посмотрел на него.
     --  Иногда, Макморди, вы прямо  как неграмотный,--  укорил  он.-- Можно
подумать, что  вы в жизни не слышали  про Эдгара Аллана  По. И вот еще  что.
Когда  вы  с Пипером  как следует  разболтаете  дерьмо в  бочке,  шлите  его
самолетом ко мне в Мэн. Бэби хочет с ним познакомиться.
     -- Миссис Хатчмейер -- познакомиться с этим хануриком?
     Хатчмейер грустно кивнул.
     --  Угу. Вроде как тогда, помните  --  вынь да положь ей того писателя,
который хвастался,  что  ему  женщины  без  надобности. Как  его, похабника,
звали-то?
     -- Портной,-- припомнил Макморди.-- Но мы его не залучили.  Не  захотел
приехать.
     --  Чему удивляться?  Странно  вообще,  что  он на ногах  стоит. Это же
вредно, как я не знаю что.
     -- Он, правда, издавался не у нас,-- заметил Макморди.
     -- Ну да,  и это тоже,-- согласился Хатчмейер,-- но Пипер-то издается у
нас, и раз Бэби его хочет, пусть получает. Ей-богу, Макморди, в ее возрасте,
после  всех операций и вообще на диете, так вроде бы  уже и  хватит. Вы как,
смогли бы два раза в день круглый год без  передышки? Вот  и я тоже не могу.
Неуемная женщина. Она этого старушечьего угодника Пипера живьем съест.
     Макморди пометил у себя, что Пиперу надо резервировать самолет.
     -- Там и есть-то, пожалуй, будет особенно нечего после того, как мы его
встретим,-- мрачно  заметил он.-- Если сделаем по-вашему, дело  может  круто
обернуться.
     --  Чем  круче, тем  лучше.  Вот  когда  моя  штопаная  супруга  с  ним
разберется,  тут он поймет,  где круто,  где  полого. Представляете,  на ком
теперь она, чертова баба, заклинилась.
     -- Не представляю,-- сказал Макморди.
     -- На медведях.
     --  На  медведях?--  переспросил  Макморди.-- Не  может  быть.  Как это
все-таки, а?  На кого другого,  а  на  медведей я  бы в случае чего даже  не
подумал. У одной моей знакомой, правда, была немецкая овчарка, но...
     -- Да  не  то!--  рявкнул на него  Хатчмейер.--  Вы, Макморди, все-таки
полегче  -- о жене  моей речь, а  не  о какой-нибудь шлюшонке. Имейте  к ней
уважение.
     --  Вы  же  сами сказали, что  она  заклинилась на  медведях,  вот  я и
подумал...
     --  С вами, Макморди, та беда,  что вы не думаете. Ну, заклинилась, ну,
на медведях. Это же не значит, что медведи  на ней заклинились. Если женщина
на чем-то заклинивается, при чем тут секс? Секс тут ни при чем.
     -- Не знаю. Я говорю, знал я одну женщину...
     -- Ну и знакомые у вас, Макморди. Женились бы лучше на порядочной.
     -- Я и так женился на порядочной. Я по бабам не бегаю. Не тот завод.
     -- Так принимайте зерновытяжку и витамин "Е",  я  же принимаю.  Вот где
подъемная сила. О чем мы говорили?
     -- О медведях,-- причмокнул Макморди.
     --  Бэби заклинилась  на  экологии и стала  беспокоиться насчет  среды.
Начиталась,  что, мол,  животные не хуже  людей и вообще. Один такой  Моррис
написал книгу...
     -- Морриса я читал,-- вставил Макморди.
     -- Да это не тот Моррис. Этот Моррис работал  в зоопарке, возился там с
голой обезьяной,  вот про нее  и  написал. Побрил  он ее, что ли,  хрен  его
знает. А  Бэби  прочла -- и  здрасьте, накупила  медведей и прочей  сволочи:
пусть, мол, бегают.  Медведей кругом  развелось что собак нерезаных,  соседи
стали жаловаться, а  я как раз подал в яхт-клуб. Нет, Макморди, эти  бабы, я
вам скажу, у меня вот где сидят.
     Макморди пребывал в замешательстве.
     -- Ежели  этот Моррис повредился  на  обезьянах,  так  зачем  же миссис
Хатчмейер медведи?-- спросил он.
     -- Да не голых же обезьян, честное слово, разводить в Мэне! Какой прок!
Передохнут после первого снегопада, а надо, чтобы все было как в природе.
     -- Не  знаю, чего тут  природного, когда медведи по двору  шляются. Я в
природе такого не видел.
     --  Вот и  я  Бэби сразу  сказал.  Если, говорю,  хочешь завести голого
орангутанга -- заводи, пес с тобой, а  медведей  --  это извините. И знаете,
что она мне  на это? У меня, говорит, и так в доме уже сорок лет живет голый
орангутанг,  а медведей, говорит, надо оберегать. Оберегать?  Каждый весом в
триста пятьдесят фунтов -- и  его оберегай?  Нет, уж если кого оберегай, так
это меня.
     -- И что же вы сделали?-- спросил Макморди.
     -- Купил пулемет и сказал ей, что первого же медведя, который  вопрется
в  дом, разнесу  в клочья. Ну, медведи как-то это дело раскусили, подались в
лес, и теперь у нас тихо.
     На море  тоже было тихо, когда Пипер  проснулся утром в плавучем отеле;
но  поскольку зрелые  годы его жизни прошли по приморским пансионам с видами
на Ла-Манш, то он и не слишком удивился. Правда, обстановка была куда лучше,
нежели в номере  Гденигльского пансиона, однако Пипер не обращал внимания на
то, что  его окружает. Главное.-- писать, и на корабле писание продолжалось.
Утром он писал за столиком в своей каюте, а после обеда  возлежал с Соней на
солнечной  палубе, обсуждая  жизнь, литературу и "Девства  ради помедлите  о
мужчины" сквозь легкую дымку счастья.
     "Впервые в жизни  я  поистине  счастлив,-- сообщил он своему дневнику и
будущим  исследователям,  которые  некогда  вникнут  в  его частную жизнь.--
Отношения с Соней придали моей жизни дополнительное измерение и раздвинули в
моем уме представление  о  зрелости. Можно ли это назвать любовью -- покажет
время,  но  разве  не  достаточно  уже  и  того,  что  наши  личности  столь
взаимосочетаемы? Я сожалею лишь  о  том, что нас  сблизила такая человечески
несостоятельная книга, как "Деврадпомомуж". Но как сказал  бы Томас о Манн с
одному  ему присущей символической иронией: "Всякое облако подбито серебром"
--  и невозможно с  ним  не  согласиться, О,  если бы случилось иначе!  Соня
требует, чтобы я перечел книгу  и освоил ее слог. Меня это очень  затрудняет
-- оттого, что мне надо казаться автором, и опасаюсь к тому же, как бы стиль
мой не  ухудшился от такого чтения. Однако же. задача есть задача, и "Поиски
утраченного  детства" идут  отнюдь не  хуже, чем могли бы в нынешних трудных
условиях".
     И много еще чего в том же роде. Вечерами Пипер настоятельно читал вслух
свеженаписанные главы "Поисков" Соне, которая  предпочла  бы  танцевать  или
играть в рулетку. Пипер такого легкомыслия не одобрял, Оно не было слагаемым
опыта,  образующего  осмысленные  отношения,  на  которых  зиждется  высокая
литература.
     -- А где же  действие?--  спросила Соня однажды вечером,  когда ей были
зачитаны  итоги  дневного творчества.--  Как-то у тебя  в романе  ничего  не
происходит. Одни описания и раздумья.
     -- В медитативном романе действенна мысль,--парировал Пипер, в точности
воспроизводя текст "Нравственного романа",--Лишь незрелый ум находит пищу во
внешней активности бытия. Наши мысли  и чувства  суть формы протяжения нашей
самости, а именно человеческая самость создает великие жизненные драмы.
     -- Притяжения?-- с надеждой переспросила Соня.
     -- Нет, протяжения,--возразил Пипер.--Третья буква "о".
     -- А,-- сказала Соня.
     -- То есть нашей сущностной актуализации. Иначе говоря, <i>дазайма.</i>
     -- Дизайна, что ли?
     --  Нет,-- сказал  Пипер,  который  когда-то заглянул  одним  глазом  в
Хайдеггера.-- Вторая буква "а".
     -- С ума сойти,-- сказала Соня.-- Ну, тебе, конечно, виднее.
     -- И поскольку роман обязан оправдывать себя  как способ художественной
коммуникации, то он имеет  дело с реальностью опыта.  Произвольная  же  игра
воображения помимо параметров  личного опыта поверхностна и  влечет за собой
нереализованность наших индивидуальных потенций.
     -- А ты себя  не чересчур ограничиваешь?-- спросила Соня.-- Ведь если и
можно писать о том, что с тобой самим  было, так, в  конце концов, останется
описывать только как встаешь, завтракаешь, идешь на работу...
     -- Что ж, это тоже важно,-- сказал  Пипер, который описывал  утром, как
он встал, позавтракал и пошел  в школу.-- Романист наполняет эти  факты быта
своей неповторимой значительностью.
     -- Да люди-то  вовсе  не  хотят  об  этом  читать.  Они  ищут  в книгах
романтики,  секса,  волнующих  событий.  Ищут  необычного.  Иначе  роман  не
раскупают.
     -- Ну и пусть  не раскупают,--  пожал  плечами Пипер,-- какое это имеет
значение?
     -- Имеет,  если  ты  не намерен бросать литературу и хочешь  как-нибудь
прокормиться. Возьми то же "Девство"...
     -- Уже взял,-- сказал Пипер.-- Я  прочитал указанную тобой главу, и, по
чести говоря, она просто омерзительна.
     -- Действительность, знаешь ли, тоже не сахар,-- заметила  Соня, втайне
желая, чтобы  Пипер хоть ненадолго  спустился со своих высот.-- Мы  живем  в
безумном  мире. Кругом  террор, убийства, насилие,  а "Девство" отвлекает от
всего этого: оно -- о двух людях, которые нужны друг другу.
     -- И очень плохо, что нужны,-- сказал Пипер.-- Это противоестественно.
     -- Летать на Луну тоже противоестественно,  а вот летают  же. А ракеты,
наведенные одна на  другую и грозящие обоюдной гибелью? Да куда  ни глянь --
всюду что-нибудь противоестественное.
     -- Только не в "Поисках",-- сказал Пипер.
     -- Тогда какое же они имеют отношение к действительности?
     --  Действительность,--   заявил   Пипер,   снова   черпая   фразы   из
"Нравственного романа",-- есть актуализация вещей в бытийственном контексте.
Сфера  человеческого   сознания  --  та   область,  в   которой   происходит
восстановление в правах традиционных ценностей...
     Пипер  цитировал, а Соня  вздыхала и надеялась, что он  и в  самом деле
восстановит в правах традиционные  ценности  -- сделает ей  предложение  или
хотя  бы  залезет к ней  в  постель  и  докажет  свою любовь  добрым  старым
способом.  Но  Пиперу  и тут мешали  принципы.  Ночью  в  постели он  упорно
занимался  литературой: прочитывал  несколько  страниц  "Доктора  Фауста"  и
раскрывал свой молитвенник -- "Нравственный роман".  Затем он выключал  свет
и, невзирая на Сонины прелести, мгновенно и крепко засыпал.
     Соня  лежала без  сна  в некотором  недоумении. То  ли  женщины его  не
привлекают  вообще, то ли она в частности;  наконец она пришла к выводу, что
связалась с одержимым, и решила отложить обсуждение сексуальных наклонностей
Пипера до лучших  времен.  В конце концов, важнее  всего было  охранить  его
спокойствие и  сберечь  самообладание  -- а  раз уж  ему  заодно  приспичило
целомудрие, то пожалуйста.
     Джинна  из бутылки  выпустил  средь бела дня  сам Пипер --  на  верхней
палубе, в солярии. Он размышлял над тем, что, по словам Сони, ему не хватает
жизненного опыта, без которого  писателю не обойтись. А опыт, считал  Пипер,
дается  наблюдением.  Он  разлегся в шезлонге, приняв позицию наблюдателя, и
чуть не  ткнулся  носом  в женщину средних лет, вылезшую из  бассейна. На ее
ляжках он  приметил сзади вмятинки.  Пипер раскрыл свой гроссбух для  Нужных
Фраз  и записал:  "Ноги,  захватанные  хищным временем";  потом  -- запасной
вариант: "Отметины былых страстей".
     -- Что за отметины?-- спросила Соня, заглянув ему через плечо.
     -- Вмятинки на ногах у этой женщины,-- пояснил  Пипер,--  вон,  которая
садится.
     Соня окинула женщину критическим взглядом.
     -- Они возбуждают тебя?
     --  Нет,  конечно,-- возмутился  Пипер.-- Я  просто зафиксировал  факт:
может пригодиться для книги. Ты же говорила, что мне не хватает опыта, вот я
и пополняю его.
     -- Хорошенькое  пополнение  опыта,-- сказала Соня, пялиться на  пожилых
теток
     --  Ни  на  кого  я  не пялюсь.  Я  всего  лишь  наблюдал. Сексуального
подтекста в этом не было.
     --- Могла бы и сама сообразить,-- проговорила Соня и снова улеглась.
     -- Что сообразить?
     -- Что не было сексуального подтекста. У тебя его никогда не бывает.
     Пипер посидел, подумал над этим замечанием. В нем был оттенок горечи, и
он насторожился.  Секс. Секс и Соня. Соня  и  секс. Секс и любовь.  Секс без
любви и  с  любовью.  Вообще  секс.  Сомнительнейший  источник  нескончаемых
фантазий,   шестнадцать  лет  нарушавший  мирное   течение   дней  Пипера  и
противоречивших его  литературным принципам.  Великие  романы  обходили секс
стороной.  Они  ограничивались   Любовью,   и   Пипер  желал   следовать  их
предначертаниям. Он  берег  себя для великого  любовного  свершения, которое
сольет воедино секс  и  любовь в горниле  всепожирающей и всевознаграждающей
прочувствованной страсти, и все женщины его фантазий,  все руки. ноги, груди
и  ягодицы, мечтавшиеся  ему  порознь, сплавятся  и образуют идеальную жену.
Одушевленный высочайшим  чувством к ней, он будет  вправе утолять самые свои
низменные  побуждения.  Пропасть между животной натурой Пипера  и ангельской
природой его возлюбленной исчезнет в обоюдном пламени и тому  подобное.  Это
обещали  великие  романы.  К  сожалению,  в  них  не  объяснялось,  как  это
произойдет. Любовь,  распаленная страстью, куда-то уводила, и Пипер не очень
понимал  куда. По-видимому,  к  счастью. Но  во всяком случае идеальный брак
освободит его из-под власти фантазии,  где хищный  и похотливый Пипер рыскал
по темным улочкам в  поисках невинных жертв и подчинял их своим вожделениям;
учитывая же, что вожделел он вслепую и в женской анатомии был полный профан,
кончиться это могло либо клиникой, либо полицейским участком.
     И вот теперь  в Соне он, казалось  бы, обрел женщину,  оценившую его  и
вполне пригодную на роль идеальной возлюбленной. Но тут были свои загвоздки:
женский идеал  Пипера,  извлеченный  из великих  романов,  отличала  чистота
помыслов  и  глубина  чувствований.  Но  глубинным  чувствованиям  надлежало
оставаться глубинными, а Сониным глубины недоставало -- это было ясно даже и
Пиперу. Соня источала готовность  перейти  от слов к делу  и путала  ему все
карты. Во-первых, с нею он не мог быть похотливым хищником. Как можно зверем
наброситься  на ангела,  если  ангел,  на  которого  набрасываешься,  зверем
набрасывается на тебя? Хищнику требуется жертва, нужна пассивность,  которой
в Сониных поцелуях  отнюдь не  было.  Сжатый в ее объятиях, Пипер чувствовал
себя  во власти могучей, как слон, женщины; и даже если бы он не был обделен
воображением, он  не  сумел  бы  вообразить  себя  при  этом  хищником.  Все
предельно затруднялось, и Пипер, глядя с палубы, как разбегаются к горизонту
пенные  борозды  из-под кормы, переживал очередное противоречие Искусства  и
Жизни. Чтоб  разрядить свои чувства,  он достал  гроссбух и записал: "Зрелые
отношения  требуют жертвы идеалов в интересах опыта, необходимо встать лицом
к лицу с действительностью".
     Ближе к  ночи Пипер начал становиться  лицом  к  лицу.  Перед ужином он
выпил две  двойные  порции  водки, за едой  осушил  бутылку  вина с уместным
названием  "Либфрау-мильх",   подкрепил  свои   намерения   чашкой   кофе  с
бенедиктином и в лифте осыпал Соню ласками и обдал перегаром.
     -- Слушай, это вовсе не обязательно,-- сказала она,  когда Пипер пустил
в ход руки. Но тот был тверд.
     -- Дорогая, мы же эмоционально зрелые люди,--  выговорил он и по стенке
добрел  до  двери  каюты.  Соня опередила его  и  включила свет. Пипер  свет
выключил.
     -- Я люблю тебя,-- сказал он.
     -- Да успокой ты свою совесть,-- сказала  Соня.-- И  к тому же... Пипер
перевел  дыхание  и  со  страстным  упорством обхватил  ее, они  рухнули  на
постель.
     -- Какие у тебя груди, волосы, губы...
     -- У меня началось,-- сказала Соня.
     -- Началось...-- бормотал Пипер.-- Какая у тебя кожа, какие у тебя...
     -- Началось у меня,-- сказала Соня.
     Пипер приостановился.
     --  В каком  смысле началось?-- спросил  он, смутно  чувствуя  какой-то
подвох.
     -- В том самом,-- сказала Соня.-- Дошло?
     До  Пипера  наконец  дошло,  и  местоблюститель  автора  "Девства  ради
помедлите о  мужчины" кинулся из постели в ванную. Между Искусством и Жизнью
оказались непредвиденные противоречия. Физиологические.

     А в штате Мэн, в огромном доме над Французовым заливом  Бэби Хатчмейер,
урожденная Зугг,  мисс Пенобскот 1935 года, нежилась на  необъятной  водяной
тахте и думала о Пипере. На ее ночном столике кроме  "Девства" лежал витамин
"С" и стоял стакан шотландского виски. Она перечла книгу третий раз и вполне
уверилась,  что  наконец-то  опубликован  молодой  автор,  способный оценить
пожилых женщин. Правда, Бэби трудно  было назвать  пожилой. В свои сорок, то
бишь  пятьдесят  восемь лет  она  была сложена  как  пострадавшая  в авариях
восемнадцатилетняя    девушка    и    выглядела    как    забальзамированная
двадцатипятилетняя женщина. Словом, у нее было все, что требуется, и это все
требовалось Хатчмейеру первые десять лет их брака и оставалось  в небрежении
следующие  тридцать. Он  растрачивал свое  мужское внимание и бычачий пыл на
секретарш, стенографисток, а порою -- на стриптизерок в Лас-Вегасе, Париже и
Токио.  Бэби  смотрела  на  это сквозь  пальцы, а  он никак не стеснял ее  в
деньгах и с горем пополам терпел ее художественные, светские, метафизические
и экологические увлечения, перед всеми хвастая своим счастливым браком. Бэби
нанимала загорелых  молодых декораторов  и обновляла обстановку и  себя даже
чаще, чем это  было необходимо. Она сделала столько  косметических операций,
что однажды Хатчмейер, вернувшись из блудной поездки, попросту не  узнал ее.
Тогда-то впервые и зашла речь о разводе.
     -- Ах, я тебя больше не задеваю за живое,-- сказала Бэби,-- ну, ты меня
тоже  не очень-то  задеваешь. Последний раз ты раскачался,  помнится, осенью
пятьдесят пятого, пьяный в доску.
     -- Еще бы не пьяный,-- съязвил Хатчмейер и тут же пожалел об этом. Бэби
живо поставила его на место.
     -- Я тут вникала в твои делишки,-- сказала она.
     -- А я и не скрываю. В моем  положении опасно прослыть импотентом. Если
подумают, что мне это дело уже не по возрасту, то и капиталом  в случае чего
никто не поможет.
     -- Тебе это дело вполне по возрасту,-- сказала Бэби,--только я говорю о
другом:  о  твоих финансовых махинациях. Хочешь развод -- пожалуйста. Деньги
пополам, выкладывай двадцать миллионов долларов.
     -- Ты что, спятила?-- взревел Хатчмейер.-- И думать забудь!
     -- А ты  забудь думать о разводе. Я  же  тебе говорю:  я разобралась  в
твоей  бухгалтерии. И если  тебе хочется,  чтобы ФБР, Налоговое управление и
судейские  узнали,  как  ты  уклоняешься   от  налогов,   берешь  взятки   и
субсидируешь преступный мир, то...
     Хатчмейеру этого не хотелось.
     -- Ладно, не будем мешать друг другу,-- горько сказал он.
     --  Только запомни,--  посоветовала Бэби,-- не дай бог со мной случится
что-нибудь внезапное или необъяснимое: фотокопии нужных  документов имеются,
и у моих поверенных, и в банковском сейфе...
     Хатчмейер запомнил. Он распорядился, чтобы к сидению  в  ее "Линкольне"
приделали дополнительный ремень, и велел ей  ездить осторожнее. Дом  остался
проходным  двором для декораторов,  актеров,  художников и прочих  фаворитов
Бэби. Однажды  вечером ей даже удалось обратать Макморди, после чего она тут
же вычла у  него из жалованья тысячу  долларов -- за износ оборудования, как
злобно сострил Хатчмейер.  Но Макморди такой  статьи расходов не признавал и
заявил Бэби протест. Хатчмейер возместил ему вдвое и принес свои извинения.
     И все же Бэби никак не  могла успокоиться на  достигнутом. Когда  ей не
подворачивалось никого и  ничего интересного, она читала. Поначалу Хатчмейер
даже  поощрял ее тягу к печатному  слову,  решив,  что  Бэби либо растет над
собой,  либо  сходит  на нет.  Как обычно в случае с  нею,  он  был  неправ.
Самоусовершенствование  путем  косметических   операций  вкупе  с  духовными
запросами  образовало жуткий  гибрид. Из  недалекой  подштопанной шлюхи Бэби
стала начитанной  женщиной. Это превращение Хатчмейер заметил, вернувшись  с
франкфуртской книжной ярмарки и застав жену за чтением "Идиота".
     -- Как ты сказала?--  не поверил он своим  ушам, услышав, что книга эта
увлекательная и полезная.-- Для кого это она полезная?
     -- Для современного общества, пораженного духовным кризисом,-- ответила
Бэби.-- Для нас.
     -- "Идиот" -- для нас?-- возмутился Хатчмейер.-- Про то, как один малый
вообразил  себя Наполеоном,  пришиб  топором старушонку  --  и  это  для нас
полезно? Большая мне будет польза -- как от дырки в голове.
     -- У тебя  и так голова с  дыркой.  Это  же "Преступление и наказание",
дуролом. Тоже мне издатель, ничего толком не знает.
     -- Я  знаю, как сбывать книги, читать их я ни хрена не обязан,-- заявил
Хатчмейер.-- Книги -- это для тех, кто  не находит себя в жизни. Дело делать
-- кишка тонка, вот и читают.
     -- Книги нас учат,-- сказала Бэби.
     --Чему?   Апоплексическим  припадкам?--   спросил  Хатчмейер,   наконец
припомнив, в чем дело в "Идиоте".
     -- ЭПИПЛЕКТИЧЕСКИМ. Это признак гения. Магомет тоже был припадочный.
     -- Ну,  теперь у меня вместо жены энциклопедия,--сказал Хатчмейер,-- да
еще арабская.-- Чем займешься? Превратишь дом в литературную Мекку или как?
     Заронив  эту идею,  он поспешно улетел в  Токио, к  женщине, которая  и
говорить-то по-английски не умела, не то что читать. Когда он вернулся, Бэби
уже  прочла Достоевского  насквозь. Она  пожирала книги без разбора,  как ее
медведи -- ежевику.
     Эйн Рэнд  делила ее  душу с  Толстым; она на удивление лихо одолела Дос
Пассоса, намылилась Лоуренсом, попарилась  у  Стриндберга  и отхлестала себя
Селином.  Конца этому не  было  видно; Хатчмейер  вдруг  оказался женатым на
книгоедке. Вдобавок Бэби занялась писателями, а Хатчмейер писателей  терпеть
не  мог. Они болтали  о  своих  книгах,  а  ему приходилось  под угрожающими
взглядами  Бэби  кое-как соблюдать  вежливость  и  даже  проявлять  интерес.
Правда,  сама Бэби  быстро в  них  разочаровывалась, но  присутствие в  доме
какого бы то ни было писателя так повышало кровяное давление Хатчмейера, что
она не скупилась на приглашения и не переставала  надеяться отыскать хотя бы
одного,  у которого дело не расходилось бы с  его  печатным  словом.  И  вот
наконец объявился Питер Пипер, автор "Девства ради помедлите о мужчины": тут
уж она была уверена, что человек не уступит собственной книге. Она лежала на
водяной тахте и наслаждалась предвкушениями. Такая романтическая  книга - но
романтика не в ущерб содержательности - и такая необычная...
     Хатчмейер вышел из ванной, зачем-то напялив бандаж.
     --  А  что,  тебе  идет,--   заметила  Бэби,  холодно  разглядывая  его
снаряжение.-- Носи-ка его почаще. Он придает тебе достоинство.
     Хатчмейер отвечал свирепым взором.
     -- Нет серьезно,-- продолжала Бэби.-- Как-то он тебя подпирает, что ли.
     -- Тебя содержать -- без подпорки не обойдешься,--сказал Хатчмейер.
     -- Знаешь, если у тебя грыжа, ты лег бы лучше на операцию...
     -- Хватит  с меня и  твоих операций,-- Хатчмейер поглядел  "Девство"  и
прошел к себе в спальню.
     -- Книга не разонравилась?-- крикнул он оттуда.
     -- Первая у тебя  стоящая книга за несчетные годы,--отозвалась  Бэби.--
Прелесть. Идиллия.
     -- Иди... куда?
     --- Идил-лия. Тебе объяснить, что такое идиллия?
     -- Не надо,--- сказал Хатчмейер.-- Догадываюсь.
     Он улегся и подумал. Идиллия? Ну,  если она говорит -- идиллия, миллион
других женщин скажут то же  самое.  Тут Бэби как барометр. И все  ж таки  --
идиллия?!

     Глава 9
     Картина, которая открылась глазам Пипера в нью-йоркской  гавани, отнюдь
не была идиллической. Даже пресловутая береговая панорама со статуей Свободы
не произвела на него  впечатления обещанного  Соней. Густой туман навис  над
Гудзоном, и небоскребы обрисовались, лишь когда лайнер медленно проплыл мимо
Артиллерийского Парка и  поравнялся  с причалом.  К  этому  времени внимании
Пипера переключилось с Манхэттена на разношерстное  и разноплеменное людское
скопище, волновавшееся за таможнями.
     -- Ох ты, да Хатч и правда  устроил тебе королевский прием,--  заметила
Соня,  спускаясь по трапу.  Над головами гомонящей  толпы  на выездном шоссе
колыхались   транспаранты,  двусмысленные  --  "Добро  пожаловать   в  город
гомосеков" и угрожающие -- "Пипман, убирайся домой".
     -- Какой такой Пипман?-- поинтересовался Пипер.
     -- А я почем знаю.-- пожала плечами Соня.
     --  Пипман?--  переспросил  таможенник,  не  удостоивший   досмотра  их
чемоданы,-- Мне это неизвестно. Его там встречают миллион оголтелых старух и
зевак.  Одни  хотят  линчевать  его,  другие  кричат,  что  линчевать  мало.
Счастливо добраться.
     Соня  подтолкнула  Пипера и  подтащила чемоданы  к  барьеру, за которым
ожидал их Макморди со свитой газетчиков.
     --  Рад  познакомиться,   мистер   Пипер,--  сказал  он.--   Вот  сюда,
пожалуйста.
     Пипер   шагнул,  и  его  облепили   фотографы  и  репортеры,  наперебой
выкрикивавшие невразумительные вопросы.
     --  Отвечайте просто: "Отказываюсь отвечать",--гаркнул Макморди.-- Чтоб
никто ничего лишнего не подумал,
     -- Не поздновато ли  спохватились?-- сказала Соня.-- Откуда эти болваны
взяли, что он агент КГБ?
     Макморди заговорщицки  ухмыльнулся, и  гудящий  рой  с Пипером в центре
двинулся  под  вокзальные  своды.  Отряд  полицейских  расталкивал   прессу,
прокладывая Пиперу путь к лифту. Соня и Макморди спускались по лестнице.
     -- Что это все за чертовщина?-- спросила Соня.
     -- Распоряжение  мистера Хатчмейера,-- отвечал Макморди,-- велено  было
устроить свалку -- вот она и свалка.
     -- А кто вам велел объявлять его правой рукой Иди Амина?--  огрызнулась
Соня.-- О, господи боже мой!
     При выходе  на улицу было ясно,  что Макморди сервировал Пипера под ста
разными  соусами. Группа  Выходцев  из Сибири  осаждала  подъезд, скандируя:
"Солженицын  --  да,  Пиперовский  --  нет!".  На них  напирали  приверженцы
Организации Освобождения Палестины, полагавшие,  что  Пипер  --  израильский
министр, путешествующий инкогнито с целью  закупки оружия;  они отбивались с
тылу от сионистов, которых Макморди предупредил о прибытии Пипарфата, одного
из главарей "Черного Сентября". За  ними  стайка пожилых евреев  размахивала
плакатами,  обличающими  Пипмана;  но  их  вдесятеро  превосходили ирландцы,
которым было сообщено, что О'Пипер -- один из руководителей ИРА.
     --  Все  полицейские  -- ирландцы,--  разъяснил Макморди Соне.-- Лучше,
чтоб они были на нашей стороне.
     --  На какой это, черт вас задери, на нашей?-- злобно спросила Соня, но
тут  растворились  двери  лифта  и  окруженного  полицейскими пепельнолицего
Пипера  вывели  на  всеобщее  обозрение. Толпа подалась вперед,  а репортеры
продолжали назойливо допытываться истины.
     -- Мистер  Пипер, может, вы  скажете,  кто  вы такой и  за каким чертом
изволили   приехать?--   перекрикнул  галдеж   кто-то   из   них.  Но  Пипер
безмолвствовал. Глаза его блуждали, лицо еще больше посерело.
     -- Правда, что вы лично застрелили?..
     --  Верно   ли,  что  ваше  правительство  не   собирается  приобретать
многоголовчатые ракеты?..
     -- Так сколько же людей все-таки томится в психичках?..
     --  Знаю я  одного,  который сейчас туда  попадет,  если  вы что-нибудь
быстро  не сделаете,-- сказала  Соня, выпихнув  вперед Макморди.  Тот быстро
затесался в толпу.
     -- Мистер Пипер  ничего не имеет сообщить!-- успел  он прокричать, пока
его  не  отшвырнул полицейский,  только  что  получивший  по  голове  пивной
бутылкой,  брошенной  в  знак протеста против апартеида и южноафриканца  Ван
Пипера. Соня Футл выдвинулась вперед.
     --  Мистер  Пипер  --  знаменитый  британский  романист,--  громогласно
заявила она, но  для таких прямых высказываний время было потеряно, В  стену
ударились метательные  снаряды, разорванные  транспаранты  стали  оружием, а
Пипера оттащили назад.
     --  Я  никого  не расстреливал,-- вскрикивал  он.-- Я никогда не был  в
Польше...--  Но  его не слушали. Захрюкали  полицейские  рации:  требовались
подкрепления.  Выходцев  из  Сибири  оттеснили  Веселые  Гомосеки,  желавшие
заявить  о себе. Тем  временем кордон прорвали восторженные  старушки :  они
кинулись прямо к Пиперу.
     --  Нет,  ничего подобного!-- визгнул он, спасаемый от полицейских.-- Я
самый обыкновенный...
     Соня  схватила шест  бывшего  плаката  "Чем старше,  тем  влюбленнее" и
сшибла накладные груди одной из самых порывистых поклонниц Пипера.
     -- Не  выйдет!-- крикнула  она.-- Он мой!--  и  оставила без парика еще
одну поклонницу.  Веселые Гомосеки шарахнулись от  ее всесокрушающего шеста.
Пипер   с   полицейскими  прятались  за  ее  спиною,  а  Макморди  кричал  и
подбадривал. В образовавшейся свалке  сторонники палестинцев объединились  с
радетелями  Израиля  и  начисто  ликвидировали Веселых Гомосеков,  продолжив
затем  собственную битву.  Соня  затащила  Пипера  обратно в лифт.  Макморди
присоединился к ним и нажал кнопку. Минут двадцать они ездили вверх-вниз, не
участвуя в борьбе за Пипарфата, О'Пипера и Пипмана.
     -- Нечего сказать, устроили встречу,-- сказала Соня Макморди.-- А я-то,
дура, привезла беднягу на это побоище.
     Бедняга  съежился в углу  лифта. Не обращая  на него внимания, Макморди
сказал:
     -- Нужна реклама  --  и реклама  будет. Первая телепрограмма. Наверное,
уже снимают.
     --  Потрясающе,--  сказала  Соня,--  а  дальше чем  порадуете?  Гибелью
"Титаника"?
     -- Это  шарахнет по газетам...-- начал было Макморди, но из  угла лифта
донесся глухой стон:  по  Пиперу  уже шарахнули. Рука его  кровоточила. Соня
опустилась на колени рядом с ним.
     --  Что  с тобой,  миленький?--  спросила  она.  Пипер  вяло  указал на
летающую тарелку с надписью "Долой лагеря!" и бритвенными лезвиями по краям.
Соня обернулась к Макморди.
     --  Это  небось  тоже  ваша   идея?--   завопила   она.--  Тарелочки  с
бритвочками! Да такой штукой можно голову срезать!
     -- При чем тут  я?..-- начал оправдываться Макморди,  а Соня остановила
лифт.
     -- "Скорую помощь"! "Скорую помощь"!-- кричала  она, однако полицейским
удалось вывести  Пипера из помещения гавани лишь  через  час. К тому времени
заказанное Хатчмейером побоище уже закончилось -- и для многих демонстрантов
плачевно. Шоссе  было  усеяно  битым  стеклом,  повсюду валялись  изломанные
плакаты  и канистры из-под слезоточивого газа. По дороге к санитарной машине
Пипер  изошел  слезами. Он  крепко  сжимал  свою раненую  руку, укрепляясь в
убеждении, что угодил в сумасшедший дом.
     -- Что-нибудь я не так сделал?-- спросил он у Сони дрогнувшим голосом.
     -- Нет-нет, милый. Все так.
     --  Все  как  надо,  все отлично!-- утвердил  Макморди,  поглядывая  на
порез.-- Только вот крови маловато.
     --  Чего  вам  еще надо?--  цыкнула  на  него  Соня.--  Увечий?  Может,
обойдетесь?
     --  Крови надо,-- сказал Макморди,-- По  цветному телевидению кетчуп не
пройдет.  Надо  настоящую.--  Он   повернулся  к   медсестре:--  Кровь   для
переливания захватили?
     -- Для переливания? Это  с такой-то царапиной  переливание?-- удивилась
та.
     -- Слушай,--  сказал Макморди,-- у этого малого гемофилия. Хочешь, чтоб
он умер от потери крови?
     --  У  меня  нет  гемофилии,--  запротестовал  Пипер,  но  протест  его
заглушила сирена.
     -- В срочном порядке!-- орал Макморди.-- Давай вон ту бутыль!
     --  Да  вы вконец,  что ли, спятили?--  крикнула  Соня, когда  Макморди
схватился с медсестрой.-- Мало ему досталось без вашего переливания?
     -- Не хочу переливания,-- заверещал Пипер.-- Не нужно мне крови!
     -- Вам  --  нет, а телекамерам --  да,-- сказал  Макморди.--  В  цвете,
понятно?
     -- Я не буду делать пациенту переливание,--сопротивлялась медсестра, но
Макморди уже завладел бутылкой и ковырялся с пробкой.
     -- Вы  же  не знаете  его группы крови!--  вскрикнула  медсестра, когда
пробка подалась.
     -- Делов-то,-- отмахнулся Макморди и вылил бутыль на голову Пиперу.
     -- Ну поглядите, что вы наделали,-- завыла Соня. Пипер лишился чувств.
     -- Это мы сейчас,-- заверил  Макморди.-- Аттика у нас покажется детским
праздником!-- И он пришлепнул на лицо Пиперу кислородную маску. Когда Пипера
приняли из машины в носилки, он  выглядел мертвее убитого. Залитое кровью  и
залепленное  маской  лицо  потемнело:  в  суматохе  забыли  включить  подачу
кислорода.
     -- Он еще жив?-- спросил репортер, не отстававший от машины.
     --  Кто  знает?--  восторженно  отозвался  Макморди.  Пипера понесли  в
приемный  покой,  а  испятнанная  кровью   Соня  пыталась  унять   ошалевшую
медсестру.
     --  Какой-то ужас! В жизни не видела  ничего подобного!  И это  в  моей
машине!--  кричала  она на газетчиков и  телерепортеров, пока ее не уволокли
вслед  за  пациентом.  Когда  окровавленные  носилки  с  телом  Пипера  были
погружены на  каталку и увезены,  Макморди удовлетворенно потер руки. Кругом
жужжали телекамеры. Мистер Хатчмейер будет доволен. Товар лицом.
     Мистер  Хатчмейер был  доволен.  Он  наблюдал  побоище по телевизору  с
явственным одобрением и со всем пылом любителя драк.
     --  Давай,  малый!--  заорал  он,  когда  молодой  сионист сшиб  с  ног
безвинного пассажира-японца плакатом с надписью: "Помни и не забывай". Сбоку
возник  полицейский,  но  его   тут  же  повергла  чья-то   невидимая  рука.
Телеизображение затряслось:  оператор  получил  пинка  под  зад. Потом стало
отчетливо видно пожилую женщину, простертую в крови.
     --  Здорово,--  сказал  Хатчмейер,--  молодец  Макморди.  Умеет  парень
проворачивать дела,
     -- По-твоему умеет,-- неодобрительно отозвалась Бэби.
     -- Что  значит по-моему?-- отвлекся  от экрана  Хатчмейер.  Бэби пожала
плечами.
     -- Я вообще насилия не одобряю.
     -- Как так не одобряешь? Без насилия не обойтись. Жизнь есть жизнь: кто
кого. Не разбив яиц, яичницы не сделаешь.
     Бэби пристально смотрела на экран.
     -- Из тех двоих уже сделали.
     --  А  это  человеческая  природа,--  сказал   Хатчмейер,--человеческую
природу не я изобрел.
     -- Ну да, ты ее просто эксплуатируешь.
     -- Жить-то надо.
     -- Кому как,-- возразила Бэби.-- Тебе надо, а вон та -- умирай.
     -- С тобой говорить -- что дерьмо толочь,--рассердился Хатчмейер.
     --  Самое  для  тебя  подходящее  занятие,--  сказала  Бэби.  Хатчмейер
уставился на экран, чтоб  не  видеть  и не слышать жены. Из таможни появился
отряд полиции с Пипером.
     --  Вот  он,--  сказал Хатчмейер.-- Видать, обделался с перепугу,  Бэби
глянула  и  вздохнула.  Затравленно  озиравшийся  Пипер  вполне  отвечал  ее
надеждам: молодой  бледный, чувствительный  и  ужасно уязвимый. Как Китс под
Ватерлоо.
     --  Кто эта  толстуха  рядом  с  Макморди?-- спросила  она, когда  Соня
заехала в пах живописному украинцу, плюнувшему ей на платье.
     -- Да это моя девочка!-- радостно вскричал  Хатчмейер. Бэби недоверчиво
поглядела на него.
     --  Шутишь.  Этой медведице только штанги выжимать, а если  тебя  разок
обожмет -- из бандажа выскочишь.
     -- К дьяволу мой бандаж!-- опять рассердился Хатчмейер.-- Я тебе просто
говорю, что эта лапочка-малышечка торгует книгами, как богиня.
     --  Торговать,  может,  и  торгует,--  сказала  Бэби.--  Но  какая  она
"лапочка-малышечка" -- видней тому русскому, который из-за нее корячится  на
мостовой. Как, ты сказал, ее зовут?
     -- Соня Футл,-- мечтательно ответствовал Хатчмейер.
     -- Похоже на то,-- согласилась  Бэби.--  Ишь ведь  как она отФУТЛболила
того дюжего ирландца. Спасибо, если бедняга когда-нибудь на ноги встанет.
     -- А ну тебя знаешь куда,-- сказал Хатчмейер и удалился в свой кабинет,
чтоб не  расстраиваться от  язвительных  комментариев  Бэби.  Он  позвонил в
нью-йоркское  отделение  и  велел сделать машинный перерасчет  тиража романа
"Девства  ради  помедлите  о  мужчины",  исходя из  того,  что  автор заново
разрекламирован.  Потом  заказал  в  типографии  плюс  полмиллиона.  Наконец
выторговал в Голливуде пятипроцентную надбавку за телесерийный показ. И  все
это  время   его  осаждал  соблазнительный  образ   Сони   Футл  и  донимали
размышления,  как  бы естественным  путем отправить на тот свет останки мисс
Пенобскот 1935 года, не расставаясь с  двадцатью миллионами долларов. Может,
Макморди что-нибудь придумает. Задавить бы ее, гадюку, тем же сексом. А что,
это как раз естественно.  И кстати, Пипер прямо кидается на старух. Да, это,
пожалуй, мысль.

     В травматологическом  отделении  Рузвельтовской  больницы  терапевты  и
хирурги боролись за жизнь Пипера. С виду было понятно,  что  он истек кровью
от  раны  в  голове,  а между тем  налицо  все симптомы  удушья  --  словом,
отчаянная путаница. И от медсестры никакого толку.
     --  Тот сказал,  что  этот  кровью  обольется,-- говорила она  главному
хирургу, который  и так  видел, что крови хватает.-- И говорит, нужно,  мол,
переливание. Я-то  не хотела, и этот говорит, что не  хочет, она  тоже: нет,
мол, а тот хвать бутыль, этот вырубился, его на реанимацию, а я...
     -- Ее  -- на транквилизатор,-- громогласно распорядился главный хирург,
и  визжащую  сестру  утащили куда надо. Обритый  Пипер лежал на операционном
столе. Его побрили, пытаясь, выяснить, где же рана.
     -- Куда же  она  делась,  зараза такая?-- изумлялся  хирург, высвечивая
пространство  за  левым  ухом  Пипера  в  поисках кровоточащей  раны.  Пипер
очнулся, но  ясности не  внес.  Порез на  руке промыли  и забинтовали, а  из
правой его кисти  торчала игла: переливание, которого он страшился, все-таки
произошло. Иглу наконец вынули, и Пипер слез со стола.
     --  Ну,  повезло  тебе,--сказал главный  хирург.-- Не знаю уж, в чем  с
тобой дело, только пока давай ходи  тихо. А понять, куда  тебя ранило,-- это
нужен великий хирург. Нам это не под силу.
     Пипер,  лысый  как колено, нашел  выход в коридор.  Соня,  увидев  его,
разрыдалась.
     -- О господи  боже мой, да что же они с тобой сделали, солнышко  мое!--
кричала она. Макморди задумчиво оглядел бритый череп Пипера.
     --  М-да, плоховато,-- заметил он и пошел разговаривать.--  Проблема  у
нас,-- сказал он хирургу.
     -- Это у вас-то проблема? Мы и сами не знаем, в чем дело.
     --  Дело,-- сказал Макморди,-- вот в чем. Голову быстро и  как  следует
забинтовать. Он, понимаете, знаменитость, кругом телерепортеры, а он  выйдет
словно и не отсюда, неправильно получится.
     -- Правильно, неправильно --  это ваша забота,-- сказал хирург,-- а нам
хоть бы разобраться, что у него.
     -- Вы ему голову обрили?-- сказал  Макморди.-- Теперь бинтов навертите.
Лица чтоб  вообще было не видно.  Пусть он будет неизвестно кто, пока волосы
не отрастут.
     -- Не пойдет,-- сказал хирург, верный заветам своей профессии.
     --  Тысяча долларов,--  сказал Макморди  и пошел за Пипером. Тот явился
нехотя, по-детски повиснув на руке у Сони. Когда  его вывели после врачебной
обработки  -- Соня справа,  медсестра слева,-- видны были только  испуганные
глаза и раздутые ноздри.
     -- Мистер Пипер сообщить ничего не имеет,-- впустую сообщил Макморди.
     Миллионы  телезрителей  это и так понимали:  рот его был перебинтован и
вообще  он мог сойти за человека-невидимку. Телекамеры, жужжа, приблизились,
и Макморди опять заговорил:
     --  Мистер Пипер  уполномочил  меня заявить, что он и в мыслях не имел,
как  его замечательный роман "Девства ради помедлите  о  мужчины" разволнует
публику и вызовет столь горячие дебаты еще до начала лекционного турне...
     -- Его чего -- подсунулся недоуменный репортер.
     -- Мистер  Пипер  --  крупнейший  романист  Великобритании.  Его  роман
"Девства ради помедлите  о мужчины", опубликованный издательством "Хатчмейер
Пресс" по семь долларов девяносто...
     -- Это что, все из-за романа?-- не поверил репортер. Макморди кивнул.
     -- "Девства ради помедлите о мужчины"  -- одна из самых  противоречивых
книг нашего столетия. Прочтите ее -- и  вы  поймете, чем  пожертвовал мистер
Пипер, чтоб...
     Рядом с ним качающегося Пипера кое-как усаживали в машину.
     -- А сейчас-то вы его куда везете?
     -- В частную клинику для  врачебного обследования,--ответил Макморди, и
машина тронулась. С заднего сиденья доносилось сквозь бинты хныканье Пипера.
     --  Что  такое, ласточка?--  проворковала Соня. Но  забинтованный Пипер
мычал что-то невнятное.
     -- Какое там  врачебное обследование?--  спросила  Соня  у  Макморди.--
Зачем оно ему?
     --  Да просто надо  сбить  со следа прессу  и  прочих. Мистер Хатчмейер
желает, чтобы вы погостили у него в  Мэне. Мы сейчас в аэропорт --  там ждет
личный аэроплан мистера Хатчмейера.
     --  Я этому мистеру Хатчмейеру,  сукиному коту, лично скажу  кое-что,--
пообещала Соня.-- Как это еще всех нас не укокошили.
     Макморди повернулся к ним.
     --  Слушайте,-- сказал он,--  попробовали  бы  вы  подать  иностранного
писателя, который не  лауреат Нобелевской  премии и  нигде его не  пытали. С
такими-то  просто. А  что ваш Пипер? Ни то ни се.  Вот и  стараемся: свалка,
мало-мало крови и раз -- он у нас уже знаменитый. И перебинтованный: это  уж
на всякого телезрителя. Теперь его физия миллион стоит.
     Они  приехали  в  аэропорт:  Соня  и  Пипер  взошли  на  борт  самолета
"Первоиздание".  И  только   когда  они  оторвались  от  земли,  Соня  стала
высвобождать лицо Пипера.
     --  А голову оставим  так,  пока  волосы  не отрастут,-- сказала она.--
Пипер кивнул забинтованной головой.

     Хатчмейер  поощрил  Макморди  из   Мэна  телефонным  способом.--  Возле
больницы  вышло  на пять с плюсом,--  сказал  он,-- миллион телезрителей как
минимум обалдели. Да он  же у нас  вышел мученик! Жертвенный агнец на алтаре
великой литературы. Ну, что я вам скажу, Макморди,-- получите прибавку.
     -- Стараемся,-- скромно заметил Макморди.
     -- А он-то как?-- спросил Хатчмейер.
     -- Да он как-то так, квелый,-- сказал Макморди.-- Авось перебьется.
     -- Перебьется как-нибудь,-- сказал Хатчмейер.--  Авторы  --  они вообще
народ квелый.

        Глава 10
     Квелый Пипер к концу полета  так  и не разобрался -- почему ему чуть не
снесли  голову,  кто такие О'Пипер, Пипарфат,  Пипман,  Пиперовский  и  тому
подобные; и все  это в  дополнение  к проблемам, предстоящим ему  как автору
"Девства". Но в качестве подставного гения Пипер примерил уже столько ролей,
что  прошлые  стали  мешаться   с  теперешними,  И  сами  собой   следовали:
потрясение,  кровопролитие,   удушение  и  воскрешение  --  и   недаром  его
неповрежденная  голова  покачивалась  на спинке в марлевом тюрбане. Он  тупо
глядел в окно и думал, что бы такое сделали на его месте Конрад, Лоуренс или
Джордж Элиот. Ясно было только, что они на его месте  отнюдь не оказались, а
больше  ничего. И  от Сони помощи  не было: она  размышляла, как бы обратить
происшествие себе на пользу.
     -- Как ни  крути, а мы его поддели не  хуже, чем он нас,-- сказала она,
когда  самолет пошел  на  посадку над Бангором.-- Тебе расшатали нервы, и ты
для турне не годишься.
     -- Совершенно согласен,-- подтвердил Пипер.
     Соня тут же обезнадежила его.
     -- Это ты брось,-- сказала она.-- У Хатчмейера договор дороже денег. Он
и с операционного стола вытащит  тебя  на публику.  Нет, мы к  нему подъедем
насчет компенсации. Тысяч так в двадцать пять.
     -- Я бы лучше домой поехал,-- сказал Пипер.
     -- И поедешь, только я уж постараюсь, чтоб на полста косых богаче.
     -- Так ведь мистер Хатчмейер рассердится?-- возразил Пипер.
     -- По-твоему, просто рассердится? Да он головой потолок пробьет!
     Пипер представил, как мистер Хатчмейер пробивает головой потолок, и ему
это ничуть не  понравилось. Еще один ужас, как будто  ужасов  и без того  не
хватает. Когда самолет  сел, Пипера просто  трясло,  и Соня еле-еле вытащила
его на  трап и  с трапа в  подъехавший автомобиль. Вскоре  они мчались  мимо
нескончаемых  сосен  в  гости  к   человеку,   которого  Френсик  как-то  по
неосторожности наградил титулом "Аль Капоне печатного мира".
     -- Теперь все разговоры предоставь мне,-- сказала Соня,-- помни, что ты
тихий, застенчивый автор. Скромность, скромность и скромность.
     Автомобиль  развернулся и  въехал в  ворота,  украшенные  надписью:  "К
Усадьбе Хатчмейера".
     --  Скромности  маловато,--  заметил  Пипер,  окинувши  взглядом дом  в
окружении пятидесяти акров сада и парка, берез и сосен -- роскошный памятник
романтической  неразберихи  конца  прошлого  столетия,  деревянное   изделие
архитекторов  Пибоди  и Стирнса.  Шпили,  мансарды, башенки  с  голубятнями,
решетчатые верандочки  в  круглых оконцах, витые трубы и зубчатые балконы --
словом, Усадьба самая внушительная. За  въездными  воротами  автомобили  уже
стояли друг  на  друге.  Огромные  двери растворились,  и  дюжий краснолицый
мужчина сбежал с крыльца.
     -- Соня,  детка,-- заорал он, прижимая  ее  к гавайской безрукавке,-- а
это  небось мистер Пипер?-- Он стиснул  руку  Пипера  и  окинул его  бешеным
взглядом.
     -- Великая честь, мистер Пипер, вы у нас предорогой гость!-- галдел он,
затаскивая предорогого гостя вверх по ступеням и вталкивая  в дверь.  Внутри
дом был ничуть не  менее  примечателен, чем снаружи. Необъятный  холл вмещал
камин  XII  века,  ренессансную  лестницу, средневековые хоры и  сатанинский
портрет  Хатчмейера   в  миллиардерской  позе  Дж.  Моргана  на   знаменитой
фотографии Э. Стейкена; пол  устилала мозаика,  во всех деталях изображавшая
процесс  изготовления  бумаги.  Пипер осторожно  миновал  падающие  деревья,
пробрался  между распиленными бревнами, обошел  котел  кипящей  целлюлозы  и
шагнул на ступеньки, с которых ему улыбалась божественно сложенная женщина.
     -- Бэби,-- сказал Хатчмейер,-- познакомься с мистером Пипером.-- Мистер
Пипер, моя супруга, Бэби.
     -- Дорогой мистер Пипер,-- томно проворковала Бэби, коснувшись его руки
и  улыбаясь ничуть не более, чем разрешили  хирурги.-- Я просто сил  нет как
хотела с  вами  повидаться.  Лучше вашего романа я  вообще в жизни ничего не
читала, спасибо вам.
     Пипер глянул в яснолазурные контактные линзы мисс Пенобскот 1935 года и
обомлел.
     --  Вы очень добры,--  пролепетал он. Бэби подхватила  его  под  руку и
прошествовала с ним в гостиную.
     -- Он что, всегда в тюрбане?-- спросил Хатчмейер у Сони.
     --  Не всегда,  нет,  только  если  его  долбанет летающей  тарелкой,--
холодно объяснила Соня.
     --   Только  если   долбанет  летающей  тарелкой,--   зашелся   хохотом
Хатчмейер.-- Слыхала, Бэби? Мистер Пипер надевает тюрбан, если его  долбанет
летающей тарелкой. А, каково?
     -- С бритвами по краям, Хатч. С бритвами, это заметь!-- сказала Соня.
     -- Ну, если с бритвами,  тогда конечно,-- потух Хатчмейер.-- С бритвами
-- это другое дело.
     В гостиной  было около  сотни людей: все с бокалами и все перекрикивали
друг друга.
     --  Гости,--проревел  Хатчмейер,  перекрыв  гомон,--привет  вам всем от
мистера  Питера  Пипера,  главного  английского  романиста  после  Фредерика
Форсайта!
     Пипер кое-как улыбнулся и тряхнул  головой с  неподдельной скромностью.
Он все-таки был не  главный английский романист. Пока что  не главный, и ему
очень хотелось это сказать столпившимся поклонницам его таланта. Бэби знала,
кого приглашать.  На фоне их старческих прелестей ее  собственные  были  как
нельзя более привлекательны. Кругом были катаракты и лукавые бельма. Свисали
груди,  в  отличие от бюстов; изобиловали  вставные челюсти,  пояса-корсеты,
лечебные чулки;  открытые  части  тела были  исчерчены варикозными венами. И
вокруг   всякой   дряблой   шеи  и  пятнистого   запястья   сверкали  камни,
жемчужно-бриллиантовый  доспех в  золотой  оправе, болтавшийся, бренчавший и
отвлекавший глаз от проигранной битвы со временем.
     -- О мистер Пипер, я всего лишь хотела сказать -- какое наслаждение...
     -- Не могу выразить, сколько для меня значило...
     -- Какая радость встретиться с настоящим...
     -- Сколько  вы сделали, чтобы  сблизить...-- И Пипера и Бэби подхватила
восторженная толпа.
     -- Ух, дают,-- сказал Хатчмейер,-- и это всего-то в Мэне. А что будет в
столицах?
     -- И думать не  хочу,--  отозвалась  Соня, беспокойно следя за тюрбаном
Пипера, то и дело исчезавшим за высокими прическами.
     --  Да  ну  их всех в болото. Ишь  накинулись. Ну, два-то миллиона  мы,
видать, шутя продадим. По машинному расчету после нью-йоркской встречи...
     --  Встречи? Это  побоище ты называешь  встречей?-- мрачно осведомилась
Соня.-- Как только нас обоих не прикончили.
     --  Это было  да,--  сказал  Хатчмейер.--  Макморди я  дам  прибавку. С
огоньком работает малый. Да, кстати, у меня к тебе предложение.
     -- Слышала я твои предложения, Хатч, и сказано тебе -- нет.
     -- А у меня новое,-- сказал он и увлек Со